Первая любовь
Первая любовь
Валентин Колесников
Совпадение полного солнечного затемнения с окончанием детства. Школьные годы в старших классах. Незабываемые приключения в поездке по городам героев Великой Отечественной войны. Непередаваемые чувства Первой Любви, рассказываются от лица автора этих строк…
Валентин Колесников
Первая любовь
«…Первая любовь придёт и уйдёт,
Как прилив и отлив....»
«Синяя птица» (1967).
Глава 1
Шпитьки это название усадьбы сахарозаводчика Терещенко. После революции населенный пункт превратился в 50 годы в поселок городского типа, став частью Киево-Святошинского района в пригороде Киева, расположенного на двадцать восьмом километре Брест-Литовского шоссе от Киева на Запад. На двадцать восьмом километре шоссе, слева примыкает к Брест-Литовскому шоссе дорога, мощенная камнем проезжей части, мчится в сторону Шпитьки бывшей резиденции Терещенко. Богатый землевладелец и крупный меценат разбил прекрасный парк усадьбы Шпитьки, на хозяйственном дворе построил водонапорную башню, куда закачивалась артезианской скважины вода двух помповым ручным насосом закачки воды в чан, установленный на самом верху внутри башни для лучшего создания напора в трубах водопровода, вырыл в парке каскад прудов, где запустил диковинных красноперых рыб. Построил церковь, точную копию Киевского Владимирского собора. Внутри церковь была расписана ликами святых. Над росписью трудились ученики самого Васнецова. После революции, до событий, описанных в книге, церковь еще сохранялась и в церкви велись церковные службы. В один из июньских дней 30 числа среды 1954 года, как всегда меня привела в колхозный детский сад бабушка. В этот день на хозяйственный двор колхоза «Большевик», который расположен совсем рядом с нашим детским садом, рано утром, когда детей колхозники приводили в детсад, прикатил из Киевской киностудии имени Довженко служебный автобус. Из него сотрудники стали сгружать какую-то непонятную для нас малышей аппаратуру, и устанавливать на самом верху под крышей хорошо сохранившейся Терещенковской водонапорной башни. Утром детей, как всегда, в детском саду встречала воспитательница тетя Оля. Она была сегодня задумчивой и чем-то взволнованной. Я с тревогой наблюдал за приготовлениями людей в синих специальных рабочих комбинезонах, которые на самом верху под крышей высоченной водонапорной башни, сложенной из красного кирпича, за установкой направленной в небо трубы:
«Точно, наверное, зенитного орудия, чтобы сбивать бомбардировщиков», – думалось мне в эти минуты. И тревожно забилось сердце в ожидании чего-то пугающего и непонятного, что подтверждалось и тем, что нас детей было всего 10 человек. Некоторых детей не привели в детсад, воспользовавшись предлогом ожидания этого таинственного и пугающего чего-то, что надвигалось с непонятной для нас космической силой. А тех детей, кого родители привели в садик, были испуганы. Кто-то из детей принес даже морской бинокль, и мальчики по очереди смотрелись в него. Было очень интересно и не понятно, почему с одной стороны бинокль приближает предметы, а когда смотришь с обратной стороны, то отдаляет их на большое расстояние. После мертвого часа и последовавшего за ним полдника дети, как правило, проводили время во дворе за играми. Воспитательница предупредила детей, что в четыре часа дня начнется полное затемнение Солнца. Чтобы никто не плакал, что это всего на пять минут и не больше. «Неправду говорит нам, что на пять минут, точно на совсем» Так думалось мне. А воспитательница продолжала, успокаивая нас, что к детям придут родители, и будут вместе смотреть на затемнение. Лучше бы воспитательница этого не говорила. Дети притихли, встревоженно посматривали по сторонам. Было всего десять детей, вместо двадцати трех. И кто-то заметил, что на водонапорной башне сахарозаводчика Терещенко, которая со двора детского сада была хорошо нам видна, на самом смотровом балконе, который опоясывал верх башни под крытой железом крышей башенного верха, приехавшие киношники из Киева, устанавливали аппаратуру, для съемок вживую космического явления. Событие необычного, и невиданного, начиналось с появлением родителей детей. Моя мать пришла в выходной одежде. На ней был черный жакет и бархатная юбка. Она сообщила мне, что после затемнения ее повезут на автобусе киностудии в райком партии в Святошино на собрание парторгов Киево-Святошинского района и она приедет из Киева поздно вечером. Мне очень хотелось поехать вместе с ней. Я просился взять меня и, о счастье, она пообещала, что возьмет. Вдруг стало темнеть. Сумерки надвигались очень быстро. Совхозное стадо коров проходило мимо садика, так как правление приняло решение загнать коров в стойла, чтобы избежать нежелательной реакции стада на это редкое природное явление. Коровы стали громко и тревожно мычать. Где-то вдалеке залаяли собаки. Щебетание птиц внезапно прекратилось. В мое подсознание стал заползать животный страх. Ощущение тревоги и надвигающейся катастрофы с наступлением темноты все отчетливее ощущалось в сумрачной и бесповоротно надвигающейся ночи. Солнце угасало на глазах и внезапно исчезло с небосвода. Небо укрылось россыпями звезд. Наступила тишина. Даже собаки перестали лаять. Слышно лишь завывание одинокого и далекого пса. Мать прижала меня к себе, стояла, молча, посреди детской площадки и вздрагивала от жуткого состояния внезапно пришедшей ночи среди летнего дня. Так длилось целую вечность, казалось, не будет этому конца. Внезапно повеяло прохладой. Солнца не было и мрак вступал в свои владения. Прохлада была ощутима от внезапного исчезновения жаркого солнечного света, и это добавляло страхов безвозвратности явления. У меня возникало чувство, что теперь никогда не будет солнца, а будет мрак. Но постепенно яркая полоска на месте солнца вырастала все шире и шире. И, о! Чудо! Солнце стало вырастать на небосводе и появилось вновь. Тепло вновь полилось щедрой рекой на парк, на листья, на детей и детскую площадку. Запели сельские петушки. Защебетали птицы, и все вернулось на круги своя. Я был счастлив и проникся ожиданием обещанной поездки с мамой на собрание в ее обком. Но мать, казалось, забыла о своем обещании. Я напомнил ей об этом, но мать мне не ответила. Она уже разговаривала с другими родителями, которые пришли за своими детьми. Наконец мать обратила на меня внимание и сказала мне, что меня, сегодня, заберет Нюська. Не выполненное обещание матери взять меня с собой больно резануло досадой. Вместо этого еще и сюрприз, что Нюська заберет меня. Что я сам не дойду до дома? Задавал я сам себе этот вопрос. Я твердо решил не идти домой вместе с вредной двоюродной сестрой. После того как мать ушла вместе с другими родителями, я спросил у тети Оли разрешения идти домой, сославшись на то, что мать разрешила мне это. Она ответила утвердительно, и я ушел. Нюська, конечно меня не обнаружила в садике и нажаловалась матери. Утром я получил розгами по мягкому месту от матери, под одобрительные ухмылки сестры… О, время, как стремителен твой бег. Промчался еще один год. Наступила пора прощания с детским садиком. После обеда, в столовой, воспитательница объявила всем детям, достигшим семилетнего возраста, в том числе и мне, что сегодня они последний день в саду. Что до первого сентября им осталось ровно один месяц, что они уже почти школьники. Через месяц первое сентября. Мне 7-м лет. Меня ждет первый класс. Новые товарищи, почти взрослые заботы.
«А, как я буду читать и писать? А, как считать? – думалось мне. – Вон Пономаренко Коля знает азбуку, Льоня Очколяс умеет считать до десяти».
С горьким сердцем пожаловался Понамаренку Васе, брату Коли. Нет, не того Коли, который подсунул мне вареное сало, а другого Коли, уже ученика первого класса.
На что Вася авторитетно заявил:
– Мой брат не знал даже первой буквы. А, вот читает букварь. – Гордо сказал Вася.
– Что, правда?! – обрадовался я. И на душе у меня стало спокойней. Всей душой я потянулся к Васе, но Васе еще оставался в садике, ему в школу только в следующем году. Вот, как друзья познаются, в самый последний день.
– Ты рассказывай мне все, что там в школе. Мне-ж аж на следующий год. – попросил меня Вася. Вася и Коля Пономаренкы жили по соседству с нами, и я часто ходил к ним играть. Стоит перейти через соседский огород, и я уже у Пономаренков… Мертвый час. Дети спят в своих кроватках. Последний мертвый час в детском садике, последний день дошкольного детства я вздыхал и вертелся, никак не мог уснуть, переживал. Меня терзали страхи:
«Как я пойду в школу? – с ужасом думал, ворочаясь на своей постели, во время мертвого часа, – Я ж не умею ни читать, ни писать, не знаю даже букв».
Я стал вспоминать буквы. Легко вспомнилась буква «А», как два телеграфных столба, сведенных вверху и скрепленных перекладиной. Ее-то легче всего запомнить, таких столбов вон, сколько хочешь на совхозных полях. Легко запомнилась и буква «О», похожая на обруч, которым дядя Федор скрепляет бочки для засолки помидоров и огурцов у мамы на работе. Я, как не старался вспомнить еще хоть одну, хоть какую-нибудь букву, на память не приходило ничего, и стал ворочаться. Лег на спину посмотрел в потолок, вспомнилась, почему-то бабушка у печки и ее кочерга.
«Ага, похоже на букву «Г». – Подумал я, вороша в памяти приспособления, которыми бабушка ловко орудует, ставя в печку чугунки, разгребает жар. Но больше я не смог вспомнить. И повернул русую голову набок, прислушался. В подушке потрескивало, сминалось сено. В спальне раздавалось сопение спящих детей. Прожужжав, пролетела муха. Всюду царит сонная тишина. И вдруг на подушку рядом с моей головой шлепнулся скомканный зеленый листик липы. Я поднял голову, пружины предательски заскрипели. Внимательно оглядевшись по-сторонам, обнаружил, что все спят:
«Павлик? Не похоже, спит как убитый». Думал я.
Взгляд скользнул по кроваткам в дальнем углу спальни, потом остановился на соседе справа. Но одеяло Васи Пономаренко чуть поднималось в такт посапыванию, Вася спал. В его открытом рту виднелись два белых зуба, и он всем своим спящим видом напоминал сейчас кролика, мирно спящего на подушке. Я обернулся направо, посмотрел на койку Лени Очколяса, там, зашуршав, отодвинулся край одеяла и под ним воровато сверкнули бусинками черные глаза.
«Ах, ты, ябеда! Вот я тебе?!» – моя маленькая ручонка схватилась за край подушки и в одно мгновение мягкий снаряд, описав в воздухе дугу, опустился на укрытого с головой Леню. Одеяло с молниеносной быстротой распахнулось. На меня уставились широко открытые черные глаза Лени.
– Я тебе сейчас, как дам?! – сказало лицо. И в ответ полетела ко мне подушка Лени. Дерущихся остановили торопливые шаги за дверью. Когда тетя Оля вошла в комнату, картина, представшая перед ней, казалась, ничем не нарушала сонной атмосферы. Воспитательница озабоченно осмотрела спящих. Когда же ее взгляд остановился на моей койке, в ее глазах мелькнули недобрые искорки. Я лежал на скомканном одеяле кроватки ногами в сторону подушки. Голова же лежала там, где должны лежать ноги. Мои закрытые глаза предательски трепетали веками. Изо всех сил стараясь изобразить сон, я силился не моргать веками. Однако напрасно, предательские ресницы своим трепетанием портили притворство. Строгая тетя Оля уже и так поняла все. Она тихонько вышла и через мгновение появилась вновь. В руке у нее, покачиваясь длинным стеблем, подарок Лени Очколяса, зажатая в правой руке, крапива. Она подошла ко мне «спящему» и принялась волочить крапивой по голому моему животу. Ресницы моих закрытых глаз отчаянно затрепетали, но тело лежало неподвижно. Леня Очколяс с умилением наблюдал со своего «укрытия» за происходящим. Ему очень льстило, что крапива, которую он так любовно выбрал сегодня утром по дороге в детсад, не увядает зря. Так окончилось мое дошкольное детство. Мне исполнилось 7 лет. Пришла пора подготовки к школе, и в один из августовских дней, 1955 года бабушка сказала:
– Завтра воскресенье, пойдем на Бузову, на базар. – Торжественно сообщила она.
Базар был далеко, за шесть километров от Шпитек. Местные жители называли это место «Базар на Бузови». Населенный пункт, хутор Бузовая, располагается от Киева на тридцатом тридцать первом километре Брест-Литовского шоссе. Бабушка объявила эту новость и с довольным видом добавила:
– Может я уже не смогу пойти. Схожу хоть в последний раз…
Ранним утром я проснулся от легкого бабушкиного прикосновения.
– Вставай уже. – Она наклонилась надо мной в белом чистом платке и погладила меня по голове. Я протер глаза. Поднялся, сонно поплелся на кухню. Там на табуретке стояло ведро с водой и кружка, а рядом, возле табуретки помойное ведро. Зачерпнув кружкой воды, набрал в рот, затем полил изо рта себе на руки над помойным ведром. И, намылив мокрые руки хозяйственным мылом, умылся. За бабушкой зашли две женщины средних лет. Это были две тетки в белых цветастых платках. Одна дальняя родственница, тетя Мария из соседнего села Лычанки. И другая, старшая дочь бабушки, Мария или, как ее все звали, тетя Маня. Они были, как и бабушка в белых цветастых платках. На тете Мане из Лычанки надета красная шерстяная юбка и коричневые туфли без каблуков. А тетя Маня из Шпитек одета в легкую длинную и просторную хлопчатобумажную юбку в серо-коричневый горошек. На ногах у нее сандалии. А моя бабушка надела мягкие домашние тапочки, в которых ей, как она сказала, будет удобно. Солнце своими лучами коснулось вершин деревьев, окрасив их в нежно розовый цвет. На траве блестела роса. Картошка в огороде расцвела белыми цветами. Стояло затишье полевых работ. Та пора, когда урожай впитывал в себя влагу, удобрения и тепло- вызревал. Крестьяне могли сделать передышку. Конец июля, начало августа. Затем, чтоб собраться с силами и убрать урожай, запастись на зиму. Дорога медленно плыла под неторопливыми шагами женщин. Любопытными глазами я всматривался в окружающий мир, такой удивительный и огромный, насыщенный неумолкаемым пением птиц и стрекотанием кузнечиков. Криками снующих ласточек и синим-синим небом. День обещал быть жарким. За прохладой села дорога свернула в поле. Тут бабушка сняла тапочки и дальше шла босиком. Женщины последовали ее примеру, приговаривая, что до базара так дойдут, а на базар наденут обувь. Медленно шли полевой дорогой через пространство в сторону синеющей извилистой линии горизонта. Солнце еще не поднялось к своему жаркому блеску, и идти было легко и приятно, хоть под ногами был мягкий песок. На Смолянке, по дороге на базар, нам встретилась девочка-подросток Катя. Смолянка, такое название эта местность приобрела из незапамятных времен, когда на месте старого русла реки Лыбедь, ныне поросшей сочной травой простор, текла полноводная речка, по которой плавали лодки рыбаков. На берегу этой реки тут был рыбацкий поселок, и место где конопатились и смолились рыбацкие суденышки. И называлась эта местность Смолянка. Ныне это было хорошее место для выпаса коров. Сюда на Смолянку Катя и выгнала Шпитьковское стадо. Она подбежала к нам и подбодрила приветствием. Всего за два километра от Шпитек, Катя рано выгнала стадо коров. Бабушка, отыскав нашу Зорьку, посмотрела в ее сторону. Зорька перестала пастись подняла свою морду и приветливо мычала бабушке. Евгения Лаврентьевна скомандовала своему отрядику:
– Пошли, пошли быстрее, а то еще за нами пойдет? – Быстро распрощавшись с Катей, мы двинулись дальше. Было приятно встретить соплеменницу так «далеко» от дома и ей нас повидать тоже. Через поле прошли, когда солнце ощутимо грело в спины. Но первые деревья у обочины шоссе укрыли ходоков тенью, и идти стало легче. Бабушки решили передохнуть и уселись под деревом на траву, за одно и обулись. Бузовая, с ее базаром, была через шоссе. Достаточно пройти еще метров двести. Шум торгующей толпы, хрюканье, мычание и рычание животных, сливалось в отдаленном гомоне уже близкого базара… На базаре тетя Маня из Лычанки купила поросенка. И он забился в мешке дикими воплями. С этим поросенком, без конца кричащим в мешке, мы ходили по базару, привлекая всеобщее внимание. Торговали здесь всем, лошадьми, коровами, щенками, кухонной утварью, обувью, одеждой, кормом для животных, семенами и так далее… Я не мог понять, что ищет моя бабушка. Но, когда тетя Маня из Лычанки подошла к женщине, держащей в руках детскую школьную форму, стала торговаться, я все понял. Бабушка заставила меня надеть китель. Все сразу одобрительно закивали головами, и форма стала моей за десять рублей. Поросенок в мешке, то затихал, то снова неистово орал на весь базар. И только тогда, когда тетя Маня из Лычанки осталась с односельчанином, торговавшим фуражом, мы избавились от поросячьего пронзительного визга. Она уехала на телеге с односельчанином. А мы пришли тем же путем поздно вечером домой.
Пришли. Как приятно было после жаркого солнечного похода окунуться в чистую прохладу дома. Нас встретила мать в белом платке, повязанном на манер большевицких красных косынок. Приятно видеть ее приветливую улыбку, что было крайне редким явлением.
– Ну шо, купили форму? – увидев покупку, она обрадовано спросила бабушку. И бабушка развернула узел. И достала оттуда школьную форму.
– А вы-ж ее примиряли? – озабоченно спросила она, – А-ну давай, Валик, надень?
Я надел школьную форму, фуражку с кокардой и стал похож на маленького юнгу с парусника, только китель был не морской, а школьный.
– Ну теперь можно и в школу. – Откуда не возьмись, раздался голос Нюськи.
Нюська считалась двоюродной сестрой, но вела себя, словно старшая и родная, позволяя себе разные воспитательные выпады в мою сторону. Она была среднего роста, ей было шестнадцать лет. Отличалась ехидной подкалывающей манерой ведения разговора, всякий раз демонстрируя свое превосходство, и сейчас она пыталась «шутить»:
– Ты як министр в форме?
Она жила у Ольги Андреевны и была дочкой тети Феодосии или, как все называли ее маму, родную сестру Ольги Андреевны, тетя Феня. Итак, смотрины прошли успешно. Бабушка Евгения Лаврентьевна больше не делала таких длинных путешествий и занималась хозяйством. Варила еду у печки, убирала грецкие орехи, помогала по уборке картошки с огорода. Так за заботами подошло первое сентября. К этому торжеству мать подготовилась сполна. У меня был новенький портфель, тетрадки, букварь, ручка, чернильница, чернила и все-то необходимое, что нужно первокласснику…
А в первый школьный день родители, приведшие нас в школу, ушли раньше. Впервые дети, как взрослые, шли домой самостоятельно. Я обнаружил, что следом за мной идет девочка из нашего класса. На следующее утро я столкнулся с ней, когда выходил из калитки своего двора на улицу.
– Здравствуй. – Поздоровалась она тоненьким голоском и опустила глаза.
– Здравствуй. – Ответил я.
И мы, молча пошли в школу. Осень. Желтые листья на стройном ряду каштанов возле церкви и синее-синее небо, бодрящая прохладца осеннего ветерка, жужжание ос, шныряющих, как быстрый полет камешка, все это бабье лето. Юные школьники спешили улицей в школу мимо каштанов, церкви и школьной спортивной площадки. Вот ступеньки входа. Попутчики слились с толпой школьников, и скрылись за дверью школы…
На следующий день утром, по дороге в школу, я снова столкнулся с девочкой. На ней форма в виде маленькой гувернантки. Такую форму я видел в дореволюционных книжках с картинками, которые находил на чердаке нашего дома. Белый передник на коричневом платьице особенно подходил к ее двум косичкам с бантами. Она несла большой портфель.
– Здравствуй! – тоненьким голоском, подражая взрослым, поздоровалась она, – Тебя Валик звать? – спросила она.
– Валик, а тебя? – я в школе слышал ее имя, но не запомнил. В классе заметил, что она сидит возле стены с рыжеволосой девочкой.
– Меня звать Шура. – Сказала она, взглянув на меня серыми огромными и чуть раскосыми глазами. Ее красиво очерченные брови были длинными и чувственными, слегка припухлые губы приветливо расплылись в улыбке.
– Так ты в школу? – авторитетно спросил я.
Девочка опустила глаза и пискнула:
– В школу.
– Ну пошли вместе.
Так состоялось мое знакомство с моей первой Любовью. До самой школы молчали. Возле школы мальчики увидели нас и понеслось:
– Жених и невеста, тили-тили тесто, жених и невеста!
Я и Шура покраснели до ушей. Каждый из нас твердо решил больше не ходить вместе, мозоля глаза не воспитанным одногодкам.
Глава 2
Конец февраля 1960 года, начало марта принесло таяние снегов, и талые воды, которые не успевали уйти в землю. Мерзлые слои надежно задерживают воду и образовываются целые озера. Утром, стеклянным блеском, отражая розовые лучи восходящего солнца, блестит в них лед. К вечеру лед тает, чтобы ночью вновь превратится в стылое стеклянное поле для катания на ногах. Ночью в погребе оказалась вода. Мать обнаружила ее в четыре часа утра, тревожно заглянув туда. Картошку затопило, затопило двадцатисантиметровым слоем, и вода медленно прибывала. Меня разбудил нетерпеливо-злой окрик матери:
– А-ну вставай, помоги носить воду!
Я не сразу сообразил куда носить и что носить. Хотелось спать, глаза слипались, хотелось снова лечь в кровать, в самый разгар уютного тепла нужно было вставать в мерзкую холодную хлябь. Но неумолимый окрик повторился снова:
– Я дубину сейчас возьму! А ну вставай, гадовая душа! – не на шутку злой голос матери пулей вытолкнул меня из постели.
Через минуту в больших резиновых сапогах я уже шлепал по ступенькам погреба с ведром, полным талой воды и выливал за порог. Несмотря на нечеловеческие усилия, вода не убывала. Рассвет медленно подкрадывался, вытесняя серой мглой свет свечи, в котором проявлялось изможденное решительное и злое лицо матери. Я знал, что вычерпывать воду бесполезное занятие. Надо найти дырку, откуда она поступает, и забить ее. Вода из погреба уйдет сама в землю. Сказать матери, значит услышать унизительные, оскорбительные слова, что-то вроде:
«Лодырь. Хочешь, чтоб затопило?!!» – и в таком роде что-то еще. Но я жалел мать и решил все-таки сказать:
– Надо забить дырку. Ты же видишь уже светло, а воды не убавилось?
– Умный ты, как Берковы штаны. Так покажи, где эта дыра? – мать с ненавистью смотрела на меня, добавляя для связи слов, – Я вот плетку возьму, и как дам тебе, лодырь. А ну-ка неси воду, и не смей мне указывать что мне делать. Ачь какое?!
Мне было неприятно слушать все это от несчастной женщины, но я стерпел и решил днем найти и забить дырку. Неожиданно, шарканье шагов в предрассветной мгле насторожило барахтающихся нас в погребе меня с матерью.
– Кто там? – спросила мать.
– Это я! – ответило пространство мужским голосом.
– А это ты, Иван! – мать узнала Бабченка, отца мальчиков Коли и Шуры.
– Что, залило?
– А ты не видишь? – чуть не плача от бессилия сдавленным голосом ответила моя мать.
– Надо поднять картошку? Или засыпать немного погреб?
– То взял и поднял-бы!
– Хорошо. Давай доски. Я помогу вытащить в ящики картошку из воды, а потом сделаю настил.
И работа закипела вновь. Мать неожиданно скомандовала, глядя в мою сторону:
– Иди, собирайся в школу!
Я стрелой бросился в дом. У печки грела завтрак бабушка. Тепло, уютно обласкало уставшее и не выспавшееся тело. Ничего не хотелось делать, шевелиться, думать.
– Сынок, иди к столу. – Голос бабушки заставил вздрогнуть. Я стал, есть почти остывший гречневый суп с мясом.
– Я тебя будить не хотела. Совсем замучила дитя. «Сокрушенно качала головой бабушка и добавила; ласково», – Говорила-ж ей, была-бы в нужнике утопила, и сама не мучилась бы и дитя-бы не мучила, не послушалась?!
В школе я кивал головой, засыпая на уроке Украинского языка. Надежда Григорьевна монотонно-сонным голосом с посоловелыми серыми глазами от каких-то своих забот, медленно преподавала грамматику. Да так, что казалось, мухи в нашем классе при полете от доски к окну не долетали, а падали, засыпая от этого голоса прямо в полете. И я, упав на руки, крепко уснул. Проснулся от жгучей боли, кто-то остервенело, таскал меня за волосы. Когда окончательно я пришел в себя и вскочил на ноги, чтобы хоть как-то унять острую боль, то увидел уже не в седой дымке, а стальной взгляд учительницы, крепко державшей пятерней мои волосы в своей руке. В классе воцарилась мертвая тишина. Дети с любопытным страхом наблюдали эту сцену инквизиторской экзекуции. Таская мою голову за волосы, как маятник у напольных часов, с металлическими нотками в голосе учительница в такт колебаний, как автомат, чеканила слова:
– Чтоб завтра была маты в школе! Без матери не смей приходить! Повтори, что я сказала?!
– Что-о б мм-маты была в школе. – Делая над собой усилие, чтобы не расплакаться, я повторял слова учительницы.
С широко открытыми глазами на меня с противоположного конца класса на меня смотрела Шура. Я впервые ощутил сочувствие в глазах девочки, и это укрепило во мне внутренние силы, дало толчок в сторону уверенности в себе. О, как хотелось мне в этот миг плюнуть в эти сонные, ненавистные глаза, желчно-бледное лицо Надежды Григорьевны, приехавшей к нам из Закарпатской области, преподносить прекрасный поэтический Украинский язык так бездарно и нелепо. Но, судьба сдерживала меня. Горечь душила горло. И я без сил опустился на скамью парты.
– А теперь дети, за-пи-ши-те дома-ш-нее зада-ни-е. Иван Франко, выучить на память стих «Каменяри». – Монотонно диктовала Надежда Григорьевна.
По дороге домой меня догнала Шура.
– Послушай, что эта «падлюка» так тебя таскала за волосы?! – с искренним сочувствием спросила девочка.
– Я вчера ночью вытаскивал воду с погреба и не выспался! – объяснял я Шуре, – Мать злющая, как ядовитая змия, а тут еще в школу ее вызывают? – горестно вздохнул я от безысходности навалившихся обстоятельств на мою голову.
– Ну, хочешь, я пойду, поговорю с твоей матерью? – с участием предложила Шура, – Может это поможет, а?
– Нет, не нужно, я сам! – я твердо решил не вызывать мать в школу и ничего ей не говорить об этом происшествии с учительницей Украинского языка. Возле калитки моего дома девочка подошла ко мне и протянула свою руку:
– До свидания, Валик, не волнуйся, – утешала меня Шура, – и помни, если что я всегда с тобой рядом!
Я невольно пожал ей ладонь. Впервые ощутил прикосновение девчоночкой руки и очень удивился чуть прохладной ее руке. Как будто кусочек живой, и одновременно теплой льдинки нес я домой в своей правой ладони и в то же время прохлада этой ее ладошки чудесным образом согревала мою душу. Дома мать была в очень хорошем настроении. В погребе не было воды. Бабушка рассказывала мне, ставя на стол дымящуюся миску с фасолевым борщом с мясом.
– Иван нашел кротовину и забил ее тряпками и камнем. Сделал настил и картошка сейчас на настиле.
Вздох облегчения поневоле вырвался из моей груди, подумав; «Мать наверняка подсказала дядьке Ивану, мою идею кротовых вод». И я с аппетитом принялся за еду.
– Ну, что там, в школе? – спросила она.
– Что, что, оценок нет, к доске не вызывали. Поем да начну делать уроки.
– Может, гулять пойдешь? – с ехидцей спросила мать, без искорки теплоты, такой нужной для меня в эти минуты поддержки материнского «тепла».
– Мам, мне сейчас не до гульбы. – Все, что я смог ответить в эти минуты.
– Гляди мне? – и, обращаясь к бабушке, сказала, – Пойду на работу, скажу, чего меня сегодня не было.
А я про себя подумал; «От если бы сказал сейчас, что ее ждут в школе, чтобы было-то?!»
Боязно думать о завтрашнем школьном дне, о зануде учительнице Надежде Григорьевне и лишь бабушка внушала уверенность в мои собственные силы, и задавала какую-то внутреннюю стойкость.
– Пойди, поспи немного! – подсказала в унисон моих мыслей.
– А, маты?
– Пошла уже. Иди!
И я с полным животом борща лег на диван в спальне матери. Тяжелым сном сомкнулись веки. Я проспал с трех часов дня до пяти. Проснулся со страшной головной болью и тошнотой. Встал и вышел на воздух. Голова прошла только утром. В школе чувствовал себя хорошо…
– Валик, можно тебя на минутку? – Голосом заговорщика подошел ко мне одноклассник Очколяс Леня, в его глазах светилось злорадство. Я в душе почувствовал не ладное:
– Чего тебе?
– Я подслушал разговор Трофима Петровича з Надеждой Григорьевной, и она сказала, что вызывала твою мамку, а твоя маты не пришла. Вот увидишь, что-то будет? – с вожделенным любопытством, заглядывая в мои глаза, и, пытаясь разглядеть там испуг.
Я выдержал этот подленький взглядец, ответил:
– Так и что? Придет?
– Ну, так я пойду, скажу Надежде Григорьевне, чтобы вона не волновалась? – лакейским услужливым тоном в голосе с вожделением волнующего события проговорил Леня
Очколяс, и не дождавшись моего одобрения, бросился в учительскую. Вскоре оттуда вышел, припадая на протез, вместо левой ноги (ногу учитель потерял на фронте), классный руководитель, учитель истории, Трофим Петрович. Он жестом махнул рукой, поманил меня подойти. Я с замирающим сердцем двинулся в учительскую.
Там была Надежда Григорьевна и другие учителя, Трофим Петрович начал тоном Бендерского «полицая»:
– Ты знаешь, что ты уже в шестом классе? Ты уже не маленький и должен отвечать за свои поступки?!
Классный руководитель выдержал паузу, затем продолжил, он любил читать нотации:
– Почему ты не вызвал мать в школу?!
Мне от нервного напряжения свело щеки, и правая щека дернулась сильно в право.
– А, так ты ухмыляешься. Ехидно смеёшься над нами? Что, тебе законы поведения не писаны?! Собирайся из школы и без матери сюда не приходи?!
Чуть не плача я выбежал с учительской, и первое время думал, вообще, не являться домой. Но, собирая книги в портфель, подумал, что от случившегося не уйти. Собрался, но в дверях столкнулся с учителем географии, который спешил к нам на урок и не был на разборках в учительской.
– Ты куда собрался?!
– Иван Панасович, спросите у Трофима Петровича?
– Ты как со мной разговариваешь?! – загораживая дорогу, наступал Иван Панасович на меня, – Чтоб матерь завтра ж была в школе?!
– Хорошо? – ответил я, – А сейчас дайте пройти?
И я бросился к выходу. Дома решил все рассказать матери. Но мать уже ждала меня с розгой в руке. С криком набросилась:
– Что это мне рассказывают Очколясы? А, я тебя спрашиваю, падлюка ты?! – розга молнией сверкнула в воздухе и с частотой автоматной очереди обрушивалась на плечи, лицо, руки, спину, больно кусаясь и не щадя.
– Они сегодня сказали, чтоб ты пришла. – Матери, казалось, этого только и нужно было. Она взвизгнула, как ужаленный змеей щенок, и бросилась прочь на улицу. Я испугался, посмотрел на затихшую у печки бабушку.
– На, садись за стол. Поешь, как следует. А там видно будет. – Хозяйским тоном заговорила бабушка.
И я успокоился, принялся за еду… Мать пришла через два часа. Тихая, присмиревшая. Подошла ко мне испуганному, и прижала меня к остро пахнувшему задушливым потом пиджаку. Погладила по голове и тихо сказала:
– Теперь уже не вызовут. Можешь ходить спокойно. А если будут звать снова, скажи, что я им снова устрою, но теперь с прокурором. – Намек на генерального прокурора СССР Романа Андреевича Руденка, с которым мать была хорошо знакома еще с ее депутатских времен в Верховном Совете УССР. Я долго повторял в уме незнакомое слово «прокурор», чтобы озвучить в случае чего назойливым учителям, когда спросят. В школе учителя старались не смотреть в мою сторону. При моем появлении Надежда Григорьевна с бледной превратилась в пунцовую. Худое лицо ее залил румянец, и так остался на лице до конца урока, а глаза покраснели. Но после урока Украинского языка, Трофим Петрович вызвал меня в учительскую.
– Что ты наговорил матери, что она тут чуть не спалили школу?
Удивленно открыв глаза, я серьезно возразил:
– У неё даже спичек с собой не было. Где она взяла огонь? – искренне сказал я.
– А так вы с ней заодно?! – заорал контуженым голосом инвалид Великой Отечественной Войны.
Я улыбнулся приветливой улыбкой, стараясь показать, что мне влетело, как следует от матери, но истерический вопль учителя заставил меня не отвечать.
– Вон! Вон! Вон из учительской!
Я рванул дверь и пулей вылетел в коридор, даже не заметил, что открывшаяся дверь ударила по носу Очколяса Леню, подслушивающего, о чем там крик? В коридоре возле своего класса я собрал свои мысли воедино и понял, что меня не погнали со школы, выгнали только за пределы учительской. Я вошел в класс и тихо сел на свое место. Следом зашел с клочком окровавленной ваты в носу Очколяс Леня. Урок географии начался. Вел его Иван Панасович, так как он был вместо урока истории. Учителя истории Трофима Петровича в это время хватил сердечный приступ. Он поболел еще несколько дней и вернулся в школу, но от классного руководителя шестого класса, в котором я учился, отказался. Нашим классным руководителем стал учитель географии Иван Панасович, когда после скандала моей матери с учителями за частые вызовы ее в школу, из-за не заслуженных придирок учительницы украинского языка и учителя истории, у нас сменился классный руководитель на адекватного и любившего свою профессию учителя географии Герасименко Ивана Панасовича. Для нашего класса и меня, начались увлекательные и новые школьные дни …
Глава 3
В девятом классе Шпитьковской средней школы учеников учителя стали называть уже на «Вы», подчеркивая, что мы не маленькие, а почти взрослые. Нашим классным руководителем уже был учитель географии Иван Панасович. Уроки географии стали часто проходить на природе с приемами ориентации на местности, что давало нам ученикам новых знаний о мироустройстве природы, ее явлений. Во время таких открытых уроков Иван Панасович рассказывал о далеких странах, морских путешественниках и об географических ландшафтах той или иной страны и природных условиях быта. От него я впервые узнал, что Земля круглая, а звезды в ночном небе не что иное, как далекие солнца. На уроке Астрономии, учитель географии однажды рассказал о взрыве планеты Фаэтон в Солнечной системе, 16 миллионов лет тому назад. Я, в этот погожий осенний день с одноклассницей Шурой возвращался домой, после урока астрономии, так как нам всегда с ней по пути.
– Почему Иван Панасович, сказал нам правду, что этот Фаэтон не мифический персонаж, а была такая планета, не знаешь? – спросила меня Шура Фесич.
– Ну, потому, что это правда, а не мифический вымысел! – с профессорским видом, глядя на мою попутчицу в белом переднике и с портфелем, по дороге из школы, ответил я, и мгновенно подпрыгнул от свалившегося на мою голову плода с каштанового дерева у школы, где росли каштаны с пожелтевшей осенней листвой. Мы шли вблизи нашей церкви, выстроенной во времена сахарозаводчика Терещенко, точной копией Киевского Владимирского собора. Вдоль дороги стройный ряд каштанов.
– Вот тебе за то, что ты задираешь нос, как Надия Григорьевна, на Украинской грамматике? – громко засмеялась Шура, и портфелем добавила мне по заднице.
Ее солнечная улыбка, приветливая, наполненная беззаботной радости, и эта радость вдруг передалась и мне, как чудесный и сказочный осенний день, наполненный солнечным светом с прозаичными запахами и красками осени. Ее зажигательная улыбка увлекла меня в этот радостный день, заставляя весело вторить ей смеясь над ударом плода, упавшего с дерева, сдобренного ею шутливым толчком портфеля. Но рассказ учителя не выходил из моей головы. Когда я пришел домой и стал размышлять над развалившейся на астероиды планеты Фаэтон. И о том, почему Марс безжизненная пустыня, а Венера окутана облачностью из паров серной кислоты и, наконец, Луна, утратившая свою атмосферу. И вдруг меня осенило, похоже на жестокую межпланетную бойню. И мое воображение стало рисовать картины страшных битв и разрушений, избавится от которых я больше не мог, но в моей воле переключатся на действительность, что я и делал. Вернувшись со школы. Бабушка давала мне в руки лопату, и мы шли с ней на огород копать картошку. Тепло светило солнце, пахло настоями картофельной сухой ботвы и разными сорняками, тщательно убранными бабушкой между рядами картофельных клубней.
– Выкапывай мне, и помогай носить корзины в погреб!
Бабушка ловко выгребала негнущимися пальцами в сплошных трещинах из накопанного клубня картошку в плетеную корзину. Я еле успевал выкапывать бабушке клубни, старательно орудуя лопатой, среди головокружительных запахов усохшей картофельной ботвы, белены, огородной сосенки, ползучего бурьяна и разных сорняков, заботливо убранных бабушкой и высохших между картофельных клубней. Мысли мои в это время были заняты межгалактическими войнами, и работа на огороде спорилась, и не была до тошноты однообразной … Учитель географии был влюблен в свою профессию. И однажды, следуя нововведениям в школьной программе, навеянной Хрущевской оттепелью, Иван Панасович зашел в кабинет нового директора школы Бевзы Александра Ивановича.
– Вы, что-то хотели, Герасименко? – спросил хозяин кабинета, оторвавшись от текста диссертации, над которой в этот период работал новый директор школы.
– Я ознакомился с программой Районо, выданной, как наставление для нашей работы, и в части моего преподавательского процесса, где рекомендуется уделять больше внимания патриотическому воспитанию учеников. – Ответил Иван Панасович.
– Так, и что же вы решили? – с крайней заинтересованностью спросил директор.
– Дело в том, что я, как учитель географии, могу организовать поездку моего класса по маршруту городов героев, удостоенных этого почетного звания после Великой Отечественной войны? – с энтузиазмом продолжал учитель.
– Я не понял, Герасименко, почему именно ваш класс, должен удостоится такой поездки, а что подумают ученики десятого и одиннадцатого классов? – спросил Бевза.
– Простите, Александр Иванович, но у нас десятилетка, а одиннадцатого класса уже не будет, двойной выпуск обговаривается в Районо на шестьдесят пятый год?
– Ну не важно, восьмой класс, десятый, одиннадцатый, что скажут эти ученики? – задумчиво спросил директор, – Хотя, подождите, можно организовать соревнования между старшеклассниками по успеваемости, и по бальной системе определить класс победитель, удостоенный такого поощрения, путешествия по городам героям! – директор смекнул, что его кандидатская диссертация по философии может иметь успех, с таким новшеством и приобрести патриотический вес, – О, да Иван Панасович, поедите с классом победителем по результатам соревнования, и я гарантирую вам поддержку в этом вопросе! – воскликнул директор.
– Александр Иванович, но я уже пообещал моему классу, что они поедут в путешествие по городам героям, как быть? – с долей разочарования спросил Иван Панасович.
– Значит так, Герасименко, проведете с ними, как бы сказать; – разминку, проведете летний поход по местам обороны Киева вдоль реки Ирпень до ее впадения в Днепр, и скажите, что по городам героев поедут ученики того старшего класса, который победит по успеваемости, все ясно и это будет в следующем году. Я уверен, что ваш уже десятый класс в следующем шестьдесят пятом году после похода вдоль реки Ирпень, соберется и выиграет поездку по городам героям! – завершил разговор Александр Иванович…
Иван Панасович, окрыленный поддержкой нового директора школы на последнем уроке в этом 1964 году сообщил нам, что этим летом у нас будет тренировочный поход, для подготовки нас к поездке по городам героям нашей родины.
– Валик, ты, что ни будь понял из того, что нам сказал Иван Панасович? – спросила Шура с которой мы, как обычно, ходили вместе со школы, – Подожди не отвечай, мне мама дала на пончики рубль, но я с Лариской так заигралась, что забыла про эти пончики, а кушать так хочется, подожди я сбегаю в «Хлеб», куплю свежий батон, по дороге съедим! – и вскочив в магазин скрылась там.
Я медленно побрел домой, и уже сзади услышал:
– Эй, Валик, да подожди же?! – тоненький голосок Шуры остановил меня.
Мы шли неспешно домой по очереди откусывая свежий батон, и у моей калитки, Шура сунула мне недоеденную нами половину батона:
– Держи, дома скажу, что пончиков купила в нашем буфете. – Сказала и быстро пошла домой.
Я с остатком батона у своей калитки окликнул ее:
– Эй, Шура, ты идешь в поход с нами?!
– Да! – выкрикнула она, – Мы с Лариской договорились пойдем вместе с ней, так что до встречи?!
Иван Панасович любил эти наши места; парк, просторы окрестных полей, раскинувшихся под вечно спешащих в даль состоящих из белого пуха облаков, обладал природным даром туриста-путешественника. Хорошо умел читать карты местности и ориентироваться по компасу в любых незнакомых местах, и даже без компаса мог найти стороны света, где Юг, Север, Восток и Запад, причем даже по Солнцу мог определить время дня. С ним не страшно было в походах, в которых мы школьники с удовольствием ходили по местам, где проходили кровопролитные бои Великой Отечественной войны. И настал день похода по правому берегу реки Ирпень. Стоял июньский погожий летний день, назначенный Иваном Панасовичем на сборы в школе для участников пешего маршрута. Мы ученики 9 класса, человек двенадцать, и примкнувших к нам восьмиклассников, распределили продукты питания по рюкзакам и погрузившись в автобус, следовавший в Киев, на правом берегу реки Ирпень выгрузились. Поход вдоль речки, тянулся до самого устья, впадающего Ирпеня в Днепр по протоптанной тропе вспаханного торфяного Обирпенья.
А возле самого устья, зеленое чахлое марево заливных лугов поджидали нас. Изредка белесые блестки безымянных озер, которые нам еще предстоит встретить в пути. Торфяное поле с лева упиралось в правый берег Ирпеня, а с права нашей тропы, рос из разных пород деревьев лес, по лесной кромке, сплошь изрытой траншеями, защитников Киева в 1941 году, заросшей бурьяном, порослью древесного молодняка и кустами, не слышавшими взрывов войны. Попадались всюду разбросаные лобастые уцелевшие доты, покрытые зеленым лишайником и взорванными искореженными остатками бетонных укреплений, где вьется в даль наша тропа. Сразу, как только мы вышли на остановке автобуса «Лесная», Шура приблизилась ко мне, и несмело спросила:
– Валик, возьмешь мой рюкзак, я не смогу таскать такую тяжесть? – смотря при этом мне прямо в глаза в надежде, что не посмею отказать в ее просьбе.
Конечно, я не посмел бы отказать моей школьной закадычной попутчице, но вмешалась
Лариса, ее подруга, с рыжей шевелюрой кудрей, спросила с завистливой улыбкой и наглецой в глазах:
– Эй, мужчина, а мой тоже возьмешь?! – и расползлась в заискивающей улыбке.
Я взял увесистый рюкзак Шуры, стал прилаживать к себе на правое плечо. Меня спас от девчоночной эксплуатации Иван Панасович. Подошел ко мне в спортивной синей форме для туристических походов с огромным рюкзаком за плечами:
– Фесич Александра, ваш рюкзак по весу не более десяти килограмм, хоть женский максимальный вес для ношения тяжестей не должен превышать двадцати, так, что заберите рюкзак и привыкайте к тренировочному походу, для поездки по городам героям нашей родины, вам все ясно?! – строго приказал учитель, добавив, – Видите, Колесникову некуда повесить ваш рюкзак, на нем и палатка и его мешок с продуктами?!
Мне пришлось вернуть груз, и помочь Шуре надеть на ее узенькие плечи рюкзак с продуктами. На пути нам везде попадались заросшие кустарниками, разорванные в куски тела дотов, по всему курсу следования. На уроках географии учитель часто выводил из класса, на местности показывал на карте, как ориентироваться по компасу. А в походе, который мы сейчас проводим, как ставить палатки, разжигать костры, причем в любую погоду, даже под мелким дождем, как сейчас. Мы двигались друг за другом в надетых туристических и непромокаемых куртках, а Иван Панасович в плащ палатке, словно боец на фронте. Дождь немного усилился, и учитель скомандовал привал.
– Постараемся переждать в лесу вот на этой поляне, если не утихнет до вечера заночуем здесь и продолжим путь завтра с утра, всем ясно, что надо делать?! – сказал и принялся расстилать палатку, устанавливая центральный стержень из бамбука, – Разбирайте в связке центральные подпорки, и рубите в лесу колья для растяжек!
Работа закипела. Палатки были расставлены в считаные минуты, на подосланные под дно срубленные ветки с листвой. Костер развели для приготовления чая и каши. И привал проходил весело и дружно, без осложнений. Все участники похода знали, что делать и слажено каждый выполнял свою часть работы. А дождь усиливался, стараясь затушить наш костер, но намокшие ветки еще недостаточно успели взмокнуть, быстро высыхали на костре и варился чай, и каша из гречки с добавками тушенки. После приготовленной пищи все разобрали еду по палаткам и укрылись там, под шум дождя о крыши палаток, уютно согреваясь горячим чаем и закусывая печеньем. Кто-то включил громко радио на волне «Маяка», полилась приятная мелодия песен, настраивая нас на романтическую мелодию похода. Дождь не прекращался. В палатках мы обсохли и остались на ночь. Вечером дождь утих, и мы перед сном собрались у костра. Ночь, застывшая в темной гущине леса, таинственной пеленой подступала, укрывая нас непроницаемой тьмой со всех сторон. Изредка только, кто-то из одноклассников пробивал черноту таинственной темени лучом фонаря, и от этого становилось спокойнее и смелее в первой нашей ночевке на лесной поляне. Я неожиданно ощутил рядом с собой Шуру. Мы сидели рядом с Манчевским Николаем, когда между мной и Колей, протиснулась Лариса, Шура, присела на нашем бревне рядом с права от меня. Я оказался между двух подруг, ощущая их теплые бока.
– Манчевский? – подала голос Лариса, притиснувшись к парню, – Давай трави анекдот?!
– О! Одноклассница, я знаю только мужские анекдоты, у тебя от них уши будут краснеть, не боишься? – весело отозвался Коля.
– Ну, тогда слушай…– и Лариска завернула самый пиратский из морских бывалых.
– Ничего себе! – воскликнул Колька, – Точно в мореходку пойду учится на боцмана, чтобы тебя на встрече выпускников переплюнуть, вот там наверняка будет что услышать, как ты Лара заметано, до встречи выпускников, а?!
– Вот горе ты, луковое, Колька, дожить еще надо до выпускного, а там видно будет!
– Валик? – услышал я заискивающий шепот от Шуры, – Чего молчишь? – почти неслышно спросила она.
– Эй, молодые люди? – раздался голос учителя из палатки руководителя, – Отбой, у нас в десять ноль, ноль, всем спать! Подъем в шесть утра, всем понятно?!
– Да понятно! – за всех ответила Лариса…
На следующий день, перекусив в дорогу, школьники собрали инвентарь, распределив по рюкзакам и поймой Ирпеня, по торфяным кочкам, след в след за учителем двинулись вдоль течения реки по правому берегу. Второй день пути начался. Наш командир учитель распределил маршрут к истокам Ирпеня в Днепр по двадцати километров в день, после десяти пройденного пути привал на обед и час на отдых, после второго отрезка пути обустроить ночлег. С нашим старшим учителем и товарищем было в трудном походе одновременно и легко, и весело, мы шли энергично и даже распевали военные песни, такие как; «Катюша», «Эх дороги», «Вьется в теплой печурке огонь», и другие…
Глава 4
Иван Панасович много знал о далеких странах и континентах, обычаях народов, населяющих наш земной шар, и мы, часто жалели, что урок уже закончился, а до конца еще не успели дослушать историю той или иной народности обладание их методами выживания особенно в экстремальных условиях пустынь. С девяти часов утра, мы с привалами продвигались вперед. Река становилась шире, и когда малиновые краски заката спрятали солнце за далекой кромкой леса, что виднелся с левого берега реки в синей дымке спускающихся сумерек на горизонте, Иван Панасович командовал привал на ночь. В нашей команде было несколько человек из восьмого класса. Среди них мой двоюродный брат Бабченко Николай и парень, с которым он дружил его одноклассник Тищенко Александр. Они вызвались пойти за дровами для костра. Но Иван Панасович вместо Александра сказал, чтобы я взял с собой кого посчитаю нужным и быстро нарубил сухих веток. Я подошел к парням, которые возились с палатками, и громко крикнул:
– Тищенко Толик, и Бабченко Коля, со мной за дровами!
– Валик, – окликнул меня Бабченко, – почему вместо Сашки ты берешь его брата, своего одноклассника Толика? – сказал Коля, с обидой в голосе.
Я недолго думая ответил:
– Потому что, Толик умеет находить родниковую воду, нам нужна чистая вода для приготовления гречневой каши, и в дорогу пить и варить чай, понял меня?!
Бабченко захлопал глазами и сказал, как-то неуверенно:
– Мне Сашка ничего не говорил, что его брат умеет находить воду?
– Хочешь покажу, как это делается? – сказал подошедший к нам Толик Тищенко.
– Давайте, парни пошли быстро за дровами, а Толик покажет нам свое умение в лесу.
Мы выдвинулись в уже сумрачный лес. Толик шагая рядом сказал так чтобы не слышал Коля:
– А, как это искать воду, я понятия не имею?
– Возьмешь вербной пруток, согнешь его в дугу и походишь вокруг с фонариком, так для отвода глаз, и найдешь воду, поверь мне доты строили с источниками природных родников.
– Откуда знаешь?
– Фронтовик рассказывал, служивший с моим погибшем на войне дядей Гришей.
У меня был фонарь, и я быстро высветил поваленный сухостой возле вывороченных развалин очередного дота, облепленных зеленью мха. Осталось наломать и нарубить сухих веток. С тремя объемными обхватами сухих дров для костра мы вернулись в лагерь. Девушки принялись разжигать костер для приготовления пищи. К нам подошел Иван Панасович:
– Я слышал, что тут у вас специалист есть по розыску родниковой воды?
– Это я, – ответил Толик, – когда ребята готовили дрова, я с лозой ходил у дота и нашел родник, бьющий прямо из земли. Вода там кристально чистая, давайте посуду принесу для готовки.
Учитель вынес из палатки ведро, и приказал кружкой набрать побольше воды для фляг в дорогу. Я вызвался помочь посветить фонарем. Когда мы с Толиком подошли к ямке белого песка, я с нескрываемым удивлением спросил:
– Где ты видишь тут воду?
Парень улыбнулся и ответил:
– Подойди и сунь в песок руку, увидишь?
Какое было мое удивление от того, что пространство над белым, как мел, песком было заполнено такой прозрачной чистоты водой, что нам казалось, что там в ярком луче фонаря кроме песка нет ничего. Мы набрали полное ведро воды, осторожно черпая кружкой, чтобы не попал песок, и принесли к костру. Ах, какая же была это вода для чая и готовки вкусной гречневой каши с тушенкой из говядины. После плотного ужина, мы отправились спать в палатку на подстилке из свежих срубленных веток кустарника....
И вот уже мы ученики 10 класса, завершающий учебный год, директор школы неожиданно явился в наш класс:
– Уважаемые десятиклассники, постановлением правительства принято решение продлить вашу учебу, обучение в средней школе до одиннадцатого класса сохраняется еще на один год. Так что вам предстоит еще один учебный год учится и выпуск в следующем шестьдесят шестом году будет с теми десятиклассниками, которые сейчас в девятом классе! Что скажете, друзья? – директор обвел вопросительным взглядом класс.
– А, кто не желает продолжения учебы? – спросил вдруг Николай Манчевский.
– Пожалуйста, но у вас будет незаконченное среднее образование, думаю никому из вас такая перспектива не желательна. – Директор посмотрел на класс и добавил, – Ну, полагаю вопросов больше нет? Тогда до встречи в новом учебном году! И еще, ваш класс вышел победителем в соревновании по итогам успеваемости вы сможете принять участие в туристической поездке по городам героям! – директор вышел из класса.
Иван Панасович, приступил к формированию списка участников нового похода. Его обступили ученики на перебой предлагая записаться в поездку. После того когда я увидел свою фамилию в списке, повернулся и вышел из класса в коридор. На выходе из школы стояла Шура с Ларисой и о чем-то темпераментно разговаривали. Я, чтобы не мешать им прошел мимо девушек и вышел из школьного коридора на улицу, когда услышал голос Шуры:
– Валик, подожди! – девушка подбежала ко мне, и запыхавшись сообщила, – Понимаешь, Лариска говорит, что отец ее против этой поездки, а я ей говорю, скажи, что сокровища Эрмитажа, нигде в живую никто не покажет, что эта поездка может быть раз в жизни, мало ли что может произойти, и похоже она согласилась на серьезный разговор с отцом, во как?! – с улыбкой победительницы, Шура закончила свой монолог.
Мне ничего не оставалось, как похвалить девушку:
– О! Шура, ты гений! Уговорила не только Ларису, но и ее отца на подвиг отпустить дочь с подозрительным Иваном Панасовичем, пиратским заправилой морскими грабителями!
Шура залилась звонким смехом, и двинув меня ладонью по спине, воскликнула:
– Ну! Ты, то, что надо, Валик!
– Послушай, а ее Митька записался, я что-то не видел его в списках?
– А, не знаю, она мне жаловалась, что он ей совсем не нравится, что ей нравится Сашка Виниченко, который с девятого класса ушел в техникум радиоэлектроники в Киев, брат его забрал к себе на квартиру.
– Передай Лариске, что он парень хороший, у нас с ним могла бы выйти хорошая дружественная команда? – сказал и добавил, – Мы с ним в девятом классе делали уроки вместе, решали задачи, катались на лыжах зимой, я здорово подтянулся в учебе.
– Да, я заметила твои успехи в учебе, а еще Виниченко приезжает к Лариске по пятницам, и она уже целуется с ним! – задумчиво проговорила Шура, – А вот скажи Валик, а у тебя есть уже девушка? – краснея спросила меня Шура.
– Еще нет, – скрывая свою улыбку, я нагнул голову, рассматривая свои ботинки, стараясь утаить свое смущение. Внезапно ощутил поцелуй Шуры в щеку. Молниеносно подняв голову, увидел девушку, бегущую по дороге в сторону ее дома, где она живет рядом с остановкой маршрутных автобусов ....
Глава 5
Как-то, водитель совхоза «Шпитьковский» Григорий Нечепуренко, пришел с работы домой в свой выстроенный кирпичный дом, и с семьей уже собирался садится за стол, когда в дверь постучались.
– Маша, – попросил жену, – открой, кто там пришел к нам? – сказал Нечепуренко, бывший солдат ВДВ, ныне водитель грузового автомобиля в совхозе.
Гость прошел в кухню вместе с супругой Нечепуренка. Дочка водителя, пятиклассница Даша, вскочила со своего места:
– Здравствуйте, Иван Панасович! – и снова уселась на свое место. А меньший брат Саша, еще ходивший в детский сад, с любопытством смотрел на вошедшего учителя. Гость вынул из кармана пиджака две шоколадки, положил на стол:
– Даша и Саша это вам, гостинец, угощайтесь! – и улыбнулся детям.
– Спасибо! – ответила Даша, взглянула на маму.
Хозяйка тут же взяла шоколад со стола:
– Покушаете, тогда я вам отдам сладости, поняли?
– Извините, Григорий Семенович, я к вам по делу, поговорить надо.
– Давайте пройдем в комнату, там будет удобнее, тут на кухне дети как раз кушать присели, а там мы и поговорим.
Вставая из-за стола Григорий, жестом предложил следовать за ним. Мужчина он был невысокого роста, с хорошо сложенной спортивной фигурой, с крепкими сильными руками и добрым открытым лицом, с проницательным взглядом в серых глазах.
– Я вот по какому делу, Григорий Семенович, мне рекомендовал вас директор нашего совхоза Косовский Александр Михайлович, как ответственного работника, мастера на все руки, которому можно доверить любое ответственное дело.
– Да какое там дело, привезти, погрузить, увезти, это нам, ничего делать. А, что касается ответственного дела, так кроме получения нового грузовика, обещанного мне директором, так я чувствую, что, как говорится, обещанного два года ждут?
– Я, как раз к вам поэтому и зашел в областном сельскохозяйственном центре, получили новые грузовики из Москвы прямо с конвейера семь автомобилей, один из них, наш директор школы затребовал для хозяйских нужд и договорился с директором совхоза, товарищем Косовским, что этот новый автомобиль будет в совхозе закреплен за вами.
– Я что-то не разумею, и в школе, и в совхозе, а как же мой график работы, где я буду числится, водителем? – удивленно спросил Григорий.
– Будете табелироваться в совхозе, и на пол ставки числиться у нас, как школьный водитель, автомобиль будет в гараже при школе, заправка бензином и маслом в совхозе, так вы согласны? – Иван Панасович сделал паузу, посмотрел на Григория ожидая ответа.
– Ну если так как вы сказали, то конечно согласен, только лучше было бы чтобы грузовик находился в совхозном гараже, поближе к расходным материалам, а не на отшибе в школе? – возразил водитель, – Да и профилактика ходовой части и двигателя там гораздо сподручнее, а еще я хочу предложить для хозяйственных нужд школы собранный мною и отремонтированный американский грузовик «Студэбэккер», в город на нем ехать нет смысла, а вот что ни будь привезти, подвезти на поле или с поля, для школьных нужд, то что надо! – с энтузиазмом сказал Нечепуренко.
– Но это можно уладить, так вот, я с директором совхоза договорился, чтобы он порекомендовал нам серьезного водителя, человека для ответственной работы, вот и он назвал вас, Григорий Семенович.
– Считайте, что договорились, а когда поедем за машиной?
– Подождите, это еще не все, кузов автомобиля надо покрыть непромокаемым брезентом и установить там сидения для перевозки пассажиров, и предусмотреть места отдельно для ящиков с консервами и продуктами питания, матрацев, одеял, палаток, посудного инвентаря. – Сказал учитель.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/valentin-kolesnikov-25406066/pervaya-lubov-70943623/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Валентин Колесников
Совпадение полного солнечного затемнения с окончанием детства. Школьные годы в старших классах. Незабываемые приключения в поездке по городам героев Великой Отечественной войны. Непередаваемые чувства Первой Любви, рассказываются от лица автора этих строк…
Валентин Колесников
Первая любовь
«…Первая любовь придёт и уйдёт,
Как прилив и отлив....»
«Синяя птица» (1967).
Глава 1
Шпитьки это название усадьбы сахарозаводчика Терещенко. После революции населенный пункт превратился в 50 годы в поселок городского типа, став частью Киево-Святошинского района в пригороде Киева, расположенного на двадцать восьмом километре Брест-Литовского шоссе от Киева на Запад. На двадцать восьмом километре шоссе, слева примыкает к Брест-Литовскому шоссе дорога, мощенная камнем проезжей части, мчится в сторону Шпитьки бывшей резиденции Терещенко. Богатый землевладелец и крупный меценат разбил прекрасный парк усадьбы Шпитьки, на хозяйственном дворе построил водонапорную башню, куда закачивалась артезианской скважины вода двух помповым ручным насосом закачки воды в чан, установленный на самом верху внутри башни для лучшего создания напора в трубах водопровода, вырыл в парке каскад прудов, где запустил диковинных красноперых рыб. Построил церковь, точную копию Киевского Владимирского собора. Внутри церковь была расписана ликами святых. Над росписью трудились ученики самого Васнецова. После революции, до событий, описанных в книге, церковь еще сохранялась и в церкви велись церковные службы. В один из июньских дней 30 числа среды 1954 года, как всегда меня привела в колхозный детский сад бабушка. В этот день на хозяйственный двор колхоза «Большевик», который расположен совсем рядом с нашим детским садом, рано утром, когда детей колхозники приводили в детсад, прикатил из Киевской киностудии имени Довженко служебный автобус. Из него сотрудники стали сгружать какую-то непонятную для нас малышей аппаратуру, и устанавливать на самом верху под крышей хорошо сохранившейся Терещенковской водонапорной башни. Утром детей, как всегда, в детском саду встречала воспитательница тетя Оля. Она была сегодня задумчивой и чем-то взволнованной. Я с тревогой наблюдал за приготовлениями людей в синих специальных рабочих комбинезонах, которые на самом верху под крышей высоченной водонапорной башни, сложенной из красного кирпича, за установкой направленной в небо трубы:
«Точно, наверное, зенитного орудия, чтобы сбивать бомбардировщиков», – думалось мне в эти минуты. И тревожно забилось сердце в ожидании чего-то пугающего и непонятного, что подтверждалось и тем, что нас детей было всего 10 человек. Некоторых детей не привели в детсад, воспользовавшись предлогом ожидания этого таинственного и пугающего чего-то, что надвигалось с непонятной для нас космической силой. А тех детей, кого родители привели в садик, были испуганы. Кто-то из детей принес даже морской бинокль, и мальчики по очереди смотрелись в него. Было очень интересно и не понятно, почему с одной стороны бинокль приближает предметы, а когда смотришь с обратной стороны, то отдаляет их на большое расстояние. После мертвого часа и последовавшего за ним полдника дети, как правило, проводили время во дворе за играми. Воспитательница предупредила детей, что в четыре часа дня начнется полное затемнение Солнца. Чтобы никто не плакал, что это всего на пять минут и не больше. «Неправду говорит нам, что на пять минут, точно на совсем» Так думалось мне. А воспитательница продолжала, успокаивая нас, что к детям придут родители, и будут вместе смотреть на затемнение. Лучше бы воспитательница этого не говорила. Дети притихли, встревоженно посматривали по сторонам. Было всего десять детей, вместо двадцати трех. И кто-то заметил, что на водонапорной башне сахарозаводчика Терещенко, которая со двора детского сада была хорошо нам видна, на самом смотровом балконе, который опоясывал верх башни под крытой железом крышей башенного верха, приехавшие киношники из Киева, устанавливали аппаратуру, для съемок вживую космического явления. Событие необычного, и невиданного, начиналось с появлением родителей детей. Моя мать пришла в выходной одежде. На ней был черный жакет и бархатная юбка. Она сообщила мне, что после затемнения ее повезут на автобусе киностудии в райком партии в Святошино на собрание парторгов Киево-Святошинского района и она приедет из Киева поздно вечером. Мне очень хотелось поехать вместе с ней. Я просился взять меня и, о счастье, она пообещала, что возьмет. Вдруг стало темнеть. Сумерки надвигались очень быстро. Совхозное стадо коров проходило мимо садика, так как правление приняло решение загнать коров в стойла, чтобы избежать нежелательной реакции стада на это редкое природное явление. Коровы стали громко и тревожно мычать. Где-то вдалеке залаяли собаки. Щебетание птиц внезапно прекратилось. В мое подсознание стал заползать животный страх. Ощущение тревоги и надвигающейся катастрофы с наступлением темноты все отчетливее ощущалось в сумрачной и бесповоротно надвигающейся ночи. Солнце угасало на глазах и внезапно исчезло с небосвода. Небо укрылось россыпями звезд. Наступила тишина. Даже собаки перестали лаять. Слышно лишь завывание одинокого и далекого пса. Мать прижала меня к себе, стояла, молча, посреди детской площадки и вздрагивала от жуткого состояния внезапно пришедшей ночи среди летнего дня. Так длилось целую вечность, казалось, не будет этому конца. Внезапно повеяло прохладой. Солнца не было и мрак вступал в свои владения. Прохлада была ощутима от внезапного исчезновения жаркого солнечного света, и это добавляло страхов безвозвратности явления. У меня возникало чувство, что теперь никогда не будет солнца, а будет мрак. Но постепенно яркая полоска на месте солнца вырастала все шире и шире. И, о! Чудо! Солнце стало вырастать на небосводе и появилось вновь. Тепло вновь полилось щедрой рекой на парк, на листья, на детей и детскую площадку. Запели сельские петушки. Защебетали птицы, и все вернулось на круги своя. Я был счастлив и проникся ожиданием обещанной поездки с мамой на собрание в ее обком. Но мать, казалось, забыла о своем обещании. Я напомнил ей об этом, но мать мне не ответила. Она уже разговаривала с другими родителями, которые пришли за своими детьми. Наконец мать обратила на меня внимание и сказала мне, что меня, сегодня, заберет Нюська. Не выполненное обещание матери взять меня с собой больно резануло досадой. Вместо этого еще и сюрприз, что Нюська заберет меня. Что я сам не дойду до дома? Задавал я сам себе этот вопрос. Я твердо решил не идти домой вместе с вредной двоюродной сестрой. После того как мать ушла вместе с другими родителями, я спросил у тети Оли разрешения идти домой, сославшись на то, что мать разрешила мне это. Она ответила утвердительно, и я ушел. Нюська, конечно меня не обнаружила в садике и нажаловалась матери. Утром я получил розгами по мягкому месту от матери, под одобрительные ухмылки сестры… О, время, как стремителен твой бег. Промчался еще один год. Наступила пора прощания с детским садиком. После обеда, в столовой, воспитательница объявила всем детям, достигшим семилетнего возраста, в том числе и мне, что сегодня они последний день в саду. Что до первого сентября им осталось ровно один месяц, что они уже почти школьники. Через месяц первое сентября. Мне 7-м лет. Меня ждет первый класс. Новые товарищи, почти взрослые заботы.
«А, как я буду читать и писать? А, как считать? – думалось мне. – Вон Пономаренко Коля знает азбуку, Льоня Очколяс умеет считать до десяти».
С горьким сердцем пожаловался Понамаренку Васе, брату Коли. Нет, не того Коли, который подсунул мне вареное сало, а другого Коли, уже ученика первого класса.
На что Вася авторитетно заявил:
– Мой брат не знал даже первой буквы. А, вот читает букварь. – Гордо сказал Вася.
– Что, правда?! – обрадовался я. И на душе у меня стало спокойней. Всей душой я потянулся к Васе, но Васе еще оставался в садике, ему в школу только в следующем году. Вот, как друзья познаются, в самый последний день.
– Ты рассказывай мне все, что там в школе. Мне-ж аж на следующий год. – попросил меня Вася. Вася и Коля Пономаренкы жили по соседству с нами, и я часто ходил к ним играть. Стоит перейти через соседский огород, и я уже у Пономаренков… Мертвый час. Дети спят в своих кроватках. Последний мертвый час в детском садике, последний день дошкольного детства я вздыхал и вертелся, никак не мог уснуть, переживал. Меня терзали страхи:
«Как я пойду в школу? – с ужасом думал, ворочаясь на своей постели, во время мертвого часа, – Я ж не умею ни читать, ни писать, не знаю даже букв».
Я стал вспоминать буквы. Легко вспомнилась буква «А», как два телеграфных столба, сведенных вверху и скрепленных перекладиной. Ее-то легче всего запомнить, таких столбов вон, сколько хочешь на совхозных полях. Легко запомнилась и буква «О», похожая на обруч, которым дядя Федор скрепляет бочки для засолки помидоров и огурцов у мамы на работе. Я, как не старался вспомнить еще хоть одну, хоть какую-нибудь букву, на память не приходило ничего, и стал ворочаться. Лег на спину посмотрел в потолок, вспомнилась, почему-то бабушка у печки и ее кочерга.
«Ага, похоже на букву «Г». – Подумал я, вороша в памяти приспособления, которыми бабушка ловко орудует, ставя в печку чугунки, разгребает жар. Но больше я не смог вспомнить. И повернул русую голову набок, прислушался. В подушке потрескивало, сминалось сено. В спальне раздавалось сопение спящих детей. Прожужжав, пролетела муха. Всюду царит сонная тишина. И вдруг на подушку рядом с моей головой шлепнулся скомканный зеленый листик липы. Я поднял голову, пружины предательски заскрипели. Внимательно оглядевшись по-сторонам, обнаружил, что все спят:
«Павлик? Не похоже, спит как убитый». Думал я.
Взгляд скользнул по кроваткам в дальнем углу спальни, потом остановился на соседе справа. Но одеяло Васи Пономаренко чуть поднималось в такт посапыванию, Вася спал. В его открытом рту виднелись два белых зуба, и он всем своим спящим видом напоминал сейчас кролика, мирно спящего на подушке. Я обернулся направо, посмотрел на койку Лени Очколяса, там, зашуршав, отодвинулся край одеяла и под ним воровато сверкнули бусинками черные глаза.
«Ах, ты, ябеда! Вот я тебе?!» – моя маленькая ручонка схватилась за край подушки и в одно мгновение мягкий снаряд, описав в воздухе дугу, опустился на укрытого с головой Леню. Одеяло с молниеносной быстротой распахнулось. На меня уставились широко открытые черные глаза Лени.
– Я тебе сейчас, как дам?! – сказало лицо. И в ответ полетела ко мне подушка Лени. Дерущихся остановили торопливые шаги за дверью. Когда тетя Оля вошла в комнату, картина, представшая перед ней, казалась, ничем не нарушала сонной атмосферы. Воспитательница озабоченно осмотрела спящих. Когда же ее взгляд остановился на моей койке, в ее глазах мелькнули недобрые искорки. Я лежал на скомканном одеяле кроватки ногами в сторону подушки. Голова же лежала там, где должны лежать ноги. Мои закрытые глаза предательски трепетали веками. Изо всех сил стараясь изобразить сон, я силился не моргать веками. Однако напрасно, предательские ресницы своим трепетанием портили притворство. Строгая тетя Оля уже и так поняла все. Она тихонько вышла и через мгновение появилась вновь. В руке у нее, покачиваясь длинным стеблем, подарок Лени Очколяса, зажатая в правой руке, крапива. Она подошла ко мне «спящему» и принялась волочить крапивой по голому моему животу. Ресницы моих закрытых глаз отчаянно затрепетали, но тело лежало неподвижно. Леня Очколяс с умилением наблюдал со своего «укрытия» за происходящим. Ему очень льстило, что крапива, которую он так любовно выбрал сегодня утром по дороге в детсад, не увядает зря. Так окончилось мое дошкольное детство. Мне исполнилось 7 лет. Пришла пора подготовки к школе, и в один из августовских дней, 1955 года бабушка сказала:
– Завтра воскресенье, пойдем на Бузову, на базар. – Торжественно сообщила она.
Базар был далеко, за шесть километров от Шпитек. Местные жители называли это место «Базар на Бузови». Населенный пункт, хутор Бузовая, располагается от Киева на тридцатом тридцать первом километре Брест-Литовского шоссе. Бабушка объявила эту новость и с довольным видом добавила:
– Может я уже не смогу пойти. Схожу хоть в последний раз…
Ранним утром я проснулся от легкого бабушкиного прикосновения.
– Вставай уже. – Она наклонилась надо мной в белом чистом платке и погладила меня по голове. Я протер глаза. Поднялся, сонно поплелся на кухню. Там на табуретке стояло ведро с водой и кружка, а рядом, возле табуретки помойное ведро. Зачерпнув кружкой воды, набрал в рот, затем полил изо рта себе на руки над помойным ведром. И, намылив мокрые руки хозяйственным мылом, умылся. За бабушкой зашли две женщины средних лет. Это были две тетки в белых цветастых платках. Одна дальняя родственница, тетя Мария из соседнего села Лычанки. И другая, старшая дочь бабушки, Мария или, как ее все звали, тетя Маня. Они были, как и бабушка в белых цветастых платках. На тете Мане из Лычанки надета красная шерстяная юбка и коричневые туфли без каблуков. А тетя Маня из Шпитек одета в легкую длинную и просторную хлопчатобумажную юбку в серо-коричневый горошек. На ногах у нее сандалии. А моя бабушка надела мягкие домашние тапочки, в которых ей, как она сказала, будет удобно. Солнце своими лучами коснулось вершин деревьев, окрасив их в нежно розовый цвет. На траве блестела роса. Картошка в огороде расцвела белыми цветами. Стояло затишье полевых работ. Та пора, когда урожай впитывал в себя влагу, удобрения и тепло- вызревал. Крестьяне могли сделать передышку. Конец июля, начало августа. Затем, чтоб собраться с силами и убрать урожай, запастись на зиму. Дорога медленно плыла под неторопливыми шагами женщин. Любопытными глазами я всматривался в окружающий мир, такой удивительный и огромный, насыщенный неумолкаемым пением птиц и стрекотанием кузнечиков. Криками снующих ласточек и синим-синим небом. День обещал быть жарким. За прохладой села дорога свернула в поле. Тут бабушка сняла тапочки и дальше шла босиком. Женщины последовали ее примеру, приговаривая, что до базара так дойдут, а на базар наденут обувь. Медленно шли полевой дорогой через пространство в сторону синеющей извилистой линии горизонта. Солнце еще не поднялось к своему жаркому блеску, и идти было легко и приятно, хоть под ногами был мягкий песок. На Смолянке, по дороге на базар, нам встретилась девочка-подросток Катя. Смолянка, такое название эта местность приобрела из незапамятных времен, когда на месте старого русла реки Лыбедь, ныне поросшей сочной травой простор, текла полноводная речка, по которой плавали лодки рыбаков. На берегу этой реки тут был рыбацкий поселок, и место где конопатились и смолились рыбацкие суденышки. И называлась эта местность Смолянка. Ныне это было хорошее место для выпаса коров. Сюда на Смолянку Катя и выгнала Шпитьковское стадо. Она подбежала к нам и подбодрила приветствием. Всего за два километра от Шпитек, Катя рано выгнала стадо коров. Бабушка, отыскав нашу Зорьку, посмотрела в ее сторону. Зорька перестала пастись подняла свою морду и приветливо мычала бабушке. Евгения Лаврентьевна скомандовала своему отрядику:
– Пошли, пошли быстрее, а то еще за нами пойдет? – Быстро распрощавшись с Катей, мы двинулись дальше. Было приятно встретить соплеменницу так «далеко» от дома и ей нас повидать тоже. Через поле прошли, когда солнце ощутимо грело в спины. Но первые деревья у обочины шоссе укрыли ходоков тенью, и идти стало легче. Бабушки решили передохнуть и уселись под деревом на траву, за одно и обулись. Бузовая, с ее базаром, была через шоссе. Достаточно пройти еще метров двести. Шум торгующей толпы, хрюканье, мычание и рычание животных, сливалось в отдаленном гомоне уже близкого базара… На базаре тетя Маня из Лычанки купила поросенка. И он забился в мешке дикими воплями. С этим поросенком, без конца кричащим в мешке, мы ходили по базару, привлекая всеобщее внимание. Торговали здесь всем, лошадьми, коровами, щенками, кухонной утварью, обувью, одеждой, кормом для животных, семенами и так далее… Я не мог понять, что ищет моя бабушка. Но, когда тетя Маня из Лычанки подошла к женщине, держащей в руках детскую школьную форму, стала торговаться, я все понял. Бабушка заставила меня надеть китель. Все сразу одобрительно закивали головами, и форма стала моей за десять рублей. Поросенок в мешке, то затихал, то снова неистово орал на весь базар. И только тогда, когда тетя Маня из Лычанки осталась с односельчанином, торговавшим фуражом, мы избавились от поросячьего пронзительного визга. Она уехала на телеге с односельчанином. А мы пришли тем же путем поздно вечером домой.
Пришли. Как приятно было после жаркого солнечного похода окунуться в чистую прохладу дома. Нас встретила мать в белом платке, повязанном на манер большевицких красных косынок. Приятно видеть ее приветливую улыбку, что было крайне редким явлением.
– Ну шо, купили форму? – увидев покупку, она обрадовано спросила бабушку. И бабушка развернула узел. И достала оттуда школьную форму.
– А вы-ж ее примиряли? – озабоченно спросила она, – А-ну давай, Валик, надень?
Я надел школьную форму, фуражку с кокардой и стал похож на маленького юнгу с парусника, только китель был не морской, а школьный.
– Ну теперь можно и в школу. – Откуда не возьмись, раздался голос Нюськи.
Нюська считалась двоюродной сестрой, но вела себя, словно старшая и родная, позволяя себе разные воспитательные выпады в мою сторону. Она была среднего роста, ей было шестнадцать лет. Отличалась ехидной подкалывающей манерой ведения разговора, всякий раз демонстрируя свое превосходство, и сейчас она пыталась «шутить»:
– Ты як министр в форме?
Она жила у Ольги Андреевны и была дочкой тети Феодосии или, как все называли ее маму, родную сестру Ольги Андреевны, тетя Феня. Итак, смотрины прошли успешно. Бабушка Евгения Лаврентьевна больше не делала таких длинных путешествий и занималась хозяйством. Варила еду у печки, убирала грецкие орехи, помогала по уборке картошки с огорода. Так за заботами подошло первое сентября. К этому торжеству мать подготовилась сполна. У меня был новенький портфель, тетрадки, букварь, ручка, чернильница, чернила и все-то необходимое, что нужно первокласснику…
А в первый школьный день родители, приведшие нас в школу, ушли раньше. Впервые дети, как взрослые, шли домой самостоятельно. Я обнаружил, что следом за мной идет девочка из нашего класса. На следующее утро я столкнулся с ней, когда выходил из калитки своего двора на улицу.
– Здравствуй. – Поздоровалась она тоненьким голоском и опустила глаза.
– Здравствуй. – Ответил я.
И мы, молча пошли в школу. Осень. Желтые листья на стройном ряду каштанов возле церкви и синее-синее небо, бодрящая прохладца осеннего ветерка, жужжание ос, шныряющих, как быстрый полет камешка, все это бабье лето. Юные школьники спешили улицей в школу мимо каштанов, церкви и школьной спортивной площадки. Вот ступеньки входа. Попутчики слились с толпой школьников, и скрылись за дверью школы…
На следующий день утром, по дороге в школу, я снова столкнулся с девочкой. На ней форма в виде маленькой гувернантки. Такую форму я видел в дореволюционных книжках с картинками, которые находил на чердаке нашего дома. Белый передник на коричневом платьице особенно подходил к ее двум косичкам с бантами. Она несла большой портфель.
– Здравствуй! – тоненьким голоском, подражая взрослым, поздоровалась она, – Тебя Валик звать? – спросила она.
– Валик, а тебя? – я в школе слышал ее имя, но не запомнил. В классе заметил, что она сидит возле стены с рыжеволосой девочкой.
– Меня звать Шура. – Сказала она, взглянув на меня серыми огромными и чуть раскосыми глазами. Ее красиво очерченные брови были длинными и чувственными, слегка припухлые губы приветливо расплылись в улыбке.
– Так ты в школу? – авторитетно спросил я.
Девочка опустила глаза и пискнула:
– В школу.
– Ну пошли вместе.
Так состоялось мое знакомство с моей первой Любовью. До самой школы молчали. Возле школы мальчики увидели нас и понеслось:
– Жених и невеста, тили-тили тесто, жених и невеста!
Я и Шура покраснели до ушей. Каждый из нас твердо решил больше не ходить вместе, мозоля глаза не воспитанным одногодкам.
Глава 2
Конец февраля 1960 года, начало марта принесло таяние снегов, и талые воды, которые не успевали уйти в землю. Мерзлые слои надежно задерживают воду и образовываются целые озера. Утром, стеклянным блеском, отражая розовые лучи восходящего солнца, блестит в них лед. К вечеру лед тает, чтобы ночью вновь превратится в стылое стеклянное поле для катания на ногах. Ночью в погребе оказалась вода. Мать обнаружила ее в четыре часа утра, тревожно заглянув туда. Картошку затопило, затопило двадцатисантиметровым слоем, и вода медленно прибывала. Меня разбудил нетерпеливо-злой окрик матери:
– А-ну вставай, помоги носить воду!
Я не сразу сообразил куда носить и что носить. Хотелось спать, глаза слипались, хотелось снова лечь в кровать, в самый разгар уютного тепла нужно было вставать в мерзкую холодную хлябь. Но неумолимый окрик повторился снова:
– Я дубину сейчас возьму! А ну вставай, гадовая душа! – не на шутку злой голос матери пулей вытолкнул меня из постели.
Через минуту в больших резиновых сапогах я уже шлепал по ступенькам погреба с ведром, полным талой воды и выливал за порог. Несмотря на нечеловеческие усилия, вода не убывала. Рассвет медленно подкрадывался, вытесняя серой мглой свет свечи, в котором проявлялось изможденное решительное и злое лицо матери. Я знал, что вычерпывать воду бесполезное занятие. Надо найти дырку, откуда она поступает, и забить ее. Вода из погреба уйдет сама в землю. Сказать матери, значит услышать унизительные, оскорбительные слова, что-то вроде:
«Лодырь. Хочешь, чтоб затопило?!!» – и в таком роде что-то еще. Но я жалел мать и решил все-таки сказать:
– Надо забить дырку. Ты же видишь уже светло, а воды не убавилось?
– Умный ты, как Берковы штаны. Так покажи, где эта дыра? – мать с ненавистью смотрела на меня, добавляя для связи слов, – Я вот плетку возьму, и как дам тебе, лодырь. А ну-ка неси воду, и не смей мне указывать что мне делать. Ачь какое?!
Мне было неприятно слушать все это от несчастной женщины, но я стерпел и решил днем найти и забить дырку. Неожиданно, шарканье шагов в предрассветной мгле насторожило барахтающихся нас в погребе меня с матерью.
– Кто там? – спросила мать.
– Это я! – ответило пространство мужским голосом.
– А это ты, Иван! – мать узнала Бабченка, отца мальчиков Коли и Шуры.
– Что, залило?
– А ты не видишь? – чуть не плача от бессилия сдавленным голосом ответила моя мать.
– Надо поднять картошку? Или засыпать немного погреб?
– То взял и поднял-бы!
– Хорошо. Давай доски. Я помогу вытащить в ящики картошку из воды, а потом сделаю настил.
И работа закипела вновь. Мать неожиданно скомандовала, глядя в мою сторону:
– Иди, собирайся в школу!
Я стрелой бросился в дом. У печки грела завтрак бабушка. Тепло, уютно обласкало уставшее и не выспавшееся тело. Ничего не хотелось делать, шевелиться, думать.
– Сынок, иди к столу. – Голос бабушки заставил вздрогнуть. Я стал, есть почти остывший гречневый суп с мясом.
– Я тебя будить не хотела. Совсем замучила дитя. «Сокрушенно качала головой бабушка и добавила; ласково», – Говорила-ж ей, была-бы в нужнике утопила, и сама не мучилась бы и дитя-бы не мучила, не послушалась?!
В школе я кивал головой, засыпая на уроке Украинского языка. Надежда Григорьевна монотонно-сонным голосом с посоловелыми серыми глазами от каких-то своих забот, медленно преподавала грамматику. Да так, что казалось, мухи в нашем классе при полете от доски к окну не долетали, а падали, засыпая от этого голоса прямо в полете. И я, упав на руки, крепко уснул. Проснулся от жгучей боли, кто-то остервенело, таскал меня за волосы. Когда окончательно я пришел в себя и вскочил на ноги, чтобы хоть как-то унять острую боль, то увидел уже не в седой дымке, а стальной взгляд учительницы, крепко державшей пятерней мои волосы в своей руке. В классе воцарилась мертвая тишина. Дети с любопытным страхом наблюдали эту сцену инквизиторской экзекуции. Таская мою голову за волосы, как маятник у напольных часов, с металлическими нотками в голосе учительница в такт колебаний, как автомат, чеканила слова:
– Чтоб завтра была маты в школе! Без матери не смей приходить! Повтори, что я сказала?!
– Что-о б мм-маты была в школе. – Делая над собой усилие, чтобы не расплакаться, я повторял слова учительницы.
С широко открытыми глазами на меня с противоположного конца класса на меня смотрела Шура. Я впервые ощутил сочувствие в глазах девочки, и это укрепило во мне внутренние силы, дало толчок в сторону уверенности в себе. О, как хотелось мне в этот миг плюнуть в эти сонные, ненавистные глаза, желчно-бледное лицо Надежды Григорьевны, приехавшей к нам из Закарпатской области, преподносить прекрасный поэтический Украинский язык так бездарно и нелепо. Но, судьба сдерживала меня. Горечь душила горло. И я без сил опустился на скамью парты.
– А теперь дети, за-пи-ши-те дома-ш-нее зада-ни-е. Иван Франко, выучить на память стих «Каменяри». – Монотонно диктовала Надежда Григорьевна.
По дороге домой меня догнала Шура.
– Послушай, что эта «падлюка» так тебя таскала за волосы?! – с искренним сочувствием спросила девочка.
– Я вчера ночью вытаскивал воду с погреба и не выспался! – объяснял я Шуре, – Мать злющая, как ядовитая змия, а тут еще в школу ее вызывают? – горестно вздохнул я от безысходности навалившихся обстоятельств на мою голову.
– Ну, хочешь, я пойду, поговорю с твоей матерью? – с участием предложила Шура, – Может это поможет, а?
– Нет, не нужно, я сам! – я твердо решил не вызывать мать в школу и ничего ей не говорить об этом происшествии с учительницей Украинского языка. Возле калитки моего дома девочка подошла ко мне и протянула свою руку:
– До свидания, Валик, не волнуйся, – утешала меня Шура, – и помни, если что я всегда с тобой рядом!
Я невольно пожал ей ладонь. Впервые ощутил прикосновение девчоночкой руки и очень удивился чуть прохладной ее руке. Как будто кусочек живой, и одновременно теплой льдинки нес я домой в своей правой ладони и в то же время прохлада этой ее ладошки чудесным образом согревала мою душу. Дома мать была в очень хорошем настроении. В погребе не было воды. Бабушка рассказывала мне, ставя на стол дымящуюся миску с фасолевым борщом с мясом.
– Иван нашел кротовину и забил ее тряпками и камнем. Сделал настил и картошка сейчас на настиле.
Вздох облегчения поневоле вырвался из моей груди, подумав; «Мать наверняка подсказала дядьке Ивану, мою идею кротовых вод». И я с аппетитом принялся за еду.
– Ну, что там, в школе? – спросила она.
– Что, что, оценок нет, к доске не вызывали. Поем да начну делать уроки.
– Может, гулять пойдешь? – с ехидцей спросила мать, без искорки теплоты, такой нужной для меня в эти минуты поддержки материнского «тепла».
– Мам, мне сейчас не до гульбы. – Все, что я смог ответить в эти минуты.
– Гляди мне? – и, обращаясь к бабушке, сказала, – Пойду на работу, скажу, чего меня сегодня не было.
А я про себя подумал; «От если бы сказал сейчас, что ее ждут в школе, чтобы было-то?!»
Боязно думать о завтрашнем школьном дне, о зануде учительнице Надежде Григорьевне и лишь бабушка внушала уверенность в мои собственные силы, и задавала какую-то внутреннюю стойкость.
– Пойди, поспи немного! – подсказала в унисон моих мыслей.
– А, маты?
– Пошла уже. Иди!
И я с полным животом борща лег на диван в спальне матери. Тяжелым сном сомкнулись веки. Я проспал с трех часов дня до пяти. Проснулся со страшной головной болью и тошнотой. Встал и вышел на воздух. Голова прошла только утром. В школе чувствовал себя хорошо…
– Валик, можно тебя на минутку? – Голосом заговорщика подошел ко мне одноклассник Очколяс Леня, в его глазах светилось злорадство. Я в душе почувствовал не ладное:
– Чего тебе?
– Я подслушал разговор Трофима Петровича з Надеждой Григорьевной, и она сказала, что вызывала твою мамку, а твоя маты не пришла. Вот увидишь, что-то будет? – с вожделенным любопытством, заглядывая в мои глаза, и, пытаясь разглядеть там испуг.
Я выдержал этот подленький взглядец, ответил:
– Так и что? Придет?
– Ну, так я пойду, скажу Надежде Григорьевне, чтобы вона не волновалась? – лакейским услужливым тоном в голосе с вожделением волнующего события проговорил Леня
Очколяс, и не дождавшись моего одобрения, бросился в учительскую. Вскоре оттуда вышел, припадая на протез, вместо левой ноги (ногу учитель потерял на фронте), классный руководитель, учитель истории, Трофим Петрович. Он жестом махнул рукой, поманил меня подойти. Я с замирающим сердцем двинулся в учительскую.
Там была Надежда Григорьевна и другие учителя, Трофим Петрович начал тоном Бендерского «полицая»:
– Ты знаешь, что ты уже в шестом классе? Ты уже не маленький и должен отвечать за свои поступки?!
Классный руководитель выдержал паузу, затем продолжил, он любил читать нотации:
– Почему ты не вызвал мать в школу?!
Мне от нервного напряжения свело щеки, и правая щека дернулась сильно в право.
– А, так ты ухмыляешься. Ехидно смеёшься над нами? Что, тебе законы поведения не писаны?! Собирайся из школы и без матери сюда не приходи?!
Чуть не плача я выбежал с учительской, и первое время думал, вообще, не являться домой. Но, собирая книги в портфель, подумал, что от случившегося не уйти. Собрался, но в дверях столкнулся с учителем географии, который спешил к нам на урок и не был на разборках в учительской.
– Ты куда собрался?!
– Иван Панасович, спросите у Трофима Петровича?
– Ты как со мной разговариваешь?! – загораживая дорогу, наступал Иван Панасович на меня, – Чтоб матерь завтра ж была в школе?!
– Хорошо? – ответил я, – А сейчас дайте пройти?
И я бросился к выходу. Дома решил все рассказать матери. Но мать уже ждала меня с розгой в руке. С криком набросилась:
– Что это мне рассказывают Очколясы? А, я тебя спрашиваю, падлюка ты?! – розга молнией сверкнула в воздухе и с частотой автоматной очереди обрушивалась на плечи, лицо, руки, спину, больно кусаясь и не щадя.
– Они сегодня сказали, чтоб ты пришла. – Матери, казалось, этого только и нужно было. Она взвизгнула, как ужаленный змеей щенок, и бросилась прочь на улицу. Я испугался, посмотрел на затихшую у печки бабушку.
– На, садись за стол. Поешь, как следует. А там видно будет. – Хозяйским тоном заговорила бабушка.
И я успокоился, принялся за еду… Мать пришла через два часа. Тихая, присмиревшая. Подошла ко мне испуганному, и прижала меня к остро пахнувшему задушливым потом пиджаку. Погладила по голове и тихо сказала:
– Теперь уже не вызовут. Можешь ходить спокойно. А если будут звать снова, скажи, что я им снова устрою, но теперь с прокурором. – Намек на генерального прокурора СССР Романа Андреевича Руденка, с которым мать была хорошо знакома еще с ее депутатских времен в Верховном Совете УССР. Я долго повторял в уме незнакомое слово «прокурор», чтобы озвучить в случае чего назойливым учителям, когда спросят. В школе учителя старались не смотреть в мою сторону. При моем появлении Надежда Григорьевна с бледной превратилась в пунцовую. Худое лицо ее залил румянец, и так остался на лице до конца урока, а глаза покраснели. Но после урока Украинского языка, Трофим Петрович вызвал меня в учительскую.
– Что ты наговорил матери, что она тут чуть не спалили школу?
Удивленно открыв глаза, я серьезно возразил:
– У неё даже спичек с собой не было. Где она взяла огонь? – искренне сказал я.
– А так вы с ней заодно?! – заорал контуженым голосом инвалид Великой Отечественной Войны.
Я улыбнулся приветливой улыбкой, стараясь показать, что мне влетело, как следует от матери, но истерический вопль учителя заставил меня не отвечать.
– Вон! Вон! Вон из учительской!
Я рванул дверь и пулей вылетел в коридор, даже не заметил, что открывшаяся дверь ударила по носу Очколяса Леню, подслушивающего, о чем там крик? В коридоре возле своего класса я собрал свои мысли воедино и понял, что меня не погнали со школы, выгнали только за пределы учительской. Я вошел в класс и тихо сел на свое место. Следом зашел с клочком окровавленной ваты в носу Очколяс Леня. Урок географии начался. Вел его Иван Панасович, так как он был вместо урока истории. Учителя истории Трофима Петровича в это время хватил сердечный приступ. Он поболел еще несколько дней и вернулся в школу, но от классного руководителя шестого класса, в котором я учился, отказался. Нашим классным руководителем стал учитель географии Иван Панасович, когда после скандала моей матери с учителями за частые вызовы ее в школу, из-за не заслуженных придирок учительницы украинского языка и учителя истории, у нас сменился классный руководитель на адекватного и любившего свою профессию учителя географии Герасименко Ивана Панасовича. Для нашего класса и меня, начались увлекательные и новые школьные дни …
Глава 3
В девятом классе Шпитьковской средней школы учеников учителя стали называть уже на «Вы», подчеркивая, что мы не маленькие, а почти взрослые. Нашим классным руководителем уже был учитель географии Иван Панасович. Уроки географии стали часто проходить на природе с приемами ориентации на местности, что давало нам ученикам новых знаний о мироустройстве природы, ее явлений. Во время таких открытых уроков Иван Панасович рассказывал о далеких странах, морских путешественниках и об географических ландшафтах той или иной страны и природных условиях быта. От него я впервые узнал, что Земля круглая, а звезды в ночном небе не что иное, как далекие солнца. На уроке Астрономии, учитель географии однажды рассказал о взрыве планеты Фаэтон в Солнечной системе, 16 миллионов лет тому назад. Я, в этот погожий осенний день с одноклассницей Шурой возвращался домой, после урока астрономии, так как нам всегда с ней по пути.
– Почему Иван Панасович, сказал нам правду, что этот Фаэтон не мифический персонаж, а была такая планета, не знаешь? – спросила меня Шура Фесич.
– Ну, потому, что это правда, а не мифический вымысел! – с профессорским видом, глядя на мою попутчицу в белом переднике и с портфелем, по дороге из школы, ответил я, и мгновенно подпрыгнул от свалившегося на мою голову плода с каштанового дерева у школы, где росли каштаны с пожелтевшей осенней листвой. Мы шли вблизи нашей церкви, выстроенной во времена сахарозаводчика Терещенко, точной копией Киевского Владимирского собора. Вдоль дороги стройный ряд каштанов.
– Вот тебе за то, что ты задираешь нос, как Надия Григорьевна, на Украинской грамматике? – громко засмеялась Шура, и портфелем добавила мне по заднице.
Ее солнечная улыбка, приветливая, наполненная беззаботной радости, и эта радость вдруг передалась и мне, как чудесный и сказочный осенний день, наполненный солнечным светом с прозаичными запахами и красками осени. Ее зажигательная улыбка увлекла меня в этот радостный день, заставляя весело вторить ей смеясь над ударом плода, упавшего с дерева, сдобренного ею шутливым толчком портфеля. Но рассказ учителя не выходил из моей головы. Когда я пришел домой и стал размышлять над развалившейся на астероиды планеты Фаэтон. И о том, почему Марс безжизненная пустыня, а Венера окутана облачностью из паров серной кислоты и, наконец, Луна, утратившая свою атмосферу. И вдруг меня осенило, похоже на жестокую межпланетную бойню. И мое воображение стало рисовать картины страшных битв и разрушений, избавится от которых я больше не мог, но в моей воле переключатся на действительность, что я и делал. Вернувшись со школы. Бабушка давала мне в руки лопату, и мы шли с ней на огород копать картошку. Тепло светило солнце, пахло настоями картофельной сухой ботвы и разными сорняками, тщательно убранными бабушкой между рядами картофельных клубней.
– Выкапывай мне, и помогай носить корзины в погреб!
Бабушка ловко выгребала негнущимися пальцами в сплошных трещинах из накопанного клубня картошку в плетеную корзину. Я еле успевал выкапывать бабушке клубни, старательно орудуя лопатой, среди головокружительных запахов усохшей картофельной ботвы, белены, огородной сосенки, ползучего бурьяна и разных сорняков, заботливо убранных бабушкой и высохших между картофельных клубней. Мысли мои в это время были заняты межгалактическими войнами, и работа на огороде спорилась, и не была до тошноты однообразной … Учитель географии был влюблен в свою профессию. И однажды, следуя нововведениям в школьной программе, навеянной Хрущевской оттепелью, Иван Панасович зашел в кабинет нового директора школы Бевзы Александра Ивановича.
– Вы, что-то хотели, Герасименко? – спросил хозяин кабинета, оторвавшись от текста диссертации, над которой в этот период работал новый директор школы.
– Я ознакомился с программой Районо, выданной, как наставление для нашей работы, и в части моего преподавательского процесса, где рекомендуется уделять больше внимания патриотическому воспитанию учеников. – Ответил Иван Панасович.
– Так, и что же вы решили? – с крайней заинтересованностью спросил директор.
– Дело в том, что я, как учитель географии, могу организовать поездку моего класса по маршруту городов героев, удостоенных этого почетного звания после Великой Отечественной войны? – с энтузиазмом продолжал учитель.
– Я не понял, Герасименко, почему именно ваш класс, должен удостоится такой поездки, а что подумают ученики десятого и одиннадцатого классов? – спросил Бевза.
– Простите, Александр Иванович, но у нас десятилетка, а одиннадцатого класса уже не будет, двойной выпуск обговаривается в Районо на шестьдесят пятый год?
– Ну не важно, восьмой класс, десятый, одиннадцатый, что скажут эти ученики? – задумчиво спросил директор, – Хотя, подождите, можно организовать соревнования между старшеклассниками по успеваемости, и по бальной системе определить класс победитель, удостоенный такого поощрения, путешествия по городам героям! – директор смекнул, что его кандидатская диссертация по философии может иметь успех, с таким новшеством и приобрести патриотический вес, – О, да Иван Панасович, поедите с классом победителем по результатам соревнования, и я гарантирую вам поддержку в этом вопросе! – воскликнул директор.
– Александр Иванович, но я уже пообещал моему классу, что они поедут в путешествие по городам героям, как быть? – с долей разочарования спросил Иван Панасович.
– Значит так, Герасименко, проведете с ними, как бы сказать; – разминку, проведете летний поход по местам обороны Киева вдоль реки Ирпень до ее впадения в Днепр, и скажите, что по городам героев поедут ученики того старшего класса, который победит по успеваемости, все ясно и это будет в следующем году. Я уверен, что ваш уже десятый класс в следующем шестьдесят пятом году после похода вдоль реки Ирпень, соберется и выиграет поездку по городам героям! – завершил разговор Александр Иванович…
Иван Панасович, окрыленный поддержкой нового директора школы на последнем уроке в этом 1964 году сообщил нам, что этим летом у нас будет тренировочный поход, для подготовки нас к поездке по городам героям нашей родины.
– Валик, ты, что ни будь понял из того, что нам сказал Иван Панасович? – спросила Шура с которой мы, как обычно, ходили вместе со школы, – Подожди не отвечай, мне мама дала на пончики рубль, но я с Лариской так заигралась, что забыла про эти пончики, а кушать так хочется, подожди я сбегаю в «Хлеб», куплю свежий батон, по дороге съедим! – и вскочив в магазин скрылась там.
Я медленно побрел домой, и уже сзади услышал:
– Эй, Валик, да подожди же?! – тоненький голосок Шуры остановил меня.
Мы шли неспешно домой по очереди откусывая свежий батон, и у моей калитки, Шура сунула мне недоеденную нами половину батона:
– Держи, дома скажу, что пончиков купила в нашем буфете. – Сказала и быстро пошла домой.
Я с остатком батона у своей калитки окликнул ее:
– Эй, Шура, ты идешь в поход с нами?!
– Да! – выкрикнула она, – Мы с Лариской договорились пойдем вместе с ней, так что до встречи?!
Иван Панасович любил эти наши места; парк, просторы окрестных полей, раскинувшихся под вечно спешащих в даль состоящих из белого пуха облаков, обладал природным даром туриста-путешественника. Хорошо умел читать карты местности и ориентироваться по компасу в любых незнакомых местах, и даже без компаса мог найти стороны света, где Юг, Север, Восток и Запад, причем даже по Солнцу мог определить время дня. С ним не страшно было в походах, в которых мы школьники с удовольствием ходили по местам, где проходили кровопролитные бои Великой Отечественной войны. И настал день похода по правому берегу реки Ирпень. Стоял июньский погожий летний день, назначенный Иваном Панасовичем на сборы в школе для участников пешего маршрута. Мы ученики 9 класса, человек двенадцать, и примкнувших к нам восьмиклассников, распределили продукты питания по рюкзакам и погрузившись в автобус, следовавший в Киев, на правом берегу реки Ирпень выгрузились. Поход вдоль речки, тянулся до самого устья, впадающего Ирпеня в Днепр по протоптанной тропе вспаханного торфяного Обирпенья.
А возле самого устья, зеленое чахлое марево заливных лугов поджидали нас. Изредка белесые блестки безымянных озер, которые нам еще предстоит встретить в пути. Торфяное поле с лева упиралось в правый берег Ирпеня, а с права нашей тропы, рос из разных пород деревьев лес, по лесной кромке, сплошь изрытой траншеями, защитников Киева в 1941 году, заросшей бурьяном, порослью древесного молодняка и кустами, не слышавшими взрывов войны. Попадались всюду разбросаные лобастые уцелевшие доты, покрытые зеленым лишайником и взорванными искореженными остатками бетонных укреплений, где вьется в даль наша тропа. Сразу, как только мы вышли на остановке автобуса «Лесная», Шура приблизилась ко мне, и несмело спросила:
– Валик, возьмешь мой рюкзак, я не смогу таскать такую тяжесть? – смотря при этом мне прямо в глаза в надежде, что не посмею отказать в ее просьбе.
Конечно, я не посмел бы отказать моей школьной закадычной попутчице, но вмешалась
Лариса, ее подруга, с рыжей шевелюрой кудрей, спросила с завистливой улыбкой и наглецой в глазах:
– Эй, мужчина, а мой тоже возьмешь?! – и расползлась в заискивающей улыбке.
Я взял увесистый рюкзак Шуры, стал прилаживать к себе на правое плечо. Меня спас от девчоночной эксплуатации Иван Панасович. Подошел ко мне в спортивной синей форме для туристических походов с огромным рюкзаком за плечами:
– Фесич Александра, ваш рюкзак по весу не более десяти килограмм, хоть женский максимальный вес для ношения тяжестей не должен превышать двадцати, так, что заберите рюкзак и привыкайте к тренировочному походу, для поездки по городам героям нашей родины, вам все ясно?! – строго приказал учитель, добавив, – Видите, Колесникову некуда повесить ваш рюкзак, на нем и палатка и его мешок с продуктами?!
Мне пришлось вернуть груз, и помочь Шуре надеть на ее узенькие плечи рюкзак с продуктами. На пути нам везде попадались заросшие кустарниками, разорванные в куски тела дотов, по всему курсу следования. На уроках географии учитель часто выводил из класса, на местности показывал на карте, как ориентироваться по компасу. А в походе, который мы сейчас проводим, как ставить палатки, разжигать костры, причем в любую погоду, даже под мелким дождем, как сейчас. Мы двигались друг за другом в надетых туристических и непромокаемых куртках, а Иван Панасович в плащ палатке, словно боец на фронте. Дождь немного усилился, и учитель скомандовал привал.
– Постараемся переждать в лесу вот на этой поляне, если не утихнет до вечера заночуем здесь и продолжим путь завтра с утра, всем ясно, что надо делать?! – сказал и принялся расстилать палатку, устанавливая центральный стержень из бамбука, – Разбирайте в связке центральные подпорки, и рубите в лесу колья для растяжек!
Работа закипела. Палатки были расставлены в считаные минуты, на подосланные под дно срубленные ветки с листвой. Костер развели для приготовления чая и каши. И привал проходил весело и дружно, без осложнений. Все участники похода знали, что делать и слажено каждый выполнял свою часть работы. А дождь усиливался, стараясь затушить наш костер, но намокшие ветки еще недостаточно успели взмокнуть, быстро высыхали на костре и варился чай, и каша из гречки с добавками тушенки. После приготовленной пищи все разобрали еду по палаткам и укрылись там, под шум дождя о крыши палаток, уютно согреваясь горячим чаем и закусывая печеньем. Кто-то включил громко радио на волне «Маяка», полилась приятная мелодия песен, настраивая нас на романтическую мелодию похода. Дождь не прекращался. В палатках мы обсохли и остались на ночь. Вечером дождь утих, и мы перед сном собрались у костра. Ночь, застывшая в темной гущине леса, таинственной пеленой подступала, укрывая нас непроницаемой тьмой со всех сторон. Изредка только, кто-то из одноклассников пробивал черноту таинственной темени лучом фонаря, и от этого становилось спокойнее и смелее в первой нашей ночевке на лесной поляне. Я неожиданно ощутил рядом с собой Шуру. Мы сидели рядом с Манчевским Николаем, когда между мной и Колей, протиснулась Лариса, Шура, присела на нашем бревне рядом с права от меня. Я оказался между двух подруг, ощущая их теплые бока.
– Манчевский? – подала голос Лариса, притиснувшись к парню, – Давай трави анекдот?!
– О! Одноклассница, я знаю только мужские анекдоты, у тебя от них уши будут краснеть, не боишься? – весело отозвался Коля.
– Ну, тогда слушай…– и Лариска завернула самый пиратский из морских бывалых.
– Ничего себе! – воскликнул Колька, – Точно в мореходку пойду учится на боцмана, чтобы тебя на встрече выпускников переплюнуть, вот там наверняка будет что услышать, как ты Лара заметано, до встречи выпускников, а?!
– Вот горе ты, луковое, Колька, дожить еще надо до выпускного, а там видно будет!
– Валик? – услышал я заискивающий шепот от Шуры, – Чего молчишь? – почти неслышно спросила она.
– Эй, молодые люди? – раздался голос учителя из палатки руководителя, – Отбой, у нас в десять ноль, ноль, всем спать! Подъем в шесть утра, всем понятно?!
– Да понятно! – за всех ответила Лариса…
На следующий день, перекусив в дорогу, школьники собрали инвентарь, распределив по рюкзакам и поймой Ирпеня, по торфяным кочкам, след в след за учителем двинулись вдоль течения реки по правому берегу. Второй день пути начался. Наш командир учитель распределил маршрут к истокам Ирпеня в Днепр по двадцати километров в день, после десяти пройденного пути привал на обед и час на отдых, после второго отрезка пути обустроить ночлег. С нашим старшим учителем и товарищем было в трудном походе одновременно и легко, и весело, мы шли энергично и даже распевали военные песни, такие как; «Катюша», «Эх дороги», «Вьется в теплой печурке огонь», и другие…
Глава 4
Иван Панасович много знал о далеких странах и континентах, обычаях народов, населяющих наш земной шар, и мы, часто жалели, что урок уже закончился, а до конца еще не успели дослушать историю той или иной народности обладание их методами выживания особенно в экстремальных условиях пустынь. С девяти часов утра, мы с привалами продвигались вперед. Река становилась шире, и когда малиновые краски заката спрятали солнце за далекой кромкой леса, что виднелся с левого берега реки в синей дымке спускающихся сумерек на горизонте, Иван Панасович командовал привал на ночь. В нашей команде было несколько человек из восьмого класса. Среди них мой двоюродный брат Бабченко Николай и парень, с которым он дружил его одноклассник Тищенко Александр. Они вызвались пойти за дровами для костра. Но Иван Панасович вместо Александра сказал, чтобы я взял с собой кого посчитаю нужным и быстро нарубил сухих веток. Я подошел к парням, которые возились с палатками, и громко крикнул:
– Тищенко Толик, и Бабченко Коля, со мной за дровами!
– Валик, – окликнул меня Бабченко, – почему вместо Сашки ты берешь его брата, своего одноклассника Толика? – сказал Коля, с обидой в голосе.
Я недолго думая ответил:
– Потому что, Толик умеет находить родниковую воду, нам нужна чистая вода для приготовления гречневой каши, и в дорогу пить и варить чай, понял меня?!
Бабченко захлопал глазами и сказал, как-то неуверенно:
– Мне Сашка ничего не говорил, что его брат умеет находить воду?
– Хочешь покажу, как это делается? – сказал подошедший к нам Толик Тищенко.
– Давайте, парни пошли быстро за дровами, а Толик покажет нам свое умение в лесу.
Мы выдвинулись в уже сумрачный лес. Толик шагая рядом сказал так чтобы не слышал Коля:
– А, как это искать воду, я понятия не имею?
– Возьмешь вербной пруток, согнешь его в дугу и походишь вокруг с фонариком, так для отвода глаз, и найдешь воду, поверь мне доты строили с источниками природных родников.
– Откуда знаешь?
– Фронтовик рассказывал, служивший с моим погибшем на войне дядей Гришей.
У меня был фонарь, и я быстро высветил поваленный сухостой возле вывороченных развалин очередного дота, облепленных зеленью мха. Осталось наломать и нарубить сухих веток. С тремя объемными обхватами сухих дров для костра мы вернулись в лагерь. Девушки принялись разжигать костер для приготовления пищи. К нам подошел Иван Панасович:
– Я слышал, что тут у вас специалист есть по розыску родниковой воды?
– Это я, – ответил Толик, – когда ребята готовили дрова, я с лозой ходил у дота и нашел родник, бьющий прямо из земли. Вода там кристально чистая, давайте посуду принесу для готовки.
Учитель вынес из палатки ведро, и приказал кружкой набрать побольше воды для фляг в дорогу. Я вызвался помочь посветить фонарем. Когда мы с Толиком подошли к ямке белого песка, я с нескрываемым удивлением спросил:
– Где ты видишь тут воду?
Парень улыбнулся и ответил:
– Подойди и сунь в песок руку, увидишь?
Какое было мое удивление от того, что пространство над белым, как мел, песком было заполнено такой прозрачной чистоты водой, что нам казалось, что там в ярком луче фонаря кроме песка нет ничего. Мы набрали полное ведро воды, осторожно черпая кружкой, чтобы не попал песок, и принесли к костру. Ах, какая же была это вода для чая и готовки вкусной гречневой каши с тушенкой из говядины. После плотного ужина, мы отправились спать в палатку на подстилке из свежих срубленных веток кустарника....
И вот уже мы ученики 10 класса, завершающий учебный год, директор школы неожиданно явился в наш класс:
– Уважаемые десятиклассники, постановлением правительства принято решение продлить вашу учебу, обучение в средней школе до одиннадцатого класса сохраняется еще на один год. Так что вам предстоит еще один учебный год учится и выпуск в следующем шестьдесят шестом году будет с теми десятиклассниками, которые сейчас в девятом классе! Что скажете, друзья? – директор обвел вопросительным взглядом класс.
– А, кто не желает продолжения учебы? – спросил вдруг Николай Манчевский.
– Пожалуйста, но у вас будет незаконченное среднее образование, думаю никому из вас такая перспектива не желательна. – Директор посмотрел на класс и добавил, – Ну, полагаю вопросов больше нет? Тогда до встречи в новом учебном году! И еще, ваш класс вышел победителем в соревновании по итогам успеваемости вы сможете принять участие в туристической поездке по городам героям! – директор вышел из класса.
Иван Панасович, приступил к формированию списка участников нового похода. Его обступили ученики на перебой предлагая записаться в поездку. После того когда я увидел свою фамилию в списке, повернулся и вышел из класса в коридор. На выходе из школы стояла Шура с Ларисой и о чем-то темпераментно разговаривали. Я, чтобы не мешать им прошел мимо девушек и вышел из школьного коридора на улицу, когда услышал голос Шуры:
– Валик, подожди! – девушка подбежала ко мне, и запыхавшись сообщила, – Понимаешь, Лариска говорит, что отец ее против этой поездки, а я ей говорю, скажи, что сокровища Эрмитажа, нигде в живую никто не покажет, что эта поездка может быть раз в жизни, мало ли что может произойти, и похоже она согласилась на серьезный разговор с отцом, во как?! – с улыбкой победительницы, Шура закончила свой монолог.
Мне ничего не оставалось, как похвалить девушку:
– О! Шура, ты гений! Уговорила не только Ларису, но и ее отца на подвиг отпустить дочь с подозрительным Иваном Панасовичем, пиратским заправилой морскими грабителями!
Шура залилась звонким смехом, и двинув меня ладонью по спине, воскликнула:
– Ну! Ты, то, что надо, Валик!
– Послушай, а ее Митька записался, я что-то не видел его в списках?
– А, не знаю, она мне жаловалась, что он ей совсем не нравится, что ей нравится Сашка Виниченко, который с девятого класса ушел в техникум радиоэлектроники в Киев, брат его забрал к себе на квартиру.
– Передай Лариске, что он парень хороший, у нас с ним могла бы выйти хорошая дружественная команда? – сказал и добавил, – Мы с ним в девятом классе делали уроки вместе, решали задачи, катались на лыжах зимой, я здорово подтянулся в учебе.
– Да, я заметила твои успехи в учебе, а еще Виниченко приезжает к Лариске по пятницам, и она уже целуется с ним! – задумчиво проговорила Шура, – А вот скажи Валик, а у тебя есть уже девушка? – краснея спросила меня Шура.
– Еще нет, – скрывая свою улыбку, я нагнул голову, рассматривая свои ботинки, стараясь утаить свое смущение. Внезапно ощутил поцелуй Шуры в щеку. Молниеносно подняв голову, увидел девушку, бегущую по дороге в сторону ее дома, где она живет рядом с остановкой маршрутных автобусов ....
Глава 5
Как-то, водитель совхоза «Шпитьковский» Григорий Нечепуренко, пришел с работы домой в свой выстроенный кирпичный дом, и с семьей уже собирался садится за стол, когда в дверь постучались.
– Маша, – попросил жену, – открой, кто там пришел к нам? – сказал Нечепуренко, бывший солдат ВДВ, ныне водитель грузового автомобиля в совхозе.
Гость прошел в кухню вместе с супругой Нечепуренка. Дочка водителя, пятиклассница Даша, вскочила со своего места:
– Здравствуйте, Иван Панасович! – и снова уселась на свое место. А меньший брат Саша, еще ходивший в детский сад, с любопытством смотрел на вошедшего учителя. Гость вынул из кармана пиджака две шоколадки, положил на стол:
– Даша и Саша это вам, гостинец, угощайтесь! – и улыбнулся детям.
– Спасибо! – ответила Даша, взглянула на маму.
Хозяйка тут же взяла шоколад со стола:
– Покушаете, тогда я вам отдам сладости, поняли?
– Извините, Григорий Семенович, я к вам по делу, поговорить надо.
– Давайте пройдем в комнату, там будет удобнее, тут на кухне дети как раз кушать присели, а там мы и поговорим.
Вставая из-за стола Григорий, жестом предложил следовать за ним. Мужчина он был невысокого роста, с хорошо сложенной спортивной фигурой, с крепкими сильными руками и добрым открытым лицом, с проницательным взглядом в серых глазах.
– Я вот по какому делу, Григорий Семенович, мне рекомендовал вас директор нашего совхоза Косовский Александр Михайлович, как ответственного работника, мастера на все руки, которому можно доверить любое ответственное дело.
– Да какое там дело, привезти, погрузить, увезти, это нам, ничего делать. А, что касается ответственного дела, так кроме получения нового грузовика, обещанного мне директором, так я чувствую, что, как говорится, обещанного два года ждут?
– Я, как раз к вам поэтому и зашел в областном сельскохозяйственном центре, получили новые грузовики из Москвы прямо с конвейера семь автомобилей, один из них, наш директор школы затребовал для хозяйских нужд и договорился с директором совхоза, товарищем Косовским, что этот новый автомобиль будет в совхозе закреплен за вами.
– Я что-то не разумею, и в школе, и в совхозе, а как же мой график работы, где я буду числится, водителем? – удивленно спросил Григорий.
– Будете табелироваться в совхозе, и на пол ставки числиться у нас, как школьный водитель, автомобиль будет в гараже при школе, заправка бензином и маслом в совхозе, так вы согласны? – Иван Панасович сделал паузу, посмотрел на Григория ожидая ответа.
– Ну если так как вы сказали, то конечно согласен, только лучше было бы чтобы грузовик находился в совхозном гараже, поближе к расходным материалам, а не на отшибе в школе? – возразил водитель, – Да и профилактика ходовой части и двигателя там гораздо сподручнее, а еще я хочу предложить для хозяйственных нужд школы собранный мною и отремонтированный американский грузовик «Студэбэккер», в город на нем ехать нет смысла, а вот что ни будь привезти, подвезти на поле или с поля, для школьных нужд, то что надо! – с энтузиазмом сказал Нечепуренко.
– Но это можно уладить, так вот, я с директором совхоза договорился, чтобы он порекомендовал нам серьезного водителя, человека для ответственной работы, вот и он назвал вас, Григорий Семенович.
– Считайте, что договорились, а когда поедем за машиной?
– Подождите, это еще не все, кузов автомобиля надо покрыть непромокаемым брезентом и установить там сидения для перевозки пассажиров, и предусмотреть места отдельно для ящиков с консервами и продуктами питания, матрацев, одеял, палаток, посудного инвентаря. – Сказал учитель.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/valentin-kolesnikov-25406066/pervaya-lubov-70943623/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Валентин Колесников
Тип: электронная книга
Жанр: Современная русская литература
Язык: на русском языке
Издательство: Автор
Дата публикации: 03.08.2024
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: Совпадение полного солнечного затемнения с окончанием детства. Школьные годы в старших классах. Незабываемые приключения в поездке по городам героев Великой Отечественной войны. Непередаваемые чувства Первой Любви, рассказываются от лица автора этих строк…