Замочная скважина

Замочная скважина
Саяна Гэбб
Представьте, что реальность вокруг вас – лишь верхушка айсберга, скрывающая истинную подоплеку всего происходящего! Десять на первый взгляд обычных событий, которые заставили автора предположить, что у каждого из них возможно невероятное объяснение. Десять придуманных историй, основанных на реальных случаях. Узнайте сами, заглянув в «Замочную скважину»!

Саяна Гэбб
Замочная скважина

Замочная скважина
Лежащий на кровати мужчина был очень стар – Катя определила это сразу, как открыла дверь в комнату. В воздухе витал хоть и легкий, но характерный запах затхлости и экскрементов, и каким бы хорошим не был уход, этот запах всегда сопровождал старое тело. Катя это помнила по своей парализованной бабке, пролежавшей в кровати десять лет.
Старику было за восемьдесят. Сухая пигментированная кожа обтягивала телесный остов, и от этого тело уже не казалось человеческим, а напоминало гигантского богомола с длинными узловатыми лапками. Лицо тоже было усохшее, с ввалившимися глазницами, запавшими щеками и перекошенной влево чертой вместо рта, и только длинный острый нос отличал голову человека от настоящего черепа, который Катя видела на рисунках в книгах по анатомии.
Ей было девятнадцать, и она мечтала поступить в медицинский, но не прошла по конкурсу, отчего вынуждена была искать работу и жилье. Предложение стать сиделкой обеспечивало ее и тем, и другим, к тому же, смотреть за стариком казалось несложным и необременительным, и она за один день переехала в двухкомнатную квартиру на Петроградке. Квартира была уютной и чистой, дочь старика жила отдельно и навещала отца через день, поэтому Катя чувствовала себя в квартире хозяйкой, что, конечно, было огромным преимуществом.
Она подошла ближе и чуть склонилась над кроватью.
– Папе нужен особый уход, – с нажимом на слове «особый» сказала нанимательница Кати – дочь старика, статная, хорошо одетая женщина с лицом, откорректированным пластическим хирургом. – Ему нужны покой, полезное питание, массаж и чистота. Особенно, чистота! За этим я буду строго следить! – она поджала губы, словно Катя уже не справилась со своими обязанностями.
– Я поняла вас. Не бойтесь, все хорошо с дедулей будет! Я ответственная! – улыбнулась ей Катя.
– Его зовут Константин Павлович, и он академик! Прошу вас соблюдать вежливость по отношению к нему! Не называйте его дедулей! – слегка возмутилась женщина.
Академик или нет – все становятся равными, когда с ними случается инсульт, все одинаково неподвижны и ходят в памперс, подумала Катя. Но вслух сказала:
– Конечно. Простите. Я поняла.
Женщина ушла, и Катя осмотрелась. Высокие окна были плотно зашторены темными бархатными шторами, и она чуть раздвинула их, впустив в комнату свет.
– Да… Откройте… И окна откройте… Воздуха хочу, – проскрипело от кровати, и Катя резко развернулась.
Старик открыл глаза и не мигая смотрел на Катю. Ей стало немного страшно, и она суетливо отдернула шторы и толкнула створку окна. Рама распахнулась с нежным скрипом, и в окно ворвался прохладный уличный воздух.
– Хорошо… А Лиза все прячет меня в темноте, – снова проскрипело позади Кати.
– Здравствуйте, – наконец-то, очнулась она. – А я Катя. Елизавета Константиновна меня наняла за вами приглядывать.
– Катя, – старик, не отрываясь смотрел на нее. – Хорошо. Только вы очень юны. Сколько вам? – он говорил глухо и невнятно: левая половина лица была неподвижна, но Катя его поняла.
– Девятнадцать! Вы не бойтесь, я в больнице со школы подрабатывала! Санитаркой! Я умею все! Честное слово! – на всякий случай добавила она.
– Хорошо, Катя, – он закрыл глаза и задремал.
Так и началась новая Катина жизнь. Утром она просыпалась в семь и тут же бежала к своему пациенту, как она про себя называла лежащего академика. Константин Павлович уже не спал. Лицо его было бесстрастно, он не отрывал взора от потолка, и иногда Кате казалось, что от столь пристального взгляда на потолке уже точно образовалась дырка. Катя старалась быть бодрой и здоровалась нарочито веселым голосом, чтобы развеять неприятную тягучую тишину.
– Доброе утро, Константин Палыч! – пропевала она и распахивала шторы. Мутный утренний свет неохотно вваливался внутрь квартиры.
– А мы сейчас шиповника выпьем и умоемся, да? – снова напевала Катя, ловко поднося специальный поильник к губам старика. Тот страдальчески морщился, и было непонятно, то ли ему не нравилось Катино пение, то ли настой шиповника.
Катя вытирала старику лицо теплым влажным полотенцем и переходила к главной части утренней программы – смене памперса. Эту часть не любили они оба, и каждый демонстрировал это по-разному. Катя становилась еще веселее и напевнее, она старалась не молчать в этот момент. Свыкнуться с мыслью, что ты будущий врач, а этот мужчина – твой пациент, в девятнадцать лет было очень непросто. Старик же становился особенно мрачен, крепко сжимал правую половину рта, жмурился, и от возникающей асимметрии лицо его становилось жутким. Катя старалась закончить с памперсом побыстрее, и, вероятно, старик понимал это и каждый раз после завершения процесса мягчел, переставал морщиться и благодарно скрипел:
– Спасибо, Катенька!
Дальше уже было проще – Катя кормила старика склизкой растертой кашей и следила, чтобы дорогая пижама с голубыми ромашками оставалась чистой. Иногда Кате казалось, что она внезапно стала матерью худого несуразного ребенка, плохо разговаривающего, не способного самостоятельно есть и передвигаться. Она вспоминала выражение «что стар, что млад» и думала, что человек бежит по замкнутому кругу, приходя к той же точке, с которой начал, только по дороге изнашивается и дряхлеет.
В девять приходил массажист, и Кате доставался один час, чтобы позавтракать и выпить чашку кофе. Это было самое любимое ее время – она выходила на лоджию, усаживалась на древний деревянный сундук в самом углу и потягивала кофе, наблюдая за людской суетой внизу. В мыслях она представляла, что поступила в медицинский, и у нее есть смысл в жизни и цель, и видела себя со стороны такой же бегущей по улице с учебниками в руках, как и все эти люди там, внизу, которые сейчас точно совершают что-то нужное и полезное. Но потом ее час заканчивался, и она тяжело вздыхала, спускалась с сундука и возвращалась в комнату с невыветривающимся запахом старости.
***
Вокруг было темно и тепло, и ОНО двигалось, подталкиваемое крохотными невидимыми в темноте чужими лапками. ОНО взлетало вверх воздушным шариком, пролетало небольшое расстояние, опускалось вниз и снова чувствовало чужое нежное касание, толкающее его вперед. Наконец, ОНО опустилось во что-то мягкое и сочное, и тут же ощутило прилив энергии и сил. ОНО набухло, раздалось и с чуть слышным треском создало еще часть себя. ОНО поняло, что стало больше, и питаться нужно тоже больше, и всосало в себя еще той силы, что окружало его. ОНО не осознавало само себя полностью, лишь чувствовало необходимость питаться и множиться. Еще ОНО ощущало далекий завораживающий стук, и жило в соответствии с его ритмом. Питаться и множиться – стучало где-то… Питаться и множиться… Питаться и множиться…
***
В то утро Катя проснулась от постороннего непривычного стука. Она вскинула голову и посмотрел на часы – было около пяти. Катя прислушалась – стук доносился из спальни старика. Она вскочила и бросилась к нему, с замиранием думая, что случилось что-то ужасное.
Старик лежал на краю кровати. Правая нога его, длинная и костлявая, свесилась вниз, и пятка ритмично стучала об пол. Катя подбежала и попыталась ухватить старика с боку, чтобы вернуть его в привычное положение, но старик на удивление сильно вцепился в нее правой рукой и глухо забормотал.
– Смерть, Катя, смерть здесь! Унесите меня отсюда… Не хочу!
Катя взглянула в лицо старику и обомлела: в широко распахнутом правом и чуть приоткрытом левом глазах отражался такой ужас, что Катя непроизвольно огляделась в поисках того, кто мог так напугать ее пациента.
– Смерть! – проскрипел он, и на мгновение неприятный холодок поднял Кате волоски на руках.
–Константин Палыч, вам приснилось! Константин Палыч! Ну, пожалуйста! Тише…
Катя гладила старика по редким седым волосам и убаюкивала его, словно успокаивала маленького ребенка. Постепенно тело старика перестало сопротивляться, и она смогла осторожно передвинуть его на середину кровати.
– Это куда же вы, Константин Палыч, собрались от меня бежать? – бормотала Катя, поправляя сбившуюся простынь и пижаму на старике. – Что же я вам такого плохого сделала, что вы меня одну хотели бросить? Разве мужчина так поступает?
Она вдруг почувствовала, как худое тело под ее руками закостенело, и снова посмотрела старику в лицо. Он плакал, и Кате стало невыносимо стыдно.
– Простите меня, – выдавила она. – Я черт знает что несу. Константин Палыч, простите.
Она села на край кровати.
– Константин Палыч, я сейчас дурацкий вопрос задам… Вы смерти боитесь?
Старик долго смотрел на нее немигающим взглядом, и Катя уже подумала, что он сейчас прогонит ее.
– Да, – прошептал он. – Очень. Ты просто исчезаешь. А я не хочу исчезнуть… Это неправильно…
«Нефрафильно» услышала Катя и вздохнула. Ей всего девятнадцать, и рассуждать в этом возрасте о смерти – вот что неправильно.
– Моя бабушка, – начала она, – в бога верила. Не то, чтобы в церковь часто ходила, наоборот, она церковников называла «мздоимцами и безбожниками». Но в бога очень верила. И однажды я ее спросила почему. Бабушка рассказала, что в сорок лет она умерла. Прям по-настоящему – у нее сердце остановилось, и она дышать перестала. Это случилось в больнице – анафилактический шок на препарат. Повезло, что реанимация рядом находилась, и ее в конце концов спасли. Но она успела увидеть…
Катя замолчала и посмотрела прямо в глаза старику. Он слушал ее так внимательно, что правая часть рта чуть приоткрылась, и от этого слюна потекла по щеке. Катя оттерла ему лицо и продолжила.
– Когда она умерла, то оказалась в темном пространстве. Там было очень тепло и влажно, как в бане, говорила она. И она видела свет… Не как в тоннеле, а как узкий луч, вырывающийся из замочной скважины закрытой двери. Бабушка попыталась пройти к тому свету, но не смогла – он так и оставался далекой светящейся замочной скважиной. А потом все вокруг вспыхнуло, и она очнулась, – Катя замолчала и снова посмотрела старику в глаза. – Поэтому она не боялась смерти. Она тоже долго лежала – у нее перелом шейки бедра был. Но она, наоборот, стремилась скорее умереть. Бабушка была уверена, что нужно будет лишь проникнуть сквозь замочную скважину, и все будет хорошо.
Она аккуратно убрала волосы со лба старика и улыбнулась.
– Бабушка была самым честным человеком среди тех, кого я знала, поэтому я ей верю. И вы верьте. Что там есть та самая замочная скважина. И бояться смерти не надо.
Старик ничего не ответил, но правая часть его лица разгладилась и посветлела.
С того дня он стал требовать, чтобы Катя рассказывала ему про ее семью, особенно, про бабушку. И она усаживалась в кресло, накрывалась пледом и начинала свои истории. Катя вспоминала, как она в первый раз получила в подарок велосипед от бабушки, как плакала, когда училась ездить на двух колесах и падала. Как они с бабушкой ходили в кинотеатр на японские мультики, и бабушка удивлялась большеглазым персонажам. Как подобрали голубя со сломанным крылом и выхаживали его, а голубь выздоровел и прилетал к их окну за едой. И еще множество тайных, казалось бы, давно забытых историй, внезапно всплывших в ее памяти. Иногда Катя казалась себе Шехерезадой, рассказывающей сказки, чтобы спасти жизнь, но только Катя спасала жизнь не себе, а этому дряхлому больному мужчине, который так боялся близкой смерти.
***
ОНО стало намного больше. Теперь его защищало тонкое облако, плотное и эластичное, и ОНО чувствовало его, когда множилось. Еще ОНО стало острее ощущать тепло и холод, и в тепле множилось быстрее, а от холода сжималось и замирало. Далекий ритмичный стук стал привычным, и ОНО уже не прислушивалось, а множилось в такт по инерции. Иногда ОНО понимало, что часть его множится иначе, чем раньше, и теряет прежнюю симметрию. Питаться стало приятнее: ОНО различало молекулы поглощаемой энергии, но иногда энергия становилась неприятной, и ОНО съеживалось, уклоняясь от вредных молекул. Но чаще ОНО испытывало покой, и продолжало питаться и множиться.
***
Катина жизнь была однообразной и от того тягучей, и она жаждала любых, даже самых простых эмоций. Однажды, вынося мусор, она столкнулась с соседкой. Та была ее ровесницей, и Катя уже составила план возможного общения, но тут ее взгляд упал на живот соседки, который откровенно торчал из – под расстегнутого кардигана.
– Привет! Я Оля, – девушка улыбнулась. – А вы новая соседка?
– Нет, – Катя внезапно смутилась. Ей вдруг стало почему-то неудобно говорить, что она сиделка для старика. – Я… Это… Елизавете Константиновне помогаю.
– А, – протянула Ольга. – Ну, понятно. А я в магаз! Что-то так ужасно мороженого захотелось, просто жуть! Кто бы мне сказал, что во время беременности вот так с ума сходишь внезапно, не поверила бы ни за что! Прям накатывает, хоть умри! – Ольга снова улыбнулась. – Ну, приятно было познакомиться!
– Ага, – ответила Катя и проводила девушку взглядом. В голове мелькнуло, что и Ольга сейчас живет со смыслом и у нее есть цель. Катя посмотрела на пакет с мусором в руках и вздохнула.
Каждый раз перед приходом дочери старик просил закрыть окна и шторы: Елизавета Константиновна считала, что с улицы летит пыль, да и осенний питерский воздух вреден. Но в этот раз старик настоял оставить окна открытыми. За последний месяц он неуловимо изменился – стал более разговорчивым, начал проявлять интерес к новостям, чуть прибавил в весе, а его сухие скулы даже немного порозовели. И Елизавета Константиновна хоть и отметила эти перемены, за открытое окно отчитала Катю менторским тоном.
– Лиза, не шуми, – голос старика тоже окреп, и даже привычного фырканья в словах стало меньше. – Это я попросил, Катя ни при чем. Мне хочется солнца и воздуха, Лиза.
– Папа, но уже прохладно! Холод может тебе навредить! – попыталась возразить Елизавета Константиновна, но старик ее перебил:
– Лиза, да угомонись ты уже с моим здоровьем! Мне восемьдесят два! Здоровее я не стану! И я хочу в конце жизни хоть немного подышать полной грудью!
Елизавета Константиновна грозно сверкнула глазами в сторону Кати, но промолчала. С тех пор шторы всегда были открыты, а форточку Катя приотворяла даже в самый холод.
Жизнь текла по обычному распорядку, Катя все также делилась историями своего детства, иногда уже что-то придумывая, потому что воспоминания ее постепенно иссякали. Но старика это не смущало, и он просил Катю повторять прежние ее рассказы и чаще всего про замочную скважину.
Иногда Катя встречала на лестничной площадке Ольгу и замечала, как живот у той становится все больше. Тогда Катя задумывалась, что скоро совсем недалеко друг от друга окажутся двое детей: один новорожденный, другой умирающий. И осознание собственного присутствия в центре жизненного круга было странным и удивительным.
***
Тесно. Темно, сыро и тесно. ОНО понимало, что множиться становится все труднее, и от этого двигалось, упираясь в податливую преграду. Движения стали необходимы: без них ОНО испытывало неприятную скованность. Внутренние ощущения тоже изменились – теперь множиться уже не хотелось, а хотелось разорвать внешнюю преграду и растечься в стороны всей своей сущностью. И теперь далекий ритмичный стук диктовал совсем другой приказ – скорее. скорее, скорее! И ОНО нетерпеливо вздрагивало, тянулось в стороны и искало выхода.
***
Константин Павлович умер у Кати на руках. Еще утром он радовался внезапному осеннему солнцу и утверждал, что чувствует себя намного лучше и, возможно, ему стоит купить инвалидное кресло, чтобы до зимы успеть погулять на улице. И даже обсуждал вероятный диалог с дочерью, на предмет установки в подъезде пандуса. Он много шутил и признавался Кате, что, оказывается, умирать совсем не страшно, что Катя заразила его бабушкиной верой в бессмертие, и теперь он точно знает, что жизнь после смерти есть. Катя в ответ смеялась и говорила, что этого они никогда не узнают, пока не умрут. И тут Константин Павлович хитро улыбнулся правой стороной рта и ответил:
– Катенька, а я вам подам знак с той стороны замочной скважины.
Катя ужасно удивилась и посмотрела на старика. Она сидела рядом, склонившись над ним, и протирала его впалую грудь влажным полотенцем.
– Это как же?
– А вот пока не знаю, – правой рукой он потянулся к Катиному лицу. Кончик его указательного пальца слегка коснулся Катиного носа, правая половина рта выдала звук «бу». Катя вздрогнула, а старик засмеялся и сказал:
– Вы это поймете!
А потом Катя кормила старика супом, и он с аппетитом съел несколько ложек, и Катя уже размышляла, что после обеда пациент уснет, а она успеет позаниматься биологией, как внезапно старик замер. Взгляд его застыл в одной точке, и Катя даже повернулась поглядеть, куда старик так внимательно смотрит. Но там никого не было, и она недоуменно пожала плечами. А старик вдруг как-то ополз, стек вниз и задергался плечами, отбрасывая прочь тарелку с супом. Катя вскочила, растерянно наблюдая, как человеческое тело искажается, стремительно теряя привычные очертания, и тут же заметалась рядом, схватила телефон, стал сбивчиво набирать номер. В этот момент старик снова замер, открыл глаза и внимательно посмотрел на Катю.
– Знак, – прохрипел он. – Скважина…
И с силой выдохнул.
***
Константину Павловичу было темно, тепло и сыро. И еще ужасно тесно. Его обволакивал плотный эластичный кокон, мешающий шевелиться. Он вспомнил слова Катиной бабушки про темноту и замочную скважину и с раздражением подумал, что та забыла упомянуть, что в темной комнате двигаться просто невозможно, и каким образом достичь замочной скважины, непонятно. Если она появится, подумал он, что совсем не факт. Он снова покрутился, и в ответ пространство сдавило его плотным мощным кольцом, и это ему совсем не понравилось. Он взбрыкнул, с удивлением отмечая, что обе его ноги двигаются. И тут впереди появился свет. Константин Павлович пригляделся – свет действительно исходил из замочной скважины впереди. И он дернулся всем телом в сторону света, ощущая, как сзади его подгоняют сильные сокращения кокона. Скважина становилась все ближе и больше и, наконец, его сдавило так сильно, что он испугался навсегда застрять в этом непонятном состоянии, но тут кокон сократился и выплюнул его наружу. Константина Павловича накрыло шумом, ярким светом и резким неприятным медицинским запахом.
– Ох, какой богатырь! Смотрите, мамочка, вот ваш сынок! Точно не меньше четырех килограмм!
Константин Павлович ощутил резкую боль в груди на вдохе и громко закричал.
***
Катя вернулась в квартиру Константина Павловича ровно через месяц: ей нужно было забрать оставленные ею на хранение вещи. Когда она вышла из лифта, дверь соседской квартиры отворилась и выглянула растрепанная Ольгина голова.
– Ой, привет, это ты! А мы курьера ждем! Прикинь, тяга к мороженому не пропала! А нам ровно месяц сегодня! – хихикнула Ольга и продемонстрировала розовощекого малыша на руках. Катя подошла поближе, и склонилась, разглядывая серьезного упитанного младенца. Тот тоже смотрел на нее внимательно и сосредоточено. Внезапно он протянул крохотную ручку к Катиному лицу и коснулся кончиком указательного пальца ее носа. На несколько секунд они так и застыли – Катя и младенец, прижимающий палец к ее носу. Затем ребенок выпустил пузырь слюней и издал звук «бу», на что Ольга отреагировала восторженным воплем:
– Мамочки, смотри, какой он умный! Катя, не, ты видела? Он уже ручки тянет и что-то сказать пытается.
– Академиком, наверно, был в прошлой жизни, – помолчав, ответила Катя. – Как назвали-то?
– Не поверишь, пока никак! Прям замучились с мужем ругаться из -за этого! Он хочет Сергеем, а я Иннокентием! Вот месяц уже пацан растет без имени!
– Да? – задумалась Катя. – А мне почему-то кажется ему Костя подойдет.
– Костя? – протянула Оля. – Не думала я насчет Кости… А что? Отличное имя! Может и мой согласится. Ну ладно, Кать, я побежала. Надо памперс менять!
Ольга закрыла дверь, а Катя осталась стоять в подъезде и в голове у нее крутилась лишь одно – замочная скважина.

Химия между нами
Катя никогда не любила собак. Ну не то, чтобы не любила, а была равнодушна. Когда все в детстве клянчили у родителей щенка, Катя попросила дорогую фотокамеру, которую родители тут же ей подарили, что и определило в дальнейшем Катину профессию: она стала фотографом. И последующие ее отношения с собаками заключались в периодической фотофиксации соседской болонки, нагло использующей территорию подъезда в качестве собачьего мессенджера.
В тот день Катя ползала по развалинам старого дома в пригороде. Развалины были знамениты столетней историей, известными владельцем и архитектором. Остов дома и поросшие мхом руины выглядели тихо и мрачно, отчего кадры получались странные и немножко пугающие. Снимать приходилось снизу-вверх, и Катя то вставала на колени, то ложилась боком. Она так увлеклась процессом, что, когда объектив закрыла плотная тень, растерялась и вслепую пошарила перед собой. Рука уперлась в холодное и мокрое. Медленно отведя камеру от лица, Катя обнаружила черный блестящий нос, два круглых глаза и одно повисшее ухо. То, что это пес, она поняла не сразу. Поначалу она завороженно смотрела в круглые немигающие глаза, в которых читалось смутное ожидание.
– Мамочки, – прошептала девушка и попыталась отодвинуться. Черный нос тут же двинулся за ней и влажно толкнул в щеку.
– Еда? – прозвучало в голове Кати. Голос был странный – глухой и рычащий.
– Мамочки! – взвизгнула Катя и снова сделала попытку отстраниться.
На этот раз собачий нос остался на месте, и Кате удалось встать. Перед ней стояла крупная собака. Бока ее запали так сильно, что живот почти исчез и вызывал сомнения насчет наличия в нем каких-либо внутренностей. Свалявшаяся шерсть местами отсутствовала, а оставшаяся не давала возможности определить ее цвет. Вытянутая острая морда навевала мысль о немецкой овчарке, но впечатление портили дворняжкины уши: одно мягким лоскутом свисало вниз, от второго остался лишь небольшой пенек с рваными краями. Облезлый хвост дважды качнулся из стороны в сторону и застыл. Черные круглые глаза неотрывно смотрели на Катю.
– Еда есть? – на этот раз голос в голове Кати прозвучал устало.
– Есть, – завороженно пробормотала Катя, – но дома.
Пес приблизился и доверительно толкнул лбом девушку в колено.
– Еда. Пошли. – снова подтолкнул он ее.
Катя молча развернулась и пошла. Когда они дошли до ее дома уже смеркалось. Как всегда, в это время на лавочке возле подъезда сидел сосед Николай с банкой пива. Он называл это «вечерней релаксацией», хотя непонятно от чего он релаксировал: работы у него не было уже лет пять. Также в процесс релаксации входили двусмысленные комментарии проходящим мимо соседям. Особенно доставалось Кате по причине ее молчаливости и беззащитности, поэтому она старательно избегала встреч с Николаем, но сегодня выбора не было.
– О, Катюха, вечерочек добрый! Все цветешь, как майская роза! Эх, я б твой бутон понюхал, гы-гы! Опять херню фоткала? Не на том, Катюх, деньги делаешь! Давай я к тебе вечером зайду, и мы с тобой того, гы-гы, а заодно и фоток настругаем! А то и видосик снимем! Огонь! Опа, а ты все-таки кобеля подобрала? Конкуренция у меня! – Николай потянулся пнуть собаку в тощий бок, но пес с неожиданной грацией извернулся, подцепил сзади засаленные треники мужчины и резко дернул. Давно нестиранная ткань треснула с печальным стоном и стекла вниз, обнажив рваные семейные трусы и тощие бледные ноги.
– Аааааа! – завизжал сосед. – Убивают! – он дернулся в сторону, но сорванные штаны захомутали его окончательно, и Николай ничком упал на землю. Пес осторожно прижал лапой голову дергающегося мужчины, превратив его крики в писк, и снова внимательно посмотрел в глаза Кати.
– Еда? – знакомый голос в голове вывел Катю из столбняка.
– Пошли! – она с удовольствие бросила прощальный взгляд на барахтающееся в пыли тело и зашла в подъезд.
На кухне девушка открыла холодильник и задумчиво принялась разглядывать содержимое. Сбоку втиснулась остроносая морда.
– Еда! – на этот раз в голосе звучало ликование. Кате стало стыдно за свою нерасторопность, и она выхватила с полки пакет с сардельками. Из надорванного конца пакета выскользнул кончик сардельного троса, который тут же был ловко подхвачен острыми белыми зубами. Первая из сарделек сгинула внутри собачьей пасти, не будучи даже разжеванной. Катя и пес оказались по разные концы мясного каната, и каждый потянул его на себя. Девушка сделала рывок в сторону, чтобы прекратить бесконтрольное поглощение сарделек, но было поздно. Челюсти клацали и рывками скользили к ней, с каждым взмахом всасывая примерно десять сантиметров мясного изделия.
– Тебе плохо станет! – слабо сопротивлялась Катя. – Нельзя сразу так много есть! Живот заболит!
– Еда! Дай! – в ответном голосе сомнений не было. И Катя сдалась. Она высыпала на пол остатки сарделек и отошла в сторону. Пиршество закончилось через несколько секунд, после чего пес повернул к Кате морду.
– Хорошо! Пить! Спать!
Катя молча выполнила требования – поставила миску с водой на пол и кинула старое одеяло в угол. Пес тут же улегся, тяжело вздохнул и прикрыл глаза.
– Карабас спать, – провыло в голове у Кати и умолкло.
– Говорящий пес! У меня говорящий пес! И не зря его назвали Карабасом: аппетит у него такой же.
Последнее заставило Катю мучительно сморщиться: на сардельки нужны были деньги. Она бросила взгляд на спящую собаку. Впалые бока ритмично поднимались и опускались, и никакого намека на килограмм сарделек в недрах этого существа не наблюдалось. Что-нибудь придумаю, засыпая подумала девушка.
Через месяц Карабас расцвел и похорошел. Впалости на теле исчезли, бока приятно округлились, мосластые лапы стали еще внушительнее, шерсть пробилась на всех проплешинах и приобрела приятный серебристый оттенок. Тетя Соня, соседка по площадке, на глаз определила в Карабасе помесь овчарки и алабая, на что тот отреагировал уважительным взглядом в ее сторону и мысленным рыком в голове у Кати.
– Карабас! Еда! – но Катя уже привыкла к его попрошайничеству и лишь укоризненно подняла бровь в ответ.
С деньгами все тоже решилось само собой. Карабас мгновенно ухватил связь между демонстрацией своих способностей перед фотокамерой и походом в продуктовый магазин, поэтому нехватки финансов у них не наблюдалось. Он эстетично позировал на любом фоне, и фото с ним стали узнаваемы и востребованы в сети. Катина жизнь одномоментно наполнилась новыми заказами, новыми действиями и новым смыслом.
Внезапно она поняла, что впервые за долгие годы взрослой жизни она счастлива. Ей казалось, что серая будничная оболочка ее жизни наполнилась и заискрилась, превратившись в яркий надувной шар, рвущийся в небо. Она ощущала в себе горячую энергию, от которой хотелось бежать быстро-быстро и далеко-далеко, чтобы в груди жгло и рвало дыхание, мышцы ныли, а кровь кипела в каждой клетке. И она хватала в охапку Карабаса, тащила его на улицу и бежала сколько было сил, прислушиваясь к постукиванию собачьих когтей по асфальту. А потом они возвращались, и Карабас заискивающе заглядывал ей в глаза.
– Хорошая, – утыкался он лобастой головой ей в колени, и Катя зарывала пальцы в густой мех.
– Еда! – голос становился вкрадчивым и томным.
– Мерзавец! – хохотала в ответ Катя и доставала куриную грудку из холодильника.
Вечерами она обнимала лохматую одноухую башку Карабаса и прислушивалась к его мыслям. Они были простые и бесхитростные, как легкие перистые облака, тянущиеся по небу. Иногда возникали черно-белые образы, и веяло от них чистотой, прохладой и радостью.
– Катенька, да ты просто на глазах меняешься! Похорошела – слов нет! – заметила как-то тетя Соня при встрече. – Вот что с человеком общение делает. Одиночество еще никому на пользу не шло, особенно молодой красивой девушке! Тебе бы еще друга на двух ногах найти, – многозначительно закончила она и погрозила пальцем Карабасу. Тот молча показал ей верхний правый клык и подмигнул.
– Чертяка! – пробормотала тетя Соня и перекрестилась.
Но Катя совсем не думала о мужчинах. Человек стремится к отношениям от одиночества, а Катя не ощущала себя одинокой. Она не расставалась с Карабасом ни на минуту, и даже приучилась мысленно разговаривать с ним, используя его небогатый словарный запас. Ели они всегда вместе – Катя опускалась на пол и брала еду из тарелки прямо руками. Она слизывала с пальцев остатки пищи, шумно чавкала, рвала мясо зубами, и впервые в жизни еда приносила ей не только насыщение, но и наслаждение. Ночами они тоже не разлучались. Карабас не любил спать на диване: ему было жарко, и Катерина стелила на пол тонкий матрас, ложилась на бок и прижималась к теплому мохнатому телу. Карабас всегда долго ерзал, укладывая свою большую голову и длинные лапы, потом успокаивался, шумно вздыхал и засыпал. Ночью Кате снилось, как она мчится по бесконечному полю, грудью разрезая плотный воздух перед собой, а густая трава приятно холодит ступни. И она просыпалась от того, что ноги ее подергивались и тело вздрагивало.
В магазине она теперь покупала только мясо и мясные изделия. Овощи, фрукты и особенно хлеб вызывали у нее необъяснимое отвращение: ей казалось, что все это пахнет кислым и испорченным. Но при этом она вдруг с удовольствием стала есть творог, который всегда терпеть не могла. Весь ее новый рацион Карабас принял с одобрением, и по вечерам после съеденных сосисок, они вдвоем набрасывались на белую зернистую массу, тщательно, до крох подчищая миски. Белковый рацион и постоянные пробежки сделали фигуру Катерины тонкой и поджарой. Она ловила себя на мысли, что, пробежав десять километров, не ощущает усталости. Бег вызывал у нее почти физическое удовольствие, заставляя кровь бурлить пузырьками энергии. Даже после пробежки она не останавливалась, а прыгала и крутилась на месте, словно заведенная движением своего тела. Однажды у подъезда она снова наткнулась на соседа, погруженного в очередной релакс. Карабас крутился где-то в кустах, и заплывшие глазки Николая победно сверкнули, когда он увидел девушку одну. Преградив ей дорогу, он причмокнул и плотоядно улыбнулся.
– Ах, ты, сучка, смотри-ка, как жопу накачала! Прям вкусняшка, хоть кусай, – пробормотал он и попробовал ущипнуть Катерину за зад. Тут случилось такое, чего Катя от себя не ожидала. Она ловко увернулась, оскалилась, схватила Николая за руку и впилась в нее зубами. Треск прокусываемой кожи и вкус крови вызвали неведомый ей ранее трепет.
– Аааааааа! – заорал сосед и попытался выдернуть руку. Катя ощутила движение, но челюсти не разжала, отчего на руке мужчины вспухли полосы, наполненные кровью. От этого Николай заорал еще громче, закатил глаза и грохнулся в обморок.
– Чего он? – Катя обернулась. Карабас стоял рядом и внимательно разглядывал тело.
– Ничего. Плохой, – мысленно ответила ему девушка.
Карабас вечерами стал смотреть телевизор. Особенно ему нравились комедии. В самые смешные моменты, он ложился на пол, закрывал лапами нос и громко фыркал. Потом поворачивался к хозяйке, сидящей рядом, и толкал ее носом, призывая в соучастники веселья. Сардельки он обожал по-прежнему, но теперь требовал их вареными и порезанными на куски. Катя, наоборот, телевизор не смотрела, она почти все время спала. Возиться для себя с сардельками ей не хотелось, и она поглощала их сырыми. Быстро поев, она снова ложилась на матрас рядом с Карабасом, утыкаясь лицом в густой мех. Дни их стали тянуться долго и вяло, от прогулки до прогулки.
Тетя Соня, встретив как-то девушку с собакой в подъезде, окинула ее странным взглядом.
– Ты б, девка, лучше с людьми общалась, может тогда мыться чаще станешь. Совсем уже со своей собакой с ума сошла, – неодобрительно покачала она головой.
Дома Катерина долго смотрелась в зеркало, мучительно припоминая, когда в последний раз принимала душ. При мысли, что ей придется залезть в ванну и намочить голову, ее охватывал страх. В итоге, она судорожно плеснула воды в лицо и пригладила лохматые волосы. Ну и хватит, подумала она, и ей стало легче дышать. Карабас тут же подбежал, встал на задние лапы, упершись передними в комод, и тоже вгляделся в зеркало. Вероятно, увиденное ему понравилось – он негромко гавкнул и завилял хвостом.
Дни летели, наступила зима, и дороги затянуло белым настом. Утром температура опускалась до минус двадцати, и даже металлическая дверь в подъезд примораживалась, покрываясь молочной пленкой инея. Но Катерина холода почти не ощущала, напротив, одежда сковывала ее, заставляла потеть и страдать, и она выскакивала на улицу в легкой футболке и коротких шортах, с наслаждением ощущая мятный холодок мороза оголенной кожей. Они мчались с Карабасом привычным маршрутом, но теперь Карабас отставал, ложился на землю и тяжело дышал, высунув язык. И Кате приходилось бегать вокруг него, чтобы кипящая энергия не копилась внутри, причиняя почти физическое неудобство.
– Бегать! Бегать! – подталкивала его Катя мыслями.
– Я устал. Давай отдохнем, – Карабас клал голову на вытянутые лапы и закрывал глаза. Потом он медленно поднимался и неспешно трусил в сторону дома. Шерсть его снова потускнела и поредела, бока запали. Он стал припадать на передние лапы, и попеременно поджимал то одну, то другую. Аппетит тоже изменился – теперь он ел мало, только жадно выпивал всю воду из миски. Вечером он ложился мордой к лицу Кати, долго разглядывал ее и засыпал, обхватывая девушку передними лапами за шею. Во сне он постанывал, глаза его дергались под натянутыми веками, а зубы и розовые десны оголялись от негромкого рычания. Катя мгновенно просыпалась, чутко водя головой из стороны в сторону, но тут же успокаивалась, расслаблялась и снова засыпала. Сон ее стал легким и невесомым, с постоянными пробуждениями от любого звука. Карабас же спал глубоко и тяжело, и обрубок уха, раньше крутящийся даже во сне, теперь был вялым и неподвижным.
Однажды Катя проснулась от жуткого голода. Она тихо встала, чтобы не разбудить Карабаса, и пошла на кухню. Холодильник был пуст, и Катя вспомнила, что уже почти две недели не ходила в магазин. Она медленно опустилась на пол, растерянно осматриваясь. От мысли, что ей придется пойти за покупками, ее замутило. Сухой корм, вспомнила она, и бросилась к полкам. Там действительно стоял сухой корм Карабаса, который тот почти не ел. Катя щедро насыпала в тарелку спрессованные шарики и залила их водой. Шарики тут же набухли и раскисли. Катерина попробовала кусочек, осторожно подцепив его пальцем. Вкусно! Она принялась засовывать в рот коричневое месиво. Легкий шелест привлек ее внимание – на пороге стоял Карабас и с печальным пониманием смотрел как она ест.
– Еда! – она послала ему мысленный сигнал, но Карабас тяжело вздохнул и ушел обратно в комнату.
А потом Катя заболела. Все тело горело и чесалось так, что хотелось содрать кожу. Суставы выворачивало, мышцы ныли, в горле было сухо и горько. Мысли туманились, плавились, и от этого Кате казалось, что реальность вокруг тоже плавится и меняется. Где-то в далекой мутной глубине памяти мелькнуло слово «грипп», и Катя сделала попытку встать, чтобы добраться до аптечки. Но ноги не слушались, предательски дрожали и подгибались, а затем и вовсе разъехались, и она упала, больно стукнувшись коленками. Она то впадала в странное забытье, когда ей казалось, что она бежит по длинной каменистой дороге, то чувства возвращались, и ей хотелось пить так, что язык высыхал и вываливался изо рта. В один из таких моментов она очнулась и увидела рядом миску с водой. Ей хватило сил поднять голову и хлебнуть теплой стоялой воды. Карабас, с благодарностью подумала она, но силы тут же закончились и навалилось забытье.
Утром Катя открыла глаза. Неяркий свет узкой полоской едва проникал сквозь задернутые шторы. Тело затекло, и она с наслаждением потянулась, вытянув сначала ноги, а потом руки. Нещадно зачесалась спина, и Катя принялась ожесточенно тереть это место. Приятный запах еды погнал ее в кухню. Рассыпанный сухой корм лежал на полу, и она жадно принялась подбирать его. Зубы с хрустом дробили сухие кусочки, и рот наполнялся вязкой слюной. Она подобрала все и покрутилась вокруг себя, в надежде найти еще. Заслышав шум, Катя обернулась. В проеме кухни стояла обнаженная невысокая девушка. Черные длинные волосы спутанными прядями спадали на узкие плечи, круглые близко посаженные глаза и длинный нос, под которым прятались узкие бледные губы, придавали ей сходство с совенком. Небольшими почти детскими ручками она прикрывала маленькие торчащие груди. Катя разглядывала девушку, стараясь понять связь между ее появлением и своими желаниями. Еда! Мысль сформировалась в голове сама собой, и сразу стало понятно, что девушка появилась рядом, чтобы найти еду. Но девушка развернулась и скрылась в комнате. Катя побежала за ней. В какой-то момент у нее мелькнула мысль, что бегать стало проще и быстрее, чем раньше.
Девушка рассматривала вещи в шкафу. Она доставала одежду, прикидывала ее на себя и горестно вздыхала. Наконец, нашла подходящие спортивные брюки, футболку и стеганую куртку. В прихожей дело пошло быстрее – теплые Катины ботинки оказались ей впору.
– Пошли, – обернулась она к Кате, и та с готовностью последовала за девушкой. В голове ее не было сомнений и мыслей. Она хотела есть, и этого было достаточно, чтобы следовать за тем, кто мог найти еду.
Тетя Соня тяжело поднималась по лестнице, когда на встречу ей выскочила соседская собака.
– Вот ведь отродье! – проворчала тетя Соня и подняла голову, ожидая увидеть Катю, но вместо нее увидела незнакомку. Сова, чисто сова – тут же про себя определила тетя Соня. А собака забегала вокруг, запрыгала и стала лаять.
– Цыц, окаянный, чего разгавкался, – приструнила его женщина и с интересом окинула взглядом девушку. Вещи-то Катькины, снова определила она.
– Здравствуйте! Вы, наверно, тетя Соня? Мне Катя про вас рассказывала. Она срочно уехала, а меня просила Карабаса забрать на время. Я ее подруга. И ключи от квартиры вам оставить, – девушка протянула ключи.
– Ой, да конечно! – улыбнулась тетя Соня. – Вот и хорошо, что поехала. Ей отвлечься надо! А то с этим кобелем совсем с ума сошла!
Проверить надо квартирку-то, подумала она, может и не подруга вовсе, может стащила чего.
Девушка потянула собаку за загривок и легко побежала вниз по лестнице. Они вышли на улицу и долго шли в сторону старого моста, потом миновали покосившиеся дачные домики и, наконец, пришли к тому месту, где когда-то Катя встретила Карабаса. Девушка повернулась и присела на корточки. Круглые карие глаза уставились прямо на Катю.
– Послушай, ты должен остаться здесь и ждать. Наступит момент и появиться человек, который тебя услышит. Так всегда бывает, поверь. И ты пойдешь с ним. Пройдет время, и ты сможешь вернуть себя… Понимаешь?
Девушка резко встала и отвернулась. Большая лохматая собака с оторванным ухом вскочила и тревожно забегала кругами. Но тут вдалеке вспорхнула птица, и собака тут же отвлеклась, бросилась в сторону, с интересом обнюхивая примятую траву. Она убегала все дальше и дальше, ведомая чужими призывными запахами. Так она добежала до небольшого озера. Оно было покрыто льдом, и лишь у самого берега откуда-то из-под земли пробивался журчащий ручеек. Замерзшая гладь отражала безмятежное небо, и собака склонилась над поверхностью. Ледяная пленка показала ей крупную собачью голову с оторванным ухом.
– Карабас! – с удовлетворением подумала собака, сунула нос в ручей и принялась жадно лакать.

Ветеринар вселенского масштаба
Юрий Степанович аккуратно наложил еще два шва, промокнул соединенный нитками разрез на боку маленького толстого мопса и повернулся к медсестре.
– Валентина, я закончил. Повязка, корсет – все, как обычно. Утром возьмите у этого красавчика общий анализ крови и мочи.
Юркая черноглазая медсестра кивнула в ответ, быстро и профессионально накладывая на зашитую рану марлевые салфетки и крепя их пластырем. Также ловко она укутала мопса бинтами поперек тела и запаковала его в тканевый корсет.
– Все, малыш, спи, – она уложила спящего пса в клетку и потрепала за ухо. Мопс в ответ смачно всхрапнул.
– Валентина, вы сегодня необычайно молчаливы, – Юрий Степанович искоса посмотрел на медсестру.
Валентина опустила голову и вдруг расплакалась.
– Вася от меня ушел, – она повернулась спиной к Юрию Степановичу, и он увидел, как вздрагивают ее плечи.
– Как ушел? – растерялся Юрий Степанович. – Все же было хорошо? У вас же мальчики подрастают! Как он сыновей бросил?
– Да вот так! Говорит, что надоело все, устал постоянно вкалывать на вахте. Пожить ему, видишь ли, хочется для себя! – Валентина вытерла слезы салфеткой.
– Ерунда какая-то! – Юрий Степанович снял очки и нервно протер стекла. – У вас прекрасная семья! Он с ума сошел?
– Может он сошел с ума, а может мир сошел с ума, – грустно улыбнулась Валентина. – В газетах-то пишут, что мужики вообще жен убивают, если те им мешают. Мой, слава богу, до этого не дошел, – она собрала мусорные пакеты и вышла из кабинета.
Юрий Степанович все еще под впечатлением от новостей медленно переоделся и направился к выходу.
В этой клинике он проработал ветеринаром последние тридцать лет с самого ее открытия. Его знал почти весь город. Со многими хозяевами своих пациентов он сдружился за это время, деля с ними радость обретения новых питомцев и горечь ухода старых в мир иной. Он лечил кошек, собак, крыс, попугаев, кроликов, морских свинок, свиней, коз, обезьян, хамелеонов и даже варанов. Удивительно, какую только живность не заводили люди в квартире. И всем им требовался хороший надежный ветеринар. Контакты Юрия Степановича передавали из рук в руки, и он привык к ночным звонкам, когда дрожащий от страха голос умолял приехать прямо сейчас и обещал отдать все на свете, лишь бы помогли, спасли и сохранили! И в любое время дня и ночи Юрий Степанович приезжал и помогал, спасал, сохранял. И мир был правильным и справедливым: добро всегда возвращалось добром. Но в последние годы ему стало казаться, что в мире произошла какая-то неуловимая перемена. Словно в стакане с чистой водой на поверхности внезапно обнаруживается еле заметная флюоресцирующая пленка. Ее и не видно вовсе, если не приглядываться. Но она есть. И вода в стакане совсем уже не той чистоты…
Юрий Степанович подошел к стойке регистратуры и уже собирался пройти мимо, как услышал крик. Кричал высокий мужчина, стоявший прямо у окошка. За стойкой сидела молоденькая администратор с бледным испуганным лицом.
– Я трижды вам звонил, чтобы выяснить, где анализы моей собаки! Мне пришлось тащиться через весь город, чтобы забрать их у вас! Вы что, в прошлом веке живете? Почему мне их на почту не отправили?
Администратор сбивчиво объясняла, что анализы были отправлены и, возможно, возникла какая-то путаница с адресом почты, предлагала еще раз проверить данные, но чем больше она говорила, тем яростнее кричал на неё мужчина. В конце концов, он схватил вазу с цветами со стойки и швырнул ее в стену. Ваза с гулким звоном разлетелась на множество толстых кривых осколков, а администратор вскрикнула и сжалась, пытаясь спрятаться за столом. Мужчина еще что-то прошипел, резко развернулся и выскочил на улицу. Все это произошло так быстро, что Юрий Степанович слова не успел сказать.
– Что случилось? – выскочила на шум уборщица тетя Шура. – Ох, да что же это такое? – поразилась она, увидев темное пятно на стене и осколки разбитой вазы. В растекшейся луже лежали мёртвые переломанные хризантемы, весь день радующие глаз белоснежными махровыми бутонами. Администратор тихо заплакала, закрыв лицо ладошками.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/sayana-gebb/skazki-dlya-vzroslyh-70933828/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Замочная скважина Саяна Гэбб
Замочная скважина

Саяна Гэбб

Тип: электронная книга

Жанр: Юмористическая фантастика

Язык: на русском языке

Издательство: Автор

Дата публикации: 31.07.2024

Отзывы: Пока нет Добавить отзыв

О книге: Представьте, что реальность вокруг вас – лишь верхушка айсберга, скрывающая истинную подоплеку всего происходящего! Десять на первый взгляд обычных событий, которые заставили автора предположить, что у каждого из них возможно невероятное объяснение. Десять придуманных историй, основанных на реальных случаях. Узнайте сами, заглянув в «Замочную скважину»!

  • Добавить отзыв