Главная страница | Триллеры | Скрип на лестнице

Скрип на лестнице
Эва Бьёрг Айисдоттир
Скандинавский нуар
Место в Исландии, из которого все стремятся сбежать. Но куда неумолимо возвращаются, чтобы жить… Или умереть.
Эльма приезжает из Рейкьявика в прибрежный Акранес, ее родной исландский городок с гнетущей атмосферой, чтобы разобраться в своей жизни. Едва она устраивается на работу следователем, как ей приходится столкнуться с ужасным делом: в районе заброшенного маяка подростки находят труп женщины. Самоубийство или убийство? Вскоре выясняется, что покойную знали все… но мало кто хочет о ней говорить.
В ходе расследования Эльма и другие следователи раскрывают шокирующие секреты прошлого жертвы, отголоски которых, как выясняется, звучат и по сей день. Обнаруживается и ряд других давно скрываемых преступлений, которые потрясают весь город. Но жители молчат.
Страх накрывает изолированный городок, где все знают друг друга, но никто не знает друг о друге правды. Удастся ли полицейским разгадать тайну смерти женщины, являющуюся ключом к раскрытию мрачных секретов Акранеса?

Эва Бьёрг Айисдоттир
Скрип на лестнице

Серия «Скандинавский нуар»

Eva Bj?rg ?gisdоttir
MARRI? ? STIGANUM

Перевод с исландского Ольги Маркеловой

В книге присутствуют упоминания социальных сетей, относящихся к компании Meta, признанной в России экстремистской, и чья деятельность в России запрещена.


© 2018 Eva Bj?rg ?gisdоttir
© Маркелова О., перевод, 2024
© ООО «Издательство АСТ», 2024

Она видит его далеко не сразу – сперва только слышит. Когда он поднимается, ступеньки скрипят. Шаг за шагом, осторожно. Он старается ступать мягко, не хочет никого разбудить – пока что. Если бы по ступенькам ночью вот так же поднималась она, она дошла бы до конца лестницы бесшумно. А он так не может. Ему ступеньки не знакомы так же, как ей, он не знает, куда лучше ставить ногу.
Она снова крепко, до боли зажмуривает глаза. Дышит глубоко, ровно. Надеется, что он не услышит, как колотится ее сердце: так быстро оно бьется только у человека, который не спит. Не спит и при этом очень боится. Она помнит, как папа дал ей послушать свое сердце. Он побегал вверх-вниз по лестнице раз, наверное, сто, а потом позвал ее: «Слушай, – сказал он. – Слушай, как быстро сейчас бьется сердце. Это оттого, что, когда мы двигаемся, организму требуется больше кислорода, и сердце старается обеспечить его», – объяснил он. А она сейчас лежит неподвижно – и все же сердце у нее бьется сильнее, чем тогда у папы.
Он приближается к ней.
Звук, который издает последняя ступенька, знаком ей – точно так же как шорох ветра на крыше и скрип двери внизу, когда мама приходит домой. Под веками у нее возникают крошечные звездочки. Они кружатся перед ней – так непохоже на небесные звезды, которые движутся лишь изредка, да и то, если очень долго за ними наблюдать. Если повезет. А ей как раз не везет. Она вообще невезучая.
И вот она ощущает, как он встал над ней. Его дыхание – пыхтение, как у старика. До ее ноздрей долетает запах сигарет, и она понимает: стоит ей только поднять взгляд – и она увидит темно-серые глаза. Она машинально чуть-чуть натягивает одеяло, чтобы лучше спрятать лицо. Но сама она спрятаться не может. Вероятно, как раз это маленькое движение ее и выдало: он понял, что она не спит, а только притворяется. Как будто это важно.
Это вообще никогда не бывало важно.
* * *
Эльма не боялась. Но чувство было похожее: ладони вспотели, сердцебиение участилось. Также нельзя было сказать, что она нервничает. Нервничала она, когда ей надо было говорить на публике: тогда она краснела – и не только лицом (тогда красноту можно спрятать под слоем пудры), но и на груди и шее. Эти красные пятна были отчетливо видны.
Когда Эльма в десятом классе пошла на свидание с Видаром, она нервничала. Пятнадцатилетняя девчушка с пятнами на груди и слишком накрашенными глазами, которая украдкой выбралась вон из дому и надеялась, что родители не услышат, как за нею закрывается входная дверь. Она подождала его на углу улицы, и оттуда он забрал ее. Он сидел на заднем сиденье: сам был еще слишком молод, чтобы сидеть за рулем, – машину вел его друг. Они недолго ехали и едва успели перекинуться парой слов, как Видар прижался к ней и засунул свой язык ей в рот. Она раньше не целовалась, ей казалось, что этот язык большой и наглый, но она терпела. Друг вел себе машину, а они целовались – и она замечала, что он порой подглядывает за ними в зеркало заднего вида. Она позволила Видару щупать ее, но только в одежде, и притворилась, что ей нравится. Они тогда ехали по той же самой улице, по которой она ехала сейчас: в динамиках «Лайфхаус», в багажнике сабвуфер. «There’s nothing else to lose, there’s nothing else to find»[1 - Больше нечего терять, больше нечего обретать. (англ.) – Припев из песни американской группы «Lifehouse» «Hanging by a Moment» (2000).]. Вспомнив прошлое, она содрогнулась.
Перед родительским домом тротуар потрескался. Она припарковала машину и какое-то время смотрела на эти трещины, представляла, как они становятся все глубже, все шире, пока ее «Вольво» в конце концов не поглощают зыбучие пески. Эти трещины были там со времен ее детства. В ту пору они, конечно, были меньше, но ненамного. А в синем доме напротив жила Силья, и они с ней часто играли на тротуаре. В одной из их игр самая большая трещина была гигантским ущельем, полным раскаленной лавы и языков пламени, которые тянулись к ним.
Сейчас в синем доме – который был больше не синий, а белый – жила семья с двумя мальчиками. Оба были светловолосые, со стрижкой как у маленьких принцев Валиантов. А где живет Силья, она не знала. В последний раз она разговаривала с ней года четыре назад. Или больше.
Она вылезла из машины и зашагала по направлению к дому. Перед тем как открыть дверь, она бросила взгляд на трещины на асфальте. Сейчас, более двадцати лет спустя, кануть в них казалось не такой уж плохой мыслью.

Несколько недель спустя
Проснулась Эльма от ветра. Долго лежала, глядя в белый потолок своей квартиры, и слушала завывание за окном. Когда она наконец вылезла из кровати, время было уже не раннее, и она едва успела машинально накинуть одежду и выбежать вон из дому, прихватив с собой банан, покрытый коричневыми пятнами. Едва она вышла, резкий холодный ветер тотчас принялся щипать ей щеки. Она застегнула куртку, надела капюшон и поспешила вперед. Тротуар в темноте освещали уличные фонари, и после ночного мороза весь асфальт искрился. Скрип ее шагов отдавался эхом в тишине: в то поздненоябрьское субботнее утро прохожих на улице почти не было.
Всего несколько минут назад вышла она из тепла квартиры и уже дошла до светло-серого здания, в котором находилась полиция города Акранеса. Эльма взялась за холодную дверную ручку и постаралась дышать ровно. Зайдя внутрь, она оказалась у столика дежурной, за которым пожилая женщина разговаривала по телефону. Ее светлые волосы были растрепаны, а лицо загорелое, как будто дубленое. Она выставила вверх указательный палец с красным маникюром, тем самым веля Эльме подождать.
– Йоуи, родной, я ему передам. Я понимаю, что мириться с этим нельзя, но в полицию на такое не заявляют, это же бродячие коты, так что я бы посоветовала тебе позвонить в ветеринарные службы… Йоуи… – Женщина слегка отдалила трубку от уха и послала Эльме извиняющуюся улыбку. – Ну, родной, я ничем не могу помочь. В следующий раз окно закрывай, когда в магазин выходишь… Да, я понимаю, что эти марокканские ковры стоят сумасшедших денег… Ну, Йоуи, мы с тобой позже побеседуем. До свидания, родной. – Она положила трубку и выдохнула: – На Нижнем Мысу от этих бродячих кошек просто спасу нет! Тот мужичок вышел на пару минут в магазин, а окно оставил открытым, – и к нему залез какой-то котяра, напустил лужу и навалил кучу прямо на старый ковер в гостиной! Не повезло мужичку. – Женщина покачала головой. – Но довольно об этом… Тебе я чем могу служить, милая моя?
– Да, здравствуйте. – Эльма откашлялась и вспомнила, что зубы она сегодня не чистила. На языке у нее до сих пор ощущался вкус банана. – Меня зовут Эльма. У меня назначена встреча с Хёрдом.
– Да, я тебя знаю, – ответила женщина, встала и подала Эльме руку. – Меня зовут Гвюдлёйг, но можно называть сокращенно: Гюлла. И ради бога, проходи в помещение. Куртку снимать не надо. Здесь в вестибюле ужасно холодно, я уже которую неделю жду, пока нам починят батарею, но у нашей полиции на такую роскошь явно средств не хватает, – устало проговорила она. – Как поживают твои родители? Они, наверное, рады, что ты вернулась в родной дом. Таков уж наш Акранес: здесь лучше всего на свете, и многие возвращаются сюда, когда понимают, что в столице жить не слаще. – Эту тираду Гюлла выпалила единым духом, без пауз. Эльма терпеливо ждала, пока она закончит.
– Они хорошо живут, – ответила она, как только получила возможность вставить слово. При этом она пыталась вспомнить, не была ли знакома с Гюллой раньше. С тех пор как она пять недель назад переселилась в Акранес, она постоянно попадала в такие ситуации: совершенно незнакомые люди останавливали ее на улице и заговаривали с ней. Чаще всего оказывалось достаточным просто кивать и улыбаться.
– Ах, прости, я так много болтаю, но ничего, ты привыкнешь. Ты меня, конечно, не помнишь, а ведь мы были соседями по подъезду, когда ты была еще девчушкой шести лет. Я помню, какая ты была хорошенькая, когда в первый день пошла в школу – с таким большим портфелем на спине, – продолжила Гюлла и рассмеялась.
– Да… об этом я кое-что припоминаю – то есть о портфеле, – произнесла Эльма. Она смутно увидела перед внутренним взором эту желтую махину, которую прицепили ей на спину и которая составляла, наверное, четверть ее собственного тогдашнего веса.
– И вот ты вернулась, – улыбнулась Гюлла.
– А то как же! – сконфуженно ответила Эльма. Такого сердечного приема она не ожидала.
– Ну, наверное, я лучше провожу тебя прямо к Хёрду, он предупредил, что он тебя ждет. – ИГюлла жестом позвала Эльму за собой. Они прошли по застеленному линолеумом коридору и остановились у двери с маленькой металлической табличкой, на которой было выгравировано: «Хёрд Хёскульдссон».
– Насколько я знаю Хёрда, сейчас он нас не слышит, потому что нацепил наушники и слушает радио. Когда он работает – у него постоянно на ушах этот аппарат, прямо не знаю, как так можно. – Гюлла вздохнула, а затем громко постучала в дверь. Не дожидаясь ответа, она сама открыла.
За письменным столом сидел человек и сосредоточенно смотрел на экран компьютера перед собой. Наушники были как раз там, где и предполагала Гюлла. Заметив движение, тот человек поднял глаза и поспешил вынуть устройства из ушей.
– Здравствуй, Эльма, добро пожаловать, – сказал Хёрд с дружеской улыбкой на лице. Он встал и подал ей руку через стол, а потом предложил сесть. Ему было уже хорошо за пятьдесят, волосы тронуты сединой, и неприбранные седые пряди обрамляли его вытянутое лицо. Эльма заметила, что пальцы у него были изящные, а ногти ухоженные. Она представила себе, как он по вечерам сидит дома перед телевизором и орудует пилкой. Она непроизвольно спрятала свои собственные руки в коленях, чтобы не были видны обкусанные ногти.
– Стало быть, ты решила вернуться домой, в Акранес, нам всем на радость, – сказал он, глядя на нее, и откинулся на стуле, скрестив пальцы на груди.
– Ну, можно сказать и так, – ответила Эльма и выпрямила спину. Она вдруг почувствовала себя маленькой девочкой, которую вызвали к директору школы за какую-то провинность. Она ощутила, как щеки у нее запылали, и стала надеяться, что он этого не заметит. Хотя это было маловероятно: утром она не оставила себе времени на то, чтобы нанести макияж, и сейчас румянец ничто не скрывало.
– Я знаю, что в Рейкьявике ты работала в полиции в отделе расследований; у нас так удачно сложилось, что один сотрудник как раз собрался попробовать подняться по карьерной лестнице в столице, так что ты попадешь, так сказать, на его место. – Он наклонился вперед и подпер щеку рукой. – Должен признаться: когда мне позвонил твой отец, я удивился. Прости за любопытство – но что именно сподвигло тебя вернуться, после пяти лет в Рейкьявике?
– Ну, наверное, я просто по Акранесу соскучилась, – ответила Эльма, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно убедительнее. – Я уже давно подумывала вернуться, – добавила она. – У меня же здесь вся родня. А потом здесь продавалась квартира, которая мне понравилась, вот я и подумала: «Надо брать!» – Она улыбнулась, надеясь, что такой ответ устроит собеседника.
– Понимаю. – Хёрд спокойно кивнул, но потом продолжил: – Скорее всего, мы не сможем предложить тебе такие же условия или такой же темп, как в столице, но я тебе гарантирую: хотя Акранес на первый взгляд кажется тихим городком, у нас тут хлопот хватает. Под поверхностью здесь таится много чего, так что скучать тебе не придется. Заманчиво, да?
Эльма кивнула, не понимая, всерьез он говорит или нет. На ее собственный взгляд Акранес и был именно таким тихим городком, каким казался на первый взгляд.
– Как тебе наверняка известно, я начальник отдела расследований, а значит, работать ты будешь под моим руководством. Здесь дежурства суточные, одновременно дежурят четверо полицейских, и у каждого дежурства есть старший. А еще в Акранесе располагается центральный отдел расследований по всей Западной Исландии. У нас дежурства обычные, дневные, как ты привыкла в столице. Давай, я быстренько покажу тебе наши рабочие места? – Он встал, открыл дверь и пригласил Эльму с собой.
Здание полиции в Акранесе не отличалось от зданий полиции в Рейкьявике – только здесь все было более малого масштаба. Здесь господствовала такая же казенная обстановка, как и в других государственных учреждениях. Пол был застелен светло-коричневым линолеумом, на окнах были белые жалюзи и светлые шторы. В кабинетах красовалась мебель из светлой березы. Хёрд указал ей на четыре камеры в дальнем конце здания. «Одна из них сейчас занята: вчера кто-то очень бурно провел вечер, но я надеюсь, что этот бедолага сейчас проснется, и его можно будет отпустить домой», – сказал он, украдкой улыбаясь, поглаживая густую ухоженную щетину у себя на подбородке. Он распахнул пустующую камеру, похожую на камеры в столице: маленькую вытянутую каморку с односпальной койкой.
– Ничего интересного: они везде одинаковые, – сказал Хёрд.
Эльма кивнула. Она часто видела такие же камеры в Рейкьявике: серые стены да жесткие койки, на которых никому не хотелось ночевать больше одного раза. Она пошла за Хёрдом в коридор, где начинались кабинеты. У одной двери Хёрд остановился, открыл и велел ей войти. Она подчинилась и окинула кабинет взглядом. Стол был маловат, но там было место для компьютера и всех других необходимых ей вещей. У стола были запирающиеся ящики, а в его дальнем конце помещался цветочный горшок. К счастью, рос в нем какой-то кактус, не требующий особого ухода. Хотя она однажды умудрилась и кактус загубить.
– А вот это будет твоя камера, – пошутил Хёрд. – На днях Гюлла отсюда все убрала. Пьетюр, твой предшественник, оставил после себя целую кучу документов и всякого мусора, но, я думаю, к понедельнику все будет готово.
– Выглядит отлично. – Эльма улыбнулась Хёрду. Она подошла к окну и выглянула. От стекла веяло холодом, и по ее рукам забегали мурашки. Напротив здания полиции стояли жилые дома. Унылые, грустные. В детстве она играла в подвалах этих самых домов. Коридоры там были большие, пустынные, воздух в них спертый, и пахло резиной, потому что в подвале для велосипедов хранились автомобильные шины. Просто отменное место для детских игр.
– Ну, вот, собственно, и все, – сказал Хёрд, потирая руки. – А давай посмотрим, может, там уже и кофе сварили? Должна же ты выпить хотя бы одну чашечку кофе перед тем, как пойдешь домой.
Они вошли в кафетерий. За маленьким столиком сидел мужчина, который представился как полицейский Каури. Он сообщил, что другие дежурные все уехали на вызов: в многоквартирном доме на всю ночь до утра затянулось шумное застолье, к неудовольствию соседей.
– Ты еще почувствуешь, как же хорошо вырваться из столичной толчеи к нам, в глушь, – сказал он спустя некоторое время. Когда он улыбался, вокруг его темных глаз образовывались морщинки – лишь черные зрачки посверкивали. – Правда, теперь у нас тут больше не глушь, сейчас наш городок, что называется, переживает подъем. Дома продаются как горячие пирожки. Все хотят в Акранес – вот оно как! – Он громко рассмеялся.
– Во всяком случае, для меня это будет какое-то разнообразие, – ответила Эльма, не в силах удержаться от улыбки: когда этот человек смеялся, он был так похож на персонажа какого-нибудь мультфильма!
– Хорошо, что ты войдешь в наш коллектив. Сказать по правде, мы переживали, что Пьетюр уходит, он же в нашем полицейском управлении самый опытный. Но после десятков лет работы ему захотелось перемен: у него появилась жена в столице, а дети – те оба уже выросли и уехали. – Хёрд налил в две чашки кофе, и одну подал ей. – Ты пьешь с молоком или с сахаром? – спросил он, выставляя на стол фиолетовый молочный пакет.

Когда Эльма снова вышла на улицу, уже немного рассвело, но уличные фонари еще горели. Сейчас машин на улицах стало больше, ветер утих. Со времен ее детства Акранес изменился. Город разросся, жителей стало больше, – но все же она ощущала, что на самом деле все как прежде. Акранес оставался маленьким городком – всего примерно семь тысяч жителей, – и изо дня в день тебя встречали одни и те же лица. Когда-то эта мысль казалась ей невыносимой. Словно мир пытался удержать ее в заточении в крошечном пузырьке воздуха, когда вокруг столько всего другого. А сейчас впечатление от этой мысли было прямо противоположным. Эльма ничего не имела против того, чтобы снова влезть в пузырик и забыть про мир вокруг него.
Шла она медленно, понимая, что дома ей предстоит целая куча дел. Она все еще обустраивалась в квартире, во владение которой вступила только в прошлые выходные. Располагалась квартира в небольшом доме: восемь квартир на двух этажах. В детстве Эльмы на том месте не было домов. Там был большой луг и иногда лошади, которых Эльма угощала старым хлебом. А сейчас там был целый новый район: и многоквартирные дома, и частные, – и даже детский сад. Ее собственная квартира была на цокольном этаже, а перед ней – большая терраса. Подъездов было два: по четыре квартиры на подъезд, но Эльма толком не успела познакомиться ни с кем из соседей. Однако она знала, что в квартире напротив живет молодой парень, которого она пока не видела, а выше этажом живет Баурд – мужчина в летах, председатель домового комитета, и бездетные супруги средних лет: те дружелюбно кивали ей при встрече.
Вся неделя ушла на покраску стен, и сейчас большая часть мебели была расставлена по местам. Мебель и утварь происходили из разнообразных случайных мест. Много всякой всячины она нашла на барахолке: старый сундук с резным цветочным узором, торшер с пожелтевшим абажуром, четыре кухонных стула, которые она сейчас расставила у старого стола, происходившего из родительской гостиной. Ей показалось, что в квартире стало уютнее, но, когда в гости заглянула мать, ее выражение лица дало понять, что это отнюдь не так. «Но, Эльма, у тебя же тут все такое… цветастое, – сказала она, и в ее голосе слышались ноты обвинения. – А куда делась вся мебель из старой квартиры? Она же была такая красивая, изысканная».
Тогда Эльма пожала плечами и, притворяясь, что не видит выражения лица матери, небрежно бросила, что продала всю мебель, когда уезжала из столицы. «Надеюсь, тебе хотя бы заплатили за нее прилично», – ответила на это мать, а Эльма лишь улыбнулась: на самом деле это было далеко от истины. А окружение этих старых вещей ей нравилось. Это все были вещи или хорошо знакомые ей, или обладающие, в ее представлении, интересной «биографией».
– Здравствуйте, – сказал Баурд, тот мужчина в летах, живущий выше этажом. Эльма была настолько погружена в свои мысли, что не сразу заметила его. Он стоял перед домом и притаптывал ногой отставшую тротуарную плитку перед подъездом.
– Здравствуйте. – Эльма вежливо кивнула.
– Вы не забыли, что завтра вечером собрание? – произнес он, когда она проходила мимо него.
– Собрание? – Эльма развернулась и вопросительно посмотрела на него.
– Ну, общее собрание жильцов. Эти плитки надо привести в порядок, они тут все поотставали. Нам поступило предложение насчет работ, и мы будет голосовать по этому вопросу, – пророкотал он, хмуро посмотрев на нее. Взгляд у Баурда был колючий, и он всегда зорко следил за всеми жильцами со своего балкона. Родители рассказывали Эльме, что его жена несколько лет назад умерла после долгой болезни. На протяжении недели, которая минула с тех пор, как Эльма въехала в эту квартиру, Баурд при любой возможности сообщал ей сведения о всяческих правилах, знание которых требовалось от владельцев квартир. Не оставлять личные вещи на лестничной клетке, даже на пару часов. По очереди пылесосить и протирать пыль в подъезде каждые две недели. А имена жильцов на почтовых ящиках и возле домофона должны быть напечатаны строго определенным шрифтом определенного размера. На палисадник распространялись те же правила, что и на подъезд: в нем не должно было находиться ничего несогласованного. Так что требовалось специально обсудить, какие вазоны закупить, чтобы поставить перед обоими подъездами, а также какие цветы в них посадить.
– Да, точно. Я не забуду, – радостным тоном проговорила Эльма, а про себя выругалась. Это собрание совсем вылетело у нее из головы – она бы лучше потратила воскресный вечер на что-нибудь другое. Два дня назад Баурд постучался к ней в дверь и дал ей распечатанную повестку собрания, вместо того чтобы просто бросить ее в почтовый ящик: очевидно, он боялся, что там про нее забудут.
До переезда она много лет жила со своим парнем, Давидом, в Западном районе Рейкьявика. Их квартира располагалась в районе Мелар, на втором этаже трехэтажного дома, и была маленькой, но уютной. Ей очень не хватало высокой рябины за окном. Это дерево в окне было как картина в раме, которая в зависимости от времени года меняла цвет. Лето было насыщенно-зеленым, осень красно-оранжевой, а зима – бурой или белой. Она скучала по той квартире – а больше всего скучала по Давиду.
Она остановилась у дверей, достала телефон и набрала СМС. Затем стерла его и снова написала то же самое. Некоторое время постояла неподвижно, а потом набрала номер Давида. Она знала, что толку от этого не будет, но, не раздумывая долго, отправила сообщение и вошла в квартиру.
* * *
В тот субботний вечер в зале самого популярного в городе ресторана все места были заняты: ведь больше людям было почти некуда пойти. Магнея выпрямила спину и оглядела публику вокруг себя. Она знала, что сегодня выглядит особенно хорошо. Черная комбинация плотно облегала тело, и мало кто мог отвести глаза от ее декольте. Она встретила взгляд Бьяртни напротив – и этот взгляд давал понять, что сулит этот вечер. Хотя лучше уж сидеть за столом с Бьяртни один на один, чем рядом со свекром и свекровью.
Они отмечали: Бьяртни наконец примет руководство фирмой от отца. Он работал там с тех пор, как закончил учебу в политехническом колледже, и, хотя этой фирмой владела его родня, все свои должности он заслуживал только собственным трудом. Он вкалывал с утра до ночи, и по вечерам, и в выходные, и несколько лет фактически руководил фирмой наравне с отцом. А сейчас он наконец принимает руководство уже официально. У него удвоилась зарплата – но вместе с ней и ответственность. Впрочем, сегодня вечером он собрался отдохнуть.
Официант принес бутылку красного вина и налил в бокал Бьяртни крошечную каплю. После того как Бьяртни попробовал вино и оценил его, официант разлил вино по бокалам, а бутылку оставил на столе.
– Так выпьем за нашего Бьяртни, – Хендрик, его отец, поднял бокал, – и за его неутомимое усердие. Сейчас его послужной список пополнился должностью директора фирмы, и мы – его родители – несказанно гордимся им, как, впрочем, и всегда.
Они чокнулись бокалами и пригубили дорогое вино. Магнея старалась, чтобы глоток получился маленьким и за крашеные алые губы попало лишь несколько капель.
– Я бы нипочем не оказался там, где я нахожусь сейчас, если бы рядом со мной не находилась эта прекрасная женщина, – произнес Бьяртни, с не вполне четкой дикцией. Пока они ждали его родителей, он выпил виски и, как и всегда после крепких напитков, быстро захмелел. – Я даже сосчитать не могу, сколько раз поздно приходил домой, потому что задерживался на работе, и ни разу, ни одного-единственного разу моя милочка не пожаловалась, хотя у нее тоже хлопот много. – Он взглянул на жену мечтательными глазами, а она послала ему через стол воздушный поцелуй.
Хендрик с довольным видом посмотрел на Аусу, но она не улыбнулась в ответ и быстро отвела взгляд с выражением недовольства на лице. Магнея про себя вздохнула. Она уже оставила все попытки завоевать расположение свекрови, – да, впрочем, со временем и перестала к этому стремиться. Сначала, когда они с Бьяртни только начали жить вместе, она старалась получше познакомиться с нею. Она прилагала усилия, чтобы, когда свекор и свекровь приходили в гости, ее дом был безупречен, пекла пироги и всячески пыталась понравиться – но все впустую. От Аусы она получала лишь все то же недовольное выражение, говорившее о том, что пирог пересушен, в ванной кафель неярко блестит или пол плохо вымыт. Что бы она ни делала – все равно она была недостаточно хороша для Бьяртни.
– Как в школе, Магнея? Ребятишки не проказничают? – спросил Хендрик. Его отношение к Магнее было абсолютно не таким, как у его супруги: она была ему симпатична. Возможно, в этом крылась одна из причин, почему Ауса ее недолюбливала. Хендрик при каждой возможности прикасался к Магнее, приобнимал за плечи или талию, целовал в щеку. В отличие от своей субтильной супруги, он был крупным и славился в Акранесе своей беспардонностью в бизнесе. У него была очаровательная улыбка, которую унаследовал и Бьяртни, и мощный, слегка грубоватый голос. С годами его лицо стало грубым и красным от регулярных возлияний. Ивсе же Магнее он был приятнее, чем Ауса, так что она не противилась его заигрываниям, тем более что выглядели они весьма невинно.
– У меня они обычно ведут себя хорошо, – ответила Магнея и улыбнулась ему. Тут подошел официант, чтобы принять у них заказы.
Вечер протекал гладко: Бьяртни с Хендриком беседовали о работе и о футболе, Ауса сидела молча, погрузившись в свои мысли. Магнея время от времени посылала отцу с сыном улыбки, порой вставляла в их разговор словечко, но в основном сидела молча, как Ауса. Поэтому она очень обрадовалась, когда вечер подошел к концу и они вышли из ресторана. На улице под тонкое пальто прокрался прохладный ночной воздух. Она взяла Бьяртни под руку и прислонилась к нему.
Остаток вечера они провели вдвоем.
И лишь когда Бьяртни заснул рядом с ней – из глубин ее памяти всплыло лицо. Она так и видела перед собой эти темные глаза, которые встретили ее, пока она обводила взглядом ресторан. Иеще долго она лежала в ночи без сна и силилась отогнать воспоминания, которые вставали перед ней как живые, стоило ей только закрыть глаза.

Акранес 1989
Папа много дней не возвращался домой, она уже перестала и спрашивать о нем. Когда она спрашивала, маме это не нравилось. И она поняла, что он не вернется. Много дней она наблюдала, как приходят и уходят разные люди, разговаривают друг с другом. Но ей никто ничего не говорил. Они глядели на нее, гладили по голове, но избегали смотреть ей в глаза. Но судя по тому немногому, что она услышала, ей не составляло труда догадаться, что произошло. Она знала, что в тот день, когда папа ушел из дому, он вышел в море на своей лодке. Она слышала, как вокруг говорят о катастрофе и шторме. Шторме, забравшем папу.
В ту ночь, когда он пропал, она вскочила оттого, что ветер громыхал железными листами на крыше, словно пытаясь оторвать их. Ей снился папа: живехонький, улыбающийся, с капельками пота на лбу. В точности как когда-то летом, когда он пригласил ее покататься на лодке. Перед сном она думала о нем. Папа как-то сказал ей, что если вечером перед сном думать о чем-нибудь хорошем, то и сны будут хорошими. Поэтому она и думала о папе: ничего лучше она и представить не могла.
Прошло много дней, и люди перестали заходить. В конце концов остались лишь они вдвоем с мамой. И мама ничего ей не отвечала, сколько бы она ни расспрашивала. Она лишь говорила что-то невпопад, отмахивалась, велела пойти на улицу поиграть. Порой мама сидела, уставившись в окно на море, и очень много курила. Гораздо больше, чем раньше. Ей хотелось сказать маме что-нибудь приятное, например, что папа просто заблудился и непременно найдет дорогу домой. Но она не смела: боялась, что мама будет сердиться. Поэтому она молчала и вела себя как послушная девочка: уходила играть, когда ей велели, старалась говорить как можно меньше, а дома пыталась пореже попадаться маме на глаза, чтобы не огорчать ее.
А тем временем живот у мамы все увеличивался.
* * *
Собрание жильцов вечером накануне затянулось. И не из-за большого количества вопросов, требовавших обсуждения, а из-за того, что все болтали, вместо того чтобы говорить по делу. Голосование провели лишь под конец собрания, а уйти, пока оно не закончится, Эльма не могла. Согласовали, кто будет заниматься ремонтом, а это значило, что взносы на общедомовые расходы временно повышались на десять тысяч крон. Вообще-то Эльма хотела проголосовать против этого ремонта, но не посмела, потому что большинство проголосовало за. Очевидно, эти плитки надо было срочно укрепить. А ей не хотелось, чтобы ее жизнь в новом доме начиналась с того, что она противопоставила бы себя другим жильцам. К тому же ее голос все равно составлял абсолютное меньшинство и ни на что не влиял.
После собрания она решила лечь в постель и поспать – это было бы самым разумным. Но она побродила бесцельно из комнаты в комнату и решила лучше заняться покраской гостиной: ведь она с самого переезда так и не прикасалась к банкам с краской. Поэтому заснула она очень поздно – смертельно уставшая и с пятнами краски на руках.
И вот она сидит за своим новым письменным столом в новом кабинете, и глаза у нее слипаются.
Она наклонилась вперед и бездумно уставилась на экран перед собой. Ей вспомнилась эсэмэска, которую она послала Давиду. Она представила себе, как он открывает ее, слегка улыбается и пишет ответ. Но это были лишь мечты: она прекрасно знала, что отвечать он не станет. Она на миг закрыла глаза и ощутила, как ее дыхание участилось и стало более поверхностным. Снова это давящее чувство – как будто стены со всех сторон смыкаются вокруг нее. Она сосредоточилась на дыхании.
– Хм-хм!
Она открыла глаза. Перед ней стоял человек, он протягивал ей руку: «Сайвар». Эльма быстро очнулась и пожала его большую ладонь. Она была на удивление мягкой.
– Я вижу, тебе кабинет выделили, – улыбнулся ей Сайвар. Одет он был в джинсы темного цвета и футболку, из-под которой виднелись волосатые предплечья; от него исходил слабый запах одеколона. Волосы у него были темные, на подбородке густая щетина. Его массивные брови и грубые черты лица заставляли предполагать, что он живет в какой-нибудь пещере вместо дома.
– Да, отличный кабинет. Просто замечательный, – ответила она, убирая с лица светлую прядку.
– Ну как, тебе нравится у нас в глуши? – спросил Сайвар, по-прежнему улыбаясь. Наверное, он и был тем другим сотрудником отдела расследований, о котором упоминал Хёрд. Эльма знала, что он с двадцатилетнего возраста работал в полиции города Акранеса. Но она не помнила, чтобы видела его, когда сама раньше жила здесь – а ведь он от силы на пару лет старше нее. В Акранесе было всего две школы-десятилетки и один техникум. Из-за небольших размеров города все сверстники непременно должны были когда-нибудь встречать друг друга. По крайней мере, так считала Эльма.
– Да, очень. – Она старалась говорить бодрым голосом, но ей самой показалось, что ее ответ прозвучал как-то нелепо. Она надеялась, что кругов у нее под глазами не заметно – но реальность была далека от ее надежд. В ярком свете флюоресцентных ламп малейший симптом усталости был виден как на ладони.
– Я слышал, ты в столице в полиции работала. А почему ты решила вместо этого податься к нам? – спросил Сайвар.
– Я здесь выросла, так что… наверное, я просто по родным соскучилась, – ответила Эльма.
– Да, это самое важное, – согласился Сайвар. – Под старость понимаешь, что как раз родня главнее всего.
– Под старость? – не поняла Эльма. – Ну, не настолько ты старый.
– Наверное, нет, – согласился Сайвар. – Но мне уже за тридцать, лучшие годы еще впереди.
– Надеюсь, – ответила Эльма. Обычно она старалась не думать о возрасте. Она знала, что сама еще молода, но чувствовала, что подозрительно сильно замечает, как быстро летят годы. Часто вопрос о том, сколько ей лет, ставил ее в тупик. Поэтому чаще всего она просто называла свой год рождения. Как будто она была автомобилем такого-то года выпуска.
– И я надеюсь, – ответил Сайвар и ушел.
Вскоре он вновь заглянул в кабинет:
– На выходных к нам поступил вызов: соседи услышали, что из квартиры выше этажом доносятся женские крики и сильный шум. Когда мы прибыли, положение оказалось, мягко говоря, скверным. Там мужчина так сильно избил женщину, что и собственные кулаки разбил в кровь. А пострадавшая, тем не менее, не хотела писать на него заявление в полицию. Но я думаю, что на него все равно заявят. Даже при наличии справки о побоях и других доказательств, лучше, если она сама даст показания. Сейчас она выписалась из больницы, а я собрался поговорить с ней, но решил, что будет лучше, если со мной будет сотрудница женского пола. А если эта сотрудница вдобавок еще и психолог по образованию, то будет еще лучше, – лукаво улыбнулся он.
– Да я и училась-то там всего два года, – пролепетала Эльма, удивляясь, как он узнал про то, что до поступления в Школу полиции она училась на психолога. Она не помнила, чтобы сама кому-нибудь об этом говорила. Наверное, он читал ее резюме. – Я с тобой поеду, но не гарантирую, что от моего психологического образования будет прок.
– Да ладно. Я в тебя верю.

Сильный запах еды встретил их, когда они постучали в двери дома. Вскоре они услышали, как внутри кто-то ходит. По дороге Сайвар говорил, что женщина, к которой они едут, ночует у своей престарелой бабушки.
Вскоре дверь с жутким скрипом отворилась, и на пороге показалась маленькая сморщенная старушка с глубокими морщинами. Ее лицо было испещрено бурыми пятнами, а волосы были светло-седые и необычно густые и красивые для такого возраста. Они доходили до плеч и были забраны заколкой. Старушка вопросительно посмотрела на них.
– Мы разыскиваем Аусдис Сигюрдардоттир. Она здесь? – спросил Сайвар. Старушка развернулась и молча пригласила их за собой.
Кажется, этот дом почти не изменился с года постройки, то есть с семидесятых годов, догадалась Эльма. На полу было ковровое покрытие, стены отделаны темными деревянными панелями. В доме едой пахло еще сильнее.
– Этот придурок несчастный, – вдруг заговорила старуха, так торопливо, что Эльма вздрогнула. – Я бы этого гада в аду сгноила. А моя Диса меня и слушать не хочет. Ни в какую, нет-нет. Я ей тогда говорю: «Ну и уходи! Уходи из моего дома, раз слушать не желаешь!» – Старуха вдруг обернулась и схватила Эльму за руку. – А я сама слабохарактерная. Наверное, у нее это от меня. Я не могу ее выставить – не могу, и все. Может, ты с ней поговоришь, она там сидит, в своей старой комнате. – Она указала в направлении коридора и ушла, бормоча под нос что-то нечленораздельное.
Эльма и Сайвар так и остались стоять, пытаясь сообразить, на какую дверь указывала им старуха. Дверей в коридоре было целых четыре, и Эльма задумалась, зачем престарелой женщине такой большой дом, если живет она там одна. Наконец Сайвар легонько постучал в одну из дверей. Ответа не последовало, и он тихонько открыл ее.
Девушка, сидевшая на кровати, была гораздо моложе, чем представляла себе Эльма. Она держала на коленях компьютер и подняла от экрана глаза, когда они вошли. Ей было не больше двадцати пяти, на ней была синяя кофта-худи и белые пижамные штаны с розовым узором. Волосы были собраны в тонкий хвостик, а брови покрашены черным – гораздо темнее, чем русые волосы. Но прежде всего бросалось в глаза ее лицо со следами побоев: треснувшие губы, под глазами синяки, которые уже приобрели зеленоватый и бурый оттенок.
– Можно? – спросила Эльма, указывая на компьютерное кресло у изножья кровати. Они с Сайваром договорились, что вести беседу будет в основном она. После того, что с потерпевшей сделал мужчина, разговаривать с женщиной ей будет комфортнее. Когда девушка кивнула, Эльма села.
– Ты знаешь, кто я? – спросила она затем.
– Нет, откуда же мне знать?
– Я из полиции. Мы помогаем в расследовании жалобы на твоего парня.
– Да не собираюсь я на него жаловаться. Я это и в больнице говорила. – В ее голосе звучала решительность. Она приподнялась в кровати.
– Увы, это больше не зависит от твоего желания, – сказала Эльма. Она пыталась придерживаться дружелюбного тона, поэтому пояснила: – Когда вызывают полицию, то она имеет право дальше расследовать дело и при необходимости выдвигать обвинения.
– Но понимаешь, я на него заявлять не хочу… Томми, ну, он… ему самому было в жизни тяжело… Он не должен был так поступать, – взволнованно проговорила она.
– Я все понимаю, но для него это не оправдание. Нам самим многим было в жизни тяжело, но мы же не все из-за этого так себя ведем. – Эльма наклонилась вперед и заглянула Аусдис в глаза. – А он раньше так поступал?
– Нет, – быстро ответила та. И тихим голосом добавила: – Никогда меня не бил.
– Врач нашел у тебя следы старых побоев, которым был, наверное, месяц.
– Сама не знаю, откуда они. Я падаю часто, – сболтнула в ответ Аусдис.
Эльма испытующе посмотрела на нее. Ей не хотелось сильно давить на девушку: та была такая маленькая, такая беззащитная в своей кровати, в этой чересчур широкой одежде.
– Он почти на сорок лет старше тебя, это правда?
– Нет. Ему шестьдесят пять. А мне скоро будет двадцать девять, – ответила она.
– Ты бы нам очень помогла, если бы согласилась пройти с нами в полицейское управление, и мы могли бы поговорить об этом официально, – сказала Эльма. – Для тебя это была бы возможность изложить свое видение ситуации.
Аусдис помотала головой и погладила вышивку на одеяле рядом с собой. Эльма прочитала буквы: «А.Х.С.».
– Для женщин в такой ситуации, как у тебя, есть разные выходы, – продолжала Эльма. – У нас есть консультант, с которым ты можешь поговорить, а в Рейкьявике есть Центр помощи жертвам насилия. Они уже многим женщинам помогли… – Тут Аусдис подняла глаза и посмотрела на Эльму таким взглядом, который заставил ее замолчать посреди предложения.
– А что означает «Х»? – после короткой паузы поинтересовалась Эльма.
– «Харпа». Меня так зовут: Аусдис Харпа. Но мне это имя никогда не нравилось. У меня маму Харпой звали.
Эльма настроилась расспросить Аусдис о ее матери. Наверняка там случилось что-то, что послужило причиной, почему ей не нравится носить имя в честь нее – даже после ее смерти. И почему она, дожив почти до тридцати лет, живет то у бабушки, то у мужа, который обращается с ней вот так. Но Эльма, к сожалению, уже была научена опытом и тотчас увидела, что здесь она мало чем может помочь – по крайней мере, до тех пор, пока Аусдис не станет готова сама что-то сделать. Она только надеялась, что это не произойдет слишком поздно. Аусдис снова повернулась к компьютеру, ведя себя так, словно в комнате, кроме нее, никого нет. Эльма обреченно взглянула на Сайвара и встала. Больше сказать было нечего.
Уже в дверях Эльма обернулась:
– Ты к нему снова собираешься?
– Да, – ответила Аусдис, не отрываясь от экрана компьютера.
– Ну, тогда удачи. И не стесняйся, сразу звони, если… Если тебе потребуется, – сказала она, собираясь закрыть дверь.
– Вы не понимаете, – зло пробучала Аусдис ей вслед. Эльма остановилась в дверях и оглянулась. Аусдис немного помешкала, но затем тихо произнесла: – Я не могу на него заявить. Я беременна.
– Тем больше у тебя причин его избегать. – Эльма заглянула ей в глаза. Она говорила медленно, спокойно, с ударением на каждом слоге, в надежде, что слова дойдут до собеседницы. Но сама не очень-то в это верила.
В пятом часу Эльма не спеша вошла в кафетерий. За окном уже стемнело. Кофе в кофейнике был чуть теплым и, судя по вкусу, стоял там с самого утра. Она вылила содержимое чашки в раковину и начала открывать створки шкафа в поисках чая.
– Чай в ящике, – раздался голос сзади, и Эльма вздрогнула. С той девушкой она сегодня уже здоровалась, знала, что ее зовут Бегга и что она сотрудница полиции. Она выглядела гораздо моложе самой Эльмы, очевидно, ей не было еще тридцати, высокая, крупная, с русыми волосами до плеч. Ее нос с горбинкой украсил бы лицо любого короля. Эльма заметила, что на щеках у нее были ямочки, даже когда она не улыбалась.
– Прости, не хотела тебя пугать. – Бегга открыла ящик и показала на коробочку, где хранились чайные пакетики.
– Благодарю, – ответила Эльма. – А ты хочешь?
– Да, спасибо. Пожалуй, выпью чашечку с тобой за компанию. – Бегга уселась за маленький кухонный столик. Эльма подождала, пока электрочайник закипит, и разлила воду по двум чашкам. Из холодильника она достала пакет молока и поставила на стол вместе с сахаром.
– Ты мне вроде бы знакома. – Бегга медленно мешала в чашке и смотрела на Эльму испытующим взглядом. – Ты в Грюндской школе[2 - В Исландии общеобразовательные школы имеют не номера, а названия, произведенные от района города или местности, где располагаются. (Прим. пер.)] училась?
Эльма кивнула. Она училась в той школе, расположенной в южной части Акранеса.
– Кажется, я тебя помню. Когда я была в восьмом классе, ты явно была в десятом. Ты ведь в восемьдесят пятом году родилась?
– Верно, – ответила Эльма, отхлебывая дымящийся чай. Бегга оказалась старше, чем она посчитала вначале: они были почти ровесницы.
– Я тебя помню, – продолжила Бегга и улыбнулась так, что ямочки на щеках стали еще заметнее. – Я так обрадовалась, когда узнала, что у нас в полиции будет работать девушка. Как ты, наверное, заметила, мы тут в меньшинстве, здесь прямо-таки царство мужчин.
– Так и есть. Но мне среди этих мужчин хорошо, – сказала Эльма. – С большинством из них очень приятно иметь дело.
– С большинством – да. Во всяком случае, мне здесь нравится, – ответила Бегга. Она была одной из тех, кто, в сущности, не перестает улыбаться никогда. Даже если на самом деле не улыбается. Такие уж у них черты лица.
– А ты всегда здесь жила? – спросила Эльма.
– Да, всегда, – ответила Бегга. – Обожаю здесь жить. Люди отличные, на улицах движения почти никакого, до всего близко. Мне другого и не надо. А еще я верю, что мои друзья, которые переехали, вернутся обратно. Ведь большинство из тех, кто уезжает из Акранеса, возвращаются, – заверила она. – Как ты, например.
– Как я, например, – повторила Эльма, глядя в свою чашку.
– А почему ты решила вернуться? – спросила Бегга.
Эльма задумалась, сколько же раз ей приходилось отвечать на один и тот же вопрос, и собралась было снова воспроизвести в ответ свою привычную тираду – но замешкалась. Общество Бегги было приятным.
– Я по родным скучала. И когда машин мало, это тоже хорошо. Но… – Эльма замялась. – Я с парнем рассталась.
– Понимаю. – Бегга пододвинула к ней корзиночку с печеньем и сама взяла одну штуку. – И долго вы были вместе?
– Долго – девять лет.
– Ух ты, а мои отношения продержались только полгода, – ответила Бегга и рассмеялась переливчатым смехом. – Хотя сейчас я очень тесно общаюсь с одним красавчиком. Он такой весь волосатый и обожает спать у меня под бочком по вечерам.
– Собака? – попыталась угадать Эльма.
– Почти, – ухмыльнулась Бегга. – Кот.
Эльма улыбнулась. К Бегге она сразу почувствовала расположение. Той было все равно, что о ней думают другие, она была не как все, даже хотя не прилагала к этому особых усилий.
– А что у вас произошло?
– Когда?
– Ну, между тобой и этим, с которым вы были вместе девять лет? – хихикнула Бегга.
Эльма вздохнула. Не хотелось ей сейчас начинать думать о Давиде.
– Он изменился, – ответила она. – Или, не знаю, может, это я изменилась.
– Он изменил тебе? Этот, с которым я пробыла полгода, мне изменил. В смысле, не физически, но я обнаружила, что он ходит на сайты знакомств и сидит в «Тиндере». Я на него там наткнулась, когда это все листала.
Эльма посмотрела на нее:
– То есть ты и сама там сидела?
– Да, правда, с чисто научными целями. Весьма академического характера, – высокопарно проговорила она. – Попробуй сама. Это вообще гениально! Я в «Тиндере» уже на два свидания ходила.
– Ну, и как прошло?
– Во второй раз получилось, – если ты понимаешь, о чем я. – Бегга подмигнула. Эльма не смогла сдержать смех. – Хотя я ничего там и не ищу. Мне нравится быть свободной. Во всяком случае, в данный момент. К тому же мои душу и сердце уже забрал Малыш.
– Малыш?
– Ну да, мой котик, – расхохоталась Бегга. Эльма закатила глаза и улыбнулась. Бегга была совсем не такая, как все.

Когда Сайвар пришел домой, Тельма спала на диване. Ее волосы разметались по белой подушке, грудь под пледом мерно вздымалась. Ее учебники лежали на журнальном столике, а полуприкрытый ноутбук стоял рядом с ней.
Он осторожно закрыл за собой входную дверь. Его встретила собака, и он машинально почесал ее за ухом. В квартире воздух был спертый, пахло вчерашним ужином, который до сих пор стоял на плите. Он распахнул в кухне окно и стал тихонько протирать стол. Тельма собиралась провести этот день за подготовкой к экзаменам, которые должны были начаться в первых числах декабря. Наконец-то она пошла учиться, уволилась с алюминиевого завода в Грюндартаунги, где у нее был полный рабочий день, и устроилась на частичную занятость в магазинчик рядом с их домом. Работала она по вечерам и по выходным, так что сейчас они с ней нечасто виделись. Когда он был в отпуске, она в основном бывала на работе, и вместе они проводили только ночи.
Они уже прожили вместе семь лет. Познакомились они на танцах в сельской местности под Боргарнесом летом две тысячи девятого года. Его покорила красивая улыбка, карие глаза и, как ни странно, то, какая она была маленькая: всего сто шестьдесят сантиметров, самая малорослая среди подруг – в отличие от него, обычно возвышавшегося над всеми приятелями, со своими ста девяносто сантиметрами росту. Они часто шутили, что дополняют друг друга в буквальном смысле и поэтому вместе составляют совершенство.
Он открыл холодильник, вынул поддон яиц, бекон, срок годности у которого уже истекал, несколько побуревших шампиньонов и лук. Наши отношения уже давно не в порядке, – думал он, пока овощи шипели на сковородке. Может, все было не так уж и плохо: они никогда не ссорились – но особенно хорошего тоже ничего не было. Он уже давно сказал сам себе, что, видимо, чересчур многого ожидал. Через столько лет во всех отношениях должен наступать некий штиль: тишь да гладь. Было нехорошо в этом признаваться – но на самом деле ему было бы лучше, если б он возвращался в пустую квартиру. Чтобы на диване никто не лежал. Чтобы никто не будил его по ночам ворочаньем и громким храпом. Судя по всему, это означало, что их любви пришел конец. Если бы любовь еще была – разве он не желал бы больше всего на свете, чтобы он пришел – а она была дома, и улечься с ней на диван и с наслаждением обнять теплое тело?
А ему, наоборот, казалось, что она мешает. Она была вроде соседки, которая только занимает почем зря место. Не то, что бы они были врагами. Но он чувствовал, что и особой дружбы между ними не было. Они мало разговаривали, еще меньше – делали вместе, и ничего не ожидали. После того, как она пошла учиться и они стали проводить вместе еще меньше времени, он понял, что не скучает без нее. Вообще говоря, ему стало даже легче: он наконец получил возможность организовывать свою жизнь в точности как ему хотелось: не считаться с каким-то другим человеком, ни о ком не заботиться. Так что он не видел причины держаться за что-то несуществующее. Дружбы у них не было, любви не было. А что осталось? Прикосновения и все, что раньше было таким желанным, сейчас стало каким-то неприятным. Он был в той или иной степени уверен, что и она переживает то же самое, и кто из них первым заговорит об этом – только вопрос времени.
Он вздрогнул, ощутив у себя на бедре руку.
– Ну, как ты, милый? – спросила Тельма, наклонившись к нему.
– Отлично, – ответил он. Надо ли ему что-то говорить сейчас? Он ощущал, что слова уже готовы сорваться с его губ. Надо ли ему сказать что-нибудь именно сегодня? Он был уверен, что она даже обрадуется, если первый шаг сделает он. Он бы оказал ей этим услугу.
– А мне ты что-нибудь приготовил? – спросила она, усевшись за стол.
Он на нее не рассчитывал, но молча разделил свою яичницу пополам и положил вторую половину ей на тарелку.
– Ты, может, и не гений по части готовки, но это ты умеешь, – сказала она, улыбаясь. Улыбка, которая когда-то казалась ему красивой, теперь не производила прежнего эффекта. Тельма постарела, морщины вокруг глаз стали заметнее, кожа побледнела. Он задумался: а не начал ли он подозревать, что разлюбил ее, из-за того, что она уже не казалась ему такой красивой? Или ее красота исчезла, потому что ушла любовь? Разве не любовь делает все красивее?
Она ела яичницу, одновременно смотря в телефоне, и не подозревала о его раздумьях. Не успел он сказать слова, как она подняла глаза:
– Когда закончатся экзамены, я поеду на дачу, – сообщила она, продолжая двигать большим пальцем по экрану. – Поездку организует студенческое общество.
– Да, хорошо.
Она подняла глаза от телефона и стала смотреть на него, словно ждала, что он еще что-то скажет.
– Пойду Бирту выведу, – сказал он, притворяясь, что не замечает испытующего взгляда, сопровождавшего его до дверей. Наверное, слова застряли у нее в глотке. Прежде чем она успела хоть что-то сказать, он поспешил на улицу, на свежий воздух.

Акранес 1989
Ребенок родился в мае. Погода в тот день была хорошая: светло и на небе ни облачка. Ночью накануне шел дождь, поэтому воздух был влажный, и всюду был разлит аромат листвы; он щекотал ей ноздри, когда она вышла в сад. Морские волны мерно колыхались, а вдали она видела горы за заливом. А еще она видела, как время от времени из-под воды выглядывают шхеры. Она была одета в светлые джинсы и желтую футболку с изображением радуги. Волосы были небрежно забраны в хвостик, но вьющиеся локоны выбивались из-под резинки, так что она постоянно приглаживала волосы, падающие на лицо.
Была суббота, и они проснулись рано, позавтракали тостами с вареньем и послушали радио. Погода была такая хорошая, что они стали обсуждать, не отправиться ли им на берег: погулять вдоль моря, пособирать ракушки. Они нашли пустую коробочку из-под мороженого, чтобы взять с собой. Пока она ждала маму, она уселась на качели. Мама развешивала белье после стирки, а сама она тянула пальцы ног к небесам. Они беседовали. Мама улыбнулась ей, вешая на веревку белую простынь – как вдруг схватилась за живот и согнулась. Она перестала качаться на качелях, не в силах оторвать глаз от мамы.
–?Все в порядке. Просто чуть-чуть больно, – сказала мама, пытаясь улыбаться. Но когда она встала, боль началась снова, так что она села прямо на сырую траву.
–?Мама? – взволнованно спросила она и приблизилась к ней.
–?Беги с соседке Солле и попроси ее прийти! – Она глубоко дышала, на лице была гримаса. По лбу катились градины пота. – Поторопись!
Ее не надо было долго упрашивать: она со всех ног помчалась через улицу к дому Соллы. Она постучалась, но не стала ждать, пока ей ответят, и открыла двери сама.
–?Эй! Солла! – громко позвала она. Ей послышался голос из радио, а затем в дверях кухни показалась человеческая фигура.
–?Что стряслось? – спросила Солла, удивленно смотря на нее.
–?Ребенок… – запыхавшись, проговорила она. – Уже рождается.

Через несколько дней мама вернулась домой с маленьким свертком в голубом одеяльце. Он был самым красивым, что ей доводилось видеть. Черноволосый, с большими щеками, такими невероятно мягкими. Она осторожно гладила крохотные пальчики, удивляясь, как что-то может быть настолько миниатюрным. Но самым лучшим был все-таки запах. Братик пах молоком и еще чем-то сладким, что она не могла назвать. Идаже маленькие беленькие прыщики, возникавшие на щеках, была такими крошечными и тонкими, что гладить их указательным пальцем было одно наслаждение. Его должны были назвать Артнар, совсем как папу.
Но красивый братик прожил в их доме у моря всего две недели. В один прекрасный день он так и не проснулся, как бы мама ни старалась его разбудить.

Единственными звуками в доме были тиканье часов в гостиной и стук вязальных спиц, которые беспрестанно бились друг о друга и делали светлые ровные петли. Маленькая кофточка была почти готова. Закончив убирать последние концы, Ауса положила кофточку на диван и разгладила. Нитки были из шерсти альпаки и шелка, и кофта получилась мягкой как пух и легкой как перышко. Она попробовала подобрать несколько видов пуговиц и остановила свой выбор на белых блестящих, которые хорошо сочетались со светлыми нитками. Она пришьет их, как только выстирает кофточку. Положив ее в стиральную машину, она включила электрочайник. Она набрала заварки в ситечко, залила горячей водой и добавила немного сахара и молока. Затем села за кухонный стол. Перед ней лежала нетронутая воскресная газета. Но она не стала листать ее, а обхватила горячую чашку обеими руками и задумчиво стала смотреть в окно.
От вязания руки так замерзли! Она всегда так туго оборачивала нитку вокруг указательного пальца, что, когда она наконец отложила спицы, он был совсем холодный, и кровь в нем не текла. Но вязание было ее хобби, а замерзшие пальцы – не такая уж высокая цена за радость при виде того, как нитки превращаются в красивые вещи. Красивые вещи, которые стопками оседают в шкафу. Хендрик обычно фыркал по поводу того, какая она расточительная. Ведь нитки дорого стоят, особенно самые лучшие, эти вот мягкие, с шелком. Но она продолжала, несмотря на ворчание Хендрика. Не то чтобы они не могли себе этого позволить. Она всегда была экономной и разумно распоряжалась финансами: так ее учили, так она была воспитана. А сейчас денег у них было много. Больше, чем необходимо, – и она не знала, что с ними всеми делать. Порой ее посещала мысль распродать или раздарить всю эту одежду, чтобы ей кто-нибудь пользовался – но что-то удерживало ее.
Она выглянула во двор, где между деревьев скакали дрозды. Порой время как будто останавливалось. После того как она уволилась с работы, дни стали такими длинными – просто бесконечными.
Ауса услышала, как открылась и закрылась входная дверь. Хендрик вошел в кухню, не поздоровавшись. Он все еще работал, и Ауса сомневалась, что он вообще когда-нибудь перестанет, хотя с тех пор как у него появилась смена в лице Бьяртни, он решил сократить объем своей собственной работы. А когда он не работал, то играл в гольф – а она никогда гольфом не интересовалась.
– Что тебя тревожит? – Хендрик уселся за стол с газетой и, разговаривая, не поднимал глаз.
Ауса не ответила, а продолжила смотреть в окно. Дрозды сейчас расшумелись: пронзительно голосили с деревьев. Все громче и громче.
Хендрик тряхнул головой и фыркнул, как бы сообщая ей, что неважно, как она себя чувствует, какое у нее мнение.
Не говоря ни слова, она так сильно грохнула своей чашкой об стол, что чай расплескался. Затем она встала и быстрым шагом прошла в спальню. Она притворилась, что не замечает изумления на лице Хендрика. Она села на кровать и сосредоточилась на том, чтобы дышать спокойно. Она не привыкла настолько терять самоконтроль, она вообще была по натуре спокойной. Ее мало что тревожило. С детства в сельской местности на востоке страны – и до тех пор, когда она выросла во взрослую женщину и стала работать на рыборазделочном комбинате в Акранесе. В юности она переехала в столицу и поступила в Школу домохозяек, как и многие сельские девушки. Жила в общежитии и обнаружила, что городская жизнь может предложить много такого, чего нет в деревне. В городе были люди, работа и развлечения. Там были и магазины, и учебные заведения, и улицы, которые почти никогда не пустели. Фонари, горящие по ночам, и корабли в порту. В Акранес она переехала, когда познакомилась с Хендриком. Он работал на небольшом судне, которое однажды августовским вечером выгружало улов в рейкьявикском порту, и экипаж отправился в город. Тут ему повстречалась Ауса с подругами из Школы домохозяек: они столкнулись, когда он входил в двери увеселительного заведения.
Ауса говорила, что с первой секунды поняла, что нашла свою вторую половину. Того, с кем согласилась бы прожить всю жизнь. Мужчину с большой буквы. Он был темноволосым, высоким, и подруги бросали на нее завистливые взгляды. И немудрено: она никогда не считалась особенно красивой – волосы с рыжиной и лицо, на котором каждое лето густо высыпали веснушки.
После она убедилась: он увидел, что она нежная и робкая. Что перед ним девушка, которая не будет заявлять о себе во весь голос. Она смущенно улыбалась, скрестив руки на животе. Она накрывала для них обоих на стол, а когда они выходили на улицу, никогда не шла впереди него. Она гладила его рубашки, не дожидаясь, пока ее попросят, а он никогда не благодарил ее за это. Когда они с Хендриком только познакомились, он сказал, что его очаровала именно ее застенчивость. Он терпеть не мог бойких женщин, называл их наглыми. А вот она была в его вкусе: молчала, позволяя говорить другим. Была покорна, спокойна и добра. Такая девушка обещала стать хорошей матерью.
Она тотчас утерла слёзы, как только они навернулись на глаза. Что на нее нашло? Почему она вдруг вспылила? И это она – которая все эти годы мирилась с чем угодно. И она была матерью Бьяртни. Все эти годы Бьяртни не был плохим сыном – отнюдь. Хотя он был похож на отца, в его облике отсутствовала эта жесткость. Хотя ему было уже за сорок, в нем все еще сидело что-то мальчишеское. Когда он улыбался – вокруг становилось светлее, а когда она видела его с мальчишками, которых он тренировал по футболу, у нее внутри что-то обрывалось.
Она знала, что ему хочется иметь ребёнка. Сам он об этом, правда, не упоминал, – что было совершенно естественно, – но она все равно знала. Ведь она была его матерью и понимала его лучше, чем кто-либо. А помехой этому была она. Она была слишком занята собой, чтобы рожать детей. И из-за нее их род прервется на ее сыне. Она не была уверена, что может это стерпеть – но что она вообще могла здесь поделать?
Она задернула занавески, переоделась в ночную рубашку и натянула на себя одеяло, хотя до вечера было еще далеко. Такую бурю эмоций у нее вызвала вовсе не бездетность Бьяртни. Нет, это было из-за одной гостьи, приходившей к ней утром. Происшедшее настолько взбудоражило ее, что сейчас она почувствовала, что нужно прилечь. Она была уже старовата для того, чтобы бередить старые раны. Ей в жизни много приходилось терпеть. А сейчас ей хотелось просто спать. Заснуть и не просыпаться.
* * *
Шкаф был битком набит одеждой. Старые платья и пальто теснились на вешалках, а под ними была гора обуви и сумочек. Эльма не думала, что когда-нибудь снова будет пользоваться чем-нибудь из всего этого.
– Я до сих пор как-то не оправилась от того, что мне пришлось это пережить, – сказала ее мама, Адальхейдюр, и уперла руки в бедра. Ее очки сидели на самом кончике носа, а одета она была в широкую синюю блузку. Она была малорослой, изящной, слегка коренастой, со светлыми короткими волосами. Эльме казалось, что она не меняется.
Они стояли в ее старой комнате и смотрели на битком набитый шкаф, в последние годы служивший своеобразной кладовкой. Предстоящее им дело казалось безнадежным.
– А все-таки хорошо, что ты все это сберегла. Например, вот это я могу надевать на Рождество. – Эльма подняла красное платье из блестящей материи с фестонами на рукавах. – И вот этот, конечно, к нему бы прекрасно подошел, – добавила она, взяв светло-коричневый бархатный жакет.
– Ах, ты в этом жакете была такая красивая! – произнесла Адальхейдюр с ностальгическими нотками в голосе и взяла у нее жакет. – Примерь его для меня.
– Мама, я его надевала на конфирмацию, – рассмеялась Эльма. – Сейчас я в него вряд ли влезу.
– Но ты в последние недели сильно похудела, – сказала Адальхейдюр в обвинительном тоне. Эльма закатила глаза, но ничего не ответила. Она знала, что так оно и есть. Сама она не решалась встать на весы, но чувствовала, что одежда стала на ней висеть.
– Ну, давай примерь! – решительно продолжала мама, суя ей жакет. – Постой-ка, я сейчас найду к нему брюки. – Она повернулась к шкафу и принялась выкидывать одежду на пол до тех пор, пока с торжествующим видом не извлекла широкие светло-коричневые брюки.
– Я так и знала, что они где-то здесь. Ну-ка, надень-ка!
– Ни за что! – ответила Эльма. – И вообще, как тебе пришло в голову нарядить меня в такое? Четырнадцатилетняя девчонка – и вдруг коричневый брючный костюм? Почему я не могла просто одеться в розовое платье?
– Эльмочка, да ты же сама так захотела. Разве не помнишь?
– Да быть того не может, чтобы я такое надела по собственной воле!
– Вы, подружки, все были такие. К тебе на конфирмацию пришли Силья и Кристин, и обе были в таких костюмах. У меня где-то и фотография есть. Погоди, я ее сейчас найду.
– Нет, мама, ради бога, не стоит.
– Вот, а выглядели вы шикарно. Я так считаю, – сказала Адальхейдюр, стряхивая с жакета невидимые пылинки. – А ты что-нибудь слышала про Силью и Кристин?
– Нет, ничего.
– Надо бы тебе с ними пообщаться. Они до сих пор живут в нашем городе. Не сбежали, как ты, – произнесла Адальхейдюр несерьезным тоном, а Эльма понимала, что мама никогда не любила Рейкьявик. Ей казалось, там движение на улицах слишком сильное, народу слишком много, и ехать до него слишком далеко. Хотя с тех пор, как под Квальфьёрдом прорыли тоннель, поездка стала занимать всего полчаса. Но для ее родителей, привыкших к поездкам длиной не более пяти минут, это все равно было долго.
– Я с ними уже много лет не общалась. Вот было бы странно, если б я сейчас с бухты-барахты им позвонила, просто потому что вернулась в родной город.
– Да ничего странного. Люди же звонят старым друзьям. Кто знает, может, они сейчас думают о том же самом.
– Что-то я сомневаюсь, что о том же самом.
– Ну, а сбежала-то ты. В столицу уехала. Они же пытались поддерживать связь, разве нет? А ты не удосуживалась им перезванивать?
Эльма пожала плечами. Она старалась как можно меньше думать о Силье и Кристин. Все годы в средней школе они были – не разлей вода, но потом все изменилось, и Эльма знала, что отнюдь не по ее вине.
– Нет, почему, вполне удосуживалась, – ответила она и улыбнулась матери. Она села на кровать и начала складывать одежду, которую Адальхейдюр набросала на пол в поисках брюк.
– Эльмочка, ведь никогда же не поздно. – Адальхейдюр легонько погладила ее по плечу. – А сейчас я хочу, чтобы ты без разговоров надела этот костюм. Я его для тебя за такую цену купила, – а ты надела всего один разочек, так что давай порадуй меня!
Через несколько минут Эльма в светло-коричневом бархатном костюме стояла перед зеркалом. Штанины и рукава были ей коротки, застегнуть жакет ей удалось с трудом, а ширинку на брюках не удалось вовсе.
– Ты же совсем не изменилась, – сказала Адальхейдюр, пытаясь сдерживаться, но по ее губам бродила улыбка. Эльма недоверчиво посмотрела на нее, а потом обе прыснули.
– Что тут происходит? – В дверном проеме показался Йоун, отец Эльмы. Он с удивлением взглянул на мать и дочь, утиравших слезы. – Вы для новой работы одежду примеряете? – спросил он и посмотрел на Эльму. Когда ни мать, ни дочь не ответили, он помотал головой и пробормотал: – Прелестно, прелестно, – и направился в гостиную, где стоял телевизор: там он вскоре уснет в кресле со сборником судоку на животе.
– Ну, мы с этим никогда не закончим, если не начнем, – сказала Адальхейдюр, отдышавшись. – Но приятно видеть, как ты смеешься, – прибавила она и добрым взглядом посмотрела на дочь. – Мне этого так не хватало, когда тебя не было!
Через час с небольшим Эльма стояла в комнате одна, перебрав большую часть одежды. Одна куча на полу предназначалась в Красный Крест, другая принадлежала ее сестре Дагни, которая была на три года старше. Почему-то и ее одежда оказалась в этом шкафу.
Она улеглась на кровать и укрылась покрывалом. Со времен ее отъезда комната почти не изменилась. Там была все та же мебель. На полках красовались ее старые книги, а также всякие вещицы, которые ставила туда мать, когда не находила для них места в гостиной. Статуэтки, старые картины – а на письменном столе стоял домашний компьютер.
Странное чувство – вновь вернуться сюда. После всех этих лет в Рейкьявике она как будто возвратилась на начальный уровень. Все же она не сердилась – уже нет. Сердилась она всего несколько дней. А сейчас ей было просто обидно. И одиноко. Она была ужасно одинока. Привыкнет ли она вообще к одиночеству?
Ей вспомнились Силья и Кристин, подруги детства. Она представила себе все те годы, когда они играли вместе – и как все это прекратилось. Как они отвернулись от нее. Конечно, это произошло не из-за нее. Не именно из-за нее. Она просто была самой собой. А изменились они, а не она. Просто Эльма всегда умела за себя постоять. Может, в глубине души она и робела или боялась, – но этого никто не видел. Никто не догадывался, каково ей. Может, так было, потому что много лет ее игнорировала собственная сестра: девочка то и дело стучалась в двери ее комнаты, но безрезультатно. Эльма научилась стоять за себя. Она научилась быть жесткой, притворяться, будто ей все равно. Она виртуозно научилась изводить старшую сестру. Если она не хочет общаться с Эльмой по-хорошему – пусть почувствует, что Эльма все равно будет рядом, нравится ей это или нет.
То же самое было и в школе. Ребенком она всегда была самой смелой и заходила дальше всех. Она выбегала на дорогу перед полицейскими машинами, а потом убегала и пряталась, – чем вызывала у других ребят неописуемое восхищение. Она отважно звонила или стучала в чужие двери, а потом убегала – и не боялась, что ее поймают. Поэтому с Эльмой было весело. И Силья с Кристин это знали. Когда они достигли подросткового возраста, Эльма всегда хотела быть не такой, как все. Ей казалось, что она никуда не подходит, поэтому она изо всех сил старалась никуда не подходить. Она носила такую одежду, которую никто другой не смел носить. Она коротко стриглась, разговаривала с теми, с кем никто не желал разговаривать. Больше всего она не хотела оказаться похожей на сестру: носить обтягивающую одежду, только чтобы очаровать каких-то там мальчиков, красить губы и ногти в розовый цвет – обо всем этом не могло быть и речи. Нет, она никогда такой не будет!
А потом пошли сплетни. Она не знала, кто первый начал рассказывать про нее всякие истории, но знала, что слышали их все. Сплетни были всякие: от таких нелепых, что это было почти смешно, до таких гадких, что она даже пересказать была не в силах. Но объединяло их одно: все они, от начала до конца, были выдумкой. Кристин и Силья знали это, и Эльма тоже знала – и все же как будто что-то изменилось. Они как будто отдалились от нее по собственной воле, словно им стало неудобно находиться с ней рядом.
Порой она думала: почему я? Отчего именно она стала мишенью для сплетников? Чем она это заслужила? Это все из-за того, что она другая, что она не пожелала вести себя в точности как все? Разумеется, она никому не показывала, что принимает это все близко к сердцу. Она просто смеялась или кривила губы. На поверхности все выглядело, будто ее это не трогает, но дома она плакала в подушку и проклинала этих людей, эту школу и этот город. Вот поэтому она не собиралась возвращаться.
Она беззвучно застонала и заворочалась в постели. Она все-таки вернулась. И вот уже с неделю как устроилась на работу. Сейчас был субботний вечер, и, как и во многие другие вечера прежде, она лежала в кровати и ждала, когда мамин голос возвестит, что ужин готов. Время как-то продолжало течь.
Она перевернулась на бок и ощутила, как веки тяжелеют. В самом запахе кровати было что-то убаюкивающее – и в звуках дома. В голосах родителей, шуме в трубах при открытии крана, скрипе паркета.
В новой квартире спалось плохо. У нее с трудом получалось заснуть, а среди ночи она без причины вскакивала. Но будили ее не соседи. В округе было совсем тихо-тихо, и, может, как раз в этом крылась причина. В этой тишине. Рядом с ней не слышалось ничьего дыхания. Никто не ворочался по ночам.
После того как она переехала в новый дом, начал заявлять о себе старый страх темноты. В те разы, когда она просыпалась, ей сильно хотелось в туалет, но по дороге туда она не могла отделаться от ощущения, что за ней кто-то следит. Кто-то, стоящий в глубине коридора впереди, во мраке, куда не доходили лучи фонарей с улицы. Ей приходилось изо всех сил сдерживаться, чтобы не удрать обратно в комнату и не натянуть одеяло на голову.
И напоминать себе, что она уже не маленькая.
Напоминать себе, что по-настоящему страшное и злое – не в темном углу, а в самом человеке.
* * *
Магнея получила сообщение – только не прочитала. Она увидела, кто отправитель, и тотчас поняла, что там может быть написано. Поэтому она удалила его, не взглянув на него второй раз. Она не знала, которое это уже по счету сообщение. Они приходили на ее электронную почту уже несколько недель кряду. И в них всегда было одно и то же. Одна и та же мольба. Сперва тон был дружелюбный, даже чересчур вежливый. И она начала вспоминать – но ей не хотелось воскрешать эти воспоминания. А сейчас тон писем изменился, в них стало сквозить отчаяние. И приказ. Она не встречалась с ней с тех пор, как они обе были детьми – маленькими девочками. Поэтому, когда она увидела ее в ресторане, ей стало не по себе. Да и что они могли бы сказать друг другу?
Она не понимала, какой смысл в том, чтобы вспоминать это. Прошлое уже прошло, его не изменишь. Она хорошо устроилась: была счастлива в браке, жила в красивом доме, регулярно ездила в увеселительные поездки за границу. Просто для того, чтобы насладиться жизнью – потому что могла себе позволить. У нее не было потребности менять что бы то ни было, чтобы обрести какой-то душевный покой – в нем она как раз не нуждалась.
Она также знала, что может потерять Бьяртни, а об этом она и помыслить не могла. Поэтому она удаляла сообщения, не отвечала и надеялась, что отправитель в конце концов оставит ее в покое.
Она остановилась у фонарного столба, и ее пес поднял лапку. Затем она побежала дальше. Ей нужно было зайти в магазин и купить кое-что для десерта к сегодняшнему ужину. Жаркое взял на себя Бьяртни – это было его коронное блюдо. На ужин к ним собирались зайти Гильви, друг детства Бьяртни, со своей женой Дривой. Они годами регулярно приглашали руг друга на ужин по очереди. Правда, раньше таких приглашений было больше, а потом у Гильви и Дривы родились близнецы, и сейчас им исполнилось пять лет.
Купив в магазине все нужное, она направилась домой. Усталость после бега посылала по всему телу приятные сигналы. Никогда она так хорошо себя не чувствовала, как после хорошей пробежки. Часы показывали, что она почти целый час бежала на хорошей скорости. Рядом с ней плелся песик, усталый на вид, видимо, такой же довольный, как и она, что получил сегодня свою порцию движения.
Когда она вошла, Бьяртни стоял в кухонном уголке с сосредоточенным видом и вырезал в картофелинах узкие отверстия. Сырое говяжье жаркое стояло на столе, посыпанное приправами, готовое отправиться в духовку.
– Все отлично, милая, – сказал он и поцеловал ее в щеку. Бьяртни был таким высоким, что для того, чтобы поцеловать его, ей приходилось вставать на цыпочки. Это она в нем любила. Это делало его таким мужественным. Таким властным.
– Как побегала? – спросил он, не подымая глаз.
– Прекрасно. Мы обежали круг вокруг города, мимо лесопосадок, а потом спустились к Иннесвег. С Лаунгасанда вид такой потрясающий, и погода для бега прекрасная. Жаль, что тебя с нами не было. – Она налила в стакан воды из-под крана, залпом выпила. А затем прислонилась к тумбе:
– Я могу чем-нибудь помочь?
– Нет, я только вот это в духовку засуну. – Бьяртни посыпал картошку приправами и поставил в духовку. – А теперь я сделаю вот что, – и он повернулся к ней, обхватил ее ноги, поднял и посадил на стол.
– Ничего себе! – рассмеялась она и с радостью приняла глубокий поцелуй, и не стала возражать, когда он стащил штаны.
После она долго стояла в душе. Все было почти готово, так что спешить ей было некуда. Домработница приходила на днях, так что все сверкало чистотой. На самом деле она сама не понимала, зачем ей эта домработница, ведь они жили в этом доме только вдвоем, и там редко бывало грязно. Там не было детей, которые что-то проливали и за которыми надо было наводить порядок. Но Бьяртни требовал, чтобы каждую неделю приходила домработница. Так он привык с детства: хотел, чтобы в доме раз в неделю мыли полы, и считал, что Магнее не стоит самой этим заниматься. И она ему не возражала – она вообще не возражала. Он сам решал, на что ему тратить свои деньги, – а ведь больше всех в доме зарабатывал он, а не она с ее учительской зарплатой.
Магнея снова вспомнила то письмо по электронной почте. А ведь она была так довольна жизнью, совершенно удовлетворена всем, что имела. Почему та, что писала ей письма, не могла просто понять это и оставить ее в покое? Она почувствовала, как в ее душе накапливается раздражение, и сделала несколько глубоких вдохов. Да какая разница! В конце концов та сдастся, уйдет и заживет своей жизнью. От этого ей же будет лучше.
Когда она шагнула из душа, ей удалось отогнать все неприятные мысли. Пробежка и Бьяртни возымели тот эффект, что она была необычайно расслаблена, и поэтому ей легко удалось настроиться на нужную волну. Причесываясь и наводя макияж, она напевала под музыку, которую включил Бьяртни. После этого она надела белую шифоновую рубашку, черные брюки и туфли на шпильках. Она раскачивалась в такт музыке, накрывая на стол и зажигая свечи.
Вскоре в дверь позвонили.
– Я им открою, – крикнула Магнея Бьяртни и посмотрелась в зеркало, прежде чем выйти в прихожую. Она с улыбкой распахнула дверь, готовая показать себя гостям с лучшей стороны. Но когда она увидела, кто стоит на пороге, улыбка сбежала с ее лица. На нее смотрели темно-карие тревожные глаза.
– Ты не ответила ни на одно мое сообщение, – сказала та женщина, коротко улыбнувшись. – Ты знаешь, что нам с тобой надо поговорить. – Тон был упрямым, словно она решила непременно добиться своего.
Магнея стояла остолбенев и смотрела на нее, надеясь, что Бьяртни не скоро выйдет в прихожую. Ей не хотелось объяснять ему, откуда она ее знает. Надо отделаться от нее, пока он не подошел, а она понимала, что та не уйдет, пока не добьется своего.
– Ну, ладно, – сказала Магнея. – Я с тобой встречусь. Мы с тобой можем поговорить. Только попозже, сейчас я не могу. А попозже сегодня же вечером я с тобой поговорю, но только если сейчас ты уйдешь. – Мимо проехала машина, и Магнея собралась закрыть дверь. Ей не хотелось, чтобы гости застали ее в тот момент, когда она стояла вместе с этой женщиной.
– Где мы можем встретиться? – спросила та, кутаясь в свое черное пальто.
– Я позвоню, – ответила она резко.
– Но у тебя нет моего номера. Ты его запишешь? – Ее отчаяние было настолько осязаемым, что Магнее стало почти жаль ее.
– У маяка, – прошептала Магнея. – Встретимся у маяка.
– У маяка, – согласилась та женщина и ушла. Она по-прежнему куталась в свое пальто, когда села в машину и уехала.
– Это мама приходила? – крикнул Бьяртни из ванной.
– Нет, это… какие-то дети банки собирали, – ответила Магнея, стараясь, чтобы ее голос звучал естественно. – Чтобы денег заработать на футбол. – Мало что в эти дни было способно вывести ее из равновесия, и этот визит не должен был быть исключением.

Акранес 1989
Она не могла точно сказать, когда это началось. Это происходило так медленно. Бывает, оглядываешься назад – и вдруг понимаешь, что все уже совсем не такое, как раньше. Так это ощущала Элисабет. Она помнила времена до того, как все ухудшилось. Когда папа был жив, а она не боялась. Но это воспоминание было далеким как смутный сон.
Если б ей нужно было назвать конкретное место или час, то, очевидно, это был день, когда умер маленький братик. Она хорошо помнила этот день. Мамин крик, сбежавшийся на него народ – те же люди, которые приходили, когда папа не вернулся. Все бегали; голоса тихие, а глаза мокры от слез. Запомнила она и маленькое тельце, неподвижно лежащее на большой кровати.
Но может, она чего-то не поняла. Может, все началось в тот день, когда папа не вернулся. Элисабет была не уверена, да, впрочем, это было и не важно. Все изменилось, потому что изменилась мама.
Сперва она решила, что мама заболела. Это было, когда мама днем не вставала с постели и спала. И днем спала, и ночью спала. Элисабет не знала, что ей делать, и сперва пыталась стучаться к маме и спрашивать: что будет на обед? Какую одежду ей надеть? Можно ли пойти на улицу поиграть? Но, не дождавшись ответов, она перестала стучаться. Когда она проголодалась, а обеда не было, она просто пошла к соседке Солле.
А потом, в один прекрасный день, мама встала с постели. Элисабет сидела на полу, играя со своими куклами, и наблюдала, как мама надевает красивую одежду, причесывается и красит губы красной помадой. У нее было хорошее настроение, она покачивалась в такт музыке, подмигивала дочери. Если бы Элисабет знала, что это только начало того, что будет потом, она бы не улыбнулась в ответ. После того, как мама уложила ее в кровать и прошептала: «спи», на нижнем этаже хлопнула входная дверь. Она долго-долго лежала совсем тихо и прислушивалась. Мама ушла? Она вынырнула из-под одеяла, на цыпочках прокралась вниз по лестнице, заглянула в каждую комнату и в конце концов встала посреди гостиной и стала звать маму. Сначала тихонько, а потом все громче и громче. Но никто не отвечал: она была одна.
Это произошло до того, как она поняла, что иногда в одиночестве быть лучше. И сейчас она желала, чтобы ее только оставили одну.

– Как здесь воняет отвратительно! – Артна спрятала нос в большой шарф, которым была укутана ее шея.
– Ничего, привыкнешь. Выкури сигаретку, и не будешь чувствовать вони. – Рейнир улыбнулся и протянул ей сигарету. Артна замешкалась. Она ведь никогда не курила. Только разочек попробовала, когда подруга стащила сигареты у своей бабушки, которая курила как паровоз. Они с подругой пошли на берег моря, но зажечь сигарету получилось плохо. В конце концов им удалось всосать немножко дыма, что привело к сильным приступам кашля. После этого они решили, что это невкусно, и пообещали друг другу никогда не начинать курить.
Артна согласилась и взяла сигарету. Рейнир зажег, и она раскуривала до тех пор, пока та не стала нормально гореть. Вскоре вся машина наполнилась дымом. Артна старалась втягивать дым в легкие, не кашляя, а потом протянула сигарету Рейниру.
Рейнир открыл окно, сделал музыку погромче и откинулся на сиденье. Артна с восторгом смотрела, как он втягивает дым с закрытыми глазами и вживается в ритмичную мелодию. Обычно она такую музыку не слушала. Ей больше всего нравилась Тэйлор Свифт, но в этом она ни за что бы ему не призналась. Рейнир был просто крут. У нее в животе был трепет; это было так непохоже на нее – приехать сюда с парнем, с которым она была едва знакома. Родители-то думают, что она у Хавдис дома, смотрит кино, и понятия не имеют, что она здесь с Рейниром. Который на три года ее старше и в которого все девчонки были влюблены чуть ли не с первого класса. Когда он поступил в политехнический колледж, он стал еще более крутым. Ведь он не обращал на них внимания – впрочем, как и раньше. Потому, когда он «постучался» к ней в «Друзья» в Фейсбуке, ее сердце сильно забилось. Она затрепетала от напряжения и тотчас позвонила Хавдис, чтобы рассказать ей эту новость. Хавдис порадовалась за нее, но в то же время Артна слышала в ее голосе нотки зависти. Ведь Хавдис всегда была влюблена в Рейнира больше всех.
– Поднимешься со мной на маяк? – Рейнир выкинул окурок в окно и вышел из машины прежде, чем Артна успела ответить. Она поспешила за ним.
Было всего восемь часов вечера – а темнота уже кромешная. В последние дни шли дожди и были сильные ветра. Поэтому нынешний вечер показался Артне необыкновенно тихим, ветер улегся, и шум прибоя почти убаюкивал. На землю падали редкие капли дождя, воздух пах морской солью.
Рейнир ждал ее там, где заканчивалась бетонная площадка у маяка, а дальше шли каменные утесы. Старый маяк стоял чуть поодаль от нового, и чтобы попасть к нему, надо было пройти немного по взморью вдоль этих утесов.
– Держись за меня. Тут скользко, – велел он. Артна послушалась и робко взяла его за предплечье, и так они пошли вместе к старому маяку на Сюдюрфлёс.
Артна часто ходила туда с отцом. Он увлекался фотографией, и это увлечение передалось Артне. Она получала удовольствие от поездок на природу и съемок и уже наловчилась хорошо фотографировать. Правда, собственного фотоаппарата у нее пока не было, ведь такая вещь ей не по карману. Этим летом она ездила на работу для школьников, и ее зарплата лежала нетронутой на банковской книжке и ждала, пока накопится достаточно, чтобы купить фотоаппарат мечты. А пока она пользовалась отцовским фотоаппаратом. Как часто отец и дочь спешили на улицу, когда на небесах танцевало северное сияние, чтобы запечатлеть эту красоту на пленке! Тогда выбор часто падал на старый маяк, ведь он очень фотогеничен на фоне моря и северных сияний. Это был первый бетонный маяк у берегов Исландии, тысяча девятьсот восемнадцатого года постройки, – так говорил отец. Этот маяк даже вызвал интерес за рубежом и был выбран в качестве одного из самых красивых в мире. Она собиралась рассказать все это Рейниру, но тут ей пришлось думать совсем о другом: она оступилась на мокрых камнях.
– Я же сказал: тут скользко! – Рейнир подхватил ее и красиво улыбнулся своей улыбкой. Артна покраснела и сосредоточилась на том, чтобы смотреть под ноги, пока они не дойдут до маяка.
Стальные двери маяка, как и всегда, не были заперты. Как только они вошли, Рейнир повернул ее к себе и прижал к стене. Артна содрогнулась, но ничего не сказала. Его руки двигались по ее телу вверх-вниз. Он часто дышал ей на ухо, одной рукой хватая за грудь.
– Ты девственница? – шептал он ей.
Арнта кивнула, не зная, как отвечать на такие откровенные вопросы. Рейнира, судя по всему, такой ответ устроил, и он поцеловал ее в губы. Одной рукой он опирался на стену над Артной, гладя ее все ниже, и поцелуй становился все влажнее и наглее. Артна не успевала выдохнуть и не понимала, приятно ей или нет.
Конечно, на поцелуй она надеялась. Но в ее представлении он был романтический, ласковый. Она представляла себе, что поцелуем завершился бы вечер, когда она соберется выйти из машины. А до этого они обсудили бы все на свете. А потом он подвез бы ее домой (но конечно же остановил бы машину, не доезжая до ее дома), и она открыла бы дверцу и сказала что-нибудь вроде: «Спасибо, что прокатил меня», – а он поймал бы ее руку и сказал: «Давай завтра снова так же?» – А она ответила бы: «Ну, возможно…» – просто чтобы подразнить его. Тогда он даже сказал бы: «Можно один поцелуй на прощание?» И она представляла себе, как она сперва поколебалась бы, но потом согласилась, наклонилась бы к нему, и их губы встретились бы. Медленно, тихо. Красиво, осторожно. А в конце даже можно было бы чуть-чуть с языком. Затем она закончила бы целоваться и вышла из машины, ничего больше не говоря. Перед мысленным взором она видела, как он откидывается на спинку сиденья с закрытыми глазами, грезя о ней, – точь-в-точь, как он делал, слушая музыку.
Но нет, этот поцелуй был вовсе не таким, как в мечтах! Вместо этого она стояла, неприятным образом прижатая к холодной стене, а он шарил у нее под одеждой и засовывал язык ей в рот, так что ей трудно было дышать. Ей было холодно, она промокла, запах был противный.
– Ты это слышал? – спросила вдруг она. Ей показалось, будто на верху маяка она услышала крик, но она не была уверена. Скорее всего, ей просто почудилось – однако она улучила момент и отодвинулась от Рейнира.
– Что?
– По-моему, наверху кто-то есть. – Артна посмотрела на уводящую вверх лестницу. Она знала, что иногда по вечерам сюда приезжают ребята, но они не видели у маяка машин и поэтому были убеждены, что они здесь одни.
– А я ничего не слышал, – ответил Рейнир и собрался продолжить поцелуй в губы.
– Нет, я точно что-то слышала! – Артна поспешила опустить лицо, чтобы избежать еще одной атаки языка. У нее уже челюсть устала. Не успел Рейнир продолжить, как она вывернулась из-под него и без лишних проволочек взмыла вверх по лестнице. Ступеньки загремели. По этому маяку было заметно, что он – излюбленное место городской молодежи. Там повсюду валялись банки из-под кока-колы и окурки. На стенах и на покрашенной в зеленый лестнице краска облупилась.
Добежав до верха, она оперлась на перила. Там никого не было. Все же она была уверена: какой-то звук она слышала. Луна озаряла бледным светом волны прибоя, бившегося об утесы. Артна поплотнее закуталась в пальто и посмотрела на морской простор.
– Ну, я же говорил: нет здесь никого! – сказал Рейнир, неторопливо поднявшийся по лестнице вслед за ней.
– Ой, а это что такое? – Она прищурила глаза и указала в сторону утесов, выступающих в море.
– В смысле – «что такое»? Я ничего не вижу. – Рейнир тоже посмотрел в сторону утесов.
– Как будто лохматое. – Артна поежилась. – Как ты думаешь, это может быть животное? Надо пойти и посмотреть!
– Не буду я ни за что трогать какую-нибудь дохлую кошку! – Рейнир нахмурился, но Артну это не остановило, она сбежала вниз по лестнице, а потом осторожно пошла вдоль утесов по направлению к тому месту, где, по ее расчетам, лежало животное. Может, спасти бедного зверька еще не поздно? Она ведь видела движение? Но, может быть, это прибой шевелил шерсть. Она была не уверена. Темноту на дворе освещала только луна, а в воздухе стояла холодная морось, забиравшаяся под тонкое пальто.
Пробравшись вдоль утесов, Артна остановилась и посмотрела на воду чуть ниже. Она слышала где-то в отдалении, как Рейнир зовет ее, но его слова тонули в бурлении волн вокруг.
То, что она увидела, было не шерстью животного, а длинными женскими волосами, которые тихо покачивались в такт волнам.
* * *
Адальхейдюр склонилась над рулем и не отрываясь смотрела на дорогу перед собой. Их постоянно обгоняли другие машины, но она не обращала на них внимания и продолжала ехать по шоссе с той же скоростью.
– Мама, ты знаешь, здесь ограничение скорости – девяносто километров в час. – Эльма вздохнула, когда их обогнала еще одна машина, и водитель послал им злой взгляд. – А если ехать слишком медленно, это тоже создает опасность, – прибавила она, но, увидев, каким сосредоточенным было лицо матери, не смогла сдержать улыбку.
– Девяносто – хорошая скорость при наилучших условиях, Эльмочка, – спокойно, но твердо ответила Адальхейдюр. – А дождь и шквальный ветер наилучшими условиями не считаются. Если ты работаешь в полиции, уж могла бы знать.
Эльма промолчала и стала смотреть в окно. Мама была права: над Исландией проходил циклон, и порывы ураганного ветра то и дело били по машине, и это заставляло маму ехать еще медленнее. Гололедица, покрывавшая улицу с утра, исчезла, и огромные тяжелые дождевые капли щелкали по лобовому стеклу.
Эльма проснулась рано, хотя вчера пришла домой поздно. Она удивилась, когда во второй половине дня позвонила Бегга и пригласила ее к себе посмотреть «Тиндер», словно это абсолютно естественный способ провести субботний вечер. Она не успела придумать отговорку, так что пришлось соглашаться. Может, в том сыграло свою роль и красное вино, которое они пили в тот вечер – но она уже давно так не смеялась. Она нечетко помнила, как заползла в свою постель поздно вечером. Когда она проснулась, сердце у нее билось часто, голова была тяжелой, а в животе ходили волны. Она не привыкла так пить, а когда она села на краешек кровати, то вспомнила причину. Стакан холодной газировки, кажется, временно успокоил бурю в животе. Она приняла две таблетки болеутоляющего, легла в ванну, и после ей стало чуть лучше.
Утро было красивым. Воздух холодный – и полный штиль. Она решила прогуляться по городу. Дошла до самого западного района, где заглянула в булочную «У Калли» и купила пончик и сэндвич, которые запила шоколадным молоком. Вообще та булочная называлась «Хлебобулочные и пирожные изделия», но в Акранесе все знали ее как «булочную Калли». Там продавались пончики, жареные в масле, которые готовились тут же, и божественный «Длинный Йоун» – сдобный хлеб, наполненный ванильным пудингом, с карамелью сверху. Эльме казалось, что в Рейкьявике она никогда не ела такой хорошей выпечки.
Утро было раннее, еще не рассвело. Пончики она смолотила по дороге домой, пока шла по пристани и читала названия мелких суденышек, тихо покачивавшихся в спокойном море. Затем она пошла мимо пляжа Лаунгасанда, где в то утро был сильный прилив. Когда она проходила там, выглянуло солнце, и песок красиво засверкал в его лучах. Если Акранес и мог гордиться каким-нибудь местом, то как раз этим пляжем. Белый песок, в хорошую погоду превращавшийся в пляж для купания, на котором нежились горожане, а дети бродили по мелководью.
Она проходила мимо Грюндской школы, когда позвонила мама и велела ей быть готовой за десять минут: они едут в Рейкьявик на шоппинг. Эльма, у которой в эту минуту не было особого желания ездить по магазинам, с неохотой подчинилась. Ветер начал крепчать, из туч, стремительно заволокших небо, посыпались мелкие капли. В целом мама была абсолютно права: ей действительно были нужны разные вещи, но в основном мелочи: посуда, столовые приборы. Она устала есть с одноразовых картонных тарелок, и ей было необходимо обустроиться получше.
– Давай начнем с того, что поедим. На голодный желудок по магазинам не побегаешь, – бодро предложила Адальхейдюр, пока они ехали в столицу. – Там открыли такой шикарный ресторан, действительно очень хороший. Там даже можно к еде заказать бокал вина.
– Это последнее, о чем сейчас могу думать, – сказала Эльма, но не смогла сдержать улыбки. Сегодня утром мама была необыкновенно бодра: подпевала песне по радио и время от времени посматривала на Эльму.
– Это вы вчера так хорошо посидели? – насмешливо спросила она.
Эльма пожала плечами:
– Нормально посидели!
– Ну, хорошо, что ты веселишься.
Эльма не ответила. Мысль о том, что она будет покупать новую мебель, как-то ошеломляла ее – словно она начинала новую страницу жизни. Не так уж давно они с Давидом почти каждые выходные ездили покупать что-нибудь красивое в квартиру, принадлежавшую им обоим. Всего несколько лет назад. Времена, когда ее дом был в Акранесе, минули так давно. Она переехала в столицу, когда ей было лет двадцать, и жаждала крепко встать на ноги и никогда не возвращаться назад. Ее никогда не прельщала жизнь в маленьком городке. Ее манило многообразие, которое предлагал Рейкьявик. Возможность познакомиться с новыми людьми, начать с чистого листа. А потом она встретила Давида, и жизнь стала хороша. Во всяком случае, на время. А сейчас она вернулась назад и едет покупать мебель в свое новое жилище. Или старое – в зависимости от того, как посмотреть.
– Что это ты такая задумчивая, – покосилась на нее мама.
– Ну, думаю, и все, – ответила Эльма.
– Говорят, это полезно. В смысле, думать.
– Да, попробуй как-нибудь, – усмехнулась Эльма. – Хотя я ведь еще и устала. Я ночью плохо спала.
– А как у тебя на работе? – спросила Адальхейдюр. Каждый день она задавала одни и те же вопросы. И всегда Эльме было почти нечего рассказывать, тем более что не обо всем ей было разрешено говорить. Судя по всему, дела, попадавшие в отдел расследования полиции Западной Исландии, были в основном посвящены ДТП. Правда, в среду Эльму вызвали на взлом. Пожилая пара заметила, что окошко гаража распахнуто. Эльма вместе с Сайваром съездила на встречу с супругами, которым было уже лет девяносто. Из гаража ничего не пропало, так что дело до сих пор не было расследовано, и, очевидно, так и повиснет. Эльма предполагала, что, скорее всего, старик сам распахнул это окошко: он явно помнил только то, что происходило не более пары минут назад и все время повторял одни и те же вопросы.
– У меня все отлично, рассказывать особо не о чем, – отвечала она.
– Надеюсь, Хёрд хорошо к тебе относится, – сказала Адальхейдюр. – Он замечательно поступил, что раздобыл для тебя это место. Они с твоим папой в старые времена тесно дружили. Но в давние годы он был совсем другим, мог перепить кого угодно, но когда стал работать в полиции, то бросил эти дела. Твой отец даже считал, что он чересчур серьезно относится к работе.
– Хёрд? – удивилась Эльма. Она не могла себе представить, чтобы Хёрд мог кого-нибудь перепить.
– Да, это правда, он любил пропустить стаканчик. Но когда устроился на эту работу, здорово изменился. Ты уж никому не рассказывай – но папа считает, что сейчас он стал просто тряпкой: не решается браться за сложные дела, потому что ему так критично быть в городе на хорошем счету. – Адальхейдюр ухмыльнулась. – Но приятно слышать, что у тебя все хорошо. Ты быстро вольешься в коллектив. Ведь ты же местная.
– Там нормально. Просто как-то очень спокойно. Так непохоже на работу в столице. Надеюсь, дел там будет хватать. – Эльма смотрела на воды Котлафьёрда. Поверхность моря была серой, взъерошенной от ветра.
– Дела есть всегда, – пожала плечами мама. – Просто задания, наверное, другие.
Эльма кивнула. Может, ей как раз и нужно было именно что-то другое.

В мебельном магазине было полно народу. Эльма с матерью ходили по коридорам и осматривали постановочные интерьеры. Адальхейдюр останавливалась у каждого из них, брала вещи, садилась на диваны. Несколько часов спустя они нашли новый диван, которого в их списке не было, но мама уговорила ее купить. Эльма собиралась удовольствоваться старым диваном-кроватью, который взяла из гостевой комнаты в родительском доме. К тому же в список покупок добавился ночной столик и разные вещицы, которые, как обещала мама, привнесут в ее маленькую квартирку больше уюта. Когда дошло до оплаты, Адальхейдюр остановила руку дочери и протянула ей собственную банковскую карточку.
– Это в счет наследства, – подмигнула она. У Эльмы глаза слегка увлажнились, но она быстро отвела взгляд. Она не была особо сентиментальна, но почему-то сейчас не могла проглотить комок в горле.
Потому, когда через несколько минут она отвечала на телефонный звонок, ее голос звучал странновато. Она стояла у выхода с кучей пакетов в руках и ждала, пока мама подгонит машину к дверям задним ходом. Был седьмой час, и уже стемнело.
– Привет, – ответила она тоненьким голоском, с трудом выудив телефон из кармана.
Звонил Хёрд:
– Привет, Эльма, у нас тут небольшое ЧП. Сколько тебе нужно времени, чтобы добраться до Брейдин?

Акранес 1989
Элисабет и раньше часто видела здание школы, но никогда оно не было таким гигантским, как сейчас, когда она стояла у входа, задрав голову на белую стену. Двор вокруг школы также был огромным, с качелями и спортивными снарядами – наверное, по много сотен метров в каждую сторону.
Она взялась за красные лямки портфеля и вошла в вестибюль, где уже стояла группа ребят ее возраста со своими родителями. Она осмотрелась. Все были такие занятые: фотографировали, беседовали. Она стояла, разглядывала людей, и никто не обратил на нее внимание. Она поймала взгляд девочки, понуро стоявшей рядом с матерью. Улыбнулась ей, но девочка отвела взгляд и взяла маму за руку. Наверно, она просто стеснялась. Но это ничего: многие дети стесняются, как и она. А другие шалили и баловались, так что родителям приходилось поворачиваться и шикать на них.
Когда прозвенел звонок, пришел учитель и велел родителям попрощаться с детьми. А детям надо было построиться перед учителем. Элисабет увидела, что девочка, которая стесняется, заупрямилась, но мама решительно втолкнула ее в строй. Девочка не заплакала, но закусила губу и опустила глаза на свои розовые туфельки, которые выглядели так, словно никогда не соприкасались с грязной поверхностью.
Туфельки самой Элисабет были старыми и когда-то были белыми, а сейчас скорее серыми или коричневыми, но на них были красные полоски. А у Элисабет любимый цвет был красный. Туфельки ей дали женщины, приходившие накануне с полным мешком одежды. Ее портфель был оттуда же. Элисабет считала его шикарным. Правда, одна лямка когда-то оторвалась, но ничего страшного: одна из женщин снова ее пришила. Он был алый с черными швами и множеством отделений. Но Элисабет была вынуждена признать, что портфель той девочки еще красивее. И выглядит совсем новеньким, как и туфли.
Учитель – мужчина в летах, в маленьких очочках, велел детям сесть перед собой в устланный коврами угол класса. Он начал оглашать список имен, и дети должны были отвечать, когда до них дойдет очередь. Во время переклички Элисабет заметила, что две девочки перешептываются и, кажется, глядят на нее. Она сразу сообразила, что именно они заметили, и поспешила натянуть рукава кофты на окровавленные пальцы. Она ощутила, как ее бросило в жар, и когда учитель назвал ее имя, не смогла издать ни звука. «Элисабет?» – снова произнес учитель и окинул собравшихся взглядом. «Здесь», – удалось ей выдавить из себя, и он кивнул и сделал возле ее имени пометку. Элисабет опустила глаза на серый ковер и прослушала, что говорит учитель. Когда она наконец подняла взгляд, то увидела, что на нее смотрит девочка, которая стеснялась. Как только их взгляды встретились, она улыбнулась, обнажив молочно-белые зубы.
Девочку звали Сара. Когда она улыбнулась, Элисабет поняла, что все будет хорошо.

Здание почти опустело, а Хендрик все еще сидел в офисе и удовлетворенно смотрел по сторонам. Он был доволен, что все это пространство находится в его распоряжении и можно отгородиться в нем от всего и, если хочешь, зажмурить глаза. Там он мог спокойно работать среди дорогой мебели и красивых картин, с видом на море из окна: голубой простор насколько хватает глаз. Правда, сейчас за окном было черно: в этой стране зимой вечно темнота. Он откинулся на спинку кресла, так что кожаная обивка заскрипела, и потянулся.
На сегодня он уже завершил все намеченные дела, но домой не спешил. Хорошо было сидеть в одиночестве, когда никто не беспокоит. А дома его никто не ждал, кроме Аусы. Тем более что скоро этот офис отойдет Бьяртни, его сыну. Для этого уже пришло время. Впрочем, он не собирался полностью оставлять фирму, хотя уже достиг преклонных лет. Но сейчас он должен дать Бьяртни вести дела фирмы.
Хендрик сделал глубокий вдох и наклонился вперед. Он услышал, как открывается дверь. Шаги… Наверное, пришел техперсонал. На самом деле весь «техперсонал» состоял из одной женщины азиатского происхождения, которая каждый день приходила мыть полы. Он встал, прошел в кафетерий и застал там уборщицу, которая стояла к нему спиной, наклонившись, и выжимала швабру, и вода стекала в полное ведро.
– Добрый вечер, – спокойно поздоровался он и потянулся за своей кофейной чашкой на верхнюю полку шкафа.
Уборщица ответила на ломаном исландском, не решаясь смотреть ему в глаза. Робкая, маленькая – они в основном такие и бывают. Как будто чувствуют, кто здесь хозяин. Он улыбнулся про себя и стал ждать, пока кофемашина завершит свою работу. Он рассеянно посмотрел на уборщицу, продолжавшую мыть пол. Затем сел и стал спокойно пить кофе.
Он определенно нашел свою нишу в жизни. А вернее сказать, он уже родился в правильной нише. То, что он вырос в малолюдном провинциальном сообществе, в его случае оказалось полезным. Там он всех знал, был на хорошем счету. В том городке население составляло всего семь тысяч человек, а в его юности и того меньше. Даже если он просто шел в магазин – он здоровался с доброй половиной прохожих. Порой он задумывался, что было бы, если бы он решил поехать куда-нибудь, отправился попытать счастья в другом месте. Чаще всего он приходил к одному и тому же выводу: что нигде бы так хорошо не устроился, как там. В школе все хотели с ним дружить, ему хорошо давались и учеба, и спорт. Он был способным футболистом, но дальше не продвинулся. Впрочем, его и не интересовала карьера на этом поприще. Он ценил товарищей по футбольной команде, но не был готов взять на себя обязательства, связанные с прохождением в первый ряд. Он и представить себе не мог, как он бросит приятелей в родных краях. Акранес был его городом. Здесь его любили и высоко ценили. Таково было преимущество жизни в маленьком городке: тем, у кого репутация была хорошая, от этого была ощутимая польза. А другим приходилось туго.
Он выцедил из кофейной чашки последние капли и встал. Вся его жизнь до этих самых пор была почти совершенством. Школьные годы увлекательны и безоблачны. С Аусой он познакомился, лишь когда ему было около тридцати: в те годы это считалось поздно. Она была на несколько лет моложе него. В юности она была красивой и нежной. Она позволяла ему быть хозяином в доме. Сейчас такие женщины редкость.
И все было бы полностью идеально, если б не эта девчонка. Она всюду следовала за ним черной тенью. Каждый раз, стоило ему только подумать о ней, как у него иссякал весь запал – только никому он не давал это заметить. Внешне он был сильным. Властным. Но когда смеркалось, мрак обосновывался в его душе – и тогда как будто все становилось неважным.
* * *
Эльма ехала вдоль пристани – там же, где несколько дней назад гуляла. Мелкие суденышки, которые тогда мерно покачивались, теперь неистово плясали на бурных волнах. Она повернула направо, проехала мимо белого здания рыборазделочного комбината, а затем свернула с проезжей дороги на проселочную колею. Часть пути освещали уличные фонари, но последний участок пути она проехала в темноте, озаряемой лишь светом фар. Брейдин – «Ширь» – была крайней западной частью Акранеса и вытягивалась в самое море, а на ее оконечности, на берегу среди утесов стоял старый маяк.
Эльма проехала как можно дальше, насколько это было возможно, припарковала машину там, где уже стояло несколько полицейских автомобилей вкупе со «скорой помощью», большим внедорожником и черным БМВ со включенным двигателем. Через площадку у нового маяка была натянута поперек желтая пластиковая лента со значком полиции. А вдали она увидела, что на крайних утесах, недалеко от старого маяка, уже вовсю трудится технический отдел.
Она расстегнула пальто и подняла взгляд на новый маяк, возвышавшийся во всем своем блеске возле парковки. По сравнению с ним старый маяк выглядел обветшавшим и потрепанным. И вообще каким-то мрачным. Эльма ощутила, как по спине проходит знакомая дрожь. Она сотни раз поднималась туда: и с родителями в детстве, а потом с подругами, которые пытались нарочно пробудить друг в друге страх. Было что-то зловещее в этом старом маяке, который прежде играл важную роль, а сейчас стоял безо всякой пользы.
Сайвар вышел ей навстречу, заметив, что она приехала. Его черный пуховик был застегнут до самой шеи, теплая шапка скрывала темные волосы.
– Технический отдел проводит исследование местности, – сказал он, шмыгнув носом. Ему приходилось говорить необычайно громко, потому что голоса заглушал ветер.
– А давно они приехали? – спросила Эльма. Она постаралась поскорее примчаться на мыс с встревоженной матерью на соседнем сиденье машины. Та то и дело вцеплялась в руку Эльмы и хватала ртом воздух.
– Нет, они пока только расставляются, – ответил Сайвар. – Их тоже пришлось вызвать из города.
– Что-нибудь известно?
– Это женщина. По-видимому, лет тридцати-сорока. Те, кто прибыл на вызов, сразу заметили на трупе следы насилия, и из-за этого вызвали весь состав. А больше я не знаю. – Он кивнул в сторону БМВ. – Тело нашли вот они. Я попросил их задержаться, чтобы мы могли с ними поговорить, но заниматься этим одному мне не хотелось. Хёрд на выходных был на даче в долине Скоррадаль и тоже приехал буквально только что.
Сайвар подошел к машине, наклонился к стеклу и легонько постучал. Дверца открылась, и оттуда вышел долговязый паренек. У него были темные волосы, небрежно зачесанные набок. Одет он был в джинсы, зауженные и рваные, и в широкую светло-серую толстовку. Капюшон он натянул на голову. Поверх толстовки на нем была черная кожанка, в которой он глубоко прятал руки. Девушка тихо сидела в машине.
– Твоя подруга не хочет выйти и тоже побеседовать с нами? – поинтересовался Сайвар.
– Ей холодно, – ответил парень. – Она, не переставая, дрожит с тех пор, как…
Сайвар наклонился и снова легонько постучал в стекло. Девушка сидела, смотря прямо перед собой, но услышав стук, она как будто вышла из транса. Она подняла глаза и, немного помешкав, открыла дверь и вышла. Она была в тоненькой курточке и большом шарфе, в который прятала лицо. Длинные светлые волосы ниспадали на спину, и она крепко обхватывала себя руками в безнадежных попытках сохранить тепло.
– Надо бы вам поторапливаться, пока ее не смоет морем, – сказал парень, хотя его и не просили, и указал в сторону старого маяка. Сайвар проигнорировал этот совет, открыл заднюю дверь полицейской машины и жестом велел молодой паре сесть туда.
– Что вы там делали? – спросила Эльма, усевшись на пассажирское сиденье спереди. Она повернулась к ним и стала их рассматривать.
Парень смотрел в пол перед собой, но заговорив, поднял забегавшие глаза:
– Мы? Да просто смотрели. Ну, маяк смотрели.
– Вы были одни? – спросил Сайвар.
Парень кивнул и посмотрел на девушку. Она молчала и шмыгала носом.
– То есть вы не заметили никаких признаков присутствия других людей: ни машин, ничего?
– Нет, ничего. – Рейнир решительно мотнул головой.
– А мне все-таки показалось, будто я что-то услышала, – быстро вставила Артна. – Поэтому я поднялась на самый верх. И тогда я… я ее увидела.
Сайвар и Эльма переглянулись:
– А какой звук ты услышала? – спросил Сайвар.
– Такой как бы стук. Как будто на маяке кто-то был. Только там никого не было, – ответила она, и как будто уже одна эта мысль вселяла в нее дрожь.
– Да, мы ее увидели, только когда поднялись на самый верх. То есть я ничего не увидел, а вот Артне показалось, она видит что-то, – сказал Рейнир.
– Что ты заметила? – Эльма обратилась к Артне. – Тут же темно и видимость плохая. Труп хорошо был заметен с маяка?
– Я увидела только волосы. Мне показалось, что они двигаются, но, наверное, это они просто на волнах качались. – Ее голос был таким тихим, что Эльме пришлось наклониться поближе, чтобы расслышать его за шумом ветра, бившего в стекла машины. – Мне показалось, что это животное. Шкура животного.
– И что вы сделали? – спросил Сайвар.
– Я решила посмотреть, могу ли я, ну, помочь там или что, – ответила Артна. Она, судя по всему, не собиралась больше ничего говорить, и тогда продолжил Рейнир. – Нам не надо было далеко ходить, чтобы понять, что никакое это не животное.
– Вы что-нибудь трогали на тех утесах? – спросил Сайвар.
– Нет, мы поспешили поскорее убраться оттуда и позвонили в полицию. Такие вещи ведь трогать не хочется, – ответил парень и наморщил нос.
Девушка молчала и сосредоточенно колупала пальцем обивку сиденья. Сайвар посмотрел на Эльму, затем записал телефонные номера парочки и велел им идти домой отогреваться.
Эльма проводила их уезжающую машину взглядом:
– Не стоило бы подержать их подольше, на случай если они как-то замешаны в этом деле? Или это маловероятно?
– Та женщина наполовину погрузилась в воду, – ответил Сайвар. – А на них обоих одежда совершенно сухая. Не думаю, что пока есть какие-то причины задерживать их дольше.
Эльма кивнула.
– Тело на самой дальней оконечности мыса, и, чтобы туда подобраться, придется карабкаться, – сказал Сайвар. Эльма последовала за ним. Она едва не потеряла равновесие на скользких камнях и непроизвольно ухватилась за Сайвара.
Когда она подошла ближе, то заметила, что Хёрд стоит чуть поодаль, засунув руки глубоко в карманы, и следит за работой технического отдела. Они все были одеты в голубые защитные комбинезоны. А один держал светодиодный фонарь и освещал место. При обычных обстоятельствах фонарь можно было бы укрепить на треноге, но Эльма сомневалась, что на неровной поверхности это возможно. А еще тогда фонарь за считаные секунды снесло бы ветром.
Труп лежал в самом низу у утесов, застряв между двух камней. Техотдел не предпринял никаких попыток укрыть его пластиком или полотнищем, ведь он был почти не виден, кроме как с самого края утеса. Эльма не увидела лица, но волосы женщины были распущены и тихо покачивались на волнах. Она была в черном пальто, а ноги были в воде. Эльма так сосредоточилась на разглядывании трупа, что вздрогнула, когда на плечо ей легла рука.
– Прости, не хотел тебя пугать, – сказал Хёрд. – Не нравится мне, как это выглядит. Судя по всему, нам предстоит ужасно много работы, – добавил он.
– Есть подозрение, что произошло что-то криминальное? – спросила Эльма, пытаясь не обращать внимания на холод. От тонкого пальто проку было мало, а волосы трепетали на ветру, как она ни пыталась прижимать их. Она с завистью смотрела на меховую шапку Хёрда, плотно прижимавшую его волосы.
– Похоже, что да, – ответил Хёрд. – Если, конечно, она сама так сильно не побилась, сорвавшись с обрыва.
Труп перевернули, и их глазам предстало раздувшееся лицо. Глаза были закрыты, кожа светлая – если не считать голубоватых пятен на лице и шее. Эльма перевидала достаточно мертвых тел, чтобы знать, что пятна на лице женщины – это трупные пятна, а значит, она уже некоторое время пролежала мертвой. Один сотрудник техотдела откинул с лица женщины темную прядь, и на ее шее стали видны хорошо заметные следы.
– Непохоже, чтобы она сама сорвалась, – тихонько проговорила Эльма.
– Судя по состоянию тела, вряд ли она долго пробыла в воде, – сказал Хёрд. – В этих местах рачки-бокоплавы жутко прожорливые.
– Интересно, есть ли здесь какие-нибудь следы преступления? – Эльма окинула взглядом мокрые скалы вокруг.
– Здесь было бы непросто что-нибудь найти. Я опасаюсь, что такое местоположение отнюдь не облегчает нашему техотделу работу, – сказал Хёрд.
– Надо поскорее перенести тело. – Один сотрудник техотдела поднялся к ним, когда они уже некоторое время простояли там, наблюдая за работой. – Смысла нет пытаться получше рассмотреть его здесь, его надо оттуда убрать, пока прилив не начался.
Несколько человек уже держали наготове мешок для трупов и помогали друг другу осторожно положить тело в него. Потом они с трудом понесли мешок по скользким скалам к машине «скорой помощи». Хёрд, Эльма и Сайвар последовали за ними. Светодиодный фонарь передвинули, и среди утесов вдруг воцарился кромешный мрак.
– Вы можете на данном этапе сказать что-нибудь еще? – спросил Хёрд одного сотрудника техотдела, пока они осторожно пробирались к парковке.
– Я бы предположил, что она пролежала там недолго, вероятно, какую-то часть этого времени ее скрывали от глаз морская вода и камни. Из-за холода тело быстро окоченело, а окоченение сохраняется долго, поэтому я бы сказал: где-то сутки. На лице и шее у нее трупные пятна, и их расположение показывает, что она все время лежала лицом вниз. Мне кажется, ее не уносило в море дальше того места, где ее нашли. Надо будет попросить судмедэксперта установить причину смерти, – но этот след на шее ясно говорит, что она уже была мертва до того, как оказалась в море. Во всяком случае, причиной было не утопление.
– А еще следы на ее теле были? – спросила Эльма.
– Левая нога сломана – это сто процентов. К тому же на голове справа порез: это указывает либо на то, что она упала, либо на то, что ее ударили по голове – на данный момент сложно сказать, что это именно или что послужило окончательной причиной смерти, – ответил сотрудник.
– А документы при ней были? – поинтересовался Хёрд.
– Нет, мы не нашли ничего, что давало бы понять, кто она такая, – сказал сотрудник. – И в утесах мы ничего примечательного не нашли – но тут еще вопрос, какого размера территорию осматривать. Совершенно ясно, что многое указывает на то, что смерть наступила не в результате естественных причин, а значит, нам надо огородить еще большую территорию.
Они остановились перед новым маяком, и сотрудник окинул местность взглядом. Судя по его выражению лица, он не очень горел желанием браться за предстоящую ему работу.
– Мы здесь еще ненадолго останемся, – добавил он, вытирая лоб голубым рукавом. – Я вызову еще людей с участка на Винландслейд, без этого не обойтись.
– А это могла быть туристка? – спросила Эльма, наблюдая, как сотрудники техотдела сели в одну машину, припаркованную неподалеку. – Поскольку вам она оказалась незнакома.
– Может быть… – Сайвар задумчиво посмотрел вокруг. – И все же мне кажется маловероятным, что это туристка-иностранка, – сам не знаю, почему. Не могу ручаться. Но не похожа она на иностранную туристку.
– Наверняка утверждать, видимо, невозможно, но она точно не из Акранеса. Иначе я бы ее узнал, – сказал Хёрд.
Все посмотрели наверх, когда порыв ветра взвихрил волны и дождевые капли стали крупнее и многочисленнее.
– По-моему, скоро ливень хлынет. Наверное, мы здесь больше ничего делать не будем, давай пойдем в машину, пока ветер не стал еще сильнее. – Хёрд огляделся по сторонам. Техотдел все еще обследовал местность, и Эльма видела, что кое-кто работает и в старом маяке. «Скорая помощь» тронулась с места, и они проводили ее взглядом, пока она не скрылась из виду. Эльма уже давно оставила все попытки прижать волосы, чтобы не разлетались, а ее пальто насквозь промокло.
– Встретимся в управлении, – крикнул им Хёрд, садясь в большой внедорожник. Эльма села в родительскую машину, которую ей дали на время, и включила зажигание. Она потерла руки и включила печку на полную. По ее лицу струилась влага, а порывы ветра сотрясали машину. Сиденье вскоре нагрелось, но Эльма ощутила, что из тела холод уйдет не скоро. Был уже десятый час. Темнота была черной. Она смотрела вдаль, на утесы, где стоял старый маяк. Место, где обнаружили женщину, уже скрылось под водами прилива, и косматые волны смывали все, что не было закреплено.

Акранес 1989
Когда учеба заканчивалась и впереди предстояли выходные, у Элисабет начинал болеть живот. Порой боли были такими сильными, что ей приходилось прятаться в туалете. Учителю она никогда об этом не рассказывала. Он ей не очень нравился. Он был строгим и обычно не хотел разговаривать ни о чем, кроме содержания учебников. Однако Элисабет в школе было интересно. Ей нравились уроки чтения, и она уже начала читать книжки более толстые, чем большинство других ребят. Такие, в которых картинок было меньше, а букв больше. Читая их, она забывала все на свете и даже не слышала, когда учитель что-нибудь говорил или когда звенел звонок.
Однако больше всего ей нравилось играть с Сарой. С первого дня в школе они сделались лучшими подругами. Раньше у Элисабет не было подруг, и она каждый день летела в школу как на крыльях, чтобы только повидаться с Сарой.
Иногда, если везло, она проводила выходные так, что ее в основном не трогали. Мама бывала или дома, или на улице, и она шла через улицу к Солле, которая кормила ее ужином или даже давала печенье, если вежливо попросить. Она играла на берегу моря или на детской площадке с Сарой. Иногда она проводила выходные в своей комнате, а тем временем люди на нижнем этаже пили свое мерзкое вино. Тогда она не решалась спускаться вниз. Ей не нравилось, как эти люди выглядели и что делали. Иногда они шумели, иногда хохотали, и некоторые лежали на полу, а другие на диване. И мама тоже запрещала ей спускаться вниз, велела тихо сидеть в комнате.
Но одна женщина, часто бывавшая там на выходных, постоянно поднималась к ней наверх, лезла обниматься и говорила разные вещи, – и Элисабет сомневалась, что понимает их. Но ей это казалось нормальным. А иногда, когда она спускалась вниз, те люди затаскивали ее к себе, просили посидеть вместе с ними и смеялись, когда она говорила что-нибудь, а она ведь даже не пыталась шутить. Но когда внизу начинали разбиваться вещи, а голоса становились громче, она вовсе не спускалась, а ждала в своей комнате, пока люди замолчат, чтобы можно было убедиться, что они уснули.
Однажды ночью она проснулась от скрипа двери. Когда она подняла глаза, то увидела незнакомое лицо. Тот человек уселся на ее кровать и осторожно погладил одеяло. От него исходил кислый запах, и глаза, пристально смотревшие на нее в темноте, были огромными. Когда она проснулась утром, ее ногти были обкусаны до мяса, а на подушке кровавые полосы.
После этого она больше не засыпала по выходным в своей кровати. Она перетаскивала подушку и одеяло в шкаф под скатом крыши и спала там, закрывшись. В шкафу странно пахло, и она была уверена, что там водятся насекомые, но там она чувствовала себя в безопасности. Там, внутри, ее никто не достанет.

В некоторые дни Эйрик чувствовал себя отцом-одиночкой. Те утра, когда Беты не было, почти полностью тратились на то, чтобы разбудить мальчиков, накормить, одеть и собрать, пока не пришел школьный автобус. У него редко оставалось время самому что-нибудь перехватить на завтрак, пока он намазывал им бутерброды в школу, вынимал одежду и собирал на стол.
Эртниру и Фьялару было соответственно шесть и восемь лет. И разбудить их по утрам было сущим кошмаром. Они вели себя хуже, чем самые ужасные подростки – и если начало было таким, то их подросткового возраста он ждал со страхом. Обычно, когда он зажигал свет по утрам, они натягивали одеяло на голову и отвечали ему нечленораздельным мычанием. Когда они наконец выползали из постелей, это было все равно что смотреть кино в замедленном воспроизведении. Ему на каждом шагу приходилось их подгонять и так часто повторять одно и то же, что часто ему самому надоедало слушать себя. И лишь когда мальчики выходили из дому с перегруженными портфелями на спине, а он смотрел им вслед из окна гостиной, он чувствовал, что наконец может спокойно вздохнуть.
На улице было безветренно и необычайно тихо и мирно после циклона, разыгравшегося на выходных. Он представлял себе, как займется с мальчиками чем-нибудь интересным, сходит на прогулку и в бассейн, но погода не давала высунуть нос из дому. Из-за дождя и ветра они прокуковали в четырех стенах все выходные. Оба брата пригласили в гости друзей. Так что в доме было беспокойно, пока энергичные мальчишки играли в комнатный футбол или войнушку с соответствующими криками и шумом. Обе комнаты детей выглядели так, словно там взорвалась бомба. Остальные помещения были не в лучшем состоянии. На скамейке на кухне валялись коробки из-под пиццы, в гостиной – кубики лего, и посудомоечную машину он не успел загрузить заново, так что немытая посуда штабелями громоздилась у раковины. Эйрик знал, что, когда Бета придет домой и увидит это, она его точно по головке не погладит. Если честно, он удивлялся, отчего ее до сих пор нет. Был уже девятый час, обычно она приходила в это время. Он включил компьютер и нашел в поисковике время прилетов в Кеплавикский аэропорт. Ее самолет приземлился в 6:20. Наверное, она уже в дороге. Он позвонил ей на мобильный телефон, но там ему ответил голос, возвестивший, что абонент вне зоны действия сети. Прежде чем выйти за порог, он послал Бете сообщение: «Не истери, когда увидишь бардак: я все приберу, когда вернусь. Жажду тебя видеть, родная».
Было утро понедельника, поток машин в сторону Рейкьявика почти не двигался, но Эйрика это не смущало. Ему было хорошо сидеть в машине и слушать утренние передачи по радио. Когда вся жизнь начинала сосредоточиваться на чем-нибудь, кроме него самого, он наслаждался минутами, когда был один и никто к нему не лез. Сначала, когда Элисабет предложила купить особняк в Квальфьёрде, эта идея показалась ему провальной. У них обоих работа была в столице, и дорога до города и обратно казалась неимоверно долгой. К тому же он всю жизнь жил в Рейкьявике, ему нравилось, когда вокруг кипит жизнь. Он и помыслить не мог о переезде в сельскую местность. Но она как-то убедила его. Он пообещал дать сельской жизни шанс на год, – а после этого сам не стал возвращаться к прежнему. И даже дорога больше не была проблемой. Поездка на работу занимала у него не более сорока минут – почти столько же, сколько и дорога до работы из того места, где они жили раньше, когда уличное движение по утрам было наиболее интенсивным. Когда мальчики пошли в школу, их туда отвозили и привозили обратно, а досуг также организовывался школой. Припарковав машину у здания, где размещалась страховая компания, в которой он работал, он на миг прикрыл глаза, а потом открыл дверцу машины и вышел на холодный утренний воздух.
В шестом часу пополудни Эйрик припарковал свой внедорожник на стоянке перед их домом в Квальфьёрде. Фьялар и Эртнир сидели на диване и смотрели по телевизору мультфильм, необычно притихшие. Ему показалось, будто они спрятали что-то за спину, как только он вошел, и у него возникло подозрение, что пачка печенья, лежавшая в шкафу, оттуда пропала. Крошки на диване укрепили его в этом подозрении.
– Где мама? – поинтересовался он и решил не спрашивать про печенье. У него сейчас не было сил читать им нотации.
Мальчики пожали плечами, не отрывая глаз от телевизора. Эйрик снял куртку и прошел в спальню супругов. Там был такой же беспорядок, как утром. Постель не заправлена, ночная одежда на полу. Он рассеянно застелил постель и сложил одежду аккуратной стопкой. Закончив это, он попробовал снова позвонить Бете, но получил все тот же ответ, что и днем. Он чувствовал, как внутри него нарастает тревога, пока ходил по дому, собирал игрушки, наводил порядок. Он не слышал вестей от Беты с самой пятницы, когда она отправилась в США в поездку с двумя ночевками. Она попрощалась с ним с утра, а днем сама поехала в Кеплавик и оттуда полетела в Америку. Его удивило, что она не послала весточки, но он так замотался с мальчиками, что не задумался об этом. Когда она отправлялась в эти свои поездки, они не обязательно общались каждый день, но так или иначе связь поддерживали. Или слали сообщения «Спокойной ночи!», или делились новостями о мальчиках в Фейсбуке.
Дом стал почище, и Эйрик снова взялся за телефон. На самом деле он не знал, куда звонить. Друзей у Беты всегда было очень мало, а со своей немногочисленной родней она не особо поддерживала связь. В основном она встречалась с коллегами по работе и несколькими бывшими однокурсниками. Он набрал номер подруги, которую Бета иногда приглашала на чашечку кофе, но прежде чем позвонить, на миг остановился. Наверное, странно, если тебе звонит муж, который разыскивает свою жену. Он не хотел понапрасну сеять панику или, что хуже, возбуждать подозрения, что в их браке что-то не так. Так что он не стал звонить ей, а вместо этого набрал номер авиакомпании. Раздался голос автоответчика, который сообщил, что офисы работают с девяти до пяти. Эйрик повесил трубку, не дослушав.
– Папа, а что на ужин? – Фьялар стоял в кухне и уже начал открывать ящики и створки, как он обычно делал, когда был голоден.
Эйрик посмотрел на часы: было уже почти семь. Он не позаботился ни об ужине, ни о том, сделали ли сыновья уроки.
– А можно нам пиццу? – с надеждой спросил Эртнир. – Ну пожаааалуйста! – прибавил он самым сладким своим голоском.
Эйрик кивнул, и мальчики расплылись в улыбке. Обычно о пицце в понедельник не могло быть и речи. К тому же пиццу они уже заказывали в выходные, – но пришлось уступить. Эйрик поспешил заказать доставку, а потом включил компьютер. Войти в почтовый ящик Беты было просто, и там он быстро нашел круглосуточный номер телефона для сотрудников аэропорта.
– Алло… Ну, короче, я муж Элисабет Хётлюдоттир, она у вас работает пилотом. Я просто думаю: не случилось ли чего, может, поездку продлили или что… – Он замолчал, не уверенный, как лучше объяснить свою ситуацию.
– На каком она была рейсе?
– Ну, в США на два ночи.
– Пункт назначения помните?
– Вроде Торонто.
– Да, только он не в США, а в Канаде. Ну-ка, посмотрим… – На другом конце линии воцарилось молчание. – В эти выходные Элисабет не летала. Я смотрю, она была записана на пятницу, но с утра позвонила и сказала, что заболела.
Эйрик поспешил сказать «спасибо» и завершил звонок. Он немного постоял, «переваривая» то, что только что услышал. Бета решила не лететь – а его не предупредила! В пятницу она позвонила и сказала, что больна, а с тех пор ее никто не видел. Хотя это было неправильно – он и сам не видел ее с пятницы. Но ее вполне мог видеть кто-нибудь другой.
На его лбу начали выступать капельки пота, сердце забилось сильнее. Он сел за кухонный стол и попытался привести свои мысли в порядок. Он не мог понять, что происходит. А хуже всего было то, что он даже не мог взять и позвонить в полицию. Что он им скажет? Как объяснит, что произошло? Хотя в таком положении это было, наверное, самое логичное. В дверь позвонили, и мальчики соскочили с дивана и наперегонки помчались открывать разносчику пиццы.
Когда Эйрик забрал пиццу и заплатил разносчику, ему на глаза попалась газета, валяющаяся на кафельном полу в прихожей. На первой странице была фотография старого акранесского маяка и заголовок: «На мысу Акранес обнаружен труп женщины».
* * *
Эльма открыла холодильник, достала банку скира[3 - Исландский кисломолочный продукт.] и засунула в тостер крендель. Затем она уселась с едой на диван, включила телевизор и стала смотреть передачу, – но она не особенно следила за тем, что происходит на экране: ее мысли были далеко.
Этот день был длинным. После обнаружения трупа в тот вечер они рано пришли на работу, хотя накануне работали сверхурочно. Не часто в Исландии находят трупы при подозрительных обстоятельствах, а уж на Акранесе тем более. Большинство дел было такого рода, что сказать, что именно произошло, не составляло труда. Убийства обычно совершались дома, под воздействием алкоголя, каким-нибудь близким знакомым жертвы, который зачастую тотчас же признавал свою вину. А сейчас было другое – и им без конца звонили из СМИ и интересовались подробностями.
Проблема была в том, что они могли предоставить совсем немного сведений. Имени той женщины они до сих пор не знали. Документов у нее при себе не было, добралась она туда, судя по всему, не на машине, по крайней мере, брошенных машин возле того места, где был обнаружен труп, не оказалось. Это навело их на мысль, что мог быть и такой вариант: труп туда попросту привезли. Кто-то пытался скинуть его в море, но получилось не очень удачно. Техотдел обнаружил на территории кровь, что только подкрепило эту догадку. Когда они подсветили местность, то нашли четко видный кровавый след от грунтовки у нового маяка в сторону утесов. Гематолог, посмотревший фотографии, был уверен, что женщину тащили с парковки к утесам. А чтобы получить более точные ответы о причине смерти, им надо дождаться результатов от судмедэксперта, который должен был приехать на следующий день. Так что день прошел в догадках, откуда эта женщина и кто она. Никто не сообщал о пропаже женщин. Единственные заявления такого рода касались юных девушек, не вернувшихся домой после выходных, которых разыскивали встревоженные родители.
Эльма отставила тарелку и получше натянула на себя плед. Все так быстро произошло. Новая работа, новый город. Новая жизнь. Как раз в такие минуты желание позвонить Давиду становилось почти нестерпимым. Ей хотелось услышать его голос. Ощутить его близость. Вечер, когда он ушел, был как далекий сон, и ей приходилось постоянно напоминать себе, что произошло, как обстоят дела на самом деле и что он способен ей сделать. Когда у нее зазвонил телефон, она вздрогнула.
– Надеюсь, ты не спишь, потому что я буду у тебя через пару минут. – Это звонил Сайвар. – Кажется, мы узнали имя.

– Нам позвонили вечером и сообщили, что пропала Элисабет Хётлюдоттир, пилот, 1983 года рождения. Причина, по которой об ее исчезновении не сообщили раньше, заключалась в том, что ее муж думал, будто она находится в Канаде в поездке по работе. Когда сегодня она не вернулась домой, он начал беспокоиться и позвонил ей на работу. Выяснилось, что туда она тоже не приходила, а позвонила в пятницу утром и сказалась больной. И с тех пор о ее перемещениях ничего не известно. – Сайвар замедлил ход, подъезжая к перекрестку с круговым движением у выезда из города. Они ехали в Квальфьёрд домой к супругу.
– Такое ощущение, будто она нарочно решила пропасть. – Эльма потерла руки и проверила, точно ли печка включена. Она выбежала в спешке, и на ней была только кофта, в которую она куталась, но проку от этого не было.
– Да, похоже на то – но кто же знает… – Сайвар пожал плечами.
– А может быть, что кто-то другой позвонил за нее и сказал, что она заболела?
– Это вопрос. Коль скоро мы знаем имя, то надо связаться с телефонной компанией, услугами которой она пользовалась, и запросить информацию обо всех входящих и исходящих звонках с ее телефона, – сказал Сайвар. – Если она сама звонила, чтобы сказать, что заболела, это вызывает определенные подозрения.
– Супружеская измена, которая плохо закончилась? – Эльма покосилась на Сайвара.
– Возможно, – ответил он. – Наверное, она жила в Акранесе в детстве, хотя я сомневаюсь, что это нам что-нибудь скажет.
– Тогда бы ее узнали, так ведь? Ну, если не я, то уж по крайней мере Хёрд, – сказала Эльма и представила себе, как накануне Хёрд утверждал, что знает всех жителей Акранеса.
– Ну, не обязательно. Ее муж говорит, что она уехала отсюда, когда ей было лет девять. Но точно год не помнит. Она по профессии пилот, а он юрист в столичной страховой компании. А в остальном он, кажется, очень мало знает о ее детстве в нашем Акранесе. – Сайвар обогнал машину, еле ползущую по трассе. – Но вскоре мы это выясним лучше.
– А это точно та самая женщина?
– Возраст и описание внешности совпадают. У нас в стране не так много недавно пропавших женщин этого возраста.
Они оба молчали, пока ехали вдоль горы Акрафьятль, а потом повернули в Квальфьёрд.

Дом был одноэтажный, белый, с плоской крышей и большими окнами. На участке вокруг него практически ничего не росло, был лишь один небольшой газон, а на нем низенькие фонари, подсвечивающие дорожку ко входу. В отличие от других домов, мимо которых они проезжали, этот не выглядел так, будто при нем было какое-нибудь хозяйство. Скорее, было похоже, будто дом из Гардабайра[4 - Пригород Рейкьявика, в основном застроенный особняками богатых жителей.] заблудился и каким-то образом угодил в сельскую местность. Они припарковали машину у въезда и прошли в дом мимо черного внедорожника «Лексус».
Эльма позвонила у дверей, и пока они ждали, читала маленькую медную табличку у почтовой щели, на которой были выбиты имена: «Эйрик, Элисабет, Фьялар и Эртнир».
Человек, подошедший к дверям, был высокого роста, с коротко подстриженными светлыми волосами. Одет Эйрик был в белую рубашку, которая была слегка тесна ему в талии, так что между пуговицами расходилась. Под мышками образовались пятна пота, бросающиеся в глаза на светлой ткани. Он подал им руку и пригласил в гостиную, такую же безупречную, как и сам дом. Светлый дубовый паркет, белая или черная мебель, а также вещи, которые Эльма видела только в журналах по дизайну и которые явно стоили больше, чем вся ее собственная мебель вместе взятая. Эйрик предложил им сесть на черные кожаные полукресла без подлокотников, а сам сел напротив них на диван. На его лица можно было прочитать, что ему не по себе и он ждет, когда они примутся за дело.
– Красивый у вас дом, – сказал Сайвар, осматриваясь вокруг.
– Спасибо, – рассеянно отвечал Эйрик. – Мы прибегали к услугам дизайнера интерьеров. – По его тону нельзя было сказать, чтобы он был недоволен результатом.
– Это она? – Эльма указала на фотографию, стоявшую на комоде позади них и представлявшую темноволосую беременную женщину, сложившую руки на большом выпирающем животе. Ее волосы были длинные, волнистые, а на губах играла слабая, почти незаметная улыбка.
– Да, это Бета. Вы думаете, это ее там обнаружили? – Его голос дрогнул, и он принялся откашливаться. Сайвар с Эльмой переглянулись. Трудно судить, та ли это женщина, по фотографии, явно сделанной много лет назад. Но волосы были такие же: длинные и темные.
– Это скоро выяснится, с вашей помощью, – сказал Сайвар и добавил: – Для начала было бы хорошо, если бы вы снова напомнили нам ход событий. То есть рассказали нам, когда вы ее видели в последний раз, и даже про предшествующие дни. Сегодня вы беседовали по телефону с Хёрдом, начальником отдела расследований. Но было бы лучше, если бы вы повторили то, что говорили ему.
– Ну, как я уже говорил, Бета должна была вернуться сегодня утром. Обычно в семь-восемь часов она уже дома, но, когда я с утра проводил мальчиков в школу, ее все еще не было. Это само по себе не удивительно, ведь рейсы часто задерживают. Я уже привык, что на работе у нее бардак, ни на что рассчитывать нельзя – но ничего не попишешь. Я пытался ей дозвониться, но у нее был отключен телефон – и в этом тоже ничего необычного не было, она до самого приезда домой обычно спит. Так что я на этот счет особо не беспокоился, но вот в шесть часов пришел домой, а ее до сих пор нет. И только тогда я стал волноваться. – Он наклонился вперед, и Эльма ощутила крепкий запах пота, который был не в силах заглушить одеколон. – Часов в семь я позвонил к ней на работу и выяснил, что она туда вообще не приходила, а позвонила и сказала, что болеет.
– А может, она и вправду заболела? Вы видели, как она уезжает на работу?
– Нет, ей надо было выезжать только после полудня, так что мы с ней попрощались в пятницу утром. И больна она не была, и не выглядела квелой, когда я уезжал. Вы думаете, маловероятно, что кто-нибудь напал на нее прямо у нас дома? – спросил Эйрик, приподнявшись, но тотчас как будто сообразил. – Нет, это невозможно. Нет ни ее машины, ни чемодана, который она всегда берет с собой в рейсы.
– Когда вы в пятницу пришли домой, вы не заметили ничего необычного?
– Нет, – ответил Эйрик. – мальчики уже были дома. У Фьялара есть ключ. В те дни, когда Бета в рейсе, они до моего прихода сидят дома одни где-то полчаса. Единственное, что было необычно: когда я вернулся, Беты не было.
– Она обычно ездила на работу на собственной машине? – спросила Эльма.
– Да. Это «Форд Фокус», серый.
– И у нее при себе был телефон, да?
– Конечно, телефон всегда при ней. Вот поэтому-то я так и забеспокоился, когда пришел, а ее нет. Она всегда мне звонит перед тем, как лечь спать, так что я подумал, что она, наверное, вымоталась и забыла. В общем, нет ничего необычного в том, что она не звонит во время рейса. Она часто устает, а еще и разница часовых поясов… Но я должен был бы сразу понять, что что-то не так – ведь когда она выезжает домой, то всегда звонит.
Эльма сочувствовала Эйрику, сидящему напротив них с растерянным видом. Его взгляд был далеким, лицо бледным, на щеках выступили блестящие светло-красные пятна. Она попыталась ободряюще улыбнуться ему, но при таких обстоятельствах это было, в общем-то, неуместно.
– Я покажу вам одну фотографию. Это фото женщины, которую обнаружили у маяка. – Сайвар протянул Эйрику фотографию, которую извлек из конверта. – Я хочу, чтобы вы ее тщательно рассмотрели и сказали, Элисабет это или нет.
На фотографии женщина лежала с закрытыми глазами. Тело было укрыто белой простыней, и темные волосы контрастировали с бледным лицом. Она казалась спящей, и Эльма обрадовалась, что на фото не видно ни следов на ее шее, ни раны на голове.
Эйрик взял фотографию и пристально уставился на нее. Через короткое время он встал и положил фотографию на стол:
– Да, это она. Прошу извинить меня, – хриплым голосом произнес он и пошел в какую-то комнату – насколько Эльма догадывалась, ванную. Коллеги переглянулись. Приносить подобные известия было самой тяжелой частью их работы.
Когда Эйрик вернулся, он сел на диван и стал смотреть прямо перед собой. Его челюсти были стиснуты, лицо напряжено, глаза красны и пусты.
– Я… Это все так нереально. Мне кажется, я вот-вот проснусь, – потухшим голосом произнес он. – Кто… Что там произошло, по-вашему?
– Мы этого сами пока не знаем, но судя по повреждениям на теле, вероятно, что имели место действия криминального характера.
– Криминального? – Лицо Эйрика приняло удивленное выражение. – Повреждения? Вы хотите сказать… что кто-то сделал с ней такое?
– Как я уже говорил, мы и сами не знаем. Но повреждения у нее были такие, какие она едва ли могла нанести себе сама, – ответил Сайвар. – Поверьте, мы делаем все возможное, чтобы выяснить, что именно произошло.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=70925152?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes
Примечания

1
Больше нечего терять, больше нечего обретать. (англ.) – Припев из песни американской группы «Lifehouse» «Hanging by a Moment» (2000).

2
В Исландии общеобразовательные школы имеют не номера, а названия, произведенные от района города или местности, где располагаются. (Прим. пер.)

3
Исландский кисломолочный продукт.

4
Пригород Рейкьявика, в основном застроенный особняками богатых жителей.