Главная страница | Современная русская литература | Проза на салфетках

Проза на салфетках
Ольга Леонидовна Вербовая


Сборник рассказов и миниатюр, написанных в 2014-2020 годах для различных тематических конкурсов.





Ольга Вербовая

Проза на салфетках





Люди и звери


– Феликс, Филиппа, просыпайтесь! Пора на охоту! – львица легонько тронула лапой деток-близнецов.

Львята, сладко потянувшись, продрали глаза, тряхнули головами, сбрасывая остатки сна, и устремились прочь из норки вслед за матерью.

Охота… Мать, когда была королевой, говорила, что это бессмысленное и жестокое развлечение. "Нехорошо убивать зверушек ради забавы". Теперь же охотиться приходилось, чтобы что-то кушать. Единственное – мать строго-настрого наказала Феликсу и Филиппе людей не трогать. "Хоть мы и обращены в львов, – говорила она, – а всё-таки люди".

А превратила их коварная фрейлина королевы, возжелавшая выйти замуж за короля. Не сама, конечно – заплатила щедро колдуну. Тот, дождавшись, когда королева вышла в сад вместе с принцем Феликсом и принцессой Филиппой, пробормотал заклинание, и королева обернулась львицей, а её дети – львятами. По наказу фрейлины их выгнали в лес.

Поначалу брат и сестра испуганно жались к матери. А львица, обнимая их пушистыми лапками, приговаривала: "Не бойтесь, котята мои, ещё поживём". Хотя выживать не приспособленной к дикой природе королеве вместе с детками было непросто.

***

Мышь полевая… Немного, но всё же лучше, чем ничего. Феликс затаился, ожидая, когда добыча отойдёт подальше от норки… Пора! Молодой лев протянул было лапу, чтобы сцапать её, но вдруг услышал голос Филиппы:

– Феликс, смотри!

Забыв про мышь, он подбежал к сестре. Каково же было его удивление, когда у её ног он обнаружил человеческого детёныша!

– Почему он лежит тихо? Он живой?

– Не знаю, – ответила Филиппа и легонько тронула его лапкой.

Младенец проснулся и тут же закричал.

– Надо отнести его к людям. Он здесь погибнет.

***

Вскоре брат и сестра с кричащим младенцем на спинах вышли в деревню. Запах привлёк их к дому, на крыльце которого сидела молодая женщина. Увидев львов, хозяйка с визгом попятилась.

– Должно быть, это и есть его мама, – сказала Филиппа. – Запах такой же. Давай положим на крыльцо и отойдём, чтобы не пугать.

Сделав так, львята спрятались за угол. Очень уж им хотелось увидеть, как оправившаяся от испуга мать бросится, плача, к ребёнку, прижмёт его к своей груди…

Но к их изумлению, мать схватила орущий свёрток и понесла к колодцу.

– Выродок, – шипела она с ненавистью. – Всё равно я от тебя избавлюсь!

– Она его убьёт! – с ужасом произнесла Филиппа.

Феликс выскочил из-за угла и кинулся ей навстречу, грозно рыча. Та, бросив ребёнка, с криком побежала к дому.

– Бежим, Филиппа, – сказал молодой лев, хватая ребёнка. – А то сейчас соседи сбегутся.

Соседи и впрямь прибежали на крик, но львята были уже далеко.

***

Отдышавшись, Феликс и Филиппа в задумчивости смотрели друг на друга, качали головами: что делать с ребёнком? Не отдавать же его горе-матери.

– На опушке живёт старый дровосек, – проговорил, наконец, Феликс. – Матушка говорит, бездетный. Давай отнесём ему.

Филиппа с радостью согласилась.

Вскоре они стояли у порога одинокой хижины. Хозяин вышел им навстречу. Увидев ребёнка, кинулся к нему, плача от радости:

– Внучёк, родной! Нашёлся, моя кровинушка! Нашёлся!

Поспешившие удалиться львята уже не слышали, как старик кричал им вслед:

– Спасибо, люди добрые!

***

– Знаю, что это люди, – бормотал старик, когда ребёнок, насытившись козьим молоком, заснул с улыбкой на устах. – Недаром у меня в кармане цветок папоротника – он-то позволяет видеть сущность каждой твари живой…

А ещё этот цветок желания исполняет. Стоит только съесть его в ночь равнодействия. Только самого заветного не выполнит – сына ему не вернёт… А как внучёк-то на него похож. И родинка на левой щеке точь-в-точь как у него. Хорошо, не в мать уродился. Злая она женщина, и ребёнка своего ещё в утробе ненавидела. Небось, сама и утащила его в лес подальше, чтоб околел.

Сегодня ночью как раз равноденствие. Пусть же исполнится самое заветное желание тех, кто вернули ему внука…




В окошко Лилии


Он не бросал ей в окошко лилии. Единственный букет он подарил ей, когда им обоим было по шесть. На даче. После того, как однажды, чуть не плача, прибежал к маме:

– Мама, Лиля не даёт мне лягушку!

– А ты подари ей цветы.

Тогда Максим насобирал в поле ромашек, васильков, добавил в букет несколько колосьев…

После такого букета девочка с радостью отдала ему лягушку…

Максим помнил тот день так отчётливо, словно это было только вчера. А Лиля… Она с трудом помнит даже собственное имя. Увы, санкционированный митинг – не гарантия, что не получишь дубинкой по голове. Особенно если мешаешь омоновцу бить твою подругу…

Максим прошёлся вдоль дачи. За десять лет, что он был в Москве, огород зарос высокой травой. Буйно разрослась шустрая малина. Сарай, что отец вырубил из брёвен, стоял как островок в море зелени. А вот широкий чан. Когда-то в нём маленький Максим катал лягушек на самодельных корабликах. Лиля была неизменным зрителем этих "круизов".

Сейчас же по дну пустого чана одиноко прыгала лягушка, безуспешно пытаясь выбраться.

– Куда же ты, дурёха, залезла? – недолго думая, Максим схватил земноводное.

Дрыгая лапками, пленница пыталась выскользнуть. При этом не переставала недовольно глядеть на него выпученными глазами.

– Не боись, – сказал Максим, опуская лягушку в банку с водой. – Сейчас к Лильке в гости пойдём.

Только надо ещё цветов нарвать…

***

Заявиться к подруге в гости оказалось не так просто. Домашний арест не предполагает посещений. Но разве для альпиниста третий этаж помеха? Тем более, если рядом балконы.

– Спокойно, – ободрил парень земноводное, брыкающееся в наполовину застёгнутом кармане куртки. – Сейчас будем у цели.

Форточка открытая. Это хорошо!

Лягушку не пришлось долго уговаривать прыгнуть на письменный стол. Сложнее оказалось с цветами, которые пришлось буквально проталкивать.

Краем глаза Максим увидел, как Лиля заходит в комнату.

"Какая она красивая!" – впервые парень так подумал о подруге детства.

***

Увидев на письменном столе букет из ромашек и васильков с колосьями, девушка поначалу удивилась. Кто мог их сюда принести? На сурового лейтенанта Михеева вроде бы не похоже.

Вдруг она заметила лягушку, которая, почуяв свободу, прыгала по столу. Нет, тащить в дом лягушек лейтенант точно не станет.

– Куда прыгаешь? – Лиля едва успела поймать земноводное, когда оно, приблизившись к краю, полетело вверх тормашками. – Упадёшь, глупая.

С этими словами девушка легонько погладила пальцем её жёлтое брюшко. Совсем как тогда… Тогда, на даче…

"Тёть Валя, я к Вам с подружкой пришла", – шестилетняя девочка разжала ладонь, отчего женщина взвизгнула:

"Ай! Убери её! Если твоя подружка на меня прыгнет, у меня будет разрыв сердца!"

"Она же не кусается, тёть Валь. Посмотрите, какая она маленькая, хорошенькая!"

Мама Максима – она боялась лягушек. Правда, потом привыкла.

И цветы… Такие же, как и те, которые Максим выменял у неё на лягушку. Максим… Только он мог принести такой подарок. Так вот он – красивый молодой человек, разгуливающий под окнами.

Цветы на лягушку… Справедливый обмен.

Лиля открыла окно.

– Максим, лови! – крикнула она, держа лягушку в руках.

– Лиля…

– Снимай куртку! Забыл?

Память услужливо преподнесла крышу сарая… Спуститься с лягушкой в руке было непросто. Тогда Лиля присела на корточки и бросила лягушку Максиму, который, опасаясь, что она ударится, поймал её на свою куртку.

– Давай кидай!

Когда лягушка благополучно приземлилась на мягкую ткань, Максим посмотрел на подругу. Её глаза улыбнулись в ответ…

– А с лягушкой что будем делать?

Лиля пожала плечами:

– Как всегда. Отпустим на волю.




Матушка


Поначалу Стелла видела длинный коридор зеркал и сидящих на полу девушек – отражений самой себя. Магистр продолжал читать заклинание. По мере того, как он читал, девушки в зеркале постепенно молодели. Вот Стелла в двенадцать лет, вот в десять, вот в пять, а вот перед зеркалом сидит младенец… Увлечённая необычным зрелищем, девушка не сразу услышала, как Магистр её окликнул:

– Вставай, Стелла.

Отражения в "коридоре" исчезли. Вместо них в самом его конце теперь виднелась река и идущая по берегу молодая женщина.

– Иди же, не бойся. Помнишь, что ты должна сделать?

Голос мага звучал мягко, но было в нём что-то такое, что ослушаться не посмеешь.

– Да, господин Магистр.

Девушка зажмурилась и робко сделала шаг прямо в зеркало. Потом ещё и ещё… Вскоре она уже шла по родной деревни навстречу женщине.

– Здравствуй, матушка!

И обратно – в зеркальный коридор. Бежать не оборачиваясь. Так велел Магистр.

Он ждал её между зеркалами.

– Молодец, Стелла. Ты всё сделала правильно.

Прежде чем деревня в конце коридора исчезла, маг с удовлетворением заметил, как женщина выбросила в реку снадобье, что дала ей знахарка. То самое, что должно было убить Стеллу в зародыше. Наконец, девушка перестанет быть нерождённым духом, иллюзией, которой его магическая сила придала материальную оболочку, а станет, наконец, живым человеком.




Да здравствует дождь!


– Что скажете, сеньор Маркос?

– Очень хорошая сказка, Пилар, – узник улыбнулся бескровными губами, изо всех сил стараясь не показать, как он ослаб за дни заточения. – Спасибо, что навещаешь меня! Ты любишь орехи? Возьми.

Он протянул девушке грецкий орешек.

– Спасибо, сеньор Маркос!

Когда она ушла, узник печально вздохнул. Завтра его сожгут на костре. С колдунами у Святой Инквизиции разговор короткий. Даже если колдовал всего один раз… Лето выдалось засушливым. Обезвоженная земля грозила неурожаем. Тогда Маркос вызвал дождь…

А теперь те же люди, которых он спас от голода, называют его пособником дьявола. Они же помогали Инквизиции отлавливать Ники. Но тот неожиданно куда-то пропал.

Одна только Пилар относится к нему по-доброму. Приходит почти каждый день, рассказывает сказки. Если Бог есть, да пошлёт он ей счастья!

***

Лишь только Пилар переступила порог дома, чёрный кот выскочил из укрытия.

– Как там хозяин?

– Держится, несмотря ни на что. Кстати, Ники, он подарил мне этот орех.

– Разбей его.

Каково же было удивление девушки, когда вместо ядра она обнаружила сложенный лист.

"Милая Пилар, – прочитала она, развернув его. – Спасибо тебе за всё! Если снова случится засуха, и ты не испугаешься смертной казни, я скажу тебе заклинание, как вызвать дождь. Но его нужно читать, сидя на крыше или на высокой стене, и рядом непременно должна быть чёрная кошка....

Прощай!

Алехандро Маркос".

***

Не без труда забралась Пилар на высокую крепостную стену. Руки её были изодраны в кровь, платье напоминало рваную тряпку. Ники уже сидел, терпеливо ожидая девушку.

Пилар села рядом и вынула из-за пазухи грецкий орех. Ведь дождь может не только напоить землю, но и потушить костёр.




Королевство лягушек


Стоило только Ливии переступить порог оранжереи, как лягушки тут же запрыгали ей навстречу. Знают – кормить их пришла. Сам дядя Кристофер не приходит. Он вообще ничего по дому не делает, но тщательно следит, чтобы жена и племянница-сиротка не сидели сложа руки. За неповиновение бьёт.

Сегодня он опять побил тётю Жозефину за то, что недосолила суп. А вчера бил за то, что чуть пересолила.

Всё это девушка рассказывала лягушкам, рассыпая перед ними засушенных комаров. Ливия давно перестала их бояться – гладила, брала на руки. Когда она рассказывала об этом дяде, он отчего-то хмурился.

– Только не смей их целовать, – предупредил он.

И Ливия не смела. Но сегодня ей было так обидно за добрую тётю, что хотелось дяде как-то досадить.

"Поцелую-ка я лягушку", – подумала девушка.

Взяв на руки первую попавшуюся, она коснулась губами скользкой кожи. Тотчас же лягушка стала расти, пока не сравнялась с Ливией. Лягушачья кожа спала, и перед ошеломлённой девушкой предстал красивый юноша в бархатном камзоле.

– Кто Вы, прекрасный незнакомец? – только и смогла произнести Ливия.

– Я принц Валентин, – ответил тот. – Ваш дядя навёл на меня злые чары, но Вы поцеловали меня и освободили.

– Но зачем он так сделал?

– Ваш дядя нагадал, что погибнет из-за юноши королевской крови. И теперь он знатных юношей превращает в лягушек. Все эти лягушки заколдованные принцы. Кроме Карла…

Не успела Ливия поинтересоваться, кто такой Карл, как в оранжерею вихрем влетел разгневанный дядя.

– Ах ты, негодная! – заорал он, бросаясь к Ливии. – Ты посмела меня ослушаться!

Но Валентин прикрыл девушку собой:

– Не смейте её трогать!

– Я убью тебя, паршивец! – вскричал дядя Кристофер и выхватил нож.

Принц едва успел увернуться и вынуть шпагу.

Ни жива, ни мертва, Ливия смотрела, как они борются. Наконец, Валентин выбил из рук противника нож. Тот наклонился, чтобы поднять оружие. Одно неловкое движение – и он оцарапал палец о лезвие. И тут же упал мёртвым.

– Похоже на яд краснобрюхого пучеглаза, – произнёс принц. – Видимо, Ваш дядя хотел убить меня наверняка, но сам напоролся на собственное оружие.

Тут же остальные лягушки стали расти, сбрасывая кожухи. Все они оказались молодыми богато одетыми людьми. Только один из них одет был просто и выглядел старше.

– Что здесь происходит? – робко осведомилась, заходя в оранжерею, тётя Жозефина,.. – Карл! Любимый!

Старший тут же бросился к ней в объятия:

– Жозефина! Любовь моя!..

***

– Мы любили друг друга больше жизни. Но Кристофер захотел обладать мной. Он опоил Карла зельем, превратил в лягушку, а мне пригрозил, что если я не буду его слушаться, то Карлу конец… Но теперь мы вместе, и нашему счастью ничто не помешает.

– И нашему тоже, – ответил принц Валентин, держа в своей руке руку Ливии.




В заснеженной тундре


Б-р-р-р! Холодно-то как! А что думаете, костюм – самая подходящая одежда для прогулок по заснеженной тундре? Как меня вообще сюда занесло?

Нет сил идти дальше. Сколько я уже километров пилю в ботинках? Тяжело вздыхаю, бросаю на снег сумку, вытаскиваю из пакета бутылку коньяка. Хоть как-то согреться.

Вскоре я уже выпил порядочно. Перед глазами начинают мелькать формулы, что я не раз выводил на доске. Специально для тупых лоботрясов, называемых студентами. Мелькают каракули из их контрольных и шпаргалок.

Вот распечатка рукописного текста. Письмо от Развозжаева, которое Ромка Костерёв оставил на парте. Ну, ходил бы Костерёв на Болотную, ну, переписывался бы с этими узниками, светиться-то зачем? Завкафедрой, прочитав письмо, покачал головой, сказал: не очень хорошо, что этот Костерёв у нас учится. Но я его даже не заваливал, честное слово! Просто по-другому сформулировал вопросы. Кто виноват, что Костерёв не понял? Будущий математик должен быть сообразительным.

Зато Юльке Сытниковой я задавал понятнее некуда. Не ответила. Ну, я и поставил ей неуд. Пусть не думает, что через постель можно получить всё, что хочешь. Ну а то, что взял – отчего бы не взять, коли дают? И нечего было потом по телефону подружке плакаться, кричать: чёрт бы побрал этого урода!

Кстати, а не Сытникова ли меня сюда забросила? А то заснул в метро, и вдруг просыпаюсь где-то у чёрта на куличках.

Вот промелькнула шпаргалка. Та самая, которую я заметил у Ильи Боброва. Заметил, хоть и виду не подал. Всё-таки племянник ректора, а мне лишние проблемы ни к чему.

Шурин мне сказал: "Молодец, далеко пойдёшь!".

Неужели накаркал, паразит? Так далеко я не хотел!

Перед глазами уже не формулы, а надписи. И не только перед глазами. На снегу вырисовываются. "Подлизываешься к начальству, карьерист!", "Изменяешь жене со студентками" и другие грехи. Не мои. Не мои! Голыми руками я пытаюсь затереть надписи, но они вновь проступают.

В конце концов, я устал. Сижу, тяжело перевожу дух. И тут я понимаю: а ведь правда это. Подлизываюсь… изменяю… Вот замёрзну здесь, кто вспомнит меня добрым словом? От этих мыслей стало так грустно, что захотелось выть.

Пожалуйста! Я не хочу здесь пропасть! Я хочу домой! Пожалуйста, вытащите меня отсюда! Я больше не буду! Я исправлюсь! Обещаю…

***

– Станция Проспект Мира. Переход на кольцевую линию…

Я открываю глаза…




Ход времени


– Не желаете вина, мистер Смит? Домашнее.

Трактирщица с большим животом поднесла гостю бутылку.

– Благодарю! С превеликой радостью! – откликнулся тот. – Действительно, доброе вино, – добавил он, отхлебнув из чарки. – После такого, честное слово, и помереть не жалко.

Хозяин трактира грустно улыбнулся:

– У нас Вы не умрёте. У нас вообще никто не умирает.

– Так уж и никто?

– Никто, – проговорила хозяйка с грустью в голосе. – Уже лет десять.

Гость недоверчиво усмехнулся:

– Если так, то это хорошо.

– Чего ж хорошего? У нас сосед старый, больной уже лет десять как мучается, не встаёт с постели, ждёт, когда смерть наконец-таки придёт.

– И хуже всего, – добавил хозяин, – никто и не рождается.

– Вот-вот, – хозяйка посмотрела на свой живот и вздохнула. – Уже десять лет дитя вынашиваю. Хотя через денёк-другой должна бы родить. Только завтра никогда не наступит – часы остановились. Никто, кроме мистера Линта, не может заставить их пойти.

– А что же мистер Линт?

– Исчез. Он же часы и остановил.

С этими словами хозяин взглянул на дверь, словно проверяя, не явился ли этот самый Линт.

***

Давно это было. У короля тяжело заболел сын. Узнав, что за морями существует снадобье от его недуга, король послал гонцов. Но безветренная погода задерживала их возвращение, а принц с каждым днём таял на глазах.

Тогда король послал за Эндрю Линтом, лучшим в королевстве часовым мастером.

– Остановите время на несколько дней, – чуть ли не умолял он со слезами на глазах. – Спасите моего единственного сына, наследника.

Тогда мистер Линт остановил часы на здании городской ратуши. Нет, они шли, но завершая суточный цикл, возвращались вновь в прошедший день. Принца спасли, но мастер пропал, так и не успев дать ход времени.

***

По мере того, как хозяева рассказывали, мистер Смит всё отчётливее вспоминал, как десять лет назад его, почти умирающего, нашёл фермер. Добрый человек! Подобрал, выходил, взял к себе в работники. На ферме его стали звать Джоном Смитом, ибо настоящего своего имени он не помнил.

Вместе с этим в памяти пробуждались и другие воспоминания. Король, казалось, был безмерно благодарен. Устроил пир, на который пригласил часового мастера, усадил его на почётное место.

– К чему Вам, мистер Линт, возвращать ход времени? – спросил король. – Хорошо бы оставить его как есть. Так мы никогда не состаримся, не умрём. Что скажете?.. Да не волнуйтесь Вы так, – добавил он, заметив на лице мастера крайнее недоумение. – Это была шутка. Но я надеюсь, Вы не откажете мне в любезности поехать завтра на охоту?

Конечно же, часовой мастер не отказался от такой чести. Наивный! Знал бы он тогда, что задумал коварный король!

Он вдруг вспомнил крутой обрыв, мощный толчок, торжествующее лицо монарха…

***

Город погрузился в ночную тьму. На площади перед ратушей горели фонари. Они были слишком тусклые, чтобы осветить большие часы, стрелки которых неумолимо двигались к полуночи. Но висевшему на них человеку не нужно было видеть их, чтобы понять, где находится пружинка и магнит-камень. Он всё вспомнил.

Когда часы пробили полночь, торжествующий мастер сидел на башне, закрывая уши руками, чтобы не оглохнуть. С радостью наблюдал он, как стрелки медленно движутся вперёд – в завтрашний день.




Лишь бы дедушка был доволен


Соня с грустью глядела на фотографию усатого мужчины в чёрной шляпе.

– Что делать, дедушка? Не любят меня в школе. Смотрят как на преступницу. А что я плохого сделала? Разве это плохо – написать письмо "дяде Мише"?

Именно так она назвала печально известного Косенко. "Держитесь, дядя Миша! Я верю, что Вы нормальный".

– Ты же, дедушка, тоже был нормальный. Хотя тебя и упрятали в психушку.

Бабушка, пока жива была, рассказывала, что дедушку так наказали за то, что защищал права верующих. Таких, как Дарья Андреевна. И урока не проходит, чтобы математичка не сказала о Боге. Хотя мама говорит, когда она училась, Дарья Андреевна отнюдь не была верующей. Одну девчонку, её одноклассницу, так вообще замордовала за крестик. Так и цеплялась до конца учёбы. Так же, как теперь цепляется к Соне. Увидела письмо, отобрала и обругала при всём классе. Вот смотрите, докатилась Лапшова – водится с психами и уголовниками!

И одноклассники теперь травят. Особенно Светка. А ведь именно от неё Соня больше всего ожидала сочувствия и понимания. Ещё бы! Такая вся положительная – Совесть школы. И так много говорила о несчастных и обездоленных, изобличая человеческое равнодушие. А теперь презирает Соню за неравнодушие. Более того, прошлась по её личным и семейным проблемам. По тем, о которых Соня рассказывала ей как лучшей подруге.

А Олег…Теперь он знает, что она в него влюблена. Светка рассказала. Соне ничего не оставалось, как признаться ему во всём. В частности, что зачитывала до дыр его стихи. Столько в них было о любви и доброте! Уже только за них она его полюбила. Олег и слушать не стал – назвал злой лицемеркой.

Зато Вика Кротова… Никто в классе не хочет находиться с ней рядом. Она, похоже, не пользуется дезодорантом, и поэтому от неё плохо пахнет. А ещё она ковыряется в носу. Теперь она единственная во всём классе, кто относится к Соне по-человечески.

– Сегодня она мне записку написала, и знаешь, какую?

Дедушка с фотографии ответил неизменным чуть лукавым прищуром. Конечно, он знает. Ведь это его любимая цитата:

"Да поймите же, барон Мюнхгаузен славен не тем, что летал или не летал на ядре, а тем, что никогда не врёт."

– И я не буду врать, дедушка. Не буду унижаться, просить у них прощения. Пусть издеваются. Всё выдержу, только скажи, что ты мной доволен.

Соне показалось, что уголки губ на фотографии чуть приподнялись.




Альфа Ориона


– Папа, ты покажешь мне Бетельгейзе?

– Вот она. Видишь? – отец показывает на мерцающую красноватую звёздочку.

Света завороженно смотрит.

– Это туда ты летишь? Классно! Я тоже туда хочу! Возьмёшь меня?

Отец принимается объяснять дочери, что детей в такие полёты брать не разрешается. Даже капитану корабля.

Света разочарованно вздыхает: как жаль!

***

Сотрудники международного проекта "Альфа Ориона" вернулись на Землю только через десять лет. Их полёт увенчался успехом: в системе Бетельгейзе было обнаружено четыре планеты. Первая, третья и четвёртая – газовые гиганты наподобие Юпитера. Зато вторая по составу атмосферы и строению горных пород сходна с Землёй. Также наблюдаются некие формы флоры и фауны.

Это была громкая сенсация, но Свету она не радовала. Не радовала она и вдову биохимика Дюбуа. Ни он, ни капитан Малявин так и не вернулись. Даже хоронить было нечего – один пепел от них остался.

Огненные бури – частое явление на второй от Бетельгейзе планете. В то злополучное утро обстановка обещала быть достаточно спокойной, и космический отряд отправился в горы. Биохимик Дюбуа, заметив на склоне слизкий зеленоватый комок, полез по отвесной скале, чтобы немедленно взять пробу. За свою неосторожность он был наказан – камень, на котором стояла его нога, соскользнул, и Дюбуа упал вниз, в небольшую яму.

В тот момент штурман заметил в небе отблеск огня. Достаточно далеко, ещё можно успеть спастись.

Дюбуа со сломанной ногой не мог выбраться самостоятельно. Капитан приказал команде бежать на корабль, а сам бросился выручать биохимика. Говорят, Дюбуа пытался отговорить капитана, кричал: уходите, лучше мне одному погибнуть. Но тот не желал и слушать…

***

"В этом был весь папа!", – думала Света.

Он бы ни за что не бросил в беде своего товарища. Понимал ли он, что у него мало шансов уйти от огненной бури с раненым биохимиком?

Снова и снова Света представляла последние часы жизни отца. Наверное, в тот момент он просто не думал об этом. Мама говорит, что он вообще ни о чём не думал: ни о жене, ни о дочери.

– Прости маму! – девушка подняла глаза к небу, откуда ей подмигивала красная Бетельгейзе. – Она не может понять, что в тот момент ты представил себя на месте Дюбуа.




Случай в электричке


– Куда прёшь, дебил?.. Чего путаешься под ногами, старая карга?.. Убери свою псину! Развели тут зоопарк!.. Пошевеливайся, козёл! Дай пройти!.. Понаехали тут!..

Расталкивая локтями и сыпля крепкими словечками, Тамара пробиралась с платформы в тамбур, а оттуда – в вагон. Толпа не по-доброму на неё косилась, но связываться особо никто не хотел. Всё-таки с ней рядом двое здоровых парней.

Андрей и Лёха, не желая отставать от подруги, заработали локтями более активно. Вскоре они заняли три свободных места.

– Садись, Том, – поторопил девушку Андрей, пока она занималась разборкой с увешанной котомками бабкой.

Тамара опустилась на место у прохода. Тут же напротив села какая-то девушка.

– Не могли бы Вы чуть убрать ноги?

– Может, тебе ещё и задницу почесать? Мешают – сиди дома! Нечего по электричкам ездить!

***

Через двадцать минут езды Тамаре захотелось покурить. Оставив друзей сторожить место, она вышла в тамбур.

Только она зажгла сигарету, как с первых рядов подала голос какая-то женщина с малышом на руках:

– Пожалуйста, Вы можете не курить? Я ребёнка в больницу везу. У него астма.

– А мне какое дело? Родила хлюпика – теперь не вякай!

– Дочка, ну не надо, раз женщина по-хорошему просит, – прокряхтел стоявший у двери старик в белом плаще.

– А ты, старый пень, вообще заглохни!.. Что ты там бормочешь, идиот?..

Дым вдруг окутал всё пространство вокруг девушки. Откашлявшись, Тамара с удивлением обнаружила, что стоит на четвереньках. Попыталась разогнуться – не смогла.

Так она и доползла до своего места и с неожиданной лёгкостью запрыгнула на него с ногами…

***

– Слушай, Лёха, может, прогоним эту тварь?

– Забей, Андрюх! Томка придёт – сама прогонит… Блин, что же она так долго?..

Сидящие напротив пассажиры с любопытством рассматривали примостившуюся рядом с парнями большую белую собаку.




Больное сердце


– Лариса Егоровна, да, Галя у меня. Всё в порядке, не волнуйтесь… Нет, не могу позвать – она уже спит… Будить? Нет, думаю, не стоит – она и так переволновалась… Как отчего? От радости, конечно. Кстати, я тоже очень рад, что у Вас ничего серьёзного…

"Вот это дипломатические способности! – с уважением думала Галя. – Я бы так не смогла".

Ярик старался говорить тихо, чтоб её не разбудить, но Галя не спала – всё слышала.

И ведь она чуть не потеряла любимого. Чуть не упустила его сама. Ради чего?

"Галчонок, ты же знаешь, у меня больное сердце, – говорила ей мать, хватаясь за грудь. – Я как подумаю, что этот командированный тебя охмурит, пропишется в нашей квартире, а потом бросит и оставит на улице… У меня душа не на месте".

Девушка чувствовала себя последней эгоисткой, но не находила в себе сил порвать с Яриком. Каждое электронное письмо, каждый звонок, каждая редкая встреча – всё это делало их ближе друг к другу. Проклиная себя, Галя, тем не менее, с нетерпением ждала очередной командировки любимого в Москву или случая приехать к нему в Тверь. Для мамы последнее было – в гости к подружке.

И вот вчера настал момент, когда Галя услышала:

"Любимая, выходи за меня замуж".

Тогда она ответила: дай мне время подумать. Надо ведь подготовить к этому маму, а то ей нельзя волноваться – у неё порок сердца.

Мама, услышав об этом, заохала, застонала и схватилась за грудь:

"Неблагодарная эгоистка! Совсем мать не бережёшь".

Всю ночь Галя проплакала от мысли, что должна сказать Ярику "нет". Она понимала, что её отказ причинит ему боль. Да и сама она никогда не сможет быть счастливой без него. Но мама… Галино замужество может её убить. Нет, нельзя быть такой бездушной и эгоистичной, чтобы строить своё счастье на её жизни…

А утром… Утром она пошла к гинекологу с лучшей подругой. У Лили это первая беременность, она жутко волнуется. Ну, Галя и пошла с ней в качестве моральной поддержки. Из кабинета Лиля вышла куда более спокойная. Всё хорошо, никаких серьёзных отклонений.

Уже у своего подъезда Галя вспомнила, что забыла в поликлинике платок. Вернулась, чтобы забрать.

Через неплотно закрытую дверь врачебного кабинета было хорошо слышно, как её мама разговаривает с врачом. Её голос – его Галя ни за что бы не спутала ни с каким другим.

"…Дайте мне такую справку"

"Послушайте, Лариса Егоровна, ну зачем она Вам? Порок сердца, да ещё и тяжёлый. Да Вас хоть в космос отправляй".

Мать в ответ говорила про проходимца из Твери, который вот-вот уведёт её дочку.

"Я понимаю, у вас, врачей, маленькая зарплата. Но я готова заплатить…"

Что ответила врач, Галя не слышала. Она со всех ног неслась прочь, не разбирая дороги. В голове было одно:

"Ну, как, как она могла? Предательница, подлая! Ненавижу!"

Через полчаса она уже была в гостинице, где остановился Ярик, и рыдала на его сильном плече.

"Она мне врала! Всю жизнь! С самого детства! А я ей верила, верила!"

Ярик успокаивал девушку, как мог.

А теперь сделал то, что, по большому счёту, должна была бы сделать Галя – позвонил её матери, чтобы сказать: всё хорошо, не беспокойтесь.

"А я ещё хотела отказаться от такого сокровища", – думала девушка.

И благодарила Бога. Сегодня Всевышний уберёг её от страшной ошибки.

***

Вагонные колёса отстукивали расстояние между двумя древними городами.

– Ну что, Галюш? Отправила?

– Да, любимый, – девушка покрепче прижалась к жениху.

Через минуту мамин телефон запищит, извещая, что пришла эсэмэска:

"Привет, мама! Прости, что вчера тебе не позвонила. Я как услышала из кабинета врача, что ты здорова, от радости потеряла голову. Я очень рада, что ты, мамочка, в порядке. Я сказала Ярику "да". Думаю, с ним я буду счастливой. Я знаю, что ты меня любишь и желаешь мне счастья, и поэтому порадуешься за нас. Прописка московская Ярику не нужна – мы будем жить в Твери. Сейчас как раз туда едем. Счастливо! Галя. P.S. Привет от Ярика. Будем рады видеть тебя на нашей свадьбе".




(Не) укради


Заседание уже полчаса как должно было начаться. Но то ли судья или прокурор задерживались, то ли автозак с подсудимым застрял в пробке. Динара, устав от разговоров, уже подумала о том, чтобы взять самоучитель и повторить итальянскую грамматику. Мать Хворостова достала из сумки газету. "Истины свет", – прочитала девушка название.

– Марья Станиславовна, можно, я её посмотрю? А то я уйду раньше, живу в Подмосковье, электрички идут раз в час…

– Да, конечно, Динарочка, посмотри, – седая женщина протянула ей газету.

– Там хоть интересно? – спрашивала девушка, попутно разворачивая.

– Не знаю. Сама только что купила. Даже ещё не заглядывала.

Динара чуть заметно улыбнулась:

– Я быстро. Только гляну и верну.

Это "только гляну" длилось около пяти минут. Возможно, продлилось бы и дольше, но в коридоре возникло некоторое оживление. Конвоиры вели подсудимого. Газета мешала Динаре похлопать Хворостову вместе со всеми.

После него в зал суда стали заходить журналисты, затем – родственники, и уже потом – все прочие вольные слушатели, в том числе и Динара.

Девушка заняла место позади Марьи Станиславовны. Вернула ей газету: спасибо, мол, всё посмотрела.

***

Итог заседания был ясен. Хворостова Андрея Сергеевича оставили под стражей, невзирая на троих несовершеннолетних детей и мать-сердечницу. И уж конечно, судья давно не принимал в расчёт, что арестован был подсудимый только за то, что в годовщину инаугурации президента пошёл на согласованный митинг оппозиции. Ибо сторона обвинения так и не смогла толком сформулировать, что именно он нарушил.

Выходя из зала суда, Динара помахала Хворостову рукой, как старому знакомому. Известный антифашист помахал ей в ответ.

В сумочке у неё лежал лист той самой газеты. Такая же, купленная вчера, лежала дома – на столе. На седьмой странице "муза российской журналистики" Ефимова в красках описывала, как Хворостов А.С., щеголяя в фуражке со свастикой, выкрикивал фашистские лозунги, и выражала надежду, что этого опасного преступника посадят, как минимум, лет на десять.

Заканчивала Ефимова свою статью словами: воистину у этих либерастов пластилиновая совесть, которая позволяет им врать, воровать, предавать и даже убивать.

"Да, насчёт воровать она, пожалуй, попала в точку, – думала Динара, выбрасывая "трофей" в урну. – Ну что ж, суди меня Бог, если я сделала плохо".

А ещё она молилась о том, чтобы Марья Станиславовна не заметила, что в газете одного разворота не хватает. А если и заметит, то поленилась бы покупать новую.




Горькие, но благородные


Лестница… Сколько разных историй про неё можно придумать. И страшилку с подстерегающими монстрами, и фэнтезийную сказку про дверь в другой мир, и мистический рассказ с призраками и проклятиями. Но пожалуй, лучше я поведаю реальную историю.

Я влюбилась в Диму неожиданно. Впрочем, так, наверное, влюбляются все. Я училась в десятом классе, он – в одиннадцатом. Конечно, как и все влюблённые девчонки, я мечтала о взаимности. Каждое слово любимого, обращённое ко мне, каждый брошенный на меня взгляд был что небо в алмазах.

А потом случилось как в песне:

"Я гордость забыла -

К нему подошла".

Да, именно так – почти подошла. На переменке, когда одноклассники бесились в коридоре, шумно разговаривая друг с другом. Подошла и попросила у него телефон.

"А он мне ответил:

Не плачь, не велю.

Не ты виновата -

Другую люблю".

Ну, почти так.

– Я не хочу никого обманывать… У меня есть девушка…

Я зачем-то говорила какие-то глупости: мол, неправильно ты понял, я вовсе не то имела в виду. Как будто бы он мог в это поверить!

"Что было, то было -

И нет ничего".

Ничего, абсолютно ничего не было. Ни потоков слёз, ни причитаний с киданиями на шею, ни угроз убиться, ни брани с криками и оскорблениями. Ничего. Просто мы покинули лестничную клетку и разошлись в разные стороны.

Да и не знала я, честно сказать, что делать: то ли страдать от неразделённой любви, то ли радоваться, что Дима любим и счастлив? Пусть не со мной, так с другой. Весь урок математики об этом думала, но так ничего и не решила.

А после урока стало понятно, что в ближайшее время страдать придётся совсем по другому поводу. Впереди – контрольная, подготовка к которой обещает стать настоящей пыткой. Как, впрочем, и вся математика.

Я тогда не знала, что вскоре влюблюсь в своего "спасителя". И на той же самой лестнице услышу, что он любит меня… как друга. Что делать – любовь к учителю редко бывает взаимной. Впрочем, это уже совсем другая история.

Помнится, Татьяна сказала Онегину:

"Вы были правы предо мной.

Я благодарна всей душой".

И нечего добавить, нечего убавить. Именно так я сказала бы Диме, если бы нам суждено было снова встретиться. Ведь это он отвёл меня на лестницу, подальше от посторонних глаз. Благодарна за то, что моя любовь не была цинично растоптана, не стала поводом для насмешек одноклассником, которые так ничего и не узнали. За то, что, вынужденный обидеть, он нашёл слова. Горькие, но благородные.




Я просто хотела жить!


У, проклятые матрасы! Никогда не думала, что буду их так сильно ненавидеть! Казалось, они вот-вот меня раздавят насмерть. А ещё при взлёте перегрузка, будь она неладна!

Фу, наконец-то тяжесть спадает, и ей на смену приходит приятная невесомость. Теперь остаётся только выбраться…

Конечно, осуществляю это не сразу. Пусть космолёт для начала отлетит подальше от этой чёртовой Андромеды… Вот теперь пора!

Пока я разгребала окружившие меня со всех сторон матрасы, я прокляла всё на свете. Нет, конечно, я не столь наивна, чтобы обольщаться мыслью о побеге как о чём-то лёгком и приятном. Я готовила этот план два месяца, старалась всё тщательно продумать, просчитать, чтобы не упустить ни одной детали.

Не без труда выбравшись, я первым делом взглянула в маленькое окошечко-иллюминатор. Андромеда превратилась в маленький мячик. Прощай, ненавистная планета, прощай, женская колония, в которой я провела горькие невыносимые два с половиной года! Это пусть дуры малохольные сидят от звонка до звонка, а я не такая – я умная. И теперь я свободна!

Свободна!.. Осталось только устранить ещё одно маленькое препятствие…

Тихонько я вышла из грузового отсека и осмотрелась. Как раз на стене огнетушитель. Всё как и положено по технике безопасности. Только в этот раз она может кому-то сослужить дурную службу…

Сняв со стены огнетушитель (какой же он всё-таки тяжеленный!), я направилась к кабине пилота.

Он не заметил, как я вошла, даже головы не повернул. Вот спасибо матёрой Клавке-Пиле, не зря заставляла нас, сокамерниц, по ночам ходить тихо. Сейчас это умение мне как нельзя кстати!

Не обернулся пилот, и когда я подкралась к нему вплотную, всё так же продолжал читать газету. Давай, Нинка, действуй!

Размахнувшись, я изо всех сил ударила его огнетушителем по голове. Издав глухой стон, он стал оседать в кресле. Кровь хлынула из разбитой головы. Я ударила ещё. И ещё…

Вот и всё. Теперь ничто не мешает мне лететь вперёд – к долгожданной свободе. Бросив испачканный кровью и мозгами огнетушитель в сторону, я подошла к приборной доске. Так и есть – космолёт поставлен на автопилот. Вот молодчина пилот. Был. Догадался, чего хочет женщина. Правда, направление не то, но это мы сейчас исправим. Вот она, карта. Вот Солнечная система. Земля. Туда и полетим. Жалко, что я так и не догадалась утащить из библиотеки самоучитель испанского. В Никарагуа он мне очень даже пригодится. Ну ничего, доберусь, а там уже и выучу. Я женщина умная.

Вот и всё, настроила. Выключила радар, чтобы корабль не обнаружили. Теперь надо куда-нибудь убрать труп, чтоб не вонял.

После недолгих раздумий я затолкала его в холодильник. Конечно, можно было бы открыть люк и пустить его в открытый космос, но расходовать кислород в моём положении было бы крайне неразумно. Ладно, пусть полетает – а там на месте уже выброшу его в какую-нибудь реку.

Потом я отмывала пол и чуть не забыла оставленную покойником газету. В глаза мне тут же бросилась статья Минаевой… Вот ведь стерва! Когда я была судьёй, так пела дифирамбы о моей смелости и неподкупности. Мол, не побоялась Никитюк вынести обвинительный приговор восьми особо опасным преступникам. Кто ж тогда мог знать, что власть поменяется так быстро! Теперь они герои-диссиденты, а я, значит, дрянь распоследняя! И взятки брала, и приговоры выносила заведомо неправосудные. А я просто хотела жить по-человечески, я о семье своей заботилась. Кто ж виноват, что у этих восьми хватило дурости пойти на оппозиционный митинг? Знали ведь прекрасно, что свобода и демократия у нас только на бумаге. И всё равно пошли. Почему же я должна была в ущерб семьи биться за каких-то чокнутых идеалистов? Знала бы я заранее, чем всё кончится, я бы их не только отпустила, пылинки бы с них сдувала. Но я же не знала.

А теперь эта Минаева поливает меня помоями и радуется, что я в тюрягу загремела. Умеет девочка жить, ёлки-палки!

***

Каждая неделя полёта тянулась для меня, словно год. Когда же, когда же, наконец, закончится это сидение в четырёх стенах? Хочу свободы, хочу твёрдой почвы под ногами, свежего воздуха! А вместо этого болтаюсь в этой "кастрюле", как сосиска. Скорей бы уже долететь до Солнца!

Нет, только не это! Красный карлик?!

Я протёрла глаза и снова уставилась на экран. Но карлик так и оставался красным. Как, ну как такое могло случиться? Я же проверяла карту. Своими же руками задала направление. Неужели перепутала?

В полном отчаянии я стала водить курсор по карте. И вдруг… Облако голубого газа медленно затягивалось вовнутрь пустого пространства…

Чёрт! Чёрт! Я в бессильной ярости ударила себя по лбу. Надо же было быть такой тупицей, чтобы проворонить "чёрную дыру"! Потому корабль и отклонился от курса. Гравитация, будь она неладна!

Что же мне делать? Конечно, можно было увеличить скорость, чтобы выровнять курс. Но датчик топлива не внушал оптимизма. Горючего было достаточно, чтобы долететь до Земли и благополучно совершить посадку. Оставался запас и на случай небольшого отклонения. Но в данном случае отклонение значительное. Да ещё плюс увеличение скорости. К тому же, кислорода с каждым днём становилось всё меньше. Нет, лететь в сторону Земли сейчас – верная смерть. А умирать мне совсем не хотелось. Лучше уж тогда включить радар. Пусть находят, возвращают обратно в тюрьму. Или…

Увеличив карту, я стала тщательно разглядывать звезду, которую поначалу приняла за Солнце. Пять планет, из них три газовых гиганта, одна покрыта толстым слоем льда. Только ближайшая может быть пригодна для жизни.

Всё же радар мне пришлось включить. Потом с нетерпением ждать, пока отправленный мною спутник передаст состав атмосферы, почвы, горных пород.

Мне повезло. Уже минут через пять на экране замелькали цифры, которые я старалась как можно быстрее пролистать, чтобы выйти на главное – заключение. Атмосфера пригодна для дыхания. Вредных и опасных примесей не обнаружено. Уровень радиации не превышает допустимого. Местная флора и фауна меня не интересовала, поэтому я поспешила поскорее выключить радар и стала готовиться к приземлению. Мне показалось, что я услышала какой-то громкий звук, похожий на выстрел. Наверное, показалось.

***

Посадка была достаточно мягкой. Вот что значит новая модель – не то что китайское старьё, на котором приземляешься как лягушка, прыгнувшая плашмя в воду.

"Всё, Нинка, ты свободна! – сказала я себе. – С этого дня для тебя начинается совершенно новая жизнь. Без конвойных, без строгого распорядка. Если ещё удастся отсюда долететь до Никарагуа, вообще будет хорошо. Главное…"

Я не успела закончить мысли – внезапный выстрел из пушки напрочь выбил в боковом окне толстое стекло.

Господи, что это?

За ним последовал ещё один, не менее мощный. За ним – ещё и ещё. Через минуту космолёт содрогался от канонады.

Спотыкаясь, я кинулась к выходу. Обернувшись, я увидела, как пилотская кабина занялась пламенем. Хотела побежать ещё быстрее, но следующий выстрел сорвал часть стены. Тогда я пригнулась к полу и поползла. Вперёд, Нинка, к тайному люку! Если повезёт, получится незаметно покинуть корабль, может, ещё и жива останешься.

Но там меня ждали. Пятеро здоровых бугаев, у каждого автомат. Дура! Какая же я дура! Лучше бы я включила радар. Через пару дней корабль бы нашли, а меня бы под конвоем доставили обратно в тюрьму. Всё же меньшее зло, чем банда Эдика Слепого. Эти молодчики никого не оставляют в живых. И едва ли они сделают исключение для судьи, которая когда-то спасла от тюрьмы Эдуарда Кривцова. Разумеется, за солидное вознаграждение. Девушка, которая в результате аварии осталась инвалидом, получила условный срок.

Я кинулась было обратно к люку, но автоматная очередь ударила мне в спину. Последнее, что я услышало, было: "Мочи её, стерву!". И собственную мысль: "За что?! Я просто хотела жить…".




Прощение


Прощай врагов своих – учит христианская заповедь. И я простил. Так и сказал: я тебя прощаю. А Зоя мне: да пошёл ты! И посоветовала засунуть своё прощение куда подальше. Это как же надо было разложиться её душе!

Я с тоской побрёл обратно. Проходя мимо большого сарая, невольно остановился. Сколько жарких объятий и поцелуев повидали стога сена, что внутри! Более двух лет прошло с тех пор, как мы расстались.

Зоя приходила почти каждый вечер. Приходила тайно от всех – её не в меру строгая мать меня недолюбливала, всё хотела её за соседского Илью выдать.

В тот вечер я, как обычно, пришёл на место наших свиданий. Зоя чуть опоздала. Я помог ей забраться на сено, а по ходу – снять пальто.

Сначала мы болтали ни о чём. Потом я вдруг вспомнил новость дня, посетовав, что девушкам из "Пуси" дали слишком малый срок.

– Надо было их лет на семь – как фашисток!

– А по мне, лучше бы их вовсе не сажали, – возразила Зоя.

Я не мог поверить своим ушам.

– Ты что, хочешь, чтобы эти прошмондовки гуляли на свободе?!

– Хочу, потому что… Никит, ты чего?

Заметила, видимо, что моё лицо сделалось злым. Попыталась обнять меня, но я оттолкнул её с презрением и яростью. Зоя, не удержавшись, упала со стога и осталась лежать без движения.

"Убил?! – с ужасом думал я. – Что теперь будет?"

Посадят? Только этого не хватало! Бежать, скорее бежать отсюда! Меня здесь не было! Она сама! Сама!

На следующий день всё Кардымово только и обсуждало, как Зою нашли в сарае с сеном. Как она там оказалась и почему упала – никто не знает. Сама Зоя сказать ничего не может, потому как не пришла в сознание. Жить будет, но, скорее всего, останется инвалидом.

Я немедленно взял билет до Москвы, моля Бога, чтобы она не очнулась хотя бы до моего отъезда… Уф, пронесло!

Мама по телефону, обсуждая новости посёлка, рассказывала, что Зоя пришла в себя, но не помнит, что с ней случилось. Илья от неё почти ни на шаг не отходит. Несколько месяцев он возил её в инвалидном кресле. Потом рассказывала, что Зоя встала на ноги. Гуляет с Ильёй…

Моя злость на Зою постепенно проходила. А однажды я понял, что простил. Полностью и от всей души…

– Чего?! Простил, говоришь? Да ты скажи спасибо, что я тебя в тюрягу не засадила! Думаешь, я не помню, что это ты меня скинул? И вообще, я теперь с Ильёй, понятно?

Чего уж тут непонятного? А я-то к этой твари всей душой… О, женщины! Прав был великий Шекспир: вам имя – Вероломство. Причём, с большой буквы.




Сёстры


– Уйти не успеем, – проговорил капитан, глядя на стремительно приближающийся корабль. – Придётся отбиваться.

Мужчины очень скоро заняли места у орудий, а женщины, коих, собственно, из всей команды была одна только Яна, судовой повар, по приказу капитана, пошла в трюм прятаться.

Чугов она ненавидела и боялась. С самого детства, когда только открыли ряд планет у Фомальгаута, среди которых была Сития. Тогда аборигены, пустившие первооткрывателей на фарш, начали похищать землян. После войны они, правда, стали вести себя скромнее, но горе тому, кто попадётся пиратам-нелегалам в паучьи лапы.

Яна до сих пор вздрагивала, вспоминая прошлый раз. Тогда они тоже не смогли избежать встречи с чугами – пришлось сражаться. Земляне не только отбились, но и отобрали у них одну психованную чилийку – единственную, кого не успели пустить на фарш. Потом эта бабулька всю дорогу кричала своим спасителям, что они фашисты, и что Пиночет с ними разберётся.

Как и тогда, слышались выстрелы, корабль дрожал, как при землетрясении. Сильный толчок ("Пристыковались!" – с ужасом подумала Яна) – и тряска усилилась. Звуки стрельбы стали громче.

– Помогите! Люди! Я здесь! – послышался женский крик.

Голос сестры!

"Бегу, Карина, бегу!"

Не помня себя, девушка выскочила из трюма. Перескакивая через повреждённую арматуру, понеслась в шлюзовый отсек, а оттуда – прямо на вражеский корабль. Только бы успеть, только бы отбить сестру у мерзких пауков!

"Не буду больше с ней ругаться! Никогда! Только, помоги, Господи! Дай мне спасти Карину! Пожалуйста!".

Корабль чугов оказался настоящим лабиринтом. Плутая и стараясь не попадаться на глаза хозяевам, Яна, наконец, вбежала в небольшую каюту.

Карина лежала на столе, привязанная кусками толстой проволоки. Огромный паук тянул к ней жуткие лапы.

– Бери, отцепляй, – неожиданно появившийся штурман Мансур протянул ей плоскогубцы. – Я его задержу…

***

– Прости, Кариночка, что ругала тебя. Если ты так любишь Роберта, можешь с ним встречаться…

– Я его ненавижу! Я сказала, что не готова, а он… Сказал, что я прыщавая уродина, и вообще, он меня никогда не любил. Я думала, жизнь кончена, хотела прыгнуть с моста. А они меня похитили. Я так испугалась! Я вдруг поняла, что не хочу умирать…

– Теперь ты просто обязана жить, – Яна ласково погладила сестру по голове. – Мансур заплатил своей жизнью, чтобы спасти твою. Так постарайся прожить её так, чтобы не было ни больно, ни стыдно.




Безвредно для человека


– Элла, давай клубни.

Хрупкая ассистентка молча протянула учёному пакет с клубнями картофеля.

– Вот и славно! Сейчас будем их облучать.

Глаза старика горели юношеским задором. Ассистентка мялась в нерешительности.

– Пётр Андреевич, – наконец, решилась она спросить. – А это точно безвредно… для человека?

– Обижаешь, Эллочка! Это будет обычный картофель, только в десятки раз больше. С одного кустика можно будет накормить целый дом. А нам ещё за это Нобелевскую премию дадут. Весь мир узнает, кто такой Пётр Вронский!

***

Элла спешно собрала вещи в сумки. О дачных работах на ближайшую неделю можно забыть. Звонили из больницы – у мамы инфаркт. Выживет или нет – неизвестно.

Закрыв калитку на замок, девушка посмотрела на часы. Шестнадцать тридцать. До станции минут двадцать, а электричка в сорок пять уже отходит. Не успеть. Если только… Да, безумие, но другого выхода нет.

Картофельный лес – не то место, где можно чувствовать себя в безопасности. Прав был биохимик Вронский – сама картошка, несмотря на десятиметровые кусты, оказалась безвредной. Но не для колорадских жуков. В первый год многие из них погибли. А те, что выжили, очень быстро мутировали. И горе тому, кто попадётся им в лапы. Именно этого не учёл Пётр Андреевич, бесследно сгинувший в желудке одной из тварей.

Внезапно послышался шорох. Девушка обернулась. И закричала. Прямо на неё, быстро перебирая лапками, полз трёхметровый жучище.

"Вот и смерть пришла в полосочку!" – подумалось Элле.

Бежать, скорее! Скорее!

Но жук явно не собирался отказываться от своей добычи. Бросив сумки на землю, девушка припустила из последних сил, но расстояние между ней и преследователем стремительно сокращалось.

Чуть-чуть, ещё, ещё! Неожиданно под ногами оказался камень. Элла поняла это лишь когда, споткнувшись, растянулась во весь рост. Жук, предвкушая вкусный обед, навис над ней чёрной тенью.

"Мамочка, прости… Прости…"…

***

– Девушка, Вы в порядке?

Элла открыла глаза. Враг валялся мёртвым кверху лапками. Перед ним с баллончиком в руках стоял молодой мужчина.

– Дихлофос нового поколения, – объяснил неожиданный спаситель, заметив заинтересованность в глазах девушки. – Мой отец изобрёл.

– Ваш отец…

– Химик Смирнов. Я его сын Николай.

– Очень приятно. Элла…

***

– А всё-таки как вы с Колей познакомились?

– Да говорю же, случайно. Я шла на станцию, он – на дачу. Увидел Коля, что у меня сумки тяжёлые, сказал: давайте, девушка, провожу…

Правды Элла твёрдо решила не говорить. Зачем волновать маму понапрасну?




Однажды на речке


Иван отчаянно бил руками, стараясь удержаться. Но мокрая одежда неудержимо тянула вниз. Ноги, онемевшие от ледяной воды, наотрез отказывались шевелиться. Голос охрип от громких криков, которых на пустом берегу некому было услышать. Всё, это конец!

"Чёрт меня дёрнул вытаскивать эту припадочную!" – в отчаянии думал парень.

Так нет же, пожалел. Помчался по льду, как только увидел женщину, тонущую в полынье. Она ведь даже не просила о помощи – только кричала: "Холодно!" – и вспоминала при этом особу с пониженной моральной ответственностью.

Женщину, от которой разило дешёвой водкой, пришлось вытаскивать буквально силой. Только спасённая оказалась на льду в безопасности, как вдруг с криком: "Мразь!" и обвинениями в покушении на её девичью честь с силой толкнула Ивана. Не удержавшись, парень упал в ту же полынью.

Помог, называется! И теперь так глупо и нелепо уходит из жизни, оставляет старую мать, Алису… Идиотка, чтоб ей неладно было!

Отчаяние уступило место ярости – Иван принялся барахтаться с удвоенной силой, пытаясь схватиться за кромку. Наконец, ему это удалось. Но тонкий лёд не выдержал – обломился под его весом.

– Держи, парень!

Какой-то дед протянул ему обе руки. Иван бессознательно за них ухватился…

***

Очнулся парень уже на льду, оттого что спаситель бил его по щекам.

– Живой? Вот и хорошо!

– Спасибо Вам! – с чувством проговорил Иван. – Если бы не Вы…

– Не стоит, – перебил его старик. – Вижу, ты человек добрый.

– Потому и оказался здесь. Не полез бы спасать эту… в общем, одну даму, не барахтался бы в воде.

– Водка не делает людей умнее и благороднее. А у Таньки с головой совсем того. Допилась до "белочки". Ну, бывай, парень! Береги себя!

Похлопав Ивана по плечу, старик стал поспешно удаляться.

– Постойте! – крикнул ему вслед Иван. – Звать-то Вас как?

– Александр Игнатьич. Можно просто Игнатьич.

***

До Серёгиной дачи было рукой подать. Когда Иван явился к другу мокрый, продрогший, дядя Гриша тут же повёл его в баню греться.

– Вот так, Серёга, – рассказывал Иван другу. – Из-за алкашки чуть не утонул. Хорошо, Игнатьич вытащил.

– Кто-то?! – на лицах Серёги и дяди Гриши парень увидел неподдельное изумление.

– Александр Игнатьич. Такой дед, с бородой, с усами…

– Так Игнатьич умер. Год назад в речке утонул. Купался и, видимо, с сердцем стало плохо… Вообще классный был дедок. Добрый, отзывчивый.

– Видимо, ты, Ванька, ему понравился, – сказал дядя Гриша. – Раз он с того света явился тебя спасать.




Потому что мы – семья


Я встретила Иру в зале суда.

– Юлик, ты пришла!

– Как я могла не прийти, – ответила я, обнимая её. – Мы же сёстры.

Федя из-за прутьев решётки наблюдал за нашим примирением с нескрываемой радостью. Он мне нравится. Даже сейчас, когда мог бы выторговать себе меньший срок, он наотрез отказывается признать своё участие в массовых беспорядках. И ведь прав – разве он виноват, что полиция разогнала санкционированный митинг? Да и полицейского он не лупил – только схватил за руку, когда тот бил дубинкой одного старика. Эх, Федя, Федя!

Да, он мне нравится. Но я его не любила. Никогда. В отличие от Иры. Перспектива ждать мужа из тюрьмы её не испугала. Да, мужа – она собирается с ним расписаться.

А ведь год назад я её ненавидела, считала предательницей, проклинала тот день, когда мне вздумалось познакомить Федю со своей сестрой. Проклинала природу за то, что Ирка уродилась красавицей. Глупая ревность подтолкнула меня уйти из дома, снять комнатушку в общаге, чтобы не жить с Иркой под одной крышей. И вообще, не видеть, не слышать эту стерву!

А теперь сижу с ней рядом на скамейке для родственников и подмигиваю Феде: держись, зятёк!

***

– Юлик, может, домой? – предложила Ира, когда мы вышли из здания суда.

– Пошли.

И вот впервые за целый год я снова оказалась в родных стенах. Прихожая, куда я бежала всякий раз, когда папа приходил с работы, чтобы с визгом кинуться ему на шею, защекотать, заглянуть в сумку, проверяя, не решил ли он сегодня побаловать нас вкусненьким. Зал с диваном и креслом у телевизора и мамиными вышивками на стенах. Детская с двумя кроватями и столиком, где мы с Ирой учили уроки и делились девичьими секретами. Кухня с холодильником, куда любила запрыгивать рыжая Муся, и столом – местом, где собиралась за ужином вся семья. На столе – голубая ваза, которую мы с Ирой выложили мозаикой в десятом классе.

Долго сидели мы за столом, пили чай из любимых кружек. Потом перешли в комнату. Время давно перевалило за полночь, а мы всё никак не могли наговориться. Столько всего произошло за время нашей разлуки. Хорошо, завтра суббота – ни на работу, ни в институт идти не надо.

– Возвращайся, Юлик. Здесь ты дома. Зачем тебе эта общага? Или ты всё ещё на меня злишься?

– Да нет, Ириш, уже не злюсь. Просто я уже заплатила за месяц вперёд.

– Ну и фиг с ним!

Действительно, фиг с ним! Даже если денег мне и не вернут. Завтра же собираю вещи и домой. И не только потому, что здесь я родилась и выросла. Не могу я оставить Иришку одну сейчас, когда ей так нужна поддержка. А вместе мы любые трудности преодолеем.




Новое лучше старого


– Мам, давай возьмём кошку. Она будет ловить мышей. А когда состарится – выбросим и возьмём другую…

***

– Нин, ну, давай будем реалистами. Ты уже немолодая, и здоровье уже не то. Вот с ногами проблемы. Через годик-два ты уже, может, сядешь в инвалидное кресло. Или вообще будешь лежать в лёжку. А я ещё мужик хоть куда. Обидно будет потратить жизнь, чтобы горшки из-под тебя выносить. Тем более, у тебя есть дети. Позаботятся, если что.

– Уходи, – проговорила женщина почти шёпотом. – Ненавижу…

Лишь только за мужем захлопнулась дверь, Нина Александровна без сил рухнула на диван.

Память будто в насмешку преподносила эпизоды из далёкого прошлого. Вот она, двадцатилетняя, в белом платье, Володя не сводит с неё влюблённых глаз и как будто не верит своему счастью, отовсюду раздаются поздравления, крики: "Горько!"… Вот Володя аккуратно берёт на руки Вадика – наследника, он так хотел мальчика… Вот они гуляют по парку. Вадик собирает букет из осенних листьев – для мамы, а Маша, тихо посапывая, спит в коляске. И нет на свете семьи счастливее.

А теперь всё забыто, всё в прошлом. Все тридцать лет совместной жизни. Смазливое личико Алины, её стройная фигурка – вот настоящее.

"Новое всегда лучше старого". Любимая фраза Володи.

– Новое всегда лучше старого, – повторила женщина со вздохом.

***

Когда Владимир Иванович пришёл с вещами к Алине, та бросилась ему на шею. Прозрачная ткань халатика струилась по её гибкому телу, обещая массу искушений.

– Милый, ты решился?

Владимир Иванович кивнул.

– Сказал всё, как ты хотела. Так что теперь эта курица точно не будет названивать.

– Вот и отлично, мой голубок! Я так соскучилась! Иди ко мне!

Очень скоро они оказались в спальне. Лаская обнажённое девичье тело, Владимир Иванович натужно кряхтел. Алина стонала от удовольствия, постепенно приближаясь губами к его шее. Два зуба высунулись изо рта и впились в пульсирующую сонную артерию. Мужчина вскрикнул, дёрнулся и тут же, внезапно побледнев, затих.

– Кровь – это жизнь! – проговорила Алина, облизывая красные губы. – И молодость, – прибавила она, глядя на своё отражение в зеркале.

Как и двести лет назад, оттуда на неё смотрела молодая девушка.




Порча


В почтовом ящике лежало одно письмо. Причём адресовано оно было некой Семёновой Е.В. Отправитель – Шульгина Н.Р. – неразборчиво написала номер дома. Видимо, поэтому письмо и попало к Насте.

Девушка распечатала, стала читать.

"Здравствуй, дорогая Леночка! Ты пишешь, что у тебя не получается снимать порчу криком в окно. Для этого нужно знать, как её наводят. Человека, которого хотят испортить, зовут с улицы полным именем. Затем убегают на кладбище, предварительно захватив с собой ветку осины, кладут её на могилу с тем же именем, что у того, кого портят".

Далее Надежда Романовна приводила текст заклинания, которое при этом произносят. И уверяла, что в течение трёх дней лицо у порченого покроется фурункулами.

"То, что надо!" – думала Настя.

Тогда Филипп бросит эту дуру Ирку! И посмотрит на неё, куда более достойную.

***

Настя смотрела в зеркало, пытаясь понять, что она сделала не так. Всё как написано: прихватила ветку осины, позвала Ирину с улицы, быстро убежала. Когда клала ветку на могилы какой-то Ирины Игоревны, заклинание прочитала без запинки – заранее отрепетировала. Что же не так, что? Почему у неё самой лицо так обезображено, а Ирка осталась прежней, словно не её портили, а саму Настю?

***

– Что, дорогуша, чужие письма читаем, порчи на соперниц наводим? – Надежда Романовна и не думала быть вежливой. – Ирина-то тебя видела. А в этом случае порча на того, кто наводит, и перекидывается.

– Снимите её с меня! Пожалуйста! – девушка готова была пасть перед знахаркой на колени, целовать ей ноги – да всё что угодно.

– Ладно, не реви! Сниму я с тебя порчу. Только учти: второй раз она не снимется. Так что хорошенько подумай, прежде чем другим зло делать. А Филиппа забудь – всё равно не судьба вам быть вместе.

Настя слушала и испуганно кивала.

– А письмо лучше Леночке отправь. Или порви и выбрось от греха подальше.




И умереть в один день


Колдун тщательно рассматривал фотографию. Стоящие на фоне берёз и речки парень и девушка улыбались, не сводя друг с друга влюблённых глаз.

Старушка, сидевшая за столом напротив колдуна, ворчала не переставая:

– Присушил, вот нутром чую, присушил, нехристь масонская! Они ж, правозащитники окаянный, спят и видят, как бы нас, русских, уничтожить, стереть с лица земли. Штаты им за это щедро платят, вот они наших мужиков спаивают, наших детей на органы продают. Умоляю, спасите мою Инночку от этого Василия! Она ж моя единственная внученька! У меня ж никого, кроме неё, нету!

– Успокойтесь, Алла Никитична! Никакого приворота я здесь не вижу. И вообще, какого-либо тёмного воздействия. Уж поверьте мне – я в таких делах специалист. Так что за Вашу внучку могу только порадоваться. Этот человек – её судьба. Он её по-настоящему любит. Благодарите Бога и поменьше смотрите телевизор.

– Я Вас умоляю! – Алла Никитична вскочила с места и бросилась колдуну в ноги. – Я всё отдам, всё сделаю, только не отказывайте! Спасите мою Инночку!

Но сколько она ни рыдала, сколько ни упрашивала, колдун оставался непреклонен. Тогда старушка перешла к брани:

– Аферист проклятый! Значит, ты заодно с этим иудой! Продажная масонская морда! Так знай, ирод, внучку я вам не отдам! Костьми лягу, а быть ей с Василием не позволю!

***

Через час Никитична сидела на кухне у соседки и со слезами рассказывала, как сходила к колдуну.

– Отказал! – возмущению Егоровны не было предела. – Сволочь какая! Но ты не реви, Никитична, что-нибудь придумаем. Хочешь, Маринке позвоню? Спрошу, может, у неё листок остался. А то Вадим когда загулял – всё только о Машке и думал. Уйти даже к ней хотел, и дети по боку. Намучились с ним! Приворожила его эта Машка! Хорошо, бабка дала отворот, сказала: читай на воду три раза – и Машка исчезнет из его жизни. Ну, Маринка и стала читать. И что думаешь – через неделю Вадик послал эту бесстыжую куда подальше.

– Ой, Егоровна, будь другом – дай мне этот наговор. Век Господа за тебя молить буду!

***

На следующий день Егоровна забежала к Никитичне и принесла листок с заветными словами. Попили чай, а потом, выпроводив соседку, Никитична читала на воду заговор. Да исчезнет Василий из жизни её внучки, станет ей ненужным и противным, как плевок на дороге, да избавится раба Божья Инна от чар приворотных.

***

Через неделю Егоровна вновь заглянула к соседке.

– Ну как, Никитична? Забыла Иннушка своего Васю?

– Если бы! Всё переживает, как он там в Чечне. Журналюга проклятый! Репортажи пишет, что их там пытают, похищают. Правильно их Кадыров! Эти кавказцы только силу и уважают!

– Слушай, говорят, сегодня утром там какого-то журналюгу убили. Самохина какого-то. Не твой, случайно?

– Самохин? Ну-ка проверим. Сейчас Интернет включим.

Очень скоро Гугл выдал старушкам полную информацию об убитом журналисте.

– Слушай, Егоровна, точно он! Васька! Ну, убили – и слава Богу! Теперь он, наконец, от Инки отстанет!

– Кстати, а где она сейчас?

– В магазин пошла за хлебом… Ничего, поплачет и другого найдёт. Девка молодая, красивая.

***

Грузовик нёсся по улицам города, никем не управляемый. Водитель, одурманенный алкоголем, сладко спал за рулём.

"Стой, Инна, стой! Не выходи на дорогу! Погоди, пока проедет!"

Нет, не остановилась. Вышла. Не остановился и грузовик…

***

– А вот здесь, – врач открыл дверь в палату, – пациентка с параноидальной шизофренией.

Взору молодого практиканта предстала сидящая на койке старушка. Уставившись в одну точку, больная непрерывно что-то бормотала.

– После того, как у неё внучка попала под машину, она разговаривает с призраками. Вообразила, что это всё из-за какого-то отворота.

– Отворота?! – удивился практикант.

– Ну да. Вроде как она внучку от парня отвораживала… Пойдём дальше.

***

"Когда парни, что были до Васи, заговаривали со мной о близости, я пугалась, отстранялась, спешила с ними распрощаться. Я не была уверена, что хочу с ними прожить всю жизнь. А к Васе сама пришла. Сердце подсказывает, что это ОН. Тот человек, за которого я мечтаю выйти замуж, нарожать детей, состариться вместе. И умереть в один день…".




В пустом классе


Катя и Никита со смехом ввалились в пустой класс, бросили портфели на переднюю парту, отчего та задрожала.

– Прикинь, – заговорила Катя. – Эта чмошная Валька в тебя втюрилась!

– Да ладно! – с сомнением потянул парень.

– Она сама так сказала.

– Сама? Круто! Слушай, может, над ней прикольнёмся? Ну, пусть она мне в любви признается. Так, чтоб все слышали.

Идея девушке понравилась.

– Значит, так. Ты её обнимаешь, говоришь пару слов, заводишь в пустой класс… Я скажу девчонкам. Они будут под партами.

– Прикольно! Представляю, какая морда будет у этой прыщавой, когда она их увидит! Будет ржачно!

С этими словами Никита захохотал.

– Пойдём, Светке скажем…

Подхватив портфели, парень и девушка, хохоча, вышли из класса.

***

Полина вылезла из-под парты, держа в руках линейку. С Валькой из параллельного она почти не общалась. Серая, неинтересная. Но сейчас Полина её жалела – угораздило же влюбиться в такого урода!

Сама она забралась под парту, конечно, не для того, чтобы за кем-то следить, подслушивать. Классная обвинила её, будто это она облепила всю парту жвачками, заставила отдирать. Всё время цепляется по поводу и без. А всё из-за Полининого сочувствия узникам Болотной. Одноклассники прозвали Шестомайкой.

"Теперь назовут шестёркой", – подумала девушка.

Да и Валька, влюблённая в Никиту, скорей всего, пошлёт куда подальше. Но молчать о том, что услышала, Полина не собиралась.




Вразуми мою мать!


Девушка приходила в церковь каждый день и просила Бога об одном – послать хорошего жениха… её матери. Ангел-хранитель той слушал её молитвы и вздыхал. Виноват ли он, что Господь дал ему в подопечные такую непроходимую тупицу.

Инна всегда боялась ошибиться, сделать неверный шаг, вызвать косые взгляды окружающих, а главное – боялась поверить, что может быть любима и счастлива. Оттого она и связалась с Александром – а ведь ангел только и делал, что посылал ей знаки: не твой человек! – оттого не порвала с ним помолвку, когда стало ясно, что он себе не уме. Потом во всём ему угождала, боясь, что он уйдёт, и она не сможет прокормить себя и Иришку. Хотя последняя умоляла маму развестись с папой.

Когда Александр умер, выяснилось, что супружеская верность отнюдь не была его жизненным девизом. Кроме того, он готовил для тёщи сюрприз – фокус с бумагами на квартиру, в результате которого она стала бы принадлежать ему. Не успел… А до того ангел не раз посылал Инне подсказки, но она так боялась поверить в порочность мужа, что попросту их игнорировала.

Теперь Иришка хочет, чтобы её мать встретила хорошего человека и вышла за него замуж. Но Инна боится снова наступить на те же грабли. А сколько поводов придумала: и "старая уже", и "судьба у меня такая, потому что в мае родилась", и "все мужики по природе эгоисты и бабники". Послушаешь её – просто диву даёшься! И Иришка, по её мнению, её нисколько не любит. Просто сплавить хочет, чтоб не мешалась.

"Эх, Иринушка, – думал ангел. – Мозгов бы твоей матери!"

Если бы Инна хоть что-нибудь сделала для своего счастья! Тогда он был бы ей в помощь. Даже если бы она и накосячила, всё же, чёрт побери, лучше, чем хныкать и на злую долю жаловаться!

Ангел испуганно зажал рот крылом. Как бы другие небесные обитатели не услышали! Не полагается ангелу нечистого поминать.

Иришка закончила молиться, перекрестилась, поцеловала икону и вышла из церкви. Мама не разрешала ей ходить туда одной, опасаясь, что попадётся какой-нибудь сектант и заморочит голову шестнадцатилетней девочке. Но Иришка всё равно ходила.

В этот раз ангел-хранитель её матери услышал в её молитве нечто новое, чего доселе не слышал.

– Господи, вразуми мою мать!




Жена омоновца


"Здравствуйте, Светлана! Спасибо Вам за поддержку, за добрые слова! Честно говоря, не ожидал их от жены потерпевшего. Мужа Вашего я действительно не бил…"

– А жаль! – подумала Света вслух.

"А извиняться передо мной Вам не за что. Вы не виноваты, что вышли замуж за любимого человека. Как говорится, с годовщиной! Будьте счастливы!".

"Я буду счастлива, когда он сдохнет! Упырь проклятый!".

Грибы на сковородке угрожающе зашипели. Света перевернула их лопаткой. Потом, щурясь от синяка под левым глазом, дочитала письмо.

Теперь надо его спрятать. А то Антон придёт с работы – убьёт. И так ревнует к каждому столбу. Месяц назад случайно Андрея встретила, с которым вместе училась. Муж так излупил, что неделю встать не могла. А если ещё узнает, что ей Ваничкин из колонии пишет…

"И зачем только замуж за него шла? Видела же, какой он человек".

Видела. В Сахаровском центре, куда незадолго до свадьбы её пригласила подруга Вика. Концерт какой-то был в поддержку политзаключённых. Сначала показывали разгон митинга. Омоновцы врывались в толпу демонстрантов, размахивая дубинками. Света увидела, как её жених в каске и бронежилете с остервенением бьёт одного парня. Потом, оставив несчастного лежать на асфальте, снова кинулся в толпу.

Тогда Света нашла Антону тысячу оправданий. Нашла их и тогда, когда на процессе по массовым беспорядкам жених давал показания: это не он избил Ваничкина, это Ваничкин его избил.

В конце концов, думала Света, у Антона работа такая. А дома, рядом с ней, он будет зайкой.

"Зайкой" он стал почти сразу, когда на третий день после свадьбы ударил её за пересоленный борщ…

Поначалу Света терпела, потом хотела развестись. Антон, услышав об этом, долго бил. После пригрозил: "Учти тварь, если что – из-под земли достану!".

Но ничего – скоро мучения закончатся. Антон обожает грибочки…

"Но что же я делаю? Это же грех большой! Что сказала бы мама, царствие ей небесное?.. Нет, чёрт с ними, с грибами! Выброшу их в мусорку от греха подальше!… Сбегу от этого изверга! Куда? Да хоть на край света! Хуже, чем здесь, уже нигде не будет!".

Неожиданно из прихожей раздался телефонный звонок…

***

На суде Ирина билась в истерике, заламывала руки и кричала, что "любимый Антоша" собирался её бросить. Потому она с горя напилась и ударила ножом спящего любовника – не могла отпустить его к другой женщине.

"А ведь я чуть грех на душу не взяла, – думала Света, когда подсудимую уводили. – Или уже взяла".

Мать её, глубоко верующая, всегда говорила, что согрешить можно не только деянием, но и мыслью.

"Но я же собиралась выбросить эти грибы. Ещё до того, как мне позвонили и сказали. Стало быть, здесь моя совесть чиста".




Непорядочная


Лишь только я переступила порог, Михаил Сергеевич поднял голову от книги.

– Здравствуй, Маша! Ровно полтретьего. Хоть часы по тебе сверяй. Вот я уже твоего "экстремиста" приготовил.

Поблагодарив библиотекаря, я взяла у него из рук "Мысли о Родине", прошла между рядами уставленных книгами стеллажей и села за стол поближе к окну.

С каким нетерпением я ждала этого момента! Но сегодня я не уйду, пока не дочитаю до конца. Тем более, что осталось не так много – всего десять страниц. О том, чтобы взять книгу домой, не может быть и речи. Узнают, что Михаил Сергеевич хранит у себя в библиотеке такие книги – лишат звания Порядочного человека, а то и посадят за измену Родине, как Аливанцева.

Мысли, которые автор доверил бумаги, были и впрямь дерзкими. Подумать только – человека нельзя убивать за то, что недоволен Президентом! Да любой порядочный человек скажет, что эта мысль от лукавого, и что расстрел для таких "псов злобесных" – слишком мягкое наказание.

А что он пишет про кошек! Вместо того, чтобы пнуть одно из этих дьявольских отродий, Аливанцев приютил её, привёл к себе домой, да ещё и имя дал – Мурка. Конечно, это не измена Родине, но с медалью Порядочного человека можно распрощаться.

И много-много других мыслей, не менее крамольных.

– Ну как? – поинтересовался Михаил Сергеевич, когда я возвращала ему книгу.

– Очень интересные мысли, – ответила я неожиданно для себя и тут же боязливо закрыла рот рукой.

Но в следующую минуту широко раскрыла, потому что библиотекарь сказал:

– Мне тоже нравятся.

"Вот это да! – подумала я. – А ещё и порядочный человек!".

***

Выходя из библиотеки, я думала о том, что я напишу Аливанцеву в письме. Конечно, придётся быть осторожней, чтобы тюремная цензура пропустила. Да и Михаила Сергеевича подводить под монастырь не хочется. Думай, Маша, думай – это тебе не обмен впечатлениями о "Семнадцати мгновениях весны", с которого год назад и началась наша переписка.

Я не сразу заметила, как мне под ноги метнулся рыжий пушистый комок. Сказал "мяу" и застыл, глядя на меня зелёными пуговками глаз. Ну и как его пнуть, спрашивается?

– Ну, иди сюда, провокатор рыжий! – вздохнула я, садясь на корточки.

В конце концов, медаль Порядочного человека мне всё равно не светит. В этом году я не ходила в церковь в Пасхальное Воскресенье. Так и не нашла в себе сил с температурой под сорок встать с постели. А вчера сказала маме, что не пойду замуж за Юру. Знаю, что мама мечтала о нашей свадьбе, но всё же не так не хочется жить с человеком, которого не люблю. А ещё переписка с Аливанцевым… Чего уж мелочиться, буду непорядочной до конца.

С этими мыслями я запустила руку в густую рыжую шерсть. Котик довольно замурлыкал.




Прощай, моя любовь, и до свиданья!


Виктор приехал в Партенит поздно вечером, когда уже стемнело. Остановился в гостинице, провёл ночь. Утром позавтракал в ресторане и первым делом пошёл на пляж.

"Повезло дедушкам! – невольно подумал молодой человек. – Я бы и сам не отказался здесь жить".

Но тут же осёкся. Дедушка Григорий здесь же на тридцатом году жизни был расстрелян, а его брат – дедушка Иван – сгинул в ГУЛАГе. О каком тут везении можно говорить?

А всё-таки места красивые! Свежий, пахнущий хвоей, горный воздух; стройные кипарисы, вытянувшиеся во всю стать под жарким южным солнцем и упирающиеся головками в небо; ласковое синее море, обволакивающее каменистый пляж и прибрежные скалы. Медведь-гора, наклонившись, жадно пьёт морскую воду. Вдалеке, прикрытые горой от нескромных взглядов, словно сёстры-близняшки, спрятались две скалы Адоллары.

Вблизи всё оказалось гораздо красивее, чем на чёрно-белых фотографиях. Даже мать, когда была жива, не могла словами описать всей красоты этих мест.

До полудня Виктор купался в тёплой солёной воде, изредка вылезая на берег, чтобы погреться и обсохнуть, затем снова прыгал в воду. Когда солнце поднялось высоко над горизонтом, и его ласки стали нестерпимо горячими, молодой человек покинул пляж, дав себе слово, что вечером непременно придёт поближе к Медведь-горе.

Умывшись в номере, Виктор пошёл в город искать, где бы пообедать. Наконец, с горем пополам нашёл-таки кафешку. За соседним столиком сидела оживлённая компания, очевидно, студентов. Девушки с громким аханьем обсуждали приезд в их скромный город самого Петра Виноградова. "Ах, красавец! Ах, душка! Ах, просто мечта!", – слышались восхищённые возгласы.

Виктор недовольно скривился. Подумаешь, счастье какое! Виноградова он едва выносил. Мало того, что этот индюк самовлюблённый лебезит перед власть имущими, так ещё и ведёт себя по-хамски. Конечно, для известного режиссёра и актёра велик риск заболеть звёздной болезнью, но у Виноградова, судя по всему, давно уже последняя стадия.

Пообедав, Виктор погулял по городу, ожидая, пока солнце не ослабит мощи своих лучей, затем отправился к морю.

Людей у Медведь-горы было немного. Вдруг он услышал песню. Девичий голос звучал так сладко и нежно, что кровь застыла в жилах молодого человека. В нетерпении он прибавил шагу.

Наконец, он увидел и саму певицу. Девушка с чёрными, как воронье крыло, вьющимися волосами, сидела в воде по самую шею. И пела. Вблизи её голос казался ещё прекраснее. Такой хотелось слушать целую вечность.

Она пела на испанском языке. Виктор, изучавший его в институте, без труда понял, о чём песня.

"Прощай, моя любовь, и до свиданья!

То не забвенье и не расставанье.

Прошу лишь об одном – чтоб в дали дальней

Хоть редко вспоминал ты обо мне"[1 - "Goodbye, my love, goodbye, amore mio…No es una despedida ni un olvido.Goodbye, my love, goodbye… Sоlo te pidoque cuando estеs tan lejos de aqu?te acuerdes un poco de m?".].

Впрочем, "Goodbye, my love, goodbye, amore mio!" – это уже не по-испански.

Когда девушка закончила петь, Виктор, смущённый, стоял на берегу, не в силах сдвинуться с места.

– Вы так замечательно поёте! – робко пробормотал он, словно оправдываясь.

– Спасибо, – вежливо ответила девушка.

– И испанский, смотрю, хорошо знаете. Наверное, изучали?

– Да, в институте. Но недолго. В основном Иглесиаса слушала.

– Старшего или младшего?

– Старшего. Который Хулио. Хотя Энрике тоже поёт неплохо.

– Кстати, меня зовут Виктор. Можно просто Витя.

– Очень приятно! Наташа.

– Слушайте, Наташа, как насчёт сплавать туда? – он показал на "мордочку" медведя.

– Почему бы и нет?

Быстро сбросив футболку, шорты и пляжные тапочки, парень нырнул в воду. Пока они плавали, он расспрашивал Наташу, откуда она? Учится? Работает? Оказалось, девушка родилась в Партените и надолго не уезжала из родного города. Училась в институте два года. В настоящее время не учится и нигде не работает. Виктор в свою очередь рассказал, что приехал из Москвы, закончил Высшую Школу Экономики, юридический факультет. Работает по специальности. От общих вопросов плавно перешли к фильмам и книгам. Оказалось, им обоим нравятся фантастические сюжеты.

Несколько раз, выходя на берег, Виктор убеждал Наташу тоже выйти, погреться, но она каждый раз отказывалась:

– А зачем? Мне и здесь хорошо.

Однажды, сидя на берегу, он спросил Наташу, видела ли она премьеру нового фильма "Мятежник", которую сейчас во всех кинотеатрах показывают.

– Нет. Но что-то слышала. Это не тот, где Виноградов царя играет?

– Он самый. Кстати, слышала, какую великую честь он решил оказать вашему городу?

Услышав об этом, Наташа неожиданно разволновалась:

– Приезжает? Когда? Уже приехал? Значит, он придёт сюда?

– Не знаю, – ответил несколько ошарашенный Витя. – Может, и придёт. А он тебе нравится?

– Я люблю его. Больше жизни.

Виктор посмотрел девушке в глаза и с удивлением понял, что она не шутила. Впрочем, удивляться было нечему – красота Виноградова притягивала к нему девчонок, словно магнитом. Они так и ложились перед ним штабелями, чем он, кстати говоря, успешно пользовался. Вот и Наташа сейчас в возбуждении шептала:

– Теперь он будет моим! Моим навеки!

Виктор с сомнением покачал головой. И ведь наверняка все влюблённые девчонки тешут себя теми же иллюзиями. До тех пор, пока не услышат: чао, сеньорита! Чем-чем, но такими добродетелями как верность и постоянство Виноградов не блещет.

Вечерний воздух становился всё прохладнее. Но и тогда Наташа не вышла из воды. На вопрос, не холодно ли ей, она неизменно отвечала: нет.

Когда солнце закатилось за горизонт, Виктор стал потихоньку собираться.

– Ты идёшь домой? – спросил он Наташу.

– Ты иди, – отвечала та. – А я ещё поплаваю.

– Хорошо. Завтра придёшь?

– Приду.

Попрощавшись, Виктор побрёл в отель. Уходя, он оглянулся. Наташи на поверхности не было. Видимо, нырнула, чтобы полюбоваться подводным миром. Пару раз водная гладь затрепетала, и на поверхности показался рыбий хвост. Виктор удивился: ему казалось, что такие большие рыбы если и водятся в Чёрном море, то в глубине, но никак не у самого берега. Может, какая-то глупышка всё же решилась из любопытства подплыть близко к людям – кто знает?

***

После ужина Виктор решил прогуляться по морскому берегу. В прибрежном ресторане, где "светило отечественного кинематографа" с размахом отмечал свой приезд, было шумно. То и дело слышался звон бутылок, визги девиц, пьяное ржание фанатов и нецензурная брань самого виновника торжества, которой он щедро награждал нерасторопных официантов. Звука морского прибоя почти не было слышно. Виктор поспешил отойти подальше от всей этой суеты.

У Медведь-горы было значительно тише. Было слышно, как шипя, набегает на камни белая пена волны, как шелестит под ногами мелкая галька. Лёгкий ветерок ласково трепал морскую гладь, а вместе с нею чуть вздрагивала лунная дорожка. С неба поглядывала россыпь золотых звёзд.

Из моря вновь послышалась песня. Наташа! Это её голос! Но сейчас, в ночной тиши он звучал так маняще, что хотелось идти за ним хоть на край света. Не в силах совладать с собой, парень устремился в ту сторону, откуда он доносился.

"Ещё немного, ну ещё чуть-чуть!

Рядом со мной своё ты счастье обретёшь.

Ещё немного, ну ещё чуть-чуть!

Умру я, если ты уйдёшь!"[2 - "Espera un poco, un poquito mas,para llevarte mi felicidad.Espera un poco, un poquito mas.Me moriria si te vas".].

Она снова пела на прекрасном испанском.

Он приближался к Медведь-горе. А вместе с ним ближе становились женские крики: "Пётр, берите меня всю! Я вся Ваша! Пётр, я Вас люблю!". Виноградов, привлечённый этой песней, направлялся прямо к горе. Вслед за ним тянулся длинный шлейф пьяных, обезумевших от возбуждения поклонниц. Но режиссёр не обращал на них внимания, продолжая идти вперёд.

Вперёд… Казалось, он не замечал, что набегающие на гальку волны мочат его ботинки, что штанины дорогого костюма намокли по самые колени. Вода уже полностью скрыла его ноги, локти, а он, как одурманенный, всё продолжал идти. Туда, на глубину, где Наташа, казалось, его ожидала.

– Пётр, Вы куда? – крикнул было Виктор, но за визгом ошарашенных поклонниц его голос невозможно было услышать.

Наташа тем временем поплыла навстречу Виноградову, который всё больше погружался в воду. И вдруг, ухватив его за шею, стала тянуть вниз – на дно.

– Наташа, ты что делаешь? – закричал Виктор, но девушка его не слушала.

Её голова стала погружаться вслед за ним. Парень с ужасом понял, что обезумевшая девушка решила утопиться, а заодно забрать на тот свет любимого человека. Вот что она имела в виду, когда говорила: "Он будет моим навеки"!

Недолго думая, он сорвал с себя ботинки и кинулся в воду.

Через несколько секунд он был рядом с девушкой и тряс её за плечи:

– Прекрати! Ты что, с ума сошла?

Она оттолкнула его с чудовищной силой и, прежде чем он успел опомниться, вместе с Виноградовым скрылась под водой, одарив его на прощание мощными брызгами. Какая-то рыба едва не задела его по лицу своим хвостом.

С берега слышались истеричные крики поклонниц, но Виктору сейчас было не до них. Набрав побольше воздуху, он нырнул, но в ночной темноте ничего разглядеть было нельзя. На ощупь никакого человеческого тела тоже не ощущалось.

"Где они? Куда они делись, чёрт побери? Не могли же они так далеко уплыть".

Вынырнув и вдохнув воздуху, он проплыл несколько метров и снова погрузился на дно. Опять безрезультатно. Напрасно он звал то Наташу, то Петра Кирилловича. Лишь плеск моря был ему ответом.

Вдруг ему показалось, что в темноте что-то мелькнуло. Опрометью, перебирая руками, Виктор кинулся туда. Нырнул…

Очнулся он на берегу. Острая галька упиралась в спину. Какой-то незнакомый мужчина надавливал ему на грудь. Рядом навзрыд плакали фанатки Виноградова.

– Да тише вы, ёлки-палки! – прикрикнул на них мужчина, но его совет, судя по всему, лишь попусту пропал.

– Кто Вы? – прошептал Виктор. – Что произошло?

– Живой, слава тебе, Господи! – незнакомец вздохнул с облегчением. – Радуйтесь, что не утонули, ныряльщик, блин!

– А девушка… с Виноградовым…

– Спасатели ищут.

***

На следующий день все газеты пестрели статьями о трагической гибели Петра Виноградова. Одни писали, что его утопила сумасшедшая фанатка, другие – что известный актёр и режиссёр, желая показать поклонницам свою браваду, прыгнул в воду, но будучи в сильном подпитии, не рассчитал сил и утонул, третьи так и вовсе утверждали, будто его толкнул со скалы ревнивый муж одной из фанаток. О погибшей вместе с ним девушке также бытовали разные версии. Её называли то убийцей, покончившей с собой в приступе запоздалого раскаяния, то безутешной поклонницей, не сумевшей пережить гибели своего кумира, то жертвой своего ревнивца, сброшенной им со скалы на пару с Виноградовым.

– А ревнивец, как я понимаю, это я, – горько усмехнулся Виктор. – Вот и делай людям добро!

– И не говорите! – поддержала его горничная, вытирая пыль со стола. – Эти журналюги вечно всё перевернут с ног на голову!.. Забрала его Наташка! Влюблена в него была до безумия.

"Это уж точно, что до безумия!" – подумал Виктор.

Станет ли нормальный человек убивать того, кого любит?

– Сама-то я шесть лет назад как увидела его – он тогда приезжал в наш город – подумала: эх, почему я такая старая? Сбросить бы эдак десять годков! Что уж говорить о Наташе? Молодая, наивная, влюбилась в него до потери пульса. Верила всему, что он говорил. А он ей столько лапши на уши навешал! И любовь она у него единственная, и мечтал о такой всю жизнь, и жениться обещал, и в любви до гроба клялся. В общем, заморочил девчонке голову.

В один прекрасный день сказка закончилась – Наташа застала милого с другой.

Девушка в слёзы: как ты мог? А Виноградов на это холодно ответил: всё, дорогуша, погуляли и хватит. Обещал? Да мало ли что я обещал! Сама виновата – не надо быть дурой!

Наташа не пережила измены – забралась на Медведь-гору и кинулась вниз – в морскую пучину.

"Так Наташа… она…", – ошеломлённый Виктор не знал, что и думать.

Неужели и вправду русалка? Мать рассказывала, что, по древним поверьям, души утопленниц становятся русалками, которые заманивают мужчин сладкими голосами и уволакивают на дно.

"Но почему она меня не утопила?" – думал молодой человек.

А ведь пока они вместе плавали, она могла сто раз это сделать. Если бы захотела…

"Так она и не хотела. Она ждала Виноградова, а не меня".

***

Парень шёл на пляж к Медведь-горе. Нестерпимо хотелось увидеть Наташу. Увидеть в последний раз, сказать друг другу то, чего недоговорили вчера. Что они не договорили, Виктор и сам толком не понимал, но чувствовал – вместо точки стоит запятая. Что Наташа придёт, Виктор знал наверняка. Она обещала, а русалки, мать говорила, всегда выполняют свои обещания.

Песни в этот раз не слышалось. Когда Виктор приблизился, девушка показалась ему издалека, помахала рукой, затем нырнула, обнажая рыбий хвост, который через минуту также скрылся под водой.

– Прощай, Витя! – донёсся из моря её голос.

– Прощай, Наташа! – прокричал парень и тихо добавил. – Прощай, моя любовь, и до свиданья… Нет, свиданий у нас больше не будет. Просто прощай.

Он не последует за ней, не бросится со скалы в море, пополнив тем самым статистику утопленников. Он полюбит другую, женится, будет с ней счастлив. Та другая нарожает ему детей. Те в свою очередь подарят внуков. Он проживёт свою жизнь. Но до самой смерти он не забудет того сладостного волнения, что вызвала у него песня русалки.




Добрый ангел


– Я полюбил её, – начал Алексей Иванович свой рассказ. – Я полюбил её ещё в третьем классе. Тогда я впервые увидел… Нет, услышал… Впрочем, и то, и другое. Нет, конечно, я и до этого её видел – всё-таки в одном классе учились. А тут на уроке музыки глянул в её сторону…

Мы тогда учили новую песню. До сих пор помню эти первые строки:

"Давайте с вами будем

Всерьёз – не для игры,

Ко всем зверям и людям

Добры, добры, добры".

Как Маринка их пела! С такой душой, с любовью! Даже лицо её в тот момент светлело. А эти светлые кудри, этот задумчивый взгляд!

Я пропал. До этого я ходил в школу из-под палки, учился кое-как. Но с того дня стал ходить с радостью и счастьем. И за учёбу взялся всерьёз – вместо троек у меня пошли пятёрки. Учителя радовались, хвалили. Я же мечтал только об одном – чтобы Марина обратила на меня внимание. Но Марина на меня не смотрела. А сам подойти я никак не решался. Так до восьмого класса и доучились…

Алексей Иванович замолчал и отвернулся к окну.

– А что потом? – нам было любопытно.

Алексей Иванович ничего не ответил – только тяжело вздохнул. Мы подумали, что бедная девочка умерла.

С минуту стояла тишина, в которой было слышно, как стучат по рельсам колёса. Наконец, Алексей Иванович повернулся к нам и заговорил вновь:

– С нами училась Катька. Девчонка довольно-таки раскованная, разбитная. Учителя часто делали её замечания: юбка короткая, и красится ярко. А на уме одни танцы да мальчишки – не до учёбы. Марина считала её нескромной. Какие-то подонки её изнасиловали. Хорошо ещё – не убили.

– Кого? Марину?

– Нет, Катьку. А когда она вышла из больницы, пришла в школу, Марина сказала ей три слова.

Мы уже догадывались, какие. Судя по тому, как Алексей Иванович её описывал, что-то вроде: держись, не унывай.

– Она сказала: "Что, допрыгалась, шлюшка?"

Вот это да!

– Вижу, вы удивлены. Вот и я тоже не мог поверить, чтобы Маринка, мой добрый ангел… Я впервые в жизни увидел у неё на лице злорадство. В этот момент ангел умер. Передо мной стояла одноклассница вполне обычная, заурядная. Первое время я надеялся, что очарование вернётся – Маринка одумается, найдёт для Катьки добрые слова. Но до последнего звонка ничего, кроме насмешек и оскорблений. Нет, вы не думайте, Катька мне никогда не нравилась. Но я до сих пор не могу понять той неадекватной злобы. Что плохого Катька ей сделала? И теперь всякий раз, когда я вспоминаю тот урок музыки в третьем классе, мне кажется, что Маринка пела фальшиво. Может, это мне просто кажется? Или я тогда чего-то не заметил?..




Мартин и его гитара


Расскажу-ка я тебе, сын мой, одну историю. Давным-давно это было, когда твой дедушка Мартин был молодым и бедным музыкантом. Всего-то у него и было, что гитара семиструнная. Но зато как он с ней управлялся! Тронет волшебными руками струны – и гитара запоёт. Заиграет весёлую песенку – люди смеются, словно дети; заиграет грустную – слёз сдержать не могут. Так и странствовал Мартин из города в город со своей верной семиструнной подругой. Где бы он ни появился – толпы народа собираются чудесные песни послушать. Кто монетой отблагодарит, кто – едой, а кто – вещами.

Однажды, когда Мартин играл и пел на городской площади, проезжал мимо в карете сам король. А был он жестоким, неправедным, больше всего на свете любил льстивые речи слушать.

– Чудесно поёшь, музыкант! – сказал он Мартину. – Спой песню про меня.

И Мартин запел. О, король, ты проводишь время в праздных развлечениях, и не видны тебе слёзы бедняков, чьи дети умирают без куска хлеба! Ты душишь их налогами, чтобы облагодетельствовать знать! За хвалебными речами придворных льстецов и казнокрадов не слышны тебе стоны честных людей из темниц и пыточных! Нет тебе дела до горя жён и матерей солдатских, чьих мужей и сынов посылает на смерть твоё тщеславие! Можешь ли ты, о, король, называться достойным правителем?

Рассердился король – велел схватить дерзкого музыканта и отрубить ему обе руки. Отрубили Мартину руки по самые локти да прогнали из города.

Замолчала его гитара семиструнная. Не слышалось больше музыки чудесной. Порой люди добрые подавали бедному музыканту на хлеб, да всё больше тайком – опасались гнева королевского.

Шёл однажды Мартин, грустный, по берегу реки, как вдруг остановилась телега, запряжённая лошадями. На ней сидел мужик в кандалах.

– Куда ж тебя везут, мил человек? – спросил его музыкант. – За какие провинности?

– Далеко, в Северные края. А вина моя в том, что с королевским чиновником подрался – не позволил девицу обесчестить.

– Возьми мой плащ, – сказал Мартин. – Тебе в Северных краях он пригодится больше.

– Спасибо тебе, добрый человек! Позволь мне тебя отблагодарить! Моя мать перед смертью сказала: "Кто тебя, мой сын, облагодетельствует, да получит то, чего желает всей душой". Скажи мне: чего желаешь?

– У меня одно желание. Чтобы моя гитара снова заиграла.

– Да будет так! – произнёс незнакомец.

Только он успел это сказать, как вдруг у гитары два крыла отросли.

С тех пор, куда бы Мартин ни пошёл, гитара крылатая вслед за ним летела. А пристроившись на плече у хозяина, тронет крыльями свои струны – и польётся музыка, да такая чудесная, какая только у Мартина и получалась. Так и служила гитара твоему дедушке до самой смерти. А коли ты, сын мой, будешь учиться музыки прилежно, будет она и тебе верной подругой.




Невеста


Ида шла по улице с гордо поднятой головой. Теперь она невеста. Да ещё чья! Жених – герой Второй Марсианской. Двадцать пять лет, а уже весь в орденах, медалях. Красив, статен – настоящий военный, одним словом! И имя какое благородное – Евгений!

Она влюбилась в него с первого взгляда – как только увидела его в ДК, куда её пригласил на смотрины лично полпред Президента. Только он мог так удачно подобрать жениха. Это тебе не какой-нибудь там Евросоюз, где несчастным парням и девчонкам приходится самим подыскивать себе пару. Подружки, как узнали, чуть не поумирали от зависти: "Счастливая ты, Ида!".

Впрочем, она, Ида, тоже не какая-нибудь там второсортная. Молода, внешностью и здоровьем природа не обидела. А главное, девушка из хорошей семьи. И патриотка. Это, пожалуй, даёт ей полное право претендовать на такого жениха.

Как хорошо, что мать засняла, как она плакала в День Воссоединения! Тогда ликующие толпы заполнили улицы. "Марс наш!" – слышалось отовсюду. Конечно же, наш. Ещё с конца 2000-х, когда первые переселенцы воткнули в красные пески планеты флаг Державы! В 3004 на марсиан вдруг нашла блажь – заявили, что более не хотят подчиняться Державе. Отделиться они, видите ли, захотели. Пришлось ввести земные войска. На некоторое время они присмирели, но потом опять начали бузить. Началась Вторая Марсианская. И вот она – победа! Счастливый март 3024!

Девушкам, которые в тот день не сдерживали слёз, положен талон на свадебное платье. Теперь оно было у Иды в сумке. А в дамской сумочке – серьги. Их, правда, пришлось покупать самой, но разве это проблема? Главное – впереди долгая и счастливая жизнь с достойным человеком. Впереди – счастье! От этих мыслей хотелось обнять весь мир.

Что-то упало на асфальт, прервав мысли девушки. Идущий впереди мужчина, из чьего рюкзака выпал этот предмет, видимо, не заметил потери, продолжая бежать к открывшимся дверям аэробуса. Не успела Ида его окликнуть, как он вбежал в двери. Они тут же затворились, и аэробус взмыл в воздух.

Мужчина с усами, в очках, убелённый сединами… Где-то она видела это лицо.

"Да это же Самарский!" – осенило вдруг девушку.

Правозащитник, агент Евросоюза! Один из тех, кто клевещет на Державу. Что это он потерял? Ида наклонилась и подняла с земли бумажную обёртку с надписью "Марс 3011". Внутри лежал диск.

И что должна в этом случае делать порядочная девушка? Правильно, отнести этот предмет в полицию. Там наверняка доказательства государственной измены. Они же, правозащитники, знать не знают, что такое любовь к Родине!

"А вдруг там ничего такого? Может, только зря полицию на уши подниму? – подумала Ида в следующий момент. – Посмотрю-ка сначала сама".

***

Оказавшись у себя дома, Ида вставила найденный диск в разъём и включила экран. На стене показались синеватые пески. Значит, это съёмка восстановленных событий. Бабушка рассказывала, когда она была молодой, ещё только начали ловить волны из прошлого и по ним восстанавливать произошедшие недавно события, а затем передавать их как с обычной камеры. Тогда записи событий произошедшего были настолько плохого качества, что из-за синевы почти ничего не было видно. Да и поймать волны получилось только через три дня после того, как события произошли. Это сейчас можно их ловить через неделю и даже месяц. Но синева, как с ней ни боролись, до конца не улетучилась.

На экране показалась молодая женщина. Судя по внешности и одежде – местная, марсианка. Неожиданно врываются двое мужчин в форме Державы. Один из них пригибает её к полу и стреляет в ухо. Женщина, заливаясь кровью, падает на пол. Через несколько секунд в комнату прибегает мальчик примерно лет десяти. Один мужчина бьёт его кулаком в лицо, другой – ногой в пах. Тот падает, преступники убегают.

Ида смотрела на экран, не в силах поверить увиденному. Всё внутри неё кричало: "Это ложь! Этого просто не может быть! Солдаты Державы воюют с боевиками, а не с женщинами и детьми!".

Кадр тем временем сменился другим. Двор дома, собравшиеся на нём пятеро детей-школьников чинят аэробус. Люди в формах солдат Державы врываются неожиданно, открывают стрельбу из автоматов. Из дома выбегают напуганные женщины. "На колени, дикари!" – слышится крик военных. Двое хватают одного мальчишку, уводят в сад и начинают бить его ногами и прикладами. Четверо их товарищей тащат двух других подростков, нанося удары сапёрными лопатками. Слышится плач младенца. Одна из женщин устремляется к дому, но десантник преграждает ей путь. Женщина умоляет вынести ребёнка во двор, дабы она смогла его покормить, но он грубо её отталкивает. Несколько десантников заходят в дом и вскоре появляются с полными мешками. Затем солдаты уходят все вместе, забрав с собой четверых мальчиков. Женщины снова плачут, голосят, просят дать ребятам одеться потеплее. Но военные остаются глухи к их просьбам.

В аэробусе, куда погрузили несчастных, мальчишкам заматывают головы и снова начинают избивать. Один из солдат велит избитому мальчишке опустить к груди голову и завести за неё руки. Когда же он, корчась от боли, выполняет команду, он садится на бедного мальчика, как на кресло.

Наконец, Ида увидела его лицо… Женька! Тот самый Женька, чья лучезарная улыбка покорила её девичье сердце! Тот самый Женька, который галантно брал её за руку, подавал пальто, развлекал её, свою будущую жену, интересными историями! "Я не сомневался, что полпред выбрал мне в жёны красивую девушку, – вспоминался Иде его чарующий бархатный голос. – Но я не думал, что настолько".

"Нет, этого не может быть! Женя любит детей! Он сам это гово…".

Не успела она закончить мысли, как мальчик на экране, не выдержав веса взрослого мужчины, опустился на пол. Женя и один из его товарищей его тут же подняли, ударили прикладом по голове. "Ты же кресло, сиди спокойно!" – Женин голос.

Как во сне, Ида смотрела, как аэробус приземлился на одной из земных баз. Пленников вывели и провели через "коридор" из выстроившихся в два ряда военных, которые наносили проходящим мальчикам удары кулаками и ногами…

Далее съемка обрывалась. Синева пропала, что означало конец восстановленной записи. Теперь на фоне красных марсианских песков виднелось бледное истощённое лицо мальчика, который был "креслом". Он рассказывал журналистам, как после этого земные военные бросили его и его друзей в тесный люк, в котором они провели трое суток, и как десантники плевали в люк, кидали камни, а время от времени вытаскивали наверх и снова избивали…

***

– Насть, привет, ты ещё не купила платье?

– Да нет ещё, – отозвалась подруга, немного удивлённая столь неожиданным посещением.

– Возьми, – Ида протянула ей пакет. – Если не подойдёт или не понравится, там есть бумажка – обменяешь на другое.

– А… как же… – начала было Настя, но Ида её остановила:

– Не спрашивай… Пока не спрашивай… Я тебе потом расскажу. Совет вам с Игорем да любовь!

Сказав это, Ида быстро, пока подруга не опомнилась, побежала вниз по эскалатору, оставив ошеломлённую Настю стоять на пороге квартиры с белым платьем в руках. Ей оно сейчас нужнее.

Обратной дороги нет. Она, Ида, уже всё решила. Письмо с отказом от заключения брака с Евгением Дроздовым уже отправлено на официальный сайт. Его рассмотрят за три дня, после чего её фамилия появится в "реестре бесстыжих девок". А это значит, что в течение пяти лет о первосортном женихе ей и мечтать не придётся – ни один уважающий себя чиновник не подпишет разрешения на такой брак.

Пять лет позора… Пусть так! Всё же лучше, чем всю жизнь под одной крышей с таким извергом!




Бессмертная


Была ли Пульхерия Кузьминична молодушкой? Ох, внучёк, сама-то я её таковой не видала! Люди рассказывают, давно это было – ещё моя пра-прабабка пешком под стол ходила.

Был у Пульхерии муж работящий, да на ласку скуп. Дочь её единственная, Маланьюшка, уродилась неразумная да неловкая. За что ни возьмётся – всё из рук валится, только работу попортит. Простые вещи приходилось ей по десятку раз втолковывать, прежде чем что-то дойдёт. Огорчало это больно Пульхерию, всё попрекала она Маланьюшку:

– Экая ты дурёха безрукая! Вот придёт за мной старуха Смерть с косой да заберёт – никому ты нужна не будешь. Батюшка злую мачеху приведёт, станет она тебя пороть да куском хлеба попрекать. И будешь ты с утра до ночи самую чёрную работу по дому делать да детишек их любимых нянчить.

Крепко испужалась Маланьюшка. Отца родного дичиться стала. Тот дивился, в толк не мог взять, чем обидел дитятко родное. Да не сказывала ему Маланья – матушка не велела.

Стала девочка с тех пор на задний двор частенько наведываться. Возьмёт в руки серп – и смотрит: не затаилась ли где старуха с косою? Однажды пришла Маланьюшка, слышит: из кадки пустой какие-то шорохи доносятся. Заглянула: а там жаба пучеглазая прыгает, всё выбраться пытается. А кадка-то глубокая – до серёдки только и допрыгнешь.

Сжалилась Маланья, взяла жабу в руки да на волю выпустила. Заговорила вдруг жаба человеческим голосом:

– Спасибо тебе, добрая хозяюшка! Спасла ты меня от верной смерти. За это проси, чего хочешь. Матушка моя – королева жаб – любое твоё желание исполнит.

Удивилась Маланья, да тотчас опомнилась:

– Хочу, – говорит, – чтобы старуха Смерть за моей матушкой никогда не приходила. Ничего другого мне не надобно.

– Хорошо. Будь по-твоему!

Явилась Маланья домой да матушке всё и рассказала. Не поверила ей Пульхерия, стала бранить:

– Чем сказки придумывать, лучше бы чем полезным занялась.

Перестала с тех пор Маланья попусту на задний двор мотаться. Да и к отцу стала поласковее. А с годами-то и разума набралась, и хозяйствовать научилась не хуже матушки.

Пришла пора – состарилась Пульхерия, муженька схоронила. После – состарилась и померла Маланья, следом за нею и дети и внуки стариками сделались да в земле сырой почили. А Пульхерию смерть за версту обходит. Сама-то, чай, не рада Кузьминична, что так долго на свете живёт! Так уже которую сотню лет ходит с палочкой, еле ноги передвигает, да клянёт тот день и час, когда Маланья с жабою повстречалась. Оттого-то, внучёк, она жаб люто ненавидит!




Дуэль на вернисаже


Я влюбилась в её картины сразу, с первого взгляда. Зал вернисажа казался бескрайним космосом, в котором уместилась вся Солнечная система: затянутая кислотными облаками Венера, покрытый каньонами и красными песками Марс, мечущий раскалённую лаву вспыльчивый Ио с гигантом Юпитером в полнеба, заснеженные кольца Сатурна, мрачный обледеневший Плутон с далёкой звездой – Солнцем. Но больше всего было, конечно же, Земли: зелёные леса, горы, степи, полноводные реки, водопады, северные снега. И вся эта красота – творение рук Галины Марьинской. Должно быть, думала я, это очень добрый и душевный человек. Может ли злой и бессердечный так тонко чувствовать природу?

Я подошла к сидевшей за столиком даме, чтобы сказать, какие у неё замечательные картины. Сама-то я с десятого класса дружу с кистью, но это так, скорее баловство. Основная же работа с художеством никак не связана.

Очень скоро мы стали подругами. Кроме талантливой художницы, Галка оказалась весьма интересным человеком. Забегая друг к дружке на чай, мы могли проболтать до глубокой ночи. Притом, не только об искусстве, но и о жизни…

"На взлёт! Но что поделать – остаёшься ты!

До звёзд! До самых звёзд нам наводить мосты.

До синих звёзд. Не оглянуться мне назад!

До этих звёзд, что у тебя сейчас в глазах".

И зачем только в вагоне зазвучала эта песня? Она вконец испортила мне настроение, напомнила о том, что этих дней больше не будет. Никогда. Всё закончилось.

Может, всё вышло бы по-другому, если бы 7 июня толпы людей не вышли на Озёрную площадь требовать честных выборов и десятки из них не были бы арестованы за то, что защищались от омоновских дубинок? Или если бы мне самой не пришло в голову зарисовать сцену из булгаковского "Мастера и Маргариты" – разговор Понтия Пилата и первосвященника Каифы? Поразительное сходство последнего с Патриархом я заметила лишь когда картина была готова. И заметила его не только я.

– Мразь! Безбожница! – визжала Галка так, словно её резали.

Я пыталась успокоить подругу, но та распалялась ещё больше. В запале вспомнились и другие "враги государства Российского" – те же "узники 7 июня".

– Они все фашисты! – брызгала слюной Галка. – Они ветеранам в лицо плюют! А ты, если за них заступаешься, тоже фашистка! Я тебя презираю!

Пулей выскочив из моей квартиры, она хлопнула дверью так, что косяк чудом не отвалился.

Тогда я и решила погуглить. Не то чтобы я поверила, что "озёрные" вот так все разом стали оскорблять ветеранов. Но может, кто-то из них сказал что-то такое, что могло бы обидеть воевавших за Родину. А у Галке дедушка на фронте погиб. Вот она и взъелась. Всё-таки творческие личности – натуры эмоциональные.

Но сколько я не гуглила, не нашла у "семииюньцев" никаких таких высказываний. Зато в биографии одного из них – лётчика гражданской авиации, антифашиста Павла Алексеева – я прочла эпизод годичной давности, где он вступился за ветерана-армянина, которого пьяный полицейский обзывал чуркой, требуя прописку. И на такого человека Галка вылила грязь!

Естественно, я тут же позвонила подруге.

– Слушай, Галка, Алексеев, ну, которого ты фашистом назвала, оказывается…

Закончить мне не дали. В ответ – три буквы, на которые мне следовало бы идти, и продолжительные гудки.

Конечно, это была не первая ссора. Галка вообще не терпела, когда кто-то ей возражал. Частенько она кричала на посетителей прямо на выставках, осуждала всех и вся. Но за картины я готова была простить ей всё – даже излишнюю категоричность. И чаще всего первая бежала мириться. Но в этот раз решила – не побегу.

За это она, видимо, и сочла, что я должна быть наказана. Всем знакомым художникам, среди которых было немало и моих приятелей, она стала рассказывать обо мне всякие небылицы. И подчас – в моём же присутствии. Валере Чистякову Галка в красках описала, как я её якобы преследую и унижаю. Прежде он относился ко мне неплохо, а тут и слушать не стал – сказал, чтобы я исчезла прочь с его глаз. О том же он попросил и собрата по кисти Дмитрия Аргентинского, заметившего, что вдвоём на одну – это некрасиво.

Я-то думала: а вот вышла бы я в тот день на Озёрную, попала бы в кутузку – Галка была бы первой, кто написал бы мне письмо. Ага, жди, Любка, написала бы, как же, как же!

Думать об этом было невыносимо, и я, чтобы отвлечься, включила планшет. Посмотрю-ка, что там по "озёрному делу" – есть ли новости?

На самом деле я искала повод написать Алексееву письмо. Стыдно мне было перед ним за Галкино поведение. И хотя он не слышал тех бесстыдных слов, меня не покидало ощущение, будто он всё знает и осуждает меня за то, что их слышала я. Кстати, отчего-то это имя и фамилия кажутся мне знакомыми. Где-то что-то слышала, а подробностей не помню.

Почти сразу мне на глаза попалось интервью его жены – тоже Галины. Госпожа Алексеева говорила, что Паша и его подельники весьма достойно выдержали клевету в свой адрес.

Закрыв планшет, я взяла бумагу, ручку. Никогда прежде я не писала писем незнакомым людям, но сейчас слова приходили сами собой. Держитесь, Павел! Знаю, что такое клевета, меня саму подруга помоями облила за "булгаковскую картину". Про фашистов и оскорбление ветеранов я ему, понятное дело, писать не стала. Вместо этого стала рассказывать про живопись, про художников.

Когда я закончила письмо, было уже почти одиннадцать.

Ночью мне снился Тенерифе: "марсианский" пейзаж вулкана Тейде, головокружительные водяные горки Сиам-парка, Лоро-парк с разноцветными попугаями, крупными касатками и скользкими морскими котиками, бодряще-прохладный океан, серый вулканический песок пляжей.

Тенерифе… В прошлом году я отдыхала там вместе с мамой. Когда самолёт снижался, я жутко нервничала. Не то чтобы я была таким уж аэрофобом, но посадка меня пугала. Ощущение, будто самолёт падает. А тут ещё так некстати приходит на ум стишок-страшилка:

"Вижу ужас из Огромного Высока -

Кости чёрные на взлётной полосе.

Самолёт садился с Дальнего Востока,

Но разбился, и сгорели люди все".

Чтобы не помереть со страху задолго до возможного ЧП, я попросила у соседке какое-нибудь чтиво. Как на грех, у неё под рукой оказался только отчёт Московской Хельсинской Группы. Цифры – оно, конечно, скучновато, но хотя бы не "кости чёрные". Была там ещё парочка слов про председателя – Людмилу Алексееву. Поэтому, когда после посадки (кстати, довольно мягкой) я услышала по рации: "Говорит командир корабля Павел Алексеев", мне подумалось: может, они родственники? Нет, вряд ли. Всё-таки фамилия нередкая.

Зато тот Алексеев, которому я пишу в СИЗО – лётчик гражданской авиации. Ну, здравствуйте, товарищ командир! Вот и встретились, называется!

***

Честно сказать, я не ожидала, что Павел ответит какой-то Любе Иванцовой. Пока в один прекрасный день мне не пришло письмо. Вернее, пришло оно даже не мне.

Возвращаюсь вечером домой, захожу в подъезд. Следом заходит какой-то парень – незнакомый, нездешний. Да ещё и странный какой-то. Вместо того, чтобы направиться к лифту или подняться по лестнице, встал у почтовых ящиков и уставился, попутно разглядывая что-то в руках.

– Простите, Любовь Иванцова – это случайно не Вы? – обратился он ко мне, когда я выгребала из своего ящика очередную рекламу.

– А что Вам от неё нужно? – меня насторожило, что он откуда-то знает моё имя.

– Да тут письмо. У Вас дом двадцать три, а у меня тридцать три. Видимо, почтальон перепутал. Да и двойка тут неразборчивая. Алексеев Павел Петрович Вам знаком?

– Да, да, – спешно ответила я. – Это мой приятель. Спасибо Вам большое!

– Не за что! Счастливо!

Поднявшись к себе в квартиру, я в нетерпении распечатала конверт и прочитала письмо. Павел благодарил меня за письмо и поддержку.

"Признаюсь, для меня было полной неожиданностью встретиться с кем-нибудь из пассажиров моего самолёта, – писал он. – Особенно приятно, что через год после полёта обо мне ещё вспоминают. А что за картину Вы нарисовали по роману Булгакова? Любопытно было бы посмотреть".

Оказалось, Павел в школьные годы увлекался живописью. Хотя и несерьёзно – до профессионального художника далеко. Один раз написал картину, которая выставлялась на вернисаже, но продать её так и не удалось, до сих пор дома хранится. А когда пошёл в лётное училище – стало не до художества.

"Сейчас делаю зарисовки к книгам, которые читаю, но это так – скорее для себя, чтобы лучше представить прочитанное. Я считаю, надо побольше общаться с хорошими людьми и ориентироваться в первую очередь на собственную совесть. Она – наш лучший судья. Не печальтесь! Паша Алексеев".

***

Паша сказал: "Не печальтесь!". И не буду печалиться! Вместо этого я разозлилась. Разозлилась и решила – отомщу! Нет, я не стану оговаривать Галку или делать ей ещё какие-нибудь пакости. Но теперь вы, господа художники, узнаете, кто такая Любовь Иванцова! И плевать, что ты, Галка, член Союза художников! Презираешь, говоришь? Теперь будешь от души ненавидеть!

Если раньше я только баловалась живописью, то теперь взялась за кисть с фанатизмом. Всё свободное время я проводила у мольберта. Мои картины, сначала немного, но затем всё чаще стали выставляться в галереях, иные даже продавались. И хотя я в первую очередь желала покуситься на Галкину епархию, инопланетных пейзажей у меня получилось совсем немного. Куда чаще я писала картины по романам Булгакова: кот Бегемот с примусом, Маргарита с жёлтыми цветами, ждущая своего Мастера, "очеловеченный" пёс Шариков. Другой моей любимицей была Жорж Санд – её героиню Консуэло я тоже рисовала с большой охотой. Вспомнила и греческую мифологию: прикованный к скале Прометей, прямо и бесстрашно смотрящий на орла, что прилетел его мучить; битва Персея с медузой Горгоной, а в стороне – ни жива ни мертва, царевна Андромеда, жертва тщеславия матери. Тут я, признаться, немного похулиганила: у медузы Горгоны, обрамляемое волосами-змеями, красовалось Галкино лицо. Бесстрашным Персеем был Паша, а Андромеду я тщательно срисовывала с фотографии его жены.

Конечно, я не упускала случая похвалиться перед Пашей своими успехами: присылала ему фотографии своих картин. Он также дарил мне свои зарисовки: остров Лансаротта с высоты, где среди чёрной, как сажа, земли, мелькают белоснежные крыши домов; бело-голубой Санторини из окна заходящего на посадку самолёта; крепостная стена Ираклиона. Я как-то предложила сделать настольный календарь с моими и его рисунками, а выручку от продажи разделить по справедливости. Но Паша не согласился, стесняясь своего непрофессионализма. Так что столы поклонников украшали только мои картины.

Сначала я думала, что это я поддерживаю Пашу в несчастии. Но вскоре поняла, что это не совсем так – скорее он меня поддерживал. Как личность более сильная, он быстро перехватил инициативу и разговаривал со мной как старший брат, что ли.

С некоторыми его подельниками я тоже успела познакомиться. Видела их на заседаниях суда. Не преступников – благородных людей, которым власть мстила за любовь к свободе и к правде. Их лица очень быстро перекочевали на мои полотна – в качестве сказочных и мифических персонажей. Да простят меня невольные натурщики, что без спросу!

– Привет, Люба! – голос Влада вывел меня из задумчивости.

– Привет!

– Как дела? Ты сегодня такая нарядная!

– А, это я на вернисаж. У Лены Синицыной сегодня юбилей.

– У той самой, что пишет пейзажи Венеции?

Я кивнула.

– Что ж, передай ей от меня самые искренние поздравления.

– Спасибо! Обязательно передам.

Мы всегда ездили в одном вагоне, но с разных концов друг друга не замечали. Да, наверное, так и проездили бы, не познакомившись, если бы не ошибка почтальона. Еду с утра на работу, слышу, кто-то со мной здоровается. Оборачиваюсь – а этот тот парень, что вчера мне письмо принёс. Вечером опять же в одном вагоне. Постепенно мы стали занимать места посередине. Вместе коротать путь как-то веселее. Так незаметно я привыкла к нему настолько, что когда Влада по каким-то причинам не было, становилось скучно…

Народу собралось достаточно много. Весь зал был полон нарядных людей. Художники, музыканты, поэты, да и просто горячие поклонники – творческая интеллигенция, одним словом. Галка с Чистяковым тоже были приглашены. Конечно, я была не особенно рада видеть этих людей, но обидеть Лену отказом прийти не хотела тем более. Праздновали юбилей с музыкой, с песнями. Тосты, поздравления, пожелания имениннице счастья, долгих лет жизни и творческих успехов, которых, понятное дело, не бывает без вдохновения. Так что побольше тебе, дорогая Леночка, вдохновения.

Галка и Чистяков, смеясь, о чём-то болтали друг с другом. Иногда нам приходилось встречались на общих выставках. Галка меня демонстративно не замечала. Чистяков делал то же самое. Да и я, откровенно говоря, тоже не жаждала с ними общения, поэтому проходила мимо. Вот и сейчас оба делали вид, будто и вовсе со мной не знакомы – и в мою сторону даже не смотрели. Когда Галка, выпив несколько рюмок вина, поднялась на сцену, я подумала, что она собирается, как и другие гости, сказать тост за здоровье юбилярши. Чистяков ей ободряюще подмигивал: давай, мол, не робей, подруга!

– Господа, – начала она заплетающимся языком. – Я не понимаю, как вы терпите эту мразь – Иванцову? Эту лживую подлую мразь! Да она же… Ей не место среди приличных людей. Она потеряла честь ещё в тринадцать лет.

Я больше никому об этом не рассказывала – только ей. Тогда она меня утешала, говорила: "Ты не виновата. Такое могло произойти с любой". Могло. Хотя всё-таки мне следовало тогда послушаться родителей и не гулять по парку одной. Мне тогда повезло – Словарёв из одиннадцатого "А" не успел снасильничать. Папа увидел – врезал ему как следует. Заявляли куда надо, но, как известно, наши правоохранительные органы… Вот был бы "семииюнец" – другое дело. А так – чего обижать парня? Не успел – ну и радуйтесь!

После этого в школе начали надо мной смеяться, показывать пальцем. Соседки шушукались: сама, небось, бедного парня провоцировала, известно, что поведение мужчин зависит от женщины. А мне и самой было стыдно.

Гости таращились на сцену в недоумении. Быстрее всех сориентировался Аргентинский. Поднялся, начал что-то ей говорить. Видимо, советовал успокоиться, выйти проветриться, потому что Галка вдруг как заорёт на весь зал:

– Это я перебрала? Да я трезвее вас всех, уроды!

Именинница, наконец, пришедшая в себя, тоже попыталась её усовестить:

– Галь, прекрати! Сядь на место – не позорься!

– Это ты позоришься! Ты! Пригласила эту бесстыжую девку, а теперь почему-то не хватает духу сказать ей, чтобы убиралась! Вот чего стоит твоя принципиальность!

Другие гости, оправившись от изумления, поддержали именинницу, за что и получили по полной. Каждому Галка дала понять, какая он сволочь безнравственная, и какое суровое наказание Господне ждёт его за попрание норм морали. Ей вторил подбежавший на подмогу Чистяков.

– Ноги моей здесь больше не будет! – крикнула Галка на прощание и, пьяно покачиваясь, сошла со сцены.

Чистяков заботливо поддерживал подругу:

– Пойдём, Галюш, эти психи тебя недостойны!

Сколько лет я боялась, что люди узнают о моём позоре. А тут вдруг с удивлением поймала себя на том, что мне не стыдно. Уже не стыдно. Развратная, значит? Бесстыжая? Ну хорошо, держитесь все!

Я быстренько забралась на сцену.

– Ну что, господа? – спросила как можно более вызывающе. Что ж, эпатаж так эпатаж! – Кто за то, чтобы я ушла?

Ни одной поднятой руки.

– В таком случае, поздравляю тебя, Леночка! С юбилеем! Желаю всего-всего самого наилучшего. Здоровья, счастья, успехов и всего того, чего ты сама себе пожелаешь!

– Спасибо, Любик!

– Надеюсь, что тот факт, что в тринадцать лет меня чуть не изнасиловали, не затруднит исполнения добрых пожеланий.

– Не бери в голову. С кем не бывает?

Когда я спустилась со сцены, другие гости тоже стали уверять меня, что я ни в чём не виновата.

– А на Галку не обращай внимания. Совсем девчонка того. Одну старушку чуть до инфаркта не довела – пожелала, чтобы её внук стал наркоманом и умер от передозировки.

– А этот друг её – Валерка Чистяков – хочет себе место в Союзе художников, вот и вертится около неё.

Я не знаю, насколько неискренен её друг, и в самом ли деле Галка пожелала смерти внуку той бабульки, или просто та неправильно поняла, но честно сказать, мне было это безразлично. Того, что я увидела, оказалось достаточно. Я вдруг поняла, что ни о чём не жалею. Всё, что произошло, всё к лучшему.

***

Говорят, если ты что-то теряешь, непременно что-то и обретёшь. А что я, если разобраться, потеряла? Подругу, готовую оговаривать и предавать бывших друзей? Конечно, будь она трезвой, она бы, может, так не поступила. Но как известно, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Нет, Галка, художница, ты может, и от Бога, но от таких друзей избави Бог! А Он вроде бы уже меня избавил. Так о чём сожалеть?

Можно было бы, конечно, жалеть о том, что когда-то имела глупость, польстившись на её картины, назвать такого человека подругой. Но если бы мы никогда не дружили, то и не поругались бы. Добилась бы я тогда успехов в творчестве? Обрела бы хорошего приятеля – такого, как Алексеев? И главное, встретила бы Влада?

Влад… Какой же он всё-таки классный! Вроде бы с виду не красавец – обычный парень. Но отчего же, когда он рядом, кажется, что и солнце светит ярче, и травка становится зеленее, и птички поют звонче? И похоже, я ему тоже не безразлична…




В марсианском аду


Разряд тока. Эрна подпрыгнула от боли. Люди в формах Земной Федерации захохотали:

– Танцуй! Танцуй!

И снова перед лицом оказался лист бумаги – добровольное признание в терроризме. Федералы грозят, что если она не подпишет, Хельдара закопают живьём. Они могут…

Снова удар током. Раскатистый хохот… Выстрелы. Раненые спецназовцы один за другим падают на пол.

– Серёга, ты…, – прошептал один, прежде чем затихнуть.

Молодой человек, которого назвали Серёгой, опустил автомат, двинулся к стулу, на котором сидела Эрна, и нажал пару кнопок. Железные клешни, сковывающие руки, разжались, отпуская пленницу.

– Бежим!

– А Хельдар?

Сергей устремился на задний двор базы, открыл люк, в котором сидел мужчина. Вдвоём с Эрной они выволокли его наружу.

– Родственники есть?

– Да, на севере, – ответил Хельдар.

– Летите к ним и не высовывайтесь…

– Но дома Элиде…

– Значит, так – сейчас в деревню, берёте ребёнка и улетаем. Всё ясно?

Хельдар и Эрна молча кивнули.

***

Элиде ещё раз тщательно проверила витализатор. Всё на месте. На койке, опутанное проводами, лежало тело Сергея. Сколько она обивала пороги госучреждений, чтобы его достали из-под снегов. Даже в общественные организации обращалась. И вот, наконец, тело перед ней. И прекрасно сохранилось, что неудивительно. Всё-таки двадцать лет в ледяном панцире…

Девушка хорошо помнила тот день, когда во дворе дома приземлился военный аэробус, и оттуда вышли родители, а с ними – молодой человек в форме спецназовца. Её, испуганную шестилетнюю девочку, быстренько схватили за руки и завели вовнутрь. Только успели это сделать, как раздались выстрелы. Спецназовец упал на красный песок. Тогда отец велел матери заводить мотор, а сам затащил раненого вовнутрь и закрыл люк.

Помнила Элиде и сам полёт, как снизу с бешеной скоростью проплывали пески, горы, каньоны. Вслед неслась канонада выстрелов. Сергей стонал, просил выпустить его наружу.

Мать пыталась его ободрить, но он шептал, что умирает, а вчетвером им от погони не уйти – аэробус не разгонится, потому как не рассчитан на четверых.

"Ради ребёнка… сделайте…" – были его последние слова.

Тогда отец открыл люк:

"Спасибо тебе за всё, Серёжа! Прости…"

Сквозь иллюминатор Элиде видела, как тело Сергея погружается в снежный сугроб из замёрзшего азота. Отец впервые в жизни плакал…

"Всё! Довольно воспоминаний!" – одёрнула девушка сама себя.

Сейчас главное, чтобы эксперимент удался. Это будет сенсация! Впрочем, это мало волновало девушку. Главное, человек, который спас её и её родителей во время так называемой "контртеррористической операции", может вернуться к жизни.




Проклятие подруги


– Будь ты проклята! – кричала Люся, бросая скомканный лист мне в лицо. – И ты, и Алёна, и эта дрянь!

Люся и Алёна – мои подруги. Особа, упомянутая как "эта дрянь" – никто иная как украинская лётчица Надежда Савченко, имевшая неосторожность подписаться в письме своим именем и фамилией. Люся её терпеть не может, особенно после того, как в Донецке погиб её троюродный брат вместе с женой. С тех пор она мечтает о том дне, когда эту даму в военной форме повесят на ближайшей берёзе. Спросите: какого лешего я вздумала писать Надежде письма, а тем более показывать подруге её ответы? В том-то и дело, что не писала я ей. Мою поэму "Песнь о матросе Кириллове" отправила ей Алёна, с моего согласия. Впрочем, имелась в виду не конкретно Савченко, а вообще политзаключённые. Что ж, пусть читают – я не против. Просто Надежде моя поэма понравилась, и она решила об этом написать. Разве я виновата? Я только успела распечатать письмо, что переслала мне Алёна, как Люся пришла в гости. Она знала, что моего Колю только что забрали в армию, пришла по-дружески поддержать. Но увидела распечатку. И вместо поддержки – истерика, проклятия, хлопанье дверью.

А ведь раньше она такой не была. Сколько её знаю – пятый год уже, с тех пор, как познакомились на одном из поэтических вечеров. Оказалось, мы живём на соседних улицах. Так и стали подругами. Кто бы мог подумать, что поэтесса, у которой такие возвышенные стихи о любви и доброте…

Той же ночью мне приснился матрос Кириллов, чей шикарный образ я описала в своей поэме.

– Не унывай, Дарья! – сказал он мне. – Значит, такая подруга хорошая!

А что мне оставалось делать? Только страдать и бояться. Сначала я не особо-то и поверила в проклятие. Но когда после ссоры всю неделю были перебои с электричеством… Алёне досталось больше – её пятнадцатилетняя сестра Юля разбилась со своим парнем на мотоцикле. Изменилось ли что-то в жизни моей нежданной поклонницы, я сказать не могла, поскольку с ней не общаюсь. Но после Юлиной гибели я стала всерьёз бояться за своего мужа. Каждое утро просыпалась с навязчивой мыслью: жив ли Коленька? Вдруг сегодня мне придёт на него похоронка? И каждый раз, получая от него письмо о том, что в принципе с ним всё нормально, вздыхала с облегчением. Иногда я заходила в церковь – молилась, чтобы Господь уберёг раба Божьего Николая и избавил от напрасных страданий рабу Божью Дарью. Но если с первым Отец Небесный справлялся хорошо, то со вторым как-то не очень спешил. Знаю, что это плохо, но порой мне так хотелось заявиться к бывшей подружке и ударить её по лицу или наговорить ей гадостей по телефону. Но я к ней не приходила, не звонила. Даже поэтические вечера посещать перестала, опасаясь, что увижу на них Люсю. Когда же судьба случайно сталкивала нас на улице, старалась перейти на другую сторону.

А однажды приснился мне сон: стою я на палубе корабля – того самого, что описывала в своей "Песне о матросе Кириллове". На моей шее петлёй болтается засаленный корабельный канат, чёрный от жира и копоти.

– Режь! – говорит матрос Кириллов, протягивая мне нож.

Резать неудобно. Нож то и дело соскальзывает. Петля на шее медленно сжимается. Дышать становится всё труднее. На руках появляются мазоли.

– Не могу больше! – шепчу я, выбившись из сил.

Но в ответ слышу командный голос своего героя:

– Режь!

И я продолжаю пилить.

Наконец, с треском рвутся последние нити, и я пробуждаюсь.

Первый раз за много месяцев я проснулась без страха. Теперь я не сомневалась: Коля вернётся, обязательно вернётся! Обиды на Люсю уже тоже не было. Да и на кого обижаться? Подруги по имени Люся у меня давно уже нет. А поэтесса Людмила Санаева при всём желании уже меня не обидит, даже если будет проклинать меня с утра до вечера. Потому что обидеть могут только друзья.

Впервые после долгого перерыва я решилась пойти на поэтическую встречу. Товарищи по перу встретили меня приветливо, удивляясь, где я столько времени пропадала. Я сослалась на множество дел и отсутствия времени.

– Представляешь, какая неприятность! – сказал мне Серёжа, что всегда на таких вечерах брал на себя роль ведущего. – Санаева обещала сегодня стихи читать, да вот попала в больницу. Поскользнулась – сломала ногу…

Нельзя сказать, чтобы это известие вызвало у меня злобную радость, однако же промелькнула мысль: не надо желать зла другим людям. Вернётся ведь бумерангом.




Наговорённая водица


Вздумалось как-то Марье-царевне во зелёном саду погулять. Вдруг перед нею, откуда ни возьмись, будто из-под земли вырос карлик, уродливый да горбатый. И плачет слезами горючими:

– Не гони меня, Марья-царевна, не таков я вовсе. Королевич я заморский. А в карлика меня превратил колдун злобный да завистливый.

Пожалела его Марья-царевна, приголубила. Да и сама не заметила, как из жалости да полюбила его крепко-накрепко. Стала она каждый день в зелен сад приходить, чтоб карлика повидать.

А карлик-то день ото дня всё капризнее делался. Всё ему не так, не эдак. Стал Марью-царевну словом грубым обижать да ручонки свои скрюченные распускать. Да прощает ему всё Марья, жалеет:

"Оттого он и злой, что заколдован. Коль его снова принцем оборотить – тотчас же добрым станет".

Так и прошли горькие месяцы, покуда не прослышала Марья-царевна, что в стольный град кудесник приехал, молва о нём идёт, что любое тёмное колдовство снимет.

Марья-царевна к нему:

– Спаси, батюшка кудесник, расколдуй милого моего. Всё, что пожелаешь, за это отдам.

Выслушал её кудесник и говорит:

– Так и быть, Марья-царевна, помогу я твоей беде. Дам-ка я тебе водицу наговорённую. Сперва окати ею милого своего, да каплю себе оставь, чтобы после самой выпить. Возьмёшь – и тотчас же душу его увидишь. Да смотри: не сделаешь последнего – быть беде.

Обрадовалась Марья-царевна, взяла водицу наговорённую – и в сад зелен. Карлик, увидев её, осерчал:

– Где ты пропадала так долго? Чай, всё с царевичами да королевичами беседы вела, а про меня и вовсе думать забыла!

Ни слова не сказала ему в ответ Марья – лишь водицей его окатила. Тотчас же заместо карлика уродливого предстал перед нею добрый молодец – красавец писаный.

Как увидала его Марья, голову от счастия потеряла. Едва не забыла про водицу, что осталася. Да вовремя вспомнила, как кудесник предостерегал.

Лишь только хлебнула водицы наговорённой – на милого своего взглянула. Глядь – а красавца-то и след простыл, заместо него карлик стоит. Да таков, что прежний в сравнении с ним прекрасным королевичем покажется




Букет из белых роз


Василий вышел на площадку. Букет из белых роз пролетел над головой и приземлился в нескольких шагах от парня.

– Убирайся, козёл! – донёсся из квартиры Маринин голос. – Чтоб ноги твоей здесь больше не было!

С минуту Василий растерянно стоял перед захлопнувшейся дверью. Ну вот, опять истерика на пустом месте! Отпраздновали Восьмое марта, называется! Леший попутал включить этот чёртов телевизор!

В новостях, как всегда, говорили про Украину. Василий возьми да скажи: враки это всё, сплошная пропаганда и истерия. И тут Марина как завелась – стала кричать, что он предатель и русофоб, и что таких, как он, расстреливать надо! Попытки успокоить любимую ни к чему не привели – та только распалялась ещё больше…

Вдруг что-то мягкое и пушистое потёрлось у его ног.

"Что, тоже выгнали?" – сочувственно мяукнул рыжий Васька.

– Выгнали, – ответил парень. – Ещё и козлом обозвали.

"Бывает. Меня вон вообще назвали тварью блохастой. Я ж не виноват, что у мамы Кати внук чихает".

– Понимаю. Ну, пошли, тёзка! У меня чихать некому – живу один… Ну эту Маринку к чёрту! Достала своими истериками!

Парень подобрал с пола букет и спустился вниз по лестнице. Кот последовал за ним. Во дворе он отдал букет слегка полноватой девушке:

– Это Вам! С праздником!

– Спасибо! – пробормотала та смущённо, провожая взглядом двух удаляющихся Василиев.

***

Придя домой, Соня первым делом поставила букет в вазу.

– Представляешь, бабуль, какой-то незнакомый парень подошёл и подарил мне цветы!

– Ну вот, а ты всё заладила: толстая, некрасивая! Задурила тебе голову эта Маринка!

Впервые в жизни девушка задумалась: так ли права лучшая подруга? Да и подруга ли она вообще? Разве друзья существуют для того, чтобы постоянно говорить гадости?

Соня подошла к зеркалу и оглядела себя со всех сторон:

"Нет, всё-таки не такая уж я и толстая!"




Однажды на милонге


Ритмичные напевы далёкой Латинской Америки наполняли зал. По кругу мимо столиков шествовали, обнявшись, нарядные парочки, то останавливаясь, чтобы покружиться в страстном танце, то опять возобновляя движение.

Каждый год Алексей приходил сюда, чтобы вновь услышать эту музыку и, закрыв глаза, представить, как танцует с Вероникой. Представить её колдовские изумрудные глаза, ярко-рыжие локоны, ниспадающие на плечи, ощутить тепло её нежных рук, обнять тонкий стан, любоваться плавными движениями этих стройных ног. Как в тот самый день, когда однажды, придя на милонгу, увидел прекрасную незнакомку в бордовом платье. Тогда он пригласил её на танец и с тех пор с ней не расставался. Через полгода Вероника стала его женой. Не просто женой – Пенелопой, которая верно ждала своего витающего в облаках Одиссея и всякий раз, когда он возвращался из рейса, встречала его с неизменной радостью. А провожая мужа в аэропорт, обнимала и целовала так страстно, словно видела в последний раз. "Береги себя, мой отважный лётчик!" – говорила она ему ласково. "Не скучай, моя "белая вдовушка"! – улыбался в ответ Алексей. – Я скоро вернусь!". Он знал, что Вероника за него беспокоится, особенно если погода выдавалась не слишком спокойной. Но он профессионал, пилот международного класса, ему к дождям и ветрам не привыкать. К тому же, Господь Бог, услышав молитву любящей женщины, убережёт его от любой беды.

Его-то Господь уберёг, но не её саму. И ведь ничто не предвещало беды. Митинг за честные выборы был согласован и разрешён городскими властями. Вероника и раньше ходила на такие мероприятия – и всё было спокойно. Но в этот раз стражи порядка устроили давку. Группка возмущённых демонстрантов прорвали полицейское оцепление. Тогда озверевшие омоновцы стали врываться в толпу и бить дубинками всякого, кто попадался им под руку. Когда один из стражей порядка стал избивать старика, Вероника схватила его за руку со словами: "Что Вы делаете? Вы нарушаете закон!". Следующий удар пришёлся ей в висок. Смерть была мгновенной.

И в это время, словно в насмешку, пассажиры аплодисментами благодарили Алексея за мягкую посадку на чилийскую землю.

Потом был суд по делу о массовых беспорядках. Два десятка демонстрантов посадили в тюрьму. Разгонявшие митинг омоновцы, в том числе и убийца Вероники – майор Белозаводский, получили квартиры и повышения по службе…

Неожиданно Алексей вздрогнул и уставился в середину зала, не веря своим глазам. За одним из столиков сидел Белозаводский собственной персоной. Напротив него – девушка в открытом чёрном платье. Едва ли ей было больше шестнадцати, однако яркий макияж выдавал намерение выглядеть постарше.

Белозаводский что-то говорил, куда-то показывал, его спутница, смеясь, повернула голову. Мужчина поднёс руку к её бокалу. Что-то из его ладони тут же перекочевало в мятный коктейль и, шипя, растворилось.

Пробираясь между танцующими парочками и извиняясь за причинённые неудобства, Алексей приблизился к столику. Девушка уже взяла в руку бокал и собиралась сделать глоток.

– Стоп! – от его властного голоса рука замерла на полпути. – Может, сперва объясните своей даме, что Вы ей подсыпали?

– Чего?! – хором вскричали полицейский и его спутница.

– Мне тоже интересно: чего? – ответил Алексей. – Клофелина? Или какой другой гадости?

– Мужик, ты чего гонишь? Вали отсюда!

Но Алексей не сдвинулся с места. Девушка с удивлением рассматривала бокал, временами переводя взгляд на своего кавалера.

– Это что, правда?

– Успокойся, Светуль, – чуть грубовато проговорил Белозаводский. – Не видишь – это же клиника!

– А Катя Ковалёва – это тоже клиника? – молодая женщина в бордовом платье приблизилась к столику, наматывая на кончик пальца огненно-рыжую прядь.

Вероника всегда так делала, когда волновалась. Но как? Она же погибла! Белозаводский её убил!

– Ника, ты… – Алексей не находил слов. Разум категорически отказывался верить происходящему.

Убийца, надо сказать, тоже был ошеломлён, вскочил, как ужаленный. Узнал свою жертву? Или имя Кати Ковалёвой ему о чём-то говорило? А вот девушка, по всей видимости, слышала это имя не в первый раз.

– А если Света залетит? – продолжала тем временем Вероника, исподтишка улыбаясь мужу. – Ей тоже скажешь: делай аборт?

– Так это ты её? – Света метнула в своего спутника гневный взгляд. – Ты сломал жизнь моей подруге! У неё детей не будет!

Она вскочила с места, чтобы тотчас же уйти, но Белозаводский схватил девушку за руку.

– Светка, не дури! Они всё врут!

– Пусти! Ненавижу!

– Руки убрал от девушки! – угрожающе проговорил Алексей, вставая между ним и Светой.

Тот не стал спорить – размахнулся и ударил противника по лицу. Алексей, потеряв равновесие, упал. Почувствовал затылком поверхность ближайшего столика. Прежде чем сознание покинуло его, он увидел, как Вероника с силой толкнула Белозаводского…

***

– Как Вы себя чувствуете, Алексей Петрович? – Света присела на краешек стула перед койкой.

Она выглядела несколько испуганной, очевидно, не до конца ещё отошла от пережитого шока.

– Нормально, спасибо! Врач сказал: сотрясение средней тяжести. А по сравнению с майором – вообще красота.

– Представляете, все говорят, что он сам упал и убился! Даже экспертиза. Но я же видела женщину в бордовом. Не верят – считают, что мне с перепугу померещилось. Но Вы же её тоже видели.

Алексея это не очень удивило. Говорят, призраки умеют быть видимыми только для тех, к кому являются. Одного только он не понимал: зачем Вероника пришла с того света? Поговорить с мужем? Отомстить своему убийце? Или спасти от него глупенькую влюблённую девчонку? И ведь удар, убивший Белозаводского, пришёлся как раз в висок об край стола. Совпадение? Или Вероника специально постаралась? Но ведь убить его она могла и без разговора со Светой…

– Видел, – признался Алексей. – Но раз говорят, что он сам, пусть это останется нашей маленькой тайной. Договорились?

Света в ответ кивнула.




Эсмеральда и курица в соусе


Нашу соседку Марину Цыганову мы дружно прозвали Эсмеральдой. Не только за фамилию. Во-первых, брюнетка. Сколько себя помню, она всегда носила каре с чёлкой. Во-вторых, манера одеваться – ярко, броско. Особенно часто мы видели её в красной юбке-клёш ниже колена, которую она сама себе сшила. Но даже когда она не в этой юбке, непременно наденет что-то красное. Пусть даже брошку на пальто. А вот с макияжем и бижутерией как-то не замечала, чтобы она сильно баловалась. Так, подкрасит ресницы, губы, наденет пару неброских серёжек и нитку бус. Ногти так и вовсе коротко отстрижёт, чтобы не привлекать внимания к их ломкости. Ну, и наконец, увлечение танцами фламенко и превосходное знание испанского языка. Как тут не вспомнить цыганку из романа Гюго?

Гастрономические предпочтения Эсмеральды тоже нельзя было назвать обыденными. Каждое утро, проходя вместе с Юлей мимо окон соседки, мы слышали музыку и чуяли запах специй. А окна она всегда держала открытыми. Летом – распахнёт настежь, зимой оставит маленькую щёлку.

Будучи по природе жаворонком, Эсмеральда привычно просыпалась в шесть утра, включала музыку, делала зарядку и, умывшись, принималась готовить. Хорошо, когда работа рядом с домом – спешить не надо! У меня с утра времени едва хватает по-быстрому позавтракать и собрать Юлю в школу, до которой ещё добираться две остановки на метро. Хотя у нас во дворе тоже есть школа, и Юля там раньше училась, но оттуда пришлось её забрать. Лучше уж проехать подальше, но видеть своего ребёнка счастливым, знать, что одноклассники и учителя не "клюют" по-страшному. Потом ещё две остановки на метро и три на автобусе – уже на работу. Так что готовить я предпочитала в выходные – сразу на неделю или, на худой конец, вечером.

Конечно, Эсмеральда не то чтобы готовила каждое утро. Иногда из её окон доносился аромат кофе с корицей, или с лавандой, или с миндалём. Иногда – зелёного чая с жасмином. Но когда повезёт, можно услышать запах её коронного блюда – курицы по-мароккански, рецептом которой она со мной охотно поделилась. Ещё с вечера надо замариновать кусочки курицы в смеси оливкового и сливочного масел, добавить шафран, корицу, имбирь, молотый кориандр, нарезать лук, чеснок, петрушку, разбавить это дело парой столовых ложек тёплой воды. Посолить, поперчить и поставить в холодильник на ночь. А утром пожарить, поливая лимонным соком. Но курица не будет такой вкусной, если перед концом жарки не добавить оливки и тёртую цедру лимона. Можно ещё и свежей зеленью посыпать.

Другой рецепт курицы, тоже один из её любимых – в имбирном соусе. Смешивается сок апельсина, мёд, соевый соус, корень имбиря и чеснок, добавляется корица, мускатный орех и куркума. Дальше дело за малым – подержать в этой смеси курицу некоторое время (лучше всего ночку) и запечь в духовке.

Однако попробовать это на практике я всё никак не решалась. Пахнет, конечно, обалденно, только сможем ли мы с Юлей это есть? Курица с корицей – это всё-таки что-то экстремальное!

Конечно, находились у Эсмеральды и другие рецепты – и не только курицы, но больше я как-то ничего не запомнила.

Вечером, когда я возвращаясь с работы, из её окон снова слышалась музыка и доносился запах трав: чабреца, мяты, листьев смородины. Глядя на неё, я тоже начала заваривать на ужин травяной чай. Юля поначалу отнеслась к этой идее скептически, но стоило только попробовать – сама же теперь просит: мам, давай заварим с мятой.

За десять лет звуки и запахи из окна соседки стали для нас неким привычным фоном, частью реальности, в которой мы все существуем, и если эту самую часть вдруг взять и убрать, сразу станет заметно: чего-то не хватает. Арест Эсмеральды был для нас для всех полной неожиданностью. Кто-то, сталкиваясь с ложью и несправедливостью, покорно молчит: мол, мир таков – ничего с этим не поделаешь. Кто-то предпочитает для собственного успокоения найти таковой какое-нибудь, пусть и жалкое, но оправдание. Кто-то, но только не Марина Цыганова. Когда оппозиционно настроенные граждане, недовольные тем, как прошли выборы президента, вышли на городскую площадь, Эсмеральда не колеблясь к ним присоединилась. Митинг разогнали, многих участников затолкали в автозаки и завели дело о массовых беспорядках. Среди них оказалась и наша соседка. Кроме массовых беспорядков ей пришили также насилие к сотруднику полиции. Набросилась, избила… Бред какой! Маринка, она хоть и с причудами, но адекватная – зазря на людей не бросается. А то что схватила полицейского за руку, пытаясь высвободиться из его удушающих "объятий" – мне очень интересно, что на её месте сделали бы те, кто её обвинял? Смиренно ждали бы, пока их придушат?

Пару раз я приходила на судебные слушания. Никогда не забуду, как видела Эсмеральду за решёткой. "Птичка бедная в неволе" – как поётся в известном мюзикле – несмотря на бледность лица, выглядела, как всегда, неотразимо. В белой блузке, в любимой юбке-клёш, в босоножках на каблуке – она была полной противоположностью немолодой серенькой судье. Последнюю, видимо, это особенно злило. Жадно ловя каждое слово обвинителей, она откровенно принижала свидетелей защиты, демонстративно игнорировала их показания, то и дело перебивала их, адвокатов и саму подсудимую. Если бы Эсмеральда плакала, умоляла её пощадить, та, возможно, сжалилась бы над ней и дала бы условный срок. Но не из тех Марина Цыганова, что станут просить пощады. Её слова о том, что действия судьи – полный беспредел, за который рано или поздно придётся отвечать если не перед законом, то перед Господом Богом – сыграли над ней злую шутку. Судья, оскорбившись, приговорила её к двум с половиной годам тюрьмы, хотя прокуратура запрашивала только два.

А у нас, соседей, всё было по-прежнему. Работа, дом, дети, школа, кто-то женился, кто-то, напротив, разводился, у кого-то рождались дети, у кого-то умирали родители. Только всякий раз, проходя мимо окон Марининой квартиры, я с удивлением обнаруживала что они закрыты наглухо, и непривычная тишина просачивалась сквозь толстый слой стекла. За стеклом теперь был другой мир: без звуков, без запахов, мир, в котором никто не живёт. От этой мысли становилось как-то грустно.

Унылой стала квартира Эсмеральды, но не она сама. На страничках писем Марина писала, что в принципе всё не так уж и плохо, жаловаться особо не на что (вот оно как – а у нас на воле всегда находится повод для жалоб: от сбежавшего молока до самодура-начальника), работает в швейном цехе, свободное время проводит в библиотеке (не преминула заметить, что там есть очень интересные книги), иногда вместе с сокамерницами готовят ужин. Что они готовят, Эсмеральда мне не писала, но хоть какое-то разнообразие тюремной баланды. Кстати, среди сокамерниц, по её словам, есть вполне приличные дамы, которым просто не повезло в жизни. Иногда она просила меня прислать ей рецепты тортов. Я присылала, не понимая, зачем ей это? Ведь в тюрьме особо тортиков не напечёшься. "Так я же, Дашенька, скоро на волю выйду, – отвечала мне Эсмеральда в письме. – А печь торты так и не научилась".

Это действительно случилось скоро. Для меня. Это в тюрьме время тянется, как липкий мёд, на воле же летит с астрономической скоростью. Не успела оглянуться – Юля уже в девятый класс пошла. А ведь, казалось, совсем недавно училась ходить, говорить. Эсмеральда тоже заметила: "Какая взрослая стала Юлька! Уже невеста! Приходите вечером ко мне на чай – отпразднуем моё освобождение! Я как раз тортик испеку".

И мы пришли – единственные из соседей, кто не оставили её в трудное время. Остальные после случившегося стали как-то сторониться Эсмеральду, смотреть косо, что-то за спиной судачить. Видимо, предубеждение оказалось сильнее знаний.

– Какой чай будете? – спросила соседка, выставляя перед нами несколько коробок чая.

От одного пахло орехами, от другого – лавандой, от третьего – разнотравьем, какой-то был с цитрусовыми, какой-то – с черникой.

– А просто чёрного без добавок нет? – спросила я.

– Есть и простой, – Эсмеральда залезла на стул, чтобы достать из шкафа у самой задней стенки коробку чайных пакетиков и, заглянув вовнутрь, виновато развела руками. – Только один пакетик.

– Давай тогда нам с Юлей один на двоих. Всё равно мы не любим крепкий.

Себе Марина насыпала с лавандой. А вскоре достала из холодильника большой торт, покрытый шоколадным муссом. Сверху лежали в творческом беспорядке красные ягоды вишни. По бокам он был усыпан миндальной стружкой.

– Извините, если что не так, – проговорила Эсмеральда, разрезая торт. – Старалась, конечно, делать всё по рецепту, но до этого никогда не пекла.

– Это же тот самый с шоколадным муссом! – сказала я, как только мой язык распробовал нежный крем.

Это был мой любимый рецепт торта – я частенько делала такой на праздники. Летом – со свежей вишней, зимой – с мороженной. Конечно, его я прислала соседке одним из первых.

Весь вечер мы неспешно чаёвничали, болтая о том о сём. Вот ведь как бывает: много лет жили в одном подъезде и здравствуй – до свидания. А стоило соседке не по своей воле уехать в Мордовию – лучшими подругами сделались.

А завтра мы с Юлей пойдём кто в школу, кто на работу. И проходя мимо Марининых окон, снова услышим музыку, и вкусные запахи еды с обилием специй привычно ударят нам в нос. Должен же, наконец, наступить какой-то порядок. Хотя бы в одной панельной пятиэтажке.




Белая роза для бывшей подруги


"Я розу белую ращу

Для друга и зимой, и летом.

Чистосердечней друга нету,

И я другого не ищу.

И злого друга я прощу,

Пусть он мне сердце рвёт и мучит -

Я не сорняк ему колючий,

А розу белую ращу".

Этот стишок Хосе Марти Алина знала наизусть, и он ей очень нравился. Только вот со вторым пунктом как-то не очень получалось. Как простить, когда за участие в митинге оппозиции попадаешь на три года в тюрьму, и вместо поддержки лучшая подруга пишет: жаль, что всех вас тут не расстреляли! Она, видите ли, вдруг пламенной патриоткой заделалась! Да и едва ли нуждается сейчас Наташка в белой розе – вот она сидит за соседним столиком, а перед ней их целый букет. И молодой красавчик напротив, который, по-видимому, и подарил его ей. Сидит и смотрит изучающе. В жёны, что ли, приметил? Недаром Наташка вся светится от счастья.

Алина бы с радостью ушла, как только эта парочка нагрянула, но как-то неудобно – уже успела заказать чашку кофе.

А красавчик перед Наташкой так и распевается соловьём: люблю, женюсь и шубу куплю, как у вон той дамы, и даже лучше. Ну да, разок-другой, может, и купит, а потом надоест. Наташка отвернулась, смотрит на женщину в песцовой шубе. Её ухажёр протянул руку, дотронулся до любимой. Но что же из его рук упало в Наташкин бокал с мохито?

"Наверное, показалось", – подумала Алина.

Выпив свой кофе, девушка попросила счёт и стала глазеть по сторонам.

Наташка вдруг как-то обмякла. Опьянела от одного бокала мохито? Как-то странно! Она могла в два раза больше коньяка выпить – и ничего. Её спутник, похоже, не удивился – заботливо подхватил свою даму и двинулся к выходу, прихватив букет с собой. Алина встала между столиками и преградила им путь:

– Куда это Вы её тащите?

Парень этого явно не ожидал.

– У меня жена чуть перебрала. Пропустите нас, пожалуйста.

– Да, да, конечно! – усмехнулась Алина и вдруг дёрнула на себя сумку, болтающуюся на Наташкином плече.

Один щелчок кнопки-магнита – и всё содержимое сумки посыпалось на пол. А вот и паспорт! Так и не вняла совету подруги носить его во внутреннем кармане.

– Девушка, что Вы себе позволяете? – парень начал всерьёз терять терпение. – Я сейчас охрану позову!

Но девушка не стала дожидаться, когда он осуществит свою угрозу:

– Охрана! Сюда скорее! Зовите полицию!

Сбежавшиеся на шум работники кафе тщетно пытались утихомирить разбушевавшуюся девицу – она махала у них перед лицами девственно чистой страницей Наташкиного паспорта, кричала, что так называемый муж подсыпал в её бокал клофелин, и экспертиза это непременно подтвердит, отказывалась пропустить "супружескую чету".

– Анечка, звони в полицию, – велела менеджер одной из официанток. – Пусть разбирается.

Услышав это, Наташкин ухажёр немного побледнел. Бросив свою спутницу прямо на пол, вдруг вскочил на стол и, так же ловко спрыгнув, кинулся к выходу.

– А ну стоять! – охранник преградил его дорогу, но тут же стал оседать на пол.

Алина схватила стул, чтобы запустить в убегающего, но тот уже успел вынуть из тела окровавленный нож и скрыться.

– Ань, вызывай скорую! Петю ранили! – крикнула менеджер.

"Ну вот! – подумала Алина со вздохом. – Только отсидела, и вот вляпалась! Сама же ещё и окажусь виноватой!".

***

– Вы молодец, Алина Михайловна, – лейтенант Тарасов с нескрываемым уважением глядел на допрашиваемую. – И в крови, и в бокале Вашей подруги экспертиза обнаружила клофелин.

– Она мне не подруга, – быстро сказала Алина.

– По крайней мере, именно Вам она обязана своим спасением. Сейчас её состояние стабильное, думаю, скоро её должны выписать. А так была бы сейчас в притоне. Зябликов уже даёт показания.

– Толку-то! – усмехнулась девушка. – Небось, окажется, что тут замешаны крупные игроки, с большими деньгами. С ними-то воевать страшно – это вам не митинги разгонять.

– Ну Вы, Алина Михайловна, прямо нас всех злодеями считаете!

– А Вы, товарищ лейтенант, посидите три года ни за что – я бы тогда на Вас посмотрела… Кстати, а охранник – он как? Живой?

– Гражданин Васильев пришёл в сознание. К счастью, его жизни сейчас ничто не угрожает.

– Действительно, к счастью… Ну так что, значит, на меня ничего не повесили, и я могу идти?

– Да, можете идти. Вы свободны.

***

"Да, вот тебе и белая роза! – думала Алина, отстукивая шаги каблуками по вечерней улице. – Что ж, радуйся, Хосе Марти, вырастила её для злого друга, на свою голову! Ещё как задумают мафиози отомстить, будет мне счастье – от них бегать! Менты – они пока пошевелятся, бандюки уже сто раз прирезать успеют и на могиле сплясать. Да, Наташка, подкузьмила, называется!".

Девушка вздрогнула, услышав сзади чьи-то шаги.

– Алина Михайловна!

Обернулась. Посреди улицы стоял Тарасов.

– А, это Вы, товарищ лейтенант?

– Ну да. Решил Вас проводить. Вдруг какой-нибудь хулиган пристанет. Кстати, меня зовут Сергей. И мирных демонстраций мне разгонять не приходилось. Так позволите Вас проводить?

Алина посмотрела на него в упор. А парень-то ничего, вполне симпатичный. Девушка благосклонно ему улыбнулась:

– Ну, если не приходилось, тогда разрешаю.




Коврижки да булочки


С детства я любила смотреть, как бабушка печёт хлеб: как морщинистыми руками замешивает тесто, как ставит в русскую печь, как вынимает его, ароматно пахнущий, и кладёт на вышитое полотенце. Конечно, я была просто счастлива, когда бабушка разрешала мне в этом поучаствовать. Иногда она спрашивала: "Ну что, помощница, какой будем печь в этот раз?". Белый пшеничный? Ржаной? С гречкой? С семечками подсолнуха? Или, может, с тыквенными? Добавим тмина? Или чернослива, чтобы был послаще? А может, заделаем чиабатту?

Когда же хлеб, пышный и мягкий, словно лебяжий пух, остывал, бабушка отрезала мне хрустящую корочку. Как хорошо было намазать её вареньем или мёдом – и с чаем! Или чесноком – и с борщиком со сметаной!

А какие у бабушки пироги получались! То защипнёт их калиткой, то полумесяцем слепит, то ушки приделает. Смотришь на них – и есть жалко!

Не менее чудесными у неё получались пряники, булочки и печеньки, которые она любила расписывать затейливыми узорами (и нередко поручала это мне). Их же она вешала на новогоднюю ёлку вместе с мандаринами.

Это и предопределило мою будущую профессию. Конечно, прежде я получила высшее образование, потом некоторое время работала экономистом, но вскоре открыла мини-пекарню. Спасибо Косте, моему мужу – без его помощи я едва бы справилась со всеми бюрократическими передрягами! Так что теперь я, можно сказать, индивидуальный предприниматель: пеку хлеб, пироги, булочки, сама же их и продаю, сама же веду бухгалтерию. Работы, конечно, много, но мне нравится.

Каждый день приходится общаться с разными людьми. Среди них встречаются как добрые и весёлые, так и хмурые, обозлённые на весь свет. А однажды мой маленький магазинчик посетила личность весьма неординарная, можно сказать – легенда, для одних – героическая, для других – зловещая. Я же, ничего не подозревая, поставила в печь очередную партию булочек, как обычно, включила музыку, чтобы лучше поднимались, и подошла к прилавку, чтобы обслужить обычного, на первый взгляд, покупателя.

– Мне, пожалуйста, коврижку медовую, – заговорил он, протягивая мне две купюры по сотни.

– Вам с курагой или с изюмом? – уточнила я.

– С изюмом, пожалуйста.

А было утро. Посетители ещё не успели надавать мне мелочи, поэтому дать восемьдесят рублей сдачи не представлялось возможным.

– У Вас нет помельче? – спросила я покупателя. – А то сдачу дать не с чего.

Он ещё раз залез в кошелёк, проверил мелочь, но всё, что нашёл – это пятидесятирублёвую купюру.

– К сожалению, мельче нет.

Но даже с пятидесятки у меня не нашлось сдачи. Тогда я забрала у него сотню, а вторую вернула ему.

– Мне не с чего дать сдачу. Возьмите. Двадцать рублей занесёте, когда сможете.

Возможно, Костя прав, когда говорит: "Наивная ты, Юлька! Слишком веришь людям. А они этим и пользуются". Сам-то он, ещё в школе натерпевшись от одноклассников из-за очков, научился понимать, что далеко не все люди хорошие. Есть среди них и такие, которые сделают подлянку не столько из корыстных побуждений, сколько просто удовольствия ради. Не скрою, попадались мне и такие, бывало, что и обманывали, и подставляли. Но если в каждом видеть негодяя и никому не верить – зачем тогда жить на свете?

– Спасибо! Я завтра буду в этом районе, обязательно занесу.

Но ни завтра, ни послезавтра он так и не объявился. Я подумала: видимо, обманул! Огорчилась, конечно. Я-то к человеку всей душой, а он… Ну да Бог ему судья, как говорится!

За делами-заботами я уже и забыла про нечестного покупателя, но недели через две я неожиданно его увидела. По телевизору. Ведущий новостей говорил о приговоре организатору массовых беспорядков, который вывел людей на митинг якобы за честные выборы, а на самом деле пытался устроить государственный переворот. Финансировал это безобразие большей частью Госдеп США, частично помогали Испания и Греция, с чьими разведками подсудимый, как оказалось, сотрудничал. И этот мой покупатель (тогда я узнала, что его зовут Максим Дмитриев, лидер общественного движения антифашистов), сидя за решёткой, совершенно бесстыдным образом усмехался, говоря: "Если бы я выучил польский язык, то работал бы и на Варшаву". Ну, думаю, вот и верь после этого людям!

– Да всё это чушь собачья! – сказал Костя, когда я поделилась с ним своими мыслями. – Намухлевали с выборами, разогнали законный митинг, а теперь ещё сказки про шпионов рассказывают! Сам признался? Ага, знаем, как он признался! Послушай!

Включив компьютер, кликнул на сайт одной радиостанции. Там-то удалось прослушать его последнее слово полностью. Дмитриев выглядел усталым, однако, по всему видно, сдаваться не собирался. Обвинение против него он называл абсурдными, дело – грубым фальсификатом, а президента – ущербным закомплексованным мальчишкой, который мстит всем за то, что у него в детстве не было велосипеда. "Конечно, если я знаю испанский и греческий, то работаю на разведки этих стран – как же иначе? Если бы я выучил польский язык, то работал бы и на Варшаву, если бы язык племени умба-юмба, то и на них бы работал!".

Оказывается, арестовали Дмитриева как раз в тот день, когда он купил у меня коврижку. Выходит, он просто не успел занести мне двадцать рублей. А я, грешная, так плохо о нём подумала!

В моей памяти до сих пор стоят его слова: "Признавать свою вину я не собираюсь. Сажайте, стреляйте – делайте, что хотите. Но я стою перед вами как человек гордый, которому не в чем каяться. Я верю в судьбу своей Родины, верю, что мы победим!".

Нет, вы не подумайте, будто я какая-нибудь политическая фанатка. Но когда людей сажают по сфабрикованным обвинениям, мне совсем не нравится. Тем более не нравится это Косте, который всей душой симпатизирует антифашистам и анархистам. Для него Дмитриев – герой, символ борьбы за справедливость в нашей несвободной и несправедливой стране. И его очень огорчает, что люди, за права которых Дмитриев боролся, так легко поверили во всю эту грязь, бросили его в трудный момент. Сам Костя очень гордится, что этот героический человек покупал у его жены коврижку и всем друзьям это рассказывает. Он смело вступался за своего героя, когда того при нём начинали поливать помоями. Однако написать письма в тюрьму, куда Дмитриева посадили на четыре с половиной года, так и не решился. "Мне кажется, чего бы я ни написал Максиму Петровичу, всё будет мелочью, глупостью, – признался мне муж. – Чтобы иметь право писать такому, как он – это нужно самому быть Личностью с большой буквы". Себя Костя к таковым никогда не относил.

Четыре с половиной года пролетели быстро – почти незаметно. Для меня и Кости. Для Дмитриева, думаю, всё было совсем по-другому.

Я как раз хлопотала на кухне, и моя голова была занята мыслями: вот покручусь в своей пекарне ещё пару месяцев, пока моя живот не станет настолько большим, что трудно будет передвигаться. Потом буду сидеть дома – баловать Костю чем-нибудь вкусненьким, вязать детские вещи. Ведь уже в конце августа я должна стать мамой.

Так думала я, вынимая из хлебопечки пышущий жаром батон с гречневой крупой. И чуть не выронила его из рук от неожиданности, когда услышала восторженный крик мужа:

– Юлька, он вышел на свободу!

– Кто вышел? – я не сразу поняла, о чём речь.

– Дмитриев! Он уже давал интервью. Сказал: сдаваться не собираюсь, продолжу бороться!

Я тут же принялась замешивать тесто. Испеку, пожалуй, булочек с корицей – Костиных любимых. Праздник всё-таки!

***

Конечно, о двадцати рублях и давно и думать забыла. Я думала, что и Дмитриев о них и не вспоминал. Единственное, на что я надеялась, это на то, что он успел попробовать коврижку. Хоть какая-то маленькая радость в такой далеко не радостный день.

Но я ошиблась. Когда через пару дней я стояла у прилавка своей пекарни, вошёл Дмитриев. Неволя не прошла для него даром. Он побледнел, осунулся, но в его взгляде читалась такая решимость, что легко было поверить: сломить этого человека не удалось.

– Здравствуйте! Я помню, что должен Вам двадцать рублей, – сказал он, вытаскивая из кошелька пару десятирублёвых монет. – Извините, раньше никак не мог занести.

– Ой, ну что Вы, Максим Петрович? – запротестовала я. – Я уже о них и забыла! Очень рада видеть Вас на воле! Мой Костя, как узнал, что Вы освободились, чуть до потолка не прыгал!

– Спасибо! – пламенный оппозиционер немного смутился. – Я очень тронут! Передавайте от меня Косте большой привет!

– Спасибо! Обязательно передам!

Я не сомневалась, что Костя будет очень счастлив, что такой человек передаёт привет его скромной персоне.

– А деньги возьмите. Не люблю быть в долгах. И дайте мне, пожалуйста, вот эту коврижку.

– С изюмом или с курагой?

– С изюмом я уже пробовал. Кстати, очень вкусная. Давайте с курагой.

И снова он протянул мне две сторублёвые бумажки. А у меня мелочи – только те двадцать рублей, что он только что мне отдал. Для сдачи явно не хватит.

– Ой, у меня опять нет сдачи! – я виновато развела руками. – Может, у Вас найдётся помельче?

Но у Дмитриева помельче не оказалось.

– Тогда занесёте потом.

Теперь-то я уже точно знала, что этому человеку можно верить.

– Нет-нет! – запротестовал Максим Петрович. – А то вдруг опять не получится. Давайте лучше я у Вас ещё что-нибудь куплю. Например, вот эту булочку с маком. Вот ещё пять рублей – и будет как раз.

Когда он ушёл, я ещё долго смотрела на монеты, которые мой необычный покупатель по прошествии стольких лет не забыл вернуть. Пожалуй, я не буду их тратить – отдам Косте. Пусть хранит их как счастливый талисман. А он, думаю, непременно захочет их сохранить. Ребячество? Может быть! Но как хочется верить и помнить, что в мире, где так много обмана и подлости, есть люди, для которых обещание – не пустой звук.

Так думала я, надевая перчатки. Всё это потом, а сейчас работа – коврижки да булочки.




Отвары трав


Посетитель, знатный сеньор крепкого телосложения с уже заметной проседью на висках рассматривал меню. Донья Соледад, хозяйка таверны, пожилая чуть полноватая женщина, терпеливо слушала, чего гость желает.

– А на третье – кофе… Впрочем, нет, к чёрту кофе! И так бессонница!

– Тогда, сеньор, могу предложить Вам травяной чай. Сон будет спокойный и глубокий.

– Давайте чай. И поскорее – я, капитан Хосе Игнасио Костанеда, не привык долго ждать.

– Будет сделано, сеньор капитан! – отозвалась хозяйка, проворно устремляясь на кухню.

Парень лет двадцати хлопотал, переворачивая на жаровне аппетитно пахнущие куски мяса, иногда отвлекаясь, чтобы помешать кипящую в котле похлёбку.

– Теодорито, приготовь для сеньора луковый суп и дичь на углях, – обратилась к нему хозяйка. – И чай на травах – для сна.

– Будет сделано, донья Соледад! – кивнул головой повар.

"Будет Вам, сеньор капитан, Ваш чай! – думал он, доставая с полки соцветия полыни. – Спать будете как убитый… Впрочем, почему как?".

Горькая полынь надёжно скроет вкус крысиного яда. Ради этого, пожалуй, стоит поторопиться! Скорее приготовить всё, что сей почтенный сеньор желает, а потом выйти посмотреть, как он пригубит этот убийственный напиток. Едва ли он узнает тщедушного мальчика, которого с наслаждением пинал сапогами. Но Теодоро его не забыл. И не простил…

***

Теодоро было лет десять от роду, когда анархисты, возмущённые угнетением бедных людей жадными до роскоши богачами, подняли восстание. Народ, уставший от непомерного налогового бремени, бесчинств знати и собственного бесправия, всей душой сочувствовал восставшим. Кто-то тайно оказывал им всяческую помощь, а некоторые даже присоединялись. Поэтому когда отряд под предводительством Рохелио Оливареса занял деревню, где жил Теодоро, крестьяне встречали его как спасителя. Его люди никогда не обижали местных жителей: не грабили, не мародёрствовали, не насильничали. "Мы борцы за свободу и справедливость! – говорил камарада Оливарес. – А не воры и разбойники!". Наблюдая за ним, Теодорито по-доброму завидовал его благородной стати и очень мечтал быть таким же, как Оливарес.

Но это было уже потом. Когда жители деревни тепло встречали восставших, Теодорито лежал в лихорадке, мучаясь от сильного жара. Лекарь только качал головой и ничем не мог утешить опечаленных родителей. Как во сне, мальчик слышал стук в дверь, голос матери: мол, не до гостей нам сейчас – ребёнок умирает… Когда он снова пришёл в себя, увидел у своей постели двух незнакомых мужчин.

– Возьмите эту настойку, – говорил один из них, протягивая его матери пузырёк с чем-то зелёным. – Дайте мальчику выпить. Мне сказали, она называется "Изгоняющая смерть". Может, подействует?

– Но Рахелио, – возразил его спутник, как потом выяснилось, его звали Педро Гасмури. – Её подарили тебе. Неразумно будет отдавать её незнакомому мальчишке.

– Ему нужнее, – твёрдо сказал камарада Оливарес.

Травяная настойка оказалась на вкус горькой, как полынь. Однако уже на следующий день Теодоро заметно пошёл на поправку.

Беда пришла через несколько дней, откуда не ждали. Будучи сам человеком исключительной честности и порядочности, Оливарес видел своих соратников такими же. Однако Гасмури, как оказалось, жил другими принципами. Когда прибыл королевский отряд во главе с Костанедой, тот предательски заманил Оливареса в ловушку якобы для переговоров. Восстание было подавлено, его участники убиты. Самого Оливареса, прежде чем убить, долго пытали на глазах у всей деревни. Но ничего похожего на стон так и не вырвалось из его груди. Его гордая смерть ещё больше озлобила карателей, которые стали вымещать свой гнев на простых крестьянах. Теодоро до конца жизни не забудет, как люди Костанеды разрубили на куски его отца, как жестоко насиловали его мать, прежде чем отрезать ей голову, как разграбили и сожгли его дом. Крики горящей заживо двухмесячной сестрёнки до сих пор стояли в его ушах.

Так пейте же, сеньор капитан, отраву! Пейте до дна за помин их душ!

***

На следующей день весь город потрясла ужасная новость – в таверне почтенной доньи Соледад был отравлен капитан Костанеда. Тем самым чаем, который хозяйка так советовала ему выпить для сна. Донью Соледад арестовали по подозрению в убийстве. Сначала она упорно отрицала свою вину, но вскоре призналась не то под пыткой, не то выгораживая Теодоро. От этих мыслей на душе у последнего становилось гадко.

"Она же меня приютила, голодного, оборванного сироту, была мне как добрая матушка, – думал Теодоро, бессмысленно помешивая варившийся в котле рис. – А я её так подвёл! Теперь из-за меня ей отрубят голову".

– Женщиной прикрываешься, трусливый мальчишка! – повар вздрогнул, услышав эти слова. – Сейчас я тебе задам!

Однако эти речи относились не к нему. Двое посетителей таверны ссорились из-за одной ветреной особы, выясняя, кого из них она всё-таки любит. Но мозг то и дело шептал молодому человеку: это про тебя, трус!

Даже вино – а в тот вечер он выпил много – не помогло забыться.

"И это ты, тот самый Теодоро, что мечтал быть таким же, как Оливарес? – думал он с презрением к самому себе. – А кем стал? Подлым жалким трусом! Под стать тому, которого отправил на тот свет!".

***

Посмотреть на казнь "отравительницы" собралось полгорода. Сам король, восседая на почётном месте, не отказал себе в удовольствии полюбоваться этим зрелищем. Донья Соледад глядела на толпу безропотно, по-видимому, смирившись со своей участью.

Толпа, неистовствуя, уже готова была обрушить на несчастную поток ругательств и гнилые фрукты, как вдруг на помост выскочил Теодоро.

– Оставьте её! – крикнул он, загораживая хозяйку своим телом. – Капитана Костанеду отравил я!

Вопли изумления огласили городскую площадь.

– Донья Соледад ни о чём не знала, – продолжал тем временем повар. – Я подсыпал яд втайне от неё. Зачем я это сделал? Так слушайте…

Толпа взирала на парня кто с удивлением, кто с жалостью, а кто и с нескрываемым гневом.

– Теперь, когда вы всё знаете, – закончил Теодоро свою горькую историю, – можете рубить мне голову.

– Пощадите, Ваше Величество! – взмолилась донья Соледад.

– Пощады! – крикнул из толпы мальчик лет десяти.

Черты его лица показались Теодоро смутно знакомыми.

Но король оставался непреклонен:

– Убийца моего лучшего бойца должен быть наказан!

Крики, унижения, позорный столб… Недолгая жизнь проносилась в мозгу парня с бешеной скоростью. Как жаль, что так рано приходится с ней прощаться! Хоть одно утешение – скоро погибшую родню увидит…

Когда голова лежала на плахе, и палач уже занёс над ним топор, Теодоро в последний раз посмотрел на собравшихся. Лицо доньи Соледад было мокрым от слёз. Мальчик, просивший для него пощады, тоже плакал. Последнее, что он увидел, прежде чем его голова слетела с плеч, было бездонное голубое небо.

***

Очнувшись, Теодоро не сразу понял, что происходит. Он лежал в яме среди груды человеческих тел. Одни были совсем свежими, другие отдавали гнилью. Наконец, он увидел своё собственное. Оно было без головы.

"Странно! Неужели я ещё живой? Как такое возможно?".

Руки с трудом нащупали голову, приподняли, выбрасывая прочь из ямы. Следом, подтянувшись, вылезло и само тело. Полная луна равнодушно взирала на это действо с ночного неба.

Всё ещё не веря в реальность происходящего, Теодоро схватил голову в охапку и, держа её перед собой, побрёл к дому…

Донья Соледад, увидев его, несказанно обрадовалась:

– Теодорито! Родной! Слава тебе, Господи! Проходи же, пока никто не увидел!

И ни капли удивления или страха не проскользнуло в её голосе.

– Видно, переборщил сеньор Оливарес с настойкой! – проговорила хозяйка, когда повар, умытый и накормленный, сидел подле неё.

– Вы его знали? – удивился Теодоро.

– Не то чтобы очень хорошо. Но как сейчас помню тот день, когда он зашёл ко мне в таверну. Я ему тогда эту самую настойку и подарила.

– Хорошая оказалась настойка! Я после неё, кстати, ни разу не болел… Только как бы теперь голову к туловищу примотать?

– Этого делать не придётся, – утешила парня донья Соледад. – Потерпи месяц-другой, пока новая не отрастёт. Но потом тебе придётся бежать из города…

***

В таверне Рохелио Гомеса, лучшего в городе повара, столики опустели. На кухне хозяйка мыла посуду, хозяин на пару с семилетним Теодорито убирали со столов остатки чужого пиршества. Увлечённые этим, они не сразу заметили, как вошёл припозднившийся посетитель. Взглянув на него, хозяин так и застыл на месте.

– Сеньор Оливарес?!

Гость обернулся. Глаза его вдруг сделались совсем круглыми. Однако в следующий момент он, взяв себя в руки, сказал:

– Зовите меня "камарада" – как и моего отца.

"Боже, как же Антонио на него похож! Как две капли воды!"

– Кстати, Вы очень напоминаете мне Теодоро Санчеса, – сказал молодой Оливарес, пристально разглядывая хозяина таверны. – Ему отрубили голову на моих глазах.

Так вот кто это был – тот мальчик, что просил пощадить несчастного! Недаром лицо показалось тогда повару таким знакомым. Растроганный, он пожал молодому человеку руку.

– Спасибо тебе, Антонио, за твою доброту! И отцу твоему спасибо! Если бы не настойка, которой он со мной поделился, не быть бы мне сейчас живым!.. Кстати, подожди-ка минутку, есть у меня для тебя подарок!

Не дав гостю опомниться, Теодоро-Рохелио быстрыми шагами устремился на кухню. Там он извлёк из дальнего шкафа пузырёк с зелёной жидкостью. Спасибо донье Соледад, научила готовить настойку "Изгоняющую смерть"!




Просто ягода


К приезду Иры на дачу я подготовилась основательно. Суп из кабачков с макаронами, перцем и морковью на курином бульоне, салат "Шапка Мономаха" с куриной грудкой, яйцами, сыром и грецкими орехами, украшенный сверху зёрнами граната. Не забыла, конечно же, и про десерт. Разложила по тарелкам клубнику – в этом году её уродилось много – спасибо, Настюха помогала за ней ухаживать – взбила в пышную пену сливки, посыпала шоколадом, что Настя потёрла, и завершила всё это дело листиком мяты.

Суп и салат девчонки съели с удовольствием. Но к нежившейся под "снегом" клубнике Ира так и не притронулась.

– Спасибо, тётя Катя, но я клубнику не ем.

Однако по глазам девочки я видела, что ей ужасно хотелось попробовать хотя бы кусочек, хоть капельку того лакомства. Какая же я недотёпа! Совсем не подумала, что у ребёнка может быть аллергия!

Настёна из солидарности с подругой тоже не стала есть – так что пришлось мне наслаждаться десертом в одиночестве. Обидно, но что поделаешь?

Вечером позвонила Аня, спросила: как там наши девчонки? А подружки, надо сказать, время на свежем воздухе проводили весело: болтали без умолку, играли в прятки-догонялки, дурачились вовсю. Я не стала умалчивать о том, как по незнанию чуть не накормила Иру клубникой. И чтобы снова не попасть впросак, спросила: на что у неё ещё аллергия?

– Да нет у неё никакой аллергии! – ответила Аня. – До школы она эту клубнику уплетала только так. А потом как отрезало. Капризничает, воду варит!

Конечно, такой каприз как: хочется, но не буду! – для меня остался непонятным. Но не заставлять же девочку есть клубнику насильно.

На следующий день я полола огород. Настя с Ирой спросили: может, помочь? Но я ответила: спасибо, сама справлюсь. Пусть поиграют девчонки – успеют ещё наработаться.

В этот момент мимо участка проходила Трофимовна с внуками: Лёшей и Костей. Со мной даже не поздоровалась – обиделась, что я не проявляю к ней, такой болезной и несчастной, должного сострадания. Здоровая баба – а вечно на что-то жалуется! Вот и сейчас она выговаривала внукам:

– Не нужна я вам совсем! Не бережёте вы меня, в гроб загоняете!

И тут Ира начала плакать. Просто ни с того ни с сего. Только что была весёлой, скакала, как козочка, и вдруг – слёзы градом.

– Ира, ты чего? – в один голос спросили мы с Настёной. – Что случилось?

– Она меня обманула! – почти прокричала девочка.

– Кто обманул?

– Мама. Она мне в пять лет говорила то же самое. Говорила: ты меня не слушаешься, огорчаешь. Вот возьму и умру – и никто тебя любить не будет, раз ты маму так не любишь. А я поверила! Я всегда ей верила!

Дальше из её сбивчивых речей я узнала, что оказывается, всё это время она очень боялась потерять маму. Конечно, все дети этого боятся, да и взрослые тоже. Сама я тоже не исключение. Но я не представляю, чтобы моей маме пришло в голову специально меня этим пугать. Да и мне подобные методы добиться от ребёнка послушания видятся какими-то совершенно уж извращёнными. Вроде того, как отрубить ребёнку пальцы, чтобы не лез в розетку. Или ударить со всей дури головой об стенку, чтобы не плакал, а спокойно спал. Аня же, по рассказам дочери, использовала это: возьму и умру – и в хвост, и в гриву. Поэтому неудивительно, что Ира боялась.

Однажды в школе, когда Елена Петровна, у которой с первого по третьей класс она училась с моей Настюхой, рассказывала историю про Золушку, Ира взяла и расплакалась. На переменке учительница её спросила: почему на уроке плакала? Та ей и рассказала: мол, у девочки умерла мама, и я боюсь, что моя тоже может умереть. Тогда Елена Петровна, которая недавно решила стать верующей – до этого она была ярой комсомолкой – посоветовала ей: сходи в церковь, поставь Боженьки свечку и попроси, чтобы уберёг маму от беды. Только за это, конечно, надо отказаться от чего-нибудь, что тебе очень-очень нравится. Ира возьми да скажи: мне очень нравится клубника со сливками! "От неё и откажись", – сказала Елена Петровна. "То есть как отказаться?", – не сразу поняла Ира. "Пообещай, что никогда не возьмёшь в рот клубнику со сливками". "Никогда!?" – испугалась девочка. "Выбирай сама, что тебе важнее: мама или клубника?". Конечно, жизнь и здоровье родной матери оказались для Иры важнее. Дав такой зарок, она перестала бояться за маму – теперь она не сомневалась, что Боженька защитит её от любой беды.

– Я думала, маме действительно угрожает опасность. А она, оказывается, морочила мне голову!

Я не знала, как утешить девочку. Бормотала: да мама же не нарочно, если бы она знала, то наверное бы так не сказала, и всё в этом духе. Но мои слова не возымели действия: Ира то успокаивалась, а то вдруг принималась рыдать с удвоенной силой. К вечеру у неё поднялась температура до тридцати восьми. Напуганная, я позвонила Ане и попросила срочно приехать. Услышав, что ребёнок заболел, она, конечно же, примчалась.

Ира была совсем никакая. Когда я пыталась её накормить, она наотрез отказывалась есть – просила клубнику со сливками. Я обрадовалась было, что хоть чем-то могу её утешить – принесла целую тарелку. Но она, вместо того, чтобы жадно наброситься, отвернулась – сказала:

– Не буду! Это убьёт маму!

Временами она плакала, звала маму, но стоило только Ане прикоснуться к дочери, как та изо всех сил её отталкивала. Врач, которого нам пришлось вызывать, сказал, что у девочки сильное нервное потрясение, и настоял на немедленной госпитализации.

В больнице девочка по-прежнему отказывалась от еды, и врач сказал: необходимо психиатрическое вмешательство. Опасаясь, что ребёнок уморит себя голодом, Аня подписала согласие. Когда мы с Настей её навещали, Ира поначалу едва нас узнавала. Но мало-помалу заново привыкла и к своей лучшей подруге, и ко мне, её маме. Свою собственную она уже не отталкивала, но никакой радости от её прихода на лице девочки не читалось. Потом Аня забрала дочь домой под расписку. Ира снова стала ходить в школу. Правда, за месяцы лечения в психиатрической больнице она отстала в учёбе – пришлось оставаться на второй год. Моя дочь теперь оказалась на класс старше, но это ничуть не мешало им оставаться лучшими подругами. Напротив, испытание горем и болью сделало девочек ещё ближе друг к другу. Только Ира уже не была прежней: вместо задорного блеска в глазах поселилась тихая грусть, из козочки-егозы она превратилась в степенную барышню, слишком взрослую для своих тринадцати лет. Если прежде она болтала без умолку, то теперь говорила мало и прежде чем дать волю языку, тщательно обдумывала. Видимо, пострадав от неосторожных речей матери, понимала, какое это мощное оружие – слово. И клубнику, кстати, ела спокойно. Ведь не то Боженьке важно, чтобы человек от чего-то отказывался, а чтобы душа его была чиста, и помыслы светлы.

Ане я в тот же вечер рассказала про "каприз" дочери. Правильно ли я сделала или нет – не знаю, но мне показалось, что она как мать имеет право знать такие вещи. Я не могла бы сказать, насколько случившееся изменило её саму, задумалась ли она о чём-то или со свойственной ей инфантильностью спрашивает Боженьку: за что же мне, такой хорошей и замечательной, такое несчастье с ребёнком? Я ведь никогда особо тесно с ней не общалась. Но однажды, встретившись на улице – а тогда уже прошло полгода, как Иру выписали домой – мы разговорились о детях. Аня рассказала, что её дочь, кажется, влюбилась: стала тщательно следить за собой, краситься, хоть прежде как-то не особенно этим заморачивалась, иногда вдруг начинает загадочно улыбаться, пишет в тетрадку стихи полные нежности. Но кто этот Прекрасный Принц – неизвестно. Аня, понятное дело, беспокоится: что за человек нравится её дочери? Вдруг он какой-то непутёвый: окрутит девчонку и разобьёт ей сердце? Или научит чему-то плохому?

– А у самой Иринки не спросишь. Она со мной вообще не разговаривает. А задаю какой-то вопрос – уходит к себе в комнату. Я не понимаю – неужели из-за какой-то клубники…

– Причём здесь клубника? – не выдержала я. – Надо дорожить доверием близких. И ценить их любовь. А клубника – это просто ягода.




Вдова адмирала


В подземелье пахло сыростью и отчаянием. Казалось, сами стены были насквозь пропитаны ожиданием скорой смерти.

Девушка в мужской одежде лежала на соломе, истощённая до крайности. Рядом стояла нетронутая миска с кашей и стакан воды. Я осторожно приблизилась. Она даже не пошевелилась. Лишь едва заметное дыхание говорило о том, что она ещё жива.

– Эсперанса!

Девушка открыла глаза. Слабая улыбка тронула её бледные губы.

– Алисия?! – прошептала она. – Как ты здесь?

Действительно, увидеть меня в таком месте было странным. Добропорядочная леди, вдова почтенного адмирала Гарольда Эшби. Никаких безумств за мной сроду не водилось. В отличие от Эсперансы.

Я знала её с детства. Своевольная, упрямая сумасбродка, она обожала скакать во весь опор по пустошам, прекрасно стреляла из лука, ловко, словно кошка, могла вскарабкаться на самое высокое дерево и вспугнуть прохожего разбойничьим свистом. Опасные приключения, при одном упоминании которых порядочные сеньориты падают в обморок, только будоражили её горячую кровь. Вышивки и балы она воспринимала как пустые бесполезные занятия и откровенно скучала, когда её заставляли "путать нитки" или, нацепив платье с оборками и корсетом, двигаться под музыку с напыщенными франтами. Стоит ли удивляться, что, когда началась война, эта неугомонная сеньорита бросилась с оружием в руках на защиту своей родины? Той самой родины, которая до моего замужества была нашей общей.

Когда меня выдавали замуж за лорда Эшби, моего согласия никто не спрашивал. Эсперанса бы в этом случае протестовала. Мне же, благовоспитанной барышни, и в голову не могло прийти, что дочь может ослушаться отца с матерью. Нельзя сказать, что за годы брака я безумно влюбилась в Гарольда, но я нисколько не жалею, что именно этот человек стал моим мужем. Человек высокой порядочности и благороднейших качеств. Когда мой супруг скоропостижно скончался, я долго не могла смириться, что Гарольда больше нет. Нелегко мне было научиться жить без него.

Теперь мой дом здесь, и родина моего мужа – моя родина. Та самая, которая начала эту проклятую войну. Не приведи Господь увидеть, как солдаты родины мужа и родины отца идут убивать друг друга, как друзья и родные, которых обрела здесь, и те, с которыми вместе выросла, становятся врагами! Да и сама я теперь тоже враг. Для тех, кто знали меня с детства, я уже не Алисия Линарес, а Элисон Эшби из страны, которая на них напала. Мои нынешние соотечественники косятся на меня как на потенциального предателя – потому что я не знаю, о чьей победе молить Господа.

Решение навестить Эсперансу пришло ко мне не сразу. Прежде было много мучительных раздумий. Амазонка, попавшая в плен, теперь, без сомнения, враг моему отечеству. Узнав о том, какому позорному наказанию её собираются подвергнуть – провезти обнажённой по городу в железной клетке – она предпочла уморить себя голодом. Я видела, что у неё почти не осталось сил даже говорить.

– Я прошла сквозь стену, – ответила я. – Спасибо Джеку-колдуну!

О его чудесном даре мог бы никто и не узнать, если бы не страшная буря, разыгравшаяся, когда флотилия моего мужа возвращалась к родным берегам. Корабли бросало, словно щепки. Один из матросов, Джек Уилсон, усмирил бурю и этим спас моряков от верной гибели. Однако люди очень быстро забывают добро. Парочка матросов, как только оказались на берегу, донесли на своего товарища. Джека за колдовство приговорили к сожжению на костре. Даже заступничество адмирала не помогло. Но Гарольд, царствие ему небесное, был не из тех, кто так легко сдаётся.

"Клянусь, я спасу своего матроса от костра! – сказал он тогда. – Даже если мне придётся отправиться к морскому дьяволу!".

Под покровом ночи он тайком скакал к дому Уилсона в надежде найти что-нибудь, что могло бы помочь бедному Джеку. Ему повезло – в подвале он нашёл два пузырька с зелёной жидкостью и два – с фиолетовой. К пузырьку с зелёной был прикреплён свиток, из которого мой муж узнал, что это снадобье позволяет проходить сквозь стены. О назначении фиолетовой жидкости он узнал уже от самого Джека, к которому тоже же ночью проник в темницу – совсем, как я сейчас к Эсперансе.

"О, господин адмирал, это самое нужное средство, которое Вы только могли мне принести! Оно позволяет создать себе второе тело, притом в том месте, о котором в этот момент думаешь. Правда, это смертельно опасно. Но в худшем случае я не доживу до костра".

Джек был крепкий парень. На следующий день его, к нашей всеобщей скорби, сожгли на площади. Одно утешение – что где-то далеко, может быть, появился такой же Джек Уилсон.

Эсперансу же это снадобье, скорей всего, погубит. Выживет ли то другое тело – тоже неизвестно. Даже если оно окажется на родине среди своих – сумеют ли её выходить, когда она так слаба?

– Готова ли ты рискнуть? – спросила я, протягивая соседке пузырёк.

Эсперанса, до этого внимательно слушавшая всё, что я говорю, чуть приподняла голову.

– Мне всё равно терять нечего. Я готова.

– Тогда пей. И думай о том месте, где желаешь оказаться.

После последнего глотка силы окончательно оставили Эсперансу.

– Спасибо… Алисия, – прошептала она и упала на солому. Глаза её закатились, бессмысленно уставившись в потолок.

– Прощай, Эсперанса, – сказала я, закрывая покойной глаза и, достав миниатюрные ножницы из ридикюля, отрезала ей локон.

Теперь скорее покинуть это место, пока меня не обнаружили. Но что это? Моя рука ударилась о плотную кладку стены, вместо того, чтобы легко пройти сквозь неё. Как странно! Снадобье должно было действовать ещё как минимум целый час. Неужели я ошиблась? Или же от времени его чудесные свойства ухудшились? Я попробовала пройти ещё раз – и снова не получилось. С отчаяния попыталась проскочить с разбегу, но лишь больно ударилась об стену. Это конец! Я пропала!




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=70916794?lfrom=390579938) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


"Goodbye, my love, goodbye, amore mio…

No es una despedida ni un olvido.

Goodbye, my love, goodbye… Sоlo te pido

que cuando estеs tan lejos de aqu?

te acuerdes un poco de m?".




2


"Espera un poco, un poquito mas,

para llevarte mi felicidad.

Espera un poco, un poquito mas.

Me moriria si te vas".