Главная страница | Научная фантастика | Двадцать тысяч лье под водой

Двадцать тысяч лье под водой
Жюль Габриэль Верн
Капитан Немо #2Яркие страницы
Жюль Верн создал в литературе новое направление – научную фантастику, и предсказал многие открытия: изобретение самолета, телевидения, космические полеты. Пророческий взгляд писателя, его изобретательность и умение в красках представить читателю самые невероятные ситуации и сюжетные перипетии – все это послужило благодатной почвой для многочисленных киноадаптаций, достойных больших экранов.
«Двадцать тысяч лье под водой» – научно-фантастический роман о кругосветном плавании Капитана Немо и пассажиров подводной лодки «Наутилус». Невероятная и волнующая история приключений в подводном мире, полная самых захватывающих событий.
Капитан Немо и его корабль «Наутилус» превратился в легенду. Их фантастические приключения зовут читателя за собой! Каково это – жить под водой? Чем грозит встреча с невиданной подводной лодкой? Герои романа посещают острова Новой Гвинеи, добывают жемчуг, встречают акул в Индийском океане, находят загадочную Атлантиду…

Жюль Верн
Двадцать тысяч лье под водой

Jules Verne
VINGT MILLE LIEUES SOUS LES MERS

© Савина Е., перевод на русский язык, 2024
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024
* * *



Часть первая

Глава первая
Ускользающий риф
Невероятным событием ознаменовался 1866 год, о котором, безусловно, помнят и по сей день. Оно породило немало слухов, волновавших жителей портовых городов и будораживших умы людей по всему миру, в особенности тех, кто связан с морем. Негоцианты, судовладельцы, шкиперы и кормчие из Европы и Америки, флотские офицеры разных стран, а также правительства государств на обоих континентах чрезвычайно заинтересовались этим необъяснимым и загадочным явлением.
Дело в том, что с некоторых пор многие корабли начали встречать в море некую «громадину» – длинный веретенообразный объект, гораздо больше и быстрее кита, и к тому же фосфоресцирующий.
Описание внешнего вида этого объекта или существа, его небывалой скорости, удивительной мощности движения и необыкновенной прочности, которой он, казалось, наделен, в записях судовых журналов почти полностью совпадало. Если это было морское животное, то размерами оно превосходило всех известных науке китообразных. Ни Кювье[1 - Жорж Леопольд де Кювье (1769–1832) – французский естествоиспытатель, натуралист. Открыл, определил и описал свыше 150 вымерших видов животных; Бернар Жермен де Ласепед (1756–1825) – французский ихтиолог, исследователь и государственный деятель; Андре-Мари Дюмериль (1774–1860) – французский зоолог, специалист по амфибиологии и ихтиологии; Жан-Луи Катрфаж (1810–1892) – французский зоолог и антрополог. (Здесь и далее прим. перев.)], ни Ласепед, ни Дюмериль, ни Катрфаж не поверили бы в существование подобного чудовища, не увидев его собственными глазами, то есть глазами ученых.
И если обобщить многочисленные наблюдения, отбросив скромные оценки, по которым таинственный объект достигал двухсот футов в длину, и отклонив явные преувеличения его ширины до тысячи футов и длины до целых трех, можно было с уверенностью утверждать, что это необыкновенное существо крупнее всех животных, известных современным ихтиологам. Если только оно и впрямь существовало.
Зная об извечной склонности человеческого ума ко всему чудесному и загадочному, легко представить, какой переполох произвело во всем мире это сверхъестественное явление. Однако животное все же существовало – сей факт уже не подлежал сомнению. Так что попытки определить эту историю в категорию слухов и выдумок провалились.
Дело в том, что 20 июля 1866 года пароход «Губернатор Хиггинсон», принадлежавший «Калькуттской и Бирманской пароходной компании», встретил огромную движущуюся массу в пяти милях от восточных берегов Австралии. Капитан Бейкер решил поначалу, что видит перед собой неизвестный риф; он даже принялся определять его точные координаты, но тут из загадочного объекта вырвались два водяных столба и со свистом взлетели на сто пятьдесят футов над уровнем моря. А значит, если только это был не подводный риф, подверженный извержениям гейзеров, «Губернатор Хиггинсон» имел дело с неизвестным науке морским млекопитающим, выпускающим из ноздрей фонтаны воды, смешанной с воздухом и паром.
Нечто похожее наблюдали 23 июля того же года в водах Тихого океана моряки «Христофора Колумба» – судна «Вест-Индской и Тихоокеанской пароходной компании». Стало очевидно, что удивительное китообразное способно перемещаться с невероятной скоростью, ведь «Губернатор Хиггинсон» и «Христофор Колумб», наблюдавшие его с разницей в три дня, находились друг от друга на расстоянии в семьсот морских лье[2 - Старинная французская единица измерения расстояния, равная 5555,5 м (длина дуги одной двадцатой градуса земного меридиана).].
Две недели спустя, в двух тысячах лье от вышеупомянутого места, французское судно «Гельвеция» Национальной пароходной компании и британский пароход «Шеннон» Королевской почтовой службы, которые шли встречным курсом на участке Атлантики, поделенном между Соединенными штатами и Европой, почти одновременно сообщили о встрече с «чудовищем» на 42°15’ северной широты и 60°35’ западной долготы по Гринвичскому меридиану. Благодаря этому двойному свидетельству удалось установить, что примерная длина морского млекопитающего составляет не менее трехсот пятидесяти английских футов[3 - Около 106 метров. Английский фут составляет 30,4 см.], поскольку размерами оно превосходило и «Шеннон», и «Гельвецию» – оба судна имели длину корпуса в сто метров от носа до кормы. Однако длина самых крупных китов, заплывающих в район Алеутских островов Куламмак и Умгуллик, никогда не превышала пятидесяти шести метров, – если вообще достигала такого значения!
Эти отчеты, полученные один за другим, а также новые наблюдения с борта трансатлантического судна «Перейра», столкновение чудовища с пароходом «Этна» судоходной линии Инман, доклады офицеров французского фрегата «Нормандия», а также весьма подробное описание, сделанное командором Фитц-Джеймсом на борту «Лорда Клайда», глубоко взволновали общественное мнение. В странах с более легкомысленным отношением к жизни феномен стал темой для шуток, но в странах серьезных и прагматичных – Англии, Америке, Германии – им занялись всерьез.
Во всех крупных городах планеты морское чудовище вошло в моду: о нем пели песенки в кафе, над ним глумились в газетах, его сделали героем театральных представлений. У газетных уток появился прекрасный повод нести яйца всех цветов. Журналисты стали вновь извлекать на свет всевозможных фантастических гигантов, от белого кита, грозного Моби Дика северных морей, до огромного Кракена, который мог обхватить своими щупальцами судно водоизмещением в пятьсот тонн и увлечь его в океанскую бездну. В доказательство газетчики даже приводили письменные свидетельства давних времен, в частности, слова Аристотеля и Плиния, допускавших существование подобных чудовищ, а также норвежские заметки епископа Пондопиддана, рассказы Поля Хеггеде и, наконец, отчеты господина Харрингтона, чья правдивость не вызывает сомнений. Последний утверждал, что в 1857 году, находясь на борту «Кастиллана», собственными глазами видел исполинскую змею, которая до той поры «заплывала» лишь на страницы приснопамятного «Конституционалиста»[4 - Французский политический ежедневник, основанный в 1815 г.].
В научных сообществах и специализированных изданиях разразились бесконечные споры между легковерными и скептиками. «Вопрос морского чудовища» будоражил умы. Журналисты научных изданий, ополчившиеся на адептов сверхъестественного, пролили во время той памятной баталии реки чернил, а кое-кто даже пару капель крови, поскольку от обсуждения морской змеи перешли к оскорбительным выпадам против соперников.
Шесть месяцев продолжалась эта война; перевес оказывался то на одной, то на другой стороне. Статьи ученых из Бразильского географического института, Берлинской королевской академии наук, Британской ассоциации, Смитсоновского института в Вашингтоне, дискуссии в периодических изданиях «Индиан аршипелаго», «Космос» аббата Муаньо, «Миттейлунген» Петерманна, научные хроники, опубликованные в солидных газетах Франции и других стран, неизменно встречали пылкий отпор на страницах бульварной прессы. Пародируя слова Линнея, процитированные кем-то из противников чудовища, остроумные писаки заявляли, что «природа не делает глупцов»[5 - На французском эта фраза (la nature ne fait pas de sots) совпадает по звучанию с известным высказыванием Карла Линнея «Природа не делает скачков» (La nature ne fait pas de sauts).] и призывали современников не клеветать на природу, приписывая ей создание кракенов, морских змей, «моби диков» и прочих неправдоподобных существ. Наконец, одна крайне воинственная сатирическая газета опубликовала статью известного писателя, в которой тот, подобно Ипполиту, уложил монстра на лопатки, нанеся ему смертельный удар своим пером под взрывы всеобщего хохота. Остроумие победило науку.
В первые месяцы 1867 года тема была окончательно похоронена и, казалось, уже не возродится, как вдруг до сведения публики дошли новые факты. Теперь уже речь шла не о научной загадке, а о реальной угрозе, которую требовалось устранить. Дело приняло совсем иной оборот. Чудовище превратилось в островок, скалу, риф, – но риф ускользающий, загадочный, неуловимый.
Ночью 5 марта 1867 года пароход «Моравиан» Монреальской океанической компании, оказавшись в точке с координатами 27°30’ северной широты и 72°15’ западной долготы, ударился правым бортом о скалу, которая не значилась ни на одной карте. Попутный ветер и четыреста лошадиных сил позволили судну развить скорость в тринадцать узлов. Если бы не исключительная прочность корпуса, от такого удара «Моравиан», вне всякого сомнения, пошел бы ко дну вместе с людьми, включая команду и двести тридцать семь пассажиров, которых он вез из Канады.
Столкновение произошло около пяти часов утра, когда рассвет еще только занимался. Вахтенные ринулись на корму. Они напряженно всматривались в океанские просторы. Однако ничего не увидели, кроме мощной кильватерной струи, с плеском взрезавшей волны в трех кабельтовых[6 - Международный кабельтов (1/10 морской мили) – 185,2 метра. Изначально так называли корабельный трос для швартов и буксиров; как единицу измерения кабельтов стали использовать, поскольку трос на судне брался определенной, одинаковой длины. Три кабельтовых – 555,6 м.] – казалось, кто-то яростно молотит по водной глади. Установив координаты, «Моравиан» продолжил выполнять рейс без видимых следов повреждения. С чем же он столкнулся? С подводной скалой или остовом разбившегося корабля? Это так и осталось загадкой. Позже, при осмотре корпуса в доке, выяснилось, что часть киля раздроблена.
Чрезвычайно серьезное само по себе, происшествие кануло бы в Лету, как и множество других, если бы три недели спустя не повторилось при схожих обстоятельствах. Благодаря национальной принадлежности пострадавшего судна и репутации владеющей им пароходной компании новый случай получил широчайшую огласку.
Кто не знает знаменитого английского судовладельца Кунарда? Этот талантливый промышленник основал в 1840 году почтовое сообщение между Ливерпулем и Галифаксом, которое обслуживали три деревянных колесных парохода мощностью в четыреста лошадиных сил и водоизмещением в тысячу сто шестьдесят две тонны. По прошествии восьми лет флот компании пополнился четырьмя судами мощностью в шестьсот пятьдесят лошадиных сил и водоизмещением в тысячу восемьсот двадцать тонн, а спустя два года – двумя еще более мощными и крупными пароходами. В 1853 году компания Кунарда, в очередной раз получив исключительное право на доставку спешных отправлений, постепенно добавила к своей флотилии «Аравию», «Персию», «Китай», «Шотландию», «Яву» и «Россию» – первоклассные корабли, уступавшие скоростью и тоннажем только пароходу «Грейт Истерн». Таким образом, в 1867 году компания владела двенадцатью судами, восемь из которых были колесными, а четыре – винтовыми.
Я привожу здесь все эти подробности, чтобы подчеркнуть важность вышеупомянутой судоходной компании, снискавшей мировую известность благодаря грамотному управлению. Ни одна из трансокеанских компаний в сфере морских перевозок не могла похвастаться столь же умелым руководством; ни одно из предприятий не добилось большего успеха. За двадцать шесть лет пароходы Кунарда две тысячи раз пересекли Атлантику, без отмен рейсов, без опозданий, причем ни единого письма, человека или судна не было потеряно. И по сей день, несмотря на мощную конкуренцию со стороны Франции, пассажиры предпочитают эту компанию всем остальным, как явствует из официальных документов последних лет. Поэтому неудивительно, что происшествие с одним из лучших пароходов Кунарда вызвало столь широкий резонанс.
13 апреля 1867 года «Шотландия» находилась на 15°12’ западной долготы и 45°37’ северной широты; море было спокойным, ветер – благоприятным. Тысяча лошадиных сил несли судно со скоростью тринадцать целых и сорок три сотых узла. Колеса парохода равномерно рассекали волны. Осадка составляла шесть метров семьдесят сантиметров, а водоизмещение – шесть тысяч шестьсот двадцать четыре кубических метра.
В четыре часа семнадцать минут пополудни, когда пассажиры обедали в кают-компании, корпус «Шотландии» слегка вздрогнул от едва ощутимого удара в кормовую часть, немного позади колеса левого борта.
Причем не «Шотландия» что-то задела – какой-то острый предмет ее, скорее, пропорол или проткнул, а не ударил. Толчок был настолько слабым, что никто из находившихся на борту не встревожился, пока не раздались крики выскочивших на палубу трюмных матросов:
– Течь в трюме! Течь в трюме!
Сперва пассажиры очень испугались, но капитан Андерсон поспешил их успокоить. И в самом деле, непосредственная опасность судну не грозила. «Шотландия», разделенная на семь отсеков водонепроницаемыми перегородками, могла не бояться пробоин.
Капитан Андерсон немедленно спустился в трюм. Выяснилось, что море затапливает пятый отсек, причем, судя по скорости прибывания воды, пробоина была значительной. К счастью, паровые котлы находились в другом отсеке, иначе бы топки моментально погасли.
По приказу капитана судно остановили, после чего один из матросов нырнул за борт, чтобы оценить размер повреждений. Через несколько минут он обнаружил в подводной части корпуса двухметровую дыру. Заделать такую большую пробоину не представлялось возможным, и «Шотландия», с наполовину утопленными гребными колесами, была вынуждена продолжить рейс. В момент удара пароход находился в трехстах милях от острова Клир-Айленд[7 - Остров у юго-западного побережья Ирландии, самый южный из обитаемых островов страны.], однако пришел в ливерпульский порт с трехдневным опозданием, что вызвало немалое беспокойство.


«Шотландию» поставили в сухой док, и инженеры приступили к осмотру.

«Шотландию» поставили в сухой док, и инженеры приступили к осмотру. Они не верили своим глазам. В двух с половиной метрах ниже ватерлинии зияла аккуратная пробоина в форме равнобедренного треугольника. Дыра в обшивке корпуса имела идеально ровные края, будто ее вырезали резаком. Стало очевидно, что проделавший такое отверстие инструмент обладал необычайной прочностью: он не только пробил железную обшивку толщиной в четыре сантиметра, но и каким-то необъяснимым образом высвободился из пробоины!
Таково было последнее событие, которое вновь всколыхнуло общественное мнение. С той поры все необъяснимые несчастные случаи на морских просторах приписывались таинственному зверю. Справедливо или нет, фантастическое чудовище назначили виновным за все эти кораблекрушения, число которых, к сожалению, весьма велико: согласно ежегодно публикуемому в «Бюро-Веритас» отчету, из трех тысяч затонувших судов не менее двухсот и по сей день считаются пропавшими без вести!
Так или иначе, из-за «морского чудовища» сообщения между континентами становились все более опасными, а потому возмущенная общественность решительно потребовала во что бы то ни стало избавить наконец океаны от грозного китообразного.

Глава вторая
За и против
Во время описанных событий я как раз возвращался из научной экспедиции по бесплодным землям штата Небраска в Северной Америке. Правительство Франции направило меня туда как адъюнкт-профессора[8 - Помощник или заместитель профессора.] при Парижском музее естественной истории. Ближе к концу марта, собрав за полгода в Небраске драгоценные коллекции, я прибыл в Нью-Йорк. Мой отъезд во Францию назначили на первые числа мая. А пока я занимался классификацией найденных сокровищ из области минералогии, ботаники и зоологии. Именно тогда и произошла авария с «Шотландией».
Разумеется, я был прекрасно осведомлен о волновавшем всех вопросе – да и как иначе? Я читал и перечитывал все статьи на эту тему в американских и европейских газетах, но так и не приблизился к ответу. Таинственная история не давала мне покоя. Пытаясь найти разгадку, я бросался из одной крайности в другую. В том, что в морских глубинах что-то крылось, сомнений не было, а скептикам предлагали «вложить персты в язвы»[9 - Убедиться в чем-либо при помощи фактов. Выражение из Евангелия (апостол Фома не хотел верить в то, что Христос воскрес, пока не вложил свои пальцы (персты) в нанесенные Господу раны от гвоздей (язвы гвоздиные).] продырявленной «Шотландии».
Когда я прибыл в Нью-Йорк, тема приобрела особую злободневность. Гипотезу о плавучем острове, или неуловимом рифе, поддерживаемую некоторыми невежами, окончательно отвергли. Никакой риф не мог бы перемещаться с такой невероятной скоростью – разве что в утробе у него имелся двигатель.
Так же отринули идею о блуждающем по морям остове потерпевшего крушение судна – опять-таки из-за скорости перемещения.
Таким образом, оставалось только два возможных объяснения, расколовших общество на два лагеря: тех, кто верил в существование животного, наделенного колоссальной силой, и сторонников подводного корабля с необычайно мощным двигательным механизмом.
Однако и последняя гипотеза, казавшаяся наиболее вероятной, не отвечала на все вопросы, возникшие в ходе расследований у жителей Старого и Нового Света. Едва ли подобное механическое судно попало в распоряжение частного лица. Где и когда его могли построить? Как удалось сохранить его строительство в тайне?
Только правительство было способно создать механизм, обладающий такой разрушительной силой. В наше страшное время, когда человечество изобретает все более смертоносные виды оружия, какое-нибудь государство вполне могло тайком разработать этот грозный двигатель и теперь его испытывать. После винтовок Шасспо[10 - Игольчатая однозарядная винтовка, разработанная французским оружейником Антуаном Шасспо в 1866 году. Использовалась во французской армии в 1866–1874 годах.] – торпеды, после торпед – подводные тараны; потом… затишье. По крайней мере, я на это надеюсь.
Но гипотезу о военном подводном корабле опровергли в официальных заявлениях правительства разных стран. Поскольку речь шла об интересах всего человечества, и трансокеанские сообщения находились под угрозой, искренность властей не вызывала сомнений. Да и можно ли было скрыть создание такого подводного судна от внимания общественности? Сохранить этот секрет в подобных обстоятельствах очень сложно даже для частного лица, и совершенно нереально для государства, любые действия которого находятся под пристальным наблюдением соперничающих держав.
В итоге, после расследований, проведенных в Англии, Франции, России, Пруссии, Испании, Италии, Америке и даже в Турции, гипотеза о подводном мониторе[11 - Тип низкобортного броненосного артиллерийского корабля, преимущественно прибрежного действия.] была решительно отвергнута.
Опять на поверхность всплыло приснопамятное морское чудовище, несмотря на насмешки бульварной прессы; воодушевленная публика рисовала в своем воображении самые абсурдные картины из области ихтиологической фантастики.
Когда я приехал в Нью-Йорк, несколько человек оказали мне честь, обратившись по интересующему всех феномену. Когда-то во Франции я опубликовал двухтомное исследование in-quarto[12 - Полиграфический термин, обозначающий размер листа бумаги в одну четверть листа, а также печатные издания такого формата (лат. «в четвертую часть», «в четвертку» от лат. quartus «четвертый»).] под названием «Тайны морских глубин». Книгу высоко оценили в научном сообществе, и с тех пор меня считали экспертом в этой малоизученной области естественной истории. Ждали моего мнения. Не имея достоверных фактов за или против гипотезы, я поначалу избегал всяческих утверждений, ссылаясь на неосведомленность. Но вскоре, припертый к стене, был вынужден дать подробный комментарий. Таким образом, «знаменитый профессор Пьер Аронакс из Парижского музея» не смог отказать «Нью-Йорк Геральд» в просьбе высказать хоть какое-то суждение.
И я его высказал. Дальше молчать было бы совсем неприлично. Я рассмотрел вопрос со всех сторон, с политической и научной. Привожу здесь отрывок из своей весьма содержательной статьи, опубликованной в номере от 30 апреля.
«Итак, – писал я, – внимательно изучив все выдвинутые гипотезы, и за отсутствием других предположений, я вынужден признать существование морского животного, наделенного огромной силой.
Нам почти ничего не известно о глубинных слоях океана. Никакой зонд их еще не достигал. Что творится в этих неведомых безднах? Какие существа обитают или могут обитать на глубине двенадцати или пятнадцати миль под уровнем моря? Как устроен их организм? Остается лишь строить догадки.
Однако решение поставленной передо мной задачи может принять форму дилеммы.
Либо нам известны все виды населяющих нашу планету существ, либо не все.
Если мы не знаем всего, если природа еще таит от нас секреты в области ихтиологии, логично допустить возможность существования новых видов или даже родов рыб или китообразных, особых «глубоководных» организмов, которые обитают в недоступных для исследования глубинах, и которые в силу физических законов или по прихоти природы изредка оказываются в верхних слоях океана.
Если же, напротив, нам известны все биологические виды, то следует искать подобное животное среди уже изученных обитателей морей, и в этом случае я склонен допустить существование гигантского нарвала.
Обычный нарвал, или морской единорог, зачастую достигает шестидесяти футов в длину. Умножьте эту цифру на пять, а то и на десять, наделите китообразное соразмерной силой, увеличьте соответственно его бивень – и вы получите искомое чудовище! У него будут размеры, описанные офицерами «Шеннона», грозный бивень, способный продырявить «Шотландию», и достаточная для этого мощь.
У нарвала и в самом деле есть нечто вроде костяной шпаги, подобие алебарды, по меткому выражению натуралистов. Это огромный, твердый, как сталь, рог. Иногда следы нанесенных им ран обнаруживали на теле китов, которых нарвалы с успехом атакуют. Порой осколки бивня извлекали из кораблей – нарвалы протыкали деревянные корпуса насквозь, как бурав просверливает бочку. В музее Парижского медицинского факультета хранится один из подобных бивней длиной два метра двадцать пять сантиметров, достигающий в окружности сорока восьми сантиметров!
А теперь вообразите бивень в десять раз больше и животное в десять раз мощнее, представьте, что оно движется со скоростью двадцати миль в час, помножьте его массу на скорость, и вы поймете причину катастрофы.
Итак, пока не появятся более обширные данные, я склоняюсь к версии о морском единороге колоссальных размеров, вооруженном не только алебардой, но и настоящим тараном[13 - Таран, или шпирон, – разновидность вооружения корабля, предназначенная для боя на самой короткой дистанции и имеющая вид конструктивного элемента форштевня в виде массивного бивня (шпирона), служащего для поражения подводной части вражеского корабля с целью потопления.], как у бронированных фрегатов или стенобитных орудий, которые обладают схожей массой и движущей силой.
Так можно было бы объяснить этот необъяснимый феномен, – если только он не является плодом воображения, вопреки всему, что люди наблюдали, видели, чувствовали и переживали, – что тоже вполне вероятно!»
Последние слова были проявлением малодушия с моей стороны, но я хотел, в некотором роде, защитить свою профессорскую честь и не стать жалким посмешищем в глазах американцев, которые всегда не прочь подшутить. Я оставил себе путь к отступлению. Хотя в глубине души допускал возможность существования «чудовища».
Моя статья вызвала жаркие дискуссии, что обеспечило ей широкую огласку. Многие выступили в ее поддержку. Впрочем, предложенное решение оставляло простор для воображения. Грандиозные идеи о сверхъестественных существах всегда пленяли человеческий разум. Море неизменно будит нашу фантазию, ведь это единственная среда, способная породить гигантов, рядом с которыми земные животные, вроде слонов и носорогов, кажутся карликами, – только здесь они могли бы возникнуть и развиться. Водные массы перемещают самых больших известных науке млекопитающих планеты; возможно, они таят в себе огромных моллюсков и жутких на вид ракообразных, – например, стометровых омаров или двухтонных крабов! Почему бы и нет? Древние земные животные, современники прежних геологических эпох, – четвероногие, четверорукие[14 - Один из двух отрядов, на которые был в XVIII веке искусственно разделен отряд приматов. Он включал в себя всех приматов, за исключением человека, который выделялся в отряд Bimanus (двурукие).], рептилии, птицы – имели колоссальные размеры. Создатель бросил их в гигантскую плавильную форму, которая постепенно ужалась со временем. Так почему бы морю не сохранить в своих неведомых глубинах эти грандиозные лекала жизни былых эпох, ведь оно остается незыблемым, тогда как ядро Земли беспрестанно меняется? Почему бы ему не укрыть в своем чреве последних представителей титанических существ, для которых годы – все равно что века, а века – тысячелетия?
Но я поддался влиянию фантазий, которым не должен предаваться ученый! Довольно с меня химер, которые вдруг стали ужасной реальностью! Повторяю, я высказал мнение о природе этого явления, и все читатели безоговорочно признали существование невиданного создания, которое не имело ничего общего со сказочными морскими змеями.
Однако, если одни видели в этом лишь научную загадку, то другие, более рассудительные, особенно в Америке и Англии, сочли необходимым избавить океан от страшного чудовища, чтобы обезопасить трансокеанские сообщения. Большинство газет, освещавших вопросы промышленности и торговли, придерживалось именно этой точки зрения. «Шиппинг энд Меркэнтайл газетт», «Ллойд», «Пакебот», «Ревю-маритим-колониаль» – все издания, защищающие интересы страховых компаний, грозивших поднять расценки, высказались единодушно.


Фрегат «Авраам Линкольн».

Как только общественное мнение было обнародовано, Соединенные Штаты первыми перешли к активным действиям. В Нью-Йорке началась подготовка к экспедиции, целью которой было преследование гигантского нарвала. Быстроходный фрегат «Авраам Линкольн» готовился выйти в море в ближайшее время. Военное ведомство открыло свои арсеналы капитану Фаррагуту, который настойчиво просил предоставить вооружение для судна.

Но как всегда случается, в тот самый момент, когда было принято решение отправиться на поиски чудовища, оно перестало показываться на глаза. В течение двух месяцев о нем никто не слышал. Ни один корабль с ним больше не встречался. Казалось, таинственный единорог каким-то образом узнал о затеваемых против него заговорах. Ведь об этом трубили повсюду! Сообщались даже по трансатлантическому телеграфному кабелю! Некоторые шутники говорили, что хитрая рыбина перехватила одну из телеграмм и с выгодой использовала полученные сведения.
Так что теперь фрегат, снаряженный для дальнего похода и оборудованный гигантскими рыболовными снастями, не знал, куда держать курс. Всеобщее нетерпение нарастало, когда 2 июля поступили сведения, что пароход, следующий из Сан-Франциско в Шанхай, три недели назад снова заметил морское чудовище в северных морях Тихого океана.
Новость вызвала бурю чувств. Капитану Фаррагуту не дали и суток на сборы. Провиант загрузили на судно. Трюмы ломились от угля. Команда была полностью укомплектована. Оставалось лишь разжечь печи, разогреть котлы и отчалить! Ему не простили бы задержки и в полдня! Впрочем, капитану Фаррагуту и самому не терпелось отправиться в плавание.
За три часа до того, как «Авраам Линкольн» должен был покинуть бруклинский пирс, я получил письмо следующего содержания:

«Господину Аронаксу,
профессору Парижского музея естествознания
Гостиница «Пятая авеню»
Нью-Йорк
Милостивый государь!
Если вы желаете присоединиться к экспедиции на фрегате «Авраам Линкольн», правительство Соединенных Штатов Америки будет счастливо видеть Вас в ее составе как представителя Франции. Капитан Фаррагут уже распорядился подготовить для Вас каюту.
    С искренним почтением,
    Дж.-Б. Хобсон,
    Министр военно-морских сил»

Глава третья
Как будет угодно господину профессору
Еще за три секунды до того, как письмо Дж.-Б. Хобсона попало ко мне в руки, я думал об охоте на единорога не больше, чем о попытке преодолеть ледовые поля Северо-Западного прохода[15 - Морской путь через Северный Ледовитый океан вдоль северного берега Северной Америки через Канадский Арктический архипелаг.]. И уже через три секунды после прочтения письма уважаемого министра военно-морских сил я вдруг понял, что мое истинное призвание, единственная цель всей жизни – отправиться в погоню за этим грозным зверем и освободить от него мир.
Однако я только что вернулся из опасного путешествия, уставший и мечтающий об отдыхе. Больше всего на свете мне хотелось вновь увидеть родину, друзей, свою скромную квартирку возле Ботанического сада и милые сердцу драгоценные коллекции! Но ничто не могло меня остановить. Позабыв обо всем – об усталости, друзьях, коллекциях, – я без лишних раздумий принял предложение американского правительства.
«Впрочем, – думал я, – все пути ведут в Европу! Единорог наверняка проявит любезность и приведет меня к берегам Франции! Это благородное животное непременно даст себя поймать в европейских морях – исключительно чтобы доставить мне удовольствие, – и я добуду для Музея естествознания не менее полуметра его костяной алебарды».
Ну а пока мне предстояло отправиться на поиски нарвала в северные воды Тихого океана – то есть в противоположную сторону от родной Франции.
– Консель! – нетерпеливо крикнул я.
Консель был моим слугой. Молодой фламандец сопровождал меня во всех путешествиях. Я любил его, и он платил мне взаимностью. Флегматичный по природе, честный из принципа, усердный по привычке, ничему не удивляющийся, сноровистый, всегда готовый услужить, он, вопреки своему имени[16 - Фр. Conseil – совет.], никогда не давал советов – даже когда к нему за таковыми обращались.
Пообтесавшись среди ученых в нашем тесном мирке Ботанического сада, Консель нахватался кое-каких знаний. В его лице я получил специалиста, весьма подкованного в области естественно-научной классификации, который с ловкостью акробата взбирался по всем ступеням лестницы типов, групп, классов, подклассов, отрядов, семей, родов, подродов, видов и разновидностей. На этом его научные познания заканчивались. Классифицировать – вот все, что он умел и чем интересовался в жизни. Очень сведущий в теории классификации, но не в ее практическом применении, Консель, пожалуй, не отличил бы кашалота от кита. И все же это был на редкость славный и достойный малый!
На протяжении последних десяти лет Консель следовал за мной всюду, куда забрасывала меня наука. И никогда не приходилось слышать от него ни слова жалобы на слишком долгое или изнурительное путешествие. Ни единого возражения против того, чтобы собраться в дорогу и отправиться в далекий Китай или Конго. Он был готов ехать куда угодно без лишних расспросов. А кроме того, имел крепкое здоровье, способное противостоять любым болезням, и стальные мускулы при полном отсутствии нервов; ни малейшего намека на нервы – разумеется, в психическом смысле.
Конселю было тридцать лет, и его возраст относился к возрасту его господина так же, как пятнадцать к двадцати. Да простят мне, что я сообщаю о своем сорокалетии в такой сложной форме!
Однако был у Конселя один недостаток. Ярый формалист, он всегда обращался ко мне исключительно в третьем лице, что порой ужасно раздражало.
– Консель! – повторно окликнул я, торопливо собираясь в дорогу.
Преданность Конселя не вызывала у меня никаких сомнений. Обыкновенно я не спрашивал, хочет ли он сопровождать меня в путешествии, но на этот раз речь шла об экспедиции, которая могла затянуться на неопределенный срок, об опасном предприятии, об охоте на животного, которое способно потопить фрегат, словно ореховую скорлупу! Здесь было о чем подумать даже самому невозмутимому человеку в мире! Что же скажет Консель?
– Консель! – крикнул я в третий раз.
Тот наконец явился.
– Господин профессор меня звал? – спросил он, входя.
– Да, мой друг. Собери мои вещи и собирайся сам. Мы уезжаем через два часа.
– Как будет угодно господину профессору, – спокойно ответил Консель.
– Нельзя терять ни минуты. Уложи в сундук мои дорожные принадлежности, костюмы, рубашки, носки – все, что сможешь найти. И поторопись!
– А коллекции господина профессора? – уточнил Консель.
– Ими займемся позже.
– Но как же архиотерии[17 - Род парнокопытных из семейства энтелодонтов, представители которого существовали с конца эоцена по конец олигоцена на территории современных США и Канады.], гиракотерии[18 - Вымерший род непарнокопытных, считающийся одним из наиболее ранних представителей лошадеподобных животных.], ореодоны, херопотамусы и другие скелеты ископаемых?
– Оставим их на хранение в гостинице.
– А как же бабирусса[19 - Вид парнокопытных млекопитающих из семейства свиных подотряда свинообразных. Обитает в Индонезии.]?
– Ее будут кормить во время нашего отсутствия. Впрочем, я распоряжусь отправить наш зверинец во Францию.
– Значит, мы в Париж не вернемся? – спросил Консель.


– Как будет угодно господину профессору.

– Ну почему же… непременно вернемся, – уклончиво ответил я. – Только сделаем небольшой крюк.
– Хорошо. Если господину профессору будет угодно, сделаем крюк.
– Крюк будет совсем пустяковый! Мы просто поедем менее прямым путем, только и всего. Поплывем на «Аврааме Линкольне»…
– Как будет угодно господину профессору, – безмятежно согласился Консель.
– Видишь ли, друг мой, речь идет о чудовище… о том самом знаменитом нарвале… Мы избавим от него моря!.. Автор двухтомника, in-quarto, «Тайны морских глубин» не может отказаться от участия в экспедиции с капитаном Фаррагутом. Миссия почетная, но… весьма опасная! Непонятно даже, куда идти! Кто знает, что у этого зверя на уме? Однако будь что будет! Наш капитан – человек не робкого десятка!..
– Куда господин профессор, туда и я, – заявил Консель.
– Ты все-таки подумай хорошенько. Я не хочу ничего от тебя скрывать. Из таких путешествий не всегда возвращаются!
– Как будет угодно господину профессору.
Спустя четверть часа чемоданы были уложены. Консель легко управился со сборами, и я был уверен, что он ничего не забыл, поскольку этот парень классифицировал рубашки и сюртуки не менее мастерски, чем птиц и млекопитающих.
Гостиничный лифт[20 - В нью-йоркской гостинице «Пятая авеню» (англ. Fifth Avenue) был установлен первый в мире пассажирский лифт. Отель открылся в 1859 году и был спроектирован специально для установки лифта.] доставил нас в большой вестибюль на антресольном этаже. Сбежав по ступенькам вниз, я оплатил счет у широкой стойки, вечно осаждаемой большой толпой. Распорядился, чтобы тюки с чучелами животных и засушенными растениями отправили во Францию (Париж). Наконец открыл щедрый кредит на корм для бабируссы и, в сопровождении Конселя, прыгнул в ожидавший экипаж.
Экипаж стоимостью двадцать франков за поездку спустился по Бродвею до Юнион-сквер, покатил по Четвертой авеню до перекрестка с Бауэри-стрит, свернул на Кэтрин-стрит и остановился у тридцать четвертого пирса. Там мы, вместе с лошадьми и экипажем, загрузились на паром, который доставил нас в Бруклин – крупный пригород Нью-Йорка, расположенный на левом берегу Ист-Ривер, – и через несколько минут оказались на пристани, где стоял «Авраам Линкольн», извергая из своих двух труб клубы черного дыма.
Наш багаж немедленно подняли на верхнюю палубу фрегата. Я взбежал по трапу на борт и спросил капитана Фаррагута. Один из матросов проводил меня на ют, где нас встретил морской офицер приятной наружности.
Он протянул мне руку и спросил:
– Господин Пьер Аронакс?
– Собственной персоной, – ответил я. – А вы капитан Фаррагут?
– Он самый. Добро пожаловать, господин профессор. Каюта к вашим услугам.
Я поблагодарил капитана и, оставив его готовиться к отплытию, в сопровождении матроса прошел в приготовленную для меня каюту.
«Авраам Линкольн» был идеально приспособлен для своей новой задачи. Это был быстроходный фрегат, оснащенный самыми современными паровыми машинами, которые позволяли увеличивать давление пара до семи атмосфер. Благодаря такому давлению «Авраам Линкольн» мог развивать среднюю скорость в восемнадцать и три десятых мили в час, – скорость весьма значительную, но все же недостаточную для погони за гигантским китообразным.
Внутреннее убранство фрегата соответствовало его мореходным качествам. Мне очень понравилась моя расположенная на корме каюта, которая сообщалась с кают-компанией для командного состава.
– Нам здесь будет очень уютно, – сказал я Конселю.
– Не хуже, чем раку-отшельнику в раковине моллюска-трубача, с позволения сказать, – согласился Консель.
Я оставил Конселя разбираться с чемоданами и поднялся на палубу, чтобы понаблюдать за приготовлениями к отплытию.
Капитан Фаррагут как раз велел отдать швартовы, которые удерживали «Авраам Линкольн» у бруклинского пирса. Задержись я на четверть часа, а то и меньше, – фрегат отплыл бы без меня, и я лишился бы возможности поучаствовать в этой уникальной, сверхъестественной, невероятной экспедиции, правдивый рассказ о которой может показаться чистым вымыслом.
Капитан Фаррагут не желал терять ни единого дня, ни единого часа, стремясь поскорее достичь морей, где только что видели таинственного зверя. Он вызвал старшего механика.
– Давление достаточное? – спросил капитан.
– Так точно, капитан, – ответил механик.
– Go ahead[21 - Вперед! (англ.).]! – крикнул Фаррагут.
По команде – ее немедленно передали в машинное отделение с помощью аппарата, приводимого в действие сжатым воздухом – механики повернули пусковой рычаг. Пар со свистом вырвался из приоткрытых клапанов. Длинные горизонтальные поршни заскрипели, толкая гребной вал. Лопасти винта принялись рассекать волны с нарастающей скоростью, и вскоре «Авраам Линкольн» величественно двинулся вперед в сопровождении сотни паромов и тендеров[22 - Зд. – небольшие вспомогательные суда катерного типа с паровым двигателем для обслуживания кораблей.], набитых зрителями.
Толпы любопытных заполнили все пирсы Бруклина и примыкающей к Ист-Ривер части Нью-Йорка. Из пятисот тысяч глоток последовательно грянуло троекратное «ура». Тысячи платков взметнулись над плотной людской массой, провожая фрегат «Авраам Линкольн», пока тот не достиг оконечности вытянутого полуострова, образующего город Нью-Йорк, и не вышел в Гудзон.
Следуя вдоль живописного, усеянного виллами правого берега реки со стороны Нью-Джерси, фрегат проплыл между фортами, которые приветствовали его залпами самых больших орудий. В ответ «Авраам Линкольн» три раза приспустил американский флаг с тридцатью девятью звездами, который развевался на бизань-гафеле; затем, замедлив ход, чтобы войти в обозначенный бакенами фарватер, закруглявшийся во внутренней бухте у оконечности Санди-Хука[23 - Узкая песчаная коса, выдающаяся в море от берега Нью-Джерси. Прикрывает внешнюю часть нью-йоркской гавани с моря.], судно миновало эту песчаную косу под шумные приветствиями многотысячной толпы зрителей.
Кортеж из катеров и тендеров неотступно следовал за фрегатом до плавучего маяка[24 - Судно особой конструкции, установленное на якоре в открытом море для ограждения наиболее опасных мелей и подводных скал, а также близ портов в качестве приемных навигационных знаков и лоцманской станции на входе в фарватер.], чьи два огня указывают путь в нью-йоркский порт.
Склянки пробили три часа пополудни. Спустившись в свою шлюпку, лоцман вернулся на маленькую шхуну, ожидавшую под ветром. Давление в котлах увеличили; лопасти винта еще быстрее замолотили по волнам; фрегат прошел вдоль низкого желтого побережья Лонг-Айленда и в восемь часов вечера, оставив на северо-западе огни острова Файр-Айленд[25 - Один из барьерных островов острова Лонг-Айленд, штат Нью-Йорк, США.], на всех парах устремился в темные воды Атлантики.

Глава четвертая
Нед Ленд
Капитан Фаррагут был опытным моряком, достойным вверенного ему фрегата. Он и корабль составляли единое целое, и капитан был его душой. У него не возникло никаких сомнений насчет существования таинственного китообразного, и он решительно пресекал любые возникающие на борту споры по этому вопросу. Фаррагут верил в существование животного безоговорочно, как иные кумушки верят в Левиафана, – не разумом, а сердцем. Чудовище существовало, и капитан вынес ему приговор: он избавит моря от этой напасти. В нем было что-то от рыцаря-крестоносца на Родосе, этакого Дьёдонне де Гозона[26 - Дьёдонне де Гозон – дворянин из Лангедока, 27-й Великий магистр ордена госпитальеров в 1346–1353 годах и третий магистр после перемещения ордена с Кипра на Родос.], который шел на встречу со змеем, разоряющим его остров. Одному предстояло убить другого в смертельной схватке: либо капитану Фаррагуту – нарвала, либо нарвалу – капитана Фаррагута. И никак иначе.
Весь командный состав фрегата разделял мнение своего командира. Слышали бы вы, как они беседовали, обсуждали, спорили, просчитывали вероятность встречи! Видели бы, как напряженно вглядывались они в бескрайние океанские просторы! Многие добровольно вызывались нести вахту на реях брамселя, хотя в любых других обстоятельствах посчитали бы эту обязанность проклятием. Пока солнце выписывало в небе свою привычную дугу, рангоут был облеплен нетерпеливыми матросами – казалось, доски палубы обжигали им пятки! Хотя «Авраам Линкольн» даже не коснулся еще своим форштевнем[27 - Носовая оконечность судна, являющаяся продолжением киля.] подозрительные воды Тихого океана!


Кортеж из катеров и тендеров неотступно следовал за фрегатом.

Члены экипажа, все как один, только и мечтали, чтобы встретить единорога, загарпунить его, втащить на борт и разрубить на куски. Они всматривались в морскую гладь с пристальным вниманием. К тому же капитан Фаррагут обещал денежное вознаграждение в две тысячи долларов любому юнге, матросу, старшине или кому-то из командного состава, кто первым заметит животное. Можете представить, как напрягали зрение все находившиеся на борту «Авраама Линкольна»!
Я тоже не отставал от других, никому не доверяя свои ежедневные научные наблюдения. Наш фрегат мог бы по праву именоваться «Аргусом»[28 - Многоглазый великан, персонаж древнегреческой мифологии, нередко получавший эпитеты «Всевидящий», «Многоглазый» или «Панопт».]. Один лишь Консель выказывал полное равнодушие к предмету поимки, не вовлекаясь в царивший на борту ажиотаж.
Как я уже говорил, капитан Фаррагут позаботился о том, чтобы оборудовать корабль необходимыми приспособлениями для охоты на гигантского морского млекопитающего. Даже китобойные суда не могли бы похвастаться лучшим оснащением. У нас имелись все известные на тот момент орудия лова, от обычного ручного гарпуна до мушкетонов с зазубренными стрелами и длинноствольных уточниц[29 - Крупнокалиберный дробовик для промысловой охоты с лодки на гусей и уток (применялся в XIX – начале XX века).] с разрывными пулями. На полубаке установили пушку усовершенствованной конструкции, заряжавшуюся с казенной части, с толстой броней и узким жерлом – подобную модель должны были представить на Всемирной выставке в 1867 году. Это бесценное орудие американского производства запросто могло отправить четырехкилограммовый конический снаряд на расстояние в шестнадцать километров.
Таким образом, «Авраам Линкольн» имел все необходимые средства уничтожения. Но у него было и кое-что получше. У него был Нед Ленд, король гарпунеров.
Канадец Нед Ленд слыл искуснейшим китобоем и не знал равных в своем опасном ремесле. Хладнокровие и сноровка, хитрость и отвага – он был наделен этими качествами в наивысшей степени; только очень коварному киту или необычайно сообразительному кашалоту удалось бы избежать его гарпуна.

Нед Ленду было около сорока лет. Это был рослый – не ниже шести английских футов – мужчина крепкого телосложения, сурового нрава, неразговорчивый, довольно вспыльчивый и впадающий в ярость при малейшем противоречии. Он неизменно обращал на себя внимание, в особенности, проницательным взглядом, который подчеркивал его незаурядную внешность.
Полагаю, капитан Фаррагут поступил весьма мудро, наняв этого человека. Он один стоил всего экипажа, благодаря острому зрению и твердой руке. Пожалуй, его уместно сравнить с мощным телескопом, объединенным с пушкой, всегда готовой к выстрелу.
Любой канадец – тот же француз, и, должен признаться, несмотря на свою нелюдимость, Нед Ленд проникся ко мне некоторой симпатией. Несомненно, все дело в моей национальности. Наше общение предоставляло ему возможность поговорить на старинном языке Рабле, каковой по-прежнему использовался в некоторых канадских провинциях, а мне – услышать звучание родной речи. Гарпунщик происходил из семьи потомственных рыболовов, которая обосновалась в Квебеке еще во те времена, когда этот город принадлежал Франции.


Неду Ленду было около сорока лет.

Постепенно Нед разговорился, и я с удовольствием слушал истории о его приключениях в полярных морях. Описания рыбной ловли и сражений с китами отличались удивительной поэтичностью. Его рассказы приобретали поистине эпический размах; казалось, я слушаю какого-то канадского Гомера, нараспев читающего «Илиаду» гиперборейских земель!
Я изображаю здесь своего отважного попутчика таким, каким знаю его теперь. Мы с ним стали добрыми друзьями – такого рода нерушимая дружба зачастую рождается в самых страшных обстоятельствах! Нед, славный ты парень! Как бы я хотел прожить еще сотню лет, чтобы подольше вспоминать тебя!
Какого же мнения придерживался Нед Ленд о морском чудовище? Признаться, он совершенно не верил в существование единорога и, единственный из находившихся на борту, не разделял всеобщего убеждения. Он даже предпочитал вообще не касаться в разговоре этой темы, хотя я надеялся его когда-нибудь переубедить.
Прекрасным вечером 30 июля, то есть спустя три недели после отплытия, фрегат находился на широте мыса Блан, в тридцати милях под ветром от берегов Патагонии. Мы пересекли тропик Козерога – менее чем в семистах милях к югу простирался Магелланов пролив. Уже через неделю «Аврааму Линкольну» предстояло бороздить волны Тихого океана.
Сидя на полуюте, мы с Недом болтали о том о сем, глядя на таинственное море, чьи глубины до сих пор оставались недоступны человеческому взору. Совершенно естественным образом я завел разговор об океанском чудовище, рассуждая о шансах нашей экспедиции на успех или неудачу. Видя, что Нед явно не склонен поддерживать беседу на эту тему, я решил взять быка за рога:
– Послушайте, Нед, почему вы не верите в существование китообразного, за которым мы гоняемся? У вас есть какие-то веские причины для сомнений?
Прежде чем ответить, гарпунщик пару мгновений молча смотрел на меня, затем привычным жестом постучал себя по широкому лбу, прикрыл глаза, будто собираясь с мыслями, и наконец сказал:
– Возможно, господин Аронакс.
– Нед, вы же опытный гарпунщик и не понаслышке знакомы с крупнейшими морскими млекопитающими! А потому легко могли бы представить себе исполинского кита и принять нашу гипотезу! Уж кто-кто, а вы никак не должны были в ней усомниться.
– Ошибаетесь, господин профессор, – ответил Нед. – Может, какие-то невежды еще верят в существование комет, бороздящих небо, или допотопных чудовищ, населяющих недра Земли, однако ни астрономы, ни геологи не принимают подобные выдумки всерьез. Также и китобои. Я не раз преследовал китов, я загарпунил огромное их количество; несмотря на всю мощь и силу, ни хвосты, ни клыки не способны пробить стальную обшивку корпуса парохода.
– И все же, Нед, по некоторым сведениям, нарвалу порой удавалось протаранить судно своим клыком!
– Возможно, то были деревянные суда! – отвечал канадец. – Чего не видел, того не видел. И пока не докажут обратное, я отказываюсь признавать, что киты, кашалоты или морские единороги способны дырявить корабли.
– Послушайте, Нед…
– Нет, господин профессор, даже не просите. Кто угодно, только не китообразные. Может, гигантский осьминог?..
– Маловероятно, Нед. Осьминог – всего лишь моллюск. Даже само название[30 - Название «моллюск» происходит от лат. molluscus – «мягкий».] указывает на недостаточную твердость его плоти. Имей осьминоги хоть пятьсот футов в длину, они остаются беспозвоночными, а потому не представляют никакой угрозы для кораблей вроде «Шотландии» или «Авраама Линкольна». Следовательно, все эти россказни о подвигах кракенов и тому подобных чудовищ – не более, чем мифы.
– То есть вы, господин натуралист, по-прежнему убеждены в существовании гигантского китообразного? – насмешливо спросил Нед Ленд.
– Да, Нед! И моя убежденность опирается на логику фактов. Я верю в существование высокоорганизованного млекопитающего организма, принадлежащего, подобно китам, кашалотам или дельфинам, к подтипу позвоночных и наделенного костным бивнем необычайной крепости.
Гарпунер недоверчиво хмыкнул и покачал головой с видом человека, который остался при своем мнении.
– Заметьте, почтеннейший канадец, – продолжил я, – что если подобное животное существует, если оно обитает в глубинах океана и способно проникать в водные слои, расположенные в нескольких милях от поверхности, его организм непременно должен отличаться непревзойденной прочностью.
– И для чего ему такая сила? – спросил Нед.
– Чтобы выдерживать давление водных масс на большой глубине.
– В самом деле? – Нед смотрел на меня, прищурившись.
– В самом деле! Есть некоторые цифры, которые без труда докажут вам эту гипотезу.
– Цифры! – фыркнул Нед. – Цифрами можно крутить как угодно!
– В делах – да. Но не в математике. Послушайте, Нед. Допустим, что давление в одну атмосферу соответствует давлению водяного столба высотой тридцать два фута. В действительности высота этого столба была бы чуть меньше, поскольку плотность морской воды выше, чем пресной. Так вот, Нед, при нырянии ваше тело испытывает давление во столько атмосфер, то есть во столько килограммов на каждый квадратный сантиметр своей поверхности, сколько таких столбов воды по тридцать два фута, поставленных один на другой, отделяют вас от поверхности моря. Следовательно, на глубине трехсот двадцати футов давление составляет десять атмосфер, на глубине трех тысяч двухсот футов – сто атмосфер, а на глубине тридцати двух тысяч футов, или около двух с половиной лье, – тысячу атмосфер. Иными словами, если бы вы погрузились в морскую пучину на такую глубину, каждый квадратный сантиметр вашего тела испытал бы давление в тысячу килограммов. Знаете ли вы, мой дорогой Нед, какова ваша площадь в квадратных сантиметрах?
– Даже не представляю, господин Аронакс.
– Около семнадцати тысяч.
– Так много?
– И поскольку в действительности атмосферное давление немного выше, чем один килограмм на квадратный сантиметр, в данный момент ваши семнадцать тысяч квадратных сантиметров испытывают давление в семнадцать тысяч пятьсот шестьдесят восемь килограммов.
– А я этого даже не замечаю?
– А вы этого даже не замечаете. Вас не расплющивает только благодаря воздуху, который находится внутри вашего тела и имеет такое же давление. Возникает идеальный баланс внешнего и внутреннего давлений, которые нейтрализуют друг друга, позволяя вам без проблем их выдерживать. Однако в воде все иначе.
– Теперь понятно, почему! – ответил Нед уже более заинтересованно. – Вода, в отличие от воздуха, давит извне, но не проникает внутрь!
– Именно поэтому, Нед. Таким образом, на глубине тридцати двух футов от поверхности моря вы испытаете давление в семнадцать тысяч пятьсот шестьдесят восемь килограмм; на глубине трехсот двадцати футов – в десять раз большее давление, то есть сто семьдесят пять тысяч шестьсот восемьдесят килограмм; на глубине трех тысяч двухсот футов – в сто раз большее давление, то есть один миллион семьсот пятьдесят шесть тысяч восемьсот килограмм; и наконец на глубине тридцати двух тысяч футов – в тысячу раз большее давление, то есть семнадцать миллионов пятьсот шестьдесят восемь тысяч килограммов; иначе говоря, вы стали бы таким плоским, будто вас расплющили гидравлическим прессом!
– Вот дьявол! – выругался Нед.
– Так что, любезный гарпунер, если на таких глубинах обитают позвоночные длиной в несколько сот метров и соответствующей величины, то миллионы квадратных сантиметров их тела должны выдерживать давление в миллиарды килограммов. Попробуйте прикинуть, насколько прочным скелетом и мощным организмом они должны обладать, чтобы противостоять такому напору!
– Сдается мне, они должны иметь обшивку из листового железа толщиной восемь дюймов, как бронированные фрегаты! – предположил Нед.
– Совершенно верно, Нед. Только представьте, какие губительные разрушения может произвести подобная глыба, врезавшись со скоростью курьерского поезда в корпус судна!
– Пожалуй… Может, вы и правы… – ответил канадец, впечатленный моими доводами, но не желающий сдаваться.
– Ну что, убедил я вас?
– Вы убедили меня лишь в одном, господин натуралист: если в морских глубинах и водятся подобные животные, они непременно должны обладать силой, о которой вы говорите.
– Но если их не существует, то чем вы объясните происшествие с «Шотландией», упрямец вы этакий?
– Например, тем… – замялся Нед.
– Ну же, смелее!
– …что все это выдумки! – выпалил канадец, невольно повторяя знаменитый ответ Араго.
Подобный ответ лишь доказывал упрямство гарпунщика. В тот день я не стал на него наседать. Реальность происшествия с «Шотландией» не подлежала сомнению. Пришлось даже заделывать образовавшуюся в корпусе дыру – невозможно придумать более наглядное подтверждение ее существования. Но дыра эта возникла не сама по себе; подводные скалы или подводные машины тоже были явно ни при чем, а значит, ее могли проделать только клыки или бивни какого-то животного.
Причем, учитывая все вышесказанное и следуя логике моих умозаключений, можно было предположить, что это животное принадлежит к подтипу позвоночных, классу млекопитающих, группе рыбовидных и, наконец, отряду китообразных. Что касается семейства, к которому его следовало отнести (к китам, кашалотам или дельфинам), а также рода и вида – все это предстояло в итоге выяснить. Чтобы решить подобную задачу, нужно было произвести вскрытие, чтобы произвести вскрытие – изловить таинственного зверя, чтобы его изловить, нужно было его загарпунить, что являлось обязанностью Неда Ленда, чтобы его загарпунить, нужно было его увидеть, что являлось обязанностью экипажа, а чтобы его увидеть, нужно было его встретить, что зависело исключительно от воли случая.

Глава пятая
Наугад!
Поначалу наше плавание на «Аврааме Линкольне» проходило без каких-либо происшествий. Хотя однажды Неду Ленду выпал случай проявить свою удивительную сноровку и тем самым вызвать всеобщее доверие.
Тридцатого июня, на широте Фолклендских островов, фрегат снесся с идущими навстречу американскими китобоями. Как выяснилось, те ничего не слышали о нарвале. Когда один из них, капитан судна «Монро», узнал, что на борту «Авраама Линкольна» находится Нед Ленд, то попросил его помочь им изловить замеченного поблизости кита. Капитан Фаррагут, желая увидеть Неда Ленда в деле, разрешил гарпунеру подняться на борт «Монро». По счастливой случайности, нашему канадцу повезло загарпунить не одного, а двух китов! Одного он уложил сразу, ловким ударом пронзив его в самое сердце, а другого – после нескольких минут погони!
Право же, доведись чудовищу иметь дело с гарпуном Неда Ленда, я не поставил бы на чудовище!
Двигаясь с невероятной скоростью, фрегат продолжил следовать вдоль юго-восточного побережья Южной Америки. Третьего июля мы оказались неподалеку от Магелланова пролива на долготе Кабо Вирхенес[31 - Мыс на юго-восточной оконечности континентальной Аргентины в Южной Америке (исп. Cabo V?rgenes, букв. «Мыс Девы»).]. Однако капитан Фаррагут не пожелал идти этим извилистым путем и взял курс на мыс Горн[32 - Крайняя южная точка архипелага Огненная Земля, расположенная на острове Горн. Вопреки распространенному мнению не является южной оконечностью Южной Америки.].
Все члены команды единодушно одобрили его решение. И в самом деле, какова была вероятность встретить нарвала в этом узком проходе? Большинство матросов утверждали, что чудовище «слишком огромное, чтобы там протиснуться!».
Около трех часов пополудни 6 июля «Авраам Линкольн», держась на расстоянии пятнадцати миль, обогнул с юга тот уединенный островок, ту затерянную на краю американского континента скалу, которую голландские моряки назвали в честь своего родного города мысом Горн. Мы взяли курс на северо-запад, и утром следующего дня гребной винт фрегата уже разбивал волны Тихого океана.
– Гляди в оба! – повторяли друг другу матросы «Авраама Линкольна».
И они действительно смотрели во все глаза, прельщенные наградой в две тысячи долларов. Днем и ночью они наблюдали за поверхностью океана, не давая отдыха ни глазам, ни подзорным трубам. Причем никталопы[33 - Человек, видящий лучше ночью, чем днем (от греч. nyx, nyktos – ночь, ops – зрение).], чья способность отлично видеть в темноте увеличивала шансы на пятьдесят процентов, имели значительное преимущество в этом состязании.
Вовсе не из-за денег, а лишь науки для, я вглядывался в морские просторы, как и все. На скорую руку ел, почти не спал и в любую погоду спешил на палубу. То перегнувшись через леера полубака, то опершись о фальшборт кормы, я жадно впивался глазами в кильватер, который тянулся до самого горизонта, разбавляя морскую синеву белесыми пенными хлопьями. Не раз у меня перехватывало дыхание, как и у всего экипажа, когда над водой вздымалась черная спина кита. В такие мгновения палуба тотчас заполнялась людьми. Толпы матросов и офицеров оккупировали капы[34 - Кап – конструкция, образованная вертикальными стенками и настилом с подкрепляющим набором, закрывающая вырезы над помещениями судна.]. Затаив дыхание, напрягая зрение, все наблюдали за морским исполином. Я не был исключением и все глаза проглядел (до мелькания мушек), рискуя повредить сетчатку и вовсе ослепнуть! А неизменно флегматичный Консель спокойно говорил:


То опершись о фальшборт кормы…

– Господин видел бы гораздо лучше, если бы поменьше напрягал глаза!

Увы, волнения были напрасны! «Авраам Линкольн» менял курс, чтобы нагнать замеченное животное, но всякий раз оказывалось, что это обычный кит или кашалот, который вскоре скрывался под водой, провожаемый хором проклятий.
С погодой нам по-прежнему везло. Путешествие проходило в наиболее благоприятных условиях. Хотя был не лучший сезон для плавания в южных морях, ведь июль в этих широтах соответствует европейскому январю; океан оставался спокойным, позволяя нам без труда обозревать его бескрайние просторы.
Нед Ленд пребывал в настроении упорного недоверия; вне вахты он предпочитал вовсе не смотреть на волны – если, конечно, на горизонте не появлялся кит. А ведь его орлиное зрение могло бы сослужить хорошую службу! Однако восемь часов из двенадцати упрямый канадец проводил у себя в каюте, отдаваясь чтению или сну. Сотни раз я корил его за равнодушие.
– Бросьте, господин Аронакс! – отвечал он. – Там все равно ничего нет. А даже если бы неведомое чудище существовало, каковы шансы его заметить? Ведь мы идем наугад! Допустим, этого неуловимого зверя и впрямь видели где-то на просторах Тихого океана. Но со времени последней встречи прошло уже два месяца! А ваш нарвал, судя по его нраву, не любит подолгу торчать на одном месте. Как известно, он одарен чудесной быстротой движений. Вы лучше меня знаете, господин профессор, что природа на редкость разумна. Она не стала бы наделять подобным талантом медлительное по натуре животное. Стало быть, если такое животное и существует, оно уже далеко!
Что тут скажешь? Мы и правда шли наугад. Ничего другого нам не оставалось. Шансы встретить нарвала таяли с каждым днем. Но пока все верили в удачу, и ни один моряк на борту не поставил бы против нарвала и его скорого появления.
Двадцатого июля мы пересекли тропик Козерога на 105° восточной долготы, а двадцать седьмого числа того же месяца перевалили экватор, двигаясь вверх по сто десятому меридиану. После чего фрегат решительно взял курс на запад, к центральным морям Тихого океана. Капитан Фаррагут резонно полагал, что лучше вести поиски в глубинных водах и держаться подальше от материков или островов, которых таинственное животное всегда избегало. По-видимому, в прибрежных водах для него было «слишком тесно», как говорил боцман. Таким образом, фрегат миновал острова Туамоту, Маркизские, Сандвичевы, пересек тропик Рака на 132° восточной долготы и направился в сторону Южно-Китайского моря.
Дни чудовища были сочтены – начался последний акт спектакля с его участием! Жизнь на борту замерла. Лишь сердца бешено колотились, готовя почву для будущей аневризмы. Команда пребывала в состоянии нервного перевозбуждения, которое трудно описать словами. Люди потеряли аппетит и сон. По двадцать раз на дню из-за ошибки восприятия или обмана зрения какого-нибудь сидящего на реях матроса все испытывали невыносимые страдания; столь сильные эмоции, к тому же испытанные двадцать раз, держали нас в ужасном напряжении, которое не могло не вызвать скорую реакцию.
И реакция не заставила себя ждать. На протяжении трех месяцев – трех месяцев, когда каждый день казался веком! – «Авраам Линкольн» бороздил все северные моря Тихого океана, преследуя замеченных китов, резко меняя направление, внезапно разворачиваясь, набирая или сбавляя скорость, всякий раз рискуя вывести из строя двигатель. Мы исследовали каждый уголок от Японских островов до побережья Америки. И не обнаружили ничего – ничего, кроме пустынных морских просторов! Ничего похожего на гигантского нарвала или подводный островок, или обломок кораблекрушения, или плавучий риф, или хоть что-нибудь сверхъестественное!
Реакция наступила. Поначалу всех охватило разочарование, открывшее дорогу неверию. На борту поселилось новое чувство, состоящее на три десятых из стыда и на семь десятых – из гнева. Моряки обзывали себя «дураками», погнавшимися за химерами, но, по большей части, злились. Целые горы нагроможденных за прошедший год доводов рухнули в одночасье, и теперь каждый старался наверстать часы сна и отдыха, так глупо принесенные в жертву.
Человеческий разум от природы наделен подвижностью, а потому нам свойственно бросаться из одной крайности в другую. Самые горячие сторонники экспедиции неизбежно превратились в ее самых ярых хулителей. Зародившись в трюмах, волна реакции поднялась до котельной, затем до кают-компании, после чего, без особых возражений со стороны капитана Фаррагута, фрегат решительно взял курс на юг.
В любом случае, продолжать эти бесплодные поиски не имело смысла. «Авраам Линкольн» действовал безупречно, сделав все, чтобы предприятие увенчалось успехом. Ни одна команда в истории американского судоходства не проявляла такой выдержки и усердия. Моряки были невиновны в провале экспедиции. Ничего не оставалось, кроме как вернуться на родину.
О настроениях в команде сообщили капитану, но тот стоял на своем. Матросы не скрывали недовольства, и работали спустя рукава. Я бы не стал утверждать, что на борту поднялся бунт, но все же после непродолжительного сопротивления, капитан Фаррагут, как в свое время Колумб, попросил всех потерпеть еще три дня. Если за это время чудовище так и не покажется, то рулевой три раза повернет штурвал, и «Авраам Линкольн» отправится в европейские моря.
Обещание было дано 2 ноября. Экипаж воспрял духом. Все принялись с новыми силами всматриваться в океанские волны. Каждый хотел бросить на море последний взгляд, который, как правило, и остается в памяти. Подзорные трубы были нарасхват. Гигантскому нарвалу бросили последний вызов, и он просто не мог не подчиниться всеобщему требованию «предстать перед судом».
Так прошло два дня. «Авраам Линкольн» шел на малом ходу. Были использованы все возможные средства, чтобы привлечь внимание зверя или вывести его из апатии, если он вдруг появится в этих краях. Огромные куски сала были пущены на наживку – к великой радости акул, скажу я вам. Когда «Авраам Линкольн» ложился в дрейф, на воду спускались шлюпки, обследуя каждый дюйм морской поверхности вокруг фрегата. Однако к вечеру 4 ноября эта подводная тайна все еще оставалась неразгаданной.
В полдень 5 ноября истекал назначенный срок. После чего капитан Фаррагут, верный своему слову, должен был взять курс на юго-восток и окончательно покинуть северные моря Тихого океана.
Фрегат находился теперь на 31°15’ северной широты и 136°42’ восточной долготы. Японские острова лежали менее чем в двух сотнях миль под ветром. Приближалась ночь. Склянки только что пробили восемь часов. Тонкий серп молодой луны едва проглядывал из-под плотной вуали облаков. Волны мирно колыхались под форштевнем.

В тот момент я стоял на баке, опершись о штирборт. Консель находился рядом, молча глядя перед собой. Матросы, взобравшись на ванты, осматривали горизонт, который постепенно сужался и темнел. Офицеры, вооружившись ночными биноклями, напряженно вглядывались в густеющие сумерки. Порой сквозь облака пробивался лунный луч, озаряя океанские воды. Затем все вновь погружалось во мрак.
Наблюдая за Конселем, я отметил, что славный малый слегка поддался общему настроению. По крайней мере мне так показалось. Возможно, впервые в жизни его нервы напряглись под воздействием любопытства.
– Ну что ж, Консель, – сказал я ему, – это наш последний шанс заполучить две тысячи долларов!
– С позволения господина профессора, замечу, что никогда не рассчитывал на эту награду, – ответил Консель. – К тому же, предложи американские власти хоть сто тысяч, они не потеряли бы ни цента!
– Ты прав, Консель. Напрасно мы так легкомысленно ввязались в эту глупую авантюру. Столько времени потрачено впустую, столько бессмысленных переживаний! Уже полгода, как мы должны были вернуться во Францию…
– В уютную квартирку господина профессора, – подхватил Консель, – в Парижский музей! Я бы уже закончил классифицировать найденные господином профессором окаменелости! А нашей бабируссе выделили бы клетку в зверинце Ботанического сада, и толпы любопытных со всего Парижа приходили бы на нее посмотреть!


Шлюпки обследовали каждый дюйм морской поверхности вокруг фрегата.

– Верно, Консель. Но это еще не все. Представляю, как над нами будут смеяться!
– Действительно, – невозмутимо сказал Консель, – Я полагаю, смеяться будут над господином профессором. И еще… впрочем, стоит ли об этом говорить?
– Говори, Консель.
– В общем, господин профессор сам виноват!
– Твоя правда!
– Когда имеешь честь быть таким видным ученым, как господин, не стоит подвергаться…
Консель так и не закончил свою любезную фразу. Глубокую тишину нарушил громкий возглас. Это был голос Неда Ленда. Гарпунщик кричал:
– Ого! Вон наша зверюга, под ветром! Прямо напротив!

Глава шестая
На всех парах
Услышав крик, весь экипаж бросился к гарпунщику: капитан, офицеры, матросы, юнги. Даже механики покинули свои посты в машинном отделении, а кочегары оставили без присмотра свои топки. Капитан приказал остановить судно, и фрегат теперь шел по инерции.
Я недоумевал, как канадцу, при всей его зоркости, удалось хоть что-то разглядеть в этой кромешной тьме. Мое сердце готово было выскочить из груди.
Однако Нед Ленд оказался прав, и вскоре мы все увидели, на что он указывал.
В двух кабельтовых от «Авраама Линкольна», по правому борту, море как будто светилось изнутри. Но не как при обычном явлении фосфоресценции. Яркий, таинственный свет исходил от неведомого чудовища, находившегося на глубине нескольких туазов[35 - Старинная французская мера длины, приблизительно равная двум метрам.], – многие капитаны упоминали о подобном свечении в своих отчетах. По-видимому, светящиеся органы животного обладали необычайной мощностью, если могли издавать такое чудное сияние! На поверхности моря образовалось гигантское световое пятно в форме вытянутого овала, в центре которого свет был особенно ярким, постепенно ослабевая по мере приближения к краям.
– Это всего лишь скопление фосфоресцирующих организмов! – воскликнул один из офицеров.
– Ошибаетесь, сударь! – решительно возразил я. – Ни фолады[36 - Группа морских светящихся двустворчатых пластиножаберных моллюсков.], ни сальпы[37 - Род низших морских животных из отряда оболочниковых, с прозрачным тельцем, издающим голубоватый фосфорический свет (лат. salpa).] не способны производить столь яркое свечение. Этот свет – явно электрической природы… К тому же – смотрите, смотрите! Свет перемещается! Он движется то вперед, то назад! Теперь он идет прямо на нас!
На фрегате поднялся гвалт.
– Тихо! – крикнул Фаррагут. – Руль на ветер! Задний ход!
Матросы бросились к штурвалу, механики – в машинное отделение. Пар мгновенно заработал, и «Авраам Линкольн», накренившись на левый борт, описал полукруг.
– Право руля! Ход вперед! – скомандовал капитан.
Приказания были в точности исполнены, и фрегат стал быстро удаляться от светящегося пятна.
Как же я обманулся! Он лишь попытался уйти, а сверхъестественное животное, двигаясь в два раза быстрее, ринулось следом.
У нас дух занялся и, скорее, от изумления, чем от страха, мы оцепенели. Животное нагоняло нас играючи. Обойдя вокруг фрегата, который мчался со скоростью в четырнадцать узлов, чудовище обдало нас волной электрических лучей, словно светящейся пылью. Затем отступило на пару миль к темнеющему вдали горизонту, оставляя после себя фосфоресцирующий след, похожий на клубы пара, выбрасываемые локомотивом курьерского поезда. А потом, разогнавшись, с пугающей быстротой устремилось к «Аврааму Линкольну», резко остановилось в двадцати футах от борта и погасло. Но не потому, что ушло под воду, иначе яркость света уменьшалась бы постепенно, а совершенно внезапно, словно источник этого сияющего потока вдруг иссяк! После чего зверь появился вновь уже с другой стороны, не то обойдя судно, не то проскользнув под корпусом. В любой момент могло произойти роковое для нас столкновение.

К моему удивлению, фрегат вел себя довольно странно. Вместо того, чтобы нападать, он спасался бегством! Тот, кому надлежало преследовать, уходил от преследования! Я не преминул поделиться своим наблюдением с капитаном Фаррагутом. Его лицо, обычно такое невозмутимое, выражало крайнее изумление.
– Господин Аронакс, – ответил он, – я не знаю, с каким существом имею дело, и не хочу подвергать свой фрегат неоправданному риску в ночной тьме. Да и как бросаться в бой с неведомым? Как от него защищаться? Дождемся рассвета, и тогда роли поменяются.
– Так значит, капитан, у вас не осталось сомнений насчет природы этого животного?
– Никаких. Вероятнее всего, мы имеем дело с гигантским нарвалом, притом электрическим!
– И он не менее опасен, – добавил я, – чем гимнот[38 - Электрический угорь – костистая рыба из семейства угрей; водится в Южной Америке, обладает способностью производить сильные электрические удары.] или электрический скат.


Чудовище находилось на глубине нескольких туазов.

– Согласен, – сказал капитан. – И если он к тому же наделен разящей силой, это, несомненно, самое ужасное животное, созданное Творцом. Поэтому я соблюдаю все меры предосторожности.
Экипаж провел всю ночь на ногах. Никто не сомкнул глаз. «Авраам Линкольн», не имея возможности обогнать соперника, сбавил скорость и шел под малыми парами. Нарвал, в свою очередь, последовал его примеру и спокойно покачивался на волнах, словно не желая покидать театр военных действий.
И все же около полуночи он вдруг исчез – или, точнее говоря, «погас», как огромный светлячок. Неужели сбежал? Это, скорее, пугало, чем внушало надежду. Однако за семь минут до часа ночи послышался оглушительный свист, похожий на шум водяной струи, бьющей с невероятной силой.
Капитан Фаррагут, Нед Ленд и я стояли на полуюте, жадно всматриваясь в ночную мглу.
– Скажите, Нед Ленд, – спросил капитан, – часто ли вам доводилось слышать рев кита?
– Частенько, господин капитан! Но я ни разу не встречал кита, один лишь вид которого принес бы мне две тысячи долларов.
– В самом деле, вы заслужили награду. Скажите-ка, не такой ли звук слышится, когда киты выбрасывают воду из носовых отверстий?
– В точности такой, сударь! Только этот куда громче. Ошибки быть не может. Я уверен, что поблизости притаилось китообразное. С вашего позволения, – добавил гарпунщик, – завтра на рассвете я скажу ему пару ласковых!
– Если он будет в настроении вас слушать, мистер Ленд, – с сомнением заметил я.
– Дайте только подойти к нему на расстояние четырех гарпунов, и тогда он точно меня выслушает! – парировал канадец.
– В таком случае вам понадобится китобойная шлюпка с командой? – уточнил капитан.
– Само собой, господин капитан.
– Но ведь тогда я поставлю на карту жизни своих людей!
– Как и мою, – простодушно заметил гарпунщик.
Около двух часов ночи световое пятно, все такое же яркое, вновь появилось в пяти милях с наветренной стороны от «Авраама Линкольна». Несмотря на расстояние, несмотря на шум ветра и волн, отчетливо слышались удары могучего хвоста животного и его тяжелое дыхание. Казалось, что воздух, подобно пару в огромных цилиндрах машины в две тысячи лошадей, с хрипом врывался в легкие гигантского нарвала, когда тот всплывал на поверхность океана, чтобы перевести дыхание.
«Ну и кит! – подумал я. – Хорош же он, раз способен помериться силами с целым кавалерийским полком!»
До рассвета мы оставались настороже, готовясь к бою. Вдоль бортов были разложены орудия лова. Помощник капитана приказал зарядить мушкетоны, запускавшие гарпун на расстояние в милю, и длинноствольные ружья, стрелявшие разрывными пулями, ранения от которых смертельны даже для самых крупных животных. Нед Ленд довольствовался тем, что заточил свой гарпун, представлявший собой грозное оружие в его руках.
В шесть часов занялась заря, и с первыми лучами солнца электрическое свечение нарвала угасло. В семь часов стало достаточно светло, однако весь горизонт был окутан густым утренним туманом, непроницаемым для самых мощных подзорных труб. Всех охватило разочарование и бессильная ярость.
Я вскарабкался на бизань-мачту. Несколько офицеров уже сидели на верхушках мачт.
В восемь часов туман тяжело поплыл над волнами, и его плотные клубы начали постепенно рассеиваться. Горизонт сразу расширился и просветлел.
И тут, совсем как накануне, раздался возглас Неда Ленда.
– Вон он! За кормой, с левого борта! – крикнул гарпунщик.
Все взгляды вмиг обратились в ту сторону.
Там, в полутора милях от фрегата, примерно на метр возвышаясь над волнами, виднелось длинное темное тело. Бешеные колебания его хвоста производили мощную кильватерную струю. Еще ни один хвостовой плавник не рассекал волны с такой силой! За животным тянулся широченный, ослепительно-белый след, описывая длинную дугу.
Фрегат приблизился к китообразному. Я с любопытством разглядывал неведомого зверя. Судовые отчеты «Шеннона» и «Гельвеции» несколько преувеличили его размеры: по-моему, длина животного не превышала двухсот пятидесяти футов. Его толщину я мог определить лишь приблизительно; в целом, это существо показалось мне восхитительно пропорциональным во всех трех измерениях.
Пока я разглядывал удивительное китообразное, из его носовых отверстий вырвались две струи воды и пара, которые поднялись на высоту сорока метров, что дало мне некоторое представление о его способе дыхания. Я с уверенностью заключил, что это животное принадлежит к подтипу позвоночных, классу млекопитающих, подклассу монодельфиновых, группе рыбовидных, отряду китообразных, семейству… Этого я пока не решил. Отряд китообразных включает в себя три семейства: китов, кашалотов и дельфинов. К последним и относятся нарвалы. Каждое из этих семейств подразделяется на множество родов, каждый род – не виды, каждый вид – на разновидности. Мне не хватало данных, чтобы определить разновидность, вид, род и семейство, но я не сомневался, что сумею это сделать с помощью небес и капитана Фаррагута.
Моряки с нетерпением ожидали приказов начальника. Внимательно понаблюдав за животным, тот приказал позвать старшего механика. Тот сразу же явился.
– Достаточно ли у нас давления? – спросил Фаррагут.
– Так точно! – ответил механик.
– Хорошо. Тогда поддайте огня, и полный вперед!
Приказ был встречен троекратным «Ура!». Час битвы пробил. Несколько минут спустя обе трубы фрегата извергали столбы черного дыма, а палуба дрожала от гула паровых котлов.
Подгоняемый своим мощным винтом, «Авраам Линкольн» двинулся прямо на зверя. Тот спокойно подпустил фрегат на полкабельтовых; затем, не посчитав нужным погружаться, слегка ускорил ход, сохраняя дистанцию.
Погоня продолжалась почти три с четвертью часа, однако фрегату не удалось приблизиться к китообразному и на два туаза. Было очевидно, что, двигаясь с такой скоростью, мы никогда его не догоним.
Капитан Фаррагут в бессильной ярости теребил густую бороду.
– Нед Ленд! – вскричал он.
Канадец немедленно подошел.
– Как по-вашему, мистер Ленд, – обратился к нему капитан, – не пора ли спустить шлюпки?
– Нет, сударь, – ответил Нед Ленд. – Эта зверюга все равно не даст себя схватить, пока сама того не пожелает.
– Что же делать?
– Поддать пару, если возможно. Ну а я – разумеется, с вашего позволения, – заберусь на бушприт[39 - Брус, выступающий вперед с носа корабля.] и, если мы подойдем на расстояние броска, попытаюсь загарпунить этого гиганта.
– Действуйте, Нед, – кивнул капитан Фаррагут и тут же распорядился: – Механик! Увеличьте давление!
Нед Ленд занял свою позицию. Температура в котлах поднялась; винт теперь выдавал сорок три оборота в минуту, пар вырывался из клапанов. Бросив лаг, мы удостоверились, что «Авраам Линкольн» делает восемнадцать с половиной миль в час.
Но проклятое животное тоже мчалось со скоростью восемнадцати с половиной миль в час!
По прошествии еще одного часа, двигаясь с той же скоростью, фрегат не приблизился ни на туаз! Это было крайне унизительно для одного из самых быстроходных кораблей американского флота. Команду охватила глухая ярость. Матросы осыпали зверя оскорблениями, на которые тот не трудился отвечать. Капитан уже не теребил, а кусал свою бороду.
Снова послали за механиком.
– Давление пара на пределе? – спросил его Фаррагут.
– Так точно, господин капитан, – отвечал механик.
– А как насчет давления клапанов?..
– Шесть с половиной атмосфер.
– Увеличьте до десяти.
Вот вам пример уникального американского подхода! На Миссисипи нет иного способа обойти «конкурентов»!
– Консель, – сказал я стоявшему рядом слуге, – ты ведь понимаешь, что мы сейчас, возможно, взлетим на воздух?
– Как будет угодно господину профессору, – ответил Консель.
Признаться, я был не прочь рискнуть.
Давление в клапанах увеличили. Уголь закинули в топки. Вентиляторы направляли потоки воздуха на раскаленные горнила. Скорость «Авраама Линкольна» возросла. Мачты дрожали до самого основания, клубы дыма с трудом пробивали себе дорогу по слишком узким трубам.
Вскоре лаг бросили во второй раз.
– Сколько? – спросил Фаррагут у рулевого.
– Девятнадцать и три десятых мили, капитан!
– Подбросьте еще угля!
Механик исполнил приказ. Манометр показывал десять атмосфер. Но кит, несомненно, тоже «поддал жару», поскольку без видимых усилий разогнался до девятнадцати и трех десятых миль.
Знатная была погоня! Все мое существо вибрировало от нахлынувших эмоций, которые не поддаются описанию. Нед Ленд, с гарпуном в руке, не покидал своего поста. Животное не раз позволяло фрегату сократить расстояние.
– Нагоняем! Мы его нагоняем! – кричал канадец.
Но только он собирался нанести удар, китообразное вдруг ускользало со скоростью не менее тридцати миль в час. Морское чудовище будто дразнило идущий на всех парах фрегат, огибая его по дуге! Единодушный крик ярости вырывался из груди моряков!
В полдень расстояние между нами было таким же, что и в восемь часов утра.
И тогда капитан Фаррагут решил применить более действенные методы.
– Ах, так! – воскликнул он. – Эта тварь смеет обгонять «Авраам Линкольн»! Ну мы еще посмотрим, как она обгонит его конические снаряды. Боцман! Приставить людей к носовому орудию!
Установленную на баке пушку немедленно зарядили и навели на цель. Грянул выстрел, однако пущенный снаряд прошел в нескольких футах над китом, державшимся на расстоянии в полмили.


Старый канонир с седой бородой.

– Второй выстрел! – крикнул капитан. – И пятьсот долларов тому, кто поразит это дьявольское отродье!
Старый канонир с седой бородой, спокойным взглядом и бесстрастным лицом – он до сих пор стоит у меня перед глазами! – подошел к орудию, привел его в боевое положение и стал прицеливаться. Целился он долго. Наконец раздался оглушительный выстрел, сопровождаемый победными возгласами команды.

Снаряд достиг цели и попал в животное, однако не причинил ему вреда и, скользнув по округлой поверхности, пролетел еще две мили и затерялся в морской пучине.
– Да чтоб тебя! – разозлился канонир. – Этот паршивец покрыт шестидюймовой броней!
– Проклятье! – вторил ему капитан Фаррагут.
Погоня возобновилась. Наклонившись ко мне, капитан сказал:
– Я буду преследовать этого зверя, пока мой фрегат не взорвется!
– И будете совершенно правы! – ответил я.
Оставалось надеяться, что силы животного рано или поздно иссякнут, и его одолеет усталость, не свойственная паровым машинам. Увы, ничего подобного не случилось. Проходили часы, но чудовище не выказывало никаких признаков утомления.
Впрочем, к чести «Авраама Линкольна» стоит отметить, что он держался с неутомимой стойкостью. По моим оценкам, в тот злополучный день 6 ноября он преодолел не менее пятисот километров! Но потом наступила ночь, погрузив бурный океан во мрак.
В ту минуту я подумал, что наша экспедиция окончена, и мы больше не увидим загадочное животное. Однако я ошибался.
В десять часов пятьдесят минут вечера в трех милях по ветру от фрегата вновь появилось электрическое свечение, такое же чистое и яркое, как в предыдущую ночь.
Нарвал казался неподвижным. Наверное, утомился за день и теперь спал, покачиваясь на волнах. Капитан Фаррагут решил попытать удачу.
Он отдал распоряжения. «Авраам Линкольн» шел на малом ходу, продвигаясь осторожно, чтобы не разбудить противника. Встретить посреди океана и успешно атаковать крепко спящего кита – не такая уж редкость, и Неду Ленду не раз удавалось таких загарпунить. Канадец вновь занял свой пост на бушприте.
Фрегат бесшумно приблизился к животному, остановился в двух кабельтовых от него и двигался теперь по инерции. Все затаили дыхание. На палубе воцарилась полная тишина. Мы находились не далее чем в ста футах от пылающего света, отблеск которого все усиливался и теперь слепил глаза.
Перегнувшись через леера на носу фрегата, я увидел внизу Неда Ленда: одной рукой он уцепился за мартин-гик, в другой сжимал свой грозный гарпун. Всего двадцать футов отделяли его от неподвижного животного.
Вдруг рука Неда заметно напряглась, и он запустил гарпун. Я услышал звонкий лязг оружия, ударившегося о твердое тело.
Электрическое свечение внезапно погасло, и два гигантских водяных вихря обрушились на палубу фрегата и прокатились, словно цунами, от носа до кормы, сшибая с ног людей и обрывая найтовы[40 - Найтов – судовая снасть, используемая для закрепления предметов оборудования и снабжения, деталей судовых устройств, а также штучных грузов в трюмах и на палубе (от голл. naaien – сшивать и touw – трос, веревка).] спасательных плотов.
Затем последовал чудовищный удар. Не успев схватиться за леера, я вылетел за борт и рухнул в море.

Глава седьмая
Кит неизвестного науке вида
Хотя неожиданное падение застигло меня врасплох, я отчетливо помню все, что со мной происходило.
Сначала я погрузился футов на двадцать в воду. Плаваю я хорошо – пусть не так мастерски, как Байрон или Эдгар По, – так что ничуть не растерялся. Пара энергичных движений ногами вернули меня на поверхность.
Первым делом я поискал глазами фрегат. Заметил ли экипаж мое исчезновение? Повернул ли «Авраам Линкольн» на другой галс? Приказал ли капитан Фаррагут послать за мной шлюпку? Есть ли надежда на спасение?
Меня окружала кромешная тьма. На востоке смутно угадывались исчезающие вдали очертания какой-то темной массы – ее огни угасали по мере удаления. Это был фрегат. Я понял, что погиб.
– Сюда! Я здесь! – кричал я, отчаянно гребя в сторону «Авраама Линкольна».
Мне мешала одежда. Намокнув, она прилипла к телу и сковывала движения. Я шел ко дну! Я задыхался!..
– Помогите!
Это был мой последний крик. Рот захлестнуло водой. Я барахтался из последних сил, погружаясь в морскую пучину…
Вдруг чья-то могучая рука схватила меня за одежду и вытащила на поверхность воды, а потом я услышал, как чей-то голос произнес у самого моего уха:
– Если господин изволит опереться на мое плечо, ему станет гораздо легче плыть.
Я вцепился в руку моего верного Конселя.
– Это ты! – выдохнул я. – Ты!
– Собственной персоной, – ответил Консель, – и в полном распоряжении господина профессора.
– Тебя тоже выбросило за борт вместе со мной?
– Нет. Но поскольку мой долг – служить господину профессору, я последовал за ним.
Благородный Консель считал свой поступок естественным!
– А фрегат? – спросил я.
– Фрегат? – усмехнулся Консель, переворачиваясь на спину. – Думаю, господину профессору не стоит на него рассчитывать.
– Почему?
– Потому что, когда я прыгнул в море, вахтенные кричали: «Винт и руль сломаны!»
– Сломаны?
– Да! Чудовище пробило их своим клыком. Кажется, в остальном «Авраам Линкольн» не пострадал. Но, к несчастью для нас, потерял управление.
– Тогда нам конец!
– Возможно, – спокойно ответил Консель. – Тем не менее у нас в запасе еще несколько часов, а за несколько часов может произойти все, что угодно!
Невозмутимое хладнокровие Конселя придало мне сил. Я стал грести энергичнее, хотя из-за одежды, которая сковывала меня, как свинцовая мантия, с трудом держался на воде. Консель это заметил.
– С позволения господина я разрежу, – сказал он.
И, просунув раскрытый нож мне под одежду, вспорол ее сверху донизу одним ловким движением. А затем проворно помог мне высвободиться, пока я греб за двоих. В свою очередь, я оказал Конселю ту же услугу, после чего мы продолжили «плавание», идя параллельными курсами.
Впрочем, положение улучшилось не намного. Быть может, нашего исчезновения не заметили, а если и заметили, потерявший управление фрегат все равно не мог подойти к нам против ветра. Значит, оставалось рассчитывать только на шлюпки.


Пока один из нас будет неподвижно лежать на спине…

Спокойно выслушав мои аргументы, Консель составил план действий. Удивительный малый! Благодаря свой флегматичной натуре он чувствовал себя в воде, как рыба!

Итак, мы пришли к выводу, что единственный шанс спастись – дождаться шлюпку «Авраама Линкольна», а потому нужно протянуть как можно дольше. Я решил, что необходимо распределить силы, чтобы те не иссякли одновременно, и вот что мы придумали: пока один из нас будет неподвижно лежать на спине, скрестив руки и вытянув ноги, другой продолжит плыть, толкая его перед собой. Через десять минут мы поменяемся ролями; действуя таким образом, мы сумеем продержаться на воде нескольких часов – а может, и до самого рассвета.
Шанс призрачный, но ведь надежда умирает последней! К тому же нас было двое. Даже если бы я и захотел избавиться от малейших иллюзий и впасть в отчаяние, клянусь, у меня ничего не вышло бы – хотя это может показаться неправдоподобным! Столкновение фрегата с нарвалом произошло около одиннадцати часов вечера. А значит, по моим расчетам, до рассвета нам предстояло плыть еще восемь часов. Вполне осуществимая задача, если сменять друг друга. Море было спокойным, мы почти не утомлялись. Время от времени я пытался проникнуть взглядом сквозь густую тьму, нарушаемую лишь фосфоресценцией моря, потревоженного нашими движениями. Я смотрел на светящиеся волны, которые разбивались о мою руку; их зеркальная поверхность покрывалась жидкими пятнами. Нас словно окунули в чан, заполненный ртутью!
Около часа ночи я ощутил крайнюю усталость. От дикого напряжения мои конечности сводило судорогами. Конселю пришлось меня поддерживать, и вся забота о нашем спасении легла теперь на его плечи. Вскоре бедняга начал выбиваться из сил; его дыхание стало частым и прерывистым. Я понял, что долго он не продержится.
– Оставь меня! Оставь! – говорил я ему.
– Бросить господина одного? Никогда! – отвечал он. – Лучше утонуть первым!
В этот момент из-за тучи, которую ветер погнал на восток, выглянула луна. Поверхность моря заискрилась под ее лучами. Этот благотворный свет придал нам сил. Подняв голову, я осмотрелся. И вдруг заметил на горизонте фрегат. Он был в пяти милях от нас и казался едва различимой бесформенной тенью. Но ни единой шлюпки!
Я хотел крикнуть. Пустая затея: поди докричись на таком-то расстоянии! Мне так и не удалось разомкнуть распухших губ. Однако Консель еще мог выговаривать хоть какие-то слова – я услышал, как он несколько раз повторил:
– Сюда! Мы здесь!
На мгновение замерев, мы прислушались. И вдруг – хотя, возможно, у меня просто зазвенело в ушах, – мне почудилось, что кто-то отозвался на крик Конселя.
– Ты слышал? – прошептал я.
– Да! Да!
И Консель вновь огласил пространство отчаянным криком.
На этот раз ошибки быть не могло! Человеческий голос откликнулся на наш зов! Был ли то голос какого-нибудь затерянного в океане бедолаги, еще одной жертвы рокового столкновения? Или с фрегата все-таки отправили шлюпку, и матросы окликали нас в темноте?
Консель собрал последние силы, оперся на мое плечо, что потребовало от меня невероятного напряжения, высунулся наполовину из воды и в изнеможении рухнул обратно.
– Что ты увидел?
– Я увидел… – пробормотал он, – увидел… Впрочем, после поговорим… Нам лучше поберечь силы!..
Что же он увидел? И тут, сам не знаю почему, мне на ум впервые пришла мысль о морском чудовище!.. Но как тогда объяснить человеческий голос? Времена, когда Ионы находили приют в желудке китов, давно прошли!
Консель по-прежнему тащил меня на буксире. Иногда он поднимал голову, смотрел вдаль и издавал возглас, чтобы определить направление по ответному крику, который звучал все ближе. Однако я его почти не слышал. Силы мои иссякли; пальцы разжались; рука больше не служила мне точкой опоры; судорожно открытый рот заполнялся соленой водой; тело коченело от холода. В последний раз подняв голову, я ушел под воду…
И тут же ударился о что-то твердое. А затем почувствовал, как меня подхватили и вытащили на поверхность. Испустив вздох облегчения, я потерял сознание…
Довольно быстро я пришел в себя – очевидно, благодаря энергичным растираниям, сотрясавшим мое тело. И приоткрыл глаза…
– Консель! – произнес я вполголоса.
– Господин меня звал? – ответил Консель.
Вдруг, в свете последних лучей клонящейся к горизонту луны я заметил лицо другого человека, не Конселя, и сразу его узнал.
– Нед! – воскликнул я.
– Он самый! И все еще преследует добычу! – ответил канадец.
– Вас тоже выбросило за борт во время столкновения?
– Да, господин профессор. Но мне повезло больше, чем вам: я почти сразу нашел прибежище на плавающем острове.
– Острове?
– Да. Вернее, на нашем гигантском нарвале.
– Как?
– Очень просто! Я быстро смекнул, почему мой гарпун не пробил его кожу, а лишь затупился.
– Так почему же, Нед, почему?
– Потому что у зверя этого вместо кожи – стальная броня! Вот так, господин профессор.
Нужно было срочно приходить в себя, вспоминать минувшие события и перепроверить все, в чем был так убежден.
Последние слова канадца совершили переворот в моем сознании. Я торопливо взобрался на самую высокую точку нашего наполовину погруженного в воду пристанища и попробовал ударить по нему ногой. Подо мной была твердая, непроницаемая поверхность, а вовсе не податливая масса, свойственная телам морских млекопитающих.
Однако эта твердая поверхность могла оказаться не более чем костным панцирем наподобие покрова допотопных животных, и тогда мне пришлось бы пересмотреть свою классификацию и отнести морское чудовище к рептилиям и амфибиям вроде черепах или крокодилов.
Но нет! Служившая нам опорой черная спина выглядела гладкой, отполированной и не чешуйчатой. При ударе она издавала металлический звук и, похоже, была сделана из скрепленных болтами стальных пластин.
Сомнений быть не могло! Животное, чудовище, явление природы, которое поставило в тупик ученых всего мира и потрясло воображение моряков обоих земных полушарий, оказалось явлением еще более удивительным – творением рук человеческих.
Даже если бы ученые доказали существование самых невероятных, самых мифических созданий, я не был бы столь поражен. Все, что есть на свете чудесного, исходит от Творца – это вполне естественно. Но увидеть вдруг собственными глазами нечто невозможное, сверхъестественное и притом явно сотворенное человеком было для меня слишком большим потрясением!
Однако ничего не оставалось, кроме как признать очевидное. Мы лежали на поверхности некоего подводного судна, которое, насколько я мог судить, имело форму огромной стальной рыбы. Нед Ленд уже составил свое мнение по этому вопросу. Конселю и мне пришлось с ним согласиться.
– В таком случае, – сказал я, – внутри у этой штуковины есть некий двигательный механизм и экипаж, который им управляет?
– Само собой! – ответил гарпунщик. – Хотя за те три часа, что я нахожусь на этом плавучем острове, он ни разу не подавал признаков жизни.
– Так значит, эта лодка никуда не плывет?
– Нет, господин Аронакс. Она дрейфует, отдавшись на волю волн.
– Тем не менее нам доподлинно известно, что она способна перемещаться с огромной скоростью. Чтобы развить такую скорость, нужен двигатель, а также механик, который будет его обслуживать. Из этого следует… что мы спасены!
Нед Ленд скептически хмыкнул.
В тот же миг, словно в подтверждение моих доводов, вода позади этого необычного аппарата забурлила – очевидно, под воздействием винта, – и он пришел в движение. Мы едва успели ухватиться за его верхушку, выступающую из воды приблизительно на восемьдесят сантиметров. К счастью, скорость была не слишком большой.
– Пока он движется в горизонтальной плоскости, волноваться не о чем, – пробурчал Нед Ленд. – Но если ему взбредет в голову начать погружение, я не дал бы за свою шкуру и двух долларов!


Мы лежали на поверхности некоего подводного судна.

А может, и того меньше. Итак, нам нужно было срочно связаться с кем-то из находящихся внутри этой махины. Я обшаривал ее поверхность в поисках какого-нибудь отверстия или дверцы – говоря техническим языком, некоего «смотрового люка». Увы! Стыки стальных пластин, надежно скрепленных болтами, были одинаковыми и идеально гладкими.
Впрочем, к тому моменту луна уже зашла, оставив нас в полной темноте. Нужно было дождаться дня, чтобы найти способ попасть внутрь подводного судна.
Таким образом, наше спасение зависело исключительно от прихоти неведомых рулевых, стоящих у штурвала этого аппарата: начни они погружение, мы бы неминуемо погибли! Но я не сомневался, что, если этого не произойдет, нам удастся с ними как-то связаться. В конце концов, им наверняка приходилось время от времени всплывать на поверхность океана, чтобы восполнить запасы кислорода – если, конечно, они не в состоянии сами его вырабатывать. А значит, в обшивке должно быть некое отверстие, через которое воздух поступает внутрь судна.
От надежды быть спасенными капитаном Фаррагутом пришлось отказаться. Мы двигались на запад; по моим оценкам, наша скорость – довольно умеренная – достигала двенадцати миль в час. Винт рассекал волны с безупречной ритмичностью, то и дело показываясь из воды, высоко вздымая фонтаны светящихся брызг.
К четырем часам утра скорость аппарата возросла. Мы с трудом переносили эту головокружительную гонку; волны хлестали по нам нещадно. К счастью, Нед обнаружил под рукой огромный рым, закрепленный на верхушке стального корпуса, и мы смогли крепко за него ухватиться.
Наконец эта долгая ночь миновала. К сожалению, несовершенство памяти не позволяет мне описать здесь все мои тогдашние ощущения. Но одну деталь я помню, как сейчас. Много раз, когда ветер стихал и море успокаивалось, мне казалось, что я слышу едва различимые, мимолетные звуки далеких аккордов. Что же это было за подводное судно, тайну которого тщетно пытался разгадать весь мир? Кем были населявшие его существа? Какое механическое устройство позволяло ему перемещаться с такой невиданной скоростью?
Забрезжил рассвет. Нас окутал утренний туман, который вскоре рассеялся. Я собрался было приступить к обследованию корпуса, образующего в верхней части судна нечто вроде горизонтальной платформы, как вдруг почувствовал, что мы погружаемся.
– Эй, какого дьявола! – крикнул Нед Ленд, топая ногой по гулкой стальной поверхности. – Пустите нас! Где ваше гостеприимство?
Однако перекричать оглушительный шум работающего винта было почти невозможно. К счастью, погружение приостановилось.
Вдруг изнутри послышался резкий лязг отпираемых засовов. Одна из металлических пластин приподнялась, и оттуда выглянул человек; он как-то странно вскрикнул и тут же исчез.
Спустя несколько минут из люка появились восемь крепких парней с закрытыми лицами; они молча схватили нас и поволокли внутрь грозного корабля.

Глава восьмая
Mobilis in mobile[41 - Подвижный в подвижном (букв. лат. «движущийся в движущемся»).]
Это бесцеремонное похищение произошло с молниеносной быстротой. Мы и глазом моргнуть не успели. Уж не знаю, что испытывали мои спутники, когда их тащили в плавучую тюрьму, но я весь похолодел и покрылся мурашками. Кто эти люди? Очевидно, мы имели дело с новым типом пиратов, которые промышляли в морях на свой манер.
Едва узкая крышка люка над моей головой вновь закрылась, я очутился в кромешной тьме. Привыкшие к дневному свету глаза ничего не видели. Я почувствовал под босыми ногами железные перекладины приставной лестницы. Нед Ленд и Консель шли следом, грубо подталкиваемые захватчиками. Когда мы спустились, внизу лестницы отворилась какая-то дверь и тут же с лязгом захлопнулась у нас за спиной.
Мы остались одни. Где именно? Я мог только гадать. Кругом царил мрак, причем настолько непроницаемый, что даже спустя несколько минут мои глаза не улавливали тех робких искорок света, которые мерцают в воздухе даже в самую глухую ночь.
Нед Ленд, возмущенный столь бесцеремонным обращением, дал волю гневу.
– Тысяча чертей! – бушевал он. – Странное у них представление о гостеприимстве! Настоящие дикари! Не удивлюсь, если они окажутся людоедами! С них станется! Но клянусь, так просто меня сожрать не получится, – я не сдамся без боя!
– Успокойтесь, друг Нед, успокойтесь! Не кипятитесь раньше времени, – невозмутимо увещевал его Консель. – Нас еще не нанизали на вертел!
– На вертел, может, и не нанизали, но как пить дать сунули в печь! – возразил канадец. – Там такая же темень. К счастью, мой «bowie-knife»[42 - Нож Боуи (англ.) – крупный нож (тесак) со скосом на обухе и слегка загнутым кверху острием. Популярен в США и используется как боевой, охотничий или рабочий. Создан в 1830 году и назван по фамилии изобретателя.] еще со мной, да и вижу я по-прежнему достаточно отчетливо, чтобы суметь им воспользоваться. Первый из бандитов, кто ко мне притронется…
– Не горячитесь, Нед! – осадил я гарпунера. – Бессмысленные угрозы до добра не доведут. Что если нас подслушивают? Давайте лучше попытаемся выяснить, где мы находимся!
Я на ощупь двинулся вперед и через пять шагов уперся в стену, обитую листовым железом. Повернувшись, я ударился о деревянный стол, возле которого стояло несколько табуретов. Пол нашей темницы был застлан толстыми циновками из новозеландского льна, которые скрадывали звук шагов. На голых стенах не обнаружилось ни намека на дверь или окно. Консель обследовал помещение, двигаясь в обратном направлении мне навстречу. Закончив осмотр, мы вернулись в центр каюты, имевшей, по всей вероятности, футов двадцать в длину и десять в ширину. Что касается высоты, то даже Нед Ленд, несмотря на свой внушительный рост, не смог ее измерить.
Мы просидели в полной темноте полчаса, как вдруг в глаза нам ударил ослепительно-яркий свет. Наша тюрьма внезапно озарилась, то есть заполнилась светящейся материей такой интенсивности, что поначалу ее яркость казалась невыносимой. По белизне и мощности излучения я сразу узнал электрическое сияние, от которого море вокруг подводной лодки чудесным образом фосфоресцировало. Непроизвольно зажмурившись, я через некоторое время приоткрыл глаза и увидел, что свет исходит из матовой полусферы, расположенной на потолке.

– Ну наконец-то! Теперь все ясно видно! – воскликнул Нед Ленд, стоявший в оборонительной позе с ножом в руке.
– Да, вот только наше положение отнюдь не прояснилось, – возразил я, отваживаясь на каламбур.


Наша тюрьма внезапно озарилась.

– Господину стоит набраться терпения, – сказал невозмутимый Консель.
Я смог разглядеть каюту в мельчайших подробностях. В ней не было ничего, кроме стола и пяти табуретов. Невидимая дверь, по-видимому, закрывалась герметично. Ни единого звука не доносилось до наших ушей. Внутри судно казалось безжизненным. Шло ли оно сейчас по поверхности океана или находилось в его глубинах? Я не мог угадать.
Однако шар света зажегся явно неспроста. Я не сомневался, что скоро появится и кто-нибудь из экипажа. Вряд ли о нашем существовании забыли, иначе не стали бы освещать темницу.
И в самом деле. Послышался скрежет отпираемого засова, дверь отворилась, и вошли двое мужчин.
Один был широкоплечий брюнет невысокого роста, крепкого сложения. Густые волосы, усы, живой проницательный взгляд. Во всем его облике проглядывала пылкость, присущая жителям южных провинций Франции. Как справедливо заметил Дидро, по жестам можно судить о характере человека, и низкорослый незнакомец служил тому наглядным примером. Я бы предположил, что он легко вплетает в свою речь метафоры, метонимии и эпитеты. Впрочем, мне так и не представился случай в этом убедиться, поскольку в разговоре со мной он всегда изъяснялся на странном, совершенно непонятном наречии.
Второй незнакомец заслуживает более подробного описания. Любой ученик Грасьоле[43 - Луи Пьер Грасьоле (1815–1865) – французский анатом, физиолог, зоолог. Изучал сравнительную анатомию головного мозга приматов и человека, а также взаимосвязь размеров головного мозга и интеллекта.] или Энгеля[44 - Йозеф Энгель (1816–1894) – австрийский анатом.] сумел бы прочитать его лицо как открытую книгу. Я без колебаний определил главные черты характера этого человека: благородная посадка головы и твердая решимость карих глаз говорили об уверенности в себе; бледность – о хладнокровии; подвижные брови – об энергичности; и, наконец, глубокое и ровное дыхание указывало на смелость – верный признак огромной жизненной силы.
Я добавил бы также, что он был горделив, что в его твердом, спокойном взгляде угадывался высокий интеллект и что все вместе взятое, от характерной мимики до жестов, – если верить наблюдениям физиономистов, – свидетельствовало о бесспорной искренности.
В его присутствии я «невольно» воспрял духом, с оптимизмом думая о предстоящей встрече.
Что касается возраста, ему могло быть и тридцать пять, и пятьдесят. Это был человек высокого роста, с широким лбом, прямым носом, четко очерченным ртом, прекрасными зубами, тонкими, удлиненными кистями рук – такой тип руки называется у хиромантов «психическим» и якобы выдает в своем обладателе натуру высокодуховную и страстную. Никогда прежде не доводилось мне встречать обладателя столь великолепной внешности. Примечательная деталь: его широко расставленные глаза, казалось, могли одновременно обозревать почти четверть горизонта! Позже мне предоставилась возможность убедиться в наличии этой способности, которая усиливалась невероятной зоркостью – еще большей, чем у Неда Ленда. Когда незнакомец останавливал взгляд на каком-либо предмете, его брови хмурились, большие веки сближались, словно охватывая зрачок и сужая поле зрения, и он смотрел! Да как! Под его взглядом отдаленные объекты становились как будто ближе и крупнее! Он словно заглядывал вам прямо в душу! Проникая сквозь непроницаемые для взора слои воды, читал в самых темных морских глубинах!..


Ему могло быть и тридцать пять, и пятьдесят.

Оба незнакомца были в беретах из меха калана[45 - Хищное морское млекопитающее из семейства куньих (также морская выдра, морской бобр).], морских сапогах из тюленьих шкур и свободного кроя, не стеснявшей движений одежде из особой ткани.
Тот, что повыше, – очевидно, капитан, – внимательно посмотрел на нас, не говоря ни слова. Затем, повернувшись к своему спутнику, заговорил с ним на незнакомом мне наречии. Это был певучий, благозвучный и гибкий язык, в котором гласные имели самые разнообразные виды ударения.
В ответ второй человек кивнул и добавил два-три совершенно неразборчивых слова. Судя по направлению взгляда, он обращался прямо ко мне.
Я ответил на хорошем французском, что не расслышал вопроса. Он, похоже, тоже не понял меня. Положение становилось довольно затруднительным.
– Пусть господин расскажет им нашу историю, – посоветовал Консель. – Возможно, эти господа смогут уловить какие-то знакомые слова!
Я начал рассказ о наших приключениях, отчетливо выговаривая каждый слог и не упуская ни единой детали. Перечислив наши имена и должности, я должным образом представил профессора Аронакса, его слугу Конселя и господина Неда Ленда, гарпунщика.
Человек с мягким взглядом выслушал меня спокойно, даже вежливо, и с неподдельным вниманием. Однако, судя по безмятежному выражению лица, так ничего и не понял. Когда я закончил, он не произнес ни слова.
Оставалось только одно: попробовать изъясняться на английском. Возможно, мы сумеем понять друг друга с помощью этого почти универсального языка. Я знал его, как и немецкий, достаточно хорошо, чтобы бегло читать, но явно недостаточно, чтобы грамотно на нем изъясняться. Тем не менее нужно было найти хоть какой-то способ общения.
– Теперь вам слово, господин Ленд, – сказал я гарпунеру. – Постарайтесь вытащить из своих закромов самый безупречный английский, на котором когда-либо говорил англосакс, и пусть вам повезет больше, чем мне.
Нед не заставил себя уговаривать и заново рассказал мою историю. Я понял почти все – в общих чертах. Суть осталась той же, а вот форма изменилась. В силу своего характера канадец ее изрядно оживил. Он возмутился, что его бросили в темницу в нарушение прав человека, потребовал объяснить, на основании какого закона его держат взаперти, сослался на habeas corpus[46 - Хабеас корпус (от лат. habere – «иметь» и corpus – «тело») – принцип неприкосновенности личности, используемый в англосаксонском уголовно-процессуальном праве. В соответствии с правилом хабеас корпус задержанный человек может обратиться к суду с жалобой на арест или задержание и потребовать выдачи специального судебного приказа, предписывающего доставить задержанного в суд для проверки законности такого ареста или задержания.], пригрозил найти и покарать тех, кто незаконно лишил его свободы… Он лез из кожи вон, размахивал руками, кричал и под конец красноречивым жестом дал понять, что мы умираем с голоду.
Что было истинной правдой, хотя в общей сумятице мы об этом почти забыли.
К своему огромному удивлению, гарпунщик потерпел такое же фиаско. Лица наших посетителей остались непроницаемыми. Было совершенно очевидно, что язык Араго[47 - Франсуа Араго (1786–1853) – французский физик, астроном и политический деятель.], как и язык Фарадея[48 - Майкл Фарадей (1791–1867) – английский физик-экспериментатор и химик.], им в равной степени не понятны.
Крайне смущенный, впустую израсходовав наши филологические ресурсы, я не знал, что теперь делать. И тут Консель сказал:
– Если господин позволит, я расскажу им все на немецком.
– Что? Ты знаешь немецкий? – изумился я.
– Как любой фламандец. Надеюсь, это не вызовет неудовольствие господина.
– Напротив, я страшно рад! Дерзай, мой друг!
И Консель, своим невозмутимым голосом, в третий раз поведал незнакомцам обо всех перипетиях нашей истории. Однако, несмотря на изящные обороты речи и безупречное произношение рассказчика, немецкий язык также не имел никакого успеха.
Наконец, доведенный до отчаяния, я извлек из памяти остатки старых знаний и попытался рассказать о наших приключениях на латыни. Цицерон заткнул бы уши и отправил бы меня на кухню, но я все же худо-бедно справился с задачей. Правда, столь же безрезультатно.
Когда последняя попытка окончилась явным провалом, двое незнакомцев обменялись парой слов на своем непонятном языке и удалились, даже не посчитав нужным использовать какой-нибудь утешительный жест из тех, что имеют хождение во всех странах мира. Дверь снова закрылась.
– Возмутительно! – в двадцатый раз вспылил Нед Ленд. – Как так? Мы тут перед ними распинаемся – и на французском, и на английском, и на немецком, и на латыни, – а ни один из этих дикарей даже не удосужился ответить!
– Успокойтесь, Нед, – сказал я бурлящему от негодования гарпунщику. – Гнев здесь не поможет.
– Вы же понимаете, господин профессор, – не унимался наш сварливый спутник, – что в этой железной клетке мы непременно умрем голодной смертью?
– Ну, полноте! Возможно, мы продержимся еще долго, – философски изрек Консель.
– Друзья мои! – сказал я. – Не стоит отчаиваться. Мы попадали в гораздо более опасные передряги. Призываю вас запастись терпением и подождать, пока мы не узнаем капитана и экипаж этого судна получше.
– Да что там о них знать! – выпалил Нед Ленд. – Негодяи и есть.
– Допустим. Но из какой они страны?
– Из страны негодяев!
– Мой дорогой Нед, такую страну еще не нанесли на карту мира. Хотя должен признать, что определить национальность этих двух незнакомцев – задача не из легких. Они не англичане, не французы и не немцы – вот все, что можно утверждать наверняка. Однако я склонен предполагать, что и капитан, и его помощник – уроженцы южных широт. В обоих есть что-то от южан. Судя по внешности, они могут быть испанцами, турками, арабами или индусами – сказать что-то более определенное пока не берусь. Но вот язык их мне совершенно не понятен.
– Как жаль, что невозможно знать все языки мира! – заметил Консель. – Или что все люди не могут говорить на одном языке!
– Нам бы это никак не помогло, – возразил Нед Ленд. – Разве вы не видите, что эти люди говорят на собственном языке, который они изобрели, чтобы издеваться над мечтающими об ужине пленниками! Ведь когда человек изображает, будто что-то жует – открывает рот, двигает челюстями, захватывает зубами и губами невидимую пищу, – всем на свете понятно без слов, что он хочет. И в Квебеке, и на островах Таумоту, и в Париже, и в противоположном конце земного шара это значит одно: «Я голоден! Дайте мне еды!..»
– Увы! Не все такие догадливые… – вздохнул Консель.
Не успел он договорить, как дверь отворилась, и вошел стюард. Он принес нам одежду: куртки и морские штаны из неизвестной мне ткани. Я поспешил переодеться; Нед с Конселем последовали моему примеру.
Тем временем безмолвный стюард – возможно, глухонемой – накрыл на стол и поставил три столовых прибора.
– Ну вот, совсем другое дело! – сказал Консель. – Выглядит многообещающе!
– Не обольщайтесь! – фыркнул гарпунщик. – Чем они могут нас накормить? Какой-нибудь черепашьей печенкой, акульим мясом или бифштексом из морской собаки!
– Скоро узнаем! – не смутился Консель.
Мы сели за стол, где на скатерти были симметрично расставлены тарелки, накрытые серебряными колпаками. Мы определенно имели дело с людьми культурными, и если бы не заливавший комнату электрический свет, я мог бы подумать, что нахожусь в обеденной зале отеля «Адельфи» в Ливерпуле или парижского «Гранд-отеля». Не хватало только хлеба и вина. Вода была чистой и освежающей, но это была всего лишь вода – к огромному разочарованию Неда Ленда. Среди поданных нам кушаний я узнал разные виды рыб, весьма искусно приготовленных. Хотя некоторые угощения, причем отменные, остались для меня загадкой: я так и не смог определить к какому царству – растений или животных – относятся их ингредиенты. Стол был сервирован элегантно и с безупречным вкусом. На каждой ложке, вилке, ноже, тарелке красовалась гравировка в виде буквы, окруженной надписью. Вот ее точная копия:
«Подвижный в подвижной среде»! Девиз как нельзя лучше подходил к этому подводному аппарату, если перевести латинский предлог in как «в», а не «на». Буква N, очевидно, была начальной буквой имени загадочного капитана, чье судно покоряло морские глубины!
Нед и Консель не отвлекались на подобные размышления. Они жадно набросились на еду, и я не замедлил последовать их примеру. Наша судьба больше не вызывала у меня опасений: хозяева явно не собирались морить нас голодом.
Все рано или поздно заканчивается, все проходит – даже голод у тех, кто не ел на протяжении пятнадцати часов. Насытившись, мы ощутили непреодолимую сонливость. Вполне естественная реакция после бесконечной ночи, проведенной в борьбе со смертью.
– Пожалуй, я не прочь вздремнуть, – сказал Консель.
– А я уже сплю! – ответил Нед Ленд.
Мои спутники растянулись на циновке и тут же провалились в глубокий сон.
В отличие от них, я еще какое-то время боролся с неотступным желанием заснуть. Слишком много мыслей роилось в голове, слишком много вопросов требовало ответа, слишком много образов не давало моим векам сомкнуться! Где мы? Что за неведомая сила увлекла нас за собой? Я чувствовал – или мне это только казалось, – что подводный корабль погружается в самые отдаленные уголки океана. Меня охватил безмерный ужас. Я представлял, что в этих таинственных глубинах обитает целый сонм неизвестных науке существ, и подводная лодка была им под стать – живая, подвижная и грозная!.. Затем мой ум успокоился, воображение растворилось в дремотной волне, и вскоре я заснул как убитый.

Глава девятая
Нед Ленд негодует
Не знаю, долго ли мы спали; должно быть, долго, так как успели полностью восстановить свои силы. Я проснулся первым. Мои спутники еще храпели, распластавшись на циновке.


Мои спутники растянулись на циновке.

Едва привстав с довольно твердого ложа, я почувствовал, что в голове моей прояснилось. Тогда я решил еще раз внимательно осмотреть нашу темницу.
С виду все было по-прежнему. Тюрьма оставалась тюрьмой, пленники – пленниками. Однако пока мы спали, стюард успел убрать со стола. Ничто не указывало на скорую перемену в нашем положении, и я всерьез задумался, не придется ли нам сидеть в этой клетке до конца своих дней.
Подобная перспектива была невыносимой, и, хотя я полностью оправился от вчерашних потрясений, ужасная тяжесть вдруг сдавила мне грудь. Я почувствовал, что задыхаюсь. Легкие словно отказывались работать в спертом воздухе. Хотя наша тюрьма была довольно просторной, мы втроем явно успели израсходовать большую часть содержащегося в ней кислорода. Как известно, за один час человек потребляет кислорода столько, сколько содержится в ста литрах воздуха, замещая его равнозначным количеством углекислого газа; в результате воздух становится непригодным для дыхания.
Требовалось срочно проветрить нашу тюрьму – впрочем, как и все остальные помещения подводного судна.
Один вопрос не давал мне покоя. Каким образом капитан обеспечивал подачу воздуха в этот плавучий дом? Получал ли он его химическими методами, с помощью нагрева высвобождая кислород из бертолетовой соли[49 - Хлорат калия (калиевая соль хлорноватой кислоты); получен Клодом Бертолле в 1786 году. До начала XX века бертолетова соль использовалась для лабораторного получения кислорода, но из-за малой доступности ее перестали применять. Некоторое время растворы хлората калия применялись в качестве слабого антисептика, наружного лекарственного средства для полоскания горла.] и используя едкое кали[50 - Гидроксид калия – едкое, токсичное вещество, обладающее ярко выраженными щелочными свойствами.] для поглощения углекислого газа? В таком случае он должен был поддерживать какие-то отношения с материками, чтобы добывать необходимые для этой процедуры вещества. А может, ограничивался тем, что хранил запасы воздуха под высоким давлением в специальных резервуарах, расходуя его на нужды экипажа по мере надобности? Вполне правдоподобно. Или же довольствовался более простым, экономичным, а потому более вероятным способом: время от времени всплывать для дыхания на поверхность, подобно китообразным, чтобы восполнить суточный запас воздуха? Так или иначе, каким бы ни был этот способ, мне казалось благоразумным применить его без промедления.
По правде говоря, я уже давно старался дышать чаще, чтобы извлечь как можно больше кислорода из разреженной атмосферы нашей темницы, когда в лицо внезапно ударил освежающий поток пропахшего солью воздуха. Это был живительный, напоенный йодом морской бриз! Я стал жадно хватать его широко раскрытым ртом, и мои легкие напитывались свежими молекулами кислорода. В то же время я ощущал легкое, но довольно заметное покачивание. Очевидно, наш корабль, этот стальной зверь, только что всплыл на поверхность океана, чтобы набрать воздуха – на манер китов. Теперь мне был известен способ вентилирования судна.
Вволю надышавшись, я стал искать вентиляционное отверстие, своего рода «воздуховод», доставляющий сюда живительные потоки. Мои поиски увенчались успехом. Я заметил над дверью отдушину, через которую струя свежего воздуха проникала в камеру, восполняя оскудевшие запасы кислорода.
Я продолжал наблюдения, когда под влиянием живительных флюидов почти одновременно проснулись Нед и Консель. Они протерли глаза, потянулись и уже через мгновение были на ногах.
– Как спалось господину профессору? – вежливо спросил меня Консель, следуя привычному утреннему ритуалу.
– Очень хорошо, мой друг, – ответил я. – А вам, мистер Ленд?
– Спал как младенец, господин профессор! Погодите-ка… мне это только мерещится, или я в самом деле чувствую запах моря?
Нюх никогда не подводит морского волка, и я рассказал канадцу обо всем, что случилось, пока он спал.
– Вон оно что! – присвистнул Нед. – Теперь понятно, что за свист мы слышали, когда этот фальшивый нарвал кружил неподалеку от «Авраама Линкольна»!
– Именно так, господин Ленд! Это было его дыхание!
– Только знаете, господин Аронакс, я совершенно потерял счет времени. Полагаю, до ужина еще далеко?
– До ужина? Скорее, до обеда еще далеко, мой почтенный гарпунщик! Поскольку, судя по всему, наступил уже следующий день.
– Стало быть, – подхватил Консель, – мы проспали целые сутки!
– Думаю, так и есть, – подтвердил я.
– Не буду спорить, – ответил Нед Ленд. – Мне все равно, ужин или обед. Лишь бы нам уже принесли хоть что-то!
– А лучше – и то, и другое! – вставил Консель.
– Точно! – согласился канадец. – Нам полагается два приема пищи, и лично я с превеликим удовольствием смету и ужин, и обед.
– Что ж, Нед, посмотрим! – сказал я. – Очевидно, эти незнакомцы не собираются морить нас голодом, иначе во вчерашнем ужине не было бы никакого смысла.
– Если только они не хотят нас откормить! – предположил Нед.
– Ваши подозрения совершенно беспочвенны! – запротестовал я. – Уж не думаете ли вы, что мы попали в лапы каннибалам?
– То, что нас не сожрали вчера, еще ни о чем не говорит, – серьезно ответил канадец. – А может, они давно мечтали отведать свежей плоти? В этом случае трое таких здоровых и крепких мужчин, как господин профессор, его слуга и я…
– Бросьте эти глупые идеи, господин Ленд! – осадил я гарпунщика. – И тем более не стоит злиться на хозяев – это может только усугубить наше положение.
– Как бы там ни было, – заявил гарпунщик, – я чертовски голоден, а еду все не несут! Ни тебе обеда, ни ужина!
– Господин Ленд, – возразил я. – Мы должны привыкать к принятому на борту распорядку. Полагаю, наши желудки немного опережают расписание местного шеф-повара.
– Что ж, значит, надо настроить их на правильное время, – философски заметил Консель.
– Узнаю вас, дружище Консель! – раздраженно воскликнул канадец. – Вы так скупо расходуете свои нервы и желчь! Вас ничем не проймешь! Вы готовы рассыпаться в благодарностях, не успев вознести молитву перед едой, и скорее умрете с голоду, чем проявите недовольство!
– А какой в этом смысл? – пожал плечами Консель.
– Смысл в том, чтобы проявить недовольство! Это уже кое-что. И если эти пираты – я называю их пиратами только из вежливости и чтобы не огорчать господина профессора, который запрещает называть их людоедами… если эти пираты воображают, что могут запереть меня в душной клетке, не услышав отборных проклятий, которыми я приправляю вспышки гнева, то они глубоко заблуждаются. Господин Аронакс, давайте начистоту. Как думаете, долго ли они собираются держать нас в этой жестянке?
– Честно говоря, я знаю об этом не больше вашего.
– Но вы ведь можете хоть что-то предположить?
– Я думаю, что по воле случая мы стали обладателями важной тайны. Однако экипаж подводного судна заинтересован в том, чтобы ее сохранить. И если этот интерес окажется важнее трех человеческих жизней, то наше дальнейшее существование под большим вопросом. В противном случае поглотивший нас кит при первой же возможности вернет нас в мир, населенный подобными нам созданиями.
– Если только не решит включить нас в состав команды, – сказал Консель, – и тем самым удержать на борту…
– Ровно до того момента, – вставил Нед Ленд, – пока какой-нибудь фрегат, быстрее и проворнее «Авраама Линкольна», не захватит это пиратское логово и не вздернет нас вместе с командой на грота-рее[51 - Нижняя перекладина средней мачты.].
– Резонно, мистер Ленд, – согласился я. – Впрочем, насколько я знаю, подобных предложений нам еще никто не делал. А потому нет смысла спорить о том, чью сторону мы должны будем принять в случае необходимости. Повторяю, лучше набраться терпения, действовать по обстановке и ничего не предпринимать – все равно от нас ничего не зависит.
– Как раз наоборот, господин профессор! – Гарпунщик явно не желал признавать поражение. – Мы должны что-то делать!
– Что же именно, мистер Ленд?
– Бежать.
– Даже из «сухопутной» тюрьмы выбраться не так-то просто, а уж из подводной и вовсе нереально.
– Итак, друг Нед, что вы скажете на это возражение профессора? – спросил Консель. – Никогда не поверю, что у американца могут закончиться идеи!
Гарпунщик, явно смущенный, молчал. Обстоятельства, в которых мы оказались по воле рока, совершенно исключали возможность побега. Однако любой канадец – наполовину француз, и мистер Нед Ленд наглядно доказал это своим ответом.
– Господин Аронакс, – заговорил он после минутного раздумья, – а знаете, что должны делать пленники, которые не могут сбежать из тюрьмы?
– Не знаю, мой друг.
– Все просто: им нужно устроиться там поудобнее…
– Верно! – воскликнул Консель. – Куда лучше сидеть в застенках, чем гнить в земле или отправиться на небеса!
– …только сначала надо вышвырнуть вон тюремщиков, смотрителей и надзирателей, – добавил Нед Ленд.
– Бросьте, Нед! Неужели вы серьезно думаете захватить судно?
– Совершенно серьезно, – ответил канадец.
– Но это невозможно!
– Почему же? А вдруг представится удачный случай? Тогда я не вижу причин им не воспользоваться. Если на борту этой посудины всего два десятка человек, они не заставят отступить двух французов и канадца!
Проще было согласиться с доводами гарпунщика, чем вступать с ним в спор.
– Тогда дождемся нужных обстоятельств, мистер Ленд, а там посмотрим, – дипломатично ответил я. – Ну а пока прошу вас набраться терпения. Здесь лучше действовать хитростью. Ваша вспыльчивость может все только испортить. Пообещайте, что умерите свой гнев до поры до времени!
– Обещаю, господин профессор! – заверил Нед Ленд не слишком убедительным тоном. – Буду нем как рыба и кроток как агнец, даже если нас порой забудут покормить!
– Смотрите, Нед, вы дали слово, – сказал я канадцу.
На этом разговор окончился, и каждый задумался о своем. Должен признаться, что сам я, в отличие от гарпунщика, не питал иллюзий. И не верил в «удачные случаи», о которых говорил Нед Ленд. Чтобы столь ловко маневрировать, подводному судну нужна огромная команда; следовательно, если дойдет до драки, то силы окажутся слишком неравны. Впрочем, для начала не мешало бы обрести свободу передвижения, а мы все еще оставались пленниками. Я не видел ни малейшей возможности улизнуть из этой наглухо закупоренной стальной темницы. И если капитан-чужеземец намерен хранить тайну своего подводного корабля – что весьма вероятно, – он ни за что не позволит нам свободно разгуливать по судну. Вопрос в другом: как он планирует от нас избавляться? Применит ли насилие или выбросит однажды на каком-нибудь клочке суши? Обе идеи выглядели удручающе правдоподобными, и лишь неисправимый оптимист вроде нашего гарпунщика мог бы надеяться на освобождение.
Однако даже Нед Ленд, пораскинув мозгами, заметно приуныл. Мало-помалу он снова начал бормотать проклятия и неистовствовать. Он вскакивал на ноги, метался по комнате, словно запертый в клетке дикий зверь, пинал стены и молотил по ним кулаком. Между тем время шло, жуткий голод давал о себе знать все настойчивее, но на этот раз стюард не появлялся. Подобное отношение к жертвам кораблекрушения заставляло усомниться в добрых намерениях наших тюремщиков.
Нед Ленд, терзаемый голодными спазмами своего могучего желудка, начинал закипать, и я боялся, что при виде кого-нибудь из членов команды он неминуемо взорвется, несмотря на данное слово.
Спустя еще два часа ярость Неда Ленда вырвалась наружу. Канадец звал на помощь, кричал… Все впустую. Железные стены оставались глухи. Ни единого звука не доносилось извне: корабль словно вымер. Причем он не двигался – иначе я непременно почувствовал бы вибрацию корпуса от работающего винта. Очевидно, погрузившись в морскую бездну, он больше не принадлежал земному миру. От зловещей тишины кровь стыла в жилах.
Страшно было предположить, сколько продлится наша изоляция, наше заключение в камере. Надежды, которые я начал питать после встречи с капитаном судна, постепенно улетучивались. Добрый взгляд, открытое лицо и благородные манеры этого человека с каждым днем стирались из памяти. Я вновь видел его таким, каким он, по всей видимости, и был: неумолимым, жестоким. Теперь он казался мне бесчеловечным, лишенным всякого чувства жалости, непримиримым врагом себе подобных, к которым он явно испытывал лютую ненависть!
Неужели этот человек и впрямь допустит, чтобы мы умерли от истощения, запертые в тесной конуре, обреченные из-за дикого голода на страшные муки? Эта чудовищная мысль все глубже проникала в сознание, подстегивая воображение, и вскоре меня охватила безумная паника. Консель оставался невозмутимым, Нед бушевал.
Вдруг снаружи послышался шум: чьи-то шаги гулко раздавались по металлическим плитам. Звякнул замок, дверь отворилась, и на пороге показался стюард.
Я и шага не успел сделать, чтобы его остановить, как канадец набросился на несчастного, повалил с ног и схватил за горло. Стюард беспомощно хрипел под его могучей рукой.


Канадец набросился на несчастного.

Консель пытался оттащить гарпунера от полузадушенной жертвы, и я собирался было броситься ему на подмогу, но вдруг остановился как вкопанный, услышав произнесенные на французском слова:
– Успокойтесь, мистер Ленд. И вы тоже, господин профессор. Прошу вас, выслушайте меня!

Глава десятая
Обитатель морей
Это был капитан корабля.
Нед Ленд вскочил на ноги. По знаку хозяина еле живой стюард, шатаясь, вышел из комнаты, ничем не выдав ни малейшей враждебности по отношению к канадцу, – настолько непререкаемой была власть капитана на борту судна. Мы молча ждали развязки, Консель – с невольным любопытством, я – в изумлении.
Присев на краешек стола и скрестив руки на груди, капитан внимательно нас разглядывал. Возможно, он не решался заговорить. Или жалел о только что произнесенных на французском словах. По крайней мере, мне так показалось.
После затянувшегося молчания, которое никто из нас не осмеливался нарушить, он наконец сказал спокойным, проникновенным голосом:
– Господа! Я одинаково хорошо владею французским, английским, немецким и латынью. Я мог бы заговорить с вами еще во время нашей первой встречи, но прежде хотел получше вас узнать, а потом – как следует все обдумать. Четыре ваших рассказа совпадали по сути, так что я удостоверился в их правдивости. Теперь мне известно, что по воле случая на борту моего судна оказались господин Пьер Аронакс, профессор естественной истории из Парижского музея естествознания, отправленный за границу с научной миссией, его слуга Консель и канадец Нед Ленд, гарпунер с фрегата «Авраам Линкольн», входящего в состав военно-морского флота Соединенных Штатов Америки.


Стюард вышел, шатаясь.

Я слегка поклонился в знак подтверждения. Капитан не задавал мне вопросов. Следовательно, ответов не требовалось. Этот человек говорил совершенно свободно, без малейшего акцента. Его фразы были безупречны, слова – точны, речь лилась на удивление легко и непринужденно.
– Вы, конечно, заметили, сударь, – продолжал он, – что я не спешил наносить вам второй визит. Выяснив, кто вы, я хотел тщательно все обдумать, прежде чем решить, что с вами делать. Меня одолевали сомнения. Роковые обстоятельства свели вас с человеком, который порвал с человечеством. Своим появлением вы нарушили мой покой…
– Не по своей воле! – вставил я.
– Не по своей воле? – повторил мой собеседник, повысив голос. – Так значит, «Авраам Линкольн» гоняется за мной по всем морям и океанам не по своей воле? Вы ступили на борт этого фрегата не по своей воле? Снаряды в мое судно летели случайно? И господин Нед Ленд не хотел забить его своим гарпуном?
Я уловил в словах капитана раздражение. Однако у меня имелся совершенно естественный ответ на эти обвинения, и я не преминул его дать.
– Сударь! Должно быть, вы не знаете, какие жаркие споры разгорелись из-за вас в Америке и Европе. Не знаете и о том, что различные происшествия, вызванные столкновением с вашим подводным судном, всколыхнули общественное мнение на обоих континентах. Я не стану перечислять бесчисленные гипотезы, призванные объяснить необъяснимый феномен, секрет которого известен только вам. В оправдание скажу лишь одно: преследуя вас в международных водах Тихого океана, «Авраам Линкольн» полагал, что преследует опасное морское чудовище, от которого необходимо избавить океан любой ценой.
Легкая улыбка тронула губы капитана.
– Господин Аронакс, – произнес он спокойным голосом, – неужто вы осмелитесь утверждать, что подводный корабль не подвергся бы такому же преследованию и обстрелу, как и неведомый зверь?
Вопрос меня смутил, ведь в подобном случае капитан Фаррагут не стал бы колебаться ни секунды. Он посчитал бы своим долгом уничтожить любой аппарат такого рода, как если бы то был гигантский нарвал.
– Теперь вы понимаете, сударь, – продолжал незнакомец, – что я имею право считать вас врагами.
Я ничего не ответил по одной простой причине. Какой смысл спорить, когда противник может разрушить любые твои доводы, применив силу?
– Я долго колебался, – вновь заговорил капитан. – Ничто не обязывало меня проявлять гостеприимство. Если бы наши пути разошлись, у меня не возникло бы ни малейшего желания видеть вас вновь. Я вернул бы вас на палубу моего судна, служившую вам убежищем. А потом затерялся бы в морской пучине, навсегда забыв о вашем существовании. Разве я не имел права так поступить?
– Поступить так мог бы дикарь, – ответил я, – но никак не цивилизованный человек.
– Господин профессор, я вовсе не являюсь тем, кого вы называете «цивилизованным человеком»! – резко заявил капитан. – Я разорвал все связи с обществом по причинам, о которых никто, кроме меня, судить не вправе. А значит, я не обязан подчиняться его законам и прошу вас никогда их при мне не упоминать!
Он говорил предельно искренне. Ярость и презрение вспыхнули в его глазах, и я почувствовал, что когда-то этому человеку довелось пережить ужасную трагедию. Он не только поставил себя вне всяких человеческих законов, но и сделал себя в буквальном смысле независимым, свободным от любого внешнего воздействия! Кто осмелился бы преследовать его в морских глубинах, когда и на поверхности ему не было равных? Какое судно выстояло бы в столкновении с этим подводным кораблем? Какой броненосец, даже самый прочный, выдержал бы удары его тарана? Никто из людей не мог потребовать у него отчета за его действия. Только Бог, если он в него верил, да совесть, если она у него была.
Эти мысли молнией промелькнули у меня в голове, пока мой необычный собеседник молчал, погрузившись в себя. Я разглядывал его со смесью ужаса и любопытства: должно быть, именно так Эдип взирал на Сфинкса.
После долгой паузы капитан продолжил:
– Итак, я долго колебался. И все же решил, что мои интересы не пострадают, если я проявлю естественное сострадание, на которое имеет право любое человеческое существо. Вы останетесь на борту моего судна, раз уж попали сюда по воле рока. Вы получите свободу, хотя и весьма относительную, – но при одном условии. Пообещайте, что не станете его нарушать! Вашего слова будет вполне достаточно.
– Говорите, сударь! – ответил я. – Полагаю, любому честному человеку не составит труда принять ваше условие.
– Разумеется! И вот в чем оно состоит. Есть вероятность, что некие непредвиденные обстоятельства вынудят меня запереть вас в каютах на несколько часов или даже дней, в зависимости от ситуации. Так как я не люблю применять насилие, то в подобном случае, как и во всех прочих, буду рассчитывать на ваше беспрекословное подчинение. Таким образом, я целиком и полностью снимаю с вас всякую ответственность свидетеля и обязуюсь принять все меры, чтобы помешать вам увидеть то, чего видеть не следует. Принимаете ли вы это условие?
Так значит, на борту и впрямь происходят события по меньшей мере необычные и не предназначенные для глаз людей, живущих по законам общества! Очевидно, судьба уготовила мне еще немало подобных сюрпризов.
– Принимаем! – ответил я. – Вот только… С вашего позволения, сударь, я хотел бы задать вам вопрос – всего один.
– Я вас слушаю.
– Вы сказали, что на борту вашего судна мы будем свободны?
– Полностью.
– Я хотел бы уточнить, что вы подразумеваете под этой свободой.
– Как что? Возможность свободно передвигаться, видеть, наблюдать все, что здесь происходит, – за редким исключением; словом, пользоваться той же свободой, что и я, и все мои товарищи.
Было очевидно, что мы друг друга совсем не понимаем.
– Прошу прощения, сударь, – возразил я, – но эта свобода ничуть не лучше той, что есть у любого узника в тюрьме! Такая жизнь никогда нас не устроит!
– Однако вам придется с ней смириться.
– Вы шутите? По-вашему, мы должны отказаться от надежды снова увидеть родину, друзей, родных?
– Да, сударь. Вряд ли вам будет так уж сложно отказаться снова взвалить на себя тяжкое бремя мирской суеты!
– Ну знаете! – воскликнул Нед Ленд. – Я никогда не дам слова, что перестану думать о побеге!
– Я не прошу вас дать такое слово, господин Ленд, – холодно ответил капитан.
– Но позвольте! – неожиданно для самого себя возмутился я. – Вы злоупотребляете своей властью! Это жестоко!
– Напротив, сударь, милосердно! Вы захвачены в плен на поле боя. И я сохранил вам жизнь, хотя запросто мог бы вышвырнуть обратно в бездны океана. Вы на меня напали! Раскрыли тайну, недоступную ни одному живому человеку, – тайну, которая составляет смысл моего существования! И после этого думаете, что я позволю вам вернуться на землю, где про меня никто не должен знать? Никогда! Удерживая вас здесь, я спасаю не вас, а себя!
Эти слова доказывали, что капитан уже принял решение и никакие доводы здесь не помогут.
– Стало быть, сударь, вы всего лишь предлагаете нам сделать выбор между жизнью и смертью? – спросил я.
– Стало быть, так.
– Друзья мои! – обратился я к своим спутникам. – Как видите, дело обстоит так, что возражать бесполезно. Однако и мы не дадим никаких обещаний, которые связали бы нас с хозяином этого судна.
– Никаких, сударь, – согласился капитан.
Затем, чуть более мягким голосом, добавил:
– Теперь позвольте договорить. Я знаю вас, господин Аронакс. Если бы не ваши спутники, вряд ли вы стали бы жаловаться на судьбу за то, что свела вас со мной. Среди множества книг, которые скрашивают мне часы досуга, вы найдете и собственную работу о морских глубинах. Я часто ее перечитываю. В своих исследованиях вы продвинулись гораздо дальше, чем позволяет современная наука. Но даже вы не знаете всего, вы многого еще не видели! Смею вас заверить, господин профессор, вы не пожалеете о времени, проведенном на борту моего судна. Вы побываете в чудесных местах! Изумление и восторг станут, возможно, привычными состояниями вашего разума. Вам будет трудно пресытиться нескончаемым спектаклем, что развертывается прямо на глазах. Я отправлюсь в очередное подводное путешествие вокруг света – как знать, быть может, последнее в своей жизни! – чтобы еще раз увидеть все, что мне доводилось наблюдать на дне морей и океанов, которые я изучил вдоль и поперек; и вы станете моим соучеником. С этого дня вы попадаете в новую стихию, и перед вами развернется то, чего прежде не видел ни один человек, за исключением моей команды. Благодаря мне наша планета раскроет вам свои самые сокровенные тайны!
Отрицать не стану: слова капитана произвели на меня огромное впечатление. Он нашел мое слабое место, и на мгновение я забыл, что созерцание прекрасного не стоит потерянной свободы. Впрочем, решение этой дилеммы я решил пока отложить и удовольствовался следующим ответом:
– Сударь! Пусть вы и порвали с человечеством, но, хочу верить, не отреклись от человечности. Приняв несчастных жертв кораблекрушения на борт своего судна, вы проявили истинное милосердие, и мы никогда этого не забудем. Что касается вашего предложения, то я готов признать: ради науки можно порой поступиться свободой. И понимаю, какие огромные возможности открылись бы передо мной благодаря нашей встрече.
Я думал, капитан протянет мне руку, чтобы скрепить наш договор. Однако, к моей досаде, он не сделал ничего подобного.
– И последний вопрос… – сказал я, когда этот непостижимый человек собрался уже уходить.
– Слушаю вас, господин профессор.
– Как прикажете к вам обращаться?
– Профессор, для вас я просто капитан Немо[52 - Никто (лат.).], – ответил он, – а вы и ваши спутники для меня – всего лишь пассажиры «Наутилуса»[53 - Головоногий моллюск из рода наутилусов, который встречается в Индийском и Тихом океанах.].
Капитан Немо позвонил. Вошел стюард. Капитан отдал какие-то распоряжения на все том же неизвестном мне языке. Затем, повернувшись к Неду и Конселю, сказал:
– Завтрак вас ждет в вашей каюте. Ступайте за этим человеком.
– Не откажусь! – ответил гарпунщик.
И они с Конселем вышли наконец из застенков, где провели в заточении более тридцати часов.
– А теперь, господин Аронакс, отправимся и мы завтракать. Извольте следовать за мной.
– Как скажете, капитан.
Выйдя за порог вслед за капитаном Немо, я оказался в залитом электрическим светом коридоре, напоминавшем узкие проходы на кораблях. Через десяток метров передо нами открылась вторая дверь.
Мы вошли в столовую. Обстановка была простой и безыскусной. По обе стороны комнаты возвышались огромные серванты из дуба, инкрустированные орнаментами из эбенового дерева; на полках с волнистыми краями сверкал дорогой фаянс, фарфор и хрусталь. Столовое серебро мерцало в лучах мягкого, рассеянного света, который лился с искусно расписанного потолка.
В центре комнаты стоял богато сервированный стол. Капитан Немо жестом указал на предназначенный мне стул.
– Садитесь, – сказал он, – и угощайтесь! Должно быть, вы умираете с голоду.
Завтрак состоял из целого ряда блюд, приготовленных исключительно из даров моря; природа и происхождение некоторых кушаний так и остались для меня загадкой. У еды – признаться, довольно аппетитной, – был необычный привкус, к которому я, впрочем, быстро привык. Мне показалось, что вся эта пища богата фосфором, а потому наверняка имеет морское происхождение.
Капитан Немо внимательно за мной наблюдал. Я ни о чем его не спрашивал, но он, словно прочтя мои мысли, сам ответил на вопросы, которые мне так не терпелось задать.
– Большинство этих кушаний вам незнакомы, однако можете смело их есть. Они полезны и питательны. Я уже давно отказался от земной пищи и чувствую себя прекрасно. Моя команда – а они все крепкие ребята – питается так же.
– Стало быть, продукты для этих блюд добыты из моря?
– Верно, господин профессор! Море обеспечивает все мои нужды. Я забрасываю сети – и они едва не лопаются от рыбы. Я отправляюсь на охоту в этой, казалось бы, недоступной для человека среде – и загоняю дичь, которой изобилуют мои подводные леса. Мои стада свободно пасутся на бескрайних океанских просторах, подобно стадам древнего пастыря Нептуна. Я пользуюсь дарами своих обширных владений, засеваемых и бесконечно восполняемых самим Творцом.
Я с удивлением посмотрел на капитана Немо.
– Сударь, я прекрасно понимаю, что ваши сети обеспечивают вас превосходной рыбой; я также понимаю, хотя и не без труда, что вы охотитесь за морской дичью в ваших подводных лесах; но я совершенно не понимаю, откуда в вашем меню могло взяться мясо, пусть даже в таком небольшом количестве!


Мы вошли в столовую.

– Сударь, я никогда не употребляю в пищу мясо земных животных.
– Но разве это не оно? – спросил я, указывая на блюдо с кусочками говяжьего филе.
– То, что вы приняли за обычную говядину, господин профессор, – не что иное, как филе морской черепахи. Здесь также осталось немного печени дельфина, не отличимой по вкусу от свиного рагу. Мой кок – настоящий кудесник, который достиг вершин мастерства в искусстве консервирования различных даров океана. Советую отведать все эти кушанья! Вот тушеный трепанг – даже избалованный морскими деликатесами малаец посчитал бы его непревзойденным. А вот – сливочный крем; молоко для него добыто из вымени кита, сахар – из крупных североморских водорослей. И наконец, позвольте предложить вам варенье из актиний, не уступающее по вкусовым качествам варенью из самых сладких фруктов.
Пока я пробовал необычные угощения – скорее, из любопытства, чем из гурманства, – капитан Немо развлекал меня невероятными историями.
– Море, господин Аронакс, – рассказывал он, – этот чудесный, неиссякаемый источник пропитания, меня не только кормит, но и одевает. Вещи, что сейчас на вас надеты, сотканы из биссуса[54 - Тонкие, прочные нити белковой природы, которыми моллюски, ведущие малоподвижный образ жизни (мидии, дрейсены, пинны и некоторые другие) прикрепляются к опоре.] особых моллюсков; потом эту ткань окрашивают пурпуром морских улиток[55 - Морские улитки (другое название – мурексы, иглянки, багрянки, пурпурницы), из которых в древности получали краситель красновато-фиолетового цвета. Пурпур стоил на порядок дороже золота, носить пурпурные одежды могли только царственные особы и императоры.] с добавлением оттенков фиолетового, которые я получаю из средиземноморской аплизии[56 - Род брюхоногих заднежаберных моллюсков (другое название – морской заяц), обитающих на дне тропических морей. В момент опасности аплизия выпускает струю чернил.]. Духи, которые вы найдете на туалетном столике в вашей каюте, – продукт дистилляции морских растений. Ваш матрац набит мягчайшей зостерой[57 - Зостера (взморник, морская трава) – род многолетних морских трав. Высушенные листья растения используются (под названием «морская трава», «камка») для набивки матрацев и мебели, как упаковочный материал, иногда как удобрение, утеплитель, подстилка для домашних животных и для изготовления стройматериалов.] с океанских лугов. Ваше писчее перо изготовлено из китового уса, а чернила – из жидкости, выделяемой каракатицами или кальмарами. Все приходит ко мне из моря, и все однажды в него вернется!
– Я вижу, вы любите море, капитан.
– Да! Люблю! Море – это все! Оно покрывает семь десятых земного шара. Его дыхание чисто и благотворно. Это бескрайняя пустыня, где человек никогда не бывает одинок, поскольку вокруг кипит жизнь. Море порождает самых удивительных и невероятных существ; оно – воплощение движения и любви, «живая бесконечность», как сказал один из ваших поэтов[58 - Выражение из трактата «Море» французского историка и публициста Ж. Мишле (1798–1874).]. И действительно, господин профессор, природа проявляется здесь тремя своими царствами: минералов, растений и животных. Последнее царство широко представлено четырьмя группами зоофитов, тремя классами членистоногих, пятью классами моллюсков, тремя классами позвоночных – млекопитающими, рептилиями и несметными легионами рыб. Это огромное полчище животных насчитывает более тринадцати тысяч видов, из них пресноводных – всего одна десятая. Море – бескрайнее вместилище природы. По сути, именно с моря началась жизнь на планете. Возможно, им она и закончится. Здесь – царство вечного покоя. Море не подвластно тиранам. Все, что они могут – незаконно присвоить часть его поверхности: там ведут они свои войны, истребляют друг друга, творят все ужасы земной цивилизации. Но в тридцати футах под уровнем моря их власть заканчивается, их влияние гаснет, их могущество исчезает! Ах, сударь, оставайтесь, живите здесь, в глубинах океана! Только здесь можно обрести независимость! Здесь я никому не принадлежу! Здесь я свободен!
Внезапно капитан Немо умолк, прервав свою пламенную речь. Не вышел ли он ненароком за рамки привычной сдержанности? Не слишком ли увлекся беседой? В течение нескольких минут он беспокойно ходил по комнате. Затем его волнение улеглось, лицо обрело прежнюю холодность. Повернувшись ко мне, он сказал:
– А теперь, господин профессор, если желаете, я готов показать вам «Наутилус».

Глава одиннадцатая
«Наутилус»
Капитан Немо встал. Я проследовал за ним в дальний конец столовой, где перед нами распахнулась двойная дверь. Мы вошли в соседнюю комнату, не менее просторную.
Это была библиотека. Вдоль стен высились шкафы из черного палисандрового дерева, инкрустированные медью; на широких полках стояли бесконечные ряды книг в одинаковых переплетах. К шкафам примыкали просторные, обитые коричневой кожей диваны, которые так и манили своими уютными изгибами. Легкие переносные пюпитры для книг можно было придвинуть или отодвинуть по желанию читателя. В центре располагался массивный стол, заваленный журналами, среди которых я заметил несколько старых газет. Из четырех матовых шаров, наполовину утопленных в узорчатую лепнину на потолке, лился электрический свет, придавая всему интерьеру особую гармонию. Я с неподдельным восхищением разглядывал эту столь искусно обставленную комнату.
– Господин капитан! – обратился я к только что расположившемуся на диване хозяину. – Ваша библиотека сделала бы честь любому дворцу планеты! У меня дух захватывает при одной лишь мысли, что она побывала вместе с вами в самых дальних морских глубинах!
– Где еще вы найдете такое уединение, такой покой? – ответил капитан Немо. – Вот скажите, господин профессор, разве ваш кабинет в Парижском музее располагает такими удобствами?
– Нет, сударь! Должен признаться, он куда скромнее вашего. Похоже, здесь не менее шести или семи тысяч томов…
– Двенадцать тысяч, господин Аронакс. Книги – единственное, что связывает меня с землей. Весь остальной мир перестал для меня существовать, как только «Наутилус» впервые погрузился в воду. В тот день я в последний раз купил книги, журналы, газеты и предпочитаю думать, что с тех пор человечество перестало и мыслить, и писать. Все эти книги, господин профессор, – в полном вашем распоряжении. Можете пользоваться ими, когда пожелаете.
Поблагодарив капитана Немо, я подошел взглянуть на богатства библиотека. Полки были заставлены томами научных, философских и художественных произведений, написанных на всех языках мира; однако я не увидел ни одной работы на тему политической экономии – похоже, здесь на них действовал строжайший запрет. Любопытная деталь: все книги стояли вразнобой, независимо от языка написания, – это доказывало, что капитан «Наутилуса» мог одинаково легко прочесть любое попавшееся под руку издание.


Это была библиотека.

Среди томов я заметил шедевры как древних, так и современных авторов, то есть все самое прекрасное, что было создано человечеством в области истории, литературы и науки, от Гомера до Виктора Гюго, от Ксенофонта[59 - Древнегреческий писатель и историк (около 430–356 гг. до н. э.).] до Мишле[60 - Жюль Мишле (1798–1874), французский историк и публицист.], от Рабле до госпожи Санд. Но основу коллекции составляли научные труды: трактаты по механике, баллистике, гидрографии, метеорологии, географии, геологии и другим дисциплинам стояли на самом почетном месте, рядом с книгами по естественной истории. Очевидно, изучение наук было любимым занятием капитана. Я увидел здесь всего Гумбольдта, всего Араго, работы Фуко, Анри Сент-Клера Девиля, Шасля, Мильна-Эдвардса, Катрфажа, Тиндаля, Фарадея, Бертело, аббата Секки, Петерманна, капитана Мори, Агассиса и других ученых, а также «Записки Академии наук», бюллетени всевозможных географических обществ и, наконец, пару изданий, ради которых стоило потерпеть не вполне радушный прием капитана Немо. Благодаря книге Жозефа Бертрана «Основоположники астрономии» у меня появилась конкретная дата: я знал, что эта работа была опубликована в 1865 году, а значит, погружение «Наутилуса» не могло состояться позднее. Судя по всему, капитан Немо вел подводное существование по меньшей мере три года. Я надеялся обнаружить более недавние труды, что позволило бы уточнить полученные сведения; впрочем, времени на поиски у меня было предостаточно, поэтому я решил их пока отложить, не желая долее задерживать нашу прогулку для обозрения чудес «Наутилуса».
– Сударь! Спасибо, что любезно предоставили библиотеку в мое распоряжение! – поблагодарил я капитана. – Здесь есть настоящие сокровища науки, и я с удовольствием их изучу.
– Это не только библиотека, – сказал капитан Немо, – но и курительная комната.
– Курительная? – изумился я. – Разве на борту «Наутилуса» курят?
– Разумеется.
– Но тогда… Полагаю, вы сохранили связи с Гаваной?
– Никаких! – ответил он. – Позвольте угостить вас сигарой, господин Аронакс. И если вы истинный ценитель, то не будете разочарованы, хотя она и не из Гаваны.
Я взял предложенную сигару. По форме она напоминала гаванские, но, как мне показалось, была скручена из листочков сусального золота. Я зажег ее от маленькой жаровни на элегантной бронзовой подставке и вдохнул первые клубы дыма с наслаждением заядлого курильщика, уже два дня лишенного такой возможности.
– Вкус превосходный, – сказал я. – Только это не табак.
– Вы правы, – подтвердил капитан. – Такого табака нет ни в Гаване, ни на Востоке. Это сорт водорослей, богатых никотином, – ими меня тоже снабжает море, хотя и не столь щедро. Ну что, сударь, все еще мечтаете о гаванских сигарах?
– Капитан, с этого дня я и смотреть на них не стану!
– Тогда курите, сколько пожелаете, не задумываясь о происхождении этих сигар. Ни одно правительство не контролирует их производство; полагаю, от этого они не становятся хуже.
– Как раз наоборот!
В эту минуту капитан Немо открыл дверь напротив, и я прошел за ним в роскошный, ярко освещенный салон.
Комната представляла собой большой прямоугольник со срезанными углами, десяти метров в длину, шести в ширину и пяти в высоту. С потолка, украшенного изящными арабесками, струился мягкий дневной свет, озаряя каждую вещицу в этом набитом диковинками музея. Здесь и впрямь был настоящий музей, где хранились все сокровища природы и искусства, собранные в одном месте мудрой и щедрой рукой. Повсюду царил художественный беспорядок, какой можно встретить в мастерской живописца.
Обтянутые простыми гобеленами стены были украшены тремя десятками картин признанных мастеров в одинаковых рамах, перемежавшихся сверкающими паноплиями[61 - Декоративная композиция из элементов античных военных доспехов, щитов, оружия и знамен (характерна для ренессанса и барокко).]. Среди полотен я заметил несколько особенно ценных шедевров, которыми мне доводилось любоваться в частных коллекциях Европы и на выставках живописи. Здесь были представлены различные школы старых мастеров: «Мадонна» Рафаэля, «Дева» Леонардо да Винчи, «Нимфа» Корреджо, «Женщина» Тициана, «Поклонение волхвов» Веронезе, «Успение Богородицы» Мурильо, один из портретов Гольбейна, «Монах» Веласкеса, «Святой мученик» Риберы, «Ярмарка» Рубенса, два фламандскими пейзажами Тёнирса, три небольшие жанровые картины Герарда Доу, Метсю и Паулюса Поттера, два полотна Жерико и Прюдона, а также пара морских пейзажей Бакхёйзена и Верне. Среди шедевров современной живописи встречались работы кисти Делакруа, Энгра, Декампа, Труайона, Мейссонье, Добиньи и других мастеров. По углам этого чудо-музея возвышались на пьедесталах великолепные изваяния – мраморные и бронзовые копии прекраснейших античных статуй. Состояние изумления, о котором предупреждал капитан «Наутилуса», уже начало овладевать моим разумом.


Комната представляла собой прямоугольник со срезанными углами.

– Господин профессор, – сказал вдруг этот странный человек, – надеюсь, вы меня извините за недостаточно церемонный прием. И за царящий в этой комнате беспорядок.
– Сударь, – ответил я. – Не пытаясь проникнуть в тайну вашей личности, осмелюсь все же предположить: вы художник?
– Не более чем любитель. В прошлом я увлекался коллекционированием прекрасных творений рук человеческих. Как пытливому исследователю и неутомимому искателю, мне удалось приобрести несколько весьма редких экземпляров. Только это и осталось мне на память о мире, которого для меня больше не существует. В моих глазах – что ваши современные художники, что древние мастера других тысячелетий – все одинаково ценны. Гений лет не имеет.
– А композиторы? – спросил я, указывая на партитуры Вебера, Россини, Моцарта, Бетховена, Гайдна, Мейербеера, Герольда, Вагнера, Обера, Гуно и других композиторов, разбросанные на большой фисгармонии[62 - Клавишный духовой музыкальный инструмент, по звучанию и принципу работы схожий с органом.], занимавшей одну из стен комнаты.
– Для меня эти композиторы – современники Орфея, – ответил капитан Немо. – В памяти мертвых нет понятия времени, а я давно мертв, господин профессор. Как и те ваши друзья, что покоятся в шести футах под землей!
Капитан умолк, погрузившись в глубокую задумчивость. В наступившей тишине я с живым интересом изучал необычные черты его лица. Облокотившись на бесценный мозаичный стол, он меня не замечал и, казалось, вовсе забыл о моем существовании.
Я оставил его наедине со своими мыслями и продолжил рассматривать украшавшие гостиную редкостные вещицы.
Произведения искусства соседствовали с шедеврами природы. В основном это были растения, раковины моллюсков и другие творения мирового океана, – очевидно, находки самого капитана Немо. В центре салона находился фонтан: подсвеченные электричеством струи воды падали в чашу, изготовленную из цельной створки тридакны[63 - Род крупных морских двустворчатых моллюсков, обитающих в тропиках. Длина раковины трикадны может достигать 1,2 м, а масса крупных экземпляров может превышать 200 кг.]. Эта раковина с волнистыми краями, некогда принадлежавшая самому крупному из безголовых моллюсков, достигала не менее шести метров в окружности, – а значит превосходила размерами те прекрасные тридакны, которые Франциск I получил в дар от Венецианской республики, и из которых впоследствии изготовили две гигантские кропильницы[64 - Сосуд при входе в храм, из которого верующие окропляют себя освященной водой.] для церкви Сен-Сюльпис в Париже.
Вокруг фонтана располагались изящные витрины с медными оправами, где лежали под стеклом, пронумерованные и подписанные, самые ценные образцы даров моря, когда-либо предложенные вниманию натуралиста. Можете вообразить себе восторг профессора естествознания!
Раздел зоофитов был представлен весьма любопытными экземплярами двух групп: полипов и иглокожих. Первую группу составляли тубипоры, похожие на веер восьмилучевые горгонарии, губки из Сирии, изиды с Молуккских островов, морские перья, восхитительная виргулярия из норвежских морей, всевозможные умбеллулы, альционарии, а также ряд мадрепоровых кораллов, подробную классификацию которых разработал в свое время мой учитель Мильн-Эдвардс, – среди них я отметил прелестных флабелин[65 - Согласно современной науке, флабелины – голожаберные моллюски, имеющие яркую окраску.], ветвистых окулин с острова Бурбон[66 - Одно из прежних названий французского острова Реюньон, расположенного в Индийском океане.], «колесницу Нептуна» с Антильских островов, огромное разнообразие кораллов, и наконец все разновидности удивительных полипов, чьи колонии образуют целые острова, которые однажды станут континентами. В полную коллекцию иглокожих, примечательных своими колючими оболочками, входили астерии, морские звезды, пентакриниды, морские лилии, офиуры, морские ежи, голотурии и прочие представители этой группы.
Какой-нибудь впечатлительный конхиолог[67 - Специалист в области конхиологии (раздел зоологии, изучающий раковины, преимущественно моллюсков).] непременно лишился бы чувств при виде других, более многочисленных витрин, где были выставлены самые разные виды моллюсков. Моему взору предстала поистине бесценная коллекция – мне не хватило бы времени, чтобы описать ее всю целиком. Упомяну здесь лишь некоторые из образцов, только для того, чтобы сохранить в памяти их названия: изящный королевский морской молоток из Индийского океана с симметричными белыми пятнами, отчетливо проступающими на красно-коричневой поверхности раковины; ощетинившийся шипами императорский спондилюс яркой расцветки, стоимость которого я примерно оценил в двадцать тысяч франков – большая редкость для европейских музеев; обыкновенный морской молоток из морей Новой Голландии, – его непросто раздобыть; экзотические буккарды из Сенегала – хрупкие двустворчатые ракушки белого цвета, которые разлетаются от малейшего дуновения, словно мыльные пузыри; различные виды морских леечек-клавагеллид с острова Ява, напоминающих известковые трубки, обрамленные пластинчатыми складками – споры о них до сих пор не стихают среди знатоков; многочисленные представители класса брюхоногих, от желто-зеленых из морей Америки, до красно-коричневых из прибрежных вод Новой Голландии; а также необычные обитатели Мексиканского залива с чешуйчатой раковиной; стелларии, выловленные в южных морях, и, наконец, великолепный шпорник из Новой Зеландии, самый редкий образец в коллекции; далее восхитительные сернистые теллины, драгоценные разновидности цитер и венерид, решетчатый кадран с берегов Транкебара[68 - Бывшая датская колония в Индии (с 1620 по 1845 г.), располагавшаяся в 250 километрах от Мадраса.], отливающая перламутром мраморная крепидула, зеленые улитки из китайских морей, почти неизвестный конус из отряда CCnodulli[69 - Conus Cedonulli (лат. Конус несравненный).], все разновидности ракушек-каури, которые используются вместо монет в странах Индии и Африки; «Слава морей» – самая ценная раковина Восточной Индии; а еще литорины, дельфинки, башенки, янтины, яйцевидки, свитки, оливы, митры, шлемы, пурпурницы, трубачи, арфы, мурексы, тритоны, церитии, веретеницы, стромбы, птероцеры, пателлы, гиалеи, клеодоры – нежные, хрупкие раковины, которым ученые дали самые очаровательные имена.
Чуть поодаль, в особых отделениях, сверкали нити жемчуга неописуемой красоты: розовые жемчужины, извлеченные из пинн Красного моря, зеленые жемчужины из радужных галиотисов, а также желтые, голубые, черные жемчужины – удивительные творения самых разных моллюсков, населяющих все океаны, в том числе некоторых обитателей Северных течений; словом, множество бесценных образцов, произведенных самыми редкими жемчужницами. Некоторые жемчужины были крупнее голубиного яйца, стоили дороже, чем знаменитая жемчужина, которую путешественник Тавернье продал персидскому шаху за три миллиона, и превосходили жемчужину имама Маската[70 - Столица Омана, город-порт на побережье Оманского залива, окруженный горами и пустыней.], которую я прежде считал несравненной.
Так что определить ценность этой коллекции, прямо скажем, и думать нечего. Должно быть, капитан Немо потратил миллионы, чтобы приобрести эти редчайшие образцы. Я как раз задавался вопросом, из какого источника он черпает средства на удовлетворение свой страсти коллекционера, когда капитан прервал мои размышления такими словами:
– Вижу, вы разглядываете мои ракушки, господин профессор. Они и впрямь могут заинтересовать любого натуралиста; но для меня они имеют особое очарование, поскольку я собрал их собственными руками. На земле не осталось морей, которые бы я не исследовал.
– Понимаю, капитан, прекрасно понимаю, какую радость доставляет вам созерцание этих сокровищ! К тому же собранных собственноручно! Ни один музей Европы не может похвастаться столь обширной коллекцией шедевров океана! Но если я истрачу все свое восхищение на нее, что же останется для вашего чудесного судна? Я вовсе не стремлюсь выведать ваши личные секреты. Однако должен признаться: сам «Наутилус», заключенная в нем тягловая сила, устройства, позволяющие им маневрировать, могучий механизм, приводящий его в движение, – все это вызывает у меня живейший интерес. Я вижу на стенах этой комнаты различные инструменты неизвестного мне назначения. Могу ли я узнать…
– Господин Аронакс, – ответил капитан Немо, – как я уже говорил, на борту моего судна вы совершенно свободны, поэтому для вас здесь нет запретных мест. Так что можете осмотреть каждый закуток «Наутилуса», а я с удовольствием стану вашим проводником.
– Не знаю, сударь, как вас и благодарить! Обещаю не злоупотреблять вашей любезностью. Хотел бы только спросить, для чего нужны эти инструменты…
– Господин профессор, такие же есть у меня в каюте, и я с радостью объясню вам их назначение, когда мы там окажемся. Но сначала позвольте показать вам каюту, которую приготовили для вас. Вы должны знать, как будет обустроена ваша жизнь на борту «Наутилуса».
Я проследовал за капитаном Немо. Через одну из дверей, расположенных на каждой угловой грани гостиной, мы попали в узкий проход, пролегавший вдоль бортов корабля. Капитан провел меня в носовую часть судна, где я обнаружил не просто каюту, а элегантно обставленную комнату – с кроватью, туалетным столиком и прочей мебелью.
Мне ничего не оставалось, кроме как поблагодарить хозяина.
– Ваша каюта примыкает к моей, – сказал он, открывая другую дверь, – а моя сообщается с салоном, откуда мы только что вышли.
Я очутился в каюте капитана. Простотой обстановки она напоминала монашескую келью. Железная кушетка, рабочий стол со стулом, умывальник с кое-какими туалетными принадлежностями. Полумрак. Ни намека на уют. Только самое необходимое.


Каюта капитана Немо.

Приглашающим жестом капитан Немо указал мне на стул.
– Не желаете ли присесть?
Когда я сел, он заговорил.

Глава двенадцатая
Все благодаря электричеству!
– Эти измерительные приборы, – сказал капитан, обводя рукой стены с развешанными на них инструментами, – необходимы для управления «Наутилусом». Здесь, как и в салоне, они всегда у меня перед глазами, чтобы я знал, в какой точке океана находится мой корабль и куда направляется. Некоторые приборы вам знакомы: термометр показывает внутреннюю температуру «Наутилуса»; барометр измеряет вес воздуха и предсказывает изменения погоды; гигрометр определяет степень влажности атмосферы; штормглас содержит жидкость, которая распадается на составные части при приближении бури; компас, указывает путь; секстант помогает определить широту по высоте солнца; хронометры позволяют вычислить долготу; наконец, подзорные трубы, дневные и ночные, дают мне возможность осматривать горизонт, когда «Наутилус» поднимается на поверхность океана.
– Все эти приборы давно известны мореплавателям, и я прекрасно знаю, для чего они нужны, – ответил я. – Но здесь есть и другие, которые, верно, служат только для «Наутилуса». К примеру, вот этот циферблат с подвижной стрелкой, похожий на манометр.
– Это и есть манометр. Измеряя уровень давления воды за бортом, он тем самым сообщает мне, на какой глубине находится судно.
– А эти зонды необычного устройства?
– Термометрические зонды. Они измеряют температуру разных слоев воды.
– А остальные устройства, о назначении которых мне не догадаться?
– Полагаю, я должен вам кое-что объяснить, господин профессор, – сказал капитан Немо. – Извольте меня выслушать.
Немного помолчав, он продолжил:
– В природе есть могущественная движущая сила – быстрая, послушная, простая в использовании, которая и верховодит на борту моего судна. Все работает благодаря ей. Она освещает, согревает, вдыхает жизнь в мои механические устройства. Эта движущая сила – электричество.
– Электричество? – удивился я.
– Да, господин профессор.
– Позвольте, капитан, но как тогда объяснить невероятную быстроходность «Наутилуса»? Неужели это тоже заслуга электричества? Насколько мне известно, его динамическая мощность весьма ограниченна! Разве оно способно производить такое количество энергии?
– Господин профессор, – ответил капитан Немо, – мое электричество – особое. Это все, что я могу вам сказать, не вдаваясь в подробности.
– Не смею настаивать, сударь! Однако замечу, что совершенно потрясен подобным результатом. Позвольте задать еще один вопрос – можете не отвечать, если он покажется вам нескромным. Насколько я понимаю, элементы, которые вы используете для производства этой чудесной движущей силы, очень быстро расходуются. К примеру, цинк. Как вы восполняете его запасы, не имея никакого сообщения с землей?
– Я отвечу на ваш вопрос. Но прежде замечу, что на дне морей есть залежи цинка, железа, серебра и золота, добыча которых вполне осуществима. Однако я не взял у земли ни грамма ее металлов и попросил у моря дать мне все необходимые средства для производства электричества.
– У моря?
– Да, господин профессор, и море меня услышало. Кстати говоря, я мог бы получить ток от разницы температур в слоях воды, проложив кабель на разных глубинах. Но я предпочел более практичный способ.
– Какой же?
– Вам известен состав морской воды? В одном литре содержится девяносто шесть с половиной процентов воды, два и две трети процента хлорида натрия; затем небольшое количество хлоридов магния и калия, а также бромид магния, сульфат магния, сульфат и карбонат кальция. Как видите, доля хлорида натрия довольно велика. Именно этот натрий я извлекаю из морской воды и использую для питания своих элементов.
– Натрий?
– Да, сударь. При соединении со ртутью он образует амальгаму, которая заменяет цинк в элементах Бунзена[71 - Электрохимическая система для получения сильных токов и напряжений, изобретенная в XIX веке тремя разными химиками (другие названия – хром-цинковый элемент, элемент Грове, элемент Поггендорфа).]. Ртуть, в отличие от натрия, никогда не истощается. А натрием меня снабжает само море. Кроме того, надо отметить, что гальванические элементы на основе натрия вдвое мощнее цинковых и способны вырабатывать гораздо больше энергии.
– Господин капитан, я прекрасно понимаю преимущества натрия в условиях, в которых вы находитесь. Он содержится в морской воде. Отлично! Тем не менее его нужно сначала произвести, то есть добыть! Каким образом вы это делаете? Очевидно, можно было бы использовать ваши батареи; но, если не ошибаюсь, в таком случае количество натрия, расходуемого на электролиз, превысило бы количество натрия, извлеченного из морской воды. И тогда получилось бы, что вы тратите натрия куда больше, чем производите!
– Поэтому, господин профессор, вместо гальванического элемента я просто-напросто использую энергию каменного угля.
– Земного каменного угля?
– Скажем, морского, – ответил капитан Немо.
– Вы имеете в виду подводные залежи? Неужели вы нашли способ их разрабатывать?
– Господин Аронакс, вы обязательно увидите это на деле. Я только прошу вас запастись терпением, к тому же спешить вам некуда. Помните одно: я всем обязан океану. Он снабжает меня электричеством, а электричество дает «Наутилусу» тепло, свет, движение – словом, жизнь.
– Только не воздух для дыхания!
– О, я мог бы легко произвести и воздух! Но не вижу в этом смысла, поскольку в любой момент могу подняться на поверхность. Впрочем, если электричество и не снабжает меня кислородом, оно все же обеспечивает работу мощных насосов, которые закачивают его в особые резервуары, что позволяет мне оставаться на глубине сколь угодно долго.
– Капитан, я восхищен! Вам удалось то, что человечеству еще только предстоит, – открыть кинетическую энергию электричества!
– Не уверен, что у них это получится, – холодно заметил капитан Немо. – Итак, вы уже знаете, для чего в первую очередь применяется эта сила. Именно она обеспечивает нас освещением – равномерным и непрерывным, в отличие от солнечного света. Теперь взгляните на эти стенные часы: они тоже электрические, причем точностью хода превосходят лучшие хронометры. Я нанес на циферблат двадцать четыре деления, как у итальянских часов, потому что для меня не существует ни ночи, ни дня, ни солнца, ни луны, – лишь этот искусственный свет, который я уношу с собой в морские глубины! Сейчас, к примеру, десять часов утра, видите?
– Как интересно!
– А вот еще одно применение электричества. На циферблате, который висит прямо перед вами, отображается скорость «Наутилуса». Этот прибор соединен электрическим проводом с вертушкой судового лага[72 - Навигационный прибор для измерения расстояния и скорости судна.], и стрелка показывает точное число оборотов. Взгляните: сейчас мы идем с умеренной скоростью в пятнадцать миль в час.
– Потрясающе! – воскликнул я. – Теперь я понимаю, почему вы решили использовать энергию электричества. За ним – будущее! Когда-нибудь оно заменит ветер, воду и пар!
– Наша экскурсия еще не окончена, господин Аронакс, – сказал капитан Немо, вставая. – Не желаете осмотреть кормовую часть «Наутилуса»? Пойдемте со мной.
Я действительно уже осмотрел всю переднюю часть подводного судна, состоявшую из нескольких помещений. Привожу здесь точный порядок их расположения, если двигаться от центра к шпирону: столовая пяти метров в длину, отделенная от библиотеки герметичной, то есть непроницаемой для воды, перегородкой; пятиметровая библиотека; салон длиной десять метров, отделенный второй герметичной переборкой от каюты капитана длиной пять метров; рядом моя каюта в два с половиной метра; и наконец – резервуар для хранения воздуха, который занимает семь с половиной метров и тянется до самого форштевня. Итого тридцать пять метров! В водонепроницаемых перегородках были прорезаны двери, которые закрывались герметично благодаря каучуковым прокладкам и обеспечивали полную безопасность в случае пробоины.
Пройдя за капитаном Немо по расположенным вдоль бортов узким проходам, я попал в самый центр корабля. Там, между двумя герметичными перегородками, находилось тесное помещение вроде колодца. К стене была приделана железная лестница, которая уходила в потолок. Я спросил у капитана, куда она ведет.
– К шлюпке, – ответил капитан.
– Как! У вас и шлюпка есть? – удивился я.
– Разумеется. Отличная гребная лодка – легкая и непотопляемая. Мы используем ее для прогулок и рыбалки.
– В таком случае вам, наверное, приходится всплывать на поверхность?
– Вовсе нет! Шлюпка помещается в кормовой части палубы «Наутилуса», где для нее предусмотрено специальное углубление. Она закрыта тщательно подогнанными досками, чтобы вода не проникала внутрь, и крепится в гнезде надежными болтами. Лестница ведет к люку, прорезанному в корпусе «Наутилуса», который в точности совпадает с таким же люком в одном из бортов шлюпки. Именно через эти два лаза я и попадаю в шлюпку. Кто-то из матросов закрывает люк «Наутилуса»; я в свою очередь с помощью зажимного винта закрываю герметичной крышкой отверстие в шлюпке. Затем отвинчиваю болты, и шлюпка моментально всплывает на поверхность. После этого я открываю верхний люк, ставлю парус или берусь за весла и отправляюсь на прогулку.
– Как же вы возвращаетесь на борт?
– Я и не возвращаюсь, господин Аронакс. Это «Наутилус» возвращается ко мне.
– По вашему приказу?
– По моему приказу. Шлюпка соединена с кораблем электрическим кабелем. Все что мне нужно – отправить телеграмму.
– А ведь и правда, – сказал я, восхищенный увиденными чудесами, – нет ничего проще!
Миновав лестничную клетку, я увидел каюту длиной в два метра, где довольные Нед с Конселем уплетали за обе щеки свой обед. За следующей дверью оказался камбуз длиной три метра, расположенный между огромными кладовыми для провизии.
Вся пища готовилась на электричестве, которое оказалось мощнее и удобнее газа. Оно поступало по проводам, раскаляя добела платиновые пластинки, которые были проложены под кухонными печами, и давало равномерный и стойкий жар. Этот жар использовался также для нагрева дистилляторов, которые производили великолепную питьевую воду посредством выпаривания. Рядом с камбузом располагалась прекрасно оборудованная ванная комната с кранами для холодной и горячей воды.
Далее находился кубрик[73 - Помещение для команды судна.] длиной пять метров. Однако дверь была заперта, и я не смог оценить внутреннее убранство помещения, что, возможно, дало бы мне примерное представление о количестве персонала на борту «Наутилуса».
Четвертая по счету герметичная перегородка отделяла кубрик от машинного отделения. Дверь открылась, и я очутился в помещении, где капитан Немо – без сомнения, первоклассный инженер – установил машины, отвечающие за движение судна.
Длина этого ярко освещенного помещения составляла не менее двадцати метров. Оно было логично разделено на две части: в первой находились устройства, производящие электричество, а во второй – машины, которые вращали гребной винт.
Прежде всего меня поразил стоявший в машинном отделении запах, весьма sui generis[74 - Своеобразный (лат.).]. Капитан Немо заметил мое удивление.
– Так пахнут газы, которые выделяются в процессе извлечения натрия. Однако этим маленьким неудобством можно пренебречь. Впрочем, каждое утро мы тщательно вентилируем судно.
Я с живейшим интересом осматривал машинное отделение «Наутилуса».
– Как видите, – продолжил капитан Немо, – я использую элементы Бунзена, а не Румкорфа[75 - Генрих Даниэль Румкорф (1803–1877) – немецкий изобретатель и механик; создатель катушки Румкорфа – устройства для получения импульсов высокого напряжения.]. Элементов Бунзена у меня не так много, зато они мощнее и объемнее, а потому лучше подходят для наших целей, как показала практика. Выработанное батареями электричество направляется в кормовую часть и проводит в действие огромные электромагниты, которые через особую систему шестеренок и рычагов заставляют вращаться гребной винт. Этот винт с диаметром в шесть метров и шагом в семь с половиной может делать до ста двадцати оборотов в секунду.
– Значит, вы развиваете скорость…
– Пятьдесят миль в час!
Тут таилась какая-то загадка, но я не настаивал на ее раскрытии. За счет чего электричество приобретало такую мощность? В чем заключался источник этой почти безграничной силы? Может, в избыточном напряжении, получаемом благодаря индукционным катушкам нового типа? Или в передающем импульсе, который способен усиливаться до бесконечности благодаря системе особых рычагов? Это было выше моего понимания.


Ярко освещенное машинное отделение.

– Капитан, я могу лишь констатировать факты, не пытаясь их объяснить, – сказал я. – Мне довелось собственными глазами наблюдать за вашими маневрами с борта «Авраама Линкольна», так что у меня нет сомнений в быстроходности «Наутилуса». Но ведь одной скорости мало. Нужно еще видеть, куда идти! Нужно направлять судно то вправо, то влево, то вверх, то вниз. Как вам удается погружаться на глубину, преодолевая давление воды в сотни атмосфер? Каким образом вы всплываете на поверхность океана? Наконец, как вы удерживаетесь в избранных вами водных слоях? Возможно, мои вопросы покажутся вам нескромными…
– Вовсе нет, господин профессор, – ответил капитан после некоторого колебания. – Ведь вы навеки останетесь на борту этого подводного судна. Пройдемте в салон. Он заменяет нам рабочий кабинет – там вы и узнаете все, что вам необходимо знать о «Наутилусе»!

Глава тринадцатая
Некоторые цифры
Минуту спустя мы уже сидели на диване с сигарами в зубах. Капитан разложил передо мной чертежи с планами «Наутилуса» в продольном и поперечном разрезе, а затем начал подробный рассказ:
– Господин Аронакс, здесь показано, как выглядит судно, на борту которого вы находитесь, в различных плоскостях – вид спереди, сверху и сбоку. Это вытянутый цилиндр с заостренными концами, напоминающий очертаниями сигару, – такая форма уже давно используется в Лондоне при конструировании устройств подобного типа. Общая длина цилиндра – ровно семьдесят метров, а его наибольшая ширина достигает восьми метров. Как видите, здесь используется несколько иное соотношение ширины к длине: не один к десяти, как при строительстве ваших быстроходных паровых судов; тем не менее все линии довольно длинные и плавные, чтобы вода легко скользила по корпусу, не затрудняя продвижение.
Указанные величины позволят вам без труда вычислить площадь и объем «Наутилуса». Его площадь составляет одну тысячу одиннадцать и сорок пять сотых квадратных метров, объем – одну тысячу пятьсот и две десятых кубических метров; следовательно, при полном погружении он вытесняет полторы тысячи кубометров воды, то есть весит полторы тысячи тонн.
Выполняя чертежи судна, предназначенного для плавания под водой, я хотел, чтобы в состоянии равновесия девять десятых его корпуса находилось бы под водой и лишь одна десятая выступала над поверхностью. В таком случае корабль вытеснял бы только девять десятых своего объема, или одну тысячу триста пятьдесят шесть и сорок восемь сотых кубического метра, что соответствовало бы его весу в тоннах. Поэтому конструкция судна не допускала нагрузки сверх этого значения.

«Наутилус» имеет два корпуса – внутренний и наружный, соединенных между собой железными балками с поперечным сечением в виде буквы T, что придает судну чрезвычайную прочность. Благодаря этой ячеистой структуре оно противостоит внешнему воздействию, как единое целое, как монолитная глыба. «Наутилус» практически неуязвим; наружная обшивка будто припаяна к его корпусу, а не крепится к нему заклепками, – такая цельность конструкции, обусловленная идеальным сцеплением материалов, позволяет судну бросать вызов самым суровым морям.


Мы сидели на диване.

Двойная обшивка изготовлена из листовой стали, удельный вес которой составляет семь целых и восемь десятых. Наружная обшивка имеет толщину не менее пяти сантиметров и вес в триста девяносто четыре и девяносто шесть сотых тонны. Внутренний корпус, киль которого высотой пятьдесят сантиметров и шириной двадцать пять весит сам по себе шестьдесят две тонны, а также машины, балласт, различные снасти и оборудование, внутренние переборки и пилерсы имеют общий вес девятьсот шестьдесят одну и шестьдесят две сотых тонны. Прибавьте к этому триста девяносто четыре и девяносто шесть сотых и получите искомую сумму в одну тысячу триста пятьдесят шесть и сорок восемь сотых тонны. Вам пока все понятно?
– Вполне, – ответил я.
– Таким образом, – продолжил капитан, – когда мой корабль находится на поверхности океана, над водой выступает лишь одна десятая часть его корпуса. Если бы я имел резервуары, емкостью равные этой одной десятой объема, то есть способные вмещать сто пятьдесят и семьдесят две сотых тонны воды, то судно весило бы одну тысячу пятьсот семь тонн и полностью погрузилось бы в воду. Именно так и происходит, господин профессор. Такие резервуары находятся в трюме «Наутилуса». Стоит открыть краны, как они заполняются водой, и судно погружается вровень с поверхностью моря.
– Хорошо, капитан, но тут мы подходим к главной трудности. Судно способно погружаться вровень с океаном – это да. Только опускаясь в глубинные слои, разве ваш корабль не встретит сопротивления водной среды? Разве повышенное давление нижних слоев не вытолкнет его наверх с силой, равной одной атмосфере на тридцать футов воды, то есть один килограмм на квадратный сантиметр?
– Вы совершенно правы, сударь.
– Тогда я не понимаю, как вы сумеете опуститься на глубину, не заполняя весь «Наутилус» водой.
– Господин профессор, – ответил капитан, – не следует путать статику с динамикой, иначе это приведет к серьезным ошибкам. Достичь глубин океана не составляет никакого труда, поскольку все тела при погружении в воду имеют тенденцию тонуть. Вы следите за ходом моей мысли?
– Слушаю внимательно, капитан.
– Чтобы вычислить, какой вес должен иметь «Наутилус» для полного погружения, мне нужно было учитывать лишь уменьшение объема вытесняемой морской воды под давлением верхних водных слоев по мере возрастания глубины.
– Это очевидно.
– Однако вода очень плохо поддается сжатию, хотя и не является абсолютно «несжимаемой». По последним расчетам ученых, сокращение в объеме составляет всего четыреста тридцать шесть десятимиллионных при повышении давления на одну атмосферу, или на каждые тридцать футов глубины. Если же речь идет о погружении на тысячу метров, то я должен учитывать давление водяного столба такой же высоты, что соответствует давлению в сто атмосфер. Следовательно, вода уменьшится в объеме на четыреста тридцать шесть стотысячных. А значит, мне нужно будет увеличить вес судна до одной тысячи пятисот тринадцати и семидесяти семи сотых тонны, вместо одной тысячи пятисот семи и двух десятых тонны. Таким образом, увеличение составит не более шести целых и пятидесяти семи сотых тонны.
– Всего лишь?
– Всего лишь, господин Аронакс. Причем эти расчеты легко проверить. У меня есть запасные резервуары вместимостью сто тонн. Благодаря этому я могу опускаться на значительные глубины. Когда я хочу всплыть в уровень с поверхностью моря, мне достаточно спустить лишнюю воду из запасных резервуаров, или полностью их опорожнить, если пожелаю, чтобы «Наутилус» выступил над волнами на одну десятую.
Мне было нечего возразить на подкрепленные цифрами доводы.
– Капитан, я не сомневаюсь, что эти расчеты верны, – ответил я. – Оспаривать их нет смысла, ведь практический опыт ежедневно доказывает вашу правоту. Но боюсь, есть куда более серьезная проблема.
– Какая же, сударь?
– Когда вы находитесь на глубине в тысячу метров, корпус «Наутилуса» испытывает давление в сто атмосфер. Если в этот момент вы захотите опорожнить запасные резервуары, чтобы уменьшить вес судна и подняться к поверхности, вам понадобятся насосы, способные преодолеть давление, равное ста килограммам на квадратный сантиметр. А подобную мощность…
– …может дать только электричество, – закончил мою фразу капитан Немо. – Как я уже говорил, господин профессор, динамическая энергия моих машин практически неисчерпаема. Насосы «Наутилуса» обладают невероятной мощностью, – вы должны были убедиться в этом воочию, когда выпущенные ими столбы воды обрушились на палубу «Авраама Линкольна». Впрочем, я использую запасные резервуары только для погружения на глубину от полутора до двух тысяч метров – чтобы поберечь батареи. А когда у меня возникает желание наведаться в океанские пучины, удаленные от поверхности на два-три лье, приходится задействовать другие способы – они сложнее, но не менее надежны.
– Что это за способы, капитан?
– Сначала я должен рассказать вам о принципах управления «Наутилусом».
– Не терпится о них узнать!
– Чтобы поворачивать направо или налево – словом, совершать маневры в горизонтальной плоскости, я использую обычный руль с широким пером, который закреплен на заднем конце ахтерштевеня и приводится в движение штурвалом при помощи штуртроса. Также я могу направлять «Наутилус» снизу вверх и сверху вниз, то есть по вертикали, посредством двух наклонных плоскостей, прикрепленных к бортам у ватерлинии; эти плоскости подвижны и способны принимать любое положение – используя мощные рычаги, ими можно управлять изнутри. Если удерживать плоскости параллельно корпусу, то судно будет двигаться горизонтально. Если их наклонить, то «Наутилус», повинуясь углу наклона и увлекаемый винтом, будет сколь угодно долго погружаться либо всплывать по диагонали. А если я хочу вернуться на поверхность как можно быстрее, то выключаю винт, и тогда под напором воды «Наутилус» поднимается вертикально, как вздымает в небо наполненный водородом аэростат.
– Браво, капитан! – воскликнул я. – Но каким образом рулевой ведет корабль на глубине вслепую?
– Рулевой помещается в рубке, которая образует выступ в верней части корпуса «Наутилуса» и оборудована чечевицеобразными стеклами.
– И стекла выдерживают такое давление?
– Прекраснейшим образом! Хрусталь, легко бьющийся от удара, тем не менее обладает удивительной прочностью. В тысяча восемьсот шестьдесят четвертом году в северных морях проводились эксперименты по рыбной ловле с использованием электрического света. Оказалось, что хрустальные пластинки толщиной всего в семь миллиметров способны выдерживать давление в шестнадцать атмосфер! И при этом они пропускали через себя мощные тепловые лучи, которые неравномерно нагревали их поверхность. Однако стекла, которые использую я, имеют толщину в центральной части не менее двадцати одного сантиметра, то есть в тридцать раз толще упомянутых пластинок.
– Объяснение принимается, капитан Немо; но ведь для того, чтобы видеть под водой, нужен свет! Иначе как тогда маневрировать в кромешной подводной тьме?..
– Позади рубки рулевого установлен мощный электрический рефлектор, лучи которого освещают море на расстояние в полмили.
– И снова браво! Трижды браво, капитан! Так вот в чем секрет загадочной фосфоресценции мнимого нарвала, которая так озадачила ученых! Кстати, скажите, а столкновение «Наутилуса» с «Шотландией», наделавшее столько шума, было случайным?
– Совершенно случайным, профессор. Я шел на глубине двух метров под уровнем моря, когда это произошло. Впрочем, насколько мне известно, удар не вызвал никаких серьезных повреждений.
– Никаких, сударь! А как насчет вашей встречи с «Авраамом Линкольном»?..
– Господин профессор, мне жаль, что пострадал один из лучших кораблей американского военно-морского флота, но на меня напали, и я был вынужден защищаться! Хотя я всего лишь временно вывел фрегат из строя, чтобы он не причинил мне вреда, – все его поломки можно будет с легкостью исправить в ближайшем порту.
– Капитан, ваш «Наутилус» – настоящее чудо! – искренне восхитился я.
– Так и есть, господин профессор, – с теплотой в голосе ответил капитан Немо, – и я люблю его, как собственное дитя! Ваши суда беззащитны перед океанской стихией, где опасность подстерегает повсюду; впервые оказавшись в море, человек испытывает страх бездны, как верно подметил голландец Янсен. Однако глубоко под водой, на борту «Наутилуса», все тревоги отступают. Больше не надо опасаться пробоин, поскольку двойной корпус лодки – прочнее железа; здесь нет качки, а потому не надо переживать за оснастку; нет ветра, который уносил бы паруса; нет пара, который разрывал бы котлы; этому судну не грозят пожары, ведь оно сделано из стали, а не из дерева; не надо заботиться о пополнении запасов угля – ведь «Наутилус» приводится в движение электричеством; не надо бояться столкновений – он единственный покоритель морских глубин; здесь не бывает бурь, поскольку в нескольких метрах под поверхностью вода совершенно спокойна! Так что вы правы, сударь. Этот корабль – само совершенство! Считается, что инженер более уверен в надежности судна, чем конструктор, а конструктор – более, чем сам капитан. Представьте теперь, насколько беззаветна моя вера в «Наутилус», ведь я одновременно являюсь его капитаном, конструктором и инженером!
Капитан Немо говорил с необычайным пылом. Горящий взгляд, порывистость движений полностью его преобразили. Да! Он и правда любил свой корабль, как отец любит свое дитя!
Однако у меня тут же возник естественный, хотя, возможно, нескромный вопрос, и я не удержался от искушения его задать:
– Так вы инженер?
– Да, господин профессор. Я учился в Лондоне, Париже, Нью-Йорке – в те времена, когда еще был жителем земных материков.
– Как вам удалось втайне от всех построить такое удивительное судно?
– Детали «Наутилуса» были изготовлены в разных уголках планеты и заказывались для вымышленных целей. Киль выкован в Ле-Крёзо, гребной вал – в Лондоне у «Пена и компании», листовая обшивка корпуса – в Ливерпуле у Лэрда, винт – в Глазго у Скотта. Резервуары произведены в Париже, на фабрике Кайля, двигатель – в Пруссии, у Круппа, шпирон – в мастерских шведского города Мотала, измерительные приборы – в Нью-Йорке, у братьев Харт. Каждый производитель получил от меня чертежи, подписанные всякий раз другим именем.
– Однако все эти детали еще нужно было соединить и подогнать!
– Господин профессор, я основал производственный цех на одном из необитаемых островков посреди океана. Именно там мы с моими рабочими – точнее, верными товарищами, которых я сам обучал и наставлял, – закончили сборку «Наутилуса». А затем позволили огню уничтожить все следы нашего пребывания на острове. Будь моя воля, я и вовсе спалил бы его дотла.
– Полагаю, затраты на постройку судна превышали все мыслимые пределы?
– Судите сами, господин Аронакс: броненосец обходится в одну тысячу сто двадцать пять франков за тонну. «Наутилус» весит полторы тысячи тонн. Следовательно, он обошелся мне в один миллион шестьсот восемьдесят семь тысяч франков, а со всей оснасткой – около двух миллионов. С учетом же стоимости хранящихся на борту произведений искусства и научных коллекций его можно оценить примерно в четыре или пять миллионов.
– И последний вопрос, капитан…
– Слушаю вас, господин профессор.
– Стало быть, вы очень богаты?


Огонь уничтожил все следы нашего пребывания.

– Я несметно богат! И мог бы с легкостью оплатить все десять миллиардов государственного долга Франции!
Я пристально посмотрел на своего загадочного собеседника. Не злоупотребляет ли он моей доверчивостью? Время покажет.

Глава четырнадцатая
Черная река
Вода занимает на земной поверхности площадь, исчисляемую в три миллиона восемьсот тридцать две тысячи пятьсот пятьдесят восемь квадратных мириаметров[76 - Мириаметр – десять тысяч метров.], иными словами, более тридцати восьми миллионов гектаров поверхности нашей планеты покрыто водой. Объем этой жидкой массы составляет два миллиарда двести пятьдесят миллионов кубических миль; если представить эту жидкую массу в виде шара, то диаметр его будет равен шестидесяти лье, а вес – трем квинтиллионам тонн. Чтобы лучше понять, насколько огромно это число, нужно вспомнить, что квинтиллион относится к миллиарду, как миллиард к единице, то есть в квинтиллионе столько же миллиардов, сколько в миллиарде единиц. Проще говоря, такое количество воды могли бы излить все реки Земли за сорок тысяч лет.
На протяжении геологической истории эры огня сменялись эрами воды. Сначала всюду был один лишь Океан. Затем, мало-помалу, в силурийском периоде, из воды показались вершины гор, возникли острова; они частично уходили под воду во время потопов, появлялись вновь, сливались, образуя материки, и наконец рельеф земной поверхности принял знакомый нам облик, отображаемый на современных географических картах. Суша отвоевала у воды тридцать семь миллионов шестьсот пятьдесят семь квадратных миль, или двенадцать миллиардов девятьсот шестнадцать миллионов гектаров.
В соответствии с расположением континентов можно разделить воды планеты на пять больших частей: Арктический ледовитый океан, Антарктический ледовитый океан, Индийский океан, Атлантический океан и Тихий океан.
Тихий океан простирается с севера на юг, занимая все пространство между двумя полюсами, и с запада на восток между Азией и Америкой; его протяженность по долготе составляет сто сорок пять градусов[77 - По данным современной науки – 176 градусов.]. Это самый спокойный из океанов; его течения широки и неспешны, приливы и отливы слабо выражены, дожди обильны. Таков был океан, который мне по велению судьбы предстояло пересечь при самых необычных обстоятельствах.
– Господин профессор, – сказал капитан Немо, – если вам угодно, мы сейчас определим наше точное местоположение и установим отправную точку путешествия. До полудня осталось четверть часа. Я отдам приказ всплывать.
Капитан три раза нажал на кнопку электрического звонка. Насосы начали откачивать воду из резервуаров; стрелка манометра показывала, как уменьшается давление по мере всплытия «Наутилуса», а потом замерла.
– Мы на поверхности воды, – сообщил капитан.
Я направился к центральному трапу, ведущему к верхней платформе. Затем взобрался по металлическим перекладинам и через открытые люки вышел на палубу «Наутилуса».
Она выступала из воды не более чем на восемьдесят сантиметров. Из-за своей веретенообразной конструкции «Наутилус» напоминал очертаниями длинную сигару. Корпус был обшит уложенными на манер черепицы стальными листами, похожими на ороговевшую чешую крупных рептилий. Теперь мне стало понятно, почему этот корабль неизменно принимали за морское животное – даже лучшие подзорные трубы не помогали.
Наполовину утопленная в корпус «Наутилуса» шлюпка образовывала посредине палубы небольшую выпуклость. На носу и корме выступали две невысокие кабины с наклонными стенками, в которые были вставлены толстые чечевицеобразные стекла: передняя служила рубкой рулевого, который управлял «Наутилусом», в задней крепился мощный электрический прожектор, освещавший путь.
Море было спокойным, небо – безоблачным. Ленивое колыхание океана почти не ощущалось на борту «Наутилуса» благодаря его длинному корпусу. Легкий бриз с востока взъерошивал морскую гладь. Горизонт очистился от тумана, и ничто теперь не препятствовало обзору.
Но вокруг не было ничего, кроме моря. Ни рифа, ни островка. «Авраам Линкольн» давно скрылся из виду. Безбрежная пустыня…
Вооружившись секстантом, капитан Немо замерил высоту солнца, чтобы по ней определить широту. В течение нескольких минут он терпеливо ждал, пока дневное светило не поднялось над кромкой горизонта. За все это время сжимавшая инструмент рука ни разу не дрогнула – даже мраморная статуя позавидовала бы такой неподвижности!
– Полдень, – сказал наконец капитан. – Господин профессор, не угодно ли вам?..
Я бросил прощальный взгляд на желтоватые воды, омывавшие японские берега, и спустился в салон.
Там капитан вычислил местоположение «Наутилуса», определив с помощью хронометра долготу и сверив свои расчеты с предыдущими угломерными наблюдениями. А затем обратился ко мне:


Капитан Немо замерил высоту солнца.

– Господин Аронакс, мы находимся на ста тридцати семи градусах и пятнадцати минутах западной долготы…
– Какого меридиана? – поспешил я уточнить в надежде, что по ответу капитана смогу угадать его национальность.
– Сударь, – ответил он. – У меня есть несколько хронометров, настроенных на меридианы Парижа, Гринвича и Вашингтона. Сейчас, из уважения к вам, я воспользовался парижским.
Надежда моя не оправдалась. Я поклонился, и капитан продолжил:
– Сто тридцать семь градусов пятнадцать минут западной долготы по Парижскому меридиану и тридцать градусов семь минут северной широты – это примерно в трехстах милях от берегов Японии. Итак, сегодня, восьмого ноября, ровно в полдень начинается наше подводное путешествие.
– Да поможет нам бог! – ответил я.
– А сейчас, господин профессор, – добавил капитан, – оставляю вас наедине с вашими занятиями. Я задал курс на востоко-северо-восток, глубина погружения – пятьдесят метров. Вот карты, на которых будет ежедневно отмечаться пройденный нами путь. Салон в вашем полном распоряжении. Теперь позвольте мне удалиться.
Капитан Немо откланялся. А я остался один со своими мыслями. Все они крутились вокруг командира «Наутилуса». Узнаю ли я когда-нибудь, какой национальности этот загадочный человек, отрекшийся от родины? Что пробудило в нем такую ненависть к человечеству – ненависть, которая, возможно, жаждала страшной мести? Был ли он одним из тех никому не известных ученых, кого Консель называл «обиженными гениями», – своего рода Галилеем наших дней? Или одним из деятелей науки вроде американца Мори[78 - Мэтью Мори (1807–1873) – американский морской офицер, астроном, историк, океанограф, метеоролог, картограф, геолог, а также автор научных публикаций и преподаватель. Прозван «разведчиком моря».], чью карьеру разрушила политическая революция? Пока я мог только гадать. Со мной, случайно оказавшимся на борту незнакомцем, он вел себя холодно, но вполне любезно. Вот только ни разу не пожал протянутую ему руку. Как и не протянул мне свою.
Целый час я предавался размышлениям, пытаясь разгадать так взволновавшую меня тайну этого человека. Затем взгляд мой упал на огромную карту полушарий, разложенную на столе, и я поставил палец на ту самую точку, где пересекались замеренные сегодня значения долготы и широты.
У океана, как и у континентов, есть свои реки. Это особые течения, имеющие собственные температуру и цвет; самое крупное из них известно под именем «Гольфстрим». Наукой установлено местонахождение пяти главных течений планеты: первое – на севере Атлантики, второе – на юге Атлантики, третье – на севере Тихого океана, четвертое – на юге Тихого океана, и пятое – на юге Индийского океана. Можно даже предположить, что давным-давно на севере Индийского океана существовало шестое течение, когда Каспийское и Аральское моря были объединены с крупными озерами Азии в единое водное пространство.
Через точку, которую я отметил пальцем, проходило течение Куросио, что в переводе с японского означает «черная река». Оно берет начало в Бенгальском заливе, где нагревается под отвесными лучами тропического солнца, затем пересекает Малаккский пролив, огибает побережье Азии и доходит до Алеутских островов на севере Тихого океана, мимоходом подхватывая и увлекая за собой стволы камфорных деревьев и другие образцы местной фауны; его теплый поток цвета индиго резко выделяется на сером фоне холодных океанских волн. Именно по этому течению нам и предстояло плыть. Я прослеживал путь Куросио, представляя, как оно теряется на бескрайних тихоокеанских просторах, когда на пороге салона появились Нед с Конселем.
Мои верные спутники замерли от изумления при виде всех этих сокровищ.
– Где мы? – воскликнул канадец. – В одном из квебекских музеев?
– С позволения господина, – заметил Консель, – я бы скорее сравнил это место с особняком Соммерара[79 - Александр дю Соммерар (1779–1842) – французский археолог и коллекционер произведений искусства Средних веков и Ренессанса, основатель парижского музея Клюни.]!
– Друзья мои! – сказал я, жестом приглашая их войти. – Вы не в Канаде и не во Франции, а на борту «Наутилуса», в пятидесяти метрах под уровнем моря.
– Раз уж господин так говорит, приходится верить, – ответил Консель. – Однако, признаться, этот салон может изумить даже такого фламандца, как я.
– Что ж, любуйся, мой друг! Здесь найдется немало интересного для знатока классификации!
Уговаривать Конселя не было надобности. Славный малый уже склонился над витринами, бормоча что-то на языке натуралистов: «…класс брюхоногих, семейство трубачей, род каури, вид CyprCa Madagascariensis»[80 - Мадагаскарская ципрея (лат.).]…
А далекий от конхиологии Нед Ленд принялся расспрашивать меня о встрече с капитаном Немо. Узнал ли я, кто он, откуда, куда направляется, в какие глубины еще заведет? Словом, задавал мне тысячи вопросов, на которые я не успевал отвечать.


Карта Тихого океана (без подписи).

Я сообщил Неду все, что знал, – вернее, все, чего не знал, – и в свою очередь попросил рассказать, что довелось слышать и видеть ему.
– Ничего не видел, ничего не слышал! – ответил канадец. – Не заметил даже никого из команды этого странного корабля. Неужто и экипаж у него электрический?
– Электрический?
– А что, запросто можно поверить! Ну а вы, господин Аронакс, как считаете: сколько всего человек на борту? – спросил Нед Ленд, у которого уже явно зрел какой-то замысел. – Десять? Двадцать? Пятьдесят? Сто?
– На этот вопрос я ответить не могу, мистер Ленд. И советую вам пока отказаться от идеи захватить «Наутилус» или бежать с него. Это судно – настоящее чудо инженерной мысли, и я рад, что мне посчастливилось его увидеть! Многие были бы не прочь оказаться на нашем месте – хотя бы ради того, чтобы полюбоваться всеми этими сокровищами. Так что возьмите себя в руки, и давайте будем вместе наблюдать за тем, что происходит вокруг.
– «Наблюдать»! – фыркнул гарпунер. – Что мы увидим из этой железной тюрьмы? Мы движемся, мы плывем вслепую…
Не успел Нед Ленд договорить, как салон погрузился во мрак. Светящийся потолок погас столь внезапно, что у меня даже заболели глаза, – так бывает, когда выходишь из темноты на яркий свет.
Мы молча стояли, не решаясь пошевелиться и не зная, чего ожидать. Но тут раздался скрежет. Словно кто-то раздвигал обшивку на бортах «Наутилуса».
– Ну вот и все – дождались! – сказал Нед Ленд.
– Отряд гидромедуз! – бормотал Консель.
Так же внезапно салон озарился сиянием. Свет проникал в него с обеих сторон через огромные продолговатые стекла в стенах. Нашему взору открылись морские глубины, пронизанные яркими электрическими лучами. Лишь слой хрусталя отделял нас от океана. Поначалу я содрогнулся при мысли о том, что эта тонкая перегородка может разбиться; однако крепкая медная оправа придавала ей почти несокрушимую прочность.
Море отчетливо просматривалось в радиусе примерно одной мили от «Наутилуса». Невиданное зрелище! Какое перо могло бы его описать? Какая кисть сумела бы передать эти нежные тона и восхитительные переливы света, который пронизывал водную пелену, постепенно рассеиваясь в верхних и нижних слоях океана!
Как известно, море обладает очень высокой светопропускающей способностью. Даже чистейшая ключевая вода уступает ему в прозрачности. И все благодаря растворенным в нем органическим веществам и минералам. В некоторых участках океана, например, на Антильских островах, можно с удивительной четкостью разглядеть песчаное дно сквозь толщу воды в сто сорок пять метров, а солнечные лучи свободно проникают на глубину до трехсот метров. Однако водная среда, окружавшая «Наутилус», казалось, сама себя освещала. Словно это была не светящаяся вода, а жидкий свет.
Согласно гипотезе Эренберга[81 - Христиан Готфрид Эренберг (1795–1876) – немецкий естествоиспытатель, зоолог, геолог, основатель микропалеонтологии, ботаник, миколог.], морская вода сохраняет способность к фосфоресценции даже на большой глубине – если так, то обитатели морей могут любоваться одним из самых чудесных спектаклей природы. Я подумал об этом, наблюдая через стекла за причудливой игрой света в открывшихся взору неведомых безднах. В салоне царил полумрак, оттеняя ярко освещенное пространство за бортом; мы смотрели сквозь прозрачный хрусталь, словно сквозь стекло гигантского аквариума.


Нашему взору открылись неведомые бездны.

Из-за отсутствия каких-либо ориентиров «Наутилус» казался неподвижным, хотя рассеченные его шпироном океанские воды то и дело с невиданной скоростью проносились у нас перед глазами. Завороженные, мы в немом восхищении прильнули к прозрачным витринам. Консель первым нарушил молчание:
– Вы хотели что-нибудь увидеть, любезный Нед, ну так вот вам – смотрите!
– Изумительно! Просто изумительно! – Канадец, похоже, забыл о своем гневе и планах бегства, наслаждаясь невероятным зрелищем. – Пожалуй, стоило приехать издалека, чтобы полюбоваться таким чудом!
– Теперь я лучше понимаю жизнь этого человека! – воскликнул я. – Он создал собственный мир, который раскрывает свои самые сокровенные тайны лишь ему одному!
– Но где же рыбы? – с удивлением заметил канадец. – Я не вижу рыб!
– Зачем они вам, милейший Нед? – ответил Консель. – Вы все равно в них ничего не смыслите.
– Я? Да ведь я рыбак! – возмутился Нед.
Между друзьями разгорелся спор, поскольку оба разбирались в рыбах, но каждый по-своему.
Всем известно, что рыбы образуют четвертый и последний класс типа позвоночных[82 - Согласно классификации Ж. Кювье (1869–1832). В современной систематике выделяется от 7 до 9 классов позвоночных.]. Согласно весьма точному научному описанию, это «хладнокровные позвоночные с двойным кругом кровообращения, дышащие жабрами и обитающие в воде». Рыбы делятся на две отдельные группы: костные, чей спинной хребет состоит из костных позвонков, и хрящевые, чей спинной хребет состоит из хрящевых позвонков.
Возможно, канадец знал об этом различии, но Консель знал еще больше и теперь не мог допустить, чтобы его посчитали менее сведущим, чем Нед, с которым он успел подружиться.
– Любезный Нед, – сказал Консель, – вы весьма искусный рыбак, настоящий истребитель рыб. Вы поймали великое множество этих интересных животных. Однако готов побиться об заклад, что вы даже не знаете, на какие классы они делятся.
– Конечно, знаю! – серьезно ответил гарпунер. – Рыбы делятся на два класса: съедобные и несъедобные.
– Это если рассматривать их с точки зрения гурмана, – заметил Консель. – Но известно ли вам, например, чем костные рыбы отличаются от хрящевых?
– В общих чертах, любезный Консель.
– А какие есть подразделения у этих двух классов?
– Понятия не имею, – ответил канадец.
– Тогда слушайте и запоминайте, милейший Нед! Костные рыбы подразделяются на шесть отрядов. Primo, колючеперые. Их верхняя челюсть цельная и подвижная, а жабры имеют форму гребня. Этот отряд включает в себя пятнадцать семейств, то есть три четверти известных науке рыб. Например: окунь обыкновенный.
– На вкус недурен, – кивнул Нед Ленд.
– Secundo, – продолжал Консель, – брюхоперые, у которых брюшные плавники расположены под брюхом позади грудных и не соединяются с плечевой костью. Этот отряд подразделяется на пять семейств и включает в себя большую часть пресноводных рыб. Например: карп, щука.
– Фу, – презрительно поморщился канадец. – Терпеть не могу пресноводную рыбу!
– Tertio, – сказал Консель, – мягкоперые, у которых брюшные плавники расположены под грудными и непосредственно соединены с плечевой костью. В этом отряде четыре семейства. Типичные представители: камбала, лиманда, тюрбо, калкан, морской язык и прочие.
– Превосходная рыба! Превосходная! – одобрительно воскликнул гарпунщик, который не желал рассматривать рыб иначе как с точки зрения их вкусовых качеств.
– Quarto, – невозмутимо перечислял Консель, – бесперые. Эти рыбы лишены брюшных плавников; у них вытянутое тело и толстая, склизкая кожа. Отряд бесперых состоит всего из одного семейства. Представители: угорь, гимнот.
– Так себе! Ничего особенного, – вставил Нед Ленд.
– Quinto, – сказал Консель, – пучкожаберные. У них цельная, свободная челюсть, однако жабры имеют вид маленьких кисточек, расположенных попарно вдоль жаберных дуг. В этом отряде тоже всего одно семейство. Представители: морские коньки, рыбы-пегасы.
– Редкостная гадость! – заметил гарпунщик.
– И, наконец, sexto, – сказал Консель, – сростночелюстные, у которых верхнечелюстная кость плотно соединена с межчелюстной, а небная сцеплена с черепом, делая его неподвижным. У многих рыб из этого отряда отсутствуют брюшные плавники. Выделяют два семейства сростночелюстных. Типичные представители: рыба-еж, рыба-луна.
– На этих даже кастрюлю жалко пачкать! – фыркнул канадец.
– Вы хоть что-нибудь поняли, милейший Нед? – спросил Консель с ученым видом.


– Ни словечка, милейший Консель! – признался гарпунщик. – Но все это ужасно интересно, так что валяйте дальше.
– Что касается хрящевых рыб, – как ни в чем не бывало продолжал Консель, – они включают в себя только три отряда.
– И на том спасибо! – буркнул Нед.
– Primo, круглоротые, у которых челюсти срослись в подвижное кольцо, а жабры открываются наружу рядом отверстий. Этот отряд состоит из единственного семейства. Типичный представитель: минога.
– Отменная рыба! – сказал Нед Ленд.
– Secundo, пластиножаберные. Жабры у них почти такие же, как у круглоротых, но нижняя челюсть подвижна. Этот отряд, самый значительный в своем классе, включает в себя два семейства. Типичные представители: скаты и колючие акулы.
– Как? – изумился Нед. – Скаты и акулы относятся к одному отряду? В таком случае, любезный Консель, в интересах скатов не советую вам размещать этих родственников в одном сосуде!
– Tertio, – продолжал Консель, – осетровые. Как правило, их жабры имеют вид единичной щели, прикрытой снаружи жаберной крышкой. В этот отряд входят четыре семейства. Типичный представитель: осетр.
– Ага! Лучшее приберегли напоследок, любезный Консель? По крайней мере, на мой вкус. И это все?
– Да, мой дорогой Нед, – ответил Консель. – Однако имейте в виду, что зная это, мы не знаем почти ничего, поскольку семейства делятся на роды, подроды, виды, разновидности…
– Глядите, дружище! – сказал гарпунер, прильнув к стеклу. – Вон сколько разновидностей проплывает мимо нас!
– Да! И это все рыбы! – воскликнул Консель. – Мы словно стоим перед огромным аквариумом!
– Нет, – возразил я. – Аквариум – всего лишь клетка, а эти рыбы – свободны, как птицы в небесах.
– Ну-ка, любезный Консель, называйте их, называйте! – умолял Нед Ленд.
– Боюсь, это не по моей части, – покачал головой Консель. – Лучше вам обратиться к моему хозяину!
И действительно: славный малый превосходно разбирался в классификации видов, однако натуралистом был никудышным – не уверен, что он отличил бы тунца от макрели. В отличие от канадца, который мог с ходу назвать каждую из этих рыб.
– Спинорог, – сказал я.
– Китайский спинорог! – уточнил Нед Ленд.
– Род спинороговых, семейство жесткокожих, отряд сростночелюстных, – пробормотал Консель.
Нед и Консель, вместе взятые, определенно составили бы выдающегося натуралиста!
Канадец не ошибся. Стайка спинорогов с уплощенными с боков телами, зернистой кожей и острым шипом на спинном плавнике, резвилась вокруг «Наутилуса», помахивая хвостами, ощетинившимися с обеих сторон четырьмя рядами колючек. У китайских спинорогов восхитительно красивая окраска – серая сверху, белая снизу, с золотыми пятнами, которые сверкали и переливались в темных кильватерных струях. Между спинорогами, как забытые на ветру покрывала, колыхались скаты, среди которых, к своей великой радости, я заметил китайского ската с желтоватой верхней частью, нежно-розовым подбрюшьем и тремя шипами позади глаз – редкий вид, в существовании которого сомневался даже сам Ласепед[83 - Бернар Жермен Ласепед (1756–1825) – французский ихтиолог и государственный деятель.], видевший их только на старинных японских рисунках.
В течение двух часов «Наутилус» сопровождала вся морская рать, состязаясь в красоте, блеске и скорости. Наблюдая за играми и прыжками рыб, я различил в их толпе зеленого губана, барабулю с двумя черными полосками вдоль тела, бычка-элеотриса – белого, с фиолетовыми пятнами на спинке, японскую скумбрию – восхитительную представительницу макрелевых с голубым телом и серебристой головой, сверкающих лазуревиков, чье описание кроется в самом названии, морских карасей с сине-желтыми плавниками, морских карасей с черной полосой на хвостовом плавнике, карасей-зонефор, опоясанных шестью поперечными лентами, флейторыла, чей вытянутый рот и в самом деле похож на флейту, морских бекасов – некоторые особи достигали метра в длину, японскую саламандру, мурену-ехидну, морских змей длиной шесть футов с маленькими живыми глазками и широкой пастью с острыми зубами, и так далее.
Нашему восторгу не было предела. Изумленные возгласы не смолкали. Нед называл рыб, Консель их классифицировал, а я восхищался резвостью их движений и красотой форм. Никогда прежде не доводилось мне наблюдать таких удивительных животных в их естественной среде обитания.
Я не стану перечислять все разновидности морских обитателей, промелькнувших перед нашим потрясенным взором, всю пеструю коллекцию Японского и Китайского морей. Рыб здесь было больше, чем птиц на небе; они стекались отовсюду целыми стаями – очевидно, привлеченные яркими лучами электрического маяка.
И тут в салоне зажегся свет. Металлические ставни снова задвинулись. Чарующее видение исчезло. Но я еще долго грезил наяву, пока мой взгляд не упал на приборы, висевшие на стенах. Компас по-прежнему показывал направление на северо-северо-восток, манометр отображал давление в пять атмосфер, что соответствует глубине в пятьдесят метров, а электрический лаг выдавал значение скорости в пятнадцать миль в час.
Я ждал капитана Немо. Однако он так и не появился. Часы пробили пять.
Нед с Конселем отправились в свою каюту. Я тоже вернулся к себе. Там меня уже ждал ужин. Мне подали суп из нежнейшей морской черепахи, барабульку с белым, чуть слоистым мясом (из ее печени также приготовили очень вкусный паштет) и филе императорского помаканта, который показался мне вкуснее лосося.
Остаток вечера я посвятил чтению, письму и размышлениям. А когда глаза стали слипаться, растянулся на перине из зостеры и крепко уснул, пока «Наутилус» скользил по стремительному течению Черной реки.

Глава пятнадцатая
Письменное приглашение
На следующий день, 9 ноября, я проснулся довольно поздно, проспав целых двенадцать часов. Пришел Консель, чтобы по обыкновению узнать «как господину спалось» и предложить свои услуги. Его друг, канадец, все еще спал, словно всю жизнь только этим и занимался.
Я рассеянно слушал болтовню славного малого, почти не отвечая. Меня беспокоило отсутствие капитана Немо во время нашего вчерашнего сеанса, и я надеялся увидеть его сегодня.
Вскоре я переоделся в свои виссоновые одежды. Консель заинтересовался необычным материалом. Я объяснил, что ткань эта соткана из блестящих шелковистых волокон, которыми цепляются к камням «пинны» – разновидность створчатых моллюсков, в изобилии встречающихся у берегов Средиземного моря. В давние времена из биссуса изготавливали прекрасные ткани, чулки, перчатки, которые получались одновременно очень мягкими и очень теплыми. Таким образом, команда «Наутилуса» могла без труда обеспечить себя одеждой, не нуждаясь ни в хлопчатниках, ни в баранах, ни в шелкопрядах.
Одевшись, я направился в салон. И никого там не нашел.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=70909390?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes
Сноски

1
Жорж Леопольд де Кювье (1769–1832) – французский естествоиспытатель, натуралист. Открыл, определил и описал свыше 150 вымерших видов животных; Бернар Жермен де Ласепед (1756–1825) – французский ихтиолог, исследователь и государственный деятель; Андре-Мари Дюмериль (1774–1860) – французский зоолог, специалист по амфибиологии и ихтиологии; Жан-Луи Катрфаж (1810–1892) – французский зоолог и антрополог. (Здесь и далее прим. перев.)

2
Старинная французская единица измерения расстояния, равная 5555,5 м (длина дуги одной двадцатой градуса земного меридиана).

3
Около 106 метров. Английский фут составляет 30,4 см.

4
Французский политический ежедневник, основанный в 1815 г.

5
На французском эта фраза (la nature ne fait pas de sots) совпадает по звучанию с известным высказыванием Карла Линнея «Природа не делает скачков» (La nature ne fait pas de sauts).

6
Международный кабельтов (1/10 морской мили) – 185,2 метра. Изначально так называли корабельный трос для швартов и буксиров; как единицу измерения кабельтов стали использовать, поскольку трос на судне брался определенной, одинаковой длины. Три кабельтовых – 555,6 м.

7
Остров у юго-западного побережья Ирландии, самый южный из обитаемых островов страны.

8
Помощник или заместитель профессора.

9
Убедиться в чем-либо при помощи фактов. Выражение из Евангелия (апостол Фома не хотел верить в то, что Христос воскрес, пока не вложил свои пальцы (персты) в нанесенные Господу раны от гвоздей (язвы гвоздиные).

10
Игольчатая однозарядная винтовка, разработанная французским оружейником Антуаном Шасспо в 1866 году. Использовалась во французской армии в 1866–1874 годах.

11
Тип низкобортного броненосного артиллерийского корабля, преимущественно прибрежного действия.

12
Полиграфический термин, обозначающий размер листа бумаги в одну четверть листа, а также печатные издания такого формата (лат. «в четвертую часть», «в четвертку» от лат. quartus «четвертый»).

13
Таран, или шпирон, – разновидность вооружения корабля, предназначенная для боя на самой короткой дистанции и имеющая вид конструктивного элемента форштевня в виде массивного бивня (шпирона), служащего для поражения подводной части вражеского корабля с целью потопления.

14
Один из двух отрядов, на которые был в XVIII веке искусственно разделен отряд приматов. Он включал в себя всех приматов, за исключением человека, который выделялся в отряд Bimanus (двурукие).

15
Морской путь через Северный Ледовитый океан вдоль северного берега Северной Америки через Канадский Арктический архипелаг.

16
Фр. Conseil – совет.

17
Род парнокопытных из семейства энтелодонтов, представители которого существовали с конца эоцена по конец олигоцена на территории современных США и Канады.

18
Вымерший род непарнокопытных, считающийся одним из наиболее ранних представителей лошадеподобных животных.

19
Вид парнокопытных млекопитающих из семейства свиных подотряда свинообразных. Обитает в Индонезии.

20
В нью-йоркской гостинице «Пятая авеню» (англ. Fifth Avenue) был установлен первый в мире пассажирский лифт. Отель открылся в 1859 году и был спроектирован специально для установки лифта.

21
Вперед! (англ.).

22
Зд. – небольшие вспомогательные суда катерного типа с паровым двигателем для обслуживания кораблей.

23
Узкая песчаная коса, выдающаяся в море от берега Нью-Джерси. Прикрывает внешнюю часть нью-йоркской гавани с моря.

24
Судно особой конструкции, установленное на якоре в открытом море для ограждения наиболее опасных мелей и подводных скал, а также близ портов в качестве приемных навигационных знаков и лоцманской станции на входе в фарватер.

25
Один из барьерных островов острова Лонг-Айленд, штат Нью-Йорк, США.

26
Дьёдонне де Гозон – дворянин из Лангедока, 27-й Великий магистр ордена госпитальеров в 1346–1353 годах и третий магистр после перемещения ордена с Кипра на Родос.

27
Носовая оконечность судна, являющаяся продолжением киля.

28
Многоглазый великан, персонаж древнегреческой мифологии, нередко получавший эпитеты «Всевидящий», «Многоглазый» или «Панопт».

29
Крупнокалиберный дробовик для промысловой охоты с лодки на гусей и уток (применялся в XIX – начале XX века).

30
Название «моллюск» происходит от лат. molluscus – «мягкий».

31
Мыс на юго-восточной оконечности континентальной Аргентины в Южной Америке (исп. Cabo V?rgenes, букв. «Мыс Девы»).

32
Крайняя южная точка архипелага Огненная Земля, расположенная на острове Горн. Вопреки распространенному мнению не является южной оконечностью Южной Америки.

33
Человек, видящий лучше ночью, чем днем (от греч. nyx, nyktos – ночь, ops – зрение).

34
Кап – конструкция, образованная вертикальными стенками и настилом с подкрепляющим набором, закрывающая вырезы над помещениями судна.

35
Старинная французская мера длины, приблизительно равная двум метрам.

36
Группа морских светящихся двустворчатых пластиножаберных моллюсков.

37
Род низших морских животных из отряда оболочниковых, с прозрачным тельцем, издающим голубоватый фосфорический свет (лат. salpa).

38
Электрический угорь – костистая рыба из семейства угрей; водится в Южной Америке, обладает способностью производить сильные электрические удары.

39
Брус, выступающий вперед с носа корабля.

40
Найтов – судовая снасть, используемая для закрепления предметов оборудования и снабжения, деталей судовых устройств, а также штучных грузов в трюмах и на палубе (от голл. naaien – сшивать и touw – трос, веревка).

41
Подвижный в подвижном (букв. лат. «движущийся в движущемся»).

42
Нож Боуи (англ.) – крупный нож (тесак) со скосом на обухе и слегка загнутым кверху острием. Популярен в США и используется как боевой, охотничий или рабочий. Создан в 1830 году и назван по фамилии изобретателя.

43
Луи Пьер Грасьоле (1815–1865) – французский анатом, физиолог, зоолог. Изучал сравнительную анатомию головного мозга приматов и человека, а также взаимосвязь размеров головного мозга и интеллекта.

44
Йозеф Энгель (1816–1894) – австрийский анатом.

45
Хищное морское млекопитающее из семейства куньих (также морская выдра, морской бобр).

46
Хабеас корпус (от лат. habere – «иметь» и corpus – «тело») – принцип неприкосновенности личности, используемый в англосаксонском уголовно-процессуальном праве. В соответствии с правилом хабеас корпус задержанный человек может обратиться к суду с жалобой на арест или задержание и потребовать выдачи специального судебного приказа, предписывающего доставить задержанного в суд для проверки законности такого ареста или задержания.

47
Франсуа Араго (1786–1853) – французский физик, астроном и политический деятель.

48
Майкл Фарадей (1791–1867) – английский физик-экспериментатор и химик.

49
Хлорат калия (калиевая соль хлорноватой кислоты); получен Клодом Бертолле в 1786 году. До начала XX века бертолетова соль использовалась для лабораторного получения кислорода, но из-за малой доступности ее перестали применять. Некоторое время растворы хлората калия применялись в качестве слабого антисептика, наружного лекарственного средства для полоскания горла.

50
Гидроксид калия – едкое, токсичное вещество, обладающее ярко выраженными щелочными свойствами.

51
Нижняя перекладина средней мачты.

52
Никто (лат.).

53
Головоногий моллюск из рода наутилусов, который встречается в Индийском и Тихом океанах.

54
Тонкие, прочные нити белковой природы, которыми моллюски, ведущие малоподвижный образ жизни (мидии, дрейсены, пинны и некоторые другие) прикрепляются к опоре.

55
Морские улитки (другое название – мурексы, иглянки, багрянки, пурпурницы), из которых в древности получали краситель красновато-фиолетового цвета. Пурпур стоил на порядок дороже золота, носить пурпурные одежды могли только царственные особы и императоры.

56
Род брюхоногих заднежаберных моллюсков (другое название – морской заяц), обитающих на дне тропических морей. В момент опасности аплизия выпускает струю чернил.

57
Зостера (взморник, морская трава) – род многолетних морских трав. Высушенные листья растения используются (под названием «морская трава», «камка») для набивки матрацев и мебели, как упаковочный материал, иногда как удобрение, утеплитель, подстилка для домашних животных и для изготовления стройматериалов.

58
Выражение из трактата «Море» французского историка и публициста Ж. Мишле (1798–1874).

59
Древнегреческий писатель и историк (около 430–356 гг. до н. э.).

60
Жюль Мишле (1798–1874), французский историк и публицист.

61
Декоративная композиция из элементов античных военных доспехов, щитов, оружия и знамен (характерна для ренессанса и барокко).

62
Клавишный духовой музыкальный инструмент, по звучанию и принципу работы схожий с органом.

63
Род крупных морских двустворчатых моллюсков, обитающих в тропиках. Длина раковины трикадны может достигать 1,2 м, а масса крупных экземпляров может превышать 200 кг.

64
Сосуд при входе в храм, из которого верующие окропляют себя освященной водой.

65
Согласно современной науке, флабелины – голожаберные моллюски, имеющие яркую окраску.

66
Одно из прежних названий французского острова Реюньон, расположенного в Индийском океане.

67
Специалист в области конхиологии (раздел зоологии, изучающий раковины, преимущественно моллюсков).

68
Бывшая датская колония в Индии (с 1620 по 1845 г.), располагавшаяся в 250 километрах от Мадраса.

69
Conus Cedonulli (лат. Конус несравненный).

70
Столица Омана, город-порт на побережье Оманского залива, окруженный горами и пустыней.

71
Электрохимическая система для получения сильных токов и напряжений, изобретенная в XIX веке тремя разными химиками (другие названия – хром-цинковый элемент, элемент Грове, элемент Поггендорфа).

72
Навигационный прибор для измерения расстояния и скорости судна.

73
Помещение для команды судна.

74
Своеобразный (лат.).

75
Генрих Даниэль Румкорф (1803–1877) – немецкий изобретатель и механик; создатель катушки Румкорфа – устройства для получения импульсов высокого напряжения.

76
Мириаметр – десять тысяч метров.

77
По данным современной науки – 176 градусов.

78
Мэтью Мори (1807–1873) – американский морской офицер, астроном, историк, океанограф, метеоролог, картограф, геолог, а также автор научных публикаций и преподаватель. Прозван «разведчиком моря».

79
Александр дю Соммерар (1779–1842) – французский археолог и коллекционер произведений искусства Средних веков и Ренессанса, основатель парижского музея Клюни.

80
Мадагаскарская ципрея (лат.).

81
Христиан Готфрид Эренберг (1795–1876) – немецкий естествоиспытатель, зоолог, геолог, основатель микропалеонтологии, ботаник, миколог.

82
Согласно классификации Ж. Кювье (1869–1832). В современной систематике выделяется от 7 до 9 классов позвоночных.

83
Бернар Жермен Ласепед (1756–1825) – французский ихтиолог и государственный деятель.