Око небесное
Око небесное
Филип Киндред Дик
Филип К. Дик. Электрические сны
То, что начинается как обычная экскурсия в физической лаборатории, из-за аварии ускорителя частиц превращается в апокалипсис. Посетители попадают в коллективный сон, который раскрывает их самые сокровенные надежды, мечты и страхи. Пока спасатели отчаянно пытаются вызволить жертв из обугленных обломков, их души начинают невероятное путешествие по фантастическим и кошмарным мирам. Джек Хэмилтон, один из тех, кто оказался жертвой аварии, понимает то, чего не понимают остальные: в каждом новом странном мире они оказываются в ловушке сил, которым подвластна сама реальность. Сил, которые, возможно, никогда не отпустят их.
Филип К. Дик был саркастичным индивидуалистом, и ни одно мировоззрение не могло избежать его язвительных и уморительных подколок. В этом романе смешались трагедия и сатира, которая преподает потрясающий урок любви и терпимости, скрытый под личиной научно-фантастической комедии.
«Ни разу не встречал такого, чтобы тема была раскрыта с такой технической ловкостью или наделена большим психологическим смыслом». – Fantasy and Science Fiction
«Дик был величайшим в научной фантастике знатоком современного чувства страха». – New York Daily News
«Дик развлекает нас реальностью и безумием, временем и смертью, грехом и спасением. Он наш собственный Борхес». – Урсула ле Гуин
«Дик работает с материалом, слишком безумным, чтобы понять его, слишком нравоучительным, чтобы забыть, слишком запоминающимся, чтобы от него отказаться». – Washington Post
Филип Киндред Дик
Око небесное
Philip K. Dick
Eye in the Sky
* * *
Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.
Copyright © 1957, A. A. Wyn
Copyright renewed © 1985, Laura Coelho, Christopher Dick and Isa Dick
© Кумок В., перевод на русский язык, 2024
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2024
1
Протонный дефлектор-отражатель белмонтского Беватрона подвел своих создателей в четыре часа дня второго октября 1959 года. Дальше все случилось мгновенно. Не контролируемый более отражателем луч с энергией 6 гигаэлектронвольт ударил в потолок зала, попутно испепелив наблюдательную площадку, расположенную над гигантским кольцеобразным магнитом.
В этот момент на площадке находилось восемь человек – группа туристов и экскурсовод. Лишенные опоры под ногами, люди рухнули на пол зала Беватрона и лежали там с переломами и сотрясениями, пока магнитное поле не отключилось и жесткое излучение не прекратилось.
Четверым из этой восьмерки потребовалась госпитализация. Двое, получившие ожоги меньшей степени, остались под наблюдением на неопределенный срок. Оставшихся осмотрели, им оказали амбулаторную помощь и отпустили. Местные газеты Сан-Франциско и Окленда сообщили о происшествии. Адвокаты пострадавших приступили к составлению исков. Кое-кто из чиновников, отвечавших за Беватрон, вылетел прямо на помойку; туда же отправились отражающая система Уилкокса – Джонса и ее энтузиасты-изобретатели. Рабочие начали ремонт физических повреждений.
Все происшествие уложилось в считаные минуты. В четыре часа ровно отражатель дал дуба, а в две минуты пятого восемь человек уже летели с восемнадцати метров вниз сквозь фантастически заряженный энергетический луч, исходивший из круглой внутренней камеры магнита. Первым падал молодой негр-экскурсовод; он же первым и грохнулся на пол. Последним оказался на полу молодой инженер с соседнего ракетного завода – когда группу завели на смотровую площадку, он откололся от своих спутников и повернул обратно в коридор, роясь в карманах в поисках сигарет.
И возможно, не прыгни он вперед в попытке поймать падающую жену, он бы и не свалился вниз со всеми остальными. Последним, что он ясно помнил, была выпадающая из рук сигаретная пачка и безумный бросок вперед – туда, где, дрожа, исчезал в пустоте рукав Марши…
Все утро Хэмилтон провел в своей ракетной лаборатории. Делать он ничего не мог – только точить карандаши и страдать от неизвестности. Его персонал вокруг занимался обычными делами, корпорация жила своей жизнью. К обеду явилась Марша, улыбающаяся и прекрасная, стильная и модная, словно ручная утка в парке «Голден Гейт». Его мрачный ступор мгновенно рассыпался под воздействием этого душистого и весьма недешевого маленького существа, которое ему посчастливилось заарканить и которое он ценил даже выше, чем свою хай-фай звуковую систему и свою коллекцию хорошего виски.
– Чего опять? – спросила Марша, присев на уголок его стола из броневой стали. Ладони ее в перчатках были плотно сложены вместе, зато стройные ножки беспокойно выплясывали. – Пойдем быстренько пообедаем, и двинули. Сегодня первый день работы этого отражателя, ты же сам хотел на него посмотреть. Забыл, что ли? Ну, готов?
– Я в газовую камеру готов, – резко ответил Хэмилтон. – И она для меня тоже почти уже готова.
Карие глаза Марши расширились; ее веселое оживление сменилось на серьезный, даже драматический тон.
– Ты о чем? Опять что-то секретное, о чем рассказывать нельзя? Милый, ты не говорил, что сегодня у тебя что-то важное. За завтраком ты дурачился и подпрыгивал, как щенок, разве что не тявкал.
– За завтраком я еще не знал. – Взглянув на наручные часы, Хэмилтон безрадостно поднялся на ноги. – Да, давай поедим как следует. Возможно, напоследок. И возможно, это последняя экскурсия, на которую я отправлюсь.
Но он не успел добраться до выхода с территории, не говоря уже о ресторане за охраняемой зоной. Его остановил посыльный в форме, протягивающий аккуратно сложенную распечатку.
– Мистер Хэмилтон, это вам. Полковник Эдвардс приказал передать.
Дрогнувшими руками Хэмилтон развернул бумагу.
– Ну, – мягко сказал он жене, – вот оно. Пойди посиди на веранде. Если я не вернусь в течение часа, ступай домой и пообедай консервированной свининой с бобами.
– Но как же так? – беспомощно взмахнула она руками. – Ты так говоришь… мне страшно. Ты знаешь, что там?
Да, он знал. Наклонившись к жене, он поцеловал ее в алые, влажные и слегка дрожащие губы. А затем направился широким шагом вслед за посыльным в штаб-квартиру полковника Эдвардса, в те комнаты для совещаний на высшем уровне, где уже торжественно заседало все руководство компании.
Когда он уселся, то сразу почувствовал вокруг себя густой, богатый оттенками запах бизнесменов среднего возраста: сочетание сигарного дыма, дезодоранта и дорогого обувного крема. Над длинным стальным столом тут и там звучали негромкие разговоры. Во главе стола сидел сам старина Эдвардс, за бруствером из огромной кучи докладов и формуляров. Строго говоря, у каждого чиновника был свой окопчик из оправдательных бумаг, раскрытого дипломата, пепельницы и стакана с теплой водой. Напротив полковника Эдвардса грузно восседала еще одна фигура в форме – Чарли Макфайф, глава службы безопасности, чьи сотрудники шныряли по ракетному заводу, выискивая русских агентов.
– А вот и ты, – пробурчал полковник Эдвардс, строго глядя на Хэмилтона поверх очков. – Много времени не отнимем, Джек, – у нас сегодня один-единственный пункт на повестке дня; тебе не придется торчать здесь по чужим вопросам.
Хэмилтон ничего не ответил. Он сидел в напряженном ожидании, на лице его читалось волнение.
– Так вот, речь о твоей жене, – начал Эдвардс, облизнув палец и перелистав какой-то доклад. – Я так понимаю, что с тех пор, как Сазерленд уволился, ты возглавляешь наш исследовательский отдел. Верно?
Хэмилтон кивнул. Его ладони, лежащие на столе, побледнели. «Словно я уже умер», – подумал он горько. Словно уже висел на виселице, которая выдавила из него всю жизнь и веселье. Висел, словно какая-то колбаса в темноте подвала.
– Твоя жена, – гулким голосом продолжил Эдвардс, в то время как его пигментированные ладони вздымались и падали, пролистывая страницы, – была определена как представляющая угрозу для предприятия. Вот у меня здесь доклад. – Он кивнул в сторону капитана заводской полиции. – Макфайф представил этот доклад. Я бы добавил: неохотно представил.
– Чертовски неохотно, – вставил Макфайф, обращаясь прямо к Хэмилтону. В его жестких серых глазах читалась мольба о прощении. Хэмилтон с каменным лицом проигнорировал его.
– Ты, конечно, – снова загремел Эдвардс, – знаешь, как устроена здесь безопасность. Мы частный концерн, но нашим покупателем является государство. Никто не покупает ракет, кроме Дяди Сэма. Поэтому нам надо быть начеку. Я ставлю тебя в известность об этом, чтобы ты мог сам решить эту проблему. Это в первую очередь твоя проблема. Для нас это важно только потому, что ты возглавляешь наши исследовательские лаборатории. Таким образом, это становится и нашим делом. – Он разглядывал Хэмилтона так, словно видит его в первый раз, – несмотря на то что лично нанял его еще в 1949-м, целых десять лет назад, когда Хэмилтон был молодым, талантливым, подающим большие надежды инженером-электронщиком с новеньким дипломом MIT.
– Значит ли это, – мрачно поинтересовался Хэмилтон, уставив взгляд на свои сжимающиеся и разжимающиеся кулаки, – что Марше закрыт доступ на завод?
– Нет, – ответил Эдвардс, – это значит, что тебе будет закрыт доступ к засекреченным материалам до тех пор, пока ситуация не изменится.
– Но это значит… – Голос Хэмилтона растаял в потрясенной тишине. – Это же все материалы, с которыми я работаю.
Никто не ответил. Все управленцы компании попрятались по своим окопам, скрылись за бумагами. Лишь из угла доносился легкий звон кондиционера.
– Да будь я проклят, – внезапно произнес Хэмилтон, очень громко и четко. Формуляры удивленно зашелестели. Эдвардс искоса с любопытством глянул на него. Чарли Макфайф зажег сигару и нервно пригладил тяжелой ладонью свои редеющие волосы. В своей простой коричневой униформе он был неотличим от обычного дорожного патрульного с толстым брюхом.
– Предъявите ему обвинения, – сказал Макфайф. – Дайте ему шанс побороться, полковник. Есть же у него какие-то права!
Какое-то время полковник Эдвардс сражался с грудой информации в рапорте безопасников. Потом, побагровев от напряжения, он просто толкнул весь рапорт целиком через стол к Макфайфу.
– Ваш департамент составил это, – пробурчал он, явно желая умыть руки, – вы ему и скажите.
– Вы что, собираетесь зачитать это прямо здесь? – запротестовал Хэмилтон. – Перед тремя десятками людей? В присутствии всех до единого управленцев компании?
– Все они видели этот доклад, – сказал Эдвардс беззлобно. – Его составили уж с месяц назад, и с тех пор он ходил тут по рукам. В конце концов, мой мальчик, ты здесь важная персона. Мы бы не подошли к этому вопросу спустя рукава.
– Начать с того, – сказал Макфайф, явно смущенный, – что все это добро мы получили от ФБР. Это их работа.
– По вашему запросу? – едко осведомился Хэмилтон. – Или, может, этот доклад просто шлялся по стране туда-сюда, пока не напоролся на вас?
Макфайф покраснел.
– Ага, мы запросили. Рутинная проверка. Боже, Джек, там есть досье даже на меня – да даже на президента Никсона есть!
– Нет нужды читать весь этот мусор, – сказал Хэмилтон взволнованно. – Марша вступила в Прогрессивную партию еще в 48-м, еще первокурсницей в колледже. Она перечисляла деньги Комитету помощи испанским беженцам. Она была подписана на журнал «На самом деле». Все это я уже слышал раньше.
– Прочитай новые материалы, – велел Эдвардс.
С трудом пробираясь сквозь доклад, Макфайф отыскал сводку о текущей ситуации. «Миссис Хэмилтон вышла из Прогрессивной партии в 1950-м. „На самом деле“ больше не выпускается. Однако в 1952-м она посещала собрания „Калифорнийских профессий, ремесел и наук“ – а это подставная организация с прокоммунистическими взглядами. Она подписала Стокгольмское воззвание и вступила в Союз гражданских свобод, который многими считается пролевым».
– Что вообще означает «пролевый»? Что это за слово? – воскликнул Хэмилтон.
– Это означает «симпатизирующий группам или личностям, которые симпатизируют коммунизму». – Макфайф трудолюбиво продолжил дальше: – Восьмого мая 1953 года миссис Хэмилтон написала в «Сан-Франциско кроникл» письмо, в котором протестовала против запрета Чарли Чаплину на въезд в США – а он весьма известный попутчик коммунистов. Она также подписала обращение «Спасти Розенбергов!» – осужденных изменников. В 1954 году она выступала перед Лигой женщин-избирателей Аламеды, ратуя за допуск в ООН Красного Китая – коммунистической страны. В 1955-м она вступила в оклендское отделение организации «Сосуществование или смерть», которая также имеет свои отделения в странах железного занавеса. А в 1956-м она пожертвовала деньги Ассоциации содействия прогрессу цветного населения. – Он озвучил цифру: – Сорок восемь долларов и пятьдесят пять центов.
Повисла тишина.
– Это всё? – поинтересовался Хэмилтон.
– Да, это весь материал, имеющий отношение к делу.
– А не сказано ли там еще, – Хэмилтон отчаянно пытался говорить спокойно, – что Марша была подписана на «Чикаго трибьюн»? Что она участвовала в избирательной кампании Эдлая Стивенсона в 1952-м? А в 1958-м она перечисляла деньги Обществу за гуманное отношение к собакам и кошкам?
– Я не понимаю, как это относится к делу, – нетерпеливо ответил Эдвардс.
– Это дополняет картину! Да, Марша была подписана на «На самом деле» – но еще она была подписана на «Нью-Йоркер». Она вышла из Прогрессивной партии одновременно с Уоллесом – и вступила в «Молодые демократы». Там ничего об этом нет? Да, ей было интересно узнать больше о коммунизме – но разве это делает ее коммунистом? Вы говорите всего лишь, что Марша читает левые журналы и слушает левых ораторов, но ведь это не значит, что она поддерживает коммунизм, или придерживается партийной дисциплины, или выступает за революционный переворот, или…
– Мы и не говорим, что твоя жена является коммунистом, – заметил Макфайф. – Мы говорим о том, что она представляет собою риск с точки зрения безопасности. И вероятность того, что Марша – коммунист, все же существует.
– Господи боже мой, – бессильно произнес Хэмилтон, – так что, мне надо доказать, что она не коммунист?
– Вероятность этого существует, – повторил Эдвардс. – Джек, ну приди же в себя, кончай уже это нытье. Может, Марша и красная, а может, и нет. Дело-то не в этом. У нас тут материал, который доказывает, что твоя жена увлечена политикой – и причем радикальной политикой. И это нехорошо.
– Марша увлечена вообще всем на свете. Она умная и образованная личность. И у нее в достатке свободного времени, чтоб интересоваться тем, чем она захочет. Или ей надо сидеть дома и просто… – Хэмилтон замялся, подыскивая слова, – и просто пылесосить свою мантилью?[1 - Манти?лья – элемент национального испанского женского костюма, длинный шелковый или кружевной шарф-вуаль, который обычно надевается поверх высокого гребня, вколотого в прическу, и падает на спину и плечи.] Готовить ужин, шить и снова готовить?
– У нас здесь прослеживается некая закономерность, – сказал Макфайф. – Надо признать, что по отдельности приведенные факты ни на что не указывают. Но когда сложишь их вместе и сравнишь со статистическим средним… Джек, ну это просто-напросто чересчур. Твоя жена участвует в слишком уж многих пролевых движениях.
– Это обвинение основано на косвенных уликах. Она любопытна, заинтересована многим. Разве ее участие означает, что она согласна с тем, что там говорят?
– Мы не можем заглянуть в ее голову – но ведь и ты тоже не можешь. Мы можем судить лишь по ее поступкам – группы, в которые она вступает, петиции, которые она подписывает, деньги, которые она перечисляет. Это все, что у нас есть, и мы должны исходить только из этого. Ты говоришь, что она посещает эти собрания, но не согласна со взглядами, что там преобладают. Ну хорошо, давай вообразим полицейский налет на стриптиз-клуб. Понятно, что девушки и персонал будут арестованы. Но представь, что вся аудитория заявит, что шоу ей не понравилось – так что ж, их отпускать теперь? – Макфайф развел руками. – А что они там делали, если шоу им не нравилось? Ну ладно, один раз. Из любопытства. Но не раз за разом, не одно за другим.
Твоя жена замешана в пролевых группах с восемнадцати лет – она состоит в них десять лет подряд. У нее было более чем достаточно времени определиться в своем отношении к коммунизму. Но она все еще ходит на эти шоу, так сказать, – как только какая-нибудь коммунистическая группа организует протест против линчевания где-то на Юге или против нового военного бюджета, так она тут как тут. Как по мне, тот факт, что Марша читает еще и «Чикаго трибьюн», оправдывает ее не более, чем посетителя стриптиза тот факт, что он ходит еще и в церковь. Да, это доказывает, что люди многогранны, и часто грани эти противоречат одна другой… но факт остается фактом, и одна из этих граней включает в себя наслаждение греховным, запретным, порочным. И этот человек попадает на карандаш не за то, что он ходит в церковь, а за то, что он любит порок и ходит смотреть на порок.
И на девяносто девять процентов твоя жена может быть настоящей американской патриоткой – хорошо готовит, аккуратно водит, честно платит подоходный налог, тратит деньги на благотворительность, печет пироги для церковных раздач. Но один-единственный оставшийся процент может связывать ее с Коммунистической партией. И этого достаточно.
Подумав мгновение, Хэмилтон был вынужден признать:
– Да, ты неплохо все изложил.
– Работа такая. Я вас с Маршей знаю с первого дня твоей работы здесь. И люблю вас – да и Эдвардс любит. Все вас любят. Но дело-то не в этом. Пока мы не изобрели телепатию и не научились залезать людям в головы, нам приходится полагаться на статистику. Нет, мы не можем доказать, что Марша иностранный агент. Но и ты не можешь доказать обратного. И при таком раскладе нам придется как-то решить вопрос с ней. Мы просто не имеем права поступить иначе. – Потирая тяжелую нижнюю губу, Макфайф добавил: – Тебе никогда не приходило в голову поинтересоваться, не коммунистка ли она?
Не приходило. Внезапно вспотев, Хэмилтон затих и лишь молча смотрел на блестящую поверхность стола. Ведь он никогда не сомневался в том, что Марша говорит ему правду – что она всего лишь интересовалась коммунизмом. А сейчас впервые в нем проклюнулось и стало расти подозрение – жалкое и несчастное. Но статистически возможное.
– Я спрошу у нее! – сказал он громко.
– Да? – отозвался Макфайф. – И что же она ответит?
– Конечно же, она ответит: «Нет!»
Покачав головой, Эдвардс заметил:
– Нет, Джек, так оно не работает. Подумай, и ты со мной согласишься.
Хэмилтон вскочил на ноги.
– Она на веранде сейчас. Спросите у нее сами, каждый из вас – приведите ее сюда и спросите!
– Я не собираюсь спорить с тобой, – сказал Эдвардс. – Твоя жена представляет угрозу для безопасности, и ты отстранен от работы. Или ты приносишь убедительные доказательства того, что она не является коммунистом, или избавляешься от нее. – Он пожал плечами. – Это твоя карьера, парень. Дело всей твоей жизни.
Макфайф тоже поднялся со своего места и, тяжело ступая вокруг стола, прошел к Хэмилтону. Собравшиеся начали расходиться, совещание по вопросу допуска Хэмилтона завершилось. Подхватив инженера за руку, Макфайф потянул его в сторону двери.
– Пойдем отсюда туда, где можно отдышаться. Предлагаю выпить. Втроем – ты, я и Марша. В «Тихой Гавани» подают виски с лимонным соком – я думаю, это как раз подойдет.
2
– Я не хочу спиртного! – заявила Марша голосом на грани истерики. Побледневшая, но решительная, она уставилась на Макфайфа, игнорируя остальных служащих компании, что заполнили веранду. – Прямо сейчас мы с Джеком идем на Беватрон, чтобы посмотреть, как они вводят в действие новое оборудование. Мы давно это запланировали и ждали больше месяца.
– Моя машина на парковке, – сказал Макфайф. – Я подвезу вас. – С иронической усмешкой он добавил: – Я коп и смогу провезти вас прямо внутрь.
Пыльный «Плимут-седан» карабкался по длинному подъему в сторону городка Беватрона. Марша вдруг сказала:
– Не знаю, плакать мне или смеяться. Не могу поверить в происходящее. Вы всё это серьезно, что ли?
– Полковник Эдвардс намекнул, что Джеку стоит избавиться от тебя, как от старого пальто.
Потрясенная Марша в шоке стиснула свои перчатки и сумочку.
– Ты так и сделаешь? – обратилась она к мужу.
– Нет, – ответил Хэмилтон. – Даже если бы ты была извращенкой, алкоголичкой и коммунисткой в одном флаконе.
– Слышали?
– Да, я слышал, – кивнул Макфайф.
– И что вы об этом думаете? – уточнила Марша.
– Я думаю, что вы оба замечательные люди. Думаю, Джек не такой сукин сын, чтобы поступить иначе. И я говорил полковнику Эдвардсу, что так и будет.
– Одному из вас двоих, – сказал Хэмилтон, – места здесь нет. Один из вас должен уйти. Монетку кинуть, что ли…
Марша в ужасе и потрясении уставилась на него, ее карие глаза наполнились слезами, а пальцы бесцельно теребили перчатку.
– Ты разве не видишь? – прошептала она. – Это же ужас, что творится. Это заговор против нас с тобой. Против всех нас.
– Ну я тоже себя неловко чувствую, – признал Макфайф. Съехав с магистрали, он провел машину через контрольный пункт и въехал на территорию Беватрона. Полицейский на въезде отдал честь и помахал ему рукой. Макфайф помахал в ответ. – В конце концов, вы мои друзья… но мой служебный долг заставляет меня писать доклады даже на друзей. Подшивать в папочку компрометирующую информацию, расследовать сплетни – думаете, мне это нравится?
– Засунь свой долг… – начал было Хэмилтон, но Марша перебила его:
– Он прав, его вины тут нет. Мы все вместе в этом – все трое.
Машина остановилась прямо у главного входа. Макфайф выключил зажигание, и они молча поднялись по широким бетонным ступеням – без энтузиазма, думая совсем о другом.
Хэмилтон оглянулся на группу инженеров, непринужденно болтавших между собой на ступенях. Это были хорошо одетые молодые люди с одинаковыми короткими стрижками и галстуками-бабочками; мимо них тек от ворот внутрь обычный ручеек экскурсантов, пожелавших наблюдать Беватрон в действии и получивших на это разрешение. Но Хэмилтона заинтересовали именно инженеры, он словно бы смотрел на себя самого со стороны. «Или, точнее, – с горечью подумал он, – на того, кем я был до сегодняшнего дня».
– Я вас догоню, – сказала Марша, промакивая потекшую тушь. – Мне нужно привести себя в порядок, собраться.
– Ладно, – пробормотал Хэмилтон, все еще глубоко погруженный в собственные мысли.
Марша торопливо удалилась, а мужчины остались наедине в гулком коридоре здания Беватрона.
– Может, оно и к лучшему, – сказал Хэмилтон. Десять лет – большой срок, более чем достаточный для любой работы. Но куда ему теперь податься? Это был хороший вопрос.
– Ты имеешь полное право обижаться, – сказал Макфайф.
– Никаких обид. Ты сделал то, что был должен. – Хэмилтон отвернулся и отошел, засунув руки в карманы.
Да, конечно же, ему было обидно. И будет обидно, пока он не разрешит конфликт лояльностей в ту или иную сторону. Но дело было не в этом – он испытал удар по всей своей налаженной жизни, по всем своим привычкам. По всему, во что верил и что принимал как должное. Макфайфу удалось пробить защиту глубочайшего уровня его существования – его брака с женщиной, что значила для него больше, чем кто угодно другой.
Кто угодно – или что угодно, вдруг понял он. Больше, чем его работа. Верность ей была для него главным жизненным ориентиром, как ни удивительно было это осознать. Оказалось, его беспокоит не конфликт лояльности, а тот факт, что они с Маршей вдруг отдалились друг от друга, что их как-то разъединило то, что произошло.
– Да, – сказал он Макфайфу. – Я чертовски обижен.
– Ты сможешь найти другую работу. С твоим-то опытом…
– Моя жена, – сказал Хэмилтон. – Я о ней говорю. Думаешь, у меня будет шанс отомстить вам? Хотелось бы. – Он вдруг понял, насколько по-детски это прозвучало. – Вы все чокнулись, – все равно продолжил он отчасти потому, что хотел это высказать, а отчасти потому, что не знал, что еще делать. – Вы губите невинных людей. Ваши параноидальные домыслы…
– Хватит, Джек, – коротко ответил Макфайф. – У тебя были все возможности. Годы возможностей. Так много времени!
Джек пытался сформулировать ответ, когда к ним вновь присоединилась Марша.
– Они сейчас будут запускать группу простых смертных. Большие шишки уже насмотрелись. – Было заметно, что ей удалось хоть немного взять себя в руки. – Эта штука, новый отражатель, вроде как уже работает.
Хэмилтон неохотно отвернулся от массивного безопасника:
– Ну что же, пойдем.
Макфайф последовал за ними.
– Интересно, наверно, – сказал он, ни к кому не обращаясь.
– Это точно, – отрешенно ответил Хэмилтон, осознавая, что его трясет. Глубоко вдохнув, он вошел вслед за Маршей в лифт и автоматически повернулся лицом к дверям. Макфайф поступил так же, предоставив Хэмилтону возможность всю поездку любоваться своим огненно-красным загривком. Судя по всему, он тоже был расстроен.
На втором этаже молодой негр с широкой повязкой на рукаве формировал группу посетителей. Они присоединились к этой группе. Позади них люди терпеливо дожидались своей очереди. Времени было без десяти четыре, отклоняющая система Уилкокса – Джонса уже была сфокусирована и включена.
– Ну что же, пойдемте. – Голос молодого чернокожего экскурсовода оказался высоким, а фразы – гладкими и заученными. Он повел свою группу из холла в сторону наблюдательной площадки. – Давайте не будем задерживаться, чтобы не отнимать время у следующих групп. Как вы знаете, Беватрон был разработан и построен Комиссией по атомной энергии с целью углубленного изучения космических лучей, аналог которых мы искусственно создаем здесь в контролируемых условиях. Центральным элементом Беватрона является гигантский магнит, поле которого разгоняет пучок протонов, обеспечивая их все возрастающую энергию. Протоны, которые, как известно, заряжены положительно, поступают в линейную камеру через ускорительную трубку Кокрофта – Уолтона.
В зависимости от настроения посетители либо благодушно улыбались в ответ, либо вообще пропускали его рассказ мимо ушей. Один высокий, подтянутый и хмурый пожилой джентльмен просто стоял столбом, сложив руки на груди и излучая отрешенное презрение к науке как таковой. Солдат, заметил Хэмилтон: на куртке у мужчины виднелся какой-то потемневший от времени треугольный значок. Да и черт с ним, подумал он горько. Да и с патриотизмом тоже. И в целом, и в частности. Одного поля ягоды, солдаты и копы. Терпеть не могут интеллигентов и негров. Да и все остальное тоже терпеть не могут – кроме пива, собак, машин и оружия.
– А нет ли брошюрки? – мягко, но довольно пронзительно поинтересовалась дорого одетая пухленькая мамаша средних лет. – Хотелось бы иметь что-то, что можно прочитать и забрать домой. Для школы.
– А сколько там вольт? – перекричал ее сын. – Больше миллиарда?
– Чуть больше шести миллиардов, – терпеливо ответил негр. – Это энергия в электронвольтах, которой протоны достигают на тот момент, когда отражатель сводит их с трека в циркулярной камере. При каждом обороте пучка по камере энергия и скорость его возрастают.
– А как быстро они движутся? – спросила стройная деловитая женщина, на вид лет тридцати с небольшим. На ней были строгие очки и классический костюм.
– Почти со скоростью света.
– А сколько кругов они делают по камере?
– Четыре миллиона, – ответил гид. – Они успевают пройти триста тысяч миль и покрывают это расстояние за 1,85 секунды.
– Невероятно, – с идиотским восторгом выдохнула богато одетая мамаша.
– Когда протоны покидают линейный ускоритель, – продолжал свой рассказ экскурсовод, – их энергия составляет десять миллионов электронвольт, или, как мы говорим, десять МэВ. Следующей проблемой является их помещение на кольцевую орбиту в абсолютно точное место под абсолютно точным углом, чтобы поле большого магнита могло их подхватить.
– А сам магнит не может этого сделать? – снова влез со своим вопросом мальчишка.
– Нет, боюсь, что не может. Для этого используется инжектор. Высокоэнергетические протоны очень легко покидают заданный трек и разлетаются во все стороны. Чтобы удержать их от выхода в расширяющуюся спираль, требуется сложная система частотной модуляции. Ну и наконец, когда пучок протонов достигает требуемой энергии, встает вопрос – как вывести их из кольцевой камеры.
Ткнув пальцем вниз, за ограждение площадки, гид указал на главный магнит, что лежал прямо под ними. Огромный, внушающий уважение своими размерами магнит по форме отдаленно напоминал пончик. От него доносился мощный гул.
– Ускорительная камера находится внутри магнита. Ее длина четыреста футов, но, к сожалению, отсюда ее не видно.
– Интересно, – задумчиво произнес седой ветеран, – осознают ли строители этой грандиозной машины, что любой из созданных Богом самых обычных ураганов далеко превосходит по мощности все созданное человеком – включая эту машину и все остальные, вместе взятые?
– Я абсолютно уверена, что они это понимают, – с чувством превосходства ответила ему строгая молодая женщина. – Думаю, они могут назвать вам с точностью до фунта на дюйм мощность любого урагана.
Ветеран смерил ее надменным взглядом.
– Вы ученый, мадам? – мягко поинтересовался он.
Экскурсовод уже вывел большую часть группы на площадку.
– После вас, – сказал Макфайф Хэмилтону, отступая в сторону. Марша смело двинулась вперед, за ней последовал ее супруг. Макфайф, лениво изображая интерес к развешенным на стене над площадкой информационным материалам, замкнул небольшую колонну.
Поймав руку жены, Хэмилтон крепко пожал ее и прошептал Марше в ухо:
– Ты что, подумала, что я от тебя откажусь? Мы все же не в нацистской Германии.
– Пока еще нет, – ответила Марша обреченно. Она все еще выглядела бледной и подавленной, к тому же она стерла большую часть макияжа, и ее губы выглядели тонкими и бескровными. – Милый, когда я думаю о тех людях, что затащили тебя туда и ткнули в лицо мной и моими поступками, будто бы я была чем-то вроде… вроде проститутки или, может, втайне имела связь с конями… хочется просто их всех убить. И Чарли – я считала его нашим другом. Думала, что на него можно положиться. Сколько раз он приходил к нам на ужин!
– Ну мы и не в Аравии, – напомнил ей Хэмилтон. – Сколько бы раз мы ни накормили его, он от этого не стал нашим кровным братом.
– Это последний раз, когда я готовлю пирог с лимонными меренгами. И все остальные его любимые блюда. Он и его оранжевые подтяжки. Пообещай мне никогда не носить подтяжки.
– Только эластичные носки и больше ничего. – Крепко обняв жену, он предложил: – Давай спихнем ублюдка в магнит.
– Думаешь, тот его переварит? – Марша слабо усмехнулась. – Скорей выплюнет обратно. Чарли несъедобный.
Мамаша, стоящая с сыном позади них, замешкалась. Макфайф отстал совсем далеко. Засунув руки в карманы, он стоял с унылой красной физиономией.
– Он тоже по-своему несчастлив, – подметила Марша. – В каком-то роде мне даже его жаль. Это не его вина.
– А чья же? Кровожадных зверюг-капиталистов с Уолл-стрит? – легко, словно в шутку, добавил Хэмилтон.
– Как ты странно говоришь, – Марша тут же встревожилась. – Я никогда не слышала от тебя таких слов. – Внезапно она схватила его за плечо. – Ты ведь на самом деле не думаешь, что… – Она отпустила его и даже слегка оттолкнула от себя. – Нет, думаешь. Ты думаешь, что это может быть правдой.
– Что может быть правдой, ты о чем? Что ты раньше состояла в Прогрессивной партии? Да я сам возил тебя на собрания в своем «Шевроле-купе», помнишь? Я это десять лет знал.
– Нет, не это. Не сами мои поступки. А то, что они означают – что, по их словам, они означают. Ты ведь и в самом деле так думаешь, правда?
– Ну, – сказал он неловко, – у тебя же нет коротковолнового передатчика в подвале. Ну по крайней мере, я его как-то не замечал.
– А ты внимательно проверил? – Ее голос стал холодным, обвиняющим. – А может, он там есть, откуда ты знаешь. Может быть, я и сюда пришла, чтобы подорвать этот Беватрон, или как он там называется.
– Говори потише, – предупредил ее Хэмилтон.
– Не приказывай мне! – В гневе и бешенстве она отшатнулась от него – и столкнулась со строгим и подтянутым старым солдатом.
– Осторожней, юная леди, – предупредил ее тот, уверенно отводя подальше от перил площадки. – Не надо отсюда падать.
– Главная проблема этого сооружения, – продолжал свой рассказ экскурсовод, – заключается в отклоняющей системе, что используется для вывода пучка протонов из кольцевой камеры на столкновение с мишенью. С этой целью использовалось несколько разных методов. Изначально в нужный момент осциллятор просто отключался; это позволяло протонам вырваться наружу по спирали. Но такой род отклонения оказался слишком неточным.
– Правда ли, – хрипло спросил Хэмилтон, – что как-то раз на старом циклотроне в Беркли пучок вырвался в неожиданную сторону?
Гид взглянул на него с интересом:
– Да, говорят, что так и было.
– Я слышал, что он прожег какой-то офис. И что будто бы обгоревшие следы видны до сих пор. А ночью, когда гасят свет, видна и радиация.
– Да, по слухам, там висит голубая дымка, – подтвердил его слова экскурсовод. – А вы сами физик, мистер?
– Электронщик, – представился Хэмилтон. – Меня интересует ваш новый дефлектор: я шапочно знаком с Лео Уилкоксом.
– Да, у Лео сегодня важный день, – согласился гид. – Его прибор только что введен в действие на установке.
– Покажите мне дефлектор, – попросил Хэмилтон.
Экскурсовод указал вниз, на сложную конструкцию близ одной из сторон магнита. Ряд заэкранированных слитков поддерживал толстую темно-серую трубу, на которой была смонтирована сложная сеть заполненных жидкостью трубочек поменьше.
– Вот работа вашего знакомого. Он сам наверняка где-то неподалеку, наблюдает.
– И как оно работает?
– Пока что неизвестно.
За спиной у Хэмилтона Марша все пятилась, пока не дошла до края площадки. Он подошел к ней.
– Веди себя как взрослый человек, – рассерженно прошептал он ей. – Раз уж мы здесь, я хочу посмотреть, что происходит.
– Эта твоя наука! Лампы и провода – все это для тебя важней, чем моя жизнь.
– Я пришел сюда, чтобы посмотреть, и этим сейчас и занимаюсь. Не мешай мне и не устраивай сцен.
– Это ты устраиваешь сцены!
– Слушай, ну ты уже достаточно глупостей наделала, тебе не кажется? – Раздраженно отвернувшись от нее, Хэмилтон пробрался мимо серьезной девушки в деловом костюме, мимо Макфайфа к помосту, который вел от наблюдательной площадки обратно в коридор. Он начал было рыться в карманах в поисках своей пачки сигарет, когда первый зловещий вой тревожных сирен прорезал спокойное гудение магнита.
– Назад! – закричал гид, размахивая в воздухе тонкими черными руками. Радиационная защита…
Бешеный звенящий вой накрыл смотровую площадку. Тучи светящихся частиц взмыли ввысь, взорвались и осыпались на перепуганных людей. Мерзкий запах гари ударил по их обонянию; в панике они сгрудились у выхода с площадки.
И тут появилась трещина. Металлическая подпорка, пережженная лучом жесткой радиации, оплавилась, согнулась и сломалась. Раздался громкий и пронзительный визг богатой мамаши. Макфайф прорывался назад, подальше от падающей платформы и ослепляющих потоков жесткой радиации, что шипели повсюду. Он столкнулся с Хэмилтоном; тот буквально отшвырнул прочь с дороги испуганного полисмена, прыгнул вперед и отчаянно потянулся к Марше.
Одежда на нем вспыхнула. Люди вокруг него, охваченные пламенем, бились, пытаясь выбраться наружу. Площадка под их ногами медленно и торжественно накренилась вперед, зависла на секунду, а затем просто рассыпалась.
По всему зданию Беватрона завыли автоматические системы сигнализации. Крики людей и вой сирен смешались воедино, в какофонию ужасающего шума. Пол под ногами Хэмилтона величественно просел. Сталь, бетон, пластик, провода и трубы перестали быть твердыми и обратились в плазму, в смесь случайных частиц. Он инстинктивно выбросил вперед руки, падая лицом вниз в туманное пятно взорвавшейся машины. Воздух с тошнотворным свистом вылетел из легких, сверху на него сыпалась известка, а раскаленные частицы пепла обжигали кожу. И вот уже его тело разорвало металлическую сетку, ограждавшую магнит. Визг рвущегося металла и бешеный уровень жесткой радиации, накрывший его…
И жестокий удар об пол. Боль сделалась видимой – светящийся слиток, что стал вдруг мягким и поглощающим, словно радиоактивная стальная пряжа. Она пульсировала, расширялась и понемногу поглощала его. Охваченный болью, он представлял себя пятном влажной органической материи, что беззвучно впитывается бесконечной полосой плотной металлической ткани.
Потом исчезло даже это. Осознавая гротескную изломанность своего тела и лежа неподвижно, Хэмилтон все же бесцельно и рефлекторно пытался подняться на ноги. Хоть и понимал, что никому из них это не светит. Еще долго не светит.
3
Что-то шевельнулось в темноте.
Долго, очень долго он лежал, прислушиваясь. С закрытыми глазами он лежал, воздерживаясь от каких-либо движений, будто одно гигантское ухо. Звучало ритмичное «тук-тук», словно что-то пробралось в темноту и вслепую ощупывало все вокруг. Целую вечность он – гигантское ухо – исследовал этот звук, а затем, став гигантским мозгом, осознал, что это просто ставня бьется о стекло и что он находится в больничной палате.
Уже обычным глазом, обычным оптическим нервом, обычным человеческим мозгом он разглядел в нескольких шагах от его кровати смутный облик своей жены, колеблющийся и уплывающий. Его охватило чувство невероятной радости, благодарности судьбе. Маршу не сожгло жесткой радиацией – господи, спасибо за это. Мозг его накрыло немой благодарственной молитвой; он расслабился и ощутил от этого настоящую радость.
– Он приходит в себя, – сообщил строгий и уверенный голос врача.
– Мне тоже так кажется, – а это уже говорила Марша. Ее голос доносился словно бы со значительного расстояния. – Когда мы точно поймем?
– Я в порядке, – сумел хрипло пробормотать Хэмилтон.
Молниеносно силуэт Марши сорвался с места и бабочкой порхнул вперед.
– Любимый! – выдохнула она, нежно прижавшись к нему и лаская. – Все живы, все в порядке. Даже ты. – Сияя, словно полная луна, она радостно улыбалась ему. – Макфайф растянул лодыжку, но это пройдет. Говорят, что у мальчика сотрясение мозга.
– А ты как? – слабым голосом спросил Хэмилтон.
– Со мной тоже все в порядке. – Она покружилась, чтобы он смог рассмотреть ее со всех сторон. Вместо модных пиджачка и юбки на ней был простой белый больничный халат. – Радиация сожгла почти всю мою одежду – мне выдали вот это. – Застеснявшись, она пригладила свои темные волосы. – И смотри – они стали короче. Я обрезала обгоревшую часть. Но они отрастут.
– Можно мне встать? – спросил Хэмилтон, пытаясь для начала хотя бы сесть. Но в его голове все поплыло; он сразу же рухнул назад, тяжело дыша. Клочья тьмы танцевали, кружась, вокруг него; он закрыл глаза и терпеливо ждал, пока они исчезнут.
– Какое-то время вы будете ощущать слабость, – пояснил ему врач. – Шок и потеря крови. – Он коснулся руки Хэмилтона. – Вас здорово порезало сеткой – рваный металл, но мы вытащили все обломки.
– Кому досталось хуже всех? – спросил Хэмилтон, не открывая глаз.
– Артуру Сильвестеру, тому старому солдату. Он так и не потерял сознания, и это очень жаль. Судя по всему, сломан позвоночник. Он сейчас в операционной.
– Старые кости хрупкие, я так думаю, – сказал Хэмилтон, изучая свою руку. Она была целиком укутана бинтом из мягкого белого пластика.
– Я пострадала меньше всех, – сказала Марша, запинаясь. – Но меня сразу вырубило. В смысле, непосредственно радиацией. Я пролетела прямо через главный луч – видела только искры и молнии. Они, конечно, тут же его выключили. Это продолжалось не дольше чем доли секунды. – Она помолчала и жалобно добавила: – Но мне показалось, что прошел миллион лет.
Доктор, опрятный молодой человек, откинул покрывало и взял Хэмилтона за руку, считая пульс. Высокая медсестра, казалось, парила рядом с кроватью, деловито придвигая к Хэмилтону медицинское оборудование. Похоже, что все было под контролем.
Похоже… но все же что-то было не в порядке. Он чувствовал это. Глубоко внутри него возникло саднящее чувство того, что нечто важное и вместе с тем обычное отсутствует на своем месте.
– Марша, – внезапно спросил он, – ты тоже это чувствуешь?
– Что я чувствую, любимый? – Марша неуверенно подошла к нему.
– Я не знаю. Но оно здесь.
Секунду тревожно поколебавшись, Марша обернулась к доктору.
– Я ведь сказала вам, что что-то не так. Правда же, я сказала это, когда очнулась?
– Все, кто выходит из шока, сперва испытывают чувство ирреальности, – просветил ее доктор. – Это обычное явление. Через день-другой оно исчезнет. Не забывайте, что вы оба получили уколы успокоительного. И вы пережили ужасное потрясение, вас действительно ударило высокоэнергетическим пучком.
Ни Хэмилтон, ни его жена не отозвались ни словом. Они смотрели друг на друга, пытаясь прочесть выражения на лицах.
– Думаю, нам здорово повезло, – наконец осторожно сказал Хэмилтон. Его благодарственная молитва затихла под грузом сомнений и неопределенности. Что же было не так? Чувство это было подсознательным, он никак не мог сосредоточиться на нем. Бегло осмотрев палату, он не увидел ничего странного, ничего, что было бы не на своем месте.
– Очень повезло, – включилась в разговор медсестра. С гордостью, словно бы это была ее персональная заслуга.
– Сколько мне еще придется пробыть здесь?
Доктор призадумался:
– Я думаю, сегодня вечером вы сможете вернуться домой. Но вам лучше соблюдать постельный режим еще день-другой. И вам обоим нужен серьезный отдых – примерно неделя. Я бы советовал нанять опытную сиделку.
– Мы не сможем себе ее позволить, – подумав, ответил Хэмилтон.
– Вам, несомненно, покроют все расходы, – обиделся доктор. – Этим вопросом занимается федеральное правительство. На вашем месте я бы лучше думал не о расходах, а о том, как скорее встать на ноги.
– Да мне и так неплохо, – едко отозвался Хэмилтон. Он не преувеличивал; сейчас он всерьез задумался над собственной ситуацией.
Несчастный случай несчастным случаем, но ничего не изменилось. Ну если только за то время, пока он был без сознания, полковник Т. Е. Эдвардс скончался от инфаркта. Но это, конечно, вряд ли.
Когда доктора и медсестру удалось уговорить выйти, Хэмилтон сказал жене:
– Ну что ж, теперь у нас есть оправдание. Есть что сказать соседям на вопрос, отчего я не на работе.
Марша задумчиво кивнула:
– Я и забыла об этом.
– Я планирую найти какую-нибудь работу, не связанную с секретностью. Что-то не относящееся к оборонке. – Он хмуро призадумался: – Вот и Эйнштейн так же сказал, еще в 54-м. Может, в сантехники пойду. Или телемастером стану, это как-то больше по моей части.
– А ты помнишь, о какой работе ты всегда мечтал? – Присев на краешек кровати, Марша грустно изучала свои чуть неровно подстриженные волосы. – Ты же хотел конструировать новые системы звукозаписи. И новые FM-системы. Хотел стать знаменитым в высокоточной акустике, как Боген, как Торенс и Скотт.
– Точно, – согласился он, вложив в ответ максимум убежденности. – Трехканальная Звуковая Система Хэмилтона. Помнишь ту ночь, когда мы это придумали? Три кассеты, иглы для звукоснимателя, усилители, динамики. Смонтировано в трех комнатах. В каждой комнате человек слушает свой динамик, и каждый играет свою композицию.
– Ага, и один из них играет Двойной концерт Брамса. – Марша чуточку оживилась. – Да, я помню.
– Второй – «Свадьбу» Стравинского. А третий играет музыку Дауленда для лютни. Затем мозги всех этих трех людей извлекаются и соединяются вместе в ядре Трехканальной Звуковой Системы Хэмилтона – в Музыкофонической Прямой Сети Хэмилтона. Ощущения, испытываемые тремя мозгами, смешиваются в строгой математической зависимости, основанной на константе Планка. – Рука Хэмилтона начала всерьез болеть; он хрипло закончил: – Получившаяся комбинация записывается на магнитофон и проигрывается вновь на скорости в 3,14 раза выше изначальной.
– И прослушивается на хрустальном сервизе. – Марша быстро нагнулась и обняла его. – Любимый, когда я пришла в себя, то была уверена, что ты мертв. Пожалей меня – ты на самом деле был как труп, весь белый, ни звука, ни движения. Я думала, у меня сердце разорвется.
– Я застрахован, – сказал он серьезно. – Ты бы стала богатой.
– Не хочу быть богатой. – Горестно раскачиваясь, но не переставая обнимать его, Марша прошептала: – Только взгляни, что я наделала для тебя. Просто из-за того, что мне скучно, что я любопытна и вожусь с политическими фриками, ты потерял свою работу и свое будущее. Так бы и пнула сама себя. Ну как я могла подписывать Стокгольмское воззвание, зная, что ты работаешь над управляемыми ракетами? Но я такая, кто бы мне ни предложил какую-то тему, меня всегда несет. Бедные угнетенные массы.
– Не переживай насчет этого, – сквозь зубы сказал он ей. – Если б дело было в 43-м, у тебя было бы все в порядке, а Макфайф вылетел бы с работы. Как опасный фашист.
– Он такой и есть, – с чувством отозвалась Марша. – Он и есть опасный фашист.
Хэмилтон оттолкнул ее.
– Макфайф – ярый патриот и реакционер. Но это не делает его фашистом. Разве что ты считаешь каждого, кто не…
– Давай не будем об этом, – поспешно перебила его Марша. – Тебе вредно волноваться, ведь так? – Она страстно и пылко поцеловала его в губы. – Обождем до дома.
Когда она отстранялась, он поймал ее за руку.
– Что же не так? Что изменилось?
Она бессильно покачала головой.
– Не знаю. Не могу понять сама. С того момента, как я пришла в себя, мне постоянно кажется, что это прямо за спиной. Прямо чувствую. Словно… – Она развела руками. – Как будто если обернешься, то увидишь… не знаю что. Что-то таящееся. Что-то ужасное. – Она опасливо поежилась. – Это пугает меня.
– Меня тоже.
– Может быть, мы поймем, что это, – неуверенно предположила Марша. – Может быть, ничего и нет… просто шок и успокоительные, как доктор и сказал.
Хэмилтон не верил в это. Да она и сама не верила.
Домой их отвез штатный терапевт, подхватив попутно и строгую молодую бизнес-леди. Она тоже была в простом больничном халате. Все втроем они тихонько сидели на заднем сиденье, а минивэн «паккард» пробирался по темным улочкам Белмонта.
– Они полагают, что у меня трещины в паре ребер, – бесстрастно сообщила им попутчица. Вскоре она сочла нужным представиться: – Меня зовут Джоан Рейсс. Я видела вас обоих раньше… вы заходили в мой магазин.
– А что за магазин? – спросил Хэмилтон, мельком представив жену и себя.
– Магазин книг и художественных принадлежностей на Эль Камино. В августе прошлого года вы покупали полноформатное издание Шагала от фирмы «Скира».
– Да, действительно, – кивнула Марша. – Это был день рождения Джека… мы развесили эти репродукции по стенам. Внизу, в комнате аудиофила.
– В подвале, – пояснил Хэмилтон.
– Вот что, – внезапно сказала Марша; пальцы ее судорожно перебирали что-то в сумочке. – Ты обратил внимание на доктора?
– На доктора? – удивился он. – Нет, не особенно.
– Вот и я об этом же. Он такой, знаешь… Как мыльный пузырь. Как доктора из рекламы зубной пасты.
Джоан Рейсс внимательно прислушивалась.
– Вы о чем?
– Да так, – коротко ответил Хэмилтон. – О личном.
– И еще сестра. Она тоже была такой… усредненной. Как все медсестры, которых ты когда-либо видел.
Хэмилтон в задумчивости уставился в ночь за окном машины.
– Возможно, это результат влияния СМИ, – предположил он. – Люди выбирают свой собственный образ на основе рекламы. Правда же, мисс Рейсс?
– Я хотела у вас кое о чем спросить, – сказала мисс Рейсс. – Я заметила нечто сильно меня удивившее.
– И что же это? – с подозрением спросил Хэмилтон. Мисс Рейсс никак не могла знать, о чем конкретно они говорили между собой.
– Тот полицейский на площадке… перед тем, как она рухнула. Почему он там находился?
– Он приехал с нами, – сердито отрезал Хэмилтон.
Мисс Рейсс пристально посмотрела на него:
– В самом деле? Я думала, что, возможно… – Ее голос затих на середине фразы. – Мне показалось, что он повернулся и бросился бежать непосредственно перед тем, как платформа рухнула.
– Так и было, – согласился Хэмилтон. – Он почувствовал, как она падает. И я тоже – только я бросился в другую сторону.
– Вы имеете в виду, что вернулись сознательно? Вместо того, чтобы спасаться?
– Моя жена, – с некоторым раздражением напомнил ей Хэмилтон.
Мисс Рейсс кивнула, явно удовлетворенная ответом:
– Я прошу прощения… шок и нервное напряжение. Нам повезло. Кому-то не очень. Удивительно все же: кто-то почти не получил травм, а у этого старого солдата, мистера Сильвестера, сломан позвоночник. Удивительно.
– Извините, я забыл сообщить вам, – внезапно вступил в разговор врач, ведущий машину, – позвоночник Артура Сильвестера цел. Похоже, что он обошелся выщербленным позвонком и повреждениями селезенки.
– Отлично, – пробормотал Хэмилтон. – А что с экскурсоводом? Никто о нем даже не упомянул.
– Какие-то внутренние повреждения, – ответил терапевт. – Окончательный диагноз еще не поставлен.
– Он все еще ждет в приемном покое? – поинтересовалась Марша.
Доктор засмеялся.
– Вы имеете в виду Билла Лоуса? Да его первым оттуда выкатили, у него есть друзья среди нашего персонала.
– И вот что еще, – вдруг сказала Марша. – С учетом высоты падения и всей этой радиации – ведь никто из нас серьезно не пострадал. Вот мы, все трое, едем домой, словно ничего не случилось. Этого не может быть. Мы не должны были отделаться так легко.
Не сумев более контролировать своих эмоций, Хэмилтон раздраженно ответил:
– Скорее всего, мы упали на кучу защитных устройств. Да черт побери…
Он многое еще хотел сказать, но ему не удалось этого сделать. По его правой ноге хлестнула острая, резкая боль. Он с криком подпрыгнул, врезавшись головой в потолок машины. Отчаянным движением он закатал штанину – как раз вовремя, для того чтобы увидеть, как с нее сползает маленькое крылатое существо.
– Что с тобой? – тревожно спросила Марша. И тут она тоже увидела это. – Пчела!
В бешенстве Хэмилтон наступил на пчелу, растирая ее каблуком.
– Ужалила меня, прямо в мякоть икры! – Некрасивая багровая опухоль уже начала формироваться в месте укуса. – Да когда же это все кончится?
Терапевт быстро остановил машину на обочине дороги.
– Вы убили ее? Они набиваются в машину во время парковки. Извините меня… с вами все в порядке? У меня с собой есть мазь, которая может помочь.
– Переживу, – мрачно ответил Хэмилтон, осторожно массируя отек. – Пчела, ну надо же. Мало нам сегодня было неприятностей.
– Мы уже скоро будем дома, – попыталась утешить его Марша, выглядывая в окно автомобиля. – Мисс Рейсс, приглашаю в гости, у нас найдется чего выпить.
– Ну… – заколебалась мисс Рейсс, теребя губу тонким пальцем, – думаю, чашка кофе мне бы совсем не помешала. Если у вас найдется лишняя.
– Безусловно, найдется, – быстро сказала Марша. – Нам стоит держаться вместе – всей нашей восьмерке. Мы ведь такой ужас пережили вместе.
– Будем надеяться, что все закончилось, – хмуро сказала мисс Рейсс.
– Аминь, – подытожил Хэмилтон. В следующую минуту автомобиль подъехал к бордюру и остановился: они прибыли домой.
– До чего милый у вас дом, – не удержалась от похвалы мисс Рейсс, когда все они выбрались из машины. В вечерних сумерках современный двухспальный домик в стиле калифорнийского ранчо тихонько ждал, когда они поднимутся по дорожке к переднему крыльцу. А на крыльце, тоже в ожидании, лежал крупный рыжий кот, упрятав лапы себе под брюхо.
– Это кот Джека, – сказала Марша, копаясь в сумочке в поисках ключа. – Ждет, когда его покормят. – Она строго обратилась к коту: – Заходи внутрь, Дурачок Нинни. Здесь мы тебя кормить не будем.
– Какое странное имя, – заметила мисс Рейсс с легкой брезгливостью. – Почему вы его так назвали?
– Потому что он глуп, – коротко ответил Хэмилтон.
– Джек зовет так всех своих котов, – пояснила Марша. – Предыдущего он назвал Парнассус Тупп.
Здоровенный, потрепанный жизнью котяра поднялся и спрыгнул с крыльца на дорожку. Скользнув к Хэмилтону, он шумно потерся о его ногу. Мисс Рейсс отшатнулась с явным отвращением.
– Мне никогда не нравились коты, – призналась она. – Они коварные, себе на уме.
В обычной ситуации Хэмилтон разразился бы краткой проповедью о вреде стереотипов. Но сию секунду его на редкость мало интересовало, что мисс Рейсс думает о котах. Вставив свой ключ в замок, он распахнул переднюю дверь и зажег свет в гостиной. Славный маленький домик ожил, и дамы прошли внутрь. Вслед за ними проследовал Дурачок Нинни, направляясь прямиком на кухню. Его не раз драный хвост торчал рыжей трубой строго вертикально вверх.
Не сменив даже своего больничного халата, Марша открыла холодильник и достала оттуда зеленый пластиковый контейнер. Нарезая мясо – вареные бычьи сердца – и бросая кусочки коту, она начала рассказывать:
– У большинства гениев-электронщиков есть механические зверюшки – бабочки, что летят на свет, и прочая робоживность, что мечется под ногами, натыкаясь на все подряд. Мы когда только поженились, Джек собрал одного такого робота – тот ловил мух и мышей. Но Джеку показалось мало, и он собрал еще одного, чтоб тот ловил первого.
– Космическая справедливость, – заметил Джек, снимая шляпу и пальто. – Я просто не хотел, чтобы они заселили весь мир.
Пока Дурачок Нинни жадно пожирал свой ужин, Марша зашла в спальню, чтобы переодеться. Мисс Рейсс прошлась по гостиной, опытным взглядом оценивая вазы, гравюры, мебель.
– У котов нет души, – похоронным тоном сказал Хэмилтон, глядя, как жадно насыщается его кот. – Самый величественный и гордый в мире кот за кусок свиной печенки обучится балансировать морковкой на носу.
– Ну да, они животные, – подтвердила мисс Рейсс из гостиной. – Эту репродукцию Пауля Клее вы у нас купили?
– Вполне возможно.
– Я никогда не понимала, что же, собственно, Клее пытался сказать.
– А может, он ничего и не пытался. Может, он просто развлекался. – Рука Хэмилтона опять заныла, он попытался представить себе, как она выглядит под повязкой. – Вы, кажется, хотели кофе?
– Да, кофе – и покрепче, – кивнула мисс Рейсс. – Вам помочь?
– Спасибо, не надо. Просто располагайтесь поудобнее. – Хэмилтон автоматически потянулся к кофеварке. – Там, рядом с диваном, есть стойка для журналов, а на ней где-то должна быть «История» Тойнби.
– Милый, – послышался голос Марши из спальни – резкий и тревожный. – Ты не мог бы подойти?
Он бросился на ее призыв, расплескивая воду из кофеварки, которая так и осталась в руке. Марша стояла у окна, явно собираясь задернуть жалюзи. Она всматривалась в ночь, но на ее лице застыла беспокойная, тревожная гримаса.
– Что случилось? – бросил Хэмилтон.
– Посмотри сам.
Он посмотрел, но увидел лишь смутное пятно сумрака и нечеткие очертания домов. Тут и там слабо светились несколько огоньков. Небо было пасмурным, низкий туман стлался над самыми крышами. Все было неподвижным. Безжизненным, мертвенным. Безлюдным.
– Прямо как в Средневековье, – тихонько сказала Марша.
Отчего им так показалось? Он тоже видел это; но объективно вид был вполне заурядным, даже прозаическим – обычный вид из окна его спальни в полдесятого вечера, перед холодной октябрьской ночью.
– И вдобавок мы еще говорим так странно. – Марша поежилась. – Ты вон завел речь о душе Нинни. Ты ведь никогда раньше так не говорил.
– Раньше – это когда?
– Пока мы не приехали. – Она отвернулась от окна и потянулась за своей рубашкой в клетку; та висела на спинке стула. – И… ну это, конечно, глупо, но… ты действительно видел, как доктор уехал в своем автомобиле? Ты попрощался с ним? Вообще – произошло ли на самом деле хоть что-то?
– Ну, во всяком случае, он не с нами, – заметил Хэмилтон нейтрально.
С огромными серьезными глазами Марша медленно застегнула пуговицы на рубашке и заправила полы ее в домашние мягкие брюки.
– У меня, похоже, горячка, как они и предупреждали. Этот шок, эти уколы… но ведь действительно, вокруг настолько тихо! Словно мы последние выжившие. И живем в сером заточении, без света, без красок, в каком-то… первобытном месте. Ты же помнишь, что говорят древние религии? Перед космосом был хаос. Перед тем, как суша была отделена от воды. Перед тем, как тьма была отделена от света. И ни у чего тогда не было имен и названий.
– Но у Нинни есть имя, – вежливо обратил ее внимание Хэмилтон. – И у тебя есть, и у мисс Рейсс. И даже у Пауля Клее.
На кухню они вернулись вместе. Марша сама занялась приготовлением кофе; через минуту кофеварка уже яростно бурлила. Однако у мисс Рейсс, сидящей неестественно прямо близ кухонного стола, вид был крайне напряженным: ее суровое бесцветное лицо застыло в глубочайшей сосредоточенности, словно она переживала некую внутреннюю бурю. Она была некрасивой, но весьма решительно выглядящей молодой женщиной: ее жидкие русые волосы были плотно стянуты в узел на затылке, нос был тонким и острым, а губы сомкнуты в неодобрительную линию. Мисс Рейсс выглядела как женщина, которую не стоит недооценивать.
– О чем это вы там говорили? – спросила она, размешивая свой кофе.
Мгновенно обозлившись, Хэмилтон ответил:
– Мы обсуждали личные вопросы. А что?
– Ну же, милый, – попыталась успокоить его Марша.
Грубо разглядывая мисс Рейсс, Хэмилтон бросил:
– Вы всегда так себя ведете? Шпионите, подслушиваете, подсматриваете?
На скованном лице женщины не отразилось ни одной эмоции.
– Мне приходится соблюдать осторожность, – объяснила она. – Этот несчастный случай сегодня лишний раз напомнил мне, в какой опасности я нахожусь. – Она тут же поправилась: – Если это можно назвать случаем, конечно.
– Но почему именно вы? – заинтересовался Хэмилтон.
Мисс Рейсс не ответила, она наблюдала за Дурачком Нинни. Огромный кот, весь в боевых шрамах, закончил свой ужин и теперь прикидывал, у кого бы полежать на руках.
– Что с ним такое? – высоким испуганным голосом спросила мисс Рейсс. – Почему он на меня так смотрит?
– Просто вы единственная сидите, – успокаивающим тоном ответила Марша. – Он хочет запрыгнуть к вам на руки и поспать.
В ужасе привстав, мисс Рейсс замахала на кота руками.
– Не приближайся ко мне! Держи подальше от меня свою грязную шкуру! – Она обратилась к Хэмилтону: – Понимаете, если б у них хотя бы не было блох, это было бы не так противно. А у этого в придачу злобный вид. Думаю, он ведь не одну птичку поймал и сожрал?
– Штук по шесть-семь в день ловит, – ответил Хэмилтон, все более злясь.
– Да-да, – согласилась мисс Рейсс, боязливо отодвигаясь от озадаченного кота. – Вижу, что он настоящий убийца. Уверена, в городе должны действовать какие-то запреты. Агрессивные и злобные домашние животные, представляющие угрозу, должны хотя бы иметь регистрацию. И еще городу стоило бы…
– Кстати, не только ведь птички, – прервал ее Хэмилтон, которого захлестнуло волной безжалостного издевательского садизма. – Еще змеи и грызуны. А сегодня утром он притащил мертвого кролика.
– Милый, – резко сказала Марша, заметив, что мисс Рейсс сжалась в непритворном ужасе. – Некоторые люди просто не любят котов. Никто ведь не обязан разделять твои вкусы.
– Еще мышек, маленьких, пушистых таких, – жестоко добил гостью Хэмилтон. – Десятками прямо. Часть он сам ест – часть приносит нам. А однажды утром принес голову старушки.
Мисс Рейсс панически взвизгнула, в ужасе отдернулась от него, жалкая и беззащитная. Хэмилтон тут же почувствовал укол вины. Проклиная самого себя, он уже открыл было рот, чтобы извиниться, взять назад свою неуместную шутку…
Прямо из воздуха над его головой на него пролился дождь саранчи. Почти погребенный под копошащейся массой, Хэмилтон отчаянно пытался выбраться. Обе женщины и кот застыли, не веря своим глазам. Какое-то время он барахтался, отбиваясь от орды ползучих, кусающих, жалящих насекомых. Потом, выбравшись, он сумел смахнуть их с себя и отступить в угол, тяжело дыша.
– Господь милосердный, – прошептала Марша, пятясь подальше от жужжащей, пульсирующей кучи.
– Что… произошло? – кое-как выдавила из себя мисс Рейсс, не в силах отвести взгляд от горы шевелящихся насекомых. – Это же невозможно!
– Ну, – сказал слабым голосом Хэмилтон, – тем не менее это произошло.
– Но как? – воскликнула Марша. Они все четверо попятились из кухни, подальше от пролившегося потопа из крыльев и хитиновых тел. – Такого просто не бывает.
– И все же это ложится в систему, – измученно и тихо выдавил из себя Хэмилтон. – Пчела – помнишь? Мы оказались правы, кое-что действительно произошло. И все сходится. Все одно к одному. В этом есть смысл.
4
Марша Хэмилтон спала в своей постели. Теплое утреннее солнце желтыми брызгами ложилось на ее обнаженные плечи, на покрывало, на пол из наборной серой керамики. Тем временем в ванной комнате Джек Хэмилтон усердно брился, невзирая на гудящую боль в покалеченной руке. Зеркало, покрытое паром и каплями воды, отражало пенную пародию на его привычное лицо.
К утру дом стих и пришел в себя. Большая часть саранчи, явившейся прошлым вечером, куда-то расползлась; лишь изредка сухой стрекот напоминал о том, что сколько-то насекомых еще осталось в стенах. Все выглядело нормальным. Мимо дома прогрохотал молочный фургон. Марша сонно вздохнула и пошевелилась, не просыпаясь, выпростав одну руку из-под одеяла. На заднем крыльце Дурачок Нинни как раз собирался войти в дом.
Очень осторожно, контролируя каждое свое движение, Хэмилтон закончил бриться, ополоснул бритву, обработал тальком скулы и шею и потянулся за чистой белой рубашкой. Лежа без сна этой ночью, он постановил для себя, что начнет именно в этот момент – сразу после бритья, чистый, причесанный, одетый, абсолютно бодрствующий.
Неловко опустившись на одно колено, он сложил ладони вместе, закрыл глаза, глубоко вздохнул и начал.
– Дорогой Господь, – сказал он невеселым полушепотом, – мне стыдно за то, что я сделал с бедной мисс Рейсс. Если Ты не против, то можно Ты простишь меня?
Он оставался коленопреклоненным еще примерно с минуту, прикидывая, достаточно ли этого. И дошло ли послание по адресу. Но мало-помалу уколы злости вытеснили его робкое раскаяние. Это было так неестественно, взрослому человеку преклонить колено! Это было недостойной, унизительной позой для взрослого… И он к ней совершенно не привык. От досады он добавил к своей молитве заключительную часть.
– Скажем честно – она это заслужила. – Его хриплый шепот поплыл по тихому дому. Марша снова вздохнула и свернулась калачиком. Скоро она уже проснется. Во дворе Дурачок Нинни озадаченно скребся в дверь и удивлялся, отчего она никак не открывается.
– Вдумайся в то, что она сказала, – продолжал Хэмилтон, тщательно подбирая слова. – Именно такие взгляды, как у нее, привели в итоге к лагерям смерти. Человек она негибкий, с компульсивным типом личности. А от фелинофобии[2 - Фелинофобия – навязчивая боязнь кошек.] один шаг до антисемитизма.
Ответа не было. Да и какого ответа он ждал? Конкретно – какого? Он и сам был не уверен. Ну хоть чего-то. Какого-то знака.
Может быть, просто не дошло. В последний раз, когда он хоть как-то соприкасался с религией вообще, ему было семь лет, и это был полузабытый класс воскресной школы. Предыдущим вечером он постарался тщательно изучить вопрос, прочел все, что нашлось в доме, но не нашел ничего конкретного. Лишь понял, что по вопросу существует обширная литература. Точные формулировки, протокол… Похоже, что это обещало быть потруднее, чем спор с полковником Эдвардсом.
И все же в чем-то сходным.
Он все еще пребывал в коленопреклоненной позе, когда за его спиной раздался звук. Быстро обернувшись, он заметил чей-то силуэт, осторожно пробирающийся через гостиную. Человек в свитере и брюках; молодой негр.
– Это вы и есть мой знак свыше? – саркастически спросил Хэмилтон.
На лице чернокожего читалась крайняя усталость.
– Вы помните, кто я. Я экскурсовод, привел вашу группу на площадку. Я обдумывал произошедшее пятнадцать часов без перерыва.
– Вы ни в чем не виноваты, – сказал Хэмилтон. – Вы упали вниз, точно так же, как и все мы. – Поднявшись на затекших ногах, он вышел из ванной комнаты в зал. – Вы завтракали?
– Я не голоден. – Негр пристально посмотрел на него. – Что вы там делали? Неужели молились?
– Да, в самом деле, – признался Хэмилтон.
– Это естественно для вас?
– Нет. – Он поколебался, но закончил: – Я не молился с восьми лет.
Чернокожий задумался.
– Меня зовут Билл Лоус. – Они обменялись рукопожатиями. – Вы поняли, в чем дело, очевидно. Когда до вас дошло?
– Где-то между вчерашним вечером и сегодняшним утром.
– Случилось что-то необычное?
Хэмилтон рассказал про пчелу и дождь из саранчи.
– Причинно-следственную связь заметить было несложно. Я солгал – и был наказан. А перед этим я сквернословил – и тоже был наказан. Причина – и следствие.
– Зря тратите время в молитве, – коротко сказал Лоус. – Я пробовал. Толку ноль.
– А вы о чем молились?
Лоус с ироничной усмешкой ткнул в свою черную кожу чуть выше воротничка.
– Догадайтесь с одного раза. Но все слишком непросто… всегда так было и всегда будет.
– Я слышу сильную обиду в ваших словах, – осторожно ответил Хэмилтон.
– Ну это было серьезным шоком. – Лоус прошелся по комнате. – Простите, что я так к вам вломился. Но дверь была не заперта, и я рассудил, что вы уже встали. Вы ведь занимаетесь исследованиями в области электроники?
– Да, это так.
Ухмыльнувшись, Лоус сказал:
– Тогда здравствуй, брат. Я выпускник физического факультета. Это мне и помогло стать экскурсоводом. Нынче трудно устроиться по специальности: большая конкуренция. – Он добавил: – Точней, так они говорят.
– А как ты догадался?
– Обо всем этом? – Лоус пожал плечами. – Да действительно нетрудно было. – Из кармана он извлек клочок ткани, развернул его и достал небольшой осколок металла. – Давным-давно моя сестра заставила меня носить это постоянно. Сейчас это уже стало привычкой. – Он бросил Хэмилтону амулет. На том были выгравированы уже порядком стершиеся за годы благочестивые слова о вере и надежде.
– Давай, – сказал Лоус. – Используй его.
– Использовать его? – Хэмилтон откровенно не понял. – Честно говоря, мне все это совсем непривычно.
– Твоя рука. – Лоус нетерпеливым жестом показал на нее. – Амулет сейчас работает. Приложи его к своей ране. Лучше сначала сними бинт: при непосредственном физическом контакте получается лучше. Соприкосновение, понимаешь? Я именно так залечил все свои переломы и ссадины.
Скептически и очень осторожно Хэмилтон отмотал край бинта. В утреннем свете свежая, влажная рана заалела кровью. Секунду помедлив, он приложил к ней холодный кусочек металла.
– Ну вот, пошло, – сказал Лоус.
Безобразная рваная рана начала исчезать. На глазах Хэмилтона кроваво-мясной цвет сменился бледно-розовым. Оранжевое сияние поползло по ране, порез съежился, высох и затянулся. Остался лишь белесый шрам, узкий и почти незаметный. Пульсирующая боль исчезла.
– Вот так, – сказал Лоус, протягивая руку за амулетом.
– А раньше он работал?
– Нет, никогда. Пустая болтовня. – Лоус убрал амулет в карман. – Надо будет попробовать оставить на ночь в воде несколько волос. К утру будут черви, само собой. Хочешь знать, как лечить диабет? Половину растертой жабы смешать с молоком девственницы, носить на шее в старой фланелевой тряпочке, которую сперва намочить водой из пруда.
– Так ты думаешь, что вся эта чушь…
– Да, будет работать. Все так, как у крестьян в поверьях. До сих пор они ошибались. Но теперь ошибаемся мы.
В дверях спальни появилась Марша в халате, волосы падали на ее лицо, глаза еще щурились от сна.
– О, – сказала она, узнав Лоуса. – Это вы. Привет, как дела?
– Спасибо, порядок, – ответил Лоус автоматически.
Протирая глаза, Марша обернулась к мужу:
– Как спалось?
– Я спал. – Но что-то в ее голосе, какая-то непривычная резкая торопливость, заставило его переспросить: – А что?
– Снилось что-нибудь?
Хэмилтон попытался припомнить. Он ворочался с боку на бок, метался во сне, ему чудились какие-то смутные фантасмагории. Но точно сказать не получалось.
– Нет, – признал он.
Странное выражение появилось на усталом лице Лоуса.
– А вам что снилось, миссис Хэмилтон? Что это был за сон?
– Да что-то вообще безумное. Строго говоря, это был даже не сон. Я имею в виду, ничего не происходило. Просто – было.
– Некое место?
– Да, место. И мы.
– Все мы? – напряженно спросил Лоус. – Все восемь?
– Да, – кивнула она убежденно. – Мы лежали там, где упали. Там внизу, на Беватроне. Все мы просто лежали ничком. Без сознания. И ничего не происходило. Время застыло. Ничего не менялось.
– А в углу там, – уточнил Лоус, – не было ли какого-то движения? Может быть, медики, санитары?
– Да, – повторила Марша. – Но они не двигались. Просто стояли на чем-то вроде лестницы. Застывшие.
– Они двигаются, – сказал Лоус. – Мне тоже это снилось. И сначала я тоже думал, что они не движутся, но нет. Движутся. Только очень медленно.
Повисло тяжелое молчание.
Напряженно ища объяснение, Хэмилтон медленно проговорил:
– Ну, судя по вашим словам… – Он пожал плечами. – Это травматические воспоминания. Момент шока. Он врезался в наши мозги, и мы никогда от него не избавимся.
– Но, – напряженно сказала Марша, – оно все еще продолжается. Мы все еще там.
– Там? Так и лежим на Беватроне?
Она кивнула с тревогой:
– Я это чувствую. Я в это верю.
Почувствовав крайнюю тревогу в ее голосе, Хэмилтон сменил тему.
– Сюрприз, – сказал он жене, демонстрируя свою свежевылеченную руку. – Билл просто зашел и сотворил чудо.
– Нет, не я, – категорически отказался Лоус, блеснув темными глазами. – В гробу бы я видал творить чудеса.
– Ведь это твой амулет сработал. – Хэмилтон удивленно потер свою руку.
Лоус еще раз взглянул на свой металлический амулет удачи.
– А может, мы просто погрузились в самую что ни на есть реальную реальность. Может быть, оно всегда было тут, в глубине?
Марша медленно двинулась в их сторону.
– Мы ведь все мертвы, правда? – спросила она хрипло.
– Похоже, что все же нет, – ответил Хэмилтон. – Мы все еще в Белмонте, штат Калифорния. Вот только это другой Белмонт. Кое-что изменилось там и тут. Что-то добавилось. И кто-то рыщет вокруг.
– Что же теперь? – спросил Лоус.
– Не спрашивай у меня, – сказал Хэмилтон. – Это не я забросил нас сюда. Очевидно, инцидент на Беватроне привел к этому. Чем бы это ни было.
– А я вам скажу, что будет дальше, – спокойно сообщила Марша.
– Что же?
– Я пойду и найду себе работу.
Хэмилтон поднял бровь.
– Какого рода работу?
– Любого. Машинисткой, продавщицей, телефонисткой. Чтобы нам не умереть с голода… ты помнишь?
– Я помню, – сказал Хэмилтон. – Но ты останешься дома и протрешь пыль с камина, поиском работы займусь я. – Он указал на свой свежевыбритый подбородок и чистую рубашку. – Я уже сделал пару шагов в этом направлении.
– Но, – взмолилась Марша, – ты ведь потерял работу из-за меня!
– А может, нам и не придется больше никогда работать, – задумчиво-иронически произнес Лоус. – А может, нам всего и нужно раскрыть рты и ждать, когда с неба спустится манна.
– Думаю, ты уже пробовал, – сказал Хэмилтон.
– Ну да, я пробовал. И не получилось. Но у некоторых получается. Нам вообще надо бы заняться и вычислить механику всего происходящего. У этого мира – или что уж это такое – есть свои законы. Да, совсем не те, к которым мы привыкли. Кое-что мы уже знаем. Амулеты работают. Это значит, что работает теперь вся система благословений. – Лоус задумался. – И возможно, проклятий.
– И спасения, – пробормотала Марша. Ее карие глаза расширились. – Господи Боже. Как вы думаете, Небеса реально существуют?
– Наверняка, – согласился Хэмилтон. Он зашел в спальню и мгновение спустя показался оттуда, завязывая галстук. – Но все это потом. Прямо сейчас я поехал в город. У нас на счету ровно пятьдесят долларов, и мне не хотелось бы помереть от голода, пытаясь запустить эту систему молитв.
Хэмилтон забрал свой «Форд Бизнес-купе» с парковки ракетного завода. Машина все еще стояла на месте с надписью «Забронировано для Джона В. Хэмилтона».
Он покинул Белмонт по Эль Камино Реал и полчаса спустя уже въезжал с юга в Сан-Франциско. Когда он запарковался на отсыпанной гравием площадке рядом с «кадиллаками» и «крайслерами» сотрудников EDA, Агентства по развитию электроники, часы над местным отделением Банка Америки показывали полдвенадцатого.
Здания Агентства располагались справа от него – белые бетонные кубы на фоне холмов растущего промышленного города. Когда-то давно, когда у него только вышла самая первая работа по продвинутой электронике, EDA попыталось переманить его из «Калифорния Мэйнтенанс». Корпорацию возглавлял один из лучших статистиков страны, Гай Тиллингфорд; блестящий и необычный человек, он к тому же был близким другом отца Хэмилтона.
Если ему суждено было найти где-то работу – это было именно здесь. И что важнее всего, EDA в настоящий момент не занималось военными разработками. Доктор Тиллингфорд, в прошлом бывший членом группы, создавшей в Принстоне Институт современных исследований (до официального роспуска этой группы), больше интересовался чистой наукой, нежели прикладной. И в результате именно EDA производило самые прорывные компьютеры, величественные электронные мозги, что использовались в промышленности и науке по всему западному миру.
– Да, мистер Хэмилтон, – сказала ему маленькая, но очень толковая секретарша, быстро перелистав его бумаги. – Я доложу доктору о вашем визите… уверена, что он будет рад повидаться с вами.
Хэмилтон напряженно расхаживал по холлу, потирая ладони и вознося краткую молитву. Молитва давалась легко; именно сейчас ее не приходилось выжимать из себя. Пятьдесят долларов в банке не та сумма, что позволила бы семье Хэмилтон продержаться долго… даже в этом мире чудес и дождя из саранчи.
– Джек, мальчик мой! – загремел зычный голос. Доктор Гай Тиллингфорд показался в дверях своего офиса, лучась приветливой улыбкой на постаревшем лице и протягивая руку. – До чего ж я рад тебя видеть! Сколько мы не встречались? Лет десять?
– Вроде того, – признал Хэмилтон. Они обменялись сердечным рукопожатием. – Отлично выглядите, доктор.
В офисе Тиллингфорда стояли в ожидании инженеры и техники, все как один молодые умники с короткими стрижками, при галстуках, гладко выбритые. Не обращая на них внимания, доктор Тиллингфорд провел Хэмилтона через ряд обшитых деревом дверей в свой личный кабинет.
– Тут мы можем спокойно поговорить, – сообщил он, плюхнувшись в огромное кресло, обтянутое черной кожей. – Я завел себе это помещение – что-то вроде личного места для уединения, где можно помедитировать и обрести второе дыхание. – Погрустнев, он добавил: – Похоже, что я уже не выдерживаю эти ежедневные жернова, как раньше. Пару раз в день приходится заползать сюда… чтобы восстановить силы.
– Я ушел из «Калифорния Мэйнтенанс», – сказал Хэмилтон.
– Да? – Тиллингфорд одобрительно кивнул. – Молодец. Дурное место. Слишком много думают об оружии. Они вовсе не ученые – они наемники правительства.
– Я не подавал заявления об уходе. Меня выгнали. – В нескольких словах Хэмилтон обрисовал ситуацию.
Какое-то время Тиллингфорд молчал. Потом он задумчиво поковырялся в зубах, озабоченно сведя брови домиком.
– Я помню Маршу. Милая девочка. Она мне всегда нравилась. Да, нынче всей этой безопасности стало слишком много. Но здесь об этом можно не волноваться. На текущий момент у нас нет контрактов с правительством. Башня из слоновой кости. – Он сухо хмыкнул. – Последний бастион чистого знания.
– Как думаете, я вам пригожусь? – спросил Хэмилтон, изо всех сил стараясь, чтобы это прозвучало бесстрастно.
– Да почему бы и нет? – Как бы от нечего делать, Тиллингфорд достал небольшое молитвенное колесо и начал его раскручивать. – Я знаком с твоими работами… Конечно, лучше было б заполучить тебя раньше, честно уж говоря.
Заинтересованный, загипнотизированный, Хэмилтон уставился на молитвенное колесо Тиллингфорда. Он не верил своим глазам.
– Нет, ну есть, конечно, рутинные вопросы, – отметил Тиллингфорд, продолжая крутить колесо. – Да, рутина… но тебе не придется заполнять никакие письменные формы, я у тебя так спрошу. Ты ведь не пьешь, верно?
– Э-э-э, что? – беспомощно переспросил Хэмилтон.
– Понимаешь, в этом деле с Маршей все же есть определенная проблема. Конечно, нам нет дела до вопросов безопасности… но кое о чем у тебя мне все же придется спросить. Джек, ответь мне честно. – Тиллингфорд достал из кармана томик в черной обложке с золотым тиснением на нем – «Речения Второго Баба» – и протянул его Хэмилтону. – В колледже, когда вы участвовали в радикальных группах, вы ведь не занимались… скажем так, «свободной любовью»?
Хэмилтон был не в силах ответить. Обескураженный и притихший, он стоял, держа томик «Речений», еще теплый, только что из внутреннего кармана Тиллингфорда. Пара молодых умников EDA тихонько вошла в комнату; они остановились у дверей, уважительно наблюдая. В своих длинных лабораторных халатах они выглядели удивительно торжественно и покорно. Коротко стриженные головы их напоминали выбритые черепа молодых монахов… Странное дело, он никогда раньше не замечал, насколько эта популярная стрижка похожа на древние религиозные практики монашеских орденов. Эти двое ведь были типичными физиками-вундеркиндами, куда же девалась их обычная живость, дерзость?
– Ну и раз уж мы начали этот разговор, – сказал доктор Тиллингфорд, – пожалуй, стоит спросить вот еще о чем. Джек, мальчик мой, положи руку на «Речения» и ответь мне честно. Нашел ли ты Единственные Истинные Врата к святому спасению?
Все в комнате теперь смотрели на него. Он закашлялся, отчаянно зарделся, беспомощно попытался найти какой-то ответ.
– Доктор, – умудрился он произнести наконец, – думаю, что я зайду сюда как-нибудь в другой раз.
С озабоченным видом Тиллингфорд снял очки и внимательно взглянул на собеседника.
– Джек, ты плохо себя чувствуешь?
– Я очень сильно нервничаю. Потеря работы… – Тут же Хэмилтон добавил: – И другие проблемы. Мы с Маршей буквально вчера попали в страшную аварию. Новый отражатель не сработал, и нас окатило жестким излучением – там, на Беватроне.
– О да, – согласился Тиллингфорд. – Я слышал об этом. К счастью, никто не погиб.
– Эти восемь человек, – взял слово один из молодых аскетов-инженеров, – не иначе были ведомы Пророком. Они упали с очень большой высоты.
– Доктор, – хрипло сказал Хэмилтон, – не могли бы вы порекомендовать мне хорошего психиатра?
Лицо пожилого ученого буквально застыло; он явно не верил своим ушам.
– Кого? Мальчик мой, у тебя плохо с головой?
– Да, – ответил Хэмилтон. – Судя по всему.
– Так, мы обсудим это позже, – коротко сказал Тиллингфорд перехваченным голосом. Нетерпеливым жестом он отослал прочь двух своих инженеров. – Спускайтесь в мечеть, – велел он, – и медитируйте, пока я вас не вызову.
Те повиновались, одарив на прощание Хэмилтона внимательными задумчивыми взглядами.
– Ты можешь довериться мне, – тяжело сказал Тиллингфорд. – Я твой друг. Я знал твоего отца, Джек, и он был великим физиком. Таких больше не делают. Я всегда возлагал на тебя большие надежды. Что сказать, я был разочарован, когда ты стал работать в «Калифорния Мэйнтенанс». Но, конечно, всем нам надо склониться пред Волей Космоса.
– А могу ли я задать несколько вопросов? – Холодный пот стекал по шее Хэмилтона, прямо на его крахмальный белый воротничок. – Это ведь все еще научная организация, не так ли? Или?..
– Все еще? – Тиллингфорд был явно озадачен. Он вынул из безвольных пальцев Хэмилтона свою книгу. – Не понимаю, к чему ты клонишь, мальчик мой. Говори конкретно.
– Давайте скажем так. Я был оторван от жизни. Глубоко погрузившись в свою работу, я потерял контакт, связь с тем, что делают остальные в моей профессии. И, – закончил он отчаянно, – я совершенно не представляю себе, что происходит и в других областях. Может быть… вы могли бы кратко ознакомить меня со всеобщей картиной?
– Да, общая картина, – повторил Тиллингфорд, кивая с пониманием. – Что ж, обычное дело, потерять с миром связь – таковы издержки избыточной специализации. Честно говоря, я и сам не слишком многое могу тебе рассказать. Наша работа в EDA расписана довольно жестко, можно даже сказать, «предписана». У себя в «КалМэйн» ты разрабатывал оружие для использования против неверных – это просто и понятно. Абсолютно прикладная наука, ведь так?
– Именно так, – согласился Хэмилтон.
– А здесь мы работаем над вечной и базовой проблемой – проблемой коммуникаций. Наша работа – и поверь, это непростая работа – обеспечить фундаментальную электронную структуру связи. У нас есть электронщики – вроде тебя. У нас есть консультанты по семантике – лучшие в стране. У нас отличные исследователи-психологи. И все вместе мы составляем команду, работающую над основной проблемой существования человека – поддержанием надежно работающего канала связи между Землей и Небесами.
Доктор Тиллингфорд продолжал:
– Хотя ты, без сомнения, уже знаком с этим, я все же повторю еще раз. Прежде, когда коммуникация не была еще подвергнута строгому научному анализу, существовало множество систем, основанных на случайности. Жертвенные костры – попытки привлечь внимание Бога, раздражая Его обоняние и вкус. Очень грубый, совершенно ненаучный метод. Громкая молитва, распевание гимнов – необразованные классы до сих пор практикуют это. Ладно, пусть поют свои гимны и декламируют свои молитвы. – Он нажал какую-то кнопку, и одна из стен комнаты стала прозрачной. Хэмилтон увидел современную исследовательскую лабораторию, раскинувшуюся кольцом вокруг офиса Тиллингфорда: слой за слоем – люди и оборудование, самая лучшая техника и самые лучшие инженеры.
– Норберт Винер, – сказал Тиллингфорд. – Ты должен помнить его работы по кибернетике. И, что еще важнее, работа Энрико Дестини в области теофонии.
– Что это?
Тиллингфорд недоуменно поднял бровь.
– Но ты же специалист, мальчик мой. Коммуникация между человеком и Богом, конечно. Используя работу Винера, а также неоценимый материал Шэннона и Уивера, Дестини сумел построить первую реально действующую систему связи между Землей и Небесами в 1946 году. Конечно, в его распоряжении было все оборудование, оставшееся от Войны с Ордами Язычников, этими проклятыми поклонниками Вотана, восхваляющими священные дубы гуннами.
– Вы имеете в виду нацистов?
– Да, я слышал этот термин. Жаргон социологов, верно? И еще этот Отрицатель Пророка, этот Анти-Баб. Говорят, он жив до сих пор, где-то в Аргентине. Нашел эликсир вечной молодости или что-то в этом роде. Он заключил пакт с дьяволом еще в 39-м, ну ты помнишь. Или это было до тебя еще? Но ты все равно должен об этом знать – это история.
– Я знаю, – сказал Хэмилтон глухо.
– И все же были еще такие люди, что не видели огненной надписи на стене. Иногда мне кажется, что Верных стоит приструнить. Несколько водородных бомб туда и сюда да мощный поток атеизма, который просто не удастся остановить…
– Другие профессии, – напомнил Хэмилтон. – Как у них дела? Физика. Что насчет физиков?
– Физика как наука закончилась, – проинформировал его Тиллингфорд. – О материальном мире известно практически все – да и было известно столетия назад. Физика стала теоретической частью инженерной науки.
– А инженеры?
В ответ Тиллингфорд подтолкнул к нему свежий, ноябрьский номер «Журнала прикладных наук».
– Основная статья даст тебе отличное представление, я думаю. Этот Хиршбейн очень талантлив.
Статья называлась «Теоретические аспекты проблемы сооружения резервуаров». Ниже шел подзаголовок: «О необходимости поддержания постоянного источника чистой и неразбавленной благодати для всех крупных населенных пунктов».
– Благодати? – выдавил из себя Хэмилтон.
– Инженеры, – объяснил ему Тиллингфорд, – заняты в основном прокладкой линий снабжения благодатью для каждого бабиистского сообщества в мире. В каком-то смысле это перекликается с нашей задачей – держать открытыми линии коммуникации.
– И это все, чем они заняты?
– Ну, – признал Тиллингфорд, – существует еще постоянная необходимость строить мечети, храмы, алтари. Господь – суровый заказчик, ты же понимаешь; Его требования всегда крайне точны. Честно сказать – не для передачи, – я этим парням не завидую. Одна ошибка – и, – он щелкнул пальцами, – пуфф!
– Пуфф?
– Молния.
– О, – сказал Хэмилтон. – Действительно.
– Так что в инженеры идет довольно мало толковых ребят. Уровень смертности высоковат. – Тиллингфорд вгляделся в него с отеческой заботой. – Мальчик мой, теперь-то ты видишь, что ты действительно работаешь в отличной профессии?
– Я никогда в этом не сомневался, – хрипло сказал Хэмилтон. – Было просто интересно узнать, как дела у других.
– Я вполне доволен твоим моральным статусом, – сказал ему Тиллингфорд. – Я знаю, что ты из доброй, чистой, богобоязненной семьи. Твой отец был воплощенной честностью и скромностью. Я, кстати, до сих получаю от него весточки изредка.
– Весточки? – дрожащим голосом переспросил Хэмилтон.
– У него все совсем неплохо. Он, само собой, скучает по тебе. – Тиллингфорд указал на интерком у себя на столе. – Если только захочешь.
– Нет, – сказал Хэмилтон, непроизвольно отшатнувшись. – Мне все еще очень не по себе после того несчастного случая. Сейчас мне это не по силам.
– Как пожелаешь. – Тиллингфорд по-дружески хлопнул по плечу молодого человека. – Хочешь взглянуть на наши лаборатории? Позволь похвастаться: у нас есть на редкость хорошее оборудование. – Понизив голос до шепота, он признался: – Немало помолиться пришлось, впрочем. Те ребята с твоей прошлой работы, «КалМэйн», они тоже много шума подняли.
– Но оборудование досталось вам.
– О да. Ну, в конце концов, это же мы прокладываем линии связи. – Ухмыльнувшись и хитро подмигнув, Тиллингфорд повел его за собой к выходу. – Сейчас я сдам тебя нашему директору по кадрам… он оформит официальный прием на работу.
Директор по кадрам оказался веселым жизнелюбивым человеком; он радостно улыбнулся Хэмилтону, когда тот добрел до его кабинета для оформления бумаг.
– Мы с радостью примем ваше заявление о приеме на работу, мистер Хэмилтон. EDA очень нужны люди с вашим опытом. А уж если доктор знает вас лично…
– Проведи его без задержек, – дал поручение Тиллингфорд. – Отбрось всю бюрократию и переходи прямо к профессиональному тестированию.
– Хорошо, – согласился директор, вынимая собственную копию «Речений Второго Баба». Он положил книгу на стол, закрыл глаза, повел пальцем по страницам и открыл наугад. Тиллингфорд пристально всматривался через его плечо; о чем-то шепотом совещаясь, они вместе изучили найденный отрывок.
– Отлично, – сказал наконец Тиллингфорд удовлетворенно. – Добро получено.
– Безусловно, так и есть, – согласился директор по кадрам. Хэмилтону же он сказал: – Вам может быть интересно: это одно из самых чистых согласий, что я видел в этом году. – Быстро и деловито он прочитал: – Видение 1931: глава 6, стих 14, строка 1. «Да, Истинная Вера плавит храбрость в неверующем; ибо ему ведома мера гнева Господня; он знает, какою мерой наполняется глиняный сосуд». – Он с треском захлопнул том и вновь положил его на свой стол. Оба мужчины дружески улыбались Хэмилтону, излучая доброжелательность и профессиональное удовлетворение.
Полностью ошарашенный, не знающий, что и думать, Хэмилтон уцепился за ту тонкую, но крепкую нить, что и привела его сюда.
– Могу ли я спросить о зарплате? Или это тоже чересчур… – Он попытался обернуть вопрос в шутку. – Или это тоже слишком грубый и материальный вопрос?
На лицах его собеседников появилось непонимание.
– О зарплате?
– Да, о зарплате, – ответил Хэмилтон, чувствуя, что вот-вот сорвется в истерику. – Может, помните: это такая вещь, которую бухгалтерия выдает каждые две недели. Чтобы наемный персонал слишком не возмущался.
– Как и заведено, – сказал со спокойным достоинством Тиллингфорд, – сотрудники IBM будут пополнять твой кредит каждые десять дней. – Обратившись к директору по персоналу, он спросил: – Сколько там точно? Никогда не помнил этих подробностей.
– Я сейчас спрошу у бухгалтера. – Кадровик вышел из кабинета и почти сразу же вернулся с информацией. – Вам будет присвоен рейтинг 4-А. Через полгода вы получите 5-А. Как вам? Совсем неплохо для молодого человека тридцати двух лет.
– Что это такое 4-А?
После небольшой паузы директор по персоналу бросил потрясенный взгляд на Тиллингфорда, нервно облизал губы и ответил:
– IBM ведет Книгу Дебетов и Кредитов. Космические Записи. – Он взмахнул руками. – Ну знаете, Великий Неизменяемый Свиток Грехов и Добродетелей. EDA работает на Господа, следовательно, вы слуга Господа. Вашей оплатой будут четыре кредита раз в десять дней, четыре линейные единицы на пути к вашему спасению. IBM позаботится о всех деталях – в конце концов, ради этого они и существуют.
Это было логично. Глубоко вдохнув, Хэмилтон сказал:
– Прекрасно. Я забыл – прошу извинить мое состояние. Но, – отчаянно обратился он к Тиллингфорду, – на что мы с Маршей будем жить? Нам же придется оплачивать наши счета, да и просто питаться!
– Так как ты являешься слугой Господа, – твердо ответил Тиллингфорд, – все твои потребности будут удовлетворены. У тебя есть экземпляр «Речений»?
– Д-да, – сказал Хэмилтон.
– Ну так просто позаботься о том, чтоб твоя вера не иссякла. Я бы предположил, что человек твоего морального калибра, занимающийся такой работой, может молиться о получении и, соответственно, получать – как минимум… – он быстро прикинул, – четыре сотни в неделю. Как ты считаешь, Эрни?
Директор по персоналу согласно кивнул:
– Не меньше.
– Вот еще что, последнее, – заторопился Хэмилтон, увидевший, что доктор Тиллингфорд собрался уходить, решив вопрос ко всеобщему удовлетворению. – Я спрашивал у вас сегодня насчет психиатра…
– Мальчик мой, – остановился Тиллингфорд. – Насчет этого могу сказать тебе одно и только одно. Жизнь твоя – и ты вправе прожить ее как захочешь. Не хочу указывать тебе, что делать и что думать. Твое духовное существование полностью лежит между тобой и Единственным Истинным Богом. Но если ты планируешь обратиться к шарлатанам, и…
– Шарлатанам? – вырвалось у Хэмилтона.
– Это полусумасшедшие. Они годятся для профанов. Необразованные личности, как я понимаю, слетаются к ним в огромных количествах. Я видел статистику на этот счет; грустно даже и подумать, насколько ослеплена публика. Но тебе я советую вот что. – Он достал из кармана халата блокнот и карандаш, быстро нацарапал записку. – Это единственная верная дорога. Я думаю, что, если ты до сих пор на нее не встал, никакой разницы, к сожалению, уже не будет. Но нам велено продолжать пытаться. В конце концов, вечность – это очень долго.
Записка гласила: «Пророк Хорэс Клэмп. Гробница Второго Баба. Шайенн, штат Вайоминг».
– Именно так, – сказал Тиллингфорд. – Сразу на самый верх. Ты удивлен? Мальчик мой, это знак того, что я очень обеспокоен.
– Большое спасибо. – Хэмилтон автоматически спрятал записку в карман. – Конечно, как скажете.
– Я именно так и говорю, – повторил Тиллингфорд тоном абсолютной власти и уверенности. – Второй Бабиизм есть единственная Истинная Вера, мальчик мой; это единственная гарантия достижения Рая. Господь говорит через Хорэса Клэмпа и более ни через кого. Поезжай туда прямо завтра; на работу можешь выйти позже, это неважно. Если кто и может спасти твою бессмертную душу от огней Вечного Проклятия, так это Пророк Хорэс Клэмп.
5
Пока Хэмилтон неуверенно искал выход из комплекса зданий EDA, за ним тихо следовала группа молодых людей – руки в карманах, улыбчивые, ничего не выражающие лица. Когда он рылся в карманах в поисках ключей от машины, они уже целенаправленно двинулись к нему через гравийную парковку.
– Привет! – сказал один из них.
Все они были молодые. Все белокурые. Все носили короткие стрижки и аскетически белые лабораторные халаты. Молодые умники-инженеры Тиллингфорда, суперспособные сотрудники EDA.
– Чего вам? – спросил Хэмилтон.
– Уезжаете? – спросил вожак.
– Так точно.
Группа задумалась над этой информацией. Через какое-то время вожак заметил:
– Но вы вернетесь.
– Послушайте… – начал было Хэмилтон, но юноша перебил его.
– Тиллингфорд нанял вас, – констатировал он. – На будущей неделе вы выйдете на работу. Вы прошли входные тесты и сейчас шаритесь по лабораториям, вынюхивая и высматривая.
– Да, я прошел тесты, – признал Хэмилтон, – но это еще не значит, что я выйду на работу. Строго говоря…
– Меня зовут Брэйди, – снова прервал его лидер группы. – Боб Брэйди. Вы могли видеть меня внутри. Я был с Тиллингфордом, когда вы появились. – Пристально глядя на Хэмилтона, Брэйди закончил: – Отдел кадров может быть вами доволен, но мы – нет. В отделе кадров сидят непосвященные, профаны. Все, что у них есть, – это несколько стандартных бюрократических тестов, и все на этом.
– Мы не профаны, – вклинился кто-то из группы Брэйди.
– Послушайте, – начал вновь Хэмилтон, увидев для себя некоторую надежду. – Возможно, мы еще сработаемся. Я всего лишь поразился: как это вы, образованные люди, можете соглашаться на эту проверку – гадание по книге. Это ведь никоим образом не адекватный подход к измерению подготовленности и способностей человека. В исследовательском учреждении такого типа…
– С нашей точки зрения, – неумолимо продолжал Брэйди, – вы язычник, пока не будет доказано обратное. А язычники не работают в EDA. У нас тут свои профессиональные стандарты.
– И вы не готовы к этой работе, – добавил кто-то. – Покажите нам ваш Н-рейтинг.
– Ваш Н-рейтинг. – Брэйди протянул руку и застыл в ожидании. – У вас ведь есть свежая нимбограмма, да?
– Да что-то я не припомню, – неуверенно ответил Хэмилтон.
– Так я и думал. Нет никакого Н-рейтинга. – Из кармана своего халата Брэйди вытащил небольшую перфокарту. – В этой группе нет никого с Н-рейтингом ниже чем 4,6. Так, на глаз, я бы предположил, что у вас нет даже 2,0. Что скажете?
– Вы язычник, – жестко сказал один из молодых инженеров. – Какая наглость – пытаться пролезть сюда!
– У меня тут столько же прав, сколько у любого из вас, – раздраженно отрезал Хэмилтон.
– Остается испытать вас, – задумчиво сказал Брэйди. – Божий суд решит этот вопрос раз и навсегда.
– Отлично. – Хэмилтон даже обрадовался. Он стянул куртку и забросил ее в машину. – Я готов побороться с любым из вас.
Но никто не обратил на него внимания; молодые инженеры собрались кружком и что-то обсуждали. Предвечернее солнце над головой начинало склоняться к закату. По шоссе неслись машины. Здания EDA стерильно чистым блеском отражали постепенно гаснущий свет.
– Так. – Брэйди принял решение. Достав замысловатой формы зажигалку, он торжественно приблизился к Хэмилтону. – Давайте сюда ваш большой палец.
– Мой большой палец?
– Испытание огнем, – объяснил Брэйди, щелкая зажигалкой. Появился язычок бледно-желтого пламени. – Покажите ваш дух. Покажите, что вы мужчина.
– Я мужчина, – злобно огрызнулся Хэмилтон, – но будь я проклят, если я суну свой палец в это пламя лишь для того, чтоб вы, психи, устроили инициацию своего студенческого братства. Я думал, что навсегда с этим покончил, когда выпустился из колледжа.
Все инженеры выставили свои большие пальцы. Брэйди методично поднес горящую зажигалку к каждому из них. Ни на одном не появилось ни малейшего следа ожога.
– Ваша очередь, – торжественно сказал Брэйди. – Будьте мужчиной, Хэмилтон. Помните, что вы не скот безмозглый.
– Ступайте в ад, – горячо ответил Хэмилтон. – И уберите от меня свою зажигалку.
– Вы отказываетесь предстать пред испытанием огнем? – многозначительно уточнил Брэйди.
Неохотно Хэмилтон выставил вперед свой большой палец. Возможно, в этом мире зажигалки не обжигают. Возможно, сам не зная этого, он неуязвим к огню. Возможно…
– Оу! – выкрикнул Хэмилтон, резко отдергивая руку.
Инженеры мрачно закивали.
– Ну вот, – сказал Брэйди, с триумфальной улыбкой пряча зажигалку. – Вот так.
Хэмилтон беспомощно потирал свой обожженный палец.
– Вы просто садисты, – сказал он обвинительно. – Вы зацикленные на Боге фанатики. Все вы родом из Средневековья. Вы – мусульмане!
– Берегись, – предупредил Брэйди. – Ты говоришь с Защитником Единого Истинного Бога.
– Помни об этом, – пропел один из его подручных.
– Может, ты и Защитник Единого Истинного Бога, – сказал Хэмилтон, – зато я электронщик высочайшего класса. Подумай об этом.
– Я думаю, – хладнокровно ответил Брэйди.
– Ты можешь сунуть палец в дугу сварки. Ты можешь искупаться в плавильной печи.
– Все так, – подтвердил Брэйди. – Могу. Но какое это имеет отношение к электронике?
Бешено глядя на юношу, Хэмилтон сказал:
– О'кей, умник. Я вызываю тебя на состязание. Давай выясним, каковы твои научные познания.
– Ты вызываешь Защитника Единого Истинного Бога? – переспросил Брэйди изумленно.
– Именно так.
– Но… – Брэйди взмахнул рукой. – Это нелогично. Езжай домой, Хэмилтон. Тобой сейчас владеют твои гормоны.
– Трусишь никак? – поддел его Хэмилтон.
– Но ты ведь не можешь выиграть. Это же аксиома: ты проиграешь. Подумай, во что ты ввязываешься. Защитник Единого Истинного Бога побеждает всегда, по определению – любой другой исход был бы отрицанием Его могущества.
– Кончай тянуть, – сказал Хэмилтон. – Можешь задавать мне первый вопрос. Три вопроса для каждого из нас. Касающихся прикладной и теоретической электроники. Согласен?
– Согласен, – неохотно ответил Брэйди. Остальные инженеры столпились вокруг, потрясенные и завороженные неожиданным поворотом событий. – Мне жаль тебя, Хэмилтон. Ты явно не понимаешь, что происходит. Ну ладно бы еще профан с улицы повел себя столь нелогичным образом, но человек, хотя бы отчасти разбирающийся в электронике…
– Спрашивай, – велел ему Хэмилтон.
– Сформулируй закон Ома, – сказал Брэйди.
Хэмилтон моргнул от неожиданности. С тем же успехом можно было просить его посчитать от одного до десяти – ну как тут ошибешься?
– Это и есть твой первый вопрос?
– Сформулируй закон Ома, – повторил Брэйди. Его губы беззвучно зашевелились.
– Что происходит? – подозрительно спросил Хэмилтон. – Что ты там бормочешь?
– Я молюсь, – признался Брэйди. – О помощи Господа.
– Закон Ома, – начал Хэмилтон. – Сопротивление тела прохождению электрического тока… – Он остановился.
– Что не так? – поинтересовался Брэйди.
– Ты отвлекаешь меня. Можешь помолиться позже?
– Сейчас! – с нажимом ответил Брэйди. – Позже будет бессмысленно.
Пытаясь не обращать внимания на оппонента, Хэмилтон продолжил:
– Сопротивление тела прохождению электрического тока описывается следующим уравнением: R равняется…
– Ну же, – подбодрил его Брэйди.
Разум Хэмилтона внезапно отяжелел странной, мертвящей тяжестью. В нем замелькали ряды символов, чисел, уравнений. Словно бабочки, слова и фразы пустились в пляс, и невозможно было ухватиться ни за одно.
– Абсолютная единица сопротивления, – сказал он хрипло, – определяется как сопротивление проводника, в котором…
– По мне, так это совсем непохоже на закон Ома, – сказал Брэйди. Обернувшись к своим друзьям, он спросил: – А вам кажется ли это похожим на закон Ома?
Те благочестиво закачали головами.
– Я побежден, – не веря в происходящее, сказал Хэмилтон. – Я не могу даже сформулировать закон Ома.
– Славен будь Господь, – ответил Брэйди.
«Язычник сражен, – с ученым видом записал один из инженеров. – Состязание закончено».
– Но это же нечестно, – запротестовал Хэмилтон. – Я знаю закон Ома не хуже, чем собственное имя!
– Взгляни в лицо фактам, – посоветовал ему Брэйди. – Признай, что ты язычник и непричастен благодати Господа.
– Не должен ли я у тебя что-нибудь спросить в свою очередь?
Брэйди подумал.
– Без проблем. Давай. Все, что захочешь.
– Электронный луч изменяет траекторию, – начал Хэмилтон, – если проходит между двумя пластинами, к которым приложено напряжение. На электроны действует сила под прямым углом к направлению их движения. Пусть длина пластины составляет L1. Пусть расстояние от центра пластин до…
Он осекся. Чуть-чуть выше головы Брэйди, близ его правого уха возникли рот и рука. Рот негромко шептал что-то в ухо Брэйди, рука же рассеивала слова, не давая Хэмилтону услышать их.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=70883839?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Манти?лья – элемент национального испанского женского костюма, длинный шелковый или кружевной шарф-вуаль, который обычно надевается поверх высокого гребня, вколотого в прическу, и падает на спину и плечи.
2
Фелинофобия – навязчивая боязнь кошек.
Филип Киндред Дик
Филип К. Дик. Электрические сны
То, что начинается как обычная экскурсия в физической лаборатории, из-за аварии ускорителя частиц превращается в апокалипсис. Посетители попадают в коллективный сон, который раскрывает их самые сокровенные надежды, мечты и страхи. Пока спасатели отчаянно пытаются вызволить жертв из обугленных обломков, их души начинают невероятное путешествие по фантастическим и кошмарным мирам. Джек Хэмилтон, один из тех, кто оказался жертвой аварии, понимает то, чего не понимают остальные: в каждом новом странном мире они оказываются в ловушке сил, которым подвластна сама реальность. Сил, которые, возможно, никогда не отпустят их.
Филип К. Дик был саркастичным индивидуалистом, и ни одно мировоззрение не могло избежать его язвительных и уморительных подколок. В этом романе смешались трагедия и сатира, которая преподает потрясающий урок любви и терпимости, скрытый под личиной научно-фантастической комедии.
«Ни разу не встречал такого, чтобы тема была раскрыта с такой технической ловкостью или наделена большим психологическим смыслом». – Fantasy and Science Fiction
«Дик был величайшим в научной фантастике знатоком современного чувства страха». – New York Daily News
«Дик развлекает нас реальностью и безумием, временем и смертью, грехом и спасением. Он наш собственный Борхес». – Урсула ле Гуин
«Дик работает с материалом, слишком безумным, чтобы понять его, слишком нравоучительным, чтобы забыть, слишком запоминающимся, чтобы от него отказаться». – Washington Post
Филип Киндред Дик
Око небесное
Philip K. Dick
Eye in the Sky
* * *
Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.
Copyright © 1957, A. A. Wyn
Copyright renewed © 1985, Laura Coelho, Christopher Dick and Isa Dick
© Кумок В., перевод на русский язык, 2024
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2024
1
Протонный дефлектор-отражатель белмонтского Беватрона подвел своих создателей в четыре часа дня второго октября 1959 года. Дальше все случилось мгновенно. Не контролируемый более отражателем луч с энергией 6 гигаэлектронвольт ударил в потолок зала, попутно испепелив наблюдательную площадку, расположенную над гигантским кольцеобразным магнитом.
В этот момент на площадке находилось восемь человек – группа туристов и экскурсовод. Лишенные опоры под ногами, люди рухнули на пол зала Беватрона и лежали там с переломами и сотрясениями, пока магнитное поле не отключилось и жесткое излучение не прекратилось.
Четверым из этой восьмерки потребовалась госпитализация. Двое, получившие ожоги меньшей степени, остались под наблюдением на неопределенный срок. Оставшихся осмотрели, им оказали амбулаторную помощь и отпустили. Местные газеты Сан-Франциско и Окленда сообщили о происшествии. Адвокаты пострадавших приступили к составлению исков. Кое-кто из чиновников, отвечавших за Беватрон, вылетел прямо на помойку; туда же отправились отражающая система Уилкокса – Джонса и ее энтузиасты-изобретатели. Рабочие начали ремонт физических повреждений.
Все происшествие уложилось в считаные минуты. В четыре часа ровно отражатель дал дуба, а в две минуты пятого восемь человек уже летели с восемнадцати метров вниз сквозь фантастически заряженный энергетический луч, исходивший из круглой внутренней камеры магнита. Первым падал молодой негр-экскурсовод; он же первым и грохнулся на пол. Последним оказался на полу молодой инженер с соседнего ракетного завода – когда группу завели на смотровую площадку, он откололся от своих спутников и повернул обратно в коридор, роясь в карманах в поисках сигарет.
И возможно, не прыгни он вперед в попытке поймать падающую жену, он бы и не свалился вниз со всеми остальными. Последним, что он ясно помнил, была выпадающая из рук сигаретная пачка и безумный бросок вперед – туда, где, дрожа, исчезал в пустоте рукав Марши…
Все утро Хэмилтон провел в своей ракетной лаборатории. Делать он ничего не мог – только точить карандаши и страдать от неизвестности. Его персонал вокруг занимался обычными делами, корпорация жила своей жизнью. К обеду явилась Марша, улыбающаяся и прекрасная, стильная и модная, словно ручная утка в парке «Голден Гейт». Его мрачный ступор мгновенно рассыпался под воздействием этого душистого и весьма недешевого маленького существа, которое ему посчастливилось заарканить и которое он ценил даже выше, чем свою хай-фай звуковую систему и свою коллекцию хорошего виски.
– Чего опять? – спросила Марша, присев на уголок его стола из броневой стали. Ладони ее в перчатках были плотно сложены вместе, зато стройные ножки беспокойно выплясывали. – Пойдем быстренько пообедаем, и двинули. Сегодня первый день работы этого отражателя, ты же сам хотел на него посмотреть. Забыл, что ли? Ну, готов?
– Я в газовую камеру готов, – резко ответил Хэмилтон. – И она для меня тоже почти уже готова.
Карие глаза Марши расширились; ее веселое оживление сменилось на серьезный, даже драматический тон.
– Ты о чем? Опять что-то секретное, о чем рассказывать нельзя? Милый, ты не говорил, что сегодня у тебя что-то важное. За завтраком ты дурачился и подпрыгивал, как щенок, разве что не тявкал.
– За завтраком я еще не знал. – Взглянув на наручные часы, Хэмилтон безрадостно поднялся на ноги. – Да, давай поедим как следует. Возможно, напоследок. И возможно, это последняя экскурсия, на которую я отправлюсь.
Но он не успел добраться до выхода с территории, не говоря уже о ресторане за охраняемой зоной. Его остановил посыльный в форме, протягивающий аккуратно сложенную распечатку.
– Мистер Хэмилтон, это вам. Полковник Эдвардс приказал передать.
Дрогнувшими руками Хэмилтон развернул бумагу.
– Ну, – мягко сказал он жене, – вот оно. Пойди посиди на веранде. Если я не вернусь в течение часа, ступай домой и пообедай консервированной свининой с бобами.
– Но как же так? – беспомощно взмахнула она руками. – Ты так говоришь… мне страшно. Ты знаешь, что там?
Да, он знал. Наклонившись к жене, он поцеловал ее в алые, влажные и слегка дрожащие губы. А затем направился широким шагом вслед за посыльным в штаб-квартиру полковника Эдвардса, в те комнаты для совещаний на высшем уровне, где уже торжественно заседало все руководство компании.
Когда он уселся, то сразу почувствовал вокруг себя густой, богатый оттенками запах бизнесменов среднего возраста: сочетание сигарного дыма, дезодоранта и дорогого обувного крема. Над длинным стальным столом тут и там звучали негромкие разговоры. Во главе стола сидел сам старина Эдвардс, за бруствером из огромной кучи докладов и формуляров. Строго говоря, у каждого чиновника был свой окопчик из оправдательных бумаг, раскрытого дипломата, пепельницы и стакана с теплой водой. Напротив полковника Эдвардса грузно восседала еще одна фигура в форме – Чарли Макфайф, глава службы безопасности, чьи сотрудники шныряли по ракетному заводу, выискивая русских агентов.
– А вот и ты, – пробурчал полковник Эдвардс, строго глядя на Хэмилтона поверх очков. – Много времени не отнимем, Джек, – у нас сегодня один-единственный пункт на повестке дня; тебе не придется торчать здесь по чужим вопросам.
Хэмилтон ничего не ответил. Он сидел в напряженном ожидании, на лице его читалось волнение.
– Так вот, речь о твоей жене, – начал Эдвардс, облизнув палец и перелистав какой-то доклад. – Я так понимаю, что с тех пор, как Сазерленд уволился, ты возглавляешь наш исследовательский отдел. Верно?
Хэмилтон кивнул. Его ладони, лежащие на столе, побледнели. «Словно я уже умер», – подумал он горько. Словно уже висел на виселице, которая выдавила из него всю жизнь и веселье. Висел, словно какая-то колбаса в темноте подвала.
– Твоя жена, – гулким голосом продолжил Эдвардс, в то время как его пигментированные ладони вздымались и падали, пролистывая страницы, – была определена как представляющая угрозу для предприятия. Вот у меня здесь доклад. – Он кивнул в сторону капитана заводской полиции. – Макфайф представил этот доклад. Я бы добавил: неохотно представил.
– Чертовски неохотно, – вставил Макфайф, обращаясь прямо к Хэмилтону. В его жестких серых глазах читалась мольба о прощении. Хэмилтон с каменным лицом проигнорировал его.
– Ты, конечно, – снова загремел Эдвардс, – знаешь, как устроена здесь безопасность. Мы частный концерн, но нашим покупателем является государство. Никто не покупает ракет, кроме Дяди Сэма. Поэтому нам надо быть начеку. Я ставлю тебя в известность об этом, чтобы ты мог сам решить эту проблему. Это в первую очередь твоя проблема. Для нас это важно только потому, что ты возглавляешь наши исследовательские лаборатории. Таким образом, это становится и нашим делом. – Он разглядывал Хэмилтона так, словно видит его в первый раз, – несмотря на то что лично нанял его еще в 1949-м, целых десять лет назад, когда Хэмилтон был молодым, талантливым, подающим большие надежды инженером-электронщиком с новеньким дипломом MIT.
– Значит ли это, – мрачно поинтересовался Хэмилтон, уставив взгляд на свои сжимающиеся и разжимающиеся кулаки, – что Марше закрыт доступ на завод?
– Нет, – ответил Эдвардс, – это значит, что тебе будет закрыт доступ к засекреченным материалам до тех пор, пока ситуация не изменится.
– Но это значит… – Голос Хэмилтона растаял в потрясенной тишине. – Это же все материалы, с которыми я работаю.
Никто не ответил. Все управленцы компании попрятались по своим окопам, скрылись за бумагами. Лишь из угла доносился легкий звон кондиционера.
– Да будь я проклят, – внезапно произнес Хэмилтон, очень громко и четко. Формуляры удивленно зашелестели. Эдвардс искоса с любопытством глянул на него. Чарли Макфайф зажег сигару и нервно пригладил тяжелой ладонью свои редеющие волосы. В своей простой коричневой униформе он был неотличим от обычного дорожного патрульного с толстым брюхом.
– Предъявите ему обвинения, – сказал Макфайф. – Дайте ему шанс побороться, полковник. Есть же у него какие-то права!
Какое-то время полковник Эдвардс сражался с грудой информации в рапорте безопасников. Потом, побагровев от напряжения, он просто толкнул весь рапорт целиком через стол к Макфайфу.
– Ваш департамент составил это, – пробурчал он, явно желая умыть руки, – вы ему и скажите.
– Вы что, собираетесь зачитать это прямо здесь? – запротестовал Хэмилтон. – Перед тремя десятками людей? В присутствии всех до единого управленцев компании?
– Все они видели этот доклад, – сказал Эдвардс беззлобно. – Его составили уж с месяц назад, и с тех пор он ходил тут по рукам. В конце концов, мой мальчик, ты здесь важная персона. Мы бы не подошли к этому вопросу спустя рукава.
– Начать с того, – сказал Макфайф, явно смущенный, – что все это добро мы получили от ФБР. Это их работа.
– По вашему запросу? – едко осведомился Хэмилтон. – Или, может, этот доклад просто шлялся по стране туда-сюда, пока не напоролся на вас?
Макфайф покраснел.
– Ага, мы запросили. Рутинная проверка. Боже, Джек, там есть досье даже на меня – да даже на президента Никсона есть!
– Нет нужды читать весь этот мусор, – сказал Хэмилтон взволнованно. – Марша вступила в Прогрессивную партию еще в 48-м, еще первокурсницей в колледже. Она перечисляла деньги Комитету помощи испанским беженцам. Она была подписана на журнал «На самом деле». Все это я уже слышал раньше.
– Прочитай новые материалы, – велел Эдвардс.
С трудом пробираясь сквозь доклад, Макфайф отыскал сводку о текущей ситуации. «Миссис Хэмилтон вышла из Прогрессивной партии в 1950-м. „На самом деле“ больше не выпускается. Однако в 1952-м она посещала собрания „Калифорнийских профессий, ремесел и наук“ – а это подставная организация с прокоммунистическими взглядами. Она подписала Стокгольмское воззвание и вступила в Союз гражданских свобод, который многими считается пролевым».
– Что вообще означает «пролевый»? Что это за слово? – воскликнул Хэмилтон.
– Это означает «симпатизирующий группам или личностям, которые симпатизируют коммунизму». – Макфайф трудолюбиво продолжил дальше: – Восьмого мая 1953 года миссис Хэмилтон написала в «Сан-Франциско кроникл» письмо, в котором протестовала против запрета Чарли Чаплину на въезд в США – а он весьма известный попутчик коммунистов. Она также подписала обращение «Спасти Розенбергов!» – осужденных изменников. В 1954 году она выступала перед Лигой женщин-избирателей Аламеды, ратуя за допуск в ООН Красного Китая – коммунистической страны. В 1955-м она вступила в оклендское отделение организации «Сосуществование или смерть», которая также имеет свои отделения в странах железного занавеса. А в 1956-м она пожертвовала деньги Ассоциации содействия прогрессу цветного населения. – Он озвучил цифру: – Сорок восемь долларов и пятьдесят пять центов.
Повисла тишина.
– Это всё? – поинтересовался Хэмилтон.
– Да, это весь материал, имеющий отношение к делу.
– А не сказано ли там еще, – Хэмилтон отчаянно пытался говорить спокойно, – что Марша была подписана на «Чикаго трибьюн»? Что она участвовала в избирательной кампании Эдлая Стивенсона в 1952-м? А в 1958-м она перечисляла деньги Обществу за гуманное отношение к собакам и кошкам?
– Я не понимаю, как это относится к делу, – нетерпеливо ответил Эдвардс.
– Это дополняет картину! Да, Марша была подписана на «На самом деле» – но еще она была подписана на «Нью-Йоркер». Она вышла из Прогрессивной партии одновременно с Уоллесом – и вступила в «Молодые демократы». Там ничего об этом нет? Да, ей было интересно узнать больше о коммунизме – но разве это делает ее коммунистом? Вы говорите всего лишь, что Марша читает левые журналы и слушает левых ораторов, но ведь это не значит, что она поддерживает коммунизм, или придерживается партийной дисциплины, или выступает за революционный переворот, или…
– Мы и не говорим, что твоя жена является коммунистом, – заметил Макфайф. – Мы говорим о том, что она представляет собою риск с точки зрения безопасности. И вероятность того, что Марша – коммунист, все же существует.
– Господи боже мой, – бессильно произнес Хэмилтон, – так что, мне надо доказать, что она не коммунист?
– Вероятность этого существует, – повторил Эдвардс. – Джек, ну приди же в себя, кончай уже это нытье. Может, Марша и красная, а может, и нет. Дело-то не в этом. У нас тут материал, который доказывает, что твоя жена увлечена политикой – и причем радикальной политикой. И это нехорошо.
– Марша увлечена вообще всем на свете. Она умная и образованная личность. И у нее в достатке свободного времени, чтоб интересоваться тем, чем она захочет. Или ей надо сидеть дома и просто… – Хэмилтон замялся, подыскивая слова, – и просто пылесосить свою мантилью?[1 - Манти?лья – элемент национального испанского женского костюма, длинный шелковый или кружевной шарф-вуаль, который обычно надевается поверх высокого гребня, вколотого в прическу, и падает на спину и плечи.] Готовить ужин, шить и снова готовить?
– У нас здесь прослеживается некая закономерность, – сказал Макфайф. – Надо признать, что по отдельности приведенные факты ни на что не указывают. Но когда сложишь их вместе и сравнишь со статистическим средним… Джек, ну это просто-напросто чересчур. Твоя жена участвует в слишком уж многих пролевых движениях.
– Это обвинение основано на косвенных уликах. Она любопытна, заинтересована многим. Разве ее участие означает, что она согласна с тем, что там говорят?
– Мы не можем заглянуть в ее голову – но ведь и ты тоже не можешь. Мы можем судить лишь по ее поступкам – группы, в которые она вступает, петиции, которые она подписывает, деньги, которые она перечисляет. Это все, что у нас есть, и мы должны исходить только из этого. Ты говоришь, что она посещает эти собрания, но не согласна со взглядами, что там преобладают. Ну хорошо, давай вообразим полицейский налет на стриптиз-клуб. Понятно, что девушки и персонал будут арестованы. Но представь, что вся аудитория заявит, что шоу ей не понравилось – так что ж, их отпускать теперь? – Макфайф развел руками. – А что они там делали, если шоу им не нравилось? Ну ладно, один раз. Из любопытства. Но не раз за разом, не одно за другим.
Твоя жена замешана в пролевых группах с восемнадцати лет – она состоит в них десять лет подряд. У нее было более чем достаточно времени определиться в своем отношении к коммунизму. Но она все еще ходит на эти шоу, так сказать, – как только какая-нибудь коммунистическая группа организует протест против линчевания где-то на Юге или против нового военного бюджета, так она тут как тут. Как по мне, тот факт, что Марша читает еще и «Чикаго трибьюн», оправдывает ее не более, чем посетителя стриптиза тот факт, что он ходит еще и в церковь. Да, это доказывает, что люди многогранны, и часто грани эти противоречат одна другой… но факт остается фактом, и одна из этих граней включает в себя наслаждение греховным, запретным, порочным. И этот человек попадает на карандаш не за то, что он ходит в церковь, а за то, что он любит порок и ходит смотреть на порок.
И на девяносто девять процентов твоя жена может быть настоящей американской патриоткой – хорошо готовит, аккуратно водит, честно платит подоходный налог, тратит деньги на благотворительность, печет пироги для церковных раздач. Но один-единственный оставшийся процент может связывать ее с Коммунистической партией. И этого достаточно.
Подумав мгновение, Хэмилтон был вынужден признать:
– Да, ты неплохо все изложил.
– Работа такая. Я вас с Маршей знаю с первого дня твоей работы здесь. И люблю вас – да и Эдвардс любит. Все вас любят. Но дело-то не в этом. Пока мы не изобрели телепатию и не научились залезать людям в головы, нам приходится полагаться на статистику. Нет, мы не можем доказать, что Марша иностранный агент. Но и ты не можешь доказать обратного. И при таком раскладе нам придется как-то решить вопрос с ней. Мы просто не имеем права поступить иначе. – Потирая тяжелую нижнюю губу, Макфайф добавил: – Тебе никогда не приходило в голову поинтересоваться, не коммунистка ли она?
Не приходило. Внезапно вспотев, Хэмилтон затих и лишь молча смотрел на блестящую поверхность стола. Ведь он никогда не сомневался в том, что Марша говорит ему правду – что она всего лишь интересовалась коммунизмом. А сейчас впервые в нем проклюнулось и стало расти подозрение – жалкое и несчастное. Но статистически возможное.
– Я спрошу у нее! – сказал он громко.
– Да? – отозвался Макфайф. – И что же она ответит?
– Конечно же, она ответит: «Нет!»
Покачав головой, Эдвардс заметил:
– Нет, Джек, так оно не работает. Подумай, и ты со мной согласишься.
Хэмилтон вскочил на ноги.
– Она на веранде сейчас. Спросите у нее сами, каждый из вас – приведите ее сюда и спросите!
– Я не собираюсь спорить с тобой, – сказал Эдвардс. – Твоя жена представляет угрозу для безопасности, и ты отстранен от работы. Или ты приносишь убедительные доказательства того, что она не является коммунистом, или избавляешься от нее. – Он пожал плечами. – Это твоя карьера, парень. Дело всей твоей жизни.
Макфайф тоже поднялся со своего места и, тяжело ступая вокруг стола, прошел к Хэмилтону. Собравшиеся начали расходиться, совещание по вопросу допуска Хэмилтона завершилось. Подхватив инженера за руку, Макфайф потянул его в сторону двери.
– Пойдем отсюда туда, где можно отдышаться. Предлагаю выпить. Втроем – ты, я и Марша. В «Тихой Гавани» подают виски с лимонным соком – я думаю, это как раз подойдет.
2
– Я не хочу спиртного! – заявила Марша голосом на грани истерики. Побледневшая, но решительная, она уставилась на Макфайфа, игнорируя остальных служащих компании, что заполнили веранду. – Прямо сейчас мы с Джеком идем на Беватрон, чтобы посмотреть, как они вводят в действие новое оборудование. Мы давно это запланировали и ждали больше месяца.
– Моя машина на парковке, – сказал Макфайф. – Я подвезу вас. – С иронической усмешкой он добавил: – Я коп и смогу провезти вас прямо внутрь.
Пыльный «Плимут-седан» карабкался по длинному подъему в сторону городка Беватрона. Марша вдруг сказала:
– Не знаю, плакать мне или смеяться. Не могу поверить в происходящее. Вы всё это серьезно, что ли?
– Полковник Эдвардс намекнул, что Джеку стоит избавиться от тебя, как от старого пальто.
Потрясенная Марша в шоке стиснула свои перчатки и сумочку.
– Ты так и сделаешь? – обратилась она к мужу.
– Нет, – ответил Хэмилтон. – Даже если бы ты была извращенкой, алкоголичкой и коммунисткой в одном флаконе.
– Слышали?
– Да, я слышал, – кивнул Макфайф.
– И что вы об этом думаете? – уточнила Марша.
– Я думаю, что вы оба замечательные люди. Думаю, Джек не такой сукин сын, чтобы поступить иначе. И я говорил полковнику Эдвардсу, что так и будет.
– Одному из вас двоих, – сказал Хэмилтон, – места здесь нет. Один из вас должен уйти. Монетку кинуть, что ли…
Марша в ужасе и потрясении уставилась на него, ее карие глаза наполнились слезами, а пальцы бесцельно теребили перчатку.
– Ты разве не видишь? – прошептала она. – Это же ужас, что творится. Это заговор против нас с тобой. Против всех нас.
– Ну я тоже себя неловко чувствую, – признал Макфайф. Съехав с магистрали, он провел машину через контрольный пункт и въехал на территорию Беватрона. Полицейский на въезде отдал честь и помахал ему рукой. Макфайф помахал в ответ. – В конце концов, вы мои друзья… но мой служебный долг заставляет меня писать доклады даже на друзей. Подшивать в папочку компрометирующую информацию, расследовать сплетни – думаете, мне это нравится?
– Засунь свой долг… – начал было Хэмилтон, но Марша перебила его:
– Он прав, его вины тут нет. Мы все вместе в этом – все трое.
Машина остановилась прямо у главного входа. Макфайф выключил зажигание, и они молча поднялись по широким бетонным ступеням – без энтузиазма, думая совсем о другом.
Хэмилтон оглянулся на группу инженеров, непринужденно болтавших между собой на ступенях. Это были хорошо одетые молодые люди с одинаковыми короткими стрижками и галстуками-бабочками; мимо них тек от ворот внутрь обычный ручеек экскурсантов, пожелавших наблюдать Беватрон в действии и получивших на это разрешение. Но Хэмилтона заинтересовали именно инженеры, он словно бы смотрел на себя самого со стороны. «Или, точнее, – с горечью подумал он, – на того, кем я был до сегодняшнего дня».
– Я вас догоню, – сказала Марша, промакивая потекшую тушь. – Мне нужно привести себя в порядок, собраться.
– Ладно, – пробормотал Хэмилтон, все еще глубоко погруженный в собственные мысли.
Марша торопливо удалилась, а мужчины остались наедине в гулком коридоре здания Беватрона.
– Может, оно и к лучшему, – сказал Хэмилтон. Десять лет – большой срок, более чем достаточный для любой работы. Но куда ему теперь податься? Это был хороший вопрос.
– Ты имеешь полное право обижаться, – сказал Макфайф.
– Никаких обид. Ты сделал то, что был должен. – Хэмилтон отвернулся и отошел, засунув руки в карманы.
Да, конечно же, ему было обидно. И будет обидно, пока он не разрешит конфликт лояльностей в ту или иную сторону. Но дело было не в этом – он испытал удар по всей своей налаженной жизни, по всем своим привычкам. По всему, во что верил и что принимал как должное. Макфайфу удалось пробить защиту глубочайшего уровня его существования – его брака с женщиной, что значила для него больше, чем кто угодно другой.
Кто угодно – или что угодно, вдруг понял он. Больше, чем его работа. Верность ей была для него главным жизненным ориентиром, как ни удивительно было это осознать. Оказалось, его беспокоит не конфликт лояльности, а тот факт, что они с Маршей вдруг отдалились друг от друга, что их как-то разъединило то, что произошло.
– Да, – сказал он Макфайфу. – Я чертовски обижен.
– Ты сможешь найти другую работу. С твоим-то опытом…
– Моя жена, – сказал Хэмилтон. – Я о ней говорю. Думаешь, у меня будет шанс отомстить вам? Хотелось бы. – Он вдруг понял, насколько по-детски это прозвучало. – Вы все чокнулись, – все равно продолжил он отчасти потому, что хотел это высказать, а отчасти потому, что не знал, что еще делать. – Вы губите невинных людей. Ваши параноидальные домыслы…
– Хватит, Джек, – коротко ответил Макфайф. – У тебя были все возможности. Годы возможностей. Так много времени!
Джек пытался сформулировать ответ, когда к ним вновь присоединилась Марша.
– Они сейчас будут запускать группу простых смертных. Большие шишки уже насмотрелись. – Было заметно, что ей удалось хоть немного взять себя в руки. – Эта штука, новый отражатель, вроде как уже работает.
Хэмилтон неохотно отвернулся от массивного безопасника:
– Ну что же, пойдем.
Макфайф последовал за ними.
– Интересно, наверно, – сказал он, ни к кому не обращаясь.
– Это точно, – отрешенно ответил Хэмилтон, осознавая, что его трясет. Глубоко вдохнув, он вошел вслед за Маршей в лифт и автоматически повернулся лицом к дверям. Макфайф поступил так же, предоставив Хэмилтону возможность всю поездку любоваться своим огненно-красным загривком. Судя по всему, он тоже был расстроен.
На втором этаже молодой негр с широкой повязкой на рукаве формировал группу посетителей. Они присоединились к этой группе. Позади них люди терпеливо дожидались своей очереди. Времени было без десяти четыре, отклоняющая система Уилкокса – Джонса уже была сфокусирована и включена.
– Ну что же, пойдемте. – Голос молодого чернокожего экскурсовода оказался высоким, а фразы – гладкими и заученными. Он повел свою группу из холла в сторону наблюдательной площадки. – Давайте не будем задерживаться, чтобы не отнимать время у следующих групп. Как вы знаете, Беватрон был разработан и построен Комиссией по атомной энергии с целью углубленного изучения космических лучей, аналог которых мы искусственно создаем здесь в контролируемых условиях. Центральным элементом Беватрона является гигантский магнит, поле которого разгоняет пучок протонов, обеспечивая их все возрастающую энергию. Протоны, которые, как известно, заряжены положительно, поступают в линейную камеру через ускорительную трубку Кокрофта – Уолтона.
В зависимости от настроения посетители либо благодушно улыбались в ответ, либо вообще пропускали его рассказ мимо ушей. Один высокий, подтянутый и хмурый пожилой джентльмен просто стоял столбом, сложив руки на груди и излучая отрешенное презрение к науке как таковой. Солдат, заметил Хэмилтон: на куртке у мужчины виднелся какой-то потемневший от времени треугольный значок. Да и черт с ним, подумал он горько. Да и с патриотизмом тоже. И в целом, и в частности. Одного поля ягоды, солдаты и копы. Терпеть не могут интеллигентов и негров. Да и все остальное тоже терпеть не могут – кроме пива, собак, машин и оружия.
– А нет ли брошюрки? – мягко, но довольно пронзительно поинтересовалась дорого одетая пухленькая мамаша средних лет. – Хотелось бы иметь что-то, что можно прочитать и забрать домой. Для школы.
– А сколько там вольт? – перекричал ее сын. – Больше миллиарда?
– Чуть больше шести миллиардов, – терпеливо ответил негр. – Это энергия в электронвольтах, которой протоны достигают на тот момент, когда отражатель сводит их с трека в циркулярной камере. При каждом обороте пучка по камере энергия и скорость его возрастают.
– А как быстро они движутся? – спросила стройная деловитая женщина, на вид лет тридцати с небольшим. На ней были строгие очки и классический костюм.
– Почти со скоростью света.
– А сколько кругов они делают по камере?
– Четыре миллиона, – ответил гид. – Они успевают пройти триста тысяч миль и покрывают это расстояние за 1,85 секунды.
– Невероятно, – с идиотским восторгом выдохнула богато одетая мамаша.
– Когда протоны покидают линейный ускоритель, – продолжал свой рассказ экскурсовод, – их энергия составляет десять миллионов электронвольт, или, как мы говорим, десять МэВ. Следующей проблемой является их помещение на кольцевую орбиту в абсолютно точное место под абсолютно точным углом, чтобы поле большого магнита могло их подхватить.
– А сам магнит не может этого сделать? – снова влез со своим вопросом мальчишка.
– Нет, боюсь, что не может. Для этого используется инжектор. Высокоэнергетические протоны очень легко покидают заданный трек и разлетаются во все стороны. Чтобы удержать их от выхода в расширяющуюся спираль, требуется сложная система частотной модуляции. Ну и наконец, когда пучок протонов достигает требуемой энергии, встает вопрос – как вывести их из кольцевой камеры.
Ткнув пальцем вниз, за ограждение площадки, гид указал на главный магнит, что лежал прямо под ними. Огромный, внушающий уважение своими размерами магнит по форме отдаленно напоминал пончик. От него доносился мощный гул.
– Ускорительная камера находится внутри магнита. Ее длина четыреста футов, но, к сожалению, отсюда ее не видно.
– Интересно, – задумчиво произнес седой ветеран, – осознают ли строители этой грандиозной машины, что любой из созданных Богом самых обычных ураганов далеко превосходит по мощности все созданное человеком – включая эту машину и все остальные, вместе взятые?
– Я абсолютно уверена, что они это понимают, – с чувством превосходства ответила ему строгая молодая женщина. – Думаю, они могут назвать вам с точностью до фунта на дюйм мощность любого урагана.
Ветеран смерил ее надменным взглядом.
– Вы ученый, мадам? – мягко поинтересовался он.
Экскурсовод уже вывел большую часть группы на площадку.
– После вас, – сказал Макфайф Хэмилтону, отступая в сторону. Марша смело двинулась вперед, за ней последовал ее супруг. Макфайф, лениво изображая интерес к развешенным на стене над площадкой информационным материалам, замкнул небольшую колонну.
Поймав руку жены, Хэмилтон крепко пожал ее и прошептал Марше в ухо:
– Ты что, подумала, что я от тебя откажусь? Мы все же не в нацистской Германии.
– Пока еще нет, – ответила Марша обреченно. Она все еще выглядела бледной и подавленной, к тому же она стерла большую часть макияжа, и ее губы выглядели тонкими и бескровными. – Милый, когда я думаю о тех людях, что затащили тебя туда и ткнули в лицо мной и моими поступками, будто бы я была чем-то вроде… вроде проститутки или, может, втайне имела связь с конями… хочется просто их всех убить. И Чарли – я считала его нашим другом. Думала, что на него можно положиться. Сколько раз он приходил к нам на ужин!
– Ну мы и не в Аравии, – напомнил ей Хэмилтон. – Сколько бы раз мы ни накормили его, он от этого не стал нашим кровным братом.
– Это последний раз, когда я готовлю пирог с лимонными меренгами. И все остальные его любимые блюда. Он и его оранжевые подтяжки. Пообещай мне никогда не носить подтяжки.
– Только эластичные носки и больше ничего. – Крепко обняв жену, он предложил: – Давай спихнем ублюдка в магнит.
– Думаешь, тот его переварит? – Марша слабо усмехнулась. – Скорей выплюнет обратно. Чарли несъедобный.
Мамаша, стоящая с сыном позади них, замешкалась. Макфайф отстал совсем далеко. Засунув руки в карманы, он стоял с унылой красной физиономией.
– Он тоже по-своему несчастлив, – подметила Марша. – В каком-то роде мне даже его жаль. Это не его вина.
– А чья же? Кровожадных зверюг-капиталистов с Уолл-стрит? – легко, словно в шутку, добавил Хэмилтон.
– Как ты странно говоришь, – Марша тут же встревожилась. – Я никогда не слышала от тебя таких слов. – Внезапно она схватила его за плечо. – Ты ведь на самом деле не думаешь, что… – Она отпустила его и даже слегка оттолкнула от себя. – Нет, думаешь. Ты думаешь, что это может быть правдой.
– Что может быть правдой, ты о чем? Что ты раньше состояла в Прогрессивной партии? Да я сам возил тебя на собрания в своем «Шевроле-купе», помнишь? Я это десять лет знал.
– Нет, не это. Не сами мои поступки. А то, что они означают – что, по их словам, они означают. Ты ведь и в самом деле так думаешь, правда?
– Ну, – сказал он неловко, – у тебя же нет коротковолнового передатчика в подвале. Ну по крайней мере, я его как-то не замечал.
– А ты внимательно проверил? – Ее голос стал холодным, обвиняющим. – А может, он там есть, откуда ты знаешь. Может быть, я и сюда пришла, чтобы подорвать этот Беватрон, или как он там называется.
– Говори потише, – предупредил ее Хэмилтон.
– Не приказывай мне! – В гневе и бешенстве она отшатнулась от него – и столкнулась со строгим и подтянутым старым солдатом.
– Осторожней, юная леди, – предупредил ее тот, уверенно отводя подальше от перил площадки. – Не надо отсюда падать.
– Главная проблема этого сооружения, – продолжал свой рассказ экскурсовод, – заключается в отклоняющей системе, что используется для вывода пучка протонов из кольцевой камеры на столкновение с мишенью. С этой целью использовалось несколько разных методов. Изначально в нужный момент осциллятор просто отключался; это позволяло протонам вырваться наружу по спирали. Но такой род отклонения оказался слишком неточным.
– Правда ли, – хрипло спросил Хэмилтон, – что как-то раз на старом циклотроне в Беркли пучок вырвался в неожиданную сторону?
Гид взглянул на него с интересом:
– Да, говорят, что так и было.
– Я слышал, что он прожег какой-то офис. И что будто бы обгоревшие следы видны до сих пор. А ночью, когда гасят свет, видна и радиация.
– Да, по слухам, там висит голубая дымка, – подтвердил его слова экскурсовод. – А вы сами физик, мистер?
– Электронщик, – представился Хэмилтон. – Меня интересует ваш новый дефлектор: я шапочно знаком с Лео Уилкоксом.
– Да, у Лео сегодня важный день, – согласился гид. – Его прибор только что введен в действие на установке.
– Покажите мне дефлектор, – попросил Хэмилтон.
Экскурсовод указал вниз, на сложную конструкцию близ одной из сторон магнита. Ряд заэкранированных слитков поддерживал толстую темно-серую трубу, на которой была смонтирована сложная сеть заполненных жидкостью трубочек поменьше.
– Вот работа вашего знакомого. Он сам наверняка где-то неподалеку, наблюдает.
– И как оно работает?
– Пока что неизвестно.
За спиной у Хэмилтона Марша все пятилась, пока не дошла до края площадки. Он подошел к ней.
– Веди себя как взрослый человек, – рассерженно прошептал он ей. – Раз уж мы здесь, я хочу посмотреть, что происходит.
– Эта твоя наука! Лампы и провода – все это для тебя важней, чем моя жизнь.
– Я пришел сюда, чтобы посмотреть, и этим сейчас и занимаюсь. Не мешай мне и не устраивай сцен.
– Это ты устраиваешь сцены!
– Слушай, ну ты уже достаточно глупостей наделала, тебе не кажется? – Раздраженно отвернувшись от нее, Хэмилтон пробрался мимо серьезной девушки в деловом костюме, мимо Макфайфа к помосту, который вел от наблюдательной площадки обратно в коридор. Он начал было рыться в карманах в поисках своей пачки сигарет, когда первый зловещий вой тревожных сирен прорезал спокойное гудение магнита.
– Назад! – закричал гид, размахивая в воздухе тонкими черными руками. Радиационная защита…
Бешеный звенящий вой накрыл смотровую площадку. Тучи светящихся частиц взмыли ввысь, взорвались и осыпались на перепуганных людей. Мерзкий запах гари ударил по их обонянию; в панике они сгрудились у выхода с площадки.
И тут появилась трещина. Металлическая подпорка, пережженная лучом жесткой радиации, оплавилась, согнулась и сломалась. Раздался громкий и пронзительный визг богатой мамаши. Макфайф прорывался назад, подальше от падающей платформы и ослепляющих потоков жесткой радиации, что шипели повсюду. Он столкнулся с Хэмилтоном; тот буквально отшвырнул прочь с дороги испуганного полисмена, прыгнул вперед и отчаянно потянулся к Марше.
Одежда на нем вспыхнула. Люди вокруг него, охваченные пламенем, бились, пытаясь выбраться наружу. Площадка под их ногами медленно и торжественно накренилась вперед, зависла на секунду, а затем просто рассыпалась.
По всему зданию Беватрона завыли автоматические системы сигнализации. Крики людей и вой сирен смешались воедино, в какофонию ужасающего шума. Пол под ногами Хэмилтона величественно просел. Сталь, бетон, пластик, провода и трубы перестали быть твердыми и обратились в плазму, в смесь случайных частиц. Он инстинктивно выбросил вперед руки, падая лицом вниз в туманное пятно взорвавшейся машины. Воздух с тошнотворным свистом вылетел из легких, сверху на него сыпалась известка, а раскаленные частицы пепла обжигали кожу. И вот уже его тело разорвало металлическую сетку, ограждавшую магнит. Визг рвущегося металла и бешеный уровень жесткой радиации, накрывший его…
И жестокий удар об пол. Боль сделалась видимой – светящийся слиток, что стал вдруг мягким и поглощающим, словно радиоактивная стальная пряжа. Она пульсировала, расширялась и понемногу поглощала его. Охваченный болью, он представлял себя пятном влажной органической материи, что беззвучно впитывается бесконечной полосой плотной металлической ткани.
Потом исчезло даже это. Осознавая гротескную изломанность своего тела и лежа неподвижно, Хэмилтон все же бесцельно и рефлекторно пытался подняться на ноги. Хоть и понимал, что никому из них это не светит. Еще долго не светит.
3
Что-то шевельнулось в темноте.
Долго, очень долго он лежал, прислушиваясь. С закрытыми глазами он лежал, воздерживаясь от каких-либо движений, будто одно гигантское ухо. Звучало ритмичное «тук-тук», словно что-то пробралось в темноту и вслепую ощупывало все вокруг. Целую вечность он – гигантское ухо – исследовал этот звук, а затем, став гигантским мозгом, осознал, что это просто ставня бьется о стекло и что он находится в больничной палате.
Уже обычным глазом, обычным оптическим нервом, обычным человеческим мозгом он разглядел в нескольких шагах от его кровати смутный облик своей жены, колеблющийся и уплывающий. Его охватило чувство невероятной радости, благодарности судьбе. Маршу не сожгло жесткой радиацией – господи, спасибо за это. Мозг его накрыло немой благодарственной молитвой; он расслабился и ощутил от этого настоящую радость.
– Он приходит в себя, – сообщил строгий и уверенный голос врача.
– Мне тоже так кажется, – а это уже говорила Марша. Ее голос доносился словно бы со значительного расстояния. – Когда мы точно поймем?
– Я в порядке, – сумел хрипло пробормотать Хэмилтон.
Молниеносно силуэт Марши сорвался с места и бабочкой порхнул вперед.
– Любимый! – выдохнула она, нежно прижавшись к нему и лаская. – Все живы, все в порядке. Даже ты. – Сияя, словно полная луна, она радостно улыбалась ему. – Макфайф растянул лодыжку, но это пройдет. Говорят, что у мальчика сотрясение мозга.
– А ты как? – слабым голосом спросил Хэмилтон.
– Со мной тоже все в порядке. – Она покружилась, чтобы он смог рассмотреть ее со всех сторон. Вместо модных пиджачка и юбки на ней был простой белый больничный халат. – Радиация сожгла почти всю мою одежду – мне выдали вот это. – Застеснявшись, она пригладила свои темные волосы. – И смотри – они стали короче. Я обрезала обгоревшую часть. Но они отрастут.
– Можно мне встать? – спросил Хэмилтон, пытаясь для начала хотя бы сесть. Но в его голове все поплыло; он сразу же рухнул назад, тяжело дыша. Клочья тьмы танцевали, кружась, вокруг него; он закрыл глаза и терпеливо ждал, пока они исчезнут.
– Какое-то время вы будете ощущать слабость, – пояснил ему врач. – Шок и потеря крови. – Он коснулся руки Хэмилтона. – Вас здорово порезало сеткой – рваный металл, но мы вытащили все обломки.
– Кому досталось хуже всех? – спросил Хэмилтон, не открывая глаз.
– Артуру Сильвестеру, тому старому солдату. Он так и не потерял сознания, и это очень жаль. Судя по всему, сломан позвоночник. Он сейчас в операционной.
– Старые кости хрупкие, я так думаю, – сказал Хэмилтон, изучая свою руку. Она была целиком укутана бинтом из мягкого белого пластика.
– Я пострадала меньше всех, – сказала Марша, запинаясь. – Но меня сразу вырубило. В смысле, непосредственно радиацией. Я пролетела прямо через главный луч – видела только искры и молнии. Они, конечно, тут же его выключили. Это продолжалось не дольше чем доли секунды. – Она помолчала и жалобно добавила: – Но мне показалось, что прошел миллион лет.
Доктор, опрятный молодой человек, откинул покрывало и взял Хэмилтона за руку, считая пульс. Высокая медсестра, казалось, парила рядом с кроватью, деловито придвигая к Хэмилтону медицинское оборудование. Похоже, что все было под контролем.
Похоже… но все же что-то было не в порядке. Он чувствовал это. Глубоко внутри него возникло саднящее чувство того, что нечто важное и вместе с тем обычное отсутствует на своем месте.
– Марша, – внезапно спросил он, – ты тоже это чувствуешь?
– Что я чувствую, любимый? – Марша неуверенно подошла к нему.
– Я не знаю. Но оно здесь.
Секунду тревожно поколебавшись, Марша обернулась к доктору.
– Я ведь сказала вам, что что-то не так. Правда же, я сказала это, когда очнулась?
– Все, кто выходит из шока, сперва испытывают чувство ирреальности, – просветил ее доктор. – Это обычное явление. Через день-другой оно исчезнет. Не забывайте, что вы оба получили уколы успокоительного. И вы пережили ужасное потрясение, вас действительно ударило высокоэнергетическим пучком.
Ни Хэмилтон, ни его жена не отозвались ни словом. Они смотрели друг на друга, пытаясь прочесть выражения на лицах.
– Думаю, нам здорово повезло, – наконец осторожно сказал Хэмилтон. Его благодарственная молитва затихла под грузом сомнений и неопределенности. Что же было не так? Чувство это было подсознательным, он никак не мог сосредоточиться на нем. Бегло осмотрев палату, он не увидел ничего странного, ничего, что было бы не на своем месте.
– Очень повезло, – включилась в разговор медсестра. С гордостью, словно бы это была ее персональная заслуга.
– Сколько мне еще придется пробыть здесь?
Доктор призадумался:
– Я думаю, сегодня вечером вы сможете вернуться домой. Но вам лучше соблюдать постельный режим еще день-другой. И вам обоим нужен серьезный отдых – примерно неделя. Я бы советовал нанять опытную сиделку.
– Мы не сможем себе ее позволить, – подумав, ответил Хэмилтон.
– Вам, несомненно, покроют все расходы, – обиделся доктор. – Этим вопросом занимается федеральное правительство. На вашем месте я бы лучше думал не о расходах, а о том, как скорее встать на ноги.
– Да мне и так неплохо, – едко отозвался Хэмилтон. Он не преувеличивал; сейчас он всерьез задумался над собственной ситуацией.
Несчастный случай несчастным случаем, но ничего не изменилось. Ну если только за то время, пока он был без сознания, полковник Т. Е. Эдвардс скончался от инфаркта. Но это, конечно, вряд ли.
Когда доктора и медсестру удалось уговорить выйти, Хэмилтон сказал жене:
– Ну что ж, теперь у нас есть оправдание. Есть что сказать соседям на вопрос, отчего я не на работе.
Марша задумчиво кивнула:
– Я и забыла об этом.
– Я планирую найти какую-нибудь работу, не связанную с секретностью. Что-то не относящееся к оборонке. – Он хмуро призадумался: – Вот и Эйнштейн так же сказал, еще в 54-м. Может, в сантехники пойду. Или телемастером стану, это как-то больше по моей части.
– А ты помнишь, о какой работе ты всегда мечтал? – Присев на краешек кровати, Марша грустно изучала свои чуть неровно подстриженные волосы. – Ты же хотел конструировать новые системы звукозаписи. И новые FM-системы. Хотел стать знаменитым в высокоточной акустике, как Боген, как Торенс и Скотт.
– Точно, – согласился он, вложив в ответ максимум убежденности. – Трехканальная Звуковая Система Хэмилтона. Помнишь ту ночь, когда мы это придумали? Три кассеты, иглы для звукоснимателя, усилители, динамики. Смонтировано в трех комнатах. В каждой комнате человек слушает свой динамик, и каждый играет свою композицию.
– Ага, и один из них играет Двойной концерт Брамса. – Марша чуточку оживилась. – Да, я помню.
– Второй – «Свадьбу» Стравинского. А третий играет музыку Дауленда для лютни. Затем мозги всех этих трех людей извлекаются и соединяются вместе в ядре Трехканальной Звуковой Системы Хэмилтона – в Музыкофонической Прямой Сети Хэмилтона. Ощущения, испытываемые тремя мозгами, смешиваются в строгой математической зависимости, основанной на константе Планка. – Рука Хэмилтона начала всерьез болеть; он хрипло закончил: – Получившаяся комбинация записывается на магнитофон и проигрывается вновь на скорости в 3,14 раза выше изначальной.
– И прослушивается на хрустальном сервизе. – Марша быстро нагнулась и обняла его. – Любимый, когда я пришла в себя, то была уверена, что ты мертв. Пожалей меня – ты на самом деле был как труп, весь белый, ни звука, ни движения. Я думала, у меня сердце разорвется.
– Я застрахован, – сказал он серьезно. – Ты бы стала богатой.
– Не хочу быть богатой. – Горестно раскачиваясь, но не переставая обнимать его, Марша прошептала: – Только взгляни, что я наделала для тебя. Просто из-за того, что мне скучно, что я любопытна и вожусь с политическими фриками, ты потерял свою работу и свое будущее. Так бы и пнула сама себя. Ну как я могла подписывать Стокгольмское воззвание, зная, что ты работаешь над управляемыми ракетами? Но я такая, кто бы мне ни предложил какую-то тему, меня всегда несет. Бедные угнетенные массы.
– Не переживай насчет этого, – сквозь зубы сказал он ей. – Если б дело было в 43-м, у тебя было бы все в порядке, а Макфайф вылетел бы с работы. Как опасный фашист.
– Он такой и есть, – с чувством отозвалась Марша. – Он и есть опасный фашист.
Хэмилтон оттолкнул ее.
– Макфайф – ярый патриот и реакционер. Но это не делает его фашистом. Разве что ты считаешь каждого, кто не…
– Давай не будем об этом, – поспешно перебила его Марша. – Тебе вредно волноваться, ведь так? – Она страстно и пылко поцеловала его в губы. – Обождем до дома.
Когда она отстранялась, он поймал ее за руку.
– Что же не так? Что изменилось?
Она бессильно покачала головой.
– Не знаю. Не могу понять сама. С того момента, как я пришла в себя, мне постоянно кажется, что это прямо за спиной. Прямо чувствую. Словно… – Она развела руками. – Как будто если обернешься, то увидишь… не знаю что. Что-то таящееся. Что-то ужасное. – Она опасливо поежилась. – Это пугает меня.
– Меня тоже.
– Может быть, мы поймем, что это, – неуверенно предположила Марша. – Может быть, ничего и нет… просто шок и успокоительные, как доктор и сказал.
Хэмилтон не верил в это. Да она и сама не верила.
Домой их отвез штатный терапевт, подхватив попутно и строгую молодую бизнес-леди. Она тоже была в простом больничном халате. Все втроем они тихонько сидели на заднем сиденье, а минивэн «паккард» пробирался по темным улочкам Белмонта.
– Они полагают, что у меня трещины в паре ребер, – бесстрастно сообщила им попутчица. Вскоре она сочла нужным представиться: – Меня зовут Джоан Рейсс. Я видела вас обоих раньше… вы заходили в мой магазин.
– А что за магазин? – спросил Хэмилтон, мельком представив жену и себя.
– Магазин книг и художественных принадлежностей на Эль Камино. В августе прошлого года вы покупали полноформатное издание Шагала от фирмы «Скира».
– Да, действительно, – кивнула Марша. – Это был день рождения Джека… мы развесили эти репродукции по стенам. Внизу, в комнате аудиофила.
– В подвале, – пояснил Хэмилтон.
– Вот что, – внезапно сказала Марша; пальцы ее судорожно перебирали что-то в сумочке. – Ты обратил внимание на доктора?
– На доктора? – удивился он. – Нет, не особенно.
– Вот и я об этом же. Он такой, знаешь… Как мыльный пузырь. Как доктора из рекламы зубной пасты.
Джоан Рейсс внимательно прислушивалась.
– Вы о чем?
– Да так, – коротко ответил Хэмилтон. – О личном.
– И еще сестра. Она тоже была такой… усредненной. Как все медсестры, которых ты когда-либо видел.
Хэмилтон в задумчивости уставился в ночь за окном машины.
– Возможно, это результат влияния СМИ, – предположил он. – Люди выбирают свой собственный образ на основе рекламы. Правда же, мисс Рейсс?
– Я хотела у вас кое о чем спросить, – сказала мисс Рейсс. – Я заметила нечто сильно меня удивившее.
– И что же это? – с подозрением спросил Хэмилтон. Мисс Рейсс никак не могла знать, о чем конкретно они говорили между собой.
– Тот полицейский на площадке… перед тем, как она рухнула. Почему он там находился?
– Он приехал с нами, – сердито отрезал Хэмилтон.
Мисс Рейсс пристально посмотрела на него:
– В самом деле? Я думала, что, возможно… – Ее голос затих на середине фразы. – Мне показалось, что он повернулся и бросился бежать непосредственно перед тем, как платформа рухнула.
– Так и было, – согласился Хэмилтон. – Он почувствовал, как она падает. И я тоже – только я бросился в другую сторону.
– Вы имеете в виду, что вернулись сознательно? Вместо того, чтобы спасаться?
– Моя жена, – с некоторым раздражением напомнил ей Хэмилтон.
Мисс Рейсс кивнула, явно удовлетворенная ответом:
– Я прошу прощения… шок и нервное напряжение. Нам повезло. Кому-то не очень. Удивительно все же: кто-то почти не получил травм, а у этого старого солдата, мистера Сильвестера, сломан позвоночник. Удивительно.
– Извините, я забыл сообщить вам, – внезапно вступил в разговор врач, ведущий машину, – позвоночник Артура Сильвестера цел. Похоже, что он обошелся выщербленным позвонком и повреждениями селезенки.
– Отлично, – пробормотал Хэмилтон. – А что с экскурсоводом? Никто о нем даже не упомянул.
– Какие-то внутренние повреждения, – ответил терапевт. – Окончательный диагноз еще не поставлен.
– Он все еще ждет в приемном покое? – поинтересовалась Марша.
Доктор засмеялся.
– Вы имеете в виду Билла Лоуса? Да его первым оттуда выкатили, у него есть друзья среди нашего персонала.
– И вот что еще, – вдруг сказала Марша. – С учетом высоты падения и всей этой радиации – ведь никто из нас серьезно не пострадал. Вот мы, все трое, едем домой, словно ничего не случилось. Этого не может быть. Мы не должны были отделаться так легко.
Не сумев более контролировать своих эмоций, Хэмилтон раздраженно ответил:
– Скорее всего, мы упали на кучу защитных устройств. Да черт побери…
Он многое еще хотел сказать, но ему не удалось этого сделать. По его правой ноге хлестнула острая, резкая боль. Он с криком подпрыгнул, врезавшись головой в потолок машины. Отчаянным движением он закатал штанину – как раз вовремя, для того чтобы увидеть, как с нее сползает маленькое крылатое существо.
– Что с тобой? – тревожно спросила Марша. И тут она тоже увидела это. – Пчела!
В бешенстве Хэмилтон наступил на пчелу, растирая ее каблуком.
– Ужалила меня, прямо в мякоть икры! – Некрасивая багровая опухоль уже начала формироваться в месте укуса. – Да когда же это все кончится?
Терапевт быстро остановил машину на обочине дороги.
– Вы убили ее? Они набиваются в машину во время парковки. Извините меня… с вами все в порядке? У меня с собой есть мазь, которая может помочь.
– Переживу, – мрачно ответил Хэмилтон, осторожно массируя отек. – Пчела, ну надо же. Мало нам сегодня было неприятностей.
– Мы уже скоро будем дома, – попыталась утешить его Марша, выглядывая в окно автомобиля. – Мисс Рейсс, приглашаю в гости, у нас найдется чего выпить.
– Ну… – заколебалась мисс Рейсс, теребя губу тонким пальцем, – думаю, чашка кофе мне бы совсем не помешала. Если у вас найдется лишняя.
– Безусловно, найдется, – быстро сказала Марша. – Нам стоит держаться вместе – всей нашей восьмерке. Мы ведь такой ужас пережили вместе.
– Будем надеяться, что все закончилось, – хмуро сказала мисс Рейсс.
– Аминь, – подытожил Хэмилтон. В следующую минуту автомобиль подъехал к бордюру и остановился: они прибыли домой.
– До чего милый у вас дом, – не удержалась от похвалы мисс Рейсс, когда все они выбрались из машины. В вечерних сумерках современный двухспальный домик в стиле калифорнийского ранчо тихонько ждал, когда они поднимутся по дорожке к переднему крыльцу. А на крыльце, тоже в ожидании, лежал крупный рыжий кот, упрятав лапы себе под брюхо.
– Это кот Джека, – сказала Марша, копаясь в сумочке в поисках ключа. – Ждет, когда его покормят. – Она строго обратилась к коту: – Заходи внутрь, Дурачок Нинни. Здесь мы тебя кормить не будем.
– Какое странное имя, – заметила мисс Рейсс с легкой брезгливостью. – Почему вы его так назвали?
– Потому что он глуп, – коротко ответил Хэмилтон.
– Джек зовет так всех своих котов, – пояснила Марша. – Предыдущего он назвал Парнассус Тупп.
Здоровенный, потрепанный жизнью котяра поднялся и спрыгнул с крыльца на дорожку. Скользнув к Хэмилтону, он шумно потерся о его ногу. Мисс Рейсс отшатнулась с явным отвращением.
– Мне никогда не нравились коты, – призналась она. – Они коварные, себе на уме.
В обычной ситуации Хэмилтон разразился бы краткой проповедью о вреде стереотипов. Но сию секунду его на редкость мало интересовало, что мисс Рейсс думает о котах. Вставив свой ключ в замок, он распахнул переднюю дверь и зажег свет в гостиной. Славный маленький домик ожил, и дамы прошли внутрь. Вслед за ними проследовал Дурачок Нинни, направляясь прямиком на кухню. Его не раз драный хвост торчал рыжей трубой строго вертикально вверх.
Не сменив даже своего больничного халата, Марша открыла холодильник и достала оттуда зеленый пластиковый контейнер. Нарезая мясо – вареные бычьи сердца – и бросая кусочки коту, она начала рассказывать:
– У большинства гениев-электронщиков есть механические зверюшки – бабочки, что летят на свет, и прочая робоживность, что мечется под ногами, натыкаясь на все подряд. Мы когда только поженились, Джек собрал одного такого робота – тот ловил мух и мышей. Но Джеку показалось мало, и он собрал еще одного, чтоб тот ловил первого.
– Космическая справедливость, – заметил Джек, снимая шляпу и пальто. – Я просто не хотел, чтобы они заселили весь мир.
Пока Дурачок Нинни жадно пожирал свой ужин, Марша зашла в спальню, чтобы переодеться. Мисс Рейсс прошлась по гостиной, опытным взглядом оценивая вазы, гравюры, мебель.
– У котов нет души, – похоронным тоном сказал Хэмилтон, глядя, как жадно насыщается его кот. – Самый величественный и гордый в мире кот за кусок свиной печенки обучится балансировать морковкой на носу.
– Ну да, они животные, – подтвердила мисс Рейсс из гостиной. – Эту репродукцию Пауля Клее вы у нас купили?
– Вполне возможно.
– Я никогда не понимала, что же, собственно, Клее пытался сказать.
– А может, он ничего и не пытался. Может, он просто развлекался. – Рука Хэмилтона опять заныла, он попытался представить себе, как она выглядит под повязкой. – Вы, кажется, хотели кофе?
– Да, кофе – и покрепче, – кивнула мисс Рейсс. – Вам помочь?
– Спасибо, не надо. Просто располагайтесь поудобнее. – Хэмилтон автоматически потянулся к кофеварке. – Там, рядом с диваном, есть стойка для журналов, а на ней где-то должна быть «История» Тойнби.
– Милый, – послышался голос Марши из спальни – резкий и тревожный. – Ты не мог бы подойти?
Он бросился на ее призыв, расплескивая воду из кофеварки, которая так и осталась в руке. Марша стояла у окна, явно собираясь задернуть жалюзи. Она всматривалась в ночь, но на ее лице застыла беспокойная, тревожная гримаса.
– Что случилось? – бросил Хэмилтон.
– Посмотри сам.
Он посмотрел, но увидел лишь смутное пятно сумрака и нечеткие очертания домов. Тут и там слабо светились несколько огоньков. Небо было пасмурным, низкий туман стлался над самыми крышами. Все было неподвижным. Безжизненным, мертвенным. Безлюдным.
– Прямо как в Средневековье, – тихонько сказала Марша.
Отчего им так показалось? Он тоже видел это; но объективно вид был вполне заурядным, даже прозаическим – обычный вид из окна его спальни в полдесятого вечера, перед холодной октябрьской ночью.
– И вдобавок мы еще говорим так странно. – Марша поежилась. – Ты вон завел речь о душе Нинни. Ты ведь никогда раньше так не говорил.
– Раньше – это когда?
– Пока мы не приехали. – Она отвернулась от окна и потянулась за своей рубашкой в клетку; та висела на спинке стула. – И… ну это, конечно, глупо, но… ты действительно видел, как доктор уехал в своем автомобиле? Ты попрощался с ним? Вообще – произошло ли на самом деле хоть что-то?
– Ну, во всяком случае, он не с нами, – заметил Хэмилтон нейтрально.
С огромными серьезными глазами Марша медленно застегнула пуговицы на рубашке и заправила полы ее в домашние мягкие брюки.
– У меня, похоже, горячка, как они и предупреждали. Этот шок, эти уколы… но ведь действительно, вокруг настолько тихо! Словно мы последние выжившие. И живем в сером заточении, без света, без красок, в каком-то… первобытном месте. Ты же помнишь, что говорят древние религии? Перед космосом был хаос. Перед тем, как суша была отделена от воды. Перед тем, как тьма была отделена от света. И ни у чего тогда не было имен и названий.
– Но у Нинни есть имя, – вежливо обратил ее внимание Хэмилтон. – И у тебя есть, и у мисс Рейсс. И даже у Пауля Клее.
На кухню они вернулись вместе. Марша сама занялась приготовлением кофе; через минуту кофеварка уже яростно бурлила. Однако у мисс Рейсс, сидящей неестественно прямо близ кухонного стола, вид был крайне напряженным: ее суровое бесцветное лицо застыло в глубочайшей сосредоточенности, словно она переживала некую внутреннюю бурю. Она была некрасивой, но весьма решительно выглядящей молодой женщиной: ее жидкие русые волосы были плотно стянуты в узел на затылке, нос был тонким и острым, а губы сомкнуты в неодобрительную линию. Мисс Рейсс выглядела как женщина, которую не стоит недооценивать.
– О чем это вы там говорили? – спросила она, размешивая свой кофе.
Мгновенно обозлившись, Хэмилтон ответил:
– Мы обсуждали личные вопросы. А что?
– Ну же, милый, – попыталась успокоить его Марша.
Грубо разглядывая мисс Рейсс, Хэмилтон бросил:
– Вы всегда так себя ведете? Шпионите, подслушиваете, подсматриваете?
На скованном лице женщины не отразилось ни одной эмоции.
– Мне приходится соблюдать осторожность, – объяснила она. – Этот несчастный случай сегодня лишний раз напомнил мне, в какой опасности я нахожусь. – Она тут же поправилась: – Если это можно назвать случаем, конечно.
– Но почему именно вы? – заинтересовался Хэмилтон.
Мисс Рейсс не ответила, она наблюдала за Дурачком Нинни. Огромный кот, весь в боевых шрамах, закончил свой ужин и теперь прикидывал, у кого бы полежать на руках.
– Что с ним такое? – высоким испуганным голосом спросила мисс Рейсс. – Почему он на меня так смотрит?
– Просто вы единственная сидите, – успокаивающим тоном ответила Марша. – Он хочет запрыгнуть к вам на руки и поспать.
В ужасе привстав, мисс Рейсс замахала на кота руками.
– Не приближайся ко мне! Держи подальше от меня свою грязную шкуру! – Она обратилась к Хэмилтону: – Понимаете, если б у них хотя бы не было блох, это было бы не так противно. А у этого в придачу злобный вид. Думаю, он ведь не одну птичку поймал и сожрал?
– Штук по шесть-семь в день ловит, – ответил Хэмилтон, все более злясь.
– Да-да, – согласилась мисс Рейсс, боязливо отодвигаясь от озадаченного кота. – Вижу, что он настоящий убийца. Уверена, в городе должны действовать какие-то запреты. Агрессивные и злобные домашние животные, представляющие угрозу, должны хотя бы иметь регистрацию. И еще городу стоило бы…
– Кстати, не только ведь птички, – прервал ее Хэмилтон, которого захлестнуло волной безжалостного издевательского садизма. – Еще змеи и грызуны. А сегодня утром он притащил мертвого кролика.
– Милый, – резко сказала Марша, заметив, что мисс Рейсс сжалась в непритворном ужасе. – Некоторые люди просто не любят котов. Никто ведь не обязан разделять твои вкусы.
– Еще мышек, маленьких, пушистых таких, – жестоко добил гостью Хэмилтон. – Десятками прямо. Часть он сам ест – часть приносит нам. А однажды утром принес голову старушки.
Мисс Рейсс панически взвизгнула, в ужасе отдернулась от него, жалкая и беззащитная. Хэмилтон тут же почувствовал укол вины. Проклиная самого себя, он уже открыл было рот, чтобы извиниться, взять назад свою неуместную шутку…
Прямо из воздуха над его головой на него пролился дождь саранчи. Почти погребенный под копошащейся массой, Хэмилтон отчаянно пытался выбраться. Обе женщины и кот застыли, не веря своим глазам. Какое-то время он барахтался, отбиваясь от орды ползучих, кусающих, жалящих насекомых. Потом, выбравшись, он сумел смахнуть их с себя и отступить в угол, тяжело дыша.
– Господь милосердный, – прошептала Марша, пятясь подальше от жужжащей, пульсирующей кучи.
– Что… произошло? – кое-как выдавила из себя мисс Рейсс, не в силах отвести взгляд от горы шевелящихся насекомых. – Это же невозможно!
– Ну, – сказал слабым голосом Хэмилтон, – тем не менее это произошло.
– Но как? – воскликнула Марша. Они все четверо попятились из кухни, подальше от пролившегося потопа из крыльев и хитиновых тел. – Такого просто не бывает.
– И все же это ложится в систему, – измученно и тихо выдавил из себя Хэмилтон. – Пчела – помнишь? Мы оказались правы, кое-что действительно произошло. И все сходится. Все одно к одному. В этом есть смысл.
4
Марша Хэмилтон спала в своей постели. Теплое утреннее солнце желтыми брызгами ложилось на ее обнаженные плечи, на покрывало, на пол из наборной серой керамики. Тем временем в ванной комнате Джек Хэмилтон усердно брился, невзирая на гудящую боль в покалеченной руке. Зеркало, покрытое паром и каплями воды, отражало пенную пародию на его привычное лицо.
К утру дом стих и пришел в себя. Большая часть саранчи, явившейся прошлым вечером, куда-то расползлась; лишь изредка сухой стрекот напоминал о том, что сколько-то насекомых еще осталось в стенах. Все выглядело нормальным. Мимо дома прогрохотал молочный фургон. Марша сонно вздохнула и пошевелилась, не просыпаясь, выпростав одну руку из-под одеяла. На заднем крыльце Дурачок Нинни как раз собирался войти в дом.
Очень осторожно, контролируя каждое свое движение, Хэмилтон закончил бриться, ополоснул бритву, обработал тальком скулы и шею и потянулся за чистой белой рубашкой. Лежа без сна этой ночью, он постановил для себя, что начнет именно в этот момент – сразу после бритья, чистый, причесанный, одетый, абсолютно бодрствующий.
Неловко опустившись на одно колено, он сложил ладони вместе, закрыл глаза, глубоко вздохнул и начал.
– Дорогой Господь, – сказал он невеселым полушепотом, – мне стыдно за то, что я сделал с бедной мисс Рейсс. Если Ты не против, то можно Ты простишь меня?
Он оставался коленопреклоненным еще примерно с минуту, прикидывая, достаточно ли этого. И дошло ли послание по адресу. Но мало-помалу уколы злости вытеснили его робкое раскаяние. Это было так неестественно, взрослому человеку преклонить колено! Это было недостойной, унизительной позой для взрослого… И он к ней совершенно не привык. От досады он добавил к своей молитве заключительную часть.
– Скажем честно – она это заслужила. – Его хриплый шепот поплыл по тихому дому. Марша снова вздохнула и свернулась калачиком. Скоро она уже проснется. Во дворе Дурачок Нинни озадаченно скребся в дверь и удивлялся, отчего она никак не открывается.
– Вдумайся в то, что она сказала, – продолжал Хэмилтон, тщательно подбирая слова. – Именно такие взгляды, как у нее, привели в итоге к лагерям смерти. Человек она негибкий, с компульсивным типом личности. А от фелинофобии[2 - Фелинофобия – навязчивая боязнь кошек.] один шаг до антисемитизма.
Ответа не было. Да и какого ответа он ждал? Конкретно – какого? Он и сам был не уверен. Ну хоть чего-то. Какого-то знака.
Может быть, просто не дошло. В последний раз, когда он хоть как-то соприкасался с религией вообще, ему было семь лет, и это был полузабытый класс воскресной школы. Предыдущим вечером он постарался тщательно изучить вопрос, прочел все, что нашлось в доме, но не нашел ничего конкретного. Лишь понял, что по вопросу существует обширная литература. Точные формулировки, протокол… Похоже, что это обещало быть потруднее, чем спор с полковником Эдвардсом.
И все же в чем-то сходным.
Он все еще пребывал в коленопреклоненной позе, когда за его спиной раздался звук. Быстро обернувшись, он заметил чей-то силуэт, осторожно пробирающийся через гостиную. Человек в свитере и брюках; молодой негр.
– Это вы и есть мой знак свыше? – саркастически спросил Хэмилтон.
На лице чернокожего читалась крайняя усталость.
– Вы помните, кто я. Я экскурсовод, привел вашу группу на площадку. Я обдумывал произошедшее пятнадцать часов без перерыва.
– Вы ни в чем не виноваты, – сказал Хэмилтон. – Вы упали вниз, точно так же, как и все мы. – Поднявшись на затекших ногах, он вышел из ванной комнаты в зал. – Вы завтракали?
– Я не голоден. – Негр пристально посмотрел на него. – Что вы там делали? Неужели молились?
– Да, в самом деле, – признался Хэмилтон.
– Это естественно для вас?
– Нет. – Он поколебался, но закончил: – Я не молился с восьми лет.
Чернокожий задумался.
– Меня зовут Билл Лоус. – Они обменялись рукопожатиями. – Вы поняли, в чем дело, очевидно. Когда до вас дошло?
– Где-то между вчерашним вечером и сегодняшним утром.
– Случилось что-то необычное?
Хэмилтон рассказал про пчелу и дождь из саранчи.
– Причинно-следственную связь заметить было несложно. Я солгал – и был наказан. А перед этим я сквернословил – и тоже был наказан. Причина – и следствие.
– Зря тратите время в молитве, – коротко сказал Лоус. – Я пробовал. Толку ноль.
– А вы о чем молились?
Лоус с ироничной усмешкой ткнул в свою черную кожу чуть выше воротничка.
– Догадайтесь с одного раза. Но все слишком непросто… всегда так было и всегда будет.
– Я слышу сильную обиду в ваших словах, – осторожно ответил Хэмилтон.
– Ну это было серьезным шоком. – Лоус прошелся по комнате. – Простите, что я так к вам вломился. Но дверь была не заперта, и я рассудил, что вы уже встали. Вы ведь занимаетесь исследованиями в области электроники?
– Да, это так.
Ухмыльнувшись, Лоус сказал:
– Тогда здравствуй, брат. Я выпускник физического факультета. Это мне и помогло стать экскурсоводом. Нынче трудно устроиться по специальности: большая конкуренция. – Он добавил: – Точней, так они говорят.
– А как ты догадался?
– Обо всем этом? – Лоус пожал плечами. – Да действительно нетрудно было. – Из кармана он извлек клочок ткани, развернул его и достал небольшой осколок металла. – Давным-давно моя сестра заставила меня носить это постоянно. Сейчас это уже стало привычкой. – Он бросил Хэмилтону амулет. На том были выгравированы уже порядком стершиеся за годы благочестивые слова о вере и надежде.
– Давай, – сказал Лоус. – Используй его.
– Использовать его? – Хэмилтон откровенно не понял. – Честно говоря, мне все это совсем непривычно.
– Твоя рука. – Лоус нетерпеливым жестом показал на нее. – Амулет сейчас работает. Приложи его к своей ране. Лучше сначала сними бинт: при непосредственном физическом контакте получается лучше. Соприкосновение, понимаешь? Я именно так залечил все свои переломы и ссадины.
Скептически и очень осторожно Хэмилтон отмотал край бинта. В утреннем свете свежая, влажная рана заалела кровью. Секунду помедлив, он приложил к ней холодный кусочек металла.
– Ну вот, пошло, – сказал Лоус.
Безобразная рваная рана начала исчезать. На глазах Хэмилтона кроваво-мясной цвет сменился бледно-розовым. Оранжевое сияние поползло по ране, порез съежился, высох и затянулся. Остался лишь белесый шрам, узкий и почти незаметный. Пульсирующая боль исчезла.
– Вот так, – сказал Лоус, протягивая руку за амулетом.
– А раньше он работал?
– Нет, никогда. Пустая болтовня. – Лоус убрал амулет в карман. – Надо будет попробовать оставить на ночь в воде несколько волос. К утру будут черви, само собой. Хочешь знать, как лечить диабет? Половину растертой жабы смешать с молоком девственницы, носить на шее в старой фланелевой тряпочке, которую сперва намочить водой из пруда.
– Так ты думаешь, что вся эта чушь…
– Да, будет работать. Все так, как у крестьян в поверьях. До сих пор они ошибались. Но теперь ошибаемся мы.
В дверях спальни появилась Марша в халате, волосы падали на ее лицо, глаза еще щурились от сна.
– О, – сказала она, узнав Лоуса. – Это вы. Привет, как дела?
– Спасибо, порядок, – ответил Лоус автоматически.
Протирая глаза, Марша обернулась к мужу:
– Как спалось?
– Я спал. – Но что-то в ее голосе, какая-то непривычная резкая торопливость, заставило его переспросить: – А что?
– Снилось что-нибудь?
Хэмилтон попытался припомнить. Он ворочался с боку на бок, метался во сне, ему чудились какие-то смутные фантасмагории. Но точно сказать не получалось.
– Нет, – признал он.
Странное выражение появилось на усталом лице Лоуса.
– А вам что снилось, миссис Хэмилтон? Что это был за сон?
– Да что-то вообще безумное. Строго говоря, это был даже не сон. Я имею в виду, ничего не происходило. Просто – было.
– Некое место?
– Да, место. И мы.
– Все мы? – напряженно спросил Лоус. – Все восемь?
– Да, – кивнула она убежденно. – Мы лежали там, где упали. Там внизу, на Беватроне. Все мы просто лежали ничком. Без сознания. И ничего не происходило. Время застыло. Ничего не менялось.
– А в углу там, – уточнил Лоус, – не было ли какого-то движения? Может быть, медики, санитары?
– Да, – повторила Марша. – Но они не двигались. Просто стояли на чем-то вроде лестницы. Застывшие.
– Они двигаются, – сказал Лоус. – Мне тоже это снилось. И сначала я тоже думал, что они не движутся, но нет. Движутся. Только очень медленно.
Повисло тяжелое молчание.
Напряженно ища объяснение, Хэмилтон медленно проговорил:
– Ну, судя по вашим словам… – Он пожал плечами. – Это травматические воспоминания. Момент шока. Он врезался в наши мозги, и мы никогда от него не избавимся.
– Но, – напряженно сказала Марша, – оно все еще продолжается. Мы все еще там.
– Там? Так и лежим на Беватроне?
Она кивнула с тревогой:
– Я это чувствую. Я в это верю.
Почувствовав крайнюю тревогу в ее голосе, Хэмилтон сменил тему.
– Сюрприз, – сказал он жене, демонстрируя свою свежевылеченную руку. – Билл просто зашел и сотворил чудо.
– Нет, не я, – категорически отказался Лоус, блеснув темными глазами. – В гробу бы я видал творить чудеса.
– Ведь это твой амулет сработал. – Хэмилтон удивленно потер свою руку.
Лоус еще раз взглянул на свой металлический амулет удачи.
– А может, мы просто погрузились в самую что ни на есть реальную реальность. Может быть, оно всегда было тут, в глубине?
Марша медленно двинулась в их сторону.
– Мы ведь все мертвы, правда? – спросила она хрипло.
– Похоже, что все же нет, – ответил Хэмилтон. – Мы все еще в Белмонте, штат Калифорния. Вот только это другой Белмонт. Кое-что изменилось там и тут. Что-то добавилось. И кто-то рыщет вокруг.
– Что же теперь? – спросил Лоус.
– Не спрашивай у меня, – сказал Хэмилтон. – Это не я забросил нас сюда. Очевидно, инцидент на Беватроне привел к этому. Чем бы это ни было.
– А я вам скажу, что будет дальше, – спокойно сообщила Марша.
– Что же?
– Я пойду и найду себе работу.
Хэмилтон поднял бровь.
– Какого рода работу?
– Любого. Машинисткой, продавщицей, телефонисткой. Чтобы нам не умереть с голода… ты помнишь?
– Я помню, – сказал Хэмилтон. – Но ты останешься дома и протрешь пыль с камина, поиском работы займусь я. – Он указал на свой свежевыбритый подбородок и чистую рубашку. – Я уже сделал пару шагов в этом направлении.
– Но, – взмолилась Марша, – ты ведь потерял работу из-за меня!
– А может, нам и не придется больше никогда работать, – задумчиво-иронически произнес Лоус. – А может, нам всего и нужно раскрыть рты и ждать, когда с неба спустится манна.
– Думаю, ты уже пробовал, – сказал Хэмилтон.
– Ну да, я пробовал. И не получилось. Но у некоторых получается. Нам вообще надо бы заняться и вычислить механику всего происходящего. У этого мира – или что уж это такое – есть свои законы. Да, совсем не те, к которым мы привыкли. Кое-что мы уже знаем. Амулеты работают. Это значит, что работает теперь вся система благословений. – Лоус задумался. – И возможно, проклятий.
– И спасения, – пробормотала Марша. Ее карие глаза расширились. – Господи Боже. Как вы думаете, Небеса реально существуют?
– Наверняка, – согласился Хэмилтон. Он зашел в спальню и мгновение спустя показался оттуда, завязывая галстук. – Но все это потом. Прямо сейчас я поехал в город. У нас на счету ровно пятьдесят долларов, и мне не хотелось бы помереть от голода, пытаясь запустить эту систему молитв.
Хэмилтон забрал свой «Форд Бизнес-купе» с парковки ракетного завода. Машина все еще стояла на месте с надписью «Забронировано для Джона В. Хэмилтона».
Он покинул Белмонт по Эль Камино Реал и полчаса спустя уже въезжал с юга в Сан-Франциско. Когда он запарковался на отсыпанной гравием площадке рядом с «кадиллаками» и «крайслерами» сотрудников EDA, Агентства по развитию электроники, часы над местным отделением Банка Америки показывали полдвенадцатого.
Здания Агентства располагались справа от него – белые бетонные кубы на фоне холмов растущего промышленного города. Когда-то давно, когда у него только вышла самая первая работа по продвинутой электронике, EDA попыталось переманить его из «Калифорния Мэйнтенанс». Корпорацию возглавлял один из лучших статистиков страны, Гай Тиллингфорд; блестящий и необычный человек, он к тому же был близким другом отца Хэмилтона.
Если ему суждено было найти где-то работу – это было именно здесь. И что важнее всего, EDA в настоящий момент не занималось военными разработками. Доктор Тиллингфорд, в прошлом бывший членом группы, создавшей в Принстоне Институт современных исследований (до официального роспуска этой группы), больше интересовался чистой наукой, нежели прикладной. И в результате именно EDA производило самые прорывные компьютеры, величественные электронные мозги, что использовались в промышленности и науке по всему западному миру.
– Да, мистер Хэмилтон, – сказала ему маленькая, но очень толковая секретарша, быстро перелистав его бумаги. – Я доложу доктору о вашем визите… уверена, что он будет рад повидаться с вами.
Хэмилтон напряженно расхаживал по холлу, потирая ладони и вознося краткую молитву. Молитва давалась легко; именно сейчас ее не приходилось выжимать из себя. Пятьдесят долларов в банке не та сумма, что позволила бы семье Хэмилтон продержаться долго… даже в этом мире чудес и дождя из саранчи.
– Джек, мальчик мой! – загремел зычный голос. Доктор Гай Тиллингфорд показался в дверях своего офиса, лучась приветливой улыбкой на постаревшем лице и протягивая руку. – До чего ж я рад тебя видеть! Сколько мы не встречались? Лет десять?
– Вроде того, – признал Хэмилтон. Они обменялись сердечным рукопожатием. – Отлично выглядите, доктор.
В офисе Тиллингфорда стояли в ожидании инженеры и техники, все как один молодые умники с короткими стрижками, при галстуках, гладко выбритые. Не обращая на них внимания, доктор Тиллингфорд провел Хэмилтона через ряд обшитых деревом дверей в свой личный кабинет.
– Тут мы можем спокойно поговорить, – сообщил он, плюхнувшись в огромное кресло, обтянутое черной кожей. – Я завел себе это помещение – что-то вроде личного места для уединения, где можно помедитировать и обрести второе дыхание. – Погрустнев, он добавил: – Похоже, что я уже не выдерживаю эти ежедневные жернова, как раньше. Пару раз в день приходится заползать сюда… чтобы восстановить силы.
– Я ушел из «Калифорния Мэйнтенанс», – сказал Хэмилтон.
– Да? – Тиллингфорд одобрительно кивнул. – Молодец. Дурное место. Слишком много думают об оружии. Они вовсе не ученые – они наемники правительства.
– Я не подавал заявления об уходе. Меня выгнали. – В нескольких словах Хэмилтон обрисовал ситуацию.
Какое-то время Тиллингфорд молчал. Потом он задумчиво поковырялся в зубах, озабоченно сведя брови домиком.
– Я помню Маршу. Милая девочка. Она мне всегда нравилась. Да, нынче всей этой безопасности стало слишком много. Но здесь об этом можно не волноваться. На текущий момент у нас нет контрактов с правительством. Башня из слоновой кости. – Он сухо хмыкнул. – Последний бастион чистого знания.
– Как думаете, я вам пригожусь? – спросил Хэмилтон, изо всех сил стараясь, чтобы это прозвучало бесстрастно.
– Да почему бы и нет? – Как бы от нечего делать, Тиллингфорд достал небольшое молитвенное колесо и начал его раскручивать. – Я знаком с твоими работами… Конечно, лучше было б заполучить тебя раньше, честно уж говоря.
Заинтересованный, загипнотизированный, Хэмилтон уставился на молитвенное колесо Тиллингфорда. Он не верил своим глазам.
– Нет, ну есть, конечно, рутинные вопросы, – отметил Тиллингфорд, продолжая крутить колесо. – Да, рутина… но тебе не придется заполнять никакие письменные формы, я у тебя так спрошу. Ты ведь не пьешь, верно?
– Э-э-э, что? – беспомощно переспросил Хэмилтон.
– Понимаешь, в этом деле с Маршей все же есть определенная проблема. Конечно, нам нет дела до вопросов безопасности… но кое о чем у тебя мне все же придется спросить. Джек, ответь мне честно. – Тиллингфорд достал из кармана томик в черной обложке с золотым тиснением на нем – «Речения Второго Баба» – и протянул его Хэмилтону. – В колледже, когда вы участвовали в радикальных группах, вы ведь не занимались… скажем так, «свободной любовью»?
Хэмилтон был не в силах ответить. Обескураженный и притихший, он стоял, держа томик «Речений», еще теплый, только что из внутреннего кармана Тиллингфорда. Пара молодых умников EDA тихонько вошла в комнату; они остановились у дверей, уважительно наблюдая. В своих длинных лабораторных халатах они выглядели удивительно торжественно и покорно. Коротко стриженные головы их напоминали выбритые черепа молодых монахов… Странное дело, он никогда раньше не замечал, насколько эта популярная стрижка похожа на древние религиозные практики монашеских орденов. Эти двое ведь были типичными физиками-вундеркиндами, куда же девалась их обычная живость, дерзость?
– Ну и раз уж мы начали этот разговор, – сказал доктор Тиллингфорд, – пожалуй, стоит спросить вот еще о чем. Джек, мальчик мой, положи руку на «Речения» и ответь мне честно. Нашел ли ты Единственные Истинные Врата к святому спасению?
Все в комнате теперь смотрели на него. Он закашлялся, отчаянно зарделся, беспомощно попытался найти какой-то ответ.
– Доктор, – умудрился он произнести наконец, – думаю, что я зайду сюда как-нибудь в другой раз.
С озабоченным видом Тиллингфорд снял очки и внимательно взглянул на собеседника.
– Джек, ты плохо себя чувствуешь?
– Я очень сильно нервничаю. Потеря работы… – Тут же Хэмилтон добавил: – И другие проблемы. Мы с Маршей буквально вчера попали в страшную аварию. Новый отражатель не сработал, и нас окатило жестким излучением – там, на Беватроне.
– О да, – согласился Тиллингфорд. – Я слышал об этом. К счастью, никто не погиб.
– Эти восемь человек, – взял слово один из молодых аскетов-инженеров, – не иначе были ведомы Пророком. Они упали с очень большой высоты.
– Доктор, – хрипло сказал Хэмилтон, – не могли бы вы порекомендовать мне хорошего психиатра?
Лицо пожилого ученого буквально застыло; он явно не верил своим ушам.
– Кого? Мальчик мой, у тебя плохо с головой?
– Да, – ответил Хэмилтон. – Судя по всему.
– Так, мы обсудим это позже, – коротко сказал Тиллингфорд перехваченным голосом. Нетерпеливым жестом он отослал прочь двух своих инженеров. – Спускайтесь в мечеть, – велел он, – и медитируйте, пока я вас не вызову.
Те повиновались, одарив на прощание Хэмилтона внимательными задумчивыми взглядами.
– Ты можешь довериться мне, – тяжело сказал Тиллингфорд. – Я твой друг. Я знал твоего отца, Джек, и он был великим физиком. Таких больше не делают. Я всегда возлагал на тебя большие надежды. Что сказать, я был разочарован, когда ты стал работать в «Калифорния Мэйнтенанс». Но, конечно, всем нам надо склониться пред Волей Космоса.
– А могу ли я задать несколько вопросов? – Холодный пот стекал по шее Хэмилтона, прямо на его крахмальный белый воротничок. – Это ведь все еще научная организация, не так ли? Или?..
– Все еще? – Тиллингфорд был явно озадачен. Он вынул из безвольных пальцев Хэмилтона свою книгу. – Не понимаю, к чему ты клонишь, мальчик мой. Говори конкретно.
– Давайте скажем так. Я был оторван от жизни. Глубоко погрузившись в свою работу, я потерял контакт, связь с тем, что делают остальные в моей профессии. И, – закончил он отчаянно, – я совершенно не представляю себе, что происходит и в других областях. Может быть… вы могли бы кратко ознакомить меня со всеобщей картиной?
– Да, общая картина, – повторил Тиллингфорд, кивая с пониманием. – Что ж, обычное дело, потерять с миром связь – таковы издержки избыточной специализации. Честно говоря, я и сам не слишком многое могу тебе рассказать. Наша работа в EDA расписана довольно жестко, можно даже сказать, «предписана». У себя в «КалМэйн» ты разрабатывал оружие для использования против неверных – это просто и понятно. Абсолютно прикладная наука, ведь так?
– Именно так, – согласился Хэмилтон.
– А здесь мы работаем над вечной и базовой проблемой – проблемой коммуникаций. Наша работа – и поверь, это непростая работа – обеспечить фундаментальную электронную структуру связи. У нас есть электронщики – вроде тебя. У нас есть консультанты по семантике – лучшие в стране. У нас отличные исследователи-психологи. И все вместе мы составляем команду, работающую над основной проблемой существования человека – поддержанием надежно работающего канала связи между Землей и Небесами.
Доктор Тиллингфорд продолжал:
– Хотя ты, без сомнения, уже знаком с этим, я все же повторю еще раз. Прежде, когда коммуникация не была еще подвергнута строгому научному анализу, существовало множество систем, основанных на случайности. Жертвенные костры – попытки привлечь внимание Бога, раздражая Его обоняние и вкус. Очень грубый, совершенно ненаучный метод. Громкая молитва, распевание гимнов – необразованные классы до сих пор практикуют это. Ладно, пусть поют свои гимны и декламируют свои молитвы. – Он нажал какую-то кнопку, и одна из стен комнаты стала прозрачной. Хэмилтон увидел современную исследовательскую лабораторию, раскинувшуюся кольцом вокруг офиса Тиллингфорда: слой за слоем – люди и оборудование, самая лучшая техника и самые лучшие инженеры.
– Норберт Винер, – сказал Тиллингфорд. – Ты должен помнить его работы по кибернетике. И, что еще важнее, работа Энрико Дестини в области теофонии.
– Что это?
Тиллингфорд недоуменно поднял бровь.
– Но ты же специалист, мальчик мой. Коммуникация между человеком и Богом, конечно. Используя работу Винера, а также неоценимый материал Шэннона и Уивера, Дестини сумел построить первую реально действующую систему связи между Землей и Небесами в 1946 году. Конечно, в его распоряжении было все оборудование, оставшееся от Войны с Ордами Язычников, этими проклятыми поклонниками Вотана, восхваляющими священные дубы гуннами.
– Вы имеете в виду нацистов?
– Да, я слышал этот термин. Жаргон социологов, верно? И еще этот Отрицатель Пророка, этот Анти-Баб. Говорят, он жив до сих пор, где-то в Аргентине. Нашел эликсир вечной молодости или что-то в этом роде. Он заключил пакт с дьяволом еще в 39-м, ну ты помнишь. Или это было до тебя еще? Но ты все равно должен об этом знать – это история.
– Я знаю, – сказал Хэмилтон глухо.
– И все же были еще такие люди, что не видели огненной надписи на стене. Иногда мне кажется, что Верных стоит приструнить. Несколько водородных бомб туда и сюда да мощный поток атеизма, который просто не удастся остановить…
– Другие профессии, – напомнил Хэмилтон. – Как у них дела? Физика. Что насчет физиков?
– Физика как наука закончилась, – проинформировал его Тиллингфорд. – О материальном мире известно практически все – да и было известно столетия назад. Физика стала теоретической частью инженерной науки.
– А инженеры?
В ответ Тиллингфорд подтолкнул к нему свежий, ноябрьский номер «Журнала прикладных наук».
– Основная статья даст тебе отличное представление, я думаю. Этот Хиршбейн очень талантлив.
Статья называлась «Теоретические аспекты проблемы сооружения резервуаров». Ниже шел подзаголовок: «О необходимости поддержания постоянного источника чистой и неразбавленной благодати для всех крупных населенных пунктов».
– Благодати? – выдавил из себя Хэмилтон.
– Инженеры, – объяснил ему Тиллингфорд, – заняты в основном прокладкой линий снабжения благодатью для каждого бабиистского сообщества в мире. В каком-то смысле это перекликается с нашей задачей – держать открытыми линии коммуникации.
– И это все, чем они заняты?
– Ну, – признал Тиллингфорд, – существует еще постоянная необходимость строить мечети, храмы, алтари. Господь – суровый заказчик, ты же понимаешь; Его требования всегда крайне точны. Честно сказать – не для передачи, – я этим парням не завидую. Одна ошибка – и, – он щелкнул пальцами, – пуфф!
– Пуфф?
– Молния.
– О, – сказал Хэмилтон. – Действительно.
– Так что в инженеры идет довольно мало толковых ребят. Уровень смертности высоковат. – Тиллингфорд вгляделся в него с отеческой заботой. – Мальчик мой, теперь-то ты видишь, что ты действительно работаешь в отличной профессии?
– Я никогда в этом не сомневался, – хрипло сказал Хэмилтон. – Было просто интересно узнать, как дела у других.
– Я вполне доволен твоим моральным статусом, – сказал ему Тиллингфорд. – Я знаю, что ты из доброй, чистой, богобоязненной семьи. Твой отец был воплощенной честностью и скромностью. Я, кстати, до сих получаю от него весточки изредка.
– Весточки? – дрожащим голосом переспросил Хэмилтон.
– У него все совсем неплохо. Он, само собой, скучает по тебе. – Тиллингфорд указал на интерком у себя на столе. – Если только захочешь.
– Нет, – сказал Хэмилтон, непроизвольно отшатнувшись. – Мне все еще очень не по себе после того несчастного случая. Сейчас мне это не по силам.
– Как пожелаешь. – Тиллингфорд по-дружески хлопнул по плечу молодого человека. – Хочешь взглянуть на наши лаборатории? Позволь похвастаться: у нас есть на редкость хорошее оборудование. – Понизив голос до шепота, он признался: – Немало помолиться пришлось, впрочем. Те ребята с твоей прошлой работы, «КалМэйн», они тоже много шума подняли.
– Но оборудование досталось вам.
– О да. Ну, в конце концов, это же мы прокладываем линии связи. – Ухмыльнувшись и хитро подмигнув, Тиллингфорд повел его за собой к выходу. – Сейчас я сдам тебя нашему директору по кадрам… он оформит официальный прием на работу.
Директор по кадрам оказался веселым жизнелюбивым человеком; он радостно улыбнулся Хэмилтону, когда тот добрел до его кабинета для оформления бумаг.
– Мы с радостью примем ваше заявление о приеме на работу, мистер Хэмилтон. EDA очень нужны люди с вашим опытом. А уж если доктор знает вас лично…
– Проведи его без задержек, – дал поручение Тиллингфорд. – Отбрось всю бюрократию и переходи прямо к профессиональному тестированию.
– Хорошо, – согласился директор, вынимая собственную копию «Речений Второго Баба». Он положил книгу на стол, закрыл глаза, повел пальцем по страницам и открыл наугад. Тиллингфорд пристально всматривался через его плечо; о чем-то шепотом совещаясь, они вместе изучили найденный отрывок.
– Отлично, – сказал наконец Тиллингфорд удовлетворенно. – Добро получено.
– Безусловно, так и есть, – согласился директор по кадрам. Хэмилтону же он сказал: – Вам может быть интересно: это одно из самых чистых согласий, что я видел в этом году. – Быстро и деловито он прочитал: – Видение 1931: глава 6, стих 14, строка 1. «Да, Истинная Вера плавит храбрость в неверующем; ибо ему ведома мера гнева Господня; он знает, какою мерой наполняется глиняный сосуд». – Он с треском захлопнул том и вновь положил его на свой стол. Оба мужчины дружески улыбались Хэмилтону, излучая доброжелательность и профессиональное удовлетворение.
Полностью ошарашенный, не знающий, что и думать, Хэмилтон уцепился за ту тонкую, но крепкую нить, что и привела его сюда.
– Могу ли я спросить о зарплате? Или это тоже чересчур… – Он попытался обернуть вопрос в шутку. – Или это тоже слишком грубый и материальный вопрос?
На лицах его собеседников появилось непонимание.
– О зарплате?
– Да, о зарплате, – ответил Хэмилтон, чувствуя, что вот-вот сорвется в истерику. – Может, помните: это такая вещь, которую бухгалтерия выдает каждые две недели. Чтобы наемный персонал слишком не возмущался.
– Как и заведено, – сказал со спокойным достоинством Тиллингфорд, – сотрудники IBM будут пополнять твой кредит каждые десять дней. – Обратившись к директору по персоналу, он спросил: – Сколько там точно? Никогда не помнил этих подробностей.
– Я сейчас спрошу у бухгалтера. – Кадровик вышел из кабинета и почти сразу же вернулся с информацией. – Вам будет присвоен рейтинг 4-А. Через полгода вы получите 5-А. Как вам? Совсем неплохо для молодого человека тридцати двух лет.
– Что это такое 4-А?
После небольшой паузы директор по персоналу бросил потрясенный взгляд на Тиллингфорда, нервно облизал губы и ответил:
– IBM ведет Книгу Дебетов и Кредитов. Космические Записи. – Он взмахнул руками. – Ну знаете, Великий Неизменяемый Свиток Грехов и Добродетелей. EDA работает на Господа, следовательно, вы слуга Господа. Вашей оплатой будут четыре кредита раз в десять дней, четыре линейные единицы на пути к вашему спасению. IBM позаботится о всех деталях – в конце концов, ради этого они и существуют.
Это было логично. Глубоко вдохнув, Хэмилтон сказал:
– Прекрасно. Я забыл – прошу извинить мое состояние. Но, – отчаянно обратился он к Тиллингфорду, – на что мы с Маршей будем жить? Нам же придется оплачивать наши счета, да и просто питаться!
– Так как ты являешься слугой Господа, – твердо ответил Тиллингфорд, – все твои потребности будут удовлетворены. У тебя есть экземпляр «Речений»?
– Д-да, – сказал Хэмилтон.
– Ну так просто позаботься о том, чтоб твоя вера не иссякла. Я бы предположил, что человек твоего морального калибра, занимающийся такой работой, может молиться о получении и, соответственно, получать – как минимум… – он быстро прикинул, – четыре сотни в неделю. Как ты считаешь, Эрни?
Директор по персоналу согласно кивнул:
– Не меньше.
– Вот еще что, последнее, – заторопился Хэмилтон, увидевший, что доктор Тиллингфорд собрался уходить, решив вопрос ко всеобщему удовлетворению. – Я спрашивал у вас сегодня насчет психиатра…
– Мальчик мой, – остановился Тиллингфорд. – Насчет этого могу сказать тебе одно и только одно. Жизнь твоя – и ты вправе прожить ее как захочешь. Не хочу указывать тебе, что делать и что думать. Твое духовное существование полностью лежит между тобой и Единственным Истинным Богом. Но если ты планируешь обратиться к шарлатанам, и…
– Шарлатанам? – вырвалось у Хэмилтона.
– Это полусумасшедшие. Они годятся для профанов. Необразованные личности, как я понимаю, слетаются к ним в огромных количествах. Я видел статистику на этот счет; грустно даже и подумать, насколько ослеплена публика. Но тебе я советую вот что. – Он достал из кармана халата блокнот и карандаш, быстро нацарапал записку. – Это единственная верная дорога. Я думаю, что, если ты до сих пор на нее не встал, никакой разницы, к сожалению, уже не будет. Но нам велено продолжать пытаться. В конце концов, вечность – это очень долго.
Записка гласила: «Пророк Хорэс Клэмп. Гробница Второго Баба. Шайенн, штат Вайоминг».
– Именно так, – сказал Тиллингфорд. – Сразу на самый верх. Ты удивлен? Мальчик мой, это знак того, что я очень обеспокоен.
– Большое спасибо. – Хэмилтон автоматически спрятал записку в карман. – Конечно, как скажете.
– Я именно так и говорю, – повторил Тиллингфорд тоном абсолютной власти и уверенности. – Второй Бабиизм есть единственная Истинная Вера, мальчик мой; это единственная гарантия достижения Рая. Господь говорит через Хорэса Клэмпа и более ни через кого. Поезжай туда прямо завтра; на работу можешь выйти позже, это неважно. Если кто и может спасти твою бессмертную душу от огней Вечного Проклятия, так это Пророк Хорэс Клэмп.
5
Пока Хэмилтон неуверенно искал выход из комплекса зданий EDA, за ним тихо следовала группа молодых людей – руки в карманах, улыбчивые, ничего не выражающие лица. Когда он рылся в карманах в поисках ключей от машины, они уже целенаправленно двинулись к нему через гравийную парковку.
– Привет! – сказал один из них.
Все они были молодые. Все белокурые. Все носили короткие стрижки и аскетически белые лабораторные халаты. Молодые умники-инженеры Тиллингфорда, суперспособные сотрудники EDA.
– Чего вам? – спросил Хэмилтон.
– Уезжаете? – спросил вожак.
– Так точно.
Группа задумалась над этой информацией. Через какое-то время вожак заметил:
– Но вы вернетесь.
– Послушайте… – начал было Хэмилтон, но юноша перебил его.
– Тиллингфорд нанял вас, – констатировал он. – На будущей неделе вы выйдете на работу. Вы прошли входные тесты и сейчас шаритесь по лабораториям, вынюхивая и высматривая.
– Да, я прошел тесты, – признал Хэмилтон, – но это еще не значит, что я выйду на работу. Строго говоря…
– Меня зовут Брэйди, – снова прервал его лидер группы. – Боб Брэйди. Вы могли видеть меня внутри. Я был с Тиллингфордом, когда вы появились. – Пристально глядя на Хэмилтона, Брэйди закончил: – Отдел кадров может быть вами доволен, но мы – нет. В отделе кадров сидят непосвященные, профаны. Все, что у них есть, – это несколько стандартных бюрократических тестов, и все на этом.
– Мы не профаны, – вклинился кто-то из группы Брэйди.
– Послушайте, – начал вновь Хэмилтон, увидев для себя некоторую надежду. – Возможно, мы еще сработаемся. Я всего лишь поразился: как это вы, образованные люди, можете соглашаться на эту проверку – гадание по книге. Это ведь никоим образом не адекватный подход к измерению подготовленности и способностей человека. В исследовательском учреждении такого типа…
– С нашей точки зрения, – неумолимо продолжал Брэйди, – вы язычник, пока не будет доказано обратное. А язычники не работают в EDA. У нас тут свои профессиональные стандарты.
– И вы не готовы к этой работе, – добавил кто-то. – Покажите нам ваш Н-рейтинг.
– Ваш Н-рейтинг. – Брэйди протянул руку и застыл в ожидании. – У вас ведь есть свежая нимбограмма, да?
– Да что-то я не припомню, – неуверенно ответил Хэмилтон.
– Так я и думал. Нет никакого Н-рейтинга. – Из кармана своего халата Брэйди вытащил небольшую перфокарту. – В этой группе нет никого с Н-рейтингом ниже чем 4,6. Так, на глаз, я бы предположил, что у вас нет даже 2,0. Что скажете?
– Вы язычник, – жестко сказал один из молодых инженеров. – Какая наглость – пытаться пролезть сюда!
– У меня тут столько же прав, сколько у любого из вас, – раздраженно отрезал Хэмилтон.
– Остается испытать вас, – задумчиво сказал Брэйди. – Божий суд решит этот вопрос раз и навсегда.
– Отлично. – Хэмилтон даже обрадовался. Он стянул куртку и забросил ее в машину. – Я готов побороться с любым из вас.
Но никто не обратил на него внимания; молодые инженеры собрались кружком и что-то обсуждали. Предвечернее солнце над головой начинало склоняться к закату. По шоссе неслись машины. Здания EDA стерильно чистым блеском отражали постепенно гаснущий свет.
– Так. – Брэйди принял решение. Достав замысловатой формы зажигалку, он торжественно приблизился к Хэмилтону. – Давайте сюда ваш большой палец.
– Мой большой палец?
– Испытание огнем, – объяснил Брэйди, щелкая зажигалкой. Появился язычок бледно-желтого пламени. – Покажите ваш дух. Покажите, что вы мужчина.
– Я мужчина, – злобно огрызнулся Хэмилтон, – но будь я проклят, если я суну свой палец в это пламя лишь для того, чтоб вы, психи, устроили инициацию своего студенческого братства. Я думал, что навсегда с этим покончил, когда выпустился из колледжа.
Все инженеры выставили свои большие пальцы. Брэйди методично поднес горящую зажигалку к каждому из них. Ни на одном не появилось ни малейшего следа ожога.
– Ваша очередь, – торжественно сказал Брэйди. – Будьте мужчиной, Хэмилтон. Помните, что вы не скот безмозглый.
– Ступайте в ад, – горячо ответил Хэмилтон. – И уберите от меня свою зажигалку.
– Вы отказываетесь предстать пред испытанием огнем? – многозначительно уточнил Брэйди.
Неохотно Хэмилтон выставил вперед свой большой палец. Возможно, в этом мире зажигалки не обжигают. Возможно, сам не зная этого, он неуязвим к огню. Возможно…
– Оу! – выкрикнул Хэмилтон, резко отдергивая руку.
Инженеры мрачно закивали.
– Ну вот, – сказал Брэйди, с триумфальной улыбкой пряча зажигалку. – Вот так.
Хэмилтон беспомощно потирал свой обожженный палец.
– Вы просто садисты, – сказал он обвинительно. – Вы зацикленные на Боге фанатики. Все вы родом из Средневековья. Вы – мусульмане!
– Берегись, – предупредил Брэйди. – Ты говоришь с Защитником Единого Истинного Бога.
– Помни об этом, – пропел один из его подручных.
– Может, ты и Защитник Единого Истинного Бога, – сказал Хэмилтон, – зато я электронщик высочайшего класса. Подумай об этом.
– Я думаю, – хладнокровно ответил Брэйди.
– Ты можешь сунуть палец в дугу сварки. Ты можешь искупаться в плавильной печи.
– Все так, – подтвердил Брэйди. – Могу. Но какое это имеет отношение к электронике?
Бешено глядя на юношу, Хэмилтон сказал:
– О'кей, умник. Я вызываю тебя на состязание. Давай выясним, каковы твои научные познания.
– Ты вызываешь Защитника Единого Истинного Бога? – переспросил Брэйди изумленно.
– Именно так.
– Но… – Брэйди взмахнул рукой. – Это нелогично. Езжай домой, Хэмилтон. Тобой сейчас владеют твои гормоны.
– Трусишь никак? – поддел его Хэмилтон.
– Но ты ведь не можешь выиграть. Это же аксиома: ты проиграешь. Подумай, во что ты ввязываешься. Защитник Единого Истинного Бога побеждает всегда, по определению – любой другой исход был бы отрицанием Его могущества.
– Кончай тянуть, – сказал Хэмилтон. – Можешь задавать мне первый вопрос. Три вопроса для каждого из нас. Касающихся прикладной и теоретической электроники. Согласен?
– Согласен, – неохотно ответил Брэйди. Остальные инженеры столпились вокруг, потрясенные и завороженные неожиданным поворотом событий. – Мне жаль тебя, Хэмилтон. Ты явно не понимаешь, что происходит. Ну ладно бы еще профан с улицы повел себя столь нелогичным образом, но человек, хотя бы отчасти разбирающийся в электронике…
– Спрашивай, – велел ему Хэмилтон.
– Сформулируй закон Ома, – сказал Брэйди.
Хэмилтон моргнул от неожиданности. С тем же успехом можно было просить его посчитать от одного до десяти – ну как тут ошибешься?
– Это и есть твой первый вопрос?
– Сформулируй закон Ома, – повторил Брэйди. Его губы беззвучно зашевелились.
– Что происходит? – подозрительно спросил Хэмилтон. – Что ты там бормочешь?
– Я молюсь, – признался Брэйди. – О помощи Господа.
– Закон Ома, – начал Хэмилтон. – Сопротивление тела прохождению электрического тока… – Он остановился.
– Что не так? – поинтересовался Брэйди.
– Ты отвлекаешь меня. Можешь помолиться позже?
– Сейчас! – с нажимом ответил Брэйди. – Позже будет бессмысленно.
Пытаясь не обращать внимания на оппонента, Хэмилтон продолжил:
– Сопротивление тела прохождению электрического тока описывается следующим уравнением: R равняется…
– Ну же, – подбодрил его Брэйди.
Разум Хэмилтона внезапно отяжелел странной, мертвящей тяжестью. В нем замелькали ряды символов, чисел, уравнений. Словно бабочки, слова и фразы пустились в пляс, и невозможно было ухватиться ни за одно.
– Абсолютная единица сопротивления, – сказал он хрипло, – определяется как сопротивление проводника, в котором…
– По мне, так это совсем непохоже на закон Ома, – сказал Брэйди. Обернувшись к своим друзьям, он спросил: – А вам кажется ли это похожим на закон Ома?
Те благочестиво закачали головами.
– Я побежден, – не веря в происходящее, сказал Хэмилтон. – Я не могу даже сформулировать закон Ома.
– Славен будь Господь, – ответил Брэйди.
«Язычник сражен, – с ученым видом записал один из инженеров. – Состязание закончено».
– Но это же нечестно, – запротестовал Хэмилтон. – Я знаю закон Ома не хуже, чем собственное имя!
– Взгляни в лицо фактам, – посоветовал ему Брэйди. – Признай, что ты язычник и непричастен благодати Господа.
– Не должен ли я у тебя что-нибудь спросить в свою очередь?
Брэйди подумал.
– Без проблем. Давай. Все, что захочешь.
– Электронный луч изменяет траекторию, – начал Хэмилтон, – если проходит между двумя пластинами, к которым приложено напряжение. На электроны действует сила под прямым углом к направлению их движения. Пусть длина пластины составляет L1. Пусть расстояние от центра пластин до…
Он осекся. Чуть-чуть выше головы Брэйди, близ его правого уха возникли рот и рука. Рот негромко шептал что-то в ухо Брэйди, рука же рассеивала слова, не давая Хэмилтону услышать их.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=70883839?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Манти?лья – элемент национального испанского женского костюма, длинный шелковый или кружевной шарф-вуаль, который обычно надевается поверх высокого гребня, вколотого в прическу, и падает на спину и плечи.
2
Фелинофобия – навязчивая боязнь кошек.
Филип Киндред Дик
Тип: электронная книга
Жанр: Социальная фантастика
Язык: на русском языке
Издательство: Эксмо
Дата публикации: 13.07.2024
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: То, что начинается как обычная экскурсия в физической лаборатории, из-за аварии ускорителя частиц превращается в апокалипсис. Посетители попадают в коллективный сон, который раскрывает их самые сокровенные надежды, мечты и страхи. Пока спасатели отчаянно пытаются вызволить жертв из обугленных обломков, их души начинают невероятное путешествие по фантастическим и кошмарным мирам. Джек Хэмилтон, один из тех, кто оказался жертвой аварии, понимает то, чего не понимают остальные: в каждом новом странном мире они оказываются в ловушке сил, которым подвластна сама реальность. Сил, которые, возможно, никогда не отпустят их.