Главная страница | Публицистика | Константинополь и Проливы. Борьба Российской империи за столицу Турции, владение Босфором и Дарданеллами в Первой мировой войне. Том II

Константинополь и Проливы. Борьба Российской империи за столицу Турции, владение Босфором и Дарданеллами в Первой мировой войне. Том II
Евгений Александрович Адамов


Со времен Екатерины II наиболее характерной чертой внешней политики России являлось стремление к получению прохода через Проливы и полного господства на Черном море. В течение XIX века российские государи неоднократно предпринимали попытки возродить «греческий проект», однако наиболее остро вопрос о Проливах встал в 1914–1915 гг., когда было принято решение о начале дарданелльской операции.

В двух томах настоящего издания представлены секретные документы архива Министерства иностранных дел, касающиеся соглашения между странами антигерманской коалиции относительно будущего управления Константинополем и переговоров о заключении перемирия с Германией и Турцией. Во второй том включена переписка с правительством Венизелоса о привлечении Греции на сторону держав Согласия и властями Болгарии по вопросу об использовании Бургаса в качестве базы русского флота. В предисловии профессор Э.Д. Гримм дает развернутую историческую справку о политической ситуации в Европе в годы Первой мировой войны и прослеживает ход военной операции за овладение Дарданеллами и выход в Средиземное море.








Константинополь и Проливы. Борьба Российской империи за столицу Турции, владение Босфором и Дарданеллами в Первой мировой войне. В 2 т. Т. II

Под редакцией Евгения Адамова








© «Центрполиграф», 2024

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2024









Предисловие


Важнейшим и освещенным наибольшим количеством документов является в данном издании весьма сложный вопрос о дарданелльской операции, к которому относятся: а) внутренне связанные между собою разделы – I [ «Общие соображения российского правительства по вопросу о завладении Проливами»], II [ «Отношение российского правительства к дарданелльской операции»] и V [ «Вопрос об использовании Бургаса, в качестве базы, русским флотом»]; б) объясняющие отношение к дарданелльской операции двух наиболее заинтересованных балканских государств разделы – III [ «Отношение греческого правительства…»] и IV [ «Отношение болгарского правительства…»]. Поместить переписку о Бургасе вслед за разделом IV (об «Отношении болгарского правительства»), отделив ее, таким образом, от документов, относящихся непосредственно к политике российского правительства, мы сочли более удобным потому, что вопрос об использовании Бургаса является частностью болгарского вопроса в целом. Выделить же этот вопрос в самостоятельный раздел, не сливая включенные в него документы с документами, включенными в раздел IV, нас побудило соображение о том, что этот вопрос имел совершенно особое специальное значение для России (что и отразилось в создании особого «дела» в Министерстве иностранных дел). Значение это усугубляется тем обстоятельством, что российское правительство с давних пор (во всяком случае, уже в 1904 г.) рассчитывало на использование болгарских портов для операций в направлении Проливов[1 - В «Записке по поводу отправления на Дальний Восток судов Черноморского флота 1904 г.» (секретный архив министра, досье «Проливы, II, 1911–1912 гг.») говорится: «Морское министерство видит в балканских портах Черного моря наши естественные базы».] и, следовательно, разрешение этого вопроса являлось одним из пробных испытаний направленной к утверждению на Проливах политики российского правительства эпохи царствования Николая II.

Дипломатическая переписка, касающаяся дарданелльской операции, представляет интерес не только ввиду исключительной важности этой операции, около которой создалась обширная политическая литература (не говоря о материалах следственной комиссии английского правительства), но и ввиду позднейших событий, связанных с союзнической оккупацией Проливов. Британская политика в вопросе о Константинополе и Проливах вскрывается, разумеется, – и это надо твердо помнить – лишь отчасти и лишь косвенным образом, до тех пор, пока закрыты архивы Foreign Office. Это обстоятельство обусловило необходимость предпослать нашим документам статью профессора Э.Д. Гримма, главным образом сопоставляющую наши документальные данные с данными, рассеянными в других, по преимуществу английских, литературных источниках и воссоздающую, насколько возможно, картину междусоюзнических отношений в данной сфере, с уяснением действительного направления, реальных целей и средств политики заинтересованных сторон.

Переписку по вопросам о перемирии и о сепаратном мире с Турцией мы объединили в хронологической последовательности, ввиду тесной связи этих двух вопросов. Документы этого раздела (VI) развивают положения, установленные в сношениях между штабом Верховного главнокомандующего и министром иностранных дел (через посредство директора дипломатической канцелярии при штабе Верховного главнокомандующего), известных нам по первому разделу первого тома. Реального значения и практических последствий постановка вопроса о перемирии и сепаратном мире с Турцией не получила, но она дала такой же повод к обнаружению различий в действительных позициях российского, французского и английского правительств по вопросу о судьбе Константинополя и Проливов, как и сношения по вопросу об оккупации и временном управлении Константинополя (раздел VII), в которых обращает на себя внимание попытка установления «нейтральных зон» и общее расхождение между союзниками на почве противоречия интересов, взаимного недоверия и соперничества, несмотря на состоявшееся соглашение.

При неизбежной отрывочности материалов, касающихся постановки интересующей нас основной проблемы в связи с «пожеланиями» сепаратного мира между Россией и Германией (раздел VIII), мы не считали возможным ограничиться по этому вопросу документами, касающимися переговоров Протопопов – Варбург, включенными в первый том (также раздел VIII) по указанным там же соображениям; публикуемые здесь документы выразительно свидетельствуют о том, в какой мере вопрос о Константинополе и Проливах стал вопросом о мире и о войне для правительства Николая II.

Наконец, последняя группа наших документов, относящаяся к проекту босфорской экспедиции 1917 г. (раздел IX), является, по существу и по времени, заключительной фазой борьбы за Константинополь и Проливы, представляя картину полного осуществления тех предвидений, которые читатель встречает впервые почти на первых страницах нашего собрания документов – в заявлениях генерала Алексеева, передаваемых Сазонову Кудашевым.

Считаем необходимым здесь же оговорить неточность, установленную нами при изучении подлинников документов, опубликованных в 1922 г. в сборнике «Материалы по истории франко-русских отношений за 1910–1914 гг.», с 530, а также в Livre Noir, v. II, р. 458. В записке Д.А. Нелидова, с дополнениями Н.А. Базили, «Обзор последних переговоров по вопросу о Проливах», воспроизводится меморандум сэра Эд. Грэя, врученный А.П. Извольскому 14 октября н. ст. 1908 г., по тексту «копии», приложенной к упомянутой записке, на английском языке. В этом тексте нами было обращено внимание на многоточия, в трех местах прерывающие текст. При ознакомлении с подлинником ответа сэра Эд. Грэя обнаружилось, что многоточия эти соответствуют пропускам слов и целых фраз, сокративших – с явным ущербом для его ясности и смысла – текст этого, первостепенной исторической важности, документа[2 - Существенный интерес представляет пропущенная на третьем месте фраза, предусматривающая, при условии сердечного сотрудничества России и Англии, возможность благоприятного поворота в английском «общественном мнении». Очевидно, это и дало возможность впоследствии говорить об «обещании», заключавшемся в этом «отказе».].

Необходимо также указать на существенное дополнение по одному из наименее разъясненных документами Министерства иностранных дел вопросу – о политике Соединенных Штатов Америки, – внесенному изданием «Допрос Колчака», под редакцией К.А. Попова (Ленинград, 1925). По показанию адмирала Колчака, американский адмирал Глэнон «совершенно секретно сообщил» Колчаку в Петрограде в 1917 г., по-видимому в июне, что «в Америке существует предположение предпринять активные действия американского флота в Средиземном море против турок и Дарданелл». Приглашая Колчака в Америку для дачи «всех сведений по вопросу о десантных операциях в Босфоре» американскому правительству, американский адмирал просил русского адмирала «никому ничего не говорить и не сообщать об этом даже правительству, так как он будет просить командировать меня (Колчака) в Америку официально для сообщения сведений по минному делу и борьбе с подводными лодками». (О дальнейшем течении этого вопроса см. «Допрос Колчака», с. 83, 92 и сл.)




Политическая обстановка военных операций для захвата Константинополя и Проливов, 1915–1917 гг





I. Дарданелльская операция





1. Вопрос о дарданелльской операции в Англии в первые месяцы войны


Задолго до того, как в России в связи с войной возник вопрос о каких-либо операциях для захвата Константинополя и Проливов[3 - Вопрос был впервые поставлен перед Ставкой письмом Сазонова Янушкевичу от 21/8 декабря 1914 г., о чем будет сказано дальше.], задолго даже до вступления Турции в войну, первый лорд адмиралтейства У. Черчилль поддержал перед сэром Э. Грэем сделанное Венизелосом 19/6 августа 1914 г. – то есть через неполных три недели после начала войны – предложение предоставить все вооруженные силы Греции в распоряжение союзников для операций против Турции. Венизелос прибавил, что это предложение было сделано «в особенности (in a special sense) Великобритании, с интересами коей интересы Греции неразрывно связаны»[4 - W. Churchill. «The World Crisis». London, 1922. T. I. C. 485. Русский посланник в Афинах Демидов известил Сазонова 18/5 августа об этом предложении.]. Вопрос шел очевиднейшим образом об овладении Дарданеллами[5 - Churchill, там же.], а смысл предложения Венизелоса ясно определяется более поздним (от 5 марта 1915 г.) письмом Венизелосу греческого консула в Лондоне, Ставриди, находившегося в постоянных сношениях с тогдашним канцлером казначейства Ллойд Джорджем, в котором говорится: «Как Вы уже знаете, желание Франции и Англии заключается в том, чтобы Россия не стала всемогущей на Востоке. И если Франция и Англия возьмут Константинополь, то их идея заключается в том, чтобы сделать город интернациональным. Несомненно, что для нас это было бы в тысячу раз лучше, чем видеть его окончательно в руках России»[6 - См. греческую «Белую книгу» (за время от октября 1915 г. по июнь 1916 г. Афины, 1921. Ч. II. № 3. С. 21–22). Письмо относится ко времени окончания переговоров России, Англии и Франции о Константинополе и Проливах, а потому особенно характерно. Настоящие – максимальные – желания греческих политиков, с королем Константином во главе, заключались в создании неовизантийской империи с Константинополем в качестве столицы. Курсив везде, где нет особой оговорки, наш.].

«После весьма напряженного (anxious) обсуждения» сэр Э. Грэй, однако, убедил кабинет, в который вопрос был, стало быть, внесен, отказаться от предложения Венизелоса, будто бы только потому, что выступление Греции на стороне Антанты могло бы повлечь за собой, так сказать автоматически, присоединение Болгарии к ее врагам[7 - Churchill. Указ. соч. Т. I. С. 486.].

О напряженности интереса английского правительства и адмиралтейства к вопросам Ближнего Востока свидетельствует далее одобренная Грэем инструкция, данная Черчиллем 31/18 августа известному главе английского Балканского комитета Н. Бекстону перед его агитационно-пропагандистской поездкой на Балканы. В ней энергично выдвигается первоклассное значение воссоздания балканского союза при участии Болгарии, Сербии, Черногории, Греции и Румынии, – союза, «достаточно сильного, чтобы сыграть действительную роль в судьбах Европы». Ввиду «нашего решения относительно Турции», то есть решения держав Антанты по возможности избежать войны с Турцией путем гарантирования ей «неприкосновенности и независимости», инструкция предусматривала, правда, непосредственно лишь союз названных государств против Австрии; однако настойчивость, с которой в ней подчеркивается готовность Англии, «совершенно не заинтересованной в балканских делах», поддержать «всякий шаг, который будет сделан для создания сильного единения христианских народов такого типа, как то, которое одержало победу в первой балканской войне», то есть в войне «христианских народов» с Турцией, – вскрывает истинный смысл всего этого шага. «Действуя совместно, в единении и с взаимной добросовестностью, балканские государства могут ныне сыграть решающую роль и приобрести выгоды, которые им никогда, быть может, снова не достанутся». Этим они обеспечат себя от эгоистических поползновений держав, в том числе, очевидно, и России, заинтересованных – в отличие, как заявляется в инструкции, от Англии – в делах Балканского полуострова[8 - Churchill. Указ. соч. Т. I. С. 486–487.].

Как себе конкретно представляли в Англии возможность примирить интересы победителей 1913 г. и побежденной Болгарии, нас здесь не интересует. Нам важно только отдать себе отчет в той атмосфере, которая царила в Лондоне с самого начала войны по вопросу о Ближнем Востоке. Одним из центральных пунктов его для английских государственных деятелей оставался – несмотря на постановление Комитета имперской обороны (Committee of Imperial Defense) 1903 г., что «исключение России из области Проливов не представляет для Великобритании первостепенного (primary) морского или военного интереса»[9 - Corbett. «Official History of the War. Naval Operations». T. II. C. 204.], – все тот же вопрос о Проливах и Константинополе. С этой стороны приобретает особое значение письмо Черчилля начальнику главного морского штаба сэру Ч. Дугласу от 1 сентября 1914 г. «Я сговорился вчера (то есть в день подписания им упомянутой инструкции Бекстону) с лордом Китченером, – читаем мы здесь[10 - Churchill. Указ. соч. T. I. С. 487–488.], – что два офицера адмиралтейства должны встретиться с двумя офицерами, назначенными директором департамента военных операций военного министерства, дабы изучить и составить план захвата посредством греческой <…> силы Галлиполийского полуострова с целью допущения (to admitting) британского флота в Мраморное море». Несмотря на то что в это время Антанта еще держалась миролюбивой политики по отношению к Турции и несмотря на то что директор департамента военных операций генерал Каллуэлль 3 сентября высказал убеждение, что предположенная галлиполийская операция представляет чрезвычайные трудности и потребует высадки не менее шестидесятитысячного отряда, Черчилль – на этот раз с одобрения Грэя – послал 4 сентября главе английской морской миссии в Греции контр-адмиралу Марку Керру телеграмму, мотивированную близостью войны с Турцией, в которой предлагал ему обсудить, совместно с греками, вопрос о греческой операции для захвата Галлиполийского полуострова и о вхождении англо-греческого флота в Мраморное море с целью потопления турецко-германских судов. Такая операция даст возможность «овладеть всем положением», «в соединении с черноморским флотом русских и их военными силами». Последние слова должны были служить инструкцией Керру, как надлежало толковать самую операцию, переговоры о которой велись без осведомления о них России[11 - Churchill. Указ. соч. Т. I. С. 488–489. Такую же цель преследовало, несомненно, предложение, сделанное Черчиллем Грэю 9 сентября, о переброске русских войск через Архангельск, Владивосток или Порт-Артур для захвата полуострова.]. Само по себе такое предложение соответствовало желаниям как Венизелоса, так и короля Константина, решительно уклонявшихся от военной поддержки Сербии против Австрии, но весьма готовых воспользоваться возможностью проникнуть, с одобрения и при содействии Англии, а стало быть, и Антанты, в Мраморное море и в Константинополь – нескрываемую цель греческого империализма. Опасения относительно Болгарии, издавна существовавшие в Афинах, однако, сыграли здесь свою роль, и 9 сентября Черчилль получил через Foreign Office сообщение Марка Керра, что Греция сможет выступить лишь в случае одновременного вступления Болгарии в войну с Турцией, то есть не может довольствоваться нейтралитетом Болгарии, которой она не верит[12 - Churchill. Указ. соч. С. 489. Заметим, что Марк Керр «упомянул, как о другом возможном объекте, о районе Александретты». См. об этом дальше.].

Замолкнувшее ввиду этого, а также ввиду тяжелого положения на французском фронте и других причин, на некоторое время дело о дарданелльской операции снова возникло в связи с наметившейся к концу октября опасностью нападения турецких войск на главную артерию Британской империи, Суэцкий канал[13 - Churchill. Указ. соч. Т. I. С. 495.]. Последовавшее вслед за тем 29 октября вступление Турции в войну приблизило эту опасность. В ноябре месяце в район канала были направлены первые австралийские и новозеландские отряды в подкрепление стянутому там флоту. Еще до их прибытия и высадки (1 декабря) Черчилль обратился 25 ноября в Военный совет (высший военный совет, собиравшийся под председательством премьера Асквита) с запиской, в которой он доказывал, что «истинный метод защиты Египта заключается в нападении на Галлиполийский полуостров», но что это «весьма трудная операция, требующая значительных сил», а именно десанта в 60 тысяч человек, могущих быть отправленными в два приема к месту операции[14 - Там же. Т. II. С. 47.]. Но и эта мысль разбилась о невозможность, – при крайне напряженном состоянии англофранцузского фронта, малой численности «новых армий», за организацию которых принялся Китченер, при остром недостатке боевых снарядов, с одной стороны, и неприспособленности наличных английских заводов к быстрому увеличению их производства, с другой стороны, – уделить на такого рода операцию потребную сумму вооруженных сил и технических средств[15 - Попытка держав Антанты привлечь в это же время Грецию к оказанию Сербии активной помощи не увенчалась успехом (Abbott. «Greece and the Allies». London, 1922. C. 21–22).].

Но уже в декабре 1914 г. положение изменилось к лучшему. После удачного исхода напряженных боев около Ипра и на Изере (ноябрь) и перенесения центра тяжести германских наступательных действий в область Августова и Сувалкской губернии, положение английского участка Западного фронта настолько укрепилось, что фельдмаршал Френч мог выдвинуть идею наступательных – при участии флота – действий по бельгийскому побережью для отнятия у германцев Зеебрюгге и других возможных стоянок их подводного флота. Турецкое движение на Египет могло казаться безнадежным либо, по крайней мере, надолго отсроченным. Повстанческое движение в Южной Африке удалось ликвидировать. А сверх того и, пожалуй, главным образом уничтожение 2 декабря германской эскадры адмирала фон Шпе у Фолклендских островов к северу от мыса Горн на южной оконечности Южной Америки освободило адмиралтейство и английское правительство, – в связи с последовавшим еще ранее уничтожением или обезврежением германских крейсеров, действовавших до того независимо от этой эскадры, – от гнетущей заботы за судьбу как военных транспортов, так и коммерческих судов, поддерживавших жизнь и промышленность английских островов.

Отсюда, естественно, возникал вопрос о формах дальнейшего использования основной боевой силы Великобритании, то есть ее флота. Положение на Западном фронте уже приняло характер позиционной войны, не обещавшей, ввиду технических ее особенностей, быстрых и решительных успехов. Положение на Восточном фронте свидетельствовало о том, что, при всей своей, не столько действительной, сколько потенциальной, многочисленности, русские войска не в состоянии там, где они сталкиваются с могучей железнодорожной системой и техникой германского военного аппарата, оказать такое давление на Германию, которое выходило бы за пределы хотя бы и очень важных в отдельном конкретном случае (например, во время победоносного наступления германцев в августе-сентябре 1914 г. во Франции) действий и приобрело бы решающее для войны значение. Черчилль свидетельствует, что в связи с этим и, в частности, в связи с положением на Западном фронте возникла мысль о том, что, раз обход германского фронта во Франции представляется невозможным, необходимо произвести более глубокий обход его, путем действий в Балтийском море или – ввиду слишком очевидной невозможности этого при сопротивлении Швеции – путем действий в области Средиземного моря, то есть против Турции. Военно-политическая важность позиции, приобретенной Германией в Турции, тогда, по-видимому, правда, еще не учитывалась, и вопрос рассматривался преимущественно с точки зрения вовлечения в антигерманскую коалицию Италии и балканских стран. Тем не менее и это представляло уже серьезный плюс, за который стоило бороться.

Вскоре выяснилось новое, исключительно важное, обстоятельство: Россией возбуждался вопрос о необходимости громадных денежных субсидий – по 500 миллионов рублей в месяц, – обусловленных как намечавшимся расстройством ее финансовой системы вообще, так, в частности, катастрофическим истощением ее боевого снаряжения (артиллерийских снарядов, ружей и т. д.)[16 - См.: Lord Bertie. «Diary 1914–1918», запись от 17/4 декабря 1914 г.: «Согласно Китченеру, русский верховный главнокомандующий известил французского главнокомандующего (Жоффра), а наш военный агент в России известил британское правительство, что, так как русские страдают от недостатка вооружения, им, быть может, придется отступить даже до Буга и держаться оборонительного образа действия, что позволило бы германцам занять Варшаву. Результатом этого было бы значительное усиление германских сил на западном театре войны для нападения на англо-французские позиции. Я спросил, имела ли бы такая атака какой-либо шанс на успех, ибо мне давали понять (во Франции), что Жоффр и Френч оба уверены, что они смогут удержать нынешние позиции. Китченер сказал, что ему известно, что такая уверенность существует, но он не считает ее обоснованной». (Разговор происходил в присутствии Асквита и Грэя.)], явившимся, в свою очередь, результатом не предвиденного никем из участников войны неслыханного расхода этого снаряжения на всех фронтах и «затяжного» характера самой войны[17 - Один из наиболее опытных английских наблюдателей европейской жизни, Н. Wickham Steed, признает, что он даже после марнских боев предполагал, что война кончится весной 1915 г. См. его книгу «Through thirty years, 1892–1922». A personal narrative, London, 1924: В 2 т. T. II. С. 33).].

Как раз в связи с этими денежными и военно-техническими затруднениями, ставившими, казалось, самую возможность дальнейшего длительного участия России в войне под серьезное сомнение и приведшими в январе 1915 г. к первому междусоюзническому финансовому совещанию в Париже, канцлер казначейства Ллойд Джордж в последних числах декабря 1914 г., в записке, внесенной 1 января 1915 г. в Военный совет, предостерегал от оптимистического взгляда на военное положение, подчеркивал возраставшую ошибочность дальнейшей ставки на Россию, как на «первостепенный фактор» в борьбе с Германией, и настаивал на «необходимости активной операции на Балканском полуострове в целях присоединения Греции и Болгарии к делу союзников»[18 - Churchill. Указ. соч. Т. II. С. 92. В другом месте, давая характеристику Китченера, Черчилль подчеркивает, что, несмотря на крайне пессимистические и в основе своей правдивые сообщения полковника Нокса, не Китченер, а именно Ллойд Джордж обратил внимание на катастрофическое состояние русских военных сил, приведшее весной 1915 г. к победоносному движению Макензена, к очищению не только Галиции, но и Варшавы, Брест-Литовска и т. д. В том же духе, что и Ллойд Джордж, высказался секретарь Военного совета полковник Хенки.].

Препровождая записку Ллойд Джорджа Асквиту для внесения ее в Военный совет, Черчилль писал: «Я желал, чтобы Галлиполи было занято одновременно с объявлением войны»[19 - Churchill. Указ. соч. Т. II. С. 92–93.]. Ставка на Россию уже отступала в сознании части членов английского кабинета на задний план перед новой ставкой на неиспользованные еще силы балканских государств: Румынии, Болгарии и Греции. Можно было вернуться к основным идеям инструкции Н. Бекстону. Трудность – та же, что и прежде, – заключалась в том, как согласовать эту линию поведения с теми «некорректными», по мнению Черчилля, притязаниями России на Константинополь и Проливы, которые были предъявлены русским правительством после вступления в войну Турции[20 - Churchill. Указ. соч. С. 197: «В начале войны поведение России было вполне корректно. Она присоединилась к Англии и Франции, уверяя Турцию, что территориальная неприкосновенность Оттоманской империи будет соблюдена при заключении мира. Но как только Турция, отвергнув это честное (fair) предложение, выступила против нее, поведение России изменилось». Дальше идет речь об известном разговоре Николая II с Палеологом.] и которые, хотя и в весьма неотчетливом виде, были признаны сэром Э. Грэем 14 ноября 1914 г., «ввиду всепоглощающей (supreme) необходимости поддержать Россию среди ее несчастий и поражений»[21 - Там же. Оценку подлинных мотивов английского правительства см. в введении к т. I настоящего издания.]. Ведь обходиться без помощи России, то есть без безумной траты русским правительством человеческих жизней и хозяйственных средств ради ведения войны до «победного конца», – траты, ради которой только и были интересны Франции и Англии «союз» или «соглашение» их с Россией, – и тогда, в самом начале 1915 г., и значительно позднее, вплоть до 1917 г., ни Англия, ни Франция не могли. Сознания же грядущего поражения в русских командующих слоях – правительственных и «общественных» – еще не было, или, точнее, не было сознания, что Россия фактически уже перестала быть в этой войне «первостепенным фактором» и превращалась в вспомогательную силу, не имевшую достаточного собственного веса, который ее союзникам придется в полном объеме учитывать при заключении мира.

Это затруднение фактически было устранено телеграммой английского представителя при русской Ставке генерала Вилльямса о разговоре с ним Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, состоявшемся 30/17 декабря 1914 г., о которой в Лондоне осведомились, по-видимому, того же 1 января 1915 г., когда была заслушана на Военном совете записка Ллойд Джорджа, или на следующий же день.




2. «Инициатива» великого князя Николая Николаевича


Телеграмма генерала Вилльямса сообщала о том, что русский Верховный главнокомандующий, подтверждая свое намерение строго придерживаться «первоначального» плана[22 - «Первоначальный» план, то есть план, вытекавший из русско-французских военных конвенций, которых русская Ставка держалась чрезвычайно строго, обращен в английском переводе, – в том виде, как он напечатан у Черчилля (т. II, с. 93), – в «нынешний» (present) план, что является или недоразумением, или… прискорбной передержкой.] сосредоточения всех сил России, «хотя бы и в ущерб собственным интересам», против «главного» врага, то есть против Германии, и признав в связи с этим необходимым настолько оголить от войск Кавказ, что там оказывались возможными весьма тягостные не только для русских, но и для общесоюзных интересов последствия, – возбудил вопрос о том, не сочтет ли Англия возможным оттянуть возможно большие силы турок в другие области Османской империи путем военных демонстраций в «наиболее уязвимых и чувствительных ее местах». О Константинополе и Проливах при этом не упоминалось вовсе, и главнокомандующий вообще подчеркнул, в беседе с директором дипломатической канцелярии при Ставке кн. Кудашевым, что «мы ничего у союзников не просим; хотим их успокоить насчет наших дальнейших военных действий» против Германии (см. телеграмму Кудашева Сазонову от 31/18 декабря 1914 г.).

Для характеристики настроения Ставки и ее взглядов на вопрос о захвате Проливов и Константинополя чрезвычайно показателен обмен взглядов между Сазоновым и Ставкой, предшествовавший этому разговору и вызванный желанием Сазонова поставить на очередь вопрос об обеспечении за Россией «главнейшего результата», которого после вступления Турции в войну можно было ожидать от войны в целом.

Впервые этот вопрос был поставлен Сазоновым, для которого англо-греческие переговоры не могли остаться тайной, 21/8 декабря 1914 г. в письме к начальнику штаба Верховного главнокомандующего ген. Янушкевичу, в котором указывалось: 1) на первостепенную важность овладения обоими Проливами «с точки зрения общегосударственных интересов и огромных жертв», приносимых Россией вследствие войны, и 2) на невозможность рассчитывать добиться этого результата путем побед над Германией и Австрией, так как, «очевидно, турки добровольно не согласятся уйти из Константинополя», если не будут принуждены к этому силой.

Письмо ясно обнаруживает опасения Сазонова относительно степени реальности достаточно неопределенных дипломатических обещаний союзников и, в частности, заявления, сделанного ему Грэем через Бьюкенена 14/1 ноября. Недаром он через кн. Кудашева высказывал несколько позднее генерал-квартирмейстеру Ставки Данилову свое убеждение, «что только то он (Сазонов) считает крепко приобретенным, что добыто нами самими, нашею кровью, нашими усилиями» (см. письмо Кудашева Сазонову, написанное в Петрограде 25/12 января 1915 г.). Тут же, однако, выяснилось расхождение во взглядах на дело министерства иностранных дел и Верховного командования. Не предрешая в письме Янушкевичу момента операций, Сазонов высказывался, по соображениям политическим, за самостоятельную операцию русских военных сил, хотя бы и при участии Болгарии и даже Румынии (см. письмо его Янушкевичу от 29/16 декабря 1914 г.). Верховное же командование, исходя из более осторожной оценки военного положения на германо-австрийском фронте и строго руководствуясь «первоначальной программой» военных действий (см. памятную записку Кудашева Сазонову от 31/18 декабря 1914 г., записанную «со слов великого князя»), признавало самостоятельную операцию против Босфора и Дарданелл невозможной. Согласно с этим Янушкевич ответил Сазонову, что в данное время о самостоятельной операции речи быть не может, но что если бы после победы на Западном фронте «не удалось обеспечить обладания Константинополем и Проливами дипломатическим путем (I), то вопрос этот должен будет составить предмет совершенно особой военной операции», об объеме которой пока бесполезно говорить (см. письмо Янушкевича Сазонову от 25/12 декабря 1914 г.), – взгляд, подробнее развитый вслед за тем генералом Даниловым в беседе с помощником кн. Кудашева А. Базили (см. письмо его Сазонову от 28/15 декабря 1914 г.).

Сазонов, однако, на этом не успокоился. Учитывая, очевидно, нежелание высших военных кругов допустить вмешательство Министерства иностранных дел в планы военных операций, он уже 29/16 декабря в новом письме Янушкевичу вернулся к вопросу под тем предлогом, что «министерству необходимо знать, обязано ли оно подготовить для наступления нашей армии к Проливам условия, которые позволили бы избежать переправы по Черному морю (то есть обеспечили бы проход через Румынию и Болгарию), либо сократить по возможности таковую (то есть обеспечить высадку в Варне или Бургасе)?» Не считаясь далее со словами Янушкевича о необходимости отложить операцию до победы над Германией и исходя из основной мысли, подсказавшей ему его первое письмо, он рассуждает об операции как о предстоящей в ближайшем будущем. Если же, продолжает он, в самом деле «боевая готовность нашего флота позволяет совершить сказанную операцию, не прибегая к помощи соседних государств, то мин-ству ин. дел не подобает вступать в какие-либо переговоры по этому вопросу» (см. письмо Янушкевичу от 29/16 декабря 1914 г.).

На этот раз ответ ему был дан самим главнокомандующим, со слов которого кн. Кудашев записал мнение Ставки по возбужденному Сазоновым вопросу (см. памятную записку Кудашева от 31/18 декабря). Ответ был столь же решителен, сколь и неутешителен для министра. Великий князь в самом деле категорически заявил, что «одни мы захватить Проливы ни под каким видом не можем»[23 - Подчеркнуто в подлиннике.]. Мало того: он допускал существование таких условий, при которых для достижения этой цели потребуется не только содействие второстепенных балканских государств, но и «военная помощь Англии и Франции». Ввиду этого, по мнению великого князя, в данный момент «не следует в политических объяснениях с нашими союзниками идти дальше, чем мы уже пошли, и (следует) довольствоваться пока тем, что уже получили от Англии и Франции», то есть известными их заявлениями относительно соблюдения наших интересов при разрешении вопроса о Проливах и Константинополе. «Дальнейшего он предполагал бы достигнуть путем сношений только на военной почве, притом исключительно главнокомандующими между собой», причем, однако, «вовсе не исключалось (будто бы) участие Министерства иностранных дел» и даже в некоторых случаях его инициатива».

Сангвинические мечтания Сазонова о возможности разрешить вопрос о Константинополе и Проливах «самостоятельной русской операцией», – мечтания, отнюдь не соответствовавшие суждениям военных и морских специалистов об этом деле, изложенным во время совещания, состоявшегося 21/8 февраля 1914 г. под его же председательством, – разбились, таким образом, о решительное сопротивление Ставки, оценивавшей дело, по необходимости, прежде всего и главным образом с точки зрения реальных военных сил и возможностей России. Тяжелые поражения в Восточной Пруссии и неудачи в Польше, выяснившие такое техническое превосходство Германии, которого до войны, видимо, не ожидали не только в России, но и во Франции[24 - Так же мало ожидали не только в России и в Англии, но и во Франции головокружительного быстрого продвижения германских войск через Бельгию в Северную Францию и победоносного их шествия почти до самого Парижа.], и опасения за боевое снаряжение русской армии[25 - Недостаток снаряжения проявлялся в это время чрезвычайно остро и в Англии (см.: Churchill. Указ. соч. Т. II. С. 273, 276, 298, 309–312, 332, 351, 406, 412–414) и даже во Франции (см., напр., Abbott. «Greece and the Allies». London, 1922. C. 22). Относительно Франции см.: Lavisse. «Histoire de France contemporaine. T. IX (La Grande Guerre). Гл. VII. C. 153 и сл., особ. с. 157, а также Bertie. «Diary». Т. I. С. 133; «Недостаток вооружения, в особенности артиллерийских снарядов, замедляет действия повсюду и, в частности, со стороны французов, которые всегда думали, что они имеют их достаточно. Расход их был невероятно велик и далеко превысил все калькуляции».] обязывали Ставку к чрезвычайной осторожности. В частности, они же привели, накануне только что упомянутой беседы великого князя с Кудашевым, к разговору его с Вилльямсом, который тотчас был использован английским адмиралтейством для того, чтобы «в помощь России» приступить, несмотря даже на уклончивое отношение Китченера, к серьезным военным действиям против Проливов.




3. Первоначальный план дарданелльской операции


По получении телеграммы Вилльямса Китченер имел продолжительную беседу с Черчиллем, которого он запросил, что мог бы предпринять английский флот в помощь России. В этой беседе участниками ее, «ясно видевшими далекоидущие последствия удачного нападения на Константинополь», «были упомянуты все возможные альтернативы на турецком театре», и, в частности, вспоминалось об их ноябрьских дискуссиях относительно возможности отправки десанта из Египта на Галлиполи. Черчилль настаивал на нежелательности, если в дальнейшем появится возможность «серьезного нападения на Константинополь», начать там теперь операции чисто демонстративного характера. Однако Китченер, признавая важность этого аргумента, «постоянно и решительно возвращался к заявлению, что у него нет войск, без которых он мог бы обойтись (в Англии и Франции), и что он не может принять на себя ответственность за новое значительное расширение наших военных обязательств». «Мы не имеем войск для десанта где бы то ни было», – писал он в тот же день, 2 января (20 декабря) Черчиллю в краткой, резюмировавшей его мнение, записке[26 - Churchill. Т. II. С. 93–94.]. И в полном соответствии с этим он дал все в тот же день на обращение к нему великого князя весьма уклончивый по существу ответ, в котором обещал, что «будут предприняты шаги для совершения демонстрации против турок», но вместе с тем высказал опасение, что «никакое действие, которое могло бы быть решено и осуществлено, не сможет серьезно отразиться на численности врага на Кавказе или вызвать его удаление оттуда».

Дальнейший ход событий, приведших к дарданелльской операции и определивших ее характер, представляется недостаточно ясным, так как политическая сторона обсуждения вопроса в Лондоне, как уже было указано, тщательно затушевывается в наиболее осведомленных по данному делу английских официальных и частных изданиях[27 - Примером этой осторожности может послужить одно характерное замечание Черчилля, лично наиболее заинтересованного в снятии с себя ответственности за операцию, а потому и дающего косвенно наибольший материал по вопросу. Воспроизводя часть записки, разосланной им в июне 1915 г. и содержавшей доводы в пользу привлечения Болгарии на сторону союзников путем обеспечения ей территориальных уступок со стороны Сербии и Греции, он говорит, что дальше «обсуждалась реакция, которую такая политика могла вызвать в Сербии и Греции, но это едва ли поддается опубликованию» (Churchill. Т. II. С. 425).]. Ясно лишь одно, а именно что вопрос рассматривался отнюдь не только с точки зрения чисто военной целесообразности, но не в меньшей степени с точки зрения политических целей, преследуемых Англией на Ближнем Востоке.

Среди этих целей, как уже сказано, обеспечение английских интересов в районе Проливов и Константинополя, несомненно, занимало особенно важное место. Об этом свидетельствуют хотя бы приведенные выше данные о переговорах с Грецией в августе и сентябре 1914 г. Тем не менее ряд причин привел к тому, что вопрос не был поставлен с полной отчетливостью. Этому содействовали как соображения внешнеполитические, – в частности, опасения Грэя относительно впечатления, которое произведет в России укрепление Англии в этом именно районе[28 - См. ниже. С. 27.], – так и соображения военного характера, – в частности, сомнения военных и морских специалистов в возможности направить при данных условиях против Дарданелл силы, обеспечивающие успех операции.

Отсюда получился ряд колебаний и противоречий, отчасти, впрочем, лишь кажущихся, ибо основная цель английской политики в вопросе о военных операциях на Ближнем Востоке – воспользоваться силою своего флота, дабы укрепить там свое положение, – проходит красной нитью через все решения английского правительства.

В этом смысле чрезвычайно любопытно, что с первых же дней выдвигалось наряду с дарданелльским направлением операции еще другое, а именно александреттское.

В приведенном у Черчилля письме к нему первого морского лорда адмирала Фишера, от 3 января[29 - Churchill. Т. II. С. 95–96. Первый лорд адмиралтейства (Черчилль) является парламентским главой морского ведомства, первый морской лорд – его техническим главой.], последний, высказываясь против «бесплодного бомбардирования Дарданелл», развил план большой операции, которая должна была быть осуществлена частью английским флотом и десантом, частью силами Греции и Болгарии. Англии при этом предназначалась операция именно на Кайфу и Александретту, из коих последняя «должна была представить предмет реальной оккупации ввиду ее чрезвычайной ценности с точки зрения нефтяных полей сада Эдема (Месопотамии?), с которым она непосредственно соединена рельсовым путем[30 - Курсив подлинника. Вопрос о нефти приобрел решающее значение для боеспособности и развития английского флота в 1912 г. Тогда же под председательством Фишера была образована королевская комиссия on oil supply, по предложению которой последовало заключение англо-персидского нефтяного соглашения и контракта, отдавших все нефтяные источники Персии на 30 лет под контроль английского правительства. См. об этом весьма поучительный рассказ Черчилля (Т. I. С. 130–134), а также чрезвычайно интересную не только по этому вопросу книгу Девенпорт и Кук «Нефтяные тресты и англо-американские отношения» (рус. пер.). М., 1925. Гл. I–III.]; этим мы выкинем оттуда германцев, ныне расположившихся в Александретте с огромной турецкой концессией, последним достижением архиврага Англии, Маршалл-фон-Биберштейна»; с этой целью надлежит «под видом защиты Египта заменить все индийские войска и 75 000 испытанных войск маршала Френча территориальными войсками из Англии и переслать их, запутав предварительно дело фиктивными сообщениями, непосредственно в залив Безику (около входа в Дарданеллы), с тем чтобы направить их вместе с войсками, ныне находящимися в Египте, против Кайфы и Александретты». Одновременно с этим следовало организовать наступление Греции на Галлиполийский полуостров и Болгарии – на Константинополь. «Все это вы сказали мне сами»[31 - Курсив подлинника.], — продолжает адмирал и заканчивает тем, что в связи с этими последними операциями «адмирал Стерди форсирует одновременно Дарданеллы».

В связи с этим приобретает исключительный интерес нота, врученная Черчиллем около 15/2 января французскому морскому атташе, которой он сам придавал особое значение, ибо, раньше ее вручения, «озаботился, чтобы проект был формально контрасигнирован премьером, лордом Китченером и сэром Э. Грэем, а также «первым морским лордом и начальником (морского) штаба». Эта предосторожность соответствовала «делу большой важности, относительно которого представлялось существенным, чтобы впоследствии по поводу него не «возникло недоразумения». Нота эта содержала два пункта. В первом говорилось, что «британское правительство находит нужным предпринять в близком будущем наступательные действия против Турции. Адмиралтейство вследствие этого решило осуществить нападение на дарданелльские форты и форсировать, если возможно, вход в Мраморное море». Операция предрешена, и адмиралтейство ограничилось в дальнейшем краткими данными технического характера и изъявлением надежды, «что эскадра французских линейных кораблей, вместе с французскими подводными лодками и авиационной базой Foudre, будет кооперировать (с английской эскадрой) под начальством французского контр-адмирала».

Особенное значение имел, однако, второй пункт. «Военное министерство, – говорилось в нем, – считает также нужным оккупировать в течение февраля Александретту и ее дистрикт, с целью прервать турецкое железнодорожное сообщение в этом чрезвычайно важном стратегическом пункте. Если эта операция осуществится, представлялось бы подходящим (convenient), чтобы высадка в Александретте и пребывание британских сил на суше охранялись британскими судами, для чего, вероятно, будут использованы некоторые из более старых судов, находящихся ныне в египетских водах». Значение этого пункта явствует из того, что еще до этого оказалось необходимым пересмотреть англо-французскую морскую конвенцию 1912 г., предусматривавшую вручение военного командования в Средиземном море французскому адмиралу. «После того как французы уже согласились, чтобы области Дарданелл и Египта были обе изъяты из их высшего командования… представлялось весьма желательным не вторгаться дальше в его права», – говорит официальная история морской войны Corbett’a[32 - Corbett. «Naval Operations». V. II. Р. 79.]. «Но, – читаем мы далее, – так как (английский) адмирал Peirse был ответственен за защиту Египта, логика требовала, чтобы он включил в свою сферу все побережье от Мерсины (к западу от Александретты) до Эль-Ариша (пограничного пункта Египта и Турции) и, в частности, Александретту… Комбинированная (то есть морская и сухопутная) атака этого пункта представляла одну из альтернатив действий против Турции, которую предлагал лорд Китченер. Весьма влиятельными кругами (By very weighty opinion) она рассматривалась даже как более подходящий объект, чем Дарданеллы».

С точки зрения целей, преследовавшихся русской Ставкой, операция против Александретты представлялась, ввиду ее несомненного стратегического и политического значения, отнюдь не менее подходящей, чем весьма трудная и грозившая выдвинуть вопрос о Проливах и Константинополе операция дарданелльская. Тем не менее в телеграмме, препровожденной Черчиллем 19/6 января через Бьюкенена и Сазонова великому князю, о ней не говорилось ни слова, а шла речь – «в дополнение к более мелкой демонстрации», о которой телеграфировал Китченер 2 января ? 20 декабря, – лишь о «попытке форсировать проход через Дарданеллы морскими силами». Вслед за тем говорилось о желательности содействия русских морских и сухопутных сил, однако лишь к тому моменту, когда внешние форты будут разрушены, дабы неудача, если таковая последовала бы, не получила характера серьезного поражения. «Однако, – продолжалось в телеграмме – очевидно, с целью убедить Ставку в том, что дело идет не о чисто формальной отписке в ответ на пожелания великого князя, – мы намерены довести дело до конца (press the matter to a conclusion)». В соответствии с чисто морским характером операции меморандум в дальнейшем ограничивался перечислением судового состава образуемой специальной эскадры, совершенно не упоминая о десанте.

Это последнее обстоятельство вполне соответствовало формальным решениям и мероприятиям английского правительства и, в частности, его морского ведомства, что представляет, если взять этот факт в отдельности и вне его связи с сопутствовавшими ему секретными планами властей, одну из тех кажущихся «таинственностей», которыми окружено посейчас все это дело.

Характер операции и состав потребного для нее флота формально определился следующими опубликованными у Черчилля документами. 3 января 1915 г., то есть в день получения Черчиллем вышеупомянутого письма адмирала Фишера, Черчилль запросил командовавшего дарданелльской эскадрой вице-адмирала Кардена, «считает ли он форсирование Дарданелл одними судами осуществимой операцией», при условии участия в ней более старых линейных, а также и вспомогательных судов, причем извещал, что правительство считается с возможностью тяжелых потерь, допустимых ввиду важности могущих быть достигнутыми результатов[33 - Churchill. Т. II. С. 97–98.]. 5 января Карден ответил, что «не считает возможным форсировать Дарданеллы одним ударом. Они могут быть форсированы длительными (extended) операциями при помощи значительного числа судов». 6 января Черчилль ответил ему, что его взгляд встретил сочувствие высоких авторитетов, и предложил ему представить подробные соображения[34 - Churchill. С. 98 и 99.]. 11 января эти соображения были представлены, причем, согласно заданию, речь шла исключительно о морских операциях и высказывалось предположение, что они могут быть закончены в течение одного месяца[35 - Там же. С. 101–102.]. Штаб адмиралтейства не только не имел возражений, но предложил увеличить требуемое Карденом количество судов только что законченным постройкой сверхдредноутом «Королева Елизавета» с его 15-дюймовыми орудиями. Военный совет в заседании 13 января одобрил операцию, хотя – странное дело, отмечает сам Черчилль, – только на третьем месте, причем из доступных нам данных не явствует, в чем заключалась первая из одобренных операций (Александретта?); на втором же месте была поставлена ранее не упоминавшаяся и фактически не осуществленная операция против Катарро «для воздействия на Италию». Целью дарданелльской операции объявлялось пройти, по приведении в негодность фортов и очистке минных полей, к Константинополю и уничтожить «Гебен»[36 - Сокращенный протокол заседаний, там же. С. 110–111; письмо Черчилля Асквиту о Катарро. С. 112.].

Если принять во внимание письмо адмирала Фишера от 3 января и решительное осуждение им впоследствии чисто морских операций, без содействия сильного десантного отряда, против Дарданелл, то согласие старого, весьма влиятельного и независимого как по положению, так и по личному характеру адмирала на содержание меморандума великому князю становится понятным лишь при условии, что мероприятия против Дарданелл рассматривались, им и, очевидно, не им одним, лишь как прикрытие истинных намерений правительства.

Это предположение косвенно подтверждается двумя документами, подписанными Черчиллем 20 января, то есть на другой день после отправки меморандума великому князю. Один из них представляет одобренное Фишером распоряжение по адмиралтейству. В нем устанавливается желательное время начала дарданелльских операций (15 февраля), но вместе с тем говорится, что «нежелательно концентрировать всю сумму линейных судов, потребных для дарданелльской операции, сразу. Остающийся флот должен быть распределен между Мальтой, Александрией и Александреттой, откуда он может быть легко сконцентрирован, как только будут одержаны успехи. Как только начнется нападение на Дарданеллы, должно состоятъся занятие Александретты. Таким путем, если мы не сможем открыть себе дорогу через Дарданеллы, мы сможем утверждать, что это была лишь демонстрация, цель которой заключалась в том, чтобы прикрыть занятие Александретты». Такая постановка важна для Востока. Начальнику морского штаба Джексону, в частности, поручается «контролировать и изучить морскую часть операции по занятию Александретты и согласовать свою работу, насколько понадобится, с военным министерством»[37 - Churchill. Т. I. С. 120.].

Второй, еще более любопытный и показательный, документ представляет письмо Черчилля Китченеру с знаменательной припиской в конце: «Я посылаю копию первому министру, чтобы держать его в курсе дела». Сообщив о том, что до начала бомбардировки дарданелльских фортов значительнейшая часть флота, по указанным выше мотивам, будет распределена в поименованных местах, он продолжает: «Весьма желательно также, чтобы александреттская операция была подготовлена по времени так, чтобы она совершилась практически одновременно с нападением на Дарданеллы… Можете ли вы это так устроить и сообщить мне ваши александреттские сроки? Мы предполагали открыть огонь по Дарданеллам 15 февраля»[38 - Там же.].

Указания как в первом, так и во втором из этих документов на необходимость занятия Александретты для могущего потребоваться маскирования неудачи дарданелльской операции, «в соответствии с психологией народов Востока», едва ли смогут при наличности вышеприведенного письма Фишера ввести в заблуждение даже самых доверчивых читателей.

Не является возражением и то обстоятельство, что на самом деле занятие Александретты не состоялось, ибо имеются серьезные основания утверждать, что это произошло не по доброй воле английского правительства, Китченера или Черчилля, а под давлением Франции, уже наметившей в качестве своей доли добычи при разделе Османской империи, помимо Сирии, Киликию и, в частности, оценившей значение Александретты не хуже Англии[39 - См. Bertie. «Diary». Т. I. С. 135 (от 28/15 марта 1915 г.): в ответ на упреки, сделанные Делькассе в палате депутатов за его согласие отдать России Константинополь и Проливы, «Делькассе указал, что Франция получит Александретту!». Утверждают, что Грэй сказал Камбону, когда этот вопрос обсуждался между ними: «Но вы не потребуете же, чтоб я признал, что Александретта составляет часть Сирии?» См. также «Раздел Азиатской Турции». М.: Изд. НКИД, 1924 и Corbett, «Naval Operations». Т. II. С. 79. В результате англо-французских переговоров надзор за береговой полосой от Мерсины до Эль-Ариша действительно был вверен английскому адмиралу, но вместе с тем канула в вечность столь необходимая «из-за психологии народов Востока» александреттская операция. Позднейшая (9 ноября 1915 г.) попытка Китченера снова вернуться к этому плану была тотчас отвергнута как адмиралтейством, так и вновь образованным 2 ноября War Committee (см.: Churchill. Т. II. С. 496).].

Операция против Александретты была задумана не для прикрытия дарданелльской операции, а имела бесспорно самостоятельное значение с точки зрения ближневосточных интересов Англии.

Все это, однако, отнюдь не значит, чтобы дарданелльская операция представляла первоначально только фикцию, маскировавшую единственно серьезную александреттскую операцию.

Такова была, правда, по всем данным первоначальная точка зрения Китченера, лорда Фишера и других влиятельных адмиралов. За это говорит, между прочим, то, что Китченер, по инициативе которого формально было выдвинуто александреттское дело, неразрывно связанное с значительной десантной операцией, вплоть до 9 февраля отказывал флоту в содействии каких-либо войск вне этого района и только 16/3 февраля согласился дать их для поддержки дарданелльской операции.

Иную позицию занял с самого начала Черчилль, встретившийся в известной степени с Ллойд Джорджем в стремлении втянуть в войну еще не использованные силы Греции и Болгарии, дабы заменить сухопутными их силами или силами одной Греции необходимый для осуществления дарданелльской операции английский десант, укрепиться в районе Проливов и, вместе с тем, предотвратить часть последствий грозившего, казалось, уже тогда полного крушения русской военной силы.




4. Отношение русских властей к проекту дарданелльской операции


Впечатление, произведенное телеграммой Черчилля на Сазонова, было, правда, как и следовало ожидать по его предшествовавшим обращениям в Ставку, чрезвычайно тревожное.

Оно ясно отразилось в «строго доверительном» письме Сазонова лично Кудашеву от 21/8 января 1915 г. Сообщая о препровождении им английскою ответа в Ставку, Сазонов вместе с тем высказывает здесь – для доклада великому князю – мнение, что «предварительно для ответа лорду Китченеру следовало бы тщательно взвесить, можем ли мы в настоящую минуту оказать англичанам просимую ими поддержку и, в случае удачного оборота дела, сыграть в занятии Проливов подобающую России роль?». Политические последствия единоличного успеха англичан в области Проливов настолько беспокоят Сазонова, что он возбуждает далее вопрос, «не лучше ли было бы просить наших союзников, ввиду изменившегося в нашу пользу положения на Кавказе, повременить еще с предположенными действиями против Дарданелл», если бы только на поставленные им выше вопросы, и в частности, очевидно, на вопрос о «подобающем России» участии в операции пришлось ответить отрицательно.

Опасения Сазонова не встретили, однако, отклика в Ставке, на которую не произвели никакого впечатления приведенные им чисто военные соображения – «рискованность задуманного предприятия и опасные последствия возможного его неуспеха», с одной стороны, и улучшение положения на кавказском фронте после блестящих побед под Ардаганом и Саракамышем 21 и 22 декабря 1914 г. (3 и 4 января 1915 г.), с другой стороны. В самом деле на другой же день после доклада Кудашевым письма Сазонова (22/9 января) Янушкевичу и беседы последнего с Вилльямсом, то есть уже 23/10 января, Кудашев получил «для перевода на французский язык» проект ответа на телеграмму Китченера, «почти целиком написанный рукой великого князя». Вслед за тем – все того же 23/10 января – ответ был вручен Вилльямсу и «дополнен и развит словесными разъяснениями» великого князя, сводившимися к двум основным положениям, а именно: во-первых, к тому, что Верховное командование при всем желании «не может обещать» союзному флоту содействия «ни флотом, ни сухопутными войсками», и, во-вторых, к тому, что «с военной точки зрения всякий удар, нанесенный Турции», будет выгоден России потому, что облегчит «положение не только на Кавказе, но и в Европе, «так как поражение турок, несомненно, определит ориентировку балканских государств в желательную для нас сторону» (см. письмо Кудашева Сазонову, помеченное «Петроград, 25/12 января 1915 г.», представляющее, очевидно, письменное изложение устного доклада Кудашева, поспешившего, ввиду важности дела, отправиться лично в Петроград).

Ясно, что для «тщательного взвешивания» соображений Сазонова, при такой быстроте действий, времени не оставалось, и вопрос, «несмотря на его бесспорное политическое значение, был решен на основании чисто военных соображений. Этому, быть может, содействовало и то обстоятельство, что в Ставке отнеслись весьма скептически к успеху «английского предприятия», видимо рассчитанного на, хотя бы и систематические, действия одного лишь флота без всякого упоминания об участии в деле серьезного десанта. В этом именно смысле высказался в беседе с Кудашевым ген. – квартирмейстер, то есть глава оперативного отдела Ставки, ген. Данилов.

Указав на непрочность положения на Кавказе, несмотря на недавние победы, он заявил, что «лично» «безусловно» не верит в успех англичан, добавив, впрочем, что, «даже при условии успеха» англичан, «посылка нами каких-либо войск для десантной операции на Босфоре» невозможна. В то же время он успокаивал Кудашева, что, даже овладев Проливами, уничтожив турецкий флот и наведя страх на Константинополь, англичане не смогут овладеть им, ибо «никакой десант, который они могли бы выслать, не в состоянии был бы одолеть турецкую армию, которая не отдаст же без боя столицу»…

Между тем из разговора Кудашева с Вилльямсом, предшествовавшего его разговору с Даниловым, в то же время явствовало, что, «читая между строк телеграмму Китченера», следовало прийти к выводу, что «вопрос о форсировании Дарданелл (английским) адмиралтейством уже решен», независимо от того, смогут ли русский флот и армия принять в этом деле участие или нет.

Расхождение во взглядах между Министерством иностранных дел и Ставкой было, таким образом, снова полное. Недаром Данилов просил Кудашева сказать Сазонову, «чтобы он отнюдь не расхолаживал англичан»[40 - Подчеркнуто в подлиннике.]. Новая попытка Сазонова (см. телеграмму от 12 февраля ? 30 января 1915 г. Кудашеву) предотвратить операцию указанием на ее «чрезвычайную рискованность» – «ибо, в случае неуспеха, значение союзнического флота на Средиземном море может быть серьезно подорвано» – привела лишь к тому, что в Ставке окончательно было признано необходимым избавиться от дальнейших советов Сазонова по данному вопросу[41 - См. недатированное письмо Янушкевича Сухомлинову (Красный архив. Т. II. С. 79): «Визит (Николая II) кончился благополучно и милостиво. Указано, что весь вопрос о Проливах привести к одному знаменателю предварительно в Ставке, а то С.Д. (Сазонов) будет вести свою политику, как повел Барк в Париже, замышляя экспедицию трех союзных корпусов в Сербию… и это не спрося ни Вас, ни нас». О сербской экспедиции см. ниже.]. Уже 14/1 февраля Кудашев в «весьма лаконической форме в конце довольно длинного письма известил Сазонова, что Янушкевич ему «сообщил волю государя, чтобы дело о завладении Проливами сосредоточилось в Ставке и что государь признает только одно решение этого вопроса: присоединение обоих Проливов». Можно сомневаться, что Николай II, принимая это решение в таком виде, знал настроения Ставки по данному вопросу и, в частности, мнение генерала Данилова, пояснившего в ранее упомянутой беседе с Кудашевым «самым внушительным образом», что «завоевание Босфора потребует отдельной войны, а будет ли Россия способна вести эту отдельную войну и захочет ли, – в этом он глубоко сомневается».

Официально Сазонову «воля государя», впрочем, впервые стала известной в совещании по вопросу о Проливах, состоявшемся 19/6 февраля под председательством председателя Совета министров Горемыкина, в котором последним был оглашен «совершенно секретный» рескрипт на его имя Верховного главнокомандующего от 14/1 февраля, – рескрипт, копия которого, по заявленному 19/6 же февраля желанию Сазонова, мотивированному тем, что рескрипт «по своему предмету непосредственно касается деятельности вверенного ему ведомства», был ему препровожден… 24/11 февраля.

Сущность же рескрипта сводилась к тому, что ввиду того, что вопрос о захвате Проливов касался не только Министерства иностранных дел, но также и других ведомств, в частности военного и морского, решено, что «подготовительные работы всех ведомств должны вестись по определенному плану», согласно основным положениям, установление которых поручалось Верховному главнокомандующему.

Все это вместе достаточно ясно показывает, что ни о какой русской «инициативе» в деле дарданелльской операции и речи быть не может. Ставка лишь согласилась с готовым английским планом.




5. Дальнейшая эволюция мысли о дарданелльской операции. – Сербская экспедиция Ллойд Джорджа


Ответ великого князя на сделанное ему сообщение был получен в Лондоне 26/13 января. В записке, при которой сэр Эдуард Грэй препроводил его Черчиллю, Грэй отметил, что «ответ великого князя показывает, что, хотя операция России не может помочь» – в этом, по-видимому, в Лондоне до этого не были уверены – «она встречает полное ее сочувствие, и великий князь придает величайшее значение ее успеху. Этот факт может быть использован перед Оганьером (французским морским министром) с целью показать, что мы должны ее (операцию) продвинуть и что неудача в этом разочарует Россию и воздействует крайне неблагоприятно на военное положение, которым Франция и мы, именно теперь, особенно озабочены…»[42 - Churchill. Т. II. С. 157.]

Само собой разумеется, что за этими соображениями, казавшимися полезными для воздействия на французские власти, неохотно согласившиеся «в то время, когда значительная часть их территории была занята германскими войсками, тратить свои силы вне самой Франции, а потому, по обыкновению, ссылавшиеся на возможность несогласия России, скрывались иные мотивы, для выяснения которых надлежит вкратце остановиться на новой – третьей по счету – операции на Ближнем Востоке, возникшей опять-таки по инициативе Англии.

Телеграммой от 2 февраля ? 20 января 1915 г. министр финансов Барк, прибывший в Париж на англо-франко-русскую финансовую конференцию, на которой должен был решиться основной и роковой для дальнейшего участия императорской России в войне вопрос о субсидировании России союзниками, и в частности Англией, в размере 500 млн руб. в месяц – 6 миллиардов золотых рублей в год[43 - См. доклад Барка Николаю II (Красный архив. Вып. V. С. 50–53).], известил, через русского посла в Париже Извольского, председателя Совета министров Горемыкина о том, что «наряду с финансовыми вопросами Ллойд Джордж поставил на обсуждение вопрос о немедленной посылке на помощь Сербии объединенного корпуса, в составе войск Англии, Франции и России. По мнению англичан, такая помощь побудит Грецию, Румынию и Болгарию примкнуть немедленно к нам. Считая с Сербией, такая армия, двинутая с юга против Австрии, составит не меньше миллиона штыков и сразу изменит все положение, облегчая наше движение на Силезию, оттягивая войска от французского фронта и разрешая вопрос о Проливах». Вопрос, сообщалось далее, был после этого рассмотрен в частном совещании у Рибо, как министра финансов Франции и участника междусоюзнического совещания, при участии председателя совета министров Вивиани, военного министра Милльерана и министра иностранных дел Делькассе, причем Милльеран «противился посылке французских и английских войск в Сербию, желал иметь возможно больше подкреплений здесь», то есть на французском фронте.

Вторая телеграмма Барка – Извольского от того же дня сообщала о беседе Барка с президентом республики Пуанкаре, в которой последний особенно настойчиво интересовался вопросом о том, как могло случиться, что в России уже мог сказываться недостаток в винтовках, причем для Франции «такое положение союзницы оказалось совершенно неожиданным»[44 - См. выше. С. 15.], а вместе с тем признавал «предложение Ллойд Джорджа о посылке объединенного корпуса союзников для побуждения Болгарии, Румынии и Греции к активному выступлению» «заслуживающим большого внимания».

Полная неосведомленность французского правительства о предложении Ллойд Джорджа подчеркивалась также Делькассе на следующий день в разговоре его с Извольским (см. телеграмму последнего от 3 февраля /21 января), причем Делькассе, указав на отрицательное отношение к делу Милльерана, «в принципе высказался скорее в пользу сказанного плана», причем заявил, что для Франции трудно принять на себя «ответственность отказа», и спросил мнение Извольского. Несмотря на то что в словах Делькассе сквозило видимое желание, чтобы Россия взяла на себя «ответственность отказа», что ей облегчалось испытываемыми ею собственными затруднениями, Извольский, не предрешая мнения императорского правительства[45 - И понимая, очевидно, нежелательность возложить «ответственность», от которой отказывалась Франция, на Россию.], заявил от своего имени лично, что «высказанные Ллойд Джорджем мнения имеют несомненный вес и что появление на Балканах французских, английских и особенно русских войск действительно может возыметь теперь решающее действие».

Закулисная сторона дальнейших англо-французских переговоров по этому делу нам неизвестна[46 - В связи с ними, а также и с вопросам об Александретте состоялась поездка Делькассе в Лондон, где он пробыл с 6 по 10 февраля (24–28 января).]. В результате совет министров под председательством Пуанкаре высказался 4 февраля ? 22 января «в принципе» за принятие английского предложения, но снабдил свое согласие такими оговорками, которые исключали возможность отправки на Балканы крупного отряда и придавали всему делу характер меры «нравственного» воздействия на балканские государства (телеграмма Извольского Сазонову от 4 февраля ? 22 января), а на другой день и в Ставке было решено послать в Сербию из России – один казачий полк…

Сообщение великого князя о столь ничтожном участии русских военных сил в предположенной экспедиции, видимо, поразило союзников, вероятно уже пришедших к неизвестному нам соглашению. В беседе с Извольским Делькассе заявил 11 февраля ? 29 января, что «во время своего пребывании в Лондоне он убедился, что английское правительство, в особенности лорд Китченер, очень настаивало на этой посылке», причем по поводу сообщения великого князя «в Лондоне было высказано предположение, что посылке более крупного русского отряда препятствует, вероятно, недостаток не в людях, а в предметах вооружения. Если это так, то недостаток этот может быть восполнен Англией и Францией». «Лорд Китченер, – продолжал Делькассе, – убежден, что появление русских войск тотчас увлечет болгар и окажет решающее влияние на румын. Делькассе склонен разделить это мнение, и, по его словам, Франция и Англия действительно могут помочь нам вооружить экспедиционный отряд». О желании союзников относительно увеличения русского отряда была, очевидно, извещена и Ставка, и в связи с этим здесь было решено дополнить казачий полк одной ополченской бригадой, причем, однако, срок ее отправки не был точно указан. Это явствует из телеграммы Сазонова Кудашеву от того же числа, в которой он сообщал, что послы Франции и Англии довели до его сведения, что «вопрос о посылке их правительствами по одной дивизии в Салоники решен окончательно», и высказался, по соображениям политическим, за необходимость единовременной отправки с союзническими отрядами и ополченской бригады.

Вся затея с сербской экспедицией, встреченная в России без всякого энтузиазма, становится понятной лишь в связи с теми опасениями за возможность серьезного дальнейшего участия России в войне, которые были вызваны как в Лондоне, так и в Париже состоянием ее вооружения, которое в тот момент и в Лондоне и в Париже считалось более катастрофическим, чем оно было тогда на самом деле. Ллойд Джордж и Черчилль – характеризовавший Россию несколько позднее, но еще до макензеновского прорыва, в наброске письма к Грэю как «силу надломленную, поскольку мы ей не придем на помощь, не имеющую другого выхода, как стать изменницей (по отношению к «союзникам»), и не могущей сделать и этого»[47 - Churchill. Т. II. С. 204. Письмо было написано 6 марта. Это не помешало г. Уинстону Черчиллю полгода спустя – 15 октября 1915 г. – разослать членам великобританского кабинета памятную записку, в которой содержатся (Churchill. «World Crisis». Т. II. С. 486–487) следующие примечательные строки: «Россия потеряла в этой войне более 4


/


миллиона человек и потопила около миллиона германцев в собственной крови. В начале войны она принесла в жертву свои собственные войска в преждевременных (для нее) попытках помочь французам и нам самим (англичанам). Наши операции на западе оказались совершенно неспособными (have totally failed) снять с нее в течение последних пяти месяцев, когда она была подвергнута главному давлению врага, часть (производимого на нее) давления. Несмотря на ее совершенно несравнимые (absolute beyond comparison) затруднения (difficulties), недостатки (deficiencies) и потери (losses), она продолжает с чрезвычайным упорством и лояльностью (most stubbornly and loyally) противостоять (to make head) общему врагу, и в ее готовности действовать так и впредь заключается надежда на успешный исход войны. Единственный большой выигрыш (prize) и вознаграждение (reward), которые Россия может приобрести, представляет Константинополь. Вернейшее средство восстановить ее вооружение, единственный путь подстегнуть ее усилия заключается в открытии Дарданелл и Босфора».], – сошлись в «мысли о необходимости бросить на чашу весов свежие силы балканских государств, не останавливаясь перед опасениями русских правящих кругов относительно видов Греции и Болгарии на область Проливов и на Константинополь. «В первую очередь, – говорит Корбетт в своей истории морской войны 1914–1918 гг., – идея послать войска в восточную часть Средиземного моря преследовала цель спасти Сербию и во вторую очередь – обеспечить флот у Дарданелл десантным отрядом»[48 - Corbett. Т. II. С. 124.]. Две дивизии, намеченные для этой цели Англией и Францией, были, очевидно, недостаточны ни для той, ни для другой цели, ни тем более для обеих вместе. Расчет мог заключаться и заключался лишь в «нравственном воздействии», в частности, на Грецию, с которой Грэй начал неофициальные переговоры еще до первого выступления Ллойд Джорджа перед союзниками, а именно 23/10 января.




6. Переговоры Англии с Грецией об участии в «операции». Первый протест Сазонова


Положение Грэя было трудное. «Он пуще всего заботился о том, чтобы не вызвать греческого предприятия против Константинополя, дабы не оскорбить России», – говорит о нем равнодушный к этой заботе Черчилль[49 - Churchill. Т. I. С. 493. Непосредственно эти слова относятся ко времени англо-греческих переговоров в августе 1914 г. Важнее то, что они определяют сущность мотивов Грэя, как официального представителя английской политики, лишь весьма условно и, главное, одностронне. См. введение в первый том настоящего издания.]. А вместе с тем он понимал, что вопрос о привлечении на сторону союзников Болгарии, неразрешимый без улажения болгарского конфликта с Сербией и Грецией, имел очень большое значение для всего положения дел на Балканах.

Исходя из этих опасений он предложил Греции около 23/10 января за активную помощь союзной с ней Сербии «весьма важные территориальные приобретения в Малой Азии», указав вместе с тем на то, что надлежало бы заверить Болгарию, что, если аспирации Сербии и Греции будут удовлетворены в других местах, она получит «удовлетворительные» компенсации в Македонии, и уговаривая Венизелоса, в отличие от предшествовавших его действий, не препятствовать уступкам Сербии, которой, в отличие от Греции, эта сторона дела – то есть вопрос об уступках Болгарии – главным образом касается[50 - Abbott. «Greece and the Allies». Лондон, 1922. С. 22–23. Автор пользуется рядом неизданных доселе документов, что не мешает ему систематически извращать ход событий и их смысл путем умолчания о других, по общему правилу более важных, документах.].

Воспользовавшись неофициальным характером сделанных Грэем предложений, Венизелос, однако, назвал их «нелепыми» и, видимо, добился этим более отчетливых сообщений об истинных намерениях английской политики, которые заставили его круто повернуть фронт и в двух меморандумах королю Константину от 24/11 и 30/17 января настаивать на немедленном вступлении Греции в войну, «ввиду предоставленной нам божественным провидением возможности реализации самых смелых наших национальных идеалов»[51 - Abbott. Указ. соч. С. 23–25.] – идеалов, включавших в себя, как известно, создание неовизантийской империи с Константинополем в качестве столицы.

Чрезвычайная стыдливость, проявляемая поныне послевоенными английскими правительствами, находящая себе полнейшую параллель в такой же стыдливости правительств французских (а кстати сказать, и американских), в области опубликования предвоенного и военного материала, дипломатических и иных документов, лишает нас возможности разобраться во всех методах английской дипломатии этого времени и, в частности, в «вопросе о том, какими путями английское правительство, – где нужно, действуя объединение и официально, где нужно, предоставляя отдельным своим членам и даже своим дипломатическим представителям в отдельных странах действовать за свою собственную ответственность, – добивалось достижения тех задач, которые признавались им соответствующими интересам Британской империи. Этим, в частности, определяется неясность той роли, которую играли в делах английской политики разбираемого времени Ллойд Джордж, Черчилль и иные, им подобные, государственные деятели, – действовали ли они, даже в весьма, казалось бы, ответственных случаях, если не по поручению, то с «ведома прочих членов правительства, или они позволяли себе, то есть могли себе позволить, более или менее вольные отступления от принятой правительством, как таковым, официальной линии? В частности, этот вопрос, естественно, возникает в связи с совершенно истерическими на первый взгляд перебоями в образе действий такого… сообразительного человека, как Венизелос.

В английской литературе о войне принято сваливать всю ответственность за разные неудачи английской политики на Ближнем Востоке то на Черчилля (дарданелльская операция), то на Ллойд Джорджа. Последние, в свою очередь, не договаривают своих ответов до конца, ибо иначе они стали бы «политически невозможны», так как им пришлось бы выдать сокровеннейшие секреты британской политики, одно время направленные главным образом против России и косвенно против Франции, а вслед за тем (после 1918–1919 гг.) преимущественно, если не исключительно, в особенности поскольку речь идет о Европе и Ближнем Востоке, против Франции. Поэтому картина остается неясной и, без добровольного или вынужденного согласия английского и французского правительств на опубликование соответствующих документов, еще долгое время останется невыясненной.

Впрочем, эта неясность относится лишь к деталям. По существу же дела основные линии могут быть установлены с достаточной отчетливостью.

Сербская операция Ллойд Джорджа и дарданелльская операция Черчилля одинаково ставили на первый план балканскую проблему, из-за которой формально вспыхнула мировая война и которая затем старательно замазывалась всеми тремя великими державами Антанты, дабы не допустить между ними острого конфликта, тлевшего под словесным «сердечным согласием» и всеми ими избегаемого, так как он неминуемо повлек бы за собой полную победу Германии.

То был конфликт между западными державами и Россией, неизбежный, как только вопрос о судьбах Османской империи будет полностью и серьезно поставлен на разрешение, – конфликт по вопросу о том или ином виде «интернационализации» Константинополя и Проливов или о переходе их со всеми связанными с ними экономическими, военными и политическими интересами Англии и Франции под власть России[52 - По словам Берти (Diary. Т. I. С. 121), в первые же дни бомбардировки Дарданелльских фортов, – запись его относится к 26/13 февраля, – в Париже наблюдалось «возрастающее чувство подозрительности в отношении русских поползновений на Константинополь и желательности продвижения Англии и Франции (в этом вопросе Англии отводят первенствующее место) в Константинополь до России, с тем чтобы московиты не имели развязанных рук в решении судьбы этого города и Проливов, Дарданелл и Босфора». В другом месте (Т. I. С. 132) он сообщает, что во французской палате депутатов наблюдались в марте 1915 г. «опасения», что Англия и Россия «распорядились насчет судьбы Константинополя за спиной Франции». О резко отрицательном отношении французских видных государственных и общественных деятелей, в том числе Клемансо, Бриана, Ганото, Буржуа и др., к передаче России Константинополя и Проливов, ср. тут же. Т. I. С. 128, 134–135, 139–141, 213–214, 236, 246, 263, 340 и др. К числу их относился и Бретейль, которого Извольский в 1912 г. рекомендовал Сазонову в качестве преемника Жоржа Луи на пост французского посла в Петербурге. См. также об этом в отделе, касающемся вопроса об организации временного управления Константинополем и окрестной областью.]. Но дело этим не ограничивалось.

Наряду с конфликтом Англии и Франции с Россией неизбежно должен был возникнуть и конфликт Англии с Францией. Времена после победы «западных демократий» над «германским милитаризмом» достаточно ясно проявили наличность этого конфликта, но надо быть очень близоруким, чтобы не видеть начальных этапов его уже в эпоху войны, в свою очередь лишь продолжавших много десятилетий предшествующей конкуренции.

При оценке поразительно убогой по своим формам и результатам дипломатической деятельности всех трех держав Антанты на Балканском полуострове, выходящей далеко за пределы настоящей книги и остро нуждающейся в особом исчерпывающем издании хотя бы тех материалов, которые содержатся в архиве бывшего русского Министерства иностранных дел, необходимо иметь в виду, что ни в конститутивных актах русско-французского союза, направленного сначала как против Тройственного союза, так и против Англии, но отнюдь не прямо против Турции, ни в основных актах об англо-русском соглашении 1907 г., ни даже в последующих заявлениях английского и французского правительств 1908 и следующих годов по ближневосточному вопросу, неизменно вызванных упорными настояниями русского правительства, не содержалось никакого сколько-нибудь отчетливого ответа на жгучий, с точки зрения русских властей, вопрос о Проливах, приобретший после Русско-японской войны в русских правительственных кругах характер своего рода маниакальной идеи.

Каждая из трех держав Антанты имела на Ближнем Востоке свои собственные интересы; каждая имела здесь свою традиционную политику, свои методы действия и своих приверженцев среди местного населения. Центральные учреждения, ведавшие иностранной политикой этих держав, каждое имели свои отделения-штабы, исходившие из этих традиционных интересов и передававшие прямо или косвенно – через подлежащих министров – свои основные настроения местным посланникам. Отсюда «многочисленные недоразумения, неизбежно возникавшие, даже независимо от расхождения взглядов центральных правительств, между местными представителями их. О них повествует дипломатическая переписка времен существования Антанты, несмотря на то что она, по профессиональным навыкам, настолько сдержанна, что лишь подводит итоги тому, что нередко, несомненно в более острых формах, совершалось в повседневной жизни. Было бы странно думать, что все эти черты политики держав Антанты внезапно оборвались с момента начала войны. Не следует забывать, в частности, что если дипломаты Франции, по крайней мере на Балканах (и гораздо меньше в Константинополе), привыкли сравнительно давно ориентироваться здесь на русскую политику, то для английских дипломатов самый факт русско-английского соглашения был гораздо менее привычным и не мог не внушать больше сомнений в своей прочности, а стало быть, побуждал в особенной степени к охранению собственных, вдобавок более или менее давно приобретенных, обычно противорусских, связей с местными влиятельными в политическом отношении кругами.

Удельный вес отдельных держав Антанты в разных балканских государствах – мы оставляем здесь в стороне Турцию – был далеко не одинаков. Из трех традиционных держав-покровительниц Греции – Англии, Франции и России – две первые, хотя и сыграли некогда объективно меньшую роль в достижении признания независимости Греции султаном, чем Россия, по причинам географическим, экономическим и иным, несомненно, имели там, к неудовольствию России, первенствующее значение: их соревнование относительно влияния на Грецию сыграло не последнюю роль в истории Ближнего Востока во время и после войны. В Сербии Англия была непосредственно чрезвычайно мало заинтересована[53 - Этому препятствовали и старые, сохранившиеся еще во время мировой войны, надежды влиятельных английских кругов отделить Австрию от Германии и найти в ней снова, как некогда, противовес против России. О живучести этих тенденций в английских правящих кругах свидетельствует, помимо воли, Steed в своей упомянутой выше книге. Сам он, бывший от 1907–1912 гг. представителем Times в Вене, пришел к заключению, что эти надежды совершенно неосновательны, что Австрия принуждена быть вассалом Германии и что интересы Англии требуют – ради победы Англии над Германией – «взрыва» Австрии через чехословаков и югославян. См. его книгу. Т. I. Гл. VI–IX. Т. II. С. 41–55, 97-101, 123–163 и др.]; Франция же заинтересовалась ею, да и то только с точки зрения займов и заказов Сербией французского вооружения, лишь с тех пор, как Сербия стала кредитоваться у нее для снабжения своей армии оружием и орудиями заводов Шнейдер-Крезо; это, однако, не приводило к конфликту интересов Франции с Россией, за политической ответственностью которой ведь и действовал в Сербии французский финансовый и промышленный капитал. Болгария же была еще с 80-х и в особенности с 90-х гг. ареной борьбы не только русского и австрийского, но также русского и английского влияния: «гуманные» выступления лорда Лансдоуна в пользу Македонии, начавшиеся в 1903 г. и оборвавшиеся довольно неожиданно, когда русско-английские переговоры о соглашении обещали закончиться успешно, представляют лишь один из эпизодов этой англо-русской борьбы за влияние в той из балканских стран, которой, по общему мнению Европы, предстояла наиболее блестящая роль на полуострове. Практически, таким образом, традиционная разнородность, чтобы не сказать враждебность, английской и русской политики должны были сказаться с особенной силой именно в Болгарии и в Греции – тем более что Сербия уже участвовала в войне и подала даже формальный повод к ее началу.

Обе державы понимали более или менее смутно с самого начала войны значение будущего ее балканского театра. Обе считали, что наиболее желательное разрешение сложного положения, созданного на Балканах краткой, но роковой междусоюзнической войной 1913 г. и. Бухарестским миром, заключалось в воссоздании балканского союза, направленного, с точки зрения Сазонова, прежде всего против Австрии, с точки зрения Англии, – не только против Германии и Австрии, но и (а пожалуй, и преимущественно) против Турции[54 - А далее, с точки зрения Англии, и против России.], которой обе в то же время, несомненно зная о заключенном 2 августа 1914 г. германо-турецком союзе[55 - В отличие от Черчилля и др., Эббот признает, что уже 4 августа 1914 г. король Константин, по собственной инициативе представивший английскому штабу план операций против Галлиполи, выработанный в греческом штабе, получил от Вильгельма II телеграмму, извещавшую о заключении германо-турецкого союзного договора, и сообщил содержание телеграммы главе английской морской миссии, вице-адмиралу Марку Керру (с. 10 и 15–16). Заметим кстати, что в этой телеграмме Вильгельм II говорит, что «германские военные корабли (то есть «Гебен» и «Бреслау») идут на соединение с турецким флотом, дабы действовать совместно с ним». Черчилль и об этом «ничего не знал» и даже не мог себе представить такой удивительной комбинации…], обещали пока что, в случае сохранения ею нейтралитета, обеспечение ее «целостности и независимости», что в высшей степени соответствовало в то же время и интересам Франции. Однако каждая из них желала создания или воссоздания этого союза в собственную свою пользу, дабы сохранить за собой роль арбитра и руководителя. Обе вместе с тем утратили, в частности в Болгарии, заметную долю своего влияния и находились по отношению к ней в менее выгодных условиях, чем Германия и Австрия. Уже этим определялось расхождение их во взглядах на ближайшие шаги, необходимые в интересах «общего дела».

Другим моментом, предопределявшим глухую борьбу двух членов Антанты, в которой Франция принимала в основных вопросах участие на стороне Англии, а отнюдь не на стороне России, был вопрос о Константинополе и судьбах Османской империи, который интересовал Францию больше, чем вопрос о самих Проливах, поскольку вопрос о Константинополе был отделим от вопроса о Проливах. Францию, опиравшуюся на франко-русский союз, в котором она привыкла с 1904–1905 гг. играть не вторую, а первую роль, обусловленную ее финансовой мощью, интересовал не столько вопрос о Проливах в узком смысле, то есть вопрос о праве России, ценном при известных условиях и для нее, беспрепятственно проводить через Проливы свои военные суда, сколько вопрос об ограждении Константинополя, с которым, как со столицей Османской империи, были связаны огромные интересы французского финансового капитала, как от русского, так и от английского засилья. Англия могла отнестись более равнодушно к самому Константинополю, чем к Проливам; она, правда, признала в 1903 г., как мы видели, что вопрос о Проливах не принадлежал к числу вопросов, «первостепенно» задевающих ее интересы; но это отнюдь не значит, что она была готова смотреть равнодушным оком на водворение там России и на возможность свободного выхода ее флота из Черного моря, хотя бы для соединения… с французским…

Те самые факты, которые во время неожиданно для всей Европы победоносной войны балканского союза 1912–1913 гг. с Турцией заставили русские власти отнестись с волнением к возможности захвата Константинополя болгарами, эти самые факты лишний раз убедили англичан в том, что они, по известному выражению Сольсбери, участника Берлинского конгресса 1878 г., «поставили» во время этого конгресса «не на ту лошадь». Только лошадь, на которую следовало ставить, взамен разлагавшейся Турции, была, по мнению Англии, отнюдь не Россия, а Болгария и прочие освободившиеся или освобождавшиеся от турецкой власти народы Балкан, которые лучше турок могли исполнить роль враждебных России привратников Черного моря. На первом месте в этом отношении стояли до 1913 г. болгары, оказавшиеся, по общему мнению всей Европы, наиболее крепкой и способной к государственной жизни большого масштаба нацией полуострова и сумевшие, как доказала первая балканская война, развить такую военную мощь и энергию, которой не было основания предполагать ни у Сербии, – Сербии «сливницкого героя» Милана, его сына Александра, а также его преемника Петра Карагеоргиевича, в течение многих лет особенно остро и даже грубо бойкотированного именно Англией, – ни у Греции, войска которой с 1881 г. прославились преимущественно поражениями.

Безумная по своей несдержанности политика Фердинанда Болгарского, о мотивах и основаниях которой нам здесь нечего говорить, низвергла Болгарию в 1913 г. с занятого ею упорным трудом положения, возложив на нее ответственность за междусоюзническую войну, и тем самым, естественно, обратила внимание тех английских политиков, которые интересовались народами Балкан преимущественно в качестве пушечного мяса как против Турции, так и против России, прежде всего на греков, как нацию, хотя и небольшую, но выдвинувшуюся после Бухарестского мира – правда, не благодаря своим собственным силам, а благодаря удачно сложившимся для нее международным условиям – в ряды заметных морских держав в восточной части Средиземного моря. На нее поэтому и была в начале мировой войны поставлена ставка британской политики, для которой формальное постоянство в выборе союзников или, точнее, подкупленных так или иначе сотрудников издавна отступало на задний план перед ближайшей целесообразностью соответствующих ее действий и которая вдобавок, ввиду надвигавшейся по общему сознанию войны, а тем более после того, как война уже началась, не имела времени долго мешать свои карты, чтобы со всем спокойствием и считаясь с долгими сроками, обычно предоставленными государственным деятелям и дипломатам, взвесить положение и связанные с ним возможности. Да и кто же в начале войны допускал мысль о том, что она продлится более четырех лет? Сколько было тогда людей, которые думали, что она продлится долее нескольких недель или, в худшем случае, долее пары-другой месяцев?

Эта тенденция английской политики сказалась не только в легкости, с которой некоторые английские государственные деятели такого беспокойно-талантливого типа, как Черчилль и Ллойд Джордж, были готовы увлечься планами Венизелоса относительно захвата Галлиполийского полуострова, но и в уклончивом отношении более осторожного Э. Грэя к плану Сазонова, изложенному им впервые в телеграмме от 5 августа /23 июля 1914 г. Сазонов, приученный более долгими, чем английские, связями России с Балканами, длительным и весьма нелегким для старой царской власти опытом относительно устойчивости болгарской государственности, а может быть, и суждением русских военных кругов о достоинствах болгарской армии, к высокой оценке значения Болгарии на Балканах, признал тогда необходимым поставить все дело войны на такую почву, которая создала бы возможность соучастия Болгарии в борьбе Антанты против Германии и Австро-Венгрии, а буде понадобится, и против Турции.

Вот текст секретной телеграммы, отправленной русскому поверенному в делах Штрандтману в Белград и сообщенной русскому посланнику в Софии «исключительно для личного сведения»:

«Прошу расшифровать лично. Доверительно. Прошу вас сообщить Пашичу следующее: мы полагаем, что в настоящую минуту надо, откинув мелочные расчеты, действовать решительно и быстро. С этой точки зрения мы полагаем, что содействие Болгарии, независимо от исхода войны может быть обеспечено только отдачей ей теперь же Иштиба и Кочан с территорией до Варадара (sic). В случае же победоносной войны Болгария получает так называвшуюся спорную территорию, предусматривавшуюся второй статьей тайного приложения сербо-болгарского договора 29 февраля 1912 г., от вершины Голема, севернее Кривой Паланки, до Охридского озера, со включением Струги.

Если бы Болгария затруднилась выступить с военными силами, то за добросовестное соблюдение нейтралитета она могла бы быть вознаграждена Кочанами и Иштибом с территорией до Варадара лишь после победоносной войны, в чем Сербия теперь же даст обязательство России, которая сообщит таковое Болгарии. Делая настоящее сообщение, выскажите Пашичу следующую нашу общую точку зрения: начиная войну, требующую напряжения всех своих сил, войну, которая вызвана защитой Сербии и которая с божьей помощью приведет к исполнению ее (Сербии) народных идеалов, Россия не сомневается, что сербское правительство без колебания пойдет навстречу ее заветному желанию восстановить братство всех славянских народов, и прежде всего Сербии и Болгарии. Жертвы, которые придется для этого принести Сербии, несоизмеримы также с теми жертвами, которые несет Россия. Само собой разумеется, условия, сообщаемые ныне Пашичу, не должны быть нами сразу сообщены болгарам. Для нас необходимо лишь быстрое и категорическое согласие сербского правительства предоставить России полномочия начать переговоры в указанных выше пределах. Какие-либо колебания в настоящий момент мы считали бы прямо пагубными».

События последующего времени показали с полной убедительностью, что оценка положения, из которой исходил в данном случае Сазонов, – по каким бы мотивам он к ней ни пришел, – была правильна: только такими уступками Болгарии, какие он предлагал, можно было добиться ее участия в войне на стороне Антанты. Дальше того, что он предлагал предоставить болгарам в самые первые дни войны, строго говоря, не шли и гораздо более поздние притязания болгарских правящих кругов, поскольку речь шла о Сербии или, точнее, о Македонии[56 - Так, уже после вступления Турции в войну болгарский премьер Радославов обуславливал присоединение Болгарии к Антанте немедленной передачей Болгарии территории до Вардара (телеграмма Сазонова от 25/XI 1914 г. № 4170).]. Говорить же в это время, когда Турция официально еще не вошла в состав врагов Антанты, о Фракии и линии Энос – Мидия вообще не приходилось, да по отношению к сербскому правительству не было и надобности.

Потребность соглашения с Болгарией сознавали в это время и в самой Сербии, как явствует из телеграммы Штрандтмана от 2 августа (20 июля), в которой он сообщал Сазонову о желании Пашича, чтобы Россия взяла на себя функции примирительницы Сербии с Болгарией[57 - Сообщая «доверительно» о двух своих разговорах с Пашичем, в которых он его убеждал, «что ныне наступил, быть может, единственный момент, упустить который было бы преступно, чтобы предпринять в Софии шаги к привлечению активной помощи Болгарии» за «определенные» компенсации, Штрандтман далее говорит, что «Пашич отлично сознает всю сложность политической обстановки и необходимость уговора с Болгарией, но вместе с тем предвидит серьезные трудности в направлении этого вопроса со стороны сербского общественного мнения, а главным образом опасается чрезмерной требовательности болгар по этому последнему пункту. Он будет надеяться на нашу помощь и на наше умеряющее, если понадобится, воздействие в Софии. За разрешение пользоваться нашим посредничеством он приносит глубокую благодарность вашему высокопревосходительству».]. В те первые дни войны, когда Белград обстреливался австрийцами и сербская армия собиралась покинуть, а затем и покинула столицу королевства, а отношение Франции и в особенности Англии к начавшейся войне еще не определилось окончательно[58 - О том, насколько сомнения в этом отношении были основательны, см., напр., поучительный рассказ Черчилля, т. I, с. 261–262, а также названную выше книгу Стида, т. II, в особенности с. 8, 11, 12, 14, 16, 31.], в Сербии были готовы на широкие уступки Болгарии, дабы не довести дела до полной собственной катастрофы.

Вскоре, однако, положение дел изменилось. В то время как Сазонов, преследуя ту же цель обеспечения соучастия в войне Болгарии, старался подействовать на Грецию, убеждая и ее в необходимости сделать болгарам известные уступки, – на этот раз, однако, точно не формулированные[59 - Об этом говорилось в телеграмме от 10 августа ? 28 июля Демидову.], – от Штрандтмана стали поступать неблагоприятные сведения, вызывавшие раздраженный отклик Сазонова[60 - «Поведение Сербии за последние дни вызывает в нас некоторое недоумение. Ежедневно к нам поступают всевозможные просьбы, которые мы стараемся посильно удовлетворить. Между тем со стороны Сербии мы не видим той же готовности удовлетворить разумные наши просьбы. Мечтая о Великой Сербии, Пашич высказывает очень мало желания идти на необходимые и умеренные жертвы, чтобы заручиться благожелательным нейтралитетом Болгарии» (Телеграмма Штрандтману от 12 августа ? 30 июля № 1847).]. Становилось ясно, что в Сербии начинают преобладать иные настроения, чем в первые дни, и что представляется необходимым прибегнуть к средству весьма неприятному для русского правительства, все еще не привыкшего к мысли о преувеличенности ходячих в русских влиятельных кругах представлений о решающем значении «голоса России» для политики «славянских братьев», – а именно к совместному воздействию трех держав Антанты на строптивых сербов и не менее строптивых греков. Однако и тут идея Сазонова не встретила сочувствия: к концу августа выяснилось, что ни Грэй, ни Делькассе не желали вступить на путь, рекомендованный Сазоновым[61 - Телеграмма Сазонова Извольскому и Бенкендорфу от 28/15 августа № 2224: «По доходящим до нас сведениям, сербское и греческое правительства высказывают совершенно не оправдываемый обстоятельствами оптимизм относительно положения, занимаемого турецким и болгарским правительствами. Вследствие этого ни то ни другое не расположены к уступкам в пользу Болгарии… Во всяком случае, если греческое и сербское правительства рассчитывают на помощь трех держав, то они обязаны считаться и с нашими настояниями. Ввиду этого полагаем, что указания о желательных уступках в пользу Болгарии должны быть сделаны в Афинах и Нише в дружеской, но самой категорической форме, которая облегчит даже Пашичу и Венизелосу необходимые быстрые решения. Представления эти должны быть сделаны вполне солидарно, без ссылки представителей той или иной державы, что он только поддерживает своего русского коллегу». Телеграмма Сазонова Бенкендорфу от 29/16 августа № 2259: «Английский посол сообщил сущность инструкций, данных английским представителям в Сербии, Афинах и Софии… Грэй полагает, что державы Тройственного согласия должны ограничиться указанием на желательность компенсаций в пользу Болгарии, предоставив балканским государствам самим взаимными переговорами определить их размер. Между тем, из телеграммы Штрандтмана ясно, что Пашичу можно только навязать необходимость известных компенсаций, но рассчитывать на добровольные уступки совершенно невозможно. По отношению к Греции Грэй снова хочет повторить обеспечения против нападения со стороны Болгарии, не отдавая себе отчета в том, что успокоенное подобными заверениями греческое правительство не будет расположено на уступки в пользу Болгарии…»], а 1 сентября ? 19 августа Пашич категорически отказался от каких-либо уступок, покуда державы не гарантируют Сербии «сербско-хорватских земель с прилегающим к ним побережьем», что в данной стадии войны было явно невозможно, как по условиям положения па фронтах, так и вследствие опасности оттолкнуть Италию предоставлением Сербии Фиуме и Далмации. Ответственность за эту неудачу своей политики Сазонов возлагал прежде всего на Англию, как видно из его телеграммы Бенкендорфу от 6 сентября ? 24 августа № 3959, сообщенной одновременно к сведению русским представителям в Бордо, Константинополе, Афинах, Нише, Софии и Бухаресте:

«Прошу вас вновь повторить Грэю, что мы настаиваем на том, чтобы в Афинах и Нише были преподаны решительные советы в смысле соглашения с Болгарией на почве компенсаций.

Если Греция на это не пойдет, то мы не свяжем себя никаким обещанием начать враждебные действия против Болгарии, если бы последняя не оказала должного сопротивления Турции.

Результатом этого может явиться воздержание Сербии от активных выступлений против Австрии[62 - Такая тенденция Сербией действительно была проявлена.], что отразится на операциях нашей армии.

Считаю, что Англия, вследствие своей нерешительности, была бы в значительной степени ответственной за такой исход.

Наш образ действий объясняется тем, что, имея войну против Германии и Австрии, мы не можем не стремиться избегнуть столкновения с Турцией и Болгарией из-за безрассудства Греции[63 - Греция, в лице Венизелоса, оказывала и тогда, и позднее сильное влияние в смысле неуступчивости Сербии.], опирающейся на попустительство англичан.

Я высказался сегодня в этом смысле перед английским и французским послами».

Документально удастся установить мотивы политики сэра Э. Грэя лишь но опубликовании соответствующих английских данных, притом, разумеется, не типа «Синей» и т. п. книг, этих профессиональных лжесвидетелей современной дипломатии. Стоит, однако, сопоставить его нежелание содействовать Сазонову в деле воссоздания балканского союза с одобренной им же инструкцией Черчилля Н. Бекстону от 31/18 августа[64 - См.: Churchill. Т. I. С. 486–487.], в которой первенствующее место занимает как раз забота «не заинтересованной» в балканских делах Англии о воссоздании именно этого союза, кстати сказать, с присоединением к «славянским странам», – о которых Сазонов, по крайней мере в телеграмме Штрандтману, в первую голову заботился, – Греции и Румынии, чтобы не оставалось сомнений в существе той «союзнической» услуги, которую Грэй оказал в данном случае России. Весьма основательно поэтому русский посланник в Софии Савинский заметил несколько позднее в беседе с Бекстоном, прибывшим в Софию и говорившим о необходимости добиться для Болгарии у ее соседей территориальных уступок, «что именно таковой была ваша (Сазонова) первоначальная мысль, не нашедшая, однако, сочувствия у лондонского кабинета, и что теперь, после заявлений, обмененных в Нише между Пашичем и тремя представителями (речь идет о заявлении Пашича от 1 сентября ? 19 августа), возвращение к вопросу о конкретных компенсациях гораздо труднее» (телеграмма от 22/9 сентября)[65 - Телеграммы Савинского полны жалоб на английского посланника Айронсайда, «постоянно уклонявшегося от совместных выступлений» с Россией и Францией (телеграмма от 29/16 августа Сазонову) и т. д.].

Следить за дальнейшим течением нудных переговоров держав Антанты с Болгарией – здесь нет ни возможности, ни надобности. Упомянуть же о скрывавшихся за ними англо-русских трениях необходимо, дабы выяснить истинный характер балканской политики Англии в начале 1915 г. или, по крайней мере, одну из существенных ее сторон.

Черчилль, будучи вынужден считаться с «государственной тайной», окутывающей поныне во имя «государственных интересов» все зарождение дарданелльской операции, но заинтересованный в то же время лично в том, чтобы не оставаться в глазах современников и потомства в роли, не слишком выгодной для такого самолюбивого, честолюбивого и властолюбивого человека, – в роли талантливого, но пустого фантазера, виновного в неудаче «нелепой попытки» форсировать Дарданеллы без расчета на десантные операции, – приподнял край завесы не только над конкретным смыслом его собственного понимания дарданелльской операции, но, косвенно, и над мотивами, приведшими Китченера, после того как александреттская операция окончательно сорвалась, вследствие несогласия на нее французов, к неожиданной готовности предоставить для этой цели десантные войска.

Говоря о тех соображениях, которыми он руководился, настаивая на необходимости дарданелльской операции и на возможности благополучного ее завершения, несмотря на повторные отказы Китченера поддержать ее силами сухопутной армии, Черчилль приводит их четыре. Здесь говорится о политических последствиях, которые должно было вызвать в Константинополе появление перед ним английского флота (речь идет о восстании весьма многочисленного нетурецкого, в частности греческого и армянского, населения Константинополя, об анархии, о движении среди самих мусульман против младотурок и других подобных вещах, на которые не без приятности, а быть может, и не без всякого основания рассчитывали не одни только русские дипломаты!)[66 - О Делькассе см. телеграмму Извольского Сазонову от 16/3 февраля 1915 г.]. Далее он говорит о «неминуемом» движении в таком случае болгар против Адрианополя и в конце концов о том, что Россия сочла бы себя вынужденной, как бы ни было тяжело ее положение на германо-австрийском фронте, принять участие в водворении креста над храмом Св. Софии, а стало быть, помогла бы Англии довершить дело захвата Проливов и Константинополя (не имея в то же время достаточных сил, чтобы занять здесь соответствовавшее ее давнишним замыслам положение). Не эти соображения, однако, стоят на первом месте. Это место по необходимости отведено подлинному козырю Черчилля (и Ллойд Джорджа), а именно Греции. Как Черчилль сам говорит, он полагал, что, «если и когда турецкие форты (на Дарданеллах) начнут падать (began to fall), греки к нам присоединятся и вся совокупность их войск будет с того времени в нашем распоряжении»[67 - Churchill. Т. II. С. 179–180.].

В этих словах содержится ключ к пониманию всей дарданелльской операции в этой ее фазе. Дарданелльская операция, давно лелеемая если не всем английским кабинетом, то влиятельной его частью[68 - Не следует упускать из вида, что Черчилль во всем своем труде неоднократно и настойчиво подчеркивает полное с ним единодушие в этом вопросе премьера Асквита, со стороны которого, сколько известно, возражений не последовало… A bon entendeur salut, говорят в таких случаях французы… Напомним, что Асквит, как и Грэй, принадлежал к империалистическому крылу либеральной партии…], заняла сначала и ввиду сопротивления лорда Китченера и адмирала Фишера, одинаково оценивших как ее военно-техническую трудность, так и трудности военного положения Англии, вообще лишь третье место в списке предположенных на Ближнем Востоке операций. Однако и тогда уже поддерживавшие ее члены кабинета придавали ей, несомненно, огромное самостоятельное значение. Вопрос сводился практически лишь к тому, чтобы усилить флот десантом. В известной степени разрешение этой задачи было облегчено крушением александреттской операции. С этого момента ее сторонники, поддержанные вдобавок встречной инициативой Ллойд Джорджа по вопросу о сербской экспедиции, могли опереться на тот факт, что, как-никак, лорд Китченер нашел «свободные» войска для Александретты, а раз они были свободны для Александретты, то они должны были оказаться свободными и для другой цели – в частности, для того, чтобы оказать «нравственное воздействие» на Грецию и вовлечь ее в операцию, которая отдаст «всю совокупность ее войск в наше распоряжение».

Разговор русского главковерха с генералом Вилльямсом играл во всем этом деле лишь объективно ничтожную роль. Он лишь облегчал английским политикам возможность предпринять всякие, с их точки зрения полезные для Англии, операции в любом месте Османской империи[69 - В связи с этим не мешает напомнить, как тогда – в момент полной неизвестности исхода войны и проявления, никем не предвидевшейся в таком объеме, германской военной мощи – оценивалось Черчиллем, и, разумеется, не только им, значение и смысл захвата германских колониальных владений. «Нам, – говорит он (Churchill. Указ. соч. Т. I. С. 283), – не следовало упускать времени при захвате залога ради ее (т. е. Бельгии) освобождения».].

Центр тяжести всей дарданелльской операции заключался отнюдь не в помощи России. Он заключался в овладении Ближним Востоком Англией независимо от России и, строго говоря, против России или, точнее, против установления ее владычества на Проливах.

Этим объясняется и внезапный перелом в настроении Венизелоса, последовавший непосредственно за признанием им полуофициального предложения Грэя 23/10 января «абсурдным». Уже на следующий день, 24/11 января, он, как мы видели, представил королю меморандум, в котором страстно доказывал, что Греции надлежит немедленно принять участие в войне и не только отказаться ради привлечения к делу Болгарии от противодействия сербским уступкам в Македонии, но и самой добровольно отказаться от Кавалы. Главным соображением в пользу такого неожиданного поворота выставлялось, помимо настоятельной необходимости прийти на помощь Сербии, вдруг почему-то сознанной Венизелосом, возможность получить в Малой Азии компенсации, которые «сделают ее (Грецию) более великой и могущественной, чем самые сангвинические греки могли мечтать за несколько лет до того»[70 - См. краткое изложение меморандума у Abbott’a (с. 23–24) со ссылкой на текст меморандума, напечатанного в Nea Hellas от 21 марта 1915 г.]. Еще более любопытен был следующий меморандум, представленный им королю 30/17 января, уже после того, как на сделанный в Бухаресте, по желанию Константина, официальный запрос относительно готовности Румынии гарантировать Грецию, в случае несговорчивости Болгарии, от нападения последней, был получен уклончивый ответ. «У меня есть чувство (!), что уступки в Малой Азии, указываемые сэром Э. Грэем, могут, в особенности если мы согласимся на жертвы болгарам, принять такие размеры, что ими территория Греции будет удвоена». По его предположениям, Греции должна была быть предоставлена территория величиною не менее чем в 125 тысяч квадратных километров, с населением в 800 тысяч человек. Именно в связи с этим в меморандуме говорилось о «реализации самых смелых наших национальных идеалов»[71 - См.: Abbott. С. 24–26. Текст опубликован также в Nea Hollas от 22 марта 1915 г. Весьма интересно, что Эббот признает ненужным воспроизвести содержавшиеся в меморандуме точные указания на расположение той территории «в западной части Малой Азии», приобретение которой Венизелос считал возможным.]. Как бы ни оценивать государственные дарования Венизелоса в общем, ясно, что поворот в его взглядах и размах его надежд не могут быть объяснены иначе, как новыми, в его глазах достаточно авторитетными, данными о намерениях английского правительства…

О шагах, предположенных Англией в Греции, Сазонов, правда, был извещен еще до выступления Венизелоса загадочной, на первый взгляд, телеграммой Савинского от 2 января ? 20 декабря, в которой сообщалось, что «английский посланник (Айронсайд), посвятив меня в свою переписку последних дней с Лондоном и Афинами (!) о желательности скорейшего выступления Греции, сообщил мне, что, судя по телеграммам из Афин (!), на это выступление надеяться не приходится и что есть указания на разговоры греков с турками (!). Айронсайд очень смущен этим обстоятельством и просил меня поддержать перед вами его (!) мысли о необходимости во что бы то ни стало вывести греков из этого положения упорства, указав им, что высадка греков в Галлиполи имела бы решающее значение для прорыва Дарданелл и для быстрого исхода войны с Турцией». Не может быть сомнения в том, что дело заключалось тут не в фантастических личных переговорах Айронсайда с Афинами, на которые даже самый смелый и взбалмошный английский дипломат не решился бы без указаний из центра, а в желании Лондона подготовить Сазонова к «внезапно» – после провала александреттского дела – выяснившейся необходимости участия Греции в дарданелльской операции.

В дальнейшем вопрос был поставлен Сазонову временным заместителем Бьюкенена О’Бейрном, о чем свидетельствует памятная записка великобританского посольства, врученная Сазонову 27/14 января с очевидной целью зафиксировать его ответ на сделанное ему из Англии предложение согласиться на участие греков в дарданелльской операции. Из нее видно, что «г. Сазонов сообщил… что он не будет ставить никаких препятствий военной оккупации Галлиполи Грецией, при условии что французское и великобританское правительства примут меры к тому, чтобы Греция ни в чем не противодействовала русской политике и русским интересам в вопросе о Проливах». «Посольству его (великобританского) величества поручено заявить, что сэр Эд. Грэй согласен с условием, поставленным г. Сазоновым», – говорила записка в заключение.

Можно думать, что уступчивость Сазонова была обусловлена главным образом тяжелым положением русской армии вследствие германского наступления в районе Сувалкской и Курляндской губерний. Тем не менее его оговорка, поддержанная Францией, возымела свое действие, весьма разочаровавшее греческое правительство.

Шаг, предпринятый представителями Англии, Франции и России в Афинах 14/1 февраля для побуждения Греции выступить в помощь Сербии в связи с отправкой туда двух союзных дивизий, достаточно будто бы гарантирующих ее против нападения со стороны Болгарии, – причем никаких конкретных обещаний Греции не давалось, – в самом деле должен был подействовать на Венизелоса как холодный душ. Он показывал, что от официозных и секретнейших сообщений лондонских друзей Греции до практического оформления дела, в соответствии «с самыми смелыми национальными ее идеалами», была дистанция огромного размера, непреодолимая, в частности, без согласия России, отнюдь не желавшей допустить греков в Константинополь, но готовой втянуть ее силы в борьбу с Австрией. В результате Венизелос ответил отказом, покуда Антанте не удастся окончательно привлечь на свою сторону Румынию, назвав вступление Греции на указанных союзниками условиях в войну «актом безумия», как телеграфировал Демидов Сазонову того же 14/1 февраля. А хотя в Петрограде и сделали вид, что очень недовольны, – об этом сообщал Драгумис Венизелосу 16/3 февраля, – Сазонов уже 19/6 февраля поручил Бенкендорфу и Извольскому выяснить, сохранили ли Лондон и Париж намерение послать по дивизии в Сербию, «несмотря на занятое в этом вопросе Грециею положение». Из их ответов явствовало, что «проект оставлен», но что Англия сделала в Париже предложение оправить обе дивизии на Лемнос, «чтобы в случае надобности высадить их на Галлиполийском полуострове», на что Франция соглашалась (телеграммы от 19/6 февраля).




7. Английский десант. – Впечатление во Франции. – Отражение в России


Решающее заседание английского Военного совета по этому вопросу действительно состоялось 16/3 февраля. Тут именно было решено: 1) отправить ускоренным образом (в 9—10 дней) одну регулярную (29-ю) дивизию на Лемнос; 2) принять «на случай надобности» подготовительные меры для переброски войск из Египта; 3) использовать все названные силы, вместе с морскими батальонами, уже находящимися на месте, «в случае надобности», для поддержки морского нападения на Дарданеллы; 4) поручить адмиралтейству приготовить необходимые транспортные средства как в Англии – для 29-й дивизии, так и в области Леванта – для войск, находившихся в Египте. «Решения 16 февраля представляют основание военно-сухопутной атаки Дарданелл», – замечает по этому поводу Черчилль, прибавляя, однако, что условия применения сухопутных сил при этом не были точнее определены[72 - Churchill. Т. II. С. 180–181. Политический смысл этих решений заключался, очевидно, в том, чтобы вовлечь, несмотря на возражения России, Грецию в «английское предприятие», доказав греческому правительству степень серьезности намерений великобританского правительства вступить в решительную борьбу с Турцией за Проливы. См. об этом дальше.].

Обсуждение вопроса о дальнейшем образе действий между Лондоном и Парижем имело, по-видимому, довольно напряженный характер. Обеспокоенное еще раньше, в связи с вопросом об Александретте, энергичной инициативой, развитой англичанами на Ближнем Востоке, французское правительство, руки которого были связаны необходимостью напрячь все силы для защиты самой Франции, очевидно, опасалось создания на Востоке таких фактических условий властвования в пользу Англии, которые отнюдь не соответствовали его видам. Не кто иной, как Черчилль, помог французам понять размеры предположенной операции: это, по-видимому, одна из тех «индискретностей», в которых его поныне упрекают в Англии в связи с дарданелльским делом. В довольно сердитой, хотя и внешне сдержанной, форме высказал ему свое неудовольствие по этому поводу сам Китченер в записке от 20/7 февраля. «Французы, – писал он, – очень возбуждены большим количеством войск, которое, как вы им сообщили, будет пущено в дело. Я только что виделся с Грэем и надеюсь, что на нас не будет навьючен (hope we should not be saddled) французский контингент для Дарданелл»[73 - Churchill. Там же. С. 182. Упоминание о значительности английских сил, предназначенных к участию в дарданелльской операции, относится, очевидно, не к 29-й дивизии, параллельно с которой должна была действовать одна из вновь образованных французских дивизий, а к отряду австралийских и новозеландских войск, который предполагалось отправить туда же из Египта, где они высадились 1 декабря /18 ноября 1914 г. и оказались ненужными после ликвидации турецкого наступления на район Суэцкого канала, выяснившейся уже к 4/5 февраля и законченной к 11 февраля (см.: Corbett. «Naval Operations». Т. II. С. 110–118).]. В этот же самый день Извольский сообщил о разговоре с Делькассе, в котором последний высказал надежду, что «наш черноморский флот… предпримет действия против Босфора и что, в случае успеха, обе эскадры – русская и англо-французская – появятся одновременно перед Константинополем, что весьма важно как с военной, так и в особенности с политической точки зрения». Франция действительно «навьючила» англичан своим контингентом, что привело Китченера в такое раздражение, что он, уже отказавшись под разными предлогами от немедленной отправки 29-й дивизии на заседании Военного совета 19/6 февраля, – вслед за тем, когда факт участия французов в деле окончательно выяснился, послал своего адъютанта, даже не переговорив об этом предварительно с Черчиллем, к адмиралу Фишеру и в транспортный департамент адмиралтейства с сообщением, что 29-я дивизия не будет отправлена, вследствие чего уже приготовленные транспорты были тут же освобождены для других надобностей и распущены без уведомление об этом Черчилля[74 - Churchill. Там же. С. 182–183.].

Отражением упомянутых англо-французских недоразумений и французских опасений является, по-видимому, также неожиданное и чрезвычайно быстрое изменение взглядов русской Ставки на возможность участия русских военных сил в начавшейся 19/6 февраля, путем бомбардировки внешних фортов, дарданелльской операции.

Еще 23/10 февраля Кудашев извещал Сазонова в чрезвычайно пессимистическом тоне о состоявшемся накануне в Ставке собеседовании генерала Данилова, адмирала Ненюкова и его самого, в котором выяснилось, что «если в отношении нашего флота произошла некоторая перемена к лучшему… то в отношении сухопутных войск перемен к лучшему нет, и никакой десантной операции мы и ныне не в состоянии сделать на Босфоре, даже если бы там появились наш и союзные флоты». А уже на следующий день, 24/11 февраля, то есть до получения в Ставке второй телеграммы Извольского от того же числа, переданной в Ставку лишь 25/12 февраля, в которой сообщалось о том, что «Делькассе еще раз высказал мне надежду, что мы будем участвовать в операции против Проливов и Константинополя не только нашим черноморским флотом, но и сухопутными войсками»[75 - Уже после этого, 25/12 февраля, Грэй с своей стороны высказал Бенкендорфу надежду, «что, если удастся выполнить проект и если будет возможно попутно разбить турецкий флот, что очистит Черное море, императорское правительство сочтет возможным высадить русский военный десант достаточной силы, согласованно с союзными десантами».], Кудашев, к своему крайнему удивлению, узнал, что «ген. Данилов вдруг находит возможным посадить один из кавказских корпусов на транспорты и выслать его к Босфору на случаи удачи прорыва Проливов». Вся обстановка дела едва ли допускает сомнение, что причину этого поворота следует искать отнюдь не в соображениях военного, а исключительно в соображениях политического характера.

В нашем распоряжении в настоящее время не имеется данных, которые позволили бы расшифровать тайну этого поворота до конца. Едва ли, однако, можно сомневаться в том, что разгадка заключается в приезде в Ставку все того же 24/11 февраля военного министра Сухомлинова – приезде, предшествовавшем ошеломившей Кудашева новости об изменении взглядов Данилова. Само собой разумеется, что Сухомлинов узнал до своего выезда из Петрограда об указании Делькассе (20/7 февраля) на политическую важность участия русских сухопутных сил в операции и что сообщение об этом, даже если ему не сопутствовало сообщение о каком-либо суждении по поводу него Николая II, должно было иметь существенное значение. В частности, в Ставке хорошо знали, с какой чрезвычайной напряженностью французское правительство следило всегда за тем, чтобы никакие силы, могущие быть употребленными против Германии, не отвлекались от «главной задачи» войны. Отступление от этого правила в данном случае приобретало тем более показательный и важный характер.

Тем не менее вопрос об отправке русского отряда на Босфор был решен в утвердительном смысле лишь к 1 марта /16 февраля. Мучимый неизвестностью, чем кончится обсуждение «еще не решенного» вопроса об отправке к Босфору десанта «численностью не свыше одного корпуса, взятого с Кавказа», о котором его известил телеграммой от 24/11 февраля Кудашев, а может быть, и полученными им сведениями о новых колебаниях Ставки, Сазонов, на которого наседали и Делькассе (телеграмма Извольского от 27/14 февраля и позднее от 2 марта /17 февраля), и Бьюкенен (телеграмма Сазонова Кудашеву от 28/15 февраля), в отчаянии возбудил вопрос, не признает ли великий князь возможным образовать десант «по крайней мере» из ополченских бригад, предназначавшихся для Сербии, причем «обязывался высказать убеждение, что, если это только представляется допустимым для нас с военной точки зрения, необходимо, чтобы при вступлении союзнических войск в Константинополь участвовали и наши войска» (телеграмма заместителю Кудашева Муравьеву от 28/15 февраля)[76 - Тот же вопрос он возбудил на следующий день одновременно перед Николаем II и великим князем, ссылаясь на настояния Палеолога и Бьюкенена «от имени их правительств» (телеграмма Кудашеву от 1 марта /16 февраля).]. В ответ он получил успокоительное, хотя и чрезвычайно осторожно формулированное, сообщение из Ставки: «Будет сделано все, что возможно. Решено послать войска с Кавказа» (телеграмма Муравьева от 1 марта /16 февраля), – а вслед за тем и сообщение о том, что «посадка всех войск… в количестве одного корпуса потребует от 15 до 20 дней» (телеграмма Муравьева от того же дня). Только после этого он известил Извольского для передачи Делькассе о том, что «вопрос о составе морских и сухопутных сил, намеченных к участию в совместных действиях против Босфора и Константинополя, разрабатывается в подлежащих министерствах» и что великий князь «повелел подготовить десант из числа войск, находящихся на Кавказе», обещая дать дополнительно «дальнейшие подробности» (телеграмма от 3 марта /18 февраля)[77 - Состав русского экспедиционного отряда продолжал и впоследствии интересовать союзников (см. телеграмму Извольского 19/6 марта, телеграмму Сазонова Кудашеву 29/16 марта). Телеграммой от 31/18 марта Сазонов известил Китченера, по поручению великого князя, через Бенкендорфа о том, что «численность сил, назначенных для действий против Константинополя, равняется одному корпусу в полном составе, под командой ген. Истомина», о чем из Лондона, однако, не сочли нужным сообщить в Париж, где были недовольны тем, что «сказанный (английский) штаб недостаточно держит французское правительство в курсе своих планов и предположений касательно дарданелльской операции» (телеграмма Извольского Сазонову 11 апреля ? 29 марта). Высшее командование над всеми союзными силами было вручено сначала адмиралу де Робеку, затем генералу Гамильтону (см. телеграмму Бенкендорфа 22/9 марта, телеграмму Кудашева Сазонову 28/15 марта и телеграмму Янушкевича Эбергарду от того же числа).].

Намеренная лаконичность и туманность этой телеграммы, позволявшей предполагать, что помимо уже подготовляемого десанта из кавказских войск имеются и еще какие-то более широкие возможности участия русских военных сил в «английском предприятии», являлась отнюдь не случайной. Она соответствовала новой попытке Англии вовлечь в дело Грецию и усилить при помощи этой вассальной державы позицию Англии на Проливах.




8. Новое обращение Англии к Греции. – Второй протест Сазонова


В результате двух заседаний Военного совета 24/11 и 26/13 февраля Китченер признал, что, «если флот не сможет прорваться через Проливы без помощи армии», придется пересмотреть весь план операции, так как «результаты поражения будут на Востоке весьма серьезны», а потому «не может быть речи об отступлении».

В то же время, однако, он снова отказался отправить 29-ю дивизию против Дарданелл[78 - Churchill. Т. II. С. 183–184.]. Руководился ли он при этом мыслью, что одной 29-й дивизии для десантной операции будет мало и что следует озаботиться увеличением десантного отряда другими военными частями, а до того отложить продолжение операции, или перед нами один из случаев частых непоследовательностей и колебаний в его решениях, на которые жалуются Черчилль, Берти и др., – сказать трудно. Как бы то ни было, Черчилль признал необходимым обратиться после этого к Асквиту, Ллойд Джорджу и Бальфуру, вошедшему в состав Военного совета от консервативной партии, с весьма важным заявлением, воспроизводившим, по его же словам, те аргументы, которые им были приведены в заседании 26/13 февраля. В нашей печати оно до сих пор не было известно, а потому мы приводим его полностью. Текст этого документа, носящего в том виде, как он опубликован у Черчилля[79 - Churchill. Т. II. С. 185–186.], заглавие «оценка (appreciation)», то есть оценка положения, таков:

«1. Россия. Мы не должны ожидать, что Россия в течение многих предстоящих месяцев сможет с успехом вторгнуться в Германию. Однако, хотя русское наступление парализовано[80 - На самом деле оно не было парализовано. Уже после этого последовало взятие Перемышля и т. д.], мы можем рассчитывать на то, что она не только успешно выдержит оборону, но действительно свяжет и задержит весьма значительные германские силы на своем фронте. Нет основания предполагать, что Германия сможет в какой-либо срок перебросить на запад около 1 миллиона человек (нужных ей против России)[81 - Вставки, заключенные в скобки, здесь и в других местах, наши.] и, во всяком случае, что германские силы, достаточно значительные, чтобы повлиять на положение, могут прибыть на запад ранее половины апреля[82 - К этому времени в Военном совете было принято ограничивать срок, на который строились расчеты и принимались решения, тремя месяцами. На самом деле успешные для германцев операции начались позднее, чем ожидал Черчилль, а именно в начале мая.].

2. Англо-французские линии на западе весьма сильны и не могут быть подвергнуты обходному движению. Наши позиции и силы во Франции несравненно более значительны, чем в начале войны, когда мы имели перед собой почти четыре пятых перворазрядных сил германской армии. Мы должны приветствовать всякое германское наступление самого крупного масштаба[83 - При условиях позиционной войны, установившихся на Западном фронте вслед за окончанием так называемой победы на Марне, то есть за отказом германцев от полного разгрома французской армии и отступления их от первоначально занятой, угрожавшей Парижу, линии, все выгоды вплоть до 1918 г. были на стороне обороняющегося, тогда как наступающий при колоссальных потерях в лучшем случае достигал возможности продвижения лишь на несколько километров.].

Шансы отражения его нами будут весьма сильны; и, даже если их успех потребовал бы отступления до другой линии, более крупные потери германцев (чем наши собственные) представляли бы хорошую компенсацию. Исход дела на западе в течение ближайших трех месяцев… не должен вызывать беспокойства. Во всяком случае, однако, на этот исход не могли бы оказать решительного влияния четыре или пять британских дивизий.

3. Для нас решительным пунктом и единственным пунктом, где мы можем захватить и сохранить инициативу, является Балканский полуостров. При условии соответствующей кооперации сухопутных и морских сил и при наличных силах мы можем быть уверены, что займем Константинополь в конце марта и захватим в плен или уничтожим турецкие силы в Европе (за исключением находящихся в Адрианополе)[84 - Вставка Черчилля.]. Этот удар может быть нанесен раньше, чем решится судьба Сербии. Его успех мог бы иметь решающее влияние на все положение на Балканах. Он мог бы элиминировать Турцию как военную силу.

4. Следующие сухопутные силы (по меньшей мере)[85 - Вставка Черчилля.] могут быть использованы немедленно:








* Несколько иной характер имели соображения Китченера к 10 марта (см.: Corbett. Т. II. С. 203). Он определял английские силы в 63 100 человек при 138 орудиях, французские – в 18 000 человек при 40 орудиях, русские – в 47 600 человек при 120 орудиях. Итого 128 700 человек при 298 орудиях, из коих на Англию и Францию приходилось 81 000 человек при 178 орудиях, на Францию и Россию – 65 000 человек при 160 орудиях.



5. Все эти войска могут быть концентрированы в ближайшем соседстве Булаирского перешейка (на Галлиполийском полуострове) к 21 марта, если распоряжения последуют теперь же. Если морские операции к тому времени не приведут к успеху, они могут быть использованы для атаки Галлиполийского полуострова и для обеспечения продвижения флота. Как только Дарданеллы будут открыты, они могут либо: а) оперировать от Константинополя, дабы уничтожить всякие турецкие силы в Европе, либо б) если Болгария последует нашему приглашению занять территорию до линии Энос-Мидия, они смогут пройти через Болгарию на помощь Сербии, либо в) если Болгария всего лишь укрепится в доброжелательном нейтралитете, но Греция вступит в дело, они смогут продвинуться через Салоники на помощь Сербии».

Этот документ, опубликованный у Черчилля, по-видимому, не полностью и, во всяком случае, не отражающий целиком его мысли, дополняется у него же другим еще менее полным, но не менее показательным, выражающим его протест против упорно-уклончивого отношения Китченера к отправке 29-й дивизии и других войск против Дарданелл. «Я вынужден теперь, – писал Черчилль 27/14 февраля (по-видимому, Асквиту и другим названным выше лицам), – запротоколировать мое мнение, что предусмотренные сухопутные силы, то есть две австралазийские дивизии, поддержанные девятью морскими батальонами и французской дивизией, недостаточно значительны для предстоящего им дела




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=70855225?lfrom=390579938) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


В «Записке по поводу отправления на Дальний Восток судов Черноморского флота 1904 г.» (секретный архив министра, досье «Проливы, II, 1911–1912 гг.») говорится: «Морское министерство видит в балканских портах Черного моря наши естественные базы».




2


Существенный интерес представляет пропущенная на третьем месте фраза, предусматривающая, при условии сердечного сотрудничества России и Англии, возможность благоприятного поворота в английском «общественном мнении». Очевидно, это и дало возможность впоследствии говорить об «обещании», заключавшемся в этом «отказе».




3


Вопрос был впервые поставлен перед Ставкой письмом Сазонова Янушкевичу от 21/8 декабря 1914 г., о чем будет сказано дальше.




4


W. Churchill. «The World Crisis». London, 1922. T. I. C. 485. Русский посланник в Афинах Демидов известил Сазонова 18/5 августа об этом предложении.




5


Churchill, там же.




6


См. греческую «Белую книгу» (за время от октября 1915 г. по июнь 1916 г. Афины, 1921. Ч. II. № 3. С. 21–22). Письмо относится ко времени окончания переговоров России, Англии и Франции о Константинополе и Проливах, а потому особенно характерно. Настоящие – максимальные – желания греческих политиков, с королем Константином во главе, заключались в создании неовизантийской империи с Константинополем в качестве столицы. Курсив везде, где нет особой оговорки, наш.




7


Churchill. Указ. соч. Т. I. С. 486.




8


Churchill. Указ. соч. Т. I. С. 486–487.




9


Corbett. «Official History of the War. Naval Operations». T. II. C. 204.




10


Churchill. Указ. соч. T. I. С. 487–488.




11


Churchill. Указ. соч. Т. I. С. 488–489. Такую же цель преследовало, несомненно, предложение, сделанное Черчиллем Грэю 9 сентября, о переброске русских войск через Архангельск, Владивосток или Порт-Артур для захвата полуострова.




12


Churchill. Указ. соч. С. 489. Заметим, что Марк Керр «упомянул, как о другом возможном объекте, о районе Александретты». См. об этом дальше.




13


Churchill. Указ. соч. Т. I. С. 495.




14


Там же. Т. II. С. 47.




15


Попытка держав Антанты привлечь в это же время Грецию к оказанию Сербии активной помощи не увенчалась успехом (Abbott. «Greece and the Allies». London, 1922. C. 21–22).




16


См.: Lord Bertie. «Diary 1914–1918», запись от 17/4 декабря 1914 г.: «Согласно Китченеру, русский верховный главнокомандующий известил французского главнокомандующего (Жоффра), а наш военный агент в России известил британское правительство, что, так как русские страдают от недостатка вооружения, им, быть может, придется отступить даже до Буга и держаться оборонительного образа действия, что позволило бы германцам занять Варшаву. Результатом этого было бы значительное усиление германских сил на западном театре войны для нападения на англо-французские позиции. Я спросил, имела ли бы такая атака какой-либо шанс на успех, ибо мне давали понять (во Франции), что Жоффр и Френч оба уверены, что они смогут удержать нынешние позиции. Китченер сказал, что ему известно, что такая уверенность существует, но он не считает ее обоснованной». (Разговор происходил в присутствии Асквита и Грэя.)




17


Один из наиболее опытных английских наблюдателей европейской жизни, Н. Wickham Steed, признает, что он даже после марнских боев предполагал, что война кончится весной 1915 г. См. его книгу «Through thirty years, 1892–1922». A personal narrative, London, 1924: В 2 т. T. II. С. 33).




18


Churchill. Указ. соч. Т. II. С. 92. В другом месте, давая характеристику Китченера, Черчилль подчеркивает, что, несмотря на крайне пессимистические и в основе своей правдивые сообщения полковника Нокса, не Китченер, а именно Ллойд Джордж обратил внимание на катастрофическое состояние русских военных сил, приведшее весной 1915 г. к победоносному движению Макензена, к очищению не только Галиции, но и Варшавы, Брест-Литовска и т. д. В том же духе, что и Ллойд Джордж, высказался секретарь Военного совета полковник Хенки.




19


Churchill. Указ. соч. Т. II. С. 92–93.




20


Churchill. Указ. соч. С. 197: «В начале войны поведение России было вполне корректно. Она присоединилась к Англии и Франции, уверяя Турцию, что территориальная неприкосновенность Оттоманской империи будет соблюдена при заключении мира. Но как только Турция, отвергнув это честное (fair) предложение, выступила против нее, поведение России изменилось». Дальше идет речь об известном разговоре Николая II с Палеологом.




21


Там же. Оценку подлинных мотивов английского правительства см. в введении к т. I настоящего издания.




22


«Первоначальный» план, то есть план, вытекавший из русско-французских военных конвенций, которых русская Ставка держалась чрезвычайно строго, обращен в английском переводе, – в том виде, как он напечатан у Черчилля (т. II, с. 93), – в «нынешний» (present) план, что является или недоразумением, или… прискорбной передержкой.




23


Подчеркнуто в подлиннике.




24


Так же мало ожидали не только в России и в Англии, но и во Франции головокружительного быстрого продвижения германских войск через Бельгию в Северную Францию и победоносного их шествия почти до самого Парижа.




25


Недостаток снаряжения проявлялся в это время чрезвычайно остро и в Англии (см.: Churchill. Указ. соч. Т. II. С. 273, 276, 298, 309–312, 332, 351, 406, 412–414) и даже во Франции (см., напр., Abbott. «Greece and the Allies». London, 1922. C. 22). Относительно Франции см.: Lavisse. «Histoire de France contemporaine. T. IX (La Grande Guerre). Гл. VII. C. 153 и сл., особ. с. 157, а также Bertie. «Diary». Т. I. С. 133; «Недостаток вооружения, в особенности артиллерийских снарядов, замедляет действия повсюду и, в частности, со стороны французов, которые всегда думали, что они имеют их достаточно. Расход их был невероятно велик и далеко превысил все калькуляции».




26


Churchill. Т. II. С. 93–94.




27


Примером этой осторожности может послужить одно характерное замечание Черчилля, лично наиболее заинтересованного в снятии с себя ответственности за операцию, а потому и дающего косвенно наибольший материал по вопросу. Воспроизводя часть записки, разосланной им в июне 1915 г. и содержавшей доводы в пользу привлечения Болгарии на сторону союзников путем обеспечения ей территориальных уступок со стороны Сербии и Греции, он говорит, что дальше «обсуждалась реакция, которую такая политика могла вызвать в Сербии и Греции, но это едва ли поддается опубликованию» (Churchill. Т. II. С. 425).




28


См. ниже. С. 27.




29


Churchill. Т. II. С. 95–96. Первый лорд адмиралтейства (Черчилль) является парламентским главой морского ведомства, первый морской лорд – его техническим главой.




30


Курсив подлинника. Вопрос о нефти приобрел решающее значение для боеспособности и развития английского флота в 1912 г. Тогда же под председательством Фишера была образована королевская комиссия on oil supply, по предложению которой последовало заключение англо-персидского нефтяного соглашения и контракта, отдавших все нефтяные источники Персии на 30 лет под контроль английского правительства. См. об этом весьма поучительный рассказ Черчилля (Т. I. С. 130–134), а также чрезвычайно интересную не только по этому вопросу книгу Девенпорт и Кук «Нефтяные тресты и англо-американские отношения» (рус. пер.). М., 1925. Гл. I–III.




31


Курсив подлинника.




32


Corbett. «Naval Operations». V. II. Р. 79.




33


Churchill. Т. II. С. 97–98.




34


Churchill. С. 98 и 99.




35


Там же. С. 101–102.




36


Сокращенный протокол заседаний, там же. С. 110–111; письмо Черчилля Асквиту о Катарро. С. 112.




37


Churchill. Т. I. С. 120.




38


Там же.




39


См. Bertie. «Diary». Т. I. С. 135 (от 28/15 марта 1915 г.): в ответ на упреки, сделанные Делькассе в палате депутатов за его согласие отдать России Константинополь и Проливы, «Делькассе указал, что Франция получит Александретту!». Утверждают, что Грэй сказал Камбону, когда этот вопрос обсуждался между ними: «Но вы не потребуете же, чтоб я признал, что Александретта составляет часть Сирии?» См. также «Раздел Азиатской Турции». М.: Изд. НКИД, 1924 и Corbett, «Naval Operations». Т. II. С. 79. В результате англо-французских переговоров надзор за береговой полосой от Мерсины до Эль-Ариша действительно был вверен английскому адмиралу, но вместе с тем канула в вечность столь необходимая «из-за психологии народов Востока» александреттская операция. Позднейшая (9 ноября 1915 г.) попытка Китченера снова вернуться к этому плану была тотчас отвергнута как адмиралтейством, так и вновь образованным 2 ноября War Committee (см.: Churchill. Т. II. С. 496).




40


Подчеркнуто в подлиннике.




41


См. недатированное письмо Янушкевича Сухомлинову (Красный архив. Т. II. С. 79): «Визит (Николая II) кончился благополучно и милостиво. Указано, что весь вопрос о Проливах привести к одному знаменателю предварительно в Ставке, а то С.Д. (Сазонов) будет вести свою политику, как повел Барк в Париже, замышляя экспедицию трех союзных корпусов в Сербию… и это не спрося ни Вас, ни нас». О сербской экспедиции см. ниже.




42


Churchill. Т. II. С. 157.




43


См. доклад Барка Николаю II (Красный архив. Вып. V. С. 50–53).




44


См. выше. С. 15.




45


И понимая, очевидно, нежелательность возложить «ответственность», от которой отказывалась Франция, на Россию.




46


В связи с ними, а также и с вопросам об Александретте состоялась поездка Делькассе в Лондон, где он пробыл с 6 по 10 февраля (24–28 января).




47


Churchill. Т. II. С. 204. Письмо было написано 6 марта. Это не помешало г. Уинстону Черчиллю полгода спустя – 15 октября 1915 г. – разослать членам великобританского кабинета памятную записку, в которой содержатся (Churchill. «World Crisis». Т. II. С. 486–487) следующие примечательные строки: «Россия потеряла в этой войне более 4


/


миллиона человек и потопила около миллиона германцев в собственной крови. В начале войны она принесла в жертву свои собственные войска в преждевременных (для нее) попытках помочь французам и нам самим (англичанам). Наши операции на западе оказались совершенно неспособными (have totally failed) снять с нее в течение последних пяти месяцев, когда она была подвергнута главному давлению врага, часть (производимого на нее) давления. Несмотря на ее совершенно несравнимые (absolute beyond comparison) затруднения (difficulties), недостатки (deficiencies) и потери (losses), она продолжает с чрезвычайным упорством и лояльностью (most stubbornly and loyally) противостоять (to make head) общему врагу, и в ее готовности действовать так и впредь заключается надежда на успешный исход войны. Единственный большой выигрыш (prize) и вознаграждение (reward), которые Россия может приобрести, представляет Константинополь. Вернейшее средство восстановить ее вооружение, единственный путь подстегнуть ее усилия заключается в открытии Дарданелл и Босфора».




48


Corbett. Т. II. С. 124.




49


Churchill. Т. I. С. 493. Непосредственно эти слова относятся ко времени англо-греческих переговоров в августе 1914 г. Важнее то, что они определяют сущность мотивов Грэя, как официального представителя английской политики, лишь весьма условно и, главное, одностронне. См. введение в первый том настоящего издания.




50


Abbott. «Greece and the Allies». Лондон, 1922. С. 22–23. Автор пользуется рядом неизданных доселе документов, что не мешает ему систематически извращать ход событий и их смысл путем умолчания о других, по общему правилу более важных, документах.




51


Abbott. Указ. соч. С. 23–25.




52


По словам Берти (Diary. Т. I. С. 121), в первые же дни бомбардировки Дарданелльских фортов, – запись его относится к 26/13 февраля, – в Париже наблюдалось «возрастающее чувство подозрительности в отношении русских поползновений на Константинополь и желательности продвижения Англии и Франции (в этом вопросе Англии отводят первенствующее место) в Константинополь до России, с тем чтобы московиты не имели развязанных рук в решении судьбы этого города и Проливов, Дарданелл и Босфора». В другом месте (Т. I. С. 132) он сообщает, что во французской палате депутатов наблюдались в марте 1915 г. «опасения», что Англия и Россия «распорядились насчет судьбы Константинополя за спиной Франции». О резко отрицательном отношении французских видных государственных и общественных деятелей, в том числе Клемансо, Бриана, Ганото, Буржуа и др., к передаче России Константинополя и Проливов, ср. тут же. Т. I. С. 128, 134–135, 139–141, 213–214, 236, 246, 263, 340 и др. К числу их относился и Бретейль, которого Извольский в 1912 г. рекомендовал Сазонову в качестве преемника Жоржа Луи на пост французского посла в Петербурге. См. также об этом в отделе, касающемся вопроса об организации временного управления Константинополем и окрестной областью.




53


Этому препятствовали и старые, сохранившиеся еще во время мировой войны, надежды влиятельных английских кругов отделить Австрию от Германии и найти в ней снова, как некогда, противовес против России. О живучести этих тенденций в английских правящих кругах свидетельствует, помимо воли, Steed в своей упомянутой выше книге. Сам он, бывший от 1907–1912 гг. представителем Times в Вене, пришел к заключению, что эти надежды совершенно неосновательны, что Австрия принуждена быть вассалом Германии и что интересы Англии требуют – ради победы Англии над Германией – «взрыва» Австрии через чехословаков и югославян. См. его книгу. Т. I. Гл. VI–IX. Т. II. С. 41–55, 97-101, 123–163 и др.




54


А далее, с точки зрения Англии, и против России.




55


В отличие от Черчилля и др., Эббот признает, что уже 4 августа 1914 г. король Константин, по собственной инициативе представивший английскому штабу план операций против Галлиполи, выработанный в греческом штабе, получил от Вильгельма II телеграмму, извещавшую о заключении германо-турецкого союзного договора, и сообщил содержание телеграммы главе английской морской миссии, вице-адмиралу Марку Керру (с. 10 и 15–16). Заметим кстати, что в этой телеграмме Вильгельм II говорит, что «германские военные корабли (то есть «Гебен» и «Бреслау») идут на соединение с турецким флотом, дабы действовать совместно с ним». Черчилль и об этом «ничего не знал» и даже не мог себе представить такой удивительной комбинации…




56


Так, уже после вступления Турции в войну болгарский премьер Радославов обуславливал присоединение Болгарии к Антанте немедленной передачей Болгарии территории до Вардара (телеграмма Сазонова от 25/XI 1914 г. № 4170).




57


Сообщая «доверительно» о двух своих разговорах с Пашичем, в которых он его убеждал, «что ныне наступил, быть может, единственный момент, упустить который было бы преступно, чтобы предпринять в Софии шаги к привлечению активной помощи Болгарии» за «определенные» компенсации, Штрандтман далее говорит, что «Пашич отлично сознает всю сложность политической обстановки и необходимость уговора с Болгарией, но вместе с тем предвидит серьезные трудности в направлении этого вопроса со стороны сербского общественного мнения, а главным образом опасается чрезмерной требовательности болгар по этому последнему пункту. Он будет надеяться на нашу помощь и на наше умеряющее, если понадобится, воздействие в Софии. За разрешение пользоваться нашим посредничеством он приносит глубокую благодарность вашему высокопревосходительству».




58


О том, насколько сомнения в этом отношении были основательны, см., напр., поучительный рассказ Черчилля, т. I, с. 261–262, а также названную выше книгу Стида, т. II, в особенности с. 8, 11, 12, 14, 16, 31.




59


Об этом говорилось в телеграмме от 10 августа ? 28 июля Демидову.




60


«Поведение Сербии за последние дни вызывает в нас некоторое недоумение. Ежедневно к нам поступают всевозможные просьбы, которые мы стараемся посильно удовлетворить. Между тем со стороны Сербии мы не видим той же готовности удовлетворить разумные наши просьбы. Мечтая о Великой Сербии, Пашич высказывает очень мало желания идти на необходимые и умеренные жертвы, чтобы заручиться благожелательным нейтралитетом Болгарии» (Телеграмма Штрандтману от 12 августа ? 30 июля № 1847).




61


Телеграмма Сазонова Извольскому и Бенкендорфу от 28/15 августа № 2224: «По доходящим до нас сведениям, сербское и греческое правительства высказывают совершенно не оправдываемый обстоятельствами оптимизм относительно положения, занимаемого турецким и болгарским правительствами. Вследствие этого ни то ни другое не расположены к уступкам в пользу Болгарии… Во всяком случае, если греческое и сербское правительства рассчитывают на помощь трех держав, то они обязаны считаться и с нашими настояниями. Ввиду этого полагаем, что указания о желательных уступках в пользу Болгарии должны быть сделаны в Афинах и Нише в дружеской, но самой категорической форме, которая облегчит даже Пашичу и Венизелосу необходимые быстрые решения. Представления эти должны быть сделаны вполне солидарно, без ссылки представителей той или иной державы, что он только поддерживает своего русского коллегу». Телеграмма Сазонова Бенкендорфу от 29/16 августа № 2259: «Английский посол сообщил сущность инструкций, данных английским представителям в Сербии, Афинах и Софии… Грэй полагает, что державы Тройственного согласия должны ограничиться указанием на желательность компенсаций в пользу Болгарии, предоставив балканским государствам самим взаимными переговорами определить их размер. Между тем, из телеграммы Штрандтмана ясно, что Пашичу можно только навязать необходимость известных компенсаций, но рассчитывать на добровольные уступки совершенно невозможно. По отношению к Греции Грэй снова хочет повторить обеспечения против нападения со стороны Болгарии, не отдавая себе отчета в том, что успокоенное подобными заверениями греческое правительство не будет расположено на уступки в пользу Болгарии…»




62


Такая тенденция Сербией действительно была проявлена.




63


Греция, в лице Венизелоса, оказывала и тогда, и позднее сильное влияние в смысле неуступчивости Сербии.




64


См.: Churchill. Т. I. С. 486–487.




65


Телеграммы Савинского полны жалоб на английского посланника Айронсайда, «постоянно уклонявшегося от совместных выступлений» с Россией и Францией (телеграмма от 29/16 августа Сазонову) и т. д.




66


О Делькассе см. телеграмму Извольского Сазонову от 16/3 февраля 1915 г.




67


Churchill. Т. II. С. 179–180.




68


Не следует упускать из вида, что Черчилль во всем своем труде неоднократно и настойчиво подчеркивает полное с ним единодушие в этом вопросе премьера Асквита, со стороны которого, сколько известно, возражений не последовало… A bon entendeur salut, говорят в таких случаях французы… Напомним, что Асквит, как и Грэй, принадлежал к империалистическому крылу либеральной партии…




69


В связи с этим не мешает напомнить, как тогда – в момент полной неизвестности исхода войны и проявления, никем не предвидевшейся в таком объеме, германской военной мощи – оценивалось Черчиллем, и, разумеется, не только им, значение и смысл захвата германских колониальных владений. «Нам, – говорит он (Churchill. Указ. соч. Т. I. С. 283), – не следовало упускать времени при захвате залога ради ее (т. е. Бельгии) освобождения».




70


См. краткое изложение меморандума у Abbott’a (с. 23–24) со ссылкой на текст меморандума, напечатанного в Nea Hellas от 21 марта 1915 г.




71


См.: Abbott. С. 24–26. Текст опубликован также в Nea Hollas от 22 марта 1915 г. Весьма интересно, что Эббот признает ненужным воспроизвести содержавшиеся в меморандуме точные указания на расположение той территории «в западной части Малой Азии», приобретение которой Венизелос считал возможным.




72


Churchill. Т. II. С. 180–181. Политический смысл этих решений заключался, очевидно, в том, чтобы вовлечь, несмотря на возражения России, Грецию в «английское предприятие», доказав греческому правительству степень серьезности намерений великобританского правительства вступить в решительную борьбу с Турцией за Проливы. См. об этом дальше.




73


Churchill. Там же. С. 182. Упоминание о значительности английских сил, предназначенных к участию в дарданелльской операции, относится, очевидно, не к 29-й дивизии, параллельно с которой должна была действовать одна из вновь образованных французских дивизий, а к отряду австралийских и новозеландских войск, который предполагалось отправить туда же из Египта, где они высадились 1 декабря /18 ноября 1914 г. и оказались ненужными после ликвидации турецкого наступления на район Суэцкого канала, выяснившейся уже к 4/5 февраля и законченной к 11 февраля (см.: Corbett. «Naval Operations». Т. II. С. 110–118).




74


Churchill. Там же. С. 182–183.




75


Уже после этого, 25/12 февраля, Грэй с своей стороны высказал Бенкендорфу надежду, «что, если удастся выполнить проект и если будет возможно попутно разбить турецкий флот, что очистит Черное море, императорское правительство сочтет возможным высадить русский военный десант достаточной силы, согласованно с союзными десантами».




76


Тот же вопрос он возбудил на следующий день одновременно перед Николаем II и великим князем, ссылаясь на настояния Палеолога и Бьюкенена «от имени их правительств» (телеграмма Кудашеву от 1 марта /16 февраля).




77


Состав русского экспедиционного отряда продолжал и впоследствии интересовать союзников (см. телеграмму Извольского 19/6 марта, телеграмму Сазонова Кудашеву 29/16 марта). Телеграммой от 31/18 марта Сазонов известил Китченера, по поручению великого князя, через Бенкендорфа о том, что «численность сил, назначенных для действий против Константинополя, равняется одному корпусу в полном составе, под командой ген. Истомина», о чем из Лондона, однако, не сочли нужным сообщить в Париж, где были недовольны тем, что «сказанный (английский) штаб недостаточно держит французское правительство в курсе своих планов и предположений касательно дарданелльской операции» (телеграмма Извольского Сазонову 11 апреля ? 29 марта). Высшее командование над всеми союзными силами было вручено сначала адмиралу де Робеку, затем генералу Гамильтону (см. телеграмму Бенкендорфа 22/9 марта, телеграмму Кудашева Сазонову 28/15 марта и телеграмму Янушкевича Эбергарду от того же числа).




78


Churchill. Т. II. С. 183–184.




79


Churchill. Т. II. С. 185–186.




80


На самом деле оно не было парализовано. Уже после этого последовало взятие Перемышля и т. д.




81


Вставки, заключенные в скобки, здесь и в других местах, наши.




82


К этому времени в Военном совете было принято ограничивать срок, на который строились расчеты и принимались решения, тремя месяцами. На самом деле успешные для германцев операции начались позднее, чем ожидал Черчилль, а именно в начале мая.




83


При условиях позиционной войны, установившихся на Западном фронте вслед за окончанием так называемой победы на Марне, то есть за отказом германцев от полного разгрома французской армии и отступления их от первоначально занятой, угрожавшей Парижу, линии, все выгоды вплоть до 1918 г. были на стороне обороняющегося, тогда как наступающий при колоссальных потерях в лучшем случае достигал возможности продвижения лишь на несколько километров.




84


Вставка Черчилля.




85


Вставка Черчилля.