Главная страница | Научная фантастика | Принципы

Принципы
Станислав Войтицкий


После трагических событий, произошедших в Энске, прошло уже несколько лет. Но раны в сердцах людей, в отличие от разрушений, причиненных городу, не могут зажить легко. Да и нет ощущения, что все плохое позади. Заброшенный поселок Доброе власти превращают в закрытый городок, Энск сотрясает серия жестоких убийств, за последними остатками "черного" охотится не только государство, но и местный криминал…Какую роль в этих событиях играет молодой и предприимчивый местный политик? И кто стоит за образом таинственной женщины из зеркал?К сожалению, некоторым вопросам суждено остаться без ответа…





Станислав Войтицкий

Принципы





Последняя глава


Сидя у края кровати, я безучастно наблюдаю за работой двух аккуратных и серьезных мужчин, убирающих комнату. В удобных спортивных костюмах, с бахилами, тонкими резиновыми перчатками и медицинскими масками, они без лишней суеты наводят идеальный порядок. Своими точными действиями они напоминают сотрудников какой-то элитной клининговой компании. В мусорный пакет отправились два носовых платка и пара одноразовых тапочек, оставленных съехавшими уже постояльцами.

Все поверхности тщательно вытираются и обильно поливаются дезинфицирующим средством. Залитая слезами простынь, подушка, пододеяльник – все это уже заменено на другой комплект постельного белья, взятый из соседней комнаты.

Чистильщики – правильно называть их так – въехали в эту придорожную гостиницу сегодня утром, под видом сотрудников научно-исследовательского института, направляющихся в служебную командировку. Попросили комнату на втором этаже – получилось прямо напротив моей. Удобно.

Ну а спустя полчаса, убедившись, что никто не помешает, они деловито и аккуратно вскрыли дверь в мой номер, и началась уборка… Весьма необычная. Я первый раз в жизни наблюдаю, как убирают место преступления. Первый и, очевидно, последний.

Мои гости превращают убийство в пропажу без вести. Интересно, как они будут избавляться от тела? Оно лежит за моей спиной, на кровати, и упокоенно ждет, когда придет его очередь покинуть помещение. Я смотрю на него с меланхоличной грустью.

Это мое тело.

Уборщица гостиницы должна придти около двенадцати, так что времени у молодых людей не очень много.

Один из них деловито смотрит в коридор и дает знак другому. Ну, конечно, можно было догадаться. Сейчас они перенесут тело в свой номер, осторожно и обстоятельно расчленят, а ночью вывезут куски в багажнике и закопают в одной из многочисленных придорожных лесополос.

Меня это не трогает. Я здесь, а мое тело – там, меня больше не касается, что ему уготовано. Мне остается лишь думать, анализировать, что со мной случилось. Не вчера, а вообще – что это было? Что это такое – моя жизнь? Что для меня значат люди, оставившие в моей душе все эти следы? Любимые, уважаемые, ненавидимые, презираемые… люди. Конечно, рефлексия уже ничего не изменит, но займет мой ум. Отвлечет меня от странного ощущения присутствия чего-то постороннего рядом. Даже потустороннего. Мара уже ушла, так что это не она. Если хорошенько вспомнить, это ощущение возникало порой и при жизни, а теперь усилилось и наполняет меня неясной тревогой. Как будто прямо за спиной незнакомый человек… ты оборачиваешься, но никого нет. При этом каждая клеточка внутри тебя кричит – кто-то невидимый точно находится рядом.

И это не Мария. Она уже ушла.

Наконец, номер очищен, и незнакомцы уходят, профессионально заперев дверь. Одиночество в стерильной комнате меня полностью устраивает… Как же до этого дошло?

Прямо-таки школьная задача.

Седьмого августа две тысячи двадцать первого года из Энска в Томск на легковом автомобиле выехало пять человек. Известно, что обратно вернулись только четверо.

Внимание, вопрос: почему и за что одного из них убили?




Ошибки


I

Покинутый пять лет назад родной город встречал меня мрачным, угрюмым, серым видом из окна плацкартного вагона. Мелкие дождевые капли щедро посекли стекло, что вполне соответствовало моему настроению. Стояла аномально теплая осень – к началу октября снег еще даже не пробовал заботливо укрыть энскую морозную землю.

Хорошо, что попутчиков не было, мне не нравится, когда на меня смотрят в такие моменты. Я не так часто бывала в Энске за прошедшие пять лет, но каждый раз едва сдерживала слезы, и погода не имела значения, будь то мелкий печальный дождь или яркое и теплое солнце. Я не одну свою детскую, юношескую и взрослую иллюзию здесь похоронила, и это делало меня только сильнее и мудрее. Но когда пришло время для настоящих, а не метафорических, похорон – вся сила и стойкость сразу закончились. Говорят, от своей памяти нельзя убежать, но я попыталась. Убежать нельзя, но бежать можно. Пока бежишь – нормально. В этом деле главное – не останавливаться.

В отличие от своих последних визитов, на этот раз я посещала Энск по служебной необходимости. Не предполагала долгой задержки, но все-таки прихватила небольшой командировочный набор, постаралась запихнуть все необходимое в один дорожный чемодан на колесиках.

Мне очень не хотелось брать с собой в дорогу беспокойство за детей, но материнскому сердцу не прикажешь. Уже с утра, едва приведя себя в порядок, я позвонила домой. Конечно, все нормально. Конечно, «мам, успокойся». Позвонила родителям. Конечно, «дочь, все в порядке». Все равно не могла избавиться от беспокоящих покусываний совести за то, что оставила детей дома одних, хотя и под периодическим присмотром бабушки и дедушки. Меня никак не могло отпустить чувство вины перед родителями, несмотря на то, что они были рады больше времени уделить внукам. Старшие – Яков и Роза – были взрослыми, учились в университете, и с ними уже не было проблем, но младшему сыну было всего одиннадцать, и я очень боялась, что Максим будет чувствовать себя покинутым. Что же до Льва и Сони… О, эти волшебные семнадцать лет. Бедные мама и папа, на что я их обрекла. Я ужасная дочь.

Когда поезд остановился на станции у ГЭС, на краю города, я неспешно пошла по коридору вагона к выходу. Недоуменно взглянул проводник – обычно люди готовились заранее, остановка была довольно короткой. Я бы не расстроилась, если бы ее пропустила.

Продуваемый неприятным холодным ветром перрон был практически пуст. Люди не особенно часто посещают Энск. Человек, вытащивший меня в эту командировку, предлагал встретить и устроить в городе, но я отказалась. Предпочитаю самостоятельно все решать. К тому же было кое-какое дело, которое я хотела закрыть заранее, еще до того, как приступлю к работе.

На данный момент ограничилась сухим текстовым сообщением о прибытии.

Проходя через здание вокзала, я невозмутимо проследовала через турникеты с металлоискателями и пропустила сумку через рентген. В Иркутске всего этого оборудования до сих пор не установили.

Уже на выходе меня, к моему удивлению, остановил полицейский патруль.

– Сержант Тишков, – полицейский вежливо представился и попросил предъявить документы. Быстро осмотрев паспорт, он вернул его мне и поинтересовался: – С какой целью посещаете Энск?

Кратко напомнив сержанту Тишкову основные положения федерального закона «О полиции», касающиеся его прав относительно моей персоны до тех пор, пока я не совершаю преступления и пока не определено, что я нахожусь в розыске, я поинтересовалась о цели его вопроса. Не буквально «с какой целью интересуетесь?», но в таком роде.

– Вы из наших? – смущенно спросил напарник сержанта. В ответ на мой молчаливый взгляд добавил: – Рядовой полиции Терехин.

– Конечно, из наших. Мы все – наши.

– Извините, пожалуйста, Елизавета Лазаревна – сержант Тишков не собирался так легко сдаваться. – Но после известных событий с нас требуют максимальной бдительности. Сами понимаете. Так что я хотел бы получить ответ.

Все же я не стала издеваться над молодыми совсем парнями и решила рассказать, как есть. В общих чертах.

– Я штатный корреспондент журнала «Русский Иркутск». В Энск прибыла по работе, буду писать репортаж.

Посчитала, что этого вполне достаточно. К моему удовлетворению, полицейские посчитали так же. Сержант Тишков и рядовой Терехин пожелали мне удачи и более не задерживали.

Выйдя из здания, я быстро вызвала такси через приложение в телефоне. Появившееся лет пять назад новшество было очень удобным и сразу пришлось мне по вкусу. Я отправилась на съемную квартиру, о которой договорилась заранее. Сняла в центре, подальше от старого дома, до конца недели. У меня в городе еще оставались знакомые от старой жизни, и даже друзья. Но я не хотела никого видеть. В конце концов, я здесь по делу, а воспоминания будут меня отвлекать. В случае с Энском это будут режущие по сердцу воспоминания. Особенно, если радостные и счастливые.

Во время дороги я флегматично обозревала неприветливый Энск через окно. Упомянутые сержантом Тишковым «известные события» были городом практически изжиты. Бдительность полиции и меры безопасности – прямое следствие террористического акта, перевернувшего жизнь всех без исключения горожан – вот, пожалуй, и все, что напоминало о пережитом ужасе. Фасады привели в порядок за месяц, капитально отремонтировали все поврежденное в тот же год. Не осталось никаких внешних следов. Жаль, что людей так отремонтировать нельзя. Люди помнили. Летом этого года власти открыли у телецентра мемориал. Для меня это было важнее любых фасадов. Перед тем, как приступить к работе, я планировала его посетить.

Получив от хозяина квартиры ключи и передав ему деньги, я решила здесь не задерживаться. Конечно, душевая кабинка в ванной комнате манила после дороги. Искушение было сильным, но в моем характере была борьба с искушениями. Тем более, в данном случае не надо отказываться, надо просто перенести на вечер. Тогда наслаждение будет намного больше. Я оставила сумку в коридоре, не разбирая, и вышла из квартиры.

Энская телевышка располагалась в пяти минутах ходьбы. По дороге мне попался цветочный магазин, и я взяла две гвоздики. Мемориал располагался в сквере неподалеку от башни. Мне понравилось, как он был сделан. Огромный черный скошенный камень, на котором золотыми буквами были нанесены имена погибших в теракте энсковичей. Просто, без лишних скульптурных деталей. Я подошла ближе и коснулась пальцами черной холодной поверхности, считывая грубые углубления траурных букв. В общем списке я быстро нашла родное имя. Иванов И.М. 1970-ого года рождения. Дата смерти у всех была общая – 14 июля 2012 года. Помним, скорбим.

Для меня это всегда будет больше, чем «помню, скорблю». Это черта, которая разделила всю мою жизнь на «до» и «после». Слишком несправедливо, нечестно. Я знала – что бы ни случилось, любящий муж всегда подставит плечо, всегда поддержит. Я до сих пор не могу нормально жить без этого ощущения. Если за эти годы не смогла вернуться к полноценной жизни, то уже и не смогу. Остались дети, которых я бесконечно люблю. Теперь эту любовь некому разделить. Скоро они станут взрослыми, уверенно встанут за ноги и создадут свои семьи. Вместо тихого заслуженного отдыха в зрелой, спокойной любви и нежности мне останется одиночество.

Меня это устраивает.

Несмотря на ком в горле, мне удавалось сдерживаться – в конце концов, я же не на кладбище, чтобы выть в голос. То, что осталось от мужа, похоронила в закрытом гробу. Оставила на его участке свободное место. Мне едва за сорок, но я точно знаю, где буду похоронена.

Меня и это устраивает.

Я любила и была любима, родила пятерых прекрасных детей. Ничего лучше со мной уже не случится.

Когда-то я была такой деятельной и оптимистичной… Я попыталась подумать в стиле прежней меня. В конце концов, мне еще детей поднимать и внуков нянчить. Я пока еще хотела жить. Даже если я не буду больше счастлива… у меня должны быть хорошие моменты. Я положила гвоздики на постамент. Сегодня мои цветы были единственными, но держу пари – в середине июля тут будет не один десяток венков и букетов.

Многие потеряли здесь своих мужей, отцов, сыновей. У многих остались вопросы, на которые, видимо, никогда не будет дан ответ. Есть официальная версия – на город напали террористы неизвестного происхождения, им дали отпор горожане, объединенные в народные дружины, которые держались, пока на помощь не пришла армия. Как-то так получилось, что все нападавшие на город боевики были уничтожены. Властями первое время распространялись страшилки о какой-то тоталитарной секте «Церковь Рода», но потом эту информацию признали не соответствующей действительности – что за организация, откуда взялась – ничего не было известно. В итоге, как-то так оказалось, что все события тех двух дней оказались засекречены – что, понятное дело, само по себе породило слухи и теории заговора. Они запутали дело окончательно. Сейчас мне казалось, что уже никто, кроме меня, не ищет правды. Но и я уже не надеялась. Я просто хотела, чтобы люди, убившие моего мужа, понесли справедливое наказание. Но уверенности в этом у меня не было.

Отвернулась от камня, быстро пошла в сторону. Просто подальше, не выбирая дорогу. Нужно было собраться и начать работать. Я бросила взгляд на часы – обеденное время. Это меня не смутило, я и так потратила два часа рабочего дня на личные дела. В конце концов, отдышавшись и успокоившись, я достала телефон и набрала нужный номер.

– Добрый день, Дмитрий Иванович. Это Елизавета Иванова, простите за небольшую задержку. Я готова приступить к работе. Когда мы можем встретиться?

Несмотря на уверенность, что Ростовцев сохранил мой номер, я все равно представилась – привычка и хороший тон от тех времен, когда люди звонили друг другу на домашний телефон, не имеющий автоматического определителя номера.

– Здравствуйте, очень рад вас слышать. Не переживайте, время вполне терпит. Где вы сейчас?

– В центре, недалеко от «Останкино».

Несмотря на то, что энская вышка была раза в три ниже московской, в моем бывшем городе было принято называть ее именно так.

– Давайте я заеду за вами.

Лень и усталость от дороги довольно зашевелились где-то внутри. Я честно хотела сказать им «нет»… но все же поддалась.

– Давайте. Я подожду вас в «Азии», на Янгеля. Знаете, где это?

Не то чтобы это было какое-то особенно хорошее заведение, просто оно находилось достаточно близко и было достаточно широко известно.

– Конечно. Будем ждать друг друга там.

Я пришла первой. Думала заказать поесть, но решила, что делать это одной было бы невежливо, ограничилась кофе. На мое сообщение Ростовцев ответил, что скоро будет. Подошел примерно через полчаса, но я не стала обижаться – у каждого свое понимание слова «скоро».

Я узнала его по наитию, в опрятном и аккуратном мужчине моего возраста, который, войдя и едва оглянувшись, сразу же направился ко мне. Приятная улыбка. Пожалуй, красив. Он как-то сразу располагал к себе. Либо открытый хороший человек, либо опытный манипулятор. Либо и то, и другое. Видела его первый раз в жизни, а вот он откуда меня знает? Неужели моя журналистская деятельность сделала меня известной? Эта мысль льстила, но вряд ли была верна.

Мы вежливо поздоровались, и я предложила ему поесть – не обедала. Как выяснилось, он тоже. Ростовцев подозвал официантку, и мы сделали заказ. Я с рыбным уклоном, а он – с мясным. Пока нам готовили еду, разговор о деле не склеивался. Общие и неловкие вопросы – о том, нормально ли я доехала, как обстоят дела в Иркутске и как мне нравится нынешняя теплая погода. Как будто Ростовцев не решался говорить со мной прямо, искал аккуратный подход. Был осторожен и боялся все испортить.

Когда принесли заказ, я решила направить наше общение в деловое русло.

– Думаю, пока мы едим, вы можете ввести меня в курс дела, – сказала я.

– Пока мы едим, поверьте, не стоит его обсуждать, – уклончиво ответил Ростовцев. – Аппетит испортится.

Мои подозрения сложились еще в начале прошлой недели из туманных намеков моего собеседника, когда он впервые позвонил в редакцию «Русского Иркутска». Теперь подозрения перешли в разряд уверенности – речь пойдет об убийстве.

– Тогда давайте вокруг да около. Почему я? В Иркутске много квалифицированных журналистов и репортеров с большим опытом, чем у меня.

– Если я отвечу, что это случайность, вы мне поверите? – с улыбкой ответил Ростовцев.

– После такого ответа – точно нет.

Он криво усмехнулся.

– И, тем не менее, в какой-то мере это так. Я вспомнил о вас совершенно случайно, когда мы выбирали, с кем сотрудничать. Дело в том, что в 2005 году я работал в восточном управлении милиции Энска…

Должно быть, я не смогла сдержать эмоции, потому что выражение лица моего собеседника сменилось с беспечно-приветливого на обеспокоенное.

– …простите, я понимаю, что для вас это тяжелые воспоминания.

«Тяжелые воспоминания» – это очень слабо сказано. Погибла лучшая подруга, а убил ее якобы муж. Мой лучший друг. В рейтинге худших событий в моей жизни это занимает устойчивое второе место. До смерти Илии я считала, что ничего хуже со мной случиться не может.

– Да, вы правы, воспоминания довольно тяжелые. Выдающийся пример «высокого» уровня российской милиции, – я пальцами изобразила саркастические кавычки. – Вы обвинили невиновного человека, ни в чем толком не разобравшись.

Ростовцев нервно заерзал на стуле.

– Насколько я знаю, были серьезные улики. Стоит ли сейчас об этом? Я не вел это расследование.

– Хорошо, что вы напомнили про улики. Было бы неплохо увидеть их на суде, вы не находите?

Раз уж он сам поднял эту тему, я не дала с нее соскочить.

– Но вы же сами знаете, что дело было прекращено в связи со смертью обвиняемого.

– Ах, как это удобно, – я горько усмехнулась. – Максим сам облегчил вам работу. И похороны прошли так быстро. Все, что мне осталось от друга – маленький участок с черной табличкой. Я даже проводить его не успела.

– Возможно, самоубийство – это результат раскаяния…

– Или результат отчаяния. Отчаяния оклеветанного и невиновного человека.

– Насколько вы уверены в его невиновности? – Ростовцев говорил с некоторым нажимом. Как будто пошел в наступление.

– Настолько, что назвала в его честь младшего сына.

Он смущенно потупил взгляд, мне удалось хорошо его срезать. Только победа в этом словесном конфликте не принесла мне удовлетворения.

Я угрюмо опустила взгляд в тарелку. Мертвая форель смотрела на меня в ответ пустыми глазами. Вспомнила, что Лена любила рыбу и бросила вилку. Хотя мы и не говорили о деле, аппетит уже пропал. Да и помогать мне больше не хотелось. Как мне редактор сказал? «Это твой крупный шанс, Лиза. Сделаешь большой материал. Может, даже книгу напишешь».

Да пошли вы все.

Даже интересно, как вы попробуете меня уговорить, Дмитрий Иванович. В тот момент я думала, что шансов у него нет.

– Наверно, вам было непросто…

– Непросто. Родители просили дать еврейское имя, но я настояла на своем, и муж меня поддержал.

– Я не об этом. Я понимаю ваши чувства. Серьезно. Но как я уже сказал, я не имею никакого отношения к судьбе вашего друга. Я лишь случайно стал свидетелем одного из ваших допросов. Вы произвели на меня тогда сильное впечатление.

Как можно произвести сильное впечатление за какие-то двадцать-тридцать минут? Да и допросов было несколько, я не знала, какой он имел в виду.

– Я увидел в вас сильную личность, честного и принципиального человека. Смелого…

Он размял затекшую шею и открыто мне улыбнулся, стараясь показать свое позитивное отношение, несмотря на нашу пикировку.

– У нас не заладился разговор. А впереди еще самое сложное. Давайте прогуляемся, парк недалеко. Пока погода позволяет. А заказ я оплачу, разрешите, пожалуйста.

Вот еще.

– Не разрешаю. У нас не свидание, а общее дело. Оплатим каждый сам за себя.

Ростовцев тяжело вздохнул, но был вынужден согласиться.

Осенний парк выглядел мрачно и даже страшно. Оголенные деревья с тонкими ветками, покрытые рыжими пятнами гниющих листьев газоны, черный от воды асфальт. На обновленной детской площадке стояли памятники героям советских мультфильмов. В такую погоду они выглядели уныло и как-то меланхолично. Это было место не легкой печали, а беспросветной тоски.

Мы присели на отдаленную скамейку, и Ростовцев начал говорить. Наконец-то по делу.

– Елизавета Лазаревна, я прошу вас правильно меня понять. Несмотря на то, что вас просили приехать, и довольно срочно, информацию, которую я вам собираюсь сообщить, вы пока что опубликовать не сможете…

– Вот так сразу облом?! – удивилась я. – Вообще-то это моя работа. Что мне редактору сказать?

– Не перебивайте меня, пожалуйста. Виктор Сергеевич в курсе. В данный момент ваши профессиональные навыки, безусловно, высокого уровня, мне не нужны. Ваша работа необходима мне как часть расследования. Если хотите, элемент оперативной игры. Но такая игра сопряжена с определенными рисками, и я хочу, чтобы вы их понимали. Вы должны опубликовать некоторые материалы в интересах дела, для поимки подозреваемого. Чтобы спровоцировать его на ошибку.

Говоря честно, Ростовцеву удалось меня заинтриговать. Но не более. Ненавижу, когда меня используют втемную.

– По телефону вы говорили иное.

– Простите. Правду по телефону я сказать не мог. Это очень деликатная информация.

– Тогда мы опять возвращаемся к первому вопросу. Почему я? Не в смысле я как Елизавета Иванова, а я как корреспондент «Русского Иркутска». Не то чтобы у нас был очень популярный журнал, тем более в Энске.

– Вы будете публиковаться не в «РИ». Вы должны дать свой материал в «комсомолку». К этой пятнице.

Я почувствовала давление сроков. Уже вторая половина дня понедельника.

– Я могу не успеть, – коротко ответила я. – Скорее всего, не успею.

– Не скромничайте, – Ростовцев улыбнулся. – Вы уже публиковались в «КП». Но дело не в этом. Материал уже подготовлен, место для него выделено. Ваша статья будет на передовице.

А я должна типа обрадоваться?

– Если статья не моя, то и моей подписи не будет. Мне это не нужно, публикуйте под своим именем.

– Я предполагал, что вы можете отказаться. Но причина отказа будет несколько в другом. Вы можете сделать эту статью своей – внесите необходимые правки, измените стиль. Вот только решитесь ли?

Он что, берет меня на слабо? Я поневоле рассердилась, в том числе и потому, что он нашел мое слабое место. Не люблю, когда в моих возможностях сомневаются.

– Я должна буду чего-то испугаться? – скептически усмехнулась я.

– Да. Должны, – спокойно ответил следователь, и вот это спокойствие действительно меня напрягло.

– Хорошо. Рассказывайте.

– Я не буду ходить вокруг да около. У нас в городе орудует серийный убийца.

Серийный? Я внимательно посмотрела на своего собеседника. Его усталый и серьезный взгляд говорил о том, что он не шутит. Ничего себе… Мой внутренний журналист азартно оживился. Самый настоящий маньяк. Нечастое явление для русской провинции.

– Почему никто об этом не знает? Из широкой публики. Мало жертв?

– Елизавета Лазаревна, в нашем деле жертв никогда не бывает мало. Их шесть. Вам хватает? – с вызовом спросил он.

Мне понравилось, что мой вопрос его задел. Очевидно, мой собеседник не был циником и серьезно относился к своему делу.

– Простите, – искренне сказала я. – И одной более чем достаточно.

– К сожалению – или к счастью, как посмотреть – он убивал слишком редко, чтобы его почерк заметили. Это позволяло ему не совершать ошибок и не слишком выделяться. Первых трех он убил с интервалом в год, два. Тринадцатый, пятнадцатый, конец шестнадцатого. В марте этого года мы, наконец, связали дела в одно производство. И тут прорвало, как будто именно это его спровоцировало. Май, июль, август.

– Если он серийный, должен быть общий почерк, – сказала я, и Ростовцев кивнул, едва сдерживая победную улыбку. Я выглядела слишком заинтересованной.

– Все жертвы – молодые женщины, около двадцати-тридцати лет. Убийства сопряжены с сексуальным насилием, совершенным способом, типичным для данного маньяка. Другой характерный почерк – он не оставляет следов.

В каком смысле – не оставляет следов? Это при изнасиловании-то?

– Как это? – перебила я. – Очевидно, что должны быть следы, образцы ДНК.

– Это особенно неприятная часть его профиля – способ изнасилования. Он делает это ножом.

У меня между ног все само собой неприятно сжалось. Какие же все-таки выродки бывают!

– Он очень осторожен, – продолжал Ростовцев. – У нас совсем нет свидетелей. Его не видели даже жертвы – он типично нападает исподтишка, сразу душит, избивает, не дает опомниться. Это судя по результатам экспертизы. Затем надевает на голову несчастной непроницаемый пакет и делает свое дело. Не удивлюсь, если при этом он использует балаклаву и молчит.

– Странно… Зачем прятаться от своих жертв. Они уже ничего не расскажут.

– Елизавета Лазаревна, поверьте, я тоже очень хотел бы это знать.

Ростовцев грязно выругался в адрес неуловимого убийцы и тут же извинился за мат. Не стоило извиняться.

– Раз эта сволочь ускорилась, следствию труднее удерживать все в тайне, – предположила я и саркастически спросила: – Паники опасаетесь?

– Молчать – это решение руководства, не мое. Тем не менее, я понимаю, почему так. Боимся спугнуть. Однако вы правы – слухи уже ползут. В этом случае – не можешь победить, возглавь.

– И здесь появляюсь я.

– Да. Корреспондент крупного издания из областного центра публикует в самой читаемой еженедельной газете Иркутской области сенсационный эксклюзивный материал. Утечка сопровождается психологическим профилем преступника – он весьма неприятен, а также и фотороботом подозреваемого.

– Каким фотороботом? – удивленно спросила я. – Вы сказали, свидетелей нет?

– Не было до прошлого месяца. Один появился. Редкая удача. Заслуга главного следователя по делу, руководителя нашей следственной группы, майора Родионова. Ему удалось точно предугадать место следующего появления преступника, повезло и со временем. Удалось предотвратить очередное убийство. Это было в конце сентября. К сожалению, убийца смог уйти, однако земля наконец-то полыхнула под его ногами. Жаль только, майор не справился с этим подонком, а несчастная женщина, наш случайный и единственный свидетель, сильно пострадала и находится в коме, из которой может не выйти.

– Но убийца об этом не знает, – я поняла ход его мыслей. – Только как же вы планируете выдать фоторобот?

– Кое-что мы все-таки знаем, с точки зрения экспертизы, примерно. Рост, вес, телосложение. Что касается лица – дадим среднее, самое стандартное. Родионов тоже что-то видел. В конце концов, было темно, какие-то детали свидетель мог и не разглядеть. Важен сам по себе факт публикации в крупном издании. Нужно, чтобы наш убийца почувствовал, что кольцо вокруг него сжимается. Вы спрашивали, почему именно вы. Елизавета, по двум причинам – во-первых, для правдоподобности. Вы реальная журналистка из областного центра, очевидно, что такой важный материал не доверят энским писакам. А во-вторых, потому что я считаю, что именно вы можете согласиться на определенный риск. Мы надеемся, что убийца захочет узнать, что еще нам известно и начнет действовать в этом направлении.

– Я понимаю, – задумчиво протянула я. – Вы хотите меня подставить. Наивная дурочка из Иркутска, обрадовано слившая такие ценные материалы. Легкая мишень с ценным источником.

– Вы умная женщина, – Ростовцев сделал мне комплимент. В данном контексте он мне совершенно не понравился. – В статье вы дадите свой контакт – например, электронную почту. Чтобы было еще надежней, мы сольем в какую-нибудь ВК-шную группу, типа «подслушано в Энске», адрес, где вы остановились.

Я поймала себя на мысли, что слушаю и принимаю все, как есть. А здесь и нечего думать.

– Достаточно, – прервала я его. – Я вас выслушала. Мой ответ – нет.

Он расстроено и удивленно пожал плечами.

– Почему?

– Возможно, для вас это привычное дело, но я обычный обыватель, и мне есть что терять.

– Мы полностью обеспечим вашу безопасность…

Ростовцев меня не понимал.

– Дело не во мне. У меня есть дети.

Он разочарованно сжал губы. Да, с таким аргументом спорить невозможно. Любая женщина – прежде всего мать.

– Вы знаете, у Виктории Деркач тоже были дети. Три сына и младшая дочь. Она ничего не будет помнить о матери.

Какого черта?!

– Перестаньте! Это нечестный прием!

– Я знаю. А Лера Ионова не успела родить ребенка. Была на третьем месяце. Ей было двадцать лет, считай, сама еще ребенок… У меня в рукаве еще четыре таких нечестных приема. Может, их было и больше, просто мы не знаем.

Это ужасно раздражало. Мое лицо горело, я едва сдерживала эмоции.

– Как бы вы не надеялись, это не изменит моего решения.

Он сделал жест, призывавший меня успокоиться. Положил свою руку на мою, я сразу ее отдернула. Неприятный человек.

– Я вижу, насколько сильно вас это задевает. Жестоко с моей стороны. Возможно, вы не поверите, но если бы вы сразу согласились, я бы напомнил вам о риске и даже о детях. И хотя я считаю, что вероятность, что они будут вовлечены, близка к нулевой… Я понимаю, что близка не значит равна. Что бы вы ни решили, вы должны осознавать последствия и принимать их. С другой стороны, мы можем поймать маньяка и без вашей помощи, кто знает.

– Если бы вы в это верили, меня бы здесь не было.

Следователь пожал плечами, подтверждая мою правоту.

– Елизавета Лазаревна, если честно – мы в отчаянии. То, что я предлагаю вам – авантюра, которая может сработать. Но нет никаких гарантий. – Он вздохнул и добавил: – Жаль, что мне не поможет хороший, но циничный довод – подобный репортаж может дать хороший толчок вашей карьере. Не такой вы человек, чтобы на это повестись.

Смешно. Ростовцев пытался не только давить мне на совесть, но и одновременно подкормить мое тщеславие. Я встала со скамейки, показывая, что заканчиваю разговор.

– Найдите кого-нибудь другого.

Мой голос предательски и неуверенно дрогнул. Ростовцев сразу это уловил.

– Елизавета Лазаревна, давайте вы переспите с этой мыслью. Это серьезное решение, не принимайте второпях. Хорошенько все обдумайте, а завтра с утра позвоните. Обещайте мне подумать. Я больше не буду давить, честно.

Он уже надавил более чем достаточно. Тем не менее, я кивнула ему и ушла из парка. Решила идти пешком – моя квартира была недалеко. Ростовцев не пытался проводить или подвезти. Почувствовал, что мне нужно побыть одной. В умении читать других людей ему не откажешь. Это профессиональное. Похоже, он был неплохим следователем.

Я приготовила себе легкий салат на ужин и позвонила домой. Ужасно соскучилась по детям. Так странно – порой не можешь себе места найти, чтобы тебя оставили в покое, а когда остаешься в одиночестве, все время думаешь о них.

Может, одиночества я больше всего и страшусь, поэтому настрогала себе аж пятерых? К тому времени, как Максим станет взрослым, Яков и Роза должны будут принести внуков. Мне всегда будет кого любить. В доме всегда будет шумно и весело. За редкими мгновениями одиноких вечеров… Но я научилась засыпать рано и быстро.

Я набрала видео-звонок на телефон Льва, но ответил младший.

– Здравствуй, малыш.

Вообще-то, уже и не малыш, все-таки одиннадцать лет. Но все же еще такой невинный и солнечный.

– Здравствуй, мама.

Хотя сегодня он скорее пасмурный.

– Как ты, дружок?

– Я очень скучаю. Когда ты вернешься?

– Пока точно не знаю.

Почему не знаю? Поезд на Иркутск отходит завтра утром, чуть меньше суток в пути. Свободные места точно будут, он всегда полупустой. Послезавтра должна быть дома.

Я грустно стиснула губы. Я колебалась. И не хотела давать ребенку напрасных надежд.

– Ты домашку сделал?

Максим кивнул.

– Умничка.

– Мама, а ты правда помогаешь полиции?

Ох уж эта Соня. О чем я думала? Конечно, наша болтушка все ему рассказала. Я не хотела грузить младшего.

– Да, солнышко.

– Здорово!

Неподдельный восторг. Сын мной гордится. Мама-детектив. Теперь всем в школе расскажет.

– Максим, я просто пишу репортаж.

Сын кивнул, но светящиеся глаза выдавали его восторг. Да, он легко вытерпит разлуку.

– Бабушка и дедушка были сегодня?

– Уже ушли. Соня тоже, гуляет с Артемом.

Я машинально посмотрела на часы. Восемь часов вечера. Начинать волноваться? Да нет, время еще детское. Правда, уже стемнело…

– А Лев где?

– У себя. Играет.

Играет. Конечно, мама не пилит, ушел в отрыв. Мальчику семнадцать, а в голове одни компьютерные игры. Хоть бы за девочками начал бегать. Правда, там свои волнения начнутся.

Про Розу и Якова я не спрашивала, они жили отдельно, в квартире поближе к университету. Старшие дети очень серьезно относились к учебе. Заодно друг за другом присматривали.

Я уже собиралась прощаться, но сын успел меня опередить:

– Мама, Соня пришла. Позвать ее?

– Спасибо, сыночек. Позови.

Максим убежал прочь от камеры, и вскоре я увидела дочь. Ее блестящие глаза и поплывшие тени. И этот взгляд – с таким вызовом, но при этом с грустью, тоской. С остывающей любовью к человеку, который оказался «не таким». И надеждой, что все еще может вернуться. Это мои шестнадцать лет. Я как будто в зеркало смотрела.

– Соня, мне стоит волноваться?

Независимо от ответа, я уже волновалась.

– Нет, мама. Все будет хорошо.

– Мы поговорим, когда я вернусь. Это не телефонный разговор. Но ты же помнишь: – «все пройдет…».

– «…пройдет и это». Помню.

– Ты у меня молодец. Поругай Льва за меня и позови младшего – попрощаюсь.

Я пожелала Максиму спокойной ночи – думала лечь пораньше и больше не хотела звонить. Обычная семья, обычные проблемы. Такие важные сейчас, такие мелкие потом.

Теперь пришло время поддаться искушению свежим душем. Я заранее представила, как после тяжелого разговора с Ростовцевым я подставлю свою гудящую голову струям горячей воды, смывающей с меня прошедшую дорогу, все волнения и мысли. Даже тяжелые и сложные. Ничего еще не случилось, я смогу абстрагироваться от прошедшего дня.

Подготовила постель заранее, предвкушая хороший сон. Не понимаю тех, кто предпочитает принимать ванну. И какой смысл валяться в гигантском, медленно остывающем корыте, глядя в пустоту перед собой. Эти люди не понимают, от чего отказываются. Как чудесно стоять в запотевшей кабинке, полностью отрешившись от окружающего мира, и ощущать этот нежный поток, омывающий тело сверху вниз.

Никогда не буду принимать ванну. Только душ.

Съемная квартира в этом плане – всегда лотерея, но с этой мне повезло. Большая кабинка, с различными режимами подачи воды. Почти как у меня дома. Гель и мочалка мои, я взяла их в дорогу, и не зря. Закончила день с наслаждением и чувствовала себя великолепно.

Вдоволь насладившись вечерним душем, посвежевшая и чистая, я с удовольствием забралась в постель, чтобы поскорее уснуть.

Уснуть до того, как в мою голову полезут плохие мысли. О том, что я нахожусь в проклятом Энске. О том, почему я здесь нахожусь.

Пожалуйста, Господи, пошли мне скорый сон.

Я ненавижу бессонные ночи.



II

Теплый зимний вечер. Посланные черным, как смола, небом, оседают на землю крупные снежные хлопья. Я сижу на старых скрипящих качелях, напротив меня – Максим Логинов. Макс выглядит таким, каким я помню его по школе – с грустной и усталой ироничной улыбкой и взглядом как будто сквозь меня. Это не признак высокомерия, как могло бы показаться. Просто Максим всегда витает в своих облаках. Мы частенько проводили так время вдвоем, общаясь после школы.

Меня посещает стойкое ощущение дежа вю. Как будто мне уже это снилось, просто я забыла. Может, и снилось. После смерти Илии я видела очень много снов, но все они с годами исчезали из памяти – как песок сквозь пальцы.

Первое время, когда я видела осознанные сновидения, я любила «затаскивать» в них своих детей. Создавала для нас огромный зеленый луг с бабочками и стрекозами, где мы проводили пикник, весело разговаривали, играли. Мои папа и мама тоже бывали с нами, они любят внуков. Я была бы счастлива, если бы у меня получилось увидеть Илию, но увы – его образ всегда ускользает от меня, и материализовать его не получается. Нечестно. С Леной тоже ничего не выходит. Она давно умерла. Наверно, я ее уже забыла… но в таком случае, почему я не могу воссоздать образ Илии?! Его я никогда не забываю!

Последние годы тяжело даются. И я начала замечать, что стараюсь так отвлечься, чтобы вообще не видеть снов. Все равно дети в этих – да, безумно прекрасных, счастливых, но всего лишь снах – ненастоящие. И эта иллюзия счастья, какой бы прекрасной она не была, не должна замещать настоящую, тяжелую и трудную жизнь.

Пытаюсь отвлечься от грустных мыслей. У меня есть работа. Сегодняшний сон нужен не для души, а для дела. Я последую совету Ростовцева – хочу обдумать его предложение. Для этого мне и нужен Максим. К счастью, хотя бы его образ у меня получается представить во сне хорошо.

– Лиза, здесь что-то не так, – говорит Макс. – У меня ощущение, как будто я здесь уже был.

Снящиеся люди всегда реагируют на меня с удивлением.

– Неудивительно, ты же тульпа, а не настоящий Максим. Ты – проекция моих воспоминаний о нем, поэтому ты испытываешь дежа вю так же, как и я. Но на самом деле ты – это я.

– Ты взрослая, а я чувствую себя как ребенок.

– Мне сорок один. Я такая, какая и есть. А тебе семнадцать, потому что мне так удобнее.

Максим смотрит на свои руки, загибает пальцы. Интересно, что он пытается посчитать.

– Так странно. Мне кажется, это ты мне снишься, – отвечает он.

– Ничего страшного, я не возражаю, – говорю я. – Можешь думать, что я – проекция твоих воспоминаний о Лизе. Это неважно. Думаю, тебе все же лучше считать, что я настоящая. Главное не запутаться.

– Ты сказала, что я – «тульпа». Что это такое?

– Созданный силой разума двойник. Это из «Твин Пикса», – поясняю я.

– Не помню там такого… Слушай, давай так… – Максим оживляется, спрыгивает вниз и останавливает качели. – Я буду как агент Купер, а ты – Лора Палмер. Помнишь его первый сон? «Мы встретимся через двадцать пять лет». И поцелуй. В конце концов, прошло уже двадцать лет, как мы дружим. Не будем ждать еще пять, поцелуй меня. Во сне-то можно?

Я не обращаю внимание ни на это неуклюжее приставание – он не всерьез, ни на ошибку с подсчетом прошедших лет – настоящему Максиму было трудно считать из-за дискалькулии, очевидно, что его двойник перенимал это свойство. Снова. Каждый раз как первый.

– Я совсем не похожа на Лору Палмер. В отличие от.

Он знает, от кого.

– Да, – грустно улыбается Максим. – Ты скорее Донна Хейворд.

Что-то в этом есть. Но я, конечно, не так красива. Кстати, надо погуглить, почему ее не взяли в третий сезон.

Я достаю из кармана пачку сигарет, так кстати лежащую в кармане, и раскуриваю одну из них. В настоящей жизни я уже сто лет как бросила (да я толком и не привыкала), но во сне иногда себе позволяю.

– Довольствуйся суррогатом, – сделав небольшую затяжку, я передаю сигарету ему, оставив на фильтре смачный след от помады. Странно, но когда мы в школе выкуривали одну сигарету, затягиваясь по очереди, или выпивали одну бутылку пива на двоих, это казалось естественным и совсем не интимным. Все робкие поползновения Максима «развивать» отношения я оборвала на корню, а вскоре они прекратились сами собой – Макс нашел, кого ему любить. Со временем он стал моим самым близким другом.

Затянувшись, Максим возвращает сигарету назад.

– Знаешь, ты меня трижды по-крупному спасла. Вот бы вернуть тебе должок.

– Не знаю, о чем ты. Самое лучшее, что я сделала – нашла тебе жену.

– Да, это был последний из трех. Жаль, что так вышло, Лиза…

– Ты точно не убивал Лену?

– Конечно, нет.

Глупый вопрос. Если я не верила в его виновность, конечно, и Максова тульпа не верила.

– А кто убил?

Максим не отвечает. Неудивительно, откуда ему (то есть мне) это знать.

– Сомневаешься в моей невиновности… – с укоризной говорит Макс. – Может быть, ты назвала младшего сына, как меня, не потому что я для тебя много значу, а потому, что ты упрямая, как овца?

Он пытается уйти от ответа. Я не возражаю, не хочу ковыряться в прошлом, тем более, таком неприятном.

– Это бараны упрямые. А овцы тупые.

Я выбрасываю недокуренную сигарету в сторону. Не чувствую никакой вины, потому что я и не мусорю. Окурок просто растворяется в ночи без следа.

– Здесь мрачновато, не находишь? – спрашиваю я и не дожидаясь ответа, решаю сменить обстановку.

Школьный кабинет литературы мне нравится гораздо больше. С ним связаны хорошие воспоминания. Мы с Максом любили оставаться на дежурство вдвоем и могли часа два проболтать под портретами классиков.

Легкое движение руки, синхронное с нужным образом, всплывающим в моих мыслях, заставляет окружение меняться. Я извлекаю детали из постаревших воспоминаний. Результат выглядит неплохо.

Пора заняться собой.

Я сбрасываю с себя зимнее пальто и шапку куда-то за учительский стол. Вообще-то я аккуратная, но привычка осознанных снов сделала меня несколько несобранной.

Думаю, мне сейчас куда больше пойдет строгий серый деловой костюм. Несколько стесняет движения, но подчеркивает тонкую талию – ту часть тела, которую мне не стыдно подчеркнуть. Ухмыляюсь забавной мысли – все остальное подчеркнуть просто невозможно ввиду почти полного отсутствия.

Мне не нужно переодеваться, одежда просто меняется. Я добавляю к каблукам пару лишних сантиметров, чтобы смотреться выше. Небольшое баловство с моей стороны.

Максим аккуратно кладет зимнюю куртку на парту перед собой. Занял место на первой парте и с интересом смотрит на меня. Как будто не знает, о чем я думаю.

А я думаю о том, что было бы забавно увидеть Макса в советской школьной форме, но сдерживаю себя. Это будет слишком. Пусть будет аутентичным.

– Тебе не кажется, что мы пропустили несколько логичных этапов до того, как перешли к ролевым играм? – ехидно отмечает он. Видимо, он как-то прочувствовал мои мысли о школьной форме. Строгая учительница и нашкодивший ученик… Да, трудно будет воспринимать его как семнадцатилетнего.

– Помолчи, Логинов. А то получишь линейкой.

– Ты великолепна в образе учительницы.

Я пропускаю его комплимент мимо ушей и молча беру в руки мел. Вывожу в верхней части доски: «Классная работа…».

– Лиза, ты такая красивая… Тощая, как школьная указка.

Тощая… Комплименты никогда не были сильной стороной моего друга.

– К директору захотел? – я бросаю замечание через плечо и продолжаю чуть ниже: «Решение об участии…».

– Злючка-сердючка. Училка моей мечты.

Не обращаю внимание. Старательно пишу аккуратным почерком: «Решение об участии в операции по поимке серийного убийцы в качестве наживки».

Затем разделяю доску пополам, озаглавив части – «за» и «против». Пишу в графе «против»: «Риск для меня и моей семьи». Сажусь за учительский стол.

– Макс, я хочу, чтобы ты попытался убедить меня принять предложение Ростовцева.

– Я не хочу, чтобы ты его принимала. Ему на тебя наплевать, он просто делает свою работу. Ты ему ничем не обязана. Садись в поезд и возвращайся к любимым детям. Поступи разумно.

Я вздыхаю.

– Разумно и где-то даже цинично могу рассуждать и я. Я неспроста сделала, что тебе сейчас семнадцать. Мне нужен тот самый Максим Логинов – романтичный, наивный, неловкий, но добрый и смелый мальчик. Тот самый, который заступился за тихую и скромную замухрышку. Влез в драку, не думая о последствиях.

– Ты же понимаешь, что мне на самом деле столько же, сколько и тебе?

– Постарайся хотя бы притвориться.

Максим поднимает руку, демонстрируя готовность отвечать урок.

– Логинов, к доске, – командую я.

Макс подходит и молча добавляет к моей записи слово «маловероятный».

– Поясни.

– Ты очень драматизируешь ситуацию. Скажи чисто технически – как убийца может выйти на твоих детей? Вряд ли у него есть доступ к информации о твоем местожительстве. А слишком активно проявлять к тебе интерес рискованно – засветится.

– Ему необязательно вообще светиться, – опровергаю я. – Мои дети активно пользуются соцсетями. Там он их и найдет

– Можно подумать, в Иркутске мало Ивановых…

– С еврейскими именами? – парирую я.

– Ну, хорошо, найдет, а потом что?

– Узнает по фотографиям и общим группам, где учатся. Дальше можно и проследить.

Максим стирает в слове «маловероятный» часть «мало».

– Но не сто процентов, – говорит он.

– Есть такое понятие – катастрофичность события, некая абстрактная величина. Для адекватной оценки рисков ее надо умножать на вероятность. То есть даже если событие маловероятное, но очень опасное, игнорировать его нельзя. Катастрофичность любых неприятностей с моими детьми для меня абсолютна. Я не буду подвергать их опасности. Считай это моим основным принципом.

Не представляю, чем покрыть такой довод. Макс пишет в столбце «за»: «Новый интересный опыт». Пытаться меня убедить подобным аргументом – все равно, что вручную дотолкать товарный поезд отсюда и до Москвы.

Я стираю его запись и заношу в графу «против»: «ужасный опыт».

– Почему?

– Я ненавижу насилие. Участвуя в данном расследовании, мне придется ознакомиться с материалами дела. Такое себе удовольствие.

Макс не сдается: «помощь полиции – хорошо».

Я ухмыляюсь, снова стираю и пишу на правой стороне: «помощь полиции – плохо».

– Почему? – искренне удивляется Максим.

– Хороша полиция, – криво усмехаюсь я. – Привлекает к такому серьезному и опасному делу гражданское неподготовленное лицо. И давай начистоту – я хорошо знаю методы работы наших органов. Когда главное побыстрее закрыть любого мало-мальски подходящего человека, чтобы заработать себе очередную звезду. Когда выбивают признание и подбрасывают улики.

– Из меня не выбивали признание.

– Тогда почему ты признался? И вообще, откуда тебе знать? Ты же не настоящий Максим.

Он пожимает плечами.

– Чувствую себя настоящим.

– Дело не только в тебе, – говорю я. – Илия работал адвокатом, какое-то время по уголовке. У меня нет никакого пиетета к полиции. Я много неприятного могу тебе рассказать.

– Охотно верю. Но ты уверена, что здесь такой случай? Да, Ростовцев – это циничный манипулятор, и ты должна быть осторожна. Но в своем стремлении найти убийцу он выглядит искренним.

Мы стоим рядом, смотрим на исписанную доску. В графе «за» так и не появилось ни одного аргумента.

– И все же я здесь, – словно угадав мои мысли, говорит Максим. Да что я говорю, чему удивляюсь? Так и должно быть. У нас общие мысли.

– Да, – неопределенно киваю я.

– Чем он тебя зацепил?

– Жертвами убийств. Легко думать о каких-то чужих умерших в страданиях людях. То есть не легко, конечно, но можно не обращать внимание. Но когда ты узнаешь имя, когда понимаешь, что где-то осиротел ребенок, где-то воет чья-то мать, когда представляешь себе все муки, что испытали эти девушки перед смертью – страх, унижение, отчаяние… Я не могу быть спокойной. Не могу развидеть и забыть.

Максим уверенно подходит к доске и пишет в графе «за»: «ты сможешь спокойно спать».

Я возражаю:

– Но я прямо сейчас спокойно сплю.

– Это пока. Ты вернешься в Иркутск, к своей семье и прежней жизни. Материалы, которые предлагали тебе, опубликует кто-нибудь другой. А спустя месяц ты прочитаешь про жестоко убитую известным энским маньяком какую-нибудь Машу Петрову. Тогда твой сон ухудшится.

Он говорит совсем как Ростовцев.

– А знаешь, что будет потом? – продолжает Максим. – Почувствовав, что кольцо вокруг него сжимается, убийца переедет в Иркутск. В большом городе затеряться намного легче. И потом, если эту мразь не поймают, будут, к примеру, Вика, Рита…

Максим поворачивается к доске и вписывает в графу «за»: «Соня».

– Не пытайся меня этим испугать. Вероятность того, что это случится, один на миллион.

– Лиза, не в страхе дело. А в тебе. Если ты откажешься помочь сейчас, то в каждой убитой девушке будешь видеть Соню или Розу.

К сожалению, он прав.

– Давай я скажу, как оно на самом деле будет, – говорит Максим. – Твоя статья не сыграет вообще никакой роли. Поймают его или нет – от тебя не зависит, не нужно переоценивать свою значимость. Ты вернешься в Иркутск, в твое резюме добавится опыт работы с полицией. Если выродок продолжит убивать, тебе будет больно и обидно… Но тебя не будет грызть совесть. Потому что ты сделала все, что от тебя зависело.

– Когда ты стал таким циником, Максим?

Он пожимает плечами.

– Я вырос, Лиза. Меня окружили циники, и я заразился этой болезнью. Это очень опустошает. Но в тебе всегда было больше огня. Внешне такая спокойная и даже холодная… но внутри бушуют страсти. Я надеюсь, ты никогда не очерствеешь, подруга.

Молчу в ответ. Тоже на это надеюсь. Но умом понимаю, насколько проще быть черствой.

Похоже, я скоро совершу опрометчивый поступок, продиктованный незрелыми эмоциями. Надеюсь, мне не придется заплатить за него слишком большую цену.

Чтобы поддержать, Макс крепко меня обнимает.

Как же мне его не хватает… Как Лены. Как Илии…

Мысли о муже расстраивают меня окончательно и чтобы не расплакаться на плече у друга, я просыпаюсь.



III

Когда я открыла глаза, за окном стояли серые сумерки. Шесть тридцать утра. До будильника еще час, но я решила не досыпать.

Какое-то время я упорядочивала в голове содержимое своего сна. Анализировала, что мне снилось, соотносила с реальностью. Значит, все-таки «за»…

Взяла телефон и написала Ростовцеву сообщение: «Я согласна. Прошу вас срочно выслать материалы для публикации на ознакомление и правки. Приезжайте, как только сможете, нужно обсудить детали». Добавила свой адрес.

Дмитрий прислал в ответ файл и короткое «Спасибо, Лиза».

Не слишком ли панибратски? Неважно. Я навела крепкий кофе и бегло просмотрела текст статьи, предлагаемой к публикации. Как я и думала, он был ужасен и требовал полной переработки. Было видно, что человек, написавший его, никогда не имел дело с текстом сложнее полицейского протокола. Сухо, скучно, кратко. Это не тот случай, когда краткость – сестра таланта. Еще надо умудриться с таким жареным материалом так тоскливо написать.

Поймала себя на мысли, что становлюсь занудной, как старая бабка. Неужели сказывается возраст? Старческое брюзжание пугает меня сильнее морщин. Морщины можно скрыть тональником. В мозги с тональником не залезешь.

Быстро набросав от руки план статьи, я осознала, что без реального доступа к материалам дела – по крайней мере, частичного – ничего не получится. Написала об этом Ростовцеву. Ответил: «Нужно поговорить с Родионовым. Я приеду в 10, и подвезу тебя».

В десять?!

Это значит, что потеряно три часа. Чем эти следователи в полиции вообще занимаются? Небось, какая-нибудь бессмысленная утренняя планерка, плавно перетекающая в обед. Неудивительно, что у нас такая слабая раскрываемость.

Чтобы успокоиться, позвонила домой, узнала, как дела. Пожелала удачи в школе и предупредила, что немного задержусь. Соня вроде повеселела, ну и хорошо – сон лечит. Чтобы не терять время потом, я продумала наш с ней серьезный разговор. Не про «это» (думаю, она знает уже не понаслышке), а про настоящую любовь. Тут и взрослые не в силах разобраться, детям самостоятельно точно не справиться.

Дистанционная подготовка к выполнению важной части родительского долга позволила мне убить два часа. Пришла пора готовиться к поездке в город.

В мои годы прихорашиваться необходимо.

Зеркало показало какую-то худую вяленую щуку. И вот такой, только к тому же уставшей с дороги, меня вчера видел мужчина. Но это ничего, у меня в рукаве пара козырей. Тем эффектней будет выглядеть мое преображение.

Природа не наделила меня привлекательной внешностью. Длинный узкий нос, широкий рот, выделяющиеся от худобы скулы. Но было во мне что-то такое восточно-экзотичное… Мне самой нравилось. Черные глаза, пышные черные волосы. С годами я научилась посредством косметики грамотно подчеркивать достоинства и скрывать недостатки. Чтобы выглядеть красиво, нужен правильный взгляд – на себя в своих собственных глазах и в чужих… Не знаю, как это точнее объяснить.

Вчера на мне были мешковатые джинсы и толстовка с начесом. На ногах – практичные кроссовки. Волосы наскоро уложены под белую шерстяную шапку. Ноль косметики. Серая мышь, да и только.

Сегодня я выгладила и надела серый деловой костюм – да, тот самый, что видела во сне. Строгая обтягивающая юбка до колен с небольшим вырезом подчеркивала фигуру и стройные ноги. Черные колготки, черные туфли – не шпильки, но с достаточно высоким каблуком. Собрала пышные кудрявые волосы в конский хвост и надела очки в аккуратной оправе.

Провела небольшой сеанс самовнушения перед зеркалом.

– Я красивая. Я красивая.

Господи, какая я дура.

– Я злая училка. Я буду рвать и метать.

Вот так гораздо лучше.

Увидев меня, Дмитрий не смог сдержать своего удивления.

– Ты прекрасно выглядишь, Лиза! – сказал он, открывая передо мной дверь машины. – Боевой настрой – это то, что нам надо.

Меня могло бы задеть, что мне сделали комплимент с удивлением, если бы мужчины в данный момент меня хоть как-то интересовали. Хорошо выглядеть было важно прежде всего самой себе.

Так, стоп. С каких это пор он перешел со мной на «ты». Когда Ростовцев сел за руль, я задала ему этот вопрос.

– Как только прочел твое сообщение рано утром.

Семь часов утра – это «рано»? Совсем не хочет работать.

– Не то что бы мы были близки, – сказала я.

– При чем здесь это? Подумай сама – мы ближайшие дни будем работать вместе над одним серьезным делом, мы одного возраста, мы не скованы рамкой «начальник – подчиненный». Поверь, на «ты» общаться намного проще. Конечно, если ты хочешь…

– Не надо, – я перебила его. – Ты как будто мои мысли озвучил.

Я всегда предпочитаю неформальное общение. Это и делу полезней.

– Отлично! Можешь называть меня просто Дима, – Ростовцев завел машину и потянул руку к магнитоле. – Музыку? – предложил он.

– Подожди. Куда ты собираешься меня везти?

– К майору Родионову. Будем в отделении к одиннадцати. Ты же написала, что нужно посмотреть материалы.

Как же меня раздражает, когда люди так делают. Не спрашивают.

– Нет, стой! Сперва нужно кое-что обсудить. Скажи, это ты писал текст статьи?

– Да, – он улыбнулся, сияя от гордости. – Ну как тебе?

Почему-то мне было приятно от того, что я сотру его самодовольную улыбку.

– Это ужасно. Никуда не годится.

– Почему?! – Ростовцев заметно расстроился. Не такой реакции он ждал.

– Ты написал не статью для газеты, а бухгалтерский отчет. Язык очень примитивный.

С каждым моим словом сверкающая улыбка следователя блекла, а брови грустно опускались домиком. Было даже его немного жаль. Библия учит нас ставить себя на место других. Всегда хотела поставить себя на место редактора. Интересно было оказаться по эту сторону процесса критики. Я безжалостно продолжила громить его творение:

– Составленный психологический профиль – даже для меня, с моими скромными психологическими познаниями, выглядит как школьное сочинение. Абсолютно непрофессионально. Я понимаю, что ты сам сочинял, но у тебя же был перед глазами нормальный документ. Можно было хотя бы постараться. Но главная твоя проблема – ты все делаешь не для других. А для себя. Решил, как будет лучше, и сразу действуешь, а мнение окружающих тебя не интересует. Статью написал не для дела, а чтобы эго потешить. И сейчас заранее решил меня везти в отделение. Я не просила об этом.

– Не просила? – он как будто даже удивлен.

– Я просила дать мне доступ к делу. Принести мне копию. Если надо, замазать, что мне знать не положено. Сам подумай – зачем мне светится в отделении? Я думала, что у нас следующая легенда – мне кто-то сливает материалы за деньги. Вот и следуйте легенде – слейте мне материалы. Только я деньги не дам. Кроме Родионова, кто-нибудь из ваших обо мне знает?

К моему облегчению, Дима покачал головой.

– Хорошо. Но я все равно хотела поговорить с ним. На нейтральной территории. Есть такой вариант?

– Есть. Он предпочитает ходить на обед в другую столовую, не в нашу. Можем там его поймать и заодно пообедать.

Я кивнула.

– Отлично. Так гораздо лучше.

– Лиза, мне кажется, ты драматизируешь. Ну, подумаешь, засветишься в отделении. Почему это проблема?

– Ты мне гарантируешь, что никто из твоих коллег – каких-нибудь практикантов, например – не напишет от нечего делать в твиттере статус про меня, фото не приложит? Что никто не спросит, что за женщина приходила к начальнику следственной группы? Никто не свяжет это с выходом в конце недели статьи в самой популярной газете?

– Мне кажется, ты параноишь, – улыбнулся Ростовцев.

– Если ты параноик, это не значит, что за тобой не следят.

Ближе к двенадцати мы подъехали на место. Выйдя из машины, Дима направился ко мне, чтобы галантно открыть дверь, но не успел. Я не собиралась принимать знаки внимания.

– Куда ты меня привез? – я в недоумении оглянулась на какое-то полузаброшенное промышленное здание. Ржавые буквы под крышей гласили: «Энскэлектротранс». Похоже, здесь раньше располагался ремонтный цех для трамваев или депо.

– Не была в подобных заведениях? – следователь кивком головы указал на старую ржавую дверь с наполовину выцветшей табличкой с названием заведения общепита и часами работы. Столовая называлась «Столовая». Открыв скрипящую дверь, внутрь быстро зашли несколько человек.

Мы последовали за ними и оказались в темном коридоре с низким потолком, заканчивающимся металлической лестницей, ведущей на второй этаж. Большой промышленный лифт не нуждался в табличке «лифт не работает» – все было видно и так. Место было довольно популярным – навстречу нам шли усталые, на скорую руку поевшие люди труда.

Оценивающие мужские взгляды не слишком меня радовали – я прекрасно понимала, что вызываю скорее удивление своим несоответствием окружению, чем интерес.

Толкнув очередную дверь, мы, наконец, попали в помещение, где принимали пищу. Небольшой зал, плотно заставленный столами с дешевыми скатертями, стандартная конвейерная раздача блюд на подносы. Три умывальника сразу у входа.

Я помыла руки, взяла поднос и оглядела столовую, пытаясь угадать Родионова среди деловито обедающих рабочих, но это не удалось. Очевидно, он прекрасно вписывался в это место.

Решила поесть от души – все равно хоть сколько-нибудь пополнеть мне не удавалось – и набрала на поднос полный комплект. Дима провел меня в самый угол зала, где мы подсели к одиноко сидящему мужчине. Перед ним стояла наполовину заполненная кружка с компотом и две пустые тарелки.

– Давно вас жду. Тетки с раздачи скоро начнут на меня косо смотреть.

– Лиза, это майор Родионов. Александр Семенович. А это Елизавета Иванова.

Я протянула руку майору, которую он неохотно пожал. На вид Родионову было лет пятьдесят. Уже седой, с короткой стрижкой, угрюмый. С крупными и неприятными чертами лица. Крепкие подкачанные руки позволяли делать вывод, что майор все еще не чужд оперативной работе. Заметные следы от заживших травм костяшек пальцев говорили о том, что когда-то – видимо, в девяностые – он работал с полной отдачей.

– Как вам наш город? – спросил он. Слова он говорил отрывисто, как будто чеканил.

– Я местная. Уехала в Иркутск пять лет назад.

– После взрывов… Понимаю. Кто?

Несмотря на свою грубоватую внешность, Родионов оказался довольно проницателен.

– Муж.

Он кивнул и допил компот.

– Соболезную. Ладно, давайте к делу. Уже познакомились с нашей рок-звездой?

– Саша, ну зачем ты так?

Родионов только усмехнулся.

– Я не люблю, когда его привлекают, – сказал он мне. – Но Дмитрий эффективен и приходится его терпеть. Хотя он и не настоящий следователь.

Я удивленно посмотрела на Ростовцева. Тот пожал плечами.

– Покажи ей свой документ, – сказал Родионов.

Дима вытащил из кармана удостоверение. Оно было серого, а не красного цвета. Внештатный сотрудник.

– Окружающие как-то принижают мой статус, – как бы извиняясь, сказал он. – Поэтому я стараюсь вести себя как обычный следователь. Тем более что такова, по сути, моя работа.

– Ну да. Протоколы не оформляет, отчеты не пишет, на совещания не ходит, начальство не трахает. Простите, Елизавета Лазаревна, – он извинился за грубость, но было видно, что ему плевать. – Никакой настоящей работы. Потому и рок-звезда.

– Не думаю, что все перечисленное – основная часть вашей работы, – попробовала возразить я.

– Конечно, но без этого никуда. Должен быть порядок. А Дмитрий не подчиняется дисциплине. Но ему позволяют. Я не знаю, как он это делает, но большинство его дел раскрыты. Жаль, что наше дело – пока что одно из исключений.

– Я хотела бы о нем поговорить.

– Пожалуйста. Можете дать мне свой телефон?

Ход со стороны Родионова неправильный – если бы я хотела его записать, нашла бы, как это сделать. А вот стену недоверия между нами он поставил зря. Усилил и без того неприятное впечатление.

Я отдала ему телефон, он выключил его и положил на стол, чтобы тот был на виду. Затем сказал:

– Я считаю эту задумку глупой, бессмысленной и даже вредной. Но не буду возражать. Все согласовано с большим начальством, а оно ждет волшебного решения проблемы. Потому что уже забыло, не понимает, как все работает.

– А как работает? – спрашиваю я, одновременно начиная есть. Это такой прием – я делаю вид, что занята и едва отвлекаюсь, но на самом деле полностью поглощена разговором.

– Вы же не берете у меня интервью? Не хочу говорить это публично.

– Ну что вы, это останется между нами.

Если, конечно, не подойдет к материалу, подумала я. Но промолчала, естественно.

– Мы не сможем поймать его с тем, что имеем. У нас почти ничего нет. Идея Димы – это не передовые методы, не озарение какое-нибудь. Это жест отчаяния.

– Да, он говорил.

– Надо же, не соврал, – удивленно сказал майор. – Но писать этого не надо, конечно, – тут же добавил он.

– Тогда какой же план? – спросила я.

– Я уже почти его поймал. Нужно работать в этом направлении – предугадывать. У нас получается.

– И сколько времени это может занять?

– Понимаю, к чему вы клоните. Но, боюсь, здесь не получится ускориться.

– А если он снова убьет?

Родионов пожал плечами.

– Не для печати. Простите за цинизм, но для нас это будет не так уж и плохо. Каждое новое убийство – это потенциальные свидетели, улики, ошибки. Рано или поздно он ошибется, оставит след. Такие попадаются на ошибках.

– Только вот жертвам от этого не легче, – ответила я.

– Поверьте, мне жаль их, как и вам.

Очень сомневаюсь.

– Вы читали текст Дмитрия, который он предложил мне напечатать? – спросила я.

– Она сказала – никуда не годится, – расстроено добавил Дмитрий.

– Профиль преступника – курам на смех, – я изложила свою основную претензию.

Родионов сухо кивнул.

– Я согласен. Но это не моя затея и я не отвечаю, так что развлекайтесь. Только постарайтесь мне ничего не испортить.

Майор достал откуда-то снизу стандартную картонную папку с надписью «Дело №» и передал мне.

– Я собрал то, что вы просили. Вернете, как только сдадите материал в газету. Обращаю ваше внимание – что бы вам в личных разговорах не говорил товарищ Ростовцев, вам запрещается печатать информацию сверх того, что я передал.

Я открыла папку и бегло ее пролистала. Описание мест преступлений, несколько фотографий – без натуралистичных подробностей.

– Здесь нет психологического профиля, – заметила я.

– Естественно, – спокойно ответил Родионов. – Эта информация представляет для следствия огромную ценность. Результаты экспертизы, метод убийства – субъект знаком с этим лучше нас. Но я не собираюсь давать ему информацию, в какой мере мы к нему подобрались. Поэтому вы не найдете там и отчетов криминалистов. Я даже устно вам не скажу, без записи. Слишком многое на кону.

– Я прекрасно вас понимаю, – с жаром сказала я. – Я лишь хотела использовать профиль как образец, чтобы было от чего оттолкнуться. Мои выводы будут такими же неверными, как у Дмитрия, но противоположными.

– Как это? – спросил Ростовцев.

– Вспомни, что ты написал. Это даже не «желтуха», это уже «чернуха». За пределами объективных данных, которые могут быть определены криминалистической экспертизой – я не знаю, в какой мере ты добросовестно ей следовал, у тебя просто кошмар. Убийства совершены на сексуальной почве, это очевидно…

– Елизавета Лазаревна, – строго сказал майор, привлекая мое внимание, и кивнул мне за спину. Скучающая кассирша в отсутствии посетителей тщательно прислушивалась к нашему разговору. За соседним столиком на нас косились двое работяг в спецодежде газовой службы. Очевидно, я не заметила, что увлеклась и начала говорить в полный голос. Зал постепенно начинал пустеть, и стук вилок о тарелки перестал заглушать наш разговор.

– Прошу прощения, – пробормотала я и продолжила на два тона тише: – Дима, ты зачем хотел выставить на посмешище себя и своих коллег? Которых, прости за неприятную метафору, имеет закомплексованный извращенец, женоненавистник и импотент, компенсирующий сексуальным насилием свою половую слабость. Возможно, девственник. Еще бы написал, что его мама никогда не любила. Ты серьезно хотел, чтобы это напечатали?

Ростовцев пожал плечами.

– Мы должны заставить его отреагировать. Оскорбить.

– Ах, так это троллинг такой… Ты еще поучись панчам у Славы КПСС, если баттл еще не смотрел.

По непонимающим взглядам я поняла, что у них либо нет детей-подростков, либо они с ними недостаточно близки. Садясь смотреть со Львом «легендарный» баттл Оксимирона и Гнойного, я морально подготовилась к самому настоящему дну… Но была приятно удивлена, и даже матюки меня не смутили. Оказалось, что ребята неплохо владеют словом.

– Неважно, проехали. Ты мне лучше ответь, если наш маньяк такой дегенерат, то кто тогда вы такие?

– А что вы предлагаете, Елизавета Лазаревна? – спросил Родионов.

– Из того, что я знаю, вам противостоит опасный и безжалостный психопат. Почему бы не написать, что преступник имеет высокий уровень интеллекта? Как Ганнибал Лектор.

– Лиза, это расхожий миф. Психопаты не умнее обычных людей, – снисходительно возразил Ростовцев.

– Я знаю. Дело не в этом. Смотри, я напишу, что он успешный в жизни человек, возможно, творческой профессии. Его метод убийства – извращенно-утонченное социальное высказывание на тему танатической привлекательности полового акта как последствия сексуальной революции XX века. Такой перформанс оппонирования Фрейду – танатос, приходящий через эрос. Мы не будем оскорблять его, мы ему польстим. Мы почешем его ЧСВ, ведь люди склонны иметь о себе высокое мнение. Усыпим бдительность. Кто знает, вдруг он сам захочет что-нибудь о себе рассказать.

Дима не смог сдержать скептическую усмешку. Да, я, конечно, сильно разогналась.

– Что-то я путаюсь, – сказал Родионов. – Разве изначальная задумка была не в том, чтобы он как-то напрягся, засуетился, разозлился? А теперь мы с ним играть собираемся.

– Если он образован и хорошо себя контролирует, то напрягать его неразумно. Он может надолго затаиться. Или вовсе уехать в Иркутск и продолжить убивать там. Я понимаю, что энские полицейские в этом случае выдохнут с облегчением, но у нас ведь другая целевая функция?

– Другая, – спокойно ответил Родионов.

– А если он эгоцентричный самовлюблённый нарцисс, то может наделать массу ошибок от повышенного внимания к своей персоне. В любом случае, лучше так, чем как у него, – я кивнула в сторону Ростовцева.

– Хорошо. Делайте, как считаете нужным. Перед отправкой статьи в редакцию, согласуйте ее со мной. И ещё… Добавьте, пожалуйста, в профиль для публикации запись примерно следующего содержания: несмотря на сексуальный подтекст, удары ножом нанесены с высокой точностью, хладнокровно, с большими временными промежутками, что может указывать на отсутствие у преступника возбуждения в момент убийства, а также на его возможное отношение к медицине.

Фраза была стройная и стандартная, будто из полицейского протокола. Видимо, сказывался опыт, и подобные фразы выскакивали сами собой, как по накатанной.

– Спасибо, – искренне поблагодарила я. Информация была действительно ценной и важной.

– Пара слов не для печати, – сказал майор. – Возможно, ваш подход имеет смысл. Наш субъект, безусловно, жестокий садист, но, к сожалению, при этом не дурак. С какой-то особо мерзкой выдумкой, не каждый додумается.

Я поблагодарила его за согласие с моими доводами. Оказалось, он не так уж и неприятен. Дима молча слушал наш разговор.

– Значит, на том и порешили, – обговорив ещё несколько мелочей касательно публикации, Родионов, наконец, поднялся, пожал нам руки и вышел прочь.

– Пойдем, – сказала я Ростовцеву, задвигая стул.

– Ты не будешь есть? – удивленно спросил он.

Действительно, на столе были расставлены тарелки с недобитой едой.

– Теперь я понимаю, почему ты такая худая, – с улыбкой сказал он.

Нет уж. Если взялась, обязательно доем. Я молча села за стол и схватилась за ложку. Еда уже остыла и оказалась далека от моих стандартов, но они, по правде, весьма высоки. Если смотреть объективно – вполне съедобно.

После обеда Дима подвез меня домой, и я приступила к работе над статьей. На фоне включила телевизор – никак не могла избавиться от привычки создавать на заднем фоне какой-нибудь шум. Работа шла хорошо – доступных мне материалов было достаточно.

Но не все было так просто. Нужно ведь отложить что-то на потом – на случай, если придется делать продолжение, а новых материалов мне не сольют. Да и фантазию приходилось прикладывать старательно – издание может быть не готово к излишне натуралистичным подробностям, а времени на переделку нет. Конечно, меня подредактируют и подцензурят, но все же я не люблю, когда мои статьи переделывают. Предпочитаю сразу делать, как требуется.

Пока я работала, наступил вечер, и столь неожиданно, что я едва спохватилась – сегодня еще не звонила детям. К счастью, они были заняты своими делами и не скучали. Даже Максим говорил рассеянно, будто куда-то спешил.

Может, это не к счастью, а к сожалению?

Меня коснулась тень черной меланхолии. Пройдет еще несколько лет… Не старение меня пугает. А то, что дети вырастут, заведут свои семьи. Это здорово, я очень хочу, чтобы они были счастливы. Но они покинут мой дом. И тогда я останусь совсем одна. В первый раз за всю сознательную жизнь.

Надо быть оптимисткой. У меня будет много внуков. Они будут настолько шумными, что я буду мечтать об одиночестве. И умру, мечтая об этом, так и не познав, что такое настоящее, абсолютное одиночество.

Когда закончу дело, куплю себе бутылку красного. Я заслужила.

После общения с детьми я не стала возвращаться к статье сразу. Все равно осталось немного, попробую причесать перед сном, если что – доделаю завтра. Пока что отправила черновой вариант на согласование Родионову и на ознакомление Ростовцеву.

Поужинала. Чтобы себя занять, решила посмотреть телевизор в кой-то веки внимательно. Шла местная передача, что-то политическое. Я загуглила телепрограмму. «Серьезный разговор», ну и название. Есть даже канал на Ютубе. Современный подход. Коллектив программы старался изо всех сил, но, несмотря на их усилия, от провинциальной маленькой студии так и отдавало какой-то наивностью и скромностью. Казалось бы, маленькой студии – маленькие проблемы, но гость передачи имел другое мнение.

Титр гласил, что я имею удовольствие слушать Олега Некрасова – аж целого депутата иркутской городской думы. Молодой относительно своих коллег – около сорока лет. Гладко выбрит, носит аккуратные круглые очки, слегка полноват, но по сравнению с иными депутатами, можно сказать, стройный. Внешне он чем-то напоминал Филиппа Нуаре из фильма «Старое ружье».

Несмотря на весьма скромную должность – городская дума Иркутска, это не бог весть что – депутат Некрасов за словом в карман не лез и спокойно излагал свое мнение по самым широким вопросом. Он представлял крупную оппозиционную политическую партию, что давало ему широкие возможности для критики власти, чем Некрасов и пользовался. Однако мне импонировала та форма, с которой он это делал. Вместо лозунгов, сколь громких, столь и бесполезных, неизвестный мне до этого депутат грамотно излагал свое видение проблем области, терпеливо объяснял, почему у такого-то конкретного чиновника не получается их решить, предлагал четкие шаги для исправления ситуации. Как модно сейчас говорить, «дорожную карту».

Говорил Некрасов уверенно, но легко, непринужденно захватывая внимание аудитории. Он как бы подмигивал зрителям – я умный и грамотный, но я ваш, народный, понимаю ваши чаяния. Складывалось впечатление, что он уважает собравшуюся у телевизоров аудиторию, да и в целом простых людей. Привлекал отсутствием высокомерия и чванства.

Разумеется, это была лишь имитация. Маска, намертво приклеенная к лицу каждого более-менее эффективного политикана, к коим, без сомнения, относился и Некрасов.

– А сейчас вопросы от наших телезрителей, – сказал ведущий, и я обратила внимание на титры в нижней части экрана с номером телефона студии и заинтриговавшей меня надписью «прямой эфир».

Так уж и прямой?

– Можете задавать Олегу Вячеславовичу любые вопросы.

– В рамках законодательства, конечно, – с улыбкой добавил тот.

Какого черта, почему бы и нет?

Я убрала звук телевизора, чтобы не было эха от телефона, и набрала нужный номер. За все свои годы никогда не звонила ни на радио, ни на телевидение. Это было веление момента – из тех, что кажутся незначительными, но могут изменить всю жизнь.

Оператор быстро сообщил мне инструкции и отправил на ожидание. Вскоре я услышала голос ведущего передачи:

– Олег Вячеславович, наконец-то у нас звонок. Говорите, вы в эфире.

Я усилием воли подавила неизвестно откуда взявшееся волнение и сказала:

– Добрый вечер. Меня зовут Елизавета Иванова, я корреспондент журнала «Русский Иркутск». Но я родилась и выросла в Энске, который покинула пять лет назад. С тех пор прошло уже достаточно много времени, но родственников погибших 14 июля энсковичей до сих пор не удостоили нормальными объяснениями. Сколько еще можно все это скрывать? Зачем этим событиям был придан гриф секретности? Я понимаю, что вы не можете его снять, но мой вопрос заключается в следующем – что вы, как, возможно, будущий депутат Иркутской областной думы, планируете сделать для раскрытия истины? Спасибо.

Я выключила трубку и вернула телевизору звук. Внутри все кипело и дрожало. Не хотела общаться по этому вопросу ни с ведущим, ни с депутатом. Уже одно то, что мой вопрос прозвучал по телевизору, было весьма неплохо. Я очень волновалась перед ответом, хотя и понимала, что ничего сверхъестественного не услышу.

– Елизавета? Вы все еще с нами? – спросил ведущий и, не получив ответа, обратился к собеседнику: – К сожалению, она повесила трубку.

– Жаль. Я не боюсь острых вопросов и готов к диалогу.

– Ответьте нашей зрительнице хотя бы заочно.

– С удовольствием. Для начала хочу сказать, что являюсь регулярным читателям «Русского Иркутска» и в некотором роде знаком с Елизаветой по ее материалам. Несмотря на то, что она лишь недавно вошла в коллектив издания, ее статьи довольно заметны. Она подкупает искренностью. Чувствуется, что у нее душа болит, вот и этот вопрос такой. В Иркутске Энск больная тема, я с этим столкнулся. Как будто город прокаженных.

– Вы же знаете, ходят разные слухи…

Надежда на то, что я получу ответ на свой вопрос, таяла с каждой секундой. Некрасов ответил ведущему:

– Подождите. Слухи ходят не без причины. Сухая статистика говорит нам о том, что после двенадцатого года и до настоящего момента ежегодный рост насильственных преступлений и психических заболеваний в городе Энске составляет от 10 до 20 процентов, несмотря на убыль населения. Если вы этого не чувствуете, это не значит, что этого нет. Сегодня мы видим, что на данную ситуацию обратило внимание государство, есть подвижки к улучшению ситуации с Энском. Там живут наши сограждане, наши люди. С ними случилась большая беда, и нужно не отворачиваться от них, а помочь. Ну и если цинично, простите – это второй по величине город области. Если ситуацию не исправить, вся область это почувствует. Так что обывателям не стоит отворачиваться от проблем Энска. Хорошо, что какие-то шаги все-таки делаются.

Все понятно. Ну ничего, я и не рассчитывала на многое. Депутат Некрасов меня не удивил. Я потянулась за пультом.

– Вы имеете в виду, открытие сети реабилитационных психологических центров? – спросил ведущий. – Расскажите об этом нашим зрителям.

– Хорошо. Тем более, я входил в депутатскую рабочую группу по этому вопросу. Это национальный проект, финансируемый из государственного бюджета, для преодоления последствий тех страшных событий… – он печально вздохнул. – Так, подождите.

Я уже собиралась выключить телевизор, но вместо этого добавила на пульте немного громкости. Неужели?

– Вы знаете, это уже мой рефлекс как политика, – сказал Некрасов. – Кажется, я уже дорос до уровня, когда могу профессионально замылить любую тему. Еще и вы мне помогаете, отвлекаете внимание людей. Пару минут назад мне был задан конкретный вопрос, и я чуть сам о нем не забыл. Вообще, со мной такое нечасто бывает. Но вопрос, признаюсь, тяжелый, неуютный. Я бы предпочел бесконечно рассказывать о том, сколько фасадов и километров дорог было отремонтировано в моем районе, скольким людям была оказана юридическая помощь, сколько запросов в прокуратуру было направлено по заявлениям граждан, и какой получен результат. Все депутаты такие. А про Энск говорить… Я приношу извинения уважаемой Елизавете, но на тяжелый вопрос будет тяжелый ответ. Не могу дать вам никаких обещаний по вопросу раскрытия истины. Энским событиям лета двенадцатого года не просто придан гриф секретности, это сведения особой важности. Такого рода информацию не станут обнародовать ради успокоения родственников погибших. Я бессилен вам помочь, и более высокий пост ничего в этом плане не изменит. Могу посоветовать вам обратиться, в установленном порядке, в соответствующее учреждение с целью оформления допуска, но вы, скорее всего, так уже сделали и получили отказ.

Он пожал плечами, показывая, что ему искренне жаль. Как ни странно, ответ Некрасова меня вполне удовлетворял. Я и сама устала биться в эту стену.

– У нас пока нет новых звонков?

– К сожалению, нет. Граждане, не бойтесь, – как-то беспомощно попросил ведущий.

Похоже, я оказалась их единственным зрителем сегодня. Кто вообще смотрит сейчас телевизор, тем более местное телевидение.

– Раз так, я бы хотел дополнительно обратиться к Елизавете Ивановой – если у нее будет желание или служебная необходимость взять у меня интервью, я с удовольствием отвечу на все ее вопросы, сколь угодно неприятные. Можете не спешить, продумайте, что будете спрашивать. Предложение бессрочное.

– Отлично, у нас есть новый звонок, – обрадовано воскликнул ведущий. – Говорите, вы в эфире.

Далее последовала жалоба какой-то бабушки на управляющую компанию – никак не могут заменить старый проржавевший мусорный контейнер во дворе. Прозвучали толковые встречные вопросы Некрасова – это его стихия. Уточнил, разъяснил, предложил шаги по решению проблемы. Как рыба в воде.

Так и должно быть. Он местный депутат, для этого и выбирали.

В Иркутске всем плевать на проблемы Энска, на эту боль, на эту память. Увы, но плевать уже многим и в Энске. Жизнь продолжается, да?

По крайней мере, до пятницы, когда выйдет моя статья. Надеюсь, хоть кто-нибудь проснется.

Я снова убавила звук до легкого фона, но вернуться к работе не удалось. Статья в основной своей части была готова, оставалось проверить, выровнять стилистически, сократить излишний текст – есть у меня грешок, наливаю слишком много «воды», но стараюсь исправиться.

Пальцы без движения висели над клавиатурой. Затем постучали об стол. Мой пустой взгляд никак не мог уцепиться за строки и начать вникать в написанное. Никак не могла отвлечься от посторонних мыслей.

У меня на этой неделе так много событий. Я помогаю полиции ловить серийного убийцу. Громко сказано, конечно, моя помощь ничего не решает, я не дура. Но все равно было приятно. Прихвастну своему младшему сыну, когда вернусь в Иркутск. Разумеется, без подробностей, но покажу себя героиней. Не для себя – я просто хочу увидеть лучистый восторг в его наивных глазах.

Ещё депутат позвал на интервью. Выложим в интернет, у журнала есть свой канал, и даже какие-то просмотры. Новый формат СМИ – вскоре даже телевизор начнет жить своей жизнью, выходя в интернет вместо приема телеэфира, а профессиональные студии будут конкурировать с бесчисленной армией различных обзорщиков и блогеров – и не факт, что выиграют конкуренцию. Если мое интервью будет достаточно профессиональным и соберет большое количество просмотров, ко мне будут обращаться и более серьезные люди. «Острые вопросы с Елизаветой Ивановой». Боже, как пошло это звучит… Нет, ну его, этот интернет, лучше пусть будет журнал, как в старые добрые.

Подумав, я решила обязательно взять интервью у Некрасова. Чем-то он меня зацепил.

Конец рабочего дня. Общение с близкими уже было, теперь душ. Повторяющиеся действия рутинизируют жизнь. Но мы рабы своих привычек, как и своих чувств. Рутина – неизбежное следствие порядка. Порядок лучше, чем хаос.

Как только легла в кровать, почувствовала наступление апатии. Заряд интереса, вызванный работой над делом, уже начинал иссякать. Так быстро… Неужели это возраст? Нет, это что-то другое. Это пустота у меня внутри. Если не кормить ее дофамином, она начнет питаться мной.

Когда я дома, в семье, мне удается отвлечься. Но, оставаясь в одиночестве, я порой хочу быть поглощенной ею до конца. Остаться в нигде навсегда, как будто меня и не было. Может, сегодня обойтись вообще без снов? Выключить себя хотя бы на одну ночь…

Нет уж, Лиза! Я собралась и отругала себя за малодушие. У меня есть важное, по-настоящему важное дело. Так что сон у меня будет, и не простой, а осознанный – попробую взглянуть на эти преступления другим, свежим взглядом. У меня еще будет возможность себя пожалеть и ощутить сладость забытья. Но сегодня это время еще не пришло.



IV

Открыв глаза, я оказываюсь в удивительном и совершенно неожиданном для себя месте. Да, Дмитрий Ростовцев здесь, как я и хотела. Но в таком образе… Иногда сны подкидывают сюрпризы.

Закинув ноги на мой стол и откинувшись назад на стуле напротив, Дима внимательно меня изучает. Он черно-белый, как и вся обстановка вокруг. На расстоянии вытянутой руки я вижу раздражающие меня аккуратные лакированные ботинки.

Я сразу спихиваю их вниз. Ростовцев выпрямляется на стуле и вальяжно закидывает ногу на ногу. На нем одеты черные, гладко выглаженные брюки, белая рубашка с тонкими вертикальными серыми полосами, черный галстук и подтяжки. Пиджак повешен на спинку стула. Под плечом располагается черная кобура с большим револьвером.

В пепельнице на столе прямо передо мной дымится сигарета, дым от которой застилает белыми клубами окружающую обстановку. Рядом початая бутылка виски и небрежно брошенный пистолет, совсем маленький, меньше ладони. Видимо, мой.

– Лиза, что мы здесь делаем? – спрашивает Ростовцев.

– Мы собираемся расследовать убийства, – отвечаю я, стараясь своей интонации воодушевить Диму.

Мне все равно, что это звучит глупо и самонадеянно. Это моя голова и мой сон – что хочу, то и делаю.

– Приснится же такое… Смотри, Лиза. – Ростовцев передает мне в руки табличку с моего стола, и я вижу на ее серой поверхности надпись, сделанную крупными черными буквами: Elizabeth Ivanoff, PD. PD значит «private detective» – частный детектив. Я быстро перевожу взгляд на входную дверь. Такая же надпись на стекле крупными буквами, различаемая через наполовину закрытые жалюзи.

На полке с картотекой стоит ламповый радиоприемник, и в воздухе плывет нежный голос Синатры.

– Мне кажется, неподходящее время и место, – говорю я.

– А по-моему, неплохо. Мне нравится. Ты классно выглядишь.

Я встаю – ого, какие высокие каблуки – и иду к зеркалу. Увиденное заставляет меня улыбнуться. Я же знаю, какая я на самом деле. Совсем не такая. На мне облегающее черное вечернее платье с блестками, но не это меня забавляет. Моя грудь прибавила размера полтора-два. Это не сделало ее большой, но, теперь она достаточно различима и соблазнительна, чтобы хорошо смотреться для откровенного V-образного выреза. Морщины у глаз слегка разгладились. Волосы аккуратно уложены, на губах темно-серая контрастная помада. Интересно, какого она на самом деле цвета? В жизни у меня помада нейтральная.

Мне льстит, что в зеркале на меня смотрит привлекательная красотка, чуть за тридцать. Роковая женщина. Боковой разрез длинной юбки демонстрировал стройную ножку в черных чулках. Я отвела ткань в сторону… Ну, разумеется. Поверх канта чулок закреплена маленькая кобура, сейчас пустая. Пистолет на столе действительно мой.

Боже, я, наверно, собрала все возможные нуарные клише.

– Когда ты в таком виде, трудно что-то расследовать, – говорит Дмитрий. – Давай лучше расслабимся и выпьем, – он взялся за бутылку, наливая виски в стакан.

Я не согласна расслабиться. Решаю для начала сменить место. Время пока пусть останется тем же.

Разочарование Димы невозможно описать. Не сказать, что карета превратилась в тыкву, но определенное превращение, конечно, совершилось. Элегантный стакан с кубиками льда стал обычным советским, граненным. Бутылка неопределенной формы в его руках содержала в себе мутноватую жидкость. Скорее всего, самогон. Дима разочарованно выдохнул и поставил ее на место. Его туфли стали кирзовыми сапогами, брюки – военными штанами галифе, рубашка сменила ткань, цвет и фасон и обернулась обычной военной рубахой защитного цвета, подпоясанной кожаным ремнем с серпасто-молоткастой звездой.

Все вокруг теперь цветное.

Синатра затих.

Со стены на нас внимательно смотрит товарищ Сталин. Вместо радиоприемника на картотечном шкафе стоит внезапный двухкассетный магнитофон.

Зеркала в помещении нет, так что себя осматриваю частично. Конечно, все иначе. Мои формы вернулись к естественному состоянию, и одета я в самую обычную женскую военную форму сороковых. Только с нюансом… Я сняла с головы фуражку. Синяя. То, что надо.

– Отставить пьянствовать, товарищ Ростовцев, – приказываю я.

– Есть отставить, товарищ… Погоди-ка… – Дима встает и смотрит на меня свысока.

– Товарищ Иванова, соблюдайте субординацию.

Я проверила свои погоны. Вообще никаких звезд. А у него их было много. Не помню, какое звание идёт следующим по счету, так что концентрируюсь и просто делаю себе столько же звезд, сколько у него, плюс одна.

Ростовцев громко смеется.

– Лиза, пятизвездочными бывают только отели и коньяки.

– Разговорчики!

Громко стуча сапогами по облезлому паркету, я подхожу к магнитоле и нажимаю на пуск. Ожидаю услышать что-то вроде «утомленное солнце нежно с морем прощалось» или какой-нибудь гимн о несокрушимой и легендарной, но запись соответствует духу своего носителя – я сразу узнаю популярный некогда хит группы «Любэ».

«Глеб Жеглов и Володя Шарапов за столом засиделись не зря…».

Илия очень любил «Место встречи изменить нельзя». Он ценил в этом фильме нечастый для советского кинематографа конфликт между законом и целесообразностью.

Странно так говорить, но еще молодой, неопытной девушкой я безумно влюбилась в его мозги. Меня восхищало, как муж мыслит, как говорит. И слушать прекрасно умел.

Почему он никогда не приходит ко мне во сне, сколько бы я не просила? Я хочу еще хоть раз сказать, как люблю его, как скучаю. Поговорить по-взрослому. О чем угодно. Я сто лет ни с кем нормально не говорила.

– Я понял, к чему это, – говорит Дима. – Ты хочешь войти в образ Жеглова, чтобы помочь мне найти преступника.

Вовсе нет. Так получилось случайно, я вообще не думала сюда попадать. И если Ростовцев еще как-то походил на Шарапова, то какой из меня Жеглов…

Смена планов. Убийство подождет.

Я сажусь за стол и достаю из ящика бутылку «Столичной» и еще один стакан. Наливаю Ростовцеву где-то полстакана и себе на два пальца. Дима, недоумевая, молча смотрит на меня.

– Кто прав? Жеглов или Шарапов? – без обиняков спрашиваю я.

До чего я опустилась… Как будто у этого как бы «Ростовцева» есть собственное мнение. Дискутировать с созданной мной же тульпой – это что-то вроде вербальной мастурбации. Удивительно точная метафора.

Но если приспичит – что поделаешь. В конце концов, пять лет воздержания. Никто не осудит.

– Лиза, что с тобой? – серьезно спрашивает Дима.

Ответ в стиле «вопросом на вопрос» – это антисемитский стереотип, меня он не устраивает.

– Кто здесь еврей – ты или я? – парирую я.

– Мы вроде хотели что-то расследовать…

– Это сон. Мы можем растягивать и сжимать время, как нам угодно. Все с тобой успеем. Сейчас я хочу с тобой поговорить. Мне это необходимо.

– Хорошо. Жеглов, – коротко отвечает Ростовцев.

– Обоснуй, – требую я.

Он залпом осушает свой стакан и рассуждает:

– В лице Шарапова и Жеглова мы имеем столкновение двух противоположных мнений о приоритете справедливости над правом. Это дилемма из области этики, а что мы в первую очередь знаем об этих проблемах? Они диалектичны.

– Не соглашусь, ты слишком категоричен. Не все, – я вставляю свое замечание и подливаю ему еще.

– Я знаю, что ты хочешь сказать – существуют базовые категорические императивы, сама суть которых проблематизирует диалектичность морали. Но в отрыве от жизни наступает сложность с их не то что реализацией, а определением. Ты помнишь, что там у Канта?

До Илии ему, конечно, далеко, но Дима старается. Я отвечаю по памяти:

– «Поступай так, чтобы максима твоей воли могла бы стать всеобщим законом».

– Ой, как понятно. Гитлер примерно так и поступал. Прикладывал колоссальные волевые усилия, чтобы все жили по всеобщим законам Третьего Рейха. Нужно было просто разделить людей на сорта – к людям второго сорта применять нравственные императивы абсурдно, как мы не применяем их к курам и свиньям.

– Какие определения ты предлагаешь?

– Никакие. Пусть философы дают определения. Мы, простые люди, и так проживем, по наитию.

– А если что попроще? Не убий? – я провоцирую его, и успешно. Ростовцев быстро вливает содержимое стакана в горло и жестом показывает мне налить еще.

– В каком смысле «не убий»? А если человек настолько сильно страдает, что просто не может жить. Полностью парализован, например? Можно прекратить его мучения?

– Зависит от каждого конкретного случая…

– Вот! «Зависит». Значит, нет однозначного ответа. Или аборт. Здесь речь идет не просто о человеке, а о невинном ребенке. Где проходит граница допустимости убийства ребенка? Пока он в животе у матери – его можно убить, а как только вылез – сразу нельзя. А почему? Где та граница, за которой сперматозоид и яйцеклетка становятся полноценным человеком? Ученые спорят, с какой недели после зачатия он уже что-то чувствует. Но сам подход к установке границы абсурден – вот в 23:59 его можно убить, а в ноль часов, ноль минут – уже нельзя.

Ростовцев специально встал на эту скользкую дорожку – чтобы отвлечь меня и замылить вопрос.

– Дима, ты что, политик? Не уходи от ответа.

– Лиза, я тебе именно что отвечаю. Ты же просила развернуто, так терпи. В этом вопросе церковь наиболее последовательна и принципиальна – якобы наш самый «мракобесный» институт. Она просто говорит – жизнь священна, нельзя отнимать и все. Только если есть угроза для жизни матери, потому что ее жизнь священна тоже.

– Ты считаешь, у православной церкви монополия на истину?

– Нет. Я не православный, и не воцерковленный. Кстати, а что говорит твой ребе?

Забавно. Делает вид, что не знает, что я неверующая.

– У меня нет никакого ребе.

– Ну, в принципе, в иудаизме что говорится?

– Да то же самое.

– Вот! Вот он, значит, императив! А теперь скажи – осудишь женщину, сделавшую аборт, узнав, что ребенок будет иметь тяжелейшую инвалидность, испытывать страшную боль и жить ему суждено не больше двух-трех лет? Или другую женщину, зачавшую во время группового изнасилования?

– Разумеется, не осужу.

– Итак, мы за пару минут слили такой жесткий и фундаментальный принцип, как «не убий». Так сказать, поработали над поправками. Что уж говорить о мелочи вроде нашей дилеммы – справедливость или право? Что там у римлян – «пусть погибнет мир, но свершится правосудие». А у Жеглова? «Вор должен сидеть в тюрьме». Все просто, и миру для этого не нужно погибать. В то конкретное послевоенное время, в той конкретной стране – прав был Жеглов.

Он на меня даже голос повышает, а речь начинает замедляться. Так он реагирует на алкоголь.

– А сейчас? – спрашиваю я. – В наше время, в нашей стране. И не Жеглов, а ты – можешь так поступить? Улики подбросить, чтобы кого-нибудь подставить? Или держать за решеткой заведомо невиновного, чтобы настоящего убийцу не спугнуть?

– Нет. Легкий путь развращает, сам не успеешь оглянуться, как себя возненавидишь. Я так не поступлю. Считай это за принцип. Просто я не люблю моралистов. Федор Михайлович любил в это дело поиграть… Слезинка ребенка, то да се. Ему легко было рассуждать, писатели – они такие. Им бы только… – мой собеседник делает паузу, подбирая слова, – попусту болтать. И за свои писульки ничем не отвечают. Екатерина Вторая – та еще хуже. «Лучше отпустить десять душегубов, чем казнить одного невиновного». А если сто душегубов? Тысячу, миллион? Понимаешь мою мысль? Страшно представить, как она управляла государством. Вряд ли в соответствии с этим принципом, а то бы все развалилось. Значит, просто лицемерила… Ну, для политика это вообще не грех. Нас так корежит подходить с линейкой к человеческим жизням, но иногда нужно просто посчитать. Убить сотни тысяч ради спасения миллионов. Вот он, – Ростовцев тычет пальцем в портрет Сталина, – вот он – умел считать.

– Мы Сталина возьмем за этический эталон?

– Боже упаси, – Дима качает головой и отставляет в сторону пустой стакан. – Больше не наливай. А то я не знаю, до чего еще договорюсь.

– Скажи, Дима, – тихо говорю я. – Если этику можно взвесить или измерить, если все как ты говоришь… Есть ли добро и зло вообще?

– Безусловно. Просто грань между ними нечеткая. Большинство людей живет в этой серой зоне. Но все же добро есть – в таинстве материнской ласки, искренней молитвы, первом поцелуе и бескорыстно протянутой руке помощи… А зло… Так, мы вроде как раз собирались покарать зло… Лиза, я немного окосел. Прости, но ты сама виновата

Ничего страшного, я легко исправляю эту неприятность по щелчку пальца. Ростовцев удивленно смотрит на меня. Да, Дима, ты мне еще пригодишься.

– Ты бы хоть предупредила! – возмущается он. Мгновенно протрезветь ему не понравилось.

– Ты меня тоже выслушать должен, – говорю я. – Когда-то я рассуждала примерно как ты. Но муж смог меня переубедить. Он работал какое-то время адвокатом по уголовным делам и не понаслышке знал о многих фактах «жегловщины». Не всегда из лучших побуждений. Это в фильме герой благородный и честный. Думаешь, все в жизни такие? Раз преступил закон, два… Страшен не конкретный проступок. Страшно уподобиться преступнику. Поэтому в нормальном обществе бандитов и убийц ловят и судят по закону, скрипя зубами от злости, потому что эти мрази вместо заслуженного отмщения соответственно совершенному злу получают возможность безопасно провести несколько лет с крышей над головой, бесплатным питанием, а иногда даже последующим трудоустройством. И все же это лучше, чем уподобиться этим подонкам. Холодно наказывать, но не мстить. Давать шанс на искупление тем, кто сохранил в себе человеческое.

Ростовцев усмехается.

– Удивительно, что ты против принципа «кровь за кровь».

– Потому что я еврейка?

– Да.

– Я давно обрусевшая. Спасибо за разговор, Дима. Давай займемся делом.

Ростовцев с облегчением кивает. Видно, что он не любит подобные разговоры. Илия любил…

– Давай я сменю атмосферу, – говорю я. – Нужно осовременить.

Поскольку я не имею никакого представления о работе полиции, приходится обращаться к отечественному кинематографу. Сериалов было очень много, в том числе и с сильными женщинами, вроде Анастасии Каменской или Марии Швецовой. Но эти героини были слишком профессиональны, и мне не подходят. Я объективно оцениваю свои способности. Так что я останавливаюсь на другом варианте, попроще и как-то… роднее, что ли.

– Что-то знакомое, – говорит Ростовцев, сменивший военную форму на черные брюки и строгий серый свитер. Оглядывает кабинет, где мы оказались. В углу дешевые простенькие шкафы, заваленные толстыми канцелярскими папками с кольцами. На стене карта Энска и календарь за 2003 год. Одна стена отделана деревом. Удобно, в нее можно безжалостно втыкать канцелярские кнопки. – Неужели это то, что я думаю? – спрашивает он.

– Скорее всего.

– Да ладно, Лиза… У тебя кто был любимый?

– Андрюша Ларин, – отвечаю я. – Он такой красивый и серьезный.

Ростовцев картинно хлопает в ладоши.

– Вот это да, – говорит он. – Мечта детства.

Я собираюсь собрать волосы в пучок, чтобы не мешали, но обнаруживаю, что все уже сделано заранее. Очень удобно, я прямо как Абдулова. Подхожу к шкафу и достаю нужную папку – такую же, какую мне дал Родионов, а также коробку с цветными кнопками и моток тонкой красной веревки

Кнопки втыкаю в места преступлений на карте города. Шесть красных и одна синяя – где жертве удалось спастись.

– Может, лучше сделать, как в «Особом мнении»? Чтобы был сенсорный экран и трехмерная визуализация данных, – предлагает Ростовцев.

– Это фильм о внедрении системы наказания за преступление, которое еще не совершали, – я скептически ухмыльнулась. – Тебе мало первой дискуссии?

Он качает головой.

– Я тут подумал… и так сойдет.

Когда Ростовцев подходит ближе к карте, я слышу музыку и сразу ее узнаю. Тревожные мотивы Назарука трудно с чем-либо перепутать.

– Откуда музыка? – спрашивает Дима.

Я оглядываюсь, но не вижу источника звука. Звучит как будто отовсюду.

– Похоже, я смотрела слишком много выпусков «Криминальной России». Извини.

– Страшная чернуха. Мне даже сейчас жутко такое смотреть, а ведь я видел реальные убийства.

– Девяностые, – я пожимаю плечами. – Дерьмовое время, мы ко всему привыкали. Давай работать.

Дима сразу берет у меня из рук папку, а вместе с ней и инициативу. Отлично. Для этого он и был мне нужен.

– Начнем с жертв, – говорит он. – Кратко пройдемся, в хронологическом порядка.

Он достает из папки одну из фотографий.

– Первой была Ольга Титова. Убита 17 мая 2013 года. 28 лет, замужем, мать двоих детей. Дочери, 5 и 2 года. Работала продавщицей в магазине одежды. В день смерти гостила у подруги в соседнем поселке, возвращалась домой ночью, и не доехала. Ее тело обнаружили в лесополосе на следующий день. Машину мы так и не нашли. Очевидно, убийца использовал ее, чтобы покинуть место преступления, после чего тщательно спрятал ее или уничтожил.

Когда он пересказывает мне обстоятельства преступления, то закрепляет на стене рядом с фотографией женщины другие материалы – семейные фото, фото с места преступления, отдельные листы из отчета криминалистов – те, которые Родионов посчитал возможным мне дать. Я понимаю, что это должно помочь нам составить цельную картину.

– Дело вскоре было приостановлено. Очень плохой висяк – ни свидетелей, ни подозреваемых, ни улик. Вообще ничего. Просто жестоко убитая молодая женщина, выброшенная у дороги, словно мусор.

– Вероятно, вы отнесли это убийство к вашему маньяку из-за способа совершения?

Мне не хочется лишний раз об этом слышать, но, очевидно, придется.

– Да. Хотя небольшие отличия есть. Характер нанесения ударов – также в паховой области, но ближе к животу. Не снизу, между ног, а прямо. Как показала экспертиза, жертва лежала на спине, убийца наносил мощные и расчетливые удары сверху вниз. Причина смерти – кровопотеря. Надеюсь, болевой шок избавил ее от долгих страданий.

– Нож какой-нибудь особенный?

– Нет, обычный кухарь. Все убийства совершены разными ножами, но похожими друг на друга. Длина лезвия колеблется от пятнадцати до двадцати сантиметров. Короче говоря, в орудии преступления нет ничего особенного. У меня на кухне два таких ножа.

Ростовцев взял со стола ручку и написал цифру «1» у кнопки на карте – там, где нашли Титову. Затем, не отходя от карты, отметил другую кнопку двойкой.

– Вторая из наших несчастных женщин – Дарима Царева, двадцать пять лет, убита 12 июля пятнадцатого года. С момента убийства Титовой прошло больше двух лет. По национальности бурятка. Замужем, сын четырех лет. Работала инженером на ГЭС. За три месяца до убийства произошла ссора с мужем, они разъехались. Временно. Я говорил с ним, не думаю, что собирались разводиться. Мне кажется, там дело в темпераменте супругов. В тот день ее сын был у мужа, Царева осталась дома одна. Когда отец привез ребенка назад, она была уже несколько часов как мертва.

– Надеюсь, мальчик ничего не видел.

Ростовцев пожимает плечами.

– Не знаю, я тогда еще не работал над этим делом. Сейчас я считаю, что в течение этих двух лет могли быть еще убийства, просто мы не нашли тел.

– Почему?

– Дело в почерке. Между первой и второй жертвой серьезные изменения в профиле поведения – теперь убийца убивает в черте города, со второй жертвы наблюдается устойчивый почерк – пять-шесть глубоких колющих ударов в районе влагалища. Чтобы обезвредить своих жертв, применяет перцовый баллончик или удушение. Перед убийством связывает, оставляет полностью беззащитными. Надевает на голову непрозрачный пакет, но оставляет в нем прорези, чтобы жертва могла дышать.

– В этом случае – тоже без свидетелей?

– Свидетелей у нас в принципе нет. Ну, почти.

Мне интересно это «почти». Что заставляет мое подсознание так считать?

– Может быть, он знал ее лично? – спрашиваю я. – Если убивал дома, значит, она впустила.

– Может быть. Кто знает? Но следствие проверило всех знакомых, до кого только могло дотянуться, все чисты. Среди друзей и родственников всех жертв нет никого мало-мальски подозрительного. На втором случае у убийцы проявляется уже какой-то ритуал.

Он закрепляет под улыбающейся Даримой ее же фото, после смерти. Не знаю, смогу ли теперь развидеть все эти фотографии.

– Если Титову он просто выбросил, почти что на дорогу, то к Царевой отношение другое. Поза, в которой маньяк ее оставил, вызывающе сексуализирована – она лежит на диване, раскинув ноги, одна рука при этом расположена так, как будто она ласкает свою грудь, вторая кокетливо запущена в волосы.

– Дима, – я перебиваю его. – Пожалуйста, не проговаривай все это. Я и так вижу по фотографии.

– Прости. Это профессиональное, – он искренне извиняется. – На работе я научился быть отстраненным. Не представляю, насколько тебе тяжело.

– Все нормально, – я приободряю его. – Я тоже профессионал, просто в своем деле. Ты проговаривай информацию, просто без натуралистичных подробностей.

– Дальше убийца начал ускоряться. За номером три у нас идет Елена Крамаренко. Единственная несовершеннолетняя списке, ей было семнадцать. Братьев и сестер нет. Мне очень запомнились ее родители, я говорил с ними. Они еще относительно молоды… никогда не видел настолько отчаявшихся людей.

Он молча добавил на стенку их семейное фото.

– Когда и где это случилось?

– Десятого декабря шестнадцатого года. Гуляла со школьными друзьями, возвращалась домой одна, через лесной массив. Тут ее и убили.

Я обращаю внимание на посмертную фотографию в заснеженной чаще.

– Непохоже, чтобы с ее телом производили какие-то манипуляции.

– Зришь в корень, Лиза, – одобрительно замечает Ростовцев. – Я считаю, что маньяка могли спугнуть. Возможно, она успела закричать, и он решил действовать быстро. Очень уж круто эволюционировал – убивал хоть и ночью, но в относительно публичном месте – там рядом церковь и их могли бы услышать. Убийца очень спешил. Не стал дожидаться, когда она истечет кровью и добил ударом в грудь. Тело бросил там же, где и убил. Здесь наш дорогой следственный комитет проснулся и решил связать три дела в одно производство, так как стал очевиден общий почерк. Почему так не сделали после второго убийства – у меня не спрашивай.

Мне кажется, или при словах «следственный комитет» я разглядела на лице Ростовцева злую ухмылку. Это странно – я подозреваю некоторые трудности в наших межведомственных взаимодействиях, но с чего я решила, что мой собеседник недолюбливает своих коллег из СК?

– Четвертая жертва – Марина Резник. Двадцать восемь лет, фармацевт. Замужем, есть дочь пяти лет. Была убита двадцать седьмого мая этого года, в конце рабочего дня. Маньяк совместил свое основное действие с ограблением аптечного пункта, где работала убитая. Было похищено большое количество седативных и наркотических средств.

– Вот почему Родионов сказал о том, что преступник может быть как-то связан с медициной.

– Возможно, поэтому, – уклончиво отвечает Дмитрий. – Он почему-то привязал это к способу совершения убийства.

– Может, так проще, – предполагаю я.

Ростовцев усмехается в ответ. Так и есть – я еще днем приметила, что они с майором не очень ладят.

– В аптеке есть камеры? – спрашиваю я.

– Понимаю, к чему ты клонишь. Увы, конкретно в этой аптеке камера висела для вида. Либо преступник знал это, либо ему очень повезло.

Ростовцев достает из папки фото тела Марины Резник. Она раздета и лежит на боку. Одна рука стеснительно и кокетливо прикрывает грудь, другая в истоме тянется к неизвестному любовнику, остающемуся за кадром этой композиции. Полагаю, примерно так это выглядит в глазах этого неуловимого выродка.

– Чем-то напоминает картины Валеджо, – говорю я. – На стыке фэнтези и эротики. Демонические, насыщенные сексом образы. Не бог весть какое искусство, но в девяностые частенько мне попадались.

– То есть ты понимаешь, что он хочет сказать? – удивленно спрашивает Дима.

– Не уверена. Может быть, угадываю. Я в статье написала, выслала тебе и Родионову. Скорее всего, ты уже прочитал.

– Значит, для него это – своего рода искусство?

– Не называй эту мерзость искусством. Но да – он что-то пытается донести окружающему миру. По крайней мере, мне так кажется. Есть еще какие-нибудь особенности с ее смертью?

– Как легко ты привыкаешь, – как будто с упреком говорит Дима. – Есть особенности. Любящий муж и осиротевший ребенок. Одинокая мать, мгновенно состарившаяся на десять лет. У всех этих женщин – свои особенности. Довольно обыденные, впрочем.

– Мне удивительно, как ты не привыкаешь.

– Наверно, просто не хочу привыкать. Боюсь быстро очерстветь. Цинизм очень заразителен, Лиза.

Говорит прямо как Макс. Видимо, это один из моих неосознанных страхов.

– Впрочем, одна особенность есть – именно после этой жертвы руководителем группы был назначен майор Родионов. Подсидел предыдущего начальника. Не знаю, почему он рвался на эту должность – можно преуспеть, а можно и все потерять.

– Полагаю, надеется преуспеть.

– Насколько я его знаю, он не амбициозен. Если честно, я сомневаюсь, что он продержится во главе группы достаточно долго.

– А когда привлекли тебя?

– Ты же читала материалы по делу. После пятой женщины. Дело не двигается, грозит слишком большой резонанс, никому не нужный, особенно в предвыборный год. В этот раз у оппозиции есть серьезный кандидат, который может протащить людей в областную думу, вот местная власть и задергалась. Нужен результат. В узких политических кругах хорошо знают талантливого внештатного сотрудника.

Ростовцев улыбается, не в силах сдержать тщеславное самодовольство.

– С полицией мне как-то проще было работать, чем с СК, – продолжает он, – там меня недолюбливают. Считают каким-то местным выскочкой. Но когда убили Леру Ионову, меня им безальтернативно навязали. Возможно, это просто совпадение, но в СНТ, где ее убили, в это же время на своей даче отдыхал председатель Иркутского областного суда, буквально через три дома. А у него есть внуки, внучки. Я его лично знал еще со времен, когда работал в полиции. Нормальный, честный мужик.

Дима грустно вздыхает.

– Если бы я подключился с самого начала, возможно, часть этих девушек осталась бы жить…

Ростовцев прикалывает на стену очередное фото.

– Итак, Валерия Ионова, двадцать лет. Студентка Энского государственного университета, училась на архитектора. Есть жених, в этом году они планировали свадьбу. Убита пятнадцатого июля на территории садового товарищества «Ангара». В ее теле нашли большое количество снотворного – очевидно, из украденного в аптеке во время убийства Марины Резник. Убийца опоил Ионову, затем связал, заткнул ей рот и несколько часов хладнокровно убивал среди бела дня в дачном поселке. Никто ничего не видел, не слышал, не запомнил. Ну и в довесок шокирующая подробность, которая так тебя задела – на момент смерти Ионова находилась на третьем месяце беременности.

– Как думаешь, убийца знал об этом? – тихо спрашиваю я.

– Каких-то особенных травм, указывающих на это, не найдено. Срок не такой большой, чтобы быть очевидным.

Ростовцев молча добавляет на стенку фотографии, потом говорит:

– Лиза, я не уверен, что в этом человеке осталось хоть что-то человеческое. Мог и знать.

Он тычет в очередную жуткую фотографию. Фотографию с мертвым телом. Да, я вижу. У меня пятеро детей, я сразу поняла.

– На что похожа ее поза? – спрашивает Дима.

– «Ложки». Самая безопасная поза для секса во время беременности.

Ростовцев кивает.

– Я исхожу из того, что он знал. Скорее всего, понял уже, когда опоил и начал истязать. Но это его не остановило.

– Может, он знал ее лично? Любовник?

– Общий для всех? – недоуменно спрашивает Ростовцев. – Не думаю, что у них были любовники, если честно. У меня сложилось впечатление, что те из них, кто был замужем, были счастливы в браке. По крайней мере, не слишком несчастны. Я читал протоколы допросов… Много горя, Лиза.

– Кем была шестая? – спрашиваю я. Разумеется, я знаю, но мне нравится, как Ростовцев организует нам рабочее место для мозгового штурма и систематизирует информацию в моей голове.

– Виктория Деркач.

Дима достает фотографию полноватой и улыбчивой хохотушки.

– Тридцать один год, четверо детей. Образование среднее специальное, бухгалтер. Работала по специальности на продовольственной базе, но периодически и непродолжительно. Многодетная мать. На момент смерти как раз находилась в отпуске по уходу за ребенком. Сиротами остались трое сыновей восьми, шести и трех лет и маленькая дочка, два года. Двенадцатого августа, в субботу, оставила детей с мужем, пошла гулять с подругой. Домой уже не вернулась. Ее тело тоже нашли в лесном массиве. Убийца усадил ее у дерева, рядом положил яблоко.

– Навевает чем-то историю о грехопадении.

– Скорее всего. Другой вариант, к которому мы пришли: дерево часто является символом плодородия, а яблоко – типичный плод, пусть и «греховный».

Это было всего два месяца назад. Я смотрю на эту женщину, совсем некрасивую, если по правде, но вижу что-то такое солнечное в ее сощуренных от улыбки глазах. Не сомневаюсь, что муж ее обожал, что дети любили, и это было взаимно.

Думаю о ее детях, не получается сдержать слезы. Ростовцев деликатно подает мне носовой платок, ничего не говоря.

– Не могу себе представить, как сказать детям, что их мамы больше нет…

– Они еще маленькие, Лиза. На данный момент, их вполне устроит «мама ушла на небо», «она в лучшем мире». Вот потом… Пройдет несколько лет, и старший сын проснется среди ночи, заливаясь слезами, которые не сможет сдерживать. Когда через это пройдут все ее дети, невинный детский смех навсегда покинет эту семью. Здесь многое зависит от отца. Я общался с ним, думаю, он справится.

Ростовцев говорит, как будто знает не понаслышке, что такое потерять мать. Интересно, почему я наделила его образ такой деталью?

– Осталась только Анна Точилина. Тридцать восемь лет, по профессии акушер-гинеколог…

Возраст удивляет меня. Женщина на фотографии выглядит моложе.

– Это свежее фото? – перебиваю я.

– Да.

– Она очень молодо выглядит.

– Скорее всего, именно поэтому она и оказалась в этом ряду. Наш маньяк предпочитает женщин помоложе. Разведена. Детей нет. Работает в женской консультации. Отзывы с работы самые положительные – вежлива, аккуратна, заботлива к пациентам. Убийца напал на нее в парке Металлургов двадцать шестого сентября.

– Довольно смело, парк небольшой.

– Да. Видимо, хотел повторить убийство Крамаренко, оно тоже было рядом с городом. Толкнул жертву, она сильно ударилась головой при падении. По счастливому совпадению рядом оказался наш удачливый руководитель следственной группы и спугнул его. К сожалению, как свидетель Анна бесполезна – она находится в коме.

Мне кажется, или я услышала в его голосе неприятную усмешку, когда он говорил о Родионове?

– Что-то не так? – спрашиваю я.

Ростовцев криво улыбается.

– Я не люблю такие совпадения. Лиза, опыт работы подсказывает мне, что совпадения – очень редкая вещь. Да и странное поведение маньяка – вряд ли у него было много времени, чтобы мучить ее и что-то изображать с телом. Боюсь, с этим случаем в парке не все чисто. Думаю, майор Родионов нам что-то недоговаривает.

– Что тебя смущает?

– То, как он упустил убийцу. Предпочел оказать помощь пострадавшей. Он не производит впечатление сентиментального человека. На помощь быстро пришли случайные прохожие, но убийца уже успел скрыться.

– Прохожие? – удивляюсь я.

– Да, было не слишком поздно. Вообще, эта попытка убийства в парке – очень рискованная. В предыдущих случаях убийца был намного осторожней. Возможно, пошел в разнос, перестал себя контролировать. Или иная причина. В любом случае, думаю, маньяк скоро ударит снова. У нас не так много времени.

Мы отступаем на два шага назад, и осматриваем стену, увешанную фотографиями и документами.

– Что общего у этих женщин? Помимо ужасного конца? – спрашиваю я.

– Я понял, что ты хочешь сказать. Ты имеешь в виду, у него должен быть какой-то профиль с точки зрения выбора жертв. Давай пройдемся по каким-то общим чертам.

– Они довольно молоды.

– Если мы учтем, что Анна Точилина выглядит моложе своих лет, а Елена Крамаренко чуть старше, то можно сказать, что возраст жертв находится в диапазоне от двадцати до тридцати лет.

– Возраст как возраст.

– Ну, не совсем, – возражает Ростовцев. – Это возраст, когда женщина наиболее привлекательна.

– Самый хороший возраст, чтобы рожать детей, – добавляю я.

– Давай по детям. Крамаренко и Точилина – бездетные, Деркач – многодетная, четыре ребенка, Титова – двое, Царева, Резник – один, Ионова – детей нет, но беременна. Видишь закономерность?

– Нет, – честно говорю я. – Но в статистике, чтобы лучше оценить картину, иногда убирают «выбросы» – крайние результаты.

– Ты считаешь, что в данном случае можно применить статистические методы?

– А почему нет? Все хорошо, что поможет нам понять преступник, а значит, и приблизиться к его поимке. Ты считаешь это неэтичным?

– Нет, совсем нет. Ты не поняла. Выборка очень маленькая. Для статистики нам нужно не шесть, а двадцать шестьдесят убийств.

– Боже упаси… Надеюсь, вы поймаете его раньше.

Ростовцев разворачивается к стене и, указывая на лица, жертв, говорит:

– Если уберем бездетных и многодетных, получится, что нашего убийцу привлекают молодые матери с одним-двумя детьми. Лиза, мы об этом думали. Большинство матерей заводят детей в этот промежуток времени и большинство от большинства – заводят одного или двух. Думаю, количество детей для убийцы ничего не значит.

– Что насчет национальности?

– У нас шесть русских и одна бурятка. Примерно соответствует этническому составу области. Какой-то корреляции по национальности нет. Присмотрись к фотографиям и данным по жертвам внимательнее. У нас здесь есть русые, брюнетки, одна блондинка и одна рыжая. Одна полная, две худые, остальные – среднего телосложения. С карими и серыми глазами, с худыми и полными губами.

Я понимаю, что он хочет сказать.

– Они абсолютно разные, – говорю я. – Но при этом похожи этой «разностью». Как будто эти женщины набраны совершенно случайно.

– Если судить по внешним данным – именно так.

– А так бывает?

Дима качает головой.

– В моей практике – нет, Лиза, никогда. Всегда есть что-то общее. И здесь оно есть, просто выпадает из нашего поля зрения.

Я еще раз прохожу вдоль стены, изучая материалы по жертвам. Образование и профессии – разные. Найдены в разных местах…

– Что насчет места жительства? Воткни черные кнопки в карту.

Ростовцев выполняет мою просьбу.

– В этом что-то есть… – задумчиво говорит он. Четыре из семи жертв жили в Зареченском районе города. Еще две на правом берегу и одна в центральном районе.

– Может быть, они где-то пересекались? Знали друг друга?

– Да, следствие очень быстро нашло эту связь, но она имеет естественные причины. Так как они жили в одном районе, то во время беременности наблюдались в одной и той же женской консультации.

– Где работает Точилина?

– Да.

– Вы проверяли сотрудников?

– Да. Никого подозрительного.

– Возможно, что другие женщины жили в этом районе раньше, но переехали?

– В материалах дела эти данные есть, но если честно, я не помню их.

Разумеется. Среди документов, которые мне дали, этой информации не было.

– Значит, есть некоторая вероятность, что убийца живет в этом районе города.

– Скорее не живет, а работает, – усмехнулся Дима.

– В каком смысле?

– Ты не обратила внимание на даты преступлений? Они совершались только на выходных.

Мне нужно немного подумать. Я не спеша просматриваю созданную Ростовцевым информационную стену.

– Знаешь, что я думаю? – спрашивает он.

Еще бы.

– Мы должны отойти от жертв как таковых и рассмотреть поближе сами преступления. Меня очень напрягает чистоплотность этого убийцы. У нас нет совсем никаких следов. Сейчас уже не двадцатый век, преступника может выдать случайный плевок. ДНК лучше отпечатков. Но мы ничего не нашли.

– Может, просто очень осторожен?

– Нападение на Точилину было очень неосторожным. Не в осторожности дело. Нужно знать, как правильно не оставлять следы.

– Для этого нужно быть врачом. Поэтому Родионов сказал, что убийца может быть связан с медициной, – отвечаю я.

– Есть еще одна профессия, Лиза…

Он молча смотрит на меня. Какого черта… Что за парадоксальный вывод? Я чувствую, что внутри все похолодело. Если раньше мои «игры разума» были чем-то вроде несерьезного интеллектуального упражнения, то теперь это были уже не «игры». Игры кончились.

Кнопка с фотографии Точилиной выскочила из стены, и лист фотобумаги упал на пол. Ростовцев не обратил на это никакого внимания.

– Один из ваших? – спрашиваю я. У меня пересохло в горле, и я помимо воли перешла на шепот.

– Не только. Чем больше я думаю над этим, тем больше считаю, что он, возможно, имеет отношение к расследованию. Это объяснило бы увеличение частоты убийств. Маньяк не пошел в разнос. Он просто уверен в себе и чувствует безнаказанность, потому что контролирует ситуацию.

Ничего себе у меня выверты бессознательного. Так можно очень далеко зайти.

Думаю про себя: не согласна! Это ни на чем не основано. Какая-то паранойя.

Я пытаюсь возразить своему воображаемому собеседнику вслух, но мои слова заглушает звон будильника.



V

Поднялась резко и напряженно. Переоценила свои возможности по контролю сновидения, пробуждение было внезапным. Не хватило времени. Впрочем, сетовать на его потерю ради неуместной рефлексии было бессмысленно – сама виновата. Надолго растянуть не получилось.

От увиденного остались очень странные впечатления. Очень яркий, насыщенный сон. Если Максим безжалостно излучал тоску и негатив – так же, как он это делал и при жизни, то Ростовцев представился во сне легким на подъем деятельным оптимистом. Простым, но хорошим человеком, знающим свое дело. Несколько авантюрным и самонадеянным.

Разумеется, я не приняла всерьез его последние слова (вернее, изложенные его тульпой мои собственные мысли). Выключив будильник, увидела, что на телефоне меня уже ждало сообщение от Родионова. Оно было очень длинным и неожиданным по содержанию.

«Елизавета Лазаревна, я ознакомился с вашим материалом. На публикацию даю добро, существенных замечаний не имею. Вы очень хорошо и на удивление деликатно смогли написать статью на столь тяжелую тему. Однако я не согласен с вашим выводом, что убийца использует трупы жертв как художественную инсталляцию. Возможно, такое впечатление могло сложиться у вас при ознакомлении с работами Гюнтера фон Хагенса, который использует в своем творчестве специально обработанные тела. Если вы не слышали о нем ранее, стоит ознакомиться. Думаю, чтобы понять нашего маньяка, необходимо изучить работы немца, у них есть что-то общее. Самая знаменитая работа – выставка «цикл жизни», гвоздем которой является пара совокупляющихся тел. Трудно представить себе более остроумную и жестокую насмешку над эросом. Но все-таки, несмотря на сходство, это другое. Перфомансы Хагенса – это больше про него самого, извращенный способ самовыражения. Его не интересует общество, он ни к кому не адресуется. А вот наш убийца хочет что-то сказать. У меня устойчивое ощущение, что зафиксированные в сексуальных позах жертвы – это не инсталляции, это его манифест. Необходимо его расшифровать. Мне кажется, вы что-то нащупали. После публикации обсудим дальнейшие шаги. Звоните, если что-то понадобится. Удачи».

Странное сообщение. Этот человек вообще очень странный.

Едва поднявшись с кровати, я сразу взялась листать выданную мне вчера папку с материалами. Прямо так, в ночной рубашке, непричесанная и с нечищеными зубами. В голове возникали уместные и разумные мысли – куда я лезу, есть же профессионалы своего дела! Но все было бесполезно. Мне нужно было мысль разрешить, очень нехорошую мысль.

Вот оно, нападение на Анну Точилину. Со слов Родионова, он провел вечер в парке – одном из потенциальных мест нападения преступника. Я открыла в телефоне карту Энска и оценила размер парка Металлургов. Небольшой участок земли километр на полтора. Есть небольшая речка и пруд. Нападение на Точилину было где-то здесь, прямо рядом с окружной дорожкой!

Родионов сообщил, что увидел подозрительного мужчину, преследующего девушку. Заметив, что убийца уже надевает балаклаву, он громко крикнул и побежал к нему. Точилина успела обернуться и увидела его лицо. Возможно. Преступник с силой толкнул ее, при падении жертва ударилась головой о скамейку. К тому времени как к нему добежал майор, убийца уже успел надеть маску.

К сожалению, Родионов не имел при себе табельного оружия, что порождает естественный вопрос – почему?! Почему он его не имел, если предполагал, что может возникнуть необходимость его применения? Вступив в рукопашную схватку с убийцей, майор не справился. Маньяк столкнул его в воду и убежал. Выбравшись из реки, Родионов оказал Точилиной первую помощь вместе с кстати появившимися прохожими.

У меня не было протоколов допроса этих прохожих, скорее всего, они подтвердили слова майора или толком ничего не видели.

По описанию, преступник был молодым, физически сильным мужчиной, около тридцати лет, рост около 170 сантиметров, вес примерно 70 килограмм, русые волосы. Больше майор ничего разглядеть не успел.

Я решилась позвонить Ростовцеву, несмотря на ранее время.

– Доброе утро, Дмитрий.

– Здравствуй, Лиза. Не спится?

– Вообще-то уже пора вставать, нам нужно работать. Ты уже прочитал проект статьи?

– Да, надо его обсудить.

– У меня есть одна просьба. Можно совместить с обсуждением. Отвезешь меня в парк?

– Зачем? – удивленно спросил Дима.

– Прогуляться.

– Елизавета Лазаревна, вы приглашаете меня на свидание?

Ростовцев пытался флиртовать. Вот еще, размечтался.

– Нет. Это по делу.

– Из-за Точилиной?

– Да. У меня есть вопросы, не складывается стройная картина. Нужно разобраться самой, тогда и качество статьи будет выше.

– Когда мне заехать?

Почистить зубы, позавтракать, привести себя в порядок, одеться…

– Через полчаса.

– Ничего себе… Я постараюсь.

Удивительно, что ему приходилось для этого стараться. Все-таки мужчине должно быть проще начать день.

Ростовцев смог подъехать только через час. Я вся совершенно изнервничалась, не могу спокойно ждать.

– А какие у тебя вопросы? – спросил Дима, выехав со двора.

– Очень много необычных обстоятельств, нехарактерных для других нападений.

– Например?

– Оно крайне рискованное, в потенциально людном месте. В случае провала может быть трудно уйти. Рядом центр города, есть различные камеры, на которые можно попасть.

– Так… – кивнул Ростовцев, соглашаясь.

– Жертва все же сильно отличается от остальных. Она намного старше.

Он попытался возразить, но я перебила.

– Я знаю, что ты скажешь. Дата рождения на лбу не написана. Точилина выглядит моложе своих лет, ей можно дать тридцать. Но этот довод работает, если мы принимаем за факт, что он не знал своих жертв. Давай предположим, что знал – они почти все жили в одном районе города. Тогда он знал и возраст Точилиной – и все равно напал, хотя она ему вроде и не подходит.

– Кто знает, что в его голове? – пожал плечами Дима.

– Почему он ее не добил? После того, как сбросил Родионова в реку, было время быстро прикончить свою жертву. Ведь она видела его лицо.

– Не факт. Так Родионов сказал, он мог ошибаться.

– Все равно, зачем рисковать, если можно убрать свидетеля.

– Запаниковал, – предположил Ростовцев. – Рядом были люди.

– Пусть так. Но это возвращает нас к первому доводу – зачем в принципе нападать, если так рискованно? У меня есть вариант ответа.

– Какой?

– Это нападение могло быть спонтанным. Я имею в виду, не само по себе – раз была балаклава, значит, думал напасть. Но что именно на Точилину – не факт. И вообще, этот преступник может не быть нашим маньяком. Почему мы решили, что это он?

– Да у нас в Энске не так много преступников.

– И вообще нет насильников? Мелких грабителей? Им маска нужнее, чем убийцам, потому что они, как правило, не убивают своих жертв.

– Параметры подходят – вес, рост, физическая сила…

– Откуда мы знаем?

Ростовцев прищурился.

– Со слов товарища майора. Ты ему не доверяешь?

Я не стала отвечать напрямую и достала телефон.

– Я переслала тебе его утреннее сообщение. Будем в парке – прочитаешь, скажешь свое мнение. Он согласовал текст статьи, высказал комплимент ее качеству, а также в культурной форме сообщил о своем несогласии с моими доводами. Майор Родионов считает, что убийца хочет нам что-то манифестировать и для его поимки нужно обязательно понять, что.

Ростовцев молчал, что-то напряженно обдумывая. Хоть бы что-нибудь ответил… Я подождала еще минуту и все же решилась добавить:

– При нашей встрече в столовой он не проявил такой интерес к этой мерзости… Знаешь что? Я считаю, что он лжет о нападении на Точилину. Той ночью произошло что-то другое.

Мы, наконец, доехали до парка. Остановившись на стоянке, Ростовцев внимательно прочитал пересланное сообщение.

– Ты чувствуешь? – спросила я. – Эти речевые нюансы, обороты?

Дима кивнул.

– Похоже на письмо поклонника. Ему понравилась твоя статья… или то, о чем она? Елизавета, насчет майора Родионова… Если честно, ты будто мысли мои читаешь.

Ну, в некотором роде, усмехнулась я про себя.

– Нехорошо говорить такое о коллеге, но я ему даже больше, чем не доверяю.

Он проникновенно посмотрел на меня, но я сделала вид, что не поняла.

– Не подумай, что я слишком много о себе думаю, – предупредила я, – но мне хочется посмотреть место нападения.

Мы вышли из машины и отправились в нужную точку парка. Хорошая погода для прогулки – яркое солнце, легкий теплый ветер. Я сняла тонкие осенние перчатки и почувствовала ладонями свежий воздух…

Мы остановились на мосту, в центре парковой дорожки, где она переходила в арочный пролет над рекой. Я перегнулась через перила – до воды было метров пять. Дорожка просматривалась в обе стороны метров на триста.

– Хочешь провести следственный эксперимент? – спросил Ростовцев.

– Чтобы задаться вопросами, никакой эксперимент не нужен. Смотри, согласно показаниям майора, убийца сбросил Родионова в реку с моста. Сколько времени нужно, чтобы выбраться из воды и вернуться на мост?

– Минуты две.

– Пусть даже одна. Допустим, он увидел людей в конце тропинки, которые прибежали на крики майора… Сколько нужно, чтобы добежать вон оттуда?

– Здесь метров двести пятьдесят. Усейн Болт пробежал бы за двадцать пять секунд.

– Тогда ответь мне снова – почему он ее не добил? Просто ударил бы ножом в сердце – и все. Надежно и просто, и никаких волнений, что кто-то может опознать.

– Я уже говорил. Все пошло не по плану.

– И он запаниковал? – я скептически ухмыльнулась. – Наш хладнокровный и неуловимый субъект, не оставляющий следов? Я думаю, что это был просто какой-нибудь наркоман или насильник. Точилиной просто не повезло, а Родионов набивает этой историей себе цену.

К моему удивлению, Дима вообще не расстроился моему выводу.

– Ты умница, Лиза. Но у тебя нет полной картины. Давай присядем.

Мы отошли чуть в сторону и заняли скамейку под красным кленом. Ростовцев достал из внутреннего кармана два сложенных листка и отдал мне.

– Это материал для статьи. В части описания подозреваемого.

– Мы же согласовали, – возмутилась я, но Дима меня перебил:

– Только дочитай до конца, не отвлекайся. А потом спрашивай.

Я открыла листок с аккуратно написанным от руки текстом, и с каждым прочитанным словом мои брови ползли все выше, а глаза расширялись – сперва от удивления, а потом и от ужаса. Когда я поняла, во что именно оказалась втянута, и что последствия у моей статьи будут самые серьезные.

Описание субъекта гласило – хорошо развитый физически мужчина средних лет. Склонный к проявлению агрессии и насилия. Возможно, работающий в правоохранительных структурах. Садистические проявления во время совершения преступления, могут говорить о властном характере. Такой характер и возраст убийца позволяет сделать обоснованное предположение о том, что преступник занимает руководящую должность.

Не может быть…

Я раскрыла вторую бумагу. На ней был фоторобот. Но лицо легко было узнать.

– Я не напечатаю это, – я вернулся Ростовцеву бумаги.

– Лиза…

– Я не буду рисковать своей карьерой из-за твоих фантазий.

– Ты знаешь об операции «Лесополоса»? В ней Чикатило участвовал. Дружинником. Патрулировал и дежурил. Помогал себя ловить.

– Так то дружинником! А ты говоришь о…

Он перебил меня.

– Да. Говорю. Дружинник не может сорвать следствие. А руководитель следствия – может.

– Это просто твои домыслы!

– Это не домыслы, – сказал Дима. – Я ТОЧНО знаю, что это он.

– Тогда действуй, чего ты ждешь?! Передай свои доказательства в следственный комитет, пусть арестовывают.

– Нет у меня доказательств, Лиза. Таких, которые можно предъявить – нет. Для этого и нужна вся игра. Ты не заметила за вчерашним разговором, но Родионов очень вспыльчив. Это должно сыграть нам на руку. Я заставлю его совершить ошибку, заставлю раскрыться. Подставлюсь.

– А как же я? Что обо мне подумают после такой публикации?

– Читатели будут в восторге от жареного материала. А вопросы со стороны органов тебя беспокоить не должны. Мой почерк на этой бумаге – доказательство, что ты ничего не выдумывала от себя, что именно я поручил тебе это напечатать.

– Как же ты на него вышел?

– У меня был свидетель. Но он не мог дать показания… Боялся. А теперь и умер. Но его слова заслуживали доверия. Я начал присматриваться к майору Родионову… Есть много косвенных признаков. Агрессия, теперь вот увлечение какими-то некрофилическими художествами… Ты была права насчет нападения на Анну Точилину – Родионов солгал. Но не в том смысле, как ты думала. Он напал на нее, толкнул… Но не успел закончить. Я думаю, услышал голоса приближающихся людей. Времени до того, как его увидят, было мало, и он запаниковал – пришлось спрыгнуть с моста. Ты спрашивала, почему убийца не добил Точилину. Вот тебе и ответ – не было у него ни одной лишней секунды. Не добил, потому что не успел.

Такое странное ощущение. Вот так, буднично и внезапно, я узнала, кто именно является убийцей. В детективах все было иначе – раскрытие преступника стереотипно становится следствием интеллектуального труда талантливого и храброго следователя. Здесь эта работа, очевидно, тоже была, но для меня осталась за кадром. Ростовцев просто ставил меня перед фактом и просил помощи. Неужели эта идиотская авантюра как-то может помочь?

Он был в отчаянии. Скрывал это за улыбкой и хорошим настроением, но я видела, как он на меня рассчитывает. Имею ли я моральное право отказать?

А если он ошибается? – я спросила себя в тот момент. И сердце ответило мне – нет, не ошибается.

– Есть шанс, что Точилина очнется и сможет его опознать?

– Вряд ли. Врачи дают ей кому второй степени. Анна еще может к нам вернуться, но что она будет помнить и будет ли помнить вообще – большой вопрос. Поэтому Родионов и не беспокоится об этом – считает, что вне опасности. Ему очень повезло на этот раз, и он надолго заляжет. Я очень надеюсь, что он ошибается, и Точилина выйдет из комы, но честно говоря, это надежда на чудо.

– Я не знаю, Дима… С чего ты взял, что это поможет?

– Я хорошо знаю Александра Родионова. Он вспыльчивый и агрессивный человек, и не оставит это просто так. У меня есть туз в рукаве, и он это поймет. Я вызову огонь на себя.

Похоже, он давно не работал под чьим-то началом. Совершенно не понимал последствий своих действий. Это было просто глупо.

– Ты хочешь спровоцировать конфликт руководителя следственной группы и внештатного консультанта? Ты уверен, что одержишь в этом конфликте верх?

– У меня раскрываемость выше.

Ну как ему было объяснить?

– Ты не понимаешь....

– Лиза, я все отлично понимаю, – он улыбнулся и встал со скамейки. – Пойдем, прогуляемся. Куплю тебе кукурузу, угощаю.

Соленая желтая кукурузина на палке была безумно вкусной… Увидев ее, я сразу поняла, что нормально не поела. Голый кофе с утра не считается.

– Соскучилась по детям?

– Соскучилась еще в поезде, – кивнула я и пожала плечами. – Я мама, таково мое призвание.

– Но не «яжемать»? – уточняюще спросил Ростовцев. Я поняла, что он имеет в виду.

– Нет, – улыбнулась я. – Я понимаю, что мои дети не делают меня какой-то особенной…

– Вовсе нет. Именно что делают, – перебил меня Дима.

– Но в смысле «яжематери». Дети – это почти вся моя жизнь, это главное, что у меня есть. Я не думала, что стану многодетной, когда была молодой и юной. Материнство требует отказа от многих возможностей, а у меня были кое-какие амбиции. Потом в моей жизни появился Илия, и я поняла, что счастье важнее, чем амбиции. Счастье быть с любимым человеком… А потом еще и с маленькими любимыми людьми.

– Тогда у меня для тебя радостная новость, – улыбнулся Ростовцев и извлек из внутреннего кармана билет на поезд. – В пятницу обнимешь своих великовозрастных «малышей». Завтра утром выезжаешь. Так безопасней и лучше – чтобы тебя не было в Энске, когда говно упадет на вентилятор.

Он сумел меня удивить.

– Как же ты заказал?

– Еще в воскресенье, – с улыбкой ответил Ростовцев. – Взял на себя смелость достать твои паспортные данные. Одно из преимуществ работы в полиции, путь даже внештатно. У меня там хватает хороших друзей.

– Но я тогда еще не дала тебе согласие, – сказала я.

– Лиза, а что это меняет? Но если честно, тебе и не надо говорить. Я уже прочел ответ в твоих черных бездонных глазах.

– Они просто очень темно-карие, – ответила я. Что со мной… мне понравился его комплимент моей внешности. По-видимому, Дима это уловил.

– Я понимаю, что время крайне неподходящее, но подходящее черт знает когда будет. Давай как-нибудь поужинаем вместе, когда все уляжется. Выпьем за успешно завершенное дело, отпразднуем, поговорим о чем-нибудь приятном.

Ростовцев приглашал меня на свидание. Очень интересно. Я молча шла рядом, улыбалась… Что же он мне еще скажет?

– Я понимаю, что без букетно-конфетного этапа. Жаль, что так получилось. Но я обещаю сделать позже все, как надо.

И это все? Мне казалось, что он не испытывает трудности с женщинами. Видимо, я ошиблась.

– Ну что же ты молчишь? Скажи хоть что-нибудь, – потерял терпение Дима.

– Ты хочешь пригласить меня на свидание… А это тебя не смущает, – я показала ему обручальное кольцо.

Он недоуменно остановился.

– Оно на левой руке. Я думал, это от первого мужа… Или у вас принято иначе? Прости, я не знал, что ты замужем, – он расстроено вздохнул. – Это, конечно, многое меняет… Но не отменяет предложения поужинать. – Дима приободрился, несколько картинно. – Придешь вместе с мужем, отпразднуем вместе.

Мне понравилось, как он пытался меня пригласить, а потом сгладить неловкость. Я решила быть откровенной, чтобы сразу закрыть все вопросы. Пусть знает мою подноготную. Откуда-то я просто знала, что ему можно доверять.

– Ты прав, это кольцо от первого мужа. Я вдова.

– Тогда я не понимаю, почему меня должно это смущать? Пять лет прошло. Ты можешь жить дальше.

– А если бы прошло пять дней?

– Ну, это понятно.

– Пять недель? Пять месяцев? Где грань, отделяющая «это понятно» от «жить дальше»?

Дима пожал плечами.

– Полагаю, у каждого человека эта грань своя.

– Совершенно верно. И что касается меня… Я не уверена, что мне и пятидесяти лет хватит. Тебе трудно понять, как много для меня значил Илия… Попробую объяснить. У меня в юности был тяжелый период. Меня предал любимый человек. Сейчас я понимаю, что была глупым подростком, но в какой-то момент мне просто жить не хотелось. А потом я подружилась с мальчиком, которому было еще хуже.

– Это был Илия? Вы как будто спасли друг друга?

– Нет, – с улыбкой ответила я. – Не угадал. Но этот парень стал моим близким другом.

– Максим, – понял Ростовцев.

– Да. Надеюсь, я сделала для него что-нибудь хорошее. Он для меня сделал – своим примером показал, что счастье можно обрести в любой момент, а потом – что можно жить, несмотря на боль, несмотря на утрату. Жизнь побила его так сильно, а он выдержал. С тех пор я поклялась самой себе, что никогда не сломаюсь. Если он смог, смогу и я. Взяла себя в руки. Как хорошая еврейская девочка, прошла Шидух. Я всегда скептически смотрела на все эти обычаи, по хорошему счету, уже чужие. Даже моим родителям, не то что мне. И вот ирония – старый обычай предков принес мне счастье. Илия мне идеально подошел – не буду рассказывать, насколько, пощажу твое самолюбие.

Я улыбнулась, чтобы Дима не воспринимал очень уж серьезно. А то он уж слишком внимательно слушал.

– Я уже тогда понимала, насколько мне повезло. Мы действительно были одним целым, понимаешь? Я не идеализирую нисколько, понимали друг друга с полуслова. Знаешь, бывало, поссоримся, ведь у всех бывает, а он вдруг посреди моих повышенных тонов говорит тихо – «что же мы делаем, любовь моя?». Боюсь, если у тебя такого не было, ты не сможешь понять.

– Мне искренне жаль, Лиза, – сказал Дима.

– Он очень любил людей. Конечно, меня, детей, но и не только. Мне кажется, вообще всех. Мерил других по себе и считал окружающих лучше, чем они есть. Адвокатура – не самый удачный выбор профессии для человека с таким характером. Ему трудно было поладить со своей совестью. Далеко не все клиенты были невиновными, а защита полагается всем. Наверно, поэтому он оставил уголовное право и занялся имущественным. Ему больше нравилось примирять людей. И защищать их. Вот почему в решающий момент не остался в стороне. Бесконечно жалею, что не смогла его остановить. Надеюсь, ублюдок, который убил его, горит в аду. Прости, Дима.

Вот и выговорилась. Нужен был кто-нибудь посторонний, если бы попыталась сказать все это детям, не смогла бы закончить.

– Ничего.

Ростовцев внезапно остановился, потянул меня за руку и нежно обнял. Объятия были дружескими, я не стала возражать.

– Надеюсь, ты никогда не сломаешься, – сказал он.



VI

Я недолго раздумывала, как мне поступить. Ростовцев был прав – я уже все решила. На кону стояло намного большее, чем моя карьера и журналистская репутация. Иногда нужно просто делать то, что должно. Что мне грозит? Статья за клевету? Своим текстом Дима действительно взял ответственность на себя, по крайней мере, большую часть.

А если он прав? Что значит «если» – конечно, он прав.

Я знала, чем рискую.

Подредактировала текст и отправила его в редакцию с описанием, которое просил Ростовцев. Дима, надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

Я была совершенно измотана и в расстроенных чувствах. Мне даже почудилось присутствие в квартире кого-то еще. Словно кто-то стоит у меня над душой и наблюдает за тем, что я печатаю. Пока не отправила текст, это ощущение никак не проходило. Зато потом – как камень с плеч.

Едва нашла в себе силы позвонить детям. Но зато обрадовала, что скоро вернусь домой. Соня хорошо держалась. Умничка, моя дочурка. Максим был веселым, с озорными и смеющимися глазами. Лев показал ему что-то веселое на компьютере. Бери пример с детей, Лиза. Им так мало нужно для счастья, немного любви и ласки.

В тот момент мне верилось, что все наладится. Я охотно улыбалась детям, несмотря на усталость. Все было хорошо.

Мне ужасно хотелось спать.

Но выспаться мне было не суждено.

Звонок в дверь раздался часов в десять вечера. Раздраженно поднявшись, я набросила халат и направилась к двери, недоумевая, кто это может быть. Может, хозяину квартиры что-нибудь нужно?

Едва я взглянула в глазок, сердце резко ускорилось, и я почувствовала головокружение. На площадке стоял улыбающийся майор Родионов. Очевидно, он заметил шевеление в глазке, или услышал мои шаги, поэтому сказал:

– Добрый вечер, Елизавета Лазаревна. Простите за столь поздний визит. Нам нужно поговорить. Впустите меня?

Соберись, Лиза!

– Секунду! Сейчас, оденусь.

Спокойно. Статья еще не вышла, у него нет причин нападать на меня. Может, просто пришел обсудить после работы творчество того ненормального немца – Хагенса. Сошлюсь, что уже поздно и отправлю его домой. А утром уже поезд в Иркутск.

Трясущимися от напряжения руками, я набрала номер Димы. Снова стук в дверь. Нетерпеливо. Подозрительно, что я так долго хожу… Я аккуратно набросила цепочку и отперла замок.

– Добрый вечер, – повторил Родионов. – Вы простите, что так поздно, просто решил заехать после работы, обсудить наши дальнейшие действия после статье. Вы меня не пустите?

– Александр Семенович, это очень неожиданно. Видите ли, я уже легла спать…

Я старалась говорить громче, чтобы Дима услышал. Динамик не включила, чтобы майор не узнал о телефоне.

– Я ненадолго. Это не займет много времени.

– И все-таки нет, – я ответила твердым отказом, но сделала тон как можно мягче. Это не помогло.

– Это срочно. Я настаиваю.

В голосе Родионов появились металлические нотки. Карты были практически раскрыты. Нас разделяла маленькая хлипкая цепочка. Чтобы снова запереть дверь, нужно было идти на хитрость.

– Хорошо, – вздохнула я, как бы нехотя соглашаясь, и подалась к двери. Я хотела резко закрыть ее и повернуть ручку замка, но, видимо, что-то в моем голосе выдало мои настоящие намерения.

Родионов со всего размаху пнул дверь с такой силой, что она ударила меня, и я упала на пол. Цепочка захрустела, и заныл дверной косяк. О том, чтобы пытаться запереться, можно было забыть. Еще два-три таких удара, и щеколда с цепочкой полетит в сторону. Я подскочила с пола и, шлепая босыми ногами, бросилась на кухню. Вбежав в нее, я сразу включила громкую связь, кинула телефон на стол и заорала:

– Дима, это Родионов! Он здесь, он ломится ко мне!

– Держись, – громко крикнул он мне и еще кому-то рядом: – Он у Ивановой! Ташаев, Пименов, за мной!

Стук из прихожей прекратился, и я услышала, как звякает цепочка. Все понятно, он пытался открыть ее рукой. Я схватила кухонный нож и крепко сжала обеими руками. Выдохнула, стараясь успокоиться. У меня оставалось не более пары секунд.

– Лиза, балкон! – крикнул Ростовцев. – Третий этаж, прыгай!

Черт, да ведь он прав! Но…

– Поздно, – упавшим голосом сказал я. – Он уже здесь.

Мрачно смотревший на меня исподлобья Родионов стоял в дверях кухни.

– Кричи! – запыхавшись, требовал Дима. Он спешил… Пытался успеть. Я услышала, как хлопнула дверь автомобиля. – Соседи услышат.

Я успела только набрать в легкие воздух, чтобы показать все, на что способна, но майор был к этому готов. Достав из кармана пистолет, он сухо потребовал:

– Не вздумай, сука, – и я сразу осеклась.

Мы застыли напротив друг друга, и нас разделял только кухонный стол.

– Добрый вечер, Дима, – с улыбкой сказал он в телефон.

– Не смей ее трогать, – угрожающе и в то же время беспомощно сказал Ростовцев. Майор криво и зло усмехнулся в ответ.

– Мне не нужно ее трогать. У меня ствол. Я могу ее просто застрелить.

Я посмотрела Родионову в глаза. Да, этот человек способен выстрелить, если посчитает необходимым. И зная возможную альтернативу… Пулю можно назвать милосердным вариантом.

План Ростовцева сработал. Но, как говорится, есть нюанс.

– Чего ты хочешь? – деловито спросил Дима.

– Все, чего я хочу – это ответ. Кому из вас пришла в голову эта дурная идея?

– Это я, Саша. Она ни при чем.

– Я этого не делал.

– Не отпирайся. Мы оба прекрасно знаем, что это ты. У меня есть доказательства.

Родионов стукнул кулаком по столу.

– Не верь ей! Это она.

– Что?! И какую еще чушь ты выдумаешь?! Просто сдайся, не усугубляй.

В ответ майор обрушил рукоять пистолета на мой телефон, отчего он разлетелся на куски, а я вздрогнула и еще сильнее сжала нож. Мы остались совсем одни.

– Это будет непросто, – я пыталась храбриться, но получалось откровенно жалко. Родионов в ответ холодно направил ствол мне в лицо.

– Ты имеешь к этому какое-то отношение? Или тебя использовали втемную? Что за доказательства у вас есть?

Черное отверстие ствола показалось мне огромным, размером с черную дыру. В этот момент лишь небольшое движение пальца серийного убийцы отделяло меня от небытия. Правдивый ответ был, очевидно, самым лучшим.

– Использовали втемную. Ростовцев поставил меня в курс только сегодня утром. У меня нет никаких доказательств.

А Родионов-то откуда узнал? Я никому не говорила. Неужели просочилось через кого-то в редакции?

За окном послышался отдаленный вой сирены.

– Вы совершили огромную ошибку, – угрожающе сказал Родионов и выбежал из квартиры. Попадаться было не в его планах.

Теперь, когда опасность миновала, силы оставили меня и я осела на пол, выронив нож. Руки предательски тряслись, дыхание все никак не могло успокоиться. Я не смогла собраться даже когда снова услышала бег в коридоре. Кто-то метался из комнаты в комнату. Это был Дима. Увидев меня, он бросился ко мне с вопросами:

– Цела? Не ранена?

Я только мотала головой. В кухню вошли двое молодых и крепких парней.

– Когда он ушел?

– Минуту назад.

– Слышали ее? Теперь это ваша забота, вперед! – он отдал приказ, и опера бросились в погоню. Я сомневалась в ее успехе. Родионов был опытным сотрудником органов и наверняка умел запутать следы.

– Как он узнал, что в опасности? Я никому не говорила, честное слово.

– Ты не поверишь…

– Я во все поверю, – резко перебила я.

– Четыре часа назад очнулась Анна Точилина. Она все вспомнила и сразу начала давать показания. Очень повезло. Я показал ей фото майора, и она его опознала.

– Вот так просто…

– Лиза, это настоящее чудо. Так везет очень редко. Но иногда – да, везет. Не все дела раскрываются в результате кропотливой работы или оперативной игры. Иногда работает случай. Вставай, – Дима помог мне подняться. – Здесь оставаться нельзя. Бери документы, деньги и выходим.

– Подожди! – картина в голове никак не хотела сходиться. – Когда она проснулась, он понял, что скоро его арестуют, это я понимаю. А про статью откуда?

– Думаю, догадался, что я под него копаю. Разве это сейчас важно? Давай поспешим. Я боюсь, он может быть где-то поблизости.

Меня не нужно было долго упрашивать. Мы заперли дверь и спустились во двор, к Диминой машине. Впереди меня ждала долгая и бессонная ночь. Сначала я провела время в отделении, подала заявление о нападении, дала показания.

Меня попросили пока остаться в городе, разумеется, об утреннем отъезде не могло быть и речи. Дима пообещал с утра решить вопрос по включению моей семьи в программу защиты свидетелей. Вряд ли это было необходимо, но так мне было намного спокойнее. Странно, но следователь, который меня допрашивал, похоже, чувствовал себя виноватым. Хотя он был из полиции, а не из следственного комитета, складывалось ощущение, что ему все равно стыдно.

Теперь понятно, почему Родионов так рвался руководить следственной группой. Карьерные амбиции здесь были совершенно ни при чем. Кто бы мог догадаться?

А вот один скромный внештатный консультант смог. Правда, насчет скромности я сильно приукрасила. Скромностью Дима не страдал.

Ростовцев, очевидно, подтвердил свой статус «рок-звезды» – вел себя в отделении уверенно и непринужденно, словно не он работал на полицию, а полиция работала на него.

Закончив свои дела в отделении, мы направились в управление СК. Здесь нас ждало уже осторожное, даже озлобленное отношение. Я с трудом сдерживалась, чтобы на них не наорать – мы вообще-то вам дело раскрыли. Оборотня в погонах обличили, который вашу честь запятнал. Ну да ладно, хорошо, хотя бы засуетились, забегали. Самое главное – преступление раскрыто, можно перед начальством отчитываться. А за поимку убийцу спросят потом, у нас так далеко не заглядывают.

Выбраться из враждебно настроенного учреждения нам удалось только к утру.



VII

Едва мы сели в машину, я сразу попросила у Ростовцева телефон – мой-то был разбит. Позвонила маме, объяснила ситуацию в целом, заверила, что со мной все в порядке. Я опасалась, что она будет ругать меня за то, что невольно подвергла семью опасности, но мама меня удивила.

– Это стоило того?

Вопрос был задан спокойным и даже деловитым тоном.

– Определенно стоило, – твердо сказала я.

– Ну и не переживай, дочь. Ты поступила по совести. Ты сказала, нас будут защищать.

– Да, полицейские. Я сейчас передам трубку другу, он тебе все объяснит.

Ростовцев, приняв от меня телефон, улыбнулся мне. Я как-то легко назвала его другом… Сама от себя не ожидала. Внимательно изучала Диму, пока он спокойно инструктировал мою мать. Выглядел, словно гончая, почуявшая след. Возбужденный, нервный, радостный, уверенный в себе. Словно до этого момента держал в себе какое-то внутреннее напряжение, нашедшее выход. Словно жил ради этих мгновений. Да, полицейская работа – это его стихия.

– Я заметила, что в СК нас встретили без большой радости.

– А что ты хотела, Лиза? Мы пришли, чтобы сообщить, что у них руководителем группы по особо важному делу работал серийный убийца-психопат. Сейчас большое начальство там на ушах стоит, ищет крайнего, кто двигал Родионова на должность. Такой провал будет стоить кому-то теплого места, головы полетят.

Он сказал это с явным удовольствием.

– Недолюбливаешь следователей?

– Не всех. Конкретно СК-шных.

– Почему? Недостаточно профессиональны?

Дима усмехнулся.

– Не в этом дело. Профессионализм зависит от людей и образования, с этим все в порядке. Просто мы как-то больше к земле были. В девяностые, хоть и мрак был кромешный, мне больше нравилось расследовать. Было как-то проще все. Я чувствовал, что мне спину прикрывают. Знаешь, свои, родные менты. К концу двухтысячных все начало меняться.

– Ты не вписался?

– Да. В Энске при создании отдельного управления СК не успели толком ничего организовать, как грянул двенадцатый год. Ты сама знаешь, большую часть местных силовиков просто выгнали. Остались очень немногие. Родионов, кстати, один из таких. Ну и если даже заслуженным сотрудникам выписали пинок под зад, кто будет всерьез относиться к какому-то мелкому внештатнику?

– Тебя это задевало?

– Конечно, как профессионала. Но мои навыки смогли оценить в другом месте, так что поверь, Лиза, я с голоду не умру. Можно сказать, живу, как у Христа за пазухой. А это дело для меня – было как хобби. Просьба серьезных уважаемых людей.

– Ты сказал «было». Что изменилось?

– Теперь это стало личным делом, – серьезно ответил Дима.

Неужели, из-за меня, подумала я. Если так, мне это льстило, если честно.

– Пора вести тебя на новое место, – сказал Ростовцев. – Давай заедем за твоими вещами. С хозяином квартиры я все вопросы улажу, не переживай.

Он отвез меня домой, где я быстро собрала вещи. Загрузив сумки в багажник, Дима огорошил меня неприятной новостью: теперь мы должны были надолго расстаться. Меня это очень расстроило – я доверяла Ростовцеву, но с другой стороны, понимала – я уже сыграла свою роль. Оставалось только ждать успешного розыска Родионова. Я надеялась, что он не сможет долго скрываться.

По дороге на мой новый адрес, Ростовцев решил заехать в больницу, на всякий случай проведать Точилину, узнать ее состояние. Я не возражала, но предпочла остаться в машине – все равно меня к ней не допустили бы.

Оставшись одна, я попыталась успокоиться. Не получилось. Было как-то не по себе. Не складывалась стройная картина всего случившегося. Наверно, из-за недосыпа.

Дима вышел из больницы довольно быстро и чем-то взволнованный. Он отогнал машину ко двору соседнего дома, за угол от больничного корпуса и остановился у обочины. Но двигатель не заглушил.

– Лиза, о том, что сейчас случится – никому не слова, – сказал он.

Его волнение передалось и мне, но я даже и предположить не могла, что произойдет дальше. Через три минуты из-за угла со стороны больницы быстро выбежала стройная блондинка в черном спортивном костюме. Она быстро достигла автомобиля, распахнула заднюю дверь и, едва успев плюхнуться на сидение, крикнула Диме:

– Гони!

Вопреки ее запыхавшемуся тону, Ростовцев плавно тронулся с места, чтобы не вызывать подозрений.

Я повернулась назад.

– Привет, – блондинка протянула мне руку. – Я о тебе наслышана.

– Знакомься, Лиза, перед тобой – Анна Точилина. Твой товарищ по несчастью.

– Мы выжили, Дима, – в пику ему ответила Анна, – так что мы товарищи по счастью. Не на тех женщин он напал, Лиза. Для тебя просто Аня.

Хоть Точилина и тяжело дышала после своего продолжительного забега, она не выглядела как человек, только что вышедший из месячной комы. Действительно, чудо.

Меня поразило, насколько хорошо она выглядит. По возрасту ей было почти столько же, сколько и мне, но, если судить по внешности, больше тридцати дать было невозможно. Даже без косметики она прекрасно смотрелась Спортивная фигура, тонкая талия, высокая грудь, ограниченная спортивным топом, угадывающимся под тонкой обтягивающей футболкой, красивые длинные и пышные светлые волосы, к сожалению, лишь наспех причесанные. Черты лица у Анны были очень приятны – может быть, немного резко отточен подбородок и скулы, что делало ее внешность несколько стервозной, но с другой стороны, это и привлекало. Она открыто и с интересом смотрела на меня своими большими красивыми зелеными глазами. Представляю, насколько великолепно она будет выглядеть, если дать ей время привести себя в порядок. Привлекательная внешность дополнялась обволакивающим томным голосом.

Я с удовольствием пожала ее протянутую руку. Изумилась мягкости кожи на ее ладонях. И это без всякого крема! После месячной комы! Надо будет спросить, как она добилась такого…

О чем я только думаю? Жаль признавать, но некоторые мужские стереотипы о женщинах имеют под собой основания. Вчера вечером меня могли убить, а я уже думаю о том, как украсть у новой знакомой секрет красоты.

Я с трудом отошла от неожиданного появления Анны в нашем автомобиле и спросила Диму по делу:

– Ты что, ее из-под охраны вывез? Почему?!

– Не смотри на меня так, Лиза. Это была ее идея.

Я недоуменно уставилась на Точилину.

– Тебя там не было, – пояснила она. – Как они на меня смотрели. Выжила чудом, только очнулась. Для вас месяц прошел, а для меня десять секунд. Я как будто вынырнула из черной бездонной реки. Яркие и очень неприятные ощущения. Пытаюсь сохранить эти воспоминания, пока они свежие, понимаю, как они важны. И какое я получила отношение от дорогой полиции?

– Это следственный комитет, Аня.

Аня? Быстро они успели подружиться.

– Дима, оставь при себе ваши межведомственные нюансы. Короче, Лиза, только он меня внимательно выслушал, – она указала на Ростовцева. Показал мне фотографию… Я обрадовалась сначала, подумала, что уже без меня уже все расследовали. Представь, как я офигела, когда узнала, что я не первая такая несчастная, и кем работает этот человек.

– Тебе нужно быть под защитой! – воскликнула я.

– Я ей то же самое говорил…

– А я не знаю, где есть теперь безопасное место! – перебила Точилина. – Кому вообще можно доверять? Вот вам я точно могу доверять.

– И какой у вас план? – спросила я.

– Передам тебя под охрану, а Аню надежно спрячу. Может, это и неплохо, что она как бы «пропала».

Я не понимала.

– Почему?

– Подумай, Лиза. В пятницу выйдет твоя статья, а в субботу по местным пабликам пойдет слух о том, как органы упустили самого главного свидетеля и что убийца в розыске и еще не пойман. Я анонимно солью пару интересных подробностей из внутренней кухни для достоверности и перчинки. Да мы можем весь Энск на уши поставить! Обосравшиеся следаки будут землю носом рыть аж до вечной мерзлоты. А мы переждем бурю в стороне.

– И куда ты ее отвезешь?

– Есть кое-какое местечко, километров пятьдесят от города. Небольшой загородный дом. Со мной никак не связан, вычислить невозможно, даже если есть доступ к данным. А у Родионова его и нет. Место глухое. По-моему, там сейчас вообще людей нет.

– Лиза, давай со мной, – внезапно предложила Анна. – Подумай, это сейчас самое безопасное. Как я поняла, твою семью защитят. Ты должна подумать о себе.

– Я не уверен насчет того, что это самый безопасный вариант, – сказал Ростовцев.

– А я уверена. Сам посуди, куда они будут ее прятать? Каким образом будут охранять? У нее будет пять профессиональных охранников в непосредственной близости, или дежурный офицер с пузом?

– Это не так работает, Аня.

– Вот именно, я не знаю, как это работает. А Родионов прекрасно знает. Он уже трахнул систему, когда резал женщин и сам себя разыскивал. Нельзя недооценивать его как специалиста.

То, что она говорила, звучало хоть и авантюрно, но логично. Бежать из-под охраны было, конечно, нехорошо. Но, с другой стороны, никакими обязательствами меня не связали – я не давала подписки.

– Мне нельзя надолго задерживаться с вами, – сказал Дима. – Метнусь туда и обратно. Если я не вернусь в город быстро, меня свяжут с пропажей Ани. Так что решать надо прямо сейчас.

Я не любила что-то решать под давлением. Но нашла компромисс.

– Вечером сможешь приехать? – спросила я.

– Не факт… Но ночью или рано утром – точно.

– Хорошо. Тогда вези меня вместе с Аней. Я сегодня побуду с ней, а завтра решу, как быть дальше.

Мы помчались прочь из города. Когда серые панельные многоэтажки остались позади, я вздохнула с облегчением. Мне казалось, что среди бетонно-асфальтной серости всюду пряталась опасность.

Проезд мимо частного сектора вызвал уже другие эмоции, по сердцу резануло душевной болью. Я жила здесь когда-то. В лучший период моей жизни, счастливой молодой женой и любящей матерью. Дети были любимы и сейчас, по-прежнему, но без мужа все было не то.

Пусто.

Я попыталась отвлечься от грустных мыслей и сразу пришла к тревожным.

Дима вцепился в руль побелевшими пальцами и практически не отводил взгляд от зеркала заднего вида.

– Что случилось? – испуганно прошептала я.

– Серый «рено» едет за нами на отдалении, от самого города. Я пытался чуть ускориться или замедлиться, но он держит дистанцию. Иногда отстает, но всегда нагоняет.

Ростовцев наклонился в мою сторону и полез в бардачок. Моему изумленному взору предстал самый настоящий пистолет. Дима взволнованно сказал:

– Скоро нужный поворот, так что дальше тянуть нельзя. Делаем так. Я включаю «аварийку» и останавливаюсь на обочине. Вы наклоняете голову, чтобы не посекло стеклом. Возможно, он тоже будет по нам стрелять. Готовы?

К этому невозможно было подготовиться. Аня протянула руку между сидениями и крепко сжала мою ладонь.

– Держись, Лиза. Ты справилась с этим однажды, справишься и теперь, – сказала она.

Я неуверенно кивнула.

– Давай, – сказала Точилина, и мы наклонились вниз.

Ростовцев медленно остановил машину. Ритмично цокала аварийка. Я слышала, как издалека приближается равномерно гудящий звук мотора. Краем глаза я заметила, что Дима направил пистолет в дверь, намереваясь при необходимости начать стрелять через нее…

Звук снаружи достиг своего максимального уровня и тут же стал затихать – машина проехала мимо. Ростовцев расслабленно выдохнул.

– Все чисто. Ложная тревога, – с облегчением сказал он.

Свернув с шоссе, минут через пять он привез в неприметную деревню, затерянную среди лесопосадок. Дом, в котором мы должны были разместиться, оказался довольно большим – лучше, чем я ожидала. Две комнаты, кухня и спальня на втором этаже.

– Простите, что не могу разместить с комфортом, дом не подготовлен для гостей, – неуместно извинился Дима. – И простите, что должен оставить. Вырвусь, когда будет возможность. Холодильник пуст, сюда давно никто не приезжал. Но в ящике есть консервы. Электричество… – он щелкнул выключателем, и в домике загорелся свет, – …к счастью, есть. Разогреете на плите, она электрическая.

– Дима, оставь нам телефон, на всякий случай, – сказала Анна.

– Я предусмотрел.

Ростовцев достал из кармана телефон и отдал ей.

– Это не мой, так что отслеживать его не будут. Мой номер занесен в контакты.

– И еще… – Аня несколько неуверенно смутилась, – было бы хорошо получить твой пистолет.

– Уверена? – деловито спросил Дима. – Ты знаешь, как пользоваться?

Очевидно, он считал эту просьбу вполне разумной, но опасался доверять оружие человеку, который не умеет стрелять.

– Знаю. Всегда обращайся с оружием, как будто оно заряжено, не держи палец на спусковом крючке, если не собираешься выстрелить и никогда не направляй ствол на то, что не хочешь уничтожить, – Аня оттарабанила какие-то неизвестные мне правила, очевидно, старательно выученные наизусть. – Это семнадцатый «глок». Могу стрелять, могу перезарядить, могу даже неполную разборку.

– Ничего себе, – уважительно пробормотал Дима. – Откуда ты все это знаешь?

– Бывший муж был завсегдатаем стрелкового клуба. И меня пристрастил.

Ростовцев вышел, но вскоре вернулся с оружием и передал его Точилиной.

– Все должно быть хорошо, – сказал он. – Когда вернусь, сообщу вам новости. Отдыхайте. Обе. Ты не спала всю ночь, а ты только после комы. Удивляюсь, как ты на ногах держишься, – Ростовцев обратился к Ане. – Еще и бегать умудряешься.

– Я спортивная. Все, давай, удачи!

Мы тепло попрощались с Димой и остались одни.

Аня чем-то она напомнила мне Лену… Пожалуй, эта девушка вполне может стать моей хорошей подругой, подумала я. Девушка… Все никак не могу привыкнуть, что Анна на самом деле практически моего возраста.

– Как тебе удается так потрясающе выглядеть? – спросила я.

Я должна была это узнать.

– Не думаю, что я сейчас выгляжу потрясающе, – с улыбкой ответила она. – После месяца на койке… – Аня внезапно осеклась и прошептала: – Боже, они же мне зубы не чистили…

Она пулей побежала на второй этаж, в ванную комнату. Оттуда удовлетворенно крикнула:

– Лиза, тут водопровод есть! – и через несколько секунд добавила восторженным тоном: – и бойлер! Лиза, я душ приму!

У нашего убежища была интересная планировка. Дверь с улицы вела в гостиную-кухню, из которой можно было попасть на второй этаж, где находились спальные комнаты. Напротив входа в главную комнату стояло напольное зеркало на подставке. Видимо, чтобы бросить на себя последний взгляд перед выходом наружу. Никакого камина или печки. В подвале дома располагался котел, а рядом с диваном – радиатор отопления. Сейчас он не работал, но в запасе имелся другой вариант – электронагреватель. Я незамедлительно включила его, и вскоре теплый воздух поплыл по комнате, так что я сняла верхнюю одежду и сложила в шкаф.

– Ничего особенного в моей внешности нет, – скромно сказала Анна, когда спустилась вниз. – Просто уход за собой и спокойная, размеренная жизнь. С мужем в разводе, детей нет.

– Да уж, – ухмыльнулась я. – Детки ускоряют старение.

– Сколько у тебя, – спросила Аня?

– Пятеро.

– Сколько?!

Никогда не привыкну к этим восторгам. Почти все люди так удивляются, как будто это что-то из ряда вон. Хотя по нашей жизни это, пожалуй, действительно так.

– И сколько тебе лет, что ты так много успела?

– Сорок, – чуть соврала я.

– Лиза, и ты спрашиваешь меня о внешности?! Это ты потрясающе выглядишь, с таким-то количеством детей!

Мы с Аней быстро нашли общий язык. Даже удивительно. Оказалось, что мы довольно похожи. Мне всегда нравились сильные и самостоятельные женщины, и Точилина определенно была такой. А еще общительной и даже веселой, несмотря на наше тяжелое положение. Как же сильно она располагала к себе… Толком даже трудно объяснить, чем. Мы с ней словно думали в унисон – я не успевала развить какую-то свою мысль, как ее подхватывала Аня, в точности, как сделала бы я. Просто потрясающе. Я еще никогда не встречала столь понимающего и обаятельного человека.

Через два часа вода в бойлере нагрелась, и Аня ушла мыться. Я машинально оглянулась в поисках телефона. Посмотреть новости. Найти его не вышло, видимо, Аня положила его в какой-нибудь ящик. Я не стала беспокоить ее этим вопросом и махнула рукой. Обойдусь без телефона как-нибудь. И так уже развилась привычка смотреть в него каждую свободную минуту. Зачем мне сейчас новости? В итоге я даже радио включать не стала, которое в комнате было.

Постаралась ни о чем не думать, и перейти от режима тревожного напряжения к спокойному расслаблению – насколько это было возможно. Не получалось, несмотря на то, что я чувствовала себя в безопасности.

Вскоре Точилина спустилась вниз, на ходу вытирая свои шикарные волосы полотенцем.

– К сожалению, нет возможности сменить этот дурацкий спортивный костюм, – сказала она.

– И не нужно. Он тебе идет.

Ощущение было, как будто разговариваю со старой подругой. Я почти не знала эту женщину, но она удивительно располагала к себе. Мы сели вдвоем на диван и продолжили наш разговор, который постепенно зашел о личном. Анна был довольно откровенна. Я узнала, что достигнув определенных профессиональных высот, она упустила нужный момент, чтобы завести детей. «Это был мой выбор», так она сказала, печально принимая ответственность за свое решение. Муж предпочел уйти к другой женщине, которая была больше нацелена на материнство.

– Жалею об этом, – с горькой улыбкой сказала она. – Карьеру можно делать в любом возрасте, в отличие от детей.

Я кивнула, удовлетворенно отметив, что когда-то я сделала правильный выбор.

– Слушай, насколько вы близки с Димой? – внезапно спросила Аня.

– Интересуешься? – улыбнулась я. – Не претендую, можешь забирать.

– Я пока еще не решила, мы только вчера первый раз увиделись. Решила узнать о нем поподробней. Не хочу быть наивной дурочкой, которая вешается на шею своему спасителю.

– Ань, я знакома с ним с понедельника. Ну, еще созванивались до этого, договаривались о приезде. Так что мы почти незнакомы.

– Удивительно. Он говорил о тебе вчера. Совсем немного, времени почти не было. Но мне все равно показалось, что он заинтересован тобой.

Всегда приятно слышать, что тобой заинтересованы.

– Говоря честно, интерес есть и даже был озвучен. Он пригласил меня на свидание. Еще до того, как все закрутилось.

– Считай, почти сразу, как познакомились, – отметила Аня. – А ты что?

– Ответила вежливым отказом.

– Он тебе не понравился?

– Да нет. Дима оставил неплохое впечатление. Несколько самоуверен, но для мужчины это нормально.

– Но ты все равно уступаешь его мне. Почему?

– Это личное, – тихо ответила я. Аня понимающе кивнула, бросив взгляд в сторону моего когда-то обручального, а теперь вдовьего кольца.

– Давно погиб? – спросила она.

– Пять лет.

– Немало… И ты все еще ему верна. Настоящая любовь, да?

– Самая настоящая, Аня, – ответила я серьезно.

Моя собеседница чуть раскинула руки, предлагая обняться. Я приняла эту бессловесную просьбу и подалась навстречу.

Но вместо объятий мне в лицо резко прилетел ее кулак, и удар этот был настолько сильным, что сознание выключилось еще до того, как я успела почувствовать боль.



VIII

Мне с трудом удается очнуться, но, к сожалению, это происходит не в домике Ростовцева. Мне неясно, почему состояние отсутствия сознания перетекло в осознанный сон. С другой стороны, столь жуткого жизненного опыта у меня пока и не было.

Я пытаюсь вернуться в свое тело, но у меня ничего не получается. При попытке сконцентрироваться на пробуждении мысли расплываются и тонут в где-то в пустоте. Словно меня отключили от системы контроля собственным телом. Ничего не могу поделать.

Чтобы успокоиться, я смотрю в черное небо, и оттуда начинают медленно падать крупные редкие снежинки. Бриллиантовая россыпь звезд заманчиво мерцает сквозь бесконечность космического пространства. Мне приходит мысль слетать когда-нибудь в космос во время сна. И тут же холодом приходит осознание: «когда-нибудь» может уже не наступить. Возможно, я уже не смогу с этим ничего поделать. Я рывком сажусь и оглядываюсь.

Хотя я сижу в снегу, мне совершенно не холодно. Возможно, спасает одежда – я почему-то одета в мешковатый ватник времен Великой Отечественной. На голове – ушанка с красной звездой, на ногах – валенки, руки – в серых вязаных варежках, на груди – ППШ на ремне. В высшей степени неожиданный образ.

– Собираешься дать отпор настоящему злу? – до меня доносится иронично-печальный голос, который я ни с чем не перепутаю. Мне нужна помощь… надеюсь, Максим сможет ее оказать.

Он сидит напротив, и нас разделяет слабый костер. На нем нет военной формы, он одет в какой-то охотничий костюм, вроде бы это «горка». Макс подкидывает в огонь несколько небольших веток, которые пламя радостно съедает, чуть усиливая освещение. На лицо моего друга падает зловещий красный отсвет. Максим смотрит на меня с грустью.

– Хотела бы я иметь возможность дать отпор… – отвечаю я. – Я ошиблась, Макс. По-крупному, по-настоящему. Так ошибаются саперы.

– Ты в опасности? – встревоженно спрашивает он.

Я киваю.

– В смертельной. На самом деле, меня могут убить в любую секунду. Каждое слово может стать последним.

– Черт… Прости, Лиза. Я не могу тебе помочь, ты же понимаешь. Ты должна проснуться.

– Думаешь, я не пробовала? Я думаю, что могу быть в коме.

Макс отводит глаза и смотрит в землю. Говорит себе под нос:

– Ты рассматриваешь вариант отпустить.

Он не спрашивает. Он утверждает. Разумеется, он в курсе моих мыслей. Он – это я.

– Что? – я делаю вид, что не поняла.

– Ты слышала.

Я задумываюсь. Если рассуждать здраво, пробуждение может не принести мне радости. Возможно, я буду даже молить о смерти. Насколько ли велик шанс вырваться? Есть ли он вообще? Может, стоит раскрыть объятия окончательной тьме?

– Да пошла ты, Лиза!

Чему он возмущается?

– Делаешь вид, что забыла о детях. Что не мечтаешь о внуках. Будь честной сама с собой. Ты хочешь жить.

– Иногда я не знаю, Макс…

– Я знаю. Мою подругу не сломала даже смерть любимого человека. Борись! Пытайся снова! Изнутри своей головы ты точно ничего не сможешь сделать.

Я стараюсь, но ничего не выходит. Словно я застряла в этом черном зимнем лесу, сидя у затухающего огня. Я решаю узнать у Макса то, о чем он никогда не говорил при жизни. В свое время я построила кучу гипотез на этот счет. Интересно, какую из них я услышу в ответ.

– Помнишь, в девяносто девятом, ты говорил, что мог погибнуть?

Он кивает и одновременно возражает:

– Какое это имеет значение сейчас, спустя тринадцать лет?

Снова ошибается в счете. Как всегда.

– Я хочу знать, что тогда случилось. И как ты справился. Если я проснусь, попробую применить твой опыт.

Интересно, какие советы мне подкинет тульпа?

Он колеблется несколько секунд и говорит:

– Опасность была сосредоточена в одном человеке. Мне пришлось вступить с ним в схватку и убить его.

Я подсознательно боюсь этого признания. То, что мой друг – самый настоящий убийца, это один из моих самых больших страхов. Насилие мне омерзительно.

– Без этого можно было обойтись?

– Пожалуй. Но, оказавшись в стрессовой ситуации, я сделал несколько ошибочных шагов. Неправильно понял, что должен делать. Так что с какого-то момента это противостояние стало неизбежным.

Это звучит очень похоже на мой случай.

– Что ты испытал, когда убил человека?

– Спрашиваешь, потому что думаешь, что тебе придется поступить так же?

Киваю.

– Мне это понравилось, – говорит Максим, глядя мне в глаза.

Ничего себе откровения.

– Максим, я в это не верю. Этого не может быть. Я тебя знаю.

– Хорошо ли знаешь? Возможно, ты видишь только то, что хочешь видеть? Я знаю, что правильно и неправильно, знаю, что хорошо, а что плохо. Я всегда старался слушать голос разума и поступать по совести. У меня есть совесть. Но знаешь, подруга… сердцем я всегда тянулся к злу. Я считаю его притягательным, естественным, созвучным моей природе. Возбуждающим и радостным, дарящим чувством подлинной свободы и абсолютной власти. И хотя я отнял чужую жизнь по велению долга – как я его понимал, в этот момент я получил самое настоящее наслаждение.

Слышать подобное от лучшего друга предельно отвратительно. Настоящий Максим был совсем не таким. Тульпа продолжает:

– Мой опыт тебе не годится. Тебе даже Гитлера будет тяжело убить. Насколько плох человек, от которого исходит опасность?

– Это женщина. Возможно, в сговоре с ней действует еще кто-то. Точно не знаю. Но в любом случае – это очень плохие люди. Вроде Чикатило.

– В таком случае, я дам тебе простой совет. Ищи возможность и если она представится – действуй без колебаний. Пусть в нужный момент рука твоя не дрогнет, и разум будет холоден. Подави эмоции и ни о чем не жалей. За таких людей Бог с тебя не спросит.

Из глубины черного леса доносится гулкий шум. Он приближается.

– Что это? – спрашиваю я.

Среди деревьев проявляется что-то черное, стремительно несущееся на нас.

– Помни, что я сказал! – кричит мне Макс через грохот и рев несущейся воды. Гигантская ледяная волна, сносящая перед собой деревья, подхватывает меня, словно щепку, и уносит вдаль.



IX

Чтобы разбудить меня, Точилина плеснула мне в лицо воду из кружки. Судя по ее температуре, кружку она какое-то время держала в морозильной камере холодильника.

– Проснись и пой, радость моя, – с улыбкой сказала она. Сейчас она уже не показалась мне такой обаятельной, как раньше.

Я обнаружила себя у радиатора отопления, мои руки были притянуты кабельными стяжками к трубе. Хоть кожа и болела в месте, где ее натер пластик, этим ощущениям было далеко до боли в разбухшей левой щеке. Мой пересохший рот был плотно закрыт смотанным полотенцем, туго стянувшим голову.

Однако, оглянувшись, я сразу забыла обо всей этой боли. Оказывается, я многое пропустила, пока была без сознания. Мы были не одни. На полу в противоположной части комнаты лежал труп мужчины. Я испугалась, что это Дима, но это был Родионов. Насколько я поняла из положения тела, Точилина застала его врасплох и выстрелила в спину. Судя по кровавому следу на полу, майор отползал от входной двери. Он закончил свой путь у зеркала, на блестящей поверхности которого остался багрово-красный развод, оставленный рукой майора.

– Ты должна послужить мне еще немного, – сказала Точилина и сфотографировала меня на телефон. Она отправила кому-то сообщение и добавила: – не бойся, я ничего особенно страшного тебе не сделаю. Ты для меня слишком старая.

За окном уже стемнело. Сколько же я была в отключке? Настенные часы показывали десять часов вечера. Мои ноги противно онемели от долгого лежания в неудобной позе.

Точилина бросила взгляд на часы.

– Думаю, минут сорок у нас есть. Даже если Дима будет гнать – а он будет, не сомневаюсь.

Она подошла ко мне и наклонилась.

– Мне скучно, и я могу с тобой поболтать. Наверняка у тебя полным-полно вопросов. Но ты должна пообещать, что не будешь кричать. Не потому, что это тебе все равно не поможет – здесь нет ни души. А потому, что я ненавижу, когда кричат.

Почему-то мне казалось, что ей это нравится. Я закивала, и Анна развязала полотенце.

– Спрашивай, что хочешь, – великодушно разрешила она.

– Вы с ним не заодно? – я кивнула в сторону мертвого Родионова.

Глупое и нелогичное предположение, но я надеялась, что удастся успокоить свою совесть. Не вышло.

– Ты крепко мне поверила! – довольно усмехнулась Точилина. – Но нет, милая, старый служака был предельно честен. Даже чересчур. Возомнил себя народным мстителем. Жаль, что он уже не расскажет, как на меня вышел. Но я решила не рисковать.

– А Дима? – упавшим голосом спросила я.

– Лиза, ты меня разочаровываешь.

И что это, черт побери, должно было значить?

– Я вижу в твоих глазах отчаяние и пустоту. Я могла бы съездить тебе по ушам, что мы любовники и убиваем дуэтом, а ты нужна была, чтобы устранить Родионова, что все это был хитрый план – ты сейчас поверишь в любую чушь. Но я не буду. Лучше разожгу в тебе надежду – Дима такой же прихлопнутый, как и ты. Я написала, что если он будет не один, ты умрёшь. Сейчас мчится тебя спасать. Мнит себя рыцарем. Предсказуемо чувствует ответственность за тебя. То, что ты здесь – это его вина.

– Ростовцев не дурак. Он приедет не один.

Анна довольно рассмеялась.

– В том-то и дело, что дурак. Но пусть будет, как ты говоришь. Ничего страшного. Тогда Родионов быстро убьет тебя, а я убью его. Экспертиза может определить время смерти с точностью до двух часов, так что несоответствие моим показаниям спишут на погрешность.

– А дальше что? Такие, как ты, не могут остановиться. Тебя все равно поймают.

Анна снисходительно улыбнулась в ответ

– Дурочка, ты ничего обо мне не знаешь. Думаешь, я получаю от этого удовольствие? Я просто взяла у них то, что хочу, и мне больше не нужно. Осталось лишь замести следы. Меня никогда не поймают.

Пока мы разговаривали, я смогла размять свое тело и обрести над ним относительный контроль, сесть более удобно. К сожалению, освободить руки не было никакой возможности. Отопление в доме зачем-то провели не пластиковыми, а стальными трубами, так что сломать их не представлялось никакой возможности.

– Что будет со мной? – я спросила ровным голосом, стараясь не выдавать волнения.

– Ты умрешь, – спокойно ответила Точилина. – Но если будешь хорошо себя вести, умрешь быстро.

Что же, по крайней мере, честный ответ. Я вспомнила свой сон. Всегда считала Максима добрым и хорошим человеком. Мог ли он на самом деле в глубине души тянуться к злу? Могу ли я найти в своем сердце частичку тьмы, чтобы понять Точилину и убедить ее сохранить мне жизнь. Клянусь богом, стоит ей освободить меня – я сразу убью ее, или умру, пытаясь.

– Если я скоро умру, то я хотела бы получить ответ – о чем все это было? Что ты хотела сказать, в чем твое послание?

Я надеялась, что она изложит мне что-то псевдофилософское про эрос и танатос, на что я выражу свое восхищение, постараюсь удивить ее… Как же глубоко я заблуждалась.

Точилина удивленно взглянула на меня, словно не ожидала такого вопроса, а потом громко, в голос захохотала.

Успокоившись, она сказала:

– Лиза, я думала, ты умная женщина. Это Родионов все время пытался понять, найти второе дно. Мужики такие рациональные, все им надо объяснить, но обязательно, чтобы было понятно и логично. Чем больше следствие копало в этом направлении, тем веселее мне было. Разумеется, я убивала не без причины, но послание, манифест – это все вообще мимо.

– Тогда зачем?

– О, этого я тебе не скажу. Вдруг ты расскажешь кому-нибудь?

– Ты же сказала, я умру.

– Это не помешает тебе рассказать.

В каком смысле – не помешает?

Точилина проверила телефон, ухмыльнулась и снова сфотографировала меня.

– Просит доказать, что ты еще жива, – пояснила Точилина. – Клюет только на живую приманку. Даже жаль, что он должен умереть, он мне действительно нравится. Предсказуемый. Послушный. Дорогая, он едет сюда один, готова побиться об заклад.

– Что готова поставить? – спросила я.

– Ну, уж точно не тебя. Скажи, Лиза, тебе льстит, что он готов рискнуть жизнью, чтобы попытаться тебя спасти?

– Это потому что он хороший человек.

Похоже, Дима был моей последней надеждой.

– Дима? – Анна усмехнулась – Жалкий, самовлюбленный, мелочный, эгоистичный. Такие, как он, любят манипулировать другими, но проблема в том, что он сам легко поддается манипуляциям. Ростовцев любит сладкую ложь, потому что надеется сблизиться с кем-нибудь по-настоящему. Пообещаешь ему это – и можно из него веревки вить.

Это они за два дня так близко познакомились? Что-то не сходилось.

– Ты хорошо его знаешь, – сказала я.

– Конечно, мы уже почти год знакомы.

Точилина, очевидно, увидела непонимание в моих глазах и добавила, поясняя:

– Видишь ли, я кое-что умею. Нечто за рамками общепринятых представлений. И Дима умеет. Поэтому он способен мне помешать и должен умереть. Если не сегодня, то позже. Это не будет трудно. Потусторонние девушки – это его слабость.

Я совершенно не понимала, о чем она говорит. Но кое-что поняла однозначно – Анна Точилина не только опасна, но и безумна.

– А ты что-нибудь умеешь? – спросила она.

– С чего ты взяла?

– Ты из Энска, Лиза, здесь каждый второй что-то умеет. Но немногие понимают… Видимо, ты из большинства.

Интересно, мои осознанные сны сойдут за «что-то умею»? Выхода у меня все равно нет. Мое время уходит, и Анна не проявляет к моей персоне настоящего интереса. Она просто убивает время разговором со мной, в нетерпении ожидая Ростовцева, чтобы расправиться с ним. И если я ничего не сделаю, у нее, скорее всего, получится. Он считает ее одной из жертв, и не ожидает нападения с ее стороны.

Мне вспомнился старый рассказ Джека Лондона, «Любовь к жизни». Я действительно хотела жить. Тьма еще успеет поглотить меня, я никуда не денусь. Но пусть это будет не сегодня.

Решилась действовать, момент был подходящий. Одна только мысль о моей задумке заставляла желудок противно скручиваться, но что еще мне оставалось?

– Есть кое-что, – загадочно сказала я.

Анна с интересом посмотрела на меня.

– Говори, – великодушно попросила она.

– Я не могу сказать громко. Иначе нас услышат.

– Кто? – усмехнулась Точилина.

Да мне откуда, блин, знать, подумала я. Но вслух холодно сказала:

– Мне кажется, ты поняла, о ком я.

– Она? – встревоженно спросила Анна.

Я медленно кивнула. Похоже, я смогла захватить ее внимание.

– Подойди и наклонись. Я скажу.

Давай, Аня. Ты ничем не рискуешь. Просто подойди. Тебе ничего не угрожает.

Точилина подошла ближе и села на колени рядом. Мое сердце бешено застучало, адреналин разогнал кровь по венам. У меня была только одна попытка, и я вложила в нее все силы. Как только Анна наклонилась, чтобы услышать мой ответ, я бросилась на нее, целясь в горло. К сожалению, Анна успела инстинктивно броситься назад и мои зубы, прорвав кожу, лишь скользнули по ключице.

Я сделала ей больно, но не более того.

– Ах ты мерзкая тварь!

Точилина направила пистолет прямо мне в голову, и я закрыла глаза. Жаль… Но я, по крайней мере, попыталась.

– Нет, сучка жидовская, ты у меня так легко не отделаешься… – прошипела Точилина. – Ты будешь умирать очень медленно. И узнаешь, ЗАЧЕМ я убивала на самом деле.

Очевидно, она бесилась, потому что ее план дал трещину – мой укус скрыть было невозможно, и совершенно неясно, как его можно было объяснить.

Анна снова смотала полотенце и заткнула мне рот. Я пыталась укусить или лягнуть ее в процессе, но на этот раз мне ничего не удалось. Она походя пнула меня в живот, и я сразу скрючилась от боли. Удивительно, насколько она была физически сильна. Плюнув мне в лицо, Точилина оставила меня одну.

Трудно было принять, что истекают мои последние минуты. Что я больше никогда не увижу своих детей. Что, возможно, погибнет еще один хороший человек, а эта тварь будет безнаказанной. И еще я боялась не столько смерти как таковой, сколько страданий непосредственно перед ней.

Оставалась надежда только на находчивость Димы. Что у него есть еще оружие, что он догадается, что все убийства – это ее рук дело, что будет готов дать ей отпор.

К сожалению, эта надежда не оправдалась.

А пока, прижавшись спиной к холодной стене, я сидела на полу, привязанная к стальной трубе, с разорванной кожей на запястьях, и ощущала на себе, с какой силой человек перед гибелью надеется на чудо, со всей возможной страстью, с бесконечным упованием.

Ростовцева не пришлось ждать слишком долго. Я услышала рокот двигателя автомобиля, и расстроенно и горько улыбнулась. Дима не потрудился оставить машину за пределами слышимости и видимости, чтобы подкрасться к дому незамеченным.

Расчет Точилиной был прост и понятен. Она пряталась на втором этаже. Когда Дима войдет в дом, он увидит труп Родионова и сразу расслабится – опасность миновала. Потом услышит мои крики через кляп-полотенце и подбежит меня освобождать. Ловушка захлопнется. Анна спокойно спустится со второго этажа и выстрелит ему в спину так же, как и Родионову.

К сожалению, Ростовцев действовал именно так. Я услышала, как он осторожно и тихо – увы, недостаточно тихо, раз я слышала – открывает дверь и крадется в коридоре. Я молчала, понимая, что любой шум с моей стороны будет на руку убийце. Дима вошел в комнату и в недоумении уставился на тело майора. Затем с облегчением выдохнул, оглядел комнату и увидел меня.

Нет, Дима, это Точилина, это она!

Я отчаянно попыталась сказать это сквозь кляп и замотала головой, показывая, чтобы он ко мне не подходил, но изо рта донеслось только невнятное мычание.

– Лиза, я сейчас!

Он подбежал ко мне, не обращая внимание на мой предостерегающий взгляд. Может, он был и хорошим следователем, но опыт оперативной работы давно и бесповоротно растерял. Точилина стояла в дверях, направив оружие на нас.

– Стоять, Дима, – холодно сказала она.

Я закрыла глаза. Не хотела видеть шок и непонимание на его лице. Он все понял. Довольно быстро.

– Руки вверх. Медленно повернись. Только без глупостей – ты уже видел, что я умею стрелять.

Дима прошептал мне: «прости», и подчинился указаниям Точилиной. Она вошла в комнату и подошла чуть ближе, встав перед телом майора. У Ростовцева не было никаких вариантов, чтобы дернуться.

– У меня есть вопросы, Дима. Отвечай на них честно. Я пойму, если ты соврешь.

– Не сомневаюсь, – спокойно ответил Ростовцев. – Только какой мне смысл говорить правду? Сначала отпусти Лизу, и тогда мы найдем общий язык.

Дима пытался выбить выгодную сделку. Ты – мне, я – тебе. Только позиция для переговоров была слабая.

– Этого не будет, Дима.

– Тогда пошла на хуй, тупая ты сука.

В ответ она опустила пистолет, прицелившись Ростовцеву в пах, и подмигнула.

– Опасное предложение, дурачок. У меня не заржавеет, ты же понимаешь? Давай лучше так: если ты не будешь со мной честен, я сделаю с Лизой такое, что ты сам будешь просить ее убить. Я смогу. А если ты мне все расскажешь, вы умрете быстро и без боли.

Конечно, она врала. Но ничего лучше этого обещания мы получить все равно не могли. Анна была хозяйкой положения. Дима молчал.

– Это твое «нет»? – спросила Точилина. – Мне что, начать считать до трех? Два…

– Хорошо… – Дима сдался. Но выход действительно не просматривался. – Спрашивай.

– Умничка. Как ты думаешь, каким образом Родионов на меня вышел?

– Я не знаю… Он никому ничего о тебе не говорил. Ты же сама была в курсе расследования… Черт, как я мог так облажаться!

Как она могла быть в курсе? Что между ними было, что вообще происходило в данный момент? Я совершенно запуталась, но уже не пыталась разобраться. Я лишь надеялась, что они проговорят подольше. Все было просто – пока Точилина спрашивает, а Дима отвечает, я продолжаю жить.

Мне показалось, или в комнате что-то изменилось? Я никак не могла уловить, что именно.

– Не расстраивайся, Дима. Ты не виноват – я хорошо умею лгать. Ты лучше подумай хорошенько. Приложи усилия.

– Ты вообще никак не фигурировала в деле, пока он не попытался тебя убить!

О Господи… То, что я, наконец, заметила, наполнило меня одновременно и надеждой, и ужасом.

– Это я в деле никак не фигурировала. А у него лично – фигурировала. Родионов точно знал, что это я. Он не мог выйти на меня случайно. Что на меня указывает?

– Слушай, у тебя же был более полный доступ, чем у меня…

В каком смысле – у нее был более полный доступ? Данное утверждение означало, что в следственной группе был человек, сливавший ей информацию. За деньги или по иным причинам… Я бы задумалась над этим, но все мое внимание было поглощено другим – медленными и осторожными движениями мертвеца в противоположной части комнаты.

– Дима, кто в этой комнате следователь – ты или я? Если ты не скажешь, где я оставила след, то мне придется на тебя надавить.

– Анна, ты не поняла. Я попробую разобраться, но мне нужны для анализа все материалы. Может быть, Родионов дал мне не все. Что он от меня скрыл? Ты знаешь?

Родионов вставал за ее спиной медленно, осторожно и тихо. Его лицо не выражало абсолютно никаких эмоций. Пристальный взгляд пустых серых глаз сверлил затылок Точилиной. Дима говорил с Анной, и интонация его голоса никак не изменилась. Он не мог не видеть того, что происходит за ее спиной, но, очевидно, прекрасно владел собой и никак не подавал вида. А, может, он не реагировал по другой причине? Образ восставшего из мертвых майора был настолько невероятен и сюрреалистичен… Я подумала, что на самом деле и нет никакого ожившего Родионова. Просто мой разум под воздействием стресса и страха порождает эту галлюцинацию.

– Если здраво подумать, – сказала Точилина, – он мог скрыть что-то только из первых дел. Еще до того, как ты присоединился… Так, подожди, Дима. Лиза, – Анна внезапно обратилась ко мне. – Можешь не утруждаться, я сразу заметила, как старательно ты таращишь глаза мне за спину. Можешь успокоиться, я не обернусь.

Выпрямившись, майор занес свою багровую от запекшейся крови ладонь левой руки над головой Точилиной, а правой коснулся поверхности напольного зеркала. Оно еле слышно скрипнуло об пол и слегка повернулось. Сменился угол отражения, и я увидела в зеркале лицо Ростовцева. Дима улыбался.

Неужели это действительно происходит? Глаза Анны широко раскрылись от удивления и страха, она все же начала оборачиваться, но было поздно.

Одним коротким движением Родионов опустил свою ладонь ей на макушку, и в этот момент как будто все силы оставили Точилину. Словно в один момент из нее изгнали всех бесов. Ноги подкосились, и она грузно шлепнулась на пол, отбросив пистолет в сторону.

– Иеото неможвно… – ее голос стал каким-то жеваным и странным. Я с трудом поняла, что она сказала – «это невозможно». Слова звучали, как у глухого человека, который пытается говорить, сознательно напрягая связки, но получается плохо, потому что он не слышит собственного голоса. Только она все прекрасно слышала…

– Воштыамойидал…

Это я уже не поняла.

– Чтобы к этому привыкнуть, нужно практиковаться несколько лет, – ответил майор.

Точилина в панике попыталась встать, но у нее ничего не вышло. Ее конечности неуклюже отталкивались от пола, но принять какое-то равновесное положение не получалось.

И тогда она начала кричать. Крик ее скорее напоминал какой-то ужасный утробный вой.

Родионов выругался, деловито подошел ко мне, пройдя мимо Ростовцева, и снял с меня полотенце, освободил мне рот. Затем вернулся к катающейся по полу Анне. Несколько раз ударил ее в лицо – без злости, совершенно хладнокровно, чтобы не дергалась. Пока она морщилась от боли, майор заткнул ей рот так же, как она затыкала его мне, затем перевернул ее на живот и застегнул браслеты наручников у нее за спиной. Я увидела на спине его куртки след от пулевого ранения с запекшейся кровью, но непохоже было, чтобы рана хоть как-то ограничивала движения Родионова.

То, что он сделал с Анной, было вне моего понимания.

Пока майор вязал Точилину, Дима стоял рядом, не шевелился и безотрывно смотрел в зеркало, на отражение нашей несостоявшейся убийцы. Не знаю, что он там увидел. Видимо, все никак не мог отойти от шока.

Закончив с наручниками, Родионов взял из ящика стола длинный кухонный нож и снова подошел ко мне.

– Потерпи, – коротко сказал он и деловито просунул лезвие между моим запястьем и пластиковой стяжкой. Одно движение – и пластик с легким щелчком разорвался, наконец-то освободив меня.

Отвлекшись от зеркала, Ростовцев, наконец, пришел в себя и бросился ко мне.

– Ты цела? – обеспокоенно спросил он.

– Да, все нормально. Она меня не тронула.

Родионов подошел к брошенному Точилиной пистолету и аккуратно поднял его с пола, обернув носовым платком.

– Интересно, откуда у нее такая крутая волына… – сказал он.

– Это мой, – честно признался Дима. – Дал ей для самозащиты.

– Держи, гений, – Родионов вернул оружие владельцу. – И впредь не суй свой ствол кому попало.

Прозвучало крайне двусмысленно. Очевидно, так и было задумано.

Дима ничего ему не ответил. Помог мне подняться.

– Что вы с ней сделали? – спросила я у майора.

– Применил немного малоизвестной, но эффективной психотехники. Не смогу объяснить, это нужно прочувствовать.

Какая такая психотехника? Что за чушь? Но пояснять он, очевидно, ничего не станет. По крайней мере, при Ростовцеве.

– Вы ранены, – сказала я.

– Есть такое. Но можете не переживать – пуля прошла навылет, важные органы не задеты. Кровотечение прекратилось. Я хорошо контролирую боль. Спокойно проживу еще пару суток, даже без медицинского вмешательства.

Теперь, когда опасность миновала, я увидела совсем другого Родионова – рассудительного, спокойного. Ничего общего с человеком, который направлял мне в лицо пистолет еще вчера.

Но Диму, похоже, интересовало другое. Как будто эти способности Родионова – какая-то мелочь.

– Она долго будет такой? – спросил Ростовцев.

– Если я ей не помогу, то очень долго. До конца своей жизни, если точнее. Потому что я не буду ей помогать.

– Саша, мне нужно поговорить с ней. Наедине.

– Посмотрим, получится ли, – усмехнулся Родионов.

– Ты же… Ты же не хочешь убить ее?

– Очень хочу. Но кто я такой, чтобы преступать закон, Дима? Заслуживаю ли я права судить?

– Заслуживаете, – сухо ответила я, сжав пересохшие губы.

– Правда? Любопытно… Но все же, я не вправе. Я не испытывал такого ужаса, как все эти женщины. Вот вы, Елизавета Лазаревна, другое дело. От ужасной и мучительной смерти вас отделяло несколько минут. Вы храбро боролись, но ваша попытка спастись провалилась… вы сполна хлебнули отчаяния. И сейчас, – Родионов повернулся и указал ножом в сторону Точилиной, – это животное находится в вашей власти.

– Лиза, не надо. Не слушай его. – Дима обратился ко мне, понимая, куда клонит Родионов. Я тоже это прекрасно почувствовала.

– Что вы посчитаете справедливым для этой женщины? Какой приговор вынесете?

Вот и прозвучало это холодное и страшное слово. Приговор.

Я холодно посмотрела на Точилину, и вдруг меня осенило. Я поняла, что она делала, какой смысл был в ее действиях, как именно она подбирала жертв. Всех этих женщин, независимо от их возраста, внешности, замужнего статуса и количества детей, объединяло одно – они были счастливы. В их глазах на фотографиях была сама любовь, все они были воплощением триединой женственности – чьи-то матери, жены, дочери. Точилина не была сумасшедшей – по крайней мере, в смысле невменяемости. Она будто забирала у них то, что не имела сама. Совершая это омерзительное действие, она словно оскверняла их души. Зло, как оно есть – внешне привлекательное и разлагающее изнутри. Фрукт с красочной кожурой вокруг гнилой сердцевины.

Передо мной словно наяву пронеслись все образы, все слезы осиротевших детей, ослепших от горя матерей, овдовевших мужчин… Что там говорил Макс? Пусть рука моя не дрогнет… В данном случае не дрогнет голос. В покрасневших от ярости глазах сами собой всплыли строки Книги. Завета моего народа. И я ответила Родионову:

– «Кто убьет какого-либо человека, тот предан будет смерти. Кто сделает повреждение на теле ближнего своего, тому должно сделать то же, что он сделал: перелом за перелом, око за око, зуб за зуб, как он сделал повреждение на теле человека, так и ему должно сделать». Левит, глава двадцать четвертая, стихи семнадцатый, девятнадцатый и двадцатый.

Когда я читала Библию последний раз? В четырнадцать?

– Интересно… – задумчиво сказал Родионов. – Ветхозаветный подход. Уважаю.

Он быстро подошел к Точилиной, присел на одно колено, свободной рукой прижал ее голову к полу и с размаху засадил ей нож прямо между ног.

Анна глухо завыла в полотенце, заткнувшее ей рот, и бешено задергала ногами. Казалось, ее глаза сейчас вылезут из орбит. Никогда не видела, чтобы кому-то было настолько больно. Меня замутило и даже злая мысль, что я могла бы оказаться на ее месте, не заставила меня собраться. Скорее наоборот. Я не выдержала, меня согнуло пополам и вырвало.

– Господи, Саша… – прошептал Ростовцев.

– Какие все чувствительные, – с насмешкой сказал майор. В его голосе не было ни намека на гнев. – Я сделал ровно то, о чем она меня просила, – он кивнул в мою сторону. – В точности.

– Добей ее, – умоляюще попросил Дима.

– Уверен? Ты вроде хотел ее о чем-то спросить. Теперь она нам все расскажет.

– Пожалуйста.

Родионов пожал плечами.

– Ну ладно, как скажешь.

Он рывком перевернул Точилину на спину, сел ей на грудь и сжал шею своими сильными руками. Родионов душил ее без ненависти. Лицо его выражало презрение и равнодушие. Словно он собирался шлепнуть тапком таракана. Через минуту все было кончено.



X

После недолгих обсуждений майор следственного комитета Александр Родионов и внештатный сотрудник полиции Дмитрий Ростовцев пришли к соглашению, как именно стоило представить дело. Я решила довериться профессионалам – кому еще фабриковать улики и путать следствие, как не им? Так что я просто слушала молча, стараясь запомнить подробности и лишний раз ни о чем не спрашивать.




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=70850866?lfrom=390579938) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.