Главная страница | Современная русская литература | Собирая по крупицам ад

Собирая по крупицам ад
Макс Риу


Он, сам того не желая, оказывается в круговороте уничтожающих друг друга сил, временных петель, противоречивых чувств и стремления жить. Окунаясь в реку фатализма, он позволил ей нести свое тело сквозь жестокость, грязь, ужас и смерть. Наблюдая среди этого бурного течения едва заметные островки света и уверяя себя в том, что это всего лишь мираж.





Макс Риу

Собирая по крупицам ад





Глава 1


Сможешь ли ты поверить всему, что я скажу? Не знаю, да и смысл совсем не в этом. Ты просто хочешь узнать, что произошло. И что произойдет. Возможно, ты подумаешь, что твой собеседник странный. Некоторые люди говорили мне об этом. И хорошо, что я это понимаю. Хорошо, что имею саму возможность понять эти слова. Ведь в противном случае, дела были бы плохи. Печально, когда человеку говорят, что он странный и он в это не верит. Отрицает и для себя, и для других. Тебе тоже наверняка встречались такие люди.

Снова болит голова. От холода. Это бывает очень неприятно. Все из-за мокрого капюшона. Извини, что я такой грязный. Уверен, что источаю жуткие запахи. Но я этого почти не чувствую. Это хорошо для меня и неудобно для тебя. Эва сказала, что скоро боль пройдет. Я видел ее вчера, и она выглядела прекрасно! Так стильно, несмотря на то что она еще ребенок. Узкое платьице, белые кеды и чистые воздушные волосы. Когда мы встретились впервые, она была совсем другой.

Тогда стояла поздняя осень. Зябкая, промозглая и сырая. Я медленно ступал по городской улице, хаотично гоняя в голове быстроисчезающие мысли. Сквозь звенящий гул, пробивалась и кружилась в голове неизвестная медленная липкая мелодия. Все пространство вокруг заполнял желтый свет мокрых октябрьских листьев. Они расплескались волнами по тротуарам и газонам. Их брызги были везде: на автомобилях, скамейках, заборах, даже на серых стенах зданий. Их не было только там, где они должны быть. Голые темные скелеты деревьев тянулись к небу, извивая свои тощие несуразные конечности в разные стороны. Кусты, огромными испуганными ежами, зарылись в землю и в обороняющейся стойке выпячивали иглы наружу. Среди них и этого теплого манящего желтого моря иногда попадались бурые и красные холмистые островки. Ядовито-красные. Они резали взор, пробираясь дальше в мозг и просачивались куда-то глубже, возможно в душу, вызывая там противоречивые чувства.

Но я просто шел, игнорируя всю информацию изнутри. Завернув за угол очередного здания, я увидел ее. Маленькая худая девочка, лет восьми, в мокрой серой курточке и черных мягких штанишках. Она сидела на ступеньках у входа в какой-то небольшой магазинчик. На ее ножках не было обуви, были лишь толстые вязаные носки. Думаю, изначально они были такими же желтыми, как и листья вокруг, но сейчас они больше походили на блеклый грубый камень и казались несуразно большими по сравнению с ребенком. Будто она нацепила на себя ступни от памятника какому-нибудь поэту. Я перевел взгляд на лицо. Тусклое, худое, с пепельными тонкими бровями и двумя угольками глаз. Они смотрели вперед и не шевелились, переливаясь отблесками света. Несколько пучков прямых темных волос выбивались из-под растянутой широкой красной шапки. Это был обычный, тот настоящий красный цвет, который и должен быть. Нежный и спокойный. «Красный?».

Мой мозг, мои чувства и сознание начали стремительно приходить в тонус. Меня резко вытолкнуло в реальность.

– Так тихо, – сказала девочка, не шевелясь и все так же глядя куда-то вдаль.

Ее голос показался мне очень знакомым и родным. Негромкий, но отчетливый.

– Что? – переспросил я, подойдя ближе, но она оставила вопрос без ответа.

«Тихо?». Гула и мелодии в голове уже не было, и я начал прислушиваться. Действительно, было очень тихо. Ни птиц, ни техники, ни ветра, даже моросящий мелкий дождь был беззвучным. В этой пустоте ясно существовали лишь какие-то уютные хаотичные потрескивания. Я перевел взгляд туда, куда смотрела девочка. На другой стороне дороги догорал первый этаж невысокого здания.

– Они больше не пекут багеты, – продолжил нежный детский голос.

Я смотрел на обугленные останки этажа, разбросанные вокруг него кирпичи и торчащую кое-где арматуру. Второй этаж был черным от копоти, стекол не было, деревянные оконные рамы вырвало наружу. Странным казался этаж выше. Третий. Полностью целый, без каких-либо следов разрушений. Бежевые стены, на фоне пожарища, выглядели белоснежными, будто только отремонтированными. За чистым прозрачным стеклом одного из окон рос высокий цветок в красном горшке. Было понятно, что его давно не поливали, так как лепестки уже засохли и стали серо-желтыми. Но сверху все еще пробивался к свету один молодой зеленый лепесток. Небольшая жалость к нему прокатилась по сердцу. Он ведь еще не знал, что все обречено. Хотя может он это чувствовал.

«Багеты? Какие багеты?». Я обернулся на девочку, с желанием узнать, что она имеет ввиду, но сразу заметил вывеску позади нее. «Пекарня». В ней не хватало нескольких букв, а сохранившиеся были изрядно потрепаны. Но хорошо сохранился объемный пластиковый багет рядом с надписью.

– Да, милая, здесь нет еды, – сказал я и присел рядом с ней на ступеньке.

– Ты помнишь, какие они? – спросила она.

– Помню… – вздохнул я.

Действительно, багеты, а с ним и батоны, булки, всяческие пирожки и рогалики, да и просто обычный черный хлеб остались только в памяти. Их я не ел и не видел уже давно. При резком воспоминании о том, чего не было на протяжении долгого времени, твоя память выдает набор вкусовых и ароматических посланий. На мгновение показалось, что здесь царит запах свежеиспеченного хлеба. Он будто доносился оттуда, из этой пекарни и окольцовывал нас круговоротом.

– Ты чувствуешь этот запах? – неожиданно спросила девочка.

– Да, – ответил я, удивившись ее проницательности, – почувствовал, но совсем ненадолго. Он ускользнул от меня.

Я попытался снова уловить аромат, но все было тщетно. Несколько минут мы сидели молча.

– Как тебя зовут? – пришлось прервать затянувшееся молчание.

– Эва.

– Эва? Красивое имя. Эва – это Эвелина?

– Нет, просто Эва. Как Ева, только Эва, – сказала она и, наконец, повернула голову на меня.

Я увидел, как ее губы совсем чуть-чуть изогнулись в желании улыбнуться.

– Ясно. Эва. Что ты здесь делаешь? У тебя есть родители?

Она замолчала и снова уставилась вперед. Я не стал донимать ее другими вопросами. Мы просто сидели вдвоем и смотрели на догорающий огонь напротив. Он стал чистым, обтекаемым, без копоти и без резких скачков. Красные языки сливались в танце с желтыми. И это сочетание цветов не отторгало от себя, оно завораживало. За пламенем, в разрушенном пространстве этажа, была сплошная темнота. Она, как пасть неведомого зверя с каждой секундой все больше и больше пожирала эти теплые всполохи, а ее дождливые слюни обволакивали его трещащий звук.

– У тебя что-то не так с головой, – произнесла Эва.

Эта фраза заставила улыбнуться и посмотреть в ее глаза, но в них не было ни малейшего намека на двузначность этой фразы. Девочка ясно смотрела в сторону моего виска.

– Просто вымазался, – я поднес ладонь к голове.

Проведя по волосам и виску, почувствовалась неприятная боль. На пальцах осталась грязь, с примесью того самого едкого «красного».

– Ничего страшного, – продолжил я, вытер висок рукавом и указал на ее носки, – давай найдем тебе какую-нибудь обувь получше этой.

Я улыбнулся ей и она, посмотрев на свои «ботинки поэта», улыбнулась в ответ. Мы спустились со ступенек и начали движение вдоль улицы. Зверь слизывал последние крошки огня в здании и вокруг тоже становилось темнее. Дождь усиливался.

– Нам нужен магазин обуви, – я попытался вспомнить, где поблизости он может быть.

– Смотри, вон дом, пойдем туда, – сказала Эва и указала в сторону.

Там, среди разбитых зданий стояла жилая полуразрушенная пятиэтажка с треугольной красной крышей. Было видно, что она раньше не горела и в ней были открыты доступы к лестничной площадке. За окнами невозможно было ничего разглядеть.

– Не думаю, что это хорошая идея, Эва. Там наверняка все разграбили. А то, что не разграбили лежит за семью замками. Да и к тому же, зачем тебе старая обувь, когда можно найти новую.

– Там будет тепло, – сказала она, не отводя взгляда от этого дома.

– Давай мы найдем сначала обувь, а потом пойдем греться. Хорошо? – предложил я. – Мне кажется вот там, за углом был обувной магазинчик.

Мы прошли еще несколько десятков метров, свернули в низкую арку под зданием и очутились в темном дворике. По бокам росли еще не осыпавшиеся ивы, маленькие окна низких сооружений покрывали решетки, над крышами в глубине серого неба виднелся черный крест храма.

– Вот видишь, память меня не подвела, – я указал на вывеску «Веселый ботинок», перед которой кто-то черной краской от руки написал приставку «НЕ», – не просто магазин, а магазин именно детской обуви. Новую взрослую сейчас не так-то легко найти, а детскую – запросто!

Я пытался шутить, но девочка даже не улыбнулась. Наоборот, она стала намного серьезнее.

– Что случилось, Эва, с тобой все в порядке?

– Не ходи туда, – произнесла она.

– Почему? Пойдем, сейчас мы подберем тебе размер, думаю здесь еще не все вынесли.

Но девочка настаивала на своем:

– Мне не нужны ботинки! – чуть повысив голос сказала Эва и пристально смотрела на меня.

Не ожидая это услышать, я некоторое время не знал, как быть. Вновь нас окутала тишина, рассекаемая монотонным звуком шелеста деревьев.

– Послушай, если ты боишься, подожди здесь, я схожу один. Какой у тебя размер? – я согнулся и приложил ладонь к ее мокрой грязной ступне, чтобы приблизительно измерить длину. – Все, жди меня здесь.

Но Эва схватила меня за рукав.

– Не ходи! Это не наше!

– Эва, я не собираюсь заниматься мародерством. Да, это не наше, но сейчас это ничье. Это все вообще завтра может сгореть. Я возьму только одну пару теплой обуви для тебя. Тебе нужно поддерживать свою жизнь. Ты же видишь, где мы очутились. И это не наша вина. Я не хочу, чтобы ты замерзла.

Девочка впилась своими пальчиками в мою руку еще сильнее и начала тянуть к себе:

– Пойдем туда! – громко прошипела девочка и снова указала на пятиэтажный дом, смутно проявлявшийся через арку.

По мне пробежал озноб ужаса, и я резко одернул руку.

– Кто ты, Эва? Зачем мы должны идти в этот дом? Это твой дом? – нервно спросил я, но не дождался ответа.

Она прожигала меня глазами, но в них не было ни злобы, ни лукавства. Это был обычный маленький бедный ребенок. Дрожь прокатывалась по ее телу волнами. От холода или от страха. Ее ноги стояли по щиколотку в тягучей склизкой осенней массе. Я перевел дух и немного успокоился, поняв, что перегнул.

– Не бойся, жди здесь. Через три, максимум пять минут я выйду.

Повернувшись к магазину, я успел сделать пару шагов, перед тем как она бросилась на меня и схватила… в объятия, крепко прижавшись. Я чуть было не ударил ее от испуга, но вовремя осознал, что произошло. И так же крепко обнял ее.

– Я буду ждать тебя, – еле слышно сказала она мне и отпустила.

У меня подкатил ком в горле, и я не смог ничего ответить. Повернувшись, я подошел к трещине в стене и протиснулся внутрь, в небольшое темное помещении с полками. Здесь пахло устоявшейся сыростью, на полу были разбросаны коробки, некоторые стеллажи были сломаны. С другой стороны зала виднелась рваная дыра в крыше, где капала вода, как в пещере, отдаваясь тонким эхом. Тут еще осталась кое-какая обувь. Я начал рыскать среди коробок, открывая их и проверяя содержимое. Лишь в немногих коробках попадались туфли и ботинки, но они были летними. Я отставлял их отдельно, на случай если ничего не найду из зимнего. Через минуту зрение привыкло к темноте и обнаружило дверь, вероятно ведущую в кладовую. Я дернул ручку, и она с резким скрипом приоткрылась. Здесь было меньше хаоса, коробки стояли стопками, лишь парочка валялись на полу. Искать меховые ботинки пришлось наощупь. Спустя какое-то время нашлись подходящие по размеру. Надеясь, что они темные, а значит менее заметные, я вышел из кладовой и в полумраке стал всматриваться в них. Голова снова начала ныть. Я решил закрыть глаза и на секунду расслабиться. Со стороны улицы, донесся еле различимый гул. Он постепенно нарастал. «Мотор. Машина!». Тревога разлилась по телу. Звук неумолимо приближался. «Эва!». Я было побежал к выходу, но задел твердый угол лавочки и ощутил резкую боль в колене. Глухим стоном пришлось приглушить вырывающийся из горла крик, а про себя выругаться на наличие в детском магазине острых углов. Добравшись все же к щели в стене, я выглянул наружу, намереваясь позвать девочку к себе. Но ее не было на прежнем месте. Сквозь гул мотора проявлялись мужские голоса. Они были недалеко и уже можно было расслышать некоторые слова. Движение происходило на той улице, с которой мы свернули в этот двор. Машина, видимо, ехала рядом с ними и свет фар все ярче освещал бока арки.

– Эва! – негромко произнес я и осмотрелся.

Ветви ив тихо покачивались и роняли вниз большие дождевые капли, которые врезались в черные лужи, с отраженным в них перевернутым крестом на шпиле.

– Эва, ты где? – произнес уже шепотом.

Она исчезла. Я надеялся, что девочка убежала прятаться, а не пошла в их сторону. В свете фар увеличивались две тени. Через несколько секунд они должны пройти мимо арки. Я замер и старался дышать беззвучно, ожидая пока они скроются.

– Он здесь! – громко сказал грубый мужской голос и остановился у входа в арку.

Внутри меня все сжалось, заколотилось сердце, конечности бешено затряслись.

– Да, здесь, – подтвердил снова голос и фигуры начали заходить в арку.

Испытывая шок, мое тело невольно скрылось в темноту помещения и проплыло вглубь магазина. Нужно было идти на носочках, но ступни сковало от страха, и они не желали сгибаться. Как потрепанный временем старик, я медленно пробрался в кладовую. Позади, в окна уже направлялись лучи света от фонарей, рассекая собою мрак. Помня о скрипе двери, мне пришлось оставить ее полуоткрытой, и прижаться к стене.

«Чертова девочка! Как я мог купиться на это? В городе, где практически нет людей, ребенок в носках. Черт! Какой же ты идиот!». Я корил себя за то, что не выбежал на улицу и не скрылся от них через двор. Автомобиль проехал сквозь арку и включил дальний свет. В помещении стало светло и даже в этой каморке можно было различить детали. Я посмотрел на противоположную стену и меня тряхнуло… Из полумрака на меня смотрел тощий бородатый человек с окровавленной длинноволосой головой. Виски застучали канонадой, пальцы онемели от жгучего холода и меня подкосило в бок. Человек сделал такое же движение, и я быстро понял, что это мое отражение. Передо мной во всю высоту располагались зеркальные створки шкафа. В этот момент раздался громкий звук удара во входную дверь. Она не оказала никакого сопротивления нежданным гостям и с грохотом распахнулась.

– Добро пожаловать нам! – грузно ступили внутрь твердые подошвы. –Веселый ботинок? Что за идиотское название?

– Это магазин для детей, Сан, – спокойно ответил второй голос, помоложе.

– Все равно, идиотское.

– Как знаешь, – не стал перечить молодой, и продолжил, – где искать то?

– Где-то здесь.

Они звучно шагали по магазину, разбрасывая все на своем пути. Я попытался медленно приоткрыть шкаф. Створка тихо отъехала в сторону, и я протиснулся внутрь, раздвигая собой какую-то одежду на вешалках. Одна из них предательски соскочила со своего места и глухо врезалась в пол. Я быстро закрыл за собой шкаф, покрывшись холодным потом. Они не должны были меня услышать среди своего грохота, но голос помоложе сказал:

– Мы здесь не одни.

– Да, я заметил, – серьезно ответил ему Сан.

Через мгновенье раздалась оглушающая автоматная очередь и пули начали хаотично впиваться в стену кладовой, где я стоял минуту назад. Одна из них, срикошетив, разбила нижнюю половину зеркала. Я быстро присел в угол шкафа, подальше от этой дыры и закрыл руками голову. «Все, я в ловушке». Выстрелы резко прервались.

– Да ну тебя за ногу, Сан! Угомонись! Она тебе мешала?

– Не очень, – ухмыляясь, буркнул в ответ его напарник.

– Ну так какого черта ты палишь? Ты же видишь, что она еще маленькая.

– Не такая уж и маленькая, – ответил грубый голос.

– Ты знаешь, почему она здесь, Сан? – спокойно спросил молодой и, не дожидаясь ответа, продолжил. – Потому что здесь есть кожа.

– На улице тоже ее полно.

– Нет. То, что на улице, она, видимо, считает отребьем, вторым сортом, – проговорил его собеседник, – к тому же просроченным и хранящимся в неправильных условиях. Здесь же, как в ресторане, все приготовлено лучшими шеф-поварами, выдержано и подано в прекрасной сервировке.

Я не мог сообразить, о ком они говорят. Боль в висках уже невозможно было терпеть, пришлось сжать голову в тисках ладоней, сильно сомкнув веки. По запястью медленно засочилась теплая струйка. Я балансировал на грани потери сознания, но адреналин страховал меня на краю этой пропасти.

– Куда она делась? – спросил Сан. – Я же ее пристрелил.

– А я тебе давно говорю: из тебя стрелок, как из меня балерина, – подшутил второй.

– Негодяй. А кто ты, если не балерина? Я когда-нибудь найду тебе эту юбку, как ее… – он попытался вспомнить название элемента экипировки балерины.

– Ага-ага, давай, ну-ка, – подтрунивал собеседник, – юбку? Балеринскую юбку? Да?

– Вот подлец, – так и не вспомнив, завершил разговор грубый голос.

Они продолжили рыться в коробках, как и я минутами ранее, продвигаясь все ближе к кладовой. «Они ищут не меня». Приоткрыв глаза, я начал всматриваться в дыру, на месте которой раньше было зеркало. Разряженный свет в ней сменялся плавными тенями, а частицы пыли медленными струйками стекали вниз. Неожиданно в это пространство вклинилась небольшая тень. У входа в шкаф появилась черная крыса. Часть ее головы отсутствовала, а задняя лапа тянулась бездейственно по полу, оставляя за собой едкий красный след. Крыса проползла через освещенный участок и скрылась в противоположном затемненном углу. Я стал молить, чтобы она не поползла ко мне и переставил свои ноги для возможной защиты.

– Смотри-ка, а у тебя еще не все потеряно, – совсем близко от кладовой, произнес молодой голос.

Второй человек сделал несколько шагов, приблизившись к напарнику и радостно сказал:

– Ха! Понял! Учись как надо! Жертва оставила за собой улики!

– Улики оставляют преступники, Сан. И в данном случае это ты. – ответил ему молодой. – Твоя подружка скрылась в этой каморке. Кстати, возможно, это склад, проверь там эти чертову обувь.

Огромная фигура вошла в кладовую, загородив собой большую часть света и оказалась в метре от меня за зеркалом. Сан, тяжело дыша, начал перебирать коробки. «Зачем им ботинки? Неужели я взял то, что они ищут? Почему? Что в них такого ценного?». Но через полминуты здоровяк выкрикнул:

– Янг! Кажется, нашел!

Он взял коробку и вышел за дверь. К нему с вопросом подошел второй:

– Тот размер?

Они проверили содержимое и голос помоложе добавил:

– Да, это то, что мы ищем. Именно такую безвкусицу он носит. Ты бы надел такое, Сан?

– Я что полный идиот носить такое?

– Ну не полный, просто неумеренно питающийся. – сказал Янг. – Мне тоже не нравится такой фасон, что люди в нем нашли? Дизайнеров этой ереси нужно расстреливать на месте. Ладно, пошли.

Они стали удаляться, и я смог выдохнуть.

– Заметь, даже крысам не нравится такая дрянь, а люди носят. Твоя подружка порадовала тебя, – с усмешкой сказал Янг у выхода. – А ты мне не верил. Видишь, она привела тебя к цели.

– Точно! – остановился здоровяк. – Я забыл ее отблагодарить.

«Черт! Черт! Черт! Зачем ты напомнил ему!». Было слышно быстрое приближение беды. Сан снова зашел в кладовую, провел лучом фонаря по кровавому следу. Дверь шкафа немного приоткрылась, в проем всунулось дуло автомата и его фонарь осветил тот темный угол, где была крыса. Ее тело лежало бездыханно, ненатурально распластав конечности. Нос был скрыт в мятой пачке сигарет. Возможно, в последние секунды она хотела инстинктивно укрыться в ней, но размеры не позволили.

– Спасибо, мышка, – вдруг тихо и нежно сказал совершенно другой голос здоровяка, без прежней грубости.

Я не видел его, но понимал, что он огромный, не меньше двух метров и очень мощный. Он замер и просто смотрел на животное. Долго, очень долго, через чур долго. Время остановилось.

– Пачка! Точно, пачка! Брат, я подарю тебе пачку! – радостно закричал он, вспомнив название юбки. – Вот увидишь, на твоем балете в театре я буду сидеть в первом ряду. Все тебе будут аплодировать. Кроме меня. Я буду смеяться над тобой в этой пачке!!!

Он громко хохотал, а издали донеслось:

– Браво! Ты сегодня меня удивляешь. Такими темпами ты можешь попытаться казаться интеллигентом.

Луч света смеялся вместе с Саном и колыхался в шкафу. Резко он переместился в мою сторону и ослепил меня. Я услышал дикий неистовый ор здоровяка и резкий, рвущий барабанные перепонки, выстрел.




Глава 2


Бедное животное. Я и раньше боялся всех грызунов, особенно мышей и крыс. Меня воротило от их лоснистой шерсти, формы глаз и длинных лысых хвостов. И их зубы – они ужасны. В это время встречались такие крупные экземпляры, которые не боялись одинокого скитальца. Довольно часто попадались изрешеченные ими человеческие тела. Было легко заметить, где рана оставлена снарядом, а где этими мерзкими существами. Они проделывали в плоти гладкие ямы с белоснежными вылизанными костями. Мыши любили собираться под одеждой у трупов, и от их движений казалось, будто тело подает странные признаки жизни. Иногда грызуны просто спали под убитыми, особенно когда было холодно.

Но эту крысу мне было жалко. И вообще, очень жалко всех животных, в частности домашних, которые не были приспособлены к выживанию в таких условиях. Им досталось не меньше, чем людям. Они теряли, как и мы, все: дом, родных, пищу, конечности, жизнь… Но все-таки они были сильнее нас. В экстремальных условиях животные могут полностью переключаться на врожденные инстинкты и законы природы. Нас же отвлекает множество факторов, которые мешают выживать. Сочувствие, совесть, любовь и тому подобное. До тех пор, пока человек не избавится от этого всего, его шанс умереть в диких условиях будет высоким. Чувства – это то, что сделало человечество сильным перед лицом природы, но слабым перед самим собой.

В начале войны я остался дома вместе со своей собакой. Черной среднешерстной дворняжкой с редкими белыми пятнами. Ее звали Токи. В моменты, когда за окном происходила огненная буря, мы закрывали двери в комнаты, а сами ложились под одну из несущих колонн квартиры. На одеяло, расстеленное на полу. Она боялась и тихо скулила. Прижимая ее к себе, я закрывал ей уши и поглаживал дрожащую морду. Мне самому это очень помогало выдержать весь этот ужас. Дом трясло, и я представлял, что это всего лишь землетрясение. Хотя если хоть немного пораскинуть мозгами, можно вспомнить, что при этом природном катаклизме нужно первым делом выбегать на улицу. Но так мне было спокойнее, тем более что в моем воображаемом мире дом был сейсмоустойчивым.

Это была приблизительно третья неделя конфликта. Фронт находился километрах в сорока от нас и стремительно приближался. Ежедневно и еженощно на город сыпался град боезарядов. От маленьких, которые поражали все и всех в радиусе десяти метров; до огромных, оставляющих от крепких зданий облака серой пыли и жгучего пепла. К этому моменту большинство домов в моем районе были еще целыми. Людей практически не было, кроме стариков, которые не захотели покидать дома, и военного патруля, контролировавшего окрестности. Токи я выгуливал только в темное время суток, и это было проблематично, так как была середина лета с короткими ночами. В темноте мы выходили из подъезда и перебегали через небольшую дорогу. В небольшой прогулочный парк с озером. Там я сливался с тенью ствола большого дерева, часто озираясь и контролируя близлежащее пространство, а собака бесшумно бегала поблизости. Если ночью часто бомбили, то мы выбирали время сразу после артобстрела. Десять минут хватало Токи для всех дел. Иногда она заигрывалась и мне приходилось ее подгонять. Собака с первого раза поняла, что сирена предупреждает об опасности, и при начале жутких завывающих звуков она вмиг оказывалась у входа в дом.

До войны она гуляла минимум два раза в день и, конечно, сейчас не могла вытерпеть целые сутки. Поэтому поначалу мучилась и долго ходила из угла в угол квартиры. Ее организм трудно принимал смену режима, а сама она, видимо, очень стеснялась и долго умоляла выйти в дневное время.

– Делай здесь, не терпи, – уговаривал я, периодически сажая ее в ванну.

Но она так ни разу туда и не сходила. Приходилось убирать за ней в комнатах. В эти моменты она ходила рядом, с опущенными ушами и хвостом. На морде проявлялись черты глубокого сожаления о содеянном.

– Ничего страшного, не переживай, – говорил я, промывая тряпку и подмигивая ей.

В какой-то из дней в кранах исчезла вода и стало жестче. О воде не думаешь, когда она всегда есть рядом, будто это что-то само собой разумеющееся. И вообще, очень много привычных, незаметных в обыденности, но как оказалось, крайне необходимых вещей, исчезли в это время. От еды и лекарств, до средств гигиены, связи и передвижения. Без них жизнь плавно перетекала в выживание.

Вода сначала пропала полностью, через пару часов полилась грязная жижа, после чего краны закашляли в предсмертной агонии и испустили скрипучий затухающий дух. Я, задолго до этого, побеспокоился о запасах и наполнил ей всю подходящую тару. Навскидку, воды должно было хватить нам с Токи на месяц. К тому же, теперь я не запрещал пить собаке из озера, в то время оно еще оставалось чистым. Запасы же еды, а это в основном крупы и спагетти, казались мне тогда довольно солидными, и я не переживал по этому поводу. Токи, которая ранее питалась собачьим кормом, без особых усилий и даже с радостью приняла человеческую пищу. Но, как и мне, ей довольно быстро приелось однообразие. Исчезновение воды вызвало и непредвиденные проблемы. Не стало возможности убирать пол после похождений Токи. По привычке, я взял тряпку, ведро и долго стоял в ванной, не понимая, как теперь быть. Была злость на себя за то, что не додумался наполнить ванну водой, туда вместилось бы больше жидкости, чем все мои запасы. Мне пришлось использовать их часть, чтобы убраться. Поэтому на следующий день, после долгих раздумий, было решено выйти на дневную прогулку.

Незаметно проверив в окно отсутствие людей во дворе, я тихо открыл квартирную дверь и вышел в темный коридор. За дверью коридора была лестничная площадка и я несколько минут, приложив ухо к двери, вслушивался. Было тихо. Медленно повернув ключ, я открыл замок и выглянул в подъезд. Все те же чистые стены, та же, слегка ошарпанная лестница, тот же серый лифт. Я несколько дней не видел их при дневном свете. Трещина в штукатурке, в форме буквы «А», которую я всегда раньше подмечал, стала еще больше и вокруг появилось множество других, более мелких сколов. Подъездные окна были частично выбиты и в них томно крались лучи яркого солнца. Поднявшись на один пролет вверх, я посмотрел в разбитое стекло, чтобы увидеть другую сторону улицы и выход из подъезда. Проверил пространство между перилами. Не было ничего необычного. Мои соседи по этажу успели уехать. На этаже ниже, три квартиры точно пустовали, четвертая до войны сдавалась в аренду и вряд ли там сейчас мог кто-либо быть, тем более в ней было всегда тихо. Слышимость в соседних квартирах была хорошая. Остался ли кто-то на нижних этажах было неизвестно, последний раз кого-то из соседей я видел полторы недели назад. Вернее, не самих людей, а свет в окнах. Гуляя ночью с Токи, я специально обошел дом вокруг и видел лишь три горящих окна во всем доме. Одно из них располагалось в моем подъезде на втором этаже. Через сутки после этого пропало электричество и кое-где в окнах можно было увидеть лишь светлые кресты наклеенной ленты.

Я спустился вниз, попутно проверяя на слух наличие признаков жизни у каждого коридора. Не почувствовав ничего опасного, я поднялся назад в квартиру и попытался вывести Токи как можно тише. Но она начала проявлять свою радость, как и большинство собак, бешено и рьяно.

– Т-с-с, Токи, – пытаясь успокоить, я сдерживал ее движения руками, – остановись, сидеть!

Она выполнила команду, но тише от этого не стало. Собачья улыбка расплылась по ее морде, язык выскочил наружу, высвобождая громкое дыхание, а хвост завилял быстрым метрономом, отбивая шуршащий такт.

Я согнулся и, глаза в глаза, сказал ей:

– Токи, ты сейчас идешь одна. Я буду ждать тебя за дверью. Когда нагуляешься, вернись обратно, я тебе открою. Понимаешь?

Она на несколько секунд стала более сдержанной, распознав серьезные нотки в голосе, но потом снова завиляла всем телом. Мы спустились вниз, я еще раз проверил улицу и приоткрыл дверь. Собака мгновенно выбежала и через полминуты исчезла из виду в парке. Я остался стоять за подъездной дверью, нервно перебирая ключи в руке и готовый в любой момент открыть ей дверь обратно. Токи никогда не гуляла одна, поэтому я переживал о ее возвращении и утешался мыслью о том, что собаки довольно умные животные и всегда сами находят дорогу домой. Время шло. Через десять минут я не выдержал и поднялся чуть выше по лестнице, чтобы выявить ее местонахождение. Парк был пышным, цветущим и зеленым. Кроны деревьев заслоняли собой его подножье. Лишь в двух местах были пробелы из-за выкорчеванных взрывами старых берез и сосен. Оттуда блестела тихая гладь водоема. Ничто его сейчас не тревожило. Казалось, озеро просто устало. От постоянной ноющей боли, которая сейчас отступила. Вода успокоилась и решила отдохнуть, наслаждаясь каждой секундой, до следующего приступа.

– Где же ты, милая? – прошептал я обеспокоенно.

– Ты вернулся? – вдруг где-то сзади раздался тихий голос.

Меня подбросило от испуга, в глазах потемнело, ком в горле заглушил крик. Резко обернувшись, я увидел в пролете выше, в полутени невысокий худой силуэт.

– Ты вернулся, Адам? – повторился вопрос, но уже с жалобными оттенками в произношении.

Зрение прояснилось, и я различил все детали. Передо мной стояла старуха в длинной серой юбке и затертой мужской плотной рубашке в черно-красную клетку. На плече висело старое грязное кухонное полотенце, тонкие седые волосы были небрежно собраны в хвостик. Дрожащей рукой она держалась за перила, а другой медленно ощупывала пространство впереди себя. Ее взгляд был немного странным, светло-голубые глаза, казалось, смотрят сквозь меня. Она была мне незнакома, и я не мог понять из какой двери она вышла. Опасаясь неопределенности, я сделал шаг в сторону и ждал, что будет происходить дальше. Морщины, первоначально изображавшие на ее лице надежду, как автоматический механизм, медленно перестроились в грустные черты. Такое выражение ей подошло больше. Будто пазл сложился, и они стали на свои привычные места, делая ее облик умиротворенным и более миловидным.

– Адам, это ты? – произнесла она.

– Нет, бабушка, я не Адам, – решился я на ответ.

Она чуть вздрогнула, наклонила голову ниже и уже глядя на меня исподлобья, продолжала:

– Кто Вы? – произнесла она.

Я решил не говорить правду и на ходу выдумал:

– Сержант разведки.

– Военный? – спросила старушка, не известно почему делая такое уточнение.

– Военный, – сказал я и поняв, что говорю чушь, стоя перед ней в обычных майке и штанах, добавил, – но сейчас не на службе.

– Чей? – не отставала она.

– Наш, – нужно было заканчивать этот разговор, чтобы не завести его в неконтролируемое русло, – извините, мне пора.

Она промолчала. Мне требовалось выбрать путь отступления: идти наверх к своей квартире, мимо стоящей на моем пути женщины, либо вниз – к выходу из подъезда. Она не казалась очень опасной и я, наверняка, справился бы с ней, но не хотелось поднимать из-за нее шум.

– Я же говорила тебе, что он вернется! – вдруг произнесла она громче, вбок, видимо в сторону своей квартиры, дверь которой была скрыта за лестницей. – Стефан! Я же говорила!

Я напрягся, поняв, что мы не одни. Ситуация принимала серьезные обороты.

– Пойдем, Адам! – она снова обратилась ко мне. – Пойдем побыстрей, он по тебе соскучился.

– Извините, я не Адам, – настаивал я, – вы меня с кем-то путаете.

Старуха не обратила на мои отговорки ни малейшего внимания и, улыбаясь, протянула бледную руку с длинными тощими пальцами. На ее острых скулах появились капли слез. Я немного опешил, но решил не поддаваться.

– Извините. Не могу. Мне пора на службу, – снова соврал я и начал спускаться вниз.

Она продолжала упрашивать «Адама» и я поспешил ретироваться, вниз к выходу. Но проходя мимо окна, я заметил, что к дому подходят несколько военных. Это вынудило прижаться к стене и затаиться. Были видны их ноги в камуфляжных штанах, они переместились к подъезду и остановились. Их неразборчивый разговор иногда прерывался хрустами рации.

«Черт бы вас побрал, что вы здесь забыли? Неужели вы опять меня ищете?». Я начал подниматься наверх, надеясь, что старушка меня пропустит без лишних проблем.

– Я испекла пирог, твой любимый, с яблоками, – продолжала она, кажется не остановившись ни на секунду, – он, как раз немного остыл…

Я проскользнул мимо нее, даже не задев, и поднялся на свой этаж. Зашел, не издавая звуков, в коридор и хотел уже было открыть дверь в квартиру, но с ужасом осознал, что в моих руках нет ключей. Снова и снова, я проверял карманы в одежде. Там не было ничего кроме пустоты. Последней надеждой, которая мгновенно рухнула, была замочная скважина и желание увидеть ключи там. Меня сковал ступор. Подождав пару мгновений, пытаясь вспомнить, где мог их оставить, я направился к подъездному окну. Трое мужчин в военной форме все так же стояли и курили. Это давало мне время направиться вниз, бегло осматривая пол.

– Адам, и ванную с пенкой приготовила тебе…

Я спустился к своему случайному собеседнику, но в этот момент входная подъездная дверь произвела знакомый скрип открывания. Я схватил старушку сзади, зажал рот ладонью и потащил в направлении ее квартиры, закрыв за собой замок. Старушка, не выразив никакого возмущения, молча прошла на кухню. Я последовал за ней.

– Раздевайся, милый, мой руки и идем кушать, – сказала она.

Я пропустил это мимо ушей и стал осматриваться. Кухня была когда-то довольно хорошей и окончательно не утратила свою красоту. Белые, в потолок, витражные шкафчики были кое-где разбиты, часть створок криво свисали на петлях. Под кучей пакетов и банок можно было разглядеть толстую гранитную столешницу и треснутую плиту, на стене висел настоящий светлый натюрморт маслом со следами от мух. Белый стол был заполнен упаковками от лекарств, среди которых стояла ваза с засохшими, наполовину осыпавшимися лилиями. Но идеально выглядела большая, в полпотолка, хрустальная люстра. Она переливалась всевозможными лучиками и сияла первозданной чистотой. До нее еще не добрались «грязные» руки человека. В квартире царствовал спертый запах прелости с сильными нотами гнили.

Старуха начала копошиться в хламе и доставать грязные тарелки со сколами:

– Сейчас, милый мой. Я накрою на стол.

Я вспомнил, что здесь должен быть еще кто-то, и взял со стола грязный нож с кривым лезвием.

– Где Стефан? – спросил я тихо.

Под ногами незаметно появился пушистый серо-рыжий кот, громко замурлыкал и начал тереться о меня. У меня отлегло и я уже было положил нож обратно, но старуха сказала:

– Стефан в своей комнате, милый. Сегодня он пел мне свою песню на гитаре. Про море, помнишь? – и она пропела, – «в волнах твоей нежности я захлебнулся снова, ла-ла, ла-ла, ла-ла-ла…». Ой, я снова забыла слова. Что-то с памятью стало.

Старуха посмотрела в мою сторону, и опять сквозь меня.

– Адам, почему ты перестал играть на гитаре?

Я сжал нож в руке и вышел из кухни. В квартире было три закрытых комнатных двери. Я дернул первую за ручку, она была заперта на замок. Вторая была полностью пустая, даже штор не было. Я продвигался к третьей, самой дальней и почуял нарастающий неприятный смрад. Медленно приоткрыв ее, я тут же закрыл руками нос и рот, чтобы удержаться от подкатывающей тошноты. Помещение было полностью темным, черные толстые шторы не давали свету ни малейшего шанса на проникновение сюда. Распахнув дверь нараспашку и осветив немного помещение, я сделал шаг в полумрак, держа наготове нож. Здесь было необычно чисто. В одном углу комнаты был деревянный стол, с книжками и журналами. На стуле висел выглаженный офицерский китель и фуражка. В другом углу стояла гитара с оборванными струнами. На стенах висели фотографии мужчин разных возрастов: детские – улыбчивые и озорные; юношеские – восторженные спортивные; взрослые – серьезные военные. Стекла в рамах были разбиты, но кем-то бережно поверх оклеены лентой. В одном из этих лиц я узнал своего соседа, высокого коренастого молодого человека. Блондина, с короткой стрижкой. Он был всегда серьезен, но при этом не вызывал отторжения. При встрече мы всегда здоровались, но не были знакомы ближе. Среди фотографий висели разного рода медали и грамоты, на полках стояли спортивные кубки. С другой стороны комнаты стояла массивная застеленная кровать с двумя большими подушками посредине. Я не увидел никого в комнате. В шкафу и под кроватью было пусто. Встав, я тихо подошел к занавеске и, не касаясь, заглянул за нее. Яркий дневной свет ослепил меня. Через густую листву молодого клена едва заметны были два солдата. Они несли к дому какой-то ящик. Третий стоял у открытой двери и, видимо, что-то писал в блокнот. Я медленно потянул за штору и приоткрыл ее на пару сантиметров. В комнате стало значительно светлее. Проявилась прикроватная тумбочка, на которой лежали свежие фрукты. Я, впервые с начала войны, взял в руку апельсин, поднес к лицу и понюхал. Его аромат на мгновенье помог испытать потерянное чувство наслаждения и перебить жуткий запах вокруг. Возле фруктов лежала открытая книга с картинками. Я присел сбоку на кровать, напряг зрение и постарался прочесть вслух единственную фразу на странице:

– «Каким бы идеальным ты не был… Ты сам никогда не найдешь… идеал в себе… И никогда не осознаешь его… до самой смерти», – света было недостаточно, но я хотел дочитать высказывание до конца. – «Потому что… он хранится и ограняется…».

– «… В памяти любящих тебя душ», – завершил фразу чей-то шепот рядом.

Меня, будто молнией, ударил дикий ужас. Книга, вместе с ножом выпали из рук. Я, отпрыгнув назад к окну и не задумываясь о последствиях, онемевшими руками попытался сорвать с окна громоздкую штору. Карниз не выдержал и сорвался с одного из креплений, повиснув наперекосяк. В комнату хлынуло солнечное цунами, залив белым и без того светлую кровать. Там, меж двух подушек, одеяло скрывало небольшое, детское по размеру, тело. Снаружи была только голова. Но она была взрослой, мужской. Светлые недлинные волосы, впалые широкие глаза, гладко выбритые щеки. Кое-где виднелись не до конца зажитые раны и шрамы. Я опомнился, схватил с пола нож и занес руку вверх. Глаза, которые все это время смотрели на меня, мгновенно закрылись.

– Кто ты? – нервно прокричал я.

– Просто сделай это, – прошептала голова.

Я замахнулся еще сильнее, но замер в таком положении. Только сейчас я заметил бледные желтовато-красные пятна на одеяле вокруг тела. Две большие подушки умело скрыли его от моего взора в полумраке, так как тело совсем не выступало за них, а голова лежала на третьей, еле заметной. Так обычно укладывают младенцев, чтобы они не свалились с кровати.

– Кто ты? – повторил я вопрос, – Стефан?

– Да, – ответил он тихо, – пожалуйста, сделай это.

Ему с трудом давались слова, голос скрипел, будто у него сильно пересохло в горле. Губы еле двигались, а на высоком лбу проступала испарина. Не опуская нож, я медленно стянул одеяло вниз. То, что я увидел, перекрыло все ужасы, наблюдаемые мной с начала войны. У него не было обоих рук, даже части плеча. Из ног осталась лишь одна, выше колена. Он был весь перемотан в окровавленные бинты, а под ним была мокрая желто-бурая простынь. Мне стало плохо, голова закружилась и меня мгновенно вырвало на пол. Две минуты я не мог остановиться, все содержимое моего желудка, вместе с желчью вышло наружу.

– Боже мой, – наконец сказал я, вытирая рот, – о, Боже!

Я пытался успокоить рвотные позывы. В этот момент к двери подошла старуха и с улыбкой сказала:

– Мальчики, ну что же вы снова заигрались, идите скорее кушать. Нам нужно еще сегодня успеть покупаться.

– Хорошо, сейчас придем, – сказал я и мгновенно зарыдал.

Она развернулась и молча ушла. Я посмотрел на Стефана, который не отрывал от меня глаз. В них была лишь боль и просьба избавления от нее.

– Извини, я не могу, – через слезы, заикаясь, проговорил я.

– Я прошу тебя, пожалуйста…

Вдруг во входную дверь квартиры сильно постучали. Я обернулся, но уже ни капли не испугался, у меня не было больше сил бояться.

– Никого нет дома, – прокричала старушка, – убирайтесь отсюда!

С обратной стороны двери притихли, но вскоре в замочную скважину вставили ключ и замок с легкостью стал проворачиваться.

– Лезь под кровать, – прошептал Стефан.

Я быстро выполнил его команду, попутно вытирая глаза и приводя дыхание в норму. Было слышно, что дверь квартиры открылась и в нее вошли несколько человек.

– Пошли прочь отсюда, убирайтесь вон! – кричала старая женщина, но они не собирались ее слушать.

– Угомонись ты, черт бы тебя побрал, – ответил ей грубый мужской голос.

– У нас нет ничего, нам нечего вам дать! – не унималась старуха.

Послышались звуки пощечины и глухого ударах в тело.

– Посиди здесь, пока я тебя не убил! – закричал мужчина и, видимо, затащив старушку на кухню, закрыл за ней дверь. Оттуда послышался громкий плач. Военные продолжали ходить в коридоре.

– Не обращайте на нее внимание, она давно спятила, – сказал мужчина и добавил, – заносите сюда.

Послышался звук отпирания еще одной двери и люди начали заносить что-то из подъезда.

– Почему здесь так воняет, – спросил один из них, – тут кто-то сдох?

– Да, – ответил первый военный и направился в нашу сторону.

В дверном проеме показались два черных военных ботинка. Человек остановился, достал из кармана что-то и прозвучал звук зажигалки. Минуту он стоял, не решаясь войти. К сильному смраду комнаты добавился запах вонючих дешевых сигарет.

– Да, Стефан, ты добился успеха! Как и хотела твоя мать. Высокий, статный красавец-мужчина, в расцвете сил! Капитан великой ламбрийской армии! Куча наград и достижений! – он вошел в комнату и подошел к кровати. – Здесь так и веет ароматом славы! Посмотри-ка, какой ты сильный духом. Аха-ха-ха!

Он засмеялся в полный голос и вышел из комнаты, но через полминуты вернулся. Прошел к окну, поставил что-то стеклянное на тумбочку и присел на кровать. Глухо открылась пробка и послышался звук наливания жидкости в стакан, добавив тем самым алкогольный оттенок в спертое пространство.

– Дьявол, ну ты и воняешь, – он подошел к окну и открыл его настежь, – зачем ты сорвал штору, хотел выпрыгнуть из окна, покончить жизнь самоубийством? – он снова засмеялся. – Ах, да, я забыл, ты ведь и этого теперь не можешь! Ты всегда все мог, а теперь ты кусок… даже не знаю, чего…

– Пошел ты! – проскрежетал сквозь зубы Стефан.

– Я-то пойду. Пойду-у-у, – протянул военный, – пойду-у-у-у, представляешь?

Он глотнул из стакана, затянулся сигаретой и продолжил:

– Не ценишь ты труд матери, наблевал здесь везде. Напился снова? А нет, ты же у нас ни-ни. Весь такой правильный. Фруктики, спорт, закон! А брат твой всегда был алкашом и наркоманом. Это он везде блевал, это он валялся в грязи, тянул вещи из дома ради новой дозы. Он разрушал имидж семьи. И это от него отреклась мать. А ты всегда был чистенький, воздушный, исцелованный. Вот только, в-итоге, вышло-то все как? Это брат твой теперь капитан ламбрийской армии. Это он командует отрядом, он имеет все. Все! Даже твою машину и квартиру! Да даже тебя, черт побери, и всю твою никчемную жизнь!

– Мы все занесли, капитан, – перебив его речь, в дверном проеме появились двое солдат.

– Ступайте. Подождите меня на улице, – скомандовал им военный и они ушли.

Он снова глотнул из стакана, зажег еще одну сигарету, а старый непотушенный окурок бросил на пол. В этот момент в комнату вбежала старушка и начала истошно орать:

– Убирайся! Убирайся отсюда, негодник! У нас ничего больше не осталось!

Она начала бить его, но военный нанес один удар и женщина упала на пол. После он схватил ее за горло и потащил из комнаты. Стефан пытался закричать, но из уст доносилось лишь невнятное мычание.

– Старая ты полоумная карга! Иди сделай лучше нам пирог!

Он снова запер ее на кухне и вернулся. Капитан уселся на кровать, стал шелестеть каким-то пакетом и стучать по тумбочке. Затем нагнулся, втянулся носом и затих на полминуты. Стояла гробовая тишина, были слышны лишь тихие стоны старухи и глотки военного. Он проигнорировал стакан и пил сразу из бутылки. В комнате бесшумно появился кот, прыгнул на кровать и стал мурлыкать.

– Даже эта шерстяная тварь любит тебя больше. Брысь!

Кот мгновенно спрыгнул вниз и забился ко мне под кровать.

– Уйди отсюда, пожалуйста, – прохрипел Стефан.

– Не тебе решать, что мне делать. Лежи с закрытым ртом. Меня не надо просить. Когда я тебя просил, ты мне помог? Помог? Я сидел там два года. Два года! Почему ты не договорился? Почему не дал взятку?

– Я давал, – прошептал в ответ хриплый голос.

– Значит недостаточно давал! У тебя были связи, у тебя были деньги!

– Только два года, – твердо стоял на своем Стефан.

– Тварь! Два года – это мало? Да, конечно, не десять, спасибо и на этом. Ты мог бы продать машину, эта сумасшедшая могла бы походить пешком. Ты знаешь, что мне пришлось вытерпеть там? Ты знаешь? Два, тварь, долгих года.

– Сколько лет и денег ты потратил на наркотики? – уже совсем тихо спросил Стефан.

– Закрой рот, дурак! Это мое личное дело, что и как мне делать! Вас никто не заставлял лезть в мои дела! – прокричал капитан.

Он поднялся с кровати и стал расхаживать взад-вперед по комнате. Затем резко схватил что-то с полки и бросил в рамки с фотографиями. Военный начал крушить все вокруг. Кот сильней прижался ко мне и задрожал.

– Вот ваша жизнь, вот она – осталась в этих фотографиях. И все – нет ее. А сейчас вы никто без меня! Никто! – он резко остановился, снова подошел к тумбочке, втянулся и тихо продолжил. – О, какое же это удовольствие. Смотри, пробуй!

Стефан начал кашлять и хрипеть.

– Сейчас ты поймешь, от чего ты отказывался, подожди немного. Ну как чувствуешь? Чувствуешь?

– Дерьмо, – ответил Стефан, отплевываясь и тяжело вдыхая.

– Это ты дерьмо! Ты никогда не умел развлекаться правильно. Тухнешь тут, как и раньше, с сумасшедшей мамашей и котом. Ладно она, уже не в возрасте, а кот то молодой, ему развлекаться нужно. Ах-ха-хах.

Он вышел из комнаты и начал долго рыться где-то в шкафу. Я постарался прогнать кота руками, но он, наоборот, громко заурчал.

– Тихо, – протянул еле слышно Стефан и я понял, что он это мне.

Военный вернулся со словами:

– Сейчас я устрою вам двоим удовольствие!

Он открыл какую-то емкость и начал поливать жидкость на инвалида, отчего тот снова глухо закашлялся. Это была валерьянка, которая чуточку смягчила весь окружающий смрад. Но через время от концентрации ее ароматов резало в носу.

– Кис-кис-кис, киса, иди сюда, – произнес он и начал смеяться, – киса, как тебя там, я принес тебе твой кайф! Где ты?

Капитан стал искать кота по квартире, подзывая и бранясь. Через минуту вернулся в комнату и быстро присел на колено, чтобы проверить под кроватью. Я навел нож в его сторону.

– Как там Соня? – вдруг неожиданно громко спросил Стефан.

Военный замер на месте в полусогнутом состоянии. Послышалось его учащающееся дыхание и через пару мгновений он взорвался:

– Тварь! Тварь! – завопил он, всхлипывая, и начал сильно бить по телу собеседника.

Стефан стонал и мычал, но ни разу не крикнул. Может из-за большой стойкости, может из-за невозможности сделать это. Кот стремглав убежал из-под кровати, а я, не зная, чем это все закончится, постарался повернуться так, чтобы лучше размахнуться в случае моего обнаружения. Я мог бы ударить изверга по ногам, но большого эффекта это бы не произвело. Нож был небольшой, а я сам совсем не боец.

– Я сейчас расскажу тебе одну вещь, скотина! – ударив последний раз, начал военный. – Ты помнишь тот день? День, когда ты взлетел на воздух, как щенок, раскинув вокруг свои грязные лягушачьи лапки? Вместе со своей ротой, на плацу. Даже не в окопе или поле, не в руинах или танке, а просто на плацу, при обычном построении. Играл гимн, а потом вы вытанцовывали свою строевую чечетку. Вы даже не поняли, что произошло. Вы все – восемьдесят человек, которые превратились в мотыльков в одно мгновение. Ты полжизни учился воевать, быть мужественным и храбрым, чтобы славно защищать свою великую Родину! А, в-итоге, ты ни разу не выстрелил во врага. Ты его ни разу не увидел. Ты даже не осознал, что началась война! Вот во что превратились эти медали и звания. В пустоту! В пшик! Ты всю свою осознанную жизнь потратил ни на что! И ты украл у меня самое главное! Мою маленькую Соню. Она была моим лучом, я цеплялся только за нее, а вы все просто животные, выкорчевавшие мою душу! Твари!

Он не мог справляться с дыханием, поэтому взял паузу и быстро тягал воздух ртом. Было слышно, что он уже изрядно пьян и одурманен. К тому же, к нему подкатили чувства, он немного размяк и начал сморкаться.

– Ты уже не жилец, до тебя никому нет дела, кроме матери. Тебе осталось день, максимум два. Я с удовольствием бы убил тебя сейчас, но хочу, чтобы ты мучался до последнего своего вздоха. Ты это заслужил, как герой, который никогда не воевал.

Он, шатаясь подошел к открытому окну, подышал свежим воздухом и продолжил:

– Фироны качественно вербуют и предоставляют все гарантии. Скоро они будут здесь, а через пару месяцев не будет больше твоей страны.

– Это был ты? – с трудом спросил Стефан. – Ты был наводчиком?

Военный подошел к стулу, на котором висел капитанский китель, снял его, бросил на пол и начал вытирать о него свои подошвы.

– Ты потратил на это дерьмо двадцать лет, а мне понадобилось несколько месяцев. Через неделю у меня будет такой же, только новый, красивый, и с оранжевой полосой. Ну и кто, скажи мне, здесь дурак? Сравни нас с тобой сейчас.

Он плюнул на кровать и проследовал к двери.

– Это был ты? – снова спросил инвалид.

Военный остановился у двери, развернулся и процедил сквозь зубы:

– Да. Ты был моей первой целью. Думаю, ты рад это узнать. Мучайся, мразь!

– Я рад, – ответил Стефан, – рад, что Соня больше никогда тебя не увидит, так как тебе нет места в раю, Адам.

Военный не ответил. Он, покачиваясь зашагал к выходу и закрыл за собой квартиру. Было слышно, как Стефан начал всхлипывать. Я вылез из-под кровати и посмотрел на него. Он был весь в крови, лицо в каше из белого порошка и валерианки. На лбу была черная точка, а рядом, на подушке лежал окурок. В комнату зашла старушка и начала причитать:

– Ну что же вы, мальчики, опять что-то не поделили? Сколько я вам могу повторять, вы же братья, вам нужно держаться друг дружку. Вместе вы добьетесь многого, а вы опять кулаками меряетесь. Ну нельзя же так. Стефан дай посмотрю.

Она присела к нему, стала дуть на лоб, и произнесла в мою сторону:

– Адам, иди возьми холодную ложку, приложи к глазу. А то мне будет стыдно за вас завтра в школе.

Я быстро вышел из комнаты с желанием покинуть это место. Меня остановил ключ, вставленный в замочную скважину двери комнаты, которая раньше была заперта. Открыв ее, я увидел внутри около двух десятков военных ящиков с боеприпасами и оружием.

– Адам, он не злится на тебя и прощает, – неожиданно сказала подошедшая сзади старушка, – извинись и ты перед ним.

– Хорошо, – подыграл я.

Нужно было поскорее убираться отсюда, пока настоящий Адам не опомнился и не вернулся за ключом, но женщина меня легонько подталкивала в комнату Стефана.

– Хорошо, что ты появился именно сегодня, – прохрипел он, – ты последнее, неоконченное звено для меня.

– Я не смогу сделать это, Стефан.

– Ты же видишь, мне крышка. Нет никакого смысла продолжать. Я узнал все что хотел. Ты должен поставить точку. Ты обещал.

– Я не обещал, брат.

– Я увел от тебя зверя. Сможешь ли ты спокойно жить, зная, что не помог мне? Я не прошу тебя сделать это физически. Просто принеси мне кое-что.

Он попросил найти в шкафу, в котором ранее рылся Адам, таблетки. Я старался побыстрее увидеть подходящее название среди кучи лекарств. Старуха в это время вела свой радостный монолог:

– Ну вот, мальчики мои. Какие вы молодцы, помирились. Видите, это совсем не сложно, правда? За это я вам испеку пирог, ваш любимый. Пойду намешаю теста. Умнички вы мои дорогие. Я вас так сильно люблю.

По пути обратно, я заглянул в комнату с боеприпасами, взял там пистолет и автомат, патроны к ним, и засунул в попавшийся под руку пакет. Я никогда не держал оружие в руках и даже не знал, подходят ли к ним эти магазины. Просто схватил те, которые лежали рядом с ними.

– Сколько? – спросил я Стефана, держа в руках упаковку таблеток.

– Все, – еле слышно ответил он.

В упаковке я насчитал девять штук.

– Зачем так много? – задал я вопрос, но, посмотрев на него, понял всю абсурдность вопроса.

Я достал содержимое, положил в ладошку, но нигде рядом не обнаружил воды.

– Возьми это, – Стефан указал глазами на бутылку виски, который распивал военный. На дне оставалось немного алкоголя.

– Ты же не пьешь, – вспомнил я их разговор, – найду лучше воды.

– Не надо, – прошептал он, и его лицо потужилось ради улыбки, – ради такого случая я обязательно выпью.

Я, дрожащей рукой клал ему в рот сильнодействующее снотворное, по две таблетки, и давал запить виски. Вначале он кое-как сдерживался, чтобы не выплюнуть все обратно, но под конец проглотил все с легкостью.

– Спасибо, брат… – уже совсем тихо прохрипел он.

Мы смотрели друг на друга. В его глазах появилась радость, и они вмиг заблестели.

– Спасибо. Я тебя никогда не забуду…

Он потихоньку отключался, но все еще старался смотреть на меня и еле слышно бормотал и стонал. Когда его веки сомкнулись, я быстро вышел из их квартиры, поднялся на свой этаж и только тогда вспомнил, что у меня нет ключей. «Токи. Черт, я забыл про Токи». Я достал из пакета пистолет и быстро спустился на первый этаж. На улице не было людей, а моя собака спокойно лежала в тени перед подъездом. Ключи были здесь же, на подоконнике.

– Токи, ко мне, – тихо позвал я, немного приоткрыв дверь.

Собака обрадованно забежала в подъезд. Мы мигом добежали до квартиры, я закрыл все замки, положил оружие на стол, а сам прилег на одеяло в углу. У меня не было никаких сил, тело быстро онемело и будто начало проваливаться в мягкую бездну. В голове кружилась последняя фраза Стефана, которую я смог разобрать в его бреду: «Я скоро вернусь, моя милая лисичка».




Глава 3


Я начал приходить в себя от пощечин по лицу. Голова и тело раскалывались от боли. В глаза слепил яркий свет фонаря.

– Да, Сан, я решил. Будем ставить оперу. Такое сопрано не должно пропадать бесследно. Ради такого я даже пачку надену и станцую, – говорил, подтрунивая над другом, Янг, – только надо нам найти тебе какой-нибудь шикарный белый парик и средневековое платье. Завтра сходим в театр, там должны быть костюмы.

Он прекратил меня тормошить, заметив, что я очнулся.

– Кто такой?

– Местный, – прошептал я.

– Громче! Звание, подразделение? – спросил Янг.

– Не служил, – я пытался разглядеть его и щурил глаза.

– Значит, уклонист, – сказал он и попросил напарника отвести фонарь от моего лица.

Я лежал в каморке магазина, надо мной стояли двое военных.

– Что такое сопрано? – прервал молчание здоровяк.

– Вид высокого голоса, – ответил я, подумав, что он спрашивает меня.

– Заткнись, – выпалил Сан, – причем здесь голос, Янг?

– Ты взял такие высокие ноты, когда его увидел, что любой певец позавидовал бы, – усмехнулся над ним приятель.

– Что? Я молчал вообще. Скажи, – и он обернулся на меня, ожидая ответа.

– Ага, так он тебе и сказал, – упрекнул его Янг, – ты же на него автомат направил. Тебе повезло, – обратился он ко мне, – что у моего приятеля закончились патроны. Но все-таки Сан, это я погорячился, стрелок из тебя действительно никакой. Три пули мимо с метрового расстояния.

Мои глаза теперь могли разглядеть их. Сан, был широкоплеч, с массивными мощными руками. Небольшая щетина покрывала круглые щеки, на одном ухе блестело небольшое кольцо – сережка. Брови были белыми, нос картошкой, во рту не хватало одного верхнего переднего зуба. Черная маленькая военная шапочка оголяла короткостриженую овальную голову. В-целом, его лицо имело детские черты, только сеть морщин выдавали возраст. Ему было лет сорок. Янг, был значительно ниже, среднего роста. Более худой, но хорошо сложенный. Темные волосы и борода кое-где разбавлялись седыми локонами. За выделяющимися скулами и бровями виднелись полузакрытые глаза. Морщины, сконцентрировались на местах, обозначающих улыбку, на вид он был лет на пять младше компаньона. Они оба были одеты в темную фиронскую полевую военную форму с оранжевой линией возле сердца. В погонах я не разбирался, но казалось, Янг имел звание выше.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он.

– Хотел найти себе обувь? – быстро ответил я.

– В «Невеселом ботинке»? Это детский магазин.

– Я знаю. Надеялся, здесь что-то есть.

Он посмотрел на мои потрепанные кроссовки и продолжил:

– Нет, дружок, не стыкуется. У тебя слишком большая нога для этого магазина. И ты прекрасно это знаешь. Что ты здесь делаешь, и кто ты? – повторил он.

– Я же говорю, я местный, из этого города. Я не умею и не хочу убивать, поэтому мне пришлось скрываться. А сюда я зашел, чтобы попытаться найти новую обувь. Я не знаю, каким размером оканчивается детская обувь. Есть же большие дети.

– Сан, это он про тебя, – серьезно обратился к напарнику Янг.

Сан усмехнулся:

– Иди ты, Янг. Что будем делать с ним?

– Не знаю. Вставай! – приказал тот.

Я попытался встать, но голова закружилась и, потеряв равновесие, я снова упал на пол.

– Зачем ты его так, Сан? Возись теперь с ним сам.

– Давай пристрелим здесь, – ответил здоровяк.

– У тебя патроны то есть? – напомнил Янг.

– Дай мне свой пистолет, – протянул к нему руку Сан.

– Сейчас, конечно, – потянулся за пояс молодой человек, и достал оттуда кулак с выставленным средним пальцем, – свой надо иметь. Ты посещал только курсы по заряжанию оружия, лекции по качественному покиданию патронами дула ты проспал.

– Да чтоб тебя. Ты сам не путаешься в том, что говоришь? Можно было сказать двумя словами: «Янг – идиот», – теперь уже здоровяк неумело попытался пойти в шуточную контратаку.

– Так, я не смог бы раскрыть всю суть нашей проблемы, – парировал Янг и добавил, – тяни его в машину.

Сан схватил меня за куртку и начал волочить прямо по полу в сторону двери. На улице стоял большой серый пикап, оттуда вылез третий солдат.

– Дай веревку, – скомандовал ему Янг.

Они связали мне руки за спиной и забросили в открытый багажник. Пока Сан привязывал конец веревки к кузову, водитель спросил у Янга:

– Это кто?

– Мышка, – ответил тот.

– А чего стреляли? – поинтересовался водитель.

– Проверяли сказочную теорию. Сан сказал, что если четко попасть мыши в глаз, то она превратиться в прекрасную принцессу. Я, дурак, ему не поверил, а он, видишь, доказал. Но правда, что-то пошло не так и принцесса такая себе получилась. Врут, видимо, сказки.

– Для эксперимента нужна была мышь, а это оказалась крыса, вот и не вышло, – поддержал его рассказ здоровяк и, дождавшись пока эти двое сядут в машину, придвинул меня к своему лицу и тихо спросил на ухо:

– Я что, действительно кричал, когда тебя увидел?

– Немного, – ответил я, не выдавая правды о его диком оре, который взаправду напоминал сопрано.

Он, недовольно оттолкнул меня на дно багажника.

– Лежи и не дергайся, пока не приедем.

Сан уселся к остальным в кузов и автомобиль тронулся с места. Я быстро осмотрелся по сторонам, в надежде увидеть Эву. Мое внимание привлекло место, на котором я ее оставил. В свете задних фар там была виднелась пара ее грязных вязаных носков. Мы проехали арку, завернули налево и пикап ускорился, несмотря на большое количество ям. Позади удалялась и таяла во мгле та самая полуразрушенная пятиэтажка. Показалось, что в одном из верхних окон появился на миг и сразу исчез еле заметный маленький огонек. Потом снова. Я не мог сосредоточить взгляд на нем из-за сильной тряски. Через какое-то время мы повернули за угол и дом скрылся из виду. Пикап направлялся к окраине города в ночной темноте. Дождь усиливался и моменту достижения конечного пункта маршрута, я вымок до нитки. Проехав через блокпост за бетонный забор, мы остановились у двухэтажного здания. В некоторых окнах тускло пробивался через темные занавески свет. Военные вышли из кабины и здоровяк, отвязав меня, повел вперед. Молча мы прошли через, провожаемую нас взглядом, охрану и вошли внутрь. Там было светло, я почувствовал лицом тепло и одежда стала казаться еще более холодной.

– Веди его в холодильник, – сказал Янг, а сам завернул в ближайший кабинет.

Сан провел меня через весь коридор и спустил в просторное подвальное помещение с несколькими массивными раздвижными стальными дверьми. Возле одной из них на стуле спал толстенький молодой солдат в очках. Мой спутник молча поднес указательный палец к своим губам, обозначая сохранять тишину, а сам тихо подобрался к посапывающему человеку. Он еле слышно поставил его автомат на предохранитель, снял с плеча свой, поднес его дуло к носу солдата и резко закричал:

– Воздух, воздух, все в укрытие!

Рядовой с испугу вскочил со стула, но в полудреме его ноги подкосились, и он начал совершать хаотичные попытки убежать. Стукнувшись головой о стену, солдат упал и начал крутиться по полу. Сан, через истеричный смех, кое-как пытался кричать:

– Перископ. Ах-ха-хах, ныряй в окоп! Быстрее! Давай! Граната слева! Ах-ха-ха.

– Сержант, – опомнившись сказал солдат, – тебе конец!

Он, подобрал, потерянные в сумбуре очки, нацепил их, резко поднялся и хотел было двинуться на здоровяка с целью отомстить, но увидел меня:

– Это еще кто?

– Колбаса, – ответил Сан и обратился ко мне, – ты кем был до войны?

– Музыкантом, – ответил я.

– Ух ты, нормально, – и он продолжил в сторону солдата, – колбаса музыкальная. Надо сохранить, чтобы не испортилась.

Только сейчас я заметил на стенах плакаты мяса, колбас, сосисок, и вспомнил, что раньше в этом здании располагался небольшой мясной заводик.

– Где есть место? – спросил Сан.

– Да везде есть. Пока вас не было, санстанция приезжала, дезинфицировала здесь все.

– Чтоб тебя! Яблокоед?

– Нет, его замы, – ответил Перископ.

– И сколько осталось?

– Четверо, – ответил Перископ, – остальные на фарш.

– Вот ублюдки. Почему оставили четверых?

– Не знаю, видимо на пятницу.

– Ладно, давай в любую, – подытожил Сан.

Солдат открыл замок и с усилием оттянул одну из дверей. Янг не говорил иносказательно, это действительно был производственный холодильник с небольшими крюками на потолке. Сейчас он не работал, но оттуда все равно повеяло холодком. В дальнем углу сидела хрупкая тонкая фигура молодой девушки, укутанной в старую темную одежду. Она подняла на секунду взгляд и быстро опустила, я успел заметить лишь милое бледное, юношеское личико с небольшим носиком и широкими темными бровями.

– Вперед, – приказал здоровяк, развязав мне руки.

Я вошел внутрь, дверь со скрипом задвинулась, погрузив помещение в темноту. Единственным источником света было маленькое замутненное временем круглое окошко в двери. Я нащупал рукой стену и, опустившись, лег на пол с холодной плиткой. Меня колотило, и я всеми силами пытался согреться, растирая ладошки. Дрожь не давала успокоить сильную боль в голове и теле. Видимо Сан прилично по мне прошелся, осознав, что закончились патроны. «Все могло бы закончится час назад, и этого всего не было бы. Наверное, мне бы было тепло сейчас, и я не крутил бы в голове эти дурацкие мысли». Но судьба сделала выбор за меня. Как это всегда бывает. Она дает мне право выбора в чем-то незначительном: куда пойти, что сказать, как сделать. А вот конечный выбор делает сама, осознав мою некомпетентность и глупые шаги, к этому приведшие. Она исправляет все за меня, договаривается со временем и пространством, дает мне еще шансы, но как любящая мать знает, что меня снова придется вытаскивать из очередной передряги. Настанет момент, когда она не сможет быстро помочь. Момент, когда она не сумеет договориться или просто отвернется на секунду. И этот момент может быть через час, а может через день или месяц. Я этого не могу знать. Да и сама судьба, как бы это странно не звучало, видимо не знает будущего из-за невозможности предугадать мои действия.

– Ты – добрый? – резко оборвал мои мысли тихий девичий голос.

Я уже успел забыть, про девушку в углу.

– Не знаю, – ответил я, скачущим от озноба голосом, – раньше думал, что добрый, но сейчас навряд ли.

Наступила долгая тишина. Я закрыл глаза и попытался успокоить тело. За дверью слышался эхом гул разговора. Он растворялся где-то в голове и не давал расслабиться. Я снова думал о выборе и о судьбе, пытаясь найти первоисточник моих несчастий. Был ли он во мне или снаружи, зависел ли он от меня? Где нужно было искать другой выбор? И смог бы я его сделать? Я гнал эти мысли прочь, так как всегда знал, что глупо жалеть о случившемся. Прошлое уже не изменить.

– Ты думаешь доброту можно потерять? – прервала молчание девушка.

– Не знаю. Думаю да. Есть много факторов, которые ее убивают.

Дрожь была побеждена и теперь мое тело просто лежало на боку, поджав ноги, не двигаясь, пытаясь успокоить головную боль. Я почувствовал легкое прикосновение ко моему лбу девичьей ладони. Ее тепло было приятным и растекалось к вискам, отдаляя от себя неприятную боль. Девушка присела рядом, сняла с себя куртку и укрыла меня

– Не надо, – сказал я, – оставь себе, я согрелся.

Она промолчала. Придвинулась ко мне ближе и обняла рукой. Тепло стало быстрей наполнять мое тело, ее куртка будто укрыла меня всего. Почувствовались даже онемевшие пальцы на ногах, по которым прокатывались мелкие колики. Я был как маленький замерзший щенок, которого выбросила жизнь на улицу, а кто-то сжалился и пригрел у себя за пазухой.

– Есть люди добрые от природы, а есть злые, – начала она, – и тех и других можно перепутать друг с другом. К добрым липнет злоба. В действиях, мыслях, чувствах, пытаясь уравновесить человеческий смысл. А у злых возникают, как болезненные симптомы, хорошие позывы и милосердные стремления. И все они, при различных обстоятельствах, стремятся примерить противоположную личину. Из-за этого нельзя сразу распознать кто есть кто. Наверное, было бы интересно увидеть мир, где существует чистые добро и зло, без смешения, без притворств и увиливаний. Просто абсолютно добрые люди и абсолютно злые люди. Как думаешь, такое могло бы быть?

– Я не могу представить абсолютно доброго человека, он навряд ли существует, – ответил я тихо.

– А абсолютно злого?

– Абсолютно злого могу, – с небольшим сомнением в размышлениях, ответил я.

– А новорожденный ребенок, он какой?

– Не знаю. Добрый. Как это можно узнать? Он не совершал еще никаких поступков. Ни плохих, ни хороших.

– А если мать, используя его, например, шантажировала ни в чем неповинного отца? – спросила девушка.

– Причем здесь ребенок тогда? – ответил я, теряя нить разговора.

– Он ведь является орудием для совершения плохих дел.

– Орудие не есть зло.

– Да, возможно, – подтвердила она, – но с помощью него плодится зло.

– Орудие в руках доброго человека не плодит зло. Нож придумал скорее обычный разумный человек, для пропитания, а значит жизни. И динамит придумал не плохой человек, а простой ученый, в поисках чего-то нового. Злые люди переделали это все из орудий в оружие.

– Значит и этот ребенок тоже оружие в руках матери? И он несет собой зло?

Она продолжала говорить, гладя меня по голове, а я не понимал, почему веду столь серьезный разговор в таком месте, да и еще практически с ребенком.

– Не понимаю, к чему ты ведешь, – ответил я, – не может быть злом то, что абсолютно чистое и только что рожденное.

– То есть оно доброе?

– Никакое. Нулевое. Потом, со временем, оно становится чем-то положительным или отрицательным, опять же во взаимодействиях с людьми.

Мне бы уже надоел этот разговор в другой ситуации, но я так давно ни с кем не разговаривал. Она будто укрыла меня своей негой и заставила не ощущать дискомфорт. Я старался вглядеться в ее лицо, оно было на одной линии с тусклым окошком и расплывалось в полупрозрачной ауре. Заметны были только большие губы. Они плавно шевелились в унисон с выдыхаемыми словами.

– А если этого ребенка поместить в место, где нет людей. На необитаемый остров, например. Каким он станет? – продолжала она.

– Какая тогда разница? Он может быть каким захочет. Там нет других людей, а значит и индикаторов для всех этих состояний. Только при наличии минимум двух людей возникают добро и зло. Их не существует без человечества. Они его детище.

– А если он сжигает лес и убивает животных?

– Природа тоже сжигает леса и убивает животных, при этом мы не можем назвать ее злой. Этот человек действует в ее рамках, просто крайне резко, нарушая ее алгоритмы. Если мы не знаем про его действия, а ведь нас априори нет в его мире, то никак не можем отнести его к злу. Существует только он и природа, и они враги друг другу. И думаю он точно проиграет эту войну, даже если взорвет ядерную бомбу. Он настолько мелок и скоротечен по сравнению с природой, что через пару мгновений она его забудет.

– Как и все человечество? – спросила девушка.

– Думаю да. Человечеству без природы не выжить, а вот природа после нас только вздохнет с облегчением. Мы когда-то давно нарушили ее программу. Изменили и дополнили ее исходный код в нас. Добавили туда, все те же, добро и зло, стали для нее болезнью. Любой человек, даже самый правильный, как ты говоришь – абсолютно добрый, ярый натуралист и зоолог, является для нее вирусом. Даже сажая леса и вылечивая животных мы приносим ей вред, так как она ежесекундно запускает свои механизмы восстановления и не нуждается в изменении этой программы. Только когда нас не станет, она сможет стабилизироваться.

– А если все в корне не так? – впервые возразила мне собеседница. – Ведь природа сама создала нас, она создала и механизм нашего изменения. Мы настолько глупы по сравнению с ней, что не в силах изменить себя. Мы не владеем даже тысячной долей процента ее знаний. Она полностью контролирует процесс нашей эволюции для какой-то цели. Ты никогда не задумывался, о том, что мы называем «жизнью» и как она возникла? Первый ее атом на Земле. Возможно, он стал началом конца? Возможно, то, что мы называем «живая природа» не есть истинная жизнь. Может именно все живое это вирус, не только человек. И настоящая «жизнь» постоянно ищет новое лекарство, улучшая и развивая старое при помощи нашей эволюции. «Мхи – нет; головастики – нет; джунгли, рыбы – нет; динозавры – не то. Млекопитающие? Киты, обезьяны – не получается. А это что? Подождите-ка. Какой интересный вид лекарства. Оно научилось само мутировать и имеет интересный набор свойств. Возможно, эта вакцина именно то, что нужно. Она пожирает низшие звенья вируса и себе подобных. Возможно, добавив в нее небольшие изменения она станет панацеей. Если и это не поможет, нужно будет пройти курс химиотерапии». Возможно, для истинной жизни вселенной и чистого бытия наша природа и жизнь – это ее болезнь и смерть.

Девушка замолчала. Я был поражен ее воображением и умением говорить, и просто не знал, что нужно на это ответить. Опять наступила тишина. Уже не слышно было голосов снаружи. Боль отступала. Девушка, согревая меня, успела замерзнуть сама, поэтому легла ко мне под куртку, придвинулась к моей груди дрожащей спиной и положила мою руку к себе на живот. Я натянул куртку на нее и прижался плотнее. Стало значительно теплее. Через пять минут ее озноб прошел и послышалось тихое спящее сопение. Ее волосы имели приятный нежный запах, и он действовал на меня убаюкивающе. Думая о том, как ей удалось сохранить его в этом грязном мире, я начал засыпать сам.

Мне ничего не снилось, абсолютная пустота, темнота и тишина. Абсолютное отсутствие всего. Разбудили меня легкие удары в бок ботинком и приказ:

– Подъем. На выход.

Надо мной стоял знакомый толстенький солдат в очках. Было уже утро. В холодильнике не было ни девушки, ни ее куртки. Я испугался, представив самое страшное и подумал о том, что теперь моя очередь. Перископ вывел меня наружу, периодически тыкая дуло автомата в спину. За окнами было светло и это помещение не казалось таким мрачным, каким я видел его вчера. «Колбасы» и «мясо» все так же висели на своих местах и сейчас выглядели намного привлекательней. Солдат отвел меня на второй этаж, где нам встретились несколько военных в полной амуниции, открыл дверь в небольшой кабинет с тремя решетчатыми окнами и сказал, указывая на стул возле небольшого письменного стола:

– Сидеть. Ожидай здесь.

Он вышел, и я начал рассматривать помещение. На столе, кроме красной настольной лампы ничего не было. По бокам, у стен с несколькими мясными постерами, стояли стулья. За столом, по обе стороны были полки с книгами и буклетами. Посреди них висел черный флаг Фирон с тонкой оранжевой полосой. Я неспешно обернулся назад, к двери, и заметил в противоположном от нее углу сидящего человека. Это был Янг. Он молча смотрел на меня и не шевелился. Так продолжалось около минуты.

– Отпустите меня, я не сделал ничего плохого, – сказал я, набравшись смелости.

Он ничего не ответил и продолжал все так же сверлить меня взглядом. Я опустил глаза в пол и отвернулся. В этот момент он встал, прошел через кабинет и сел на стул в углу напротив меня. Мне было страшно, я боялся, что он будет меня избивать.

– Пожалуйста, – тихо добавил я.

Он вытащил пистолет из кобуры и положил на стул рядом с собой.

– Так ты, значит, музыкант? – начал он серьезным голосом. – На чем играешь?

– Скрипка, – ответил я.

– Плохо. Это же больше драматический инструмент, чем комедийный. Скрипка, конечно, великолепная штука, но плохо подходит под нашу ситуацию.

– Какую ситуацию? – не понимал я.

– Не важно пока. А веселое что-нибудь умеешь играть? – продолжал Янг.

– Да. Много есть ритмичных произведений.

– У тебя есть скрипка?

– Дома есть.

– Какой адрес?

Я хотел было ответить, но с ужасом осознал, что не могу вспомнить. «Садовая – нет. Грушевая, Сливовая? Что за бред. Черт». Вдруг открылась дверь и в кабинет, пригнув голову, хотя этого и не требовалось, вошел высоченный Сан.

– Я не опоздал? – произнес он, уселся за стол и обратился к напарнику, – ну что, помочь?

– Мы только приступили к обсуждению насущных вопросов, – ответил ему Янг и уставился на меня, – адрес?

– Я не помню. Не знаю почему, – ответил я, все еще пытаясь раскачать память.

– Ты же из этого города?

– Да.

– Служил в 246 полку?

– Нет. Я не служил.

– Ты не помнишь свой адрес, но помнишь, что не служил?

– Я понимаю, что это звучит странно, но я не могу вспомнить свой адрес и дом, но я помню, что скрипка дома. Наверное… – я уже не был так уверен.

– У нас есть данные о твоей службе, – настаивал Янг.

– Я не знаю откуда такие данные. Вы даже не знаете, как меня зовут.

– Лука Мартин, – сказал он и меня будто укололо этим, – ведь так?

– Не помню, – ответил я правду.

Видимо из-за волнения у меня вылетело все из головы.

– Что ты здесь делаешь?

– Я просто здесь живу. Я не смог выбраться.

– Где остальные? – продолжал Янг допрос.

– Кто остальные?

– Полковые военные.

– Я не служил, я даже не знаю где находился этот полк, – ответил я.

– «Музыкант – помню; адрес – не помню; полк – не знаю», – констатировал Янг, – ты мог бы хотя бы попытаться придумать историю.

Резко в мою скулу влетел жесткий кулак Сана, и я упал со стула. Сильная боль разлетелась по всей голове и стон просочился сквозь зубы.

– Ты что, придурок, издеваться вздумал! – закричал здоровяк.

– Отставить, Сан. Успокойся, пойдем выйдем, – сказал Янг амбалу, и обратился ко мне, – я даю тебе минуту подумать, Лука, и, если ты сделаешь правильный выбор, мой друг тебя не убьет.

Они вышли из кабинета, а я остался лежать на полу, схватившись за лицо руками. Я всегда очень плохо переносил боль и сторонился любых ее проявлений. Сквозь налившиеся влагой глаза, я увидел на стуле, оставленный Янгом, пистолет. «Взять его? И что дальше? Я даже не умею им пользоваться. Может мне попытаться покончить с этим раз и навсегда?». Я пристально смотрел на него, но все же, собравшись, привстал с пола и уселся на свой стул. Прошло намного больше минуты, когда они вернулись в кабинет. Янг занял ту же позицию, что и раньше, а здоровяк стал за моей спиной. От этого по мне пробегали холодные мурашки и начало немного трясти.

– Итак, господин Мартин, где ваши сослуживцы? – продолжил бородатый военный.

В это время тяжелые руки Сана опустились мне на плечи.

– Я не знаю, – через плач ответил я, – я никогда не служил. Не знаю почему я приписан к этому полку. Может официально так нужно было, но меня там не было никогда. Я даже стрелять не умею.

– Давай проверим, как ты не умеешь стрелять, – сказал Янг и, взяв со стула пистолет, протянул его мне.

– Может не надо, господин лейтенант? – неожиданно произнес надо мной здоровяк.

– Надо Сан. Этот стрелок положил много наших. Бери.

Моя рука, панически колотясь, взяла пистолет. Его холод слился с ладонью. Здоровяк обошел меня и присел рядом с напарником, уставив на меня свой автомат. Они оба, с неподдельным интересом наблюдали за мной.

– Теперь подноси его к виску, – приказал Янг.

Я поднес и прижал дуло к голове. Слезы лились ручьем, протекая по щекам и прячась где-то в склоченной бороде. Дыхание сбивалось. Мысль о том, что будет больно перебивалась осознанием, что это все окончится в одно мгновение.

– Пожалуйста, не надо, – попытался я в последний раз.

– Жми, – спокойно произнес лейтенант.

Я попытался вспомнить хоть что-нибудь хорошее, дорогое из моей жизни. И не мог. Вообще ничего.

– Жми, – спокойно повторил он.

Я прикоснулся к курку. В голове мелькнуло детское лицо. Родное, улыбчивое и светлое.

– Извини… – прошептал я и нажал.

Пистолет издал щелчок… Все осталось как прежде. Те же четыре сверлящих меня глаза. Я выдохнул, но лейтенант продолжал:

– Осечка. Жми еще.

Я пытался гнаться за памятью, за этим лицом, оно ускользало от меня, и пропадала вся информация о нем. Мне вдруг стало безразлично происходящее, я уже прошел линию невозврата. Сейчас я был готов сделать это, вздохнул и нажал еще раз. Снова произошла осечка.

– Сан, ты что и те курсы по заряжанию орудия не окончил? – обратился к напарнику Янг.

– Да иди ты, – ответил здоровяк, – это твой пистолет.

– Твоя аура некомпетентности теперь затронула и мое орудие, – сказал лейтенант, забрав у меня пистолет, и продолжил донимать друга, – ты в детстве хоть в пистолетики играл?

– Вот придурок, – смеялся в ответ Сан, – я не любил войнушку.

– Так оно и видно.

– Я девочек любил, в отличии от тебя, – ответил Сан.

– Вау! Подкол засчитан, – уважительно закивал лейтенант, – такое бывает раз в год и это стоит того. Напишу прошение о вручении тебе медали за заслуги перед юмором.

– Спасибо господин лейтенант! Служу на благо и процветание Фирон! – подыгрывал ему здоровяк.

Янг сунул пистолет в кобуру, открыл ящик стола, достал оттуда листочек бумаги и что-то на нем написал.

– Вот адрес, съезди туда, проверь цела ли квартира, найди там скрипку, – он передал листок Сану, а сам повернулся ко мне, – она точно там?

Я затруднялся ответить. Мою память будто парализовало, я не мог вспомнить ничего связанного с домом, с семьей, с детством.

– Я не знаю, извините, я даже не помню, как она выглядит и есть ли у меня вообще дом. У меня что-то случилось с головой.

– Да, голова у тебя красивая, – сказал Янг, всматриваясь в нее, – по ней как будто танк проехал. Сан, прихвати там какую-нибудь одежду для него, только поприличней, для концерта.

– Можно я поеду с ним, – попросил я лейтенанта.

– Еще чего, – не дожидаясь ответа напарника, сказал здоровяк.

Янг, после этих слов, изобразил обреченно лицо и развел руками. Сан ушел. Лейтенант позвал Перископа и приказал отвести меня обратно. Когда мы собирались выходить, Янг остановил нас и снова позвал меня к столу:

– Забыл спросить, – он достал из-под стола желтые детские ботинки, – для кого ты их взял?

Это, видимо были те самые ботинки, которые я нашел в магазине. Их цвет меня удивил.

– Я взял? – мне пришлось переспросить.

– Не валяй дурака. Они были у тебя за пазухой, ты прижимал их как мать младенца.

– Я вчера встретил одинокую девочку на улице без обуви и решил помочь, – признался я.

Янг внимательно выслушал, не отводя взгляд:

– Как ее звали?

– Я не спрашивал, – здесь я соврал, – просто зашел в магазин, чтобы найти ей что-нибудь, а потом появились вы. Я подумал, что вы вместе и она навела вас на меня.

– Ладно. Иди умойся. Перископ, отведи его в джакузи, а потом обратно в номер.

Солдат отвел меня в небольшую уборную. Напротив входа были две кабинки туалета, сбоку пара раковин. Одна из них была разбита; вторая целая, но еле держалась на стене. Большое матовое окно давало много света, но что происходило за ним было не понятно. На стене висело старое тусклое треснутое зеркало. В нем я увидел свое отражение и испугался, не столько его состояния, сколько неизвестности. Я забыл, как я выгляжу. Забыл, что у меня длинные русые волосы, большие скулы, темно-синие глаза, вытянутый нос, борода, наполовину седая. Я оскалился и увидел желтые зубы. Мне казалось, что меня подменили, но пытаясь вспомнить свой настоящий внешний вид, я упирался в пустое пространство памяти. «Это действительно я? Что случилось? Почему я не помню? Я ведь знаю, что я музыкант, скрипач. Знаю, что это мой город. Я же вспомнил этот мясной завод. Черт побери. Может я и вправду служил, но почему я не помню, как стрелять? Что будет если все то, что говорит сержант, правда? Может я убивал их солдат? А я ничего не могу вспомнить». Мне стало стыдно за это, за возможную ложь. Я опустил голову.

– Чего встал, извращенец? – прикрикнул Перископ.

Он все это время стоял в проходе, прислонившись к дверному проему.

– Почему я извращенец? – повернулся к нему я.

Он немного стушевался, не ожидав моей реакции.

– Девочка, желтенькие ботиночки… – прокомментировал он свои слова.

– Пошел ты, – тихо ответил я и открыл кран.

Оттуда тонкой струйкой полилась чистая вода. Я застыл и наблюдал как она набирается в мои грязные ладони. Темная вода под ними, побулькивая, исчезала в отверстии слива. Она порозовела, когда я начал мыть голову. Я надеялся, что, подняв умытое лицо к зеркалу я вспомню себя, но этого не произошло. На меня смотрел сморщенный небритый лохматый старик, с ранами в волосах и синяками на лице. А ведь перед войной мне было всего 35, это я помнил.

– Достаточно, – сказал рядовой.

Я набрал воды в ладони, выпил, затем закрыл кран и вышел. По пути в холодильник попадались окна, сейчас некоторые из них были не зашторены. На улице виднелись военные автомобили, были слышны разговоры и смех. Было достаточно солнечно, без дождя, непривычно для осени. Внутри, почему-то редко попадались военные, один-два максимум. Перископ открыл холодильник, и я вошел внутрь. Там уже была эта девушка. Она сидела в углу в той же позе, как и вчера, скрыв голову за руками и коленями. Сейчас она даже не пошевелилась.

– Где ты была? – спросил я, когда дверь закрылась, но она молчала, – эй, ты меня слышишь? Что-то произошло?

Девушка не реагировала на мои слова. Я подошел ближе, чтобы получше разглядеть. В ее внешнем виде ничего не изменилось. Я присел рядом с ней, но она резко отодвинулась от меня. Это было неожиданно.

– Эти двое что-то делали с тобой?

Она не обронила ни звука. Так и не дождавшись ответа, я встал и перешел на свое прежнее место, не желая ее тревожить собой и своими расспросами. Я надеялся лишь, что мои самые скверные предположения не воплощались этими людьми в реальность.

«Почему я многое не помню? Девушку эту помню, как сюда ехал помню. Двое этих, в магазине, крыса. Эва. Багеты, огонь. Что было до этого? До того, как я увидел девочку? Что? Черт. Не помню». Я пытался взбудоражить память, но чем больше я тужился вспомнить то, что забыл, тем быстрее от меня утекали элементы того, что и так я знал. «Война. Фироны, Ламбрия. Это я все знаю. Эвакуация, мобилизация – помню. Но я не добрался до армии. Точно помню. Как тогда меня причислили к полку? Черт. Началось все этим летом? Да… Нет… Черт!» Мысли смешивались в голове и превращались в коктейль из несвязных слайдов. «Семья? Дом? Почему я забыл?». Я прилег лицом к стене, пытаясь расслабиться, и выбросить все из головы.

– Они держат меня как подарок, – тихо сказала девушка.

– Что? – опомнился я.

– Будет день рождения их начальника. Они ему готовят подарки, спрашивали какой мой размер вечернего платья.

– Твари, – у меня сжались челюсти.

– А тебя они называют музыкальным сюрпризом, – добавила она, – ты должен будешь играть на этом празднике. И если мы все сделаем хорошо, они нас отпустят.

– Не отпустят, – грустно сказал я.

Мы замолчали. Я смотрел на круглое окошко, за которым периодически мелькали полутени. Оно походило на полную луну и так же излучало мутный белый свет. Нахватало только звезд вокруг. Мы сидели здесь как два измученных животных, угодивших ночью в глубокую яму, не способных из нее выбраться, и обреченно созерцавшие ночное небо. Безнадежность и отчаяние витали в воздухе.

– Сколько тебе лет? – прервал я тишину.

– Восемнадцать.

– Ты отсюда?

– Нет, из столицы, – ответила девушка.

– Как тебя сюда занесло? – спросил я, понимая, что столица находилась намного дальше от фронта, чем мой город, и, возможно, еще не пала.

– Хотела забрать бабушку. Но не успела.

– Погибла?

– Не знаю, на месте ее дома ничего не осталось, – ответила девушка.

– Извини, – сказал я.

– Ничего. Сейчас такое время, что это вошло в обыденность, – произнесла она, – а где твоя семья?

– Не знаю. Я не могу вспомнить свою семью. Сегодня понял, что потерял часть памяти. Не понимаю, что делать со своим незнанием. Это жутко.

– Может это хорошо. Вдруг там очень плохие вещи, о которых ты хотел забыть.

– Навряд ли я хотел забыть семью.

– Может ее у тебя не было, – сказала она.

– Может. Ты думаешь, отсутствие семьи – это плохое воспоминание для меня?

– Возможно ты переживал из-за этого.

– Я чувствую, что у меня была семья, но я не помню ее, – я попытался снова хоть что-нибудь припомнить.

Дверь начала неспеша открываться и, с криком «От двери!», вошел охранявший нас солдат-очкарик. Он осмотрелся, опустил автомат и бросил на пол наполненный чем-то прозрачный небольшой пакет.

– Угощайтесь, господа, – произнес он и вышел.

– Что это? – спросил я у девушки.

– Еда, – обыденно ответила она, подняла пакет и села рядом со мной, – тут все вперемешку, то, что осталось от их обеда. Бери просто пальцами.

Она достала рукой что-то из пакета, положила в рот и стала пережевывать. Я немного опешил от увиденного. Это милое чистое создание ело практически помои. Мой живот хоть и побаливал от голода, но я никак не мог решиться на это.

– Сколько ты здесь находишься? – спросил я ее.

– Дня три. Или четыре. Здесь, как видишь, легко сбиться со счета. Бери. Тебе надо поесть, – она протянула мне пакет, – неизвестно когда они снова дадут еду.

Я засунул пальцы внутрь, и они углубились во что-то тягучее и липкое. Набрав немного содержимого пакета, я поднес его к носу. Оно пахло обычной приготовленной, но уже холодной пищей. Я положил еду в рот и стал жевать. Это были перемешанные друг с другом рисовая каша, картофельное пюре, макароны и много чего еще. Иногда были различимы хлебные корки, куриные кости и яичная скорлупа.

– Сегодня у нас большие порции, – продолжила она, – еще вчера утром нас было здесь четверо.

– Где они сейчас?

– Думаю, их уже нет. Всех вывели за дверь, человек десять со всех камер, даже больше. Поставили в ряд. Пришли двое военных, они из другого места. Оглядели всех, как на базаре, спросили кто есть кто. Оставили меня и еще троих. Остальных приказали увести. Им не выгодно нас держать. Здесь сидел их рядовой, чем-то провинившийся перед ними. Он успел рассказать, что этот взвод перевели под руководство нового штаба, командир которого полный сумасшедший. Это он должен заехать сюда через пару дней в свой рождения. Им прислали его райдер.

Она резко замолчала, встала и ушла в свой угол. Я боялся ее тревожить и вмешиваться в ее мысли. Съев еще немного, я отложил пакет. Теперь хотелось пить.

– Нужно что-то делать, как-то отсюда выбираться, – произнес я свои мысли в слух, – они все равно нас убьют.

– Как отсюда выберешься? Против них мы никто. Даже обычная собака нанесла бы им больше урона, чем мы.

– У нас выход один, вопрос только во времени и страданиях, – произнес я.

– Всегда есть запасной выход, – ответила на это девушка, – он еле заметен, не обозначен и совсем не выделяется, но он должен быть. Должен.

– Поэтому я и говорю, что нужно что-то предпринять.

– Что? Напасть на кого-то, отобрать оружие? – спросила она.

– Может быть, если будет возможность.

– А дальше что? Убьешь одного, второго, пятого… Что дальше? Это отсрочит твою смерть на несколько минут. И сможешь ли ты вообще убить хоть кого-то? Осмелишься ли?

Она была права. В моей голове этот смутный план не доходил дальше момента выхватывания у кого-либо оружия и прицеливания. Чтобы убить кого-то, нужна, как минимум, ненависть к жертве. «Если я смогу выхватить автомат, например, у нашего охранника, Перископа, то как в него выстрелить? За что? За то что он назвал меня извращенцем? За эти убогие помои? Этого мало. Для кого-то это мотив. Но для меня это не стоит его смерти, тем более в условиях войны».

– Послушай, надо попытаться. Не знаю, что, но что-то нужно сделать. Ты должна мне помочь, – с наставлением произнес я.

Меня не покидало чувство ответственности за нее. Она годилась мне в дочери и мысли о ее скором будущем скребли по моей душе как нож по металлу.

– Не нужно делать ничего, в чем ты не уверен, – ответила девушка.

– Сейчас ни в чем нельзя быть уверенным. Любое действие не стопроцентно в своем итоге.

– Судьба все решит. Будет так как должно быть.

Эти слова привели меня в тупик. Она сказала это так уверенно, что не хотелось с этим спорить. Тем более, я совсем недавно точно так же думал о своей жизни, а теперь сидел и пытался воображать нечто противоположное, возомнив себя всемогущим. Вздохнув, я посмотрел на нее. Это было странно, но она улыбалась мне. Снаружи послышались хаотичный стук и голоса. В окошке суматошно зашатались тени. Дверь открылась, и Перископ с напарником, не церемонясь, толкнули внутрь человека. Тот упал, но быстро поднялся. У него были связаны руки за спиной.

– Тебе крышка, очкарик, – выпалил незнакомец в закрывающуюся дверь, – ты понял меня?

Дальше в его речи было много угроз, с применением нецензурной лексики. Он бросал эти фразы в нашу «луну», оставив на ней несколько плевков. Успокоившись, он обернулся к нам.

– Здорова. Отдыхаете?

Мы ничего не ответили и продолжали наблюдать за ним. Он начал пыхтеть и крутить руками за спиной. Поняв, что у него не получается избавиться от веревок, он подошел ко мне.

– Друг, развяжи пожалуйста, – вежливо попросил он и повернулся спиной.

Он не присел и поэтому мне пришлось встать. Развязывая ему руки, я заметил, что он не такой худой как мы. По рукам и шее было видно, что он питается нормально и на нем не сильно сказалась голодная действительность. Волосы были темными, короткими и неправильно росшими, пучками в разные стороны. На щеках была двухдневная щетина.

– Спасибо, друг, спасибо, – повторял он, пока я его не развязал.

Освободившись от оков, он размял руки и замер, вглядевшись в девушку.

– Вау, мадам. А я думал тут два пса, а оказывается меня ввели в заблуждение.

Он развязно подошел к ней, согнулся и приподнял ей подбородок, разглядывая лицо.

– Милая сучка, – констатировал он.

Она вырвалась и опустила голову.

– Что? – с нарастающим гневом спросил я, но он не отреагировал и присел напротив нее на корточки.

– Как тебя зовут, красотка?

Она не сказала ни слова. Он опустил ей руку на колено и погладил, потом перевел на грудь, но она оттолкнула его. Резко встала и забежала за меня. Человек медленно поднялся и повернулся к нам.

– А ты дерзкая. Я таких люблю. Иди сюда, – он неспешно подошел к нам, раздавив по пути лежащий на полу пакет с едой.

– Успокойся! – сказал я громко. – Отстань от нее!

Он снова не обратил на меня внимания и пытался зайти мне за спину. Я поворачивался к нему лицом, укрывая девушку.

– Отошел! – в-итоге, командным тоном сказал он мне и плюнул на пол.

– Отстань от нее, – проговорил я снова и толкнул его руками.

Он подошел ко мне и снизу вверх, так как был ниже меня ростом, приблизился лицом к лицу.

– Ты кто, дерьмо? – спросил он.

Я попытался снова его оттолкнуть, но он резко ударил лбом мне в подбородок. У меня потемнело в глазах. Затем был удар, видимо кулаком, мне в скулу, и я рухнул на пол грудью вниз. Сквозь кружащееся пространство и подкатывающую тошноту, я слышал, как этот негодяй гоняется за девушкой со словами: «Иди к хозяину, крошка!». В глазах проплывал потолок камеры со ржавыми крюками, блеклая луна растворялась, превращаясь в большую мутную субстанцию. Несколько минут понадобилось, чтобы немного прийти в себя. Девушка кричала, лежа так же, как и я, лицом в низ, а негодяй сидел на ней, заламывая руки и пытаясь стянуть с нее одежду. Собрав последние силы, через боль и головокружение, я попытался медленно ползти к ним на четвереньках. В моей руке оставалась та веревка, которой он был связан, и я, шатаясь от изнеможения, накинул ее на шею противника. Не прошло и секунды, как он просто отшвырнул меня через полкомнаты туда, откуда я так долго добирался, подбежал и начал избивать ногами. Затем поднял веревку, с легкостью обернул вокруг моей шеи и начал сжимать.

– Ты что, сученыш, – кричал он, – ничего не перепутал?

Он прижал меня к полу своим, казалось двухтонным телом. У меня не хватало сил даже на то, чтобы пошевелить руками. Я пытался дотянуться до его лица, но не мог. Снова начало темнеть в глазах, мне хотелось откашляться, но я не мог сделать вдох. Голова будто расширялась изнутри и собиралась взорваться. Сейчас, при близости смерти, у меня не возникло никаких мыслей и воспоминаний, кроме желания выжить. Я чувствовал лишь, что вот-вот я задохнусь. В глазах потемнело, но через мгновение начало светлеть и даже слепить. Рот, нос и легкие резко наполнились воздухом, я даже почувствовал его сильное течение в горле. Человек, собиравшийся меня убить, как птица, вспорхнул надо мной и ударился о стену.

– Твою ж мать, Перископ, я куда сказал его посадить? – крикнул знакомый голос Сана.

Его громоздкое тело проплыло плавно рядом и нанесло моему несостоявшемуся убийце несколько могучих жестких ударов, от которых тот рухнул навзничь. Сан подошел к девушке и поинтересовался ее самочувствием, на что та, через слезы, ответила:

– Все хорошо, я в порядке.

Затем я почувствовал, как его сильные руки подняли меня как ребенка и посадили возле стены.

– Принеси воды, – скомандовал он солдату, и обратился ко мне, – дыши, не торопись, спокойно. Живой?

Я, откашливаясь, утвердительно кивнул. Здоровяк похлопал меня по плечу и встал. Он осмотрел побитого им человека, ботинком повернул ему голову. Тот дышал громко похрипывая. Перископ принес бутылку с водой, открутил крышку и поднес ее к моим губам. Было больно глотать, но она была такая приятная на вкус.

– Перископ, ты совсем идиот? – обратился Сан к солдату.

Тот отдал мне бутылку и, вытянувшись перед командиром, парировал:

– Ты же сам сказал, отвести его к этим двоим на перевоспитание.

– К этим? – Сан пальцем указал на меня и девушку. – Ты в своем уме? Его перевоспитывать должны, а не он их. К боксерам его надо было.

– Ты сказал «к двоим», я отвел «к двоим». У меня только здесь двое.

– Ты что, боксеров развел по разным камерам?

– Ну да. Так безопаснее. Их же пятеро всего осталось. В первой и второй по боксеру, в третьей клоун, а здесь эти.

– А почему ты музыканта к клоуну не посадил вчера?

– Ты сказал в любую загружать, я и загрузил. С каких пор мы занимаемся ротацией мяса?

Сан вздохнул, осознав свою ошибку. Затем его взгляд упал на пакет с объедками, который Перископ все это время пытался заслонить собой.

– Шаг влево, боец, – скомандовал Сан.

Рядовой нехотя выполнил приказ. Сержант бегло осмотрел разбросанные объедки и грозно спросил:

– Я что сказал ей приносить?

Подчиненный сперва не ответил, но после повтора вопроса, тихо процедил:

– Ваш обед, господин сержант.

Я все это время смотрел на пистолетную кобуру Перископа, который стоял спиной в метре от меня. Переборов сомнения, нужно было быстро понять, как она открывается и как оттуда выхватить пистолет. «Если получится это, дальше пробовать задержать время наставив на военных дуло, а самому пытаться отыскать предохранитель и снять его. А дальше будь, что будет».

– Перископ, тебя здесь плохо кормят? – продолжал разговор Сан.

– Нет, господин сержант.

– Послушай. Вот меня если завтра убьют, то ты, пожалуйста, не будь таким разгильдяем, а выполняй приказы начальства нормально. Не позорь мою честь.

Их разговор подходил к окончанию. Перископ, своим предыдущим шагом влево, закрыл меня от взгляда сержанта, и я решил цепляться за ускользающую возможность, тихо поджав под себя ноги, чтобы оттолкнуться и как можно быстрее дотянуться до кобуры. Посмотрев на девушку, я попытался дать знак, что собираюсь действовать. Но та, с широко раскрытыми глазами, покачала еле заметно головой вправо-влево, а губами беззвучно произнесла: «Нет». Это остановило меня на несколько секунд. «Да! Сейчас или никогда» – опомнился я. Но в этот миг, лежащий на полу новый заключенный вскочил и сделал все то, что планировал сделать я. Это было молниеносно. Он, с легкостью, выхватив пистолет из кобуры Перископа, поднялся на ноги и вскинул его в сторону не успевающего вытащить свое оружие сержанта. Прозвучал громкий выстрел… И негодяй снова рухнул на пол. В его затылке забагровела небольшая кровавая трещина. Звук упавшей гильзы прозвучал на выходе из холодильника. Там, в дверях, стоял с вытянутым вперед дымящимся пистолетом, Янг.




Глава 4


Такие люди, как этот убитый псих, часто встречались в то время. Они всегда присутствовали и в мирное время, но общество разбавляло их в себе. Война же выпятила их наружу. Если для обычного человека происходящее вокруг казалось жестоким, аморальным и негуманным, то для разного рода подонков наступала эпоха возрождения. Человечество бежало от агрессии, оставляя после себя этих ублюдков. Теперь, они считались королями жизни. Чем хуже ты себя будешь проявлять, тем больше тебя будут бояться, а значит, по их мнению, уважать. Начинали формироваться банды, контролирующие районы и даже целые города, их представители попадались повсеместно. Кто бы не контролировал населенный пункт, Фироны или Ламбрия, банды договаривались со всеми. Это была третья сила, без законов и правил, хотя порядка не было и в войсках. На войне вообще сложно было найти законы, и они распространялись на человека по-разному. Кто-то единожды выразил несогласие и его казнили, кто-то убил десятки женщин и детей – его наградили и сделали героем. Все зависело от того, по какую сторону фронта ты находишься. Иногда казалось, что в бандах больше законов, чем в армии, так как там решалось все по слову и совести, смысл которых сложно было интерпретировать двузначно. Но это только казалось.

Мне нужно было что-то решать с Токи. Выходить из дома и оставлять ее внутри теперь было страшно. Я, рано или поздно, мог не вернуться. С исчезновением воды все запасы круп и макарон превратились в малополезный хлам. Их невозможно было приготовить, а тратить небольшие запасы питьевой воды на это я не решался. Воду можно было набирать в озере и кипятить. Но в один из дней от этой воды меня выворотило наизнанку. Несколько суток я лежал с сильным жаром и жуткими болями в животе. Собака тоже была вялой, но держалась лучше. Повезло, что были антибиотики. Я, без разбора, пихал их и себе, и ей, надеясь, что они помогут.

Оклемавшись, я пришел к выводу, что нужно раздобыть консервы. Больше консервов. Было глупостью с моей стороны не позаботиться о них в самом начале. К этому моменту в доме исчез газ и возможность приготовления еды пропала окончательно. По ночам мы стали выходить в разведку. Токи выбегала на прогулку, а я пробирался темными местами поближе к магазинам. Рядом с домом их было несколько: один маленький продуктовый и два супермаркета. Большие магазины закрылись во вторую неделю боевых действий. В один из них прилетело несколько ракет, и он стоял с подбитым боком и разрушившимся входом. Второй казался снаружи целым, но неизвестно было, сохранилась ли крыша. Я выбрал для начала самый простой – без самообслуживания, с прилавками за двумя кассами. Его одноэтажное светлое здание находилось в соседнем дворе и было нетронуто войной. Издали, в темноте, я пару ночей наблюдал за происходящим вокруг него. Во дворе было пусто, иногда я слышал проезжающие автомобили на соседних улицах, но во двор лишь однажды зашли трое полицейских и проследовали мимо.

В следующий раз, взяв с собой гвоздодер, рюкзак и фонарик, и отпустив Токи на прогулку, я пробрался ближе. Пройдя мимо входа, где висела большая белая табличка с надписью «Закрыто», я обошел его и пробрался к складской двери, приступив к ее взламыванию. Медленно и неумело. Дверь производила скрипы и, казалось, они разносятся на всю округу. Помог, как это ни странно, начавшийся артобстрел города. Звуки взрывов нарастали и заглушали собой все вокруг. Где-то далеко в городе еле различимо слышалась сирена, но здесь она видимо уже вышла из строя. То ли от возможности орудовать громче, то ли от страха быть убитым, мне достаточно быстро удалось ее взломать. Я включил фонарик и стал рассматривать склад. Небольшое помещение было полупустым, на стеллажах и полу виднелись разбросанные деревянные ящики и картонные коробки. Либо владельцы небрежно собирались, либо здесь уже побывали мародеры. В холодильниках попадались лишь гнилые овощи, обертки от продуктов и пустые контейнеры. Не найдя ничего путного, я пробрался в торговый зал. Входные двери были полупрозрачными, и, чтобы не выдавать себя, пришлось приглушить свет фонаря. Я стал рассматривать прилавки. Все то же самое. «Всё-таки здесь до меня побывали, и не единожды». Полукруглые прилавочные холодильники были разбиты, в одном из них куча мух обгладывала что-то мясное – что-то, по чьему виду уже невозможно было понять, продукт ли это или труп животного. Кое-где на полках валялись ненужные мне приправы, опорожненные бутылки из-под напитков и разорванные упаковки от всяческих сладостей. Я потерпел фиаско и был крайне раздосадован. Не хотелось идти в супермаркеты, так как там наверняка кто-то мог быть. Снаружи заканчивались звуки взрывов, пора было покидать это место. Подойдя к входной двери, я заметил на стекле две буквы «АА», нанесенные баллончиком со стороны улицы. Эта надпись стала часто попадаться на зданиях и заборах. Навряд ли их оставляли военные, да и молодежи, которая любит граффити, в городе почти не осталось. Кто и зачем это делает, я тогда не имел понятия. Зато узнал, насколько я некомпетентен в мародерских делах, когда дернул эту дверь, и она с легкостью открылась.

Нужно было отправляться в один из торговых центров. Я задумался, дождется ли меня Токи, но она скорее всего, испугалась взрывов и сейчас находилась возле дома или в подъезде. Разбитый магазин находился за пару дворов отсюда. Через час начнет светать, поэтому следовало ускорится. Я передвигался знакомой тропинкой в полной темноте вдоль кустов и деревьев, чтобы при первой опасности нырнуть в них и спрятаться. Любой луч фонаря или даже зажигалки вынудили бы меня отступить. В обычном мире свет несет добро, прогоняет ужас и зло из тьмы, но сейчас все было наоборот. Демоны и монстры во мраке выдавали себя ярким сиянием, а темнота укрывала тебя и являлась спасительным местом.

Я пробрался поближе к супермаркету и затаился в кустах, из которых открывался хороший вид на здание. Безоблачное небо и полная луна освещали его светло-серый остов с раненными боками. При попадании ракет в нем случился небольшой пожар и оставалась надежда, что огонь не коснулся некоторых товаров. Переместившись ближе к дыре в стене, слева от которой сохранилась неповрежденная техническая лестница, ведущая на крышу, я попытался заглянуть внутрь.

– Стоять! Стреляю без предупреждения! – резко крикнул мужской голос сверху.

Широкий луч света врезался в меня, и я машинально поднял руки вверх. Голос продолжил:

– Кто такой?

– Извините, я не знал, что сюда нельзя, – испуганно крикнул я в ответ.

– Кто такой, я спрашиваю? – повторил голос.

Несколько секунд в моей голове витала мысль о побеге, но крик прервал ее:

– Фомку и рюкзак на пол и лицом к стене!

Я выполнил его указания, прижавшись к стене с вытянутыми руками.

– Я просто местный житель, у меня нет еды, думал здесь что-нибудь осталось, – мой голос сильно запинался.

Человек, громко стуча подошвами, спустился по металлической лестнице вниз, подошел ко мне сзади и обыскал. Затем развернул, приставил дуло автомата к лицу и ослепил глаза. В мое тело вернулся тремор, который я никогда не умел контролировать.

– Мародеришка? Заходи, мы тебе кое-что объясним, – он толкнул меня к разрушенному проему.

Наличие «мы» в его речи заставило мои конечности колотиться еще больше. И это, в сумме с ослепленным зрением, привело к тому, что я сразу же, при входе внутрь, споткнулся и ударился головой о что-то металлическое. Человек поднял меня за воротник и дальше вел сам, держа сзади за майку. Вскоре я разглядел пустые магазинные стеллажи и прилавки, часть из которых была сгоревшая. В левой части несколько огромных искореженных плит свисали с потолка, высвобождая пространство ветру, который завывал свою жуткую порывистую мелодию. Где-то в другом конце зала слышались несколько голосов и маячил тусклый свет. Постепенно диалоги прояснялись, а человек, ведущий меня, прокричал:

– Устрица!

– Кальмар! – прокричали ему в ответ и продолжили свой разговор.

Мы вышли на свободный от стеллажей островок, в центре которого стоял большой круглый стол с высокой настольной лампой. За ним сидели четверо людей и играли в карты. Трое из них были одеты в темную, похожую на военную, одежду, но без опознавательных знаков. Четвертый чересчур выделялся на их фоне. На нем, несмотря на теплую погоду, была надета на голый торс полурасстегнутая светло-коричневая длинношерстная шуба с отрезанными по локоть рукавами. Глаза закрывали зеркальные прямоугольные очки желтого цвета, а на гладковыбритой худой голове красовался темный короткий ирокез. Запястья и шею украшали толстые золотые цепи. Он двигался и разговаривал вальяжно и с пафосным акцентом. Мой сопровождающий приказал стоять на месте и ждать, а сам подошел ближе к столу. Они вскрывали карты и выявляли победителя. Поодаль, в темном углу между рядами, на стуле сидел еще один человек в обычной нательной майке, темных шортах и кроссовках. Он пристально смотрел на меня, держа в руках укороченный автомат. Я понял, что это не военные и немного расслабился, хотя неизвестность заставляла держать себя настороже. Человек в шубе и с ирокезом в победном кураже поднял руки и прокричал:

– Съели! Кто лучший? Я – лучший! Ах-ха-хах!

Он показательно вскочил со стула и изобразил неприличное движение в сторону одного из оппонентов в серой бейсболке.

– Вот паршивец, – ответил тот и с гневом швырнул карты, – иди ты к черту.

«Ирокез» смеялся и сгребал выигрыш поближе к себе, затем взял один из стоявших на столе стаканов с алкоголем и залпом выпил.

– Играть нужно уметь, детка. Прими свое поражение, у тебя не было шансов против короля покера.

Его соперник недовольно складывал карты в колоду, уверяя, что все отыграет обратно. Двое других наигранно хихикали.

– Это кто? – вдруг, заметив меня, спросил человек в шубе.

– Говорит, что местный. Мародер видимо, – ответил ему мой сопровождающий.

«Ирокез» медленно стал направляться в мою сторону, попутно вынимая из кобуры пистолет.

– Ты что, умалишенный? – проговорил он, подойдя ко мне вплотную.

– Я не мародер, я просто хотел поискать еды, – снова запинаясь, сказал я.

– Ты себя слышишь? А кто ты, если не мародер? Ты знаешь, что мы делаем с такими как ты?

Он поднял очки на лоб и впился в меня своими, замутненными и сухими глазами. Только сейчас я понял, что это совсем юный человек, лет шеснадцати. Даже под носом вместо усов был еще нетронутый бритвой еле заметный пушок.

– Извините, я первый раз сюда пришел. Я не знал, что сюда нельзя, – продолжал я.

– Да мне плевать, – сказал он и обратился к человеку между рядами, – ты его знаешь?

– Первый раз вижу, – ответил тот из темноты.

«Ирокез» развернулся и направился к столу. На молодом человеке тоже были шорты, которых при виде сзади не было видно. Тонкие голые ноги неказисто торчали из-под шубы и его легко можно было бы спутать с девушкой. Он налил себе еще алкоголя и немного глотнул.

– Раздавай дальше, – сказал он компаньону и вернулся ко мне, – значит так, слушай меня внимательно…

Он вдруг резко размахнулся и ударил меня кулаком в живот. Удар пришелся в солнечное сплетение, что моментально вынудило скорчиться от боли и повалиться на пол. Хрипя и задыхаясь, я пытался глотнуть воздух. Он нанес еще несколько ударов ногой в живот и замахнулся в голову, после чего наступила темнота.

Я парил посреди нее и казалось вот-вот она растворит в себе мое тело. Не было ничего, абсолютная пустота пространства и звука. Но в ней было хорошо – ни боли, ни мыслей, ни переживаний. Я просто созерцал это «ничего». И оно, само по себе, было «чем-то», что заставляло расслабиться и умиротвориться. Впереди появился маленький огонек. Повисев секунду, он озарил все белым и снова погас. Темнота стала менять цвет, от черного до светло-серого. Появилась гравитация и системы координат сообщили, что я лежу на спине. Надо мной, в виде теней, промелькнули несколько расплывчатых силуэтов, послышался отдаленный гул голосов. Мутное лицо наклонилось к моему и произнесло: «Да будет жизнь». Я вдохнул… и все резко исчезло.

Я очнулся, жуткая боль съедала все тело. Горло само производило стоны, а глаза с трудом подняли сжатые веки. Сквозь мутное пространство я видел сидящие возле стола фигуры, которые все так же играли в карты. Ко мне приблизились чьи-то ноги, в лицо полилась вода. Это слегка привело меня в чувства. Передо мной, отбросив пустую бутылку, сидел на корточках тот человек из темноты. Крепкий коренастый мужчина моего возраста с темными усами и татуировкой змеи на шее. На майку у него был надет небольшой бронежилет с рукописной надписью «АА».

– Если тебе нужна еда, ты можешь обменять ее на золото.

– У меня нет золота, есть немного денег, – простонал я.

– С деньгами можешь сходить в туалет. Я еще раз повторяю: золото, серебро, алмазы и тому подобное, – сказал он и привстал, поправляя шорты.

У меня действительно было мало предметов, подходящих под эти критерии. Я никогда не покупал желтое золото, так как не видел в нем красоты. Были лишь несколько серебряных сережек и колец.

– Ты меня услышал? – спросил он.

– У меня совсем мало и только серебро, – ответил я.

– Значит не так тебе нужна еда. Те, кто хочет кушать, легко находят брюлики. Тем более ты мародер, не вижу никаких трудностей.

– Я не мародер, я просто ищу пропитание.

– Чем ты отличаешься от мародера? Ты хотел залезть в наш магазин и забрать то, что тебе не принадлежит. Не так ли?

Я не смог ничего ответить, и он продолжил:

– Все магазины в городе принадлежат «Анархии», если ты еще хоть раз даже подумаешь нас ограбить, ты будешь долго и мучительно умирать. Ты меня понял?

– Да, – ответил я и медленно поднялся на ноги.

– Вот тебе за твое понимание, – он дал мне маленькую железную банку мясного паштета для детского питания.

– Спасибо, не надо. Мне нечем расплатиться.

– Ты уже заплатил, – оторвавшись от игры, крикнул парень в шубе, – я даже успел это выиграть.

Один из игроков, смеясь, ответил ему на это:

– Нам она все равно не подходила по стилю, не наш фасон!

– Оправдывайтесь. Если играть не умеете – нечего садиться за стол, – сказал «ирокез» и потрогал себя за ухо.

Там висела моя серебряная сережка в виде кольца со свисающим вниз пером. Как это часто бывает, я совсем забыл про нее. Проверив мочку уха, я протянул обратно банку детского питания:

– Мне не нужно это, можете вернуть сережку? Она мне очень дорога.

– Товар обмену и возврату не подлежит, – сказал «ирокез», – если хочешь, можешь отыграть.

– Я не умею играть в карты.

– Да вот эти неудачники, – он обвел взглядом всех игроков, – тоже не умеют, но выигрывают иногда.

Он снова засмеялся, поднял ноги на стол и произнес, кивая на меня:

– Ставлю вот этот перстень на то, что он обойдет вас всех в первой же раздаче, – он снял с пальца большое золотое кольцо с зеленым камнем и бросил его на центр стола. – Играете?

– Легко, – спокойно ответил человек в бейсболке и добавил, – только я раздаю.

– Извините, я не хочу играть, я не знаю правил, – тихо сказал я.

Все посмотрели в мою сторону.

– Тебя никто не спрашивает! Сел быстро! – громко скомандовал «ирокез».

Мне придвинули стул и усадили напротив него. По левую руку располагался парень, который собирался раздавать. На вид ему было лет тридцать. Из-под козырька его бейсболки выглядывали карие уставшие глаза. В уголке одного из них виднелся недавний, еще розовый шрам, уходивший на щеку и терявшийся в темной щетине. На кулаках располагались старые, неуклюже сделанные татуировки. Возможно, когда-то это были надписи, но сейчас их невозможно было прочитать. Двое остальных, справа от меня, не имели никаких отличительных черт. Они выглядели очень похожими друг на друга. Оба взъерошенные шатены, оба среднего роста. Одинакового, приблизительно около двадцати пяти лет, возраста и худые. Отличием одного был лишь более длинный нос, а второго – щербина между передними зубами.

Рядом с каждым игроком на столе лежали золотые и серебряные изделия. Больше всего их было у парня в шубе. Все положили к его брошенному перстню свои «ставки», на что «ирокез» прикрикнул:

– Вы полоумные? Добавляйте, печатка не пластиковая.

Все, кроме человека в бейсболке, подбросили еще несколько ювелирных изделий.

– Еще добавь, Серый, – обратился к нему парень в шубе.

– Хрена с два, Ирокез, – ответил тот, и я удивился, что кличка парня полностью совпала с выдуманной мной, – эта бабушка долго мучалась. Твоя печатка ничто по сравнению с этим. Сам добавляй.

В банке, среди нескольких колец и цепочек, я увидел спайку из трех золотых зубов. Они сильно контрастировали на фоне образцов тонкой ручной работы.

– Что ставишь? – спросил у меня Ирокез.

Я замялся. В руке была железная банка детского питания, которую я медленно поставил на стол. В ответ он громко хмыкнул, через мгновение его поддержали двое справа. Серый в бейсболке, глядя на них, все так же сохранял спокойствие и на его лице проявилось полное безразличие к происходящему.

– Этого мало, – озираясь на Ирокеза, проговорил парень со щербиной.

– Действительно, – добавил тот, – у нас ставки крупные. Нужна, как минимум, небольшая драгоценная безделушка. А это мусор, что ты за него купишь?

– Это стоит одну серебряную сережку, у меня больше ничего нет, – пододвинув баночку ближе к центру, проговорил я.

– Можешь взять у меня в долг, – предложил Ирокез и, несмотря на мой отказ, бросил в банк пару простых обручальных колец, – сдавай, Серый.

Последний перемешал колоду и раздал каждому по две карты.

– Это покер, – сказал Серый, – никому из нас не показывай свои карты.

Я взял две карты в ладони и прижал к груди, что снова вызвало смех всех собравшихся. Тут даже Серый еле заметно усмехнулся.

– Ты хоть слышал, что такое покер? – спросил Ирокез.

– Слышал, но как в него играть не знаю.

– Сейчас мы будем открывать по очереди три карты из колоды, – объяснил Серый, – у кого будет лучшая комбинация карт – тот и выиграл.

– Какая должна быть комбинация? – спросил я.

– Не переживай. Мы тебе скажем, выиграл ты или нет, – произнес Ирокез, устраиваясь поудобнее на стуле и стянув шубу с плеч.

– Что вам стоит меня обмануть? – спросил я и посмотрел в глаза Серому.

Он казался мне самым адекватным среди них.

– Ты не обнаглел ли такими фразами бросаться, пес? – повысив голос, спросил Ирокез. – За обман в игре глаза вырезают и из пальцев фарш делают. Все держится на мужском слове и чести. Крыс сразу уничтожают.

Я опустил голову и решил больше не говорить. Все, проверили свои карты, не отрывая их от стола. Ирокез широко улыбнулся и радостно свистнул. Ему вторили два одинаковых человека справа. Серый сидел серьезный и не произвел ни звука. Ирокез достал из своей ювелирной кучи два кольца и бросил в банк. Парень со щербиной добавил цепочку. Носатый парень, у которого было меньше всего драгоценностей, выбросил карты на центр стола. Все уставились на меня. Я не осмелился попросить объяснить план действий, и Серый произнес:

– У него ва-банк.

– Нет, я ему одолжу, – произнес Ирокез и положил несколько сережек в центр.

Серый тоже добавил и открыл одну карту из колоды. Дама червей.

– Прекрасное начало, – проговорил Ирокез.

Следующий круг был подобием первого, все оставшиеся добавили что-то в банк, за меня снова добавил парень в шубе. Вторая открытая карта была девятка треф. Серый постучал по столу. Ирокез, произнеся «обломитесь», зачерпнул пригоршню драгоценностей, высыпал их в банк и закурил. Парень с прорехой в зубах выбросил карты. Я просто наблюдал, что происходит, понимая лишь, что от меня вообще ничего не зависит.

– Он ставит свои почки, – указал на меня носатый и неказисто, словно осел, заржал.

– Согласен, – ответил ему Ирокез.

Мы остались втроем. Сняв третью карту – валет треф и застыв на минуту, Серый все-таки добавил несколько сережек. Парень в шубе умерил свой пыл и тоже притих. Наступила долгая пауза. Сквозь очки не было видно глаз, но его губы еле заметно напрягались. Пальцы стучали по столу, будто перебирая цикличную мелодию на пианино. Зубастый и носатый пристально смотрели на него, Серый сидел расслабленный, уставившись куда-то в стену. Двое наблюдающих, находившихся с нами в помещении, тихо подошли к столу и ждали развязку.

– Ну что там? – не выдержал человек со щербиной.

– Закрой рот! – гаркнул на него Ирокез и добавил несколько украшений к банку. – Сравниваю. Вскрываемся?

Он поднял очки на голову и уставился на Серого. Последний спокойно глотнул виски и перевернул карты. Дама бубны и валет пики. Ирокез посмотрел на них и резко с криком вскочил:

– Да, детка! Выкуси!

Он с размаху впечатал свои карты о стол. На них красовались два красных валета.

– Тройка! – наклонившись к Серому, он прокричал ему в ухо, попутно задев лампу. Она упала на стол и заморгала.

– Вот же мелкий ублюдок, – поднимая ее проговорил Серый.

Он постучал по отсеку с батарейками и свет восстановился. Ирокез, закончив кривляться и показывать непристойные движения, потянулся за выигрышем.

– Грабли убери! – сказал Серый, заставив Ирокеза застыть с вытянутыми руками. – У нас гости.

– Черт, я и забыл про него. А ну-ка, удиви нас. Что там у тебя? – смеясь выпалил Ирокез.

Я, все это время, держал карты прижатыми к груди и даже не заглянул в них. Даже если бы и заглянул, это не имело бы для меня никакого смысла. Я положил карты на стол рядом с моей банкой и открыл. Восемь червей и десять пики.

Наступила долгая неприятная тишина. Даже ветер, завывавший, все это время, угомонился. Двое справа убрали свои улыбки с лиц и настороженно посмотрели на Ирокеза. Тот молча выпрямился и, сдвинув очки обратно на глаза, повернул голову на Серого. Последний раздвинул в бока свою широкую улыбку, и я впервые увидел его зубы. Желтые, но идеально ровные. Кто-то из стоящих возле стола людей хмыкнул. Я понятия не имел, что значат мои карты и есть ли в них комбинация, но судя по реакции всех собравшихся, я как минимум не проиграл.

– Ну вот, – прервав молчание, произнес Ирокез и стал сгребать банк к себе вместе с моим детским питанием, – что и требовалось доказать. Даю тебе два дня чтобы вернуть долг.

– Здесь не было комбинации? – решился спросить я.

– Ты дурак? Если я тебе сказал, что я выиграл, значит это правда. Не так ли? – обратился он к двум игрокам справа.

Те положительно закивали в ответ. Серый отрешенно смотрел в темноту и молчал. Я тихо повторил вопрос ему.

– Все держится на мужском слове и чести, – произнес он сказанную ранее Ирокезом фразу и посмотрел на него.

Затем налил себе виски в стакан и встал из-за стола. Парень в шубе небрежно бросил взгляд в его сторону, но никак это не прокомментировал. Он обратился ко мне:

– Если послезавтра не будет процентов, начнем отрезать пальцы. Отведи его и запомни, где он живет, – приказал он человеку, приведшему меня сюда.

Тот потянул меня за майку, и я встал из-за стола. Мы быстро направились к выходу. Пробираясь через стеллажи, уже у дыры в стене смутно послышалась фраза Серого: «Банк вернул!» и стало окончательно понятно, что Ирокез сыграл не по правилам.

Мы вышли на улицу, здесь уже было достаточно светло, ночь подходила к концу.

– Куда идти? – спросил мой сопровождающий.

Я указал путь, и мы выдвинулись. До дома было минут семь ходьбы, за это время нужно было придумать как избавиться от спутника и не дать ему узнать мой адрес. Осложнялось это тем, что он шел сзади и я не мог контролировать его действия. Мы прошли один дом и завернули за угол, где я оторопел и резко остановился, увидев приближающихся к нам двух военных полицейских. Те резко крикнули «Стоять» и схватились за автоматы. Я поднял руки вверх и не двигался. Заметив же, вышедшего за мной, сопровождающего, они спокойно опустили оружие.

– Привет, Шин. Это кто?

– Должник, – ответил он.

– Ясно. Куда ведешь? Долг отдавать? – засмеялись они.

– Да, – надменно ответил тот и толкнул меня в спину, – вперед, чего стал?

Шин не был многословен с ними, даже проявлял пренебрежение и показывал отсутствие интереса к разговору с полицейскими.

– Играете сегодня? – в вдогонку спросил один из них

– Да.

– Мы зайдем! – уже совсем далеко крикнул полицейский.

Шин прошептал: «Да иди ты» и дальше шел молча.

После мы беспрепятственно проследовали к дому. Токи, завидев меня, радостно помчалась в нашу сторону. Мой спутник от страха вскинул автомат.

– Нет, нет, – остановил его я, – не стреляй. Это моя собака, она не укусит.

Токи запрыгала и начала извиваться вокруг меня. Я пытался ее успокоить, но она была чересчур счастлива. Настолько, что подбежала к Шину и тоже самое пыталась проделать с ним. Но он со всей силы ударил ее ногой по морде и та, с визгом и не пониманием, отпрыгнула от него. Я схватил собаку и поднял на руки, прижав сильно к груди, чтобы она не вырвалась.

– Какой подъезд? – грозно спросил Шин.

Я указал ему, он медленно открыл дверь и проверил безопасность.

– Вперед! Не вздумай ничего учудить.

Мы стали подниматься по лестнице. Было тяжело идти. От боли в теле и тяжести Токи. Одышка догнала уже на втором этаже, и мне пришлось остановиться, чтобы перевести дух.

– Чего остановился, ничтожество? Вперед! – скомандовал Шин.

Я медленно ступил дальше, чугунные ноги с трудом поднимали стопы. Одна ступень, вторая, третья. Громкий звук ботинок Шина, отдававшийся объемным подъездным эхом, резко прекратился. Пройдя еще пару ступеней в тишине, я обернулся. Шин стоял с широко выпученными глазами, а через полуоткрытый рот доносились еле различимые хрипы. Из его груди торчало блестящее лезвие ножа, делая рубашку вокруг себя влажной. Он схватился рукой за перила и сразу же упал на колени. Вторая рука попыталась нащупать оружие, но бесполезно хватала воздух. Сзади него стояла знакомая мне старуха и смотрела на его беспомощное трясущееся тело. Я отшатнулся назад и невольно присел на лестницу, выпустив из рук Токи, которая быстро убежала наверх.

– Не слушай его, Адам. Это плохой человек, – посмотрев на меня, нежно произнесла она, – не стоит переживать из-за его слов. Плохие люди созданы для того, чтобы можно было видеть добрых.

Женщина развернулась и бесшумно уплыла в свою квартиру. Я сидел, ошеломленный, перед телом человека. Оно, покачавшись на коленях, через какое-то время рухнуло на пол лицом вниз. Еще минуту было заметно легкое подергивание его пальцев. Кровь образовывала темную лужу, которая добралась до края пролета и начала капать на нижние этажи. Я, не двигаясь, просто смотрел сверху вниз на парящую красную субстанцию. Капли приземлялись и разбивались о перила и ступеньки нижнего яруса, образовывая собой загадочную многогранную композицию. Казалось, жизнь этого человека, покинув тело, оставляла свой последний след, чтобы закрепиться, хотя бы на уровне ДНК, в истории этой планеты.

Опомнившись, я осознал, что нужно убрать тело. Если Шина обнаружат его подельники, то перероют весь дом и найдут меня. К тому же, здесь бывает Адам, и лишние вопросы в его голове могут быть опасны. Возможно, он даже связан с этими «анархистами», а это не сулило мне ничего хорошего. Я поднялся в свою квартиру, запер Токи и по пути обратно обдумал несколько вариантов. У них всех были значимые недочеты и риски. Сначала пришла идея донести тело до озера, но навряд ли я смог бы сделать это быстро, учитывая мое состояние. Можно было спрятать его на время в своей квартире, но хранить у себя труп было перебором, к тому же я оставил бы кровавый след к своему убежищу. Еще одной идеей было затащить его в квартиру старушки, но, во-первых, мне совсем не хотелось вновь посещать это место, а, во-вторых, я не знал, чего ожидать от этой женщины. Я действительно ее боялся. Из спины Шина торчал голый металлический хвостовик ножа без рукоятки. Не укладывалось в голове, каким образом слабая старушка смогла насквозь пробить его тело. Еще больше поражало то, чего я сразу не разглядел. Под задранной рубашкой убитого человека сейчас отчетливо просматривался бронежилет, который был с легкостью прошит холодным оружием. Это способствовала увеличению боязни перед этой женщиной. Я попытался потянуть тело «анархиста» за ногу, но это оказалось крайне тяжелым для меня. К тому же оно стало мазать серую плитку пола широким бурым следом. Я оказался в тупике. Вариантов не было, кроме как оставить его здесь и надеяться, что никто не захочет выяснять причины произошедшего. Я нервно маячил взад-вперед, ощущая подкатывающую панику. В-итоге, после минуты передышки, кое-что пришло на ум. Пришлось сходить на верхний технический этаж и отыскать среди не вместившегося на балконы барахла полутораметровую арматуру. Необходимо было приоткрыть вход в шахту лифта, вставив этот штырь между створок. Я долго пыхтел и мучался, но двери не поддавались. Они расходились лишь на несколько сантиметров и снова захлопывались. «Бесполезно. Как это делают лифтеры? Точно! Должен быть замок». На верхней стенке проема лифта было маленькое круглое отверстие для ключа. Конечно, самого ключа не было, поэтому пришлось идти за инструментами. Токи радостно вскочила, но увидев мое озабоченное настроение, умерила свой пыл и просто стоя наблюдала. Эти походы вверх-вниз вымотали меня окончательно, приходилось брать долгие паузы, для восстановления дыхания, и после них я все больше не чувствовал ног. Взяв инструменты, я вновь спустился вниз и замер на ступеньках.

– Кто Вы?

Перед дверьми в свою квартиру стояла старуха и смотрела на лежащее тело. Я вошел в оцепенение и ничего не смог ответить. Ее спокойная речь заставляла испытывать перед ней ужас больший, чем перед ночными бандитами. Она продолжила:

– Я знаю, Вы – наш сержант разведки.

Она будто не замечала меня и вела разговор с истекающим кровью трупом. Я ждал.

– Мой Стефан тоже хочет стать военным, а я ему говорю, что для этого нужно заниматься спортом. И он занимается. Вчера порвал свои кеды, я всю ночь зашивала их и клеила подошву, – она вздохнула и через паузу продолжила вновь, – а Адам только бегает по улице с этими своими друзьями и уроки не хочет делать. Но он тоже вырастет достойным человеком. Я уверена. Может даже и хорошо, что бегает. Будет готов к любым трудностям.

Она договорила и приложила руку ко лбу, тыльной стороной ладони. Ее челюсть немного ушла вниз, а затем быстро сжалась. На скулах и висках выступило напряжение. Она развернулась и засобиралась уходить, но вновь повернулась и обратилась уже ко мне.

– Адам, дорогой, подай мне, пожалуйста, нож, – ее тощий указательный палец показывал на лежащее тело.

По моему телу волнами раскатился дикий ужас, живот будто сжало в тисках. Я не отвечал и старался не шевелиться. Наши взгляды образовали жесткий узел и это было похоже на дуэль двух ковбоев, только без револьверов. Без шляп. Без смысла. Минуту мы стояли в тишине, после чего она начала двигаться в мою сторону. Я был вынужден податься назад, поднявшись на один пролет вверх. Старуха подошла к трупу и, медленно согнувшись, схватилась двумя руками за клинообразный хвостовик ножа. На моих, выпятившихся от шока глазах, окровавленное лезвие медленно выскальзывало из плоти, окутанной броней. Женщина выпрямилась и, с ножом в руках, проследовала в свою квартиру, закрыв за собой замок.

Я слышал свой стук сердца и громкое учащенное дыхание, точь-в-точь как у Токи. Пришлось через дрожь делать задуманное ранее, постоянно озираясь на злосчастную дверь. Я смог подобрать приблизительную головку к лифтовому замку и через пару минут дверь поддалась. В шахте было темно, но я различил сверху дно кабины. Вновь взяв труп за ноги, я подтащил его к открытой двери и толкнул вперед. Раздался глухой звук удара, отразившись эхом сверху. Я быстро закрыл дверь и вернул замок в первоначальное положение. На полу, от лестницы до лифта, образовался широкий красный шлейф. Он, как последний мазок кисти, закончил это жуткое полотно жизни и оставил автограф автора где-то там, на дне шахты. И мне сейчас, как злобному вандалу, нужно было избавиться от этого творения судьбы и разрушить композицию. Я долго на четвереньках отмывал грязной тряпкой кровь с пола и перил, используя приличные запасы своей воды. Все размазывалось и превращалось в неумелую бездарную мазню. Мои руки стали липкими, одежда влажной и противно приставала к телу. Пол, в конце концов, стал через чур чистым. Пришлось принести с улицы песка, мелко разбросать и растоптать вокруг. Это выглядело не очень натурально, но лучше, чем раньше.

Когда я вернулся домой уже наступил рассвет. Токи, услышав наконец, что я закрываю за собой замок, наполнилась радостью. Я снял с себя грязные вещи, спрятал их в куче хлама на балконе и обнял собаку. Шок от пережитой ночи прошел и наступал черед ноющей опустошающей боли. Она перебивала возросшее чувство голода – в этом был хоть и сомнительный, но плюс. Примостившись в углу и укрывшись одеялом, я долго пытался расслабиться и успокоиться, но меня неистово царапали тревога и боязнь. Боязнь за то, чего я даже не делал. Боль в голове не унималась и со временем только усиливалась. Возможно, у меня случилось сотрясение мозга и состояние мое, которое до этого держалось на адреналине, теперь ухудшалось. Я хотел дотянуться до таблеток, лежащих на столе, но все кругом начало расплываться и превращаться в яркий слепящий свет.

Я почуял запах моря.




Глава 5


Веки слиплись так сильно, что моих усилий не хватало их разомкнуть. Я попробовал поднести к ним руку, чтобы помочь себе пальцами. Это было странно, но у меня не выходило попасть ладонью на глаза. Я чувствовал руку и мог ей руководить, но мои движения не были скоординированы. Пальцы постоянно втыкались, то в подбородок, то в плечо, то в ухо. Это было схоже с ощущением онемения. Будто физические ориентиры не совпадали с умственными. Я задействовал вторую руку, наугад нащупал первую, и переместил ее к глазам. Только так я достиг цели и смог расклеить веки друг от друга. Меня встретило мутное пространство, глаза не могли сфокусироваться. К тому же нигде не было объектов для внимания, просто белый свет. Сперва он показался ярким, но спустя время, после привыкания, я понял, что он довольно приятный. И вместе с этой мыслью пришло осознание того, что я не чувствую боли. Никакой. Не только боли, но и какого-либо, даже малейшего, дискомфорта. Будто все мое тело находилось под наркозом, но при этом, я все осязаю и нахожусь в сознании. Я лежал на чем-то приятном, мягком. Обоняние распознавало чистый воздух с тонкими нотками цветочного аромата. Легкий звук прибоя ласкал слух. Я снова поднял руки. Они пошатывались из стороны в сторону и даже сквозь мутный взор было различимо, какие они белоснежные и чистые. Одна ладонь коснулась другой и почувствовалась мягкость и свежесть кожи, которых у меня не было с юности, а может и раньше.

Я наклонил голову влево, там было большое окно в полстены. Часть обзора за ним занимал выступ странного блестящего здания с зелеными лоджиями. Остальную часть занимало приятное голубое небо. Справа от меня, на противоположной стороне от окна, была светлая стена с белой дверью. Рядом со моим лежбищем находилась прозрачная коническая ваза с небольшим букетом голубых цветов, которая, видимо, стояла на тумбочке. Я попробовал приподняться, но шея предательски зашаталась и опрокинула голову обратно, заставив меня снова пялиться в потолок. На нем не было ламп, но все его пространство излучало свет. И это не был, привычный мне, искусственный свет. Он был будто натуральным, солнечным, но не ярким. Я попробовал согнуть ноги в коленях, они нехотя поднялись ненамного, что убедило меня в мысли о том, что они рабочие. Нужно было привести зрение в порядок. Я тер ладонями глаза и минут пять фокусировался поочередно, то на здание, то на окно, то на руки и цветы. Это сыграло свою роль, и я смог разглядеть все получше. Часть здания за окном была со стеклянным фасадом и то, что казалось раньше балконами, являлось хаотичными выступами, на которых росли деревья, кусты и лианы. Здание чем-то напоминало небоскреб, с белыми этажами в форме сот. Цветы возле меня были похожи на эдельвейсы, на потолке действительно не было и намека на лампы, а на двери не было никакой ручки. Было не ясно, что это за место и почему мое тело не слушается. «Возможно это больница, но таких хороших палат, я уверен, никогда не было в моем городе, и уж точно не может быть сейчас. Тем более нет в Ламбрии таких необычных небоскребов». Больше всего, как ни странно, меня напрягало отсутствие боли. «Даже если это наркоз, то я должен чувствовать хоть какое-нибудь неудобство. Да и мой разум должен вести себя по-другому, отрешенно. Сейчас же он чистый и все цепочки размышлений логически выстроенными. Или это лишь его обманка? Галлюцинация?»

Вдруг дверь беззвучно открылась и в помещение вошли незнакомые мне люди. Двое мужчин. Они были в светлых слегка обтягивающих водолазках, поверх которых были наброшены странные светло-серые приталенные пиджаки без воротников. Один из мужчин был темнокожим, второй – светлокожим, но с хорошим загаром, поэтому их лица сильно контрастировали с помещением. Они казались очень высокими, за два метра ростом, и я решил, что просто лежу на низкой кровати. Лица были хорошо выбриты, а улыбки белоснежны. Обоим, на вид было лет по тридцать. Они спокойно подошли ближе и нависли на до мной.

– Привет. Я – Григ, – медленно, по слогам, проговорил темнокожий и поднес ладонь к своей груди, после указал на второго и так же, не торопясь, произнес, – а это Алекс. Привет.

Они вдвоем помахали ладонями, я неказисто ответил им тем же.

– Мы принесли тебе поесть.

Григ открыл рот, указал туда пальцем, откусил воображаемую еду и изобразил жевание. Алекс в этот момент поставил на стол, где стояли эдельвейсы, стеклянный поднос с двумя тарелками и стаканом, взял оттуда конверт, достал из него столовые приборы и произнес, улыбаясь:

– Сейчас будем кушать.

Голоса этих людей были более низкие, чем привычно, с еле различимой хрипотцой. Их тон общения вводил меня в недоумение. Они разговаривали со мной, как с полоумным и беспомощным существом. Я собирался задать вопрос: «Что здесь происходит?». Но вместо слов мои уста выдали лишь несколько невнятных мычаний и ломающихся звуков. Это не на шутку испугало. Пришлось проверить шею на наличие ран или бинта. Ничего не было, шея была в полном порядке. Но сейчас я наконец почувствовал, легкое першение в горле.

– Кажется, его связки начинают работать – обратился Алекс к Григу.

– Да. Это хорошо, – ответил тот и подошел к пустой стене.

Что-то щелкнуло и на ней в этот же миг выступила и отъехала в бок небольшая дверка, за которой были несколько полок со всяческими коробочками и приборами. Григ что-то взял оттуда, и, вернувшись, уселся рядом. Он поднес к моей шее небольшую, размером с пол-ладони, прозрачную пластину и стал всматриваться нее. Вскоре он произнес:

– Да, связки пришли в тонус. Скоро будет лепетать без умолку.

Когда они начали разговаривать обычной повседневной речью, не по слогам, слышался легкий акцент. Язык был мне понятен и слова звучали правильно, но все же чувствовались нестандартные нотки в произношении. Из известных мне зарубежных акцентов, он не был похож ни на один. Ударения стояли на своих местах и предложения составлялись логически, но ухо немного резало это отклонение. Будто из языка пропали или наоборот добавились части некоторых звуков.

– Давай перед едой выпьем стимулятор, – сказал темнокожий мужчина.

Он взял с подноса стакан с водой, снова подошел к стене, из которой открылась уже вторая дверка, рядом с первой и с похожим содержимым. Григ проделал некие манипуляции и вернулся к кровати.

– Это нужно выпить, – опять по слогам сказал он и изобразил питье.

В это время моя кровать начала производить плавное движение. Я, не ожидая этого, немного дрогнул. Спинка приподнялась, подножье опустилось и я оказался в полусидячем положении. Григ поднес стакан к моим губам. Жидкость была прозрачная, с фруктовым привкусом и, казалось, более густая чем вода, так как мне пришлось прилагать усилия для проглатывания и помогать себе движениями головы.

– Ну вот, хорошо. А теперь будем кушать, – сказал Алекс и начал кормить меня с ложечки.

Еда напоминала обычную: картофельное пюре, только немного сладкое, и мясной паштет. За ними был пудинг с ягодным вкусом. Вся пища была мягкой и ее толком не пришлось жевать. Я понемногу привык к необычному ощущению поглощения пищи и ловил себя на мысли, что с моей шеей все же что-то не так.

– Смотри-ка как он профессионально ест, – обратил внимание напарника, Алекс.

– Это хорошо, – ответил тот.

В сидячем положении открылось больше пространства для осмотра. Я действительно находился на кровати, напоминающей больничную, по обеим сторонам которой стояли два светлых стула без спинок с тремя ножками. На противоположной от меня стороне, которую я еще не видел, была такая же простая однотонная стена, треть которой занимала большая картина без рамок. На ней был изображен летний пейзаж, с холмами и лесом вдалеке. Посреди было что-то вроде деревеньки, разглядеть которую в деталях пока не получалось. Отчетливо и ярко светились лишь покатые крыши домов, на которые падали лучи светила. Нижняя часть поселения была в тени одного из холмов.

– Вот и все, молодец, – сказал Григ, когда я доел последнюю ложку и выпил воды, – скоро будем учиться ходить.

Я снова произвел попытку пообщаться с ними и произнести: «Где я?». Но, как и в первый раз, вместо слов, голос процедил лишь несколько неумелых слогов:

– Э… Гэ.. А.

– Да, скоро мы научимся разговаривать, – пробормотал Григ.

Подойдя к открытым дверцам в стене, он вернул инструмент на место, после чего они сами бесшумно задвинулись. Стена превратилась снова в цельную, без единого зазора. Алекс спокойно собирал столовые приборы, а его напарник присел ко мне, положил свою руку на мою и, снова изображая свою речь жестами, произнес:

– Отдыхай. Если что, мы рядом.

Эта манера общения начинала бесить. Хотелось поставить это в известность, но мой разум заняли мысли о стене, где только что закрылись дверцы и с которой я не мог отвести взгляд. «Это точно не больница. Откуда в обычной больнице такое? Это больше похоже на секретную лабораторию. Но что за вид в окне? Секретное не может быть на виду». В отсутствии голоса, я решил действовать руками. Направляя одну руку другой, я указал на стену. Улыбчивое лицо Грига сменилось на задумчивое, а затем на серьезное, когда я перевел руку на окно.

– Григ? – вопросительно обратился к нему Алекс и они переглянулись, – складывается ощущение, что он что-то понимает? Никто никогда так не интересовались окружающим.

Они затихли и изумленно смотрели то на меня, то друг на друга. Я смутился и опустил руки.

– Ты нас понимаешь? – немного испуганно спросил Григ.

Я напряг шею и подал голову вперед, она, болтаясь, вернулась в исходное положение.

– Ты понимаешь? – зачем-то переспросил Алекс.

– Аааа… – «искусно» произнес я слово «да» и снова подал голову вперед.

– Черт, Алекс, мне это мерещится?

– Если мерещится, то нам обоим, – серьезно ответил ему напарник, присел на стул и уставился на меня, – нужно проверить. Ты – медведь?

Я удивился и сморщил лоб. Они оба выкатили глаза, увидев мою реакцию и ответ:

– Еееф… – это было мое «нет».

– Ты – кит?

Если бы я мог говорить нормально, то безусловно не сдержался и выпалил бы то, что крутилось у меня в голове: «Что здесь, черт возьми, происходит? Почему вы задаете эти дурацкие вопросы?». Но вместо этого, я снова покачал головой:

– Еееф…

– Ты – человек?

– Аааа… – громко и как можно четче ответил я «да», чтобы они уже наконец поняли.

– Боже, Алекс, – произнес Григ и они оба застыли, глядя друг на друга.

Затем Григ повернул взгляд в стену за моей спиной и сказал туда:

– Профессор, кажется, он нас понимает.

Я не сообразил, почему это было произнесено в пустую стену и попытался оглядеть это место, думая, что там есть экран. Они считали и это мое движение, лишний раз убедившись в моей адекватности.

– Хорошо, ждем, – продолжил он в никуда.

«Видимо у него есть наушник» – промелькнуло в голове.

Я потянул его за рукав, указывая, чтобы он повернулся другой стороной. Он выполнил мое пожелание, но в его ухе ничего не было.

– Ты давно все понимаешь? – спросил Алекс.

– Аааа (да).

– И вчера понимал?

Его вопрос оказался обескураживающим. «Какое ещё «вчера»? Вчера я был совершенно в другом месте, отмывал подъезд от крови».

– Еффф (нет).

– Только сегодня?

– Аааа (да).

– Ты понимаешь, где ты?

– Еееффф (нет).

Алекс посмотрел в сторону Грига и сказал:

– Кажется, нам нужно замолкнуть.

– Извини, – повернулся ко мне его компаньон, – пока мы не можем продолжать разговор. Не бойся, все хорошо. Мы поговорим чуть позже. Отдыхай.

Он посмотрел в сторону окна и весь пейзаж плавно исчез. Я больше не видел необычное здание, там было просто пустое небесное пространство с иногда пролетающими вдали птицами. Двое человек молча направились к двери, задержавшись у нее на мгновение. Алекс указал на картину, на что его компаньон махнул рукой и тихо произнес:

– Это было до него.

Они вышли и дверь закрылась. Я остался в комнате, полусидя, наедине с большим полотном. К моему удивлению, оно изменилось. Возможно мое зрение стало лучше, но не настолько, чтобы поменять расположение света и теней. Сейчас лучами освещались не только крыши домов, как ранее, но и вся площадь поселения. Это была какая-то старинная деревушка, с простыми деревянными невысокими домами и острым церковным шпилем в центре. Солнце там уже полностью вышло из-за горизонта. В небе его свет пересекали черные точки, похожие на птиц. Так же мелькало неторопливое движение черно-белых объектов на скате одного из зеленых холмов, но я не смог разобрать, что это. Эта картина завораживала, я будто смотрел с высоты на реальный мир, только нарисованный тонкими мазками. Картина жила, и я чувствовал это.

Я попытался приподнять спину и сесть ровно. Тело пошатывало. Пришлось опереться руками о края кровати. Это странное чувство – невозможность управления телом. Будто оно сильно пьяно, а твой мозг кристально трезв. «Возможно, в мой дом был прилет и меня сильно ранило, повредив нервную систему. Но каким чудесным образом меня спасли? И не только спасли, но и поместили сюда. И что насчет моей кожи, как она стала такой свежей?». Я снова взглянул на руки, они были идеальными, не было ни ран, ни царапин. Даже малейших. Я попытался найти глазами любое зеркальное покрытие, чтобы увидеть отражение своего лица, но ничего не обнаружил кроме конической вазы с цветами. Хоть она и была прозрачной, но казалось это не стекло, так как она не отражала свет и там были совсем незаметны блики. Если бы не эдельвейсы, возможно, я и не заметил бы ее. Я решил немного подождать и откинулся обратно на спинку кровати. Нужно было набраться сил для следующей попытки. Хотя словосочетание «набраться сил» тут было явно неуместно – я совсем не чувствовал усталости. Мой взор исследовал это странное окно, из которого исчезло здание. Рама и неглубокий подоконник были тонкими, около сантиметра, и с чуть заметными стыками. Само стекло, без разводов и отблесков, идеально пропускало свет. В нем светилось лишь голубое небо и не ясно было с какой стороны солнце. Резких теней не было и все они растушевывались предельно плавно. Это наводило на мысль, что все это обманка. И окно – это большой экран, хоть и довольно качественный, производящий идеальное натуральное изображение. И эта картина напротив – тоже экран, рисующий на ходу пейзажи.

Мои размышления прервались, когда в комнату вошли, уже известная мне, пара человек в сопровождении мужчины постарше. Он был ниже спутников, с седыми, немного растрепанными волосами и аккуратной бородой. На вид ему было, судя по глубоким морщинам на светлом лице, около 60 лет. Одет он был в более привычные мне широкие серые штаны и свободную белую майку с длинными рукавами. И на фоне своих компаньонов, он выглядел куда молодежнее.

– Привет, – все с тем же акцентом сказал старик, усевшись рядом.

Григ и Алекс стали по другую сторону.

– Я – Лео. Профессор Лео Клинн, – представился он.

Я улыбнулся ради этикета, надеясь, что улыбка проявилась на моих губах.

– Не переживай и ничего не бойся, здесь никто не причинит тебе зла. Я задам тебе вопросы, на которые ты можешь ответить «да» или «нет». Если ты затрудняешься ответить или не хочешь, можешь не отвечать. Хорошо?

Я, соглашаясь, качнул головой и всматривался в него. Его зубы были идеальными, белыми, явно не по возрасту, и это притягивало внимание. Он продолжил:

– Итак, давай начнем. Первый вопрос: ты меня понимаешь?

– Таа (да), – сказал я и обрадовался своему произношению.

– Замечательно. Давай дальше, – он посмотрел на своих компаньонов и продолжил, – ты человек?

– Таа…

– Ты – женщина?

– Ееет…

– Ты мужчина?

– Таа…

– Ты знаешь свое имя?

– Таа…

– Вау, – негромко произнес старик.

Он был немного взволнован, но не от страха, а от большой радости. Его глаза иногда наполнялись влагой и начинали блестеть.

– Ты себя хорошо чувствуешь?

Я утвердительно помахал, а он попросил Алекса принести воды. Тот вышел из помещения и через полминуты принес прозрачную цилиндрическую бутылку и стакан. Старик, дрожащей рукой налил воды, выпил и продолжил:

– Если захочешь прекратить разговор, просто закрой глаза. Ты родился в 21м веке?

– Нее…

– В 20м?

– Таа…

– Ты помнишь свой дом? Свое детство?

– Таа…

– Ты помнишь, сколько тебе сейчас лет?

– Да, – у меня наконец получилось сказать правильно.

– Тебе больше тридцати?

– Да.

– Больше сорока?

– Нее..

Старик снова посмотрел на парней и, с надеждой в голосе, спросил:

– 35, да?

– Да.

В этот момент он устало положил ладонь на лицо, протер глаза, лоб, и опустил голову в пол.

– Профессор, Вы в порядке? – обратился к нему Григ.

– Да, – опомнился тот, – неужели мы попали? Неужели он был прав? Ты уверен, что знаешь кто ты? – посмотрел он на меня.

Я недоуменно скривил брови, обвел всех взглядом и, собравшись, попробовал сказать звуками:

– Г. Т. Эээ. Й ааа.

– Что он говорит? – спросил Алекс.

– Он спрашивает «где я», – ответил профессор, – он все понимает и у него активная память. Применяем протокол Клеше и откройте окно, там ничего страшного.

Старик сообщил, что скоро вернется и быстро вышел. Окно произвело какие-то действия и в нем снова появилось прежнее здание с растительностью и натуральными тенями. Григ и Алекс не скрывали радость. Они сообщили общую информацию о том, что профессор Лео давно пытался найти меня. Что вероятность существования такого как я приближается к нулю. Что сейчас им нужно придерживаться определенных правил, что бы все было хорошо. О том, где я и кто – не было ни слова.

Старик вернулся через пять минут с небольшой сумкой, достал оттуда длинную черную перчатку, необычные очки с прямоугольными двойными стеклами и белую баночку.

– Профессор, это что? – спросил Григ, озвучив тем самым и мои мысли.

– Это прародитель «Набу», – усмехнулся профессор, – он поможет ему быстрее освоится и поговорить с нами.

– Почему не использовать сам «Набу»? – произнес Алекс.

– Во-первых, я не думаю, что он для него безопасен, во-вторых, прочитайте третий пункт протокола, в-третьих, это не законно.

– Есть же учебный «Набу», там мало информации, – продолжил Григ.

– Даже той информации, что есть в учебном варианте, достаточно, чтобы что-то пошло не так, а эта штука ему ближе и понятнее. Да и она не играет информационной роли, а лишь физическую, – сказал им профессор, обернулся ко мне и продолжил. – В-общем, сейчас я отвечу на твой вопрос, о том, где ты. Я попрошу тебя все понять правильно и поверить нам, даже если тебе будет казаться, что мы несем полный бред. Тебя никто не собирается обманывать. Понимаешь? Готов?

– Да, – ответил я и насторожился.

Старик надел перчатку мне на руку, она натянулась выше локтя, фаланги пальцев при этом оголились. Материал был похож на латекс, перчатка прилипла к руке, но, когда я попытался согнуть руку, она сковала это движение и стала твердой. Затем на меня надели очки, около минуты старик что-то настраивал возле моего уха, и я услышал продолжительный писк в голове. Стекла в очках произвели легкое движение, сместились относительно друг друга и зрение стало идеальным. Рука под перчаткой почувствовала легкое покалывание. Я сжал пальцы и поводил ей. Она слушалась и выполняла все правильно и без тряски. Профессор проделал манипуляции у бока кровати, оттуда на рычагах выдвинулся небольшой плоский прозрачный столик-планшет. Старик подвинул его ко мне на колени, прикоснулся к его краю, из планшета выехала ручка, а сам он засветился тусклым светом. Я был зачарован этим. Мои ноги были видны через планшет, но ручки, которая выехала из него, до этого не было видно. Я специально поднес ручку снизу планшета к коленям – видна, вставил в отверстие планшета – невидима. Все умилились этим действом, и я понял, что в их глазах выгляжу как ребенок, так как для них этот «фокус», видимо, был обыденностью. Их первоначальное общение, со специфической интонацией и по слогам, теперь пришло в моей голове к логическому объяснению.

– Попробуй что-нибудь написать, – сказал профессор.

Я начал выводить ручкой на планшете печатными буквами «ГДЕ Я?». Эта надпись так же отобразилась в пространстве между кроватью и картиной, прямо в воздухе и в большем масштабе, будто на невидимом экране. Я невольно открыл рот от изумления.

– Напиши, какой сейчас год, – попросил старик.

Я вывел надпись «2025», попутно наблюдая как цифры проявляются в воздухе. Затем я пошевелил сам планшет, думая, что он работает по принципу проектора, но цифры висели неподвижно напротив меня.

– Думаю, более важно тебе не «где», а «когда». Сейчас… 2237 год, – произнес профессор, – мы создали тебя из твоего же образца. Ты знаешь, что такое клонирование? В твое время оно уже было.

– Да, – ответил я и обомлел.

Затем написал слово «ЗЕРКАЛО». Профессор кивнул Григу, тот присел напротив меня, а над ним, на месте цифр появилось мое изображение. Это было не совсем зеркало, а съемка меня со стороны Грига, очень отчетливая и меняющая масштаб. Я видел свою голову, густые волосы до плеч. Борода была ровно пострижена, а лицо было молодо и прекрасно. Такого лица у меня, кажется, не было даже в 20 лет. Масштаб уменьшился и только сейчас я обратил внимание, что на мне надеты светлые штаны и полупрозрачная широкая майка с надписью «Вперед».

– Это не клонирование, в твоем понимании, но процесс схожий. Как бы это лучше выразиться, чтобы ты понял…

Он задумался, а я написал: «ДНК?»

– Не совсем ДНК. Ее, так сказать, мельчайшая деталь. Она содержит куда более существенную информацию о живом организме. Не только какие-либо физические и психологические составляющие, но и блоки о памяти, времени и многом другом. Мы вырастили твое тело исходя из этой информации. Она, как программа заложена в каждой, даже самой мелкой частице тела. Клонирование в вашем времени подразумевало рождение организма и его дальнейшее взросление, так сохранялась исходная основа ДНК, а коды блоков памяти и времени перезаписывались. В итоге получалась копия организма и на нее в течение жизни накладывался набор внешних факторов, зависящих от окружения и времени, не соответствующих оригинальным, первоначальным. Мы же выращиваем тело, учитывая многие другие данные, оно не проходит процесс рождения и взросления, а создается непосредственно таким, каким было при потере частицы. Понимаешь?

– Нет, – четко и правдиво ответил я.

– Если брать конкретно твой пример. Твоя частица была в нашей базе. Это не часть тела, не бойся, это мелкая частица. Например, ты когда-то укололся иголкой и потерял каплю крови. Кровь состоит из набора частиц, это не только атомы и ядра, но и сотни других элементов, о которых не было известно в твоем времени. Когда-то ученые обнаружили одну из твоих частиц и сохранили. Мы расшифровали исходный код, подобрали приблизительные параметры для тела и вырастили его, учитывая физические особенности. Грубо говоря, копию тебя снаружи. Затем запустили и вот ты готов, такой же, как и тогда, в 35 лет. Единственное, чем ты отличаешься от себя в прошлом – отсутствием шрамов, длиной волос, наличием всех зубов и тому подобными незначительными свойствами, которые мы не можем точно распознать в коде. Твое тело пока не слушается, так как ты им еще никогда не пользовался и его нужно привести в тонус. Но это процесс быстрый и через день-два ты сможешь разговаривать, а через неделю сам, без помощи, ходить. Мы это знаем, потому что в мире уже около тысячи таких людей и хорошо известен их процесс развития. Они хорошо социализировались и живут обычной жизнью. После выращивания они начинали жизнь с чистого листа, ничего не помня о прошлом. Твое отличие от них в том, что у тебя восстановился код памяти, такого не было никогда.

– «Почему?» – написал я.

– Существует несколько способов клонирования и выращивания. А также несколько теорий по подбору и комбинации исходных кодов человека. Мы используем теорию доктора Марка Клеше. Лет 30 назад он описал это в своих работах. Ее главной частью является процесс выращивания тела человека с памятью. Если взять исходный код с информацией о возрасте, и развить тело, а особенно мозг, до этого момента, вплоть до дней и часов, а в идеале до микросекунд, то есть попасть полностью в абсолютный временной ноль тебя тогда и тебя сейчас, добавить в этот момент остальные параметры памяти, времени, пространства, подать импульс и завести тело, то его код памяти может совпасть с параметрами тела и мозга. Но загвоздка в том, что у нас нет достаточно возможностей, чтобы определить точный возраст, мы можем узнать из частиц только количество лет и месяцев, да и то не всегда. Этот код состоит из миллиардов параметров, и взламывая один из них меняется пароль к остальным. Мы называем этот код пирамидой Януса.

Я понимал лишь скромную часть того, что он говорит и путался.

– «Я умер?»

– Нет…– профессор замялся, – вернее да, если учитывать, что сейчас 23 век. В настоящем ты давно умер, но учитывая момент памяти, в твои 35 лет ты еще должен жить там в 2025м. Что ты помнишь последнее?

–«Пришел домой, пытался уснуть, кружилась голова».

– Как тебя зовут?

– «Лука Мартин».

– Ребята, поищите информацию об этом имени и пришлите мне, – обратился он к Алексу и Григу, а затем продолжил, – Лука, в твоем случае мы должны придерживаться определенных правил. Соблюдать протокол Клеше. Марк Клеше описал возможную связь памяти во времени. Ты же знаешь, что время нельзя повернуть вспять, нельзя вернуться в прошлое или отправиться в будущее. Время можно лишь сузить или растянуть, но не перевернуть.

– Да.

– Разговаривая с тобой сейчас, мы убедились в том, что Клеше был прав. Что существует этот самый живой параметр памяти и его можно заставить работать. Твоя память, благодаря кодам и частицам сохранилась и ожила в будущем. Этот ученый утверждал, что несколько кодов, в том числе и код памяти, не зависят от времени. Именно они могут совершать путешествие в любую его точку, так как являются элементами, не связанными с чем-то физическим, как и само время. И поэтому мы должны пока избегать возможности получения тобой знаний, которые тесно связаны, как следующие несколько звеньев, с твоим временем.

Я запутался окончательно в этих теориях и попросил объяснить обычным языком, как для ребенка, с примерами. Профессор согласился, но перед этим присел и уставился на стену, как это делал ранее Григ.

– Лука Мартин. Так. Какой приблизительно день 2025го?

– «Лето», – написал я, не помня точную дату.

– О тебе есть не очень много информации. Я так понимаю ты застал войну?

– «Где вы это видите?» – я пытался определить точку в пространстве, куда он смотрит.

– Это «Набу». Специальный мост. Вернее, выражаясь твоим языком, микрочип. Он есть у каждого человека под кожей, – произнес старик и указал пальцем в район виска, – в твоем времени были смартфоны, компьютеры, виртуальные очки и интернет, они своеобразные предшественники «Набу». Он показывает нам картинку в глазах и дает звук в ушах, а также иногда вводит информацию в мозг, минуя эти органы чувств. Это своеобразный помощник и идентификатор личности. Нам не нужно загромождать чем-то руки и носить в голове кучу фактов, чтобы обладать информацией. Как говорится, все у нас в голове.

– «Что со мной там?» – спросил я про данные обо мне из прошлого.

– Пока толком ничего не найдено, нужно покопаться глубже. Та война, как и все войны, стерла массу информации о простых людях. Видно только когда и где ты родился, и где жил до войны. Это не обязательно означает, что ты умер. У нас нет достаточно данных из твоей страны.

– «Как закончилась война?»

– Извини, Лука, мы не можем этого говорить. Ты не должен пока знать о том, что было дальше. После того, когда, как ты сам сказал, «пришел домой и пытался уснуть». Мы не имеем права рассказывать многое из того, что связано с тобой, твоим временем на одно или даже два поколения. Согласно теории, это может привести к плохим последствиям для тебя, и там, и тут. Твой разум может дать сбой, а в памяти произойти непоправимая ошибка. Ты можешь сойти с ума, это в лучшем случае. Нам стоит пока все перепроверить.

– «Почему так?»

– Таковы, если верить теории Клеше, законы пирамиды Януса.

Профессор снова попросил воды, выпил и продолжил.

– Например, ты знаешь историю автомобилей? Они появились в конце 19 века. Странные железные тарахтелки, затем более симпатичные и менее шумные середины 20 века. После, в твое время, были более мощные обтекаемые автомобили, появились электрокары. Далее было много всяких разных авто и технологий, а сейчас мы пользуемся вот такими. Покажите ему.

Передо мной возникло объемное видео странной блестящей суженой спереди и по бокам «пилюли», она ехала по белой, с огоньками, дороге и меняла форму. Это смутно напоминало автомобиль в моем представлении, его выдавали лишь четыре колеса без дисков.

– Так вот, – сказал профессор Лео, – мы можем показать тебе современные автомобили, даже немного рассказать об их устройстве, но не можем рассказывать об автомобилях конца 21го и большей части 22го века, – он посмотрел на нарисованный мной знак вопроса и продолжил, – современные автомобили имеют мало общего с вашими, они работают на другой, не известной в твое время, энергии. У них хоть и схожие, но все же другие механизмы и материалы. Даже обладая этими знаниями, ты не сможешь применить их в 21м веке, так как там и в помине нет ресурсов для этого. А вот если мы покажем и расскажем тебе об автомобилях начала 22 века, в которых применялась уже известная вам технология, то, обладая данной информацией в твоем времени, ученые, например, смогли бы частично воссоздать механизм из дальнего будущего. А это, согласно одной из версий, приведет к возникновению временной ошибки. Если можно так выразиться, к эффекту бабочки. Но я не верю в эффект бабочки, гипотезы о нем существует давно, но ни разу не подтвердились. Их даже невозможно подтвердить. Теория Клеше же гласит, что память, при перемещении назад во времени, выдаст критическую ошибку и рухнет в пирамиде Януса. Невозможно обладать четкой памятью и там, и тут. В прошлом, информация из будущего, даже если и проникнет в код, то никак не отразится снаружи организма. И при переходе в физическое, в мысли и действия, она будет глушится системой защиты кода пирамиды, который связан со временем, а оно, в свою очередь, не даст разрешения. И именно тогда возникает эффект деструкции памяти, то есть ее разрушения. Защита пирамиды Януса сотрет всю информацию в блоке памяти и наполнит ее хаотичными и мало связанными друг с другом данными. У человека, с которым такое произошло, просто разрушатся цепочки правильного мышления. Проще говоря, он потеряет разум и может превратиться в сумасшедшего. Мы пришли к выводу, что время существования блоков памяти в коде пирамиды Януса без тотальной деструкции равняется примерно 159 годам. То есть, тебе можно узнать в прошлом, в 2025м, все что угодно, но возникшее после 2184го года, а лучше еще позже, на всякий случай. Код не воспримет это как нечто чужеродное.

Моя голова начала «взрываться» от этой информации. Старик, хоть и не часто использовал заумные специфические термины, но никак не мог донести до меня свои мысли так, чтобы я понял. Так, как я его просил, как для ребенка. Единственное, что я четко запомнил, так это эти 159 лет, и они отделяли меня от сумасшествия в прошлом. «Но я же здесь и навряд ли могу вернуться назад, даже сам профессор говорит о невозможности этого. И какая мне разница тогда, что я буду чувствовать там, где меня уже давно нет. Где я уже давно мертв. Вернее даже не я, а мое тело. Предыдущее тело». Мне было приятно осознавать, что я вырвался из ужаса войны, я чувствовал себя прекрасно, но меня посетила ноющая грусть. Будто я попрощался и похоронил сам себя. «Но ведь я там еще жив. Я только что прилег, после жуткой ночи. И моя Токи. Боже! Токи! Как она там одна? Или не одна. Я же там есть. Черт, я больше не могу. Не могу думать об этом. Не хочу». Я откинулся на спинку, посмотрел на свою надпись в воздухе, зачеркнул ее и написал.

– «Улица. Воздух».

Они сразу все поняли и без лишних комментариев согласились. Алекс принес нечто похожее на чемодан, поставил на пол и отошел от него на метр. Эта штука начала производить механические движения, как робот, и не торопясь разложилась в небольшой, похожий на стул с подлокотниками, предмет. Он был на платформе и с ручками сзади. Это было что-то вроде инвалидной коляски. Двое молодых людей взяли меня под руки и помогли присесть на нее. Алекс пристегнул ремни и стал сзади.

– Пойдем на террасу, – сказал профессор, – знай одно, Лука, мы не сможем тебе все рассказать, но ты можешь обо всем спрашивать.

Дверь открылась, и профессор Лео зашагал вперед. Следом тронулись мы все. Коридор был не широким, но хорошо освещенным. Здесь я тоже не заметил ламп. Вдоль всего коридора было много дверей, иногда рядом с ними попадались оконные проемы, позволявшие видеть внутренности комнат. В них были такие же потолки, как и в моей, иногда мелькали головы людей, но снаружи не было никого. Переместившись в конец коридора, мы уперлись в дверь, которая разъехалась по бокам, и я увидел, залитую растительной зеленью, просторную площадку с желтыми креслами. Лучи солнца, пробиваясь сквозь кроны небольших деревьев и лиан, образовывали плавные светлые линии. Здесь слышались чириканье птиц и легкий гул ветра, смешанного с шелестом листьев. Меня провезли по дорожке ближе к дальнему краю площадки, где проявился свободный пятачок с несколькими маленькими столиками и диванчиками. Еще издали я заметил, что на одном из них, полубоком к нам, сидит худая темноволосая девушка с чашкой в руках. Она не шевелилась и смотрела куда-то вперед. Казалось, она тоже зависла в этом микрочипе в голове. Но подойдя ближе, профессор Лео сказал:

– Вот ты где. Опять выключила «Набу»?

Девушка не обернулась и пропустив ответ, спросила сама:

– Ты меня искал?

Ее слегка курносый нос и ямочки на щеках придавали ей юношеский облик, но остальное лицо, и особенно впалые темно-синие глаза с бледным оттенком под ними говорили о том, что ей около тридцати лет. Волосы были разной длины по бокам, а сзади пострижены короче. На ней была белая классическая блузка, в мелкую черную точку, и обтягивающие черные штаны, плавно перетекающие в, похожие на кроссовки, черные ботинки с полукруглыми носами. Моя коляска остановилась в нескольких метрах от нее, и я увидел то, что созерцала она – открытое от растительности пространство мира. На горизонте красовались несколько блестящих небоскребов разной формы, но одинакового стиля конструкции в виде все тех же сот. Один из них был настолько высокий, что образовывал на своей верхней трети дымку от завихрений воздуха. Внизу были разнообразные квадратные и прямоугольные строения светлых тонов вперемешку с пышной зеленью. Вдали, в размытом голубом пространстве переливались блики, напоминающие морские волны. Действительно пахло морем. Я словил себя на мысли, что здесь слишком тихо для мегаполиса, не было гула и сигналов машин, и всякого рода бытовых и строительных звуков. Сюда доносились лишь голоса людей со смесью из музыки и странное негромкое шипящее посвистывание. А также далекие крики чаек.

Профессор Лео попросил своих помощников усадить меня на диван, а после отпустил их. Мы остались втроем.

– Значит ты многое пропустила, – начал старик.

Девушка полностью развернулась ко мне, впилась в меня своим глазами и настороженно ожидала продолжения монолога. Но старик не торопился с рассказом. Блузка девушки была слегка прозрачной и мой взор упал на небольшую, но имеющую идеальные формы, девичью грудь. Взгляд прожгло и я, смущенный, молниеносно перевел взгляд в бок. Она, заметив это, молча посмотрела на свою грудь. Затем, подумав немного, обратилась к профессору:

– Ты опять шутишь?

Тот ничего не ответил и только наблюдал за происходящим. Девушка встала и подошла ко мне вплотную, ее грудь оказалась на уровне моих глаз. Пришлось просто опустил голову в пол. Она не унималась и медленно приподняла мой подбородок ладонью. Я все равно, стыдливо убегал зрачками от ее просматриваемой наготы, как от огня. Девушка согнулась, приподняла очки, которые нацепил мне профессор, и уставилась своими глазами в мои, едва ли не касаясь носами. Я почувствовал тепло ее рук, сжимавших мне щеки, и тихое дыхание.

– Скажи, это он предложил тебе так сделать? – спросила она меня, переведя зрачки в сторону профессора и быстро вернув обратно.

Я не догадывался, что она имеет ввиду, но совесть беспочвенно начинала извиваться внутри меня.

– Он еще не умеет говорить, – прервал эту неловкость старик.

– Моргни несколько раз подряд, если это он попросил тебя засмущаться при виде моей груди.

Она ждала, а я открыл глаза чуть больше, чтобы не сомкнуть веки, но от этого моргнул инстинктивно, но только один раз.

– Ты серьезно? – тихо произнесла она и отвела руки от моего лица.

Очки упали мне на нос, она поправила их и отклонилась назад, разглядывая меня. Я снова начал отводить глаза. Вспомнив про это, она застыла на секунду и в тот же миг ее блузка поменяла цвет на розовый, в белую полоску, перестав быть прозрачной.

– Да ладно, этого не может быть. Что ты на него нацепил? – взяв меня за ладонь в перчатке, спросила она.

– Если бы ты не медитировала так долго со своим кофе, ничего не пропустила бы. А так – смотри в записи. Мы уже пообщались, и он в курсе некоторых вещей. И кстати, соблюдай протокол Клеше.

Девушка, зачарованно выслушав старика, взяла мою ладонь и произнесла:

– Как много он помнит?

– Пока не знаю, но, думаю, что все.

– Как его зовут?

– О, кстати, – улыбаясь, сказал профессор и представил нас, – Стелла, это Лука. Лука, это Стелла. Она была главным, так сказать, дизайнером при создании тебя. Она первая ответственная за твое существование.

– Как у нас получилось? Как мы смогли попасть? Вау! – она никак не могла налюбоваться мной и крепко сжимала мою ладонь.

Я в ответ сжал ее руку и улыбнулся.

– Еще утром, наблюдая за ним, я не видела ничего необычного. Как вы с ним поговорили?

– Он нам писал. Ах да, совсем забыл. Он уже может говорить «да» и «нет». Так что можешь с ним пообщаться.

– Тебе не холодно, Лука? – спросила она и снова взглянула в мои глаза, но уже нежно и заботливо.

– Нет, – ответил я и решил попытаться произнести еще что либо, – м-не не хо-лот-на.

– Вот здорово, стимулятор справляется со своей задачей. А возможно это его мозг и память так действуют, – сказал профессор и задумался.

– Лука, ты хочешь кушать? – спросила Стелла.

– Нет.

– Хорошо, – девушка села рядом и спросила старика, – он сказал вам из какого он года?

– 2025 год, лето. Я присылал тебе найденные данные по его имени. И обозначил приблизительный момент. Его точка где-то в начале войны Ламбрии и Фирон. Он ламбриец.

– Ты солдат? – спросила, с еле заметной ноткой разочарования, Стелла.

– Нет, – ответил я.

– Стелла, не задавай ему пока такие вопросы, навряд ли увиденное им было радужным зрелищем, – сказал профессор, – он не военный.

– Извини, Лука, просто военные очень скрытные люди. И прости за то, что мучила тебя, я подумала, что папа, – она посмотрела на старика, – подшучивает надо мной. Какая у него точка отмены деструкции?

– 2184-й год, но, учитывая погрешности и его возможную продолжающуюся жизнь в прошлом, лучше вести отсчет с начала 23го века, – ответил старик.

– Жаль. Это не так много времени, – сказала Стелла, – но все же и не так мало. Я рада, что ты с нами.

Начинало понемногу смеркаться, в небе расплывалась розовинка, на улице становилось еще тише, пение птиц реже, а в небе проявлялись контуры полумесяца. Я указал на улицу, вопрошая посмотреть вниз. Стелла и ее отец вернули меня в коляску и подвезли ближе к краю террасы, туда, где была видна улица под нами. Мы были очень высоко, значительно выше того, где я когда-либо находился. Внутри сжалось от страха несмотря на то, что от улицы нас отделял высокий прозрачный парапет.

Эту часть города наполняли дома, даже сверху по форме напоминающие россыпь гексагонов. Внутри каждого из зданий так же была зеленая растительность. Этот мегаполис был странным сочетанием природы и технологий. Будто посреди джунглей упали здания, и природа потихоньку пожирала свою добычу. Исключение были лишь дороги, чистые и цельные, странного светло-серого, практически белого цвета. Их прямые линии перпендикулярно разрезались себе же подобными, и каждая подсвечивалась по бокам и середине. Но не промежутками, как при свете фонарей, а целиком, по всей длине. На них видно было быстрое движение многочисленного транспорта, большинство из которого походило на ту «пилюлю», которую мне показывали.

– Ч-т-о э-то за го-род? – спросил я.

– Атринион, – ответил старик.

– Где э-то?

– Южная Европа.

Я хотел спросить, почему очутился именно здесь, ведь я с севера, но не стал. К тому же это было долго произносить. Горло немного першило, и наконец я стал чувствовать подкрадывающуюся легкую усталость. На небе разгорались звезды и притягивали больше внимания. Стелла, поняв мое состояние, предложила поужинать. Профессор отлучился, а она отвезла меня в мою комнату. По пути обратно, я понял, что окна в коридоре есть возле каждой двери, только они будто прячутся из виду. Такое окно было и возле моей двери. Но изнутри на его месте были те самые дверки шкафчиков, которые раньше открывал Григ.

– Ок-но? – указал я на пустую стену.

Стелла улыбнулась:

– Это не окно, это своеобразная проекция, объемный вид из твоей комнаты.

– Но там же шка-ф?

– Да, здесь есть шкафчики. Ты не понимаешь, где они? – спросила девушка, когда мы вошли внутрь.

– Да.

– Мы открываем их через «Набу», – произнесла она.

Дверки шкафчиков показались из стены и открылись.

– Большинство действий мы производим через «Набу». Это настолько обыденно для нас, и я забываю, что для тебя это в диковинку.

Шкафчики закрылись и на их месте образовалось окно. Стелла вышла за дверь и помахала мне через «стекло».

– Кстати, эта штука как-то должна управляться руками.

Она говорила про коляску, которая меня перемещала. Девушка оглядела ее сбоку, обошла сзади и, произнеся фазу «не помню», застыла на полминуты, вновь перебирая что-то зрачками. Затем произошел щелчок под моей ладонью, и на подлокотнике появились выемки в виде ладони.

– Это элемент управления, ты можешь сам на ней летать.

– Ле-тать? – удивился я.

– Вернее ездить, не летать по воздуху, конечно. Левитировать, в общем. У нее же нет колес, как ты мог заметить, поэтому она и не ездит, а левитирует.

Стелла явно ошибалась, я этого не только не заметил, я этого и представить то не мог. Внизу коляски была лишь платформа, все что было под ней скрывалось от моего взора. Она объяснила мне как пользоваться этим пультом. Нужно было просто вставить пальцы в выемки и наклонять свою ладонь в том направлении, куда нужно ехать. Я попробовал, и коляска сделала то, что я хотел.

– А теперь смотри, – она указала в воздух, где появилось наше зеркальное отражение, – видишь, под ней нет колес.

Я проехал вправо-влево и действительно, между нижней платформой коляски и полом было пустое пространство. Стелла попросила обозначить поднятие ладони, и коляска приподнялась сантиметров на пятнадцать, а затем сама опустилась. И я вспомнил, что, проезжая по коридору, где попадались пороги, и особенно по террасе, тропинки которой были выложены камнями, тележка ехала плавно, без тряски и колебаний, а все мои покачивания и крены не ней нейтрализовались и поглощались. Она была очень устойчивой, несмотря на кажущуюся ненадежность.

У меня накопилось очень много вопросов, и я ждал подходящего момента задать их. Пришел профессор Лео в сопровождении своих помощников. Из стены, наподобие шкафчиков, опустилась длинная платформа и остановилась в горизонтальном положении. Григ и Алекс поставили на нее подносы с едой, и мы сели ужинать. Я отверг предложение помощи и правой рукой в перчатке хорошо орудовал столовыми приборами. Моя еда была похожа на обеденную, мягкая, без особой нужды в пережевывании. Собеседники объяснили: «пока организм не разработан, лучше есть что-то простое». На странность, разговоры за столом велись самые обыденные: кто кого встретил сегодня, кто что видел, какая погода и тому подобное. Мне представилось, что это простой семейный ужин. Алекс рассказывал смешные истории про свою дочь, профессор вспомнил свое детство и строгую мать, Григ описал студенческую поездку, а Стелла улыбалась, слушая все это, и периодически смотрела на меня. Было заметно, что она радуется, как маленький ребенок, подарку. Или питомцу, что мне, по сути, больше подходило.

Закончив трапезу, я столкнулся с неожиданной и пикантной проблемой. Я полдня не хотел, на кураже или на неумении организма, в уборную. Теперь настало время. Немного колеблясь, я все же попросил, сидевшего ближе всех, Алекса нагнуться и прошептал ему на ухо свое желание. Тот попросил не беспокоиться и не стеснятся, потому что здесь все являются врачами и это вполне нормально. Но все же, при этом я избегал взглядом Стеллу. Алекс, уподобляясь мне, прошептал, что они с Григом все сделают, намекая на медицинские приспособления, но я сразу отверг это и попросил очного свидания с туалетом.

– Господа, простите, нам нужно отлучиться, – проговорил Алекс.

Он встал и повез меня в угол комнаты, ближе к картине. Там открылась такая же, потайная дверь. Я въехал внутрь и увидел высокую, до потолка душевую, красивую плоскую раковину рядом и несколько белых полотенец на ней. Эта ванная комната не выбивалась из, привычного мне, представления, кроме унитаза. Я понял, что это он, только когда Алекс помог мне туда усесться. Его верхняя часть была не плоская, а дугообразная, непонимающая чем-то седло для лошади. Сидеть на нем нужно было как в сиденье гоночного автомобиля, с поднятыми вверх коленями. Сливного бачка сзади не было, и вся эта штука уходила, сужаясь, в пол. Я постарался быстро исполнить потребность организма, благо он просил немногого.

– Ты по-маленькому только? – спросил, без стеснения, стоявший ко мне спиной Алекс и, услышав мой утвердительный ответ, проговорил, – сейчас не пугайся, там польется теплая вода и омоет тебя, а затем подует ветерок, чтобы высушить.

Это действительно случилось, прибор омыл меня, хотя этого и не очень требовалось, а затем включилась сушка. Вопреки словам моего спутника, это был не совсем ветерок, он больше напоминал ураганный ветер и через пару мгновений я сидел сухой. Пока Алекс взваливал меня обратно на коляску, на этом чудо-приборе сверху включился красный широкий луч и пробежался по всей поверхности унитаза. Я хотел, по привычке, вымыть руки, но у меня была черная перчатка на ладони, и к тому же Алекс задал вопрос, не требующий ответа:

– Разве ты здесь касался чего-то?

Мы вернулись в комнату, там уже не было платформы-стола, а профессор Лео и Григ обсуждали какой-то временный доступ, который необходимо найти для меня. После меня усадили в полусогнутую кровать, мужчины пожелали мне спокойной ночи и вышли. Со мной осталась Стелла, она сидела рядом и молча водила взглядом по потолку. Его свет плавно уменьшался, пока совсем не исчез. Затем там же появились звезды и было ощущение, словно потолка совсем не нет и на меня смотрело настоящее ночное небо. На картине, на противоположной стене, тоже наступили сумерки и загорались огоньки в домах.

– Что это? – спросил я у девушки.

– Это живая картина. Своего рода, искусственная реальность. Существует множество различных, созданных людьми виртуальных миров, как компьютерные игры в твоем времени, только здесь они живут своей жизнью. Это планета, созданная в стиле начала 18го века, если тебе не нравится, можно сменить локацию.

На полотне начал уменьшатся масштаб, картинка сместилась выше, к облакам, и прокрутилась в разные стороны.

– Нет, оставь, – прошептал я и деревня вернулась на свое место.

Стелла сняла с меня перчатку и очки, положила их к эдельвейсам, а сама укрыла мою ладонь своей. Мы молча сидели и наблюдали за картиной. Мои глаза начали понемногу слипаться, а кровать подо мной медленно выравниваться в горизонтальное положение. Деревня скрылась из виду и внимание приковывали на себе лишь звезды. Меня медленно затягивало в сон.

– Ты – добрый? – прошептал нежный девичий голос.

– Да…




Глава 6


– Очнись, ау! Помощь нужна? – помахали ладонью возле моего лица.

Надо мной стоял могучий Сан. Лейтенант Янг сидел рядом на корточках. Позади них, Перископ с еще одним солдатом за ноги вытаскивали из холодильника тело убитого психа.

– Странный он какой-то, – произнес Сан, глядя на меня, – глючит постоянно. Может он слегка «того»?

И покрутил ладонью у виска.

– Все мы здесь слегка «того», некоторые даже чересчур «того». Каким он должен быть, когда его только что чуть не отправили в сказочное загробное путешествие? Кстати, тебя тоже, – сказал Янг и посмотрел на здоровяка, – сколько стоит твоя жизнь?

– Сколько хочешь? – улыбаясь, спросил сержант.

– О, брат, да тут оценщика надо. 150 килограммов отборного мяса, плюс органов прилично, некачественных, просроченных, но все же. Да я за тебя на каком-нибудь рынке просил бы не мало. Потом отстроил бы себе на эти деньги фазенду, где-нибудь у моря и грел бы ножки в теплом песке. И девушки в юбках из листьев и цветочных бусах подносили бы мне коктейли.

– Предлагаю закатать губу, – ответил ему Сан, – за меня тебе могут дать лишь кусок дерьма.

– Зачем ты так себя оцениваешь? – смеясь, спросил Янг.

Сан замялся, но быстро выкрутился из ситуации:

– Потому-что из тебя никудышный торговец. Я стою гораздо больше.

– Ну тут я не спорю, – констатировал Янг и, удостоверившись, что я оклемался, приказал следовать за ними.

Мы ступали по кровавой дорожке, оставленной унесенным трупом, поднялись наверх и я увидел в окно как его загрузили в багажник пикапа, на котором вчера сюда доставили меня. Возможно, это был мой черед покинуть это место в таком виде, но этот ублюдок нахально влез без очереди. И вообще, каждый такой выход из заточения казался мне последним. Когда я держал пистолет у виска, мне была уже безразлична жизнь и, казалось, это ощущение навсегда. Но когда меня душил этот негодяй, мне было страшно. Может имеет значение сам вид смерти и испытываемой боли при этом. Или все зависит от места и людей, за которых переживаешь. Я совсем не хотел, чтобы этот недочеловек добрался до девушки, возможно это внутренне отталкивало меня от желания умереть.

Мы вошли в кабинет Янга. Следовавший за нами Сан усадил меня перед столом, на котором лежал скрипичный футляр и одежда на вешалках: серый фрак с черными штанами и рубашкой, и женское красное вечернее платье с небольшим шлейфом. Я не узнал своих вещей. Но я и не мог быть уверенным, что это чужая одежда.

– Бери скрипку, сыграй нам что-нибудь, посмотрим на тебя, – сказал лейтенант.

Я отщелкнул замки футляра и открыл крышку. Была уверенность что, взглянув на инструмент, я вспомню его, но этого не произошло. Внутри лежала, обычная на вид, скрипка. Светло – коричневая, без каких-либо интересных особенностей. Лишь на грифе были небольшие потертости. Я достал ее и покрутил в руках. Янг, с интересом наблюдал за мной, его напарник смотрел строго и нахмурившись. На дне футляра небрежно валялись мятые нотные листы. Видимо, Сан не очень старался доставить их в сохранности.

– Здесь нет смычка, – сказал я.

Янг недовольно посмотрел на Сана и грозно спросил:

– Сержант, ты совсем идиот? Ты думаешь это гитара, только очень маленькая?

– Иди в пень, он там, я его брал, – небрежно ответил Сан и начал копаться в листах.

Затем перевернул футляр, вывалил содержимое на стол и начал разгребать ноты, еще больше их путая.

– Я сюда его положил.

– Сан, я понимаю, что не всем дана твоя мудрость, но все же, ты хоть знаешь, что такое смычок? – издевался над ним напарник.

– Янг, не беси, – он осматривал чехол внутри, и был крайне раздражен, – это палка такая с волосами.

– Нет, Сан. Палка с волосами – это ты. А смычок выглядит вот так, – с серьезным лицом Янг достал его из-под стола.

– Ах ты негодяй!

Сержант бросился на него через стол, но тот замахнулся смычком и смеясь прокричал:

– Тихо! Тихо! Вещь ценная, не сломай!

Сан остановился и тоже засмеялся:

– Убью тебя когда-нибудь. Вещь ценная, видите ли, у него. Нашел бы вторую такую же.

– Да я не про смычок, я про себя, – отсмеялся Янг.

– О-о-о. Такая «ценная вещь» на каждом шагу валяется, бери – не хочу, – ухмылялся здоровяк и произнес в мою сторону, – играй давай!

Я расправил один лист, поднес скрипку к плечу, занес смычок, но вдруг осознал, что не понимаю ничего в содержании этих бумаг. Что означают эти знаки и как по ним играть. Я перевернул лист, в надежде, что неправильно читаю, но и это не помогло. Было стыдно и тревожно одновременно.

– Дружок, а ты точно скрипач? – спросил Сан, – зря ты нас обманываешь.

Я обреченно посмотрел на него, потом на Янга, но тот спокойно сказал:

– Убери лист, не пытайся понять. Расслабься и просто играй.

Я зажал скрипку подбородком, одна рука сжала струны, а вторая начала водить смычком. Полились ужасные стонущие звуки и лица моих собеседников скривились. Я испугался еще больше и из-за этого не сразу заметил, что инстинктивно потянулся к колкам и подкрутил несколько из них для настройки.

– Играй, – напористо, но все так же безмятежно, сказал Янг.

Сомкнув на секунду глаза и отдавшись ситуации, я начал играть мелодию, название которой даже не помнил, но прекрасно представлял ее развитие. Я знал какие струны зажимать и как водить смычком, но не помнил почему именно так. Чтобы об этом не задумываться и не сбиться, я смотрел в лицо Янгу и видел его радостные глаза. Он с удовольствием смотрел на мои движения руками и тихо покачивал головой в такт. Ускоряясь в середине произведения и подойдя к кульминации с низкой тональностью, я почувствовал уверенность в своих действиях и еще больше отдался музыке. Даже серьезный и простой Сан сказал по окончании:

– Красиво. В живую, скрипка прямо за душу берет.

– Да, брат, тут и добавить нечего, – ответил ему Янг, – я бы его взял гармонировать с тобой в нашем театре.

– Чего делать? – переспросил непонятное слово сержант.

– Проехали. Я только переживаю, что до такого уровня культуры наши гости явно не доросли. И навряд ли дорастут. У тебя есть что-нибудь более простое, народное может быть или попса какая? – задал вопрос лейтенант.

– Не знаю. Я даже ноты не могу понять, но руки помнят, – ответил я.

– В-общем, ввожу тебя в курс дела. Завтра сюда приезжает наш капитан, он главный в городе, и будет кутить со своей «труппой», потому как здесь безопаснее всего. Он любит развлекаться, но сам понимаешь, сейчас из развлечений только по крысам стрелять, – сказал Янг и обернулся на своего друга.

Тот махнул рукой, и лейтенант продолжил:

– Ты должен будешь сыграть на этом мероприятии. Если повезет – то пару мелодий веселых. Ты сегодня потренируйся, вспомни ритмичные песни. Анну попроси напеть, у нее с головой все в порядке. А теперь ступай.

– Отпустите девочку, – попросил я, но здоровяк резко гаркнул:

– Тебе кто-то разрешал говорить?

Янг успокоил Сана и вздохнул:

– Не мы ее сюда привезли, это их добыча. Будь моя воля, я бы давно ее отпустил. Ступай.

– В ваших руках ее жизнь, она ничего не сделала, она совсем ребенок.

– Вперед! – прикрикнул Сан.

Он схватил меня за руку и повел на выход. Втроем мы спустились в подвал и снова очутились в холодильнике. Сан приказал Перископу покормить нас вечером и утром нормальной едой. Янг подвесил на потолочные крюки одежду на вешалках и спросил:

– Сержант, а почему фрак серый, а брюки черные?

– Я откуда знаю? Что там было – то я и привез.

– Сан, тебе бы у окулиста провериться. Вполне вероятно, что ты лицезреешь этот чудесный мир далеко не теми органами, которые на это рассчитаны.

Здоровяк цыкнул и закатил глаза, обозначая пассивную реакцию на слова лейтенанта.

– Вот–вот, Сан, с глазами явно проблемы, – резюмировал это Янг и обратился к девушке, – Анна, потренируй со своим другом веселые песни. И примерь платье, это должен быть твой размер. Завтра, мы скажем вам, когда нужно переодеться. При начальстве ведите себя тихо, молчите и не лезьте на рожон. И, возможно, вы останетесь живы. Лука, если попросят играть больше, то играй где-нибудь на фоне, к капитану близко не подходи. И не пытайтесь убежать, вас сразу пристрелят.

Они развернулись и ушли, оставив нас двоих наедине с круглым мутным лучом света. Я присел в угол, рядом с девушкой, и отложил скрипку на пол. Не было никакого желания сейчас вспоминать как играть, к головной боли прибавилась боль в шее. Я опять прилег на бок, девушка подставила свои колени мне под голову и положила руку на лоб.

– Спасибо, что заступился за меня, – сказала она.

– Я ничего не смог сделать, не благодари меня.

– Ты оттянул время. Этот человек смог бы свершить то, что намеревался, если бы не ты.

– Он не человек, он животное. Даже не животное, а дикая тварь, – тихо негодовал я, сжав зубы, – они все здесь нелюди.

– Мне так не кажется. Большинство из них просто живут по новым правилам, отклонение от которых грозит смертью, но это не значит, что они полностью превратились в животных.

Меня удивляли ее оптимизм и вера в людей. Завтра ей предстояло быть жертвой одного из них, а она спокойно сидела и ждала своей участи. Возможно, внутри нее была пропасть обреченности, но снаружи она была спокойной. Как мотылек, целенаправленно стремящиеся к пламени.

– Я не вижу здесь нормальных людей, кроме тебя.

– Они есть. Ты думаешь лейтенант и сержант плохие люди? – спросила девушка.

– Не могут быть хорошими людьми те, которые заставляют стрелять себе в голову и бьют ни за что.

– Но ведь они спасли и тебя и меня от смерти.

– Они заботятся лишь о своей шкуре. Ты нивелируешь плохие поступки другими, мнимыми хорошими. Если бы не они, меня бы здесь не было и не нужно было бы меня спасать. А тебя они могли бы отпустить, а наверх доложить, что ты умерла, или тебя убил этот ублюдок. Я исхожу из первоисточника несчастий, а ты стараешься увидеть хорошее в плохом. В этом наша разница.

Разговор зашел в тупик. Я смотрел на, висевшие напротив света, фрак и платье. Казалось, это два человека, пришедшие со светского раута и совершившие групповой суицид. В них я видел нас в скором будущем. Мы, так же, готовились к смерти, только она зависела не от нас.

– Тебя зовут Анна?

– Да. Анна Флок, – тихо ответила она.

– Ты знаешь что-нибудь о фронте? Где он?

– Два месяца назад, когда я решила пробираться сюда, фронт был далеко от столицы, в километрах ста пятидесяти. Так говорили в новостях. Сообщали, что здесь ведется активное и удачное сопротивление и город держится, к нему есть доступ с севера, со стороны столицы. А по факту, проехав 70 километров, я уперлась в огненную стену, а военные сказали, что я дура, верящая в небылицы. Я пыталась найти пути, спрашивала, как можно попасть сюда – все мне говорили, что это невозможно. Но все же, я решила идти проселочными и лесными дорогами, обходя города и деревни. Часто меня встречали наши военные и отправляли обратно, и я искала другой путь. Через неделю блужданий, мне стали попадаться фиронские солдаты и техника. Они не видели во мне угрозы и, видимо, думали, что я из местных деревень. В-итоге, я добралась сюда и узнала, что не было никаких ожесточенных сопротивлений, а город попросту сдали за несколько дней, ради сохранения армии и столицы. К тому же защищать уже было толком нечего, все важные объекты стерли с лица земли, попутно разрушив полгорода. Дом моей бабушки находился рядом с военной частью. Я даже не сразу нашла место, где располагалась знакомая мне улица. Одни кратеры, разбросанные кирпичи и много пепла. Я надеялась, что бабушку приютили знакомые, но обойдя все места, я не нашла никого из них. Ей было 80 лет. Она заменила мне маму, которую я помню смутно. Ее не стало, когда мне было пять.

– А папа?

– Папу забрали. На третий день войны. Несмотря на то, что ему 60 лет. Мы собирались уезжать на север, в безопасное место. Чтобы попытаться в качестве беженцев перейти границу. Он пошел в последний раз на работу и там их уведомили, что через час увозят. Родным сказали привезти все необходимое к проходной. Я успела передать вещи, но его так больше и не увидела. Он звонил каждый день и успокаивал меня, говорил, что в безопасности и далеко от фронта, несмотря на слышимые звуки выстрелов и взрывов. Через месяц звонки прекратились. Направляясь сюда, я надеялась, что найду и его тоже. В столице меня ничего больше не держало. Там начинался страшный хаос и постоянные бомбардировки. Здесь, после тщетных попыток поисков бабушки, я встретила свою бывшую учительницу, и она приютила меня. Но недавно, когда мы стояли с ней на улице, в очереди за едой и водой, подошли двое фиронских военных. Это те, которые приезжали два дня назад и выводили нас на осмотр. Они тогда ходили вдоль очереди и спрашивали, есть ли у кого дети. Говорили, что для маленьких детей есть отдельные хорошие продовольственные пакеты. Все отвечали, что детей нет. В очереди, в-основном, были одни старики.  Некоторые хитрили, говоря, что дети дома, и пытались урвать пакеты себе, на что военные предлагали привести ребенка. Никто так и не согласился. Я, с момента попадания в город, ни разу не видела здесь маленьких детей. Наконец, они заметили меня, подошли и спросили возраст. Потом посовещались и сказали пройти с ними. Я, сперва наивно обрадовалась, что нам достанется лишняя еда, да еще и без очереди. Но моя учительница была против и пыталась отбить меня от их рук. Меня посадили в машину и увезли сюда. А она осталась лежать там, в той очереди. Люди даже не разбежались от страха, они продолжали медленно двигаться к кормежке, переступая через ее окровавленное бездыханное тело.

Девушка замолкла и опустила грустно голову. Я вдруг осознал, что в свои 18 лет, она пережила трагедию гораздо большую, чем я. И она, в отличие от меня, держится намного мужественней и спокойнее. Неужели она дошла до той стадии безразличия, когда думаешь, что жестокое будущее уже не может быть хуже настоящего. Когда добрался до илистого дна мрака и все происходящие темные вещи уже не могу опустить тебя ниже, а лишь тащат по этому зыбучему мерзкому дну, переворачивая тебя то вверх, то вниз головой.

– Что они просили потренировать с тобой? – спросила Анна.

– Какие-нибудь веселые песни. Я забыл ноты.

– Тут же есть листы с нотами.

– Я не знаю как их читать. Не помню.

– Совсем?

– Совсем, – ответил я, – но играть могу. Руки автоматически делают.

– Давай я напою тебе, что-нибудь, может ты вспомнишь?

– Не надо. Я не хочу сейчас играть.

– Хорошо.

Она гладила меня по голове и после минуты молчания тихо запела какую-то песенку, похожую на колыбельную. В ней рассказывалось о маленькой птичке, порхавшей в летнем лесу. Она последовательно встречала то куницу, то сову, то лису, и все они, пытались обманом войти к ней в доверие и съесть. Но она с легкостью ускользала от них, дальше радовалась жизни и мило чирикала. В окончании повествования, ей встретился царь птиц – хитрый орел, который стал восхищаться ее голосом и предложил выступить в его гнезде-замке на мрачной заснеженной скале. Птичка была польщена и согласилась. В-итоге, она оказалась в темнице злобного и кровожадного хищника.

– Бабушка пела мне эту песню в детстве. Говорила, что мама тоже ее пела.

Анна вдруг вспомнила о платье. Она встала, сняла с себя куртку, кофту и долго рассматривала его. Видимо, она никогда еще не носила вечерних нарядов, так как не понимала, как его лучше надеть. Только сейчас я увидел, насколько она худая. Небольшого размера майка просто висела на ее тощих плечах и руках. Широкие штаны, которые делали ее ноги толще, были завязаны шнурками на талии с большими складками. Анна попыталась надеть платье через голову, но оно застревало в плечах. Затем догадалась и кое-как натянула через ноги поверх одежды. Сзади было низкое декольте и небольшая молния. Девушке не хватало сил справиться с ней и мне пришлось помогать.

– Ну как? – спросила она, окончив.

Я затруднялся что-либо ответить. Если бы она одевалась на выпускной или свадьбу, я бы сказал правду – что она в нем прекрасна. Но сейчас я промолчал.

– Жаль, нет зеркала. Наверное, я немного вышла из размера. Сильно оно мне большое?

– Вроде не очень, – ответил я, думая про себя «не все ли равно».

Девушка, словно прочитав мои мысли, ответила:

– Не знаю. Лейтенанту надо чтобы я была красивая.

– Ты красивая. Твоя красота не зависит от одежды, и уж тем более от слов и мыслей этого человека, – я избегал упоминаний о том, для чего предназначен этот наряд и хотел, чтобы она побыстрее его сняла.

– Сыграй что-нибудь красивое, – попросила она.

Я не смог отказать ей. Возможно, это последний день для этой бедной девочки и ее завтра выглядело куда мрачнее моего. Я присел в угол, взял скрипку и начал играть. Неизвестно, что руководило моими руками, инстинкты, разум или душа, но инструмент производил медленную грустную мелодию. Анна плавно перебирала ногами на носочках, руки двигались, словно флаги на легком ветерке. Она незатейливо кружилась в разные стороны, откидывала назад голову и волосы развевались рябью темных волн. Шлейф платья завязывался и развязывался вокруг грязных штанов, немного задевая темную лужу крови на полу, и размазывая ее.

– Можно тебя попросить кое о чем? – сказала Анна, когда мелодия окончилась.

– Конечно.

– Можешь потанцевать со мной?

– Я не очень умею танцевать, но давай.

Я встал и подошел ближе. Она положила ладони мне на плечи, я на ее талию и, не прижимаясь друг к другу, мы стали медленно кружится на одном месте. В моей голове все еще играла музыка и я вспомнил, что именно эта мелодия была во мне, когда я встретил Эву.

– В этом году у меня должен был быть выпускной. Папа говорил, что обязательно сделает мне сюрприз, и я знала, что он хочет отвезти меня к морю. Кажется, он ждал окончания моей учебы больше, чем я. Радостно говорил, чтобы я с осени начинала искать платье. И что с удовольствием станцует со мной вальс. И вот я в платье, папа…

Анна громко зарыдала и сильно прижалась к моей груди. Она содрогалась от всхлипываний и передала мне часть своей жгучей горечи. Мы плакали вместе и теперь уже я гладил ее по волосам. И, веря в несбыточности своих слов, все же, запинаясь, пытался успокоить:

– Будет, Анна, будет у тебя выпускной. И море будет. Все будет, милая. Главное не сдаваться и быть сильной. А ты ведь сильная, я вижу, я чувствую это. Я знаю.

Меня подкашивало от усталости, головокружения и боли, но я пытался держаться до конца и не отпускать ее в этот момент. И, хоть и неумело, но передать ей любовь и нежность отца. Мы стояли, прижавшись друг к другу и понемногу успокаивались, когда дверь начала открываться. В щелку заглянул Перископ и крикнул:

– Туалет!

Мы отказались, но солдат добавил, что сегодня больше не собирается нас выпускать.

– Пользуйтесь возможностью. И без лишних телодвижений.

Я помог Анне снять платье, это заняло у нас некоторое время. Солдат молча ждал, не решаясь нас торопить, видимо, из-за полученного от Сана нагоняя. Девушка натянула свитер, и мы отправились в уже известное мне «джакузи». По пути, другой солдат открыл соседний холодильник и приказал:

– На выход, клоун! Иди умывайся.

Из камеры вышел человек, лицо которого испугало меня. Оно было в белом гриме, но с чистым носом. Я не сразу понял, что это мим. Краска на лице потрескалась и кое-где превратилась в коричневые подтеки. Он был невысоким, худым и лохматым, с небольшими колтунами в волосах. Под узкими щелками глаз, на невероятно широких скулах, были нарисованы две черные точки. Его вели впереди и постоянно подгоняли, так как он передвигался медленно и рукой опирался о стену. Было заметно как сильно он хромает, а из уст доносились тихие стоны и хрипы. Мы подошли к туалету. Анну впустили первой, и Перископ даже прикрыл немного дверь. Все остальные остались стоять у входа.

– Шоу уродов, – смеясь сказал второй рядовой. – Да, завтра будет мегапредставление.

Этот солдат был высоким, как и Сан, но не таким широким и мощным, а совсем худым. Со смуглыми волосами и шапкой, сдвинутой на темя. Над его горбатым носом сновали туда-сюда стеклянные глаза. Щетина заходила даже на скулы, темные брови росли неравномерно, как бурьян. Он был молод и в движениях чувствовалась фривольность. Военный свысока посмеивался над мимом и пытался его унизить. Сам же мим стоял, напротив меня, сгорбившись и опершись спиной о стену. Его покачивало будто пьяного. Я никак не мог понять, какое у него лицо под этой краской. Складывалось ощущение, что на нем надета какая-то дополнительная маска вокруг глаз, она плотно прилегала к лицу и не оставляя стыков. В руке на резинке болтался широкий бутафорский нос, поэтому свой у него был не окрашен и, кажется, сломан.

– Что-то он совсем плох, Грач, – сказал, наблюдая за мимом, Перископ.

– Да. Возможно, завтра будем без клоуна, – ответил ему напарник.

– Зачем они его били?

– Не хотел показывать номер.

– Но все-таки показал? – спросил очкарик.

– Конечно. Не зря я краску везде искал.

– Она хоть смывается?

– Не знаю, – задумался солдат, – вроде должна. На побелку похожа. Если не будет смываться водой, ацетон ему дадим. Ну или второй слой пусть наносит.

Грач засмеялся и крикнул Анне, чтобы та ускорилась. В этот момент ноги мима подкосились, и он начал падать. Я выкинул руке ему навстречу и смог замедлить его падение. Сил, чтобы его удержать, не хватило и мы оба рухнули на пол. Солдаты, от неожиданности, отшатнулись и схватились за автоматы. Грач злобно крикнул:

– Встать, идиоты!

Я, еле поднявшись сам, пытался помочь миму. Тот, посидев немного на четвереньках и отдышавшись, все же поднялся.

– Анна, выходи! Считаю до пяти, – крикнул Перископ.

За полуприкрытой дверью была тишина, и через несколько секунд толстенький солдат осторожно открыл дверь дулом автомата. Снаружи никого не было, а кабинки были закрыты. Перископ, еще раз окликнул ее, но не услышав ответа, открыл первую кабинку – там никого не было. Солдат попытался открыть вторую кабинку, но она была заперта. Он начал стучать кулаком и кричать, что сломает дверь. Я надеялся, что до этого не дойдет и девушка ответит. Но очкарик принялся биться плечом в дверь, но запыхавшись и осознав, что она открывается наружу истерично дергал ручку.

Наблюдавший за всем этим Грач, нехотя подошел к кабинке, подвинул напарника и с силой рванул дверь на себя. Слабая сердцевина замка с треском вылетела. Мое сердце онемело, тело пробил внутренний разряд, а руки и ноги стали ватными. Внутри, сбоку от унитаза, на полусогнутых оголенных ногах и с натянутым вокруг шеи и трубы шнурком от штанов, сидела Анна. Ее лицо побагровело, у рта образовалась пена, а выпученные глаза смотрели прямо на меня.

Перископ мгновенно начал вынимать ее из петли, разрезал шнурок и истошно звал на помощь. Его напарник стоял спокойно и, со словами «не пытайся, ей крышка», достал сигарету и закурил. Дальше начался хаос. На мольбы очкарика прибежали другие военные и, бросив нас с мимом на пол, стали помогать. Наконец, подоспели Сан с Янгом. Здоровяк раскидал всех солдат, и они с лейтенантом пытались оживить и привести девушку в чувства. Я заметил, что некоторые солдаты рассматривают ее, согнутые в коленях голые ноги и что-то обсуждают. Сан, завидев это, снял куртку и укрыл ее. Когда меня отводили в камеру, два командира, с обреченными лицами, делали массаж сердца и искусственное дыхание. Грач при этом сказал:

– Это музыкант, сто процентов. Надо было их развести по разным камерам.

Я надеялся, что она вернется, и долго ждал ее появления в камере. Меня угнетала уйма мыслей и вопросов. «Зачем она это сделала? Неужели она перешла эту линию? Нужно было понять и отговорить от этого. Но как дать понять, что это не самый лучший выбор? И был ли он в ее положении? Неужели возможно было объяснить, что завтра произойдет не самое страшное? Как самому в это поверить? Почему она сделала это именно сейчас? Возможно скорое приближение ужаса сыграло свою роль. И почему в таком месте? В этом холодильнике есть куча крюков на потолке. Может на нее повлияло мое присутствие, наши разговоры и она искала уединения?»

Вдруг замок начал открываться, меня охватил мандраж, и я робко ждал, что именно она появится в просвете. Но двери громко и резко отворились нараспашку, и вместо девушки в холодильник, с пистолетом в руке, ворвался Сан. Он за секунду преодолел расстояния до меня, схватил за шею и остервенело поднял вверх, приставив к голове дуло.

– Ты что с ней сделал, тварь? – кричал он. – Зачем? Отвечай, скотина! Я размозжу твои вонючие мозги по всей этой грязной камере!

Я трясся от страха и задыхался под мощным прессом сержантских пальцев, не понимая, что именно он имеет ввиду. Он бросил меня на пол и прицелился:

– Ты – животное! Я думал ты нормальный, а ты грязный конченный ублюдок!

– Нет, – как мог, крикнул я, начиная догадываться о чем он, – нет! Она же ребенок! Я ее не трогал. Я только помог ей примерить платье, и все!

– Отправляйся в свой собачий ад, и пусть с тобой там делают то, что ты сделал с этой светлой девочкой!

Его глаза горели адским пламенем и выжигали во мне все живое.

– Стой! Сан, стой! Отставить! – вдруг где-то издали раздался голос бегущего лейтенанта.

Через мгновение Янг появился в камере и, поняв, что успел, выдохнул и сказал:

– Это не он.

У сержанта спала пелена аффекта и он потихоньку опустил пистолет.

– А кто? – спросил здоровяк.

– Кто-то из наших, – тихо сказал Янг.

Лейтенант прошептал что-то на ухо Сану. Глаза здоровяка округлились. Он подозвал, стоящего у двери Перископа и пристально всмотрелся ему в глаза. Тот был ошарашен происходящим не меньше и испуганно произнес:

– Нет, дядя, ты чего! Ты же меня знаешь. Ладно я еду ей не доносил иногда, мне вечно хочется есть. Но такое – нет! Боже упаси!

Сан небрежно поднял его ладони и, осмотрев их, отпустил.

– Кто с ней контактировал, кроме тебя, за последние два дня? – спросил Янг.

– Да много кто. Их тут четверо было до этого, потом этот мертвый псих еще.

– А из солдат?

– Не знаю, я же менялся. И эти из штаба к себе вызывали, и к вам водили, и в «джакузи».

– Всех, кроме постовых, сюда, быстро! – приказал Сан и Перископ выбежал из холодильника.

Здоровяк подошел ко мне, присел на корточки и неожиданно произнес:

– Извини, братишка. Вскипел, не разобравшись. Прости дурака.

Он смотрел в мои глаза, речь его казалась искренней и доброй, а сам он будто стыдился своего поступка.

– Она умерла? – тихо спросил я.

Сержант посмотрел на лейтенанта, тот пожал плечами и ответил.

– Состояние критическое.

– Отпустите ее, – попросил я.

– Не можем, – так же тихо, чтобы никто не услышал, ответил сержант и потупил голову в пол, – пока не можем.

– Зачем тогда вы спасали ее? Ровно для того, чтобы повторить муки, – не выдержал я и расплакался.

Сан не нашел ответа. В коридоре застучали десятки ноги и нарастал гул голосов.

– Господин сержант, все в сборе, кроме троих постовых, двое в городе, Лекарь наверху, – отчитался Перископ.

Командиры вышли из холодильника, а я подполз ближе к двери, чтобы узреть, что происходит.

– В шеренгу! – приказал лейтенант.

Солдаты выстроились в ряд, и я понял, что ошибался в их количестве. Их было всего одиннадцать. Видимо это была не военная база, а лишь объект с охраной.

– Кто это сделал? – громко спросил здоровяк.

Все молчали, и он добавил:

– Мне повторить вопрос?

– Вы про что, сержант? – спросил один из солдат.

– Вы видели кровь на ногах девочки, вот про что я!

Многие из них пожали плечами и закрутили головами.

– Чистосердечное признание, извинение и покаяние смягчит наказание, – произнес Янг, но никто ничего на это не ответил.

Минуту стояла напряженная тишина.

– Это музыкант, по-любому, – наконец крикнул тот самый Грач и указал на меня.

Сан не стал это комментировать и продолжил громким басом:

– Я знаю, что вы нормальные ребята, на которых можно рассчитывать в трудную минуту, но среди вас затесался ублюдок, для которого чужды мораль и честь. Чтобы почувствовать себя мужчиной, именно почувствовать, а не быть им, он надругался над ребенком. Он посмел ослушаться моего приказа. И это был не столько приказ меня как сержанта, а просьба меня как человека. Все мы знаем, что на войне еще и не такое происходит, но, если кому-то из вас это нравится, милости прошу на выход!

– Я не понял, сержант, почему ты нас обвиняешь? – завелся Грач и снова указал на меня. – Он с ней два дня сидел, у него и башню сорвало. Когда у него последний раз было? Захотел перед смертью насладиться. Мы то тут причем? Имей уважение! Тебе звание на дает право так с нами разговаривать! Ты думаешь кому-то из нас было бы приятно с ней это делать?

Во время этой тирады рядового в помещение спустился еще один солдат. У него не было автомата, вместо него в руках у него был стетоскоп. Скорее всего, это был тот самый Лекарь. Он подозвал Янга к выходу, и они перекинулись парой фраз. Лейтенант недовольный вернулся на свое место, и я подумал о самом плохом.

– Ребята, кто-то из вас хотел бы эту грязную шлюху? – продолжал Грач.

Остальные решили не встревать в этот монолог и молча наблюдали за происходящим.

– Что вы языки спрятали? Вас обвиняют в том, чего вы не делали, а вы спокойно стоите, будто так и надо. А этот скрипач сидит и радуется, что нас распинают. Дайте я сам его пристрелю за то, что он с ней сделал!

– Все согласные с ним – шаг вперед! – приказал Янг.

Никто не сдвинулся с места, кроме самого Грача.

– Кто согласен с тем, что она грязная шлюха? – добавил лейтенант.

Грач посмотрел на стоящих сослуживцев со злобой и выпалил:

– Да идите вы! С кем я служу, с тряпками, о которые можно вот так вытирать ноги! С меня хватит! – он махнул рукой и направился к выходу.

– На месте стой! – крикнул на него лейтенант и вытащил пистолет.

Тот остановился и обернулся.

– Сдать оружие!

– За что, лейтенант? – возмутился рядовой.

– За бунт на корабле, – ответил Янг.

Грач нервно снял все оружие с бронежилетом и показательно бросил их на пол.

– Что теперь? В карцер? – скалясь спросил Грач.

– Это я предоставлю решать господину сержанту, – ответил лейтенант, и продолжил – сейчас проведем следственный эксперимент. Перископ, напомни мне, может я что-то перепутал. Утром ты привел Анну к нам, так?

– Так точно, – испуганно ответил солдат в очках.

– Затем я попросил привести музыканта, так?

– Так точно.

– Ты забрал Анну из моего кабинета?

– Да.

– И сразу отвел в холодильник?

– Да, – вспоминая, закатил глаза Перископ, – вернее нет, не сразу. Вы еще приказали сводить ее в «джакузи».

– Я помню, что ты привел музыканта очень быстро после того, как забрал девочку. То есть, получается, ты отвел Анну, оставил в холодильнике, взял музыканта, привел его к нам и потом пошел отводить девочку из холодильника в туалет?

– Нет. Не совсем так. Чтобы вы долго не ждали, мне вызвались помочь и я, зная, что она всегда долго находится в уборной, согласился на помощь. Передал Анну, а сам сходил за музыкантом и привел вам.

– И кто ее повел в туалет? Он? – спросил лейтенант, указывая на Грача.

– Нет, не он, – к удивлению всех собравшихся и самого Янга, ответил толстенький солдат.

– Вечер перестает быть томным, – сказал лейтенант. – Кто повел?

– Милко, – тихо ответил Перископ и махнул на стоявшего рядом невысокого светловолосого солдата в красной повязке на лбу. На шее у него был набит ровный широкий крест. Тот исподлобья смотрел на Янга.

– Выкусил, – язвительно прокомментировал Грач, но Янг не стал обращать на это внимания.

– Милко, выйти из строя, – сказал тот и указал на место, рядом с Грачом.

Солдат выполнил приказ.

– Теперь твоя очередь рассказывать.

– Я отвел ее в «джакузи», – сказал солдат хриплым голосом, – подождал ее пару минут, она вышла, и мы вернулись к Перископу.

– Кто-то еще был в туалете?

– Вроде нет, она одна.

– Перископ, это так? – вмешался ничего не понимающий Сан.

– Я привел вам музыканта, потом пошел к холодильникам и ждал девочку там. Через минут десять – пятнадцать они вернулись, и я ее закрыл.

– Десять – пятнадцать значит, а у тебя Милко было пару минут.

– Я просто так выразился. Прошло минут десять, не меньше, – сказал солдат в красной повязке.

– Снять перчатки, – приказал обоим Янг.

– Зачем? – спросил Милко.

Янг выстрелил чуть в сторону от солдат. Все в помещении, кроме Сана, вздрогнули. Некоторые солдаты инстинктивно потянулись за оружием, но сержант грозно сказал им «отставить!» и те опустили руки. Милко стоял полусогнутым и ошеломленно смотрел на лейтенанта. Грач уже не был таким решительным, он быстро снял перчатки и бросил на пол. Янг осмотрел ладони и перевел внимание на Милко. Тот нехотя снял перчатки. На его левой руке были перебинтованы два пальца.

– Порезался? – спросил лейтенант.

– Собака укусила.

– Лекарь, ты его осмотрел? – обратился Янг к солдату со стетоскопом.

– Не надо, – перебил Милко, – там царапины, ничего страшного.

– И все же, давай посмотрим. Грач говорит, что эти собаки грязные бывают. А собаки говорят, что они кусают тех, кто обращается с ними плохо, – произнес лейтенант.

Милко стал развязывать бинт, через несколько витков материя была окровавленной. На освобожденных посиневших пальцах виднелись несколько вмятин, действительно похожих на укус.

– Грач, можешь взять свой пистолет, – сказал Янг и, подождав пока тот сделает это, добавил, – ты вызывался убить виновного. Если хочешь, можешь это сделать.

Грач обескураженно смотрел на лейтенанта и сильно нервничал. Он явно не ожидал такого поворота событий. Милко растерянно наблюдал, как тот начал, не торопясь, поднимать пистолет.

– Не смей, Грач, – злобно цедил он сквозь зубы. – Грач! Не надо!

Высокий солдат не останавливался и все так же, дрожащий рукой, поднимал оружие. Милко истерично закричал:

– Ах ты тварь! Решил чистым остаться? Да это же…

Грач быстро поднял пистолет и выстрелил в упор. Светловолосый солдат громко упал с простреленной головой. Лейтенант забрал пистолет и проговорил:

– Что он хотел сказать, Грач?

– Без понятия. Вы приказали мне его убить – я убил. Теперь вы поняли, что я не причем.

– Начнем с того, что я тебе не приказывал, – произнес Янг, – и знаешь, в чем интересная штука, Грач? Ты настолько запутался в своих мыслях и размышлениях, что, сам того не понимая, оголил их и вывалил наружу. Ты начал оправдываться в том, в чем мы тебя ни разу не обвинили.

– Что? – опомнился рядовой, – сержант обвинял нас всех в этом.

– Нет, Грач. Он обвинял одного преступника и, как мы выяснили, это был Милко. Девочка укусила его, защищаясь. А ты начал с того, что обвинил нас в клевете. И это, в принципе, нормальная реакция, никому не понравится, когда его обвиняют в таком. Правда ведь ребята, вам ведь было не очень приятно? – обратился Янг к остальным солдатам, и продолжил. – Но твои мысли привели тебя к стремлению убедить нас всех, что это сделал не ты.

– Не придумывай, лейтенант. Если вы обвиняли всех, значит и меня в том числе.

– Сержант говорил, что он всех обвиняет?

– Да!

– Господин сержант, – Янг обратился к Сану, – вы обвиняли всех в этом преступлении?

– Никак нет, только одного ублюдка, – спокойно ответил здоровяк.

Лейтенант продолжил:

– Ты что-то скрываешь? Ты знал об этом?

– Нет. Для меня самого шок, что это он сделал. Поэтому я его и пристрелил, – ответил Грач.

В разговор вдруг вмешался Лекарь. За время предыдущего диалога он находился за спиной Грача и осматривал тело убитого. Я думал, что он хочет убедиться, мертв ли Милко, но тот лишь проверил его карманы, достал оттуда телефон и что-то в нем высматривал. Наконец, он встал и сказал:

– Телефон покажи.

Грач, с удивлением, переходящим в гнев, обернулся на Лекаря и прикрикнул:

– Ты кто такой? Не лезь не в свое дело!

– Во-первых, он старше тебя по званию, – ответил на его тираду Янг и, заинтересованно добавил, – во-вторых, выполняй приказ.

– У меня нет телефона, – сказал Грач.

– Мне попросить господина сержанта его поискать? – спросил лейтенант.

Рядовой сунул руку в карман, достал телефон и так же швырнул его на пол, тот упал возле солдат. Янг спокойно подошел и поднял его. В это время Грач сделал два незаметных шага в сторону выхода, но уперся в дуло, выставленного Лекарем, пистолета.

– Не торопись уходить, Грач, – произнес Янг, – у меня последняя к тебе просьба – разблокируй, пожалуйста, телефон.

– Я не помню код, – пренебрежительно ответил тот.

Лейтенант без колебаний направил пистолет в сторону рядового и выстрелил ему в ногу. Тот закричал от боли и упал, сжимая бедро. Лейтенант поднес к нему телефон и упер дуло пистолета в его бок. Грач, со скорченным лицом провел по экрану. Лейтенант отошел, взял стоявший у стены стул, переставил его ближе к солдатам и уселся.

– За что я тебя люблю, Лекарь – так это за твое умение задавать интересные загадки. Господа присоединяйтесь, – произнес Янг, и все подошли к нему ближе и уставились в телефон.

Лейтенант покопался в нем и через полминуты оттуда начались доносится хриплый голос Милко, надменный смех Грача и сдерживаемые чем-то крики и стоны девушки. Я отчетливо услышал фразу «грязная ты шлюха». И не только я. Лицо Сана налилось багровым оттенком и он, войдя в состояние аффекта, бросился как дикий зверь на свою жертву. Грач поначалу пытался отмахиваться, но удары сержанта, как пушечные ядра неумолимо достигали цели. Он поднимал его и бросал о пол и стены, несмотря на кажущуюся массивность рядового. Сан был похож мне могучего самца-гориллу, которому попался чужой детеныш и он расправляется с ним.

Пока, весь в крови сержант, произнося те же самые слова «грязная ты шлюха», превращал Грача в отбивную, лейтенант бросил телефон на пол, разбил его подошвой и стал спокойно наблюдать за избиением. Лишь несколько едва заметных деталей выдавали его внутренний гнев – он сжал кулаки и челюсть. Настолько крепко, что отчетливо были видны пульсирующие вены. В какой-то момент он переборол себя, отпустил всех солдат и обернулся на меня. Мы посмотрели в глаза друг другу и он, спустя продолжительное время, опустил голову и выдохнул.

Эту ночь я провел один. Иногда меня схватывал озноб, и я пытался понять от чего он происходит. Было не очень холодно, но крайне горько. «Луны» не было. Впереди разрасталась и начинала свое пиршество пропасть обреченности.




Глава 7


Этот сон был ярким и добрым. Таким настоящим. Он не уходил из головы, в отличие от многих сновидений, и крепко засел в памяти. Я помнил каждую мелочь. Двух высоких мужчин, профессора, Стеллу. Небоскребы с зеленью, странные автомобили, живую картину. Как же было тяжело осознавать, что это только яркая ночная фантазия, после просмотра которой я вновь очутился в своей квартире. Без еды, воды и электричества. В полуразрушенном городе, где орудуют вооруженные банды, а фронт стремительно приближается, принося с собой зло и ужас.

Меня разбудила Токи. Она просилась на улицу – на дворе был уже полдень. Ноющая боль в теле убедила в том, что вчера не было никакой светлой уютной комнаты и приятного ужина, а была ночная игра в карты с «анархистами», где я проиграл банку детского питания и остался должен бандитам драгоценности. Воспоминание о мертвом теле в лифтовой шахте пришло спустя время, и ежесекундно прожгло сознание. Во мне вновь разрасталась тревога. Эта ночь, в дополнение ко всем опасностям действительности, добавила не только страх перед угрозой расправы со стороны бандитов, но и страх перед странной старухой со второго этажа, которая могла с легкостью убить даже крепкого вооруженного человека.

Нужно было иметь при себе средство для защиты, так как просто убегать и прятаться от преследователей стало крайне сложно. Я взял со стола украденный пистолет и долго пытался понять, принцип его работы. В моем представлении на оружии всегда должен быть видимый предохранитель, но здесь он отсутствовал. Были лишь несколько рычажков, которые производили другие действия. Я смог открыть магазин – он был полон под завязку. К удивлению, остальные обоймы, взятые в квартире Стефана, не подходили под эту модель. Но все же, одного магазина мне должно было хватить для осуществления задуманного. А оно заключалось не в том, чтобы долго от кого-то отстреливаться – я совсем не опытный военный и даже не любитель. Перестрелка с кем-либо была проигрышным вариантом для меня. Оружие нужно было для того, чтобы запугать противника или сохранить себе жизнь при критических обстоятельствах. И если это будет невозможно, то понадобится всего один патрон.

Я был настолько далек от оружейной темы, что любой человек, понаблюдав за мной в тот момент, удивился бы моему страху перед пистолетом. Закрывшись в комнате, подальше от Токи, направив дуло в дальнюю стену и стараясь держать пальцы подальше от курка, я все же смог снять затвор и убедиться в отсутствии патрона в стволе. Только после этого я стал уверенно вертеть его в руках и осматривать. Вернув затвор обратно и сильно сдавив ладонями рукоятку, я зажмурился и нажал на курок. Произошел негромкий щелчок. Я облегченно выдохнул. Потренировавшись несколько минут, я вернул магазин обратно. Рассуждения о том, что оружие придаст уверенности и заставит меньше бояться всего вокруг, не оправдались. Его присутствие рядом вынуждало быть более нервным – я постоянно переживал, что случайно нажму курок и что-нибудь себе прострелю. «Это временные опасения. Они пройдут, когда я привыкну к нему. Нужно опробовать его реальный выстрел». Я запланировал сделать это при ближайших бомбардировках города. Их интенсивность с приближением фронта, как ни странно, уменьшалась. И так как не было источников информации, мне казалось, что наши войска смогли замедлить противника. По моим прогнозам, городские бои должны были начаться недели через две, и в городе должно увеличиваться количество военных, но этого не происходило.

Наконец, на радость Токи, я вспомнил про нее, вышел из квартиры и выпустил ее на улицу. В подъезде чувствовался небольшой запах разложения. «Возможно, это тело в шахте. Нет, прошло слишком мало времени». Проходя мимо злосчастной квартиры Стефана, я понял, что вонь исходит оттуда. Я не учуял ее сегодня на рассвете, когда отдирал пол от крови. Возможно, меня обуял шок, который запрещал придавать этому значение. А возможно в этой квартире что-то поменялась за полдня. Я подошел к двери и прислушался. Была гробовая тишина. Она надменно трещала в голове и гнала прочь. Весь подъезд, казалось, излучал безжизненную энергию, будто находился где-то в параллельной вселенной. И нахождение здесь как минимум двух людей, меня и старухи, не делало его живее. Застывшая аура поглощала и побуждало чахнуть тело, мысли, душу.

Нужно было раздобыть еду, живот молил и всячески напоминал об этом. Днем выходить в город было куда опаснее чем ночью и мне ничего не оставалось, как попытаться найти пропитание у соседей. Я решил пока обойтись без взламывания дверей и просто проверить все ли они закрыты. Начиная со своего этажа, сжимая одной рукой пистолет, а второй тихо нажимая на ручки, я прошел вниз по всем неизвестным квартирам. Лишь на первом этаже нашлась дверь, которая поддалась. Не ожидая такой удачи, меня сразу ужаснула мысль о возможности наличия там людей. Долго не решаясь и вслушиваясь, я все же медленно вошел внутрь. Это была очень светлая квартира, по планировке такая же, как у Стефана. Различие было лишь в чистоте. Здесь не было разбросанных предметов и мусора. Вещи и мебель были на своих местах, а тонкий нетронутый слой пыли на полу говорил о том, что по нему давно не ступали чьи-либо ноги. Я проверил комнаты и шкафы на наличие кого-либо и убедившись, что все в порядке, закрыл входную дверь на внутренний замок. Кухня была обычная, без вычурности, с небольшим бежевым столом и такими же шкафчиками. Полуопавшие цветы на подоконнике раскидали сухие желтые листья по полу. На кухонной столешнице было пусто, за исключением нескольких баночек со специями и утварью. Я с надеждой открыл холодильник. Его темное пустое нутро не дало мне облегчения. Проверяя шкафчики, я наконец наткнулся на две, закатанных вручную, банки с темной субстанцией внутри. Не было понятно – варенье это или овощное рагу, но я был рад находке. Выставляя их в прихожую, я заметил на полу три маленькие монетки небольшого номинала, которые, видимо, обронили в суматохе. Далее я проверил тщательнее комнаты. В первой стоял большой диван, полки с книгами, серый шкаф с одеждой и много фотографий молодых родителей с ребенком. Я знал их до войны, они были довольно дружелюбны в редких общениях. Большинство снимков было из совместных путешествий. Красивые средневековые улочки, кемпинг в лесу, снежные спуски и солнечное море. В другой комнате была, с виду простая, но довольно хорошая кровать и детская мебель. Стол наполняли школьные принадлежности и пару книжек. Мальчику было около десяти лет, поэтому он уже не нуждался в большом количестве игрушек и здесь был порядок. В спальне, на большой кровати я обнаружил записку. Детским почерком было написано: «Мы обязательно вернемся». Теперь я понял, что монетки в прихожей имели свой смысл. На меня нахлынула грусть, отодвинув тревогу на второй план. Я присел на кровать, рядом с бумажкой, чтобы на время забыться и расслабиться. Здесь было так спокойно, что не хотелось уходить. Я бы мог остаться тут насовсем, но это было совершенно неправильно. Чужая квартира, чужая жизнь, чужая тишина. Если бы моя квартира была разрушена, возможно, я бы перебрался сюда. Но, все же, я не чувствовал здесь дома. Это был их дом. Не мой.

Внезапно слух уловил приглушенные разговоры наверху, в квартире старухи. Несколько мужчин что-то обсуждали. «Токи!». Я метнулся к окну и осторожно посмотрел на улицу. Собаки не было видно, и я надеялся, что она появится не скоро. Но если она уже зашла в подъезд, то могла сидеть возле нашей квартиры, а это выдаст наше убежище. Наверху не было слышно голоса или криков старухи, не было звуков шагов, а различить, был ли среди разговаривавших Адам, я не смог. В какой-то момент разговор разделился и частично переместился на улицу. В окне кухни обозначилось какое-то движение. Пробравшись на четвереньках по полу к подоконнику, я стал вслушиваться и, с ужасом, узнал голос одного из говоривших. Это был тот малолетний сумасшедший по кличке Ирокез. Он обсуждал с кем-то неизвестных мне людей и некий товар. Возможно, в поисках меня они наткнулись на куда более серьезную для них ценность – тайник с оружием Адама. Через пару минут разговор снова переместился наверх. Мне нужно было уходить, но путь в квартиру был опасен из-за возможного наличия в людей подъезде. Ничего не оставалось как вернуться в комнату с запиской, лечь на кровать и просто ждать. Прямо над моей головой была комната Стефана. Я не знал, что с ним, умер ли он. Возможно его уже не было там, прошло ведь несколько дней с момента нашей встречи. Сейчас я был чем-то похож на него, лежал в такой же комнате на кровати, без возможности куда-либо выйти. Но все же, его положение было куда хуже. И мысли, и действия. Я же мог передвигаться и сам принимать решения. Даже убить себя я мог сам. Осознание этого укрепляло уверенность и не позволяло погрузиться в мрачный мир уныния.

В треснувшем окне, словно пролетающая птица, промелькнула быстрая тень. Я не придавал этому значения вплоть до того момента, пока несколько человек не вышли на улицу и не стали это обсуждать. Я неспешно встал на кровати, чтобы их видеть. Светлая полупрозрачная занавеска должна была скрыть меня от их взора, но я все равно старался не двигаться. Там стояли двое ламбрийских военных, через полминуты к ним подошел Ирокез. На нем уже не было шубы, видимо летний зной не позволял ее использовать днем. Торс украшала серая длинная майка без рукавов, на которой красовалась все та же надпись «АА». В руках он держал обычный автомат, который казался чересчур большим по сравнению с его невысоким и худым телом. И он, и двое военных осматривали пространство под моим окном, куда исчезла тень.

– Что с этим делать? – спросил один солдат у другого, по форме напоминающего офицера.

– Ничего, – ответил тот, – пусть валяется здесь.

Это был голос Адама, я впервые увидел, как он выглядит. Среднего роста человек. Худой, но широкоплечий. Полевая военная рубашка была расстегнута на груди. Фуражки не было, на ее месте блестел свежевыбритый затылок, с несколькими старыми шрамами. Он, вальяжно убрав руки в карманы штанов, выпускал изо рта густой дым сигареты, которую сжимал зубами. Ему было лет сорок, но слегка опухшее лицо, имея пурпурный оттенок, старило его лет на десять. Черные широкие брови нелепо смотрелись над маленькими глазами и таким же носом. Он был совсем не похож на Стефана, который до войны казался мне бравым крепким солдатом, будто сошедшим с пропагандистского плаката.

– Собаки съедят. Или крысы, – добавил он к вышесказанному, бросил окурок в то место и обратился к парню в майке, – что ты там говорил про своего бойца?

Ирокез был уже совсем не тем самоуверенным франтом, каким казался ночью. Он нервничал, не делал вызывающих движений и не говорил лишнего. Застыв, он долго смотрел на объект их разговора, которой был скрыт от моего внимания, с небольшим отвращением. Опомнившись, он ответил:

– Ночью мы одного местного поймали, раскрутили и на счетчик поставили. Мой человек пошел его проводить и не вернулся. На рацию не отвечает.

Я с ужасом осознал, что не додумался проверить, есть ли у тела в шахте рация. Она не попадалась мне на глаза и, возможно, была у него в кармане. Если они ее услышат, мой план сокрытия провалится.

– Хорошо, спрошу у своих, не приняли ли они их, – сказал Адам. – Что за местный человек? Где живет? – спросил Адам.

– Не спрашивал я, где живет. Специально отправил своего бойца с ним, чтобы узнал адрес и прошерстил квартиру.

– Старик?

– Нет. Молодой, лет тридцать. Худой, волосатый. Мы его помяли немного, – сказал Ирокез.

– Молодой? – удивился Адам. – Вы там перепили что-ли? Откуда тут молодые? Все молодые или у вас, или у нас. Ну или там.

Он указал пальцем на небо, после чего задумался и добавил:

– Хотя, может уклонист. Не смог выехать.

– Если вдруг увидите похожего – маякните.

– Маякну, – без особого интереса сказал Адам и продолжил, – слушай, я все забываю спросить. Почему тебя некоторые сутенером называют? Торгуешь девочками?

– Нет. Просто дядя так сказал, когда увидел мой прикид. Шуба и все дела, – немного смущенно ответил юноша.

Адам, не стесняясь рассмеялся.

– Ясно. А я уж понадеялся. Ладно, давай, нет времени с тобой болтать. Дяде привет, – сказал Адам, завидя подъезжающий черный внедорожник.

Он со своим солдатом сели внутрь автомобиля и уехали. Ирокез выдохнул и расслабился. Теперь он стал больше похож на себя ночного. Парень еще раз посмотрел на место под окном, недовольно скривил лицо, достал из-под майки пистолет и прицелился туда. Сделал несколько резких движений рукой, изображая выстрел, и сопроводил его звуком, как это делают дети. В этот момент, я вдруг увидел за дорогой движение. Там, из кустов выбежала и резко остановилась Токи, настороженно всматриваясь в незнакомого ей человека у подъезда. Я различил ее меняющийся настрой: она выдвинула вперед уши и раздумывала над необходимостью залаять.

– Стой. Стой, – шептал я ей, надеясь, что Ирокез быстро уйдет, но тот не торопился, – не двигайся Токи. Стой. Фу. Молчи. Пожалуйста. Молчи!

Ирокез вдруг перевел взгляд на мое окно и посмотрел прямо на меня. В груди все сжалось, но я не пошевелился. Занавеска не должна была выдать меня, я находился в полутемной комнате, в то время как на улице во всю слепило солнце. Я оказался прав, после односторонней битвы взглядов, парень перевел взор на окна выше. В это время Токи звучно гавкнула, что напугало и меня, и Ирокеза. Юноша обернулся и без каких-либо колебаний направил пистолет в ее сторону. Прозвучало несколько выстрелов и собака, взвизгнув, пустилась наутек в парк. Меня обуял гнев, я сжал в руке пистолет, но вовремя одумался и снова проследил, чтобы палец был подальше от курка.

У входной двери в квартиру начало что-то происходить, я услышал тихие металлические щелчки и копошение. Кто-то периодически дергал ручку снаружи и пытался взломать замок. Тихо, в полусогнутом положении, я прокрался ближе к выходу и, дождавшись более громкой фазы, сильно сжал пальцами внутреннюю защелку. С обратной стороны кто-то еще минуту пытался подобрать комбинацию, и я чувствовал, что у него это получается. Защелка пыталась провернуться, но ей мешали это сделать мои усилия. В итоге из-за двери прозвучало: «ерунда какая-то» и попытки закончились. Этот кто-то зашагал по лестнице. Я перебрался обратно в комнату и увидел, как две головы переместились к другому подъезду и вошли в него. С Ирокезом был один из его подельников – парень со щербиной в зубах. Он нес на плече небольшую спортивную сумку, видимо наполненную чем-то ценным, что нашел в квартирах, которые смог вскрыть. Возможно, он побывал и в моей, она даже не была заперта. Я не знал, смог ли он опознать, кто в ней живет. Но судя по тому, что они спокойно ушли, этого не произошло. Мне нужно было торопиться.

Токи нигде не было видно, как и не было безопасных вариантов ее позвать. Поэтому я покинул чужую квартиру и осторожно направился наверх. Подъезд был пустой, и я беспрепятственно дошел до своей двери. Быстро открыв ее и зайдя домой, меня, словно молотом, пробил сильный шок. В комнате, ко мне спиной, стоял вооруженный человек. Он быстро развернулся и направил на меня дуло автомата. Моя рука, сжав пистолет, быстро последовала его примеру. Виски бешено колотились, а тело, наполнившись до краев адреналином, мгновенно избавилось от боли. Мы стояли друг напротив друга, готовые выстрелить. Я пытался казаться более решительным и бесстрашным, но внутри меня все сжалось, и я ощущал себя загнанным зверем. Из этой ситуации не было выхода. Или я или он.

Это был Серый. Человек, который показался мне самым адекватным среди их банды. Он был в той же кепке, а шрам на его щеке с каждой секундой все больше краснел.

– Опусти пистолет, – спокойно сказал он.

– Сам опусти, – сбивчиво ответил я.

К удивлению, он выполнил мою просьбу и расслабился. Положил автомат на комод и спросил:

– Значит здесь ты живешь?

– Нет, – пытался соврать я, все так же держа его на прицеле.

Он молча указал на мое семейное фото в рамке, а затем сел на диван.

– Где Шин?

– Его убили.

– Кто?

– Старуха-соседка со второго этажа. Вонзила ему нож в спину.

– Это та сумасшедшая?

– Да.

– И где его тело?

– Не знаю, – снова соврал я.

Его рация затрещала и оттуда донесся вопрос: «Серый, все в норме? Ты скоро?». Он серьезно ответил: «Все в норме. Через пять минут выйду» и снова обернулся ко мне. Казалось, он уже ничуть не переживает из-за направленного на него оружия.

– Ты его хорошо спрятал?

Он читал мою ложь, не давая шанса оправдаться.

– Он в шахте лифта, – признался я, – но убила его действительно старуха. Я сам не знаю как у нее получилось и зачем она это сделала. Чтобы вы не вышли на меня, мне пришлось сбросить туда тело. Я понимаю, что это звучит по-идиотски, но мне уже все равно, поверишь ты или нет.

– Будет сильный запах.

Это странно, но Серый вел разговор крайне необычно. Будто он – мой подельник, а не бандитов.

– Тебе надо было его закопать.

– У меня не было времени и сил. Посмотри на меня, я совсем слаб.

– А рация где?

Было стыдно признаваться в своей невнимательности и безрассудстве. Я просто потупил голову и ответил:

– Я не заметил у него рацию.

Серый устало протер лицо рукой и произнес:

– Ладно, все равно нужно менять частоту.

Затем он снял из-за спины небольшой военный рюкзак и, покопавшись в нем, достал две консервные банки тушенки и упаковку копченых куриных ножек.

– Тебе здесь не безопасно, – оставив продукты на диване, Серый встал, подошел ко мне и опустил мою руку с пистолетом, – скоро здесь могут быть жесткие бои и дом навряд ли спасет тебя. Двигайся на окраину, а лучше вообще в деревню. Если не сможешь уйти – наклей на окно красный крест. Если получится – помогу.

Он взял свой автомат и зашагал к выходу, а я стоял, окоченев от недоумения.

– Кто вы такие, почему вас не трогают военные? – спросил я.

Серый обернулся и вздохнул.

– Не все в этом мире живет по законам. Мы из «2А», – Серый указал на вышивку «АА» на рюкзаке, – знаешь, что это?

– Нет, – ответил я, – видел лишь такие надписи.

– «Абсолютная анархия». Какой-то дебил придумал ей это идиотское название. В-общем, это мафия. Мы снабжаем военных развлечением, они снабжают нас вседозволенностью. И те остатки законной власти города, которые не убежали, находятся под нашей юрисдикцией.

– И что, ваш Ирокез самый главный в городе? – спросил я, на что Серый искренне рассмеялся.

– Нет. Ирокез – глупый обкуренный молокосос. Его дядя имеет определенный вес, поэтому и поставил его командовать отрядом, с глаз своих долой. А мы с ним возимся как няньки.

– Вы можете меня взять к себе? Хоть кем-нибудь?

Серый серьезно посмотрел на меня и спокойно произнес:

– Ты не воин и уж тем более не бандит. Сам это знаешь. Тебе это не нужно, у тебя свой путь. Как говорит мой брат: не марай свою душу – отмыть не получится.

Я опустил голову.

– Почему ты помогаешь мне?

– Не знаю, – ответил тот, – тебя жизнь обделила злобой. А я не хочу быть тем, кто ее родит в твоем сердце.

– Но я мог тебя убить.

– Не мог, – он взял мой пистолет и, передернув затвор, продолжил, – всегда делай так, когда меняешь магазин. Теперь пуля там, где надо.

Он вернул мне оружие и добавил:

– Используй его только когда нет ни малейшего другого выхода из ситуации. Пуля, однажды выпущенная тобой, будет возвращаться к тебе постоянно. К тому же тебе надо жить, ты кое-кому обещал вернуться.

Я ошарашено взглянул в его глаза, они по-доброму улыбались.

– Кому? Откуда ты знаешь?

– Ночью, у нас в отключке, ты бредил, – он похлопал меня по плечу и добавил, уходя, – никому не рассказывай о нашем разговоре. Ты меня не видел, я тебя тоже.

Дверь закрылась и послышались удаляющиеся по лестнице шаги. Я выдохнул, отложил пистолет и опустился на пол. Я долго не мог прийти в себя. То, что произошло никак не укладывалось в голове, и я старался отогнать эти размышления. Боль, неприятными очагами, снова начала проступать по телу, и я вспомнил про Токи. Наблюдая в окно за соседним домом, я дождался, когда Серый воссоединится с Ирокезом и они удалятся. Лишь тогда я спустился вниз и начал ждать появления собаки. Я так хотел угостить ее, подаренной мне, едой. Но увы, Токи не было.

Она не пришла и через час, и через два, и с началом сумерек. Я сильно переживал, что этот малолетний идиот попал в цель, и она сейчас страдает, а я никак не могу ей помочь. Пару раз я хотел выйти, но меня останавливало наличие проходящего военного патруля и силуэтов в парке. Я решил дождаться ночи и, когда достаточно стемнело, взяв с собой пистолет, вышел из подъезда. Дойдя до места, где она была в последний раз, я начал блуждать меж деревьев. Кромешная тьма облачной ночи мешала что-либо разглядеть дальше двух-трех метров. Шепотом подзывая Токи, я безрезультатно обошел озеро несколько раз. После чего меня охватило физическое и душевное бессилие и, чуть не плача, я присел на небольшую деревянную лавочку на выходе из парка. Я чувствовал себя ужасным человеком. Предателем. Ругал себя и обволакивал свою личность саваном никчемности. Все что мне нужно было сделать с приходом войны – бежать от нее подальше, защитить семью и не убивать. Я не смог убежать. Не смог сберечь Токи, а она была частью моей семьи. Единственная сохранившаяся цель – «не убивать», была на грани провала. Я уже направлял на человека пистолет и был готов нажать на курок. Горечь и отчаяние кружили вокруг, прошивая мою сущность насквозь. Я оказался один. В полной темноте как снаружи, так и внутри. В сжимающемся коконе безысходности. Хотелось увидеть хотя бы звезды на небе, но взор также упирался в темную безжизненную стену. Казалось, даже космос и вселенная, частью которых я был, потеряны мной. Тьма кружилась, гипнотизировала и манила к себе. Это конец, конец всему…

Но вдруг проявилась одна еле заметная маленькая звезда. Ее свет переливался желто-белыми всполохами. Она казалась весьма странной и вывела меня из состояния транса. Я понял, что потерял пространственную ориентацию, и звезда была вовсе не на небе, а впереди меня, прямо у дома. У моего подъезда. Она медленно опустилась вниз, проплыла вбок, задрожав, упала на землю и потухла. Чувствуя волнение, я привстал, сделал несколько шагов вперед и стал наблюдать из-за дерева. Я только сейчас осознал, что так и не осмотрел то место под окном, где лежало что-то, что военные не забрали с собой, а решили оставить для собак и крыс. Звезда вновь загорелась именно в этом месте, сопровождая свое появление более яркими вспышками. Она зависла неподвижно в воздухе и через минуту скрылась в том же направлении, откуда и появилась. До дома было около ста метров и мое зрение не смогло правильно сфокусироваться, чтобы разглядеть ее отчетливей. Хоть я и не был суеверным, и война еще больше отдалила меня от этого, но сейчас я испытал страх перед увиденным. Если бы там был свет фонарика или лампочки, страх имел бы другие свойства. Сейчас же я испытал, незнакомый мне доселе, всеобъемлющий мистический страх. Я впервые понял, что означает выражение «холодный пот». Он пробежал сверху вниз по всей спине, оставляя на ней ощущение чьего-то прикосновения. Меня атаковала паника, я резко обернулся и, само собой, никого не увидел рядом. Это еще больше усилило ужас и я, в припадке, устремился к дому, периодически оглядываясь назад и направляя туда пистолет. Исчезнувшая звезда, которая и вызвала мой страх, в этот миг казалась менее опасной, чем эта жуткая липкая тьма.

Перебежав дорогу и очутившись около дома, я прижался спиной к стене и минуту целился в несуществующего противника. За это время видимость стала лучше, из-за серых облаков появилась часть звезд и тусклый отблеск луны. Я старался отдышаться, потушить свою тревогу, и кое-как смог переключиться на более насущную проблему, нежели мои фантазии. Звезда мне точно не мерещилась, в отличии от невидимых сущностей. Я медленно приблизился к тому самому месту под окном, пытаясь различить, что там находится. Луна вышла полностью из-за облаков и озарила холодным светом еще более холодное и почерневшее лицо Стефана. Это было невыносимое зрелище, его плоть частично разложилась и тело мало напоминало человеческие черты. Глаза были открыты и смотрели в небо, он все так же блаженно улыбался. Меня начало заметно колотить.

– Кто Вы? – резко прозвучало сзади.

Пистолет вывалился из рук и я, с вырвавшимся из горла ором немого, мгновенно развернулся. Внутренний нервный взрыв подкосил ноги и уронило мое тело рядом с трупом. На ступеньках подъезда горела та самая «звезда», которая оказалась обычной свечой с очень маленьким мерцающим огоньком на фитиле. Ее аура света частично проявляла из темноты пугающее и, одновременно, испуганное лицо старухи. Та, держа во второй руке что-то вроде дубинки, воткнула в меня свой взор. Я попытался незаметно нащупать пистолет на земле.

– Кто Вы? – повторила она вопрос.

– Военный, – вырвалось у меня по устоявшейся привычке.

– Не врите, на Вас нет формы, – с укором сказала она.

Голос ее сейчас был намного чище и будто моложе.

– Сейчас не на службе.

– Неужели сейчас можно быть не на службе?

Она говорила вразумительно и логически. Я не мог понять, что с ней случилось, поэтому спросил напрямую:

– Вы меня понимаете?

– О чем Вы?

– Раньше Вы меня не понимали, – продолжал я.

– Я Вас впервые вижу.

– А я нет. Я Вас знаю. И Стефана знаю, – я указал на него и добавил, – знал.

– Откуда Вы его знали?

– Я ваш сосед.

– Почему Вы не уехали?

– Не смог.

Я нащупал оружие и сжал его, на всякий случай. Старуха говорила спокойно, без агрессии, и складывалось впечатление, что она действительно с интересом пытается узнать больше обо мне. Я совсем не ожидал такого изменения в ней.

– Вы можете мне помочь? – грустно спросила она.

– В чем?

Она указала на тело Стефана и подняла дубинку выше. Это оказалась, скрытая в темноте, лопата.

– Пожалуйста, помогите мне вырыть хотя бы небольшую яму. Прямо здесь, на клумбе. Тут легче копать и он всегда будет рядом, – сказала она и тихо заплакала.

Трудно было ей отказать. Она, сама того не понимая, спасла меня прошлой ночью, мне нужно было вернуть ей долг. Я, все так же опасаясь этой женщины, попросил ее стоять на том же месте и освещать мне пространство. Сам взял лопату и, не поворачиваясь к ней спиной, начал копать. Земля была рыхлая и довольно легко поддавалась.

– А Адама Вы знаете? – спросила она.

– Не очень, – увильчиво ответил я, – это ваш второй сын?

– Когда-то был сын, а сейчас не знаю, жив ли он. Я давно его не видела. Он был в плену алкоголизма и наркомании, даже сидел в тюрьме. Мы пытались ему помочь, но, когда человек не хочет меняться – его никто не переубедит. Он нес из дома все добро, а возвращал лишь злобу. Дошло до того, что он заложил мою квартиру. Затем я серьезно заболела, и Стефан забрал меня к себе.

Она замолчала и томно вздохнула. Нужно было поддерживать разговор, чтобы понимать, где она находится. Меня пугало ее возможное приближение.

– А их отец, ваш муж? Его давно нет?

– Давно. Он ушел от нас, когда Адаму было десять лет. Влюбился в другую женщину, уехал и больше никогда не появлялся. Адам сильно переживал и все дальше отдалялся от меня. Он любил его, отец был для него примером для подражания.

– А Стефан?

– Стефан перенес это спокойно. Возможно, из-за того, что был еще мал, или из-за того, что приемный. Он не успел сблизиться с отцом настолько, чтобы сильно горевать из-за его отсутствия. Стефан больше беспокоился о моем состоянии и всячески меня подбадривал. Не любил, когда я долго грустила. Тогда, благодаря его поддержке, я смогла быстрее справиться с утратой.

Меня поразила ее история. Теперь стало понятно, почему Адам так отличается от Стефана.

– Вы так ни с кем больше не сблизились?

– Вы про мужчин? Нет. Я переключила все внимание на детей. Вырастила их сама. Хоть и не все получилось, и я многое делала неправильно, но я старалась быть нормальной мамой. Стефан был всегда дисциплинирован, крепок и очень любил спорт. Он ушел учиться в военную академию и закончил ее с отличием. Я очень гордилась им.

– А Адам?

– Адам, даже школу до конца не окончил. Я была там учительницей и на коленях выпросила для него аттестат. Но смысла в этом не было никакого. В 16 лет он впервые ушел из дома. Потом возвращался, но ненадолго. Я гнала из головы плохие мысли, но жестокая реальность расставила все на свои места. Адам всерьез влез в мир пагубных привычек и криминала.

Я остановился на передышку. Рук не чувствовалось, голова кружилась и очень хотелось пить. Мертвое тело излучало жуткую вонь – это подталкивало меня ускориться. Женщина же, как ни в чем не бывало, вела свой рассказ не прерываясь.

– Его смогла остановить лишь одна девушка, его будущая жена. Видимо, сильная любовь к ней переборола тягу ко всему грязному. Он будто заново родился. Это были несколько самых счастливых лет в его и нашей жизни. Он стал хорошо ладить с братом, мы часто виделись и проводили время вместе. До того момента, пока не произошла трагедия, и его жена не умерла в больничной палате при родах. Девочку смогли спасти. Нашу милую Соню. Адам был подавлен, но смог выстоять ради дочери. Он очень любил ее и души в ней не чаял. Но, увы, скорбь и рутина подкосили его через несколько лет. В погоне за быстрым счастьем он вновь окунулся в прошлое.

Свет свечи погас. Старуха неуклюжее пыталась зажечь ее сырыми спичками. Вспышки серы отражались в белках ее глаз, распространяя по мне рябь тревоги. Спустя минуту огонек запылал вновь, и она продолжила:

– Младший сын смог спасти меня. А затем и отвоевать Соню, так как Адам, в угаре, начал творить с ней дикие вещи. Стефан смог стать ей вторым папой. В обычной жизни он был всегда серьезен и ответственен, но только не с ней. Она пробуждала в нем ребенка, смешного и улыбчивого. Она называла его медведем, а он ее – лисичкой.

– Что с ними случилось?

– Стефан иногда брал ее работу, на военную базу. Особенно в праздничные дни, когда были всякого рода парады с концертами. Соне нравились выступления военного оркестра. Это был именно такой день. Стефан руководил парадом, играли музыканты. Зрители, а вместе с ними и Соня, танцевали. Но все это в одночасье оборвалось. Война закончилась для них, так и не начавшись. Из нескольких сотен военных и зрителей в живых осталось лишь несколько человек. Мне даже ничего не смогли выдать, чтобы похоронить внучку.

Женщина остановила рассказ, захлебываясь слезами. Я перетащил труп в неглубокую яму и ждал, когда она успокоится и сможет с ним проститься. Старуха медленно подошла, всхлипывая взяла горсть земли и положила на грудь сыну. Она не произнесла ни слова. Ее слезы капали ему на искореженное лицо, туда же приземлялись капли воска со свечи, который стекал по ее ладони. Я тоже взял горсть и, пока она протирала Стефану щеку, положил туда же, на грудь. «Прощай, друг». Через минуту лопата в моих руках начала орудовать дальше. Тело постепенно скрывалось в толще земли. Последним исчезало лицо с этими, проживающими до боли, глазами.

– Из-за моей болезни я многое не помню, у меня большие провалы в памяти. Вчера мне велели забрать его из военного госпиталя, так как они эвакуируются. Они держали его там лишь две недели. Утром он приходил в себя и разговаривал со мной, а сейчас я обнаружила его здесь в ужасном состоянии. Такое ведь не могло случиться за день? Я ведь не сумасшедшая, я ведь все это понимаю.

Я молчал и старался побыстрее справится, так как на улице потихоньку пропадала спасительная тьма. На клумбе получился небольшой холмик, сверху которого она поставила совсем уже истлевшую свечу, и мы вдвоем стали рядом. Она сожмурила глаза, пытаясь рассмотреть мои черты.

– Мне кажется, я вас раньше видела, но только не наяву, а будто во сне. Ваше лицо мне очень знакомо.

– Я уже тоже не понимаю, где сон, а где реальность, – ответил я.

– Мне нужно Вас отблагодарить. Пойдемте.

Она не обратила внимания на мои отговорки и повела к своей квартире. Я обязался ждать у входа. Женщина нырнула в свое жилище, долго там копошилась и вновь наступила тишина. Прошло минут пять, и я решил, что стоит идти домой. Но в этот момент она вышла из-за дверного проема и произнесла старым голосом:

– Адам? Это ты? Ты вернулся?

Я молча скрылся в темноту. Этой ночью меня терзала бессонница. Может из-за отсутствия Токи, или из-за боли в теле. А возможно, из-за своих размышлений. Скорее, из-за всего сразу. Я вспомнил, что так и не забрал банки, которые нашел в чужой квартире. Но возвращаться сейчас туда не хотелось. Головокружение и усталость прогнали чувство голода. Даже еда Серого осталась нетронутой. Голову заполонили мысли об этой ночной «звезде». В момент, когда она угасала на могиле Стефана, я вспомнил, кто именно дал ему те таблетки. Оказывается, моя последняя цель – «не убивать», была уже давно недостижима.