Главная страница | Юмористическое фэнтези | Песни падающих звёзд

Песни падающих звёзд
Рин Эшоу
Сказки про вчера и завтра, про море и ветер, про доброе и не очень, про города и сёла, про технологии и чудеса, про монстров, героев, детей, и немножко про всех нас.Сказки с ноткой гротеска, щепоткой юмора, толикой горчинки и перчинки, окутанные шлейфом фантастики. Сказки, в которых каждый найдёт отражение собственной истории, но в этот раз её финал будет другим. И только вам решать, какой из них правильный.

Рин Эшоу
Песни падающих звёзд

Предисловие
Данный сборник состоит из множества разнообразных историй на любой вкус: про вчера и завтра, про море и ветер, про доброе и не очень, про города и сёла, про технологии и чудеса, про монстров, героев, детей, и немножко про нас с вами.
Все они сказочные, порой с толикой мистики, зачастую имеющих элементы фантастики, кое-где с атмосферой хоррора, но всегда пропитанных волшебством.
Каждая из них – мой собственный крестраж, ради которого приходилось жертвовать или сном, или перерывом на работе, или спокойствием, или… Или чем угодно.
Но эмоции, которыми делятся после прочтения люди, всё восполняют. И ради этого стоит не только продолжать писать – стоит жить. Нет ничего приятней, чем заниматься делом, которое находит отклик в сердцах других.
Через рассказы мы сможем обсудить славянские мифы, заглянем в потусторонний мир, побороздим бескрайние просторы космоса, а то и вовсе отправимся с пиратами на поиски сокровищ.
И не забывайте – каждая искорка, подаренная вами, способна согреть кого-то, вернуть веру в чудо. А может даже разжечь исполинских размеров пламя, озаряющее путь в вечность.
Приятного чтения!

Мажор
Этот раздел содержит по большей части позитивные истории, в которых добро, отвесив подзатыльник злу, со вздохом утешает незадачливого пройдоху. Почти классические сказки, происходящие в разных временных отрезках: есть и старые деревенские напевы, и ноты с основой из технологий будущего, и гремящие из динамиков мотивы современности.
Зачастую в сюжеты вшита открытая ирония, приправленная толикой гротеска, но лишь для того, чтобы усилить сюрреалистичность ситуаций. Здесь не будет слёз и горького послевкусия, заставляющего полдня ругаться на автора – лишь умиление, радость за героев и выдох с облегчением в конце.
По крайней мере, именно для этого они и задумывались.

Между нами



На Школьной улице, в старом двухэтажном доме, состоящем сплошь из магазинов и кофеен, находилась единственная маленькая квартира. Вся её площадь была занята швейными принадлежностями: у стены располагался шкаф, набитый разноцветными рулонами ткани, в углу стоял ящик с катушками ниток, длинный деревянный стол с облупившимся лаком оказался почти полностью завален пуговицами. А у пыльного, покрытого сеткой трещин окна возвышалась, словно на алтаре, швейная машинка чёрного цвета. Безусловно, в этом месте находилось ателье.
Врачи ветеринарной клиники и официанты в кафе, работающие неподалёку, пересекаясь на обеденных перерывах, обсуждали, кто является хозяином этой квартиры. Порой на улицу выходил статный мужчина в длинном пальто и чёрной шляпе. Он опирался на трость и, подволакивая ногу, медленно брёл в сторону магазина. Когда же он возвращался, в пакете непременно просвечивался рожок шоколадного мороженого.
А иногда из подъезда выскакивала маленькая пухлая девочка со звонким, словно колокольчик, смехом, и розовым рюкзаком с Барби. Это выглядело странно – Барби давным-давно вытеснили другие персонажи, более современные. Дети носили рюкзаки с супергероями Marvel, или с портретом популярной певицы, или со значком модной соцсети. Но девочка словно ничего не замечала и, напевая под нос одной ей известную мелодию, весело скакала между людьми.
Эти двое неизменно покидали дом и возвращались обратно почти каждый день – то один, то другая, но никогда – вместе. Посетителей же, казалось, не было и вовсе. Редкий прохожий, завидев затёртую вывеску «Ателье», заглядывал внутрь, но очень скоро возвращался с пустыми руками.
Да и мало кого могло заинтересовать это место. Оно не казалось примечательным: здесь не обшивали известных личностей, о нём не писали в журналах, не обсуждали в интернете. Конечно, всё бы изменилось, если бы люди узнали, что хозяином квартиры является скелет по имени Эдгар. Но он бережно охранял секрет, при выходе из дома используя сшитые своими руками личины мужчины и девочки.
Потому и ателье его являлось особенным, уникальным – в нём можно было приобрести новое тело. Правда, не каждый имел такую возможность, а только такие же скелеты, как Эдгар – люди, за свои проступки наказанные высшими силами, и вынужденные жить в виде скреплённых между собой костей.
Им дозволено примерять на себя костюмы на несколько часов в день, и, используя возможности человеческого тела, исправлять ошибки прошлого. Если же скелеты искупали вину целиком, то могли попросить Эдгара окончательно сшить их с личиной. Тогда они снова становились обыкновенными людьми из плоти и крови, и доживали отмеренный срок, как следовало человеку.
Но не всегда портной Эдгар, выслушав историю очередного скелета, соглашался на объединение с личиной. Его оказалось нельзя ни уговорить, ни подкупить. Эдгар, подобно стражу, стоял на границе, допуская в человеческий мир лишь действительно достойных претендентов.

* * *
В дверь настойчиво забарабанили. Эдгар на секунду замер и, отложив мел, обернулся.
– Входите!
Дверь распахнулась, и в комнату вошла тучная пожилая женщина. Она, безустанно охая, направилась к единственному в комнате креслу, и упала в него, держась за лицо.
Эдгар удивлённо присвистнул, а затем откинулся на спинку стула и запахнул полы толстого махрового халата.
– Варвара Николаевна? Не узнаю вас в … кхм, гриме.
– Ох, Эдушка, беда у меня! Оттого разукрасилась косметикой, – женщина покачала головой. – А то заметить могли череп… Вот, из разреза проглядывается!
Скелет встал со своего места и подошёл к женщине, а затем, цепко ухватив ту за подбородок, повернул голову к свету. От прикосновения твёрдых пальцев Варвара Николаевна вздрогнула, и это не укрылось от портного. Он тихонько хмыкнул, продолжая рассматривать увечья на лице женщины:
– Отвыкли, смотрю, от костей. Давно вы в этом теле, не правда ли?
– Правда, Эдушка, – кивнула Варвара, с опаской поглядывая на скелет, – лет пять точно. С заменами, конечно, сам знаешь – то руки перешивали, то волосы, то грудь… Поизносился костюмчик, от любого трения лопается.
– А сейчас что произошло? – Эдгар отошёл к шкафу и распахнул створки. – Так, дел тут на пару минут: наложу заплатку, подметаю… Нет-нет, за ширму, пожалуйста! – Эдгар деликатно отвернулся, когда Варвара Николаевна принялась расстёгивать костюм.
Женщина послушно зашла за ширму. Раздалось звяканье ложек – Эдгар принялся готовить чай.
Варвара нащупала на бедре пуговицу и, ловко справившись с ней, отстегнула одну ногу, затем вторую, выглядевшую чуть хуже – с сеткой тёмных вен на икре. После настала очередь рук, плохо слушающихся из-за артрита. Последней Варвара Николаевна отстегнула голову. В месте, где располагалась щека, виднелась трещина, от каждого движения расходившаяся всё сильнее.
Ещё минуту назад бывшее пожилой миловидной женщиной существо вышло из-за ширмы и, аккуратно положив костюм около швейной машинки, село за стол. Выглядело оно точь-в-точь, как Эдгар – костлявое, с зияющими провалами глаз и угрожающе щёлкающими челюстями.
С наслаждением вдохнув аромат заваренных трав отверстиями, находящимися там, где у людей располагается нос, Варвара Николаевна вздохнула:
– Смородиновый лист и мята? Ты, Эдушка, не изменяешь своим привычкам. Эх, хоть ещё разок бы попробовать этот чай! А то всё нюхаю…
Эдгар не ответил. Сев за машинку, он расстелил человеческий костюм Варвары и, отыскав брешь в коже, принялся притачивать с изнанки накладку. Варвара с жалостью смотрела на свой костюм, гадая, насколько критичны повреждения. Эдгар почувствовал это, и ненароком поинтересовался, не отвлекаясь от работы:
– Как же так вышло, Варвара Николаевна? Не сами вы поранились, и не от времени кожа треснула. Рассекли её. Не могу разобрать, – скелет взял лежащую рядом лупу и наклонился ближе к костюму, – камень это был или… Подождите, вижу остатки дерева… Палка?
– Ножка стула, – снова вздохнула Варвара и, не сдержавшись, с гордостью добавила: – Разбойник кричит, что убьёт меня, а ему вазу с фруктами в голову – раз! Только осколки полетели. Но границы не переходила, – Варвара Николаевна испуганно дёрнулась, чуть не сбросив со стола дымящийся чайничек, – только человеческую силу использовала, не вру! Честное слово, Эдушка! Я себе пообещала ради Катеньки, что буду жить обычной жизнью, и слово своё сдерживаю. Поверишь?
Эдгар поверил. Подумав немного, он чуть потянул на себя кожу, проверяя на прочность. Варвара Николаевна молчала, сложив руки на коленях, как провинившаяся школьница.
– А что же это за Катенька, ради которой вы в бой пошли? – внезапно спросил портной.
Варвара растерялась на секунду, а затем приоткрыла челюсть. Эдгар знал – она так улыбается.
– Это дочка соседки моей. Та работает постоянно, вот и попросила меня за девочкой присмотреть. Покормить, в школу отвести, с уроками помочь… А за это немножко платит. – Варвара исподлобья глянула на Эдгара. – Но я и так помогать готова. Катя мне нравится, она девочка умная и серьёзная, а уж ласковая, как телёнок! Прижмётся к руке, в глаза заглянет и просит: «Бабушка Варя, а расскажи, какой Москва была при царе? А при Ленине?». А мне и в радость поделиться воспоминаниями.
– А как же драка произошла? – Эдгар отточенным движением отсёк несколько пуговиц у основания костюма и, повернувшись к Варваре, чуть поклонился. – Нечасто услышишь историю, как пожилая леди избила хулигана.
Варвара оживилась. Было видно, что и сама рада рассказать о поступке, но опасалась реакции старого портного.
Она сдвинулась на краешек стула и, понизив голос, жарко зашептала:
– Ох, Эдушка, между нами, может, и не стоило мне влезать, но не смогла в стороне остаться… Жила рядом со мной семья: Татьяна – это соседка, Сергей – отец семейства, и Катенька. Татьяна работала, как проклятая, в шесть утра из дома уйдёт, в двенадцатом часу только возвращается. Катенька во втором классе училась и спортом занималась, художественной гимнастикой. А Сергей… – Варвара сердито фыркнула. – Обыкновенный алкоголик. Грузчиком работал в магазине, да только его выгнали за воровство. Бутылок десять водки вынес, в сапогах прятал по одной. Ну и как его выгнали, – словно с цепи сорвался. Я, бывало, читаю вечером, а мне в стенку – бах! – бум! – это Сергей Таню бить начинает. Ревнует будто, что она работает допоздна. А на деле – это она Кате два журнала новых купила с картинками, а не бутылку Сергею. И так каждый день. Я и стучала, и в полицию звонила… Толку-то. Это он, как выразился, «семью учит», тьфу! – Варвара Николаевна стукнула кулаком по кухонному столу так, что жалобно звякнувшая о блюдечко чашка развалилась на части и чай пролился на пол. – А один раз прихожу к Кате обед подогреть, а она сидит боком. Смотрю – у девочки вся скула фиолетовая. «Я, – говорит, – сама виновата. Папа мне приказал суп куриный сварить, а я плиту включить не смогла, и на занятия торопилась…». Ну и не сдержалась я. Вечером Сергей возвращался из магазина с очередной бутылкой – сумел у жены деньги отобрать, а я без костюма вышла на лестничную клетку. Ох и визжал сосед, что поросёнок! Я ему доходчиво объяснила, что будет, если он ещё раз тут покажется. И хорошо мы зажили без него! Катя высыпаться стала, Татьяна расцвела прямо. Отказалась от вечерней работы и домой приходить пораньше стала. На развод подала. А сегодня вот объявился Сергей, да не один… Решил отомстить – из квартиры всё ценное вынести. Я домой отошла костюм на часик снять – уж очень жмёт, если долго носить. Сам знаешь, как неудобно в теле становится. А Сергей, гад, словно знал про это. Я только грохот услышала. Еле в костюм взлезть успела, даже про грудь с животом забыла, и бегом обратно! А он уже ждал. Зарядил мне стулом в лицо, пока его подельники – такие же дебоширы – сервиз и технику в пакеты складывали. А один из них Катю за руку схватил – и за собой тащит. У меня в глазах от гнева потемнело, честное слово! Катеньку одним рывком из рук мужика выхватила, второму в лоб с размаху дала, а в Сергея вазу швырнула… Дружок его меня ножом в бок ткнул, да вот только живота-то не было, забыла ж я его! Так в рёбрах лезвие и застряло, уже дома вытащила. Как трофей себе оставлю. Сбежали они в итоге, ничего прихватить с собой не успели. А я стою посреди погрома этого, дышу тяжело, и думаю, что сейчас разорвётся костюм на части – такой себя огромной почувствовала!
Она замолчала. Эдгар молчал тоже. Внимательно осмотрев костюм, портной тихонько вздохнул и отложил кожу. Варвара Николаевна заёрзала на стуле и, чтобы скрыть беспокойство, принялась вытирать тряпкой разлитый чай. Перед глазами промелькнуло лицо Катеньки, и Варвара с тоской подумала: «Зря рассказала Эдгару… Теперь не даст мне личину эту, накажет, что вмешалась в человеческие дела. Ну и пусть. Не могла я в стороне стоять».
– Стоило это того? – словно подслушав мысли, медленно произнёс Эдгар и склонил голову. – Как считаете?
– Стоило, – решительно кивнула Варвара Николаевна. – Чего бы мне это… не стоило. Уж простите…
– Знаете, что я вижу? – мягко перебил её портной и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Между нами говоря, вам действительно мал костюм. Я подправил и тут, и там, но делу это сильно не поможет – ещё день-другой, и рассыплется на кусочки. А догадываетесь ли, почему он стал мал?
– Почему? – эхом отозвалась Варвара.
– Потому что вы выросли из него. И здесь есть одно только решение, если хотите прежнюю внешность оставить.
– Какое?
– Сшить вас воедино, – спокойно ответил Эдгар, не замечая, как затряслись руки Варвары Николаевны, – до конца жизни. Вашей, разумеется. Но, боюсь, с такой личиной долго и не прожить – возраст возьмёт своё.
– Сколько? – тихо спросила Варвара, не веря в происходящее.
– Не могу сказать. Заменю, конечно, ноги – с вашей отвагой им следует быть покрепче. Думаю, где-то…
– Три?
Эдгар удивился:
– Отчего же. Десять точно, а там как ухаживать будете.
Они снова замолчали. Варвара, если б могла, заплакала бы. Но у скелетов нет слёзных желёз, и она твёрдо решила, что поплачет потом, когда обнимет Катю. Когда начнёт жить.
Эдгар же, разгладив костюм, опрыскал его ароматной жидкостью из большой стеклянной бутылки, и протянул Варваре Николаевне:
– Примерьте. И если всё устраивает – я срежу все пуговицы. Больше они вам не понадобятся. Нет, пожалуйста, за ширму.
Выходя из квартиры, женщина чуть задержалась на пороге. Рассердить портного было страшно, но любопытство взяло верх. Варвара посмотрела на Эдгара и робко спросила:
– Эдушка, но почему? Чем я заслужила твоё благословение?
Скелет, убирая со стола осколки чашки, ответил не сразу. Пожав плечами, он хмыкнул:
– Я помню всех своих клиентов до последнего. Все их истории. Моя работа – не шить, как кажется на первый взгляд, а слушать. А помните ли вы хотя бы себя? За что вас наказали?
– Не помню, – виновато покачала головой пожилая женщина и нервно сцепила руки в замок. – За что?
– За равнодушие. Но сегодня вы доказали, что больше не подвластны ему. Вы пожертвовали собой ради другого – это ли не показатель настоящего искупления? – Эдгар выбросил осколки в мусорное ведро и, потуже затянув пояс махрового халата, зябко поёжился. – Совсем кости не греются. Хорошего дня вам, Варвара Николаевна. И хорошей жизни.

Этим же вечером Эдгар, ворча на собственную оплошность, надел костюм мужчины. Эта личина являлась одной из первых, потому и оказалась не совсем аккуратной. Ноги перешить уже не получалось, и одна, более короткая, мешала при ходьбе. Приходилось использовать трость.
Выйдя из дома, Эдгар прошёл немного в сторону Вековой улицы, а там свернул в маленький, окружённый тополями сквер. Присев на выкрашенную в зелёный цвет скамейку, портной достал из глубокого кармана рожок шоколадного мороженого и, развернув обёртку, с удовольствием её облизал.
Промелькнула тень, и рядом с Эдгаром опустилась молодая женщина. Нервно поправив чёлку, она вздохнула и повернулась к портному:
– Спасибо… Теперь он станет одним из… из…
– Одним из нас? – Эдгар улыбнулся. – О, нет. Ему уготовано пожить между нами, пока он не осознаёт причину. Кажется, люди называют таких полтергейстами. Между нами говоря, простите за каламбур, я удивлён, что этого не произошло раньше.
– Как долго это может продлиться? – робко спросила женщина.
Эдгар покачал головой:
– Татьяна, у меня нет ответов. На ваши мольбы откликнулись, а за доброту к Варваре согласились на наказание. Но как быстро ваш муж готов исправиться? Как сильно сожалеет? Всё зависит от него. Я – всего лишь стрелка на рельсах. Направляю одних к свету, а других во тьму. Но только для того, чтобы они сами нашли свет.
– Почему же вы до сих пор не стали человеком? – вскинула голову Татьяна. – Ведь давно исправили собственные ошибки.
– Давно, – кивнул портной и, лизнув мороженое, довольно прищурился. – Люди – как ящик Пандоры. С виду привлекательные, но стоит только приоткрыть… И оказывается, что уважение к границам, на самом деле, – равнодушие. Излишняя эмоциональность – умелая манипуляция. Вместо ревности – неуверенность, а вместо бережливости – скупость. Я был наказан за неумение слушать, а теперь слышу слишком многое. И, признаюсь, боюсь вновь испытать разочарование. В первую очередь, от себя самого. Тот холод, что я ощущаю, напоминает, что мне рано становиться человеком. Не заслужил.
Татьяна понимающе кивнула и, украдкой вытерев выступившие слёзы, шепнула напоследок:
– Спасибо.
А затем поспешила домой, к дочке и названной бабушке, Варваре Николаевне.
Эдгар доел мороженое, выкинул пустую упаковку и, вздохнув, отправился домой. Его новым клиентом стал некогда известный поэт, о жестокости которого ходили легенды. Человек чёрствый и грубый. Беспощадный. И его поступки вдохновили Эдгара на создание костюма медбрата детской онкологической больницы. Кожа была вымочена и смазана, ножницы наточены, а стол блестел от чистоты. Всё готово к работе.
Улыбнувшись своим мыслям, портной расстегнул ворот пальто – на улице заметно потеплело. Бодро цокая тростью по брусчатке, Эдгар засеменил к дому. Он даже не догадался, что тепло это шло изнутри.

Свидание с Дедом Морозом



Я ткнул указательным пальцем в пупочку звонка и, стянув с головы шапку, попытался пригладить волосы. Отрезанная заботливой маминой рукой чёлка упорно лезла в глаза, и я оставил бесполезную затею. В конце концов, Анька согласилась со мной погулять не из-за моей причёски.
Не успел я снова надеть шапку, как дверь распахнулась. На пороге показалось мама Аньки – Вера Васильевна.
Осмотрев меня с ног до головы, она кивнула:
– Здравствуй, Костя.
– Здрасьте, Вервасильна, я к А…
– Да уж понятно, что не ко мне. – Женщина оглянулась. – Аня, Костя пришёл. Ты скоро? – Не дождавшись ответа, Вера Васильевна двинулась вглубь квартиры, бросив мне из-за плеча: – Заходи, закрывай дверь. Чаю будешь?
– Да нет, нам уже идти надо, у нас билеты на восемь часов.
– Так ещё рано же, – ответила мама моей подруги прежде, чем скрылась в комнате.
Я потоптался на месте, вытирая ноги об старое полотенце, аккуратно расстеленное возле порога, но раздеваться не стал. До сеанса оставалось ещё два часа, применение которым я уже нашёл. Точнее, его нашла моя мама, убедительно попросив о помощи. Отказаться я не смог.
За дверью комнаты раздался торопливый шёпот, и я прислушался. Говорили, конечно, Анька с Верой Васильевной. Обсуждали предстоящий вечер.
– Губы, губы подкрась, возьми помаду мою.
– Отстань, мам, мы же в кино идём, там всё равно темно, кто меня увидит.
– Как «кто»? А Костя уже не считается?
– Он меня и без помады видел, ничего, не испугался.
– Ну хоть духами помажь, за ушком вот, и тут…
– Мам, ну прекрати!
– Не мамкай! Может, он сюрприз приятный тебе устроит какой. В кафе отведёт, например.
Я переступил с ноги на ногу. Сюрприз-то и правда намечался, только не факт, что он покажется Аньке приятным. Но пути назад уже не было – свои обещания нужно сдерживать. На меня надеялись.
Анька выпорхнула из комнаты, цокая по полу каблучками. На ней было блестящее синее платье, обрамлённое по краям бахромой, которое ей очень шло, а в руках подруга держала лаковую сумку с длинным ремешком.
Заметив мой взгляд, Анька покружилась по комнате:
– Ну как?
– Во! – Я поднял вверх большой палец, искоса поглядывая на часы. Время поджимало. От Аньки это не укрылось.
Спешно накинув зимнее пальто, она помахала матери на прощанье, и мы вышли из квартиры. На лестничной клетке, оглянувшись по сторонам, Анька поднялась на носочки и чмокнула меня в щёку. Я замер.
– Чего ты? – Девочка повела плечом. – Не ожидал?
– Не ожидал, – кивнул я. – Тут такое дело…
– Ну? Что за дело, ради которого мы так спешим?
Я вызвал лифт и, стараясь держаться ровно, пояснил:
– Мама попросила зайти в соседний подъезд к её подруге, тёть Лизе, и прикинуться Дедом Морозом. Дочку поздравить. Это всего на пять минут, – быстро добавил я, наблюдая за реакцией одноклассницы. – Послушаю стишок и вручу куклу. Ты даже заметить моего отсутствия не успеешь!
Аня подняла брови:
– Где ты видел Деда Мороза без Снегурочки? Нет уж, вместе пойдём. Ещё
забудешь чего, знаю я тебя!
Я, наконец-то, выдохнул.

У двери тёти Лизы, вытащив из рюкзака длинный, почти в пол, матерчатый кафтан, найденный мамой где-то на антресолях, я накинул его поверх куртки и откашлялся, готовясь к речи.
Анька дёрнула меня за руку:
– Дедушка, ты кое-что потерял.
– А?
Она достала из рюкзака искусственную белую бороду и покачала головой:
– Эх, говорила же, что забудешь что-нибудь! Куда ты без меня!
– Никуда, – согласился я и, нацепив бороду, позвонил в дверь.
Маленькая Вика, увидев нас на пороге, прижала ладони к разгорячённому лицу. Тётя Лиза, замерев за спиной дочери, махнула в приветствии и украдкой указала на вешалку. Я пригляделся. Розовая прямоугольная коробка, спрятанная среди шапок, несомненно, принадлежала кукле.
Анька тоже увидела это и, подмигнув мне, взяла Вику за руку:
– Ну-ка, милая, показывай, как живёшь-поживаешь!
Они пошли вперёд и я, изловчившись, достал коробку с подарком, а затем двинулся следом. До сеанса оставалось полтора часа.

* * *
Мы вбежали в кинотеатр красные и запыхавшиеся. Борода моя сбилась набок, произрастая теперь под ухом, а кафтан оказался заляпан шоколадом. Анька же выглядела по-прежнему замечательно. Даже растрепавшиеся косы, выбивающиеся из-под капюшона, не портили вид.
Я с трудом отвёл взгляд от одноклассницы и протянул два билета кассиру:
– У нас сеанс на двадцать часов…
– Простите, молодые люди. – Крупная женщина в бордовом пиджаке развела руками. – Вы опоздали, фильм давно начался. Я не могу вас впустить.
– Ну пожалуйста, мы сегодня весь вечер вселяли в детей веру в чудеса! – Я облокотился на стойку и кончиком бороды вытер вспотевший лоб. – Дайте возможность и нам поверить!
– Увы, но нет, – твёрдо ответила женщина и схватила трубку зазвонившего телефона. – Кинотеатр «Победа», слушаю вас.
Сердце у меня ухнуло вниз, и я исподлобья глянул на одноклассницу. Она молча застегнула пальто и, взяв меня под руку, потянула к выходу. Хотя я бы предпочёл провалиться сквозь землю.
Снежинки, искрясь в свете фонаря, походили на миллион маленьких звёзд, и с падением каждой из них на землю я загадывал желание снова и снова.
Анька покосилась на меня:
– Чего притих?
– Потому что подвёл тебя, – помедлив, признался я. – Обещал свидание, а мы весь вечер притворялись Дедом Морозом и Снегурочкой, бегая из одной квартиры в другую.
– Почему же притворялись? – подруга посмотрела на меня. – Мы ими и были. По крайней мере, для всех этих детей. Сегодня мы сотворили настоящее чудо!
– Жаль, что чудеса только для маленьких, – буркнул я. – Потому что вряд ли ты ещё раз пойдёшь с Дедом Морозом на свидание.
– Костя, какой же ты дурак, – покачала головой Анька и, дёрнув меня за рукав, заставила остановиться, а после снова поцеловала в щёку.
Второй раз за день.

Хозяйки скрытых миров



На чердаке было тепло и сухо. Полупрозрачные ниточки паутины оплетали углы помещения, словно укутывая его в белёсый ажур. Пауков Надя не боялась, как и насекомых. А здесь их оказалось предостаточно: то тут, то там сновали усатые тараканы, похожие на засохшие от старости изюмины, торопливо скрываясь от взора девочки; блохи – маленькие и вертлявые, всё норовили пробраться под ткань хлопковых колготок и вдоволь напиться крови; а на деревянной раме покоились хрупкие коконы-куколки мотыльков, дожидающиеся своего часа.
Надя села на пол и, по-турецки скрестив ноги, ласково провела кончиком пальца по маленькому, ещё не оперившемуся крылышку птенца, с любовью приговаривая:
– Махонький, до чего же махонький!
Большеглазый птенец требовательно раскрыл серый клюв и запищал. Его братья, точно такие же голые и беззащитные, вторили ему. Надя ловко подхватила ползущую по оконному стеклу зелёную гусеницу, и сунула в первый же раскрытый клюв. Остальные голубята раскричались ещё громче, и Надя хихикнула. Птенцы забавляли её.
В дверь чердака забарабанили. Надя, задумавшись на секунду, недовольно отмахнулась, и повернулась обратно к птенцам:
– Скоро вернётся ваша мама и доделает гнёздышко. И покормит заодно. Вот, ещё одну гусеничку – и хватит! – Она двумя пальцами сжала извивающееся туловище гусеницы и положила в гнездо. – Вы же мои хорошие!
Натужно скрипнули старые ржавые петли, и дверь распахнулась. В помещение вихрем ворвались ароматы еды, готовящейся в квартирах: где-то варили борщ, жарили картошку, пекли пироги… Должно быть, последние – с шестого этажа. Так могла пахнуть только выпечка бабушки Дины. И только в один день.
Надя разом вскочила на ноги и, сжав кулачки, рассерженно крикнула:
– Я не разрешала входить!
В дверном проёме показалась худенькая девочка, укрытая с головой большой вязанной шалью чёрного цвета. Сложив руки на груди, девочка подметила:
– А я и не вхожу. Видишь, – кивком головы она указала на порог, – не переступила. Бабушка Дина давно зовёт тебя, а ты не слышишь, вот и попросила меня забежать. Время чаепития.
– Я не хочу чаю, – упрямо отозвалась Надя, стараясь скрыть урчание желудка. – Поля, уходи. У меня птенцы одни!
– Никуда не денутся твои птенцы, – насмешливо фыркнула Поля. – Даже улететь пока – и то не смогут.
– Посмотрела бы я, как ты заговорила, если б это были котята!
– Котята бы тем более не улетели, – хихикнула девочка в шали и поманила Надю согнутым указательным пальцем. – Ну пойдём, Надька, бабушка обещала сегодня показать фотоальбом! Тот самый, помнишь, в белой обложке и с розами! Мы же только начало его посмотрели. Потом опять целый год ждать.
Поколебавшись, Надя обречённо вздохнула и, спешно вытерев руки о жёсткий серый фартук, кивнула Поле:
– Ладно, иду. Скажи бабушке Дине, что прикрою только окно, и сразу спущусь.
Поля с недоверием покосилась на небольшую щель между ставнями, через которую в помещение проникал терпкий весенний воздух, и приподняла брови:
– Долго его прикрывать, там же щель с палец толщиной. Хочешь, помогу?
– Хочу. Уйти и закрой дверь – этим ты мне больше всего поможешь!
– Грубая ты, Надька, – вздохнула Поля. – Над всеми возвышаешься, но ничего не видишь. А говорят, чем ближе к солнцу – тем добрее. Врут, видимо.
Поля поплотнее укуталась в шаль и, аккуратно прикрыв дверь, ушла.
– Зато в подвале твоём сплошь добро и счастье, – буркнула Надя, подходя к окну. – Сидишь под полом и радуешься сырости, плесени и бесконечной ругани соседей.
Оглянувшись, Надя удостоверилась, что никого на чердаке больше нет и, ловко просунув руку под узенький подоконник, выудила пожелтевшую от старости тетрадь. На яркой обложке, украшенной вырезанными из газет фигурками птиц, угловатым почерком была выведена жирная надпись: «Секреты хозяйки чердака», а чуть ниже виднелась приписка поменьше: «Принадлежит Наде, не трогать!».
Девочка пролистнула до чистой страницы и, достав из кармана фартука огрызок карандаша, проставила на первой строчке дату, а затем, снова посмотрев на птенцов, расписала повадки каждого парой-другой фраз. Собираясь уже закрывать тетрадь, она вспомнила о чём-то и, немного поколебавшись, быстро дописала: «Поля снова лезет без спроса. Войти без разрешения не может, но жутко раздражает своими попытками! Нужно порог цедрой намазать. Пусть каждого, кто без спроса приходит, пятнами покроет!».
Спрятав тетрадь обратно под подоконник, Надя закрыла створку. Сняв фартук, она повесила его на кривой толстый крючок, вбитый в стену, и отряхнула испачканное платье. К бабушке Дине полагалось заходить чистой и опрятной. Нерях бабушка не любила.
Спустившись на шестой этаж, Надя осторожно постучалась и, не дождавшись ответа, вошла в квартиру. Со стороны кухни раздавались громкий смех Поли и шутливое ворчание бабушки Дины. Надя проскользнула в ванную комнату и прикрыла дверь. Начисто вымыв руки, девочка поправила спадающую на глаза чёлку и легонько похлопала себя по щекам.
Хотелось выглядеть нарядной, румяной и живой, совсем как Поля. Та, хоть и жила под полом, обделённой себя не чувствовала, и шутливо представлялась «берегиней подвального мира». Она вообще не обижалась и не унывала. Всегда улыбалась, подтрунивала над бабушкой Диной, играла с малышнёй в «классики» и учила ребят постарше обращаться с кошками.
Надю это злило. Злило, что Полю ничего не могло расстроить. Злило, что она тратит время на детей, которые будут обижать созданий природы, как им не объясняй: станут кидать камни в птиц, поджигать сухую траву, ломать кусты, привязывать к хвостам кошек банки… Злило, что она, Надя, как не скрывай, очень хотела быть похожей на сестру не только внешне.
Зайдя в кухню, девочка чуть поклонилась бабушке Дине. Старушка улыбнулась в ответ и, ловко соскочив со стула, поспешила к плите.
– Сейчас, Наденька, я пирожки подогрею. Пока ждали тебя, они уже остыли…
Надя заспорила, неуютно ёрзая на стуле, но Поля толкнула её локтем и подмигнула, указывая на бабушку:
– Бабушка Динара, а в честь чего сегодня пирожки? Сегодня же вторник, а значит, день ореховой пасты.
Бабушка замахнулась на Полю полотенцем, и девочка захихикала.
– Эх, паразитка! Словно сама не знаешь, что за день… И говорила же, не называй меня так. Дина я, Дина!
– А «Дина» – это потому что живёшь на среднем этаже, посередине дома? Дина-середина!
– Вот я тебе…! – Старушка поставила в центр стола кастрюлю с пышущими жаром пирогами. – Полина – шутница-на-два-с-минусом.
Поля схватила пирожок и, откусив от него, заговорила с набитым ртом:
– Неф, бабуфка. Не в вифму, – она с трудом проглотила кусок и добавила: – И не смешно. Тут надо…
– Бабушка Дина, – перебила сестру Надя, подливая чай из заварного чайничка в чашки, и делая вид, что не замечает взгляда Поли. – Пирожки просто замечательные! И чай вкусный. Тот самый, с абрикосом, да?
Бабушка Динара или, как она просила себя называть, Дина, хитро прищурила тёмные и блестящие, как спелые маслины глаза, и довольно кивнула. Чай этот она доставала очень и очень редко, только по праздникам. И то – не всяким. Лишь тем, которые были связаны с её прошлым.
Старушка казалась сухонькой и маленькой, на голову ниже сестёр, и почти всегда чуть сгорбленной, словно бы постоянно носила что-то на спине. Кожа её, сухая как пергамент, и тёмная, как кора дерева, истончилась настолько, что на кистях рук проглядывалась паутинка багряных вен. Пальцы, скованные артрозом, почти не слушались, и бабушка с трудом могла удержать в руках даже чашку.
Но она никогда не жаловалась на здоровье. Этим они оказались похожи с Полей. Не жаловаться, когда больно, и улыбаться, когда страшно.
Но раз в год бабушка доставала любимый абрикосовый чай, пекла пирожки с картофелем и говядиной, и пела одну-единственную песню – «Вьюн над водой», а затем рассказывала о своей жизни, украдкой вытирая слёзы.
Так было и в этот раз. Пока Надя мыла посуду, Поля устраивала бабушку Дину на кресле: подложила под спину и шею подушки и укутала ноги толстым колючим пледом из верблюжьей шерсти. Старушка была им не родная по крови, но ближе неё у девочек никого никогда не существовало.
– Бабушка, ну расскажи, почему же ты была Динарой, а стала Диной, – упрямо заявила Поля, усаживаясь на полу. Шаль её, аккуратно сложённая, лежала рядом.
Надя недовольно цокнула языком и посмотрела на сестру, занимая краешек дивана. В руках она перекатывала спелый мандарин, испускавший сладкий аромат. Поля отодвинулась, недовольно поглядывая на фрукт. Запах ей не нравился.
– Ох, ну уморишь же, Поля. Со свету сживешь вопросами! Подай мне альбом, вон тот, белый. – Бабушка взяла протянутую книгу в толстом переплёте и раскрыла на середине. – Вот она… Эта. Тут мне пятнадцать лет – почти как вам – и меня ещё зовут Динарой.
– Ты ещё не была Хранительницей? – Поля чуть склонила голову, внимательно рассматривая старушку.
Та тихонько хохотнула:
– Не была. Хранительницей я стала намного, намного позже, когда переехала в Москву, в эту самую квартиру.
Поля удивилась:
– А почему ты ей стала так поздно? Так сама захотела? Мы вот с Надькой с рождения знали, что нам предстоит…
– Потому что нам выбора не давали, глупая, – хмуро подметила Надя, искоса поглядывая на фотографию, где была изображена маленькая смуглая девочка в расшитом цветами платье. – Мы такими родились уже.
– Верно, – бабушка Дина примирительно подняла руку. – Девочки, вы обе правы по-своему. Вы родились берегинями – смелыми и сильными… – она постаралась подобрать слово, но не смогла.
На помощь ей пришла Надя:
– Богинями.
Поля заливисто рассмеялась, крутя у виска пальцем, а бабушка Дина покачала головой:
– Нет, не совсем. Вы – хозяйки скрытых миров. Больше, чем обычные люди, но и не такие сильные, как боги. Вас создала сама природа, чтобы оберегать своих беззащитных детей – голубей на чердаке и кошек в подвале. Им никто, кроме вас, не поможет. Никто не защитит. А я родилась как раз обычным человеком, и прожила им много лет. Пока не поняла, что хочу охранять этот дом. Помогать нуждающимся словом и делом. Поддерживать уют. Каждый, если захочет, может это делать. Нет в этом ничего сложного. Но не так уж и много желающих, – вздохнула бабушка Дина. – У стариков уже сил не хватает, а у молодежи – терпения. Но это не их вина. Время такое.
До самого конца перелистнув страницы альбома, бабушка Дина замерла. А затем дрожащей рукой выудила из-под обложки фотоальбома старенькую выцветшую фотографию и, на секунду прижав её к сердцу, показала сёстрам. Изображённые на снимке молодые девушки, державшиеся за руки, казались радостными. Если бы кто-то хотел нарисовать счастье, то оно, несомненно, выглядело бы именно так.
Поля привстала с места, чтобы разглядеть портрет, и через мгновенье воскликнула:
– Бабушка, да это же ты! Какая красавица, ух! А что за девушка рядом с тобой? Такая миленькая!
Бабушка Дина печально вздохнула и прикрыла глаза, окунаясь в давние и не очень приятные воспоминания. Каждое слово давалось ей с трудом, а голос, ещё недавно задорный и насмешливый, выдавал волнение.
– Давно это был, ох, как давно… Когда я ещё под Казанью жила, была у меня подружка, Люда Иваненко. Я без родителей росла, помощи ждать было неоткуда, потому и работать рано стала. То полы помою в подъезде, то письма разнесу. Но денег не хватало, конечно, что там платили… И однажды познакомилась с девочкой. Она с собакой вышла гулять. Та мне ведро в подъезде перевернула, и вся вода грязная по ступенькам – прыг-прыг, до самого низа. Мне так горько стало – словами не передать. Я на пол села и заплакала. Лью слёзы и бормочу тихонько себе под нос: «Снова мыть нужно, от начала и до конца. А через полчаса уже смена на почте. И пообедать не успею. Тамара Рашидовна ругаться будет. Точно будет». А девочка посмотрела на меня так серьёзно, будто решаясь на что-то, вздохнула, рукава засучила и за тряпку взялась. «Беги, – говорит, – на почту, я сама всё помою. Из-за Тильды тебе работы прибавилось, значит, я виновата». А вечером они меня с собакой ждали у почты. Я удивилась, даже испугалась сначала. Но девочка, представившись Людмилой, успокоила и пригласила к себе в гости. Сказала, что мама напекла пирогов с говядиной, а одним им это не съесть. Так мы и подружились. Жили они с мамой вдвоём, если Тильду в расчёт не брать. Отец в Москву уехал, когда Люда ещё маленькой совсем была. Она и не знала его толком. Рассказывала, что письма пересылали друг другу несколько раз, пока в школу ходила, потом перестали. Но они и без него справлялись.
Мама Гуля меня дочкой считала. Помогала деньгами, кормила, и на работу еды давала, чтобы я у вокзала жареные пирожки не покупала. В то время всем сложно жилось: ни денег, ни одежды хорошей… В парикмахерскую сходить – для меня за праздник считалось. А нам, девчонкам, и получше одеваться хотелось, и тушь ленинградскую купить… Но мама Гуля ухитрялась два платья сшить за ночь – Люде и мне. Чтобы обе красивыми были…
Бабушка Дина замолчала, дрожащей рукой с любовью поглаживая чёрно-белую фотографию. Лицо у неё разгладилось, словно бы на кресле сейчас сидела та самая юная девушка со снимка. Но взгляд остался прежний – полный печали и сожаления.
– Здорово как… Добрая сказка получается, да? – шёпотом спросила Поля, обнимая колени, и перевела взгляд на Надю. Та молча сидела, вытянувшись в струнку, и мысом туфельки ковыряла старенький линолеум. Плотно сжатые губы, насупленные брови, – всё выдавало напряжение. Стараясь не встречаться взглядом с сестрой, Надя убрала мандарин в кармашек платья и повернулась к бабушке Дине:
– Неспроста ты, бабушка Дина, рассказываешь нам это. Что же случилось такого, из-за чего ты фотографию спрятала?
Старушка вздохнула, украдкой вытирая слезящиеся глаза:
– Любовь случилась. Как и у многих. Из-за любви петь хочется, танцевать, жить. А после – повеситься. Страшная это штука, девочки. Прекрасная! – и страшная. Вот как бывает. В городок наш приехал из Казани молодой парень. Его по распределению в местную больницу направили врачом. Красивый, высокий, широкоплечий. Чего уж говорить – на него все девчонки заглядывались! Ещё бы, у нас-то только слесари за пастухи жили, а тут – образованный, умный. Как вы уже, наверное, догадались, Ильнур Люду заприметил. Она добрая была, хорошая, помогала всегда. И чего таить, права ты, Полечка – очень милая: с ярко-синими, как грозовое небо, глазищами и мягкими светлыми волосами. Мама Гуля говорила, что это отцовские корни сказались – он в Киеве родился до войны. Ох, что-то повело меня… Ильнур долго ухаживал за Людой. То цветов принесёт, то брошку красивую подарит или колечко какое, с красным камушком, то конфетки-подушечки в кульке из толстой серой бумаги… Смену закончил на работе – и бежит к подъезду, ждёт, пока Люда с Тильдой на вечернюю прогулку выйдут. Я знала, что и подружке он нравится. Видела, как глаза у неё светились, слышала, как голос дрожать начинал. И такая меня злость взяла! – бабушка Дина с протяжным стоном спрятала лицо в ладонях и покачала головой.
Надя с Полей переглянулись, но заговорить не решились. Время – единственное, что требовалось в этот момент бабушке. И девочки поняли это.
– В восемнадцать лет в голове ветер гуляет. Ничего я с собой поделать не могла. Словно мне повязку надели какую, взор закрывающую на всё, кроме Ильнура. Вижу их с Людой вместе – и выть хочется. И не смогла я сдержаться. Предала самого дорогого человека. Думала, что так лучше будет. Что найдёт Люда ещё своё счастье с другим парнем. Устроилась я в больницу помогать, да и увела Ильнура. То там покажусь, то тут за руку возьму. Он, к слову, и не сопротивлялся. Быстро у нас всё закрутилось. Сватать меня не к кому идти было, не к маме Гуле же! Та со мной здороваться перестала. Люда, как узнала про нас с Ильнуром, ни слова мне не сказала. Посмотрела только так же серьёзно, как в нашу первую с ней встречу, и ушла. Я потом уже узнала, что она забрала Тильду и уехала к отцу в Москву. А мы с Ильнуром поженились и начали свою жизнь устраивать. Только вот недолго длилась радость моя. Я себе Ильнура напредставляла, а в жизни он оказался совсем другим. Жёстким, даже жестоким. Грубым. Слова ему лишнего не сказать – кричать начинал, ругаться. А потом и поколачивать меня стал. То постирала плохо, то обед остыл, то на полу соринку увидел какую, то с почтальоном говорила долго слишком… Детей нам Аллах не дал. Я тогда переживала, плакала, а теперь понимаю – к счастью это. Иначе бы не нашла я в себе силы уйти. А так и не держало ничего. Мне двадцать восьмой год шёл, когда я решилась. Поняла, что не могу так больше. И что всё это время, пока я жила с Ильнуром, не только он меня мучал, но и совесть собственная. Всё это мне в наказанье было, что так с единственной родной душой обошлась. Я хотела найти Люду, в ноги ей упасть и прощения просить. Но где она живет, как устроилась, нашла ли отца – не знала. Мама Гуля к тому времени уже умерла, а меня Ильнур даже на похороны не пустил. Видимо, и сам вину за собой чувствовал, вот и не хотел никаких ниточек с семьёй Иваненко иметь. Собрала я сумку, пока муж на ночном дежурстве был, – он на тот момент уже завотделением стал, и зачастую по две смены работал, – и уехала на перекладных до Москвы. Разговорились с одним водителем, я ему рассказала, что в никуда еду. А он пожалел меня, глупую. Довёз в Москве до Трёхгорной мануфактуры, у него там тётка ткачихой работала. Она меня к себе в ученицы взяла. В тот день я и перестала быть Динарой. Отсекла свою половину имени, как и подружку когда-то. Как я дальше жила – долгая история. Скажу только, что помучалась по общежитиям, пока за выслугу лет комнату не дали в этой самой квартире. А в девяностые годы, когда деньги появились, мне повезло крупно – смогла целиком её выкупить у соседей-пьяниц, очень уж она мне понравилось. А Люду пыталась отыскать, да где её найдёшь в таком большом городе! Не по улицам же ходить, людей расспрашивать… Осознала я тогда, что предавая других, особенно тех, кто тебе доверяет, навсегда теряешь частичку своего сердца… С тех пор много воды утекло. Я сама стала помогать другим, кто в трудную ситуацию попал. А в итоге вот, – старушка обвела рукой помещение, – стала Хранительницей дома. Ко мне все ходят, все доверяют. Поклялась, что больше никогда никого не предам. Буду поступать так, как подсказывает совесть, чтобы после не жалеть. И ни разу обещания своего не нарушила. А сегодня вот очередная годовщина того дня, когда я в последний раз Люду видела. Потому и отмечаю, будто бы оказываясь в миг, когда мы только подружились: в махонькой квартирке весенним вечером, с пирогами и абрикосовым чаем, Людиным любимым… Когда она ещё не знала, кого пожалела.
Повисшую в комнате тишину нарушало лишь жужжание мухи, бьющейся об оконное стекло в надежде на свободу. Закатное солнце клонилось к горизонту, мягко освещая комнату тёплыми лучами, и длинные причудливые тени прыгали по стенам.
Поля снова посмотрела на фотографию:
– Нет, бабушка, что ни говори – но какая же ты красивая! И сдался тебе этот Ильнур. С такой фигурой и густыми волосами можно было и другого найти кого.
– Небось мыть их – одно мучение, – поморщилась Надя, тоже заглянув в альбом. С фотографии на неё смотрела красивая статная девушка с тёмными глазами и толстой косой до пояса.
– Ну лучше уж так, чем как в частушке про тебя, – парировала Поля.
– В какой частушке?
– «Как у нашего у Кузи три волосинки на пузе».
Надя залилась краской и сжала руки в кулаки. С трудом она выдохнула через плотно сжатые зубы, стараясь успокоиться, и процедила:
– Как бы тебе, Поля, кто волосы не повыдирал. Мало ли так на улице выйдешь, а тут раз! – и стая птиц налетит.
– Попробуют пусть, – фыркнула Поля, внешне выглядя непринуждённо и ровно, но пульсирующая на шее венка свидетельствовала об обратном. – Как раз моим малышам пора на охоту выходить, а то всё корм да корм…
– Прекратите! – бабушка Дина так лихо стукнула по подлокотнику кулаком, что лак покрылся сеточкой мелких трещин. – Вы не ругаться должны, а помогать друг другу! Вы же две стороны одной медали! Вы сёстры!
– Знаешь, бабушка Дина, – медленно поднимаясь с дивана, скривилась Надя. – Уж лучше одной, чем с такой сестрой. Сама сказала, что родство не от крови зависит. Ты мне, к примеру, не родная, но куда ближе, чем Полька.
– И мне бабушка ближе, чем ты! – Поля вскочила на ноги, и, сделав шаг вперёд, обвиняюще указала на сестру. – У тебя, Надя, сердце сухое, как птичий помёт! Сколько я не старалась, как не пыталась подружиться – ничего не получается. Хоть мы и сёстры, общего у нас ничего нет!
Надя фыркнула, скрещивая руки на груди:
– И к счастью! Даже не представляю…
– Перестаньте же! – бабушка Дина перебила Надю и взмолилась, прикладывая руку к груди: – Прошу вас, милые, умоляю, не ссорьтесь! Наговорите гадостей – и сами потом жалеть будете! Знаю, знаю, о чём говорю. Сама такая была… И до сих пор жалею, неужели не поняли вы? Никогда со злом и грубостью счастья не найти! Ох, больно как…
Надя со злостью посмотрела на сестру:
– Довольна? Испортила вечер, дура!
– Я испортила? – ахнула Поля. – Да я, Надька, только и стараюсь, чтоб острые углы твои сгладить! А вот дура – это точно. Другой бы кто, поумнее, давным-давно плюнул на это дело.
Вспыхнув, Надя выскочила из комнаты и бросилась прочь. Добежав до лестницы на чердак, девочка выхватила из кармана мандарин, швырнула его на пол и принялась остервенело топтать, размазывая по полу. «Не пройдёшь сюда больше, хоть тресни!», – мстительно подумала она, представляя лицо сестры, и рассмеялась. А после ловко забралась наверх, захлопнула за собой дверь и, прижавшись к ней спиной, отдышалась.
Птенцы запищали, завидя Надю. Вернувшаяся пара голубей – их родители – закурлыкали и затоптались на месте, приветствуя хозяйку чердака. Надя устало присела возле них и погладила по круглым головкам.
– Вы же мои хорошие… Никто, как вы, не понимает…
Девочка не успела договорить. За дверью, где-то у низа лестницы, раздался шум, а следом приглушённый крик. Надя поняла, что это сестра, которая не может пройти дальше из-за запаха мандарина, и хихикнула. Спустя минуту шум стих, и вместо него послышался громкий топот – Поля, не дождавшись ответа, убежала.
Надя посидела ещё с час возле птиц, разговаривая с ними, делясь переживаниями, спрашивая совета и тихонько ругаясь на сестру. А затем, убаюканная тихим курлыканьем, успокоилась и уснула.

* * *
Ранним утром Надю разбудил монотонный стук дождя о металлическую крышу. Потерев глаза, девочка широко зевнула и, перевернувшись на другой бок, подложила руку под щёку. Раздался раскат грома, а следом сверкнула молния, расчерчивая тёмное небо. Громко захлопали крыльями всполошённые голуби.
Надя вздрогнула от испуга и, резко сев, окинула чердак взглядом.
– Что такое? Малыши? – Она в один прыжок оказалась возле гнезда и, подчитав птенцов, чуть успокоилась. – Фух, напугали! А?
Сизая голубка, кружась на одном месте, взволнованно закурлыкала.
– Кто пришёл? Ничего не понимаю! – Надя перевела взгляд на сидящего чуть поодаль голубя. Тот с готовностью откликнулся. – Как это? Кто же разрешил? А Поля там? Как это «нет»?
Сорвавшись с места, Надя чуть не споткнулась о лежащий на полу матрац, и ударилась голенью о маленькую тумбочку. Зашипев от боли, девочка допрыгала на одной ноге до двери и распахнула её. В нос ударил мандариновый запах. Спускаясь по лестнице, Надя поморщилась и с жалостью оглядела остатки фрукта, размазанные по полу.
Вбежав в квартиру бабушки Дины, Надя прислонилась к косяку и отдышалась.
– Ой, бок колет… Фух. Поля! Поля, ты тут? Бабушка Дина!
В квартире стояла тишина. Лишь стрелка больших настенных часов тихонько тикала, отмеряя минуты.
Надя прошла на кухню, окликая сестру и бабушку, но ей никто не ответил. На столе, прикрытом белой скатертью, одиноко покоился исписанный листочек, подоткнутый под сахарницу. Взяв его в руки, Надя прищурилась.
– Так, чего тут… «Надька, бабушке плохо с сердцем стало. Я до тебя не докричалась. Вызвала врача, увезли в больницу. Поеду с ней. Поля», – девочка откинула листок, прижимая ладони к разгорячённому лицу. Очень хотелось заплакать. Заплакать – и чтобы всё сразу стало хорошо. – Как врача? Как с сердцем плохо! Полька, да куда ты поехала, ведь ты, ты – берегиня подвального мира! А там котят твоих замуровывают! Заживо! Я же не слажу с ними!
Недолго думая, Надя побежала в коридор. Схватив первую попавшуюся одежду с вешалки, она решительно выскочила из квартиры и, путаясь в широких рукавах бабушкиного пальто, поспешила на улицу.
Возле подъезда столпились жители. Кто-то спорил. Другие кричали, не выбирая выражения. Некоторые же тихо стояли в стороне, не влезая в разговоры, но таких оказалось совсем мало.
Работники в синих куртках, не обращая внимание на возмущённых жителей, закладывали продухи подвала. Лишь один мужчина, грузный и усатый, спрятавшись от дождя под стоящим рядом деревом, курил, вяло отмахиваясь от жителей.
– Ну что, приказ, ну! Я его, что ль, придумал? Скажете тоже!
– Там же коты, как вы можете! – вскрикнула женщина, пытаясь одной рукой удержать зонт, а другой – вырывающегося сына.
– Григорь Сергеич, продолжаем? – с сомнением откликнулся один из работников, и усатый мужчина кивнул: – Делайте, делайте. Коты-шмоты. Развели антисанитарию! – начальник сплюнул в траву и, бросив туда же бычок, растоптал его ногой. – Мусора не будет. И вони. Вы нас, ваще-то, благодарить должны!
– Они-то как раз поменьше сорят, – с отвращением фыркнула Надя, проследив за движением Григория Сергеевича.
Тот смутился, но ничего не сказал. И окурок не поднял.
Надя чувствовала себя беспомощной. Была бы тут Поля, то обязательно бы разобралась. Не дала погубить котят.
– Как вам не стыдно! – продолжала голосить женщина, ища поддержки у толпы, и та с готовностью подхватила: – Изверги! Живодёры!
Надя растерянно огляделась, чувствуя, как сильно колотится сердце и потеют ладони. Надо что-то делать. Нельзя позволить им… Не простит потом Полька, что Надя всё видела – и ничего не сделала. И сама Надя себя не простит.
Всю оставшуюся жизнь будет мучаться, как бабушка Дина. Как бы не ругались они с сестрой, права бабушка – кроме друг друга никого у них нет. Поля бы не дала в обиду птиц. Надя это точно знала.
«Ну держитесь!», – решилась девочка, смахивая со лба капли дождя, и тоненько свистнула.
Григорий Сергеевич хмуро посмотрел на неё, но не успел ничего сказать.
Прошло несколько секунд, и раздался шорох, нарастающий с каждым мгновением. Девочка хитро улыбнулась, задирая голову.
Закружившаяся стайка голубей, спикировав, налетела на рабочих. Те побросали инструменты и, пытаясь спастись от птиц, бегали по двору. Двое из них попытались вбежать в подъезд, но дорогу им перегородила женщина с зонтом, выставив тот, как пику:
– Ну уж нет! Поймёте теперь, что животные чувствуют, когда спрятаться негде!
Её сын, отбежав подальше, поманил ребят, наблюдающих в стороне, и подхватил с земли ком грязи. Друзья с готовностью присоединились к нему.
– Получай, фашист, гранату! – Размахнувшись, мальчик метнул ком. Тот угодил Григорию в затылок, и мужчина разразился бранью. Ребята с гиканьем принялись забрасывать рабочих грязью.
– Вася, ты что! – ахнула мать мальчика, опуская зонтик. – В светлой куртке – и в клумбу! Сам стирать будешь!
Рабочие побежали к припаркованной машине, не обращая внимание на вопли своего начальника. Голуби преследовали их до тех пор, пока те не скрылись в салоне, нетерпеливо подпихивая друг друга в спины.
– Дайте хоть котят вытащить! – крикнула Надя, наблюдая, как Григорий Сергеевич, облепленный грязью, пытается добраться до машины.
– Да нет там никого! – взвыл мужчина, прикрывая голову от ударов крепкими клювиками, и опрокинулся навзничь.
– Как – нет? – удивилась Надя.
– Вот так! Димон глянул, сказал, пусто! Мы и стали закладывать! Кыш, кыш! Бешеные! А ну пшли отсюдова!
– Они не бешеные, – Надя с облегчением выдохнула, ощущая дрожь в коленях, и снова свистнула. – А справедливые.
Голуби послушно взмыли ввысь, повинуясь просьбе хозяйки чердака. Надя оглянулась на ликующих жителей и довольно скачущих мальчишек, и шагнула к распластанному на земле Григорию Сергеевичу.
– Уезжайте. Здесь есть кому присматривать за животными. Есть кому ухаживать и защищать. А вернётесь… – Надя присела рядом и, заглянув мужчине в лицо, понизила голос до зловещего шёпота: – … призову столько голубей, что они вашу машину на крышу дома поднимут. Вместе со всеми вами внутри.
Не говоря ни слова, Григорий перевернулся на живот и пополз к машине. Его сотрудники осторожно приоткрыли дверь, всё ещё с сомнением окидывая небо взглядами. Самый крайний из них втащил начальника внутрь. Взвизгнув шинами, автомобиль сорвался с места и скрылся за поворотом.
Надя выпрямилась в полный рост, ощущая, как струйки воды стекают за шиворот. Раздались редкие хлопки, уже через минуту превратившиеся в овации. Девочка засмущалась, с благодарностью поворачиваясь к людям, и искренне рассмеялась. Впервые за долгое время.
Дождь прекратился, и первый луч, пробившись сквозь тучи, осветил двор.
Вскоре жители дома, обсуждая произошедшее, стали расходиться. К Наде подбежал тот самый мальчик, развязавший грязевую войну.
– Ты – Надя, да?
– Да, – кивнула девочка, закрывая глаза и подставляя лицо солнцу. – А ты – Вася.
– Ага. Ты ж сестра Полькина? Она про тебя рассказывала. В общем…
– Что такое? – Надя, наконец, посмотрела на мальчика.
Тот заговорщически подмигнул:
– Дядька прав был. Нет в подвале котят.
Надя вздрогнула, только сейчас вспомнив слова Григория Сергеевича. Под ложечкой засосало от ужаса. Нет, всё равно Поля не простит… Потеряли малышей.
– Где же они?
– Так я… Короче, – Вася выдохнул, собираясь с духом. – Как услышал, что едут подвал зарумо… завумо…
– Замуровывать.
– Ага. Замуво… Тьфу. В общем, тут же побежал к котятам. Нас всех, – мальчик указал на друзей, – Поля учила, как обращаться с ними. Я их в коробку посадил да вынес тихонько. Их там всего-то шестеро.
– И куда же дел?
Надя почувствовала укол совести. Она всю жизнь считала детей злыми, а они оказались куда добрее и умнее, чем она сама. И храбрее.
– Так домой отнёс, – бесхитростно ответил мальчик. – Пока мама не видела. Я уже соседей оббежал, поспрашивал. Двоих заберёт из пятой квартиры семья. Одного – девчонка с третьего этажа. Ещё одного – друг мой, Мишка, он в соседнем доме. Остались двое. Попробую мамку уболтать, может, разрешит кошечку оставить. Там есть такая, коричневая с белыми полосками. Красивая-красивая! – Вася мечтательно зажмурился. – Я и имя ей уже придумал. Точнее, из книжки взял. Там мальчик превратился в кота и подружился с кошкой настоящей. Но умер потом после драки, а когда обратно стал мальчиком и нашёл котёнка, не вспомнил, как… В общем, Дженни назову.
– Здорово! – искренне восхитилась Надя, ласково погладив мальчика по взъерошенным волосам. – А последнего куда?
– Последнюю, – исправил Вася. – Тоже девочка. Но не нашёл ещё ей хозяина.
Надя вздохнула.
– Давай пока заберу к нам. А там придумаем. Только у меня ещё одно дело есть…
Пока довольный мальчик побежал домой, Надя, подозвав голубку, что-то сказала ей. Птица, курлыкнув раз-другой, легонько качнула головой и улетела.
Забрав котёнка, Надя поднялась в квартиру бабушки Дины. А там, не поддаваясь сомнениям, достала из верхнего ящичка ингредиенты и принялась месить тесто. Для тех самых пирогов с говядиной, как учила бабушка.

* * *
Вернувшаяся вечером Поля застала сестру за мытьём полов у чердака. Девочка замялась, неловко переступая с ноги на ногу, и поправила сползающую шаль.
– Спасибо.
Надя обернулась на звук и, отложив тряпку, приподняла брови:
– За что?
– Что котят… спасла. И меня выручила.
– Котят не я спасла, – хмыкнула Надя. – А ребята со двора. Их благодари. А что на счёт тебя… Так для чего ещё близкие нужны?
Поля помолчала, обдумывая что-то. Не выдержав, она растерянно посмотрела на Надю и выпалила:
– Что же мне делать теперь… Кого беречь?
Надя успокоила сестру:
– Найдутся ещё подопечные. Сама знаешь, люди не перестанут выкидывать ненужных им котят. Да проходи, чего стоишь?
– Так мандарин же… – Поля беспомощно развела руками. – Не смогу.
– Сможешь. Я всё вымыла. Заходи теперь, когда хочешь.
Поля сделала осторожный шаг, принюхиваясь, затем и другой, пока не подошла к сестре почти вплотную. Они обнялись. Как Надя не старалась, слёз сдержать не сумела, хотя и пыталась это скрыть. Поля мягко поглаживала её по спине, утешая.
– Как там бабушка? – встрепенулась Надя, отодвигаясь от сестры.
– Хорошо. Переволновалась. Нельзя ей, возраст уже. А тут мы со своими ссорами…
Надя внезапно встрепенулась:
– А сколько время?
– Восемь почти.
– Ой, Поля, бежим! А то сейчас опять заволнуется!
Поля удивилась, следуя за сестрой по пятам:
– Почему? Чего ты задумала?
Надя хихикнула и, обернувшись, прижала палец к губам.
–Это секрет! Я отправила голубку разузнать кое-чего. Найти, точнее. И она нашла. А я потом позвонила… Пойдём, скоро увидишь! Главное успеть.

В воздухе витал аромат пирогов уже второй день. Весело болтая ногами, Поля сидела за столом и, прихлебывая горячий чай, с жаром рассказывала про невиданную ранее больницу.
– Полечка, открой дверь, пожалуйста! – попросила бабушка Дина, услышав звонок, и с умилением погладила котёнка, тихонько мурчавшего на её коленях. – Может, Валентина пришла? Хотя пенсию только завтра должны принести…
– Нет, я открою! – Надя отставила кружку в сторону и бросилась к двери, подмигивая обескураженной Поле.
Распахнув дверь, девочка поздоровалась и приглашающее махнула рукой. Светловолосая пожилая женщина, сжимая в руках затертую сумку с изображением собаки, робко улыбнулась:
– Здравствуйте. Мне нужна Динара. Я, наверное, ошиблась?
– Нет-нет! – с жаром откликнулась Надя. – Проходите! Бабушка Дина на кухне. Меня Надей зовут.
Надя видела, как женщина сомневается. Но, словно решаясь на что-то, та глубоко вдохнула и перешагнула порог.
– А меня – Людмила Александровна.

Цвет дня и ночи



Ростик шмыгнул носом, затягивая колючий шарф на шее, и вытер мокрое от слёз лицо. Мама снова, снова заставила надеть этот ужасный цветастый комбинезон.
На коричневой ткани перемешивались узкие белые овалы с крупными жёлтыми кругляшками в центре, от чего мальчик чувствовал себя огромной яичницей на покрытой копотью сковородке. Но сильнее всего злило, что раньше комбинезон носила Яра, старшая сестра Ростика. И он, несомненно, больше подходил девчонкам.
Ростик ненавидел его всем сердцем. Да так, что хотел одним утром разрезать ножницами, искромсать на маленькие неровные кусочки и запрятать в угол между стеной и книжным шкафом. Но не достал до ящика с мамиными швейными принадлежностями, а канцелярские ножнички для бумаги издевательски кусали ткань, не причиняя ей вреда.
Хлопнув напоследок дверью, Ростик вышел на лестничную клетку и прислонился к стене, чтобы отдышаться. Нельзя плакать, никак нельзя! Ребята во дворе не поймут. А то и вовсе засмеют. Капитаны не плачут! Не просто же так в любимом мультике, который по три раза на дню показывают на канале «Карусель», поётся: «Капитан, капитан, улыбнитесь, ведь улыбка – это флаг корабля».
А Ростик сегодня – капитан ледяного корабля, столкнувшегося с лавиной из снега и водой из чайника. А ещё с соседкой бабой Ларисой, которая из вредности вышагивает вокруг корабля, а вчера чуть не поскользнулась в итоге на покрытой льдом дорожке возле трапа. А потом прогнала всех детей и пригрозила разломать корабль своей клюкой, если ещё хоть раз кто-то на него заберётся.
Сильнее лавины Ростик боялся только бабу Ларису. Она могла, чего доброго, и родителям наябедничать. Или того хуже – Ярославе. Яра тоже взрослая, она не поверит, что баба Лариса сама возле корабля крутится.
Взрослые всегда верят только взрослым. Думают, что те врать не будут. А они ещё как врут! Потому что боятся, что их уважать перестанут. Смешные. Уважать надо за дела, а не слова. Слово – оно же лёгкое, его выпусти – весь мир облетит, и не устанет. Никак они этого не поймут!
Но если Яра узнает, тогда – всё, прощай, заметённый снегом двор! Прощайте и вы, зимние каникулы. Здравствуй, школьная литература за третий класс.
Ростик передёрнулся, представляя, как проводит вечера за толстенной хрестоматией в сиреневой обложке, с тоской слушая развесёлые крики друзей за окном. И твёрдо решил, что как только завидит издалека бабу Ларису, то соберёт всю свою храбрость в кулак, подтянет лямки комбинезона подмышки, чтобы не сковывал движения, и помчится как можно дальше.
Мальчишки во дворе радостным гиканьем встретили Ростика, выбегая навстречу. Приветствовали своего капитана, хлопая по спине, шутливо отдавали честь, и предлагали разукрасить флаг – белый платок, втихаря утащенный из дома Витькой, лучшим другом Ростика – почти высохшими фломастерами.
Ростик важно кивал, выслушивая предложения, и улыбался, втайне гордясь своей командой. Молодцы, ну какие молодцы!
Артём добыл деревянные пяльцы, очень уж походившие на штурвал, Витька – платок, Мишка – два куска толстого светлого картона, способного укрепить нос корабля, а Никита – большой холщовый мешок, который отлично подойдёт под хранение несметных сокровищ: горсти потемневших монеток, длинных пластиковых бус, десятка тёмно-зелёных бутылок и главной ценности – маленькой прямоугольной зажигалки «Zippo».
– Команда, слушать мою… команду, – Ростик запнулся, подбирая слово, и тут же исправился: – Приказ, то есть. На нас надвигается шторм! Артём!
– Есть, капитан! – откликнулся худенький мальчик в смешной синей шапке с помпоном.
– За тобой паруса!
– Есть!
– Витька! То есть, Виктор!
– Я, капитан!
– Будешь… Будешь отвечать за оружие! Пушки – к бою!
– Пушки заряжены! – Витя бережно выложил на импровизированную палубу туго слепленные снежки, чуть прихлопывая их сверху, чтобы не укатились. – Ядра на месте!
– Михаил!
– А? Ой, то есть, да! То есть, слушаю! – Миша откинул в сторону
недолизанную сосульку. – Всегда готов!
– Ты сегодня кок!
– А чего ты обзываешься? – насупился мальчик, переминаясь с ноги на ногу. – Сам ты кок!
– Разговорчики на корабле! – Ростик выпустил облачко пара из вымышленной трубки, важно вышагивая между друзьями, и, поравнявшись с Мишей, шепнул: – Кок – это повар, дурак!
– Сам дурак! А чего сразу повар? Я стреляю хорошо! Знаешь, как? Чего сразу Витька? Чего не я?
– Как сказал капитан, так и будет, – отрезал Ростик, возвращаясь на небольшое возвышение из снега. – Никита, ты – доктор. Будешь нас лечить после войны.
– С кем воюем? – весело откликнулся Никита, поправляя на поясе маленькую сумку с пустыми блистерами от «Цитромона» и «Но-шпы».
– С Кракеном.
– Краке-кем?
– Кракеном! – Ростик тяжко вздохнул, потирая чешущийся под шапкой лоб. Ну и команда! – Потом расскажу. Я в книжке у Яры видел. А сейчас…
Разговор перебил тоненький голосок, раздавшийся сбоку от корабля:
– Приветствую, земные полулюди! Не пугайтесь, я хочу только с вами говорить.
– А чего это мы «полу»? – густо покраснел самый маленький из команды, Мишка. – А чего это… А?
Они обернулись на звук. Притопывая на снегу тоненькими кривыми ножками, большеголовое и пучеглазее существо серого цвета с любопытством разглядывало мальчиков. Короткие ручки крепко сжимали металлическую пластину.
– Ты кто? – ошалело спросил Ростик на правах капитана.
– Я прибыл на третью планету для обмена опытом в составе научной экспедиции. Скажите, полулюди, как называется механизм, который вы натянули поверх своих тел?
– Чего? А?
– Да тихо ты, – отмахнулся Ростик, во все глаза разглядывая необычного гостя. – Механизм? Ты про одежду?
– О-деж-да, – повторило существо, водя крошечным пальчиком по пластине. – А как вы различаете, какая кому принадлежит?
– А ты кто? – влез в разговор Витька, становясь рядом с Ростиком.
– Я – представитель пятой планеты. Моё имя Пуньк.
– Пуньк? – Мишка расхохотался, хватаясь за живот.
– Болит? – Никита с готовностью вцепился в сумку.
– Послушайте, подслушайте! – Пуньк примирительно поднял вверх ладони. – Я не хотел делать больно вам, полулюди! Простите меня. Я уйду, очень скоро уйду. Скажите, как вы различаете о-деж-ду?
Ростик ответил, удивляясь то ли появлению необычного существа, то ли его незнанию:
– Да по цвету же!
– Цве-ту? – переспросил Пуньк, делая очередную пометку. – Что такое «цве-ту»?
– Ну вот же, – Ростик указал на свой комбинезон, еле сдерживая гримасу отвращения. – Мой с… жёлтыми пятнами. И белыми. У Вити – чёрный. У Артёма – тоже чёрный, но в синюю полоску. У Никиты на локтях зелёные накладки. А у Мишки… У Мишки шоколадные пятна на воротнике, потому что он корзиночки с кремом постоянно ест.
– А чего это я постоянно? А? А чего я…
– Простите, полулюди, я не понимаю, что такое «цвет», – Пуньк развёл ручки в разные стороны, – я вижу только ночь или… – он принизил голос, переходя на благоговейный шёпот, – … день.
– Тогда Витька, – Ростик указал на друга, – целиком в ночи. А я… Получается, в ночи, на которой есть два дня, один внутри другого.
Пуньк радостно запрыгал:
– Понял, понял! У того полу-человечка – ночь. У другого – тоже, но с ночными линиями. У третьего – ночь с дополнительным усилением конечностей в виде ночи. Четвёртый облачился в ночь со слоем съедобной ночи. А у тебя… – представитель пятой планеты с уважением поклонился Ростику до самой земли, сложившись при этом вполовину, – ночь с двумя днями, из которых один поглощает другой, отожествляя нить времени. Красиво. Таких механизмов больше ни у кого нет?
– Ну… – Ростик потёр затылок, смущаясь. Подобных комбинезонов и правда уже не сыскать – они давным-давно исчезли с прилавков. К счастью. – Вроде как.
– Ты должен гордиться этим. У нас на планете никто не может позволить себе день. Он маленький и очень дорогой. Наверное, ты – правитель полулюдей? Только командиры его носят, правильно?
Витька пихнул Ростика в бок, не позволяя ответить, и с гордостью подтвердил:
– Ага! Он – наш командир!
Пуньк снова поклонился.
– Я обязательно расскажу, что на третьей планете есть великие полулюди. Спасибо за опыт. Теперь я готов к отчёту. И к вашим вопросам, – внезапно инопланетянин встревоженно завертел головой. – Что такое «Я-ра»?
– А что? – заволновался Ростик, начиная оглядываться. Сердце ухнуло в пятки. – Причём тут Яра?
– Я слышу, как кто-то говорит про вашу группу ей. Приказывает разобраться. Громко приказывает. Наверное, тоже командир?
– Нет, это местный Кракен, – буркнул Ростик, а затем пояснил растерянному Пуньку: – Чудище такое. А Яра, Яра что?
– А она… Так-так… – Пуньк замер, прислушиваясь, и на его голове приоткрылось два маленьких отверстия. – Она говорит, что вы никому не мешаете на детской площадке. Ваше техническое средство из замёрзшей воды – кропотливая работа. И что надо ходить либо мимо площадки, раз не нравятся детские голоса, либо идти… Что такое «в жо-пу»?
Никто и ответить не успел, как крошечное тельце представителя пятой планеты обхватил мягкий зеленоватый свет, и Пуньк исчез, оставляя после себя только полукруг из примятого снега.
Через несколько минут на дороге показалась фигура Яры. Чеканя шаг, девушка подошла к детской площадке и, громко поздоровавшись с мальчиками, поманила Ростика. Он с готовностью бросился к сестре и, обхватив её руками за пояс, крепко обнял.
Девушка ласково погладила Ростика по голове, удивляясь:
– Ты чего, малыш?
– Ничего. Просто рад.
– Чему? Кстати, видела тут бабку эту, с первого этажа. Ларису. Если она
хоть ещё раз вас с площадки прогонит – сразу говори мне. Дети ей, видите ли, мешают. Привыкла она воздухом дышать на лавочке, а от шума голова у неё начинает болеть. Пусть в парк идёт тогда или у подъезда сидит. А можно и дома форточку открыть в таком случае.
Ростик ничего не ответил, ещё крепче прижимаясь к сестре.
– Как нагуляешься, домой приходи, капитан. Я тебе подарок купила со стипендии.
– Какой? – с надеждой заглянул в глаза сестре мальчик. Вдруг раскраску, как у Никиты? Такую, по которой водишь мокрой кисточкой, и картинки сами становятся цветными! Или ещё лучше – набор пахнущих одеколоном фломастеров! И можно будет разрисовать флаг, да так ярко, что даже на пятой планете увидят!
– Фломастеры, – с улыбкой подтвердила Яра. – А ещё новый комбинезон. Тёмно-синий. Без всяких рисунков, как ты и хотел.
– Знаешь, Яр, – с чувством произнёс Ростик, – а мне и этот нравится. Он красивый. Ни у кого такого нет. Только у капитана.

Роковые точки



Антон Огородников устало потёр лицо и, откинувшись на спинку стула, уточнил у сидящей напротив женщины:
– Алёна, я правильно понял? Ты хочешь, чтобы я нашёл доказательства, что Федю довели?
– Верно, – кивнула заплаканная Алёна. – Поверьте, Антон Харитонович, Федя не такой! Он очень добрый, обожает нас с сыном, каждые выходные ездит к моей маме, помогает там…  А ещё очень внимательный к своим подчинённым, знает дни рождения каждого, и непременно дарит им что-то памятное…
– Все вы – близкие ему люди, – подметил Огородников. – Неудивительно, что он заботлив. А вот… как её… Ирина Петровна… – Антон украдкой подсмотрел в лежащие на кухонном столе бумаги. – … Горемчук – совершенно другое дело. Она никто Фёдору. Зачастую мягкие и ласковые в семье люди жестоки к окружающим. Потому как не испытывают к ним уважения, любви, привязанности. И, соответственно, сожаления.
Алёна схватила мужчину за руку:
– Вы же знаете его! Он сожалеет! Очень-очень!
– Даже если так, – Антон высвободил ладонь из липких пальцев девушки и с сочувствием улыбнулся, – максимум, на что можно рассчитывать: признание, что действие совершено в состоянии аффекта. Однако аффект – когда бьют первым попавшимся под руку предметом. А Фёдор воспользовался…?
– Букварём, – тихо подсказала Алёна.
– Именно. Сомневаюсь, что твой муж всегда носит с собой незаменимый атрибут для первоклассника. Особенно если учесть, что вашему сыну всего-то полтора месяца, и совершенно случайно учебник в рюкзаке Фёдора оказаться не мог.
– Антон Харитонович, миленький, помогите! Христом Богом прошу! – всхлипнула Алёна. – Вы же умный, внимательный! Кроссворды любите, игры настольные, детективов у вас на полке вон сколько! Хотите, я вам каждый день буду обеды и ужины носить? И всю квартиру мыть два раза в неделю! И денег, денег дам! – девушка засуетилась, трясущимися руками выуживая из кошелька смятые купюры. – Если мало, то я в долг возьму! Заложу квартиру, если нужно. Только помогите! Выясните хотя бы, зачем он это сделал?
Антон снова вздохнул, взлохмачивая тронутые сединой волосы. Помочь он, если бы даже и хотел, – никак не мог. Даже не знал, с чего начинать.
Детективные истории и правда любил – сказалось детство, проведённое в обнимку с творчеством Конана Дойля, Агаты Кристи и других классиков. Сейчас же их сменили более современные писатели: Джеффри Дивер, Джонатан Келлерман, Фрэнк Тилье… Но все они, без сомнений, относились к мэтрам жанра.
– Алён, убери деньги. Это для полиции дело. Я только предположить могу. Ты мне вот что расскажи: какое событие могло послужить мотивом для нападения? Может, Ирина Петровна обидела как-то Федю? Нагрубила?
– Она в МФЦ работает, – Алёна громко шмыгнула носом и потянулась за уже остывшей кружкой чая. – Я же недавно паспорт потеряла, ну и пришлось восстанавливать. А заодно и Артёму свидетельство о рождении сделали. Так вот как мы их забрали, Федя словно взбеленился! Ногами затопал, разбил рамку с фотографией своей семьи. Ну та, помните, где ещё прапрадеды его возле старого дома стоят? А потом куртку схватил и убежал. Дверью хлопнул так, что штукатурка сыпаться начала. Артёмка заплакал. Я не знала, что делать: то ли ребёнка успокаивать, то ли за Федей бежать… Отвезла сына к маме, – пока дожди идут, она в квартиру перебралась с дачи, – и по всем местам, где муж мог быть, начала искать. А там и из полиции позвонили…
Алёна снова заплакала. Горько, навзрыд. Так, что защемило сердце даже у повидавшего в жизни многое Огородникова.
Антон нахмурился. Встав со стула, он заложил руки за спину и принялся мерять кухню шагами.
– Странно. Федя, по правде говоря, действительно спокойный человек. По крайней мере, казался таким. Как сосед – и вовсе идеальный: не сверлит по выходным, обязательно занесёт почту, если ящики перепутают, а когда вы из отпуска приехали, подарил бутылку виноградной ракии. Казалось бы – соседи, не друзья близкие. Ан нет, вспомнил, что я «Горки лист» упоминал как-то… И про предков всегда с трепетом отзывался, восстанавливал их дом, – а тут взял и фотографию разбил? Единственную сохранившуюся с тех дней? А после и вовсе на женщину напал. Хорошо хоть, что не убил… Получается, что-то спровоцировало Федю именно после… – Огородников замер и медленно повернулся к Алёне. – Погоди-ка… А покажи мне паспорт свой? И свидетельство Артёма.
– Сейчас принесу! – Соседка с готовностью вскочила с места и бросилась к входной двери. – Я мигом!
Вернулась она через пару минут. Протянув Антону паспорт и яркую папку с вытесненной на обложке фигуркой аиста, Алёна подошла к окну и застыла, наблюдая за стекающими по стеклу капельками дождя.
Плечи её дрожали, а руки нервно теребили занавеску. Если бы некий художник пожелал изобразить физическую форму скорби, она бы выглядела, несомненно, как Алёна в данный момент.
Антон открыл бордовую книжечку и, изучив данные, снова нахмурился. А затем сверил их со свидетельством о рождении. Некоторое время он сосредоточенно размышлял, переводя взгляд с одного документа на другой, пока лицо его не прояснилось.
– Алёна?
– А? – женщина обернулась, испуганно поглядывая на соседа.
– Назови мне полные ФИО. Свои, мужа, сына. Вот прямо по слогам, громко.
Алёна непонимающе приподняла брови:
– Что?
– Данные, – нетерпеливо повторил Антон, продолжая буравить паспорт взглядом. – Фамилия, имя, отчество. Феди, твои, Артёма. Просто произнеси их.
– О…опёнкин Фёдор Никитич. Опёнкина Алёна Витальевна. Опёнкин Артём Фёдорович.
– Вот! – Антон потряс документами. – Вот! Опёнков Фёдор! И Алёна! И Артём! Там буква «ё» в каждом слове. А в паспорте?
– Как? – Алёна схватилась за лицо. – Как в паспорте?
– Везде «е». Опенкин, – Антон с нажимом выделил букву. – Федор. Не «Фёдор», а «Федор» получается. Как и Алена, и Артем Федорович. Федя мне жаловался как-то, что фамилию часто коверкают. Оскорбляют его этим. Мол, его род – старинный, шёл ещё из деревни Опёнкино в Смоленской губернии, оттуда и фамилия появилась. У него же отчий дом там?
– Там, – одними губами прошептала соседка.
– А его «пивной пенкой» дразнили в школе, потому как многие фамилию писали через «е». Я тогда внимания не обратил, – признался Огородников. – Ну кого не дразнили? Всем доставалось от сверстников. Дети злые, им бы только дай повод над слабым поиздеваться…
Алёна только кивнула. Антон ещё раз осмотрел документы.
– Сейчас «ё» выходит из письменности, её всё меньше и меньше употребляют. Но чтобы в официальных документах? Странное дело. Где, говоришь, Ирина Петровна-то лежит?
– Лежала. Выписали уже. В «Склифе» находилась, – Алёна вытерла нос тыльной стороной ладони. – Там у меня сестра двоюродная медсестрой работает. Я у неё потихоньку узнала, как состояние Ирины. Думала принести чего, супчик там, может, или курочку запечённую… Но Леська сказала, что уехала Ирина. Отказалась от лечения. Травмы были, конечно, но несильные – чего там книжкой настучать можно… Синяков пару только. Паспортистка испугалась больше.
– А можешь сестре позвонить? Мне бы адресок Ирины. Съезжу, поговорю. Вдруг выясню что.
– Хорошо. Конечно. Спасибо вам, Антон Харитонович, спасибо!
Алёна достала телефон из кармана штанов и, в спешке промахиваясь по цифрам, только с третьего раза набрала номер сестры.
Антон почувствовал, как сердце наполняется азартом. Хоть в жизни он никогда не работал в правоохранительных органах, и юридический факультет не оканчивал, под натиском родителей сменив мечту на практичность, расследования – то, что действительно приносило ему удовольствие.
Стоило чуть глубже вникнуть в проблему, – реальную, осязаемую, а не вшитую в толстый переплёт, – и версии замелькали перед глазами, подобно рою ос. Такие же эфемерные осы пребольно жалили в пятую точку, подгоняя, заставляя ступни беспокойно постукивать по полу, а тело – гореть от долгого бездействия.
Впервые за сорок с лишним лет хотелось жить.

* * *
Ирина Петровна Горемчук жила в коммунальной квартире на площади Рогожской заставы. Дом – выбеленный, украшенный причудливыми узорами, опоясанный крепким металлическим забором, – считался историческим памятником. И, как все памятники, имел лишь красивый фасад, за которым скрывалось напрочь испорченное нутро: в фундаменте зияли трещины, двери громко хлопали от малейшего порыва ветра, а нужный подъезд оказался донельзя загаженным.
Подойдя к расположенной на четвёртом этаже квартире, Огородников ткнул пальцем в кнопку звонка. За дверью послышались шаркающие шаги, а после кто-то принялся долго и сосредоточено разглядывать незваного гостя в глазок.
Антон откашлялся в кулак и постарался придать голосу доброжелательности:
– Ирина Петровна, здравствуйте! Меня зовут Антон Харитонович Огородников. Откройте, пожалуйста. Мне нужно с вами поговорить. Не бойтесь, честно слово, я не желаю вам зла! Просто хочу узнать кое-что.
– Ага. Щас. Дура я тебе что ли? Чего надо? – глухо буркнула женщина, и Огородникову пришлось ухом прижаться к оборванному дерматину.
– Вы правы, небезопасно открывать дверь незнакомцу. Хотя бы так ответьте на несколько вопросов, прошу вас.
– Куда шёл, туда и следуй! Нечего по подъездам шариться! Щас соседа позову, он тебе накостыляет! Или ментам позвоню, пусть они разбираются! А ну брысь от двери, кому сказала! Спущу собаку, будешь знать!
– Не надо, – Антон сделал шаг назад. – Не беспокойте полицию и соседа. И животное тоже пусть отдыхает. Просто скажите мне «да» или «нет». Один вопрос. Один!
Ему никто не ответил. Антон ради приличия и собственного спокойствия ещё несколько раз позвал паспортистку, дважды воспользовался звонком, но Ирина больше не откликалась.
От досады сводило скулы, а возникший недавно энтузиазм улетучивался с космической скоростью.
«Дурак старый, возомнил невесть что. Домой иди! – обругал себя Огородников. – «Холодная луна» ещё не дочитана. «Детектив», мать её. Тьфу! Жалко Федьку… Но тут ничего не попишешь – сам виноват. Нельзя людей бить, даже если они всячески на это напрашиваются».
– Любезный. Ты, ты, – раздался позади шелестящий голос, и Антон обернулся на звук. Из квартиры напротив выглянула худенькая сморщенная старушка и, воровато оглянувшись, поманила согнутым пальцем.
Антон недоверчиво прищурился, но тут же собрался с мыслями. Одинокие болтливые соседки – то, что нужно для раскрытия дела. У них и глаза, и уши, и язык увеличены в количестве и размерах. Антон знал это наверняка.
– Добрый день! – он белозубо улыбнулся старушке, но та сердито шикнула:
– Не кричи, услышит ещё Ирка. Давай, заходи в прихожую.
– А не боитесь? – подмигнул Огородников, входя в квартиру, и тщательно вытер ноги об аккуратно расстеленный у порога половичок.
Старушка оскорбилась:
– Я? Да я почти полвека в школе отвоевала. Таких оболтусов утихомиривала, что тебе и не снилось! Одна Горемчук чего стоила…
Огородников театрально удивился:
– Ирина Петровна? Неужто хулиганила? А по мне – милая женщина, добрая, очень отзывчивая. Работящая и ответственная.
– Кто? Ирка? – старуха гортанно расхохоталась. – Ты, видимо, антоним с синонимом перепутал. Ленивая, неряшливая и безответственная – вот точное определение этой вертихвостки. Поверь, я у её класса четыре года уроки музыки вела. «Фа-диез, – говорю, – теперь». А она канючит: «Палец не дотягивается!». И давай всё подряд жать, будто не инструмент перед ней, а кусок пластика бездушный. Гаммы разучивать никак не хотела! Придёт на урок и сидит как сыч, глазами хлопает.
– Может, просто ей нужен был другой учитель? – подлил масла в огонь Антон.
И не прогадал.
Бывшая учительница вспыхнула, как спичка:
– Другой? Другой?! Да лучше меня никто не учил! И все выпускники это подтвердят! Витя Лисков в консерваторию поступил! Лиза Артамонова на гастроли за границу укатила, да там и осталась. Остальные, уверена, хоть сейчас их разбуди – без запинки сыграют! Одна Ирка – прости Господи. Но, врать не буду, пальцы у неё и впрямь были на сосиски похожи. Маленькие, кривенькие, толстые. Впрочем, ничего с той поры не изменилось.
– Что вы имеете в виду? – насторожился Антон.
– Видела недавно, как она из магазина возвращалась. Скрюченная, с немытой головой, вся какая-то запыханная. Из сумки платок грязный выпал, а она посмотрела него равнодушно, перешагнула и дальше пошла. Неряха. О чём я… А, да, а в руках у неё пакеты из магазина, так она их еле удерживала. Я пригляделась: ну точно, как были пальцы-коротышки, так и остались. Правду говорят: «У кого руки малы, у того и ум короток».
– Это кто же так говорит? – хмыкнул Антон.
– Я. А я знаю о чём говорю, пятьдесят лет наблюдала за руками человеческими. К чему это я… А! Чего об Ирке узнать-то хочешь? Зачем вообще приходил?
– Она мне задолжала, – легко соврал Огородников. – Много. Вот, думал, совесть проснётся. Поговорим, придём к решению…
– Совесть? У Ирки-то? Забудь. У неё отродясь её не было, ещё с тех пор, как…
– Простите, совсем запамятовал! – перебил Антон, хлопая себя по лбу. – У меня же… поезд! Да, поезд. С Курского вокзала.
– Молодёжь, – недовольно поджала губы женщина. – Память – как дуршлаг… Вливаешь в головы, стараешься, а вам хоть бы хны…
Не дослушав, Антон выбежал из квартиры и, перепрыгивая через три ступеньки, добрался до выхода. На улице он поднял воротник куртки, пряча лицо от дождя и ветра.
Мысли путались, доводили до головой боли.
«Вот в чём дело, – бормотал он про себя, все ещё сомневаясь в правильности теории, – как глупо! У безответственной и ленивой Ирины просто короткие пальцы. И из-за этого возникла проблема, чуть не поломавшая множество судеб. Когда руки лежат на клавиатуре компьютера, женщина просто не дотягивается мизинцем до клавиши с букой «ё». И, не желая усложнять себе жизнь, использует более близкую «е». И всё было бы хорошо, только вот на пути попался помешанный на родовой фамилии Фёдор, страдающий, к тому же, из-за обид в прошлом. Подумать только! Две точки, а сколько боли способны принести».

Возле метро Огородникова остановил мальчик лет двенадцати, стоявший за большим раскладным столом:
– Дядь, купите игрушку, пожалуйста! Я сам шью. Стараюсь очень. Купите, а, пожалуйста! На комп коплю новый, мамка сказала: «Любишь кататься – люби и саночки возить». Вот я и…
Антон бросил взгляд на кособоких тканевых жирафов с круглыми выпученными глазами и неестественно изогнутой шеей.
«Жырав Иося», – значилось на установленной рядом табличке, и Антон невольно улыбнулся.
– Ты бы в школу лучше ходил, чем игрушками торговал, – укорил он мальчика. – Две ошибки в слове!
– Это какие же? – удивился юный мастер.
– «Жираф» будет правильно.
– Я так и написал! Жираф Йося.
– Йося? – переспросил Огородников. – А почему же тогда вместо «и краткого» обычное стоит?
Мальчик отмахнулся:
– Дядь, мы же не в школе! Какая разница, есть там палка эта или нет. Всем же всё равно понятно!
Антон вздохнул, отсчитывая купюры, и отдал их мальчику.
– Может и понятно. Давай сюда своего Йосю. Подарю сыну соседки, ей сейчас непросто. Нет, того, с краю. И маркер мне дай.
– А это зачем? – насторожился мальчик.
– Возможно, – Огородников взял протянутый маркер и черкнул над заглавной буквой галочку, – это спасёт тебе жизнь. Когда-нибудь.

Уйдёшь, когда закончится метель



В пещере на вершине горы, покрытой толстым слоем снега, горел крошечный костёр. Дрожащие тени прыгали по стенам, будто живые.
Мантикора Хиона лениво зевнула, с тоской поглядывая на бушующую за пределами пещеры метель. Конец декабря выдался снежным и морозным, с затяжными ветрами, пробирающими до костей.
Выпустив длинный изогнутый коготь, Хиона пошевелила угли, с готовностью взметнувшие к своду пещеры сноп оранжевых искр. От скуки острый кончик хвоста нервно дёргался из стороны в сторону и без разрешения хозяйки выпускал капли яда.
– Но-но! – прикрикнула мантикора на шип. – Пошали мне тут! Знаю, что засиделся без дела. Сам видишь – погода нелётная.
В доказательство слов сложенные кожаные крылья чуть шевельнулись, демонстрируя покрытые инеем прозрачные перепонки.
Подумав, Хиона поднялась с примятой охапки сена и с наслаждением потянулась. Новогоднюю ночь она никогда не отмечала, и менять традицию не собиралась и в этом году. Лишь украсила чуток пещеру тем, что попалось под лапы, да решила плотно поужинать каким-нибудь не впавшим в спячку барсуком или, если повезёт, отбившимся от стада оленёнком.
Всё ещё сомневаясь, Хиона приблизилась к выходу из пещеры и осторожно потрогала лапой снег. Холодный, мокрый, скрипучий, прилипающий к подушечкам лап. Жутко неприятный.
Живот заурчал, напоминая, что последний раз на охоту мантикора выходила ещё в прошлые выходные. Грызть хрустящие кости и высасывать из них мозг полезно для зубов, но никак не пищеварения.
Посоветовавшись с ленью, Хиона удручённо вздохнула и вышла наружу. Главное – далеко не отходить от пещеры. Метель мгновенно скроет следы, а то и вовсе занесёт вход. Ночевать под открытым небом в такую ночь не хотелось. Новый год, всё-таки, домашний праздник. Даже если дом совсем небольшой и нечестно отбитый у волчьего семейства ещё осенью.

* * *
Вернувшись меньше, чем через час, мантикора отряхнулась, и капельки воды разлетелись по всей пещере, чуть не затушив тлеющие угли. Хиона аккуратно положила зайца возле костра и принюхалась. От пощекотавшего ноздри запаха шерсть на загривке приподнялась, а жало на конце хвоста угрожающе заблестело.
Человек. В пещере прячется человек.
Мантикора разглядела его очертания. Сжавшись в комок, незнакомец пытался то ли слиться с каменной стеной, то ли протиснуться сквозь неё.
Хиона довольно оскалилась. Килограммов пятьдесят свежего мяса, не меньше. Хотя мантикора уже и забыла вкус, но на безрыбье и рак – рыба. Можно до конца месяца не выходить на охоту, прикопав освежёванное тело в груде снега неподалёку.
– Выходи к огню. Не бойся, – ласково позвала мантикора, стараясь облизываться не так очевидно. – Я тебя не обижу.
Человек яростно замотал головой. Хиона хихикнула. Смешной. Думает, что отказом оттянет неминуемую участь. Мантикора сделала шаг вперёд, и человек резко махнул чем-то острым перед её мордой.
Хиона, замерев, с любопытством посмотрела на оружие. Зазубренное лезвие на металлической рукоятке выглядело скорее нелепым, нежели угрожающим, хоть и могло бы рассечь кожу. Любому, но не мантикоре – в её густой шерсти, покрывающей тело, увязали даже медвежьи клыки, да так и оставались, когда ошеломлённый шатун, ревя от боли и на бегу ломая тоненькие деревца, скрывался в глубине леса.
– Хороша зубочистка, – с уважением подметила Хиона. – Пригодится в хозяйстве. Сам сделал?
– Н-нет, – пискнул человек, и мантикора поняла, что перед ней девчонка. Совсем молодая, хорошо, если хоть школу окончила.
Хиона огорчённо вздохнула. Нет бы хоть раз кто посильней в логово забрёл, может, тигр какой. С таким побороться – одно удовольствие. А тут… Что с девчонки взять, – маленькой, худенькой, напуганной так, что душа, кажись, уже из тела выходит.
– Как сюда попала? Люди в Новый год дома сидят, подарки дарят и жареной курочкой животы набивают, а не в чужих пещерах отсиживаются.
– З-з-заблудилась. Я б-б-белочек фотографировала. А п-потом оступилась, со склона упала. П-пыталась выбраться, но метель н-н-началась…
От холода и страха девчонка заикалась, стучала зубами и тряслась, будто по телу пустили разряд тока.
Хиона недоверчиво повела усами.
– Кто же за рыжими шельмами в конце декабря ходит? Юлишь, как пить дать, юлишь. Твоё дело. А моё…
– П-пожалуйста, не ешьте меня! Отпустите! Я никому не скажу! – девчонка с грохотом бросилась на пол и сложила руки в молитве. По щекам её покатились крупные прозрачные капли, от которых исходил слабый запах соли.
Такие капли Хиона видела много веков назад, ещё когда Помпея цвела и благоухала. Мантикора как раз залетела туда в гости к троюродному братцу Алвиану, что происходил из рода стриксов. Ох и набедокурили они тогда: напились кикеона вперемешку с фалернским вином, поспорили, кто первый доберётся до жерла величественного Везувия, и разбудили его, свалившись внутрь во время дружественной потасовки.
Что было дальше, Хиона помнила смутно. Лишь порой вспыхивали размытые образы людей, роняющих такие же, как у девчонки, капли из глаз. Но запах – гари, соли и жжёной травы, – остался в памяти навсегда.
– Это слёзы? – уточнила Хиона, выуживая из недр памяти странное словечко, вскользь брошенное Алвианом, когда они, со смущением разглядывая горстку оставшихся людей, прощались.
Девчонка, шмыгнув носом, кивнула.
– А для чего?
– П-потому что… страшно.
– Так они волшебные? – удивилась мантикора.
– Н-нет… Обычные.
– А чем же они тогда помогут?
– Ну… – девчонка замялась. Из груди вырвался судорожный вздох. – П-после них становится л-легче.
– Интересно… Странные вы, люди. Нет бы предложить переговоры, раз уж так не хочешь быть съеденной, привести аргументы. Глядишь, и решили бы чего! А ты сразу слёзы лить начала.
Гостья с надеждой взглянула на хозяйку пещеры:
– А т-так можно было?
– Чудная ты. Дипломатия – основа диалога. Сами же так говорите, не я придумала.
Девчонка не нашла, что ответить. Но мокрое лицо утёрла. И всхлипывать перестала.
– Ладно. Всё настроение испортила, – Хиона недовольно поморщилась, подкладывая хворост в кострище. – Уже и есть неохота. Тьфу. Иди, погрейся. Уйдёшь, когда закончится метель.
– Вы меня точно не съедите?
Мантикора закатила глаза:
– Нужна ты мне. Я, вообще-то, диетическое мясо предпочитаю, а не пропитанное выхлопными газами, жёсткой водой и прогорклым маслом. Если уж во времена ловли ведьм в Салеме вы, люди, даже копчёные, на вкус походили на подошву, то что теперь говорить. Это б если совсем ничего не осталось, тогда можно.
Девчонка неуверенно выбралась из угла к огню и зябко повела плечами. Оружие она положила рядом, сунув под бедро.
Хиона молчала, наблюдая, как языки пламени потихоньку поглощают сухие ветки. Рядом покоилась тушка зайца. Девчонка заметила её и судорожно сглотнула. Мантикора истолковала это по-своему.
– Голодная? Ну, раз уж так сложилось, что вдвоём нам куковать эту ночь, придётся делиться. Только мне, чур, больше достанется. Сама понимаешь. Кто добыл – тому все лавры.
– Спасибо, не хочу.
– О, ну так даже лучше! Жарить не придётся. Мне-то жареное и нельзя, поджелудочная пошаливает. А ты б сырое есть не стала, небось.
– Меня Алей зовут, – внезапно выпалила девчонка.
– А я – Хиона. Это «снежная» значит. Хотя, признаться, снег-то я только тут и увидела в первый раз. Не люблю холод. Меня к морю тянет.
Аля задумчиво оглядела пещеру, обхватив себя руками. Страх прошёл, и теперь наружу рвалось любопытство. Девчонка заметила сбоку от входа непонятную фигуру из желтоватых палочек, очертаниями напоминающую пирамиду, и быстро заморгала.
– Что это?
– Где? – Хиона обернулась. – А! Так ёлка. Сама сложила, – добавила она с гордостью. – Не живую же ломать в лесу. Не для того она росла, чтобы потом с неделю для украшения постоять.
– А из чего ваша… ёлка?
– Как из чего? Так из костей! Лежали без дела, вот и пригодились.
Только сейчас Аля осознала, что это за палочки, и еле сдержала рвотный позыв. Украшающий верх фигуры эллипс оказался ни чем иным, как небольшим вытянутым черепом. По виду принадлежащим какой-то крупной птице.
– Ты мне лучше расскажи, зачем в пещеру полезла? Не верю я в твою историю про белочек. В сумерках их не найдёшь – по дуплам попрятались.
– Я… – Аля поджала губы, сомневаясь, стоит ли делиться с чудовищем собственными переживаниями. Но внимательный взгляд мантикоры, завывающий за пределами пещеры ветер и мягкое потрескивание хвороста разморили, и девочка решилась. – То есть, мы… – она глубоко вздохнула, собираясь с мыслями. – Мы с однокурсниками приехали в домик в деревне. Которая у горы как раз. Хотели отметить Новый год. Первый «взрослый», без родителей. Салатов нарезали, шашлык пожарили. Все пить начали сразу, беситься, подкалывать друг друга. Весело было. Но Лёша, мой сосед по парте… Он…
– Чего? – Хиона от нетерпения постучала хвостом по полу. – Ну? Не томи!
– Он пошутить решил. Я видела, как в стакан подлил что-то. А потом узнала, что они поспорили с ребятами. Не знаю, на что именно, но, когда я сказала, что пить не буду, Лёша разозлился. Запер меня в угловой комнате, и дверь снаружи подпёр. А в комнате этой дядя одного из одногруппников, которому дом и принадлежит, хранил своё снаряжение – он альпинистом… был.
– Почему был?
– Разбился, – просто ответила Аля. – Года два назад. Говорят, что-то страшное произошло, не мог он сорваться со скалы! Ещё с детства облазил тут всё вдоль и поперёк, каждый уступ знал, сам зацепы прорубал для туристов. А тут раз – и… – она понизила голос: – Одногруппник рассказывал, что места здесь странные, мистические. Даже уфологи приезжали. Вдруг дядю его напугал кто-то?
– А! Помню такого. Тоже мне, – фыркнула Хиона, – прямо «Отель у погибшего альпиниста». Меня он увидел, вот и оступился. А я спросонья была, нечёсаная, захмелевшая – за день до того ко мне брат залетал. Другой, не Алвиан. Родной. Пантолеоном зовут. У него свой замок в паре сотен километров отсюда. Я-то потому сюда и перебралась – чтоб к родне поближе. Так вот альпинист влез в пещеру, а я даже не заметила его. Зевнула, потянулась, откашлялась – от того небольшой камнепад начался. Ну и… Бросился наутёк мужичок. Ногу подвернул. Не виноват, что перетрухал, я и сама-то на отражение не смотрю по утрам – боюсь. Ну и прыгнула за ним. А он кричать начал, дёргаться. Вот такой штукой махать, прям как ты, – мантикора ткнула лапой в сторону оружия девушки. – Вырвался из когтей, и в верхушках деревьев скрылся. Там я его не смогла бы поймать. Жаль мужика. Не злой был. Кормушки вешал, буреломы разбирал.
Аля печально вздохнула:
– Жаль… Когда меня заперли, я его ледоруб и нашла. Разбила окошко, наружу выбралась и побежала. Подальше от ребят.
– Глупая.
– Знаю, что глупая! Но мне так страшно было, что я земли под собой не чувствовала!
– Что, страшней, чем со мной тут? – повела носом Хиона.
– Страшней, – подумав, кивнула Аля. – Ты хотя бы честно призналась, что со мной быть может. А ребята… Скажи, Хиона, почему так бывает? Ты же чудище! Значит, злая. А почему-то пыталась человека спасти, меня не съела…
– А что есть «зло»? Если вот, к примеру, человек добрый-добрый, мухи не обидит – он, значит, хороший. Но однажды взял – и у соседа свинью украл. С голодухи. Не смог иначе. Тут же стал плохим, получается? Или один поступок не изменил его в целом? Тогда пусть другой, сварливый и горластый, со своего двора детей гонявший, чтоб малину не воровали, отбил у той же ребятни щенка, которого они в луже топили. Стал ли он после этого лучше? Нет, Аля. Не существует людей «плохих» и «хороших», «злых» или «добрых». А я, по-твоему, чем от вас отличаюсь? Делаю так, как считаю нужным, как стучащая штука в груди подсказывает. А другие уже сами для себя решают, как мои поступки расценить: назвать их благом или истинным злом. О, слышишь, как сова ухает? Полночь наступила. Новый год начался.
Аля вскочила на ноги, чуть не споткнувшись при этом о ледоруб.
– Так давай отмечать! Нельзя время упустить!
– Это ещё почему?
– Такого момента больше никогда не произойдёт! Вдруг мы последний раз видимся? Будет, что вспомнить. Давай, Хиона, не упрямься!
Она закружилась по пещере, хохоча и подначивая мантикору. Хиона хмыкнула, вспоминая, как танцевали они с братьями много веков назад на вершине Олимпа, в шутку украшая хвосты друг друга лавровыми веточками. И, подумав, присоединилась к Але.
До самого утра они веселились, шутили, рассказывали друг другу истории: и весёлые, и не очень. Метель подпевала им, снежинки оседали на камнях возле пещеры, подсвечиваясь от отблеска костра, будто крошечные огоньки гирлянды. Полоска рассвета забелела на горизонте, забирая с собой тревоги ночи и ярость снежной бури.
– Закончилась, – выглянув из пещеры, с печалью подметила мантикора. – Значит, тебе пора… Пойдёшь влево, там увидишь сосну, у которой ствол на две части раскололся. Вот от неё вниз, и до самой тропы. А там и деревня уже будет. Не заблудишься.
– Ага, – Аля кивала в такт словам, но взгляд у неё был грустный. И она не выдержала, перебивая мантикору: – А ты со мной не можешь пойти?
– Я? Нет, мне в деревне делать нечего. Не сдержусь ещё! А потом начнётся: охоту на меня устроят, капканов по лесу раскидают… Будут ходить, палками в каждую нору тыкать, ружьями угрожать. Нет уж. Не надо мне такого. Я ж одна осталась. Ну, из рода своего. Всех перебили. Не считая Пантолеона, конечно, но он совсем ополоумел – с людьми якшается. И мантикорой уже не назвать. На, возьми, – Хиона отыскала среди кучи сена крошечный бутылёк и, отвинтив пробку, капнула в ёмкость яда из кончика хвоста. – Для твоего Лёши. Хоть раз ещё пошутить вздумает – дай понюхать. Сразу поймёт, что будет, если вдруг кто и ему подольёт чего в чашку. Ну, когда очнётся.
– Спасибо. До свидания, Хиона.
– Прощай, Аля. Не теряйся больше. И на белок не заглядывайся. Они, шельмы, только с виду безобидные.
– Не буду, – пообещала девчонка, хихикнув. И, кинув на мантикору прощальный взгляд, выбралась из пещеры.
Хиона, выждав с минутку, последовала за ней. Прячась за валунами, ныряя в сугробы, скользя вдоль верхушек деревьев, раскинув крылья, она проследила, чтобы Аля добралась хотя бы до тропы.
А потом вернулась в пещеру, хмурая и молчаливая. От непонятно откуда взявшейся злости захотела разметать костяную ёлку, растоптать, превратить в муку. Но замерла, увидев возле сложенных костей предмет с завязанным в бант шарфом.
«Ледоруб! – ахнула Хиона, бережно проводя когтем по рукоятке, от чего на металле остались глубокие борозды. – Забыла-таки! Догнать? Или пусть лежит – не велика потеря? А может, сама хочет вернуться? Когда-нибудь».
Мантикора до вечера разглядывала оставленный предмет, греясь возле костра и задумчиво грызя заячьи ушки. В вертикальных зрачках плясал отблеск пламени.
Хиона так и не поняла, что Аля не забыла ледоруб, которым оказалось очень удобно выковыривать из зубов застрявшие кусочки мяса. Она сделала первый в жизни мантикоры подарок.

Место под Солнцем



Утро понедельника обещало быть для Сорина, как для классического и добропорядочного вампира, идеальным: с хмурой, по-осеннему дождливой погодой, свинцовыми, наполненными крошечными льдинками тучами, колючим ветром и полным отсутствием солнечных лучей. Он и перебрался в Лондон, так как был наслышан о туманном Альбионе ещё от своего прапрадедушки.
Выйдя из дома, Сорин нервно взглянул на наручные часы: до приезда автобуса оставалось семь минут. Двести сорок четвёртый до Вулидж Арсенал ходил нечасто, и, если опоздать на него, придётся бежать к остановке возле церкви Троицы.
Оказываться возле Божьего дома вампир не то чтобы не хотел. Просто не мог – иначе сгорел бы даже без присутствия светила на небе. От стыда-то уж точно: сказывалось тёмное и голодное прошлое.
Нужный автобус пришёл не через семь, а девять минут, и Сорин с облегчением нырнул в приоткрывшиеся дверцы.
– Извините, – тихо буркнул он, задев локтём крупную темнокожую женщину с заплетёнными в косички длинными волосами, и протиснулся в самый центр толпы, слушая безостановочную брань.
До вокзала ехали долго – извечные пробки даже здесь, в Восточной части города, начинались с самого утра, и не заканчивались с появлением звёзд. Полюбовавшись из окна на затянутое тучами небо, Сорин вздохнул: быстрее было бы и пешком. А если использовать магию и, прячась между домами или в высаженных вдоль дороги деревьях, бежать во всю силу, то можно добраться за считаные минуты.
Порой Сорин жалел, что дал самому себе обещание не пользоваться волшебством в крупных городах. А как могла бы облегчить жизнь способность влиять на разум людей!
Студенты школы, в которой Сорин преподавал уже третий год, зачастую ленились, не выполняли домашние задания, и в целом вели себя довольно беспечно, чем доводили учителя до состояния мелкой дрожи. Вампир держался стойко: никого не одурманивал, не кусал, и даже не пугал в тёмных переулках в отместку.
Но нет-нет, да представлял долгими бессонными ночами, как выпивает кровь каждого, иссушивает до состояния мумии, и с наслаждением выбрасывает тело в расположенный неподалёку Саутмир – и так довольно мрачное и загрязнённое озеро.
Но утоление жажды людьми – вторая вещь, которую запретил себе Сорин, питаясь исключительно кровью помидоров и сельдерея. И даже после этого отношения с живыми всё равно не складывались. Те на инстинктивном уровне чувствовали исходящую от бледного, болезненно худого мужчины опасность, и держались настороженно.
От чего Сорин, страстно жаждущий общения после долгих лет затворничества в семейном поместье в Румынии, очень страдал. Хоть и не признавался в этом даже самому себе.

* * *
Обыденный, до оскомины набитый маршрут: вокзал, поезд в сторону Кэннон Стрит, полчаса тряски до Гринвича, три минуты ходьбы с небольшим забегом за стаканчиком кофе, – и Сорин толкнул входную дверь в Оксфордскую интернациональную школу английского языка.
Уроки пролетели незаметно, если не воспринимать спор между турчанкой и перуанцем, переросший в очень эмоциональную ругань, за значимое событие. Когда же начали упоминаться матери, собаки и межрасовые браки, Сорин решил вмешаться и выяснить, из-за чего возникли разногласия. И очень удивился, узнав, что причина заключалась в произношении слова «огурец», он же «cucumber».
«Это вы ещё не слышали, как его русские обзывают», – хихикнул про себя Сорин, но вслух лишь предложил: – Давайте оставим фонетический разбор на следующее занятие. И каждый подготовит небольшой список из слов родного языка, которые в переводе на английский звучат, на ваш взгляд, смешно или нелепо. Согласны?

* * *
К четырём часам оказалось, что ранее запланированная со студентами экскурсия в Гайд Парк находится под угрозой отмены: у двух учителей, ответственных за это, разом изменились обстоятельства, и они никак не могли сопровождать группу. У других, способных заменить экскурсоводов, до вечера были распланированы занятия.
Потому единственным, кто лучше всего подходил на роль сопровождающего и имел при этом свободное время, оказался Сорин. К радости директора и своему недюжинному неудовольствию.
Оправдания, увещевания, угрожающее сверкание глаз, скрежетание удлинившимися зубами и, наконец, мольбы, – всё это оставило директора равнодушным. И Сорин, борясь с желанием откусить начальнику голову, со вздохом отправился в свой кабинет, чтобы собраться с мыслями и подготовиться к неминуемому. А также втайне от всех опрокинуть стопочку шотландского виски для храбрости.
Через полчаса он собрал всю группу в холле. Студенты шумели, шутили и обсуждали предстоящую поездку. Некоторые из них уже успели побывать в парке, другие ехали в первые раз, третьи, вроде как, были, но ничего не запомнили.
– Увы, погода подвела нас, – с наигранным сочувствием обратится к студентам Сорин. – Но это не повод отчаиваться! Лондон прекрасен и в облачность, и в дождь. Все готовы? Взяли ли с собой дождевики на всякий случай?
– А они нам не понадобятся! – воскликнул стоящий возле окна перуанец и ткнул пальцем в сторону. – Смотрите, солнце!
Сорин подпрыгнул на месте, не замечая, что оказался почти под потолком.
– К-как «солнце»?
– Пгекгасно! – захлопала в ладони француженка. – Наконец-то хогошая погода. У нас в Лангедоке – это на юге Фганции, если кто-то не знает, – дождей почти не бывает, и я уже устала от них здесь. Витамин Дэ очень полезен для огганизма! Особенно вам, пгофессог. Вы такой бледный!
– Он для меня опасен! – пискнул Сорин и сделал два шага назад. – С прискорбием вынужден сообщить, что поездка всё же отменяется.
– Но почему?
– Как?
– Нам ведь обещали!
Студенты возмущённо загалдели, и Сорину пришлось умоляюще сложить руки:
– Прошу простить и понять. У меня очень… э-э-э… тонкая кожа. Да, именно. Чрезвычайно тонкая. Одно касание луча – и я сгорю. В переносном смысле, конечно, – поспешно добавил он.
– Ультгафиолет пгоникает и сквозь облака, – наморщила хорошенький носик француженка. – Вы бы кгуглые сутки ходили, как гак.
– Кто?
– Гак!
Сорин потёр лоб, судорожно пытаясь придумать ответ, но, как назло, в голову лезли лишь картинки из прошлого: как нелепо погиб отец, до утра засидевшийся с крестьянами в таверне; как истошно кричала мать – да с такой силой, что даже до поместья долетело, – рискнувшая поохотиться на зимней ярмарке, и не ожидавшая, что затянувшаяся почти на неделю метель внезапно сменится на холодное и ослепительное солнце.
Потому, попятившись, как пресловутый «гак», Сорин лишь снова забормотал извинения и спешно скрылся за дверью кабинета.
И так не самое добродушное настроение испортилось окончательно. Кивнув злой взгляд на задёрнутые шторы, вампир выругался на румынском. Так искусно и грязно, что будь живы родители, то непременно ахнули бы. И упали в обмороки.
Начатая бутылка виски манила, обещала успокоение и возможность утопить печаль хотя бы временно. Кары директора или порицаний студентов Сорин не боялся. Но вынужденные границы раздражали. И укрепляли уверенность, что одиночество – извечный и неминуемый спутник тех, кто боится самого себя.
«Уеду домой, – с тоской подумал Сорин. – Там поместье без меня запустилось. И местные расслабились. Наверняка забыли, кто настоящий хозяин долины. Вот вернусь и…!».
Тяжело вздохнув, Сорин отвинтил крышку и разом ополовинил бутылку. Приятная горечь потекла по пищеводу, мягко обволакивая и затуманивая разум.
Сорин знал, что целительное для души действие алкоголя продлится лишь мгновение. На смену же ему придут лишь усталость и, увы, совсем не кратковременное похмелье.
Но он был к этому готов. Боль – единственное, что давало возможность почувствовать себя живым.
В дверь постучали. Сорин закашлялся, чувствуя, как виски попадает в нос, и спешно утёр лицо рукавом.
– Войдите! – хрипло крикнул он, пряча бутылку в стол.
Робко приоткрыв дверь, в кабинет заглянул перуанец. Помявшись, он побарабанил пальцами по косяку.
– И…извините. Мы тут… Кхм… Мистер Сорин, мы тут кое-чего одумали.
– Подумали, – машинально поправил Сорин. – Или выдумали. Или задумали.
– Придумали. Выйдите, пожалуйста.
Вампир нахмурился, окидывая студента подозрительным взглядом. В висках застучало – расплата за выпитый виски наступила как по расписанию.
– Зачем?
– Сами увидите.
Пошатываясь, Сорин послушно направился к выходу. Перуанец отошёл, освобождая проход, и, встав рядом со столпившимся однокурсниками, обвёл их рукой.
– Вот.
Как только Сорин вышел, они, как по команде, подняли вверх руки.
Щёлк! – коридор заполнили раскрытые… зонтики. Их оказалось не меньше десятка. Спрятавшиеся под ними студенты улыбались.
– Мы подумали, что если укроем вас со всех сторон… То… – перуанец запнулся, и на выручку ему пришла турчанка:
– То спасём от солнца. И оно вам не навредит. Ни капельки! Это он придумал, – девушка пихнула локтём однокурсника, и тот, густо покраснев, покосился на неё.
Сорин замер. Горло будто сковало спазмом, и он не мог произнести ни слова.
Студенты растолковали молчание по-своему, и затараторили, перебивая друг друга:
– Давайте попробуем!
– Мы посчитали, сейчас очень низкий индекс ультрафиолета!
– Если вдгуг что, мы сгазу спгячемся где-нибудь!
– Пожалуйста, ну мистер Сорин, только за порог – и обратно! Вдруг получится?
Вздохнув, вампир поджал губы, скрывая улыбку.
– Спасибо, ребята. Зонтики и правда понадобятся. Но не мне, а вам.
Забарабанивший по карнизу дождь звучал слаще самой прекрасной песни. Студенты снова зашумели, и Сорин впервые за долгое время почувствовал что-то, заставившее затрепетать сердце так, словно оно оказалось пойманной в сачок бабочкой.
«Не поеду в Румынию, – твёрдо решил Сорин. – Здесь лучше. Люди отзывчивей. И дожди чаще. Видимо, нашёл своё место под… Солнцем. А ещё в Лондоне одиночество – отличный способ перестать себя бояться, и доказать, что безвыходных ситуаций не бывает».

Мелодия забытых дней



Насвистывая незамысловатую мелодию, Виталий кликнул мышкой по отмеченному красным цветом слоту и откинулся на спинку кресла. Влажные от духоты волосы неприятно липли ко лбу, и мужчина, резким движением зачесав их набок, кинул недовольный взгляд на решётку вентиляции. Воздуховоды в подвале дома забились пылью и работали с перебоями, а отопительные трубы пролегали как раз рядом с рабочим помещением Виталия, и оттого в кабинете было нечем дышать.
С наслаждением потянувшись, Виталий отпил томатный сок из старой кружки – с щербатыми краями и почти стертым изображением длинноухой собаки – подарка мамы, и, поморщившись, встал с кресла.
Забронировавшая время пара задерживалась. Их сеанс начинался ровно в семь тринадцать вечера, а сейчас часы показывали уже двадцать минут восьмого. Опоздание было хоть и некритичным – после них время никто так и не занял, и теперь слоты приглашающе мигали светло-зелёным, – но неприятным. Виталий перепроверил оборудование, мысленно проговорил реплику приветствия несколько раз, меняя то интонацию, то порядок слов, то концепцию в целом, но всё равно остался недоволен. В частности, собой.
Его работа – уже пятая за несколько лет после окончания института – в этот раз оказалась своеобразной и неофициальной. Соцпакет отсутствовал как таковой, в налоговую отчисления не отходили, а стаж в трудовой книжке никак не отмечался. Но вопреки всему Виталий давно мечтал работать здесь и, как только узнал через знакомых о вакансии, принялся караулить руководство возле выходов. Это дало свои плоды, и упорного мужчину заметили, а вскоре пригласили занять должность оператора.
Должность обещала быть прибыльной и интересной, с перспективой карьерного роста. Кадровая текучка не смущала Виталия, убеждённого в собственной непоколебимости, и он втайне мечтал о том, как однажды его назовут Виталием Романовичем – если не главой компании, так хотя бы помощником руководителя. И потому сделал всё, чтобы его рабочий день – первый за две недели, в котором клиенты не просто поинтересуются, но и действительно воспользуются услугой – прошёл идеально.
Компания «МЗД» – «Мелодия забытых дней» – предлагала потребителю специфические услуги: при помощи песен, ассоциирующихся с самыми значимыми в жизни событиями, – счастливыми и безмятежными или такими, которые хочется с корнем выкорчевать из памяти, – человек погружался в воспоминания. Сертификация подобных услуг оказалась непосильной задачей: ни гарантией, ни страховкой обеспечить клиента не получалось, по крайней мере, до тех пор, пока система не наладится до автоматизма. Но этого и не требовалось: клиентов оказалось хоть и немного, но они не жалели средств. Это позволяло компании оставаться нелегальной и не обращаться за помощью к пиар-менеджерам, а реклама шла через отзывы в даркнете и «сарафанное» радио.
В дверь постучали. Сначала дважды – тихо и робко, а затем ещё раз – уже сильнее. Сглотнув тугой комок в горле, Виталий откашлялся и, приняв максимально серьезный вид, распахнул створку. За ней, прижимаясь друг к другу, стояла колоритная парочка: высокий крепкий блондин в застёгнутой до горла парке и маленькая, смущённо улыбающаяся девушка в натянутой до глаз вязаной шапочке. Виталий впустил их в комнату:
– Добро пожаловать в «Мелодию забытых дней». Вы – Леонид и Вероника, верно? Меня зовут Виталий, и сегодня я буду вашим оператором. Можете оставить свои вещи здесь, – он указал на криво прибитые к стене крючки. – Думаю, вы уже представляете, что вас ожидает. Нужно лишь выбрать песню, которая ассоциируется с важным для вас днём. Порой музыка – единственное связующее между нами и нашим прошлым. Но не всегда подсознание совпадает с желаниями, так что делайте выбор с умом…
Девушка робко вытянула руку, как провинившаяся школьница, и Виталий осёкся.
– А есть риск, что мы… не вернёмся?
– Что вы, меня тогда уволят! – наигранно испугался Виталий, хватаясь за грудь, и парочка рассмеялась. Улыбнулся и Виталий, чувствуя, что смог разрядить обстановку и успокоить, наконец, самого себя. – Нет, конечно. Вы не перемещаетесь в воспоминания физически, а лишь видите их, словно сновидения. Но все эмоции и ощущения совершенно реалистичны. Поверьте, порой их невозможно отличить от настоящих.
– Тогда… Я выбираю «Riptide» Вэнса Джоя, – выпалил Леонид и посмотрел на Веронику. Та, непонимающе нахмурившись, переспросила:
– «Riptide»? Погоди… Ты хочешь вернуться…
– В наше первое свидание, – подмигнул парень и улыбнулся. – Эту песню несколько месяцев крутили по радио, и в тот вечер, когда мы с тобой встретились в баре, её диджею заказали… раз тридцать ещё, не меньше.
Ника засмеялась и смешно наморщила носик:
– Вспомнила! Точно, мы даже не допили вино из-за этого! Танцующие девчонки толкнули наш столик, и бокалы упали. Мы потом сразу поехали ко мне, и там… – она густо покраснела, и Виталий, дёрнув уголком губ, тактично сделал вид, что не понимает, о чём речь. – … и там мне плохо стало.
Леонид, скрывая улыбку, ободряюще приобнял девушку и посмотрел на оператора:
– Тогда мы должны будем…
– … просто пройти в кабинки – каждый в свою – и лечь на кушетки, – подхватил Виталий. – Рядом с изголовьем закреплены наушники. Наденьте их, плотно прижмите к ушам и защёлкните замок сбоку. Ободок создан из эластичного материала, и сам подстроится под форму головы. Из-за принудительной адаптации мозга к виртуальной среде могут возникнуть неприятные ощущения: тошнота, головокружение, паническая атака, потливость, судороги. Если понадобится моя помощь или захочется выйти из воспоминания, вам стоит лишь показать «крест» из рук, – мужчина продемонстрировал движение, повернувшись лицом к мигающей под потолком камере, – так, чтобы было видно, и я сразу же приду. Но не думаю, что это потребуется. Поверьте – ещё ни один человек не захотел добровольно покидать своё прошлое. Если вы готовы – прошу за мной!
Переглянувшись, влюблённые крепко взялись за руки и, шагнув в полумрак комнаты, проследовали за Виталием к стоящим рядом кабинкам. Леонид незаметно утёр вспотевшее от волнения лицо и, нащупав в кармане брюк бархатную коробочку, крепко её сжал.

* * *
Юноша расстегнул рубашку и, закатав рукава, принялся мыть посуду. За его спиной, болтая держащимся лишь на пальцах тапочкой, сидела молодая худенькая девушка. Лицо её, бледное и болезненное, в свете лампы казалось почти прозрачным. Девушка что-то писала в блокноте шариковой ручкой, иногда зачёркивая, а порой обводя по два-три раза, и тихонько напевала незнакомую мелодию.
– Не отвлекаю? – Вытерев мокрые руки о полотенце, Леонид подошёл к девушке и, наклонившись, поцеловал оголившееся из-под ночнушки плечо. – Ленусь, это что, стихотворение?
– Почти. – Лена нетерпеливо постучала ручкой по столу и, чуть отодвинувшись, продолжила записывать. – Текст песни. Услышала недавно у водителя такси. Очень понравилась. Хочу выучить на гитаре.
– Можно посмотреть? – Леонид протянул руку, и девушка с готовностью вложила в неё блокнот. – На английском?
– Ага, – по-детски кивнула Лена. – Что могу разобрать – записываю… Потом перепроверю в интернете. Решила записаться на курсы. Очень хочется и язык подтянуть, и гитару освоить, и на вождение пойти… – она вздохнула, и Леонид почувствовал, как в груди сжимается тугая пружина. – Как только меня выпишут после операции – непременно всем этим займусь! Знаешь, так странно: у меня за спиной двадцать лет жизни, из которых последние пять я только гуляла, веселилась, бегала из клуба в клуб… А ведь могла столько всего узнать! Мир такой огромный, оглянись! – она взмахнула руками и, пошатнувшись, чуть не упала со стула, но Леонид вовремя поддержал. – Ой, опять…
– Голова закружилась? – Леонид обеспокоено посмотрел на девушку. – Лен, надо отдохнуть. Пойдём, я уложу тебя. А хочешь, сделаю чай? Сладкий-сладкий, с мёдом и облепихой?
– Нет, – Лена поморщилась, прикладывая пальцы к вискам, и тихонько шепнула: – Можно просто водички. И включи, пожалуйста, эту песню. Очень хочется ещё раз послушать.
Подхватив девушку на руки, Леонид отнёс её в комнату и, аккуратно положив на кровать, укрыл толстым пушистым пледом. Лена прижалась к его руке холодным липким лбом и, тяжело дыша, прикрыла глаза. Леонид легко гладил её по волосам, с тоской отмечая, что с удовольствием разделил бы боль, а то и вовсе забрал целиком.
На фоне тихонько играла песня и, казалось, время замерло на мгновение, впитывая в себя звуки голосов: хриплого, со свистом – Лениного, высокого и задорного – у певца.
В тот день ни Лена, ни Леонид не знали, что виделись в последний раз.

* * *
Вероника глубоко вдохнула тёплый морской воздух и, сделав глоток фирменного кофе ресторана, подозвала официанта:
– Можно мне ещё…
Темноволосый мужчина покачал головой и, произнося слова с заметным акцентом, подметил:
– Вероника, это четвёртая порция. У тебя сердце остановится.
Ника покосилась в сторону бара, но тут же отвела взгляд и, притворно вздохнув, улыбнулась:
– Мам, я уже большая. Ещё один капучино и, обещаю, на этом всё.
Официант шутливо погрозил пальцем:
– Придёт Катерина – расскажу ей, что очень много пьёшь кофе, – он проследил взглядом за действиями девушки и добавил: – И куришь.
Вероника повела плечом, выпуская колечко дыма, и ничего не ответила.
Официант отошёл, и спустя минуту-другую в ресторан вошла Катерина – подруга Ники – и, заприметив девушку, поспешила к ней.
– Так и знала, что ты тут! Всё выжидаешь? Короче, писал Андрей, у него самолёт завтра прилетает в три. Нет, ну прикинь, мы все вместе – и в отпуске! Ой, напьёмся завтра-а-а… Кстати, может, попросим Николая встретить? Устроим сюрприз со всякими штуками-дрюками типа гавайских ожерелий. Я видела, что над балконом цветёт какое-то дерево красивое. Глициния, что ли, ну или что-то подобное.
– Давай, – рассеяно кивнула Ника, снова осматривая барную стойку. От глаз Катерины это не укрылось. Оглянувшись, девушка хмыкнула и, вытащив из пачки сигарету, закурила тоже:
– Мать, ты дырку просверлишь в стойке.
– Как думаешь, – протянула Ника, не обращая внимания на реплику подруги, и затушила сигарету в пепельнице, – что…
– Он сзади, – шикнула Катерина и, округлив глаза, кивком головы указала направление. – Не оборачивайся!
Ника напряглась всем телом. Лицо моментально покрылось мелкими бисеринками пота. Сердце стучало так сильно, что, казалось, его было слышно во всем зале. Даже всплески волн находящегося неподалёку моря были тише и спокойней. Настоящее море – манящее, опасное, сильное, сметающее всё на своём пути – бурлило где-то в душе Вероники.
Катя наблюдала за действиями за спиной подруги и, покачав головой, прикрыла глаза ладонью. Позади Ники раздался шуршащий звук, затем треск – и всё затихло. Вопросительно посмотрев на подругу, Вероника чуть повернула голову, пытаясь уловить движение за спиной. Но там уже никого не было.
Катя вздохнула и, понизив голос, пояснила:
– Он сидел позади и переключал аквариумы с омарами на другой удлинитель. А после просто уставился на тебя – и замер, как истукан. И, знаешь, что? Вы – два стеснительных придурка. Ладно он – официант всё-таки, как к клиенту подойдёт? Ну ты-то хоть не отворачивайся так демонстративно, а то со стороны кажется, что он вообще тебя не интересует.
– Перестань! – Ника, зардевшись, широко улыбнулась и, сделав последний глоток кофе, отставила чашку. – Не хочу больше кофе, и так уже давление поднялось. Ой, а можешь включить «Шазам»? Песня офигенная играет, хочу её себе закачать…

* * *
Виталий сдвинул тумблер вниз, постепенно отключая систему, и переслал данные на жёсткий диск. Ползунок загрузки двигался медленно, и, как только отметка достигла ста процентов, экран, мигнув, погас. Сеанс, продлившийся три минуты и двадцать четыре секунды, был закончен.
Они вышли из своих кабинок почти одновременно. Оба – улыбались. И оба упорно пытались это скрыть. Виталий переводил взгляд с девушки на мужчину, стараясь разгадать их эмоции, и в очередной раз удивлялся, как хорошо работает человеческая мимика.
Леонид не мешкал ни секунды. Выудив из кармана маленькую коробочку, он открыл её и протянул Нике:
– Выходи за меня?
– Я… Я согласна! – Ника захлопала в ладони, радостно подпрыгивая на месте, а после с готовностью протянула руку. – Милый, это самый счастливый день в моей жизни!
– И мой. И песня об этом напомнила. Ты же, как и я, видела нашу первую встречу?
– Конечно, а что же ещё!
Они крепко обнялись и, безостановочно улыбаясь, двинулись в сторону выхода. Их восторженными возгласами наполнилась вся комната, и Виталий изо всех сил тоже пытался почувствовать хоть капельку искренней радости.
Но его, наблюдавшего чуть ранее за воспоминаниями на экране компьютера, не покидало ощущение: единственное, что возлюбленные сейчас делали – это лгали. И не только своему партнёру. Также Виталий чувствовал, что они снова вернутся сюда, уже по очереди и скрывая это друг от друга. Потому что люди осознают, что были действительно счастливы, лишь когда настоящее перестаёт существовать, плавно переходя в прошлое.
Заперев дверь, Виталий устало опустился на кресло и потёр руками лицо. Увиденное, как бы он не хотел хорохориться, подкосило и напомнило о собственных проблемах. До конца рабочего дня оставалось полчаса, и они показались мужчине самыми длинными в его жизни. И самыми короткими – как только он принял решение уволиться.
Вновь окинув взглядом свою кружку, Виталий, поколебавшись, достал мобильный телефон и, найдя в контактах нужное имя, набрал номер.
На том конце провода ответили сразу:
– Здравствуй, сыночек. Что-то случилось?
– Нет-нет, – поспешно успокоил женщину Виталий, и чуть помолчал. Слова давались ему с трудом. – Мам, я тут подумал… Можно я в гости сегодня приеду?
– Ко мне? Ко мне домой? Конечно! Конечно, сыночек, приезжай!
Он слышал, как обрадовалась мать, как, не сдержавшись, всхлипнула, и мысленно обругал себя.
– Сделаешь лимонад? Вкусный который, черносмородиновый?
– Сделаю! Обязательно сделаю! И пирог с яблоком и корицей испеку!
– А потом включим музыку и будем танцевать, как раньше, да? – Виталий зажмурился, представляя картину, и, казалось, даже услышал песню. Ту самую, нежно любимую мамой – «Мой друг, художник и поэт».
– Давай! Придумала, сыночек, давай Никольского на пластинке?
– Ага.
– Сыночек, только скажи честно, – на секунду голос женщины сорвался, и она запнулась, стесняясь своих эмоций. – Правда ничего не случилось? Не обманываешь? Просто ты так редко…
– Правда, мам, – Виталий улыбнулся тепло и искренне, чувствуя, как начинает щипать в глазах. – Не обманываю. Подумал, что у нас с тобой совсем мало общих воспоминаний. А я не хочу жить прошлыми. Лучше будем создавать новые! Вместе.

День всех недооценённых



Февраль. Самый холодный месяц в году.
Но сегодня он, желая позлить младшего братца, на удивление мягкий и безветренный.
Хлопьями падает снег, подсвечиваясь в лучах солнца, и снежинки становятся похожими на крошечные искорки. Голуби важно выхаживают вдоль бордюра, постоянно соглашаясь с невидимым собеседником. Топчутся на одном месте, поджимая озябшие лапы. Кружатся возле возлюбленных, привлекая их внимание.
Кира отвернулась от птиц за окном и, сделав глоток обжигающего язык чая, тяжко вздохнула:
– Спасибо, что выслушали. Вот такая история. Не понимаю, что делаю не так! Не молчу, но и не перебиваю. Слушаю внимательно. Прихожу аккуратно одетая и причёсанная, счёт за себя оплачиваю сама, не спрашиваю про зарплату, не рассказываю о бывших… Но очередной мужчина, сходивший со мной на первое свидание, не только не перезвонил, но и вовсе кинул в чёрный список! А в переписке расшаркивался, утверждал, какая я чудесная, как со мной интересно, и что непременно хочет сходить куда-нибудь вместе – в театр там, на выставку… А потом оказывается, что дело не во мне. Всегда, со слов, не во мне. Нет, я уверена – сглаз, не иначе. Верно Элечка со второго этажа говорит – надо к колдунье съездить какой, а то…
– Перестаньте, – Илья перебил её и ободряюще улыбнулся краешком губ. – Вы ищете причины и раз за разом находите новые, закапывая себя в руинах из сомнений и страхов. А реальность проще, чем кажется: не те люди в не тех местах и не в том времени. Эдакое комбо. Может, у человека настроение было хорошее, и он говорил искренне о желании ещё одной встречи. А потом ехал в автобусе и ему любимую куртку испачкали. Залили чем-то едким и невероятно вонючим. Он пришёл домой, сел на стул, оглядел пятно, и – раз! – всё. Последняя капля. Подумал, что всё дорогое сердцу непременно испортится. Когда-нибудь. Не сейчас, но обязательно. Куртка, люди, жизнь. И придётся снова выбирать, искать в новом родные очертания. А с появлением этого нового – редко похожего на предыдущее – придётся перестраивать привычный ритм. Исправлять. Может, в чём-то уступать. А кто любит изменения?
Кира недоверчиво поджала губы:
– Так чего он ожидал? Что незнакомый человек с первой минуты станет… Как там говорится… «Своим в доску»? О цвете носков расскажет? Мы же не роботы какие, а люди. С привычками, укладом устоявшимся. Да и возраст у меня не юный, чтобы без царя в голове болтать о том о сём.
– Тогда, быть может, вы ему напомнили кого-то? – Илья не собирался сдаваться. – Кого он отчаянно желал забыть. Прямо до зуда в сердце. Наверняка и навсегда. А тут вы появились. Книги читаете те же. Улыбаетесь так же. И ямочки на щеках похожие. Очень красивые. – Кира зарделась, кончиками пальцев дотрагиваясь до упомянутых ямочек. А Илья продолжил, выдумывая всё новые и новые варианты: – А может, решил, что не потянет ни морально, ни физически, ни финансово отношения. Или и того проще – понял, что вы слишком разные. Это не плохо и не хорошо. Но вам не по пути. И такое бывает.
Они помолчали. Кира допила чай и, покручивая чашку вокруг оси, вгляделась в прилипшие к краю чаинки. Некоторые создавали форму конверта, другие походили на миниатюрный поезд. Но оба образа свидетельствовали об изменениях в жизни и неожиданных вестях – Кира это точно знала. Элечка совсем недавно рассказывала, как определить судьбу по чаинкам. А ей можно верить.
– Придумали уже, как праздник проведёте? – между делом поинтересовался Илья, поправляя на столе стопку разноцветных папок.
Женщина пожала плечами:
– Нет. Не для меня он, а для влюблённых. Наверное, куплю по дороге домой бутылку «Вранаца» – очень уж нравится это вино ещё с тех времён, как Сербия… – она беспечно махнула рукой, не договаривая мысль. – Да и отмечу с ней вдвоём. И пиццу испеку. С ананасами. Её никто не любит. И пока я без пары, могу наслаждаться.
– Да, и я не люблю, – согласился Илья. – Но как видите, есть плюсы в холостой жизни. Можно пиццу есть, какую захочется. Фильм выбирать, ни с кем не согласовывая. Посуду не мыть сколько угодно. Плохо разве?
– Хорошо. Но иногда скучно.
– Скука – понятие эфемерное. Ощущается остро лишь когда времени предостаточно. Но сейчас она есть, – а через минуту исчезает, стоит лишь найти какое-нибудь, казалось бы, обыденное дело. А оно захватывает с головой, и уже некогда скучать – надо творить и свершать. Я вот что сказать хотел… Заранее прошу прощения, если огорошу. Сами знаете, как оно бывает внезапно, но тут уж ничего не поделать…
Кира замерла. Сердце заколотилось, как в припадке, когда она подняла глаза на мужчину и невольно залюбовалась им. Как он машинально поправляет сползшие на кончик носа очки, зачёсывает непослушные тёмные волосы, бледными тонкими пальцами расслабляет тугой узел галстука.
«Вот зачем расспрашивал. На свидание позовёт, – догадалась Кира, и тут же испугалась собственных мыслей. – А я хочу? Это ж надо к Эле бежать, косметику просить. А она уходит в пять. И голову вчера не помыла… Вот думала же, думала! Поленилась – теперь мучайся. А как же "Вранац"? А пицца? Ведь предупредил, что тоже не любит такую… Может, специально? А что люди скажут? Он же моложе, да и по статусу выше. Хотя, что мне до людей, будто жить с ними… Поболтают с недельку, а потом поинтересней тему найдут. Нет, не буду загадывать. Пусть скажет – там решим. Ох, а я тут ему про встречи неудачные рассказывала… Уж не пожалел ли часом? Или решил, что раз не особо и нужна кому, то вредничать не буду? Вот и интересовался, одна ли живу или помогает кто. А вдруг маньяк? А я разоткровенничалась…».
– Кира Валерьевна, всё хорошо? – Илья доверчиво заглянул ей в глаза и, сцепив руки в замок, откинулся на спинку кресла. По вспотевшему лбу и быстро пульсирующей на шее венке было заметно, что он волнуется.
– Да-да, – рассеяно откликнулась Кира и улыбнулась. Знала, что от улыбки появятся ямочки. Красивые.
– Мне трудно говорить, но, сами понимаете… Времена сейчас для всех сложные. Пришёл приказ, – Илья ткнул пальцем вверх, указывая на потолок, – оттуда. Директор подписал сокращение штата на пятнадцать процентов. И под него, увы, попадаете и вы. Мне правда жаль! Правда. Папа бы узнал – ни за что не простил! Он к вам с таким уважением относился! Но не могу поделать ничего…
До подготовившейся к длинному и откровенному монологу Киры смысл сказанного дошёл не сразу. Она всё ещё размышляла, соглашаться ли на свидание, и как сильно обидится мужчина на отказ, в случае чего. А когда смысл дошёл, она ахнула, роняя из рук чашку. Та с готовностью разбилась. Чаинки, неприятными на вид комочками разлетаясь по светлому полу, больше ничего не изображали.
– Как же… Как же так… Илья Анатольевич, миленький…
– Поймите, не в вас дело, совершенно в не вас! Просто обстоятельства так сложились. Компания на грани банкротства, будем своими силами справляться. Не волнуйтесь! В вашем возрасте опасно! – Он резво подскочил к Кире почти вплотную и, одной рукой обмахивая её лицо листком белоснежной бумаги, другой достал мобильный из кармана и набрал три цифры. – Алло! Алло, «Скорая»? Срочно приезжайте. Да, женщине плохо. Не знаю, ну… За семьдесят, вроде. Или около того. Да, да.
– Мне шестьдесят два, – тихо отозвалась Кира, разглядывая голубей за окном. Те возмущённо закивали, словно подслушав неловкий и неприятный разговор. Встав со стула, женщина легко сдвинула Илью в сторону и засеменила к выходу. – Не звоните никуда. Не надо. Пойду я. Домою коридор – и домой. Раз не во мне… дело.
Не слушая робкие возражения, бесконечные извинения и льстивые обещания сполна выплатить премиальные, Кира подхватила сиротливо оставленное у стены ведро с мутной водой, сунула под мышку швабру и вышла, хлопнув напоследок дверью.
– Вот тебе и День всех… недооценённых, – вполголоса выругалась женщина, дойдя до лестницы, и так яростно отжала швабру в ведре, что древко треснуло. – А я-то, балда, напридумывала, напредставляла… Семьдесят! Погляди на него. Поживи с моё, посиди в очереди в поликлинике, когда каждый норовит без спросу влезть, – тогда и посмотрим, как в свои… сколько там? – Она задумчиво повозила шваброй по полу, оставляя грязные разводы на плитке. – Так, отец его, царствие небесное, на девять лет меня младше, значит Илье, тьфу на него, Анатольевичу около тридцати. Тоже мне. Щенок. Куда по помытому! Нет, ну погляди! Обойти трудно? Я тут что, за каждым протирать должна?
Бегущая мимо девушка испуганно подпрыгнула и, вжавшись в стену, обошла влажный и блестящий в свете ламп островок. Кира проводила её грозным взглядом.
На душе было гадко. Хотелось с силой пнуть ведро и, наблюдая, как оно скачет по ступеням, издевательски рассмеяться. А лучше – поставить его прямо перед дверью в кабинет Ильи Анатольевича. Чтобы он, холёный, элегантный, одетый в безупречный костюм, с размаху влетел в грязную воду. Уж тогда бы понял, что такое «облили помоями», и как себя чувствует незаслуженно обиженный человек.
Но злость – острая и болезненная – прошла так же внезапно, как и появилась. И её место заняли ещё не руины, но уже сомнения.
«А может, прав Илья? Потому и бегут все, как завидят меня в жизни? Постарше кажусь, чем на фото. Да и волосы там длинные ещё, волнистые. Некрашеные». – Кира переставила ведро чуть ближе к окну и обратилась к нахохлившейся на карнизе парочке голубей: – Решено! Вот приду домой и сменю фотографию на сайте знакомств! Та хороша, конечно. Помню, что день, когда её сделали, таким счастливым для меня был! Оттого и лицо светилось. Сдала последний экзамен в институте, и впереди ожидало долгое и беспечное лето… Но раз пришла пора изменений – подстроюсь под мир! А там, глядишь, и другие подтянутся. Согласны?
И голуби, конечно, согласились, хотя ничего и не поняли. Их не беспокоили людские праздники, привязанные к конкретной дате. Для них каждый день, проведённый с любимым, считался особенным.

Пророчество



– Как интересно, – пробормотал Густав, склоняясь над выцветшим листком. – «Проро…бера»? Или это «бедво»?
– Пророчество, – обронила Амелия. – С возрастом ты слепнешь всё больше.
Густав искренне оскорбился:
– Я? Мой взор остёр, будто у орла, женщина, не неси чепуху! Чернила выцвели на этом пророчестве, вот и вся беда!
– Конечно выцвели, эти олухи совсем не соблюдают правила хранения. Подумать только: пергамент оставляют возле незашторенного окна. Немыслимо! Век идиотов и клуш. В моё время…
– В твоё время люди были точно такими же, – перебил Густав. – Как и в моё, и за сотни лет до.
– Я утомилась от этой болтовни. Чаю, слуга!
Густав закатил глаза.
– Он же не услышит тебя. И не слуга вовсе, а работник! Да и вообще, что ты собралась делать с чаем? Сердито булькать из чашки?
– В моё время работники не…
– Ох, святые угодники, за что мне эта кара… Мало того, что прикован к скучнейшему из магазинов, так и обречён на соседство с капризной ханжой! Не могла ты почить чуть подальше? У моста, к примеру?
Амелия подобрала полы платья и гневно топнула ножкой:
– Уж прости, что не выбрала, где быть убитой бешеной лошадью! И я, в конце концов, здесь намного дольше! Мог бы и сам, раз уж так здесь не нравится, потерпеть до родных мест, а не заболевать лихорадкой в середине пути!
Густав попытался побагроветь, но прозрачные щёки отказывались слушаться. Как у всех призраков, крови у Густава не было, и краснеть он не мог. Хотя очень старался.
– Вот же заноза! Да я, если бы мог, сам себе лучше оставил бы такое же пророчество, мол, «мой любезный друг, когда ты забежишь в бордель, то очутишься в рассаднике заразы! Окстись, милейший, не греши!». И не пришлось бы ютиться с тобой промеж старых и никому не нужных экспонатов, которые некоторые богатые, но скудоумные человечишки называют антиквариатом.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/rin-ashow/pesni-padauschih-zvezd-70807576/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.