Главная страница | Популярно об истории | Конкистадоры: Новая история открытия и завоевания Америки

Конкистадоры: Новая история открытия и завоевания Америки
Фернандо Сервантес


За несколько десятилетий после первой экспедиции Колумба в 1492 году Испания поставила под свой контроль территорию десятка современных государств Америки и покорила две самые могучие цивилизации континента – империи ацтеков и инков. Эрнан Кортес, Франсиско Писарро и другие конкистадоры прочно вошли в историю как образчики высокомерия к чужим культурам, безудержной алчности и часто иррациональной жестокости. Всего такого в их действиях было немало, но двигало этими первыми настоящими европейскими колонизаторами не только это. Они были носителями средневековой культуры рыцарских романов, имели сложные представления о правах, подданстве и пределах королевской власти и не смогли бы одержать свои победы без энергичной поддержки многих туземцев.

Конкистадоры, вполне в духе Позднего Средневековья не различавшие для себя веру и славу, а также являвшиеся приверженцами тех форм политической организации, в которых любое разделение светских и духовных вопросов выглядело абсурдом, могут показаться нам безнадежными ретроградами. Тем не менее, несмотря на все их неоспоримые недостатки, история конкистадоров может быть адекватно оценена только в том случае, если мы будем открыты и восприимчивы к культуре их мира, который, каким бы чуждым он нам ни казался, был таким же человеческим и столь же подверженным ошибкам, как и наш собственный.

Мексиканский историк Фернандо Сервантес, сам прямой потомок одного из конкистадоров, поставил своей целью разглядеть этот реальный контекст за штампами и мифами об испанской колонизации. Анализируя дневники, письма, хроники и первые в истории правозащитные трактаты, он постарался отделить факты от саморекламы, желания оклеветать конкурентов и многовековых усилий иностранных – прежде всего голландских и английских – авторов представить испанцев в максимально невыгодном свете. Эта книга и заставляет задуматься о том, как пишется история, и проливает совершенно новый свет на события, превратившие личную унию небольших европейских монархий в одну из величайших империй всех времен.

Как по-прежнему знает каждый мексиканский школьник, утром 1 июля 1520 г. Кортес пролил горькие слезы, стоя под сенью огромного кипариса-ауэуэтля, комель которого все еще можно видеть сегодня, как и любоваться вдохновленными им произведениями искусства. Тогда же Кортес якобы произнес «Вперед, ибо мы ни в чем не нуждаемся!», едва убедившись, что опытный корабельных дел мастер Мартин Лопес хоть и тяжело ранен, но попал в число тех 400 счастливчиков, которым удалось пережить эту катастрофу.



Для кого

Для всех, кому интересна история и ее восприятие.

Писарро получил несколько тяжелых ранений и поскользнулся в луже собственной крови в тот момент, когда попытался перекреститься и призвать исповедника. Говорят, что смертельным стал удар керамическим кувшином по голове, который один из заговорщиков, Хуан Родригес Барраган, нанес с воплем «В аду и исповедуешься!».





Фернандо Сервантес

Конкистадоры: Новая история открытия и завоевания Америки



Переводчик: Александр Свистунов

Научный редактор: Андрей Кофман

Редактор: Петр Фаворов

Издатель: Павел Подкосов

Руководитель проекта: Александра Шувалова

Арт-директор: Юрий Буга

Дизайнер: Денис Изотов

Корректоры: Елена Воеводина, Зоя Скобелкина

Верстка: Андрей Фоминов

Верстка ePub: Юлия Юсупова

Иллюстрация на обложке: «Высадка Фернандо Кортеса и встреча с туземцами в Мексике в 1519 г., из книги XVI века» Album/British Library/Legion-Media



Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.

Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.



© Fernando Cervantes, 2020

© Издание на русском языке, перевод, оформление.

ООО «Альпина нон-фикшн», 2024


* * *











Брендану и Аннабель

?? ???????? ????? ??? ?????? ??? ????







Вступление


«Ты целый мир соединить и справить смогла в себе»[1 - Перевод В. Е. Резниченко. – Здесь и далее примечания редактора.]. Этими словами поэт эпохи Возрождения Фернандо де Эррера обращался к своей родной Севилье в середине XVI в.[1 - Цит. по: Hugh Thomas, Rivers of Gold: The Rise of the Spanish Empire (London, 2003), p. 458.] С блестящей краткостью эта фраза выразила изменения беспрецедентных масштабов: всего за несколько десятилетий андалузский город на окраине Европы превратился, по сути, в столицу величайшей империи, которую когда-либо видел мир. Под властью Карла V из династии Габсбургов эта империя соединяла средневековый христианский мир и лежащий на другом краю Атлантики американский Новый Свет. Нам хорошо знакома история, лежащая в основе резкого взлета Севильи. В 1492 г. эксцентричный генуэзский моряк по имени Христофор Колумб, надеясь пересечь Атлантический океан и тем самым достичь Индии, наткнулся на несколько островов в Карибском море. За этим последовала череда новых экспедиций, завершившихся блестящим завоеванием двух грозных цивилизаций: ацтеков Мексики, покоренных Эрнаном Кортесом в 1521 г., и инков Перу, побежденных Франсиско Писарро примерно десятилетием позднее. Побеждая, убивая и подчиняя местных жителей от имени императора из дома Габсбургов и самого Бога, оба они называли себя «конкистадорами».

Эти огромные новоприобретенные территории уже вскоре несли на себе следы пребывания энергичных и часто алчных поселенцев. Мужские и женские монастыри; соборы, церкви и кладбища; дворцы, особняки и торговые предприятия, соединенные сетью дорог, – все это через короткий промежуток времени стало определять местный ландшафт. Преобразования прошли быстро, в огромном – с точки зрения туземцев, часто травмирующем – масштабе и с непоколебимой величественностью, не оставлявшей сомнений в том, что захватчики планировали жить и править тут вечно. Термин «конкистадор» вскоре приобрел устойчивый смысл: на протяжении веков он был частью сознания информированной публики. Как сформулировал в свое время Томас Маколей, «каждый школьник знает, кто посадил в тюрьму Монтесуму и кто задушил Атауальпу»[2 - Critical and Historical Essays contributed to the Edinburgh Review, 3 vols (London, 1843), vol. iii, p. 109.]. Пропитанную духом своего времени фразу Маколея сегодня невозможно повторять без мучительной неловкости. В школьном курсе истории давно нет представления об испанских конкистадорах как о блистательных искателях приключений: их куда чаще рассматривают как беспощадных переселенцев, виновных в жестоком геноциде мирных цивилизаций, ставшем первым грандиозным опытом колониализма раннего Нового времени – постыдного эпизода, который должен вызывать чувство глубокого отвращения у любого европейца.

Тем не менее то осуждение, с которым мы смотрим на конкистадоров, часто гораздо больше говорит о нашем собственном чувстве стыда за разрушительные последствия экспансии европейских государств для мира и его природы, чем о людях, запустивших эти процессы, даже не подозревая, к чему они в итоге приведут. Поэтому есть риск, что понятное чувство отвращения скрывает от нас те аспекты позднесредневековой религиозной культуры, которые лежали в основе представлений и деяний конкистадоров. Мы можем легко позабыть, что эти люди вызывали всеобщее восхищение своих современников, особенно англичан, которые рассказывали о деяниях Кортеса и Писарро с нескрываемым уважением и одобрением[3 - Об этой традиции, которой часто пренебрегают, см. в: Gesa Mackenthun, Metaphors of Dispossession: American Beginnings and the Translation of Empire, 1492–1637 (Norman, OK, 1997), p. 66: Маккентун пишет, что до начала XVII в. Испания была не столько конкурентом, сколько «предшественником и образцом для английских колониальных предприятий и идеологии».]. Каким бы мимолетным ни было это восхищение, оно отчасти сохранялось в различных формах и даже укрепилось в XIX в., когда находившиеся под влиянием романтизма путешественники часто оказывались очарованными причудливым и экзотическим миром, который приветствовал их, когда они пересекали Пиренеи. «Что за страна для путешественника! В любом постоялом дворе приключений не меньше, чем в зачарованном замке, любая трапеза едва ли не колдовство!»[2 - Перевод В. С. Муравьева.] – восклицал Вашингтон Ирвинг[4 - Tales of the Alhambra, ed. W. T. Lenehan and A. B. Myers (Boston, MA, 1983), p. 8.]. Нечто подобное оставалось правдой даже в 1949 г., когда знаменитый автор травелогов Патрик Ли Фермор ухватился за предложение принять участие в работе над новым циклом о путешественниках и исследователях: в письме Эдварду Шеклтону – сыну исследователя Антарктики – Фермор предложил в качестве идеи для публикации биографию пылкого товарища Кортеса Педро де Альварадо, сформулировав эту тему в терминах, которые недвусмысленно напоминают о текстах Уильяма Прескотта[5 - См. классические работы Прескотта: The History of the Conquest of Mexico (1843) и A History of the Conquest of Peru (1847).]. «История Альварадо настолько захватывает дух, – писал Фермор, – что ее практически невозможно рассказать скучно». Более того, «в ней, надо признать, есть удивительная драматическая завершенность!»[6 - Спустя почти тридцать лет Шеклтон писал Фермору: «Весьма слабовольные издатели, с которыми я тогда работал, не приняли ваше предложение. Тем хуже для них, потому что книга, я уверен, вышла бы чудесной». Я очень благодарен Адаму Сисману за то, что он предоставил мне свою расшифровку этого письма, недавно найденного им среди бумаг Патрика Ли Фермора в Национальной библиотеке Шотландии.]

В наши дни от такого восхищенного и чуждого критике энтузиазма почти ничего не осталось – и это явно к лучшему. Однако наше собственное восприятие конкистадоров оказалось сплетено с поразительно стойким мифом, согласно которому в истории Испании нет ничего, кроме жестоких деяний во имя политической реакции и религиозного фанатизма. Истоки этого мифа следует искать в разнообразных откликах на стремительный взлет державы испанских Габсбургов в XVI в. Поскольку это явление совпало с быстрым распространением печатного дела, неудивительно, что испанские Габсбурги стали первыми жертвами пропагандистов. Эта тенденция достигла апогея в 1581 г., когда была опубликована «Апология» (Apologie) Вильгельма Молчаливого, принца Оранского, – искусная филиппика, благодаря которой лидер антииспанского восстания в Нидерландах надеялся заручиться поддержкой своего дела, выставляя все испанское в самом мрачном свете. Его личным исчадием ада был сын и наследник Карла V, Филипп II, преступления которого, как утверждалось в тексте, включали всё: от двуличия и прелюбодеяния до инцеста и убийства собственных жены и сына[7 - W. Wasink, ed., The Apologie of Prince William of Orange against the Proclamation of the King of Spaine, edited after the English edition of 1581 (Leiden, 1969), p. 44. Подобные обвинения в будущем предоставят множество подробностей поколениям драматургов и композиторов и в первую очередь станут основой для драмы Фридриха Шиллера «Дон Карлос» (1787), на сюжет которой Джузеппе Верди сочинил свою знаменитую оперу. В тот же год, когда в Париже была впервые поставлена опера Верди «Дон Карлос» (1867), американский историк Нидерландов Дж. Л. Мотли уверенно утверждал, что если Филипп и «обладал единственной добродетелью», то она «ускользнула» от его «добросовестного исследования». «Если и есть в мире пороки, – продолжал он, – которых он был лишен, то это лишь потому, что человеческая природа не позволяет достичь совершенства даже во зле». См. его History of the United Netherlands, 4 vols (New York, 1868), vol. iii, p. 535.]. И, конечно же, в центре этих обвинений всегда находились конкистадоры: Вильгельм лично тщательно отобрал изобличающие описания зверств конкистадоров, которые испанские «защитники индейцев» неустанно воспроизводили с конкретной целью – шокировать кастильские власти и заставить их пойти на реформы. Главной в череде подобных публикаций была имевшая сенсационный успех полемическая работа Бартоломе де Лас Касаса «Кратчайшая реляция о разрушении Индий» (Brev?sima relaciоn de la destrucciоn de las Indias), которой было суждено захватить воображение европейцев на долгие столетия, не в последнюю очередь благодаря наглядности, которую гарантировали яркие гравюры работы Теодора де Бри. Но если в основе этого искаженного образа лежала антигабсбургская пропаганда, то его живучесть объяснялась, и это еще более важно, отсутствием реакции на него в самой Испании. Ибо к тому времени, когда антигабсбургские мифы стали господствовать в массовом сознании, Испания и те, кто стремился защищать ее интересы, оказались все в большей мере одержимы обидным вопросом упадка страны. Проникновенные сочинения так называемых arbitristas – самозваных аналитиков недугов испанской монархии Габсбургов – едва ли могли оказаться адекватным ответом на ставший настолько господствующим негатив[8 - J. H. Elliott, Spain and Its World, 1500–1700 (New Haven, CT, 1989), pp. 217–61.].

Нам важно не сводить многогранный и сложно устроенный мир конкистадоров к примитивной карикатуре. Наши воззрения на их многочисленные зверства должны опираться на исторический контекст. Реальность, в которой они существовали, представляла собой не жестокий, отсталый и преисполненный мракобесия и фанатизма миф пропаганды. Это был позднесредневековый мир Крестовых походов, мир, едва покончивший с последними мусульманскими государствами на территории континентальной Европы. Сразу после падения Гранады и изгнания евреев из Испании в 1492 г. европейцы неожиданно столкнулись с новым вызовом, поначалу не столь очевидным, но в конечном итоге неизбежным. Им предстояло решительно перерисовать карту известного им мира, чтобы приспособиться к новой реальности, в которой их ждал не чаемый стесненными в средствах монархами короткий путь к богатствам «Индий», но огромный и доселе неизвестный континент. Дух собственничества и корысти, порожденный такими обстоятельствами, не следует рассматривать в изоляции от мощного настроя на гуманистические и религиозные реформы, характерного для Испании времен позднего Средневековья[9 - В последние десятилетия историки в значительной степени развеяли образ фанатичной и преисполненной мракобесия Испании раннего Нового времени. Даже наиболее оклеветанный и непонятый из институтов той эпохи, испанская инквизиция, в недавних работах начала выглядеть как сравнительно благонамеренный орган, относительно умеренный на фоне других судебных институтов того времени. Среди недавних исследований см.: Francisco Bethencourt, The Inquisition: A Global History (Cambridge, 2009); Henry Kamen, The Spanish Inquisition: An Historical Revision (London, 1998); John Edwards, The Spanish Inquisition (Stroud, 1999); Helen Rawlings, The Spanish Inquisition (Oxford, 2008); Richard Kagan and Abigail Dyer, eds, Inquisitorial Inquiries: Brief Lives of Secret Jews and Other Heretics (Baltimore, MD, 2011); и Lu Ann Homza, The Spanish Inquisition 1478–1614: An Anthology of Sources (Indianapolis, IN, 2006). О Новом Свете см.: Solange Alberro, Inquisiciоn y Sociedad en Mеxico, 1571–1700 (Mexico City, 1988). Несмотря на все эти усилия, крайне негативное восприятие инквизиции вряд ли исчезнет вовсе. Нет недостатка и в современных монографиях, основанных на безудержных обобщениях и нападках на ученых, отстаивающих противоположную точку зрения. См., например: (а) точку зрения, что из-за обстоятельств, при которых инквизиция получала информацию, имеющиеся доказательства полезны только для анализа антиеврейских предубеждений самих инквизиторов: Benzion Netanyahu, The Origins of the Inquisition in Fifteenth-Century Spain (New York, 1995) и Norman Roth, Conversion, Inquisition and the Expulsion of the Jews from Spain (Madison, WI, 1995), и (б) противоположную точку зрения, что, учитывая тот факт, что сведения инквизиции показывают глубокую религиозную и социальную близость между иудеями и евреями, обращенными в христианство, инквизиторы были правы в своих предположениях, что большинство новообращенных были на самом деле «иудействующими»: Yitzhak Baer, A History of the Jews in Christian Spain, 2 vols (Philadelphia, PA, 1992), и Haim Beinart, Conversos on Trial: The Inquisition in Ciudad Real (Jerusalem, 1981).]. Это был мир, который не видел внутреннего противоречия в попытках устанавливать формы правления, которые держались одновременно на благородстве и алчности. Частые заявления конкистадоров, что они отправились в «Индии», чтобы «послужить Богу и королю, а также разбогатеть», должны, по меткому замечанию Джона Эллиотта, звучать для нас как «обезоруживающая откровенность»[10 - J. H. Elliott, Imperial Spain (Aylesbury, 1970), p. 65.], а не лицемерная попытка скрыть низменные и аморальные мотивы.

Моя задача при написании этой книги состояла в том, чтобы поместить конкистадоров именно в такой контекст. В ходе этого эксперимента я должен был реконструировать мир, из-за мифов и предрассудков ставший для нас почти таким же чуждым, как мир Америки – для самих конкистадоров. Наше нежелание принимать во внимание это обстоятельство во многом объясняет ту легкость, с которой мы присоединяемся к ставшим столь расхожими обличениям. Однако чаще всего такое отношение коренится в полнейшем незнании религиозной культуры позднесредневековой Европы, которая сформировала и взрастила конкистадоров.

Обратившись к дневникам, письмам, хроникам, биографиям, наставлениям, историям, эпосам, панегирикам и полемическим трактатам, написанным как самими конкистадорами, так и их сторонниками и хулителями, я попытался рассказать знакомую историю так, чтобы она порой раскрывалась с удивительных и неизведанных сторон. Конкистадоры, вполне в духе позднего Средневековья не различавшие для себя веру и славу, а также являвшиеся приверженцами тех форм политической организации, в которых любое разделение светских и духовных вопросов выглядело абсурдом, могут показаться нам безнадежными ретроградами. Тем не менее, несмотря на все их неоспоримые недостатки, история конкистадоров может быть адекватно оценена только в том случае, если мы будем открыты и восприимчивы к культуре их мира, который, каким бы чуждым он нам ни казался, был таким же человеческим и столь же подверженным ошибкам, как и наш собственный.




Часть первая

Открытия

1492–1511 гг.





Глава 1

Море-океан


В холодный январский день 1492 г. где-то по андалузской глубинке медленно ехал на муле несколько эксцентричный мужчина. Высокий, светлоглазый Христофор Колумб – сорока лет от роду – направлялся во францисканский монастырь Санта-Мария-де-ла-Рабида неподалеку от Севильи, с несколькими монахами которого он сдружился. Он только что посетил Гранаду – город, почти восемь столетий находившийся под властью мавров, но 2 января сданный испанским монархам Изабелле I Кастильской и Фердинанду II Арагонскому, которых Колумб как раз надеялся убедить поддержать предложенный им план морского плавания в Индию через Атлантику. К сожалению, после столь знаменательной победы супруги были заняты более насущными делами, поэтому Колумб, изнуренный долгими годами обивания королевских порогов, решил вернуться к друзьям-францисканцам, где его ждал относительный комфорт.

Его путь ко двору Изабеллы и Фердинанда не был ни быстрым, ни прямым. Авантюры, торговля и жажда наживы были у него в крови. Его родная Генуя долгое время являлась одним из самых динамично развивающихся и влиятельных городов-государств Европы, создав обширную сеть центров производства и обмена по всему Восточному и Западному Средиземноморью. В частности, контроль Генуи над морскими путями в районе Пиренейского полуострова и Северной Африки обеспечил ей безоговорочное первенство в растущей торговле между портами Средиземного моря и Атлантического океана. Когда примерно пятьюдесятью годами позднее Себастьян Мюнстер опубликовал свою «Космографию» (Cosmographia), он знаменитым образом изобразил Генуэзскую республику в виде двуликого, как Янус, и стоящего на двух мирах внушительного мужчины с развитой мускулатурой, держащего пышную виноградную лозу в правой руке и огромный ключ – в левой. Этот образ представлял собой явную попытку совместить средневековую легенду, связывающую название Генуи с именем Януса, или Яноса, ее предполагаемого основателя родом из Трои, и более поздние представления о Генуе как о двери (ianua на латыни), ведущей к Геркулесовым столбам, то есть к тому самому месту, которое на протяжении веков служило морякам предупреждением, чтобы они не рисковали идти дальше – non plus ultra.

Несмотря на внушительный вид фигуры из книги Мюнстера, источник силы генуэзцев, как это ни парадоксально, заключался в их относительной слабости. Генуя не имела ни одной из характеристик, которые мы привыкли ассоциировать с государством, не говоря уже об империи. Генуэзские торговцы процветали благодаря своей гибкости и семейной солидарности. Они охотно искали покровительства иностранных государей, пока это не разрывало узы дружбы и родства с их собственными соотечественниками. Это, конечно, не было отличительной чертой именно генуэзцев, но, как показывает пример современной турецкой Галаты, генуэзцы обладали особенной способностью воспроизводить свой уклад жизни везде, куда бы они ни попали. Это позволяло им легко приспосабливаться не только к разным природным условиям, но и к торговле самыми разными товарами – от рабов с берегов Черного моря, квасцов из Фокеи и зерна с Кипра и дунайских равнин до мастики с Хиоса и пряностей, которые венецианцы поставляли через Александрию и Бейрут.

Это умение приспосабливаться им пригодилось. В 1453 г. генуэзский – и, соответственно, общеевропейский – торговый путь к прибыльным рынкам Азии внезапно оказался перекрыт в результате османского завоевания Константинополя, великого евразийского города на Босфоре. Теперь турки-османы не только представляли военную угрозу для всего христианского мира, но и перерезали ему линии снабжения – «шелковые пути», от которых так зависела генуэзская торговля, поскольку по этим маршрутам возили всё – от сахара и экзотических тканей до квасцов, которые использовались для закрепления текстильных красителей и потому были жизненно важны для европейского суконного производства. Это, в свою очередь, положило конец былому торговому могуществу Кафы, генуэзской колонии в Крыму[11 - Maurice Lombard, 'Caffa et la fin de la route mongole', Annales, 5e annеe, no. 1 (1950), pp. 100–103.]. Генуе пришлось искать новые возможности для торговли в других регионах. Вскоре под руководством генуэзских купцов шелк и сахар высокого качества начали производить Сицилия и Алгарве. А королевство Гранада – единственный оставшийся исламский анклав в Испании – стало для генуэзцев особенно привлекательным партнером не только из-за шелка, шафрана, сахара и цитрусовых, которыми оно располагало, но и из-за привилегированного доступа к Магрибу (северо-западу Африки) и столь желанных поставок золота из земель, лежащих к югу от Сахары. Короче говоря, османское завоевание Константинополя заставило купцов и торговцев по всему христианскому миру решительно обратить свой взор на запад. И одними из первых тут были генуэзцы, которые нашли для себя надежную базу в Португалии.










В XV в. Португалия играла роль, которую можно сравнить с тем, что в XII в. значили для мира Генуя и Венеция, а в XVII в. – Амстердам. Когда грандиозный экономический спад, последовавший за поразившей Европу в XIV в. «черной смертью» вынудил Венецию и Геную сосредоточить свои интересы на землевладении и финансах соответственно, Лиссабон остался торговым и портовым центром, связывавшим Средиземное море с Англией и Северной Европой. Великие итальянские купеческие семьи, такие как Барди из Флоренции и Ломеллини из Венеции, соперничали за право иметь штаб-квартиру в Лиссабоне с предпринимателями из Фландрии и Каталонии. Преимущества этого города превратили Португалию в важнейший экономический и морской центр Европы того времени. Она оказалась ключевым союзником Англии в Столетней войне. Блестящим памятником победе англо-португальских сил над Кастилией при Алжубарроте в августе 1385 г. стал построенный ценой огромных усилий великолепный монастырь Санта-Мария-да-Витория в Баталье, примерно на полпути между Лиссабоном и Коимброй. Отличительной чертой монастыря был пышный декор в виде канатов, якорей, кораллов, раковин и волн – яркое визуальное подтверждение того, что Португалия переняла наследие Италии. Вскоре греческие владения Венеции на Хиосе и Крите послужат образцом для Мадейры и Канарских островов. Кроме того, дипломатический союз между Англией и Португалией, закрепленный в Виндзорском договоре 1386 г., со временем обеспечил английским – и особенно бристольским – купцам богатый опыт длительных плаваний и тесные связи со страной, которая была самой обширной морской империей той эпохи[12 - О развитии мореходства в Португалии см., например, великолепный труд Виторино Магальяеша Годиньо A economia dos descobrimentos henriquinos (Lisbon, 1962). О контактах с Бристолем см.: Evan T. Jones and Margaret M. Condon, Cabot and Bristol's Age of Discovery (Bristol, 2016), pp. 4–8.].

Начиная с 1420-х гг. королевство Португалия, руководимое принцем Энрике, впоследствии известным как Мореплаватель, организовывало экспедиции вдоль западноафриканского побережья с целью установления прямой морской торговли золотом, слоновой костью и рабами с королевствами к югу от Сахары. Так можно было более не полагаться на пролегавшие через Сахару караванные маршруты, находившиеся под контролем арабских торговцев[13 - Классическое исследование вопроса: P. E. Russell, Prince Henry 'the Navigator': A Life (New Haven, CT, 2000).]. К концу XV в. португальцы нанесли на карту все западное побережье Африки до мыса Доброй Надежды, по ходу дела колонизировав Мадейру, Азорские острова и острова Зеленого Мыса. Их пример был заразителен. Далеко к северу купцы из английского Бристоля снаряжали атлантические экспедиции. Хотя большая часть их торговли приходилась на Ирландию и Бордо, контакты с Португалией пробудили в них новые интересы. Конечно, они едва ли могли вмешиваться в мореплавательские начинания самой Португалии, но ничто не могло помешать бристольцам искать собственные «потерянные» земли. Они уже знали об Исландии и Гренландии, с которыми Англия вела широкую торговлю в эпоху викингов. Ранее, в XV в., пока Дания – к тому времени фактически сюзерен Исландии – почти не проявляла интереса к Северной Атлантике, Бристоль восстановил контакты с Исландией, обменивая европейские товары на сушеную треску. Это происходило преимущественно в летние месяцы, когда торговля с Бордо и Португалией, которая в основном касалась вина, оливкового масла и фруктов, была наименее интенсивной. По мере того как росло мореходное мастерство бристольских купцов, расширялись и их горизонты. Остров Бразил, который, как полагали, располагался где-то к западу от Ирландии, стал предметом множества слухов среди европейских купцов-мореплавателей. О нем упоминали каталонские и итальянские картографы, а баскский хронист Лопе Гарсия де Салазар в 1470 г. не только утверждал, что этот остров и вправду существует, но и называл его местом погребения короля Артура. На дворе стоял XV век во всей своей ошеломляющей сложности, и остров Бразил одновременно представлялся средоточием экспансионистских мечтаний, расчетливых амбиций и прославленных рыцарских легенд, лежащих в основе самовосприятия христианского мира[14 - О легендарном острове Бразил см.: T. J. Westropp, 'Brasil and the Legendary Islands of the North Atlantic: Their History and Fable. A Contribution to the "Atlantis" Problem', Proceedings of the Royal Irish Academy, 30 (1912), pp. 223–60; и Barbara Freitag, Hy Brasil: The Metamorphosis of an Island: From Cartographic Error to Celtic Elysium (Amsterdam, 2013).].

Итак, когда молодой Колумб в середине 1470-х гг. перебрался из родной Генуи в португальский портовый город Лиссабон, он пошел по пути, уже проторенному его соотечественниками. Привлеченные перспективой принять участие в исследовании западного побережья Африки, многие генуэзцы начали поступать на португальскую службу, и эта тенденция достигла пика во время правления энергичного короля Жуана II (1481–1495). Именно его огромный энтузиазм в отношении освоения Атлантики часто использовался Колумбом в качестве примера, чтобы устыдить испанских монархов Изабеллу и Фердинанда[15 - Consuelo Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, Textos y documentos completos (Madrid, 1982), pp. 219, 357.]. Генуэзцем двигало нечто большее, чем простое желание заработать. Он находился в собственном поиске, и Лиссабон отлично подходил ему в качестве начальной точки маршрута.

К тому моменту Колумб уже был опытным моряком. Он как свои пять пальцев знал Тирренское море – ту часть Средиземного моря, которая ограничивается берегами Прованса и Западной Италии, а также островами Корсика, Сардиния и Сицилия[16 - Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, p. 306.]. В Лиссабоне он быстро нашел работу и в рамках сделки с торговой конторой богатейшей генуэзской семьи Чентурионе принял участие в плаваниях на Мадейру для закупки сахара. Он также познакомился с проторенными торговыми путями мимо Канарских и Азорских островов[17 - Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, pp. 363, 167. Bartolomе de Las Casas, Historia de las Indias, ed. Agust?n Millares Carlо, 3 vols (Mexico City, 1951), vol. i, pp. 66–9.]. Эти три архипелага, расположенные далеко к западу от материковой части Европы и – в случае Канар – у северо-западного побережья Африки, были частью обширной зоны атлантической торговли. К 1470-м гг. они превратились в отправные пункты для более предприимчивых и амбициозных из моряков, торговцев и путешественников. Сам Колумб утверждал, что в одном из своих плаваний от Бристоля через ирландский Голуэй он зашел за Исландию на «добрую сотню лиг»[3 - Испано-португальская морская лига составляет около 5,5 км.]; позже он забирался так далеко на юг, что побывал в недавно основанной крепости Сан-Жоржи-да-Мина на территории современной Ганы, где находился центр португальской торговли золотом в Африке[18 - Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, pp. xxxiv–xl, 1–2, 167. Правдивость заявления Колумба о том, что он бывал в Исландии, горячо оспаривается. Подробное обсуждение см. в: Alwyn A. Ruddock, 'Columbus and Iceland: New Light on an Old Problem', Geographical Journal, 136:2 (June 1970), pp. 177–89. Я благодарю моего коллегу Эвана Джонса за то, что он сообщил мне о данной публикации.]. Для Колумба, как и для многих его товарищей-моряков, Атлантика, или «Море-океан» (Mar Oceano), как ее в то время называли, стала предметом одержимости.

Острая нехватка золота в Европе XV в.[19 - См.: John Day, 'The Great Bullion Famine in the Fifteenth Century', Past & Present, 79 (May 1978), pp. 3–54.], которая вынуждала мореплавателей искать поддержки у стесненных в средствах монархов по всему континенту, тесно переплеталась с погоней за чудесами и диковинами. Искатели приключений с восторгом оспаривали расхожие представления при помощи свежих эмпирических данных. Например, португальские экспедиции вдоль Золотого Берега Африки продемонстрировали всю наивность и несостоятельность древних убеждений о предполагаемой непроходимости «жаркого пояса». Колумб явно находился под влиянием подобных рассуждений, и они, возможно, сыграли свою роль в его растущей вере в возможность плавания в Индию через Атлантический океан, хотя у нас и нет никаких доказательств того, что он думал об этом во время пребывания в Португалии. В любом случае интересы короля Жуана II были сосредоточены преимущественно на африканском побережье и идее пути в Индию вокруг мыса Доброй Надежды. Трансатлантический проект Колумба начал обретать более четкие очертания в начале 1480-х гг. К этому времени его главной заботой было содержание сына Диего, родившегося в 1479 г., примерно тогда же, когда Христофор женился на португальской дворянке Филипе Мониш Перештрелу. Это привело его в Андалусию, где он примерно в середине 1480-х гг. оказался в монастыре Ла-Рабида. Там он нашел нечто гораздо более интересное, чем просто место, где его маленький сын мог получить кров и образование, поскольку в то время там жил один из ведущих астрономов и космографов своей эпохи. Этим человеком был монах по имени Антонио де Марчена, которому сразу полюбился генуэзский путешественник.

Именно Марчена убедил Колумба в том, что антиподы и амазонки, упомянутые в различных античных источниках, могут существовать в реальности. Он также посоветовал ему прочесть сочинения александрийского астронома II в. н. э. Клавдия Птолемея, который утверждал, что мир представляет собой идеальную сферу, несущую один сплошной массив суши, простирающийся с запада Европы до востока Азии. Колумб, естественно, с энтузиазмом отнесся к этой теории, но упорно не принимал точку зрения Птолемея, что известный мир составляет ровно половину земного шара. Если бы это было так, ни одно существовавшее тогда судно не могло бы пересечь Атлантику. Колумб даже думать об этом не хотел. Его «решение» поражало не только наивностью, но и несгибаемостью. Во-первых, он отвергал расчеты Птолемея, основываясь на теориях некоего Марина Тирского – человека, сведения о котором, по очаровательной иронии, дошли до нас только потому, что Птолемей не счел за труд опровергнуть его заведомо ошибочные вычисления. Во-вторых, он использовал книгу венецианского путешественника XIII в. Марко Поло, написанную по просьбе знаменитого монгольского хана Хубилая, чтобы доказать, что описания, которые он нашел в тексте венецианца, указывают на расстояния, намного превышающие все, о чем писал Птолемей. Для Колумба все было ясно: Птолемей ошибался, а «Море-океан» было намного меньше, чем предполагали почти все современники.

Писания Марко Поло подпитывали воображение Колумба и в других отношениях. Он буквально глотал встречавшиеся в них экзотические указания на существование тысяч и тысяч островов, лежащих за пределами Азиатского континента, включая «остров Чипунгу» с его «крытым чистым золотом дворцом»[4 - Перевод И. П. Минаева.], предположительно лежавший на расстоянии «тысячи пятисот миль» от побережья Китая[20 - John Larner, Marco Polo and the Discovery of the World (New Haven, CT, 1999), pp. 152–6.]. Комментарии на полях, обнаруженные в принадлежавшем ему экземпляре книги Поло, дают основания полагать, что Колумба в ней привлекали не столько факты, сколько истории о диковинках и чудесах[21 - Cesare de Lollis et al., eds, Raccolta di documenti e studi pubblicati della Reale Commissione Colombiana, 14 vols (Rome, 1892–6), vol. i, p. iii, pl. CI.]. То же самое можно сказать и о таких же подробных комментариях, найденных в его экземпляре «Путешествий сэра Джона Мандевиля» (The Travels of Sir John Mandeville). Даже такие работы, как Ymago Mundi Пьера д'Альи и Historia rerum ubique gestarum Энеа Сильвио Пикколомини (папы Пия II), которые возбуждали в Колумбе более серьезный интерес, были проштудированы им вдоль и поперек на предмет сведений о золоте, серебре, жемчуге, янтаре и «многообразных чудесах» Азии[22 - Felipe Fernаndez-Armesto, Columbus (Oxford, 1991), p. 41.]. Колумб лелеял грандиозные по масштабам мечты, и центральное место в его устремлениях занимали неисчислимые и баснословные богатства – баснословные, разумеется, до тех пор, пока ведомая им экспедиция не воплотит эти истории в реальность.

Но как в таком случае он мог реализовать собственные амбиции? Такие предприятия были невозможны без поддержки могущественного покровителя. Одних денег было недостаточно. Частная инициатива, финансируемая богатыми спонсорами, моментально потерпит крах, если ее экспедиция обнаружит новую территорию, поскольку у первооткрывателей не будет полномочий, чтобы провозгласить ее своей. Чтобы заявить о праве владения – о том, что в те времена обозначалось словом dominium, – и, что не менее важно, защититься от притязаний враждебных иностранных монархов, путешественникам, помимо финансовых средств, требовалась поддержка могущественного суверенного государства. Колумб понимал, что высочайшее покровительство имеет решающее значение.

Потом, спустя годы, он будет утверждать, что выбор Кастилии был предначертан самой судьбой – что это было «чудом», совершенным «несомненной рукой» Бога вопреки конкурирующим предложениям со стороны Португалии, Франции и Англии, также выразивших желание его финансировать[23 - Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, pp. 268, 277, 329, 357.]. В действительности все было иначе, поскольку нет никаких свидетельств хотя бы какого-то интереса к планам Колумба, не говоря уже о предложениях со стороны всех этих других королевств. Даже в Кастилии, где ему удалось добиться определенного успеха, дела шли удручающе медленно. Действительно, с точки зрения Колумба, у Андалусии был большой потенциал. Его собственные соотечественники селились там в таком множестве, что к концу XV в. более половины севильской знати носили генуэзские фамилии[24 - Miguel Аngel Ladero Quesada, 'Los genoveses en Sevilla y su regiоn (siglos XIII–XVI): elementos de permanencia y arraigo', in idem, Los mudеjares de Castilla y otros estudios de historia medieval andaluza (Granada, 1989), pp. 293–312.]. Изабелла и Фердинанд не замедлили воспользоваться этим региональным динамизмом. С середины 1470-х гг. они начали выдавать лицензии андалузским каперам, побуждая тех оспаривать прибыльную португальскую монополию на торговлю в Гвинейском заливе. За этим последовал всплеск активности, в ходе которого богатства Канарских островов становились все более и более привлекательной целью. В 1483 г. андалузские каперы, среди которых были особенно заметны генуэзцы из Севильи и Кадиса, захватили остров Гран-Канария. Ла-Пальма и Тенерифе (завоеванные намного позже, в 1493 и 1496 гг. соответственно) могли последовать за ним немедленно, если бы Изабеллу и Фердинанда не отвлекли более насущные дела на материке.

Слава Изабеллы и Фердинанда, основанная на их действительно многочисленных и впечатляющих достижениях, не должна заставлять нас забыть, насколько слабым и шатким было их положение в первые годы правления. Когда в декабре 1474 г. умер Энрике IV Кастильский, на его корону претендовали его дочь Хуана, которую поддерживала Португалия, и его сводная сестра Изабелла. Гражданская война не заставила себя ждать. Четырехлетний конфликт привел к окончательному союзу королевств Арагона и Кастилии. Теперь «Испанией» суждено было стать Кастилии и Арагону, а не Кастилии и Португалии. Когда гражданская война завершилась, Португалия была надежно изолирована, а права Изабеллы и Фердинанда на троны соответственно Кастилии и Арагона более не подлежали сомнению (в 1479 г. Фердинанд унаследовал престол своего отца, Хуана II Арагонского), приоритетом монархов стало укрепление нового, все еще хрупкого союза двух государств как единого целого. Это требовало некого начинания, которое привело бы к сплочению всего государства под эгидой христианской веры. Поэтому неудивительно, что в 1482 г. Изабелла и Фердинанд отвлеклись от Канарских островов и решили сосредоточиться на войне против Гранады. В случае военного успеха они могли наконец вырвать южное королевство из-под исламского контроля – а ведь монархи могли видеть в мусульманах лишь внутренних врагов и потенциальных союзников неумолимо продвигавшихся вперед турок-османов. Но эта война была сложным и дорогостоящим предприятием, которое полностью поглощало все силы Изабеллы, Фердинанда и большей части кастильской аристократии на протяжении следующих десяти лет.

На деле длительная и дорогостоящая кампания неизмеримо улучшит перспективы Колумба. По итогам гражданской войны Кастилия утратила доступ к золоту, добываемому в районе устья реки Вольты (на территории современной Ганы), которое оставалось под контролем Португалии. Теперь война против Гранады вызвала новую и еще более острую потребность в альтернативных источниках драгоценного металла, поскольку она повлекла за собой потерю дани, которую монархи традиционно собирали с исламского анклава. На протяжении всех 1480-х гг. Колумб был прекрасно осведомлен об этих благоприятных обстоятельствах и уделял особое внимание тому, чтобы его предложения оставались на слуху. Он следил за ситуацией и в Кастилии, и в Португалии. Он был на короткой ноге с богатыми аристократами, такими как герцог Медина-Сидония или граф Мединасели – оба вложили большие суммы в завоевание Канарских островов и развивающееся там производство сахара. Он изо всех сил набивал себе цену, грозя предложить свой проект другому государству – то Франции, то Англии. В конце весны 1486 г. его стратегия начала приносить плоды. Изабелла и Фердинанд даже предложили покрыть расходы Колумба, в том числе на пребывание при их странствующем дворе. В следующем году он представил свой проект комиссии из отобранных испанскими монархами экспертов под председательством духовника Изабеллы – брата Эрнандо де Талавера из ордена иеронимитов, будущего архиепископа Гранады. Ознакомившись с идеями Колумба, эксперты отнеслись к ним скептически, так что в сентябре 1487 г. поддержка со стороны монархов прекратилась. Теперь у Колумба не было другого выбора, кроме как попытать удачу в другом месте: в 1488 г. он снова обратил внимание на Португалию, а на следующий год отправил своего младшего брата Бартоломе в Англию и Францию[25 - Juan Gil Fernаndez and Consuelo Varela Bueno, eds, Cartas particulares a Colоn y relaciones coetаneas (Madrid, 1984), pp. 142–3.].

Нам мало что известно о реальных взглядах членов комиссии, за исключением сообщения Родриго Мальдонадо де Талаверы, который незадолго до того преподавал право в престижном университете Саламанки: «Все согласились с тем, что утверждения адмирала попросту не могли быть истиной»[26 - A. Muro Orejоn et al., eds, Pleitos colombinos, 4 vols (Seville, 1964–89), vol. iii, p. 390.]. С тех пор сам факт отсутствия показаний непосредственных очевидцев породил большое количество нелепых предположений, среди которых есть абсурдная, но на удивление живучая байка о том, что эксперты полагали, будто мир плоский. Однако широко распространенный образ Колумба того периода как романтического героя, вступившего в неравный и решительный бой с невеждами и злопыхателями, очень далек от того, что рисуют дошедшие до нас свидетельства. Хотя теперь он искал покровительства у других государей, время его пребывания при кастильском дворе не было потрачено зря. На самом деле за эти годы ему удалось заручиться поддержкой влиятельных групп вельмож и финансистов, которые продвигали его интересы при дворе Изабеллы и Фердинанда и в конечном итоге добились своего. Неудивительно, что многие из них были земляками Колумба.

В первую очередь тут следует назвать могущественную генуэзскую партию, которая поддерживала Алонсо де Кинтанилью, ставшего во время завоевания Канарских островов самым влиятельным финансовым советником при дворе Изабеллы и Фердинанда. Также среди них были члены семей Ривароло и Пинелли, которым предстояло сыграть важную роль спонсоров Колумба, и некоторые инвесторы родом не из Генуи, такие как флорентиец Джанотто Берарди. Колумбу удалось снискать расположение и людей из окружения молодого наследника престола принца Хуана. Он добился этого благодаря своей дружбе с наставником принца, доминиканским монахом Диего де Десой, который в конечном итоге станет Великим инквизитором и архиепископом Севильи, а также с няней принца Хуаной Торрес де Авилой, которая окажется полезным помощником в контактах Колумба с Изабеллой. Еще одна влиятельная придворная группа, с которой он наладил контакт, включала его доброго друга из Ла-Рабиды, монаха Антонио де Марчену, который теперь претендовал на редкую и несколько сомнительную роль человека, искренне поверившего в расчеты Колумба. Другим выходцем из Ла-Рабиды и покровителем генуэзца стал один из близких советников Изабеллы, монах Хуан Перес, чье влияние на королеву позволило Колумбу получить у нее повторную аудиенцию в 1491 г. К этому времени ему также удалось заручиться поддержкой Луиса де Сантанхеля, казначея Арагонской короны, прочно обосновавшегося в Кастилии, – это стало возможным благодаря знакомству Колумба с королевским советником по финансам Алонсо де Кинтанильей. Знакомство с Сантанхелем оказалось исключительно полезным для Колумба: тот составил убедительный проект экспедиции с тщательно проработанными расчетами, что позволило генуэзцу представить монархам финансово жизнеспособный план, который, более того, предполагал в качестве основной цели всего предприятия именно Азию.

Колумб прекрасно понимал, что Изабелла и Фердинанд не испытывали особого энтузиазма в отношении поиска антиподов или каких-нибудь еще не открытых островов, населенных амазонками. Сами по себе поиски новых земель – это отличный план, но в чем действительно нуждались монархи, так это в деньгах, а именно в доступе к прибыльным, богатым золотом и пряностями рынкам Азии. За то время, пока Колумб пытался попасть на аудиенцию к их католическим величествам, он хорошо усвоил, что Фердинанд давно интересовался морскими путями на Восток и что в сознании короля деньги, торговля и Бог были неразрывно связаны. Набожность короля нашла наиболее полное выражение в его стремлении завоевать Иерусалим. Это был не просто религиозный порыв: арагонский монарх унаследовал законные права на титул короля Иерусалима из-за того, что его дед, Альфонсо V, прозванный Великодушным, в 1443 г. завоевал Неаполь. Учитывая тот факт, что с конца XIII в. Иерусалим считался владением Неаполитанской короны, успех Альфонсо придал новое звучание апокалиптическим пророчествам Арнольда из Виллановы. Этот арагонский эрудит XIII в. предсказал, что королям Арагона суждено завоевать Иерусалим, после чего цепочка событий приведет к созданию всемирной христианской империи, которая подготовит почву для второго пришествия Христа[27 - См.: Joaquim Carreras i Artau, Relaciones de Arnau de Vilanova con los reyes de la casa de Aragоn (Barcelona, 1955), pp. 43–50.].

Источником вдохновения для Арнольда из Виллановы была позднесредневековая хилиастическая традиция, воплощенная в трудах Иоахима Флорского – жившего в XII в. цистерцианского аббата из Калабрии. Иоахимизм, как впоследствии стали называть это движение, оказал глубокое влияние на духовные воззрения раннего францисканства, которые в конце XV в. возродились благодаря усилиям нескольких францисканцев из Ла-Рабиды, ставшими друзьями Колумба. Более того, во время своего пребывания при испанском дворе генуэзец осознал, до какой степени Фердинанд предан идее завоевания Иерусалима. Приближенные провозглашали короля возможным «Последним императором», недвусмысленно отсылая к традиции Крестовых походов. Среди этих приближенных был и придворный композитор Изабеллы Хуан де Анчиета, автор церковного гимна, описывающего видение, в котором папа возлагал венцы на монаршую чету перед Гробом Господним[28 - Alain Milhou, Colоn y su mentalidad mesiаnica en el ambiente franciscanista espa?ol (Valladolid, 1983), pp. 361–400. См. также: Carol Delaney, Columbus and the Quest for Jerusalem (New York, 2011), passim.]. По мере того как набирала обороты война против Гранады, усиливался и этот имперский культ вокруг Фердинанда. К 1485 г., после взятия имевшего большое стратегическое значение города Ронда, считавшегося в течение долгого времени «неприступным»[29 - Ронду описывали как расположившуюся «на отдельно стоящей скале, увенчанной мощной цитаделью с тройными стенами и башнями». См.: Washington Irving, ed., A Chronicle of the Conquest of Granada, from the Manuscript of Antonio Agapida (London, 1829), pp. 269–70.], монархи были готовы начать давить на папу, чтобы тот как-то показательно вознаградил их за свершения во имя веры.

И такая награда была дарована папской буллой, датированной 13 декабря 1486 г. В ней папа Иннокентий VIII предоставил Изабелле и Фердинанду пресловутый patronato real, «королевский патронат»: привилегию вознаграждать и избирать, что фактически означало право монархов назначать тех, кого они пожелают, на любые крупные церковные должности, учрежденные на всех территориях, которые они завоюют. Это была уникальная привилегия, которую папа никогда бы не даровал, если бы имел хоть какое-то представление о том, что за этим последует. Естественно, Изабелла и Фердинанд без особого стеснения постепенно распространили патронат на все свои владения. Кроме того, многие начали воспринимать их как долгожданных избавителей, которым суждено уничтожить всех врагов христианской веры[30 - 'Ep?stola que Mosеn Diego de Valera enbiо al rey don Fernando Nuestro Se?or, despuеs que ovo tomado la cibdad de Ronda', in Prosistas castellanos del siglo xv, ed. M. Penna, Biblioteca de Autores Espa?oles, vol. 116 (Madrid, 1959), p. 31.], поэтому совершенно понятно, почему в конце 1480-х гг. Колумб, все еще не уверенный в поддержке монархов, начал предлагать, чтобы вся прибыль от его предполагаемого путешествия была направлена на завоевание Иерусалима. Именно в свете этого истинно средневекового духа крестовых походов мы и должны воспринимать подготовку к тому, что вскоре станет известно как «индийское предприятие»[31 - Fernаndez-Armesto, Columbus, p. 50.].

Осенью 1491 г. двор и армия Изабеллы и Фердинанда находились в Санта-Фе, в 10 км к западу от Гранады. Этот аскетичный по духу город с планировкой в виде решетки внутри креста был построен военными по приказу монархов всего за 80 дней. Сегодня над входом в сооруженную в XVI в. церковь Санта-Мария-де-ла-Энкарнасьон находится скульптурное изображение копья с надписью Ave Maria. Оно установлено в память об Эрнане Пересе дель Пульгаре, которого современники прозвали el de las haza?as – «мужем доблестных дел». Он знаменитым образом тайно проник в Гранаду за год до ее окончательного падения, чтобы своим кинжалом прибить пергамент с этими словами – Ave Maria – на двери главной городской мечети[32 - Pedro Mаrtir de Angler?a, Epistolario, in Documentos inеditos para la historia de Espa?a, 113 vols (Madrid, 1953), vol. ix, p. 91.].

Перес дель Пульгар – лишь один из многих выдающихся героев борьбы за Гранаду. Среди них был и Родриго Понсе де Леон, герцог Кадисский, который в 1482 г. захватил богатый город Альхама и был увековечен современником-хронистом Андресом Бернальдесом как олицетворение рыцарской чести, щедрости и галантности[33 - См.: William Prescott, History of the Reign of Ferdinand and Isabella the Catholic, ed. John Foster Kirk (London, n. d.), pp. 205, 210, 224–9. Описывая похороны Понсе де Леона (pp. 302–3), Прескотт пишет: «Те знамена давно истлели в пыль; да и сама могила, в которой покоился его прах, была кощунственно уничтожена; но слава героя будет жить, пока в Испании можно будет встретить нечто вроде уважения к доблести, галантности, безупречной чести или любому другому рыцарскому качеству».]. Войны за Гранаду стали предметом крестоносного энтузиазма рыцарей всего Пиренейского полуострова – и не только. Они также подарили пестрой массе жителей Кастилии ощущение общей цели и патриотический дух, которые были столь же впечатляющими, сколь и неожиданными. Итальянский историк Пьетро Мартире д'Ангьера, капеллан при дворе католических монархов, был озадачен таким проявлением единства. «Кто бы мог подумать, – писал он, – что астурийцы, галисийцы, баски и кантабрийцы, люди, привыкшие к жестокости и насилию, а также междоусобицам, которые они затевают под самыми глупыми предлогами» могут прекрасно сосуществовать «не только между собой, но также и с толедцами, и с темпераментными и ревнивыми андалусийцами, живя вместе и в гармонии как члены одной семьи, говоря на одном языке и подчиняясь единой дисциплине?»[34 - Epistolario, vol. xi, p. 120.]

Эта дисциплина особенно бросалась в глаза на заключительных этапах войны, отмеченных методичными и тщательно подготовленными операциями, спланированными с целью покорения гористой местности. В первую очередь это была осадная война, ключевую роль в которой играли пехота и артиллерия, а не конница. Этот огромный опыт стычек и внезапных атак позволил кастильским солдатам не только развить характерный индивидуалистический стиль ведения военных действий, но и выработать поразительную способность переносить зной и холод – как раз те качества, которые в будущем сделают их столь грозной силой на полях сражений как Европы, так и Нового Света[35 - J. H. Elliott, Imperial Spain (Aylesbury, 1970), p. 46.].

Это ощущение единения и общей цели как нельзя сильнее контрастировало с междоусобной враждой, раздиравшей Гранадское королевство, где правила династия Насридов. Пока Изабелла и Фердинанд уверенно готовили в своей цитадели Санта-Фе последний штурм Гранады, жителей мусульманской твердыни все больше охватывало отчаяние, а с ним и осознание, что почетная капитуляция будет предпочтительнее резни, которую сулило казавшееся уже неизбежным военное поражение. Дурные предчувствия Насридов стали основой для переговоров, которые начались в октябре 1491 г. Уже через месяц стороны согласовали все условия, и 2 января 1492 г. Гранада наконец была сдана, а насридский эмир Боабдиль лично передал Фердинанду ключи от Альгамбры – жест, символическое значение которого было понятно всем.

Невозможно переоценить то воодушевляющее ощущение божественной милости, которое охватило полуостров после завоевания Гранады христианскими войсками. Ставшее кульминацией многовековой борьбы событие пробудило глубокую уверенность в том, что на королевство Кастилия небесами возложена миссия защиты христианского мира от надвигающейся исламской угрозы. Это чувство придало новый импульс стремлению к приключениям и подвигам, воплощенному в рыцарских романах, которые пользовались популярностью при дворе и среди постепенно осваивавшего грамотность населения. Одним из лучших среди них («В рассуждении слога это лучшая книга в мире»[5 - Перевод Н. М. Любимова.], – писал Мигель де Сервантес[36 - Don Quixote, [i, 6], ed. Francisco Rico, 2 vols (Barcelona, 1998), vol. i, p. 83.]) был сочиненный валенсийским рыцарем Жуанотом Мартурелем роман «Тирант Белый» (Tirant lo Blanch), популярность которого оказалась еще большей благодаря недавнему изобретению печатного станка. Опубликованный в 1490 г. «Тирант» стал первым из бесчисленного множества подобных романов, которые будут печататься на протяжении следующего столетия. Ошеломляющая популярность этих произведений указывает на то, что чтение становилось в испанском обществе скорее способом проведения досуга, чем ученым занятием, хотя книги по-прежнему чаще читали вслух.

Рыцарские романы также представляли собой отражение мира, в котором политические границы были гораздо более проницаемыми, чем мы думаем. В рыцарстве, ставшем наднациональным культурным феноменом, не было ничего локального или ограниченного[37 - David Crouch, The English Aristocracy, 1070–1272: A Social Transformation (New Haven, CT, 2011), pp. 248–9.]. Даже при дворе короля Артура, который служил декорациями для большинства подобных произведений, рыцарство было частью международной придворной культуры. Благодаря норманнам она распространилась из посткаролингского общества X в., где смысловым центром неупорядоченной политической жизни было не суверенное королевство, а пришедшие ему на смену раздробленные феодальные образования, созданные военными авантюристами и мятежными вассалами. Постепенно герцогства Нормандия, Бургундия, Фландрия, Шампань, Блуа и Анжу стали играть в средневековой Европе роль, сопоставимую с греческими городами-государствами Античности или итальянскими княжествами Ренессанса[38 - Christopher Dawson, Religion and the Rise of Western Culture (London, 1950), pp. 168–9.]. По ходу дела претерпевали постепенные изменения и откровенно нехристианские понятия о чести и мести, которые были отличительной чертой раннефеодального общества. Племенные узы родства и закон кровной мести продолжали играть решающую роль, но новое общество усваивало теперь и чувство более широкой духовной идентичности, выходящей за рамки представлений об общей крови. Рыцарь превратился в сакральную фигуру, в которой преданность сеньору естественным образом находила свое наиболее полное выражение в защите не только вдов и сирот, но и Церкви.

К XV в. рыцарские романы сформировали в обществе новое представление о благородстве. Присущее им уникальное сочетание жестокости, галантности и добродетели стало плодом возникшего в самом сердце средневековой культуры творческого напряжения между светским идеалом благородной любви, с одной стороны, и аскетичными духовными ценностями эпохи Крестовых походов – с другой. Это напряжение нашло прекрасное выражение в дуализме, лежащем в основе произведений таких авторов, как Гальфрид Монмутский и Кретьен де Труа, например в резком контрасте между Ланселотом и Галахадом, между рыцарской одержимостью мирскими страстями, включая прелюбодеяние, и направляемым добродетелью и верой поиском святого Грааля.

Есть немалый соблазн увидеть в этом напряжении неразрешимое противоречие между заботой о благе рода и стремлением к добродетели, между аристократизмом и социальной исключительностью, с одной стороны, и обязанностью отстаивать справедливость посредством защиты бедных, вдов и сирот – с другой[39 - См., например: Nigel Saul, For Honour and Fame: Chivalry in England, 1066–1500 (London, 2011), pp. 337–8.]. Но подобный подход был бы грубым анахронизмом. Фактически моральный кодекс, лежащий в основе рыцарских романов, не видел конфликта между родословной и добродетелью или даже между смирением и величавостью. Эти два качества не только не исключали, но и дополняли друг друга в своем противостоянии порокам гордыни и малодушия. Другими словами, поистине великодушный рыцарь презирал не то, что он считал ниже себя, а, скорее, мелочность в помыслах[40 - См.: St Thomas Aquinas, Summa Theologiae, IIa–IIae, 161, 1 resp.; 162, 3 ad. 2; 161, 1 resp. 3.]. Неудивительно, что в «Кентерберийских рассказах» Чосера женщина, которая убеждает «неблагородного» Мелибея проявить «снисхождение», оказывается не кем иным, как госпожой Разумницей, и этой идее предстояло быть недвусмысленно выраженной и переданной миру эпохи Возрождения среди прочих философом-гуманистом Джоване Буонаккорсо да Монтеманьо (1391? –1429)[41 - The Works of Geoffrey Chaucer, ed. F. N. Robinson, 2nd edn (Oxford, 1957), pp. 167–88. Работа Буонаккорсо называется De Nobilitate. Написанная в 1420-х гг., она стала очень популярной по всей Европе. См.: Arsenio Dacosta Mart?nez and Carlos Mota Placencia, 'Un tratado inеdito sobre la idea de nobleza atribuido a Francisco de Rades y Andrada', Studia Aurea, 8 (2014), pp. 417–54, at p. 436.].

Эти подробные описания невероятных подвигов благородных героев в экзотических и волшебных странах, населенных чудовищами и наполненных чудесами, давали читателю новое представление о человеческой жизни, в которой и добродетели, и страсти приобретали невиданный доселе масштаб[42 - Books of the Brave, being an account of books and of men in the Spanish Conquest and settlement of the sixteenth-century New World, with a new introduction by Rolena Adorno (Berkeley, CA, 1992), p. 13.]. Рыцарские романы оказывали сильнейшее влияние на этику и идеи того времени, но также являлись и их отражением, так что те противоречия, которые в наши дни кажутся непреодолимыми, могли быть легко устранены. Сам Колумб вполне в духе той эпохи проявлял озабоченность вопросами происхождения. Где-то между 1477 и 1480 гг. он женился на Филипе Мониш Перештрелу. В социальном отношении это был огромный рывок вперед для сына генуэзского ткача. По материнской линии Филипа происходила из семьи служивших португальской короне видных землевладельцев с хорошей репутацией. Ее отец, Бартоломео Перештрелу, в качестве поощрения получил во владение Порту-Санту близ Мадейры – по правде, всего лишь отдаленный островок, который, однако, стал для Колумба примером того, каких наград можно было удостоиться на королевской службе[43 - Fernаndez-Armesto, Columbus, p. 17.]. Блестящим воплощением подобных устремлений был легендарный граф Перо Ниньо, благодаря перу Гутьерре Диеса де Гамеса вошедший в культуру как рыцарь, чьи величайшие битвы состоялись на море и который не ведал поражений ни в любви, ни на войне. Во времена Колумба эта традиция все еще была примером для подражания[44 - Gil Vicente, Obras Completas, ed. Аlvaro J?lio da Costa Pimp?o (Barcelos, 1956), p. 55. Важным произведением Диеса де Гамеса является El Vitorial. Я использовал издание Рафаэля Бельтрана Льявадора (Salamanca, 1997).]. Хотя у нас нет доказательств, что он читал какие-то произведения о рыцарях-мореходах, о деле его жизни, как и об островках, которые он c любовью разместит на своем гербе, едва ли можно рассуждать, не ссылаясь на этот жанр.

Однако по пути назад в Ла-Рабиду Колумб думал о совершенно других проблемах. Неужели все его мечты и амбиции ни к чему не привели? Из всех ходатайств, представленных просителями при дворе Изабеллы и Фердинанда, его собственное должно было выглядеть особенно перспективным: после того как пала Гранада, что могло помешать монархам удовлетворить его просьбу? Увы, еще одна комиссия, собранная монархами во время его визита в Гранаду, выступила против. Но тут, почти как в сказке, после целого дня, проведенного Колумбом в седле, его нагнал мчавшийся во весь опор королевский посланник, который приказал ему вернуться в лагерь Изабеллы и Фердинанда в Гранаде. Что-то переменило их мнение.

Осторожное отношение монархов к планам Колумба было отчасти обусловлено тем, что они осознавали деликатную проблему, которую выявило завоевание Гранады. Хотя теоретически Испания являлась теперь государством, объединенным одной верой, там оставалась очевидная группа нехристиан, чье присутствие в этой новой ситуации выглядело все более неуместным. Когда несколькими столетиями ранее другие европейские государства изгоняли своих евреев – Англия в 1290 г., Франция в 1306-м, – Испания отказалась последовать их примеру. Однако ко второй половине XIV в. совокупные разрушительные последствия «черной смерти» и участия Испании в Столетней войне привели к социальной напряженности, которая вылилась в городах во вспышки насилия. Как обычно, козлами отпущения стали евреи. Проблему усугубляли и численность еврейской общины Испании, на тот момент самой большой в мире[45 - Точное число установить невозможно, но общепризнанная оценка предполагает, что евреи составляли от 3 до 5 % населения, то есть от 200 000 до 400 000 человек.], и сконцентрированность евреев в крупных городских центрах, и их завидный успех в качестве купцов, лавочников, ремесленников, финансистов и врачей[46 - Luis Suаrez Fernаndez, Les juifs espagnols au Moyen ?ge (Paris, 1983), p. 113.].

Эти факторы помогают объяснить ту стремительность, с которой в 1391 г. по Пиренейскому полуострову прокатился один из самых ужасающих антиеврейских погромов Средневековья. Многие евреи пытались бежать из крупных центров, укрывшись в более мелких городах или в сельской местности, где их мало кто знал. Тем, кто предпочел остаться на месте, зачастую удавалось выжить, только приняв христианство[47 - Philippe Wolff, 'The 1391 Pogrom in Spain: Social Crisis or Not?', Past & Present, 50 (February 1971), pp. 4–18.]. С точки зрения христиан, увеличение числа обращений в их веру после 1391 г. было вполне логичным. Все, и особенно члены нищенствующих орденов, были убеждены, что, если вера и разум идут рука об руку, при правильном приложении разума истинность христианства оказывается неоспоримой[48 - David Abulafia, The Discovery of Mankind: Atlantic Encounters in the Age of Columbus (New Haven, CT, 2008), pp. 22–3.]. Это и было задачей самого харизматичного проповедника того времени, монаха-доминиканца святого Викентия Феррера, который в 1410-е гг. стал движущей силой обращения в христианство тысяч евреев и мусульман.

Тем не менее беспрецедентное число переходов из одной веры в другую довольно скоро спровоцировало новые, часто даже более трудноразрешимые проблемы. Новообращенные евреи, известные как конверсос (conversos), продолжали непропорционально преуспевать на фоне остального общества. Более того, хотя конверсос по понятным причинам сохраняли многие из своих прежних еврейских контактов и традиций, принятие ими христианства означало, что теперь они могли свободно вступать в ряды знати и служителей Церкви, быстро приобретая там заметное влияние. Негодование, направленное в XIV в. на иудеев, в следующем столетии оказалось сосредоточено на конверсос, причем оно принимало еще более ожесточенные формы, потому что те, как казалось многим, присвоили себе существенную часть привилегий и прав, в прошлом принадлежавших исключительно людям, которые теперь стали называть себя «старыми христианами»[49 - Angus MacKay, 'The Hispanic-Converso Predicament', Transactions of the Royal Historical Society, ser. 5, xxxv (1985), pp. 159–79; John Edwards, 'Religious Belief and Social Conformity: The converso Problem in Late Medieval Cоrdoba', Transactions of the Royal Historical Society, ser. 5, xxxi (1981).].

Это неизбежно привело к новым погромам. В 1460-х и 1470-х гг. они вылились в череду ужасающих беспорядков и кровопролитий по всей Испании, что совпало с гражданской войной, разразившейся из-за споров по поводу прав Изабеллы Кастильской на престол. После того как в 1475 г. конфликт разрешился в пользу Изабеллы – и особенно после ее визита в Севилью в 1477 г., где она выслушала проповедь доминиканского монаха Алонсо де Охеды о предполагаемых опасностях, связанных с обилием «притворных» конверсос, – монархи всерьез задумались о необходимости создания общенациональной инквизиции, которая начала свою деятельность в 1480 г. и занялась как раз проблемой таких притворных конверсос. И все же Изабелла и Фердинанд отчаянно нуждались в поддержке как конверсос, так и остававшихся в королевстве иудеев. Действительно, в ходе кампании против Гранады монархи получили жизненно важные финансовые вливания от большого числа евреев. За снабжение христианских войск отвечал видный представитель иудейской общины Самуэль Абулафия; его соратниками при дворе были раввин Авраам Сенеор и выдающийся ученый Исаак Абраванель[50 - David Abulafia, Spain and 1492 (Dorchester, 1992), p. 38.]. Более того, политическая поддержка, которую монархи получили во время гражданской войны, исходила прежде всего от городских привилегированных классов, среди которых было много конверсос.

По всем признакам монархи рассматривали инквизицию как временную чрезвычайную меру, призванную обеспечить незыблемость христианской веры. Вскоре, однако, очевидная сложность проблемы начала приводить в отчаяние даже тех, кто поддерживал эту инициативу. Среди этих людей, что скорее кажется логичным, было много и самих конверсос, которые полагали, что новое учреждение поможет разрешить их ситуацию. Для начала большинство назначенных в 1480-х гг. инквизиторов крайне мало знали о еврейских религиозных обрядах. Поэтому зачастую они становились слепыми орудиями в руках судебной системы, придававшей слишком большое значение социальному давлению и предрассудкам. Тот факт, что в первые годы своей работы инквизиция принимала к рассмотрению анонимные доносы, как правило, лишал обвиняемых в «жидовствовании» шанса доказать свою невиновность. Неудивительно, что многие конверсос начали использовать свое значительное влияние в городских советах, чтобы препятствовать работе инквизиторов. Затем, с середины 1480-х гг., члены городских советов и местные чиновники начали в значительной степени игнорировать политику короны и издавать прямо антииудейские постановления, утверждая, что именно иудеи, а не «новые христиане» должны быть лишены возможности влиять на жизнь общества. В процессе новообращенным евреям удалось заручиться поддержкой значительной части «старых христиан» из числа городских богачей, недовольных тем, что Изабелла и Фердинанд продолжали защищать иудеев. Члены городских советов по всей Испании неумолимо издавали все новые антииудейские указы, что привело к постепенному изгнанию евреев из многих городов и провинций. Проблема стала настолько запущенной, а антииудейские настроения – настолько популярными, что монархи были вынуждены с неохотой пойти на наиболее радикальное решение. 30 марта 1492 г., всего через три месяца после окончательного завоевания Гранады и вопреки своим личным воззрениям, они издали указ, предписывающий всем евреям, отказавшимся принять христианство, в течение трех месяцев покинуть пределы страны[51 - Henry Kamen, The Spanish Inquisition: An Historical Revision (London, 1997), pp. 28–65.].

Это злополучное решение было принято ровно за месяц до того, как монархи в итоге согласились поддержать атлантический проект Колумба. Наконец генуэзец пожинал плоды своих многолетних усилий и мог почувствовать облегчение от того, что колебания Изабеллы и Фердинанда сошли на нет. Сам он, в свою очередь, мог успокоить государей. Гранада пала, а ситуация с евреями разрешилась, по крайней мере теоретически, но долгая война, а также изгнание многих из наиболее надежных кредиторов монархии привели к истощению казны. Почему бы не сосредоточиться на предприятии, которое могло бы обеспечить столь необходимое богатство? Кроме того, этот проект имел решающее стратегическое значение для крестового похода против ислама: он позволил бы Кастилии наладить контакты с Азией, обитатели которой, как многие тогда считали, были готовы помочь христианам в их борьбе против мусульман. Подобные представления уходили корнями в далекое прошлое и нашли яркое выражение в легенде о пресвитере Иоанне – мифическом государе, на чью поддержку в борьбе против османской угрозы теперь можно было смело ссылаться[52 - Эта точка зрения была ключевой для францисканских и доминиканских миссионерских предприятий XIII в. в Монголии и все еще доминировала в литературе хилиастов, столь привлекавшей Колумба. О монгольской миссии см.: Christopher Dawson, ed., The Mission to Asia: Narratives and Letters of the Franciscan Missionaries in Mongolia and China in the Thirteenth and Fourteenth Centuries, translated by a nun of Stanbrook Abbey (London, 1955).]. Как неоднократно настаивал сам Колумб, его начинание могло включать и возвращение в Испанию через Иерусалим, открывая тем самым возможность для атаки с тыла. В этом контексте Колумб трактовал долгожданную поддержку его проекта со стороны Изабеллы и Фердинанда как выражение благодарности Богу за победу в Гранаде. Наконец-то монархи получили возможность вновь полностью посвятить себя войне против ислама – очевидному божественному предназначению, для которого Кастилия обладала уникальным набором преимуществ.

Колумб был настолько уверен в себе, что поставил монархам невероятно жесткие условия. Главным из них было требование навечно предоставить ему и его потомкам пост вице-короля и главного правителя любых открытых им земель. Это было равносильно праву создавать собственные феодальные владения в любых заморских землях короны – а именно этого Изабелла и Фердинанд стремились избежать в Кастилии с тех пор, как вышли победителями из гражданской войны и осознали важность защиты интересов городов от феодальных поползновений знати[53 - Антифеодальная политика Изабеллы и Фердинанда подробно проанализирована Стивеном Халицером в его работе The Comuneros of Castile: The Forging of a Revolution, 1475–1521 (Madison, WI, 1981), pp. 31–65.]. Неудивительно, что монархи выдвинули совсем другой план. При составлении соглашения с Колумбом они обратились к решениям, которые были хорошо отработаны во время Реконкисты и завоевания Канарских островов, когда для короны стало привычным делом заключать контракты с руководителями экспедиций. Эти жесткие контракты, согласованные непосредственно с монархом и известные как «капитуляции», capitulaciones (дословно «главы», то есть условия, оговоренные в контракте), сохраняли за короной права на любые новые территории, гарантируя тем, кто взял на себя руководство операцией, должное вознаграждение (mercedes – «милости»). Главы экспедиций могли ожидать трофеев, дарования земли и даже пожалования благородного статуса. Последний обычно следовал за предоставлением особых военных полномочий и прав управления определенной территорией и часто сопровождался наследственным титулом, что делало человека так называемым аделантадо (adelantado – труднопереводимое слово, означающее «тот, кто идет вперед»). Это были довольно заметные полномочия, очень привлекательные для потенциальных исследователей. Однако монархи всегда делали оговорку, в которой подчеркивалось, что экспедиции в основном предпринимались с целью распространения христианской веры и что капитуляции были их единственной правовой основой. Более того, капитуляции защищали полномочия короны, считавшейся конечным источником права, в отношении любых возникающих феодальных анклавов. Таким образом, Изабелла и Фердинанд предпринимали все шаги, необходимые для исключения любого неподчинения, настаивая на фундаментальном праве короны организовывать всякое распределение земли между поселенцами на новых территориях и ставя все права и привилегии построенных там новых городов в прямую зависимость от королевских хартий.










По соглашению, подписанному 30 апреля 1492 г., Колумб получал титул адмирала и право на десятую часть любой прибыли, вырученной в ходе экспедиции. Это все равно было очень существенной уступкой со стороны короны и, по сути, означало, что условия, которые монархи согласились даровать Колумбу, не являлись обычной капитуляцией. Таким образом, до поры до времени Колумб был рад и достигнутому, хотя никогда не отказывался от своих первоначальных амбиций. Например, в прологе к своему «Дневнику первого путешествия» он недвусмысленно указывал Изабелле и Фердинанду, что они согласились «возвысить» (enoblecieron) его род и что с этого дня он будет именоваться «доном и быть главным адмиралом Моря-океана, а также бессменным вице-королем и правителем всех островов и материковых земель, которые… [он откроет и обретет]и которые отныне и впредь будут открыты и обретены в Море-океане»[6 - Здесь и далее – перевод Я. М. Света.]. Мало того, Колумб настаивал на том, что его старший сын должен стать его преемником, а за ним – и его потомки «из поколения в поколение во веки веков»[54 - Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, p. 15.].

Это были привилегии откровенно феодального характера. Колумб полагал, что у него есть веские правовые основания, чтобы на них претендовать. В конечном итоге документ от 30 апреля представлял собой не столько капитуляцию, сколько акт предоставления привилегий, и, следовательно, эти привилегии можно было отозвать. Однако, настаивая на них после успеха первого плавания, адмирал лишь встревожил монархов и еще сильнее укрепил их в стремлении ограничить его полномочия. Этот эпизод ознаменовал собой начало упорной борьбы между настроенной на реформы монархией и остатками феодальной военной аристократии, к которой, по иронии судьбы, Колумб даже отдаленно не принадлежал. Но все это случится потом. А пока, 30 апреля 1492 г., Колумб наконец смог начать подготовку к предприятию, которое вскоре будут описывать как «величайшее с момента Сотворения мира событие, за исключением вочеловечения и смерти Того, Кто его сотворил»[55 - Francisco Lоpez de Gоmara, Primera y segunda parte de la Historia General de las Indias con todo el descubrimiento y cosas notables que han acaecido desde que se ganaron hasta el a?o de 1551. Con la Conquista de Mеjico de la Nueva Espa?a (Zaragoza, 1552), unpaginated introduction.].




Глава 2

Адмирал


Со дня подписания долгожданного соглашения Колумба с Изабеллой и Фердинандом и до утра 3 августа 1492 г., когда он вышел из порта Палос-де-ла-Фронтера на побережье Уэльвы, прошло всего чуть больше трех месяцев. Перспективы его начинания по-прежнему воспринимались с изрядным скепсисом, тем более что большинство экспертов знали, что вычисления Колумба о размере земного шара крайне сомнительны. В этой ситуации понятно, почему монархи ожидали, что весь проект будет встречен повсеместным безразличием, и, чтобы помочь своему новоявленному адмиралу набрать умелую команду, пообещали королевское помилование любому осужденному, желающему присоединиться к предполагаемой экспедиции в Азию. На деле подобные гарантии оказались излишними. Ко всеобщему изумлению, братья Пинсон – трое из самых уважаемых моряков на всем побережье Уэльвы – поддались на уговоры Колумба и записались в команду. Их согласия было достаточно, чтобы привлечь к адмиралу других людей; таким образом, он полностью укомплектовал штат. Экспедиция была небольшой: три тесных, плохо оборудованных судна, суммарно вмещавшие 90 человек. «Санта-Мария», которой командовал сам Колумб, превосходила размерами остальные два корабля, хотя и ненамного. Их мы знаем под неофициальными прозваниями: «Нинья» (это буквально переводится как «девочка», но, видимо, отсылает к фамилии ее владельца, Хуана Ниньо) и «Пинта» – вероятно, в честь ее капитана, одного из Пинсонов, Мартина.

В дополнение к обычным припасам, характерным для большинства плаваний по Средиземному морю (вино, вода и оливковое масло, сухари и мука, вяленая свинина и соленая рыба), адмирал погрузил большой запас безделушек, которые он надеялся обменять на азиатское золото и пряности[56 - Felipe Fernаndez-Armesto, Columbus (Oxford, 1991), pp. 72–3.]. Три каравеллы устремились по знакомому маршруту к Канарским островам. Оказавшись там, их капитаны пополнили запасы провизии и провели текущий ремонт, надеясь, что кораблям хватит прочности на поход, который, похоже, должен был стать самым продолжительным в истории человечества плаванием в открытом море. На «Пинте» был заменен руль управления, а «Нинью» Колумб приказал переделать под прямые паруса, которые обладали большей эффективностью посреди океана. Затем он дождался попутного ветра, который подул утром 6 сентября, и пошел от острова Иерро прямо в неизвестность[57 - Consuelo Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn: Textos y documentos completos (Madrid, 1982), pp. 17–19.].

Адмирал был полон решимости держаться курса на запад до тех пор, пока не достигнет суши. Наиболее логичным способом сделать это, следуя тогдашней навигационной практике, было держать постоянным угол возвышения солнца днем, а Полярной звезды – ночью. Но Колумб был также полон решимости собрать как можно больше доказательств в подтверждение своих теорий. Он не только использовал карту (что было совершенно бессмысленно в неизведанных морях), но и пытался снимать показания широты, проверяя их по замерам продолжительности солнечного дня. Он явно ожидал, что сможет доказать свою правоту в том, что касается относительно небольшого размера земного шара. Ошибки, которые он допустил в своих расчетах, связаны с его методикой определения продолжительности дня по длительности солнечных периодов с последующим занесением этой предполагаемой широты в карты, которые он подготовил на основе книги Пьера д'Альи Ymago mundi («Картина мира»)[58 - Rolando Laguarda Tr?as, El enigma de las latitudes de Colоn (Valladolid, 1974), pp. 13–28.].

Но Колумб не был совсем уж безумцем. Он также внимательно следил за Полярной звездой и провел серию тщательно задокументированных наблюдений за разницей между направлением, указанным стрелкой компаса, и направлением на Полярную звезду. Он, разумеется, был прекрасно осведомлен о небольших склонениях к востоку, которые давно наблюдались в Средиземном море; но затем, 13 сентября, он зафиксировал небольшое склонение в обоих направлениях. С 17 сентября он начал замечать сильные и крайне озадачивающие склонения к западу. Его первой реакцией было попробовать начать снимать показания, когда Полярная звезда находится в крайне западном положении. Наконец 30 сентября с убежденностью столь же сильной, сколь ошибочными были его выводы, он записал, что «[Полярная] звезда, как и прочие звезды, движется, тогда как иглы [компаса] всегда показывают верно»[59 - См. обсуждение в: Laguarda Tr?as, El enigma, pp. 24–7.].

Этот не терпящий возражений тон скрывал мучительные сомнения, которые уже некоторое время мучили адмирала. Начиная примерно с 10 сентября, чтобы успокоить свою команду, которая с каждым днем все сильнее нервничала и подавала признаки назревающего мятежа, он подделывал судовой журнал, намеренно сокращая расстояние, которое прошли каравеллы. Когда 22 сентября на суда обрушился встречный ветер, он облегченно выдохнул: «Мне пришелся кстати этот противный ветер, потому что мои люди очень тревожатся, решив, что в этих морях не дуют ветры [благоприятные] для возвращения в Испанию»[60 - Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, pp. 23–4.]. Это, однако, мало утешило команду, у которой были веские причины ставить под сомнение веру адмирала в «карту островов» и которая уже не раз горько обманывалась, ожидая скорой встречи с берегом. В начале октября у Колумба состоялась напряженная беседа с Мартином Пинсоном, с каждым днем испытывавшим все большее давление со стороны команды, которую в основном набирал он сам. Пинсон прекрасно понимал, что, по расчетам адмирала, к этому времени они уже должны были выйти к земле. Он уговаривал Колумба сменить курс на юго-западный в надежде найти «остров Сипанго». Поначалу Колумб отказывался, аргументируя это тем, что «лучше сперва идти к материковой земле»[61 - Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, pp. 22, 27. См. также: Francisco Morales Padrоn, 'Las relaciones entre Colоn y Mart?n Alonso Pinzоn', Revista de Indias, 21 (1961), pp. 95–105.]. Если бы он в конце концов не уступил Пинсону, каравеллы унесли бы их к Флориде, и это была бы совсем другая история. В реальности же после наблюдения за полетом стаи морских птиц 7 октября Колумб взял курс на юго-запад. Наконец в два часа пополуночи в пятницу, 12 октября, когда люди были на грани отчаяния, из вороньего гнезда «Пинты» донесся истошный крик «Земля, земля!», и команды всех трех судов отреагировали на него вздохом облегчения и благодарственными молитвами Богу[62 - Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, pp. 27–30.].

Корабли адмирала наконец достигли суши, оказавшейся берегом одного из многих островов у северо-восточного побережья Кубы, который получил имя Сан-Сальвадор в честь Спасителя. Что это был за остров, точно сказать невозможно. Все, что мы знаем, – это то, что его жители, которых Колумб описывал как «нагих людей», называли его словом, которое по звучанию было похоже на «Гуанахани»[63 - Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, pp. 31–2.]. Мы также не знаем наверняка, что за острова генуэзец обнаружил в последующие дни, назвав их – с безупречной расстановкой приоритетов – Санта-Мария-де-ла-Консепсьон в честь Богоматери и Изабелла в честь своей покровительницы, королевы Кастилии[64 - Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, pp. 33–4.]. Но нет никаких сомнений, что огромный массив суши, который он обнаружил 24 октября и на первых порах соотнес с Сипанго, а в конечном итоге назвал Фернандиной в честь другого своего покровителя, Фердинанда Арагонского, на самом деле был Кубой. Когда довольно быстро стало понятно, что то, что он там увидел, не совпадает с описаниями Cипанго, которые он читал, Колумб оптимистично убедил себя, что на самом деле достиг азиатского материка, «Катая», и даже отправил посольство с переводчиком, знающим «халдейский язык», чтобы искать двор великого хана[65 - Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, pp. 35–44, 50–53.].

Наконец, 20 ноября, через несколько дней после того, как посольство вернулось ни с чем, все сильнее падавший духом Пинсон отплыл – без разрешения Колумба и к его большому раздражению – на поиски золота. Три дня спустя Колумб, не менее раздосадованный осознанием того, что эта новая земля – не Катай, начал дожидаться попутного ветра, чтобы уйти с Кубы. Наконец 5 декабря погода переменилась. Внезапно – и, как оказалось, чрезвычайно удачно – сменивший направление ветер отнес его к острову под названием Гаити, или «гористая земля». Адмирал переименовал его в Ла-Эспаньолу (La Espa?ola, «Испанская»), или просто Эспаньолу (Hispaniola) в латинизированном варианте. Его разочарование от того, что новый остров опять-таки не был похож на Сипанго, вскоре смягчилось благодаря открытию богатых запасов золота; кроме того, образ жизни на острове был относительно высокоразвитым по сравнению с тем, что он наблюдал на Кубе. Присутствовали даже некоторые проявления изысканности и богатства, и Колумб быстро наладил прочные личные отношения с харизматичным местным вождем (касиком) по имени Гуаканагари, который, кажется, питал слабость к безделушкам, которые везла с собой экспедиция. Хотя адмиралу не удалось найти никаких убедительных следов Китая, Эспаньола вселила в него надежду. С характерным преувеличением он утверждал, что она больше, чем Кастилия и Арагон, вместе взятые, хотя в действительности остров был многократно меньше владений католических монархов. Он собрал много образцов золота, первым описал ананасы, а также познакомился с гамаком, каноэ и «cухими листьями, которые особенно ценились жителями» – явное указание на табак. Да, новый остров не был Сипанго, но, по словам Колумба, он тем не менее был «чудом», напоминающим землю царицы Савской или те экзотические страны, откуда волхвы принесли свои дары младенцу Иисусу[66 - Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, pp. 118–19, 141; Juan Gil Fernаndez and Consuelo Varela Bueno, eds, Cartas de particulares a Colоn y relaciones coetаneas (Madrid, 1984), p. 260.].

С учетом всех этих достижений Колумб начал строить конкретные планы по возвращению в Испанию. Однако глубокой ночью 24 декабря, в ходе одной из последних попыток добыть золото и пряности, «Санта-Мария» села на мель и получила такие повреждения, что не подлежала ремонту. Поспешность, с которой адмирал приказал построить на севере острова, в месте, которому суждено было стать городом Пуэрто-Навидад («Рождественский порт», названный так из-за даты крушения), укрепление с использованием древесины, снятой с поврежденного корабля, заставила некоторых историков поверить, что это было частью хорошо продуманного плана[67 - См.: Arthur Davies, 'The Loss of the Santa Maria Christmas Day, 1492', The American Historical Review, 58:4 (July 1953), pp. 854–65.]. Но это просто голые предположения. Тем не менее эти события дали Колумбу возможность отобрать 39 человек в качестве гарнизона новой крепости. Он приказал им оставаться на месте и собирать образцы золота в ожидании новой экспедиции из Кастилии. Поскольку «Санта-Мария» погибла, людям было нечего возразить против этого плана[68 - Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, pp. 97–101; Rinaldo Caddeo, ed., Le historie della vita e dei fatti di Cristoforo Colombo, per D. Fernando Colombo suo figlio, 2 vols (Milan, 1958), vol. i, pp. 136–7; Bartolomе de Las Casas, Historia de las Indias, ed. Agust?n Millares Carlo, 3 vols (Mexico City, 1951), vol. i, pp. 270–85.].

Тем временем Мартин Пинсон также был занят исследованием острова и вновь присоединился к экспедиции 6 января 1493 г. Гнев Колумба, вызванный его неповиновением, поутих, когда он понял, что и Пинсон нашел много золота, а также перец и корицу, которые вселили в адмирала надежду на наличие тут экзотических пряностей. Пинсон также утверждал, что ему сообщили об обширных источниках жемчуга дальше к югу. Хотя конфликт между двумя капитанами так никогда и не был исчерпан, через десять дней они снова вышли в море. Стояла ясная погода. Колумб, находившийся на борту «Ниньи», шел на север в поисках атлантических ветров, которые, дуя с запада на восток, унесли бы их домой, а за ним следовали братья Пинсон на «Пинте». Поймав нужный ветер 5 февраля, корабли стремительно двинулись в направлении контролируемых Португалией Азорских островов. Однако вскоре после этого случилось то, что едва не обернулось катастрофой: Колумб и «Нинья» заблудились, а затем попали в шторм, который разделил небольшой флот. Наконец 18 февраля потрепанная «Нинья» добралась до гавани Санта-Мария на Азорах, но «Пинты» там не обнаружилось[69 - Las Casas, Historia de las Indias, vol. i, p. 313.]. С учетом напряженности между Кастилией и Португалией у Колумба не было другого выбора, кроме как продолжить свое путешествие, несмотря на опасную погоду. После короткой стычки с португальскими властями – десять человек из команды Колумба, сошедших на азорский берег, чтобы возблагодарить Деву Марию в ближайшей часовне, были ненадолго арестованы – адмирал вновь поднял паруса. Неудачный ветер пригнал потрепанный штормами корабль прямо в Лиссабон, и Колумб был вынужден сойти там на берег 4 марта.

Король Жуан тут же приказал задержать Колумба, попытавшись использовать его в качестве разменной монеты в переговорах с Кастилией: Португалия намеревалась пойти на уступки Кастилии в Атлантике в обмен на безоговорочное признание своих прав на владения в Западной Африке. Неделей позже, когда Колумб согласился попробовать убедить Изабеллу и Фердинанда принять предложение Жуана, ему разрешили отчалить. 15 марта он вернулся в Палос-де-ла-Фронтера и обнаружил там «Пинту». Спасаясь от шторма, второе судно с трудом добралось до расположенного много севернее, неподалеку от Виго, галисийского порта Байона, а затем поразительным образом пришло в Палос в тот же день, что и Колумб. Мы не знаем, какую гамму эмоций адмирал испытал в этот момент, но к облегчению, если и оно и было, вероятно, добавлялась тревога. В конце концов, Пинсон имел право утверждать, что открыл Гаити до Колумба, и мог использовать свои знания о существовании богатых жемчугом мест, чтобы убедительно оспорить претензии генуэзца. На деле же Пинсон, очевидно, настрадался в пути гораздо сильнее адмирала и скончался прежде, чем успел рассказать свою историю. Два его брата пережили Мартина, но, похоже, более терпимо относились к амбициям Колумба. Возражать ему теперь было некому, так что «Дон Кристобаль Колон, адмирал Моря-океана, вице-король и правитель островов, которые он открыл в Индиях» отправился к королевскому двору, находившемуся тогда в Барселоне.

Изабелла и Фердинанд приняли Колумба со всеми почестями. Тем не менее по поводу привезенных им сведений возникло несметное число вопросов и сомнений. Большинство образованных людей справедливо отказывались пересмотреть общепринятые оценки размеров земного шара. Поэтому они не могли допустить, что Колумб сумел достичь восточной оконечности Азии, как он по-прежнему утверждал, не отказавшись от этой идеи до самой смерти. Его близкий друг священник и хронист Андрес Бернальдес заявил адмиралу, что тот мог бы проплыть «еще тысячу двести лиг» и все равно не достичь Азии[70 - Memorias del reinado de los reyes catоlicos, ed. Juan de Mata Carriazo y Arroquia (Madrid, 1962), pp. 308–10.]. С другой стороны, того, что он с собой привез, включая группу туземцев, наряженных по такому случаю в перья, было достаточно, чтобы убедить монархов, что Колумб открыл нечто важное. Соответственно, они пожаловали ему почетное право сидеть в их присутствии и следовать в парадных процессиях верхом рядом с ними. Это были важные знаки благосклонности, и придворные, следуя примеру государей, поспешили начать восхвалять Колумба, сравнивая его с античными героями и даже с одним из апостолов Христа: мол, Колумб делал на западе то, что святой Фома, который, как было принято считать, принес христианство в Индию, сделал на востоке[71 - Pedro Mаrtir de Angler?a, Dеcadas, ed. Edmundo O'Gorman, 2 vols (Mexico City, 1964), vol. i, 1; Mart?n Fernаndez de Navarrete, Colecciоn de los viajes y descubrimientos que hicieron por mar los espa?oles, 4 vols (Madrid, 1954), vol. i, pp. 361–2.]. В свою очередь, монархи ожидали от Колумба, что он оправдает все надежды, вызванные его первым плаванием.

В конце мая Изабелла и Фердинанд поручили Колумбу начать готовить гораздо более крупную и оснащенную экспедицию, чем та, с которой он впервые пересек Атлантику годом ранее. К тому моменту, когда 25 сентября 1493 г. он отправился в свое второе плавание, Колумб собрал внушительный флот из семнадцати судов, включая доказавшую свою надежность «Нинью», которой теперь командовал он сам. Вместе с ним в плавание отправился его младший брат Джакомо, более известный под своим испанским именем Диего Колон[72 - Происхождение его имени имеет явно фонетический характер. Sant Iacob, что на латыни обозначает «святой Иаков», превратилось в Сантьяго, сокращенное до Тьяго, что в итоге дало Диего.]. Многие посчитали, что ради такого путешествия можно и рискнуть: к экспедиции присоединились более 1300 человек, из которых только 200 не получали королевского жалованья; среди участников были двадцать всадников и первый священник, отправившийся в Новый Свет. Это был монах по имени Бернардо Буйль; его проповедническая миссия была описана в булле Piis fidelium от 25 июня 1493 г., которой папа Александр VI назначил Фердинанда «апостольским наместником Индий». На этот раз Колумбу устроили королевские проводы: оружейные салюты и музыка в ознаменование его отплытия были такими, что, как заметил один из очевидцев, «были заворожены даже нереиды и сирены»: это стало доказательством уверенности испанских монархов в успехе своего адмирала. Но огромные ожидания, которые они возлагали на Колумба, неизбежно повлияли на его самооценку и поведение[73 - Gil Fernаndez and Varela Bueno, eds, Cartas, p. 183.].

До Канарских островов адмирал шел тем же маршрутом, что и в прошлом году. Но затем, отойдя 13 октября от острова Иерро, Колумб взял южнее. Это был самый короткий и быстрый путь через Атлантику. Неизвестно, выяснил ли это Колумб во время своего первого путешествия; скорее, такой выбор курса был вызван желанием исследовать острова к югу от Эспаньолы, которые, по сообщениям покойного Мартина Пинсона, были полны богатств. Соответственно, в воскресенье, 3 ноября, флот встал на якорь у острова, который Колумб сразу же назвал Доминикой в честь этого дня недели (dies Dominicа на латыни).

Если им и довелось увидеть что-то из выдающихся красот острова с его горячими источниками и могучими горными хребтами, никаких сведений об этом до нас не дошло. После короткого отдыха флот стремительно двинулся на север. Первым островом, который они увидели, была Гваделупа, названная в честь прославленной статуи Девы Марии, хранящейся в монастыре в области Эстремадура, который Колумб посетил перед отъездом. Там они обнаружили свидетельства каннибализма, которые подробно описал доктор Диего Альварес Чанка, врач экспедиции[74 - Gil Fernаndez and Varela Bueno, eds, Cartas, pp. 159–60.]. Это был тревожный сигнал, особенно с учетом того, что Колумб в докладах Изабелле и Фердинанду старательно изображал таино, коренных жителей островов Карибского моря, невинными и миролюбивыми людьми, которые с готовностью станут добрыми христианами. Это растущее чувство беспокойства только усилилось по возвращении на Эспаньолу.

Отплыв от острова Пуэрто-Рико – исходно названного Сан-Хуан в честь святого Иоанна Крестителя, – флот 22 ноября встал на якорь у южного берега Эспаньолы. При продвижении на север, к укреплению Пуэрто-Навидад, мореплаватели спустя неделю повстречали несколько каноэ с туземцами, которых Гуаканагари послал их приветствовать. Те принесли дурные вести. Пуэрто-Навидад был сожжен дотла. 39 человек, которых Колумб оставил охранять укрепление, были убиты группой туземцев под предводительством Каонабо, касика племен, проживавших во внутренних районах острова, главного соперника Гуаканагари и к тому же, видимо, каннибала. Однако вскоре выяснилось, что и сами оставленные испанцы отнюдь не были невинными овечками. Они постоянно ссорились между собой и организовали множество набегов для захвата золота и женщин у все более озлоблявшихся местных жителей[75 - Valera Bueno, ed., Cristоbal Colоn, p. 144; Andrеs Bernаldez, Memorias del reinado de los reyes catоlicos, ed. Juan de Mata Carriazo y Arroquia (Madrid, 1962), p. 295; Las Casas, Historia de las Indias, vol. i, pp. 358–9.].

Даже перед лицом столь неприятных фактов Колумб успокаивал себя мыслью, что жестокость и даже каннибализм туземцев косвенно доказывают то, что он находится в Азии. Разве Плиний и Мандевиль не говорили о живущих на Дальнем Востоке антропофагах? Колумб утешал себя и более прагматичным соображением. Убийство его людей являлось явным нарушением «естественного закона», что открывало дорогу к порабощению туземцев без каких-либо возражений со стороны озабоченных моральными принципами богословов в Испании[76 - Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, p. 154. О порабощении каннибалов см.: Antonio Rumeu de Armas, La pol?tica indigenista de Isabel la Catоlica (Valladolid, 1969); Felipe Fernаndez-Armesto, Before Columbus: Exploration and Colonization from the Mediterranean to the Atlantic, 1229–1492 (Philadelphia, PA, 1987), pp. 232–3.]. Несомненно, держа все это в голове, Колумб преподнес в дар Гуаканагари множество безделушек, которые заставили касика поверить, что он теперь очень богат[77 - Las Casas, Historia de las Indias, vol. i, p. 358; Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, p. 150.].

Тем не менее, несмотря на весь оптимизм Колумба, ситуация была тревожной. Главным мотивом адмирала, осыпавшего Гуаканагари подарками, было желание выиграть время: по слухам, вождь, всячески демонстрировавший Колумбу дружелюбные намерения, сам был причастен к резне. Колумб мудро решил, что время для возмездия еще не пришло. Как позднее выразился Бартоломе де Лас Касас, поскольку «христиане» уже были мертвы и пленение касика «все равно не позволит ни воскресить покойников, ни препроводить их в рай, если только они не попали туда прежде»[7 - Здесь и далее – перевод Я. М. Света.], любой акт мести был бы бессмысленным и даже вредным. Брат Бернардо Буйль выразил резкое несогласие с такой точкой зрения. Он пытался уговорить Колумба наказать касика и все больше сердился из-за нежелания адмирала сделать это[78 - Las Casas, Historia de las Indias, vol. i, pp. 358–9.].

Но великодушное отношение к вождю отнюдь не означало, что испанцам не нужно было что-то срочно предпринимать для обеспечения безопасности гарнизона и наказания виновных в резне туземцев. Поэтому Колумб велел своему близкому соратнику Алонсо де Охеде отправиться на поиски виновных, а попутно исследовать местность на предмет золотых рудников. Он также поручил своему арагонскому товарищу Педро Маргариту возглавить гарнизон новой крепости – первой из многих на этом острове, которые будут построены, чтобы облегчить вербовку рабочих рук для золотодобычи, – назвав ее Санто-Томас (современный Ханико). Кроме того, в январе 1494 г. Колумб поспешно основал новый город Ла-Исабела в гавани к востоку от разрушенного Пуэрто-Навидад. Вскоре он разочаровался в жарком и влажном климате Эспаньолы: среди его людей свирепствовали болезни, а домашний скот, который они привезли из Испании, начал хиреть и умирать. В преисполненном отчаяния письме, которое он отправил Изабелле и Фердинанду, генуэзец не упомянул о золоте. Он жаловался на ужасную реальность выживания среди дикарей и заявил, что единственный вариант дальнейших действий – это посадить пшеницу, виноград и сахарный тростник, а также завезти из Европы скот, который сможет пастись на местной земле. Чтобы все это осуществить, объяснял Колумб, ему нужно больше ресурсов из Испании. Монархи также должны были отправить ему подходящую рабочую силу: людей, нацеленных на долгосрочное процветание, а не на краткосрочное обогащение. В довершение всего, туземцев нужно было сначала покорить, а только потом обращать в христианскую веру. Воображать, что сначала последует крещение, можно было только в фантазиях, но после покорения оно должно было стать обязательным. А если туземцы откажутся – писал он в таких формулировках, которые ни монархи, ни их советники никогда бы не одобрили, – их можно будет на законных основаниях поработить и отправить в Испанию[79 - Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, pp. 147–62.].

В конце апреля 1494 г., все еще одержимый идеей доказать, что та земля, которую он открыл, на самом деле была частью Азии, Колумб покинул Эспаньолу, оставив там за главного Маргарита, и отплыл на запад, пытаясь выяснить, действительно ли Куба является частью материка. Оказавшись на Кубе, куда он прибыл в конце мая после бесплодной и утомительной остановки на Ямайке, где он искал золото, адмирал дал волю своему воображению в такой мере, которая дает нам хорошее представление о степени его отчаяния. Он утверждал, что видел следы крупных животных, в том числе грифонов. Когда один из членов его экипажа сообщил, что видел одетого в белое человека, Колумб сразу же пришел к выводу, что это, должно быть, легендарный христианский государь пресвитер Иоанн, и попытался ободрить своих людей тем, что они смогут вернуться в Испанию через Каликут и Иерусалим. Затем, ближе к концу июня, он приказал корабельному писцу составить клятву, которую должны были дать все члены экипажа. В ней среди прочего говорилось, что никто и никогда прежде не видел острова такого размера; что, следовательно, Куба была частью Азии; что если бы они продолжили свое путешествие, то вскоре повстречали бы китайцев[80 - Gil Fernаndez and Varela Bueno, eds, Cartas, pp. 217–23.]. Покончив с этим, Колумб вернулся на Эспаньолу.

Там его ждал приятный сюрприз. После шести лет пребывания во Франции и Англии, куда его послал сам Колумб, в очередной раз усомнившийся в поддержке со стороны Изабеллы и Фердинанда, его брат Бартоломе решил присоединиться к адмиралу и уже был на месте. К сожалению, Бартоломе принес плохие новости. Вскоре после того, как Колумб отправился на Кубу, охваченный гневом брат Бернардо Буйль вернулся в Испанию. Как мы уже видели, гнев Буйля был вызван отказом Колумба выполнить его требование наказать Гуаканагари за предполагаемое участие в резне в Пуэрто-Навидад. Вернувшись в Испанию, Буйль со всем возможным рвением стал подтверждать другие, еще более серьезные обвинения против Колумба. В анонимном меморандуме, поданном монархам, говорилось, что таино неспособны выполнять ту работу, которая им поручалась, а также сообщалось, что, хотя и имеются веские доказательства наличия на Эспаньоле месторождений золота, там нет никаких ценных пряностей[81 - Gil Fernаndez and Varela Bueno, eds, Cartas, pp. 264–5.]. Похоже, что больше всего государей, и в особенности Изабеллу, обеспокоила политика Колумба по порабощению непокорных туземцев, в которой она увидела препятствие на пути эффективной христианизации. По ее мнению (и по мнению тех, кто был занят христианизацией мусульман Гранады), само собой разумелось, что обращение силой невозможно.

Это утверждение, вероятно, удивит современных читателей, которые привыкли думать о той эпохе как о периоде роста фанатизма и насилия в религиозных делах. Однако, как мы видели в главе 1, решение об учреждении инквизиции принималось неохотно и являлось мерой борьбы с притворно новообращенными евреями, причем мерой временной, необходимой для решения проблемы, которая вышла из-под контроля. Когда в 1480-х гг. инквизиция начала свою деятельность, Изабелла и Фердинанд столкнулись с новыми трудностями. Неспособность инквизиторов решить проблему ложных конверсос привела к тому, что монархи с еще большей неохотой приняли другое решение – изгнать евреев. К тому времени, когда Буйль начал кампанию критики в адрес Колумба, Изабелла и Фердинанд были вынуждены улаживать вопросы с огромным числом новообращенных евреев, которые решили стать христианами, чтобы избежать изгнания, или вернулись вскоре после отъезда и крестились. Монархи также были глубоко обеспокоены положением мусульман Гранады. Теперь, когда те являлись подданными христианских государей, теоретически перед ними также должен был быть поставлен выбор – креститься или отправиться в изгнание. Тем не менее Изабелла и Фердинанд решили последовать примеру своих предшественников и согласились гарантировать новым подданным свободу вероисповедания. Благочестивый монах-иеронимит Эрнандо де Талавера, который являлся духовником Изабеллы, был назначен на пост архиепископа Гранады сразу после завоевания города в 1492 г. и приложил все усилия, чтобы обратить мусульман в свою веру личным примером, а не принуждением. Он позаботился, чтобы любой священник, служивший среди мусульман, учил арабский, а также много трудился над формированием корпуса местного гранадского духовенства. В только что завоеванном королевстве не было места для инквизиции, и ее деятельность в этом регионе была официально запрещена. Неудивительно, что в такой обстановке Изабелла, выступающая в данном случае в роли королевы Кастилии – королевства, к которому были отнесены все недавно открытые земли, крайне встревожилась, получив в дар от Колумба несколько рабов-таино. Именно в это время она начала настаивать, что все жители вновь открытых территорий являются ее подданными и, следовательно, свободными людьми. Она немедленно даровала туземцам свободу и приказала отвезти их обратно на Эспаньолу. Изабелла также инициировала судебное расследование деятельности Колумба, явно обеспокоенная тем, что его завышенные феодальные амбиции могут доставить ей больше проблем, чем она предполагала[82 - Gil Fernаndez and Varela Bueno, eds, Cartas, p. 258.].

Колумб впал в отчаяние из-за невозможности обезопасить себя от таких обвинений. Тем не менее его ответ выражал непоколебимую решимость. С конца 1494 г. он, его брат Бартоломе и их верный соратник Алонсо де Охеда вели серию кампаний против враждебно настроенных таино. В последние дни марта 1495 г. он лично возглавил поход в самое сердце Эспаньолы отряда из 200 испанских пехотинцев с 20 всадниками, сворой собак и большим числом таино под предводительством Гуаканагари. Этот отряд нанес сокрушительное поражение врагам. Построив новый форт, названный Консепсьон-де-ла-Вега, Колумб привел к повиновению большинство своих бывших противников, пообещавших платить испанцам дань. И хотя жертвы были огромными – Лас Касас утверждал, что в результате военных действий были уничтожены две трети местного населения[83 - Las Casas, Historia de las Indias, vol. i, pp. 416–20. Это характерное для Лас Касаса преувеличение, но даже его враг Гонсало Фернандес де Овьедо говорил о «бесчисленных жертвах»; см.: Historia general y natural de las Indias, ed. Juan Pеrez de Tudela Bueso, Biblioteca de Autores Espa?oles, 5 vols [cvii–cxxi] (Madrid, 1959), vol. i, pp. 64–8.], – адмирал мог заявить, что положил конец войне, которая началась не по его вине.

Тем временем чиновник по имени Хуан Агуадо, которому Изабелла поручила расследовать деятельность Колумба, в октябре 1495 г. отплыл на Эспаньолу. К тому моменту, когда он прибыл на место, Колумб решил заняться Магуаной, районом в глубине острова, и уничтожить правившего там касика Каонабо – непримиримого врага Гуаканагари и предполагаемого виновника резни в Пуэрто-Навидад. Агуадо сразу же направился туда, тем самым обнадежив противников Колумба и некоторых вождей таино, решивших, что он прислан заменить адмирала. По словам Лас Касаса, прибытие Агуадо ясно дало понять Колумбу, что любая борьба за установление своей власти должна вестись не только на Эспаньоле, но и в Испании, при дворе его теперь скептически настроенных покровителей Изабеллы и Фердинанда. Лас Касас сообщает, что адмирал решил немедленно возвращаться, хотя другие источники утверждают, что отправиться в Испанию ему приказал сам Агуадо. Как бы то ни было, именно в этот момент Колумб принял странное решение начать одеваться как францисканский монах и отрастить бороду[84 - Consuelo Varela Bueno, La ca?da de Cristоbal Colоn: El juicio de Bobadilla, ed. and trans. Isabel Aguirre (Madrid, 2006), pp. 28–9.]. 10 марта 1496 г. он поднял паруса и, без особых приключений совершив обратное путешествие на борту «Ниньи», 11 июня сошел на берег в Кадисе. Встретили его холодно. Контраст с подобострастным приемом, который он получил в Испании в прошлый раз, стал подтверждением тревожной перемены в настроениях при дворе Изабеллы и Фердинанда.

По пути из Кадиса в Севилью Колумб, все еще одетый в знак притворного смирения францисканским монахом, услышал о подготовке флота, который 16 июня должен был отплыть к Эспаньоле. Это предприятие было инициативой Хуана Родригеса де Фонсеки, королевского чиновника, который в 1493 г. помог организовать второе путешествие Колумба и с тех пор приобретал все большее влияние на дела, связанные с «Индиями». Уже находясь в Севилье, Колумб получил из Альмасана, города неподалеку от Бургоса, повеление монархов явиться к ним[85 - Fernаndez de Navarrete, Colecciоn de los viajes, vol. i, p. 408.]. Не снимая своего францисканского облачения, Колумб сразу же отправился на встречу с государями. Прибыв в Бургос в начале октября, он был принят в великолепном дворце XV в., известном как Каса-дель-Кордон и замечательном своим внушительным готическим фасадом. Среди поводов для жалоб на адмирала, которые получили монархи, было недовольство колонистов, о котором докладывали Буйль и другие; малое количество богатств, особенно специй; постоянные сомнения относительно того, действительно ли новые острова являлись частью Азии. И хотя Изабелла и Фердинанд приняли его достаточно любезно, у них не оставалось другого выбора, кроме как серьезно заняться всеми этими проблемами.

Явившись ко двору, Колумб узнал, что монархи уже год как издали указ, разрешающий кастильцам организовывать экспедиции по поиску новых территорий, при условии что они будут отплывать из Кадиса после регистрации у соответствующих официальных лиц[86 - Fernаndez de Navarrete, Colecciоn de los viajes, vol. i, pp. 399–401. Указ подписан 10 апреля 1495 г.]; это фактически клало конец монополии генуэзца[87 - По этому поводу см.: Juan Pеrez de Tudela y Bueso, Las armadas de Indias y los or?genes de la pol?tica de colonizaciоn (Madrid, 1956), p. 103.]. Теперь же Колумбу вручили королевское послание, приказывающее ему справедливо разделить припасы, которые, согласно еще одной жалобе, не были распределены между новыми поселенцами[88 - Fernаndez de Navarrete, Colecciоn de los viajes, vol. i, p. 406.]. Это диаметрально противоречило всему, в необходимости чего Колумб пытался убедить монархов, надеясь превратить Эспаньолу в успешную и хорошо укрепленную тренировочную базу. Он не стал тратить времени на то, чтобы заново разъяснять свои замыслы: все будет хорошо, заявил он государям, если только они дозволят отправиться на Эспаньолу надежным людям.

Это был практически неопровержимый аргумент, причем Колумб высказал его и с должным смирением, и одновременно с уверенностью человека, не понаслышке знающего, о чем говорит. Вскоре ему удалось получить высочайшее разрешение взять с собой на остров достаточно людей, чтобы местное население составило более 300 человек. В это число должны были входить 100 офицеров, 100 рядовых солдат, 30 моряков, 30 корабельных подмастерьев, 20 золотодобытчиков, 50 крестьян, 10 овощеводов, 20 ремесленников разного рода и 30 женщин. Всем этим поселенцам должен был платить жалование лично Колумб. Он также должен был взять с собой горный и строительный инструмент, тягловых животных и жернова, пшеницу и ячмень, плуги и лопаты, а также достаточно муки, сушеных бобов, сухарей и любых других продуктов, которые он считал необходимыми для выживания колонии до тех пор, пока на мельницу не отправится первый урожай[89 - 'Instructions to Columbus and Antonio de Torres, 15 June 1497', in Christopher Columbus, Libro de los privilegios del almirante don Cristоbal Colоn (1498), ed. and trans. Ciriaco Pеrez Bustamante (Madrid, 1951), doc. 8.]. К несчастью для Колумба, вербовка оказалась довольно непростым делом. Как выяснилось, полные разочарования сообщения вернувшихся участников второго путешествия настолько усложнили ему подбор новых колонистов, что от отчаяния он был вынужден попросить разрешения на вербовку осужденных преступников. Ввиду сложившейся ситуации Изабелла и Фердинанд, игнорируя настояния самого Колумба, также решили удовлетворить просьбу испанских поселенцев на Эспаньоле, чтобы «им обеспечили и выделили землю… на которой они смогут сеять зерно… и разбивать огороды, выращивать хлопок и лен, виноград, деревья, сахарный тростник… и возводить дома, мельницы и другие необходимые строения»[90 - 'Instruction of 22 July 1497', in Columbus, Libro de los privilegios, doc. 22.]. Что на первый взгляд вызывает удивление, так это то, что монархи не дали самому Колумбу никаких указаний относительно того, как следует управлять новыми поселениями. В действительности же это было сознательным решением монархов. Учитывая, что любое такое поселение должно было представлять собой типичный кастильский муниципалитет, они, вероятнее всего, просто предположили, что адмирал не сможет разобраться в подобных указаниях. Иными словами, Изабелла и Фердинанд слишком хорошо понимали, что все дошедшие до них жалобы на то, как неловко Колумб управлял колонией, были результатом его прискорбного незнания кастильских политических традиций[91 - Helen Nader, Liberty in Absolutist Spain: The Habsburg Sale of Towns, 1516–1700 (Baltimore, MD, 1990), p. 93. Источником Надер является: Demetrio Ramos, 'Colоn y el enfrentamiento de los caballeros: Un serio problema del segundo viaje, que nuevos documentos ponen al descubierto', Revista de Indias, 39 (1979), pp. 9–88.].

То, что им все меньше нравились планы Колумба, вполне укладывалось в логику едва формировавшейся тогда имперской политики, которая на ранних своих этапах несла все признаки влияния нового духовника Изабеллы, сурового францисканского реформатора Франсиско Хименеса де Сиснероса. В январе 1495 г. он сменил кардинала Педро Гонсалеса де Мендосу на посту архиепископа Толедо и примаса Испании. Новый прелат внял доводам Родригеса де Фонсеки (который, как мы знаем, сам в то время готовил флот для отплытия на Эспаньолу), что Колумбу доверять нельзя[92 - См., например: Las Casas, Historia de las Indias, vol. ii, p. 90.]. К тому времени Фонсека был назначен епископом Бадахоса и с удовольствием смотрел на Колумба свысока – как на типичного генуэзского купца, стремящегося использовать полученную от монархов монополию для приумножения личного состояния за счет богатств Востока. Разделяя распространенное тогда мнение, Фонсека считал, что амбиции Колумба представляют собой явную угрозу интересам подавляющего большинства потенциальных переселенцев, не говоря уже о попрании существующих правил. Как мы видели, при заселении вновь открытых земель люди предпочитали придерживаться проверенных норм, выработанных во время Реконкисты и колонизации Канарских островов[93 - Pеrez de Tudela, Las armadas, p. 259.]. Колумб же, напротив, казалось, вообще не понимал идеи полагаться при освоении Эспаньолы на существующие модели управления, которые большинство кастильских поселенцев инстинктивно пытались воспроизводить на новых территориях, то есть на вековую традицию проживания в самоуправляемых городах со всеми подразумеваемыми этим гражданскими правами[94 - См. великолепное исследование Nader, Liberty in Absolutist Spain, p. 92.].

Это помогает объяснить неоднозначное и парадоксальное отношение к Колумбу со стороны Изабеллы и Фердинанда. Сопоставив его достижения и обещания с жалобами на него, монархи решили – к большому облегчению Колумба, – что чаша весов склонилась в его пользу. Они не только подтвердили привилегии, предоставленные ему в 1492 г., но и с пониманием отнеслись к его планам как можно скорее вернуться на Эспаньолу. Они предложили ему возглавить флот из 8 кораблей и поддержали идею продолжить исследование новых земель – то, чего Колумб и сам очень хотел[95 - Pedro Mаrtir de Angler?a, Epistolario, in Documentos inеditos, vol. ix, p. 316.]. С другой стороны, монархи не горели желанием спорить с Фонсекой, не хотевшим допускать какие-либо новые путешествия прямо сейчас.

В результате Колумб провел следующие несколько месяцев, следуя по Испании за королевским двором из Бургоса в Вальядолид, Тордесильяс и Медину-дель-Кампо и пытаясь отстоять перед государями свою точку зрения. Он с нескрываемой горечью сетовал, что «клеветническая молва» по поводу его предприятия и, как следствие, его «умаление» стали результатом исключительно того, что он сразу же не отправил в Испанию «груженные золотом корабли». По его мнению, это было возмутительно. Его обвинители сознательно закрывали глаза на многие проблемы, с которыми он столкнулся. Вот почему он решил лично явиться ко двору: только так он мог, заявлял он в типичном для себя решительном стиле, «доказать разумность всего совершенного» им. Его одержимость поиском пути в Азию снова дала о себе знать, когда он заверил своих государей, что в скором времени последует и золото, поскольку он видел те самые земли, где Соломон добывал свои бесчисленные богатства и которые «ныне находятся во владении ваших высочеств на Эспаньоле». Новые земли фактически являлись другим миром, «в котором с большими трудностями подвизались римляне, Александр и греки, стремясь завладеть им»[96 - Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, p. 204.].

Но Колумб не избегал и более практичных советов, которые он мог дать своим государям. Он говорил с ними о различных поселениях на Эспаньоле и способах управления ими, о лицензиях, необходимых для добычи полезных ископаемых, и о способах поощрения сельского хозяйства, о том, что делать с имуществом поселенцев после их смерти, а также о срочной нужде в способных миссионерах[97 - Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, pp. 179–85.]. И все же адмирал, которого всегда отличала восприимчивость к пророчествам и мистическим откровениям, к тому времени стал по-настоящему одержимым. Колумб все больше укреплялся во мнении, что все, что он видел (или считал, что видел) в «Индиях», подтверждало пророчество Исаии о том, что «Испания будет споспешествовать прославлению ‹…› святого имени [Господа]»[98 - Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, p. 203.]. Он основывал это утверждение на распространенном отождествлении Испании с Фарсисом и четком указании на него в Книге пророка Исаии (Исаия 60:9): «Так, Меня ждут острова и впереди их – корабли Фарсисские, чтобы перевезти сынов твоих издалека и с ними серебро их и золото их, во имя Господа Бога твоего и Святаго Израилева, потому что Он прославил тебя»[99 - Я использовал «перевод короля Якова» (1611).].

Примерно в это же время Колумб запросил из Англии информацию о плавании от Бристоля до Ньюфаундленда, совершенном Джоном Каботом в 1496 г., а также другие заинтересовавшие его сведения[100 - Gil Fernаndez and Varela Bueno, eds, Cartas, pp. 267–9.]. Он приобрел в личное пользование печатные экземпляры «Путешествий Марко Поло», Philosophia Naturalis святого Альберта Великого и Almanach Perpetuum Авраама Закуто, которые, двигаясь по Испании вслед за монархами, и штудировал на досуге наравне со своими излюбленными книгами, такими как сочинения Пьера д'Альи и Пия II. Главной заботой генуэзца по-прежнему была защита от нападок абсолютного большинства его современников теории об относительно небольшом размере земного шара и возможности достичь Азии морским путем.

Если когда-либо в его безумии и была логика, то теперь от нее практически ничего не осталось. Чтобы подтвердить свои теории, Колумб собирал воедино мнения самых разных авторитетов: с убежденностью, которая может показаться приемлемой для нас, но которая выглядела нелепой в начале XVI в., он полагался на слова римского драматурга или апокрифического пророка в той же мере, что и на указания святого Августина или святого Иеронима[101 - Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, pp. 215–17.]. Более того, та резкость, с которой он осуждал критиков, была свидетельством осознания им шаткости своей позиции. Однако он располагал одним доводом, который в то время никто не мог с легкостью отбросить, и он повторял его снова и снова: истинность гипотезы об относительно небольшом размере земного шара доказывают не книги, а опыт. Колумб показал верность расчетов размеров земного шара эмпирически. «Ибо чем больше делаешь, – с гордостью заявлял генуэзец, – тем больше познаешь»[102 - Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, p. 218. Сложно передать обаяние испанского выражения andando mаs, mаs se sabe.]. Это был серьезный козырь: никто не осмеливался опровергнуть заблуждения Колумба, потому что никто другой не плавал в Азию западным курсом.

Летом 1497 г. он некоторое время провел затворником в Ла-Мехораде – любимом иеронимитском монастыре Изабеллы и Фердинанда, расположенном недалеко от Медины-дель-Кампо. Монархи тоже пребывали там, и Колумб, вероятнее всего, по своему обыкновению, был занят тем, что убеждал их в своей правоте[103 - Antonio Rumeu de Armas, Itinerario de los Reyes Catоlicos, 1474–1516 (Madrid, 1974), pp. 235–6.]. В рамках очередной попытки добиться королевской благосклонности он сочинил небольшой меморандум с обоснованием испанских попыток оспорить заключенный в июне 1494 г. Тордесильясский договор. По его условиям португальцы соглашались провести демаркационную линию «в 370 лигах к западу от островов Зеленого Мыса». Такая граница (которая в конечном итоге сделает Бразилию владением Португалии) была для португальцев более выгодной, чем вариант, предложенный папой Александром VI в булле Inter caetera годом ранее, и испанские монархи хотели отмены договора. Не забывая о собственных идеях, Колумб также выдвинул предложение об организации крестового похода на Мекку и экспедиции в Каликут, причем оба эти предприятия, разумеется, должны были использовать западный маршрут через Атлантический океан[104 - Fernаndez de Navarrete, Colecciоn de los viajes, vol. i, p. 222.].

Его настойчивость начала приносить плоды. К концу 1497 г. Изабелла и Фердинанд, казалось, больше не сомневались в обоснованности заявлений своего первопроходца. В начале 1498 г. Колумб готовился к путешествию, которое по его задумке должно было одновременно способствовать продолжению колонизации Эспаньолы и расширить радиус исследований в Азии. Признаком того, что Изабелла и Фердинанд вновь начали ему доверять, стало их решение дозволить Колумбу учредить майорат. Этот правовой механизм позволял человеку определять условия наследования своего имущества на протяжении многих поколений; как правило, им могли воспользоваться только аристократические семьи, сохранение династических богатств которых было в интересах короны. Но хотя подобные документы обычно составлялись нотариусами в тщательно отработанных юридических формулировках, в завещании Колумба от этого шаблона практически ничего не осталось. Оно четко демонстрирует всю его эксцентричность: Колумб одержим генеалогическими выкладками; он слишком подробно описывает масштаб своих открытий; он лелеет явно завышенные денежные амбиции; под документом стоит загадочная подпись, которую ученые пытаются расшифровать до сих пор, а сам текст содержит нотки горечи по поводу того долгого времени, которое потребовалось венценосной чете, чтобы пожаловать адмиралу то, что, по его убеждению, он справедливо заслужил. На тон документа также повлияло осознание Колумбом того факта, что поддержка со стороны монархов отныне носила строго прагматичный характер; на этот раз они ожидали от предприятия ощутимых доказательств успеха[105 - Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, pp. 190–99.].

Груз этих ожиданий помогает объяснить решение, понять которое в противном случае было бы непросто. За несколько месяцев до третьего плавания Колумб написал своему брату Бартоломе очень прочувствованное письмо, в котором выражал надежду в ближайшее время встретиться с ним на Эспаньоле. Тем не менее незадолго до отплытия Колумб разделил свой флот на две эскадры: одна должна была отправиться прямо на Эспаньолу быстрым маршрутом, который он проложил во время второго плавания; другая, с ним самим во главе, должна была пойти кружным путем через неизведанные районы Атлантики.

Такое решение практически наверняка стало следствием требований его покровителей, а также самых разных критических нападок, с которыми столкнулся Колумб. В то время общепринятым было предположение, что все земли, находящиеся на одной и той же широте, будут крайне похожими, – даже хулители адмирала с готовностью соглашались тут с ним. Колумб знал о богатых залежах золота в устье реки Вольты (на территории современной Ганы). Тогда почему бы не попробовать пересечь океан на той же широте? К весне 1498 г. Колумб решил поступить именно так. Его настроение хорошо передано в инструкциях, которые он составил для кораблей, отправленных напрямую к Эспаньоле: «Господь наш да ведет меня и да позволит мне выполнить то, что угодно Ему и королю с королевой, нашим сеньорам, и что направлено к славе христиан; ибо верю я, что никто еще не ходил никогда этим путем и море это совсем неведомое»[106 - Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, p. 221; Las Casas, Historia de las Indias, vol. i, p. 498.].

Флот отчалил 30 мая 1498 г. из расположенного к северу от Кадиса порта Санлукар-де-Баррамеда. После обычной остановки у Канарских островов Колумб в соответствии со своим планом разделил флот на две части и отправил одну эскадру на Эспаньолу, поведя другую на юг, к островам Зеленого Мыса. Он прибыл к Боа-Виште 30 июня. На следующий день он достиг Сантьягу, климат которого показался ему ужасным. «Все же обитатели этих островов были больны, – писал он, – так что я решил не задерживаться здесь»[107 - Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, p. 222.]. Следуя своему плану, он поплыл дальше на юг, к тому месту, где, по его представлениям, проходила параллель устья Вольты, но вскоре неожиданно для себя оказался в коварной приэкваториальной области, ныне известной как штилевая полоса. Восемь долгих дней эскадра дрейфовала при испепеляющей жаре; когда 22 июля им удалось поймать юго-восточный ветер, Колумб решительно взял курс на запад. Трудно сказать наверняка, понимал ли он, что достиг желаемой широты: его собственный рассказ полон тут противоречий. Однако к концу июля он, вероятно, был настроен оптимистично. Никакой суши заметно не было – что на этот раз было хорошим знаком: поскольку Колумб знал, что приближается к меридиану, пересекающему Эспаньолу, отсутствие земли означало, что по крайней мере на той параллели, вдоль которой он двигался, португальцы не могли претендовать на какие-либо новые территории. Если, как, по слухам, считал португальский король Жуан, в Море-океане и существовал неизвестный южный континент, Колумб его пока еще не видал.

Однако те восемь дней, в течение которых эскадра дрейфовала в полный штиль на жаре, сделали свое дело. Вино превратилось в уксус, значительная часть воды испарилась, а вяленая свинина и соленая треска грозили вот-вот испортиться. Зная, что Эспаньола находится прямо на севере, Колумб решил направиться в ту сторону, ничуть не помышляя, что на самом деле находится буквально в двух шагах от огромного континента. Затем, 31 июля, он увидел нечто похожее на «три горы, обозримые одним взглядом»[108 - Las Casas, Historia de las Indias, vol. ii, p. 9.]. Колумб с самого начала посвятил свое третье путешествие Святой Троице, поэтому это «великое чудо», как его впоследствии описывал Бартоломе де Лас Касас, подозрительно напоминало, по точному выражению исследователя, «хорошо просчитанный образец теологической семиотики»[109 - Fernаndez-Armesto, Columbus, p. 126.]. Это также объясняет, почему остров, на котором были замечены эти три горы, по сей день известен как Тринидад («Троица»).

По мере того как Колумб обследовал этот плодородный остров, в нем с каждой минутой росло чувство трепета и недоумения. Местные туземцы не были чернокожими, которых он ожидал увидеть на этой широте, но и не походили на таино. Опьяненный своей непоколебимой верой в то, что он находится в Азии, Колумб видел в них мавров и убеждал себя, что хлопковые ленты, которые они носили на головах, были «мавританскими шарфами». Затем, попытавшись войти в залив Пария, он услышал то, что не укладывалось ни в какие из его представлений: «шум, подобный рокоту морской воды, разбивающейся о скалы». Он встал на якорь вне пролива и увидел, что «вода течет в нем с востока на запад с такой же скоростью, как и в Гвадалквивире во время половодья». Ни один европеец никогда прежде не видел ничего похожего на устье Ориноко. «До сих пор, – писал Колумб несколько месяцев спустя, – от страха пробегают по телу мурашки, когда я вспоминаю, что корабль едва не опрокинулся»[110 - Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, p. 208.].

В некоторых отношениях эти неожиданные природные явления привели Колумба к удивительно объективным выводам. Например, 13 августа, неподалеку от острова, названного им Маргаритой (у северо-восточного побережья Венесуэлы), он записывал: «Я убежден, что эта земля, которую ныне повелели открыть ваши высочества, – величайших размеров»[111 - Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, p. 238.]. Это было не то утверждение, которое он мог высказывать с удовольствием, так как подобный исход не соответствовал его вычислениям размеров земного шара и не сочетался с его, казалось бы, непоколебимой уверенностью в том, что даже если он еще и не достиг Азии, то подобрался к ней совсем близко. Неудивительно, что он все время возвращался к размышлениям, основанным на утверждении Пьера д'Альи о том, что самые отдаленные части азиатской суши вполне могут быть заселены племенами антиподов. Тем не менее все вокруг него свидетельствовало, что он находился в по-настоящему новом месте, а не в Азии. Возможно, теперь он уже и сам сполна убедился в истинности собственного афоризма «Чем больше делаешь, тем больше познаешь».

В других же отношениях Колумб явно стремился оставаться в комфорте и безопасности привычной ему интеллектуальной среды, не подверженной влиянию неизвестного и необъяснимого. Умеренный климат и пресная вода, которые он обнаружил в заливе Пария, показались ему настолько совершенными, что он даже увидел в них некий намек на сверхъестественное. Тот факт, что в залив выходили четыре речных устья, мгновенно напомнил ему описание Эдемского сада из книги Бытия. Конечно, было бы недопустимо самонадеянно утверждать, что он достиг земного рая, ведь «никому не дано попасть туда без Божьего соизволения»[112 - Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, p. 216.]. Но у него не было сомнений, что рай находился где-то рядом. Это идеально соответствовало распространенным представлениям, согласно которым земной рай находится на «пределе востока». Это также позволяло найти объяснение неожиданным изменениям климата, которые он зафиксировал примерно в ста лигах к западу от Азорских островов, и наблюдениям, показывавшим, что Полярная звезда отклоняется от положения, в котором должна находиться, поскольку угол ее возвышения постепенно уменьшается независимо от широты. С учетом одержимости Колумба эмпирическим опытом это могло означать только одно: он плыл в гору. Следовательно, заключал он, Земля не шар, а скорее похожа на «грушу совершенно округлую, за исключением того места, откуда отходит черенок». Или, продолжал фантазировать он, Земля «похожа на круглый мяч, на котором в одном месте наложено нечто вроде соска женской груди. Эта часть ‹…› наиболее возвышенна и близка к небу». Разве может быть более подходящее место для земного рая?[113 - Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, pp. 212–16.]

Эта поразительная теория, порожденная все менее прочно связанным с реальностью разумом Колумба, заслонила собой его более рациональное предположение о том, что он, возможно, нашел что-то действительно новое. Примерно в это же время к его метафорической слепоте добавилась очень болезненная офтальмологическая проблема, с которой он впервые столкнулся за четыре года до описываемых событий, во время исследования Кубы, и которая теперь снова обострилась, чтобы мучить его с новой силой. Адмиралу стало трудно продолжать вести наблюдения, что напомнило ему об обязанностях на Эспаньоле, которыми он пренебрегал. 15 августа, в праздник Успения Богородицы, в надежде как можно скорее вернуться на «вершину мира», он принял решение отплыть от берегов будущей Венесуэлы, чтобы развеять опасения своего встревоженного брата.

Если бы у него не заболели глаза, Колумб, скорее всего, продолжил бы свои исследования побережья южной земли, и его первые догадки относительно того, что это часть нового континента, получили бы дополнительные подтверждения. Однако его решение вернуться на Эспаньолу именно в этот момент привело к заботам гораздо более неотложного характера – заботам, которые положили решительный конец подобным измышлениям.

Добравшись до острова 19 августа, он понял, что идея разделить флот на две эскадры была ошибкой. Новоприбывшие объединились с его врагами. Вызывал беспокойство и тот факт, что многие из них разочаровались в обманчиво высокопарных описаниях Эспаньолы, которые приводил Колумб. По словам Бартоломе де Лас Касаса, слова «Да отправит меня Бог в Кастилию!» стали там самой распространенной божбой на фоне настойчивых требований колонистов немедленно обеспечить им бесплатное возвращение на родину[114 - Las Casas, Historia de las Indias, vol. ii, p. 69.]. Колумб охотно на это шел, однако, вернувшись в Испанию, его противники принялись устраивать бурные демонстрации всякий раз, когда Изабелла и Фердинанд проводили публичные аудиенции, выражая тем самым свое глубокое разочарование в ложных посулах Колумба и упрекая его в двуличии[115 - Las Casas, Historia de las Indias, vol. ii, p. 70.].

Среди его самых заклятых врагов оказались те самые люди, которых Колумб выбрал для укрепления своей позиции на Эспаньоле. Франсиско Ролдан, которого Колумб оставил руководить городом Ла-Исабела, когда вернулся в Испанию в 1496 г., теперь был лидером мятежников. В своем длинном письме кардиналу Хименесу де Сиснеросу, написанном в таком тоне, который позволяет предположить, что эти двое были знакомы, Ролдан объяснял, что ситуация вышла из-под контроля из-за голода. Многие испанцы считали себя в полном праве отказаться выполнять приказы и с чистой совестью отправлялись на поиски еды. Ролдан также горько сетовал на некомпетентность и жестокость брата Колумба, Диего Колона, особенно по отношению к таино, которые, по понятным причинам, в ответ напали на крепости Консепсьон и Магдалена, подвергнув поселенцев серьезной опасности. Это привело к постыдным зверствам, но Ролдан был убежден, что они были совершены в целях самообороны. От его объяснений буквально веяло чувством глубокой отчужденности по отношению к Колумбу. Вскоре адресат послания Ролдана, Хименес де Сиснерос, проинформировал об этой отчужденности и монархов[116 - Gil Fernаndez and Varela Bueno, eds, Cartas, pp. 271–6.]




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=70806934?lfrom=390579938) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes



Сноски





1


Цит. по: Hugh Thomas, Rivers of Gold: The Rise of the Spanish Empire (London, 2003), p. 458.




2


Critical and Historical Essays contributed to the Edinburgh Review, 3 vols (London, 1843), vol. iii, p. 109.




3


Об этой традиции, которой часто пренебрегают, см. в: Gesa Mackenthun, Metaphors of Dispossession: American Beginnings and the Translation of Empire, 1492–1637 (Norman, OK, 1997), p. 66: Маккентун пишет, что до начала XVII в. Испания была не столько конкурентом, сколько «предшественником и образцом для английских колониальных предприятий и идеологии».




4


Tales of the Alhambra, ed. W. T. Lenehan and A. B. Myers (Boston, MA, 1983), p. 8.




5


См. классические работы Прескотта: The History of the Conquest of Mexico (1843) и A History of the Conquest of Peru (1847).




6


Спустя почти тридцать лет Шеклтон писал Фермору: «Весьма слабовольные издатели, с которыми я тогда работал, не приняли ваше предложение. Тем хуже для них, потому что книга, я уверен, вышла бы чудесной». Я очень благодарен Адаму Сисману за то, что он предоставил мне свою расшифровку этого письма, недавно найденного им среди бумаг Патрика Ли Фермора в Национальной библиотеке Шотландии.




7


W. Wasink, ed., The Apologie of Prince William of Orange against the Proclamation of the King of Spaine, edited after the English edition of 1581 (Leiden, 1969), p. 44. Подобные обвинения в будущем предоставят множество подробностей поколениям драматургов и композиторов и в первую очередь станут основой для драмы Фридриха Шиллера «Дон Карлос» (1787), на сюжет которой Джузеппе Верди сочинил свою знаменитую оперу. В тот же год, когда в Париже была впервые поставлена опера Верди «Дон Карлос» (1867), американский историк Нидерландов Дж. Л. Мотли уверенно утверждал, что если Филипп и «обладал единственной добродетелью», то она «ускользнула» от его «добросовестного исследования». «Если и есть в мире пороки, – продолжал он, – которых он был лишен, то это лишь потому, что человеческая природа не позволяет достичь совершенства даже во зле». См. его History of the United Netherlands, 4 vols (New York, 1868), vol. iii, p. 535.




8


J. H. Elliott, Spain and Its World, 1500–1700 (New Haven, CT, 1989), pp. 217–61.




9


В последние десятилетия историки в значительной степени развеяли образ фанатичной и преисполненной мракобесия Испании раннего Нового времени. Даже наиболее оклеветанный и непонятый из институтов той эпохи, испанская инквизиция, в недавних работах начала выглядеть как сравнительно благонамеренный орган, относительно умеренный на фоне других судебных институтов того времени. Среди недавних исследований см.: Francisco Bethencourt, The Inquisition: A Global History (Cambridge, 2009); Henry Kamen, The Spanish Inquisition: An Historical Revision (London, 1998); John Edwards, The Spanish Inquisition (Stroud, 1999); Helen Rawlings, The Spanish Inquisition (Oxford, 2008); Richard Kagan and Abigail Dyer, eds, Inquisitorial Inquiries: Brief Lives of Secret Jews and Other Heretics (Baltimore, MD, 2011); и Lu Ann Homza, The Spanish Inquisition 1478–1614: An Anthology of Sources (Indianapolis, IN, 2006). О Новом Свете см.: Solange Alberro, Inquisiciоn y Sociedad en Mеxico, 1571–1700 (Mexico City, 1988). Несмотря на все эти усилия, крайне негативное восприятие инквизиции вряд ли исчезнет вовсе. Нет недостатка и в современных монографиях, основанных на безудержных обобщениях и нападках на ученых, отстаивающих противоположную точку зрения. См., например: (а) точку зрения, что из-за обстоятельств, при которых инквизиция получала информацию, имеющиеся доказательства полезны только для анализа антиеврейских предубеждений самих инквизиторов: Benzion Netanyahu, The Origins of the Inquisition in Fifteenth-Century Spain (New York, 1995) и Norman Roth, Conversion, Inquisition and the Expulsion of the Jews from Spain (Madison, WI, 1995), и (б) противоположную точку зрения, что, учитывая тот факт, что сведения инквизиции показывают глубокую религиозную и социальную близость между иудеями и евреями, обращенными в христианство, инквизиторы были правы в своих предположениях, что большинство новообращенных были на самом деле «иудействующими»: Yitzhak Baer, A History of the Jews in Christian Spain, 2 vols (Philadelphia, PA, 1992), и Haim Beinart, Conversos on Trial: The Inquisition in Ciudad Real (Jerusalem, 1981).




10


J. H. Elliott, Imperial Spain (Aylesbury, 1970), p. 65.




11


Maurice Lombard, 'Caffa et la fin de la route mongole', Annales, 5e annеe, no. 1 (1950), pp. 100–103.




12


О развитии мореходства в Португалии см., например, великолепный труд Виторино Магальяеша Годиньо A economia dos descobrimentos henriquinos (Lisbon, 1962). О контактах с Бристолем см.: Evan T. Jones and Margaret M. Condon, Cabot and Bristol's Age of Discovery (Bristol, 2016), pp. 4–8.




13


Классическое исследование вопроса: P. E. Russell, Prince Henry 'the Navigator': A Life (New Haven, CT, 2000).




14


О легендарном острове Бразил см.: T. J. Westropp, 'Brasil and the Legendary Islands of the North Atlantic: Their History and Fable. A Contribution to the "Atlantis" Problem', Proceedings of the Royal Irish Academy, 30 (1912), pp. 223–60; и Barbara Freitag, Hy Brasil: The Metamorphosis of an Island: From Cartographic Error to Celtic Elysium (Amsterdam, 2013).




15


Consuelo Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, Textos y documentos completos (Madrid, 1982), pp. 219, 357.




16


Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, p. 306.




17


Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, pp. 363, 167. Bartolomе de Las Casas, Historia de las Indias, ed. Agust?n Millares Carlо, 3 vols (Mexico City, 1951), vol. i, pp. 66–9.




18


Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, pp. xxxiv–xl, 1–2, 167. Правдивость заявления Колумба о том, что он бывал в Исландии, горячо оспаривается. Подробное обсуждение см. в: Alwyn A. Ruddock, 'Columbus and Iceland: New Light on an Old Problem', Geographical Journal, 136:2 (June 1970), pp. 177–89. Я благодарю моего коллегу Эвана Джонса за то, что он сообщил мне о данной публикации.




19


См.: John Day, 'The Great Bullion Famine in the Fifteenth Century', Past & Present, 79 (May 1978), pp. 3–54.




20


John Larner, Marco Polo and the Discovery of the World (New Haven, CT, 1999), pp. 152–6.




21


Cesare de Lollis et al., eds, Raccolta di documenti e studi pubblicati della Reale Commissione Colombiana, 14 vols (Rome, 1892–6), vol. i, p. iii, pl. CI.




22


Felipe Fernаndez-Armesto, Columbus (Oxford, 1991), p. 41.




23


Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, pp. 268, 277, 329, 357.




24


Miguel Аngel Ladero Quesada, 'Los genoveses en Sevilla y su regiоn (siglos XIII–XVI): elementos de permanencia y arraigo', in idem, Los mudеjares de Castilla y otros estudios de historia medieval andaluza (Granada, 1989), pp. 293–312.




25


Juan Gil Fernаndez and Consuelo Varela Bueno, eds, Cartas particulares a Colоn y relaciones coetаneas (Madrid, 1984), pp. 142–3.




26


A. Muro Orejоn et al., eds, Pleitos colombinos, 4 vols (Seville, 1964–89), vol. iii, p. 390.




27


См.: Joaquim Carreras i Artau, Relaciones de Arnau de Vilanova con los reyes de la casa de Aragоn (Barcelona, 1955), pp. 43–50.




28


Alain Milhou, Colоn y su mentalidad mesiаnica en el ambiente franciscanista espa?ol (Valladolid, 1983), pp. 361–400. См. также: Carol Delaney, Columbus and the Quest for Jerusalem (New York, 2011), passim.




29


Ронду описывали как расположившуюся «на отдельно стоящей скале, увенчанной мощной цитаделью с тройными стенами и башнями». См.: Washington Irving, ed., A Chronicle of the Conquest of Granada, from the Manuscript of Antonio Agapida (London, 1829), pp. 269–70.




30


'Ep?stola que Mosеn Diego de Valera enbiо al rey don Fernando Nuestro Se?or, despuеs que ovo tomado la cibdad de Ronda', in Prosistas castellanos del siglo xv, ed. M. Penna, Biblioteca de Autores Espa?oles, vol. 116 (Madrid, 1959), p. 31.




31


Fernаndez-Armesto, Columbus, p. 50.




32


Pedro Mаrtir de Angler?a, Epistolario, in Documentos inеditos para la historia de Espa?a, 113 vols (Madrid, 1953), vol. ix, p. 91.




33


См.: William Prescott, History of the Reign of Ferdinand and Isabella the Catholic, ed. John Foster Kirk (London, n. d.), pp. 205, 210, 224–9. Описывая похороны Понсе де Леона (pp. 302–3), Прескотт пишет: «Те знамена давно истлели в пыль; да и сама могила, в которой покоился его прах, была кощунственно уничтожена; но слава героя будет жить, пока в Испании можно будет встретить нечто вроде уважения к доблести, галантности, безупречной чести или любому другому рыцарскому качеству».




34


Epistolario, vol. xi, p. 120.




35


J. H. Elliott, Imperial Spain (Aylesbury, 1970), p. 46.




36


Don Quixote, [i, 6], ed. Francisco Rico, 2 vols (Barcelona, 1998), vol. i, p. 83.




37


David Crouch, The English Aristocracy, 1070–1272: A Social Transformation (New Haven, CT, 2011), pp. 248–9.




38


Christopher Dawson, Religion and the Rise of Western Culture (London, 1950), pp. 168–9.




39


См., например: Nigel Saul, For Honour and Fame: Chivalry in England, 1066–1500 (London, 2011), pp. 337–8.




40


См.: St Thomas Aquinas, Summa Theologiae, IIa–IIae, 161, 1 resp.; 162, 3 ad. 2; 161, 1 resp. 3.




41


The Works of Geoffrey Chaucer, ed. F. N. Robinson, 2nd edn (Oxford, 1957), pp. 167–88. Работа Буонаккорсо называется De Nobilitate. Написанная в 1420-х гг., она стала очень популярной по всей Европе. См.: Arsenio Dacosta Mart?nez and Carlos Mota Placencia, 'Un tratado inеdito sobre la idea de nobleza atribuido a Francisco de Rades y Andrada', Studia Aurea, 8 (2014), pp. 417–54, at p. 436.




42


Books of the Brave, being an account of books and of men in the Spanish Conquest and settlement of the sixteenth-century New World, with a new introduction by Rolena Adorno (Berkeley, CA, 1992), p. 13.




43


Fernаndez-Armesto, Columbus, p. 17.




44


Gil Vicente, Obras Completas, ed. Аlvaro J?lio da Costa Pimp?o (Barcelos, 1956), p. 55. Важным произведением Диеса де Гамеса является El Vitorial. Я использовал издание Рафаэля Бельтрана Льявадора (Salamanca, 1997).




45


Точное число установить невозможно, но общепризнанная оценка предполагает, что евреи составляли от 3 до 5 % населения, то есть от 200 000 до 400 000 человек.




46


Luis Suаrez Fernаndez, Les juifs espagnols au Moyen ?ge (Paris, 1983), p. 113.




47


Philippe Wolff, 'The 1391 Pogrom in Spain: Social Crisis or Not?', Past & Present, 50 (February 1971), pp. 4–18.




48


David Abulafia, The Discovery of Mankind: Atlantic Encounters in the Age of Columbus (New Haven, CT, 2008), pp. 22–3.




49


Angus MacKay, 'The Hispanic-Converso Predicament', Transactions of the Royal Historical Society, ser. 5, xxxv (1985), pp. 159–79; John Edwards, 'Religious Belief and Social Conformity: The converso Problem in Late Medieval Cоrdoba', Transactions of the Royal Historical Society, ser. 5, xxxi (1981).




50


David Abulafia, Spain and 1492 (Dorchester, 1992), p. 38.




51


Henry Kamen, The Spanish Inquisition: An Historical Revision (London, 1997), pp. 28–65.




52


Эта точка зрения была ключевой для францисканских и доминиканских миссионерских предприятий XIII в. в Монголии и все еще доминировала в литературе хилиастов, столь привлекавшей Колумба. О монгольской миссии см.: Christopher Dawson, ed., The Mission to Asia: Narratives and Letters of the Franciscan Missionaries in Mongolia and China in the Thirteenth and Fourteenth Centuries, translated by a nun of Stanbrook Abbey (London, 1955).




53


Антифеодальная политика Изабеллы и Фердинанда подробно проанализирована Стивеном Халицером в его работе The Comuneros of Castile: The Forging of a Revolution, 1475–1521 (Madison, WI, 1981), pp. 31–65.




54


Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, p. 15.




55


Francisco Lоpez de Gоmara, Primera y segunda parte de la Historia General de las Indias con todo el descubrimiento y cosas notables que han acaecido desde que se ganaron hasta el a?o de 1551. Con la Conquista de Mеjico de la Nueva Espa?a (Zaragoza, 1552), unpaginated introduction.




56


Felipe Fernаndez-Armesto, Columbus (Oxford, 1991), pp. 72–3.




57


Consuelo Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn: Textos y documentos completos (Madrid, 1982), pp. 17–19.




58


Rolando Laguarda Tr?as, El enigma de las latitudes de Colоn (Valladolid, 1974), pp. 13–28.




59


См. обсуждение в: Laguarda Tr?as, El enigma, pp. 24–7.




60


Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, pp. 23–4.




61


Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, pp. 22, 27. См. также: Francisco Morales Padrоn, 'Las relaciones entre Colоn y Mart?n Alonso Pinzоn', Revista de Indias, 21 (1961), pp. 95–105.




62


Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, pp. 27–30.




63


Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, pp. 31–2.




64


Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, pp. 33–4.




65


Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, pp. 35–44, 50–53.




66


Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, pp. 118–19, 141; Juan Gil Fernаndez and Consuelo Varela Bueno, eds, Cartas de particulares a Colоn y relaciones coetаneas (Madrid, 1984), p. 260.




67


См.: Arthur Davies, 'The Loss of the Santa Maria Christmas Day, 1492', The American Historical Review, 58:4 (July 1953), pp. 854–65.




68


Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, pp. 97–101; Rinaldo Caddeo, ed., Le historie della vita e dei fatti di Cristoforo Colombo, per D. Fernando Colombo suo figlio, 2 vols (Milan, 1958), vol. i, pp. 136–7; Bartolomе de Las Casas, Historia de las Indias, ed. Agust?n Millares Carlo, 3 vols (Mexico City, 1951), vol. i, pp. 270–85.




69


Las Casas, Historia de las Indias, vol. i, p. 313.




70


Memorias del reinado de los reyes catоlicos, ed. Juan de Mata Carriazo y Arroquia (Madrid, 1962), pp. 308–10.




71


Pedro Mаrtir de Angler?a, Dеcadas, ed. Edmundo O'Gorman, 2 vols (Mexico City, 1964), vol. i, 1; Mart?n Fernаndez de Navarrete, Colecciоn de los viajes y descubrimientos que hicieron por mar los espa?oles, 4 vols (Madrid, 1954), vol. i, pp. 361–2.




72


Происхождение его имени имеет явно фонетический характер. Sant Iacob, что на латыни обозначает «святой Иаков», превратилось в Сантьяго, сокращенное до Тьяго, что в итоге дало Диего.




73


Gil Fernаndez and Varela Bueno, eds, Cartas, p. 183.




74


Gil Fernаndez and Varela Bueno, eds, Cartas, pp. 159–60.




75


Valera Bueno, ed., Cristоbal Colоn, p. 144; Andrеs Bernаldez, Memorias del reinado de los reyes catоlicos, ed. Juan de Mata Carriazo y Arroquia (Madrid, 1962), p. 295; Las Casas, Historia de las Indias, vol. i, pp. 358–9.




76


Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, p. 154. О порабощении каннибалов см.: Antonio Rumeu de Armas, La pol?tica indigenista de Isabel la Catоlica (Valladolid, 1969); Felipe Fernаndez-Armesto, Before Columbus: Exploration and Colonization from the Mediterranean to the Atlantic, 1229–1492 (Philadelphia, PA, 1987), pp. 232–3.




77


Las Casas, Historia de las Indias, vol. i, p. 358; Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, p. 150.




78


Las Casas, Historia de las Indias, vol. i, pp. 358–9.




79


Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, pp. 147–62.




80


Gil Fernаndez and Varela Bueno, eds, Cartas, pp. 217–23.




81


Gil Fernаndez and Varela Bueno, eds, Cartas, pp. 264–5.




82


Gil Fernаndez and Varela Bueno, eds, Cartas, p. 258.




83


Las Casas, Historia de las Indias, vol. i, pp. 416–20. Это характерное для Лас Касаса преувеличение, но даже его враг Гонсало Фернандес де Овьедо говорил о «бесчисленных жертвах»; см.: Historia general y natural de las Indias, ed. Juan Pеrez de Tudela Bueso, Biblioteca de Autores Espa?oles, 5 vols [cvii–cxxi] (Madrid, 1959), vol. i, pp. 64–8.




84


Consuelo Varela Bueno, La ca?da de Cristоbal Colоn: El juicio de Bobadilla, ed. and trans. Isabel Aguirre (Madrid, 2006), pp. 28–9.




85


Fernаndez de Navarrete, Colecciоn de los viajes, vol. i, p. 408.




86


Fernаndez de Navarrete, Colecciоn de los viajes, vol. i, pp. 399–401. Указ подписан 10 апреля 1495 г.




87


По этому поводу см.: Juan Pеrez de Tudela y Bueso, Las armadas de Indias y los or?genes de la pol?tica de colonizaciоn (Madrid, 1956), p. 103.




88


Fernаndez de Navarrete, Colecciоn de los viajes, vol. i, p. 406.




89


'Instructions to Columbus and Antonio de Torres, 15 June 1497', in Christopher Columbus, Libro de los privilegios del almirante don Cristоbal Colоn (1498), ed. and trans. Ciriaco Pеrez Bustamante (Madrid, 1951), doc. 8.




90


'Instruction of 22 July 1497', in Columbus, Libro de los privilegios, doc. 22.




91


Helen Nader, Liberty in Absolutist Spain: The Habsburg Sale of Towns, 1516–1700 (Baltimore, MD, 1990), p. 93. Источником Надер является: Demetrio Ramos, 'Colоn y el enfrentamiento de los caballeros: Un serio problema del segundo viaje, que nuevos documentos ponen al descubierto', Revista de Indias, 39 (1979), pp. 9–88.




92


См., например: Las Casas, Historia de las Indias, vol. ii, p. 90.




93


Pеrez de Tudela, Las armadas, p. 259.




94


См. великолепное исследование Nader, Liberty in Absolutist Spain, p. 92.




95


Pedro Mаrtir de Angler?a, Epistolario, in Documentos inеditos, vol. ix, p. 316.




96


Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, p. 204.




97


Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, pp. 179–85.




98


Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, p. 203.




99


Я использовал «перевод короля Якова» (1611).




100


Gil Fernаndez and Varela Bueno, eds, Cartas, pp. 267–9.




101


Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, pp. 215–17.




102


Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, p. 218. Сложно передать обаяние испанского выражения andando mаs, mаs se sabe.




103


Antonio Rumeu de Armas, Itinerario de los Reyes Catоlicos, 1474–1516 (Madrid, 1974), pp. 235–6.




104


Fernаndez de Navarrete, Colecciоn de los viajes, vol. i, p. 222.




105


Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, pp. 190–99.




106


Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, p. 221; Las Casas, Historia de las Indias, vol. i, p. 498.




107


Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, p. 222.




108


Las Casas, Historia de las Indias, vol. ii, p. 9.




109


Fernаndez-Armesto, Columbus, p. 126.




110


Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, p. 208.




111


Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, p. 238.




112


Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, p. 216.




113


Varela Bueno, ed., Cristоbal Colоn, pp. 212–16.




114


Las Casas, Historia de las Indias, vol. ii, p. 69.




115


Las Casas, Historia de las Indias, vol. ii, p. 70.




116


Gil Fernаndez and Varela Bueno, eds, Cartas, pp. 271–6.




Комментарии





1


Перевод В. Е. Резниченко. – Здесь и далее примечания редактора.




2


Перевод В. С. Муравьева.




3


Испано-португальская морская лига составляет около 5,5 км.




4


Перевод И. П. Минаева.




5


Перевод Н. М. Любимова.




6


Здесь и далее – перевод Я. М. Света.




7


Здесь и далее – перевод Я. М. Света.