Главная страница | Пьесы и драматургия | Летели качели

Летели качели
Константин Стешик


ДрамаТур
Пугающе пронзительная драматургия – за этой формулой скрывается удивительный мир пьес Константина Стешика, вошедших в этот сборник. В них есть место и искрометному абсурду, и запредельной искренности, и обжигающей жестокости мира. Его герои, ранимые и мрачные, способны на чудовищное, но в этом обнажается их хрупкость, человечность.





Константин Стешик

Летели качели. Пьесы








Серия «ДрамаТур»



Предисловие Павла Руднева








© К. Стешик, 2024

© П. Руднев, предисловие, 2024

© ИД «Городец», 2024








Особенный, ни на один другой не похожий способ общаться с театральным сообществом, а значит и с самим непростым, больным человеческим миром – вот, пожалуй, главное отличие этого исключительно тонкого, бесконечно ранимого художника. Совсем не современного, не типичного для праздной, легко адаптирующейся к трендам молодой части профессиональной тусовки. Драматург Константин Стешик безусловно притягивает к своим текстам. Всегда торопишься скорее прочитать каждый новый: с уверенностью, что здесь точно обнаружишь обжигающую искренность и до боли знакомые вопросы собственной неустроенной, неспокойной и несовершенной человеческой души. Здесь все о главном, нет позерства, желания умилять или удивлять. Как с этим обойтись?! Как стать другой частью этого бытия? Десятки лабораторных проб и еще больше спектаклей, рождающихся в разных концах России, говорят о постоянном поиске нового художественного языка, способного передать всю палитру чувств и мыслей этого талантливого литератора и чрезвычайно нужного сегодня художника. Если бы знать… Если бы знать…

    Виктор Рыжаков, художественный руководитель театра «Современник»



Хотите что-то знать о реальности, читайте Стешика. И о нереальности если хотите знать, то тоже читайте Стешика. Такой вот он – магический реализм Стешика, пьесы которого находятся одновременно в разных реальностях и, уверен, найдут себе восторженного ценителя и там, и тут, и в пятом, родном для него, измерении.

    Михаил Дурненков, драматург







Меланхолия языка


В киносценарии Ярославы Пулинович «За линией» Стешик – это один из персонажей, смешной и трогательный в соответствии со своей фамилией. Не каждому драматургу суждено стать героем пьесы его современника. Это свидетельство влиятельности и известности героя этой книги. Константин Стешик – один из самых известных драматургов белорусской линии современной пьесы в 2000-2020-х.

Стешик появился на драматургических смотрах в 2004 году вместе с Павлом Пряжко, своим однокурсником. Они пошли разными путями, но, пожалуй, есть нечто объединяющее: это меланхолия языка. Типично белорусские проблемы постсоветского безвременья сформировали их общего героя: заторможенного постороннего, хмурого чудика, противопоставляющего себя чужеродному миру.

Стешик начинал с коротких страшилок: с пьесы «Опарыши» о бытовом ультранасилии и пьесы «Чай» о рыбаках с восковыми медовыми лицами, не заметивших, что они уже мертвы. С пьесы 2005 года «Мужчина. Женщина. Пистолет», отмеченной на уральском конкурсе «Евразия», Стешика начинают ставить: пьеса, где не были обозначены действующие лица, реплики мужчины были написаны курсивом, а женские – обычным шрифтом, формировала раскол между реальностью и желаниями персонажей: герои хотели жить в реальности фильмов Годара, а жили в фильмах с Олегом Янковским.

Зрелый Стешик начинается с пьесы «Спички». Именно здесь оформился типичный герой-аутсайдер, живущий параллельно мироустройству и страдающий от его агрессии. У героя «Спичек» стройная философская система, своеобразная вера, основанная на архаике, язычестве, тотеме: в обычных спичках хранится древний огонь Заратустры, закурить – значит зажечь свое личное персональное солнце.

В «Ловушке для птиц» такой герой обнаруживает бездну отчуждения: в одночасье герой узнает, что он не только уволен, но и уже не отец собственного ребенка, не муж, не сын собственных родителей и вообще имеет другое кошмарно-пародийное имя, данное ему при рождении. Человек оказывается не связанным ни с чем, что может его примагничивать к этой земле. Такой герой даже умереть не может по-человечески: он воздушный шарик без веревочки, беспонтовый пирожок.

В пьесе «Камень глупости» герой ничего не желает и ничего не жаждет, он чужд любой идеологии, кроме собственной. Он – цельный, он константа, весь остальной мир существует для него как объект раздражения. Смартфон становится «смертефоном», где можно узнать только о смертях друзей. Герой занят самобичеванием. А герой «Грязнули» изнуряем неврозами, воспринимает чужое как нечто пугающее, зловещее. В пьесах Константина Стешика вообще царит мамлеевщина; Юрий Мамлеев – вот, пожалуй, писатель, который максимально близок к этому автору. Или кинорежиссер Аки Каурисмяки. Оба – фантасмагоричны и одновременно очень укоренены в реальности.

В пьесе «Кодекс курильщика» изображается мир, полный жестокости и насилия. Соприкосновение с чужим – это всегда соприкосновение с тем, что мучает тебя. Главный герой «Кодекса курильщика», подросток, находит себе кумира: безжалостного киллера, который может дать ребенку определенный кодекс чести, научить этому циничному насилию. Насилие тут воспринимается как замена идеологии. С пистолетом у виска мальчик отучается картавить, ведь «пистолет – это лучший логопед», как саркастически замечает киллер. Стешик саркастически смотрит на мир вокруг, где люди подчинены культу силы: ребенок или взрослый, который чувствует себя все еще ребенком, оказывается здесь как в лесу, где из-за каждого дерева на тебя наставлен автомат.

В последние годы у Стешика родились два драматических хита, «Летели качели» и «Друг мой», эти пьесы ставятся чаще других.

У героев Стешика всегда все плохо. Они дезориентированы и флегматичны. И это свойство передается авторскому голосу: реальность видится глазами героев, мир флегматичен и дезориентирован в солидарность с человеком. Для постсоветской нероссийской пьесы вообще это свойство оказывается ключевым: постсоветский мир становится геополитической ямой, безвременьем, обочиной, заброшкой, и человек тут живет мимо реальности, словно в мире, который еще не раскрасили. Кумир перестроечных лет Егор Летов в конструкции пьесы «Летели качели» оказывается опустошенным шифром, мертвой зоной. Когда в изменившемся, безгероическом времени не на что опереться, герои Стешика опираются на оболочки ранее сиявших мифов. Они держатся за место, где когда-то был смысл, а теперь зашифрованная пустота, и ключ к шифру потерян. Ухватились за край стола пивной на последней заставе и не отпускают руки. Но время работает против героев, все больше растет пропасть между ценностным прошлым и настоящим, этих ценностей ожидающим. Когда нет предмета, против чего быть всегда против, ты внезапно оказываешься в игре против жизни.

В фантасмагорической пьесе «Друг мой» голос героя – это то ли монолог одного, то ли диалог двух пожилых людей.

Это ночная пьеса, в которой ночной город становится слишком похож на труднопреодолеваемую чащобу. В ночных джунглях ощутима заброшенность одинокого человека, дефицит солидарности и доверия, который стал характерной приметой постсоветского пространства. Ночное рандеву с самим собой становится тут «остановкой в пустыне», моментом для размышления о себе: в глухом углу спальных районов вдруг пробуждаются библейские смыслы о поиске и обнаружении человека, о добром самаритянине, который может явиться, а может и нет.

Павел Руднев




Спички





1


Мужчина лет тридцати (Толя) сидит на скамейке в парке и курит. У его ног стоит большая потертая сумка, явно очень старая и доверху набитая продуктами. Подходит Собачница – в каждой руке по специальной рулетке с поводком, на поводках – две разные Собаки. Собачнице за сорок, но выглядит она старше, неопрятно.



Собачница (подсаживаясь на скамейку). Послушайте, вы же молодой, зачем вы курите?

Толя. Курится.



Короткая пауза.



Собачница. Как вы сказали?

Толя. Я курю, потому что мне курится.

Собачница (смеется). А мне показалось, вы меня курицей назвали. Смешно получилось.



Толя пожимает плечами.



Вам нужно собаку. В парк нужно ходить с собакой, а не курить. Нужно свежим воздухом дышать. Вы еще молодой, а уже лысеть начинаете – все ваше курение.

Толя. Мне не нужна собака.

Собачница. Почему вы так уверены?

Толя. Потому что мне не нужна собака.



Совсем короткая пауза.



Собачница. Вот зря вы. Никому собака не помешает. Ни вам, ни вашей девушке. У вас ведь есть девушка?

Толя. Две.

Собачница. В смысле?

Толя. В прямом. Одна постарше, другая помладше.



Пауза, во время которой Толя достает вторую сигарету из пачки и берет ее из пальцев губами. Собачница смотрит на него отупело.



Собачница. А ничего, что рядом с вами сидит некурящая женщина – а еще две собаки?

Толя. Это не я к вам подсел, извините. Вон свободная скамейка.

Собачница. Послушайте, вам точно нужно собаку. Вы такой злой.

Толя. Я нормальный.

Собачница. Да вы на людей кидаетесь.

Толя (пожав плечами). Да, точно. Я.



Короткая пауза.



Собачница. Если хотите, я вам дам телефончик один, там моя знакомая, у нее как раз щенки…

Толя. У знакомой? Щенки?

Собачница. Ну да. Ну, то есть у нее колли, а у колли – щенки. Колли – прекрасная собака, очень добрая, только шерсти много, но это ерунда.

Толя. Разумеется.

Собачница. А если хотите, есть еще номер, но там шелти – и они дороже.

Толя. Еще бы.

Собачница. Но вообще, конечно, лично вам, я думаю, подошел бы золотистый ретривер, потому что вы сами на ретривера похожи, а вы же знаете, что хозяева всегда на своих собак похожи.

Толя. Хозяева?

Собачница. Ну да.

Толя. На собак?

Собачница. Естественно.



Пауза, во время которой Толя вынимает изо рта сигарету, смотрит на нее, мнет в пальцах, после снова берет губами и начинает хлопать себя по карманам.

Толя. То есть, получается, вы – помесь этих ваших облезлых шавок? Гибрид?



Короткая пауза.

Собачница отупело смотрит на Толю. Собаки нервничают.



Собачница. Какой гибрид?

Толя (пошарив по карманам и что-то в одном из них обнаружив). Пересядьте, я сейчас дымить буду.

Собачница (поднимаясь). Извращенец.

Толя. А то как же.

Собачница. Спичек тут набросал, свинья.

Толя. Это не мои спички.

Собачница. И не стыдно тебе, кобель?

Толя. Это не мои спички. У меня вообще зажигалка.



Короткая пауза, во время которой Собачница отходит от скамейки на пару метров, но не уходит совсем – стоит, наблюдает за Толей. Тот вынимает из кармана старенький мобильный и тыкает в кнопочки большим пальцем.



Собачница. Ты хоть скажи одной какой-нибудь, что у тебя вторая есть. Зачем врать, грех брать на душу? Что это за жизнь на два фронта?

Толя. Вот такая военная жизнь.



Собачница уходит, раздраженно дергая за поводки. Толя вынимает из другого кармана коробок спичек, чиркает одной из них, закуривает. Машет спичкой, кладет потухшую назад в коробок. После нажимает на мобильном кнопку вызова и прикладывает трубку к уху.



Толя. Слушай, я забыл – ты молоко говорила купить? А то я взял. Да? А, ну хорошо. Да, я уже иду, через пять минут. (Пауза, во время которой Толя курит и молчит,)




2


Почти ночь. Толя и Максим сидят на скамейке у подъезда, Максим с банкой пива, Толя курит.



Максим. У меня сегодня опять получилось. Теперь все чаще получается. Слышал про ОСы?

Толя. Про ос?

Максим. Нет, про ОСы. Осознанные сновидения, аббревиатура – о и эс, ОСы.

Толя. Нет.

Максим. Серьезно, что ли? Это сейчас даже модно.

Толя. Мне сны не снятся.

Максим. Сны всем снятся, не все помнят. А осознанные – это уже вопрос тренировок. (Совсем короткая пауза.) А если она проснется?

Толя. Ничего, я услышу. Дверь на балконе открыта.

Максим. На кухне бы тихонько посидели.

Толя. Тогда точно проснется.

Максим. Вынеси гитару, я тебе что-то показать хочу.

Толя. Она сломана.

Максим. Как можно гитару сломать?

Толя. Просто. Уронил, и все – раскололась.

Максим. Жаль. Я бы показал. У меня как раз сегодня получилось, я осознался.

Толя. Что ты сделал?

Максим. Осознался. Понял, что сплю.

Толя. А.

Максим. Прямо во сне песню придумал, представляешь? Ну вынеси расколотую, я тебе покажу, а ты потом на мусорку снесешь. Или она совсем не играет?

Толя. Совсем не играет.

Максим. Что, гриф расколотил?

Толя. Ага.

Максим. Ну ты даешь. А чего не выбрасываешь?

Толя. Пусть будет.

Максим. Давай сложимся, новую тебе купим?

Толя. Нет.

Максим. Почему?

Толя. Я все равно не играю. Не надо новую.

Максим. Ну блин!..

Толя. Ты так напой.

Максим. Да так не очень интересно будет, я особо петь не умею.



Короткая пауза, во время которой Максим отхлебывает пиво.



Там, короче, такие строчки в самом начале – про тебя, кстати, песня – «к жителю второго этажа жизнь пришла на кончике ножа», потом проигрыш…

Толя. Такты спой.

Максим. Да без гитары как-то тупо.

Толя. Тогда ладно.

Максим. Ия всю не помню. Но я записал. У меня такой специальный блокнот теперь есть, я туда все свои ОСы записываю.

Толя. Зачем?

Максим. Потом буду в творчестве использовать.

Толя. У тебя есть творчество?

Максим. Ну да. Стихи там, песни.

Толя. А почему про меня песня?

Максим. Ты же на втором живешь. Толя. Логично.



Короткая пауза, во время которой Толя достает из кармана коробок спичек, проверяет, но там только использованные.



Посиди, я за спичками схожу.

Максим. Так у тебя же полный коробок.

Толя. Это использованные.

Максим. Так выбрось, зачем ты их собираешь?

Толя. Все бы тебе выбросить. Я сейчас.



Толя поднимается со скамейки и идет к подъезду. Максим допивает пиво из банки, после неуклюжим броском отсылает пустую банку в урну. Сидит, хлопает себя по коленкам, напевает что-то тоненьким голосом. Вынимает из кармана смартфон, смотрит на экран, кладет в карман. Снова напевает. Выходит Толя с абсолютно целой гитарой.



Максим. А говорил – расколотая. Зачем врал?

Толя. Это другая.

Максим. У тебя две, что ли?

Толя. Две.

Максим. Вот ты сложный.

Толя. Я простой. На, показывай.

Максим (принимает гитару, гладит ее). Хорошая?

Толя. Обычная. Давай, я слушаю.



Пауза, во время которой Максим долго усаживается, трогает тихонько струны. Толя смотрит на него, постукивает пальцем по коробку спичек.



Максим. Спит малая?

Толя. Да. Играй давай, мне интересно.

Максим. Слушай, так если хорошо спит – пошли на кухню. Я там тихонечко.

Толя. Чем тебе здесь не нравится?

Максим (смотрит по сторонам). Да как-то…

Толя. Никого нету.

Максим (вздыхает, после берет несколько аккордов).

Сейчас, я вспомню, как там.

Толя. Давай-давай, не торопись.

Максим (наигрывает достаточно простенькую мелодию, под которую не очень уверенным голосом поет).

К жителю второго этажа
Жизнь пришла на кончике ножа…

(Играет неловкий проигрыш, сбивается, начинает снова – сбивается. Потом еще раз.) Сейчас, у меня еще не очень получается, надо потренироваться.

Толя. Забей пока на красоты. Что там дальше в песне?

Максим. Да нет, тут как раз в проигрыше дело. Во сне хорошо получалось, трогательно.

Толя. Потренируешься – покажешь. Продолжай песню. Максим. Я не очень сейчас помню, но у меня записано.

Давай я за блокнотом сбегаю?

Толя (несколько грубовато выдергивает из рук Максима гитару). Нет. Мне на работу завтра. Я пойду.

Максим. Ну ладно. Дай я еще раз попробую?

Толя (протягивает Максиму ладонь для рукопожатия). Все, давай. Созвонимся.

Максим (пожимает протянутую руку). Ну… хорошо. Давай. Я ночью снова попробую – может, осознаюсь. У меня во сне хорошо песни получаются.

Толя. Везет. Спокойной ночи.



Максим встает со скамейки и уходит. Толя закуривает, аккуратно возвращая использованную спичку в коробок, после начинает играть на гитаре – играет профессионально, в разы лучше Максима. Резко обрывает игру на середине музыкальной фразы, поднимается, давит недокуренную сигарету о край урны и идет к подъезду.




3


Толя и Максим на остановке. Толя сидит спокойно на скамейке и курит, Максим мерит шагами расстояние от левой боковой стенки навеса до правой – и назад. У Максима в руках объемный пакет, плотно чем-то набитый, ручки оторвались. Максим держит пакет на руках, как ребенка.



Максим. Выходной же день, все понятно. Поэтому и людей никого. Да и маршрут не особо популярный. Знаешь, что интересно?



Толя качает головой.



Номер маршрута. Тридцать первый, понимаешь?



Толя пожимает плечами, после поднимается со скамейки, идет к урне, давит окурок о край и бросает в урну. Возвращается на скамейку, вынимает из пачки новую сигарету, коробок спичек, закуривает, использованную спичку аккуратно укладывая назад в коробок.



Тридцать первый! Мы с тобой едем на день рождения к человеку, а ему как раз тридцать один год сегодня! Тебя не удивляет такое?



Толя качает головой.



Надо цветов купить, напомни мне.



Толя кивает.



Представь, как было бы шикарно купить тридцать один цветок! Ехать на тридцать первом троллейбусе, потом купить тридцать один цветок и вручить человеку, которому тоже тридцать один. Это же так мощно!.. Что ж его нет так долго, у меня уже ноги болят ждать.



Толя пожимает плечами.



Ты не выспался, что ли?



Толя кивает.



Как не родной. Тебя что, вообще такие штуки не впечатляют?



Толя пожимает плечами.



А мне такой сон сегодня снился! Я будто пошел на кухню, сел, понимаешь, на табуретку и тут вдруг провалился – а там магазин какой-то, и вот в нем…

Незаметно подходит Собачница с двумя Собаками на поводках.

Собачница (не видя еще Толи на скамейке). Молодые люди, а можно не курить в общественном месте?

Максим. Я вообще-то не курю, у меня руки заняты. И я в принципе не курю.

Собачница. Ну а кто тогда? Воняет же.

Максим. А я тут один, что ли?

Собачница (смотрит на Толю, узнает). А-а-а, вот кто. (Демонстративно отходит на полтора метра в сторону.) Давно не виделись. Не купили еще собачку?



Толя пожимает плечами.



Ну ясно все с вами.

Максим. Авы кто?

Собачница. В каком смысле?

Максим. Ну откуда вы Толю знаете? По работе, что ли?

Собачница. Да нет, не по работе. Случайно в парке познакомились, можно так сказать. Толя, значит. Очень агрессивный молодой человек.

Максим. Толя?

Собачница. Толя, Толя. Ему слова не скажи, на людей бросается.

Максим. На вас не сильно-то бросишься – с такими-то собаками. Как зовут?

Собачница. Можно повежливее? Татьяна Николаевна.

Максим. Очень приятно, конечно, но я про собак спрашивал.

Собачница (смеется). А-а-а, вы об этом! Это вот Сашка, а это Петруша, Петя.

Максим. Татьяна Николаевна, а почему у ваших собак имена человеческие? Разве можно собаку Петей называть? Был бы я Петей, мне бы обидно было.

Собачница. А разве собаки от людей сильно отличаются?

Максим. Ну как вам сказать.

Собачница. Некоторые собаки поумнее людей будут. Станет собака курить? Нет. Видели вы хоть раз, как собака спичкой чиркает, а потом мусорит этой самой спичкой в общественном месте? (Демонстративно смотрит в сторону Толи, осуждающе прищурившись.) Никогда не видели.



Толя ухмыляется.



Собачница (снова выразительно смотрит на Толю). А промискуитет?

Максим. Что, простите?

Собачница. Беспорядочные половые связи.

Максим. А, вы об этом! Ну тут бы я с вами поспорил!.. Кстати, мусульмане собак вообще нечистыми животными считают, как и свиней.

Собачница. А мы с вами мусульмане, что ли? Мы с вами нормальные, православные люди. Надеюсь.

Максим. Я бы не стал так бескомпромиссно про мусульман, кстати. Те же суфии…

Собачница. Кто?

Максим. Суфии. Не слыхали разве?

Собачница. Нет. Слово-то какое противное, как будто «суфле». Я суфле с детства ненавижу.

Максим. Да при чем тут суфле? Это люди такие, у них практики специальные. Не видели никогда по телевизору? Кружатся – ну, вокруг своей оси, – в шапочках таких и в одеждах развевающихся. Очень красиво.

Собачница. И зачем они кружатся? Стошнит же.

Максим. Они тренированные. Достигают особенных состояний. Знаете что-нибудь про эзотерику?

Собачница. Читала что-то, но мне такое не очень интересно. Я в храм хожу.

Максим. В храм тоже хорошо, если не просто так.

Собачница. Конечно, не просто так.



Толя в это время ложится на скамейку, вытянув ноги и сложив руки на груди. Собачница и Максим этого не замечают.



Максим. Ас собаками туда пускают?

Собачница (вздохнув). Нет, конечно. Хотя кому они мешают? Посидели бы себе спокойно, они у меня хорошие.

Максим. А я считаю, что правильно, потому что собаки все-таки. Пусть даже и Дима с Васей. Или как там их?

Собачница (укоризненно – Максиму, но в тоже время нежно – собакам). Сашка и Петруша. (Собакам.) Козюлечки мои.

Максим. Как вы сказали? Козюлечки?

Собачница. Ну да. Козюли. Козюльки. Что тут такого?

Максим. Да нет, ничего. Почему бы и нет, в самом деле.



Толя на скамейке закрыл лицо руками и тихо смеется.



А вы знаете, что такое осознанные сновидения?

Собачница. Какие, простите, сновидения?

Максим. Осознанные. Когда понимаешь, что спишь. И можно делать во сне все что хочется.

Собачница. Нет, со мной такого не бывает. Я вообще сны не люблю.

Максим. Почему? Это же так интересно!

Собачница. Муть это все. Бесы. Человек во сне себя не может контролировать, вот бесы за него и берутся. Показывают всякое… Гадость, короче.

Максим (улыбаясь). А-а-а, понимаю, понимаю, о чем вы!



Короткая пауза, во время которой Толя садится на скамейке и достает из карманов сигареты и спички, закуривает.



Собачница. Да что ты понимать можешь, щенок?

Максим (чуть не роняет пакет). Не понял сейчас. Вы ничего не перепутали, Татьяна Александровна? Или как вас там?

Собачница (демонстративно дергает за поводки). Поговори мне тут еще.

Максим. А вы чего мне тыкаете, кстати?

Собачница. Извращенцы!.. Пойдем, Сашенька, пойдем, Петруша. На другую остановку пойдем. Сегодня все равно тридцать первый не ходит. (Уходит.)

Максим (смотрит на табличку с расписанием маршрутов). Да блин! Толя, а ты чего молчишь? Ты сказать не мог, что ли, что по выходным дням не ходит?



Толя пожимает плечами. Достает из кармана коробок, выдвигает. Пересчитывает использованные спички, шевеля губами. Максим садится рядом с ним, не выпуская пакет из рук, и зачарованно смотрит в коробок.




4


В одной деревне долгое время не было огня. Это можно было еще как-то терпеть летом, но ближе к зиме жители деревни стали серьезно беспокоиться. Сами они огонь добывать не умели, поэтому старейшинами решено было его украсть. Ближайший держали волки в темном лесу, к волкам соваться страшно, но скоро выпал первый снег, и терпеть стало невозможно – старейшины выбрали из жителей деревни двух самых крепких мужчин и одного самого хитрого, дали им единственную лошадь, запряженную в старые сани, кипу соломы, пропитанной смолой, несколько прочных дубинок, хлопнули каждого крепкого мужчину по спине, хитрого наградили подзатыльником – и вытолкали из деревни, наказав без огня не возвращаться.

Лес тянулся к небу рядом с деревней, но волки жили глубоко в лесу, в самой темной и сырой его части, поэтому ехать к ним пришлось долго – целый день, целую ночь и еще почти целый день. К вечеру второго дня мужчины заметили, что дорога становится все уже, сосны сменились на черные ели, а неба почти не видно – будто бы в яму заехали. Лошадка стала нервничать, несколько раз встала на дыбы, а потом и вовсе остановилась как вкопанная – никак не сдвинуть. И так темно и страшно среди скрипучих елей, а тут еще и ночь пришла и забрала последние остатки света, даже звездам не разрешила светить.

Один из крепких мужчин остался сторожить лошадь, зажав по дубинке в каждой руке, а второй с хитрым сошли с края дорожки и растворились в темноте. Шли они, содрогаясь, на едва различимые звуки – это где-то совсем рядом трещал огонь и ходили вокруг него большие чернильные волки с горящими глазами. Глаза у них горели зеленью, и в этой зелени шевелились оранжевые отсветы высокого пламени.

Мужчины старались ступать очень тихо, их сапоги, подбитые мягким оленьим мехом, едва касались усыпанной иглами и тонким снегом земли, но волки слышат лучше людей, поэтому некоторые из них вышли из круга и сели, прислушиваясь.

Хитрый мужчина вынул из кармана припрятанный заранее пузырек с оленьей мочой, вытащил зубами пробку и вытряхнул незаметно содержимое крепкому мужчине на спину. Голодные волки, учуяв резкий запах, постепенно остановили кружение и повернулись носами в его сторону. Самые молодые из них тут же бросились на запах, волки постарше последовали за молодняком, немного помедлив. Самые старые остались у огня, внимательно шевеля острыми ушами.

Хитрый мужчина крикнул крепкому: «Спасайся!», и крепкий, перепугавшись, бросился бежать, не разбирая дороги, прочь от рычания и шелеста жесткой шерсти. Хитрый же, надеясь остаться незамеченным в суматохе, побежал что было сил к огню, вынимая на ходу из второго кармана пучок пропитанной смолой соломы и наматывая его на дубинку.

Старые волки заметили хитрого слишком поздно – и тому удалось мазнуть только что сделанным факелом по оранжевому горячему столбу, сыплющему в непроглядное небо гигантскими искрами. Хитрый побежал назад, к саням и лошади, так, как никогда в жизни не бегал. Старые волки бежали за ним.

Он уже почти добежал до саней, высоко над головой держа потрескивающий факел, но тут один из старых волков прыгнул ему на спину, и…



– Дашунь, подожди, телефон. Алло, да. Да. Когда? Да подожди ты плакать, не понимаю ничего. В какой больнице? Я понял. Жди меня там, я сейчас ребенка соберу, и приедем. Да, с Дашей, мне ее не с кем оставить, жена на смене, а к матери далеко везти. Какие соседи, ты что, тут пьют все. Всё, всё, я отключаюсь. Дашунь, вставай, солнышко. Сейчас будем такси вызывать, поедем к дяде Максиму в больницу. Дядя Максим в больницу попал.




5


Толя и Маша на остановке. Толя курит, Маша внимательно разглядывает свои руки, каждый палец. После со вздохом прячет ладони в карманы плаща.



Маша. Не знаю, куда руки девать. Они мне мешают.

Толя. Тебе не холодно? У меня коньяк есть.

Маша. Не хочу. (Короткая пауза.) Впрочем, давай.



Толя вынимает из кармана металлическую фляжку и протягивает ее Маше, предварительно отвинтив крышку. Маша делает глоток, морщится, возвращает фляжку Толе, вытирает губы рукавом плаща.



Дай сигарету, пожалуйста.

Толя. Они крепкие.

Маша. Не важно.



Толя вынимает из кармана пачку, протягивает М а ш е. Та вынимает сигарету. То л я из другого кармана достает коробок спичек и подает Маше, та берет его неуверенно, словно не зная, что с ним делать.



А зажигалка есть?

Толя. Нет. Не пользуюсь.

Маша. Принципиально.

Толя. Нет, просто не нравится.



Маша долго и неуклюже пытается закурить, чиркая спичками. Несколько спичек она ломает о коробок и роняет под ноги. Толя наклоняется и собирает сломанные спички.



Дай я.



Толя ловко зажигает спичку и подносит, прикрывая ладонями, к сигарете Маши. Та закрывает его ладони своими. Несколько раз затягивается. Потом, вздохнув, начинает тихо плакать. Пауза, во время которой Маша плачет, всхлипывая, а Толя смотрит на нее. Он забыл про сигарету, которая догорела до фильтра и теперь обжигает ему пальцы. Толя вздрагивает, роняет окурок, после, наклонившись, поднимает его и несет к урне.



Маша (успокаиваясь, сквозь несколько судорожный смех). Ну вот что ты делаешь?

Толя. Убираю мусор.

Маша. Зачем ты поднимаешь чужие окурки?

Толя. Это мой окурок. Я уронил.

Маша. Какая разница?

Толя. Не знаю. Не люблю, когда валяется.



Короткая пауза, во время которой Маша курит, неловко держа сигарету двумя пальцами, а Толя достает из пачки еще одну и закуривает, использованную спичку аккуратно укладывая в коробок.



Маша. Тетя Оля просила телевизор из больницы забрать. У меня не получается, мне…

Толя. Я заберу.

Маша. Мне надо с машиной решать вопрос.

Толя. Я заберу. Все в порядке.

Маша. Там у него в палате нормальный дядька, он посмотрит, чтобы никто не трогал.

Толя. Только телевизор?

Маша. Да. Все остальное мы уже забрали, а телевизор тяжелый. Машина в ремонте, так что сам понимаешь…

Толя. Да, я заберу. Он с коробкой был?

Маша. Нет. Кажется. Я не помню.

Толя. Ладно, это не важно.



Короткая пауза, во время которой Маша, пару раз безуспешно затянувшись (сигарета догорела до фильтра), бросает окурок на асфальт. Толя наклоняется, чтобы поднять его, но Маша наступает на окурок.



Маша. Прекрати.

Толя. Я выброшу.

Маша. Прекрати. Даже не думай.



Толя выпрямляется. Маша тщательно втирает окурок в асфальт носком ботинка.



Завтра подъезжай к десяти. Раньше не надо.

Толя. Хорошо.



Короткая пауза, во время которой Маша снова начинает разглядывать свои пальцы.



Маша. Он такой маленький стал. Какой-то совсем крошечный. И такой спокойный-спокойный.

Толя. Маша.

Маша. Да нет, все хорошо. Я думаю, хватит тебя и Антона, никого больше звать не будем. Он теперь очень легкий. И молчит.

Толя. Маша.

Маша (смеется). Да все хорошо. Все хорошо. Вдвоем погрузите. Если что, то мы с тетей Олей поможем.

Толя. Маша. Ты слышишь меня?

Маша. Прекрасно слышу.

Толя. Давай к нам поедем.

Маша. Да нет, зачем. Я домой поеду. К нам. К себе.

Толя. Маша.

Маша. К нам. Слушай, ну это наваждение какое-то. Хоть ты отруби их.



Толя берет ладони Маши в свои, но Маша резко выдергивает их из рук Толи и прячет в карманы.



Не надо. Просто не надо. (Очень короткая пауза.) Такое ощущение, что у нас вообще нет никакого транспорта в городе. Пошли пешком?



Толя кивает. Маша отворачивается от него и быстро идет от остановки. Толя наклоняется, ногтем выковыривает из асфальта раздавленный окурок, бросает его в урну и идет за Машей.




6


Толя в больничной палате. На одной из коек – седой, совершенно высохший Дедок, на второй – маленький, но задорный темноволосый Мужичок с усами. На одной из тумбочек стоит переносной телевизор с телескопической антенной. Толя подходит к Дедку, тот смотрит рассеянно, голова его мелко трясется.



Толя (Дедку). Простите, дядя Вася – это вы?

Дедок (плаксиво). Чего?

Толя (громче). Дядя Вася – не вы?

Дедок. Да что ты хочешь?



Усатый Мужичок привстает на постели.



Мужичок. Не трогай ты его, у него крыша протекает. Я дядя Вася.



Толя поворачивается к Мужичку, смотрит на него внимательно, после подходит к нему.



Толя. Дядя Вася, я от Ольги Михайловны, за телевизором. (Выуживает из кармана телефон.) Я сейчас наберу ей, она подтвердит.

Мужичок. Анатолий, что ли?

Толя. Да. (Набирает номер.)

Мужичок. Да не надо никого беспокоить! Спрячь.

Толя (с сомнением убирая телефон). Договоренность была.

Мужичок. Ты садись лучше. Вон стул возьми, мне на тебя неудобно снизу смотреть.



Толя берет стул, садится напротив Мужичка. Мужичок протягивает ему ладонь, Толя пожимает ее.



Мужичок. Привет, значит.

Толя. Здравствуйте.

Мужичок. Хорош уже выкать. Я не дед еще.

Дедок (плаксиво). Какой дед?

Мужичок (Дедку). Да стихни ты! (Толе.) Слушай, так надоел, да? Два дня здесь всего, а уже все нервы вынул.

Толя. Давайте я все-таки позвоню Ольге Михайловне.

Мужичок. Ты слушай сюда. Там, в общем, беда какая-то с изображением, но это так сразу было. Это чтоб никаких претензий.

Толя. Ерунда это.

Мужичок. Его никто не трогал, я смотрел, чтобы не трогали.

Толя (машет рукой). Да забудьте вы.

Дедок. Кто забыл?

Мужичок. Стихни, я сказал!



Толя вынимает из кармана сигареты и спички.



Ты курить тут собрался, что ли?

Толя (спохватываясь и рассовывая по карманам то, что достал). Ох! Извините.

Мужичок. Я-то что, по мне, так курил бы. Только тут дымоуловители на потолке.

Толя. Задумался.

Мужичок. Я понимаю. Когда хоронить будут?

Толя. Послезавтра. Завтра забираем из морга.



Короткая пауза, во время которой Мужичок приглаживает усы, а Дедок начинает плакать.



Дедок. Зачем хоронить? Я не умер же. Я же не умер. Зачем хоронить, не надо хоронить!

Мужичок. Никто никого не хоронит, замолчи, я тебя прошу! (Толе) И так – целый день. И ночью спать не дает, плачет без конца. Худой как спичка, откуда силы берутся только?

Толя (встает). Вы извините, я пойду все-таки. (Подходит к телевизору.) К нему пульт был?

Мужичок. Да, он в тумбочке лежит. Для деда бы пульт какой придумали, звук уменьшить. Голова уже болит от криков.

Толя (открывает тумбочку, находит пульт, кладет в карман). А он без коробки был?

Мужичок. Без коробки. По крайней мере, я никакой коробки не видел. Я тут давно лежу, еще до Максима. Сначала его привезли, потом телевизор. Только он не смотрел. Его-то и включали пару раз. Я бы, может, и посмотрел, но к чему человека беспокоить?



Толя берет телевизор поудобнее.



Дедок. Зачем воруешь? Не воруй!

Мужичок. Дед, я бы тебя сейчас точно приложил головой об стену, так ты мне все нутро проел.

Дедок (чуть спокойнее). Воровать нехорошо. Посадят. Или в дурдом сдадут.

Мужичок (Дедку). Тебя уже сдали, не беспокойся.

Толя (идет с телевизором к выходу из палаты). До свидания.

Мужичок. Нет уж, лучше прощай. Нам стобой видеться не обязательно, особенно здесь.

Толя (Дедку). Извините.

Дедок. Тебя Бог извинять будет, скотина. Вор!



Пауза, во время которой Мужичок швыряет тапку в Дедка. Дедок прячется под одеялом. Мужичок, тяжело дыша, откидывается на постель. Толя с трудом протискивается в узкую дверь палаты, стараясь не уронить телевизор.



Мужичок. Он тебе кто был? Родственник?

Толя. Друг.

Мужичок. Прости, Толя. Я ничего не видел. Я спал. Просыпаюсь утром, а его…

Дедок (грозно). Тебя Бог простит!

Мужичок. Сдохни ты уже наконец!



Толя выходит. Мужичок лежит с закрытыми глазами и тяжело дышит.



Дедок (прячась под одеялом, бормочет). Бог простит… Бог простит… Он как раз простит, а я не прощу. Бог простит…




7


Антон и Толя сидят на скамейке на берегу озера. Антон кутается в теплую жилетку с капюшоном, рядом с ним на скамейке – бутылка пива. Толя курит. Истошно, на разрыв орут чайки.



Антон. Я однажды решил покончить с собой.

Толя. Ты правда хочешь поговорить об этом?

Антон. Да нет, я тебе просто рассказываю.

Толя. А.

Антон. Ноя трус. Я самый настоящий трус с большой буквы «тэ».



Короткая пауза, во время которой Антон делает глоток из бутылки.



Мне жутко страшно было вешаться или бросаться из окна, например. То же самое и в метро. Очень боли боюсь. Боюсь, что умру не сразу и буду долго мучиться.

Толя. Ну, немножко потерпеть – и все.

Антон. Смеешься, что ли? Я как представлю себе уровень этой боли, так и… (Машет рукой.)

Толя. Нервная система просто выключится. Ничего не будешь чувствовать.

Антон. Да? Ну, не знаю. А вдруг не выключится? Я точно не знаю, поэтому не могу быть уверен на все сто.

Толя. Ладно, все это лирика.

Антон. Окей, не буду размазывать. Я придумал умереть от переохлаждения.

Толя. Очень интересно.

Антон. Да, безумно. И, главное, проще некуда. Я просто залез в озеро, прямо в одежде, сел на дно – так, чтобы по шею воды было – и остался сидеть.

Толя. Днем, конечно?

Антон. Ночью. Чтобы никто не видел.

Толя. Странно.

Антон. Нет, это не демонстрация была, не крик о помощи, я серьезно решил себя убить.

Толя. Что пошло не так?

Антон. Какие-то алкаши меня вытащили. Мне времени не хватило переохладиться до нужной степени.

Толя. Это смешно.



Пауза, во время которой Толя давит окурок о край урны и выбрасывает его в урну. Антон смотрит на него с недоверием. Толя садится на скамейку, берет новую сигарету, закуривает, аккуратно возвращая использованную спичку в коробок.



Антон. Тут понимаешь, какой парадокс. Когда тебе на самом деле одиноко до предела, то хоть в самой гуще толпы падай – никто не подойдет, будешь лежать, пока не потухнешь. Но если тебе хочется одиночества, нестерпимо, до боли хочется одиночества, то тебе его никто не даст – всегда найдутся люди, которые тебя из него выдернут за волосы. И вернут обратно. Вот как меня.

Толя. Что, натурально алкаши вытащили из воды?

Антон. Да. Вообще никакие, сами чуть не утопились. Полезли в воду, орут: «Человектонет! Человека спасать надо! Человек, не тони!» Я отбиваться стал, мол, оставьте меня в покое. «Нет, – говорят, – не оставим, не дадим хорошему человеку помереть». Я говорю: «С чего вы взяли, что я хороший?» А они говорят, мол, плохой человек топиться не полезет.

Толя. Так и сказали?

Антон. Так и сказали. Вытащили, по плечу похлопали и ушли. Один из них обернулся: «Мы, – говорит, – пойдем скорую вызовем». Потом говорит: «Наверное». И все. Я посидел немного и домой пошел, под душем греться. Даже не простудился, как ни странно.



Пауза, во время которой Антон допивает пиво из бутылки, а Толя смотрит на него очень внимательно, можно сказать даже разглядывает.



Толя. Так что получается? Выходит, ты придумал способ проверки себя на одиночество?

Антон. Ну… получается, что так. Хотя, наверное, не совсем. Не знаю.

Толя. Скажем, если я по-настоящему одинок – то меня никто спасать не будет. Так?

Антон. Я бы не стал проверять снова.

Толя. А я бы, наверное, стал. Проверим? Меня?

Антон. В смысле?

Толя. Ну, я сейчас в воду залезу и буду как бы тонуть. А ты будешь сидеть и смотреть.

Антон. Да, сейчас! Не смешно.

Толя. А по-моему, очень смешно. Хочу узнать просто, насколько я одинок. И хочу ли я быть один.

Антон. Очевидно, что не хочешь. Я же тебя вытащу из воды в любом случае.

Толя. А я тебе запрещу.

Антон. Мне на твои запреты, знаешь…

Толя. Что ты заволновался так сразу?



Толя встает и идет поближе к воде. Антон вскакивает, опрокидывая бутылку.



Антон. Давай ты не будешь.

Толя. Давай буду.

Антон. Давай не будешь.

Толя. Нет, давай буду.

Антон. Нет, не будешь.

Толя. Я буду. Буду, не сомневайся.



Толя заходит в воду. Антон подбегает к воде, но войти в нее не решается.



Антон. Лучше выйди.

Толя. А то что? Ты маму позовешь?

Антон. Если надо будет, и маму позову.



Толя заходит глубже. Антон судорожным движением словно бы пытается разбросать воду кроссовкой. Толя, стоя по колено в воде, закуривает новую сигарету, аккуратно возвращая использованную спичку в коробок.



Слушай, выйди.

Толя. Нет.

Антон. Я тебе честно скажу. Мне очень не хочется штаны портить. Выйди, пожалуйста.

Толя. Тогда у тебя таких штанов не было?

Антон. Тогда не было.



Антон, вздохнув, заходит в воду, морщась и вздрагивая. Идет к Толе, берет его за плечо.



Толя. Подожди.



Антон отпускает плечо Толи.



С этой точки все такое другое. Сколько раз сидел здесь на скамейке, а сейчас вообще не узнаю это место, будто бы и не был здесь никогда.

Антон. Вода такая холодная. Тогда теплее была.

Толя. Смотри, вон мой дом. (Напевает тихонько.) «К жителю второго этажа жизнь пришла на кончике ножа».

Антон. Что?

Толя. Это песня такая. Была.

Антон. Не слышал никогда. Это постпанк какой-то?

Толя. Типа того.



Толя идет из воды к скамейке. Антон следует за ним. Толя садится на скамейку.



А я боли не боюсь. Я другого боюсь.

Антон (садясь рядом и досадливо разглядывая испоганенные штаны). М?

Толя. Обделаться боюсь. От страха. Как представлю, так неловко становится.

Антон. Кому до этого дело будет в такой момент?

Толя. Мне.




8


Один старый солдат возвращался домой со службы. Шел пешком по стране, иногда подъезжая на попутном транспорте. Ничего у него с собой не было, кроме шинели, исцарапанной курительной трубки и кисета с табаком, а спички давно кончились. Курить же хотелось невыносимо.

Но к кому только ни подходил солдат, у кого ни спрашивал – ни один человек не имел при себе огня. Тот не курит, этот огниво дома забыл, а третий вообще иностранец и ничего не понял. Сунул солдату луковицу – и на том спасибо. Грызя лук, словно яблоко, солдат шел по проселочной дороге через поле к лесу.

Лес был грозный и черный от времени, гигантские стволы слегка сгибались под собственной тяжестью, прислоняясь друг к другу. Над полем синело вечернее небо без единого облака, выводили извилистые трели какие-то птички, солнце ласково грело в спину, подгоняя, но идти прямо сейчас, на пороге ночи, под эти жутковатые деревья солдату совсем не хотелось. Он решил ночевать прямо в поле – на уютной шинели, подложив под голову мешок с вещами.

Однако ночью солдат проснулся из-за острого желания курить. Где-то не очень далеко, как показалось солдату, переговаривались приглушенно как будто бы люди. Солдат привстал и огляделся, толком ничего, конечно, не увидев в ночной темноте. Кроме разве что небольшого пятнышка света в той стороне, где узким продолговатым пятном на фоне остальной простой темноты угрюмо и неподвижно чернел лес.

Солдат подумал, что это, может быть, охотники сидят у костра – но только вот зачем посреди ночи? На кого можно было охотиться так поздно? Правда, тяга курить оказалась куда сильнее логики, поэтому солдат встал, подхватил шинельку и мешок и направился в сторону светового пятна.

На службе он многое повидал и почти ничего не боялся, но тут немного струхнул – что-то было не так с этим предполагаемым костром. Солдат никак не мог понять, что именно ему не нравится, а тревога его тем временем нарастала. Он шел все медленнее, все нерешительнее, все чаще останавливался и прислушивался, но голоса разборчивее не становились, а костер не приближался.

Вот солдат вошел под деревья, сразу чувствуя сырость и острый грибной запах. Пятно света оказалось почему-то левее, чем было раньше. Солдат пошел в его сторону, но стоило ему на секунду отвлечься на чуть не хлестнувшую по лицу ветку, как пятно снова сместилось влево.

Идти стало труднее – ели будто бы норовили стать как можно плотнее друг к другу, образуя почти что стену, острые сучки цеплялись за одежду, под ногами хрустели и чавкали огромные скользкие грибы. Костер постоянно убегал влево, а голоса приобрели отчетливо насмешливый оттенок.

Солдат понял наконец, что это какая-то нехорошая сила так с ним шутит, и решил вернуться в поле и уйти от этого леса как можно дальше.

Солдат развернулся и пошел в обратную сторону. Но не тут-то было! Свет никуда не подевался, он так же подрагивал слева, иногда на секунду прячась за толстые стволы, но тут же возникая снова. Под ногами опять хрустели грибы, а ветки совсем озверели – они вылетали из темноты и били по лицу, как плети. Голоса уже откровенно хохотали на незнакомом солдату языке.

В очередной раз наткнувшись плечом на колючий ствол, солдат поскользнулся на грибе и с размаху рухнул на спину. Вот тогда над ним и заворочались…



– Дашунь, подожди, телефон. Да. Дашку спать укладываю. Ну, еще не заснула. Почти. Хорошо, я выйду. Да. Через десять минут. Да. Не уходи никуда.




9


Толя и Маша на скамейке у подъезда. Маша в перчатках.



Маша. Давай будем курить, Толя.

Толя. Может, к нам пойдем?

Маша. Нет, не надо. У тебя там все свое, я не хочу нарушать. Тем более Даша спит.

Толя. Она крепко спит.

Маша. Нет, не стоит. Давай просто будем курить.

Толя. Ну давай.



Толя вынимает пачку сигарет, спички. Протягивает пачку Маше, та неловко берет сигарету. Толя помогает Маше закурить (ладони Маши при этом так и остаются у нее на коленях), потом закуривает сам. Использованную спичку Толя аккуратно возвращает в коробок.



Что с руками?

Маша. Ничего. Все хорошо.

Толя. А если честно?

Маша. Честно.



Короткая пауза, во время которой Маша пытается взять сигарету двумя пальцами изо рта, но чуть не роняет ее. Толя смотрит на Машу внимательно.



Уже лучше. Они мне просто очень мешали, понимаешь?

Толя. Теперь не мешают?

Маша. Теперь не мешают.

Толя. Я очень надеюсь, что все заживет.

Маша. Конечно, заживет. Все заживет. Все-все заживет. Зарастет новой кожей. И глаза, и рот, и уши. Один нос останется, чтобы дышать. А все остальное заживет напрочь.



Короткая пауза, во время которой Толя аккуратно берет Машу за плечо. Маша как будто не замечает.



Не надо, Толь. Не надо. Я не буду, честно. Это я так.

Толя. Пойдем к нам все-таки. Покушаешь. Там вкусное все.

Маша. Я знаю, Толь, ты лучше всех готовишь. Только я не хочу есть.

Толя. А надо.

Маша. Надо. И если на автомате, то я ем. Всякую пакость. Атак, чтобы вкусное и всерьез – нет, не могу. Не получается.

Толя. Послушай. Я, наверное, ерунду скажу.

Маша. Скажи ерунду, Толя. Не страшно.

Толя. Давай тебе собаку купим. Или из приюта возьмем.

Маша. Зачем мне собака, Толя? Что я с ней буду делать? Толя. Ну пусть будет у тебя собака. Почему нет?

Маша. Мне не нужна собака, Толя. Мне мой Максим нужен. Зачем мне собака?

Толя. Чтобы руки были все время заняты и не мешали.



Короткая пауза, во время которой Толя достает из кармана флягу с коньяком и показывает Маше, но та не видит. Толя откручивает крышку и делает глоток, после, слегка прикрутив крышку, ставит флягу на скамейку рядом с Машей.



Маша. А это мысль.

Толя. Тут в парке одна тетка все время с двумя собаками гуляет. Я могу у нее спросить.

Маша. Ты спроси, Толя. Серьезно, спроси.

Толя. Хорошо. Завтра же ее поищу.

Маша. Давай вместе?

Толя. Ты во сколько заканчиваешь?

Маша. Я в отпуске, Толя.

Толя. Я завтра до пяти. Потом Дашку из сада забираю, за ней бабушка приедет, надо дождаться. В общем, где-то в семь я буду свободен.

Маша. Хорошо, я приду к семи, Толя. (Совсем короткая пауза.) Ты знаешь, я совсем не могу к Ольге Михайловне ходить. Мне стыдно – жуть. Мне кажется, она думает, что это я виновата.

Толя. Ничего она не думает.

Маша. Нет, знаешь, чисто так по-матерински думает – не верит, что никто не виноват.

Толя. Значит, не ходи.

Маша. Это тоже неправильно.



Еще одна совсем короткая пауза.



Толя. Завтра узнаем про собаку. Если не получится через тетку, возьмем из приюта. Потом купим все, что нужно.

Маша. А если она умрет?

Толя. То есть?

Маша. Ну вот если она заболеет и умрет? Что я буду делать?



Маша резко поднимается со скамейки и уходит. Толя сидит, сигарета давно потухла.



Толя. «К жителю второго этажа смерть пришла по лезвию ножа». Или как там.




10


Толя и Антон сидят на скамейке у озера. Толя курит. Рядом с Антоном стоит двухлитровая пластиковая бутылка пива. Антон еще не пьян, но уже тепленький.



Антон. Тебя кусала собака?

Толя. Нет. Никогда.

Антон. А меня кусала. Собственная. Я думаю, мы с Надькой потому и разбежались.

Толя. Из-за собаки?

Антон. Да.

Толя. Потому что тебя покусала ваша собака?

Антон. Ее собака. Не наша – ее. Моей эта собака не была никогда.

Толя. И что, вот натурально покусала? До крови?

Антон. Тебе показать ногу?

Толя. Нет, не надо.

Антон. Двенадцать швов, между прочим. Ненавижу собак.

Толя. Почему не конкретную собаку?

Антон. Конкретную собаку особенно ненавижу. Я лежу, у меня нога разорвана, ору как… А эта гладит ее по кровавой морде и повторяет: «Он тебе не сделал больно? Он тебе не сделал больно?»

Толя. А ты не делал?

Антон (со вздохом). Делал, конечно. Все время делал.

Толя. Тогда ты сам виноват.

Антон. Ну просто я ее ненавидел. Потому что все вращалось вокруг этой дурацкой суки.

Толя. А ты хотел, чтобы вокруг тебя?

Антон. Хотел. И не с собакой гулять хотел, а с Надькой. В кино ходить, на выставки какие-нибудь. Но нет, я вставал в шесть утра и перся с этой псиной на улицу, в любую погоду – говно за ней убирать.

Толя. В смысле?

Антон. А что, оставлять, что ли? На руку пакет – и подбираешь. А потом до мусорки несешь.



Короткая пауза, во время которой Антон отхлебывает из бутылки, протягивает ее То л е, но тот жестом отказывается, достает новую сигарету и закуривает, использованную спичку аккуратно возвращая в коробок.



Толя. Так ты считаешь, нам не нужна собака?

Антон. Нам?

Толя. Ну нам. Всем. Тебе, Маше. Мне.

Антон. Зачем? Ты не понимаешь разве, что она все внимание на себя обязательно соберет? Что не будет никого больше, кроме этой собаки?



Короткая пауза, во время которой Антон еще раз отхлебывает из бутылки.



Толя. Так, может, в этом и смысл?

Антон. Ну… не знаю. Я не подписываюсь в этом участвовать. Без меня, пожалуйста. У меня до сих пор нога болит.

Толя. У моего деда ноги вообще не было. И тоже болела.

Антон. А, ну это знаю. Фантомные боли.

Толя. Да, они.

Антон. Ну и что? К чему это?

Толя. Когда деду сделали наконец протез, то его нога, которой уже много лет не было, потихоньку болеть перестала.

Антон. Я не понимаю твоих сложных метафор, если честно. (Совсем короткая пауза.) Меня всегда раздражали все эти люди с собаками на улицах. В этом есть что-то противоестественное. Я вообще считаю, что животным не место в городе. Хомячкам и рыбкам разве что. Нет, я еще понимаю, когда собака маленькая – декоративная, да? Но сколько раз, бывает, видишь – идет с поводком, а сама этой собаки меньше. И это не она собаку выгуливает, это собака ее за собой тащит. Я один раз наблюдал, как две такие псины друг на друга кинулись. Тетки за ними натурально на животах по снегу ехали – и ничего сделать не могли. Попробуй разними таких зверюг… А тут я сам стал с такой ходить. Предатель. Так и не смог избавиться от стыда, пока от Надьки не ушел. И никогда, кстати, не разговаривал с другими собачниками. Знаешь, есть у них такая манера – дружить собаками. Так вот, я всегда один гулял. Далеко в парк шел, где никого нет никогда.

Толя. Не обязательно же брать псину.

Антон. Ну а что? Пуделя?

Толя. Почему сразу пуделя? Есть же золотистый ретривер, например.

Антон. Да ну их всех. Тоже мне – тема для разговора. Все они одинаковые.



Пауза, во время которой Толя и Антон смотрят на озеро. Толя – внимательно, Антон – понуро. Антон отхлебывает пиво.



Все они одинаковые. Всем надо одно и то же. А без них тоже не получается. Сволочная человеческая природа. Как ни пытаешься выключить эту программу, а все равно тянет. Не знаю, может, надо как-то до старости дотерпеть, когда уже пофиг будет. Когда ничего хотеться не будет, только чтобы не трогали. Чтобы никаких собак, никаких женщин. Никого вообще.

Толя. А я думаю, что наоборот будет. Захочется полной жизни, а уже поздно. На гроб собирать надо.

Антон. Ты знаешь, я ведь уже завещание написал.

Толя. Не рановато?

Антон. Нет. Умереть же в любой момент можно.

Толя. Можно, но не нужно.

Антон. Ну, тут уже сам не выбираешь.

Толя. Помнится, ты как раз сам и хотел.

Антон. Так вот тогда и написал. Попросил, чтобы кремировали. Чтобы никакой этой ритуальной фигни – гробов, венков, ужаса всего этого. Чтобы сожгли, а пепел в озеро высыпали.

Толя. Почему не в море?

Антон. Потому что далеко море. И никто не поедет.

Толя. Ну давай я поеду.

Антон. Ха. Нет. Я переписывать не буду. Оно у меня уже нотариусом заверено – и лежит в нужном месте.

Толя. А я давно на море не ездил. В детстве последний раз, а потом не получалось никак. А тут бы повод был серьезный.

Антон. Шутки у тебя…

Толя. А я не шучу.

Антон. А ты, значит, всех пережить собираешься?

Толя. Всех.

Антон. Зачем?

Толя. Чтобы никому больно не было из-за меня.

Антон. Пусть лучше тебе постоянно больно будет? Из-за всех?

Толя. Пусть лучше мне.



Совсем короткая пауза.



Антон. Ты такой дурак, Толян.




11


Толя и Маша идут по парку. Никого нет. На скамейках – крупные капли воды.



Маша. Мы не рановато?

Толя. Ну, я ее тут последний раз видел примерно в это время.

Маша. У меня такое ощущение, что никого здесь больше не будет сегодня, кроме нас.

Толя. Мы торопимся?

Маша. Тебе, может, домой надо? Я бы сама.

Толя. Да ты ее не узнаешь.

Маша. Нет, правда. Давай ты домой пойдешь. Я надеюсь, ты Дашку одну не оставил?

Толя. Нет, конечно. Она у бабушки.

Маша. Она у тебя постоянно у бабушки. А Света как будто бы дома не живет.

Толя. Почти и не живет. Работы много.

Маша. Аутебя?

Толя. А у меня рабочий день закончился.



Совсем короткая пауза.



Маша. Давай тогда курить, Толя. Раз ты не хочешь о себе ничего рассказывать.

Толя. Я рассказываю.

Маша. Ну да. Ты как рыцарь. Только не в том смысле, что галантный. Хотя и не без этого.

Толя. Спасибо.

Маша. Пожалуйста. Тебе не тяжело на себе этот костюмчик железный таскать все время?

Толя. Я не понимаю, о чем ты. Честно.

Маша. Ну, раз не понимаешь, то давай курить.

Толя. Давай потом покурим.

Маша. Что-то совсем на тебя не похоже.

Толя. Просто не хочу тетку раздражать. Она бесится из-за курева.

Маша. Может, давай из приюта все-таки?

Толя. Ну, если с ней не получится, то пойдем в приют.

Атак вполне возможно, что породистую дешевле купим.

Маша. Ты сам веришь в то, что говоришь?

Толя. А почему нет? Вряд ли в приюте будет шелти. Или ретривер тот же.

Маша. Ну и пусть не будет. Какая разница? Возьмем обыкновенную.

Толя. Обыкновенную всегда успеем.

Маша. Толя, я передумала. Давай покурим и пойдем.

Толя. Подожди еще пять минут.

Маша. Нет, я совсем передумала. Не хочу собаку. Не хочу.

Толя. Передумай еще раз. Пусть будет собака. Будем брать к себе по очереди – недельку ты, недельку я. Антон не в доле, он отказался.

Маша. Боится собак?

Толя. Женщин.

Маша. И какая связь?

Толя. Это я так. Шучу.

Маша. Ну окей. А если мне, например, надолго уехать надо будет?

Толя. Я же говорю – у нас побудет.

Маша. У твоих аллергии на животных нет?

Толя. Нет. Вроде бы. Не знаю. У нас животных никогда не было.

Маша. А у тебя самого был кто-нибудь в детстве?

Толя. Брат.

Маша. Дурак. Я про питомцев.

Толя. Майский жуку меня был. В спичечном коробке.

Маша. Ну смешно же, Толя.

Толя. Нет, серьезно. Он даже телевизор вместе со мной смотрел. Я его рядом с собой сажал, и он смотрел.

Маша. Жук?

Толя. Ну да.

Маша. И сколько он так с тобой телевизор смотрел?

Толя. Пару дней. Потом на него отец наступил.

Маша (показывает Толе за спину). Смотри, это не твоя тетка?



В сторону Толи и Маши идет Собачница с двумя Собаками на поводках. Толя оборачивается.



Толя. Она. (Собачнице) Татьяна Николаевна!



Собачница останавливается в пяти метрах от Толи и Маши.



Собачница. А. Ты.

Толя. Татьяна Николаевна, помните, вы мне обещали номер дать, если я вдруг собаку задумаю завести.

Собачница. Ничего я такого не помню. (Маше) Девушка, а вы в курсе, что у него еще одна есть?

Маша. Кто «еще одна»?

Собачница. Любовница.

Маша. Толя, что за бред она несет?

Толя. Не обращай внимания.

Маша. Она того, что ли? С придурью?

Собачница. Сама ты того, раз тебя такая ситуация устраивает.

Маша. Толя, о какой ситуации речь?

Толя. Просто не обращай внимания. Я с ней поговорю.



Толя идет к Собачнице, та агрессивно дергает за поводки.



Собачница. Я же собак спущу, Толя. Не подходи.

Толя. Татьяна Николаевна, вы мне только номер телефона запишите, и мы пойдем.

Маша. Толя, пойдем отсюда. Она же и правда собак спустит.

Толя. Это ничего, меня любят животные.

Собачница. Сейчас проверим.

Толя. Татьяна Николаевна, откуда столько агрессии?

Я понять не могу.

Собачница. С вами, нехристями, по-другому нельзя.

Маша. Толя, не связывайся с этой…

Собачница. А ты рот закрой, да? Прошмандовка.



Толя быстро подходит к Собачнице и коротко бьет ее по лицу, не замечая, что та вынула из кармана короткий ножик. Собачница несколько раз пыряет Толю ножом в живот – две рулетки с поводками она держит в левой руке, напрочь позабыв про Собак. Маша этого не видит.



Толя. Да зачем вы мне куртку портите?

Собачница. Я тебя сейчас всего испорчу.

Толя. Он же крошечный, подлиннее надо было. Собачница. Какой был.



Маша бежит к Толе. Тот стоит, после у него подгибаются колени – и он неловко садится на землю. Собачница, перепугавшись, бросает рулетки с поводками и бежит. Собаки бегут за ней с лаем, волоча по земле поводки с рулетками.



Маша. Толя!



Толя пытается встать, но у него не получается.



Она тебя порезала? Толя? Покажи, где?

Толя (смеется). И что ты там хочешь увидеть? Огонь?



Толя заваливается набок. Маша хватает его за куртку и пытается усадить, одновременно выуживая из кармана своего пальто мобильный.



Маша. Прекрати, слышишь?

Толя. Не звони никуда. Сейчас домой пойдем.



Толя с трудом поднимается на ноги. Маша пытается ему помочь. Толя вынимает из кармана сигареты и коробок спичек.



Я сейчас буду как Цой. Только снега нету.

Маша. Какой Цой, Толя? Какой снег?

Толя. Белый. Пушистый. Который падает на фонари и тает.




12


У одних людей, которые жили в долине, никогда не было огня, поэтому ночью им приходилось сидеть в кромешной темноте и мерзнуть. Спать по ночам они боялись из-за ночных хищников, поэтому спали днем – но какой днем сон? Люди из долины не высыпались и ходили потом остаток дня раздраженные и злые, а ночью садились в кружок и боялись. Ели они мало, невкусно и постоянно болели.

В горах над долиной жили другие люди, у которых огонь был давно. Понятное дело, жили они намного лучше людей из долины. Хорошо ели, ночью спали вдоволь – вокруг костра, которого боялись ночные хищники.

Один из горных людей, внимательный и зоркий, видел сверху, как плохо живут без огня люди в долине. Он долго наблюдал за тем, как долинные люди чихают и кашляют, бродят бесцельно с серыми лицами или просто лежат на холодной земле, пытаясь выспаться. Сердце горца постоянно больно сжималось из-за увиденного, и в один из особо неприятных пасмурных дней он не выдержал и пошел к своему отцу, который был самым главным горным человеком.

– Отец, – сказал зоркий горец, – люди в долине совсем извелись без огня, а у нас его много. Можно я отнесу им несколько горячих угольков?

Отец подумал, оглаживая длинную бороду, несколько долгих минут, а после сказал, что в этом нет смысла. Потому как, обретя огонь, долинные люди обретут и силу. А кто знает, не захочется ли им после этого забрать у горных людей вообще все и – что еще хуже – самим поселиться в горах?

– Ты прав, отец, – сказал зоркий горец и ушел, вздыхая, к жене и детям.

Однако следующей же ночью он бесшумным зверем пробрался к костру, не беспокоя спящих, и вынул из него несколько самых больших угольков. Положил их на плоский камень и стал осторожно спускаться с гор вниз, стараясь не уронить драгоценный груз.

Между горами и долиной тянулась узкая полоска старого, полумертвого леса – черные ели и корявые сосны с мишенями паутин на ветвях. В лесу жили поджарые черные волки, и зоркий горец об этом знал, поэтому предварительно вымазался вонючей дрянью из помойной ямы, чтобы пахло от него противно и несъедобно. Шел он по лесу медленно, выверяя каждый шаг и прикрывая угольки на камне ладонью.

Горец был человеком смелым, но черных волков все-таки побаивался. Старые люди говорили, что черные волки – это бывшие люди, которые умерли на огне еще в те давние времена, когда одни люди употребляли других в пищу, предварительно зажарив. Теперь же волки, по словам стариков, в отместку ели тех, кто пользовался огнем, а у горца как раз светились угли на камне.

Горец почти уже вышел из лесу, как вдруг зацепился ногой за торчащий дугой из земли корень и растянулся во весь рост, выпустив из рук драгоценный камень с углями.

Горец чуть не заплакал от ужаса и досады и хотел было, вскочив, собрать угли на камень, но тут из-за деревьев вышли узкие острые тени с горящими ядовитой зеленью парами глаз. «Волки!» – закричал про себя горец, готовясь умирать.

Однако волки не тронули его. Они молча проглотили все угли, кроме одного, из которого высунулся вдруг тонкий оранжевый язычок и принялся пожирать усохшую траву.

Горец ринулся было бежать обратно в горы, но зацепился за тот же корень и упал, ударившись головой и потеряв сознание. Маленький огонек вырос в большой и подобрался к лежащему без движения горцу. Одежда на нем загорелась, только горец ничего не почувствовал. Он не очнулся – даже когда его руки вытянулись в тонкие черные лапы и…



– Дашунь, подожди, телефон. Да. Нет, Дашку укладываю. Да. Нет, мам, не надо завтра. Прекрати извиняться, никто не спит еще. Ну забыла, ну и что? Нет, не приезжай, я дома буду. Да, дома. Целую неделю дома. Ничего, все в порядке, просто на больничном. Нет, не грипп. Порезался на работе. Нет, ерунда совсем. Честно. Честно. Да, честно. Все, мам, пойду. Да. Спокойной ночи.




13


Толя, Антон и Маша сидят на кухне у Толи. Рядом с Антоном на столе – бутылка пива, с Машей – чашка чая. Толя сидит без всего, руки спокойно лежат на коленях.



Маша. Толя, а где пепельница?

Толя (привставая). Сейчас.

Маша. Да сиди ты, я сама возьму.

Толя. В духовке.

Маша (открывая духовку и вынимая из нее пепельницу). А почему здесь?

Толя. Она все равно не работает.

Антон. От Светки прячешь?

Толя. Я взрослый человек. Мне прятать нечего.

Совсем короткая пауза.

Маша. Толя. Ты курить, что ли, бросаешь?

Толя. Нет. Просто не хочется.

Антон. Тебе курить не хочется? Тебе?

Толя. Мне. Не хочется.

Маша. Ему нельзя, наверное.

Толя. Все мне можно. Просто не хочу.

Антон. Противно?

Толя. Нет, не противно.

Антон. Ну я не понимаю тогда.

Маша. Так, а сигареты у тебя есть?

Толя. В куртке, наверное.



Маша поднимается и выходит из кухни, поставив на стол пепельницу. Антон берет бутылку, смотрит на Толю, после ставит на стол, так и не выпив.



Толя (смеется). Да прекрати ты.

Антон. Может быть, ты и прав. Наверное, пора уже завязывать.

Толя. Ты меня неправильно понял.



Возвращается Маша с пачкой сигарет, садится, кладет сигареты рядом с пепельницей.



Маша. Новенькая, в пленке. Натурально бросил, да, Толя?

Толя. Нет.

Маша. Тогда я не понимаю. И скажи, где спички. Толя. На плите посмотри.



Маша идет к плите, находит спички, возвращается, садится.



Маша (показывая на сигареты). Я распакую,™ не против?

Толя. Нет, не против.



Маша неумело сдирает с пачки пленку, вынимает сигарету, закуривает. Спичку кладет в пепельницу.



Маша (Антону). Слушай, надо, наверное, еще подежурить в парке. Вдруг она вернется все-таки.

Антон. Маш, если ее полиция не нашла…

Маша. Полиция и не искала особо. Делать им нечего. Портреты повесили по магазинам, и все.

Антон. Я-то ее не видел. Что мне этот портрет.

Маша. Я видела – и что? Совсем не помню. Описала как могла, и, мне кажется, совсем непохоже получилось.

Антон. Ну, может, кто-то узнает. Сообщит.

Маша. Таких теток по району – вагон. Одинаковые все. Какая из них она? Я, наверное, узнаю, если увижу ее в парке как раз, с собаками, а так…



Толя тихонько встает и уходит.



Антон. Проверишь Дашку? Может, раскрылась.

Маша. Покурю и схожу.

Антон. Ты же не курила раньше?

Маша. А сейчас курю. Какая разница?

Антон. Ну… вредно.

Маша. Правда? Удивил, честное слово.

Антон. А я вот никогда не курил и не собираюсь.

Маша. Молодец. Можешь даже за это выпить.

Антон (берет бутылку и как бы отдает честь, слегка прикоснувшись бутылкой к виску). Твое здоровье. (Делает глоток.)

Маша. Как будто бы Толя с нами, да?

Антон. Маш, не начинай.

Маша. Нет-нет, со мной нормально все. Ощущение просто такое. Будто бы он тут сидел с нами – и на пару минут вышел. И сейчас вернется.

Антон. Ты у него дома, вот тебе и кажется. Аяне такой впечатлительный.

Маша. Ты просто козел, Антоша.

Антон. Ну и пусть. Мне не обидно, знаешь ли.

Маша. А зря. Лучше бы ты обиделся.

Антон. Ага. И драться к тебе полез бы.

Маша. Ну, это в твоем репертуаре. С женщинами драться. Антон. Это бред, Маша. Самый обыкновенный бред.



Очень длинная пауза, во время которой Маша и Антон смотрят в разные стороны.



Маша (смотрит на часы на руке). Света скоро придет.

Антон (смотрит на свои часы, вздыхает). Да. (Встает.) Ладно, я пошел. Проверь Дашу.

Маша. Не беспокойся. И да, Антош.

Антон (остановившись в дверях кухни). М?

Маша. Постарайся завтра к Толиной маме в больницу все-таки без пива прийти. Хорошо?

Антон. Я попробую.

Маша. Смотри мне. Все, давай. Целую.

Антон (выходя). Взаимно.



Маша давит потухшую сигарету в пепельнице. После вынимает из пачки новую, закуривает от спички. Смотрит на горящую спичку. Дует на нее. Спичка гаснет. Маша зажигает новую, смотрит на огонь, снова дует. Спичка гаснет. Маша зажигает новую, смотрит на огонь, снова дует. Спичка гаснет. Маша зажигает новую, смотрит на огонь, снова дует. Спичка гаснет. Маша зажигает новую, смотрит на огонь, снова дует. Спичка гаснет. И так далее до последней спички.




14


Один человек однажды собрал все свои вещи, которых у него было не так много, и поехал с ними в лес.

В лесу было темно и сыро, высокие старые ели даже не скрипели на ветру – и дождь не попадал на землю под ними, оседая по пути вниз на широких ветвях.

Человек нашел подходящее место, сложил на нем все свои вещи и пошел вокруг них по спирали – собирать хворост. Набрав столько, сколько ему было нужно, человек умело и быстро развел костер.

Огонь получился сильным и настолько ярким, что был даже не оранжевым, а почти белым. Человек присел у огня прямо на землю, расшнуровал большой походный рюкзак и вынул из него толстую пачку писем, крест-накрест заклеенную скотчем. Письма отправились в огонь, за ними последовала пухлая тетрадка в твердой обложке.

Вещь за вещью выуживал человек из рюкзака и отправлял в огонь.

Любимый фонарик, свернутые в трубку детские рисунки, потрепанные видеокассеты без коробок, залоснившиеся игрушки без лап, хвостов и ушей, парочка фотоальбомов, перочинный нож, тонкая книжка в зеленой обложке с плохо нарисованными ладонями, курительная трубка, кисет с табаком, кошелек, паспорт, катушка синей изоленты, дырявая футболка с лицом в очках за колючей проволокой, мобильный телефон с зарядным устройством, коробка с давно слипшимися насмерть леденцами и много чего еще.

Когда вещи кончились, человек отправил в огонь пустой рюкзак, а за ним – привезенную отдельно гитару. Костер стал выше и громче – и уже не просто трещал, а гудел, выбрасывая вверх острые лапы искр.

Человек снял обувь и тоже скормил костру. А после встал и просто вошел в огонь, загоревшись сразу весело и ярко, став прозрачным и невесомым – и горел, как змеиная шкурка, сворачиваясь и постепенно исчезая.

Когда же его не стало совсем, из костра воздушным шагом вышел кто-то другой и пошел из лесу прочь.

А может быть, нам показалось.

Так странно и пронзительно
Сегодня ночь устроена —
И будто бы не жил еще,
И будто бы уже.

С ума сошел, и, видимо,
Назад теперь всю ночь идти,
Босыми топать пятками
По мокрому песку.

Болеть потом решительно,
Выкашливая легкие,
Лежать под одеялами
И в потолок смотреть.

И ставить под сомнение
Возможность возвращения —
Ведь если дом покинул ты,
Назад уже никак.

Пусть даже все знакомое,
Родное и привычное,
Но ты теперь – не ты теперь,
А просто друг семьи.

Так странно и волнующе
Внутри меня устроено —
И будто бы не я совсем,
А будто бы и я.

И вся моя история
Всплыла и томно крутится —
Как спелая черничина
В топленом молоке.

The End



Май 2015 года




Ловушка для птиц





Первая


Миша и Оля сидят за столом на кухне. Миша – полноватый лысеющий коротышка в растянутой кофте с капюшоном, Оля – высокая широкоплечая женщина с квадратным лицом и тяжелым носом, на ней – белая спортивная майка в обтяжку и лосины с принтами черепов. Между Мишей и Олей – открытая бутылка водки и две крохотные стопки, одна из которых, поближе к Мише, заполнена на треть.



Миша. Зачем водка, Оль?

Оля. Ты выпей сначала.

Миша. Мы никогда не пили с тобой водку. Мы с тобой даже вино не пили, а тут вдруг – водка.



Короткая пауза.



Оля. Давай. Скоренько.

Миша. А можно я так?..

Оля. Не можно, Мишань. Просто пей.

Миша. Ну… ладно. Зачем только?.. (Пожимает плечами, берет стопку, выпивает содержимое, даже не выдохнув предварительно. Секунды три трясется, словно треснутый током, после ставит стопку на стол, опрокидывает ее, снова ставит, затирает рукавом кофты капли.) Какое же говно!

Оля. Знаю.

Миша. Знаешь, а выпить заставила. И закуски никакой.

Оля. Так быстрее вставит.

Миша. А зачем быстрее? Куда мы торопимся? Выходной день.

Оля. Я тороплюсь, Мишань.

Миша. Куда?



Короткая пауза, во время которой Миша смотрит на Олю. Оля молчит.



Миша (кивая в сторону бутылки). А ты?

Оля. А я не буду, мне за руль.



Короткая пауза.



Миша. Какой руль, Оль? Велосипеда?

Оля. Нет, Миша, не велосипеда.

Миша. Подожди, ты что, водить умеешь? Ну… это…

(крутит руками воображаемый руль автомобиля.)

Оля. Умею. Вот это (повторяет жест Миши).

Миша. А… когда?

Оля. Давно, Мишань. Давно.

Миша. Тогда почему не говорила? Купили бы машину… подержанную. Хотя бы.

Оля. Я много чего тебе не говорила, Миша. А сейчас буду говорить.

Миша. В смысле? Я еще чего-то не знаю?

Оля. Почти всего, Миш.



Длинная пауза. Миша смотрит на Олю. Оля щелкает ногтем по пустой стопке.



Миша. Но если ты не будешь пить, зачем тебе тогда твой… стаканчик?

Оля. Чтобы твоему скучно не было.

Миша. А ему… скучно, да. (Короткая пауза.) Что началось сейчас, Оль?

Оля. Не началось, Миша, а заканчивается.

Миша. Ты мне делаешь немного страшно.

Оля. Будет еще и больно.

Миша. Больно? Бить будешь?

О ля. Ни в коем случае. Больно будет вот здесь (кулаком постукивает себя между грудей). Поэтому налей себе и выпей еще.

Миша (смотрит на бутылку и стопку. После берет бутылку, наклоняет над стопкой, но не наливает в нее ни капли и ставит бутылку на прежнее место). Нет. Говори так.

Оля. Ну, я предупредила.



Очень короткая пауза.



Миша. Что заканчивается, Оль?

Оля. Наши с тобой поддельные отношения.

Миша. Ты что, уходишь от… меня? И почему «поддельные»?

Оля. Ия ухожу. И ты уходишь, Миш.

Миша. А почему я ухожу?

Пауза, во время которой из глаз Миши начинают течь слезы.

Оля. Не надо, Миша.

Миша. Что «не надо»?

Оля. Плакать.

Миша. А разве я?.. (Трогает щеки, после вытирает их рукавами.)

Оля. Да.

Миша. Это само. От водки, наверное. (Яростно утирается рукавами, щеки его краснеют.)

Оля. Миша, прекрати истерику. Не поможет. У меня больше нет нужды делать вид, что я на нее покупаюсь.

Миша (продолжая растирать щеки). Правда?

Оля. Правда. Выпей еще и успокойся.



Миша наливает себе водки, выпивает, трясется пару секунд, шумно втягивает носом воздух. Некоторое время сидит тихо.



Все?

Миша. Все.

Оля. Тогда я продолжаю.

Миша. Да, давай.



Короткая пауза, во время которой Миша обтягивает на себе кофту, поправляет прозрачный пух на голове, откашливается. Оля молча смотрит на Мишу.



Оля. Это не моя квартира, Миша.

Миша. Да, она – твоих родителей.

Оля. Нет. Она съемная. И сегодня мы должны съехать.

Миша. В смысле? И куда?

Оля. Я не знаю, куда ты съедешь, Миша. Может, к родителям.

Миша. Аты?

Оля. А я забираю Сашка из школы, и мы с ним уезжаем в другой город.

Миша. Подожди, но Сашок…

Оля (перебивает). Сашок не твой сын, Миш.



Миша смотрит на Олю, тянет руку к бутылке, но Оля успевает подвинуть ее к себе. Миша в итоге неуклюже сметает стопари на пол.



Не надо, Мишань.

Миша. Ты что такое говоришь!.. Сашок же!.. Сашок!..

Оля. А тебя разве не удивляет, что он почти четыре кило был при всей своей, казалось бы, очевидной недоношенности?



Миша вскакивает. Оля сидит за столом и смотрит на Мишу.



Миша. Я тебя никогда не бил, Оля. Никогда. До сегодня.

Оля. Миша, разве можно бить женщину?

Миша. Такую – можно.

Оля. Какую «такую», Миш?

Миша. А что на тебя нашло, а? Выгоняешь меня из… ну… пусть не собственного, но дома, в котором мы с тобой столько лет!.. И потом – Сашок, сын…

Оля. Он не твой сын, Миша.



Миша подходит к Оле, поднимает руку, неуклюже двигает рукой рядом с лицом Оли, после опускает и отходит. Оля продолжает сидеть.



Миша. Знаешь, я требую провести экспертизу.

Оля. Миша, она уже. Я отдам тебе все бумажки. Сам убедишься.



Миша смотрит на Олю, улыбается.



Миша. А ты подготовилась.

Оля. Конечно. У меня нет времени тебя убеждать. Да и желания.

Миша (тряся кулаками перед своим лицом). Оля, ну что ты творишь!.. Что ты творишь-то, Оля?! Если ты вообще Оля.

Оля. Не Оля.

Миша. Еб!.. Ай, все. (Отворачивается, но тут же поворачивается обратно.) А родители твои? Хочешь сказать, что…

Оля (перебивает). Актеры на пенсии. Не скажу, что дешево, но терпимо.



Короткая пауза, во время которой Миша смотрит на Олю, а Оля пощелкивает ногтем по бутылке.



Миша. И кто ты? Если не Оля.

Оля. Никто, Миша. Просто никто. Чужой тебе человек.

Миша. Ты понимаешь, чужой человек, что ты сейчас напрочь развалила всю мою жизнь?

Оля. Ничего, Мишань. Начнешь новую. Ты еще молодой. Это мне – сорок, а ты…

Миша (перебивает). Сорок? Сорок? Ах, ты!..

Оля. Ну кто, кто?

Миша. Сука!



Миша бросается на Олю, выставив руки перед собой, но Оля без лишней суеты скручивает Мишу и укладывает его на пол лицом вниз. Миша кричит.



Оля (заламывая Мише руку). Почему не «блядь», Мишань?

Миша (кричит). Не знаю, пусти!.. Пусти!.. Руку сломаешь!

Оля. Нет, зачем? Просто вывихну.

Миша. Ну вывихнешь!.. Все равно! Пусти, говорю!

Оля. А ты успокоишься?

Миша. Да!.. Да!..

Оля. Честно?

Миша. Честно!..



Оля отпускает Мишу. Тот с трудом, кряхтя, поднимается. Долго отряхивается. Смотрит на Олю.



Честнее, чем ты, по крайней мере. Дерешься так…

Оля. Как?

Миша. Не как старуха. И не как моя Оля.

Оля. Нет никакой «твоей» Оли, Миша. Успокойся и забудь. У тебя двадцать минут на сборы.

Миша. Это мало!

Оля. Это дохрена.



Короткая пауза, во время которой Миша шумно вздыхает. Оля, на голову его выше, смотрит на Мишу сверху вниз.



Миша. Так ты кто? Шпион?

Оля. Хуже.



Оля выходит из кухни. Миша, чуть потоптавшись на месте, плетется за Олей.




Вторая


Миша дома у своих родителей. Он сидит на диване, перед ним – борщ в тарелке, которая стоит на журнальном столике, заботливо укрытом газеткой. Миша застыл с ложкой почти у рта, потому что смотрит телевизор. По левую руку от Миши сидит его Отец и тоже наблюдает за происходящим на экране. В комнату входит Мать Миши, несет тарелку с котлетами и пюре. Ставит на газетку, стараясь не шуметь, выпрямляется, смотрит на экран, потом на Мишу.



Мать. Мишенька, а что борщ?

Миша (не отрываясь от экрана). А что борщ, мам? Мать. Ты его совсем не ешь. Невкусный?

Миша. Мам, да это просто богический борщ, ты что! Мать. Ну полная тарелка же у тебя. Может, тебе хлеба? Миша. Не надо хлеба. Разве что сметаны.

Мать. Сейчас принесу, Мишенька. Ты только ешь, ладно? Худой такой стал.

Миша. Да ну че ты, мам? Как ни приду, все худой и худой.

Мать. Плохо кушаешь, Миш. Плохо кушаешь.



Мать выходит. Миша отправляет в рот ложку борща и снова застывает, глядя в экран.



Отец. Щеки впали.

Миша. Бать, да ну какие щеки!

Отец. Родителям лучше видно.

Миша. Родители слишком субъективны. Любовь застит глаза.

Отец. Это откуда?

Миша. В смысле?

Отец. Из какой литературы?



Короткая пауза, во время которой Миша отправляет в рот еще одну ложку борща.



Миша. Я не знаю. Я так сказал.

Отец. Не читаешь совсем?

Миша. Бать, какое чтение? Я работаю.

Отец. Так я тоже работаю. И что? В метро всегда есть время на книжку.



Входит Мать, несет на тарелке нарезанный хлеб.



Мать. Мишенька, натерла чесноком – как раз как ты любишь!

Миша. Ну мам!.. Я же сметаны просил!

Мать. Да?

Миша. Ну конечно! Бать, скажи ей.

Мать. Аркаша, это правда?

Отец. Не важно. Съест и хлеб.

Миша (со стуком кладет ложку рядом с тарелкой). Да ну, блин!.. Что за подстава?

Отец. Мать старалась, чесноком терла. Уважай давай родителя своего основного.

Мать. Я сейчас сметанки принесу, Мишенька. Прости, зайка.

Миша. Второе так остынет совсем, пока я этим борщом без сметаны буду давиться.

Отец. Там есть сметана.

Миша. Там мало сметаны!..



Длинная пауза, во время которой Мать семенит на кухню, а Миша и Отец застывают, уставившись в телевизор.



Отец. Ты чего нервный такой?

Миша. Разве? Я вроде в норме.

Отец. Устраиваешь из-за сметаны скандал.

Миша. Да какой скандал? Все же нормально.

Отец. Повышаешь на мать голос.

Миша. Ай!.. Просто…

Отец (перебивает). Все у тебя просто.

Миша. Ай, ну бать!..



Короткая пауза, во время которой Миша хлюпает борщом.



Отец. Ты медитировать не пробовал?

Миша. Зачем это?



Входит Мать.



Мать. Мишенька, родной…

Миша (смотрит в телевизор). Чего там?

Мать. Так а нет сметаны…

Миша. В смысле?

Мать (тихо). Кончилась…



Очень короткая пауза, во время которой Миша впервые смотрит на Мать.



Миша. Ну все. Вечер испорчен.

Мать. Мишенька!

Миша. Как так можно, а? Мам, ну как так можно?

Мать. Я сейчас сбегаю! Тут круглосуточный близко совсем, я куплю! Десять минут, Мишенька, десять минут!

Отец. Сам бы сходил.

Миша (поворачивается к Отцу). Ты чего, бать? Как я пойду? Я же ем!

Отец. Разбаловала тебя твоя Оля.



Миша застывает с ложкой в руке, после роняет ложку в борщ, закрывает лицо руками. Плечи его сотрясаются.



Мать (шепотом). Миша…

Отец. Я же говорю, медитировать ему надо. Совсем какой-то псих стал.

Мать. Тихо ты!

Отец. Или пусть тогда к психиатру идет. Не дело вот это вот все.

Мать. Ты озверел, что ли? Какой психиатр? Хочешь, чтобы его в дурку засунули?

Отец. Да почему сразу в дурку? Что за средневековые представления? Выпишут таблетки – и все!

Мать. Ага, таблетки. Чтобы он с утра до ночи только и мог что слюни пускать. Знаю я!

Отец. Тогда пусть медитирует.

Мать. Как ты достал со своей индийской ересью!

Отец. Почему сразу индийской?

Мать. Да хоть с какой! Ты видишь, ребенку плохо?

Отец. Ребенку тридцать уже. У ребенка свой ребенок в пятый класс пошел.

Мать. Ну и что?



Миша начинает выть. Мать и Отец смотрят на него.



(Шепотом.) Мишенька… (Отцу) Чего сидишь? Принеси аптечку!



Отец встает и выходит из комнаты, нечленораздельно ворча. Мать трогает Мишу за плечо, тот сбрасывает его руку. Это повторяется несколько раз.



Зайка.



Входит Отец, в руках у него белый деревянный ящичек с красным крестом на боку.



Ищи валерьянку.

Отец (садится на диван, ставит ящичек на колени, копается в содержимом). Тут только в таблетках.

Мать. Давай!



Отец протягивает Матери блистер с таблетками. Та выхватывает – преувеличенно нервно.



(Наклоняясь к Мише.) Мишенька, на вот – запей борщом.

Миша (сквозь вой). Сашок – не мой сын!



Очень длинная пауза. Миша воет. Мать и Отец молчат.



(Убирает ладони от лица, не вытирая мокрые щеки.) Сашок – не мой сын.

Мать. Как так – не твой?

Миша. Вот так. Не мой.

Отец. А чей тогда?

Миша. Я не знаю. Чей-то. Но не мой.



Короткая пауза, во время которой Миша молчит. Мать и Отец переглядываются.



Отец (собираясь выйти из комнаты). Я пойду один телефончик найду. У меня где-то была визитка.

Миша. Батя! Стой на месте. Я не пойду к психиатру, даже не надейся.



Отец замирает. Мать смотрит на Отца, качая головой.



Мама, ты представляешь – ей сорок лет! И она даже не Оля, а… я не знаю кто.

Мать. В смысле – сорок?

Отец (Матери). А я тебе говорил! Видишь? Говорил же!

Мать. Да помолчи ты!

Миша. Сорок лет, мам. Сорок лет… (Шумно втягивает носом воздух.) Мамуль… Можно, я у вас поживу? А то мне негде… пока что.




Третья


Крохотный кабинет, в котором за тремя столами сидят Гриша, Лиза и Миша. На столах – старенькие компьютеры, стопки бумаг, степлеры, дыроколы и прочие канцелярские принадлежности. Гриша – высокий чернявый парень с модной стрижкой, Лиза – миниатюрная девушка с волосами цвета морской волны и пирсингом в носу и губе. Все трое одеты строго в соответствии с дресс-кодом: белый верх, черный низ, то есть Гриша и Миша в белых рубашках и черных брюках, а Лиза – в белой блузке и черной юбке. ГришаиЛиза продолжают начатый чуть ранее разговор, Миша клюет носом с чашкой кофе в руке.



Гриша. И вот он идет на кладбище. Обязательно ночью. Лиза. Я тоже ночью ходила – ну и что? Ничего страшного. Вообще не понимаю, почему люди боятся могил. Наоборот, круто!

Гриша. Не, Лизон, это тебе не такое кладбище, как у нас. Там нет могил.

Лиза. Ну а как тогда? Урны с пеплом? Типа колумбарий?

Гриша. Тоже нет. У них там совсем по-другому хоронят, если это вообще можно похоронами назвать. (Мише) Миха, знаешь, что такое «небесные похороны»?

Миша (не открывая глаз). Я тебе не Миха.

Гриша. Ну простите меня, Михаил Иванович. Так знаешь?

Миша. Я не Иванович.

Лиза. Да отстань от него – пусть спит. Дальше рассказывай.

Миша. Я не сплю.

Гриша. Что-то ты какой-то занудный в последнее время стал, Мишкан.

Миша. Ты дурак.

Гриша. Ничего себе. Опасный парень Миша. Дерзит. Миха, не дерзи!

Лиза. Так что такое «небесные похороны»?

Миша. Я тебе не Миха.

Гриша. Миха-облепиха.

Лиза. Гриня! Оставь ты его в покое, а то расплачется еще. Рассказывай давай!



Короткая пауза, во время которой Миша, клюнув носом, отхлебывает кофе из чашки, а Гриша швыряет в Мишу скрепку, но промахивается.



Гриня! Ну что вы как маленькие!

Миша. Это не я. Это он.

Гриша. Ну и… короче. Когда у них кто-то умирает, то его… сажают. Ну, чтобы он как бы сидел. Ну не в том смысле, ты понимаешь.

Лиза. Я понимаю.

Гриша. И вот он так сидит целые сутки, а священник читает ему всякие молитвы из специальной книги – как бы помогает пройти посмертное путешествие.

Лиза. Здорово, наверное. Целые сутки с трупом! Хотя и утомительно.

Гриша. Ну, они привыкли.

Лиза. Все равно тяжело. У меня бы рот онемел – сутки бубнить.

Гриша. Но тем не менее.

Лиза. Ну ладно. Ну отбубнил священник. И все? Закапывают?

Гриша. В том-то и дело, что нет. Должно сначала три дня пройти, а потом близкий друг покойника относит его на типа кладбище.

Лиза. Типа?

Гриша. Ну для нас, потому что в нашем понимании это никакое не кладбище. Вот Миха, например, специалист по кладбищам. Он нам и подкинет точный термин. Да, Миха?

Миша (отхлебывая из чашки). Нет, Гриха.

Гриша. Мишкан, нуты чего? Не злись, Мишутка! Это шутка! Утро же доброе.

Миша. Шутки у тебя замшелые. Из такого же замшелого детства.

Лиза. Эй! Ну хватит уже, а? Дальше рассказывай, Гринь.

Гриша. Тебе жена, что ли, давать перестала? А, Михуил?



Миша открывает глаза и смотрит на Гришу. Тот вскакивает, сбрасывая со стола степлер.



Че, бля?! Выйдем?! Выйдем?!

Лиза. Гриня, сядь!

Гриша. Основной самый?! Основной?!

Лиза. Гриня, сядь уже!

Гриша. Держи меня, Лизон, потому что я за себя не отвечаю. Я ему рожу его презрительную расковыряю сейчас!



Миша смотрит на Гришу, шмыгая носом.



Лиза. Сядь!

Гриша (садясь). Урод жирный.

Лиза. Успокойся уже. Как дети, честное слово.

Гриша. Ну а чего он, а?



По щекам Миши текут слезы.



Лиза. Близкий друг покойника относит его на кладбище. Типа кладбище.

Гриша. А? А, да. Короче. Это такая площадка в горах. У них же там земли нет, камень один. Поэтому не во что закапывать.

Лиза. А как тогда?

Гриша. Там есть такой специальный чувак – рогьяпа. Ну, «могильщик» по-нашему. Но он не могильщик, конечно, потому что никаких могил там нет.

Лиза. А что есть?

Гриша. А есть рогьяпа, а у рогьяпы – нож. Он этим ножом режет покойника по всему телу.

Лиза. Зачем? Расчленяет его, что ли?



Миша начинает подвывать.



Гриша. А вот тут начинается самое интересное.

Лиза. Так расчленяет?

Гриша. Нет. Просто надрезает мясо. Готовит для стервятников.

Лиза. Ого. Офигеть!

Гриша. Да. Они там тусуются все время, ждут, нервничают. А когда рогьяпа надрежет мясо и отойдет в сторонку, они набрасываются на мертвеца и до самых костей его обгладывают.

Лиза. Круто как!

Гриша. Но и это еще не все.



Миша рыдает, по щекам его катятся слезы.



Лиза. Не все? Что еще-то?

Гриша. Кости-то остаются.

Лиза. И что с костями? Жгут?

Гриша. Ага, попробуй там сожги кости. Нет! Рогьяпа их дробит в муку, прикинь?

Лиза. Здорово как!

Гриша. Ага. Апотом смешивает с натуральной мукой…

Лиза (перебивает). И что, пироги печет?

Гриша. Не. Просто стервятникам отдает, а они съедают. Ничего, короче, не остается.

Лиза. А, ну так это не кладбище.

Гриша. Все равно там жутко.

Лиза. Ну, не знаю. Мертвецов-то там уже нет.

Гриша. Зато голодные духи всякие шляются.



Миша, шмыгнув носом, утирается рукавами рубашки.



Лиза. Я в духов не верю.

Гриша. А я верю.



Короткая пауза, во время которой Миша громко вздыхает.



И вот он идет на кладбище. Обязательно ночью.

Лиза. Кто «он»?

Гриша. Ну йогин же.

Лиза. А.

Гриша. Да. И у него с собой такая дудка – «ганлин» называется, из бедренной кости.

Лиза. Что, прямо из человеческой?

Гриша. Конечно.

Лиза. Офигеть! Хочу такую!

Г р и ш а. И вот он в эту дудку дудит и еще в такой особый барабан из двух человеческих черепов стучит – вызывает духов как бы. Миха, ты в духов веришь?

Миша (в нос). Нет.

Гриша. И Лизон не верит. А я – верю.

Лиза. Ну ладно. И что эти духи?

Гриша. Они слетаются, а он им себя предлагает – кушайте, мол. Понимаешь, да?

Лиза. Еще нет.

Гриша. Ну как труп стервятникам! Он – символический мертвец, понимаешь, да?

Лиза. А надрезы он себе делает?

Гриша. Ну… нет. Разве что мысленно.

Лиза. С надрезами круче было бы. Но и так прикольно.



Пауза, во время которой Миша вынимает из кармана платок и шумно в него сморкается.



И это все?

Гриша. Ну как бы да.

Лиза. А смысл?

Гриша. Отказ от прошлой жизни, наверное. Ну, как бы такое символическое отсечение всего телесного, земного… Страхов там. Пристрастий.

Лиза. Типа дурных привычек, что ли?

Гриша. Вроде того.

Лиза. Вот бы мне так.

Гриша. Зачем?

Лиза. Чтобы курить бросить. А то денег слишком много на сигареты вылетает.



Входит Армен Борисович – седовласый худой мужчина лет пятидесяти. В руках у него кипа бумаг, которые он, остановившись сразу за дверью, сосредоточенно перебирает.



Здравствуйте, Армен Борисович!

Армен Борисович. Да, да…

Лиза. Утро доброе, Армен Борисович?

Армен Борисович. Доброе, Лизон, доброе…

Гриша (встает из-за стола). Армен Борисович, я по поводу вчерашнего…

Армен Борисович. А что там?

Гриша. Ну, они напутали, и одного унитаза не хватило, дали вместо него лишний бачок.



Армен Борисович подходит к столу Лизы, вынимает несколько бумаг из кипы, кладет на стол.



Армен Борисович (внимательно смотрит на Гришу). Ну и что ты мне предлагаешь? За унитазом ехать? На «лексусе»?

Гриша. Нет, я просто…

Армен Борисович. Или ты ждешь моего разрешения съездить и поменять лишний бачок на унитаз?

Гриша. Армен Борисович… Я…

Армен Борисович. Так я разрешаю, Гриша. Валяй. Гриша. Спасибо, Армен Борисович!

Армен Борисович. Чтобы я от тебя это блеяние последний раз слышал. Понял?

Гриша. Да. Понял, Армен Борисович.

Армен Борисович. Сам уже можешь такие вопросы решать – не маленький.

Гриша. Простите, Армен Борисович.

Армен Борисович (Лизе). Лизон, ты копию накладной за пятое, надеюсь, сделала?

Лиза. Я всегда делаю копии, Армен Борисович. Армен Борисович. Давай ее сюда.



Лиза роется в бумагах на столе. Армен Борисович сначала стоит, протянув руку, после поворачивается к Мише. Лиза замирает.



А ты чего сидишь, драгоценный мой?

Миша. Ачто?

Армен Борисович. Тебе из отдела кадров не звонили разве?

Миша. Нет.

Армен Борисович. Ну тогда сам туда иди.

Миша. Хорошо, Армен Борисович. А зачем?

Армен Борисович. Как «зачем»? Тебе Григорий не передал разве?

Миша. Что «передал»?

Гриша. Армен Борисович! Армен Борисович! Я не успел еще…

Армен Борисович. Я тебе два дня назад сказал, Гриша. Что ты за распиздяй такой удивительный, а?

Гриша. Тут, понимаете, унитазы эти вчера. А потом я с накладными сидел. А Миша вчера ушел на час раньше. Ну и я…

Армен Борисович (внимательно смотрит на Гришу). Головка ты – сам знаешь от чего. Сейчас, при мне, скажи Михаилу то, что должен был позавчера.



Гриша стоит, откашливается, мнет пальцами рубашку на животе.



Ну!

Гриша (Мише). Миша, ты уволен.

Миша. Что?

Гриша. Уволен. Ты.

Миша (встает из-за стола). Подожди. Ты же вчера мне сказал, что я на повышение иду?

Армен Борисович (Грише). Чего?

Гриша. Да я шутил, Армен Борисович! Я шутил!



Короткая пауза, во время которой Армен Борисович смотрит на Гришу, Лиза тихо смеется в кулак, Миша оседает на стул.



Армен Борисович. Так. Ладно. (Грише) Ты, стендап-комик, давай разбирайся с унитазами. И да, на тебе еще возвраты висят. Прекращай дрочить и займись делом. (Мише) Аты, голубь, дуй в отдел кадров за обходным листом – и чтоб сегодня его подписал весь. И ко мне на стол. (Лизе) Копию.



Лиза спохватывается, выуживает, секунды три покопавшись, из бумаг копию накладной, отдает Армену Борисовичу. Тот, резким движением выхватив лист из пальцев Лизы, идет к двери.



(Оборачиваясь.) Работайте давайте, орлы. (Мише) Кроме тебя, конечно. Передашь все дела Грише. (Выходит.)

Миша. Почему это я – голубь?



Лиза и Гриша молчат, улыбаясь.



Почему я – голубь, а? Почему вы – орлы, а я – голубь?

Гриша. Потому что ты коготками так – цок-цок-цок…

Лиза. Да не расстраивайся ты так, Миш. Ничего катастрофического же.

Миша. Что значит «не расстраивайся»? Меня только что уволили – и даже не сказали за что, а ты мне говоришь «не расстраивайся»?

Лиза. Ну это Гриня тебя подсидел, если что.

Миша. В смысле?

Лиза. Просто. Пожаловался на тебя Армену несколько раз.

Гриша. Ничего личного, Мих. Я тут просто машину взял. Ну… ты понимаешь. Деньги нужны.

Лиза. Но ведь ты и правда плохо работаешь, Миш. Не обижайся.

Миша. Это по личным причинам! Мне только немножко времени надо было, чтобы справиться со своими… проблемами!

Лиза. Никого, к сожалению, не волнуют твои проблемы, Мишенька.

Гриша. Никого.



Пауза, во время которой Миша смотрит на Гришу и Лизу. Гриша подходит кЛизе и пытается приобнять ее за плечо, но Лиза сбрасывает его руку.



Миша. Был бы у меня сейчас автомат!..

Лиза. Плохо, что у тебя нет автомата.




Четвертая


Миша дома у родителей, он сидит за кухонным столом во главе, по сторонам – Отец (слева) и Мать (справа). На столе стоят – бутылка водки, стопки, тарелки с разнообразными салатами и закусками. Миша смотрит на бутылку водки молча в течение трех минут. Отец и Мать смотрят на Мишу и тоже молчат.



Миша (не отрывая взгляда от бутылки). Почему водка? Мы никогда не пили водку. Мы вообще никогда не пили вместе ничего алкогольного. И вдруг – водка. Зачем?

Отец. Ну… сынок…

Миша (очнувшись). Бать, ну ты же медитируешь! Читаешь всякое. Сам же говорил, что алкоголь – это напиток рабов. А тут – водка.

Отец. Особый случай. Понимаешь…

Мать (перебивает). Мы кое-что должны сказать тебе, Мишенька. Очень важное.

Отец. И наверняка болезненное для тебя. Но сказать мы должны.

Мать. Потому что все это не может уже продолжаться.

Миша. Что-то мне напоминает вся эта ситуация. Что-то плохое. И водка опять же. Как только в моей жизни появляется водка, тут же начинается всякая гадость. Хотя… если говорить про увольнение…

Отец. Какое увольнение?

Миша. Меня уволили.

Мать. Как «уволили»?..

Миша. Просто. Взяли и уволили.

Отец. Вот черт…

Миша. Гриша, коллега мой… бывший. Ненавижу его! Мудак!

Мать. Не ругайся, Мишенька.

Отец. Тебя Гриша уволил?

Миша. Фактически. Накапал шефу – сказал, что я плохо работать стал. Но вы же знаете, что у меня все не просто сейчас! Конечно, я не очень хорошо справлялся в последнее время, но я бы обязательно вернулся в колею – ты же веришь мне, мам?



Короткая пауза, во время которой Мать смотрит на Отца. Отец не выдерживает и прячет взгляд.



Мам?

Мать. М?

Миша. Ты мне веришь?

Мать. Конечно, Мишенька. Всегда тебе верила и верю.



Пауза, во время которой Мать снова смотрит на Отца. Отец разглядывает ладони.



Миша. Что происходит?

Отец (поднимая взгляд на Мать). Может, не будем о самом главном говорить?

Миша. О чем?

Мать (Отцу). Нет, надо сказать. И так затянулась вся эта история.

Миша. Какая история?

Отец. Эх!



Отец берет бутылку, открывает ее, разливает водку по стопкам. Одну придвигает Мише, вторую – Матери, а третью – себе.



Отец (поднимая стопку). Не чокаясь.



Отец выпивает свою водку, за ним свою пьет Мать, Миша, поколебавшись и повздыхав, опустошает стопку последним. Некоторое время молчат. Отец растирает ладонью лоб, Мать вертит стопку в руках, разглядывая дно, Миша жует губу.



Мать (поворачиваясь к Мише). Мишенька, ты не наш сын.



Очень длинная пауза.



Миша (шепотом). Вы прикалываетесь?



Мать и Отец отрицательно мотают головами.



То есть я не отец. Я не муж. Я даже не паршивый работник на паршивой работе. А теперь, выходит, я еще и не сын?

Отец. Ты – сын, сын! Разве что не по крови. (Смотрит на Мать.) Но неужели это так важно?

Миша. Тогда зачем было об этом говорить, если это не важно?

Мать. Мишенька, дорогой… Мы не можем уехать, не сказав тебе об этом. Это было бы нечестно по отношению к тебе. Да и держать в себе столько лет такое знание – это, знаешь ли…

Миша (перебивает). Уехать? В смысле? Куда? На дачу?

Отец. В Испанию, Миша.

Миша. В Испанию? Это как? Вы же старые! Какая вам Испания?

Мать. Аркашу пригласили там работать.

Миша. Он же на пенсии. Бать? Ты же на пенсии! Зачем тебе работать, если ты на пенсии?

Отец. Ну, знаешь ли, Миша… Деньги всем нужны. Даже таким старикам, как мы.

Мать. Там очень хорошо платят.

Миша. Что за бред? За что ему платить?

Мать. Аркашин старый знакомый, Вася, который в Испании уже много лет, заведует в Барселоне музеем восковых фигур.

Миша. Это какой-то дикий бред, мам. Ты сама слышишь то, что говоришь?

Отец. Васька меня в «Одноклассниках» нашел. Связались по скайпу, поговорили.

Мать. Вася предложил Аркаше место привратника.

У Аркаши когда борода отрастает, так он сильно на Маркса становится похож.

Отец. У меня даже кличка раньше была на работе…

Миша (перебивает). Маркс?

Отец. Нет. Карл.

Мать. Вот Аркаша и будет Марксом работать. Двери людям открывать.



Короткая пауза, во время которой все молчат.



Миша. Бать… а как же буддизм? Медитации?

Отец. А что «буддизм»? Ты думаешь, буддизм и большая белая борода несовместимы?



Длинная пауза, во время которой Миша наливает себе водки и выпивает. Выпив, придвигает к себе тарелку с морковкой по-корейски и начинает торопливо поглощать. Мать и Отец молча на него смотрят.



Миша (заметив повышенное к себе внимание). Нет, ну а что? У меня больше нет сил расстраиваться. Слезы все кончились. Я все время в шоке, а это, знаете ли, утомительно. Но одно все же радует.

Мать. Что, Мишенька?

Миша. Вы уедете, так?

Отец. Так.

Миша. Аквартира-то останется!

Мать. Мы продали квартиру, Мишенька.

Отец. Месяц назад.

Мать. Нам разрешили пожить еще немножко. Пока не съедем.

Миша. Ну… хорошо. Тогда план «бэ». Вы возьмете меня с собой. В Барселону.



Длинная пауза, во время которой Отец наливает водку себе и Матери, стараясь не смотреть в сторону Миши. Мать вообще отворачивается от него.



Не возьмете.



Отец отрицательно мотает головой. Мать всхлипывает.



Ну класс. И родители от меня отказались.

Мать. Мишенька, у нас там будет совсем крохотная квартирка!

Отец. Ну и потом… ты же взрослый уже человек. Самостоятельный. У тебя своя жизнь.

Мать. А у нас – своя. Можем мы хотя бы чуточку пожить для себя?



Отец и Мать выпивают, не чокаясь. Миша смотрит перед собой и молчит.



Миша. И куда мне теперь деваться?

Отец. Ну… ты можешь пойти к своему биологическому отцу. Он еще жив. Адрес я тебе дам.

М ат ь. У него интересное имя. Как и у тебя, впрочем.

Миша. Михаил – интересное имя?

Отец. На самом деле тебя зовут не Михаил.

Мать. Тебя зовут Мефистофель.



Короткая пауза.



Миша. А отца, значит, Фауст, да?

Отец. Нет. Отца твоего зовут Лэм.

Мать. Лэм Леонардович.

Миша. А я, получается, Мефистофель Лэмович?

Отец. Получается, что да.

Мать. Но мы решили, что быть Мишей тебе больше понравится.

Отец. Да и в школе вряд ли поняли бы Мефистофеля.



Миша встает и, покачиваясь, выходит из комнаты. Через пару секунд возвращается в одном ботинке. Отец и Мать переглядываются.



Миша (Отцу, протягивая к нему руку). Адрес давай… Лэма этого. Леонардовича.

Мать (подхватываясь). Мишенька, ты, что ли, прямо сейчас пойдешь к нему?

Миша. Прямо сейчас и пойду. К папке.



Отец вынимает из нагрудного кармана рубашки клочок бумаги и отдает его Мише. Миша пихает бумажку в карман, берет со стола бутылку водки и выходит.




Пятая


Миша и Лиза на кладбище. Лиза сидит на скамеечке возле могилы и курит, Миша рассматривает надгробный камень.



Лиза. Ну и? Ты к нему пошел?

Миша. Да. Но не дошел.

Лиза. Испугался?

Миша. Ага. Я даже дом его отыскал, но не решился в дверь звонить.



Короткая пауза, во время которой Лиза смотрит на Мишу. Миша продолжает разглядывать надгробный камень.



Лиза. Мишка, а почему ты вообще такой ссыкун?

Миша (чуть помедлив). Не знаю. Может, гены. Они же… (указывает подбородком на надгробный камень) тоже испугались чего-то. Сдали меня в дом малютки. Хотя и не урод… и с умственным развитием вроде бы все… нормально.

Лиза. Ну, причин может быть много… (Кивает в сторону надгробного камня.) Это мать твоя?

Миша. Да нет. Просто кто-то.

Лиза. Я думала – мать.

Миша. Где мать лежит, я узнаю, когда к Лэму схожу. Если схожу. А я схожу.

Лиза. А прикинь, это на самом деле твоя мать. Вот смешно будет!

Миша. Ага. Очень.

Лиза. Как ее зовут хоть?

Миша. Маму?

Лиза. Не. Эту вот, которая здесь лежит.

Миша. Сейчас. Тут не очень разборчиво. Вязь дурацкая, не могли нормально написать – памятник все же… (Всматривается.) Смертина Ираида. Тьфу!

Лиза. Что такое?

Миша. Засада какая-то с этими именами. То Мефистофель, то Лэм, то теперь – Ираида вот. Смертина… Смертина, блин!

Лиза. А Мефистофель – это кто?

Миша. Это я.

Лиза. Да ну!

Миша. Ага. Мефистофель Лэмович.



Длинная пауза, во время которой Лиза смеется, а Миша смотрит на нее и молчит.



Лиза (отсмеявшись). Вот это прикол.

Миша. Какие-то сплошные чудовища вокруг. И сам – чудовище.

Лиза. Ну я-то разве чудовище? Лиза Иванова. Ничего чудовищного.

Миша. А отчество?

Лиза. Юрьевна.

Миша (помедлив). Ну да… нуда. От тебя вроде как можно не ожидать подставы.

Лиза. Конечно. Я же не Гриша.

Миша. Гриша – ладно… Вот Армен Борисович…

Лиза. А ты замечал когда-нибудь, что нашего Армена в точности как Джигарханяна зовут?

Миша. А что, он тоже – Армен Борисович?

Лиза. Ага.

Миша. Вот гад.

Лиза. Джигарханян?

Миша. Нет. Наш… то есть теперь уже – ваш… Армен. Понятно теперь все.

Лиза. Ладно тебе, Миш. Не расстраивайся так. Мало, что ли, рабочих мест?



Миша садится на скамеечку рядом с Лизой и молчит.



Гришка – дурак, а ты просто под горячую руку Армену подвернулся.

Миша. А ты почему меня не защитила?

Лиза. Ха. Скажешь тоже. Мне самой работа нужна.

Миша. Даты альтруистка!..



Миша и Лиза некоторое время молчат.



Лиза (толкая Мишу плечом в плечо). Миш. Ну Миш!.. Или как тебя теперь называть? Мефя? Тофя?

Миша. Сама ты – Тофя с Мефей…

Лиза. Да! Точно! Буду тебя Тофиком звать. Тофик! А, Тофик?

Миша. Я – Миша. И в паспорте так. А Мефистофель… был давно и потому не считается.

Лиза. Давай ты не будешь расстраиваться, ладно?

Миша. Я бы и не расстраивался, если бы ты меня раньше поддержала.

Лиза. Ну, работа… это работа. Там нельзя человеком быть. Съедят.

Миша. Там нельзя, а здесь, значит, можно. На кладбище.

Лиза. Хорошее место же. Спокойное. Никто тебе на мозг не капает. Если б ты меня в кафе какое позвал, то я бы еще подумала. Там живых много – шумных, глупых. Бр-р-р! А среди мертвых всегда хорошо и уютно.

Миша. Почему это?

Лиза. Потому что они максимально предсказуемые. Никаких подлянок – только мир и покой.

Миша (напевает). «Ты – некрофил, Лиза. А это значит… что не страшны тебе ни горе, ни беда…»

Лиза. Этче за песня? Сам сочинил?

Миша. Почти.

Лиза. Ниче такая. Забавная.

Миша. Ага.



Длинная пауза, во время которой Миша мычит себе под нос мотивчик только что спетой песенки, а Лиза улыбается и чертит на земле носком ботинка дуги и прямые линии.



Лиза. Ну ты догадаешься уже – или нет?

Миша. О чем?

Лиза. Ну блин, Миш. Ну ты же на кладбище. Рядом с тобой – красивая девушка. Ну, романтика же?

Миша. Ага. Типа того. И что?

Лиза. Да обними ты меня уже, наконец!

Миша. Серьезно?

Лиза. Ну а чего я тогда сюда приперлась? Просто так сидеть?

Миша. Ну… ладно.



Миша неловко обнимает Лизу одной рукой. Лиза, улыбаясь, кладет ему голову на плечо.



Лиза. Миш.

Миша. М?

Лиза. А вот скажи… У тебя на кладбище когда-нибудь… был?

Миша. Кто?

Лиза. Ну… ты не понимаешь?

Миша. Нет.

Лиза (высвобождаясь из объятий и отодвигаясь от Миши). Ай, да ну тебя…

Миша. Да кто? Нормально скажи, пожалуйста. Без намеков.

Лиза. Кто-кто… Секс.

Миша. Секс?

Лиза. Секс.

Миша. На кладбище?

Лиза. Ну да. А чего такого.

Миша. Ну… это как бы кладбище. Тут мертвецы. Рядышком совсем.

Лиза. Как будто бы им есть до этого дело.

Миша. Так, может, лучше сразу в морге?

Лиза (резко поворачиваясь к Мише). А что, ты можешь это устроить?

Миша. Тьфу, блин…



Пауза, во время которой Миша встает и подходит к надгробию.



Лиза. Ну а чего ты тогда звал меня?

Короткая пауза. Миша молчит.

Странный ты.

Миша. Кто бы говорил.

Лиза. Я – нормальная.

Миша. Ну да… ну да…

Лиза. Так что? Просто так звал? Потрепаться?

Миша. Нет.

Лиза. А что тогда?

Миша (помедлив). Тут такое дело… Лизон, можно я у тебя поживу недельку… или две. Пока не пристроюсь где-нибудь. Может, Лэм… Леонардович… возьмет к себе. Я ж ему сын все-таки.

Лиза. Недельку?

Миша. Ну… или две.



Пауза.



Лиза. Три дня, Миша.

Миша. Всего три?

Лиза. Три дня. Не больше.

Миша. Ну… хорошо. А можно спросить – почему?

Лиза. Почему не больше?



Миша кивает.



Потому что больше никто не выдерживает.



Лиза вынимает из внутреннего кармана желтоватую флейту, сделанную, похоже, из бедренной кости человека, подносит к губам, дует. Раздается гнусавый глухой звук. Лиза набирает в легкие побольше воздуха и с силой дует. Звук тот же, только гораздо громче. Миша некоторое время смотрит на Лизу, потом начинает танцевать.




Шестая


Миша и Армен Борисович сидят на большом диване в одной из больших комнат большой квартиры Армена Борисовича. Миша одет как обычно, Армен Борисович облачен в пушистый белый халат и пушистые белые тапки, на голове у Армена Борисовича— пушистое белое полотенце, закрученное в причудливый тюрбан. Перед диваном – стеклянный журнальный столик, на котором ничего нет.



Армен Борисович. Миша, ты сидишь на этом диване сейчас только потому, что Лизон очень за тебя просила. Ты понимаешь?

Миша. Да, Армен Борисович.

Армен Борисович. Но взять тебя обратно я не могу.



Короткая пауза, во время которой Миша смотрит в журнальный столик, а Армен Борисович смотрит на Мишу.



Выпьешь чего-нибудь? Есть скотч. Есть красное сухое. Миша. Только не водку!

Армен Борисович. Водки нет. Я не пью водку.

Миша. Это радует.

Армен Борисович. Так что ты будешь?

Миша. Скотч?

Армен Борисович. Это шотландский виски. В данном случае – односолодовый.

Миша. Это хорошо?

Армен Борисович. Ну… как тебе сказать.

Миша. Ладно, не важно. Скотч.

Армен Борисович. Окей. Тогда я сейчас.



Армен Борисович выходит из комнаты. Миша осматривается. Армен Борисович возвращается через пол минуты, неся в руках два стакана для виски и бутылку с золотистой жидкостью. Ставит бутылку и стаканы на столик. Разливает жидкость по стаканам. Берет один стакан и протягивает его Мише.



Армен Борисович (приподнимая стакан). Ну что? За здоровье родителей?

Миша (чуть помедлив). Ну… да.



Пьют. Армен Борисович – залпом, Миша – сначала пробует, после отпивает треть.



Армен Борисович. Ну как?

Миша. Вкусно.

Армен Борисович. Ну и слава богу.



Армен Борисович ставит свой стакан на столик и садится на диван. Миша ставит свой стакан рядом со стаканом Армена Борисовича. Некоторое время молчат.



Ты прости, что я в таком виде. Не успел к твоему приходу привести себя в порядок.

Миша. Это вы извините, что я заранее. Перестраховался.

Армен Борисович. Не самое плохое качество. Ненавижу опаздывающих. И сам ненавижу опаздывать. Но случается всякое. Ты же понимаешь.

Миша. Конечно.



Короткая пауза, во время которой Армен Борисович внимательно смотрит на Мишу.



Армен Борисович. Тебе похудеть бы. И подкачаться. И одеваться начать чуточку по-другому.

Миша. А вы, Армен Борисович, совсем другой, когда не на работе.

Армен Борисович. Ну, дома мне ведь не нужно быть начальником, правда?

Миша. Правда.

Армен Борисович. Но непривычно. Я понимаю.



Пауза, во время которой Армен Борисович смотрит на Мишу еще внимательнее.



Давай ты мне расскажешь о том, что с тобой приключилось, а я подумаю, чем тебе можно помочь. Хорошо?

Миша. Да.

Армен Борисович. Я слушаю внимательно.



Миша медлит. Берет стакан в руку, нюхает содержимое, чуточку отпивает, ставит стакан на место. Армен Борисович молчит.



Миша. Сначала я узнал, что мой сын – не мой сын, а какого-то чужого мужика. Потом жена сказала, что ей – сорок, хотя уверяла раньше, что тридцать, и выставила меня из квартиры. Которая, кстати, оказалась съемной, а тесть и теща – подставными. Десять лет я жил в квартире, которую искренне считал нашей! Теперь я понимаю, почему она – я про жену – не хотела, чтобы я к ней прописывался. Десять лет я ездил с одним актером на рыбалку, а вторая кормила меня невкусными котлетами. Десять лет я просил Олю, которая и не Оля вовсе: «Давай распишемся, наконец, чтобы все по-людски», а она ни в какую…

Армен Борисович. Ничего себе. Она у тебя шпионка, что ли?

Миша. Я не знаю! Она же не призналась. Просто выставила меня.

Армен Борисович. Так себе ситуация.

Миша. Так это же еще не все!

Армен Борисович. Тогда продолжай.

Миша. Мало того, что родители мои продают квартиру и уезжают навсегда в Испанию…

Армен Борисович. Это, конечно, не очень приятно, но ты же взрослый мужчина, Миша. Можешь уже и сам как-то…

Миша. Да не в этом дело! Мои родители – это не мои родители. Это чужие мне люди. Я – приемный!..

Армен Борисович. Вот те раз.

Миша. Настоящий отец еще жив.

Армен Борисович. Ну вот! Хорошо же! Наверняка он не откажется тебе помочь. Я уверен. Ты же уже познакомился с ним?

Миша. Нет еще. Боюсь… немного.

Армен Борисович. Не надо бояться, Миша. Не надо. Давай я тебе еще налью.



Армен Борисович, не дожидаясь согласия со стороны Миши, наливает тому полный стакан. Миша благодарит кивком.



Миша. А вдруг это ему помогать надо? У него такое странное имя.

Армен Борисович. Армен, что ли?

Миша. Нет.

Армен Борисович. Я шучу, расслабься.

Миша. Хорошо.

Армен Борисович. И выпей.

Миша. Ладно.



Миша залпом выпивает, со стуком ставит стакан на столик. Армен Борисович внимательно смотрит на Мишу.



Его зовут Лэм.

Армен Борисович. Как? Лэм?

Миша. Лэм. Леонардович.

Армен Борисович. Дичь какая! Впервые слышу такое.

Миша. Но это еще не самое страшное.

Армен Борисович. Да куда уж!

Миша. Меня на самом деле зовут не Миша…

Армен Борисович. А-а?..

Миша. А Мефистофель. Мефистофель Лэмович.



Армен Борисович смотрит на Мишу. После наливает себе полный стакан скотча и сразу же выпивает весь.



Армен Борисович. Ты мне сейчас просто взорвал мозг, Миша. Просто взорвал мозг.

Миша. Ну и, ко всему прочему перечисленному, вы меня уволили, Армен Борисович.



Короткая пауза.



Армен Борисович. Знаешь, Миша. Все не так просто, как ты думаешь.

Миша. Я натурально попал в какую-то западню, Армен Борисович. Как будто меня кто-то проклял. Или заколдовал. Я не знаю, что мне делать.

Армен Борисович. Все не так однозначно, Мишенька. Постарайся и меня понять тоже.

Миша. У меня нет семьи. Нет дома. Нет работы. Друзей у меня и так никогда не было.

Армен Борисович. Утебяже есть отец! Лэм Леонардович!

Миша. Леонардович.

Армен Борисович. Прости, конечно же, Леонардович. Он точно поможет. Я уверен! Вот увидишь!

Миша. Не факт, что ему самому не нужна помощь. Вдруг он – старый слепой инвалид?

Армен Борисович. Ну почему же сразу старый и слепой?

Миша. Армен Борисович… возьмите меня назад. Ну пожалуйста… на любую должность. Пусть на самую дебильную.

Армен Борисович. Понимаешь ли, Миша… Если бы все было так легко и просто.

Миша. Но вы же начальник!..

Армен Борисович (гладя Мишу по коленке). Мишенька, дорогой. Послушай меня. Я бы с радостью, но…



Где-то в глубине квартиры громко хлопает дверь. Армен Борисович выпрямляется. Миша смотрит на него. За одной из дверей раздается голос Гриши.



Гриша. Армен, ты уже закончил?

Армен Борисович. Три минуты!

Миша. Голос знакомый какой-то.

Армен Борисович. Да это так… Не обращай внимания.

Гриша. Армен, мне надоело ждать. Я иду.

Армен Борисович. Я же сказал, что три минуты еще! Миша. Это Гриня, что ли?

Армен Борисович. Нет, конечно. С какой стати ему тут быть?

Гриша. Все, я иду! Мне скучно сидеть одному.



Армен Борисович вскакиваете дивана и идет к двери, которая сразу за диваном. Миша медленно встает. Дверь почти открывается, но Армен Борисович успевает навалиться на нее всем телом.



Сука! Ты мне ногу прижал! Пусти, больно же!

Армен Борисович. Яжетебе сказал: три минуты подожди! Так сложно, что ли?

Гриша. Пусти ногу! Что ты давишь?!

Миша. Гриня?



Короткая пауза, во время которой становится тихо. Потом Армен Борисович отпускает дверь и отходит в сторону. В комнату, хромая, входит Гриша. Смотрит на Мишу. Гриша одет точно так же, как и Армен Борисович, включая сложный тюрбан на голове.



Гриша. А этот жирный гном что тут забыл? Почему ты ему наливаешь? Ты же его уволил, разве нет?

Армен Борисович. Гриня, уйди. По-хорошему тебя прошу.

Гриша. А я тебя полгода просил его убрать, чтобы не видеть больше никогда эту рожу унылую, а теперь он к нам домой приперся? Что это, Армен?

Армен Борисович. Ко мне домой, Гриня.

Гриша. К нам, Армен! К нам!

Армен Борисович. Гриня, прекрати. Христом Богом тебя молю. Заканчивай.

Гриша. Приказывать в офисе будешь. А тут я – главный.

Армен Борисович. Я же не приказываю, Гриша. Я прошу. Ласково.

Гриша. Так ласково, что чуть без ноги меня не оставил.

Армен Борисович. Прости меня. Пожалуйста.

Миша. Армен Борисович… вы что, с… ним?

Гриша. А что, с Лизой, что ли?



Короткая пауза.



Миша. А чем Лиза так плоха?

Гриша (Армену Борисовичу). Что здесь делает этот хомяк?

Армен Борисович. Гриня, уйди на пару минут. У Миши все не просто сейчас, сложный период… Ему надо помочь, понимаешь?

Гриша. Ты что, обратно его хочешь взять? Я тебя полгода просил, а ты его – обратно?

Армен Борисович. Никто никуда его не берет – не выдумывай.

Миша. Это мне что теперь, в бомжи идти, получается?

Армен Борисович. Погоди, Миша.



Длинная пауза, во время которой Гриша смотрит на Армена Борисовича и тяжело дышит.



Гриша. А я тебя предупреждал, Армен. Я тебя предупреждал. (Быстрым шагом выходит из комнаты.)

Армен Борисович. Гриша! Не дури!



Армен Борисович бросается за Гришей, но тот уже возвращается – с большим ножом в руке.



Гриша. Я предупреждал. А ты опять за свое?

Армен Борисович. Гришенька, не дури! Умоляю!

Гриша. Я предупреждал. Не раз и не два. Только я, Армен! Только я! Или никто!

Армен Борисович. Гриша!



Гриша режет ножом свою левую руку. Армен Борисович бросается к нему, но Гриша замахивается на него ножом – и Армен Борисович отскакивает назад.



Гриша. Не подходи! Я пленных не беру.



Миша прячется под журнальный столик. Гриша режет ножом сначала свою правую, а после левую ногу. Хлещет кровь.



Армен Борисович. Гриша!

Гриша. Я сейчас покромсаю себя на части, а потом слетятся птички. Да, Армен? Представляешь, труп и могильщик в одном лице – разве не прекрасно?

Армен Борисович. Ты с ума сошел, Гриша… Зачем ты это делаешь?

Гриша. Что такое «ловушка для птиц», Армен? Это та ловушка, которая прихлопывает птиц, – или же та, за которой присматривают птицы? Или то и другое одновременно, а? Птичка ловит птичку. Птичка ловит птичку. Птичка… ловит… птичку… Чтобы что? Чтобы что, Армен?




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=70806673?lfrom=390579938) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.