Главная страница | Современная русская литература | Путь домой через бездну

Путь домой через бездну
Виктория Болле
В мире, где жизнь человека ничего не стоит перед лицом тоталитарного государства, судьба Иоганна, волга-немца, звучит как гимн человеческому духу. Родившийся в мрачные времена сталинских репрессий, он проходит через круги ада: от насильственного вырывания из родных мест до невыносимых условий трудовых лагерей. Это рассказ о потерях и боли, о крепости духа и о непоколебимой воле к жизни. Иоганн стал свидетелем и непосредственным участником событий, навсегда изменивших ход истории. Его голос проникает сквозь десятилетия, напоминая о тех, кто не может рассказать свою историю. Эта книга – не просто воспоминания о выживании; это памятник несгибаемости духа человека перед лицом нечеловеческих испытаний.

Виктория Болле
Путь домой через бездну

Аннотация
В мире, где жизнь человека ничего не стоит перед лицом тоталитарного государства, судьба Иоганна, волга-немца, звучит как гимн человеческому духу. Родившийся в мрачные времена сталинских репрессий, он проходит через круги ада: от насильственного вырывания из родных мест до невыносимых условий трудовых лагерей. Это рассказ о потерях и боли, о крепости духа и о непоколебимой воле к жизни. Иоганн стал свидетелем и непосредственным участником событий, навсегда изменивших ход истории. Его голос проникает сквозь десятилетия, напоминая о тех, кто не может рассказать свою историю. Эта книга – не просто воспоминания о выживании; это памятник несгибаемости духа человека перед лицом нечеловеческих испытаний.

Предисловие
Манифест императрицы Екатерины II, принятый в 1763 году, позволил тысячам немецких крестьян поселиться на равнинах Волги. В последующие годы множество немецких переселенцев последовали за приглашением своей соотечественницы в их новый регион Российской империи, где они основали более сотни колоний. Императрица обещала немецким поселенцам религиозную свободу, освобождение от налогов и земли.
Политический особый статус, который включал право на сохранение немецкого языка в качестве официального и право на самоуправление, был дополнительным стимулом для переселенцев для переезда в степные районы вдоль Волги и их освоения.
В окружении чужих народов немцам удалось сохранить язык, традиции и религию, которые они привезли с собой из родины. Немецкий уклад жизни удалось глубоко укоренить на этой земле. Это проявлялось в названиях жилых поселений, полей, лугов, гор, рек, ручьёв и многом другом. Несколько немецких церквей в степях Поволжья, которые сохранились до наших дней, свидетельствуют о разнообразии немецкой архитектуры.
В конце царской эпохи и после начального периода в Советском Союзе права на самоопределение были ограничены политикой. Во внутренних регионах страны преобладали антинемецкие настроения. В 1924 году была создана Автономная Социалистическая Советская Республика Немцев Поволжья (АССР НП). Эта республика была ликвидирована в 1941 году. После нападения Третьего Рейха на Советский Союз во время Второй мировой войны большинство немцев Поволжья были обвинены в коллективном сотрудничестве с фашисткой Германией и в конечном итоге были сосланы в Сибирь и Центральную Азию, где они в основном жили отдельно от других советских граждан в спецпоселениях.
Депортация немцев Поволжья стала началом трагедии, которая привела к гибели немецкого Поволжья, места уникальной и самобытной культуры.
После Второй мировой войны немцам не позволили вернуться на историческую родину. Общение на немецком оставалось рискованным, увеличивая риск обвинений в фашизме. В 1948 году было объявлено, что изгнание будет вечным. Немцы подчинялись комендатуре со строгим контролем и ограничениями, которые отменили лишь в 1956 году.
Лишение Поволжья культурных лидеров привело к упадку региона: имена мест забыты, культурные святыни уничтожены, а традиционные христианские церкви заброшены. Многие мелкие поселения исчезли, как и крупные немецкие колонии.

Карта



Основано на реальных событиях

перевод с немецкого языка

Оригинал впервые был опубликован в 2015 году под названием: Die Br?cke nach Hause.

В память о всех,
кто не выжил в трудовых лагерях и плену.

1



Декабрь 2006, Германия
Холодное утро четверга в дождливом декабре, незадолго до рождественских праздников – люди собрались на кладбище, чтобы проститься с покойной. Из серых облаков просачивался тихий дождь, но зонты оставались закрытыми – в знак протеста против непогоды, не как укрытие.
Я тоже стоял там, смотря с грустью на гроб, который опускали во влажную землю. Мое сердце кровоточило. Понимание смерти моей жены было тяжелым бременем. Я все еще здесь, а ее уже нет. Она ушла первой, оставив меня пережить ее похороны в одиночестве.
Моя жена ушла мирно, после пяти лет болезни, так же неприметно, как жила все свои восемьдесят лет. Месяц назад мы отметили её 80-летие, после которого её состояние ухудшилось. Через две недели она впала в кому, и наши дочери не отходили от её кровати. Мы все знали, что это её последние дни.
Вечером Ольга, моя младшая невестка, укрыла её и села рядом, внимая неровному дыханию и сопротивляясь сонливости. В комнате горел только тусклый свет от настольной лампы, царила тишина.
На следующий день, к обеду, дыхание прекратилось. Моя жена, спутница жизни на протяжении шестидесяти лет, ушла в тот декабрьский день.
Весть о её смерти распространилась быстро. Наши дети и внуки собрались в маленькой двухкомнатной квартире и с красными от слёз глазами смотрели на спокойно лежащее тело. В квартире царила тишина, почти никто не шевелился.
Позже мои дочери начали суетливо звонить и листать телефонный справочник, пока наконец не пришел агент похоронного бюро и забрал тело моей жены. Похороны были назначены на следующий четверг.
Теперь все собрались, чтобы проститься с усопшей навеки. Я первым медленно подхожу к могиле моей жены, опираясь на трость в мои восемьдесят четыре года. Мои дети не поддерживают меня, уважая мое желание идти самостоятельно, ведь я все еще могу передвигаться сам.
Перед тем как согнуться за пригоршней земли, я смотрю на собравшихся: наших детей, внуков, правнуков, их семьи, друзей, родственников… Они заполнили тропинки и пространства меж могил. Их много, и это глубоко меня волнует. Легкий дождь стекает по лицам, смешиваясь со слезами скорби.
В передних рядах, сквозь слёзы, скорбит моя младшая дочь. Она много времени провела рядом с мамой, заботясь о ней в последние годы. Это тяжёлое испытание для неё и для каждого из наших десяти детей, которые без исключения пришли проститься.
Большинство тихо плачет про себя. Похороны, казалось, принадлежали священнику, пока мой вид – старика с опущенной головой у могилы супруги, не вызвал общую боль. На их лицах – глубокая скорбь и сочувствие, охватывающие каждого.
Присутствующие следят, как я достаю маленькую лопату из кучи земли. Наполнив её доверху, я на мгновение задумываюсь перед могилой, затем наклоняю лопату и медленно сыплю землю. Звук земли, падающей на дерево гроба, проникает прямо в душу.
Я повторяю всё это трижды. Очень медленно отхожу в сторону и молча стою рядом с одним из сыновей, глядя на пустое место рядом с могилой моей жены. Я сдерживаю слёзы, наблюдая, как все гости прощания следуют моему примеру. Мужчины подходят к могиле и бросают горсть земли на крышку гроба, женщины опускают розы в гробницу.
Это семейная могила, которую я приобрел для моей жены, а позже и для себя. Когда я умру, через два, три или даже десять лет, мы оба вновь соединимся здесь на вечность. Ужасное чувство охватывает меня при мысли, что я смотрю на собственную могилу.
Надо мной шумно кружат вороны, их крики сливаются с приглушённым стоном моей младшей дочери. Я смотрю на своих детей, на моих сыновей и дочерей, их детей, внуков, и вся моя жизнь проносится перед глазами.
Я вижу маленького мальчика, который всегда был в беде, боролся за жизнь каждый день и прошёл через много радости и боли, чтобы стать тем стариком, что стоит здесь сегодня.
Мои мысли летят в далекий край, туда, где находится моя утраченная родина, в Мангейм. Не в процветающий город в Баден-Вюртемберге, город на немецкой земле. Нет, на российской земле Автономной Социалистической Советской Республики Немцев Поволжья АССРНП. Это густонаселённый большой колхоз кантона Гнаденфлур на реке Караман. Здесь смешанные леса сменяются южными травянистыми степями. На северо-западе Волга образует естественную границу. На юге граница проходит по Сталинградскому району, на востоке и северо-востоке – по Самарской и Саратовской областям с их многочисленными русскими поселениями. Церковь возвышается посреди колхоза, её колокол звенит несколько раз в день, как будто предупреждая об опаснисти. Здесь моя родина, здесь я родился!
Люди здесь, переселенные немцы, дружат с соседями и торгуют с ними. Они успешно ведут сельское хозяйство, ухаживают за скотом и землёй, получая богатый урожай и быстро строят заводы для обработки продукции.
Они адаптируются к местному климату, где короткие весны требуют засева полей в течение нескольких дней, чтобы семена проросли, сохранив влагу для роста зерна. Пропустив это время, урожая не будет.
Решения принимаются собранием поселенцев и обязательны для всех, их исполняет избранный старейшина. Это уникально для аутократической Российской империи, где крестьяне были правами ограничены.
Каждая немецкая колония имеет семилетнюю школу, где обучение до четвертого класса ведется исключительно на немецком языке. Начиная с пятого класса, также преподают русский.
Особое уважение уделяется религии. Колонисты часто ходят с семьями в церковь, обучают детей Божьему слову и остаются верными своему христианскому вероисповеданию. У них есть свои обычаи, которые они привезли из своей далекой родины в чужую страну. Народ живет в мире и согласии по божественным законам, не только между собой, но и с соседями.
Начало Первой мировой войны ознаменовало трудности для поволжских немцев, а Октябрьская революция дала старт тяжелым временам и политике уничтожения немцев в стране.

2



1925, немецкое поселение на Волге, Советский Союз
Моя жизнь полна судьбоносных встреч и событий, и я помню каждое из них, как будто они произошли вчера.
Начну с самого начала, с 1925 года.
Я родился в тяжелое время массового голода и серьезных политических событий. Мое рождение принесло моей матери бесчисленные проблемы. Не только она скептически отнеслась к моему появлению на свет, но и вся моя родня. Они не любили меня, потому что я появился на свет при роковых обстоятельствах. Я был нежеланным ребенком, случайностью, как говорят сегодня, незаконнорожденным. Мое рождение принесло позор моей матери.
Она, как и мой отец, была поволжской немкой и носила прекрасное имя – Маргарита. Молодая и влюблённая, она тайно встречалась с парнем. Обычная история, которую можно встретить в тысячах романов: богатый Он и бедная Она. К сожалению, конец был не таким, как во всех этих книгах.
Мать работала служанкой в доме богатой семьи моего отца. Он, избалованный молодой человек, проявил интерес к наивной молодой прислуге, вскружил ей голову, обещал звёзды с неба и затащил её в постель.
Они так и не поженились. Отец не был настроен серьёзно по отношению к моей матери, а его родственники не одобрили бы этот брак. Вскоре его призвали в армию, и он ушёл. Девять месяцев спустя родился я.
Моего отца я не знал. Он покинул нас навсегда, когда ушел. Единственное, что осталось мне на память о нем, – это одна фотография, которую имела моя мать, и имя, больше ничего.
Мать крестила меня в лютеранской деревенской церкви и дала мне имя Иоганнес в честь моего отца, который носил то же имя. Я получил свидетельство о рождении, почетное, составленное на немецком языке, согласно которому я был немцем.
Мы жили вдвоем. Я и мать. Это была жалкая жизнь в голоде и нужде, бедности и полном нищенстве. Днем, когда мать шла работать, она отводила меня к своему старшему брату, моему дяде Фёдору. У него было трое собственных детей и достаточно ртов, которые нужно было кормить. Я был для него дополнительной обузой.
У дяди Фёдора имелась собака. Её звали Карл. Обычная дворовая собака, не особенно большая, до костей худая. Её тёмная шерсть не блестела на солнце, а глаза смотрели грустно. Карл был дружелюбным животным. Каждый день он ждал меня у ворот дома, и когда я приходил, собака прыгала на меня и лаяла. Длинная металлическая цепь позволяла ей свободно передвигаться по двору. Она бегала и радостно махала хвостом, когда её гладили по спине. Я любил играть с Карлом. Ни одно другое животное не запомнилось мне так, как эта собака.
У мены и матери не было ничего действительно ценного. Ни скота, ни украшений, ни дорогих тканей, ни имущества, даже домашнего животного. Но у моего дяди Фёдора было две коровы, два красивых жеребца и несколько отборных предметов. Он не был богатым или зажиточным, совсем нет. Он был крестьянином, как и любой другой житель деревни, который пытался заработать на жизнь честным трудом.
Мне было четыре года, когда Сталин приказал провести принудительную коллективизацию. Коллективизация была направлена как против крупных землевладельцев, так и против крестьян. Не только зажиточные люди, которых называли кулаками, но и бедные люди были вынуждены добровольно отдавать своё имущество правительству, чтобы вступить в колхоз.
Вооружённые государственные деятели, обычно в сопровождении военного, врывались в дома людей, обыскивали каждый угол и забирали всё, что считали нужным. Люди боялись полицейской силы и дрожали от страха, когда вооружённые государственные отряды приближались к их домам.
Многие кулаки из Мангейма не соглашались с конфискацией и сопротивлялись радикальным мерам правительства. В конце концов, они были полностью лишены своего имущества, всех средств и сосланы. Многие были убиты …
***
В 1928 году
В один обычный день, когда мать работала, я остался у своего дяди Федора. Я был слишком мал, чтобы понять, что происходило, но быстро заметил, что с нами случится что-то плохое.
Жена моего дяди кричала страшно, когда трое вооруженных мужчин в элегантных униформах насильно ворвались в дом. Они вошли во двор, оглядываясь с недоверием, как будто знали, что здесь нечего взять.
Собака дяди Фёдора побежала навстречу государственным деятелям. Он всегда так делал, когда кто-то приходил в гости. Но на этот раз он не вилял радостно хвостом. Он чувствовал, что эти мужчины были захватчиками. От них исходил злой запах. Карл лаял на офицеров.
Один из них схватился за оружие, направил его на Карла и, не колеблясь ни секунды, нажал на курок. Карл взвизгнул, упал на землю и в следующий момент был мёртв.
– Зачем ты это сделал? – спросил мой дядя, с ужасом глядя на труп собаки.
– У нас недостаточно мыла, – бездушно ответил убийца Карла. – Отдайте скот. Из него сварят мыло.
Судьба Карла сильно меня потрясла. Я сидел в углу и плакал, боясь высунуться. Я боялся, что эти жестокие люди направят на меня оружие и застрелят так же, как собаку.
Они ходили по двору, что-то записывали на бумаге. Один из жеребцов дяди Фёдора был конфискован, также забрали корову. Они обыскали дом и нашли старый сундук, в котором жена моего дяди хранила одежду. Там они обнаружили пару изношенных старых занавесок и взяли один экземпляр для колхоза.
Они конфисковали всё, что могли найти: посуду, одежду, книги, просто всё. А потом они ушли, оставив за собой большую печаль, которую я видел в глазах моего дяди и тёти в тот день. Мой дядя много лет работал и откладывал каждую копейку, чтобы купить эти немногие вещи. Забота о своей семье всегда была для него на первом месте. А теперь государственные служащие забрали у него почти всё. Они практически лишили его семью средств к существованию.
Так деревня Мангейм превратилась в колхоз, к которому мы официально присоединились после раскулачивания. С тех пор всё стало только хуже. Колхоз не успел вовремя посеять, и земля превратилась в выжженные, пустые степи. Поля больше не обрабатывались. В результате пришёл великий голод.
После принудительной коллективизации жизнь у нас с матерью стала ещё тяжелее. Нам нечего было есть, и мы почти умирали от голода. В этой ситуации мать решила покинуть Мангейм. Мы отправились в Среднюю Азию, в Ташкент, в город хлеба, как его называли. В совхоз, где жила старшая сестра моей матери, Мари-Лизбет, со своей семьёй. В суматохе столицы Узбекистана мы надеялись найти для нас лучшую жизнь.
Но вскоре возникла первая проблема. Ни мать, ни я не знали русского языка. С нашим родным немецким языком в Узбекистане у нас не получалось. Тем не менее, мать с помощью своей сестры нашла работу. На свою первую зарплату она купила мне небольшую шалмейку.
Я отчетливо помню, как она подарила мне дудочку. Я был безмерно рад и не расставался с ней. Однако однажды по неосторожности уронил шалмейку в большой бак с водой, стоявший в нашей комнате. Я плакал, потому что думал, что игрушка потеряна навсегда. Будучи маленьким мальчиком, я не мог достать шалмейку со дна бака.
Мать вернулась с работы только вечером.
– Чего ты плачешь, Ваня? – заботливо спросила она меня.
Сквозь слезы я объяснил ей, что произошло, хотя боялся, что она накричит на меня и больше никогда не купит мне игрушку. Но к моему удивлению она сняла обувь, забралась в водяной бак и выловила свисток. Это вызвало радостную улыбку на моём грустном детском лице.
***
В 1932 году
После всего нескольких лет в Ташкенте у матери началась тоска по дому. Мы вернулись в Мангейм на Поволжье. Здесь ничего не изменилось к лучшему. 1932 год был тяжелым для всех переселенцев. Урожай не удался. Работы в колхозе было много, но за неё не платили.
Люди умирали от голода на улицах, в своих домах и квартирах. Трупы накапливались в каждом жилище, в каждом общественном заведении. Никто не убирал их. Это походило на апокалипсис.
Её смерть уже не была событием для кого-либо. Каждый был занят собственным выживанием. Люди стали холодными и равнодушными к судьбам других. Никакого сострадания, никакого участия и никакой заботы, как это было раньше. В результате вспыхнули болезни, унесшие жизни ещё большего числа людей.
Место моего рождения превратилось в убогое убежище, наполненное страхом, ужасом и смертью. Ничто не внушало даже капли оптимизма.
Когда я вспоминаю об этом, мне кажется, что в те годы оно было как болото, однообразное, усеянное буграми, опасное, всегда угрожающее затянуть меня в свои глубины, утянуть на дно и полностью, до последнего вздоха, высосать. Мой родной город – болото – заросшее тощими, дрожащими осинами, средними елями и заблудшими среди этих рваных ран земли белыми берёзами. Они росли очень медленно и быстро умирали в рыхлой, мёртвой земле, падали и гнили, как трупы рядом с ними. Этот образ часто встаёт перед моими глазами, и мне становится невыносимо больно.
Часто я вижу перед собой маленького мальчика. На его лице упрямое, но также испуганное выражение. Он пробирается сквозь мокрые снежинки, одинокий, покинутый, измученный. Тягостные и запутанные мысли нависают над ним, как тёмное облако, и болезненно вгрызаются в его переполненное маленькое детское сердце.
Случилось самое страшное, надежда покинула нас. Как новоприбывшие, мы не имели права ни на жилье, ни на работу. Это почти стало нашим концом.
Вернувшись в Мангейм, мать познакомилась с мужчиной. Хотя они жили вместе лишь недолгое время и у них даже родился ребёнок, я не помню его имени. Как быстро он появился в нашей жизни, так же быстро он и исчез, вскоре после того, как мать забеременела. Он умер от голода, как почти каждый человек, умерший в то время.
Мама осталась одна с двумя детьми, которых ей нужно было содержать. Она была вынуждена работать, а я, маленький мальчик, которым я тогда был, должен был присматривать за младенцем в её отсутствие.
Младенец ужасно плакал, и я качал его колыбель, простой предмет мебели, сколоченный из досок. Я хотел, чтобы ребёнок перестал плакать. Но он не переставал. Он кричал без остановки, и я не понимал, что ему нужно.
В какой-то момент младенец перестал плакать. Я занялся своими делами и был рад, наконец, иметь немного времени для себя.
Вечером мама вернулась домой. Она хотела узнать, как дела у моего братишки.
– Он постоянно плакал, потом уснул и до сих пор спит.
Мама подошла к колыбели, чтобы посмотреть на малыша. Вдруг она застыла. Она посмотрела на него и разрыдалась.
– Ребенок мертв, – сказала она дрожащим голосом. Он умер от голода.
После его смерти не было утешения и ничего, что могло бы облегчить мамину боль. Вскоре она заболела от горя и постоянного голода. Ей было тяжело ходить на работу. У нас почти не было еды. Все чаще я ложился спать голодным и все чаще думал о том, доживу ли я до следующего дня.

3



Новый год 1933 года.
Говорят, чудеса случаются, если в них крепко верить, и в эту праздничную ночь произошло настоящее чудо.
С черного неба падали густые снежинки, когда я бежал к своей тете Анне. Она была самой младшей из всех сестер моей матери, незамужней, бездетной и жила одна.
Я хотел непременно пожелать ей счастливого праздника и надеялся получить от неё небольшой подарок.
– Моё дорогое дитя, – сказала она мне. – С радостью бы я тебе что-нибудь дала, но у меня ничего нет, даже щепотки муки. Зато у меня есть кое-что гораздо лучшее для тебя.
Я был очень заинтригован, чтобы узнать, что это такое, что должно быть гораздо лучше, чем кусочек хлеба.
– Беги к своему дяде Карлу. Твой отец там.
Я не поверил своим ушам. Мой отец должен быть там!? Мой родной отец, которого я никогда раньше не видел? Смешанные чувства захлестнули меня. Замешательство, гнев и раздражение, но сильное чувство радости одержало верх. Сердце колотилось так сильно, что казалось, оно вот-вот разорвёт грудь. Как часто я мечтал однажды встретить своего отца? Каждый вечер перед сном я смотрел на его фотографию, а ночью мечтал о нём.
В моих снах он всегда появлялся как высокий мужчина. Стройный, с коротко подстриженными густыми волосами и в военной форме, как на фотографии. Мы никогда не разговаривали в моих снах. Я всегда смотрел на него издалека.
– Что ты стоишь как вкопанный? – вырвала меня из раздумий тётя Анна. – Беги, беги к своему отцу, – подгоняла она меня.
В тот же миг я выбежал из дома, не поблагодарив тетю за передачу радостной новости.
Дядя Карл был братом моего отца. Он был зажиточным, владел прекрасным большим домом и жил с семьей в той же деревне, где жили мы с матерью. Мы не поддерживали связь с этой семьей, но я знал о них все.
Я знал, какой дом принадлежит ему, бежал через глубокий снег, и мне было все равно, что я едва мог дышать. По дороге я представлял себе, каким может быть мой отец. Обрадуется ли он, увидев меня?
В мыслях я рисовал нашу встречу. Мой отец сразу бы узнал меня, обнял бы крепко и расспросил о моей жизни. У него наверняка была причина, почему он никогда не навещал меня. Он, конечно же, высокий и сильный, привлекательныи и мог рассказать много интересного. О местах, где он был, о людях, которых он встречал. И наверняка он привез мне много подарков.
Меня мучил вопрос, почему он вернулся сейчас, через столько лет. Я надеялся, что ради меня и что он наконец-то хочет участвовать в моей жизни. Конечно же, он скучал по мне так же сильно, как я скучал по нему.
Наконец я оказался у дома моего дяди. Бежал по ступеням веранды, задыхаясь и с диким биением в груди. Я стоял перед дверью прекрасного трехэтажного здания, позвонил. Мои руки дрожали, когда мне открыли массивную дверь, и я вошел в дом. Навстречу мне вышел дядя Карл.
Внутри пахло вкусной едой. Мой желудок, не получавший еды уже несколько дней, громко заурчал.
Я был так взволнован, когда дядя Карл привел меня в гостиную и я впервые в жизни встретился лицом к лицу с моим отцом. Он сидел за столом, прямо напротив меня. Вот он, во плоти и крови, живой и на расстоянии вытянутой руки. Именно таким, каким я всегда его себе представлял. Высокий, привлекательный и особенно статный. Одет он был в форму, которая делала его мужественным, точно как на фотографии.
Больше всего мне хотелось бы сразу подбежать к нему и крепко прижаться к его груди. Мне хотелось сказать ему, как сильно я по нему скучал и как сильно он мне нужен. Я бы умолял его остаться, никогда больше не уходить и не оставлять меня. Но я молчал. Я ничего не сказал. Вместо этого я вежливо поприветствовал присутствующих и пожелал им счастливого праздника. Я даже прочитал маленькое стихотворение на немецком языке.
Присутствующие захлопали в ладоши и улыбнулись мне. Затем дядя Карл сказал моему отцу:
– Это твой сын.
Он слегка подтолкнул меня вперед.
Отец медленно поднялся со стула и внимательно оглядел меня со строгим видом. Смотря на меня так, мне казалось, что я перестал дышать. Осмотрев меня с головы до ног, он обратился к моему дяде:
– Карлушка, пойди в кладовку и принеси мой мешок.
Дядя Карл сделал то, что от него потребовал отец. Он принёс мешок и передал его моему отцу. Когда отец его открыл, я увидел внутри два хлебных каравая. Я уже совсем забыл, как вкусно пахнет хлеб. Отец протянул мне один каравай, и я с благодарностью взял его. Мы не ели хлеба уже целую вечность.
– Это твой подарок, – сказал мне отец. Затем он достал тридцать рублей из мешка и дал их мне. Я взял красные банкноты и быстро сунул их в карман.
Потом он попросил меня сесть и сам сел рядом со мной.
– Ты уже ходишь в школу? – спросил он меня.
Я покачал головой. – Нет, ещё нет.
– Сколько тебе лет?
– Восемь. На самом деле мне не было ещё восьми, но через месяц мне должно было исполниться восемь.
Мы разговаривали четверть часа, и я наслаждался этим коротким временем в обществе моего отца.
– Тебе нравится жить у мамы? – спросил он. Я сразу начал болтать, не задумываясь о том, что говорю.
– У нас часто почти нечего есть, и игрушек у меня тоже нет.
Отец нахмурился, промолчал какое-то время, прежде чем вдруг задал самый важный вопрос:
– Хочешь пойти со мной?
Сначала я подумал, что он шутит. Но по выражению его лица я понял, что это не так.
– У тебя будет ещё один брат.
– А как же моя мама? – спросил я испуганно.
– У тебя будет другая мать. Моя жена. Она учительница, она научит тебя многим замечательным вещам. Со мной тебе будет хорошо. Прежде всего, у тебя всегда будет что поесть. Ну что, хочешь?
Его слова звучали очень заманчиво.
– Хочу, – тихо ответил я. Я хотел этого всем сердцем. Больше всего на свете я хотел именно этого.
Отец удовлетворённо улыбнулся.
– Ну тогда, беги домой и отнеси всё, что я тебе дал, своей матери. Только ничего ей не говори. Если скажешь, она не отпустит тебя со мной. Понимаешь?
Я кивнул.
– Ну ладно, а теперь иди. Я уезжаю через час. Только не опаздывай.
С буханкой хлеба в руках и тридцатью рублями в кармане я пошёл на кухню, чтобы покинуть дом через задний выход. Тётя Мила, жена моего дяди, готовила клёцки с квашеной капустой. Аромат, наполнявший кухню, был неописуемо вкусным.
Тетя Мила завернула мне клёцку с немного капустой в бумагу. Это была огромная клёцка, почти такая же большая, как буханка хлеба, которую я держал в руках.
– Возьми это, Ваня, – сказала она. – Я сделала это из последней муки.
Я никогда в жизни не ожидал столько подарков сразу. Счастливый и благодарный, я побежал домой, где моя мать ждала моего возвращения. Её ноги были так сильно опухшими, что она едва могла ходить.
Я вошёл в комнату, положил принесённое на стол и объявил:
– Вот, мама, ешь, мне срочно нужно уходить.
– Куда это так срочно? – удивилась она.
– Ребята хотят поехать в Саловку, чтобы поздравить людей там с праздником. Может быть, они дадут нам подарки, – солгал я.
Саловка – колхоз, недалеко от нашей деревни, где жили только русскоговорящие поселенцы. Колхоз был довольно зажиточным. Оба села вели дела друг с другом и обменивались различными вещами. Жаль только, что жители обоих сел совсем не могли понять друг друга.
Поскольку я некоторое время жил с матерью в Ташкенте, я был единственным в деревне, кто знал русский язык, и меня часто просили поехать в качестве переводчика.
Мать знала об этом. Она часто отправляла меня в Саловку, но сегодня, по какой-то причине, запретила мне ехать.
– Ты никуда не пойдёшь. Раздевайся. Ты остаёшься дома.
Мать уже догадывалась, что я задумал. Она, наверное, уже слышала от тёти Анны, что мой отец в деревне. Она схватила меня за пальто.
– Нет, – возразил я. – Мне нужно идти. Ребята ждут меня снаружи.
Я вырвался из объятий матери и побежал прочь. Она последовала за мной, пытаясь остановить меня. Я не обращал на неё внимания и бежал долгий путь до дома моего дяди, где меня ждал отец. Я прибежал как раз вовремя. Дядя Карл уже открывал ворота. Тройка лошадей была уже запряжена. Отец, завернутый в мех, восседал в санях.
Я побежал во двор. Мама, которая едва поспевала, не догнала меня.
– Ты всё-таки пришёл! – обрадовался мой отец и предложил мне место рядом с ним в санях. – Давай, садись уже.
Я быстро сел в сани, и мне на плечи накинули кусочек меха. Он был неописуемо мягким и тёплым.
– Поехали, Карлушка, – крикнул мой отец и погнал лошадей. В этот момент я был самым счастливым ребёнком на свете. Я наконец-то познакомился с отцом и даже уезжал с ним. Далеко от голода и нищеты этой деревни. Моя самая большая мечта сбылась. Я останусь с отцом и буду участвовать в его жизни.
Но когда мы достигли ворот, нам навстречу вышла мать.
– Как ты можешь так поступать? – обратилась она к отцу. – Тебе совсем не стыдно? С такими усилиями я растила этого ребёнка, а ты просто пришёл и хочешь его у меня забрать. Он – всё, что у меня есть, и ты готов лишить меня последней радости в этой жизни.
– Он умрёт с тобой, – сказал мой отец.
– Отдай его мне, верни мне моего сына, – умоляла его мать. – Пока я жива, он не умрёт. Я об этом позабочусь. Если я умру, тогда забирай его с собой.
Отец не сопротивлялся, когда мать вытащила меня из саней. Я извивался и пытался вырваться, но она держала меня крепко. Я видел боль в глазах моего отца и понимал, что ему было не менее тяжело отпускать меня, как и мне.
– Прощай, – сказал он мне. – Прощай, мой сын, – и слегка помахал мне правой рукой. Этот его жест до сих пор в моей памяти. То, как он умчался в снег и навсегда исчез.
Мама взяла меня за руку и повела домой. Я был очень несчастен, что он ничего не предпринял, а просто так меня бросил.
Это был первый и последний раз, когда я видел своего отца. Он работал в НКВД в качестве начальника ГПУ в политическом управлении – очень уважаемая должность, которая позволяла ему вести обеспеченную жизнь.
Много лет спустя я узнал, что он чуть позже покинул армию. Некоторое время он жил в Карл-Маркс-Штадте, втором по значимости центре поволжских немцев, после города Энгельс. У него была семья, жена и еще один сын, Юрий.
Я никогда не получал от него известия, даже письма. Я ничего больше о нем не знал. Он ушел, и у меня остались только воспоминания о нашей единственной встрече. Будучи маленьким мальчиком, я часто чувствовал себя виноватым за его поведение, пытаясь найти хоть какое-то объяснение. Но что может сделать ребенок, если его бросил собственный отец?
Возможно, все сложилось бы иначе, если бы он прожил дольше. Отец стал жертвой чистки и умер очень рано. В 1937 году его арестовали, осудили и расстреляли по причинам, которые мне до сих пор неизвестны.

4



Недалеко от Мангейма советская власть организовала зерновой совхоз под названием «Спартак». Дедушка Андрей работал в совхозе сторожем. Он старался устроить на работу дядю Фёдора.
Дядя был единственным интеллектуалом в нашей семье. Он окончил четыре класса школы, умел неплохо читать, писать и считать, что позволило ему получить работу в деревенском магазине. Он работал там продавцом и иногда снабжал нас небольшим количеством продуктов.
После новогодних праздников дядя забрал меня и мою мать из Мангейма и привёз нас в Спартак.
Бабушку я не помню. Она умерла, когда я был ещё совсем маленьким. Дедушка Андрей уже давно жил один.
Когда мы приехали в Спартак, директор совхоза покачал головой.
– У меня нет свободных комнат. И свободной рабочей вакансии на данный момент тоже нет. Мне очень жаль.
Это была нерадостная новость.
– Я мог бы предложить только работу на плантации, двадцать пять километров отсюда.
У матери не было иного выбора, поэтому она приняла предложение. Дядя Фёдор отвёз нас на плантацию. Там мы пережили тяжёлые времена, но, по крайней мере, были уверены, что каждый вечер получим немного хлеба. Мать зарабатывала на плантации четыреста граммов хлеба в день для нас обоих. Наша ежедневная норма составляла двести граммов хлеба на каждого, что явно не могло насытить. Мы постоянно испытывали голод.
Жили мы в подземном бараке, в подвале с ужасным запахом. Без окон, без отдельных комнат, словно в лагере. В бараке находилось около двадцати женщин с детьми. Все они были одиноки, без мужей, большинство – вдовы. Они оказались там по тем же причинам, что и моя мать. Каждый стремился избежать голодной смерти.
По вечерам, когда мать возвращалась с работы с четырьмястами граммами хлеба, она разрезала этот маленький кусочек на две половины и предлагала мне выбрать первым. Я внимательно осматривал кусочки и всегда брал больший.
Однажды умер верблюд, принадлежавший совхозу. Его использовали для тяговых и пахотных работ, заменяя тем самым технику, которой в то время почти не было. Для всех работниц это был настоящий праздник. Каждая отрезала себе кусок мяса, варила его и замачивала в холодной воде, чтобы сохранить. Мясо оказалось восхитительным.
Дети в бараке крали это мясо друг у друга. Я не был исключением и всегда стоял в первых рядах, когда дело доходило до шалостей. Женщины в бараке часто ссорились из-за этого. Моя мать тоже не избежала этих конфликтов. Понимая, что нам обоим на плантации плохо, она решила, что нужно меня отправить оттуда. Мать передала дяде Фёдору сообщение, что я здесь не выживу, и он приехал, чтобы забрать меня.
Весной 1933 года я покинул мать и отправился жить к дяде Фёдору. Он приехал на телеге, предоставленной директором совхоза, усадил меня на заднее сиденье, а сам сел на переднее рядом с водителем. Посмотрев на меня строго, он сказал:
– Слушай внимательно, Ваня. Я беру тебя к себе. Ты будешь у меня спать и есть. Днём будешь ходить в детский сад. Если тебя там спросят, в каком году ты родился, скажи, что в 1926. Если спросят, сколько тебе лет, скажи семь. Ты всё понял?
Я кивнул и ответил:
– Да.
Нам пришлось лгать, чтобы меня приняли в детский сад. Я не был глупым, я всё понимал.
Я уехал, и матери стало немного легче. Теперь она могла питаться своей дневной нормой одна. Она скучала по мне, и я тоже скучал по ней. Но в нашем случае это было лучшее решение. Только так мы оба могли выжить.
***
Долгожданная весна медленно наступала. Снег таял, обнажая грязь и сажу, скрытые всю зиму. С каждым днём грязь становилась всё заметнее, и казалось, что весь совхоз утонет в этом беспорядке. Днём с обветшалых крыш капал тающий снег, серые трубы хат едва дымили, а ночью белые тени неподвижных сосулек мерцали. Солнце всё чаще показывалось на небе, и всё живое пробуждалось от глубокого зимнего сна.
Я прожил у дяди Фёдора несколько месяцев. Днём я ходил в детский сад, и теперь почти каждый вечер я ложился спать не таким голодным, как раньше. Жизнь немного стабилизировалась. В семье дяди вновь задумались о пополнении.
Так и случилось. Всего через несколько месяцев на свет появился маленький мальчик, мой кузен Эрнст. Удача улыбнулась дяде, потому что вскоре после рождения его младшего сына совхоз предложил ему большую квартиру в бараке.
Однажды вечером он вернулся домой и объявил:
– Пакуйте всё, мы переезжаем!
В тот же вечер мы были готовы к переезду. Многие соседи помогали моему дяде переносить вещи в новую квартиру.
Жена моего дяди почти не могла помочь, так как большую часть времени занималась младенцем, который в тот вечер не переставая кричал и никак не хотел успокаиваться, несмотря на все усилия своей матери. Когда маленький Эрнст наконец уснул, тётя аккуратно положила его на кровать, которую уже перенесли и установили в новой квартире.
Царила абсолютная суета. Мужчины носились по комнате, выкрикивая грубые слова, если что-то шло не так, как им хотелось. Они приносили вещи и ставили их куда попало, не заботясь о порядке.
И тогда всё произошло очень быстро. В спешке переезда все забыли о младенце, который наконец стал тихим и спокойным. Когда мы вспомнили о малыше и бросились к кровати, то увидели на ней огромные кучи одежды, мебели и других вещей. В панике тётя начала сбрасывать всё это на пол, и когда она наконец освободила кровать от всего хлама, внезапно застыла. Она долго смотрела на спящего младенца, не в силах оторвать взгляд.
Она взяла младенца на руки и сильно потрясла. Её руки дрожали. Ребёнок не реагировал, он крепко спал. Она снова потрясла его, на этот раз немного сильнее. И снова ничего не произошло.
– Он не просыпается, – прошептала она дрожащим голосом.
Дядя Фёдор заботливо взял младенца из её рук и прислушался к пульсу.
– Он мёртв, – сообщил он.
В комнате внезапно повисла гнетущая тишина. Я смотрел на безжизненное маленькое тело, которое мирно лежало в руках моего дяди. Глаза были закрыты, рот слегка приоткрыт, на щеках всё ещё виднелись следы слёз.
Моя тётя сделала шаг назад, затем опустилась на пол и закричала. Вся ситуация внушала мне ужас. По спине пробежал холодок. Было невыносимо осознавать, что такая небрежность привела к гибели малыша. Его засыпали вещами, и он задохнулся.
Я тихо вышел из комнаты, не в силах больше это видеть. На улице уже потеплело, и снег медленно таял. Я глубоко вдохнул свежий воздух. Хорошо, что я ещё жив, подумал я.
***
Осень 1933 года
Через несколько месяцев после несчастья мать вернулась ко мне в совхоз. Нам выделили комнату в бараке недалеко от дяди Фёдора и тёти Анны. Это была небольшая комната с одним окном, но она была куда лучше душного подвала на плантации. Здесь мы быстро обустроились и прожили долгое время.
Я никогда не переставал восхищаться своей матерью. Она была удивительной женщиной. Несмотря на бесконечные трудности, ей удалось вырастить меня и сохранить мне жизнь в годы голода. День за днём она упорно работала, чтобы прокормить нас обоих, с отвагой смотрела в лицо суровым будням. Она была смелой. Она была всем для меня.
По вечерам, когда на улице темнело, мы часто сидели вместе в комнате, молча занимаясь своими делами. В тот вечер было так же. Я усердно мастерил бумажный самолётик, а мать мыла волосы. Она грела воду в кастрюле на примусе, небольшой газовой горелке. Примус с водой стоял на столе, за которым я играл с самолётиком.
Тихо напевая себе под нос, я аккуратно складывал бумагу. У меня было мало игрушек, и те, что были, были самодельными и из дешёвого материала. Это меня особо не беспокоило, потому что я не знал ничего лучшего. Я развлекался самыми простыми вещами, которые приносили мне огромное удовольствие.
Пока вода грелась, мама подметала пол в комнате. Она подошла к двери, чтобы вынести мусор. Когда она открыла дверь, порыв ветра оказался достаточным, чтобы опрокинуть таз с горячей водой.
В тот же миг я громко закричал. Мой крик эхом разнёсся по всей округе. Вся кипящая вода вылилась на меня. Я едва мог дышать от боли. Мама выронила совок и мгновенно подбежала ко мне, в отчаянии не зная, что делать.
– Ваня, мой дорогой … О боже, кто-нибудь, помогите нам!
На крики сбежались соседи.
– Что случилось? – спросил кто-то.
– Вызовите врача! – кричала мама. – Приведите доктора!
Моё тело было покрыто ожогами. Я едва мог различить голоса и людей, которые суетились вокруг меня. Мой взгляд упал на окровавленные колени. В первый момент меня охватила паника. Но затем всё начало расплываться, как во сне, и я потерял сознание.
Я очнулся в клинике и медленно открыл глаза. Первое, что я увидел, была моя мать. Она сидела рядом с моей кроватью, бледная как мел. Глубокие чёрные круги под глазами придавали её лицу усталый и измученный вид. Её глаза были красными от слёз и недосыпания. Меня тронула глубокая печаль в её взгляде, и, видя, как она на меня смотрит, мне самому захотелось заплакать.
– Ванечка, мой маленький, – тихо спросила она. – Как ты себя чувствуешь?
Я испытывал невыносимую боль.
– Я умру? – прошептал я, едва шевеля губами.
Она погладила меня по влажным, растрёпанным волосам и мягко ответила:
– Не думай об этом. Ты проживёшь долго, у тебя ещё вся жизнь впереди …
Мне хотелось рыдать, и чтобы подавить это желание, я закрыл глаза. Я думал, что если не буду её видеть, то не буду хотеть плакать.
– Посмотри, Ваня, что я тебе принесла.
Медленно подняв веки, я увидел, как мать протянула мне руку с маленькой конфетой.
Я слегка улыбнулся.
– Это для тебя.
Мне было непонятно, откуда у неё эта конфета, но мысль о сладости на мгновение позволила мне забыть о боли. Я попытался медленно поднять руку, чтобы взять конфету из её рук. Вдруг меня затошнило.
После неконтролируемого приступа рвоты мать аккуратно уложила меня в постель и накрыла лоб влажной тряпкой. Всё вокруг меня покачивалось, как на волнах. Во рту остался отвратительный горький вкус. Сквозь густые ресницы я смотрел на обеспокоенное лицо матери. В её глазах я видел страх за мою жизнь.
Моя мать была невысокого роста, немного сгорбленная, её тело изнурено тяжёлым трудом и вечным голодом. Она двигалась медленно и тихо, словно хотела оставаться незаметной. Её широкое овальное лицо освещали тёмные глаза, всегда полные печали и тревоги, как у большинства женщин в совхозе. Её густые тёмные волосы, собранные в косу, блестели на солнце. Она была ещё молодой, мягкой, грустной, сильно потрёпанной жизнью.
Слёзы медленно текли по её щекам.
– Не плачь, – тихо попросил я. – Я хочу пить, принеси мне лучше что-нибудь попить.
– Я принесу тебе воду, сейчас же, Ванечка.
Когда она вернулась с ковшиком, я притворился, что сплю. На самом деле, я не хотел пить, я просто хотел немного покоя. В действительности я наблюдал за ней сквозь полуоткрытые веки. Она стояла несколько минут, наклонившись над моей кроватью, ковшик дрожал в её руках, и вода плескалась через край. Затем она поставила ковшик на стул и молча опустилась на колени у моей кровати. Я слышал, как она тихо молилась, прося Бога о моём выздоровлении.
***
Моё состояние оставалось крайне тяжёлым. Никто не верил, что я смогу выжить. Моё тело было сильно обезображено, кожа на коленях обожжена до костей.
Потребовалось много времени, чтобы снова встать на ноги и бороться за жизнь, но я справился. Мама помогала мне преодолеть этот тяжёлый период выздоровления.
Когда я вернулся домой, радость в её глазах была неописуемой. Моё состояние улучшалось с каждым днём. Долгое время мне приходилось носить специальные чулки, но к началу нового учебного года я был настолько здоров, что смог пойти в первый класс. Для меня начался новый этап жизни.

5



Зима 1938 года
Растя без отца, я был предоставлен сам себе, пока мама работала днём. Я часто хулиганил, что сильно огорчало маму, был нарушителем спокойствия, как и мои друзья. После школы мы бродили по улицам, ища очередную возможность натворить что-нибудь.
Когда я пошёл в школу, быстро понял, что учёба и зазубривание не для меня. Я преуспевал в школе только в тех предметах, которые мне нравились. Я любил историю, географию и литературу. Мне нужно было лишь слушать учителя, и на следующий день я мог пересказать всё почти дословно, не тратя времени на домашние задания.
Что мне совершенно не давалось, так это математика. Этот предмет постоянно доставлял мне проблемы. Я не мог понять арифметику и ещё меньше текстовые задачи. Из-за плохой оценки по математике мой перевод в пятый класс оказалось под угрозой.
Но вместо того чтобы учить основы математики и улучшать свои результаты в школе, я предпочитал играть в шахматы. Точнее, я хотел научиться играть в шахматы. И вскоре у меня появилась такая возможность.
Йоханнес Ганце был старше меня на два класса и учился в той же школе. Часто он играл в шахматы со взрослыми в клубе совхоза. Я тоже бывал там и с интересом наблюдал за матчами. Однажды мой тёзка предложил научить меня играть.
– Я научу тебя шахматам, – сказал он. – Но не бесплатно. Это будет стоить тридцать копеек.
Я нашёл деньги. Столько стоила пачка сигарет Браво. После нескольких уроков я освоил шахматный мат, как будто играл всю жизнь. Я стал действительно хорош и побеждал каждого, кто садился против меня.
В один обычный осенний вечер, когда мы с друзьями проводили время в клубе, внезапно появился господин Кобр, заместитель директора нашей школы. Высокий мужчина с постоянно хмурым выражением лица, всегда настороже. Его маленькие проницательные глаза злобно смотрели сверху вниз, создавая ощущение, что они могли проникнуть в самую душу. Мы прозвали его Кобра, а он придумал прозвище для меня – часто называл меня поросёнком-ёжиком.
Наши отношения были особенными. Мы не переносили друг друга. Господин Кобр делал мою жизнь невыносимой, и я отвечал ему тем же. Я часто прогуливал уроки, мои оценки по некоторым предметам были ужасными, и я не собирался ничего менять. Поэтому господин Кобр постоянно следил за мной, наблюдая как жандарм, чтобы наказать меня.
– Ну что, бездельники, – сказал он в вызывающем тоне, – снова балуетесь вместо того, чтобы учиться!
– Конечно нет, – ответил я покорно, – мы просто играем в шахматы. Кстати, это очень полезная игра, которая развивает ум и логическое мышление.
Господин Кобр ухмыльнулся, обнажив зубы.
– Вижу, ты очень остроумный.
– К тому же я талантлив. Давайте сыграем партию.
Моё предложение удивило не только господина Кобра, но и меня самого.
– Ты не соперник для меня, – отмахнулся он.
– Это мы ещё посмотрим.
Господин Кобр сначала колебался, но затем сел за стол напротив меня.
– Берегись, – предупредил он. – Я довольно хорош в шахматах. Ты проиграешь.
Теперь уже я ухмыльнулся.
– Вы начинаете, – сказал я, предоставив ему право первого хода и подвинул шахматную доску с белыми фигурами.
После нескольких ходов я понял, что у господина Кобра нет шансов против меня. Мне доставляло огромное удовольствие видеть, как взрослый мужчина, такой как он, проигрывает мальчишке. Я делал всё возможное, чтобы выйти победителем в этой партии.
– Шах и мат, – объявил я с гордой улыбкой на лице и увидел, как его правая бровь поползла вверх.
Он нахмурился и вскочил со стула в ярости. Проиграть ему было для меня унизительно, и он это знал. Но ребята из моей школы теперь видели во мне героя, который нашёл в себе смелость бросить вызов самому злобному и грозному человеку совхоза и победить его.
– Вон отсюда, – взревел Кобра. – Все уходите. В такое время детям нечего делать в клубе. Пора домой.
Честно говоря, я не ожидал другой реакции от него. Было очевидно, что Кобра выйдет из себя. Я и сам не рассчитывал, что смогу его победить. Его репутация непобедимого теперь была под угрозой.
– Вы меня слышали! – прорычал он. Я едва сдерживался. Он выглядел просто смешно. Я непроизвольно рассмеялся, что привело его в бешенство.
– Ах, тебе это смешно? Посмотрим, как отреагирует твоя мать, когда я её навещу.
Я тут же замолчал и понял, что на самом деле проиграл. Привлекать к этому мою мать было нечестным ходом, подумал я, глядя, как Кобра выходит из клуба.
На следующий вечер, как и угрожал, директор школы появился у нас дома. Я предчувствовал неладное, когда он вошёл в комнату. Мама вздохнула, предвидя, что сейчас будет, и посмотрела на меня с гневом в глазах.
– Что он снова натворил? – простонала она.
– Поведение вашего сына неприемлемо, госпожа Швенк! – возмутился Кобра.
– Что именно он натворил? – Мама закатила глаза.
– Его успеваемость в школе ужасна. Он постоянно мешает на уроках и часто отсутствует на занятиях. Вы вообще знаете, где он бывает в это время?
– Нет.
– Я так и думал! Он играет в шахматы с друзьями, такими же бездельниками, как и он сам, в клубе.
– Я не вижу в этом ничего плохого, – защищала меня мама.
– Да, кроме того, что он делает это в то время, когда должен быть либо в школе, либо уже дома. Вчера я видел его в клубе в половине девятого вечера!
– Я просто играл в шахматы, – оправдывался я. – Это же не запрещено. И, кроме того, вы сами играли против меня.
Я видел, как лицо Кобры краснело от гнева. Казалось, что из его ноздрей вот-вот пойдёт пар.
– Тебе совсем не стыдно, ты, поросёнок-ёжик, – закричал он. – Твоя мать самоотверженно растит тебя, а ты? Из-за математики тебя не переведут в пятый класс. Ты хочешь так отблагодарить её? – Он прожигал меня взглядом.
– Нет, я не хочу, – пробормотал я тихо.
– Постарайся, сделай что-нибудь, используй оставшееся до конца года время. Пусть всё не рухнет из-за твоей лени. Сделай всё, чтобы перейти в пятый класс. В противном случае, я вижу для тебя мрачное будущее.
Господин Кобр сказал это и ушёл. Мама внезапно вскочила со стула. Её брови нахмурились, и она смотрела на меня пронзительным взглядом.
– Почему ты меня разочаровываешь, Ваня? – спросила она холодно и, не дождавшись ответа, выбежала из комнаты, громко хлопнув дверью.
Я вздохнул. Конечно, я не хотел намеренно её разочаровывать. Просто так получилось. Математика мне совершенно не давалась.
Но этот разговор заставил меня задуматься. Мне действительно нужно было что-то сделать, чтобы хоть немного порадовать маму. В последнее время я только огорчал её, а она этого не заслуживала.
Я достал из ящика школьную тетрадь. Несколько минут смотрел на текстовую задачу. Пробовал разные способы решения, но правильный ответ никак не получался. Я просто не понимал, как её решить. В какой-то момент я осознал, что никогда не смогу решить задачу сам.
Я собрал школьные принадлежности, надел пальто и тихо вышел из барака. Было уже двенадцать часов ночи, когда я постучал в дверь дома моего учителя по математике. Я знал, что в такое позднее время, когда весь совхоз спит, не принято приходить в гости, но для меня было важно решить задачу именно сегодня. Я твёрдо решил удивить свою мать.
Учитель открыл дверь в одних трусах.
– Что? Кто здесь? – крикнул он.
– Не пугайтесь, – попросил я. – Это я, Ваня, ваш ученик.
– Ах, Ваня! Что ты здесь делаешь так поздно?
– Я пытался решить задачу по математике, но у меня не получилось. Я её просто не понимаю. Я подумал, что вы могли бы мне помочь.
– В такое позднее время? Уже полночь, – удивился учитель.
Я опустил взгляд.
– Извините за позднее беспокойство. Я знаю, что уже поздно, но я очень хочу сегодня закончить задачу. Поможете мне?
Учитель вздохнул.
– Проходи, – наконец согласился он.
Я вошёл в его квартиру и сел за стол. В свете горящей свечи, стоящей рядом, учитель шаг за шагом объяснял мне задачу:
– Один килограмм яблок стоит два рубля. Ты хочешь продать клиентке пять килограммов. Сколько ты должен взять за них? – объяснил он задачу своими словами.
Он медленно вёл меня к правильному решению, задавая вопросы. Я делал заметки и записывал ход решения. Постепенно я всё понял.
– Перепиши это аккуратно, – приказал он мне.
Я кивнул и встал со стула.
– Спасибо вам большое, – поблагодарил я, и перед тем как выйти, учитель добавил:
– Я награжу твоё усердие, Ваня. Ты получишь хорошую оценку. Перевод в следующий класс тебе обеспечен.
Он сдержал своё слово, и меня перевели из четвёртого класса в пятый. Это очень обрадовало маму.
Она достала шоколадные конфеты, которые были редкостью. Две из этих конфет она дала мне в качестве награды и велела не трогать остальные. Мне стоило больших усилий сдержаться, ведь они так соблазнительно лежали прямо перед моими глазами и словно умоляли меня съесть их.
Вечером мама обнаружила, что пакет с конфетами исчез. Конечно, она устроила мне взбучку.
– Я их не трогал, – ответил я, но мама мне не поверила.
– Не лги мне, – закричала она.
В этот момент дверь открылась, и вошёл мой дядя Фёдор. Он принёс нам муку. Поставив тяжёлый мешок на пол, он поздоровался:
– Добрый день, родные. Что за крики я слышу в коридоре?
– Ах, Фёдор, – простонала мама. – Я в отчаянии. Что мне делать? Ваня совсем не слушается. Он постоянно вытворяет глупости и лжёт мне. С ним невозможно справиться. Сегодня он съел все конфеты, несмотря на мой запрет. Поговори с ним, пожалуйста.
Дядя Фёдор нахмурился.
– Ну-ка, иди сюда, – приказал он. – Садись.
Я выполнил его приказ. Дядя сел рядом со мной.
– Когда ты наконец перестанешь лгать своей матери? – резко спросил он.
– Я не лгу.
– Ты съел конфеты без разрешения матери?
– Нет!
– Он лжёт, – возбуждённо сказала мама.
– Я не лгу! Клянусь, что я не брал конфеты!
Обидно было, что они мне не верили, хотя я говорил правду. Я действительно не трогал конфеты!
Дядя Фёдор встал со стула и медленно снял ремень с брюк.
– Если ты сейчас же не скажешь правду, я тебя отлуплю!
Его глаза сверкали от гнева.
– Но я говорю правду, – закричал я. Но дядя Фёдор мне не поверил.
– Ты сам этого захотел, – прошипел он, затем начал бить меня. Удары ремня по моей спине были ужасными. Я крепко закрыл глаза, чтобы не расплакаться.
– Ты съел конфеты? – снова спросил он.
– Нет! – я оставался верен своим словам. Я не сделал ничего плохого. Обвинения моей матери были безосновательными, а наказание дяди несправедливым. Из-за этого мне ещё больше хотелось плакать.
– Не лги нам! – рявкнул он и продолжал бить меня ремнём. Он бил меня так долго, что я думал, что потеряю сознание от боли. Я плакал и кричал не своим голосом.
– Я научу тебя говорить правду! Всю твою лживость я выбью из тебя! – рычал дядя, размахивая ремнём. Удары с громкими хлопками обрушивались на моё тело. Я чувствовал, как всё во мне постепенно немеет. Я не выдержал и признался во всём под побоями, лишь бы дядя наконец остановился.
– Хорошо … хорошо … я взял их … – закричал я сквозь слёзы. – Прекрати! Я съел конфеты.
Дядя Фёдор опустил руку и цинично улыбнулся. Он явно гордился тем, что разоблачил преступника, пусть и сомнительными методами. Я же чувствовал себя ужасно и несправедливо наказанным.
Дядя снова надел ремень и сел. Хмуро глядя на меня, он спросил:
– Почему ты не признался сразу?
– Потому что я не брал конфеты, – пробормотал я, опустив голову.
В этот момент в комнату ворвалась соседка.
– Что вы делаете с ребёнком? – сетовала она. – Его крики слышны на километры вокруг.
– Не вмешивайся, – резко ответил дядя Фёдор. – Это всё воспитание. Он взял конфеты, несмотря на запрет, съел их тайком и не хочет признаться.
На лице соседки в тот же момент отразился ужас.
– Конфеты! Те, что лежали здесь на полке? – тихо спросила она.
– Да, – ответила мама. – Речь идёт именно о них.
– Ах, Маргарита, ребёнок ни в чём не виноват! Тебя не было дома, а я не могла тебя спросить. Ко мне пришли гости, и я хотела занять у тебя сахар. Зашла в комнату, и увидела целую пачку конфет на полке. Я их взяла, у меня не было времени идти в магазин. Я бы потом купила и вернула тебе.
– Ты взяла конфеты? – Мама смотрела на неё в замешательстве.
– Конечно! Прости меня, но ребёнок здесь ни при чём.
– Видите, – гордо воскликнул я сквозь слёзы. – Я говорил правду.
Дядя опустил взгляд. Я видел, как ему больно от того, что он меня несправедливо наказал.
– Прости меня, Ваня, – попросил он прощения. – Прости меня, сынок.
Конечно, я его простил, хотя моё тело болело ещё несколько дней. Когда соседка вернула пакет с конфетами, мама отдала их все мне. После этого я забыл о боли и унижении, которые мне причинили родные.

6



Лето 1938 года
Летом начался сбор урожая гороха, и я отправился в соседний совхоз, чтобы спросить у местного полевого бригадира о возможной работе для меня. Бригадир, дядя Василий, был близким другом нашей семьи и жил вместе со своими тремя детьми, женой и тёщей в одном доме.
Раньше я никогда не был у него в гостях и не имел ни малейшего представления, где его можно найти. Я направился прямо на поле, надеясь встретить там дядю Василия. К сожалению, его там не было. Ребята, которые работали на поле, порекомендовали мне обратиться к старому Фёдору.
– Фёдор знает всех в совхозе. Он поможет тебе найти полевого бригадира.
– Где я могу найти этого Фёдора?
– Без проблем! Мы проводим тебя к нему!
Ребята оказались очень любезными и привели меня к всезнающему человеку совхоза, который уже давно потерял зрение. Он ходил с белой тростью и никогда не натыкался на предметы и препятствия. Он ничего не видел, но его другие чувства были настолько развиты, что он легко обходил любые барьеры. Было трудно поверить, что он слепой.
Местных жителей он узнавал по голосу. Эта способность была чрезвычайно впечатляющей. Ребята часто подшучивали над ним, и на этот раз они решили, что я буду играть роль обманщика.
– Оставайся спокойным, когда мы подведём тебя к нему, – велел мне один из мальчишек. Мне понравилась эта маленькая проделка, и я был заинтригован, что скажет этот Фёдор.
– Эй, Фёдор! – крикнул один из ребят. – Правда ли, что ты узнаёшь всех в деревне?
– Конечно, Миша, – ответил хриплый голос старика.
– Видишь, он сразу тебя узнал, – сказал кто-то сбоку.
– Подойди, Фёдор, – позвал мой спутник слепого. – Узнаешь ли ты моего друга здесь?
– Я узнаю всех вас, юнцы! – ответил старик и широко улыбнулся, обнажив беззубый рот. Его голос звучал мягко, и он производил впечатление мудрого человека. Его лицо было покрыто густой седой бородой, на ногах лапти.
Миша толкнул меня вперёд, и теперь я стоял перед слепым. Несколько секунд он не двигался с места, затем поднял правую руку и прикоснулся к моему лицу.
– Что, не узнаёшь его? – насмешливо спросил Миша.
– Чужак! – сердито проговорил слепой. – Он не из нашей деревни. Конечно, я его не узнаю! Ах, вы проказники! Хотели меня, старого слепого человека, обмануть? Я вам уши поотрываю! Чтоб я вас здесь больше не видел!
Он размахивал своей тростью в воздухе.
– Ну, давайте! Бегите прочь!
Мои спутники убежали, а я остался. Мне было необходимо узнать, где можно найти бригадира. Однако я не осмеливался снова заговорить со стариком и просто стоял, не двигаясь.
– Что ты здесь делаешь, чужак? – обратился ко мне слепой.
Это было поразительно. Он знал, что я здесь, хотя ничего не мог видеть.
– Скажите, где я могу найти полевого бригадира Василия? – спросил я робко.
– Как тебя зовут, мальчик?
– Меня зовут Йоханн. Я из Спартака.
– Ага! Значит, ты действительно не местный. У вас, юнцы, нет ничего лучше, чем разыгрывать стариков?
– Простите нас.
Слепой вздохнул.
– Иди прямо два квартала. Пятая хижина слева – это дом Василия.
– Большое спасибо и хорошего вам дня, – бросил я слепому и отправился в путь.
Дома у дяди Василия меня встретили его жена и тёща. Самого его не было.
– Когда он вернётся?
– Вероятно, только завтра, – объяснила его жена.
– Можно мне подождать его здесь?
Женщина посмотрела на меня с недоверием. О семье дяди Василия ходило много слухов: говорили, что его жена и тёща были очень скупыми, даже по отношению к своим детям. Всю еду они прятали, чтобы есть её маленькими порциями или вовсе лишать детей. Чужаков они никогда не принимали, о чём меня предупреждала мать.
Увидев взгляд жены дяди Василия, я испугался, что она прогонит меня. Но мне нужно было найти бригадира, так как я срочно нуждался в работе, чтобы помочь матери деньгами. Мне было важно лишь то, чтобы они дали мне место для ночлега и, возможно, немного еды. Больше я ничего не просил.
И к моему большому удивлению, она впустила меня в дом. В обмен на это я должен был помогать ей по хозяйству: убирал в хлеву, носил воду и ухаживал за животными. Вечером я настолько измотался, что едва мог двигать руками и ногами. Но голод был намного сильнее. С тех пор как я ушел из дома ранним утром, я не съел ни крошки.
Но по всей видимости жена бригадира не собиралась приглашать меня к ужину. Она лишь показала мне моё спальное место и пожелала спокойной ночи.
Я ворочался на неудобной постели и не мог уснуть. Запах свежевыпеченного хлеба, доносившийся из летней кухни, будил мой аппетит. Мой желудок урчал, и чувство голода становилось невыносимым. Мне казалось, будто это сон: я встаю с постели, иду на запах, который ведёт меня в летнюю кухню, вокруг меня множество свежевыпеченных, золотисто-коричневых хлебов, пахнущих восхитительно. Я беру один хлеб в руки, его тепло обволакивает меня, я с наслаждением вдыхаю аромат, открываю рот, чтобы откусить большой кусок, но вдруг меня останавливает голос, который вновь и вновь повторяет: «Ты не должен этого делать». Позже я понял, что это был мой внутренний голос, предостерегающий меня от поступка, о котором я мог бы пожалеть.
Конечно, мне больше всего хотелось попробовать этот вкусный хлеб, но я не мог. Меня бы назвали вором и выгнали. Поэтому я игнорировал все мысли о еде и заставил себя уснуть, надеясь, что утром мне дадут позавтракать.
Когда я проснулся утром, семья уже позавтракала. Жена бригадира пекла аппетитно пахнущие блины для семьи. Остались кое-какие остатки, которые она завернула и убрала. Мне она снова ничего не предложила.
Я понял, что я нежеланный гость, и если я останусь здесь дольше, то, вероятно, умру от голода. Не попрощавшись с семьёй, я вышел со двора на улицу и направился домой. Работа, ради которой я пришёл, внезапно показалась мне незначительной. Я был так измотан от голода, что едва мог идти. Моё тело казалось тяжёлым, как свинец. Я чувствовал, что в любой момент могу упасть в обморок, если не съем что-нибудь прямо сейчас.
Меня охватила паника, что я могу умереть на улице, и никто не придёт мне на помощь. К сожалению, я уже видел подобное в прошлом с другими людьми.
В этот момент я заметил неясные очертания лошадиной упряжки на дороге. Издалека я не мог разглядеть, кто управлял повозкой. Вдруг лошади замедлили шаг и остановились передо мной. Полевого бригадира я узнал сразу.
– Здравствуй, Ваня, – поприветствовал он меня. – Ты был у нас?
Я слабо кивнул, чувствуя, как у меня закружилась голова. Я едва стоял на ногах и старался не упасть. Дядя Василий сразу понял, что со мной происходит.
– Ты что-нибудь ел?
– Нет.
– И куда ты сейчас направляешься?
– Домой.
– Пойдём, Ваня, залезай в повозку, – он помог мне забраться. – Я отвезу тебя домой.
Через несколько минут я понял, что он едет в совершенно другую сторону. Через десять минут он остановил повозку перед заводской столовой и помог мне выйти.
– Софья Ивановна, – обратился он к поварихе. – Дайте мальчику что-нибудь поесть.
Она принесла мне большую тарелку супа с хлебом. Я быстро съел вкусный борщ. Дядя Василий внимательно наблюдал за мной.
– Зачем ты пришёл?
– Мне нужна работа. Может быть, вы сможете взять меня на лето работать в поле?
– Ах, Ваня, – вздохнул бригадир. – Сейчас у нас трудные времена. Боюсь, у меня нет работы для тебя, кроме как, возможно, здесь, в столовой. Жаль, что ты не пришёл ко мне раньше. К тому же нам нужны люди, которые могут быть здесь постоянно, а не школьники.
– Я могу бросить школу, – выпалил я с энтузиазмом. Тем более что я давно об этом мечтал. – Кому она нужна? Чистая трата времени!
– О нет, ты не должен этого делать! Школа важна. Учись, Ваня! Учёба изгоняет глупость! А нам нужны умные головы. Образованные люди всегда в выигрыше.
Эти слова прозвучали очень мудро и убедительно.
– Если вы так говорите, – вздохнул я. Похоже, что я вернусь домой без заработка. Работа в столовой мне тоже подойдёт, – быстро добавил я.
Дядя Василий ненадолго задумался.
– Слушай, Ваня. Мне сейчас нужно поехать на плантацию. Я хочу, чтобы ты остался здесь и помог Софье Ивановне. Тот суп, который ты только что съел, ты должен отработать, он не был бесплатным. Считай это своей работой, будь надёжен и полезен. Вечером я тебя заберу. Если ты справишься хорошо, я подумаю о том, чтобы оставить тебя на всё лето. Ты согласен?
Мои глаза загорелись от радости. Первая настоящая работа! Конечно, я приложу все усилия. Дядя Василий не разочаруется во мне. Он точно захочет меня оставить.
– Согласен! – воскликнул я.
День выдался утомительным. Я мыл полы, драил бесчисленные огромные кастрюли, выносил мусор, чистил картошку … Казалось, этому не будет конца. Тяжёлая работа быстро перестала приносить удовольствие.
Я был рад, когда наступил вечер, и дядя Василий наконец пришёл за мной. Измотанный, я упал на сиденье телеги.
– Ну, как тебе работа? – спросил он.
– Хорошо, – ответил я, хотя на самом деле думал иначе. Это было ужасно – полный провал! Весь день мыть, чистить, таскать, убирать … И всё это за одну порцию супа! Это не соответствовало моим представлениям о хорошей работе.
Бригадир, казалось, понял мои мысли.
– Всё ещё хочешь остаться?
– Думаю, я лучше вернусь домой, – ответил я, заметив, как дядя Василий улыбнулся уголками губ. Я понял, что он просто хотел преподать мне урок. Он хотел показать, что, если я брошу школу, мне придётся довольствоваться такой работой. Жаль только, что я не извлёк из этого урока.
По пути домой дядя Василий остановился в магазине и купил мне продукты. Он расплатился за покупки двумя бутылками водки и тут же опустошил их вместе с продавцом.
Когда мы добрались до его дома, он был пьян. Шатаясь, он вошёл на кухню. Одним резким движением он сорвал сo стены кухонный шкаф. Его содержимое с громким треском рухнуло на пол, превратив посуду в груду осколков.
На шум прибежали жена и тёща бригадира.
– Что случилось?
– Вы, жадные ведьмы! – закричал он.
– Василий, ты что, пьян?
– Да, я пьян, и сейчас выбью из вас всю душу! Как вы могли? Ребёнок чуть не умер с голоду!
В ярости он бросился на женщин, и пока он их избивал, кричал ужасно. На кухне воцарился хаос. Дядя Василий с сжатыми кулаками бегал за ними, а женщины визжали, как будто их резали ножами. Бригадир бушевал и орал, женщины рыдали и стенали.
Эта ситуация заставила меня чувствовать себя крайне неловко. Дядя Василий был зол по моей вине, и теперь он едва сдерживал себя. Я пришёл в эту семью как гость и стал причиной их ссоры. Это не вызывало у меня гордости. Я хотел лишь вернуться домой, к маме.
В какой-то момент дядя Василий успокоился. Он улёгся спать, и я, по его указанию, лег рядом.
Утром меня ждал сытный завтрак. Женщины действительно постарались с приготовлением. Блины были настолько вкусными, что я едва не откусил себе язык. Жена и тёща дяди Василия внезапно стали ко мне вежливыми. Заботливо подливали мне молоко, как только моя кружка пустела, и добавляли блины. Я не узнавал их. Но, конечно, они были такими любезными только из-за страха перед дальнейшими побоями.
После завтрака дядя Василий отвёз меня домой. Большую часть пути мы молчали и не разговаривали друг с другом. Лишь в конце он тихо сказал:
– Пожалуйста, Ваня, не рассказывай об этом своей матери.
– Не буду, – пообещал я. И действительно, не рассказал.

7



Весна 1939 года
Прошел еще один год, и весна неожиданно ворвалась в наш совхоз. Мне исполнилось четырнадцать лет. Я оставался таким же беззаботным, как птицы, щебечущие на деревьях, когда дело касалось моей дальнейшей школьной карьеры.
О школьных успехах я мало беспокоился. У меня были дела поважнее, чем день за днём сидеть за партой. Кому нужно всё это? Уже тогда я знал, что никогда не стану академиком или ученым. Единственное, что мне светило, – это тяжёлая работа в совхозе на полях. И для этого вовсе не нужно было владеть тонкостями литературного языка.
Школа для меня была чем-то, что нужно было пройти как обязательный этап. Я с облегчением вздыхал, когда уроки заканчивались, и у меня появлялось свободное время. Вместе с моим другом Павлом мы часто устраивали разные проказы, что приносило нам огромное удовольствие.
Мы тайком пробирались в кинотеатр, ни разу не заплатив за билеты. Это не требовало особых усилий. Мы терпеливо ждали у черного входа, пока киномеханик выходил покурить. Обычно он оставлял дверь приоткрытой. Мы незаметно проскальзывали за его спиной в здание и всегда получали бесплатный сеанс, а он ничего не замечал.
Однажды мы решили попробовать сигарету. За тридцать пять копеек мы купили пачку, спрятались там, где нас никто не мог увидеть, и наслаждались курением. Нам это казалось особенно мужественным, и мы считали, что курение делает нас взрослее и зрелее. Подростком я попробовал свою первую сигарету и с тех пор не мог отказаться от курения.
Всего через несколько недель курение стало для нас настолько важным, что мы уже не могли отказаться от него даже в школе. Мой друг и я прятались в кладовке, чтобы покурить. Этим мы подвергали себя большому риску быть пойманными учителями. Но, честно говоря, нас это мало волновало. Что такого страшного могло произойти, если бы нас поймали? В худшем случае – временное отстранение от школы.
Это не казалось мне чем-то ужасным. У меня бы просто появилось больше свободного времени. К тому же, нас никогда не ловили.
Но однажды всё пошло не так. Павел и я заперлись в так называемой курилке. На двери не было замка, чтобы её надёжно закрыть изнутри. Вместо этого там был крючок, которым мы запирали дверь. Это было довольно ненадёжно, и если бы кто-то захотел, он мог бы легко выбить дверь лёгким ударом.
Мы накурили комнату до такой степени, что дым просачивался через узкие щели двери в коридор. Пока мы затягивались сигаретами, Павел рассказал мне разные анекдоты.
Мы громко смеялись и не задумывались о том, что нас могут услышать. В тот же момент кто-то начал возиться с дверью. Мы замерли. Кто-то дернул за ручку. Когда дверь не открылась, раздался стук. Конечно, мы не ответили.
– Немедленно откройте дверь, – послышался голос нашей учительницы географии.
– Что будем делать? – испуганно прошептал Павел. Нам уже не было до смеха. К счастью, недавно здесь выкопали яму, по непонятным нам причинам. Мы оба залезли в неё и накрылись брезентом, надеясь, что нас так не найдут.
Учительница не отступала. Она ловко подняла крючок снаружи, просунув прут через замочную скважину, подняв его и высвободив из держателя.
Её лицо окутало облако дыма, как только она вошла в комнату. Она закашлялась, а мы не смогли удержаться от смешков. Ситуация слишком напоминала анекдоты, которые рассказывал Павел.
Конечно, наши смешки нас выдали. Учительница подняла коврик, которым мы накрыли яму, и обнаружила нас под ним.
– Немедленно вылезайте! – строго приказала она.
Мы вылезли и, опустив головы, встали перед ней.
– Вы понимаете, что натворили?
Мы кивнули.
– Это мы сейчас обсудим с директором.
Я сразу представил себе разъярённое лицо Кобры, и мне стало плохо.
– Пожалуйста, госпожа фон Унгерн-Штенген, – взмолился Павел. – Может, мы можем решить это без господина Кобра?
Мы оба боялись даже думать о встрече с ним.
– Ах, вы маленькие бездельники! Как вы смеете так со мной разговаривать? Ну, держитесь! Сейчас господин Кобр вам всё объяснит, чтобы такое больше не повторилось.
Она потащила нас за уши к нему в кабинет. Господин Кобр устроил нам знатную взбучку. Его слова сыпались на нас, как капли дождя, но я не хотел его слушать, и это приводило его в ярость.
– Вы отстранены от школы на месяц! – кричал он. Его слюна попала мне на нос. Я не смог удержаться от смеха.
– Вы, швайнеигель, – шипел он. – Лентяи! Завтра я хочу видеть ваших родителей в школе!
Полчаса мы слушали его вопли. Это было неприятно, но ещё неприятнее было рассказывать об этом матери.
Я не собирался оставлять это просто так. Госпожа фон Унгерн-Штенген ещё заплатит за это. Я уже вынашивал план мести против неё, но его осуществление откладывалось, потому что в моей жизни появился кто-то, кто заставил меня на время забыть о своём гневе.

8



И этим кем-то оказалась девушка по имени Катерина, чья красота меня очаровала. Я познакомился с ней через кузину Лидию, которая вместе с тётей Мари-Лизбет переехала из Ташкента к нам в Спартак и искала у нас приют. Мать не могла отказать родственникам в крове, так как тётя Мари-Лизбет помогала нам в трудные времена. Так они и поселились у нас.
Лидия и Катерина были хорошими подругами. Они проводили столько времени вместе, что их называли Неразлучными. Однажды Лидия привела Катерину к нам домой.
– Это моя подруга Катя, – представила она девушку. – А это мой кузен Йоханн.
Я уставился на неё. Какая же она красивая! Её лицо излучало абсолютную гармонию, а глаза сияли как огоньки. Чёрные как смоль волосы заплетены в длинную косу и спадали на плечо. Мне казалось, что передо мной стоит ангел.
– Очень приятно познакомиться, – пролепетала она, и её небесно-голубые глаза блеснули. Голос мягкий и мелодичный. Я мог бы слушать его часами.
С тех пор я часто видел Катерину – в школе и дома. Она не выходила у меня из головы. Теперь каждая моя мысль была только о ней. Влюблённость ошеломила меня. Эти невероятные чувства и ощущения наполняли каждую клеточку моего тела. Они заставляли меня отчаиваться и надеяться, обескураживали и давали силы. Я не мог делать ничего, не думая о прекрасной Кате.
Я хотел открыть ей свои чувства, но не находил в себе смелости и хранил свои чувства к ней в тайне. Даже друзьям, которые были полными болванами в вопросах отношений с девушками, я ничего не рассказывал. Я не мог им довериться, потому что знал, что они могут использовать эту информацию против Катерины. В те времена целомудрие молодой девушки имело большое значение.
Настал момент, когда я больше не мог жить без Катерины. Я нуждался в ней и её близости. С каждым днём она мне нравилась всё больше. Я решил признаться ей в своих чувствах, и мне было всё равно, если она меня отвергнет. Мне даже было всё равно, если друзья начнут надо мной смеяться.
Я ждал подходящего момента, что-бы остаться наедине с Катериной. Она стояла так близко, что я забыл все слова, которые хотел ей сказать. Мой пульс бешено стучал. Так нервничал я только один раз в жизни, когда много лет назад стоял перед своим отцом.
– Ты, э-э … о-очень к-красивая, – неуклюже произнёс я, делая ей признание. Эти слова не были настолько потрясающими, чтобы захватить её дыхание, но она поняла, что я хотел донести.
Наши отношения оставались такими же осторожными, как могут быть отношения между двумя подростками. Мы писали друг другу любовные письма, в которых выражали свои мысли и желания, встречались тайно, чтобы никто не знал о нашей особой дружбе. Катерина приходила ко мне только тогда, когда мама отсутствовала.
Катерина жила с семьёй в бараке напротив нашего. Окна наших комнат выходили на окна их барака. Это было очень удобно для нас, поскольку позволяло обмениваться тайными сигналами. Если я задвигал шторы на окне, это означало, что я один и она могла прийти. Если шторы оставались раздвинутыми, это был сигнал, что ей не стоит приходить.
Первые попытки сближения были осторожными и неуверенными. Я нежно гладил её чёрные волосы и руки, целовал в макушку или оставлял лёгкий поцелуй на щеке. Но в тот день между нами произошло нечто невообразимое, и мы впервые поцеловались в губы.
Я никогда раньше не целовал девушку так, как поцеловал Катерину. Это чувство было мне чуждо и одновременно волновало. Она ответила на мой поцелуй, но затем внезапно отстранилась.
– Нам лучше этого не делать.
Я был разочарован, но согласился с ней, потому что она была права. Если бы нас кто-то увидел, у неё могли бы быть большие неприятности.
– Мне нужно домой, – тихо сказала она. – Увидимся завтра в школе.
Я неохотно отпустил её. Меня не покидало ощущение, что что-то оторвалось от моей души, что я сделал всё неправильно и огорчил Катерину. Я не удивился бы, если бы на следующий день она больше не захотела со мной разговаривать.
Но она всё-таки заговорила со мной и даже подарила мне подарок.
– Я хочу подарить тебе свою фотографию, – сказала она, дав понять, что не сердится на меня.
Я завернул её фото в фольгу и спрятал в школьный учебник, думая, что никто не догадается там искать.
На уроках я постоянно смотрел на её снимок. Это заметил мой сосед по парте, Игорь Шевченко. Во время перемены, когда меня не было на месте, он пролистал мой учебник и нашёл фотографию Катерины. Он показал её моим друзьям и начал отпускать глупые шутки.
– У вас, что, тайный роман? – поддевал он. – Я не виню тебя. Она красивая девчонка. Ну и как она? Уже уложил её? – цинично смеялся он, размахивая фотографией в воздухе.
– Это вас не касается! – закричал я в гневе.
Мне хотелось ударить его, но я сдержался и просто ушёл. Я удержался от искушения, потому что не хотел новых неприятностей с директором.
В следующие дни, как только я входил в класс, тут же раздавались смешки. Это было невыносимо. Почти все в школе теперь знали, что мне нравится Катерина. Я сам не видел в этом ничего плохого, но мои одноклассники явно считали иначе. Особенно Шевченко не упускал возможности меня поддеть.
Будучи сыном председателя сельсовета, он считал себя лучше всех остальных детей. Конечно, высокое положение его отца обеспечивало ему преимущество, но это не давало ему права портить жизнь другим людям. К сожалению, он думал иначе.
Шевченко хватался за любую возможность устроить неприятности. Ему доставляло удовольствие принуждать и шантажировать людей. Однажды он застал учительницу немецкого языка с другим учителем за поцелуями. Ничего страшного в этом не было бы, если бы учитель не был женат. И именно это обстоятельство подстегнуло Шевченко. На следующий день учительница пришла на урок бледная как мел.
Шевченко сидел на своем месте с широкой улыбкой. Ни на мгновение он не отводил от неё взгляд. Бедняжка робко подошла к своему столу и медленно села на стул. Она открыла журнал и молча уставилась на страницы. В тот же миг на её лице отразился ужас.
Шевченко был доволен собой, и я должен признать, что ситуация меня тоже как-то забавляла, пока я сам не был затронут. Шевченко хвастался своим поступком повсюду и признавался, что вынудил учительницу. На страницах журнала он написал ей угрозу: «Я видел вас обоих, вы шлюха. Исчезните, иначе вся деревня скоро узнает о вашей связи с женатым мужчиной.»
В то время мы считали поступок Шевченко особенно смелым и смешным. Но теперь для меня всё изменилось, особенно после того, как в дело вмешалась Катерина. Я всеми силами хотел предотвратить, чтобы она стала его целью. Мне нужен был отвлекающий манёвр, который переключил бы его внимание на что-то другое. И что могло подойти лучше для этого, чем осуществление моего плана мести против госпожи фон Унгерн-Штенген.
На следующий урок географии я принёс в школу молоток. Весь класс смотрел на меня с удивлёнными глазами. Для всех было загадкой, что я собирался делать с этим инструментом. Но мой план был прост. Госпожа фон Унгерн-Штенген имела привычку, которую она повторяла каждый день с одинаковым ритмом. Как только она входила в класс, она снимала свои галоши, которые всегда носила поверх обуви, клала книги на стол и только потом начинала урок.
Даже в этот день она осталась верна своей рутине. Она вошла в класс, сняла галоши, положила книги на стол и начала невнятно бормотать что-то себе под нос.
Через несколько минут директор вызвал её в учительскую. В её отсутствие я решил воспользоваться шансом для осуществления моего плана мести. Из кармана я вытащил два гвоздя и, используя принесённый с собой молоток, вбил их в галоши госпожи фон Унгерн-Штенген так, чтобы обувь крепко держалась на полу.
Мой друг Петя был в курсе дела. Он стоял на страже и должен был предупредить меня, если объект мести неожиданно появится.
Всё шло гладко. Госпожа фон Унгерн-Штенген вернулась, когда я уже закончил. Она продолжила урок, и после звонка мои одноклассники не вскочили со своих стульев, как обычно, а ждали, пока учительница первой выйдет из класса. Они, как и я, с нетерпением ждали, что же произойдет.
И произошло следующее: госпожа фон Унгерн-Штенген попрощалась с классом, взяла стопку книг со стола, надела галоши, и когда она собиралась уйти, упала на пол и вытянулась во весь рост. Книги разлетелись из её рук в разные стороны. Весь класс разразился громким смехом. Картина, представшая перед нами, была настолько забавной, что никто не мог удержаться от смеха.
Только госпожа фон Унгерн-Штенген не находила эту ситуацию такой же смешной, как мы. Она поднялась и, залившись слезами, выбежала из класса. Книги она оставила лежать на полу. Вскоре после этого в класс вошла Кобра.
Самодовольный, он вошёл в комнату, сел на учительский стул и острым взглядом оглядел нас.
– У кого дежурство? – спросил он сурово. Ленка Гришина поднялась неуверенно с места и смотрела испуганно в пол.
– У меня дежурство, – прошептала она совсем тихо. Её руки дрожали от страха. Кобра производил невероятно устрашающее впечатление на детей. Я до сих пор удивляюсь, как такой злой человек мог занять такую должность, как учитель и директор школы, если он вообще не обладал самоконтролем и смотрел на детей так, словно хотел их тут же разорвать.
– Кто устроил этот беспорядок с туфлями госпожи фон Унгерн-Штенген? – спросил он.
– Я не знаю, – ответили ему.
Кобра поморщился. – Собери книги и отнеси их в учительскую, – приказал он. Гришина кивнула и сделала, как ей было велено.
– Скажите немедленно, кто виноват в этом деле, – крикнул он в комнату. – Добровольно!
Никто не отозвался. Все тихо и молча сидели на своих стульях, боясь дышать, не говоря уже о том, чтобы заговорить.
– Ну что ж, – прошипела Кобра. – Вы сами этого захотели. Никто не уйдёт домой, пока я не получу признание.
Прошел час. Ни Петя, ни я не сознались. В какой-то момент нашему директору надоело ждать. Он уже начал подозревать, кто могли быть виновниками. Всех тех, кого он мог точно исключить, он отпустил по одному домой.
В конце концов остались только трое: Петя, Шевченко и я. Кобра пытался нас выжать, но мы упорно молчали. Никто ничего не сказал, хотя всё и так было ясно. Кроме нас, этого никто не мог сделать.
После долгой дискуссии Кобра сообщил мне, что я буду отстранён от школы на три месяца. Это меня разозлило, и я решил никогда больше не переступать порог школы.
Я сдержал своё слово.

9



Недели тянулись. Шевченко так и не оставил Екатерину в покое. Он издевался над ней, преследовал на каждом шагу, осыпал оскорблениями, обвинял в легкомыслии. Ему нравилось унижать её, и вскоре вся школа начала думать так же, как он.
Я должен был положить этому конец. Ради Екатерины я обязан был это сделать. Не мог позволить другим людям топтать её в грязь. Она казалась замечательной девушкой – чистой и невинной, красивой и восхитительной, как восход солнца. Её улыбка напоминала ангельскую. Она была уникальной и неповторимой.
Екатерина не заслуживала осуждения от тех, кто верил Шевченко. Она никогда не позволяла себе лишнего в общении с парнями, и я не был исключением. Кроме невинных поцелуев, между нами ничего не было. Она придавала этому большое значение.
Однажды, после окончания уроков, я ждал Шевченко возле столовой. Я твёрдо решил его остановить и заткнуть его грязный рот, прежде чем он причинит ещё больший вред.
В тот день тёмные облака покрыли небо, делая его мрачным даже в полдень. Лило как из ведра. Дорожки, размокшие от дождя, превратились в скользкую грязь, в которой всё тонуло, как в болоте. Было холодно и сыро.
Я терпеливо ждал Шевченко. Когда он наконец подошёл, я окликнул его. Он был не один – рядом с ним шли ещё пятеро парней. Присутствие его спутников меня не смутило, ведь я хотел лишь поговорить с ним.
– Шевченко, – крикнул я. – Иди сюда.
Он ухмыльнулся, приближаясь ко мне.
– Чего ты хочешь?
– Я хочу, чтобы ты перестал поливать Екатерину грязью, – прямо сказал я.
Улыбка Шевченко стала ещё шире.
– Ах, любовник шлюхи пришёл спасти её честь!
Его замечание было настолько оскорбительным, что я едва сдерживал свой гнев. Без предупреждения я ударил его кулаком в лицо, так стремительно, что он сначала даже не понял, что произошло. Ошеломлённый, Шевченко уставился на меня.
– Ты ударил меня? – Он схватился за нос, будто проверяя, не сломан ли он.
– Ты должен оставить её в покое, – потребовал я. – Оставь её в покое. Наши отношения тебя не касаются.
– Я наблюдал за вами, – продолжал он, приближаясь ко мне. – Я видел, как она вертится вокруг тебя. Как шлюха! Бьюсь об заклад, она готова делать то же самое с любым другим.
На этот раз он ударил меня кулаком в лицо, так что я рухнул в грязь. Это произошло так быстро и неожиданно, что я не успел прикрыть лицо руками.
Медленно поднимаясь, я чувствовал адскую боль в лице. Спутники Шевченко подошли ближе, чтобы лучше разглядеть драку и подбодрить своего друга.
Я схватил рваный ботинок, застрявший в грязи, и принялся избивать им Шевченко. Крики ребят вокруг нас усилились, когда мой противник наконец рухнул на землю.
– Не смей больше распространять ложь о ней! – кричал я. Я едва мог контролировать свой бешеный гнев и продолжал бить Шевченко, который теперь лежал на земле и отчаянно пытался защитить лицо руками.
Он выглядел жалко. Из разбитой верхней губы струилась кровь по его лицу. Поверженный, он лежал в грязи и стонал от боли.
– Уходи, – сказал один из парней, слегка толкнув меня. – Оставь его, хватит с него.
Я глубоко вздохнул. Мой пульс бешено колотился.
Шевченко скрипел зубами и топал ногой по грязи, прежде чем медленно поднялся и злобно прошипел:
– Я видел, как она строила тебе глазки. Она флиртует с тобой, и вы встречаетесь тайком, чтобы никто не узнал. Скажи, что вы делаете, когда остаётесь наедине?
Шевченко снова довёл меня до точки кипения. Я бросился на него, но парни удержали меня.
– Иди! Уходи уже!
Мне было нелегко оставить последние слова Шевченко без ответа, но у меня не было другого выбора. Я уже достаточно его избил, но он заслуживал гораздо большего. Намного большего. Он явно ничего не понимал.
– Она потаскуха, – услышал я в след, но не отреагировал. Это было бессмысленно.
– Такое представление ради защиты потаскухи! Завтра все будут знать об этом инциденте. Ты ещё пожалеешь!
На следующий день вся школа знала, что двое парней подрались из-за девушки. Утверждение Шевченко о том, что Екатерина была потаскухой, подтвердилось для многих. Вся совхозная школа смотрела на неё косо, и почти каждый находил момент, чтобы бросить ей оскорбление.
Екатерина думала, что я был виноват в этом, и перестала меня навещать. Она больше не говорила со мной и избегала наших встреч.
Моё сердце было разбито. Что я наделал? Я только усугубил ситуацию.
Вечером мать спросила меня с тревогой:
– Правда ли то, что люди болтают повсюду?
Она смотрела на меня своими тёмными глазами строго, ожидая немедленного ответа.
Я лишь пожал плечами, понимая, что мать не хочет лишнего стресса.
– Что они болтают?
– Не притворяйся, будто не знаешь! Ты опозорил Екатерину?
– Нет, ради Бога. Я хотел её защитить.
– От чего?
– От злых языков, – тихо ответил я.
Мать тяжело вздохнула.
– Если люди о ней говорят, значит, есть причина.
– Она не делала того, о чём говорят. Она хорошая девушка, – вступился я за Екатерину.
Мать резко покачала головой.
– Будь осторожен, Ваня. Держись подальше от неё. Я чувствую, что если ты этого не сделаешь, нас ждёт беда. У нас и так много проблем. Я запрещаю тебе общаться с ней. Ты больше не должен встречаться с ней, никогда.
Её ледяные слова заставили меня содрогнуться. Почему всё стало таким сложным? Мы ведь ничего плохого не сделали. Мы просто два молодых человека, которые очень нравились друг другу. Что в этом плохого? Почему люди не хотят оставить её в покое и ведут себя как голодные волки, готовые разорвать на части при первой возможности? Они набросились на бедную девушку с предвзятостью и не дали ей шанса оправдаться. Таковы люди, таковы они всегда были и будут.
– Мама, это не моя вина, что люди о ней говорят. И только из-за их сплетен я не собираюсь прекращать нашу дружбу.
Мать смотрела на меня непонимающе, затем её лицо исказилось от гнева. Почему она не проявляла никакого сочувствия к ситуации Екатерины, оставалось для меня загадкой, особенно учитывая, что она сама прошла через тот же ад, когда родила меня, внебрачного ребёнка, и была брошена моим отцом.
– Ты постоянно творишь глупости. Когда это прекратится, Ваня? Ты бросил школу, шляешься с девчонками. Весь совхоз о тебе говорит. Пора наконец взрослеть! Учись вести себя прилично! И найди работу.
Меня охватила ярость, когда мать обрушила на меня все эти упрёки. Я бы с удовольствием ответил ей сотней резких слов, но сдержался. И прежде чем я в гневе покинул комнату, мать сказала, что скоро выйдет замуж.
Внешне я никак не отреагировал. Захлопнув дверь с громким стуком, я почувствовал, как внутри меня разгорается пламя отчаяния и безысходности. Екатерина меня ненавидела, и мать тоже. Она скоро выйдет замуж за другого мужчину, создаст с ним семью. А я? Что будет со мной? У меня не было ничего, за что я мог бы зацепиться. Никакой надежды, никакой возможности начать всё заново.

10



Лето 1939 года
Когда я достиг самой глубокой точки отчаяния, судьба предоставила мне новый шанс.
Я обратился к руководителю курсов трактористов, на которые мне жизненно необходимо было попасть. Курсы оставались моей последней надеждой на приобретение профессии. Однако, выслушав мою просьбу, он нахмурился.
– Ты ещё слишком молод, Ваня. Я не думаю, что у тебя что-то получится. Подожди ещё год, а там посмотрим.
– Послушайте, я не могу ждать. Меня выгнали из школы, а моя мать скоро выйдет замуж за другого мужчину. Что мне делать, если вы меня не примете? – умоляюще спросил я. Мне отчаянно нужно было это обучение, так как я ни в коем случае не хотел возвращаться в школу. Кроме того, я хотел доказать матери, что способен быть разумным и ответственным.
Он вздохнул.
– Я посмотрю, что можно сделать, – пообещал он. – Мы вернёмся к этому разговору, когда ты пройдёшь медицинское обследование.
Однако возникла новая проблема: я не прошёл медкомиссию. Что-то было не так с лёгкими. Я не до конца понимал диагноз, знал только, что с детства часто страдал от приступов кашля из-за слабых лёгких. Никогда не думал, что это станет препятствием. Но мне отказали в приёме на курсы.
Я был в отчаянии. Дверь в моё будущее, казалось, захлопнулась. Но я не собирался сдаваться. Я умолял руководителя поговорить с врачами и убедить их допустить меня к обучению, несмотря на мои проблемы со здоровьем.
И он действительно это сделал. Руководитель поговорил с ответственным врачом и уговорил его выдать мне положительное заключение. Как ему это удалось, оставалось для меня загадкой, ведь врач был известен своей строгостью и неподкупностью.
Это стало моим спасением. Благодаря вмешательству руководителя меня приняли, и я был безумно рад. Если я приложу все усилия, то уже через несколько месяцев получу удостоверение тракториста и смогу найти работу, которая сделает меня независимым от матери и её нового мужа. Я рисовал своё будущее в ярких красках и представлял, как, зарабатывая собственные деньги, смогу жениться на Екатерине и освободить её от злословий.
Я часто думал о Екатерине. Её отношение ко мне оставалось неизменным – холодным и отстранённым. Каждый раз, когда я случайно проходил мимо неё, она отворачивалась.
Я был бы счастлив, если бы она хоть немного обращала на меня внимание, удостоила хотя бы одного взгляда. Тогда бы я знал, что она всё ещё что-то ко мне чувствует. Но она полностью игнорировала меня, как будто меня не существовало в её жизни. Её холодность разбивала мне сердце, и я ничего не мог с этим поделать. Она была твёрдо уверена, что я виноват в её несчастьях.
Я же отчаянно хотел поговорить с ней. Сказать, что она мне дорога, что я никогда не смог бы причинить ей боль, открыть ей свою душу и подарить своё сердце, доказать, что мои намерения всегда были честными. Шевченко был источником всех слухов – я должен был ей это объяснить. Она должна была знать, что именно он распространял эти ложные обвинения. Я хотел лишь защитить её.
Но как я мог признаться во всём этом, если она больше не говорила со мной? Я решил написать ей письмо, как мы это делали раньше, когда она ещё доверяла мне. Я изложил на бумаге все свои чувства и передал письмо через её подругу.
К моему великому несчастью, Шевченко увидел, как я вручил сложенный листок Лидии. Он последовал за ней и, когда она осталась одна, грубо вырвал у неё письмо для Екатерины. Он прочитал его и передал одноклассникам.
В тот же день Шевченко встал перед Екатериной в школьном коридоре и унизил её грязными обвинениями и оскорблениями на глазах у всей школы. Он бросал ей в лицо жёсткие, унизительные и презрительные слова. Беззащитная, она стояла перед своим мучителем и остальными одноклассниками, закрывая лицо руками, словно это могло сделать её невидимой.
– Шлюха! Потаскуха! – слышала она крики со всех сторон. Кто-то плюнул в неё. Она не видела, кто это был, но унижение было болезненным. Она плакала, вытирая слёзы руками, её тело дрожало. Почему к ней были так жестоки? Почему все эти унижения?
Я часто задавался вопросом, что бы произошло, если бы я был там в тот момент. Всего этого я не видел, но мне поведали об этом позже. Смог бы я изменить ход событий? Смог бы я помочь Екатерине? Я не знаю. Меня не было рядом, когда она нуждалась во мне, и я не мог изменить то, что произошло потом.
Следущую информацию я услышал от людей на улице. После публичного унижения Екатерина побежала домой. Слёзы на её лице уже высохли, когда она сняла со стены охотничье ружьё своего отца.
– Екатерина, – остановила её мать. – Зачем тебе ружьё?
– Для школы, мама, – спокойно ответила она.
– Для школы?
– Да, нам нужно принести что-то особенное, и я подумала об этом старом ружье. Оно ведь так много значит для нашей семьи.
– Ты не считаешь, что это опасно – приносить огнестрельное оружие в школу?
– Не волнуйся, оно не заряжено, – солгала Екатерина, зная, что её отец всегда следил за тем, чтобы ружьё было заряжено на случай непрошеных гостей.
Она бросила на мать спокойный взгляд и улыбнулась, затем пошла в свою комнату и закрыла дверь. Вероятно, она долго смотрела на ружьё, обдумывая все события последних дней и недель. Каждый в совхозе презирал её, думая, что она отдалась парню, за которого не была замужем. Её навсегда заклеймили. Никогда ни один мужчина не захочет взять её в жены.
Её репутация была разрушена, как и её мечты. Не осталось ничего, ради чего стоило бы жить. Она никогда не сможет вернуться в школу после случившегося.
Екатерина, вероятно, верила, что во всём этом виноват я. Она должна была так думать в тот момент, когда ставила ружьё прикладом на пол и клала подбородок на ствол. Когда ставила большой палец ноги на спусковой крючок, прежде чем нажать на спуск.
Пуля пробила её череп. От удара её откинуло в сторону. Брызги крови разлетелись по стенам, полу и кровати.
Весть о её самоубийстве меня выбила из колеи. Почему она это сделала? Как она могла? Не поговорив со мной, не узнав, что я её любил. Она даже не оставила прощального письма.
Весь совхоз снова получил новый повод для сплетен. Люди утверждали, что Екатерина никогда бы не покончила с собой без веской причины. Они кривили лица, чувствуя полную уверенность в своей правоте относительно бедной, невинной девушки. Какие же это были холодные, очерствевшие души, что находили удовольствие в трагической смерти молодой девушки?
Естественно, я тоже стал их новой мишенью. Люди говорили, что я виноват в самоубийстве Екатерины.
Мать была крайне обеспокоена, когда в совхоз приехали военные, чтобы провести расследование по поводу её смерти.
– Я предупреждала тебя, сынок, – плакала мать, её сухие, громкие рыдания сжимали горло. – Я говорила, что отношения с этой девушкой приведут к беде. Я была права. Теперь тебя арестуют.
Но этого не случилось. Следователи признали самоубийство Екатерины её осознанным решением и больше не задавали мне вопросов по этому поводу. В тот момент, когда Екатерину объявили психически нестабильной, я оказался вне опасности. Шевченко также избежал дальнейшего допроса.

***
Бледно-голубое майское небо ярко освещало улицу, вымощенную круглыми серыми камнями, а тёплый ветер нежно покачивал цветы на похоронных венках. Открытый гроб стоял перед бараком, где покоилось тело Екатерины. Я подошёл совсем близко, чтобы в последний раз взглянуть на неё.
При виде её моё сердце болезненно сжалось. Такую, какой я увидел её в тот момент, я её не запомнил. Безжизненное, застывшее лицо с пулевым отверстием в нижней части подбородка и разрушенной верхней частью черепа. Её чёрные волосы были уложены в аккуратную причёску, губы синие, ледяные. Это был жуткий вид.
Кто-то мягко похлопал меня по плечу. Это был заботливый жест человека, искавшего утешения у других. Я поднял взгляд и увидел рядом с собой отца Екатерины.
– Уходи, сынок, – твёрдо сказал он. – Уходи и не смотри.
Похороны прошли в тишине, без священника, без душераздирающих речей и молитв, без горестного пения. Задумчивые лица собравшихся на похоронах вызывали у меня ужасные чувства, а тяжёлые мысли лишали меня дара речи. Мне хотелось сказать так много, но это было невозможно.
Я шёл, опустив голову. Казалось, что хоронили не только Екатерину, но и что-то другое, что-то привычное, мне очень близкое, что-то, в чём я нуждался и что было частью меня самого.
Я шёл и не осмеливался оглянуться. Часть меня была похоронена в тот день вместе с Екатериной.

11



Зима 1939 года
После смерти Екатерины мне потребовалось время, чтобы прийти в себя. Курсы трактористов стали моей единственной опорой, помогавшей мне смотреть в будущее. Обучение мне нравилось, и я старательно посвящал себя учёбе.
Со временем злые языки перестали обсуждать Екатерину. Однажды просто сказали, что была девочка, которая покончила с собой. Позже её и вовсе забыли. Семья Екатерины навсегда покинула совхоз.
Что касается меня, я никогда не смог забыть эту девушку, свою первую любовь. До сих пор она живёт в моей памяти.
Моя жизнь постепенно вернулась в привычное русло. Мать вышла замуж, у меня появился отчим и шесть сводных сестёр, которых он привёл в наш дом. Мы жили мирно и ладили друг с другом. Это были тихие, спокойные недели и месяцы.
Я полностью посвятил себя учёбе. Мать перестала читать мне нотации и, казалось, гордилась мной. Господин Хорст, мой учитель истории из школы, часто приходил на занятия по трактористскому делу. Он уговаривал меня вернуться в школу, но я оставался непреклонен. Возвращение в школу, особенно после происшествия с Екатериной, было для меня немыслимым.
Тем временем наступила зима. Бросать курить я не собирался и не хотел. Даже после заключения врача о моём заболевании лёгких я не видел в этом необходимости. Зачем? Я чувствовал себя вполне здоровым, только иногда покашливал.
Во время перерыва я сидел на улице на скамейке, достал табак и обрывки газеты из кармана и начал скручивать сигарету. Господин Хорст молча присоединился ко мне. Мы сидели некоторое время в тишине, пока я набивал сигарету табаком. Он внимательно наблюдал за мной.
– Дай и мне одну, – попросил он.
Я молча протянул ему самокрутку. Он так же молча взял её. Честно говоря, это меня немного озадачило, ведь господин Хорст никогда не курил. Напротив, он всегда строго осуждал курильщиков.
Краем глаза я следил, как он поднёс сигарету к губам, зажёг её спичкой, которую я ему тоже дал, и сделал глубокую затяжку. Он сразу же начал ужасно кашлять и плеваться.
– Всегда хотел попробовать, каково это, и теперь понимаю, что это отвратительно, – сказал он, закашливаясь.
Я слабо улыбнулся, находя его неудачную попытку курить забавной.
– Как тебе это может нравиться? – возмутился господин Хорст. – От леденца больше толку: он сладкий и вкусный. С этими словами он бросил сигарету в снег и положил в рот леденец. – Так уже гораздо лучше.
Он сосал леденец и время от времени наблюдал за мной, пока я затягивался сигаретой. При выдохе дым струился из моих ноздрей. Господин Хорст усмехнулся.
– Возвращайся, – попросил он. – Брось эти курсы, закончи школу. У тебя будут лучшие перспективы.
Я снова затянулся и выпустил дым из ноздрей.
– Ты меня слышал? – повторил господин Хорст, не дождавшись ответа. – Возвращайся в школу.
Я смотрел вдаль, где не видел ничего, кроме огромных масс снега, затем покачал головой.
– Я никогда не вернусь.
– Но, Ваня, – протестовал мой бывший учитель истории. – Подумай хорошенько. Аттестат важен.
– Я уже всё обдумал, – резко ответил я. – А теперь мне нужно возвращаться на занятия.
Весной я с отличием сдал экзамен на тракториста, но водительское удостоверение сразу не получил. Мне пришлось ждать год, пока не исполнится шестнадцать. Таковы были правила.
Тем временем я работал помощником на поле. Пока мой коллега управлял дизельным трактором С65, я шёл за ним и поправлял бороны, если они застревали в земле. Работа была нелёгкой, но лучше, чем ничего.
Когда в феврале 1941 года мне наконец исполнилось шестнадцать, я получил долгожданное водительское удостоверение и стал работать трактористом на поле. Мне выдали колёсный трактор со шпорами и двумя деревянными прицепами, на котором я перевозил зерно от комбайнов в ток для дальнейшей переработки.
Через несколько месяцев события приняли ужасный оборот. В совхоз прибыли беженцы, в основном евреи. Они рассказывали о страшных вещах, вселявших в нас ужас. Мы предчувствовали, что надвигается что-то недоброе.
Летом 1941 года до совхоза дошла ужасная весть: Третий рейх напал на Советский Союз, и началась война. В том же месяце военные окружили деревню. Они собрали всех в общественном здании и объявили указ Верховного Совета о депортации всех немецких поселенцев.
– У вас есть время до завтра 10:00 утра, чтобы собрать свои вещи и явиться на вокзал. Разрешается взять только легко транспортируемое имущество: никакой мебели, никакого скота и не более пятидесяти килограммов груза. Возьмите немного воды, одежды и еды, – объявил офицер встревоженной толпе.
Больше никаких объяснений не последовало.
Эта новость поразила нас всех. В одно мгновение мы были вынуждены оставить всё и сесть в поезд, который увезёт нас в неизвестное, далёкое место.
День, когда мы сели в поезд, стал последним днём моего детства. Мы были вынуждены оставить многое, особенно скот: коров, телят, свиней. Лишь немногие взяли с собой гусей, кур и уток, потому что их было легче транспортировать.
На вокзале нас ждал огромный поезд, состоявший минимум из восьмидесяти товарных вагонов, прицепленных к нескольким локомотивам. Повсюду стояли вооружённые военные и следили за происходящим. Они строгим тоном указывали испуганным людям, куда идти, запихивали их в переполненные вагоны, кричали и толкали их прикладами. Зрелище напоминало перегон скота, а не перемещение людей. В их глазах читались презрение и ненависть.
Мой отчим, работавший комбайнёром, незадолго до этого пережил серьёзный несчастный случай. Из-за поднявшейся пыли на полях радиатор машины, на которой он работал, забился. Он сам открыл люк, чтобы проверить степень засорения и, возможно, долить воды, когда на него хлынула едкая жидкость, обжигая грудь.
Его травма не стала причиной для отсрочки высылки. Единственное, чего мы добились, это того, что нас отправили последними, в то время как остальные поселенцы уехали раньше. Их путь привёл их в другое место, чем нашу семью. Мы были разлучены с теми, кого любили и кто был нам дорог. Мой дед, дядя Фёдор с семьёй, мои тёти Анна и Мари-Лизбет – все они были отправлены в Сибирь, тогда как мы с семьёй оказались в пустынных степях Казахстана.
Раненого отчима разместили в санитарном вагоне. Моя мать, шесть сводных сестёр и я находились в обычном вагоне, переполненном чужими, грязными людьми. Десять-пятнадцать семей в одном вагоне, втиснутых в тесное пространство, и один военный, наблюдающий за пассажирами в каждом вагоне.
Люди в поезде ехали уже много дней и, как и я, не знали, куда нас везут. Их тусклые лица были искажены страхом. Большинство из них говорили на нашем языке. Немцы. Все они, как и мы, были изгнанниками.
Во время погрузки в поезд женщины причитали и ужасно плакали. Непосредственно перед отправлением плакали не только они, но и дети, и старики, прощавшиеся со своим домом и родиной. Даже взрослые мужчины, прошедшие через многое, не могли сдержать слёз. Моё сердце также разрывалось от всех этих раданий и слёз – моих собственных и окружающих меня людей.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/viktoriya-bolle/put-domoy-cherez-bezdnu-70755664/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.