Главная страница | Современные любовные романы | Арлекины и радуги

Арлекины и радуги
Ирина Д. Голыбина


Страна любви. Романы И. Голыбиной
Престижная работа, заботливый муж и чудесный дом в Австрии – жизнь Веры была похожа на сказку, но однажды все изменилось.

Переживая непростой развод, девушка отправляется по работе в родной город, где случайно встречает талантливого режиссера Костю. Разговоры об искусстве, прогулки по знакомым улочкам и совместная поездка в Вену – похоже, жизнь дает второй шанс обрести счастье. Вот только отчего-то Вера совсем не спешит принимать этот подарок…








Ирина Дмитриевна Голыбина

Арлекины и радуги


Все события и персонажи в книге вымышлены, а совпадения случайны – даже если порой кажется, что это не так.


Куда плывете вы? Когда бы не Елена,

Что Троя вам одна, ахейские мужи?

    О. Мандельштам


© Голыбина И., 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024




Глава 1


– Вы бронировали? – Хостес подняла на Веру тщательно накрашенные глаза, постучала длинным ногтем по экрану планшета, сверяясь с записью.

– Извините, нет.

Ресторан Вера выбрала случайно: завернула по привычке в тот, где сидело больше народа, рассчитывая, что он окажется приличным. Тоже по привычке, еще детской, сравнила девушку с собой: она, Вера, заметно тоньше и выше ростом, даже без каблуков. Одета, конечно, попроще – в джинсы и футболку с длинными рукавами, на ногах кеды, через руку переброшен плащ. Волосы с каштановым переливом собраны в небрежный хвост, смугловатое лицо без макияжа – только серые глаза блестят. По местным меркам вид чересчур скромный для пятничного выхода в свет. Хостес, очевидно, подумала так же и бросила односложно:

– Столиков нет.

Глянула на Веру исподлобья – кажется, даже с неодобрением, – и сквозь зубы спросила:

– Будете ждать?

– А долго? – Спешить Вере было некуда, а возле ресторана стоял диван-качели, предназначенный, видимо, для курильщиков и таких вот ожидающих.

Хостес вздохнула, окинула взглядом зал.

– Минут двадцать.

Вера заколебалась: может, стоит все-таки поискать что-нибудь еще? Ресторанов на набережной немало, в другом могут быть места. С другой стороны, не зря тут все забронировано, должны кормить хорошо. И обстановка приятная, плюс за заборчиком большая терраса, заставленная цветами в горшках.

– Я подожду, – сказала Вера, разворачиваясь, чтобы выйти на улицу, к дивану.

Хостес в ответ только пожала плечами.

Вера примостилась на краешек подушки, оттолкнулась пятками, качнулась туда-сюда. Наклонилась понюхать травку в кадке, стоявшей рядом, – похожа на тимьян. Это действительно оказался он, и Вера потихоньку отщипнула пару листков, растерла в пальцах, вдохнула свежий аромат. Кое-где на тимьяне поблескивали мелкие цветочки, тянулись к свету новые побеги.

Весна была в разгаре – самый конец апреля. Первые грозы в этом году налетели раньше, вымыли город – не столицу, но почти миллионник, с университетом, парком культуры, драматическим и оперным театрами, – до праздничного блеска. Дожди слизали последний снег, на клумбах в центре вспыхнули тюльпаны, парк подернулся нежной салатовой дымкой. Горожане, истосковавшиеся по солнышку и теплу, высыпали на набережную, обустроенную пару лет назад вдоль древнего кремля, тоже отреставрированного для привлечения «внутренних туристов».

Мимо Веры проходили довольные собой мамаши с детскими колясками, влюбленные парочки, шумные компании, пролетали подростки на скейтбордах и самокатах. Хотя уже перевалило за восемь вечера, закатное солнце висело в небе, заливая его всеми оттенками розового и сиреневого; ветер плавно подталкивал редкие облачка навстречу первым звездам.

Вера качнулась еще раз, запрокинула голову, любуясь шелковым переливчатым небом, отмахнулась от надоевшей тревоги – ничего уже не поправишь, пусть будет как будет. Автоматическим жестом покрутила на безымянном пальце кольцо, потом сняла и поднесла к глазам. Кольцо было дорогое: крупный бриллиант на толстом золотом обруче с матовой поверхностью, на которой кое-где остались мелкие царапины. Именно мелкие. Незначительные. И нечего про них вспоминать.

Вера открыла сумку, на ощупь отыскала отделение на молнии и сунула кольцо туда. Застегнула, потом посмотрела на свою руку, теперь совсем без украшений. Рука казалась легкой и немного чужой. Наверное, понадобится время, чтобы привыкнуть.

– Добрый вечер, – раздался рядом голос.

Вера вздрогнула, поглядела на мужчину, остановившегося перед ней. На секунду у нее перехватило дыхание, сердце пропустило удар, а потом заторопилось, поскакало в стремительном галопе. Пришлось опустить голову, чтобы скрыть широко распахнувшиеся глаза и внезапно побледневшие щеки.

– Позволите, я присяду? – спросил тот, нисколько не смущенный ее молчанием. Вера кивнула, и он осторожно опустился на соседнюю подушку.

– Как дела? – неожиданно услышала она собственный голос. Мужчина глянул в ее сторону – без удивления, скорее, с любопытством.

– Да так себе, – последовал ответ. – А у вас?

– Наверное, тоже, – сказала Вера нерешительно. – Я еще сама не поняла.

Глаза у мужчины были темными настолько, что зрачок почти не выделялся на фоне радужки, выпуклыми и влажными. Красивым Вера его бы не назвала: губы тонкие, нос великоват, брови слишком широкие, щетина на лице отросла неровными клочками, как будто лень было побриться. Волосы он, похоже, тоже не расчесал, а просто растрепал рукой и пригладил на одну сторону как попало. Тем не менее легкое пальто выглядело дорогим, рубашку Вера тоже узнала – ее муж носил такие, да и часы на запястье знаменитой швейцарской марки говорили сами за себя.

– Константин. – Мужчина протянул ей руку.

Вера вскинула на него глаза и непроизвольно улыбнулась. Помедлила секунду и подала свою.

– Вера.

Он аккуратно пожал ее пальцы, но руку выпустил не сразу, так что пришлось самой ее отнять. Похоже, он был немного пьян: до Веры долетел даже не запах, а так, призрачный намек – то ли коньяк, то ли виски.

– И что же дорогая Вера, у вас не так? – спросил мужчина с усмешкой. – И почему вы тут сидите одна, посреди, так сказать, весны? Между прочим, я вас раньше не видел. Вы не местная?

– А вы всех местных знаете? – поинтересовалась Вера.

– Конечно.

Она рассмеялась, и он, не обидевшись, улыбнулся в ответ:

– Ну почти. Я же здесь и родился… и сгодился – как там принято говорить? Так откуда вы, небесное создание?

Никто никогда ее так не называл, и сама Вера себя не считала небесной – наоборот, приземленной донельзя. Она испытующе вгляделась мужчине в лицо, потом медленно произнесла: «Из Вены», – продолжая за ним наблюдать. Но нет, ничего в нем не дрогнуло; ее собеседник лишь пожал плечами и воскликнул жизнерадостно:

– Вертлявой, в дирижерских фрачках? Как там дальше?

– В дунайских фейерверках, скачках, – подсказала Вера.

Он заключил мелодраматическим тоном:

– И вальс из гроба в колыбель переливающей, как хмель! Любите поэзию? Или только Мандельштама?

– Не особенно, – протянула Вера. – Просто его все цитируют, как про Вену услышат.

– Любопытно, любопытно, – закивал Константин. – И как же вы там оказались? Я имею в виду – в Вене. Вы же русская, судя по всему?

– Русская. Но живу в Австрии.

– Давно?

– Пять лет. – Ей даже не пришлось считать; ответ вылетел сам собой, столько раз за последние дни она его повторяла.

Он присвистнул:

– Немало. Вам вообще сколько? – Мужчина окинул Веру бесцеремонным взглядом.

– Обязательно отвечать? – хмыкнула она.

– А что вам скрывать-то? Двадцать три? Двадцать пять? Точно не больше.

– Двадцать семь.

– Вот именно, всего двадцать семь. Мне, например, почти тридцать. Первые тридцать лет самые тяжелые в детстве мальчика.

– Смешно, – сказала Вера, отвернувшись и снова отщипнув листок от тимьяна в горшке.

Солнце наконец-то село, и на набережной зажглись фонари. Они были современные, диодные, и испускали яркий белый свет, на фоне которого вечер сразу стал синей и пронзительнее. Вера подумала, что двадцать минут, скорее всего, давно уже прошли, но никто не собирался звать ее внутрь. Хостес за стеклом расхаживала туда-сюда по залу, кого-то провожала к выходу, кого-то – за столы. Еще несколько человек топталось у двери: то ли тоже ждали очереди, то ли вышли покурить.

– Наверное, придется пойти еще куда-нибудь, – заметила Вера. – Тут мест нет, все забронировано.

– Серьезно? – Мужчина напустил на себя изумленный вид.

– Простите, – хостес вдруг высунулась наружу, наклонилась к их дивану. Она явно обращалась не к Вере, а к мужчине:

– Вы господин Садовничий? Константин?

Тот вроде бы встрепенулся, потом, наоборот, вжал голову в плечи, ответив коротко «да».

– Ваш столик готов, – отрезала хостес, – можете проходить.

– Со мной гостья. – Мужчина указал на Веру.

– Пожалуйста, идите за мной, – сказала девушка, поджав губы.

Мимо небольшой толпы перед входом они про шли в зал, откуда доносилась музыка, разговоры, звон бокалов. Столик оказался у окна, с видом на набережную, что Веру несказанно обрадовало. Куда приятнее смотреть на нарядных пешеходов, фонари и ажурный мостик над водой, чем на суетливых официантов в одинаковых коричневых фартуках с кожаными лямками.

– Что-нибудь из напитков сразу принести? – спросил один из них Вериного спутника, и тот обернулся к ней:

– Что?

– А вы что будете? – спросила Вера, скорее из любезности, потому что планировала ограничиться коктейлем или бокалом вина.

– Раз мне повезло не остаться сегодня одному, то точно игристое, – провозгласил мужчина, – для начала. А там посмотрим. Вы согласны?

Похоже, согласие ему не требовалось, потому что он уже указывал пальцем на ряд бутылок над барной стойкой.

– Из брюта что-нибудь приличное у вас есть?

Официант назвал несколько – итальянских, французских, даже российское, – и Константин выбрал, похлопал его по плечу и отправил «подсуетиться». Вера поискала, куда повестить плащ; Константин галантно взял его у нее из рук и вместе со своим пальто зацепил за крючок в проеме между окон. Отодвинул для Веры стул, потом сел сам и кивнул на меню:

– Закусывать чем любите?

Барские интонации спутника начинали Веру немного злить. Она холодно пожала плечами:

– Мне просто поужинать. Устала, сейчас поем и пойду спать.

Он искоса взглянул на нее, наклонился через стол и прошептал на ухо:

– Я приставать не буду! Честное слово!

Потом откинулся на спинку стула и уже нормальным голосом продолжил:

– Так что давайте просто посидим и поговорим. Разопьем бутылочку-другую. Как друзья.

Конечно, ни единому его слову она не поверила, но сопротивляться было неохота. В конце концов, никто ее не держит – всегда можно встать и уйти. Вера заглянула в меню:

– Сыр и оливки.

– Великолепно! – воскликнул Константин с энтузиазмом. – Официант!

Тот уже спешил к ним с ведерком, полным льда, бутылкой и двумя узкими бокалами-флейтами. Пока он расставлял все это на столе, откупоривал пробку и разливал шампанское, Константин распорядился:

– Сыры, оливочки нам, фрукты. Горячее выберем позже.

Он захлопнул меню и подмигнул Вере:

– За что будем пить?

Она подняла бокал, посмотрела на бегущие вверх пузырьки, помолчала, ожидая, что собеседник продолжит. Он не подвел: осторожно чокнулся с ней, заговорщицки поднял брови и произнес вполголоса:

– За неудачи, ведущие к удивительным встречам!

Вера помотала головой:

– За неудачи я пить не буду. К чему бы там они ни вели.

– Тогда просто за встречи. Удивительные и неповторимые!

Не дожидаясь ее одобрения, Константин опрокинул бокал, выпил вино, как водку, до дна, и, крякнув, забросил в рот оливку с блюдечка, своевременно подставленного официантом. Вера тоже выпила, повертела головой, оглядывая соседей. На столах горели свечи в подсвечниках-лотосах, их огоньки многократно отражались в стекле, зеленых бутылках, блестящих женских глазах. Кого-то поздравляли с днем рождения; именинница хохотала, расцеловывалась с гостями. Рядом кучей были навалены коробки в подарочной бумаге, перевязанные бантами, на стуле сидел игрушечный медведь в человеческий рост, в напольных вазах стояли букеты.

У дальнего окна, в потаенном уголке, полускрытом тяжелой бархатной портьерой, перешептывались красавица-блондинка и импозантный мужчина в светло-сером костюме. Под столом он поглаживал ее колено, рисовал на нем пальцем круги.

Пока Вера осматривалась, Константин снова наполнил свой бокал и ей тоже подлил.

– Может, пора на брудершафт?

Вера усмехнулась, они перекрестили руки, выпили, и Константин звучно чмокнул ее в щеку.

– Значит, теперь на «ты», – объявил он. – Рассказывай, как тебя сюда занесло. Из самой Австрии, страны Моцарта и победившего капитализма.

– Моцарт, вообще-то, был немцем, – откликнулась Вера.

– Как так? Если память мне не изменяет, родился он в Зальцбурге, нет?

– Родился. Только Зальцбург тогда был баварским. Поэтому формально Моцарт немец.

– А Гитлер – австриец, – подхватил Константин, – только сами австрияки предпочитают об этом не поминать.

– Ну да. Так себе национальный герой.

– Бог с ними, с героями, ты расскажи, что сама там делаешь. Что за работа?

Вера испытующе вгляделась в черные глаза. Нет, ничего. Обычный светский интерес.

– Заведующая отделом информационного сопровождения.

– А какая компания?

– Большая. Всемирная даже.

– Как называется?

– Организация Объединенных Наций. Знаешь такую?

Вот теперь ей удалось произвести на него впечатление. Константин даже отбросил свои барские повадки, втянул носом воздух от удивления:

– Ничего себе! И на тебе там целый отдел?

– Да. В Венской штаб-квартире.

– Я думал, ООН – это старые мужики в галстуках. Сидят на совещаниях, решают, кому давать гуманитарную помощь, а кому нет. Ну или кого бомбить, а кого не надо.

– На самом деле примерно так и есть. Но это делегаты. А есть ведь аппарат. Очень большой, разветвленный. Комитеты, подкомитеты. Переводческая служба. Или вот информационное сопровождение.

– А ты как попала на такую должность? Из России, молодая, симпатичная, – тут он опять под мигнул.

Вера сообразила, какой подтекст кроется за этим замечанием, и невольно вспыхнула. Торопливо – пожалуй, даже слишком, – ответила:

– Существует, видишь ли, специальная программа по равному представительству в аппарате женщин и мужчин. Предыдущий генсек запустил. Вот на этой волне меня и назначили. До того я курировала культуру.

Ни с того ни с сего Константин помрачнел.

– Культуру, значит, – проворчал он, смяв в ладони салфетку. – Культура – дело большое. Без кураторов никак не обойтись.

Почувствовав, что атмосфера за столиком похолодела на пару градусов, Вера кивнула в сторону бутылки:

– Может, еще?

– Пожалуй.

Прикончив свой бокал, Вера поинтересовалась, кем работает он. Константин потер указательным пальцем внезапно зачесавшуюся бровь.

– Менеджер проектов. Правда, сейчас в отпуске.

– Творческом? – подсказала она.

– Ага. – Константин щелкнул пальцами, подзывая официанта. – Нам еще бутылку, и двести грамм «Арарата абрикос».

Вера продолжала смотреть на него, едва заметно улыбаясь.

– Как называется этот коктейль? Огни Москвы?

– Северное сияние, – ответил Константин. – Пробовала когда-нибудь?

– Нет. Это вообще безопасно? Шампанское мешать с коньяком?

Он только отмахнулся:

– С тобой профессионал. На меня можешь положиться. Обкатано студенческой юностью.

Воспользовавшись тем, что о студенчестве он сам упомянул, Вера продолжила спрашивать:

– И где ты учился?

– А какие предположения? – ответил он вопросом на вопрос.

– Институт управления. Или культуры. Или вообще актерский.

Он слегка насторожился, прищурился на нее.

– Почему это?

– Да так, интуиция. Давай признавайся!

Но нет, признания не последовало. Константин потер руками лицо, что-то пробурчал с легким раздражением в голосе и сообщил:

– Университет, химический факультет. С красным дипломом. Поэтому насчет шампанского с коньяком можешь не волноваться.

Он плеснул в оба бокала понемногу шампанского, потом из графинчика тонкой струйкой подлил коньяк. Вера понюхала – действительно, пахнет абрикосами, точнее, косточками и чуть-чуть курагой. Они выпили, уже без тоста, просто так. Вкус Вере понравился, хоть и было крепковато для коктейля. Константин кивнул на ее руку:

– Не замужем?

Вера вздрогнула, посмотрела на палец без кольца. Действительно, свободна теперь, как ветер.

– В разводе, – ответила коротко, – а ты?

– Не женат. И никогда не был.

– Принципиально?

– Ну почему принципиально… Просто очень занят.

– Обычно говорят, что подходящей женщины не попалось, – заметила Вера.

– Так женщинам нужно внимание, а внимание – значит время. Времени у меня нет. – Тут уже вздрогнул он. – Не было, точнее. Пока.

Разговор становился напряженным; Вера поднялась и, извинившись, отошла в туалет. Постояла над раковиной, давая успокоиться дыханию, подставила ладони под холодную воду. Проверила в зеркале, не слишком ли разрумянились щеки… нет, все в порядке, можно идти назад.

Константин поднялся из-за стола ей навстречу:

– Тысяча извинений! Я совсем забыл, что ты собиралась поужинать. Давай-ка закажем тебе что-нибудь поесть. А потом продолжим.

Нельзя было не признать, что еда – идеальный способ разрядить обстановку. Пока они выбирали блюда, пока советовались насчет рыбы и стейков, пока определялись, какое к ним подойдет вино, обоим стало легче и свободнее. Дальше появились новые темы для беседы: как что приготовлено, правильной ли прожарки мясо, а рыба – в самый раз?

Верино предположение подтвердилось – ресторан не зря пользовался популярностью, и кормили в нем отлично. Нежное филе черной трески, спаржа на гриле, сбрызнутая оливковым маслом и присыпанная хлопьями пармезана, бурый рис – крупинка к крупинке, – и запеченные крошечные помидоры оказались удивительно вкусными, особенно в сопровождении тихого белого вина.

Бутылка опять закончилась быстро, и Константин решил:

– Пожалуй, пора и по виски.

Заметив, что Вера колеблется, добавил:

– Только не вздумай отказываться! Когда еще так посидим.

С учетом того, что «сидели» они впервые, замечание казалось обоснованным. Вера оценила свои силы: шампанского, вина и «Арарата» ей хватило, чтобы немного поднять настроение, но сытный ужин опьянение сгладил, если не прогнал совсем. Виски? Пусть будет виски. Вера кивнула и устроилась на стуле поудобнее, подобрав под себя одну ногу.

– Скажи-ка мне, Костя, – начала она, – почему ты один в пятничный вечер? Совсем некого было пригласить?

– Видишь ли, я собирался томиться в одиночестве и тоске, – бойко, ей в тон, ответил он, – но внезапно, в свете апрельского заката…

– Передо мной явилась ты, – расхохоталась Вера. – Угадала?

– В общих чертах. – Он хотел что-то добавить, но вдруг из глубины зала донесся возглас:

– Константин! Извините, это вы?

К их столу спешила женщина в брючном костюме, с дерзкой стрижкой-ежиком, размахивая мобильным телефоном в руке.

Глаза у Константина заметались туда-сюда, но прятаться было поздно – женщина рысью неслась к ним. Верин собеседник встал, оправил рубашку, бросил на стол тканевую салфетку с колен.

– Я хотела вас поблагодарить… – затараторила женщина возбужденно, – такого высокого класса не ожидаешь от…

Константин ее перебил:

– И вам большое спасибо, очень приятно.

Он поцеловал женщине руку, ласково улыбнулся, но во взгляде у него так и сквозило нетерпение.

Женщина отошла, оглядываясь и делая восторженные глаза, а Константин, присев, объяснил Вере:

– Понятия не имею, кто такая. Клиентка, наверное.

Он позвенел кубиками льда в стакане с виски, укусил ровными зубами лимон. Похоже, появление незнакомки немного выбило его из колеи. Вера, чтобы его утешить, напомнила:

– Мы закончили на «явилась ты». Можешь продолжить с того же места.

– Ну да! – обрадовался он. – Ты явилась и зажгла… Ой, это уже из другой оперы. В общем, видишь ли…

Вера с изумлением поняла, что он пьян гораздо сильнее ее, что было удивительно, поскольку выглядел Константин крепким и в смысле алкоголя бывалым. Интересно, во сколько и с чего он начал сегодняшний «забег»? Она предложила заказать кофе, но собеседник был непреклонен: виски и только виски. Для кофе слишком рано – каких-то одиннадцать часов. Потом, за кофе лучше пойти в другое заведение – ночную кофейню. Кстати, там отличный кальян…

Вера представила себе сумрак кальянной, клубы пахучего сладкого дыма, мягкие подушки.

– Может, сейчас и пойдем? – спросила она. – Заодно проветримся.

– Только допьем.

Он поднял стакан повыше, выдохнул:

– За тебя! – и проглотил виски вместе с ледяной крошкой.



Темнота на улице сгущалась вокруг белых пятен фонарей, а выше рассеивалась, и небо казалось прозрачным. Обратив внимание, что плащ у Веры тонкий, а под ним – одна футболка, Константин предложил свое пальто, но ей не было холодно, и Вера отказалась. Она даже не стала застегиваться: так и шла нараспашку, взмахивая полами, как крыльями, держа руки в карманах.

Над рекой зависал мост, заканчивавшийся смотровой площадкой, – он не доходил до противоположного берега, где стояли отреставрированные корпуса старой ткацкой фабрики с арочными окнами в свежевыкрашенных переплетах. Кирпичную кладку эффектно подсвечивали прожекторы, отчего фабрика приобретала сходство с музеем или галереей.

Мост – красный с белыми перемычками, деревянный, обновленный к весне, – так и манил дойти до конца, заглянуть в воду. Речка была узенькая, никчемная, но продуманное обрамление делало ее даже симпатичной. Чуть дальше, где заканчивался центр и начинались спальные районы, она мелела и бежала по камешкам, унося прочь из города мусор, фантики и окурки.

Здесь же, возле набережной, река была чистая, полноводная; она тихонько шелестела, касаясь бетонных плит, укреплявших берега.

– Красиво? – спросил Константин, покосившись на Веру, которая шла, разглядывая качели, скамейки и кружевные арки пешеходных мостков.

– Очень, – кивнула она. – Мне нравится. Давно тут парк?

– А ты откуда знаешь, что его раньше не было? – прищурился Константин.

– Видно же, что все новое, – нашлась Вера.

– Так и есть. Года два, не больше. Раньше была разруха и бурьян. Воняло на весь город, с фабрики в реку сливали отходы. Ничего, удалось и вычистить, и привести в божеский вид. Весь центр такой. Успела посмотреть? Ты вообще надолго у нас?

– Два дня назад приехала.

– А обратно когда?

– В воскресенье. Послезавтра.

– Кончается командировка? А то оставайся, погуляем.

– Нельзя, – улыбнулась Вера. – Билеты уже есть.

– Жаль. Хочешь, пойдем посмотреть кремль. – Он указал рукой в сторону крепостной стены, точь-в-точь такой же, как московская.

Вера знала, что и построил ее, возможно, тот же архитектор.

– Пойдем. Если твоя кофейня в ту сторону.

– Да тут все стороны одинаковые. Город-то с кулачок, – рассмеялся Костя.

На свежем воздухе он порозовел, уже не казался по-вампирски бледным со своими блестящими черными глазами и встрепанной шевелюрой. Он заметно возвышался над длинноногой Верой, так что роста в нем было, наверное, не меньше ста восьмидесяти. Не худой, широкоплечий, спортивным не назовешь, но и не слабак. Такую внешность, как у него, Вера про себя называла «породистой».

Заметив, что она его разглядывает, Костя выпрямил спину и провел рукой по волосам. Вера смущенно отвернулась, сделала вид, что поправляет сумку.

Территория кремля была открыта, ворота на ночь не запирались. Ее тоже освещали прожекторы, ночное небо иглой протыкал светло-серый, с белой лепниной, собор. Перед ним медный богатырь в кольчуге нес в одной руке хоругвь, а другой грозил невидимому врагу.

Людей рядом не было, Вера с Костей остались один на один.

– Ты же не боишься? – спросил Костя, тронув ее за локоть. В хрупкой весенней ночи с запахами первой зелени он быстро растерял свое превосходство и снисходительный тон, став на вид обычным молодым провинциалом, немного выбившимся из общей массы, получившим кое-какой успех и первые деньги.

– А надо бояться? – ответила Вера вопросом на вопрос.

– Нет, конечно. Я безобидный. Самое страшное – напою кофе и накурю кальяном. Хотя нет, затяну в долгие разговоры. Вот это страшно, да.

– По-моему, наоборот, интересно.

– Тогда заходим и садимся. Кофейня – вот она.

На другой стороне улицы светилась вывеска «Кофе и дым». За черными окнами горело несколько оранжевых лампочек, не позволявших толком разглядеть, что внутри. Войдя, Вера увидела расставленные под углом друг к другу диваны, большая часть которых была свободна. Действительно, поздно уже – наверное, за полночь.

Им принесли кальян, который Костя заказал, не спрашивая ее вкусов; он обещал, что Вере понравится. Крепкий табак пах мятой и шоколадом – каким-то образом Костя угадал сочетание, которое очень ей нравилось. Дома, в Вене, она обязательно держала у себя шоколадки с мятной начинкой в зеленых коробках.

Официально спиртного в кофейне не подавали, но Костя перебросился парой слов с кальянщиком, и тот принес им большой чайник и, подмигнув, поставил на стол. Конечно, там был не чай, а снова виски, но теперь они пили его безо льда, из пиал с желто-зелеными узорами. Костя удобно полусидел-полулежал на диване; Вера по-турецки сложила ноги.

– Расскажешь немного о себе? – спросила она.

– Да ты все знаешь, – ответил Костя. – Вырос тут, учился на химика. Что еще говорить?

– Кто твои родители? Семья? Что ты любишь? Какую музыку слушаешь? Я могу продолжать, – усмехнулась Вера, подпирая щеку рукой.

– Так, родители. Ладно. Мама – директор школы. Отец – хирург. В общем, семья самая обыкновенная. Врач и учительница. Местная интеллигенция, так сказать. Что я люблю? Ну поесть люблю. Читаю.

За чтение Вера сразу зацепилась; эту тему она могла обсуждать бесконечно.

– Читаешь что? Надеюсь, не как стать миллионером за две недели?

– Бог с тобой, нет! Я прекрасно знаю, что миллионером меньше чем за месяц не станешь. Я по классике в основном. Где-то до начала тридцатых прошлого века. Дальше приличная литература иссякла.

– Русская или иностранная?

– Да и та и другая.

– Я имею в виду, ты какую предпочитаешь?

– Всякую. Но русская круче, конечно. Другой глубины. А ты, наверное, по австрийской? Раз живешь в Вене?

– Если честно, австрийская литература – сплошной разврат и упадок.

– Национальные особенности, – поддакнул Костя. – Фрейд во всем виноват.

Вера рассмеялась, затянулась из длинной трубки и колечками выпустила дым.

– Да ты мастер! – восхитился Константин. – Еще так можешь?

– Запросто!

Вера выдохнула одно кольцо, потом другое, так что оно прошло первое насквозь.

– Восторг! – Костя проводил их взглядом; дым медленно улетел вверх, к решетке вытяжки.

Он подлил из чайника в обе чашки, они выпили, и Вера заговорила снова:

– А музыка?

– Я Вагнера люблю. Могу слушать хоть целыми днями.

– Да, Вагнер сейчас в моде.

– Может, у вас в Вене и в моде. Здесь не то чтобы.

– Если ты такой прогрессивный, что ж не уедешь? Для начала хотя бы в Москву.

Костя поморщился, повозился на диване, сменив положение.

– Да был я там. Дурацкое место.

– Почему?

– Ну как… суетливо, шумно. Сплошная гонка. Чтобы стоять на месте, нужно очень быстро бежать.

– Разве это плохо?

– Не знаю. Хорошо… наверное. Просто не для меня. Мне надо останавливаться и думать, хотя бы время от времени.

– Значит, тебе в Вене понравится. Вот уж где никто никуда не бежит. И думать считается очень даже важным делом. Ты не был?

– Нет пока. В Берлин летал, хотел оттуда в Вену прокатиться, но времени не хватило, как всегда.

– Там у тебя тоже был проект?

– Ну как бы да. – Опять Костя давал понять, что не горит желанием рассказывать о работе, и Вера решила отступить.

– Понятно. А то прилетай. Кремля там, конечно, нет, но есть много всего другого.

– Тогда за Вену! – Костя снова подлил им в чашки.

Вера постепенно начинала ощущать, как опьянение наваливается тяжелой плитой, добавляясь к многодневной усталости, изматывающей нервотрепке, мучительному сегодняшнему дню, после которого ей хотелось только скорей вернуться домой и никуда не высовываться еще лет десять. Хорошо бы, чтобы так и получилось, подумала она. От кальяна слегка шумело в ушах, все вокруг казалось призрачным, нереальным – и Костя, лохматый демон, и пестрая обивка диванов, и оранжевые огоньки над головой.

Она знала, что наступает решительный момент, когда надо будет или продолжать пить, чтобы впасть в обманчивое возбуждение, или закончить, расплатиться и уходить, возвращаться в привычную жизнь.

– Там что-нибудь осталось? – наклонилась она к чайнику.

Костя заглянул под крышку:

– Капелька. Заказать еще?

Вера помедлила секунду, зажмурила глаза, потом широко их распахнула и улыбнулась.

– Давай.



На улицу они вывалились в половине третьего ночи, пьяные вдрызг, но не шумные и оживленные, а сентиментальные и возвышенные. Костя вспоминал наизусть отрывки стихов, почему-то шекспировские трагедии – «Гамлета» и «Короля Лира». Напевал арии из опер, переходя от баса к контратенору, чем страшно Веру смешил. Изображал Вагнеровского Лоэнгрина с лебедем, для чего пытался поймать голубя, бродившего по тротуару. Голубь поглядел на Костю, как на сумасшедшего, и неторопливо взлетел, хлопая крыльями. В хлопанье явственно слышалось неодобрение.

Они прошли мимо автобусной остановки, потом второй, третьей. Кажется, Костя двигался куда-то конкретно, и Вера, чтобы прояснить ситуацию, спросила:

– К тебе или ко мне?

– Давай ко мне.

– Давай.

Он одобрительно похлопал ее между лопаток, подталкивая вперед.

– Тут совсем близко.

– Вот и хорошо.

С улицы, огибавшей кремль, они вышли на широкий проспект – главный в городе, носивший, конечно же, имя великого вождя, памятник которому успели демонтировать и водрузить на его место скульптуру бородатого Толстого в косоворотке и босиком.

Вокруг старца, несмотря на поздний час, сидела компания с переносной колонкой, из которой несся бойкий и несвязный рэп. Вера подумала, что Толстой, наверное, радуется тому, что он теперь каменный и не обязан слушать дурацкий текст.

По обеим сторонам проспекта возвышались жилые дома сталинской постройки; во дворы вели арки, забранные решетчатыми воротами для защиты от шпаны. Вера механически свернула к таким воротам, потянулась к карману, и Костя со смехом окликнул ее:

– Знаешь, что ли, куда идти?

Она вздрогнула, отступила, обернулась к нему:

– Ты вроде сюда показывал.

– Так и есть. Погоди, достану ключ.

Он вытащил связку на брелке, поднес к замку магнитную таблетку, и тот, пискнув, сработал, пропуская их внутрь. Во дворе было темно; на фоне неба вырисовывались черные ветки деревьев. Окон горело всего два-три, дом спал. Лампочка под козырьком подъезда зажглась, среагировав на их приближение, на лифте они поднялись на пятый – последний, – этаж, и, пока ехали, Костя попытался ее поцеловать, но не успел, потому что двери уже открывались и надо было выходить, отпирать замок, приглашать Веру в квартиру, похожую с лестничной клетки на мрачную пещеру. Костя щелкнул выключателем, пещера превратилась в просторный холл с книжными стеллажами, зеркалом от пола до потолка, массивным платяным шкафом и паркетными полами с узором.

Дверь захлопнулась, погасла кнопка лифта, и лестницу снова поглотила тьма.




Глава 2


Еще при Горбачеве дом четырнадцать на проспекте Ленина, по соседству с городской администрацией и рестораном «Буревестник», отреставрировали снаружи, выкрасив в цвет охры, обновили лепнину, залатали крышу, поставили внутри лифты, а лестницы выложили плиткой, что, конечно, слегка исказило его исторический облик, зато жильцы перестали жаловаться на постоянные протечки и на то, что в их возрасте тяжеловато подниматься пешком на пятый этаж – а также четвертый, третий и второй.

Жаловались в основном старожилы – те, кто получил квартиры сразу после постройки, совсем уж в незапамятные времена. Среди них были ректор областного университета на пенсии, главный инженер завода, выпускавшего шахтное оборудование – заметьте, женщина по фамилии Горячева, – и бывший начальник железнодорожного вокзала. Несколько квартир стояло опечатанными, поскольку они в свое время со смертью хозяев перешли государству. После реставрации их решено было выделить «лучшим людям города», в числе которых оказался знаменитый хирург, оперировавший в центральном госпитале.

К нему приезжали лечиться не только из Москвы и Петербурга, но даже из-за границы, несмотря на скудность оборудования и не лучшие условия в палатах; «золотые руки» Бориса Константиновича перевешивали любые неудобства. С молодой женой, учительницей литературы в местной школе, он въехал в пятикомнатные хоромы на верхнем этаже, сначала немного растерялся от такого простора, но быстро привык, обжился и устроил там все по-своему: выделил себе кабинет, жене библиотеку, а в угловой комнате с балконом запланировал детскую.

Обитатель детской не заставил себя долго ждать – черноглазый мальчик, криком добивавшийся немедленного удовлетворения любых своих капризов, появился в семье спустя год после переезда. Имя Константин он получил в честь деда, тоже врача и тоже знаменитого, как намек на будущую карьеру, путь к которой был для него проложен сразу двумя поколениями.

Пока же Костя Садовничий исправно ходил сначала в ясли, а потом в детский сад, учился читать под бдительным маминым оком и прекрасно знал, что, когда отец отдыхает, беспокоить его нельзя. В любой момент Борису Константиновичу могли позвонить и вызвать на операцию, каждый день без исключения он ездил к себе в отделение проверить выздоравливающих, выходных не брал, ограничиваясь в лучшем случае половиной дня в субботу или воскресенье, и не из корысти, а по искреннему душевному убеждению в своей незаменимости.

Ему периодически присуждали от государства какие-то премии и звания, вручение которых приходилось праздновать в «Буревестнике», куда Костю лет с семи стали брать тоже, строго наказывая сидеть тихо, в разговоры не встревать, слушать и мотать на ус. И Костя мотал: он довольно рано понял, что его отец – человек необыкновенный, выдающийся, один на миллион, сравняться с которым практически невозможно.

Когда в очередной день рождения его спросили, кем он хочет стать, подразумевая очевидный ответ, Костя пожал плечами и ответил: «Пока не знаю». Родителям следовало бы расслышать тревожный звоночек, но вокруг были гости, шумели дети, приглашенные на праздник, и Костины слова никто не воспринял всерьез.

В школу он пошел вместе с мамой: она работать, а он учиться. Косте в школе не понравилось – слишком много ненужной суеты, вечно ты кому-то что-то должен. Домашние задания он делал прямо на уроках, поскольку все, что проходили в начальных классах, и так знал. Зачем, скажите на милость, читать «Спутник букваря», когда дома целая собственная библиотека, уже неплохо освоенная? Мама за Костиным чтением не следила, позволяя ему выбирать самому, и он выбирал – сначала по обложкам, а потом по названиям, какое больше заинтересует.

Полки с русской литературой поначалу его отпугивали, потому что там громоздились целые собрания сочинений, обложки были все одинаковые, и названий прочитать он не мог. Тем не менее однажды без всякой школьной программы он добрался и до «Карамазовых», и до «Анны Карениной», и даже до «Кому на Руси жить хорошо». Пока читал, представлял себе, как бродят крестьяне – он надел на них карнавальные звериные маски, так вот сфантазировал, – по деревням, вступая в разговоры с разными странными персонажами: попом в золоченой рясе, помещиком на «мерседесе», самодуром Поливановым в боксерских трусах. Картинка была такой яркой, а впечатление таким сильным, что запомнилось надолго, заставив погрузиться в собрания сочинений глубже.

Посмеявшись и погоревав над Чеховскими рассказами, Костя наткнулся на пьесы и обомлел. Вот как, оказывается, рождаются театральные спектакли! С театром он был знаком с ранних лет, на этот раз благодаря отцу. Мама поручила тому сходить с ребенком на какое-нибудь простенькое представление, отец заглянул в будочку, где торговали билетами, и выбрал в кукольном театре «Турандот», не обратив внимания, что спектакль взрослый. По мнению отца, кукольный театр априори предназначался для детей.

Костю спектакль очаровал. Куклы в восточных костюмах двигались над ширмой, и периодически из-за нее появлялись люди, одетые точно так же, чтобы немного поиграть за кукол их роли. Потом люди скрывались, куклы возникали опять, декорации, сменяя друг друга, плавали по воздуху. Костя смотрел, открыв рот; отец негромко всхрапывал, откинувшись на спинку кресла.

В антракте они отправились в буфет, и отец заказал себе кофе с коньяком, а Косте бутерброд с сервелатом и бутылку лимонада. У бутерброда оказался необыкновенный, какой-то «театральный», вкус, совсем не как дома, лимонад пахнул праздником. Капельдинерша в темно-коричневой форме улыбнулась Косте, и отец, встрепенувшись, купил у нее программку.

Во втором действии отец уже не спал, а внимательно следил за сюжетом, переглядывался с Костей на особенно страшных или захватывающих эпизодах. Такой близости с отцом Костя давно не ощущал, и их совместный поход в театр стал для него одним из главных детских воспоминаний.

В следующий раз Костя оказался в том же театре с мамой, и представление понравилось ему куда меньше, потому что действительно предназначалось для детей. Там был какой-то кот, воспитывавший детеныша-чайку, все говорили преувеличенно громко, и назидательная подоплека так бросалась в глаза, что Косте стало неловко. На предложение мамы посмотреть попозже «Гуси-лебеди» Костя ответил решительным отказом.

Потом вместе с классом он оказался в ТЮЗе, где показывали «Тома Сойера». Марка Твена Костя прочел от корки до корки, все собрание оранжевых томиков с черно-золотой рябью на корешках, и рассчитывал получить удовольствие. Вместо этого он увидел на сцене женщин с перетянутой грудью, говоривших тонкими «мальчишечьими» голосами, и пришел в искренний ужас. ТЮЗ на этом тоже отпал.

Зато у Костиного одноклассника по имени Рома Городецкий оказался в цирке знакомый клоун, и Городецкий пообещал, что клоун проведет их с Костей за кулисы. Костя отпросился у мамы – она не запрещала ходить, куда ему хочется, но просила предупреждать, – и они с Городецким отправились в цирк.

Больше всего Костю впечатлил настоящий оркестр – такого он не ожидал. Оркестр сидел в специальной ложе, и оттуда ярко блестели духовые. В первом действии выступали акробаты, фокусник и вольтижеры на лошадях. Клоуну удалось посадить Городецкого с Костей в первый ряд, и лошади проносились на расстоянии вытянутой руки от них, громко ударяя по арене копытами. От них шел резкий звериный запах, трепались по ветру длинные хвосты, мужчина в центре щелкал кнутом, чтобы лошади бежали быстрее.

В тот момент Косте еще было интересно, но, когда они оказались за кулисами, и он увидел этих же лошадей, устало топтавшихся в грязноватом углу, а рядом клетки с обезьянками, медведя с вырванными когтями на тяжелой цепи и сиротливого понурого тигра, у него стало тесно в груди и захотелось плакать.

Клоун был откровенно пьян, красная пластмассовая шляпка болталась на резинке у него на шее. Усмехаясь, он подвел их к девушке-акробатке, бесстыдно поправлявшей белые колготки в проходе, ведущем на сцену. Представляя ее – «наша Катенька», – клоун шлепнул акробатку по округлому заду, а она даже не поморщилась, только расхохоталась.

Цирк запомнился Косте каким-то вертепом, где мучают животных и насмехаются над детьми. Больше он туда не ходил, сколько Городецкий его ни звал, обещая даже участие в представлении в роли подсадного.

В школе Костя продолжал учиться на отлично – только ради того, чтобы к нему не приставали. Он понимал, что четвертки, а тем более тройки, вызовут у мамы некоторые вопросы, поэтому носил пятерку за пятеркой, но настоящего интереса ни к одному предмету не испытывал. Наверное, мог бы полюбить литературу, но у них появилась новая учительница, Татьяна Викторовна, похожая на суетливую наседку и во все сующая свой нос. Ей важно было знать, о чем они думают, кто с кем дружит, кому кто нравится. Наверное, Татьяна Викторовна любопытствовала от доброты душевной, не желая им зла, но ее улыбочки, попытки влезть в душу и «поговорить как друзья» весь класс воспринимал в штыки.

Разочарованный школьным курсом литературы, Костя обратил внимание на кино. К тому времени пресловутый «Буревестник» благополучно закрылся, и на его месте кооператоры натыкали множество мелких магазинчиков, торговавших китайским барахлом. Потом стихийный рынок схлопнулся, какое-то время помещение пустовало, и вдруг там возник киноклуб. Кажется, кто-то из новых владельцев здания увлекался кино, потому что выбор фильмов оказался на редкость причудливым. Поздно вечером, когда заканчивались «коммерческие» сеансы, там крутили Антониони, золотой век Голливуда, еще какие-то очень старые ленты.

Костя приходил – один или с Городецким, с которым только и водил дружбу, – усаживался с краешку в последний ряд и смотрел как зачарованный, впитывая непонятные сюжеты, усваивая их не разумом, а кожей. Ему казалось, он начинает понимать, чем ему хотелось бы заниматься. Точно не медициной и не наукой. Он будет фантазировать, а потом переносить свои фантазии в жизнь. Кажется, такая профессия называется «режиссер».

Придя к этому осознанию классе в восьмом, Костя начал готовиться. Он еще не выбрал для себя, хочет работать в театре или в кино. А что, если совмещать? Сил у него много, он сможет. В школе он попробовал собрать театральный кружок, но в дело тут же вмешалась Татьяна Викторовна со своей вечной заботой. Очевидно, ей хотелось угодить Костиной маме, которую повысили до директора, и она всячески старалась «помогать и направлять». Костя, ни в какой помощи, тем более в «направлении», не нуждавшийся, злился и старался избавиться от нее.

С этой целью, назначая сбор, он называл Татьяне Викторовне неправильное время, и она появлялась, когда все уже расходились по домам. Костя строил изумленную гримасу, делая вид, что это учительница ошиблась – очень жалко!

На просмотр в труппу он пригласил всех желающих, но сам устроил довольно жесткий отбор. Многие тогда на него обиделись, но Костя стоял на своем: раз он тут главный, то и решать ему. Мама вызвала его на разговор, усадила перед собой за столом на кухне и посоветовала быть снисходительнее. Ей, как директору, привычно было улаживать конфликты и мирить спорщиков, но Костя уперся: он не хотел у себя никаких толстых девочек в очках, вроде дочки Татьяны Викторовны, которая изо всех сил рвалась в театр, не хотел ничьего присмотра и контроля.

Тем не менее к одному маминому совету Костя прислушался и вместо полноценного спектакля начал с простенькой сборной солянки из стихов с музыкальными номерами.

Очень серьезный, он сидел возле кулисы на сцене и беседовал с «артистами». Они должны были сами выбрать стихотворение, которое собирались прочитать, и Костя комментировал их выбор, одобрял или отвергал. Своих предпочтений старался не выказывать, но добивался от будущего спектакля цельности, поэтому в основном вышла подборка любовной лирики: Блок, Ахматова, Есенин.

Косте очень хотелось, чтобы мама увидела премьеру вместе со зрителями, но она включила директора и заставила их устроить прогон, чтобы «утвердить спектакль». Сцепив зубы, Костя согласился, и мама пришла, села в первом ряду, поправила на коленях узкую юбку и приготовилась слушать.

Первым выступал тот самый Городецкий, с которым Костя когда-то ходил в цирк. Чувствуя себя юным Пушкиным, читающим стихи в Царскосельском лицее, он заложил руку за лацкан пиджачка и вступил: «Предчувствую Тебя… Года проходят мимо». Мама едва заметно улыбнулась.

Прогон прошел удачно: как директор школы, мама спектакль утвердила, разрешила повесить афиши и отпечатать на своем принтере приглашения. Артисты раздавали их знакомым и родственникам, те, уже на словах, звали посмотреть еще людей. В результате в актовом зале не хватило места, пришлось принести из физкультурного скамейки и поставить под окнами, по бокам. Кто-то все равно стоял, утверждая, что так лучше видно сцену.

Музыкальное сопровождение включал из радиорубки Мясников – прошлогодний выпускник, не попавший в институт, которого мама, пожалев, устроила временно в школу подсобным рабочим. Мясников оказался настоящим меломаном, приволок в радиорубку свою коллекцию дисков, и музыку подобрал – при Костином активном участии, – очень удачно.

Спектакль – точнее, концерт, – вышел стройным, красивым и прочувствованным. После каждого номера артистам аплодировали, а тем, кто сумел привести больше родни и друзей, даже кричали браво и бис. Затея с театром явно себя оправдывала.

Поскольку учебный год заканчивался, Костя взял паузу на время летних каникул, чтобы выбрать материал для будущей постановки, на этот раз уже настоящей. Татьяна Викторовна настояла, чтобы пьеса была из школьной программы, и Костя выбрал «Горе от ума». Его так и подмывало самому сыграть Чацкого, прогрессивного и непонятого провинциальным окружением, но потом он решил, что все-таки останется режиссером. Непосредственный контакт с публикой его слегка страшил. Пусть уж лучше другие, раз такие смелые, стоят под светом софита, которым управлял тот же Мясников из своей радиорубки. Он все для них придумает, покажет, как надо – и уйдет в тень.

Времени на размышления у него было достаточно – целые каникулы. Костя крутил в голове сюжет, поворачивал так и этак. Ему хотелось перенести пьесу в современную обстановку, поэтому Фамусова Костя превратил в чиновника из городской администрации, Молчалина – в его зама, Софью – в избалованную студентку, разъезжающую на «порше».

А когда начались репетиции, у Кости случился первый в жизни роман. До этого ему, конечно, нравились девочки, обычно не одноклассницы, а постарше, но тут сердцем режиссера завладела, по закону жанра, актриса, исполняющая главную роль – Софьи то есть.



Звали Костину пассию Маргаритой. Дерзкая, задиристая, Маргарита прекрасно училась и на все имела свое мнение. В данном случае она тоже проявила инициативу: осталась с Костей после репетиции в темном актовом зале, за занавесом в углу сцены, притянула его к себе и поцеловала с языком, так что у него перехватило дыхание. Почувствовав это, Маргарита не ослабила напор, а наоборот, прижалась к нему всем телом, сунула руку под рубашку и стала гладить по животу. Так к Косте не прикасался еще никто и никогда; он похолодел, потом, наоборот, раскалился, как утюг, чувствуя, что щеки предательски краснеют, а в джинсах становится тесно. Маргарита отстранилась, сверкнула на него карими глазами, зацепила указательным пальцем за ремень. Костя оторопел. На что она намекает? Это произойдет? Здесь? Сейчас?

Маргарита усмехнулась, тряхнула волосами и спрыгнула с края сцены, оставив его в одиночестве и недоумении. Костя привык считать себя человеком зрелым и независимым, с самостоятельным мышлением, по-мужски сдержанным. Однако Маргарита – невысокая, аппетитно-округлая в нужных местах, со стройными ногами и лукавой улыбкой – пошатнула его представления о себе. Получалось, что на него можно воздействовать очень просто: соблазном. Костя решил, что будет сопротивляться.

После следующей репетиции он погасил в зале свет, встал у дверей и скомандовал:

– Все на выход!

Маргарита, задержавшаяся не без умысла, поморгала, посмотрела на Костю вопросительно, потом махнула рукой и вышла. Вверх и вниз от актового зала бежала лестница; внизу была столовая, вверху – девчачья физкультурная раздевалка. Переодеваться Маргарите точно не требовалось, даже куртка была у нее с собой, но она все равно пошла наверх, а не вниз, демонстрируя Косте тонкие щиколотки, выглядывавшие из кроссовок на босу ногу. Взметнулся подол легкой коротенькой юбки, мелькнула белая кружевная полоска, и Костя, наскоро заперев замок, кинулся следом за ней по ступеням.

В раздевалке было темно, и он не сразу увидел Маргариту, сидевшую на скамейке. Первыми ему в глаза бросились ее коленки, загорелые после лета, белые кроссовки, вырез топа под джинсовкой. Дальше лицо – хитрые глаза, блестящие губы – и волосы, разметавшиеся по плечам. Маргарита потянулась, выгнулась, выставляя вперед грудь, похлопала рукой по скамейке рядом, приглашая садиться. Костя решил, что подчиняться не станет, и сделает так, как хочет сам – схватил ее за руку, дернул на себя, жарко стиснул в объятиях.

Маргарита была как вода, как текучий струящийся шелк; она одновременно покорялась ему и ускользала. Костя тем не менее сумел нащупать и крепкую грудь без бюстгальтера, и попу с полоской кружев. Большего она не позволила, вывернулась, шепнула на ухо: «Ну не здесь же, ты что!» Ему хотелось немедленно тащить ее куда-то – куда тащат девушку в таких случаях: домой? на дачу? – но это надо было еще обдумать, подготовиться. Наверное, она попросит, чтобы он надел презерватив, промелькнула мысль, и Костя понял, что никогда ими не пользовался и плохо представляет, как это делать.

По дороге домой он купил в супермаркете серебристую полоску с выпуклыми кружками, прихватив для маскировки жвачку и пакет чипсов, притащил домой и спрятал в ящике стола. Родители без стука не заходили к нему лет, кажется, с шести, и опасаться было нечего, но Костя все-таки дождался, пока отец вернется с работы, поужинает и ляжет, а мама выключит телевизор и уйдет в спальню за ним.

В свете настольной лампы, сидя на кровати, он распечатал один кружок и достал оттуда скользкую резинку. Покрутил в руках, понюхал – в ноздри ударил запах автомобильных шин. Вот, значит, зачем продаются другие, ароматизированные, догадался он. Надо их тоже купить.

Размышлениями о запахе он оттягивал решительный момент, когда презерватив надо будет надеть. Но для этого требуется кое-какое условие… которое у него пока не соблюдено. Костя расстегнул джинсы, подумал, что они все равно будут мешать, и снял вместе с трусами. В комнате было прохладно – ночь, середина сентября, – и по ногам побежали мурашки. Костя лизнул ладонь, попытался себя погладить, как обычно, но ничего не получалось.

Испуганный, он начал представлять Маргариту: конечно, голую, раскинувшуюся у него на кровати поверх одеяла. Это почему-то не подействовало, и Костя испугался еще сильнее, решив, что утратил мужскую силу от стресса и переживаний. Он вскочил и включил компьютер. Загрузил из тайной папки подборку фотографий, которые всегда ему помогали. Помогли и в этот раз. Условие было исполнено, презерватив скользнул, раскрутившись, на место, и Костя выдохнул с облегчением. Дело оказалось нехитрым, кто угодно справится.

Теперь уже легко было фантазировать про Маргариту, придумывать, что он станет делать с ней – фотографии подсказывали любопытные варианты. Интересно, у нее это тоже будет первый раз? Ой, вряд ли!

Костя слегка устыдился пренебрежительных мыслей в адрес хорошенькой одноклассницы, проявившей к нему интерес. Подумал, что за Маргаритой стоит поухаживать. Нечего прятаться по углам, надо позвать ее, например, в кафе. Интересно, это не против режиссерской этики? Можно ему встречаться с актрисой? На роль он ее назначил еще до всей этой истории, так что в корысти Маргариту заподозрить нельзя. И режиссер он пока не настоящий, просто десятиклассник, пробующий свои силы. Пожалуй, ничего страшного.



Осень катилась к зиме, выпал снег, гулять на улице стало холодно, и они подолгу сидели в «Кофе и дыме», который только что открылся возле кремля. Маргарита оказалась хорошей собеседницей: внимательно слушала, задавала уместные вопросы, иногда рассказывала что-нибудь сама. Ее отец бросил работу на металлургическом заводе и подался в бизнес, поговаривали даже про его связи с бандитами. Маргарита щеголяла в дорогих нарядах, делала в салоне маникюр, красила волосы – по мнению Кости, напрасно, – и отец забирал ее из школы на дорогом джипе.

С высоты своего положения – сын привилегированного отца, знаменитого хирурга, – Костя снисходительно смотрел на семью Маргариты, наслаждавшуюся новообретенным богатством. Они все время куда-нибудь улетали, то в Египет, то в Таиланд. Маргарита и среди зимы ходила загорелая, рассуждала о том, где лучше – в Эмиратах или на Мальдивах. Мама говорила Косте время от времени, что Маргарита ему не пара, что ему надо учиться и выбросить глупости из головы. Костя на всякий случай отвечал, что ничего серьезного между ними нет, просто эпизодические встречи.

На самом же деле он влюбился в Маргариту по уши, на репетициях не сводил с нее глаз, старался проводить как можно больше времени вместе. Они запланировали отметить Новый год с несколькими приятелями по классу и театру. Маргарита предложила собраться в их загородном доме, который построили совсем недавно и еще не успели провести отопление. Зато в гостиной был камин, а весь первый этаж грели теплые полы, так что замерзнуть им не грозило.

Городецкий радостно подхватил идею, заверив, что натаскает у родителей столько спиртного, что о холоде не будет и речи. Все согласились, и тридцать первого декабря встретились у подъезда Маргариты, чтобы ехать за город. Нагруженные сумками и пакетами, сели в автобус, добрались до конечной, а оттуда потопали пешком по заснеженной дороге к коттеджному поселку, стоявшему на отшибе.

Маргарита отперла ворота, пропустила всех на участок, где еще лежали кучами стройматериалы, накрытые пленкой, и стояла недостроенная баня. В доме тем не менее было уютно; Риткин отец заранее включил им теплые полы и приготовил растопку для камина. Разжечь его поручили Косте; пока девчонки возились на кухне, они с Городецким развели огонь и выпили по паре рюмок «Рябины на коньяке».

Стол накрыли в гостиной, поближе к огню. Включили музыку, чинно отметили уход старого года. Постепенно развеселились, разогрелись, кто-то начал танцевать. Большой свет погасили, оставив гирлянды на окнах и свечи на столе. Ритка пересела на диван, поманила к себе Костю. Он специально постарался не напиваться, чтобы не ударить в грязь лицом и хорошо все запомнить.

Сначала они целовались, и Маргарита позволяла ему трогать себя везде… почти. Потом кто-то крикнул: «Куранты!» Все повскакивали с мест, хлопнуло шампанское, зазвенели, сталкиваясь, бокалы. Один разбился, и Маргарита рассмеялась: «На счастье!»

Дальше они с Костей оказались в какой-то комнате, где была большая кровать, небрежно накрытая пледом. Маргарита усадила на нее Костю, и сама села сверху. Стащила через голову свитер в вязаных узорах, оставшись в игривом розовом бюстгальтере с оборками. Костя просунул под него руку, пощупал Маргаритину грудь, уже мирясь с неотвратимостью того, что должно было произойти. Конечно, ему было страшно, но он дал себе слово не отступать. Пусть случится, что случится.

Костя откинулся на кровать, перевернулся, подминая Маргариту под себя. Нашел застежку на бюстгальтере, немного повозился и расстегнул. Маргарита, не стесняясь, сдернула юбку и колготки, оставшись в одних трусиках, таких же розовых с оборками. Расстегнула на Косте ремень, потом молнию, взялась рукой за крепкий член, а потом вдруг сунула его себе в рот. Ошеломленный, Костя автоматически пополз вверх, спасаясь от нее, потом, наоборот, подался вперед. Маргарита облизывала его, как мороженое, блаженно причмокивая, хотя Костя режиссерским чутьем и угадывал за этим игру. Однако чувство было такое приятное, такое невыносимо острое, что он предпочел покориться, позволив Маргарите довести его до финала.

Она деловито поднялась, сказала: «Я на минутку», – и выбежала в туалет. Там включилась вода, Костя услышал, как она полощет рот и отплевывается, улыбнулся про себя. Маргарита вернулась с пачкой сигарет, прикурила и предложила Косте. Он взял одну, затянулся и закашлялся, потому что курить не любил и привычки к сигаретам у него не было.

– Я это специально, – похвасталась Маргарита. – Чтобы ты потом дольше не кончил. Ты же в первый раз, да?

Костя кивнул.

– Я так и думала. В первый раз все быстро кончают. По-моему, ужасно несправедливо. Одна возня, и никакого удовольствия.

– Ты, значит, подстраховалась? – усмехнулся он.

– Ага. Ты же не против?

– Ну что ты!

– Понимаешь, девчонки многие не умеют кончать, а я научилась. Только у меня быстро не получается. Надо подольше. Сможешь?

Костя прислушался к себе и кивнул.

Он действительно справился, так что Маргарита громко дышала и извивалась под ним, а потом даже вскрикнула и широко распахнула глаза.

– Класс! – выдохнула она, немного придя в себя и снова закурив. – Повторим?

– Давай попозже, – взмолился измотанный страхом и недавними усилиями режиссер. Актриса понятливо улыбнулась.



До повторения пришлось подождать, потому что второго января Маргарита улетела с родителями на очередные острова. На февраль у них была назначена премьера, и, когда она вернулась, Костя уже с головой ушел в репетиции. Он шлифовал каждый эпизод, будто готовил спектакль для какого-нибудь столичного театра, а не для актового зала в школе. Гонял актеров по тексту, менял мизансцены, что-то додумывал и дорабатывал. Мама с тревогой наблюдала, как он, сидя за ужином, чертит схемы в блокноте и не замечает, что ест. Однако если она делала замечание, отец вставал Косте на защиту. Он считал, что у мужчины должно быть дело всей жизни, и посягать на него никто не имеет права.

С тем, что врачом сын не станет, Борис Константинович смирился с трудом, но постепенно заинтересовался Костиным театром и на премьере обещал быть.

Снова они печатали афиши и приглашения. Из местной газеты приходила журналистка, расспрашивала Костю про постановку, потом разговаривала с мамой – как с директором, конечно, – про то, что в наше время и школьный театр может быть серьезным перспективным делом. Журналистка была на премьере, сидела рядом с мамой и отцом. Сам Костя прятался за кулисами, дирижировал оттуда, подсказывал, ходил взад-вперед на крошечном пятачке за занавесом.

Когда грохнули аплодисменты и артисты, выстроившись цепочкой, стали кланяться, Маргарита подскочила к нему, схватила за руку и вытащила к публике. Луч софита ударил Косте в глаза, ослепил. Маргарита толкала его в спину – поклонись! Он быстро клюнул носом, развернулся и сбежал в спасительную темноту. Мама потом говорила, что Костя был похож на модельера, который выходит в конце показа, одетый совсем просто, быстро кланяется или машет рукой и скорей убегает обратно.

О нем написали в газете: талантливый мальчик, отличник, образец для подражания. Вот вам и современная молодежь! Костя аккуратно вырезал статью и спрятал в прозрачную голубую папку. Спектакль они решили дать еще четыре раза, потом показы пришлось продлить, потому что «Горе от ума» хотели показать своим ученикам директора других школ (Костя подозревал, что с подачи мамы). Так или иначе, но они выступали до начала мая, после чего оказалось, что учебный год подошел к концу, Маргарита уезжает в лагерь для девочек с актерскими способностями, а он остается дома и должен придумать себе какое-нибудь занятие.

Естественно, им стала новая постановка, и уже не из школьной программы, поскольку Костя, почувствовав себя звездой, решил замахнуться на что-нибудь посерьезнее. Он погрузился в чтение Шекспира, потом Мольера, потом Оскара Уайльда. Проще всего было бы поставить «Как важно быть серьезным», но Костя, простых путей не искавший, выбрал «Идеального мужа». Выбрал и обломал себе зубы. Уайльд не давался ему, неопытному мальчишке, не подсказывал хитрых ходов и аллюзий. Ставить пьесу как есть, не привнеся ничего своего, казалось Косте бессмысленным.

Он таскал за собой томик Уайльда повсюду, сидел с ним в кафе за бесконечными стаканами латте, спал, спрятав его под подушку. Просил, умолял автора подсказать такую же смешную и бойкую интерпретацию, как и сам текст, но Уайльд, хитрюга, помалкивал. Костя прочел его биографию, ужаснулся тому, как любовь завела беднягу в тюремную камеру и как он всю жизнь потом не оправился.

Маргарита приехала из своего лагеря, вдохновленная и мечтающая о новых ролях, но порадовать ее Косте было нечем. Он пробовал посоветоваться с ней, но, если уж сам Уайльд ему не помог, чего было ждать от Маргариты? Правда, она сняла напряжение, копившееся внутри все время с ее отъезда; возобновились их встречи то у Кости в комнате, пока родителей не было дома, то в подсобке за сценой, которой Костя и в каникулы продолжал пользоваться.

В конце концов Костя остановился на «Женитьбе Фигаро». Маргарита начала репетировать роль задорной Сюзанны, за которой охотится, втайне от жениха, граф Альмавива. Постановку Костя задумал в итальянском духе, но не старинном, а почти современном – с мебелью в стиле семидесятых, которую легко удалось собрать по домам участников спектакля, соответствующими костюмами и прическами. Маргарита для выступлений решила собрать волосы в высокий шиньон и повязать надо лбом красную шелковую ленту.

С этой лентой, в короткой юбке в обтяжку – под Лоллобриджиду, – Маргарита гарцевала по сцене, вжившись в образ естественно и легко. На роль Фаншетты, служанки в замке, Костя по большой просьбе Татьяны Витальевны взял ее дочь, толстенькую семиклассницу в очках, Нику Седых. Ника зазубрила свой текст наизусть, но на каждой реплике краснела, спотыкалась, поглядывала на Костю, ожидая подсказки. Ему и жалко было нескладную Седых, и не хотелось особенно с ней возиться. Он командовал, куда ей идти и как вставать, но актерских успехов от Ники не ждал.

Однажды, когда они с Маргаритой сидели в «Кофе и дыме», та вспомнила про мучения Седых и, подмигнув Косте, сказала:

– Ты бы с ней поласковее! Она в тебя с пятого класса влюблена, как к нам в школу перевелась.

Костя оторопел:

– Ты откуда знаешь?

– Ой, да все знают. Кроме тебя, – рассмеялась Маргарита. – Она же глаз с тебя не сводит. А ты не замечаешь. Смотришь на нее, только когда она на сцене. Вот Седых и заикается как идиотка.

– Глупости, – возразил Костя, а сам подумал, что только влюбленной Седых ему и не хватало для полного счастья. В придачу к ее мамаше-наседке!

Куда больше его беспокоило, что Маргарита стала неожиданно уклончивой и неуловимой. Больше не оставалась после репетиций, могла не взять трубку, когда он звонил. Да что говорить: даже в «Кофе и дыме» в этот раз они оказались случайно – он заметил, что она сидит на диванчике у окна, и зашел поговорить.

– Марго, – начал он внезапно севшим голосом, – ты все время бегаешь куда-то. Мы и не общаемся совсем. Почему?

Маргарита повела плечами, отбросила с лица завитую прядь.

– Я-то думала, когда ты спросишь, – ответила она, поводив по столу пальцем. Взяла салфетку, потеребила, смяла в ладони. – Кажется, нам больше не по пути.

– В каком смысле? – изумился Костя. – Как это не по пути?

– Ты не поймешь, – свысока заявила Маргарита. – Ты для меня еще маленький.

– Раньше вроде не был маленький, – обиделся он.

– Да не дуйся! – Маргарита ткнула его локтем в бок. – Нормально все, мы же не ссоримся. Спектакль твой никуда не денется. Но насчет всего остального, думаю, пора притормозить.

– У тебя кто-то появился? Другой? – Голос Кости стал напряженным, горло предательски сжалось.

– Может, и появился. Тебе какая разница?

– Есть разница. Я должен знать, вместе мы или нет.

– Ладно, ты сам спросил. Считай, что не вместе. Или нет, вместе, но как друзья. Будешь со мной дружить?

Маргарита смотрела на него весело, задорно, без тени горечи или грусти. Костя медленно поднялся из-за стола, смерил ее глазами и ответил:

– Нет. Извини.

– Как хочешь. – Маргарита откинулась на спинку дивана. – Но ты это зря. Не обижайся, Костик, а?

– Я не обижаюсь. Пока, Марго.

Он вышел на улицу, где сыпал мелкий снег вперемешку с дождем. Женщина прокатила мимо него коляску – личико у ребенка было как у христианского великомученика с иконы в церкви возле кремля, бледное и страдальческое. Изо рта торчала розовая соска, практически сразу над ней начиналась шапочка с вышитым зайцем.

Костя дошел до автобусной остановки, попросил у какого-то мужчины закурить. Тот открыл пачку, протянул ему и спросил сочувственно:

– С девушкой проблемы? Не горюй, пацан, у тебя их еще тысяча будет.

– Точно? – Костя поднял глаза над огоньком зажигалки.

– Гарантирую! – фыркнул мужчина.

Костя развернулся и побрел под моросью в темноту. Добравшись до дома, он заперся в ванной, налил до краев горячей воды и представил себе, как перережет вены отцовской бритвой. Она, правда, была безопасная, но фантазии это не мешало. Костя уже лежал в ванне, полной крови, одна рука свисала через бортик, красная липкая лужа скапливалась на плитке. Мама стучала в дверь, но он не открывал – умирал. Потом очнулся, поняв, что вода остыла, выдернул пробку и стал вытираться.

Из ванны Костя вылез с готовым решением: после экзаменов он едет в Москву и поступает в ГИТИС, на режиссерский факультет. Он пришел на кухню, уселся за стол, где уже ждали родители. Мама налила ему борща, положила ложку сметаны, пододвинула корзинку с хлебом.

– Ты что сам не свой? – спросил отец. – Случилось что?

– Случилось, – кивнул Костя. – Я от вас уезжаю.

– Далеко ли? – Отец приподнял одну бровь.

– В Москву, учиться. На режиссерский.

– Ты сначала поступи, – вмешалась мама. – Там знаешь какой блат!

– Плевать мне на блат, – отрезал Костя. – У меня призвание.

– Ну раз призвание, – вздохнул отец, – пробуй.

– Боря, – вскинулась мама, – скажи мне, куда он поедет, а? Здесь у него дом, здесь мы с тобой, здесь университет. С твоими оценками, Костя, ты хоть на высшую математику, хоть на физику легко можешь поступить. Зачем тебе эта Москва, режиссерский твой? Думаешь, тебя там ждут? Будешь мыкаться всю жизнь, по провинциям перебиваться. Ты этого хочешь, да? «Репку» ставить, «Колобка» в ТЮЗе? Это вот реальная перспектива, если хочешь знать!

– Яся, прекрати! – отец хлопнул ладонью по столу. – Пусть пробует. Мужик решил. Ты мне только скажи, Костя, с этой девочкой решение как-то связано? С Маргаритой твоей?

– Не связано, – отрезал Костя. – От слова «совсем».

– Вот и хорошо, – мягко произнес отец. – Давайте есть. Я голодный, как волк, в больнице пообедать не успел. Яся, что у нас на второе?



Премьера «Фигаро» вызвала шум посильнее, чем «Горе от ума». Снова про Костю написали в газете, он вырезал статью и спрятал в заветную папку. На премьере Маргарите усиленно хлопал из первого ряда парень в клетчатом пиджаке, ботинках «челси» и с модной бородкой. На вид ему было лет двадцать, может, двадцать два. Когда Маргарита шагнула к краю сцены и поклонилась, парень подхватился с места и вручил ей букет в шуршащей фиолетовой бумаге. Там было, наверное, штук пятьдесят роз, и Маргарита, румяная от удовольствия, зарылась в цветы лицом, а потом послала парню воздушный поцелуй.

Костя видел в окно, как они садились в машину, как отъезжали от школы. В дверь подсобки постучали, потом кто-то тихонько вошел. Костя обернулся: на пороге стояла, в костюме Фаншетты, Ника Седых. Она уже нацепила обратно свои очки, которые для представления снимала, и смотрела на него из-за стекол круглыми глазами, как у совы.

– Чего надо? – рявкнул Костя.

– Ты пойдешь домой? – робко спросила Седых.

– Тебе-то что?

– Нам же одну сторону, – попятившись, объяснила она. – Я тебе помогу донести реквизит.

– Сам донесу! – прошипел он, наклоняясь к ней и разворачивая в сторону коридора. – Иди отсюда, Седых, чтобы я тебя не видел!

Она бросилась по коридору бегом, и до Кости донеслись сдавленные всхлипы – Седых рыдала. Он захлопнул дверь, а потом изо всех сил заехал по ней кулаком. Пальцы взорвались болью, из глаз посыпались искры. Костя потряс кистью, выкрикнул матерное ругательство, и внезапно ему полегчало. Стоит ли горевать из-за пустяковой неудачи? Маргарита – и далась она ему! Выбросив мысли о ней из головы, Костя начал готовиться к экзаменам.




Глава 3


Вера с трудом открыла глаза. Увидела потолок с лепниной по краям и розеткой в центре. Из розетки свисала люстра, и на секунду ей показалось, что она дома, в Вене, заснула на диване в гостиной. Но нет, это был не дом, и лежала она в кровати, рядом с Костей. Вера приподнялась на локте, посмотрела ему в лицо: тень от ресниц падает на щеку, страдальчески кривится рот. Что ему снится, интересно?

Она прислушалась к своим ощущениям и поняла, что голова, вопреки ожиданиям, не болит, а в теле бродит радостная энергия. Они так и заснули одетые поверх покрывала, и Вера с усмешкой оглядела свою мятую футболку и носок, сползший с одной ноги. Села, натянула носок обратно, сняла резинку с волос. Встряхнула ими и встала, оглядывая комнату.

Там был книжный шкаф, плотно набитый разноцветными томами, еще один – платяной, рабочий стол с ноутбуком и бумагами, разбросанными в беспорядке. Среди бумаг стояло несколько грязных кружек со следами кофе и початая бутылка минеральной воды. К окну было придвинуто громоздкое кожаное кресло с прорванной обивкой, на нем валялись джинсы, вязаный свитер и майка.

К стене над кроватью кнопками была приколота выцветшая репродукция, изображавшая сценку в парке: Арлекин щипал даму за голую грудь, торчащую из корсета. Небо над ними было наполовину темным, наполовину светлым, и на светлой половине проступала нежная радуга. Края репродукции от старости затрепались и закрутились вверх. Углы прикрывали другие картинки и фотографии, поярче и поновее. На тумбочке лежали Костины часы, мобильный и кольца, которые он, видимо, снял, когда проснулся среди ночи.

Вера присела на корточки возле него, потянулась губами ко лбу, но не поцеловала, а так и застыла с полуприкрытыми глазами. Подняла руку, повела ею над его носом, над подбородком, вдоль нижней челюсти, заросшей щетиной, до уха, торчавшего из-под волос. Ее колдовские пассы Костю не разбудили, и Вера, немного осмелев, положила ладонь ему на грудь.

Мерный стук Костиного сердца отдавался во всем ее теле, словно это сердце было у них общим. На его шее, над ключицей, пульсировала жилка, и Вера осторожно дотронулась до нее указательным пальцем. Костя шевельнул головой, и она отдернула руку.

Сев на пол и прислонившись спиной к краю постели, Вера достала из кармана телефон. Проверила накопившиеся сообщения и неотвеченные вызовы, но с беззвучного режима не сняла. Большую часть сообщений удалила, на одно написала коротко: «Завтра возвращаюсь, обсудим». В почту даже не стала заходить, зная, что там ждет гора писем, требующих ответа.

Бросив телефон в кресло поверх Костиной одежды, она поднялась и подошла к окну. Березы разрослись и доставали до пятого этажа, заслоняя двор и соседние дома. Был виден только край тротуара у подъезда, где стояла скамейка; кто-то прислонил к ней детский самокат. По безоблачному небу ветер нес воздушный шарик.

На цыпочках Вера прокралась в коридор. Рядом с Костиной спальней была еще одна, родительская. За стеклянными распашными дверями обнаружилась гостиная с диваном и креслами, большим телевизором, бархатными портьерами на окнах. Вера подошла к комоду на гнутых ножках, на котором стояли фотографии в серебряных рамочках. Большой снимок Костиных матери и отца: серьезный мужчина в очках обнимает девушку заметно младше него, в волосах у нее заколка с искусственными цветами. Костя на детской елке, Костя кланяется со сцены, Костя на выпускном. Костин портрет, похоже, студийный, на черном фоне. Вера взяла его и поднесла ближе к глазам. Провела пальцами по матовой бумаге, холодной на ощупь, и поставила фотографию назад.

Дальше по коридору шли рабочий кабинет и библиотека. Вера заглянула в них на ходу и свернула на кухню. Прикрыла за собой дверь, начала обследовать шкафчики. В первом же, над плитой, ей попалась открытая пачка молотого кофе; кофейник с навинчивающимся верхом стоял в раковине. Вера разобрала его на половинки, вымыла под краном, заправила и поставила на конфорку. Зажгла газ и стала ждать, когда закипит вода.

Очень скоро кофеварка забулькала, потихоньку засвистела, и в верхнюю половину потекла коричневая жидкость. Взяв с полки две кружки, Вера налила в каждую понемногу, себе добавила сахар и плеснула молока из пакета, который нашелся в холодильнике.

Хлопнула дверь в ванную – видно, Костю все-таки разбудил шум, хотя Вера старалась все делать тихо. За стенкой потекла вода, потом дверь хлопнула еще раз, и Костя возник на пороге, кое-как умытый, но все еще растрепанный.

– Пахнет потрясно, – восхитился он.

Вера протянула ему чашку, Костя взял, отпил глоток.

– Молока подлить? – спросила Вера.

– Не надо, очень вкусно.

– Вообще-то, кофе твой, – улыбнулась она.

– Но ты варила, – нашелся Костя.

Он присел на табуретку, пошарил по столу рукой в поисках сигарет. Нащупал пачку, достал одну, поискал зажигалку, но ее не было, и Вера протянула ему спички, лежавшие возле плиты.

– Будешь? – спросил Костя, но Вера покачала головой.

Он прислонился к стене и картинно выпустил вверх дым. Почесал заросшую щетиной шею, убрал волосы со лба, но они сразу упали назад.

– Еды нет, – заметил Костя, глотнув еще кофе, – позавтракаем в кафе.

– Идет, – согласилась Вера.

– Тебе сколько надо, чтобы собраться?

Вера оглядела себя – жеваная футболка, джинсы тоже не лучшего вида, – и рассмеялась.

– Нисколько. Только причешусь.



В нескольких кварталах от дома начинался парк – на этот раз имени великого писателя, – и Костя повел Веру туда. Среди деревьев, одевшихся первой листвой, работала летняя кафешка на открытом воздухе: стеклянный павильон с терраской и парой столиков на ней. Они уселись на улице, попросили кофе, сандвичей, минеральную воду; официантка отошла, и Костя развернулся к Вере.

– Я вчера сильно пьяный был?

– С виду нет. Но вел себя смешно ужасно.

– Это как?

– Как русский помещик.

– Щенков борзых раздаривал, что ли?

– Нет. Но мог бы.

– Ты извини, – Костя потер ладонями лицо. – Неприятности у меня. Вот и решил снять стресс.

– Я понимаю, – кивнула Вера. – Всякое бывает.

– Приставал?

– Естественно. Иначе я бы обиделась.

– Камень с души! – расхохотался Костя.

Официантка поставила перед ними чашки с шапками пены, присыпанной корицей, сандвичи на тарелках, стаканы для воды. Спросила, не нужно ли еще чего-нибудь, и скрылась в павильоне. Больше в кафе никого не было, только Костя с Верой.

– У тебя какие планы на сегодня? – спросил Костя, снова закурив. – Если свободна, можем по городу погулять. Парк посмотрим, по набережной походим. Вчера как-то смазанно получилось.

– А у тебя совсем дел нет? – Вера почувствовала, что вопрос прозвучал пренебрежительно, и добавила: – Вообще, я могу. Мне только завтра улетать.

– Здорово. Расскажешь, что за командировка у тебя?

– Да обычная. По объектам культурного наследия.

– У нас такие есть?

– А как же! Обсерватория восемнадцатого века, тот же кремль. В списках ООН они пока не числятся, но рассматриваются как кандидаты.

– И ты решаешь, какой включать?

– Нет, конечно. Организую информационную поддержку.

– И часто приходится ездить?

– Частенько.

– Слушай, а ты где вообще родилась? Тут, в России? Или уже за границей? Хотя погоди, дай сам соображу!

У Кости загорелись глаза, он побарабанил пальцами по столу, затянулся сигаретой и начал:

– Значит, так. Твои родители – ученые. Нет, врачи. Как мой отец. Сбежали из СССР, когда появилась возможность, и поселились… скажем, в Германии. Там ты и выросла. Училась… пускай в Гейдельберге, а в Австрию переехала… потому что там красиво. Ну и груз истории не давит. Все-таки не то же самое, что жить на территории бывшего врага. Если это имеет для тебя какое-то значение.

– Мне очень интересно. Продолжай.

– Продолжаю. В Вене ты познакомилась с аристократом из старинного австрийского рода. Он тебя старше лет так… на десять. Близко?

– Близко, – поддакнула Вера. – Практически в точку.

– Ну вот. Ухаживал он за тобой красиво. Водил в оперу на Вагнера – в Вене играют Вагнера?

– Само собой.

– Значит, водил на Вагнера, а на Рождество пригласил в горы кататься на лыжах. Там у него был собственный замок… нет, пусть будет шале, замок чересчур. И в этом шале, у камина, он сделал тебе предложение. Все честь по чести: встал на колено, подарил кольцо. Ты заплакала и согласилась. Так все было?

– Практически. Только я не плакала. Просто согласилась.

– Дальше. Ты начала продвигаться по карьерной лестнице. На волне всеобщего равенства и расцвета феминизма. Мужу старой закалки это сильно не нравилось. Молчал он, молчал, а потом объявил, что больше такую деловую жену не потерпит. Ему нужна хозяйка для замков, чтобы за прислугой следить. А ты вечно в разъездах. Ты обиделась и подала на развод. В этом я тебя, кстати, полностью поддерживаю – только мужа нам не хватало! Поэтому сейчас ты со мной, сидишь тут среди березок, слушаешь всякую чушь. И жалеешь, наверное, что поторопилась. Жалеешь, а?

– Совсем нет.

– Слушай, а что по правде? Как было?

– Да так и было, в общих чертах. Ты все правильно угадал.

Она откусила сандвич, запила кофе, попросила у Кости сигарету.

– Мой немногословный друг, – усмехнулся он. – Ладно, не хочешь рассказывать – молчи.

Вера вытянула перед собой ноги в кедах, удобно развалилась на стуле. Запрокинула лицо, подставив его солнцу.

– Веснушек не боишься? – спросил Костя. – У меня девушка была, Соня, пряталась от солнца, как вампирша. Кремом обмазывалась с ног до головы.

– Я не боюсь. Мне веснушки нравятся.

– И мне.

– Та вампирша куда делась?

– К Дракуле сбежала.

– Ты сам как Дракула, – улыбнулась Вера. – Вон бледный какой! Что за неприятности у тебя? Если не секрет…

– Да на работе. Отстранили. Я надеялся, что временно, но, похоже, навсегда. Придется другие… проекты искать. Все равно я больше ничего не умею.

– Найдешь, не волнуйся. Или с деньгами проб лемы и надо срочно?

– Да нет, никаких проблем. Финансовая подушка, то-се. Просто не привык без дела сидеть.

В кафе вошла женщина – молодая, полная, ярко накрашенная, – волоча за руку упирающегося мальчишку.

– Да не кричи ты так, – увещевала его она, – я тебе какао куплю.

– С зефирками? – встрепенулся ребенок.

– Ладно, – вздохнула женщина.

Потом оглянулась на Костю, высоко подняла брови и автоматическим жестом начала поправлять прическу: тщательно завитые и уложенные кудри.

– Костик, – воскликнула она, – ты как здесь? Почему не в Москве?

– Временно, – буркнул он, вставая, – давай я его подержу.

Он взял мальчика на руки, ткнулся лбом ему в лоб:

– Здорово, Кирюха! Как сам?

Мальчик боднул Костю и расхохотался. Костя развернулся к Вере:

– Знакомься. Маргарита, а это Кирюха. Мы в одной школе учились. А это Вера.

– Очень приятно, – Маргарита смерила Веру взглядом. – Костик, а как же с твоим делом? В интернете писали…

– Марго, – перебил ее Костя, – давай не сейчас. Мы уходим уже. Вер, погоди минутку, я расплачусь и пойдем.

Он поставил мальчика на пол, отчего тот снова заревел, и нырнул в павильон. Вера потушила сигарету, посмотрела, куда выбросить окурок, пошла в сторону урны у края террасы.

– А вы местная? – полетел ей в спину вопрос.

Вера, не оборачиваясь, покачала головой, спустилась по лесенке и двинулась к выходу из парка. Костя нагнал ее минуту спустя, подстроился, чтобы идти в ногу.

– Эффектная мадам, – заметила Вера.

– Да уж. Знаешь, она в школе первой красавицей была. Все-таки дети, замужество… меняют они женщин.

– Думаешь?

– Уверен.

Они вышли из парка и двинулись вдоль проспекта к центру.

– Может, вызвать такси? – спросил Костя.

– Да тут идти десять минут, – возразила Вера.

– Надо же, как ты разобралась!

– Я сообразительная.

– И кр-р-р-р-расивая! – прорычал он, оскалив зубы. – Сейчас ка-а-ак наброшусь – и съем!

Вере было очевидно, что Костя паясничает через силу, что на душе у него кошки скребут, и потому она не стала реагировать на этот внезапный то ли выпад, то ли комплимент.

– Мне в отель надо зайти, переодеться.

– Отель где?

– А где мы встретились вчера. Соседний дом.

– Ага, понял. «Роял». Пойдем.

В холле отеля вовсю работали кондиционеры, хотя до жары было еще далеко. Единственный пятизвездочный в городе, «Роял» старательно подчеркивал свой статус. Вера покопалась в сумке, достала магнитную карту. Костя повертел головой в поисках лифта, нашел, повел Веру за собой, придерживая за локоть.

– Я думала, ты в баре подождешь, – заметила Вера. – Мне еще душ принять, привести себя в порядок.

– Помешаю? – спросил Костя смешливо.

Вера помедлила секунду, потом ответила:

– Пожалуй. Посиди тут. Я быстро.

У себя в номере она разделась, побросав вещи на кровать и нырнула в ванную. Посильнее открыла воду, встала под колючие струи насадки «дождь». Включила музыку с телефона, чтобы транслировалась во встроенные колонки. Принимая душ одновременно из воды и звуков, погрузилась на несколько минут в полное и безоговорочное блаженство. Взяла с полки шампунь – свой, а не гостиничный, – и вымыла голову. Набросила белый вафельный халат, сунула ноги в тапочки с логотипом «Рояла».

Потом наскоро высушила волосы, достала из шкафа чистые брюки, рубашку и свитер, оделась и посмотрела в зеркало. Провела помадой по губам, бросила тюбик в сумку. Со столика взяла солнечные очки, закрыла дверь и спустилась в холл, где Костя вальяжно расположился в кресле и что-то читал в телефоне.

Они прошли через вращающиеся стеклянные двери и оказались на той же набережной, где ужинали вчера. Ресторан пока был закрыт; на террасе только начинали расставлять стулья и накрывать столы. Уборщица поливала цветы в горшках из лейки с узким горлышком.

– Пойдем-ка к реке, – позвал Веру Костя. – Я тебя сфотографирую.

Вера, кивнув, направилась к воде, блестевшей под солнцем и похожей на рыбью чешую. Прошла по краю парапета, балансируя руками, и Костя сфотографировал ее на свой телефон. Под руку они зашагали вдоль набережной мимо живых изгородей и цветущих декоративных яблонек.

– Я правильно поняла, что ты с родителями живешь? – поинтересовалась Вера с делано безразличным видом. – Почему?

– Такая семья, – ответил Костя, вздохнув. – Маме важно, чтобы мы все были вместе. Вот сидят они с отцом за столом, ужинают и смотрят на меня. А потом переглянутся и улыбнутся. Не могу я их этого лишить.

– А как же ты устраивался, когда в Москве работал?

– Ну как, очень просто. В пятницу все по барам-ресторанам, а я на электричку и три часа сижу, еду домой. Обязательно с цветами для мамы, с бутылкой вина. Или с тортом. Мама даже следила, чтобы я вещи брал только на неделю, не больше.

– А свобода как же?

– На мою свободу никто не посягает. Могу делать, что хочу, приходить-уходить, приглашать кого угодно. Просто я живу дома. С ними. И все.

– Погоди, но тогда где они сейчас?

Костя рассмеялся.

– На даче. Для дачи делается исключение. Я ее терпеть не могу и от поездок освобожден.

Они дошли до конца набережной; дальше начинался сквер со скамейками и детской площадкой. Вере вспомнился мальчик, который пришел в кафе с бывшей Костиной одноклассницей. Она посмотрела на Костю:

– Слушай, а этот мальчик в парке, Кирилл, он твой сын?

Костя замахал руками:

– Нет, конечно. С ума сошла?

– Но с Маргаритой у вас что-то было…

– Ничего серьезного. Ты вот помнишь свою первую любовь?

– Я? Помню, конечно.

– Вы почему расстались?

Вера поправила на носу солнечные очки.

– Мы и не встречались, честно говоря. Я его любила на расстоянии.

– А он?

– Ну что он – не замечал.

– Грустная какая история! Но потом же все случилось?

– Случилось. Только уже с другим.

– В Гейдельберге?

Вера хитро глянула на Костю поверх очков.

– Ага. Там.

– Слушай, чего ты темнишь-то? Я вот тебе все выкладываю, как на духу!

– Да кому интересно слушать про неудавшиеся романы?

– Мне! Обожаю такие истории. Она любит – а он циник и подлец. Или наоборот – он любит, а она изменяет.

– И что интересного?

– Как что – человек! Смысл его поступков.

– У меня простой смысл был. Я себя считала ужасно некрасивой. И пыталась самоутвердиться.

– Некрасивой? Ты? Верится с трудом.

Вере показалось, что в голове он прокручивает новый сюжет, как с ее детством, которое сам придумал. Хорошо, что на ней темные очки, и Костя не видит ее глаз! Она подумала про дом, с которым ей предстояло расстаться, про поиски новой квартиры, в которую будет переезжать одна. Но горечи эти мысли не вызвали, даже наоборот – обрадовали. Все у нее будет хорошо. До сих пор справлялась, справится и теперь.

Костя вырвал ее из размышлений, задав неожиданный вопрос:

– А хочешь, я тебе свой любимый клуб покажу?

Вера недоуменно уставилась на него:

– Сейчас же день, клубы закрыты.

– Нет, это не такой клуб. Там всегда кто-нибудь есть.

Место, о котором Костя говорил, располагалось в бывшем «Буревестнике»; такси доставило их туда за пять минут. Вера вылезла, потопталась на площади перед зданием.

– Идем, – позвал Костя. – Вон в ту дверь.

Они нырнули в прохладный холл, и Вера увидела на стенах афиши разных годов – в основном рисованные, с киноактрисами и названиями фильмов.

– Здесь кинотеатр? – спросила она. – Никогда бы не подумала.

– На самом деле, это киноклуб. Полуофициальный. Остался еще с девяностых. Я в школе сюда любил ходить и сейчас бываю.

Он оглянулся по сторонам и двинулся в сторону лестницы. Оттуда заметно тянуло табаком – в нарушение всех правил пожарной безопасности.

На площадке возле урны стоял человек, похожий на пещерного обитателя – заросший густой бородой, в растянутом свитере и бесформенных штанах. При виде Кости неандерталец встрепенулся, протянул руку для рукопожатия.

– Мясников! – представил его Костя. – А это Вера.

– Ты здесь откуда? – спросил загадочный Мясников. – Ты вроде за границей должен быть.

Костя отмахнулся:

– Сплетни и слухи. Скажи мне лучше, Мясников, как сам живешь?

– По-прежнему. Твоими молитвами.

– Клуб держится?

– Пока не разогнали.

– А народ ходит?

– Ходят потихоньку. Сам знаешь, на наш репертуар любителей немного.

– Зато каждый на вес золота. Ты, Мясников, можешь мне услугу оказать? По-дружески. А?

– Чего надо?

– Мы кино хотим посмотреть.

– Сеанс в шесть вечера.

– Нет, нам сейчас. На двоих.

Мясников глянул на Веру; она, хоть и смутилась, стойко встретила его взгляд.

– Могу в целом. Что поставить?

– Есть у тебя «Голубой ангел»?

– Вроде был.

– Тогда его.

Мясников затушил окурок о край урны, выбросил, отряхнул пепел со свитера и с бороды.

– Ну пошли. Я вам зал открою.

Он извлек из кармана связку ключей и, погромыхивая ими, пошел по коридору к двойным дверям в самом конце. Отпер, распахнул одну створку и махнул рукой, пропуская их внутрь.

В зале было темно, свет шел только из коридора. Костя подвел Веру к последнему ряду, усадил в центре и сел сам; Мясников тем временем прикрыл дверь снаружи.

В рубке над ними что-то зашуршало, затопало, как будто в клетке заворочался неведомый зверь. Потом щелкнул аппарат, экран вспыхнул и по нему побежали титры. Минуте на двадцатой, когда в кадре запела Грета Гарбо, Костя повернул Веру к себе и начал целовать, уверенно и неторопливо. Она не сопротивлялась, даже наоборот: обвила его шею рукой, сунула пальцы за ворот рубашки, пощекотала затылок. Между ними была ручка кресла, мешавшая прижаться теснее, но после поцелуя они до конца фильма сидели, привалившись друг к другу плечами. «Голубой ангел» оказался коротким, и спустя полтора часа они вышли на крыльцо, оглушенные резким контрастом цветущего весеннего дня с черно-белым экраном. На фоне сероватых елей в сквере сияла молодая зелень дубков, высаженных в ряд, под ними полыхали оранжевые и фиолетовые тюльпаны. Из дверей клуба показался Мясников, на свету превратившийся в настоящего лешего из сказки.

– Спасибо, дружище! – Костя хлопнул его по спине.

– Для тебя всегда готов, только попроси, – ответил тот, переминаясь с ноги на ногу. – Ты когда вообще вернулся? Чего не заходил?

Вера бросила на Костю вопросительный взгляд, но тот смотрел на Мясникова.

– Да так. Некогда было.

– Ну понятно. Ты заглядывай, не забывай. И это…

Костя поднял руку в предупреждающем жесте, но Мясников все-таки договорил:

– Если работа будет, дай знать.

Костя торопливо кивнул, бросил приятелю «пока», и они с Верой пошли вниз по ступенькам.

– Понравилось кино? – спросил Костя, и Вера кивнула, решив не добавлять, что видела «Голубого ангела» раз десять, не меньше. Временами, когда нападало элегическое настроение, она могла усесться где-нибудь в открытом кафе на Ринге, заказать рюмку айсвайна и, поставив перед собой планшет, пересматривать старинные фильмы вроде этого.

– Что у тебя дальше по программе? Кино было, теперь театр? Время подходящее, – пошутила она.

Костя шутки не оценил; брови у него съехались на переносице, рот скривился.

– Нет уж, только не театр, – ответил он едко.

– Тогда пойдем ко мне. Надо вещи собирать.

– Ты завтра рано уезжаешь?

– Ну да. В девять на «Ласточку», чтобы успеть к самолету.

– Я думал, за тобой пришлют машину. Служебную.

– Пришлют. Только уже дома, в Вене.

– Дома, в Вене, – автоматически повторил Костя. – Хорошо живешь, Вера… как тебя по отчеству?

– Леонидовна.

– А фамилия?

– Эдлингер.

– Вера Леонидовна Эдлингер. Как в кино. Или в пьесе какой-нибудь.

– Опера «Мимолетное увлечение», ария заморского гостя… Так мы идем? Или я одна? – Вера остановилась, посмотрела Косте в глаза.

– Идем, конечно. У нас еще по программе прощальный ужин. Торжественный, прошу заметить.

– Тебе вчера было мало? Как, кстати, голова – не болит?

– Ты о моей голове не беспокойся, она в полном порядке. Пойдем, будешь складывать чемоданы, а я тебя беседой развлеку.



В номере Вера действительно достала из шкафа небольшой чемодан на колесиках с выдвижной ручкой, открыла его и положила на пол. Побросала туда с полок футболки и джинсы, пару свитеров, пиджак прямо вместе с вешалкой. Костя тем временем развлекался с умной колонкой, заставляя проигрывать какие-то русские хиты, которых Вера не знала.

Она зашла в ванную, прикрыла дверь, окинула взглядом расставленную на столешнице косметику, кремы и флаконы. Потом сняла рубашку, сбросила брюки и постояла перед зеркалом в одном белье. Распустила волосы, встрепала их немного, приподняв на макушке.

В таком виде предстала перед Костей, который, еле слышно охнув, велел колонке замолчать и поднялся Вере навстречу.

Его объятия были мягкими, вкрадчивыми и не вызывали желания отстраниться или воспротивиться. Пальцы – на удивление нежные для мужчины – пробежали по ее позвоночнику от шеи до поясницы, теплая ладонь легла на бедро.

Она потянула Костю к кровати, но он, помотав головой, подхватил ее и усадил на стол. Теперь их лица были на одной высоте, ее, пожалуй, даже немного выше. Костя осторожно спустил ей с плеч лямки бюстгальтера. Отступил на шаг и, не сводя с Веры глаз, начал расстегивать пуговицы у себя на рубашке.

Она сама сняла бюстгальтер, бросила на пол, Костя освободился от рубашки и джинсов и прижал ее к себе, кожей к коже. Вере казалось, что ее обволакивает неслышная музыка, и она закрыла глаза, чтобы уловить ее и постараться запомнить. Костины волосы щекотали ей ухо, потом опустились ниже – это он поцеловал Вере ключицу и тонкую вену, пульсирующую над ней. Его руки легли ей на грудь, легонько сжали, потом скользнули вниз; Костя снял Веру со стола и уложил на постель.

От того, что это именно он лежит рядом, от нереальности происходящего Вера чувствовала себя как во сне или фантазии, которая вот-вот промелькнет и растает. Она держалась за него, даже когда все закончилось, гладила по волосам, по руке, подсунутой ей под спину. Потом наконец расслабилась и выдохнула, позволив Косте перевалиться на бок. Он полежал так, разглядывая ее профиль на фоне серебристо-голубой стены и зеркальной двери шкафа. В зеркале отражалась тонкая Верина нога, согнутая в колене, волосы, разбросанные по подушке, плавный холмик груди.

Костя сел, прислонясь к изголовью кровати, поискал на полу свои джинсы и вытащил пачку сигарет.

– В номере нельзя курить, – предупредила его Вера.

– Я знаю. Выйдем на балкон?

Костя натянул джинсы на голое тело, Вера накинула плащ. Балкон смотрел на задний двор отеля; там было пусто, если не считать пары кошек, дремавших на скамейке. Приближался вечер, и солнце садилось, расцветая оттенками рыжего, алого и багрового. На перила балкона приземлилась стрекоза, помахала хрустальными крылышками. Вере показалось, что она косится на нее подозрительным круглым глазом.

– Тебе обязательно завтра уезжать? – спросил Костя, не глядя на Веру. Он стряхнул пепел, и тот полетел, подхваченный ветром, в сторону.

– Да. Обязательно.

– Только встретились, и сразу расставаться… Мне бы хотелось еще тебя увидеть. Скажи как?

– В соцсетях, – отшутилась Вера. – Подпишись на Венскую штаб-квартиру ООН, аккаунт веду я.

– Меня в соцсетях нет, – проворчал Костя. – И вообще, это не то же самое.

– Тогда полетели со мной.

– В Вену?

– Ну да. Что такого? Я у тебя была, теперь прошу ко мне.

– Смотри, пожалеешь! Я могу и согласиться.

– Так соглашайся. Я даже с билетом помогу. Точнее, мой секретарь. Виза у тебя есть?

– Ты не поверишь, но как раз виза имеется.

– Значит, иди собирайся. Завтра улетишь со мной.

Костя заглянул ей в лицо, словно проверяя серьезность предложения.

– А если приживусь? Мне торопиться некуда. С работы выгнали, семьи нет. Эмиграционная служба тебя не накажет за ввоз нелегала?

– Я тебя сама выставлю. Как только надоешь.

– Надо постараться не надоесть, – усмехнулся Костя.

– На самом деле мне сюда через неделю еще раз ехать. Заканчивать дела. Так что прокатимся вдвоем туда-обратно. Как тебе план?

– Соблазнительно. Ну, Вера Леонидовна, если не шутите, то летим в вашу Вену. Посмотрю хоть, какая она. В оперу пойдем?

– Как прилетим, первым делом.

– Считайте, уговорили.

– Тогда топай домой, собираться.

Костя обулся, надел свитер.

– Еще мне понадобится фотография твоей визы и паспортные данные. Я билет закажу.

– Точнее, твой секретарь?

– Именно.

– Вы, Вера Леонидовна, удивительная девушка!

– Небесное создание, – подтвердила она.

Костя удивленно задрал брови.

– Ты вчера говорил. С пьяных глаз, – объяснила Вера.

– И был прав. До вечера?

– Пока!




Глава 4


Шале в Бад-Ишле у Магнуса Эдлингера действительно имелось, поблизости от Императорской виллы и термальных купален. Он привез туда невесту, русскую Веру, среди зимы, под самое Рождество. В витринах кивали головами механические Святые Сильвестры с белыми кудрявыми бородами, уличные киоски торговали глинтвейном, и от них тянулся сладкий запах праздничных специй. По вечерам зажигались разноцветные гирлянды на елках, расставленных буквально повсюду, пахнувших свежей холодной хвоей.

В шале елка стояла тоже: пушистая красавица макушкой почти доставала до пятиметрового потолка в центральном холле. Вера при виде нее ахнула, и Магнус глянул на невесту снисходительно, как на ребенка. Там был и традиционный камин, и медвежья шкура перед ним, и тяжелая старинная мебель – шкафы с резьбой, приземистые комоды, обитые кретоном диваны. Шале переходило в семье Эдлингеров из поколения в поколение, и в нем копились нажитые ценности: картины и антикварный фарфор, серебряные подносы и мейсенские статуэтки. Вере их обилие показалось излишним; она предпочла бы дом проще и современнее. Однако Магнус не скрывал гордости, демонстрируя ей фамильную собственность, и теперь уже Вера смотрела на него снисходительно и терпеливо.

Их первое знакомство состоялось на официальном приеме в зале «Гранд-Отеля» между Рингом и Малерштрассе; Вера пришла туда одна, без сопровождения, и собиралась отбыть только парадную часть, с речами и тостами, а потом сбежать. Сбежать не получилось – обаятельный длинноногий Магнус развлекал ее разговором, подавал бокалы с шампанским, которые исправно поставляли официанты в смокингах, а при каждой попытке распрощаться уговаривал задержаться еще немного.

Поняв наконец, что прием для Веры – часть работы, он предложил перебраться в ресторан по соседству, где за ужином рассказал о себе: член совета директоров «Эрсте-Банка», занимается благотворительной деятельностью – собственно, она и стала поводом для присутствия на приеме, устроенном ООН. Маску официальности Вера держала почти до самого конца, но, когда Магнус галантно доставил ее домой на такси и попросил о следующей встрече, рассмеялась и согласилась.




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70731352?lfrom=390579938) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.