Главная страница | Детская проза | Мой любимый чемпион

Мой любимый чемпион
Анна Каракова
Wonder Books. Кинопремьеры
История верной дружбы девочки Саши и коня Джонатана легла в основу фильма «Мой любимый чемпион». Захватывающий сюжет и яркий финал убеждают: тот, кто умеет дружить и верит в себя, преодолеет все!
Единственный друг тринадцатилетней Саши – конь Джонатан. Только он может разделить с ней память о погибшем отце и надежды на новую жизнь. Сашу не понимают ни одноклассники, ни тренер, ни мама, которая считает Джонатана причиной всех несчастий. Только Ба готова на любые безрассудства, чтобы помочь внучке сохранить коня.
Когда мама решает продать Джонатана, а тренер пересаживает Сашу на другого скакуна, девочка выбирает быть с Джонатаном во что бы то ни стало. Ведь подняться и взлететь они могут только вместе.
Для среднего школьного возраста.

Анна Каракова
Мой любимый чемпион

© Каракова А., текст, 2024
© ООО «Издательство АСТ», 2024
* * *
Соне.
Потому что больше всего на свете Джонатан любил летать.
    Ричард Бах. «Чайка по имени Джонатан Ливингстон»


Часть первая. Обнимая ветер

Глава 1. Тот самый день
Три дня в неделю – во вторник, четверг и субботу – Саша с отцом тренировались на главной конюшне. Чтобы добраться туда, они минут двадцать плелись верхом вдоль шоссе. Саша на Габи обычно шагала впереди. Её капризная кобыла то и дело тянула усатую морду к обочине – в траву или к кустам. Приходилось постоянно контролировать уздечку – так, чтобы уши Габи «смотрели» прямо. Это раздражало. Отец держался на корпус позади. Он ехал, отпустив поводья, вольготно откинувшись в седле. Джонатан под ним переступал длинными ногами чётко по прямой, словно гвардеец Букингемского дворца во время смены караула.
Миновав заправку, Саша с отцом сворачивали вправо, на грунтовку, под свод берёзовой аллеи. Тут острее, чем животные, они чуяли свободу и пускали коней рысью.
За полем виднелась конюшня – зелёный забор, двускатные крыши корпусов с денниками, круглый, как пивной бочонок, деревянный манеж. Там их ждала Полина. Если они запаздывали, то скакали напрямую через поле. Осенью – по меже, клубящейся туманом, или буро-жёлтой стерне, присыпанной солью первого снега. Зимой – вспахивая рыхлый наст и поднимая колючие облака снежинок. Весной – по нагло-зелёным росткам озимых. А летом – по волнам душистого разнотравья, сшибая на галопе зонтики пижмы и метёлки иван-чая. К Полине опаздывать было нельзя. Она ведь не любитель какой-то, а настоящий тренер. Профессионал.
Для Саши это были важные дни – яркие, потные, острые. Хотя она и понимала – у неё так себе получается. Зычные вопли Полины «Нога! Пятку опусти! Где опять нога?!», отражаясь от свода манежа, возвращались гулким эхом и стояли в ушах до нового окрика: «Александра! Повод подбери!» Полина обычно стояла посреди манежа – невысокая, крепко сбитая. В обтягивающих лосинах и коричневом шлеме она была похожа на гриб-боровик. Отец не вмешивался в тренировки. Ободряюще кивал при случае, но больше был сосредоточен на Джонатане.
Саша боялась, что после очередной провальной тренировки папа скажет:
– Слушай, вдруг мама права? Зря я тебе этими конями голову морочу? А? Шуша? Давай рисовать попробуем? Или танцевать?
Но отец молчал. В его немоте не было ни разочарования, ни упрёка. Просто тема Сашиных спортивных достижений для него не существовала. Отец видел и понимал, что кони для Саши – смысл, радость, жизнь. Своим молчанием он как бы говорил: ну пусть так. Не всем же быть чемпионами.
С Полиной они занимались выездкой: крутили вольты, вышагивали диагонали по манежу от одной буквы-латиницы к другой, тренировали подъём-галоп, точку остановки. Галоп у Саши обычно получался не с той ноги. А заставить Габи стоять на месте вообще было нереально: кобыла сдавала задом, нервно крутя хвостом. Как в насмешку, Джонатан под папой был словно пластилин. Конь и наездник дышали в унисон, рысили в такт, а когда выполняли команду «стоп», замирали оба и даже не моргали.
– Вы с Джонатаном похожи на кентавра. Только чья-то башка лишняя, – смеясь, комментировала Полина.
Едва Джонику исполнилось семь лет, Полина начала настаивать на стартах. Она считала, что пара папа – Джонатан прекрасно покажет себя в выездке.
– Да ну! Зачем? – отмахивался папа. – Мы – конкуристы! Чего нам ходить по манежу туда-сюда? Мы с Джоником будем летать до неба!
– Ещё неизвестно, как он себя покажет! Ты на нём только начинаешь прыгать, – злилась Полина. – А на выездке вы 70 процентов возьмёте! Или около того.
Но отец упрямо мотал головой, совсем как Джонатан. Саша понимала: отчасти из-за неё. Папа не хотел стоять на пьедестале с золотым кубком, пока она сидит на трибунах как ни при чём. Кони – это было их общее, только их. И не надо было никаких медалек. Ни папе. Ни Саше.
Но было ещё одно: папа верил, что когда-нибудь Джонатан будет лучшим не в выездке, а в конкуре. Полина на эти предположения выдавала скептическое «пфф…».
– В конкурных конях главное – порода! Гены! – доказывала она. – А что твой Джонатан? Дворняга – он и есть дворняга!
– Вы как с ума сошли с этим конём! – возмущалась мама.
Если она была недовольна, то разговаривала восклицательными знаками.
– И ты, и Сашка – целый день на конюшне! По колено в навозе! Гадость какая! И что это даёт ребёнку?! Почему кони? Почему не бальные танцы, например?!
– Какие ещё танцы? Не надо никаких танцев! – пугалась Саша.
– Но это же эстетично! Музыка! Костюмы! Пластика тела! А ваш Джонатан и конюшня – одна грязь, пот и больше ничего!
Получалось, кроме папы, в Джонатана верила только Сашка. Они с отцом всегда были заодно.
Папа купил Джоника, когда поехал за другим конём.
– Захожу в манеж, – с детским восторгом рассказывал он. – Выводят такого красавца – мама дорогая! Мощный, здоровый! Богатырский конь. Ну, пока я на него сажусь… выскакивает из предманежника этот… коняга! Ни рожи, ни кожи. А зад поджарый, сухой. И ноги жилистые, длинные. За ним конюх бежит: стой, мол, зараза, куда?! А этот покрутил башкой, сориентировался – не глупый, значит. И как пошёл маршрут! Один! Без наездника! Просто потому, что в кайф! Потому что кровь бурлит! Потому что хочет прыгать! Я того богатыря даже смотреть не стал. Забираю этого! – говорю. – Сивку-Бурку! А хозяин-то обиделся, что я его так назвал. «Вовсе, – говорит, – его не так зовут. Сын мой вычитал. Что-то там про чайку, которая летала выше всех». Я спрашиваю: «Джонатан Ливингстон?» И тут Джоник как вскинется! И ко мне! Я его по холке треплю и чувствую – мой! Ну, точно – мой конь! А хозяин его бывший смотрит удивлённо и говорит: угадали. Только попроще, как положено. Две буквы в имени от отца – Динара, одна от матери – Назаретты. Так что зовут его одним словом – Джонатан.
Смешно сказать, но Джоник с папой были внешне похожи: широкие плечи-круп, поджарый зад, длинные жилистые ноги. Худые и сильные, как натянутые струны, икры. Даже цвет папиной шевелюры и конской гривы – тёмный с медным отливом – почти совпадал. Гнедая масть.
– В прошлой жизни Джонатан был моим братом-близнецом, – шутил папа. Потом призадумывался и добавлял: – А может, я – его.

Конюшня, где стоял Джонатан, была небольшой и небогатой. Никаких тебе кафе, раздевалок, беговых дорожек для коней, ультрафиолетовых ламп и бассейнов. Дощатый сарай с земляным полом, поделённый на денники небрежно струганными досками. За порогом конюшни – огороженный кривыми брусьями плац. Луг, сбегающий в долину. Синее небо до горизонта.
Три дня в неделю – в среду, пятницу и воскресенье – папа с Сашкой занимались конкуром. Устанавливали препятствия – пару чухонцев, систему. И прыгали. И если есть на свете счастье – это было оно. Развернуть коня на препятствие. Постановление. Прыжок! Если по вторникам, четвергам и субботам они вкалывали на тренировках с Полиной, то в остальные дни оба летали!
Джонатан в холке – сто семьдесят девять сантиметров. И вот он отталкивается и прыгает на метр выше! На целый метр! В прыжке у коня есть такое свойство – зависать. На миг, на сотую долю секунды, но застывать в воздухе вместе с всадником. И этот миг… Кто испытал хоть раз, вряд ли забудет.

У них был ещё один способ «приключиться», как называл это папа. Он вообще любил по-своему использовать слова, придавая им новый смысл.
Летом, когда было время и позволяла погода, они возвращались из главной конюшни не коротким «верхним» путём вдоль шоссе. А низом, по берегу моря.
– Не закатить ли нам гастроль имени Петрова-Водкина? – всегда неожиданно, на развилке спрашивал отец.
– Да-а! – радостно вопила Сашка.
– «Закатывать» в данном случае – от слова «закат»! – каламбурил папа, сворачивая к заливу. – Даёшь купание красного меня!
Они кружили по узким тропинкам, спускаясь к морю тряской рысью. Когда выходили на побережье, кони вставали как вкопанные, фыркали и мотали головами. Вокруг было столько воздуха, неба и воды, что даже Сашка дурела.
– Что, погнали?! – спрашивал отец.
– Погнали! – отзывалась Саша и первой поднимала Габи в галоп. Как обычно, не с той ноги.
…В тот вечер, который снится Саше два года, они как раз «закатывали гастроль». Спустились к морю и обнаружили, что солнце уже упало за горизонт, оставив после себя полыхающее пурпурное небо и розовый отблеск на тёмной воде, который катился к берегу ленивой длинной волной.
Сашка с папой пришпорили коней и помчались вдоль воды. Из-под копыт летели брызги – тёмно-красные в отсветах заката, похожие на зёрна граната. Отец бросил поводья и раскинул руки, обнимая ветер.
– Давай, Шуша! – кричал он. – Не дрейфь! Отпусти повод, не бойся!
Но Саша боялась. Мало ли что придёт Габи в голову? А вдруг испугается? Или понесёт? И повод не отпускала.
Они летели вперёд, обгоняя друг друга. Отец поддавался Сашке и отставал. Она сейчас это понимает. А тогда – нет.
– Ну, что? Кто теперь первый?!
– Я! – кричал отец, обгоняя.
– Нет, я!

Саша, не оглядываясь, вырвалась вперёд.
– А сейчас?! Скажи, па!
Отец не отвечает. Тишина за спиной бьёт ознобом по затылку. Саша оборачивается. Отца нигде нет.
Саша цепенеет, натягивая поводья. Они с Габи топчутся на месте, озираясь. Кругом темно, как будто над заливом опрокинули банку чернил.
– Папа, ты где? Па-ап?!
Вдруг из тьмы появляются кони – страшные, с выпученными от ужаса белками глаз, с чёрными дырами оскаленных ртов, с гривами, стоящими дыбом.
Бешеные кони мчатся на Сашу. Всё ближе и ближе. Яростно. Неотвратимо.
Отовсюду слышен оглушительный треск пожара. За крупами коней пляшут языки пламени, искрят бенгальскими огнями. Саша орёт:
– Па-а-па-а!
…И просыпается.

Мама нежно, но решительно трясла её за плечо.
– Саша, Сашенька, очнись!
Как всегда, после кошмарного сна Сашка повисла у мамы на шее. Та в ответ крепко схватила её в охапку. Они баюкали друг друга, качаясь в темноте, как два болванчика, заговаривая свои страхи, заглушая боль.
– Всё будет хорошо, мой заяц… – шептала мама на ухо Саше. – Когда-нибудь всё исправится, всё забудется, всё наладится и станет хорошо.
Саша слушала и не верила:
– Я знаю, что папы нет. Но я не могу понять, что его больше не будет. Никогда.

Глава 2. Другая жизнь
За два года, прошедшие со смерти отца, Саша сильно изменилась. Дело не в том, что она выросла и похудела, стала угрюмой, угловатой и постриглась. Это нормально для ребёнка тринадцати лет. И уж совсем не в том, что она сменила яркие свитера и смешные шапки с помпонами на тёмные безразмерные толстовки с капюшоном. Оглянитесь на улице – вы непременно увидите такого подростка: капюшон натянут на глаза, в ушах – наушники. Главное – Саша перестала смеяться. Совсем. Только Ба удавалось иногда выдавить из неё подобие улыбки. Потому что Ба… это Ба!
Теперь Саша с мамой жили в большом городе в огромной квартире. Всё здесь было такое профессорское: стеллажи с книгами под потолок, абажур, дубовый буфет и кресло-качалка в гостиной, картины на стенах. С портрета на Сашу взирал строгий дядечка с прозрачными глазами. Портрет писал известный художник, друг семьи. Саша его никогда не видела, поскольку к моменту её рождения и знаменитый художник, и профессор покинули эту квартиру, улицу, город, этот мир. В наследство от деда Саше достался фамильный тонкий нос и светло-серые глаза.
Дед с Ба прожили вместе тридцать лет и три года. Хорошо, не умерли в один день. Учитывая характер Ба, который мама называет несносным, дед продержался довольно долго.
Присутствие в квартире Ба угадывалось по весёлому сумасшествию, следы которого можно было обнаружить где угодно. Вот как обыкновенно люди убирают на лето зимние вещи? Вешают пуховики и пальто в дальний угол шкафа или складывают в чемоданы с лавандой. Но этот вариант не для Ба. С наступлением тепла она делала Зимнего человека: тело из нескольких курток и пальто, голову из шапок и шарфов, ноги из штанов, вдетых друг в друга… Пережидать летнюю жару Зимний человек мог где придётся. Саша познакомилась с ним, когда пыталась достать закатившийся наушник из-под своей кровати. Было всерьёз жутко и немного весело.
Или что означает набор игрушечных кастрюль в посудном шкафу? Обнаружив его, Саша всё собиралась выяснить у Ба – зачем он нужен? Но забывала. Однажды, придя из школы, она застала бабушку за странным занятием. Ба кромсала в пыль куцую веточку укропа, водрузив на нос две пары очков. На кукольной сковороде не больше кофейного блюдца шкворчали стружки моркови и лука. А в кастрюле объёмом с чайную кружку плавали кубики картошки, похожие на крошечные детали лего, и фрикадельки размером с горох.
– Ба, что ты делаешь? Зачем? – удивилась Саша.
– Варю мини-суп, – невозмутимо ответила она. – Учусь придавать значение мелочам. Красота всех цветов мира – в одном цветке, – так считают японцы. А я считаю…
Ба двумя пальцами сняла кукольную сковородку с конфорки, чтобы переложить зажарку в игрушечную кастрюлю.
– Ну? – не выдержала Саша.
– Что вкус хорошего супа – в одной ложке. Или даже капле. А быть может – в молекуле, которой не видно.
– Кому нужен суп, которого не видно?
Ба утопила в кастрюльке укроп и крохотный лавровый лист. Она не торопилась отвечать, сосредоточенно мешая суп чайной ложечкой.
– Мне.
Она навострила на Сашу хитрый глаз.
– По-моему, я изобрела отличный способ превратить заурядное в невероятное! Ты не находишь?
Сашка часто не понимала Ба. Но всегда ждала от неё чего-то такого. Нереального. Неожиданного. Как будто Ба была иллюзионистом, способным в любой момент достать кролика из шляпы, кастрюли, откуда угодно.
Мини-суп, между прочим, получился отменный. Возможно, потому, что Саша, следуя совету Ба, ела его из старинной фарфоровой чашки серебряной чайной ложечкой.
Теперь она ищет по всей квартире и находит «художества» Ба – так называет это мама. Однажды Саша «зависла» перед портретом деда. Она точно знала – здесь что-то должно быть. И нашла! В левом нижнем углу картины – партию в крестики-нолики, едва заметно процарапанную иголкой.
– Ба! С кем ты играла в крестики-нолики на портрете деда? – улучив момент, спросила Саша.
– С ним! – ни на секунду не задумываясь, ответила Ба. – Он меня обыграл. К сожалению. Выиграл свой крестик.
– Вы же портрет испортили!
– Почему испортили? – возмутилась Ба. – Это художественная концепция! Караваджо на каждом букете писал пару мух. Брейгель – уродливых собачек. А здесь – целая философия! Крестик ты? Или нолик? Вот в чём вопрос.
В нынешней жизни Саши Ба была источником хулиганства и волшебства. На этом приятные изменения заканчивались. Всё остальное – новая школа, скандалы с мамой из-за плохой учёбы, отсутствие друзей – было бесцветное и безнадёжное, как сырое утро с гроздьями ворон на проводах и ватным небом, под которым тяжело дышать. И безвкусное, как ненавидимый Сашей сыр с дырками. Она физически ощущала пустоту внутри себя. Нет, много пустот. Самая большая дыра внутри – от того, что не было отца. Другая, поменьше – из-за отсутствия прежней жизни: конюшни, моря, дома. И ещё была одна – от того, что из реальности Саши пропал Джонатан. Сразу после пожара его забрала Полина, за что мама была ей страшно благодарна. А Саша – нет.

…Сегодня мама начала утро с романса.
– Утро-о туманное-е, утро-о седое-е, – затянула она, отдёргивая шторы и впуская в комнату холодные лучи ноябрьского солнца.
– Ма-ам, пожалуйста, не пой!
Саша натянула одеяло на голову. Хорошо бы остаться здесь навсегда – в тишине, в темноте, нигде. Её бесила необходимость вставать, чистить зубы, есть, жить. Какой в этом смысл? Если всё лучшее позади? Но перед мамой было стыдно. Саша уже не помнила, когда в последний раз она пела. Когда-то тогда. В прошлой жизни.
– Вставай, лежебока! Нас бабушка ждёт!
Точно! Ба! Как она забыла?
Через полтора часа они шагали по больничному коридору. Перед дверью палаты притулился старичок – тощий и сгорбленный, с седым пухом на голове, сквозь который просвечивал сизый череп. Мама первая распахнула дверь… Ба сидела посреди комнаты в инвалидном кресле, закутавшись в серый плед. От её руки к штативу капельницы змеился прозрачный шнур. Голова Ба безвольно свесилась на плечо.
– Мамочка, привет, ну, хватит уже придуриваться.
Мама стремительно прошла в палату, чтобы обнять Бабушку. Та не сделала ни единого движения навстречу.
– Ма-ам?!
Мама схватила изящную бабушкину руку. Да ладно! Можно подумать, она знает, где пульс.
– Саша, позови кого-нибудь! Быстро!
Соседки Ба по палате с интересом следили за происходящим – как будто купили билеты в партере. Саша присмотрелась. Из-под пледа торчала нога в кроссовке. Не в тапке! Значит, Ба собралась домой. И плед точно не её. Ба терпеть не может серое, будь то пальто или кафель в ванной. Получается, всё это очередной розыгрыш?
– Саш, что ты стоишь как столб?!
На этих словах мамы Ба вскочила на ноги, раскинув руки в пледе как крылья, и изрекла:
– Кто сказал, что люди не летают?! Летают! Как птицы!
В ответ мама застыла на пару секунд. Потом сделала пас руками и глубокий вдох-выдох – упражнение на спокойствие, которому её научили в музыкальной школе.
– Ну… ты как всегда.
– Мусечка! Это сказала Катерина, вернее, Островский! А ещё – Наташа Ростова, когда чуть не рухнула с подоконника в Отрадном. Но лучше б упала – сломала лодыжку и не пошла на бал, не влюбила бы в себя беднягу Болконского. Да и Анатолю она хромая была бы ни к чему. Одним словом, Толстой со своим романом пошёл бы совсем другим путём.
Литературные отступления Ба были не случайны. Когда-то она преподавала русский и литературу. Саше с трудом верилось: Ба – и вдруг училка! Но это был факт. От её школьного прошлого остались фотографии спектаклей, звонки бывших учеников и неожиданные литературные пассажи к месту и нет, в которых все эти Катерины, Акакии Акакиевичи и Сквозник-Дмухановские были представлены как личные знакомые Ба, приятные и не очень.
Между тем мама деятельно собирала вещи в сумку: планшет, зарядку, ночную рубашку, чашку-ложку.
– Ты где каталку раздобыла? – подала голос Саша.
Ба обиженно надула губы.
– То есть я была недостаточно достоверна?
– Я просто спросила: откуда каталка?
– Есть связи. Подумаешь! Тоже мне, Шерлок.
– Очень смешно! А это что? – вмешалась мама, вытряхивая из тапка полупустую бутылку коньяка.
– Это – для сердца! И для души, – парировала Ба. – И вообще – она не моя.
– А чья? – не сдавалась мама.
– Э-э… Семёныча. Кстати! – Ба включила вторую громкость. – Ты где? Семёныч!
Появился Семёныч – тот самый старикан, который дежурил в коридоре. Трясущимися руками он держался за дверной косяк и вползал в палату, с усилием переставляя ноги. Бабушка толкнула к нему инвалидное кресло. Саша испугалась, что кресло собьёт старичка, как шар – кеглю. Но Ба промазала.
– Забирай свой мерседес! – с выражением сказала Ба.
Этого ей показалось мало. Она выхватила у мамы бутылку и сунула её в руки Семёнычу.
– И коньяк тоже! Забирай!
Семёныч замер на полушаге и стал внимательно вглядываться в этикетку.
– А-армя-янски-ий. З-а-а-чем? – наконец изрёк он перекошенным ртом.
– Девчонок из 308 на свиданку пригласишь! – весело предложила Ба. – Они же ходячие? Ну вот!
Мама на это ничего не сказала, только закатила глаза. А Ба по-хулигански подмигнула Саше.
И вот все трое топают прочь из больницы. Домой, домой!
– Господи, как они мне надоели со своими уколами и клизмами! – громко жаловалась Саше Ба. – Они же больные тут все! Но хорошие.
Встречные медсёстры, врачи, пациенты кивали, некоторые улыбались. Понятно, дело было не в ярком индийском балахоне бабушки и её берете со слонами, лихо сдвинутом на затылок. Саша давно поняла: где бы бабушка ни появлялась, она мгновенно притягивала внимание, становилась центром любого события. Чего удивляться, что из больницы, в которой она провела две недели, Ба уходила, как актриса со сцены после бенефиса. Саша видела: её провожают с сожалением. Ещё бы! Без Ба тут настанет скука. Но никто не мог честно сказать:
– Уже уходите? Как жаль! Возвращайтесь скорее!
В больнице такое не говорят.
«Обойдётесь! – злорадно думала про себя Саша. – Нам Ба дома нужна! А то мы с мамой вдвоём совсем закисли».
Со стороны их троица выглядела, наверное, забавно. Уж слишком они были разными. Строгая изящная мама в стильном брючном костюме и с небрежной причёской из светлых локонов. Слегка отрешённая, как будто вспоминает что-то из Бродского. Немного железяка, когда это необходимо. Яркая, стремительная, непредсказуемая Ба, всегда готовая удивить-развеселить. И угрюмая Саша в толстовке с капюшоном, натянутом на глаза. Но если приглядеться, было очевидно их сходство. Некая порывистость и ломкость движений. Тонкие ноги – длинные шаги. У всех троих была птичья повадка нацеливать на собеседника острый внимательный глаз или чуткое ухо. Движение вперёд было их стихией – короткие остановки были лишь паузой между перебежками. Как будто они на пару секунд присаживались на ветку, чтобы оглядеться, и тут же устремлялись дальше. Мама напоминала скорее цаплю: изящной шеей, длинными ногами, грациозными руками и огромными глазами с поволокой. Ба была похожа на экзотическую курицу-аристократку. А Саша – на гадкого утёнка, который не знает, что когда-нибудь превратится в лебедя.
Перед дверью с табличкой «Зав. отделением кардиологии Багдасарян В. А.» мама притормозила.
– Я сейчас!
– Мусечка, что бы он тебе ни сказал, не верь!
Но мама уже исчезла за дверью. Тогда Ба повернулась к Саше. Она не могла не договорить.
– Александра, запомни! Восточным мужчинам, особенно красивым, верить нельзя!
Как только мама вошла в кабинет, доктор вскочил, засуетился, начал перекладывать бумаги туда-сюда. Мама следила за его манипуляциями и молчала. Может, всё не так плохо? Может, он отводит глаза и тянет время из-за того, что… просто взволнован.
– Вот ваша выписка! – доктор выхватил несколько страниц из пухлой папки и упал на стул. – Таблетки пить регулярно! Кхм… Это необходимо чётко контролировать!
У доктора шевелюра с проседью и внушительный вид. Волосатые уши, густые брови, увесистый нос и добротный живот. Всё в нём какое-то авторитетное. Внушающее доверие. «Нет, не взволнован, – подумала мама. – Просто не любит сообщать хорошим людям плохие новости».
– Вазген Асатурович, но вы говорили – может, операция? – через паузу спросила мама. Не могла не спросить.
– К сожалению… вероятность, что… кхм её сердце не выдержит слишком велика.
Доктор вдруг снова вскочил, загремел ключами в кармане.
Какая у него сложная профессия. Давать надежду. Спасать. Отбирать надежду.
– Эта вероятность. Насколько? Велика?
Доктор перестал суетиться. Посмотрел маме прямо в глаза.
– Пятьдесят на пятьдесят. Кхм. Будете рисковать?
Несколько долгих секунд они смотрели друг на друга.
Наконец, мама сокрушённо замотала головой. Доктор развёл руками.
Вазген Асатурович распахнул дверь кабинета, пропуская маму вперёд. И тут оба застыли в недоумении. Ба стояла посреди коридора на одной ноге, сложив ладони перед грудью, глаза закрыты. Саша маячила позади.
– Мам! Что ты делаешь?!
Ба открыла один глаз.
– Мусечка, упражняюсь. Лучшее средство от ста болезней! Даже от гельминтов.
Саша с удивлением уставилась на Бабушку.
– Ба! У тебя что – глисты?!
Тут доктор, который только что куда-то спешил, смалодушничал и сделал шаг назад. Дверь в кабинет захлопнулась. Всё-таки он провёл с Ба много дней, а значит, не мог не очароваться ею, не злиться на неё и не испытывать восхищение или раздражение. Ба всегда вызывала у людей букет эмоций, среди которых не было только одной – равнодушия.
– Что он тебе сказал? – тут же спросила Саша. Мама отвела глаза.
– Пьём таблетки. Всё по плану. Всё нормально.
Саша с вызовом посмотрела на бабушку.
– Вот! А ты говорила! Что верить нельзя!
Ба бросила на маму внимательный взгляд… и вопреки обыкновению промолчала.

Вечером Саша, мама и Ба устроились у телевизора. Такое бывало не часто. Просто совпало: мамино любимое «Шоу Опера», привычка Ба сидеть в кресле-качалке с книжкой и желание Саши побыть вместе. Мама следила за происходящим на экране с азартом футбольного болельщика.
– Ну что это за верхнее фа? Меццо-сопрано называется!
Сашу и Ба тоже заинтересовала затянутая в блестящее платье тётка. Она тянула верхнюю ноту, выпучив глаза и надувшись, как рыба фугу.
– Бедняжка! Она же сейчас лопнет по швам! – с непритворным беспокойством прокомментировала Ба.
Все трое напряжённо уставились в телевизор: вот сейчас, сейчас, тётка взорвётся, как хлопушка. И тут раздался звонок маминого телефона. Не отрывая взгляда от экрана, мама стала шарить руками по дивану.
– Мам! Твой телефон в прихожей. Я принесу, – сказала Саша, поднимаясь.
Впервые она отрывалась от «Шоу Опера» с сожалением. Но это чувство мгновенно прошло, когда Саша увидела аватарку на экране.
– Ого! Полина звонит!
– Ответь! Скажи, я ей позже наберу!
– Полина, привет! – радостно воскликнула Саша. – Как Джонатан?
Через минуту о телевизоре забыли: новости Полины, которыми она делилась с мамой, Ба и Сашей по громкой связи, были куда интереснее. Во-первых, Полина выходила замуж. И не просто где-то и когда-то, а в субботу, встречаемся во Дворце бракосочетаний, банкет в ресторане в центре города. Во-вторых, Полина вернулась не одна, а вместе с Джонатаном! В-третьих… Полина выдвинула ультиматум.
– Вера Васильевна! Вы же знаете, как нежно я вас люблю и обожаю! – ангельским голосом пропела она в телефон. И тут же, не дав Ба возразить, сказала строго: – Но! На моей свадьбе вы воздержитесь от комментариев!
– От комментариев чего? – озадачилась Ба.
– Всего! – бескомпромиссно рубанула Полина. – Меня, моего мужа и вообще!
Ба молчала. Жестоко было лишать её такого веселья.
– …А что мне за это будет? – наконец спросила она с интонацией агента 007, который решил разыграть последний козырь.
– …А чего вы хотите?
– Разумеется, я хочу букет невесты!
Саша с мамой изумлённо переглянулись и посмотрели на Ба.
– Вера Васильевна! Вы что, замуж собрались?! – озадаченно спросила Полина в трубке.
– Ну, кто-то же из нас троих должен привести в дом мужчину!
…Когда Полина попрощалась, в гостиной наступила тишина – все переваривали новости.
– Господи, суббота через три дня! Что мы будем дарить? – сокрушённо сказала мама.
– Хороший повод прогулять моё шёлковое кимоно… – задумчиво произнесла Ба. – Буду молчать и кивать за столом, как китайский болванчик. А что? Мне нравится. Сашка, как думаешь?
Саша думала, что свадьба, подарок, костюм, букет невесты – всё это какая-то ерунда! Главное – Джонатан здесь!
– Вы что? Серьёзно? Не понимаете? Джонатан! Он вернулся! Теперь я смогу на нём тренироваться!
Мама резко помрачнела. Бабушка насторожилась. Джонатан для неё был чем-то неизвестным, непонятным. Какой-то конь, которого она никогда в глаза не видела. Фотографии не в счёт.
– Сашка. Два года прошло, – осторожно подбирая слова, сказала мама. – Давай кони для нас останутся в прошлом, а?
– Нет. Ни за что!
Мама в растерянности смотрела на Сашу. Она не ожидала такого резкого отпора. Ища поддержки, она оглянулась на Ба. Та едва заметно пожала плечами.
– Как ты это себе представляешь? – спросила мама.
– Как это «как»? – изумилась Саша. – Полина привезла Джонатана не в свою квартиру! А на конюшню, где-то здесь, рядом. Значит, я смогу ездить туда и тренироваться!
– Ну, допустим. А от меня ты чего хочешь?
– Договорись с Полиной! Чтобы она как раньше! Была моим тренером!
Мама не нашла, что возразить, хотя и чувствовала: ей совершенно не нравится энтузиазм Саши. Опять эти кони? Зачем? Она крепко зажмурилась и закрыла лицо ладонями. Окружающий мир исчез, превратившись в черноту, по которой плыли от зрачка к зрачку оранжевые пятна. Не слишком ли много новостей для одного дня?
– Мусечка, ты устала… – сочувственно протянула Ба.
Мама отняла ладони от лица. Грустно посмотрела на дочь.
– …Ладно. Поговорю.
Раздражённое лицо Саши вспыхнуло надеждой.
– Что – правда?!
Мама в ответ сделала пасс руками и глубокий вдох-выдох, как учил педагог по вокалу. Чтобы успокоиться.

Глава 3. А как же Джонатан?
Автобус подкатил к остановке и, длинно вздохнув, открыл двери. Саша вышла, поправила на плече школьный рюкзак, огляделась. По ту сторону дороги разбредались в разные стороны деревенские улицы. Крашеные срубы в три окна с унылыми палисадниками карабкались вверх, на холм, который венчала бело-голубая церковь. Кирпичные коттеджи, с шеренгами туй вдоль заборов, подпирали деревню с боков. За ними начинались холмы и перелески.
Луговые травы – мятлик, полевица и осока – уже легли грязно-бурым ковром. Только сизые метёлки вейника – тощие, трогательные, зябкие – трепетали на ветру здесь и там. Припозднившийся хозяин где-то жёг прелую листву – от костра вкусно тянуло горьким дымом. Вдоль дороги, ломая тонкий лёд в лужах, ходили рыжие куры. Они так высоко задирали худые ноги, что были похожи на сборную по гимнастике.
Конюшня прилепилась на окраине деревни. Чтобы пройти через КПП со шлагбаумом и вывеской «Конно-спортивный клуб “Шарапово”», надо было миновать пруд. Пучки бузульника и камыша обрамляли блестящую воду, как остатки волос – лысину. Деревянные кривые мостки облюбовали рыбаки. Сидя на перевёрнутых вёдрах, они гипнотизировали поплавки.
Сашу никто не остановил. Она спокойно нагнулась под шлагбаумом и пошла себе дальше, изучая территорию новой конюшни. Знакомые ароматы накрыли её душным облаком – острый запах навоза, перемешанного с сеном, сладкий свежий дух от тюков с опилками. Крытый манеж, плац с трибунами по периметру, «бочки», в которых по кругу гоняют лошадей на специальной верёвке – корде, – всё это Саша как будто уже видела, хотя и была здесь впервые. Она принюхивалась и присматривалась, стараясь понять: хорошо ли здесь будет Джонатану?
Корпуса конюшни выстроились вокруг главного манежа. Саша заглянула внутрь. Денники были достаточно большими, с окнами. Лучи света перечёркивали конюшню широкими полосами, в которых клубилась пыльная взвесь, и упирались в цементную дорожку прохода яркими пятнами-половиками. Несколько лошадей высунули любопытные морды из денников в надежде получить кусок сахара. Саша вздохнула с досадой – как же она забыла! Сахара у неё не было.
Джонатан гулял в леваде среди других коней. Сашка сразу узнала его тощий зад, худые, как верёвки, ноги и гриву с медным отливом. Он ходил под попоной – ещё не зимней, осенней. Эту попону они покупали с отцом. Давно… Всхлип судорогой подкатил к горлу, но Сашка усилием воли сглотнула этот комок, подошла к бортику левады и встала так, чтобы Джоник сразу её увидел.
– Джонатан! – крикнула она.
Конь поднял голову. Равнодушно посмотрел на Сашу. Отвернулся.
– Джоник, ты чего? Не узнал? Это же я!
Саша обошла леваду, чтобы оказаться рядом с Джонатаном.
– Классно, что ты приехал! Теперь будем вместе, да?
Джонатан меланхолично двигал челюстями – изо рта торчал грязный клок сена. Он не обращал внимания на Сашу, задумчиво переступая с ноги на ногу. Сашка дёрнула молнию на рюкзаке и достала пакет со школьным завтраком.
– Вот! У меня яблоко есть! Будешь?
Конь медленно подошёл. Понюхал яблоко и отвернулся.
– Ешь! Я не хочу.
Джонатан помотал башкой. Но Саша не сдавалась.
– Тогда пополам!
Саша с хрустом откусила половину яблока. Протянула Джонику другую половину на раскрытой ладони, как учил папа, когда впервые привёз её на конюшню. Сколько ей тогда было? Пять лет? Шесть?
Джонатан не сразу, но всё же взял яблоко с ладони мягкими тёплыми губами. Он и Саша стояли друг напротив друга, двигая челюстями. Саша боялась, что Джонатан развернётся и уйдёт, поэтому жевала старательно и медленно, глядя коню прямо в глаза. Как там папа говорил? Саша протянула руку и провела ладонью ото лба коня к морде.
– Мы с тобой одной крови, Джоник! Ты и я.
Показалось? Или Джонатан действительно вздохнул? Он сделал шаг вперёд и вдруг положил голову ей на плечо. Саша обхватила его за шею, зарылась носом в гриву, вдыхая запах – такой знакомый, такой родной.
– Скучал по мне? Я — да! Всё это время! – сказала Саша в мохнатое ухо. Джонатан легонько боднул её в щёку. – Ты… помнишь папу?
Джонатан высвободился из Сашиных рук и попятился. Между ними опять было расстояние. Дистанция.
Конь опустил морду к земле. Саша подумала, что память об отце не только объединяет их, но и разъединяет. Джоник чувствует и знает – она та самая, из прошлой его счастливой жизни, где был главный для него человек, которому он верил, которого любил. Но Саша – не он.
– Вижу. Помнишь, – прошептала Саша. – Я тоже.

Утро субботы не было томным. Так сказала Ба, но никто её не услышал. Мама с Сашкой были заняты. Они скандалили. Началось с того, что Саша промчалась мимо кухни, воинственно размахивая чем-то парадно-белым. Наотмашь распахнув дверь в мамину спальню, она с вызовом спросила:
– Это – что?!
– Сашенька, – мама старалась говорить спокойно, – свадьба – такой праздник, когда люди наряжаются чтобы выглядеть как.
– Как идиоты! – перебила Сашка.
– Я что, похожа на идиотку?
– Ты – нет! А я – да!
В этой ситуации Ба сделала всё, что могла: заварила себе кофе, намотала на голову шёлковую чалму и под аккомпанемент скандала начала искать в телефоне номер Полины.
– Что за глупости! – судя по интонации, мама начинала выходить из себя. – Почему ты всегда противоречишь?
– Потому что! Тебе надо – ты и наряжайся! А я – не хочу!
Саша понимала, что перегибает палку. Но отступать было некуда. Иначе придётся идти на свадьбу в этом кружевном ужасе из коллекции вечерних нарядов для маленьких лебедят.
Ба тем временем набрала Полину и слушала в трубке гудки, с интересом изучая разводы кофейной гущи на дне чашки. Она отчётливо видела двугорбого верблюда и пушкинский профиль. Полина не отвечала. Ба не сдавалась. Она повернула чашку под другим углом и задумалась: что означает этот кекс с вишенкой и дохлый кролик?
– Алё! Да! Вера Васильевна! – вдруг заорала трубка. – Что случилось?!
– Гос-споди, Полина! Чего кричишь?
– Волнуюсь потому что! День такой!
– Не психуй. Это только когда первый раз женишься, с ума сходишь. А потом – нормально. Мой муж всегда так говорил.
– Хорошо. Постараюсь, – с трудом выдавила Полина.
– Всё равно у тебя голос какой-то… придушенный, – беспокоилась Ба. – Держись, Полинка! Это не навсегда! Даже если тебя ввинчивают в платье невесты, как штопор! Или наматывают на бигуди!
Полина, которой в данный момент делали маникюр и укладывали лаком локоны, вдохнула и выдохнула, чтобы успокоиться, совсем как мама, ведь у них был один педагог по вокалу.
– Вера Васильевна. Просто скажите: у вас всё нормально?!
– Да. Нет. Я передумала, – заявила Ба. – Зачем мне букет невесты? Я и так пользуюсь успехом у мужчин!
– Не пугайте меня!
– Короче, сделка отменяется.
– Но вы не будете молчать всю свадьбу просто так! Я же вас знаю! – в голосе Полины звучали панические нотки.
– Разумеется, не буду! Это шантаж. Тебе нужно сделать вот что…
Тем временем мама с Сашей разошлись не на шутку. Из спальни доносились яростные крики.
– Что за ослиное упрямство! Ты совсем как отец!
– Ну и отлично! Я тогда вообще никуда не пойду!
Сашка пробежала мимо кухни и скрылась в своей комнате, шарахнув дверью. Ба скороговоркой пробормотала Полине:
– По рукам! Всё. Пока! – И дала отбой.
На цыпочках она подошла к комнате внучки и приоткрыла дверь. Саша сидела на кровати по-турецки с планшетом в руках.
– Не надену! И не проси! – отрубила она, не поднимая головы.
– Да ради Бога! Не надевай!
– …а-а, это ты.
Сашка оторвалась от планшета и посмотрела на Ба. За последние два года глаза Саши из светло-серых с яркими искрами превратились в тусклые, металлические. Будто перегорела лампочка внутри.
– Послушай! С Полиной я договорилась…
Сашка ожила.
– Ух ты! Здорово! – и тут же пошла на попятный. – А вдруг ничего не получится? Вдруг мы зря это затеяли?
– Даже не сомневайся! – строго сказала Ба. – Всё будет чики-пуки.

Свадьба Полины была камерной, для своих. Ожидая, когда зазвучит вальс Мендельсона, гости возбуждённо переговаривались. Полина с женихом выглядели как актёры, играющие самих себя: принимали выразительные позы под прицелом фотообъективов, стараясь не смазать идеальный грим, и белозубо демонстрировали нарочито счастливые улыбки. Они были такие глянцевые, отглаженные, сверкающие! К ним и подойти было страшно, не то чтобы о чём-то спросить. Саша проглотила свой миллион вопросов к Полине, потому что задать их сейчас статной даме со взбитыми буклями она не могла. Эта Полина была совсем не та, которую знала Саша. Та Полина не снимала конные сапоги и лосины, ходила решительным широким шагом, редко слезала с коня и, если ей что не нравилось, кричала профессионально поставленным голосом на весь манеж. А эта – поводила оголёнными плечами, хлопала длинными ресницами и загадочно улыбалась, теребя золотую ленточку, которой был перевязан свадебный букет. Кроме того, рядом с ней всё время крутился жених – его Саша вычислила по фисташковому цвету рубашки в тон платью невесты.
Неожиданным было и то, что Дворец бракосочетания оказался действительно дворцом – с высокими потолками и богатой лепниной, широкой парадной лестницей, мраморными колоннами и паркетом, начищенным до такого блеска, что он был похож на большую лужу. Саша старалась не попадаться фотографу на глаза. В этих декорациях на фоне разодетой компании гостей в своей толстовке с капюшоном она выглядела как серый гусь среди павлинов. Подозрение, что насчёт платья мама была права, не добавляло Саше уверенности и хорошего настроения. Ба понимала смятение внучки, поэтому не отходила от неё ни на шаг. И потом – она же дала Полине слово! Парадокс заключался в том, что парочка Саша и Ба привлекала больше внимания, чем жених с невестой. Что было логично. Ведь Ба не просто так бросила маме фразу, решившую исход утреннего скандала.
– Оставь! Сашка – личность! И она вправе идти туда, куда её пригласили, в том, в чём она хочет.
Ба искренне так считала и действовала сообразно своим убеждениям. Поэтому сама она надела шёлковое красное кимоно, расшитое золотыми драконами, парик из фиолетовых волос, несколько тяжёлых браслетов на каждую руку и бусы, похожие на связку перепелиных яиц – тёмно-лиловых, в тон парику. Ба полагала, что выглядит шикарно. Только обувь подвела. Вместо кроссовок со стразами она бы предпочла сапоги-казаки. Но таких у неё не оказалось.
– Сашенька! Как ты выросла! А вы, Вера Васильевна, совсем не меняетесь!
Это приветствие в разных вариациях Саша и Ба услышали почти от каждого гостя. Саша смутно помнила, кто все эти люди, поэтому Ба шептала ей на ухо:
– Эта дама в воротнике-жабо, похожая на Фрекен Бок, – мама Полины. Мы вместе ходили в музыкалку на концерты и на родительские собрания.
– Этот хлыщ – бывший ухажёр Полинки. Интересно, зачем она его пригласила?
– О! А это их педагог по сольфеджио! Видела бы ты его двадцать лет назад! Такой интересный был мужчина! Усатый, как Тарас Бульба!
Мама, оценив ситуацию, дистанцировалась от Саши и Ба. Она знала почти всех гостей, приглашённых Полиной, поэтому чувствовала себя достаточно уверенно, чтобы затеряться в толпе. В вечернем платье в пол с открытой спиной, с причёской из локонов и с небольшим изысканным букетом, мама мимикрировала, как хамелеон.
– Мусечка, конечно, молодец, – сетовала Ба, тщетно ища маму среди гостей. – Взяла и бросила нас. Ну да ладно. Справимся без неё. Будем торчать здесь с тобой, как два тополя на Плющихе.
– Она просто не знает, что её ждёт, – мрачно сказала Саша. – Недолго осталось.
Наконец официальная тётенька с хорошей дикцией объявила Полину с женихом мужем и женой, и все отправились в ресторан.

У каждой тарелки стояла карточка с именем гостя. Саша подумала, что Полина специально посадила Ба на определённой дистанции от стола новобрачных. Ровно так, чтобы Ба можно было контролировать, но муж и его родители не слышали бы её высказываний, если она всё-таки не сдержит слово.
Гости весело звенели бокалами, передавали друг другу закуски и салаты. Кто-то со стола на самой галёрке посетовал, что водка – горькая. Остальные тут же подхватили: горь-ко, горь-ко! Полина с мужем принялись целоваться. Сашке было стыдно смотреть. Она взглянула на Ба. Та театрально закатила глаза.
Дядечка напротив воскликнул:
– Какая красивая пара!
Забыв про обещания, Ба бросилась на амбразуру:
– Вот и я так считаю! А то они все говорили…
Мама перестала жевать, сделала огромные глаза и предупреждающим тоном строго произнесла:
– Мама!
Бабушка закашлялась:
– Всё-всё! Молчу. Могила!
Словно почувствовав неладное, Полина отвлеклась от мужа и взяла микрофон.
– Друзья! По сценарию, я сейчас должна петь. Но сегодня тот день, когда исполняются мои желания! И поэтому сейчас будет петь моя лучшая подруга! Маруся, давай! Нашу! Коронную!
Услышав это, мама застыла с открытым ртом и вилкой в руке. Гости захлопали в ожидании сольного номера. Мама в бешенстве прошипела Сашке и Ба:
– Опять эти ваши дурацкие штучки?
– Не вредничай! Полина всегда нас выручала! – парировала Саша.
Мама с немой мольбой посмотрела в сторону молодожёнов, но Полина сделала вид, что не заметила. Какие-то люди уже включили софиты на сцене и налаживали звук. Маме протянули микрофон от караоке. Вокруг хлопали, приглашая её на сцену. Мама растерянно озиралась – как кролик, которого только что вытащили из обувной коробки. Бабушка поставила перед ней рюмку с коньяком.
– Мам!
– Что? Это – для вдохновенья!
Мама замешкалась на секунду: петь – не петь? Пить – не пить? Саша и Ба смотрели на неё с вызовом. Мама махнула рюмку коньяка, взяла микрофон и пошла на сцену. Ба дёрнула Сашу:
– Сашка, не зевай! Снимаешь?
Саша включила запись видео в телефоне. Зазвучало вступление.
Once upon a time there was a tavern
Where we used to raise a glass or two…
Как только мама пропела первую фразу, гости перестали жевать. Официанты застыли на месте с подносами с горячими блюдами. Чтобы скрыть навернувшиеся слёзы и не испортить макияж, Полина уставилась в потолок.
– Если бы эта… Мэри Хопкин… слышала Мусечку, она бы кусала локти от зависти, бедняжка! – прокомментировала Ба.
У мамы был мягкий бархатный альт. Её голос каким-то странным образом наполнял пространство, вибрируя, проникал в уши и мозг. Саша впервые подумала, что у мамы, наверное, талант: завораживать своим голосом, погружать в него, вести за собой и не фальшивить.
У кого-то из гостей зазвонил телефон. Все посмотрели на него осуждающе. И наступила абсолютная тишина. Не ватная, равнодушная, а настоящая звенящая, в которой каждый звук приобрёл ценность. Мама почувствовала это. Она распрямилась, расслабилась, перестала сжимать микрофон в руках до белых костяшек. В ней как будто разжалась какая-то пружина, и она дала себе волю.
Lalala-lah-lala, lalala-lah-lala,
Those were the days, oh yes, those were the days.
До этого момента Саша боялась, что мама всё-таки даст петуха, расстроится и им с Ба придётся её утешать. Теперь же она всерьёз опасалась, что мама выскочит из своих туфель и пустится в пляс. А за ней все остальные: гости, официанты, запечённая индейка, шеф-повар с кухни и она с Ба. Саша забыла, какая бывает мама, когда счастлива. Мама и сама об этом забыла.

…Под аплодисменты и крики «браво!» раскрасневшаяся, сияющая мама спустилась со сцены и пошла к столу. Ей наперерез кинулась Полина.
– Это было не честно! – издалека упрекнула Полину мама.
– Но зато как это было прекрасно! Спасибо тебе!
Не беспокоясь о наряде, причёске и накрашенных глазах, Полина с разбега бросилась маме на шею и обняла её сильно, по-настоящему. Саша тут же увидела, что Полина ничуть не изменилась. Вот сейчас оторвётся от мамы и заорёт на весь зал: «Александра! Где опять нога?!»
– Полечка! Ты сегодня такая красивая, прямо сама на себя не похожа! – встряла Ба.
– Вера Васильевна! – Полина отлепилась от мамы. – Вы же обещали!
Ба тут же посуровела:
– Всё-всё. Молчу.
Схватив со стола два бокала с шампанским, она протянула один Полине.
– Но чокнуться-то с тобой можно?
– Да, но мне воды!
Мама изумлённо посмотрела на подругу.
– Воды? На собственной свадьбе? Что-то я не поняла… Ты что?..
– Yes! – победно провозгласила Полина.
Теперь мама с визгом бросилась Полине на шею.
– Я так рада за тебя! Какое счастье!.Кто? Мальчик? Девочка?
Саша слушала их, с тревогой переводя взгляд с одной на другую. Полина ждёт ребёнка? Но.
– Мама! Полина! Подождите! А как же Джонатан?!
Ба хлопнула себя по лбу.
– Точно! Джонатан!
Мама поморщилась, как от зубной боли.
– Чёрт. Джонатан.
Полина положила руку на живот, где поселился незаметный пришелец.
– Но вы же понимаете. Я больше не могу тренироваться на Джонатане. И Сашку тоже тренировать не смогу.

Глава 4. Мама хулиганит
Сегодня мама чувствовала себя прогульщицей. Ей казалось, сейчас в квартиру ворвётся классная, потребует дневник и вызовет Ба к директору. Нельзя сказать, что мама планировала провести этот день именно так. Просто Ба неожиданно придумала пойти на выставку с подружкой. У Саши было семь уроков. А у мамы вдруг появилось непреодолимое желание валяться в постели, вместо того чтобы ехать в банк разруливать спорные и бесспорные юридические вопросы – что, собственно, являлось её работой. Сегодня маме хотелось схулиганить, нарушить правила, даже соврать – со взрослыми тоже такое бывает. Она позвонила в офис и сказалась больной.
Сначала убежала Сашка – как всегда, в последнюю минуту, жуя на ходу бутерброд и запихивая в рюкзак сменку. Потом засобиралась Ба. Для выхода она выбрала костюм в стиле «привет английской королеве»: радикально лиловое пальто и такого же цвета шляпу.
– Ты таблетки взяла? – проговорила мама их общий позывной.
В ответ Ба встряхнула таблетницей, как погремушкой.
– Мусечка, ты меня скоро не жди. Мы посидим где-нибудь в кафе, посплетничаем.
Оставшись одна, мама заварила себе зелёный чай и стала смотреть в окно, где на фоне мутного неба качались перевёрнутые мётлы тополей и сыпал снег – злой и мелкий, похожий на стиральный порошок. Мама подумала: неужели я проведу целый день как хочу? Какое счастье! Она представила ванну, полную пены, классический детектив с давно забытым сюжетом, тёплый плед на диване, уютный фильм… Стыдясь этих банальных фантазий, она неожиданно почувствовала себя владелицей несметных сокровищ – свободного времени, возможности делать что хочешь и счастья побыть одной.
Пока она решала, как распорядиться этими дарами, затренькал дверной звонок. Мама подумала, что это Саша или Ба забыли что-нибудь, и распахнула дверь. На лестничной площадке стоял мужчина средних лет. Идеально подстриженные волосы с проседью прикрывали оттопыренные уши. Стильно одетый, пахнущий Фаренгейтом, в меру спортивный. Он был похож на топ-менеджера большой компании или владельца некрупного бизнеса.
– Гольцова, домашку сделала?
Это был их код ещё со школьных времён. Лёшка. Если присмотреться, в его карих глазах можно было заметить прежние озорные искры. А если прищуриться и не обращать внимания на солидное пальто, можно было легко вспомнить того мальчишку – лопоухого, талантливого, влюблённого. Мама с изумлением смотрела на Алексея Осокина.
– Ты?!
– Надо же! Был уверен, что у тебя рабочие будни, – глупо признался он.
– А зачем тогда пришёл? Мы же вроде в выходные договорились! В театр.
– Да я помню! – развёл руками Лёша. – Просто маме продукты привёз. Иду к машине – и тут… наваждение какое-то… Думаю, дай зайду! Хотя вряд ли ты дома. Видишь – ни шампанского, ни букета.
– Звучит странно. Но я – здесь!
– А я и загадал, – улыбнулся Алексей. – Если откроешь дверь, значит, судьба!
Он шагнул в прихожую, решительно обнял маму и поцеловал.
Очнувшись через пару минут, мама призналась себе, что одиночество – не такое уж счастье. Хотя бы иногда необходимо почувствовать себя слабой, нежной и желанной. Не одной.
Осокин вынул из кармана пластмассовую коробку с наушниками и положил на трюмо в прихожей.
– Это – Саше, – объяснил он. – Купил в подарок и носил с собой. А сейчас подумал: чего ждать-то до выходных?

У Саши день не заладился с самого утра. Она опаздывала к первому уроку, но всё равно не торопилась. Брела себе нога за ногу вдоль шеренги серых домов проспекта. Погода была – хуже некуда. Колючий ветер, колкий снег и небо с низкими липкими облаками, похожими на грязную сахарную вату, – всё это нагоняло тоску.
Сашка натянула шапку на уши и медленно шла вперёд, размышляя. Её мысли крутились вокруг Джонатана. Уже три дня она ждала серьёзного разговора с мамой – оставят ли они Джоника на конюшне, которую выбрала Полина? Или будут искать другую, дешевле? И где найти хорошего тренера? Но мама молчала. Сегодня, сейчас, Саша поняла – мама приняла решение и не собирается его обсуждать. А это не сулило ничего хорошего.
На первый урок Саша, конечно же, опоздала. Русичка проводила её от двери к столу хмурым взглядом, но не ругала. Всё-таки когда твоя бабушка – заслуженный учитель с тридцатилетним стажем, это даёт некоторые преимущества.
Саша старалась честно вникнуть в то, что говорила училка. Они проходили частицы не-ни. Саша писала примеры столбиком в тетради – слева «не балуй», «не пляши», справа «ни рыба ни мясо», «ни то ни сё». Она пыталась сосредоточиться, но каким-то непостижимым образом эти отрицательные частицы лепились в её голове к Джонатану – однозначные, конкретные, неизбежные.
На алгебре она получила тройку за ответ у доски. На биологии тихо отсиживалась на задней парте рядом с унылым пыльным фикусом. На перемене между четвёртым и пятым уроком её поймала химичка Гаянэ Вараздатовна, она же классный руководитель Сашиного 8-го «Б».
– Самарина!
Маразматовна пылала гневом, отчего её армянский акцент стал заметнее.
– У тэбя за тэст единица!
– А почему не два? – удивилась Саша.
– Потому что оцэнка «два» предполагает хотя бы один правильный ответ! А у тебя – ни одного! Я хотэла бы поговорить с твоими родителями!
– С бабушкой или мамой? – уточнила Саша.
Маразматовна что-то прокрутила у себя в голове.
– С мамой!
– Хорошо, я передам, – пообещала Саша.
– Будь добра! – сказала Маразматовна. – И сегодня же перепишешь тест! Надэюсь, домашнюю работу ты сдэлала?
Надо ли объяснять, почему перед седьмым уроком, которым была химия, Саша надолго застряла в туалете? Подождала, пока прозвенит звонок. Пару минут послушала, как в коридоре затихают энергичные шаги преподавателей. И, крадучись, вышла в рекреацию. Она бесшумно и быстро спустилась на первый этаж в раздевалку. Сунула ноги в ботинки, накинула куртку. Пока не было охранника, перемахнула через турникет – и вуаля!
Саша вышла на улицу со смутным ощущением – что-то она сделала не так. Но если маму всё равно вызывают в школу, прогулом больше, прогулом меньше – какая разница?

Лёжа в постели с планшетом в руках, мама вполглаза наблюдала за путешествием камеры по узким улочкам старинного итальянского городка и прислушивалась к звукам, доносящимся с кухни. Лёша вызвался сварить кофе, утверждая, что имеет чёрный пояс бариста, и теперь воевал с кухонными шкафами в поисках кофемолки, кофеварки или ещё чего-нибудь. Мама почти решила прийти к нему на помощь… Но тут вдруг заинтересовалась видеороликом, который включил для неё Алексей.
…Под разросшейся бугенвилией на старинном балконе с грифонами дама в сценическом костюме исполняла арию из «Аиды».
«Это – поющая гостиница! – пояснил закадровый голос. – Гордость городка, привлекающая туристов. Люди приезжают сюда не только для того, чтобы отдохнуть. Но и спеть арию из любимой оперы с балкона номера».
Певица эффектно завершила выступление. Возникла пауза – и на неё обрушился шквал аплодисментов. Камера дала общий план. Площадь перед гостиницей была заставлена столами и стульями. В кафе было полно народу. Темпераментные итальянцы вопили «браво, рагацца!» и бросали на балкон цветы. Собаки с восторгом кидались за букетами и отчаянно лаяли. Смеялись и кричали дети. Уличные продавцы свежей клубники и кокосов воодушевлённо аплодировали. Как и их покупатели. И многочисленная группа туристов, возглавляемая экскурсоводом в карнавальной шляпе. Мама искренне восхитилась. Это было здорово! Как будто недосягаемая оперная дива спустилась на галёрку, скинув по дороге ненужную мишуру и надменное выражение лица. Эта музыка была настоящая, безыскусная, неотделимая от лая собак и криков уличного торговца.
В спальню вошёл Осокин. В обеих руках он держал по чашке кофе. Из одежды на нём было только полотенце.
– Ваш кофе, мадам! – театрально воскликнул он.
Тут полотенце упало. Мама прыснула. Но Лёшу это не смутило – он аккуратно пристроил чашки на тумбочку рядом с кроватью и с размаху нырнул под одеяло.
– Так и было задумано! – пояснил он, заключив маму в объятия.
– Лёша! Господи!.. Сколько тебе лет?
– Как и тебе. Мы – одноклассники, забыла?
– Иногда мне кажется, ты всё тот же семнадцатилетний балбес!
– Вообще-то я кандидат технических наук! Но рядом с тобой, Маш.
– Выпью кофе, пока горячий, – перебила мама и потянулась за чашкой.
Осокин убрал планшет, чтобы не мешал.
– Ты посмотрела? Понравилось?
– О да! – мама отхлебнула кофе. – Вкусный. Знаешь, меня всегда жутко пугала сцена. Прожекторы рампы бьют в лицо. Оркестр живёт своей жизнью за спиной, или ещё хуже – в яме. И платье вечно то жмёт, то колется. И лоб от пота блестит. А там, в темноте – люди в зале. Ты знаешь, что их со сцены почти не видно? Просто тёмная дыра. Этому нужно соответствовать. Я не смогла.
– Жалеешь?
– …Иногда мне снится, что я пою.
– Так поехали!
– Куда?
– В Италию! Петь на балконе!
Мама отставила чашку и пристально посмотрела на Осокина.
– Ты серьёзно?
– Да.
– …Что-то не верится.
В её интонации была какая-то странная многозначительность. Как будто обычная фраза подразумевала гораздо больше, чем казалось. Но Алексей понял. Напрягся. Насупился.
– Маша! Скажи, что мне сделать, чтобы ты мне снова поверила?
– Не знаю, – едва слышно выдохнула мама.
И тут раздался звонок в дверь.

После нескольких неудачных попыток повернуть ключ Саша нажала кнопку звонка. Ничего не произошло. Ну и правильно. Ба – гуляет, мама – на работе. Кто должен открыть дверь? Саша снова попробовала. Безрезультатно. Чувствуя себя идиоткой, которая не может справиться с элементарными вещами, Саша со всей силы надавила на звонок и долго слушала его трель. Наконец она опустила руку и задумалась: что делать? Наверное, лучше попросить помощи у Ба. Вряд ли она будет интересоваться, почему Саша так рано оказалась дома. Или вообще никому ничего не говорить, а махнуть к Джонику на конюшню? Пусть мама и Ба с этим замком сами разбираются. Но тут в недрах квартиры послышались торопливые шаги. Дверь распахнулась – на пороге стояла мама.
– Сашка! Привет! Что-то ты рано! – сказала она со странным выражением лица.
Щёки мамы пылали, глаза блестели. И вид был какой-то виноватый. И вопрос какой-то не конкретный. Обычная мама спросила бы:
– Саша, почему так рано? У тебя сегодня семь уроков! Объясни, что случилось?
Отметив все эти странности, Саша ответила той, обычной маме:
– Маразматовна заболела.
– Не Маразматовна, а Гаянэ Вараздатовна! – тут мама среагировала как обычно.
– Какая разница! Химичка – она и есть химичка, – буркнула Саша и шагнула в прихожую.
Ей хотелось спросить, зачем мама заблокировала замок и что она делает дома посреди рабочего дня, но что-то мешало Саше это сделать. Она уронила рюкзак на пол. Стянула ботинки и бросила куртку в прихожей. Обычно маму всё это раздражало. Она либо делала замечание, либо молча вешала куртку, поднимала рюкзак. Но сейчас мама не сделала ни того, ни другого. Странно.
На трюмо Саша заметила упаковку с новыми наушниками.
– Вау! Это мне?
Мама кивнула.
– Ух ты! Классные! Спасибо!
Саша распаковала коробку, вставила наушники в уши – звук был что надо – и, пританцовывая, направилась в кухню.
За кухонным столом, вцепившись обеими руками в чайную кружку, сидел неизвестно кто. Какой-то взъерошенный помятый тип, с кустистыми бровями, оттопыренными ушами и неприятной полуулыбкой на лице. Саша молча уставилась на этого персонажа. Он ей совсем не нравился. Она вынула наушники из ушей.
– Здравствуй… те! – явно смущаясь, сказал незнакомый тип и откашлялся.
Он неловко попытался спрятать голые ноги под стул. За спиной Саши подала голос мама.
– Это не мне спасибо за наушники. А – вот. Алексею.
– А он – кто?
Мама растерялась, не зная, что ответить.
– Что-то мне подарок этот… не нравится, – со значением протянула Саша и сама удивилась – до чего у неё стал противный голос. Она шагнула к столу и положила наушники перед Осокиным.
– Саша! – укоряя, воскликнула мама.
– Что?! – с вызовом ответила Саша и тут же переключилась на Алексея. – Спасибо! Обойдусь! У вас, кстати, футболка наизнанку! И носки вы забыли надеть! И чай налить!
– Прекрати! Так себя вести! – мама перестала смущаться и всерьёз рассердилась.
Саше было всё равно. Чувствуя весёлую злость от собственной наглости, она сообщила маме:
– А тебя, кстати, Маразматовна в школу вызывает!
– Из-за чего?
– Из-за плохого поведения!
На этом Саша выскочила из кухни.
Мама в замешательстве посмотрела на Лёшу.
– Это какое-то безобразие! Я, конечно, понимаю, что ты для неё – полная неожиданность. Она расстроилась, переживает. Но чтобы так! Будто её никто никогда не воспитывал!
Мама сделала движение к двери, собираясь пойти за Сашей. Ей не хотелось этого делать, но спускать дочери такое хамство тоже было нельзя. Осокин поймал её за руку.
– Оставь! Нормальная реакция для подростка.
– Да?! – саркастически изумилась мама. – Ты уверен?
– Есть и плюсы.
– Какие?
– Зато мы наконец познакомились, – улыбнулся Алексей.
– Это получилось случайно. И, кажется, зря.

Саша заперлась в ванной, чтобы лишить маму возможности читать ей нотации. Её душили слёзы, в горле стоял ком. Саша включила воду на всю мощь и разрыдалась. Она злилась так, что хотелось выть. От того, что её предали. Её и папу.
Хотя Саша высказала маме больше, чем следовало, это не было и половиной того, что она могла бы сказать.
– Да! Давай забудем папу поскорее! – мысленно кричала она. – Был один мужик, будет другой! Подумаешь! Поплакали – и хватит!
– Что этот тип делает на нашей кухне? Кто он тебе? А мне? Он не должен быть рядом с тобой! Никто не должен! Кроме папы!
– Тебе хорошо! У тебя может быть другой муж! Второй, третий! А у меня отец – один! И другого не будет! Никогда! Ты понимаешь, что ты меня предаёшь? Бросаешь? Я чувствую себя круглой сиротой!
…Когда Саша немного пришла в себя, она стёрла со щёк слёзы и попыталась разобраться, что с ней происходит. Она хочет, чтобы мама на всю жизнь осталась одинокой и несчастной? Нет. Она хочет, чтобы мама влюбилась, вышла замуж и привела в их семью того, кого можно назвать папой? Точно нет! Между этими двумя возможностями был очевидный выбор: новая жизнь и прежняя. Саша с ужасом поняла, что отрицает и ту, и другую. Прошлое, в котором живёшь, отменяет будущее. Её вдруг пронзила страшная мысль: папу скоро забудут. Все. Мама. Ба. Полина. И она, Сашка. Тогда получится, что его как будто не было. Ни его улыбки, ни смешных исковерканных слов, ни его способности превратить любой день в праздник. Ничего.
Саша старалась помнить папу изо всех сил. Она даже пугалась, когда замечала, что не думает о нём час или два. Но теперь Саша осознала: чтобы жить дальше, его надо забыть. Не ставить лишнюю тарелку на стол. Не искать глазами его куртку рядом с денником Джонатана. Не заказывать в кафе то пирожное, которое они брали напополам. Не цепенеть посреди улицы, увидев знакомый затылок. Не зачитывать до дыр их переписку в вотсапе. И стереть, наконец, его номер из телефона.
– Пап, я не хочу тебя забывать, – сказала Саша, глотая слёзы, стараясь защититься от страшной правды. – Что мне делать?
Ничего. Она и не ждала, что он ответит. Он теперь всегда молчал.
Тут зазвонил телефон, забытый в ванной на столешнице. Мамин. Саша не хотела сейчас с ней говорить. Ни объяснять, ни слушать, ни оправдываться. Ни даже просто её видеть. Поэтому Саша ответила неизвестному номеру осипшим от рыданий голосом:
– Да? Алё?
– Здрассте! Я по объявлению! – сказала трубка.
– Какому?
– О продаже коня, – любезно ответил голос. – Хотим подъехать – посмотреть. Вы на какой конюшне стоите?
– Это ошибка, – заторможенно произнесла Саша.
– Вряд ли! – ответила трубка. – Вот! Написано! Продаётся: конь, метис, девять лет, сто семьдесят девять сантиметров в холке, конкур и выездка, кличка Джонатан. Цена нас устраивает. Когда можно приехать посмотреть на него? Пошагать-попрыгать?
– Никогда, – сказала Саша. – Джонатан не продаётся.
И отключилась.

Глава 5. Тонкости купли-продажи коней
В семье настал ледниковый период. Чтобы исправить ситуацию, Ба старалась как могла: придумала совместную лепку пельменей, потащила Сашку с мамой в какой-то безумный музей самоваров всех времён и народов, накупила гирлянд и предложила начать встречать Рождество в конце ноября – почему нет? Но Саша и мама были как замороженные. Обе избегали смотреть друг на друга и почти не разговаривали, отвечая односложными «да» или «нет» на любые вопросы. Они были похожи на враждующие армии, временно заключившие перемирие.
Ба попыталась выяснить у внучки: что случилось? Но Саша отнекивалась, молчала, сосредоточенно думала о чём-то и не торопилась посвящать Ба в свои мысли. Мусечка стала какая-то нервная, вся настороже. Можно было подумать, что она ждёт каких-то вопросов с подвохом и готовится дать отпор. Но вопросов никто не задавал.
Во время совместных ужинов Ба чувствовала себя как конферансье на арене цирка. Она шутила, рассказывала истории, создавала видимость общения, в то время как Мусечка задумчиво жевала салат, а Сашка ковыряла вилкой в тарелке.
Через пару дней Ба взорвалась.
– Мне надоело это чёртово немое кино! – сказала она. – Что происходит?
Саша и мама вздрогнули, обе посмотрели на Ба.
– Ну?! – подбодрила их она. – Хватит играть в Герасима и Муму!
Саша с мамой молчали.
– Сашка, давай ты! Что ты там себе думаешь? Говори! Пока не скажешь, мы не узнаем!
Саша поняла, что ей не отвертеться. Ба не знала о её ссоре с мамой, об Алексее, об объявлении. Она-то в чём виновата? Саша сосредоточилась, перефразируя вопрос так, чтобы не спровоцировать скандал. Она прекрасно понимала: нужно попытаться договориться с мамой.
– Что будет дальше? – хриплым от волнения голосом спросила Саша. – С нами – со мной и Джонатаном?
Мама перевела дух. Саше показалось, что с облегчением.
– Мусечка! Отвечай! – потребовала Ба.
– Ты будешь учиться – надеюсь, лучше, – с энтузиазмом начала мама. – Если позволят финансы, устроим сказочные зимние каникулы – где-нибудь в горах, а может, на море! Я мечтаю, чтобы ты нашла себе друзей. Если не в школе, то в каком-нибудь кружке – театральном, фото, – любом, где тебе будет интересно, где…
– А Джонатан? – перебила Саша.
– Джонатана мы продадим, – безапелляционно заявила мама. – По-другому и быть не может.
Для Саши это не было новостью. Но показывать маме, что она знает про объявление, было нельзя. И врать не хотелось. Поэтому Саша просто сидела, не шевелясь, – деревянная, как Буратино. Это было не трудно. Мамин тон, не предполагающий возражений, её действительно парализовал. Ба занервничала – сняла очки, потом надела, стала собирать на столе невидимые крошки.
– Мусечка, ну ты прям… Железный Дровосек! Надо же как-то вместе, сообща.
– Хорошо, давайте вместе.
Мама вдохнула-выдохнула, на этот раз обойдясь без пассов руками, и сказала:
– Саша. Мне завтра будет нужна твоя помощь. На конюшне.
– В смысле?
– Приедет покупатель. Надо будет показать ему Джонатана.
– Я должна помогать тебе продавать Джоника?! – Саша вытаращилась на маму, не веря своим ушам.
– Я тоже поеду! – сказала Ба, пытаясь разрядить обстановку и скрыть собственную оторопь – резкость мамы её удивила.
– Саш. У Полины – медовый месяц на каких-то там островах. Мне больше некого попросить, – мама включила «ледяной» тон, которым обычно пользовалась на работе. – А коня надо поседлать. Вывести. Ты же знаешь, я не умею. Я сама не справлюсь.
Саша аккуратно положила вилку рядом с тарелкой. Встала.
– Спасибо. Я наелась. Я пойду.
Её никто не остановил и не намекнул, что хорошо бы убрать грязную посуду.

После ухода Саши Мама и Ба молча сидели за столом.
– Мусечка… – наконец произнесла Ба. – Ты же понимаешь, что жестоко так поступать с Сашкой?
– А жизнь вообще жестокая штука, – стараясь казаться спокойной и уверенной, проговорила мама.
– Довольно цинично, – прокомментировала Ба, глядя на салфетку, которую мама нервно комкала в руках.
– Я не могу иначе. Ты же понимаешь? Да, мам?

Когда обстоятельства бьют тебя кулаком в челюсть, однажды начинаешь держать удар. Если не сломаешься. Сашка не сломалась. Она сама не заметила тот резкий поворот, на котором её мысли изменили ход. Просто в какой-то момент она перестала оплакивать Джонатана, злиться на то, как чудовищно поступает мама, и мысленно жаловаться на неё папе. Она начала искать преимущества в сложившейся ситуации. И нашла. Во-первых, показывая Джонатана, она будет знать, что реально происходит: хочет ли кто-то его купить или нет. Во-вторых, кони редко продаются быстро. Папа рассказывал. Для быстрой продажи конь должен быть либо очень хорошим и знаменитым, победителем крупных турниров и чемпионом, либо он должен стоить недорого. Саша видела объявление и знала, что мама продаёт Джоника за те же деньги, за которые его купил папа. А это совсем не маленькая сумма. В-третьих, Саша вдруг поняла, как она может сорвать сделку. И не одну. Да! Мама просто не подозревает, на что способны тринадцатилетние девочки, у которых забирают главное в жизни – счастливые воспоминания и надежду.
Бабушку мучила бессонница. Она пыталась читать роман, потом считать овец, потом медитировать, представляя себя замшелым валуном, слушающим дождь где-то на Тибете. Всё было напрасно: сон не шёл. Вместо него в голове крутилась карусель из мыслей о неизвестном ей Джонатане. Ба накрыло липкое ощущение безысходности и страха, потому что сегодня она осознала: проблема с конём совсем не маленькая, как ей казалось раньше. Это – огромная проблема. Бабушку беспокоила Саша. И мама тоже. И было больно за них обеих. И совершенно непонятно: что с этим делать?
Мама тоже не спала. Но, в отличие от Саши и Ба, она плакала. Уткнувшись лицом в мокрую подушку, она позволила себе быть слабой и сентиментальной. Быть собой.
Она не могла не продать Джонатана – его содержание требовало огромных денег, которых не было. Последние два года всё это оплачивала Полина, условно арендуя Джонатана. Но теперь ситуация изменилась.
Мама не хотела работать на коня, разве это не понятно? Она сделает всё, чтобы оплатить учёбу Саши и бабушкино лечение. Но вкалывать с утра до вечера ради постоя и тренировок какого-то Джонатана! Нет уж, увольте!
У мамы сейчас не было повода лицемерить, поэтому можно было честно признаться самой себе: она хочет избавиться от Джонатана. Она не любит его. И даже больше – ненавидит. Все два года со дня пожара её мучили вопросы: что, если бы в тот вечер Егор не вернулся на конюшню? Если бы он вообще не купил Джонатана? Если бы он увлекался не конями, а чем-то другим – скалолазанием, шахматами, серфингом?
Получалось, если бы Джонатана не существовало, всё было бы по-другому. У мамы был бы любимый муж. У Саши – отец и нормальная семья. Они ходили бы в гости по выходным. Ездили в путешествия на каникулы. Ссорились иногда. И мирились. И мама не лежала бы сейчас одна в постели, не рыдала бы в подушку… Они все были бы счастливы, как когда-то, если б не этот чёртов конь! «Сколько можно существовать в сослагательном наклонении? Бы. Бы. Бы, – думала мама. – Надо продать Джонатана и начать новую жизнь. Сашке будет трудно. Но потом она поймёт. Другого выхода просто нет».

…Саша сама удивлялась, насколько легко у неё получалось отшивать покупателей.
– Когда седлать будете, подпругу не перетягивайте, – деловито говорила она. – У него бывают потёртости мокрые.
– Лишай, что ли? Или аллергия?
– Не знаю точно, как называется. Но ему мазь помогает. В круглой банке такая, знаете? Дорогая.
Покупатель пропадал.
– Вы для ребёнка его берёте или для себя? – держа Джонатана под уздцы, спрашивала она тучную тётку, пока та усаживалась в седло.
– Для себя, – пыхтела тётка. – А какая разница?
– У него с передней правой ногой проблемы…
– Какие?! – вскидывалась тётка.
– Не вывозит взрослых по весу. Начинает припадать. Но под ребёнком хорошо ходит! И капельницы ему – если что – отлично помогают!
Прорысив пару кругов по манежу, тётка слезла с Джонатана, и больше её не видели.
– А ваш сын давно конкуром занимается? – спрашивала Саша мужчину, который пристально следил за Джонатаном и мальчиком, сидящим на нём.
– Около года, а что?
– Он умеет группироваться? Ну, знаете, когда конь высаживает перед препятствием. Чтобы падать правильно.
– Нормальные кони не высаживают! Даже вывозят иногда!
– От характера зависит.
– А что с характером? У этого? Как его. Джонатана?
– Он сложный. Задними отбивает. И громких звуков боится. Несёт.
– Гоша! – звал папа сына. – Всё, хватит, слезай! Нам ещё двух посмотреть надо!
Мучил ли Сашу стыд оттого, что она обманывала маму? Нет. Она боролась, как могла, за того, кто был ей дорог. Но, конечно, она видела – с каждым исчезнувшим покупателем мама становилась всё мрачнее. Саша старалась скрыть, что с каждым отказом от покупки Джонатана она, наоборот, становилась всё сильнее, всё больше верила в себя. В то, что она сможет защитить Джоника. Спасти его.
…Этот покупатель не понравился Саше сразу. Издалека. Как только он подошёл к маме совершенно не конной походкой. Форма на нём сидела так нелепо, что он был похож на ряженого. Его фигура напоминала грушу. Бритый морщинистый череп, глаза навыкате. Маленький пористый нос и вялые щёки как будто сползали с лица, стекая к клокастой бороде. Обсуждая что-то с мамой, он нервно бил хлыстом по голенищу сапога.
– Какой неприятный тип! Прямо Карабас-Барабас! – сказала Ба, изучая покупателя из окна машины. – Я тут посижу. Ты же без меня с ним справишься?
Ба хитро посмотрела на внучку. Та натянула капюшон толстовки на глаза. Саша подозревала, что Ба давно раскусила её махинации с покупателями, и была благодарна за то, что она не спешила посвящать маму в тонкости купли-продажи коней.
Сашка понимала желание бабушки остаться в машине. Около манежа, на всей конюшне и вообще вокруг было довольно гнусно. Ветер дул с боков и в лицо, заставляя прикрывать глаза, лишая мир красок. Чёрносерый пейзаж хотелось перелистнуть, как неудачную картинку в книжке. Тёмные стены корпусов конюшни выглядели мрачнее Бастилии. Унылая грязь, в которую превратилось поле, тянулась до горизонта. Голые ветви деревьев и кустов торчали как волосы дыбом. Мела позёмка, рисуя под ногами нервные зигзаги, а над головой неслись облака – лохматые, мутные, похожие на седые ведьмины космы.
Бабушка куталась в плед, устраивая себе гнездо на заднем сидении машины. Саша достала для неё из багажника самолётную подушку-лягушку. Сунула в руки планшет. И, вздохнув, отправилась седлать Джонатана.
– Вы уздечку держите, не отпускайте, – сказала она грушевидному Барабасу, пока он с табурета примеривался к седлу. – Конь может за колено укусить.
– Меня? – хохотнул Барабас. – Не на того напали!
Он жёстко послал Джоника с места в галоп – конь заартачился, закрутил башкой, стал сдавать задом.
– Ах, ты! – прикрикнул горе-всадник и всадил пятки в бока Джонатану.
Тот рванул вперёд. Сделав круг, они остановились.
– Вам нужна помощь? – подбегая, спросила Саша.
– Иди, без тебя разберусь!
Саша вернулась к маме, которая стояла у бортика манежа. В последнее время между ними наступило потепление. Многократные показы Джоника растопили лёд. Мама видела, что без помощи Саши она не справится, и ошибочно полагала, что дочка смирилась с её решением.
Глядя, как Барабас рысит на Джонике, неловко завалившись вбок, Саша решила, что пора идти в наступление.
– Помнишь, ты обещала, что я буду тренироваться на Джонатане… – начала она издалека.
– Откуда же я знала, что с Полиной так получится! – искренне сожалея о прошлых обещаниях, ответила мама.
Тут обе отвлеклись – в манеже происходило что-то странное. Джонатан свечил, пытаясь скинуть Барабаса, а тот нещадно бил его хлыстом. В один миг Сашка оказалась на поле.
– Что вы делаете?! Перестаньте! Прекратите! Тихо, Джоник, спокойно!
Джонатан услышал её, встал на четыре ноги, но дрожал всем телом.
– Вы охренели?! – услышала Саша свой собственный голос.
– Не хами! – сквозь зубы сказал Барабас. – Будут мне тут! Характер показывать! Оба!
Он держался в седле как дилетант. Но выпячивал нижнюю челюсть и живот, словно был директором цирка.
– У меня разговор короткий! Если борзый – сразу на колбасу! Полтонны живого мяса! Это ж сколько бастурмы получится?
Барабас захохотал жирным булькающим смехом. Саша в оторопи уставилась на него.
– Да ладно! Это – шутка! – сказал Барабас.
– Конники так не шутят!
Барабас продолжал ухмыляться.
– Возьму его, пожалуй. Научу уму-разуму.
– Джоник может понести! Припадает на переднюю правую! Высаживает перед препятствием! – отчаянно выкрикивала Сашка. – Свечит, сами видите!
– Не имеет значения! – сказал Барабас и направил Джонатана к выходу из манежа.
– Почему? – пролепетала Саша.
Но Барабас её не услышал.
– Нормальная животина! Только денег таких не стоит, – сообщил он маме, гарцуя на Джонатане, смотря на неё сверху вниз. – Скинете сотку, тогда возьму.
Саша бросила на маму умоляющий взгляд. «Скажи нет! Скажи нет!» – беззвучно кричала она.
– Хорошо. Скину, – ответила мама.
Она видела, что покупатель использовал хлыст, но её это не смутило – а иначе зачем этот хлыст нужен? Мама думала о том, что задача продать Джонатана, которая уже стала казаться невыполнимой, может быть решена.
Барабас, наконец, слез с коня – пыхтя и отдуваясь. Саша накинула на Джоника зимнюю попону и взяла его под уздцы, чтобы вести в денник. Они могли идти, но Саша нарочно задержалась, убирая стремена, ослабляя подпругу. Она хотела знать, чем закончится этот разговор.
– Договор на днях подпишем, – подытожил Барабас. – Тогда сразу и коневоз пришлю.
Саша снова бросила на маму молящий взгляд. Та сделала вид, что не заметила. Тыча в маму пальцем, толстым, как свиная сарделька, Барабас сказал:
– И ветсправку готовьте! Чтобы без проблем!
– Да, я попрошу ветеринара, – ответила мама.
Не прощаясь, Барабас довольно кивнул и пошёл на парковку к своей машине.
Саша повела Джоника в денник. Конь был вспотевший, возбуждённый, злой. Саша, стараясь не замечать предательскую лёгкость ужаса в животе, механически повторяла:
– Тихо-тихо, Джоник. Успокойся. Тихо. Всё хорошо.
Но всё было хуже некуда.

…Ба кайфовала на заднем сидении, лёжа головой на подушке, надев наушники-чебурашки. Она прикрыла глаза и улыбалась, в тысячный раз просматривая на планшете видео свадьбы Полины с поющей мамой.
Саша сидела на «взрослом» сидении впереди, смотрела в окно и незаметно косилась на маму. Та повеселела, ведь проблема с конём была почти решена! Саша понимала, что сейчас – последний шанс «достучаться» до неё, но боялась начать разговор.
Мама тормознула на светофоре и поправила причёску, глядя в зеркало заднего вида. «Пора!» – решилась Сашка.
– Мам. Этому идиоту нельзя продавать Джонатана.
– Почему? – мама, вмиг опять заледенев, бросила настороженный взгляд на дочь.
– Он – плохой человек!
– Откуда ты знаешь?
– Ты же видела – он жестокий!
– В определённых случаях хлыст необходим.
– Ему плевать на Джонатана!
– Это нормально. Он сегодня его в первый раз увидел.
– Он ничего не хочет о нём знать! Какие с Джоником могут быть проблемы! Например, с ногами! Или с характером!
– А что, у Джонатана есть проблемы с ногами? Впервые слышу.
Саша прикусила язык, сообразив, что в запале почти проговорилась. Мама расценила её молчание как обиду. Она не хотела снова ссориться, поэтому миролюбиво сказала:
– Саш, мы уже столько раз показывали коня разным покупателям. Этот первый согласился. Мы же не можем заниматься продажей Джонатана вечно!
– Мама! Этому типу нельзя отдавать Джоника!
– Но мы с ним уже обо всём договорились! И с тобой тоже! Ты просто не хочешь, чтобы мы продали коня! Опять снова-здорово!
– Да, не хочу! Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, давай оставим Джонатана!
Руки мамы были заняты рулём, поэтому она без них сделала упражнение для спокойствия – вдох-выдох.
– Это невозможно.
– Но почему?!
– Да потому что у нас нет денег на то, чтобы его содержать! На денник! На тренера! На амуницию! На всё!
– …Давай машину продадим! – предложила Сашка.
– Что?!
– Пешком ходить полезно!
– Ты с ума сошла? – мама замолчала, изумлённая таким простым и диким решением.
– …Да даже если продадим! – через паузу сказала она. – Денег хватит на год, максимум – на полтора! А дальше-то что?
– А дальше что-нибудь придумаем! Машина – это железяка! А Джоник – живой! Как ты не понимаешь?! Джоник – папин конь! Его нельзя продавать!
– От этого коня одно зло! И несчастье! – в сердцах выпалила мама.
– Неправда! Он ни в чём не виноват! – отчаянно крикнула Сашка.
Мама включила дворники, как будто чистое стекло машины могло помочь ей лучше видеть дорогу сквозь слёзы. Ба почувствовала неладное, открыла глаза и сняла наушники:
– Ну? Что я пропустила? Продаём Джонатана?
Мама и Саша ответили одновременно:
– Нет! – выкрикнула Саша.
– Да, – сказала мама.
Услышав это, Ба изумлённо вздёрнула нарисованные брови.

Глава 6. Барабас и другие обстоятельства
– Итак, что нам от него нужно? – сосредоточенно пробормотала Ба и поправила очки на носу.
– Понять, для чего он покупает Джонатана, – медленно сформулировала Саша. – Почему его не интересуют болячки, косяки – ничего! Все же знают, что лечить коня – дорого. Всякие психи исправлять трудно. Зачем покупать такого?
– Может, он просто идиот? И думает, сам со всем справится? – предположила Ба.
– Может, – согласилась Саша. – Но это странно. В смысле – он же его ещё не купил! И не хочет ничего знать!
– Согласна, – сказала Ба. – Даже для идиота это слишком.
Раздобыть телефон Барабаса было делом одной минуты. Сашка легко вычислила номер без имени в последних маминых звонках. Сейчас был вечер. Мама убежала куда-то – ни Ба, ни Саша не задавали ей лишних вопросов.
– Значит, по легенде я – состоятельная вдова с прибабахом… – задумчиво протянула бабушка. – Ну, в принципе, так и есть.
Она приосанилась, томно закатила глаза и, решившись, скомандовала Сашке:
– Давай! Звони!
Саша набрала номер Барабаса со своего телефона и включила громкую связь.
– Да! – ответил Барабас отвратительно жирным голосом.
– Добрый вечер! – проворковала Ба. – Мне ваш телефон дала знакомая, Мария Гольцова.
– Не знаю такой!
Ба на секунду запаниковала, но тут же исправилась.
– Нет-нет, я перепутала – Самарина! Она вам коня продаёт!
– А. Понятно. И что?
– Я хотела бы с вами посоветоваться, уж простите. У меня есть лошадь – старая, возиться с ней некому. Хотелось бы продать.
Барабас хмыкнул.
– Надоело бабки за постой башлять? Ясно. Сколько лет?
Ба в смятении посмотрела на Сашу – она не знала, сколько лет бывает лошадям-пенсионеркам. Саша показала на пальцах две двойки.
– Двадцать два, – сказала Ба.
– Проще пристрелить, – утробно заржала трубка.
– Но позвольте! – возмутилась бабушка. – Она всю жизнь работала! Выступала! Подумаешь, что старая! Она многое знает, многое умеет!
– И что? – равнодушно спросила трубка. – Могу забрать вашу клячу самовывозом. На мыло.
– Как это?! – изумилась Ба.
– Так! – отрезал Барабас. – На колбасу её вряд ли возьмут. Понятно? И в цирк в прокат – тоже!
Ба с Сашей сидели друг напротив друга, онемев.
– Короче, надумаете – звоните. Приеду – заберу!
В трубке зазвучали гудки. Ба с трудом приходила в себя.
– Что-то я уже не хочу знать, зачем ему Джонатан, – медленно проговорила она.
Саша смотрела на Ба круглыми от ужаса глазами.
– Я сегодня же поговорю с Мусечкой! Так нельзя. Он – живодёр какой-то! Она не может так поступить. Это, это бесчеловечно!
Саша помертвевшими губами прошептала:
– Спасибо, Ба.
Тут зазвонил телефон.
– Мусечка, да? – ответила бабушка. – Хорошо. Конечно.
Саша напряжённо слушала.
– Мама сегодня будет поздно, – виновато глядя на Сашу, сообщила Ба. – Но я с ней завтра всё обсужу. Не волнуйся. Утро вечера мудренее.
– Ты уверена? – спросила Саша.
– Один день ничего не решает, поверь.
Но Ба ошиблась.

Кое-как отсидев шесть уроков, Саша спускалась по школьной лестнице в столовую. На последних ступеньках стояли её одноклассники: Настя Осипова по кличке Оспа – уверенная в себе хорошистка с россыпью подростковых прыщей на лбу, Женя Сосновский – балабол и обаяшка, Ленка Стецюра – смазливая обожательница Сосновского и братья-близнецы Каримовы, совершенно не похожие друг на друга. Саша, за несколько ступенек заметившая эту компанию, притормозила, чтобы они не считали, что она испугалась. Она и не испугалась. Просто натянула капюшон толстовки на глаза и вынула наушники из ушей.
Эти пятеро перегораживали всю лестницу. Малышня из продлёнки кое-как просачивалась сквозь них – пинаясь и застревая рюкзаками, но у Саши этот фокус явно не пройдёт. Саша глубоко вдохнула-выдохнула, совсем как мама, и решительно направилась вперёд.
– Вы чего здесь? Застряли? – спросила она, всем своим видом показывая решимость пройти.
– О, Капюшон! – неожиданно обрадовался Сосновский. – А мы… тебя ждём.
– Меня?! – изумилась Саша.
Два года назад, когда она пришла в 6-й «Б» в середине ноября, одноклассники пытались с ней общаться. Но Саша, в голове которой сидела единственная мысль «Папы нет, папы нет, папы нет», не реагировала ни на вопросы, ни на шутки, ни на приглашения в гости или в кино. Ни на что. Все решили, что она странная. Потом у неё стали пропадать вещи: то шапка, то учебник, то тетрадь. Но это тоже быстро прекратилось. Какой смысл что-то прятать, если человеку всё равно? Правда, один раз после физкультуры Саше пришлось идти домой по мокрому снегу в кедах. Но, опять же, это её не волновало. Расстроились мама с Ба, которые прополоскали её в горячей ванне, напоили чаем с лимоном и позвонили в школу. Началась какая-то кутерьма, в результате которой Саша оказалась «девочкой, в семье которой случилось несчастье». Эта фраза, сказанная директрисой на родительском собрании, как бы очертила вокруг Саши меловой круг: её сторонились, с ней не разговаривали, её не замечали. За прошедшие два года весь класс настолько к этому привык, что Саша, которая уже не прочь была пообщаться и потусить с одноклассниками, чувствовала себя круглым нулём.
– Мы в кино собрались, – зачем-то переглянувшись с Сосновским, сказала Оспа. – Пойдёшь с нами?
– Я?! – Саша не могла поверить, что они её заметили. – …Да! Пойду!
– Тогда поторопись. Опоздаем – кина не будет! – растянув рот в улыбке, пошутил Сосновский.
Все пятеро стреляли глазами друг в друга, но Сашу это не смутило.
– Я сейчас! Я только рюкзак заберу!
Саша развернулась, бросилась вверх по лестнице и нос к носу столкнулась с Никой – первой красавицей класса, чуть не сбив её с ног.
– Ты, блин! Глаза-то разуй! – разъярилась Ника.
Не обращая на неё внимания, Саша поскакала вверх, перепрыгивая через ступеньки.
В кабинете химии никого не было. Сашка схватила рюкзак и развернулась к выходу. В дверях стояла Маразматовна.
– Самарина! Ты куда нэсёшься? Мама сэгодня придёт?
– Да! – ответила Саша с явным намерением выйти из класса.
Химичка, удивлённая её напором, посторонилась. Саша выскочила в коридор.
– Постой! Ты тожэ. Твоё присутствие строго обязательно! – крикнула Маразматовна вслед.
– Я-то зачем?
Саша побежала прочь.
Сломя голову, она слетела вниз по лестнице. Ни Оспы, ни Сосновского – никого не было. Саша резко притормозила. Подошла к окну.
Одноклассники Саши, окружив Нику, весёлой ватагой пересекали школьный двор. Женя Сосновский шёл спиной вперёд, гримасничая и развлекая самую красивую девочку класса. Из окна было видно прямую спину Ники и копну тёмных вьющихся волос. Сосновский без устали размахивал руками. Наверное, Ника улыбалась.
Саша уткнулась носом в стекло.
– Ну и пусть. Гады. Подумаешь! – прошептала она.
Удивительно устроен человек. У Саши было столько поводов расстраиваться, что, казалось, больше ничто не сможет её огорчить. Но нет! Ей самой было странно от острого чувства обиды – как будто в живот воткнули раскалённый шампур для шашлыка. В горле стоял ком. Невыносимо стыдно было вспоминать, как она бежала по лестнице, словно доверчивый щенок, перепрыгивая через ступени. И даже не хотелось понять: зачем одноклассники так сделали? Специально обманули, чтобы посмеяться? Или её просто забыли, как сменку в раздевалке?

Ба увидела Сашку издалека и сразу поняла: что-то случилось. Внучка была похожа на птенца-подранка. Её острые плечи были безвольно опущены. В ногах валялся рюкзак. Сердце бабушки сжалось от тоски. Посмотрев в окно, как и Саша, она увидела компанию весёлых придурков, которые, смеясь и флиртуя друг с другом, выходили со школьного двора. «Всё-таки дети в этом возрасте бывают удивительные сволочи!» – подумала Ба. Она физически ощущала боль и разочарование внучки – по надломленной линии спины и поникшей голове. «Как жаль, что сострадание – привилегия зрелости. Взрослея, дети думают только о себе. Бедные-бедные, злые-нелюбимые». Но Ба тут же одёрнула себя – хватит сентиментальничать. Этим Сашке не поможешь. Надо её переключить. Дать понять: что бы ни случилось, мы справимся.

Кто-то тронул Сашку за плечо – она сбросила руку.
– Сашунь! – произнёс знакомый голос.
Саша повернулась. Перед ней стояла Ба – в немыслимой шляпе, похожей на цветочный горшок.
– Ты? Почему не мама?
Ба ответила вопросом на вопрос:
– Что у тебя стряслось?
Сашка вдруг страшно разозлилась.
– У меня?! Да у меня всё отлично! – срывающимся голосом воскликнула она. – Только у меня ничего не получается! Всё идёт чёрти как! Я ничего ни для кого не значу! Со мной никто не дружит! Меня никто не замечает!
– Ну-ну-ну, – примирительно сказала Ба. – Не сгущай! А я? А мама? А Полина?
Поглощённые друг другом, они не заметили Маразматовну, которая подошла откуда-то сбоку.
– Здравствуйтэ! – хорошо поставленным голосом объявила химичка.
Ба остановила её, энергично выкинув вперёд руку с растопыренной пятернёй, прямо как Оби-Ван Кеноби. Можно было подумать, что сейчас в её ладони появится световой джедайский меч.
– Извините, мы заняты! – заявила Ба.
Саше показалось, что она сейчас добавит что-то вроде «есть дела поважнее, чем ваши дурацкие двойки по химии». Но Маразматовне и этого хватило.
– Что?! – изумлённо воскликнула химичка.
Она таращилась на Ба, не находя подходящих слов. Но Ба это совершенно не волновало. Наклонившись к Саше, она убеждённо говорила внучке на ухо:
– Не путай себя и дурацкие жизненные обстоятельства! Всё у тебя получается! Записать маму с песней – кто придумал? Ты! И кто лучше всех умеет бесить химичку?
Маразматовна тем временем вышла из ступора.
– Проститэ, конечно! – гневно сказала она. – Но мы с мамой Саши договаривались!
– У мамы Саши – дела! – бросила Ба, не скрывая раздражения от того, что кто-то вмешивается в её разговор с внучкой.
– Какие?! – возмутилась Маразматовна.
– Какие? – заподозрив неладное, вскинулась Саша.
Ба запнулась. На этот вопрос она почему-то ответила Саше, а не её классному руководителю:
– Мама поехала подписывать договор. С этим…
Она не смогла подобрать приличное слово, но Сашка и так поняла. Вид у Ба был виноватый. Только сейчас Саша догадалась.
– Ты не успела с ней поговорить?! – в ужасе прошептала она.
Ба обречённо помотала головой: не успела.
Мир вокруг пошатнулся. Звуки исчезли. Когда в жизни всё плохо, глупо надеяться, что не станет ещё хуже. Станет. Непременно.
– Мне надо к Джонику. Срочно. Сейчас, – каким-то не своим, глухим, жёстким голосом сказала Саша.
– Надо – иди, – ответила Ба.
Саша подхватила рюкзак и решительно направилась в раздевалку за курткой. Маразматовна проводила её возмущённым взглядом.
– Сэкундочку! Саша! Ты куда?
– На конюшню, – ответила Ба вместо внучки.
Тут чаша терпения Маразматовны переполнилась.
– Послушайте, Вэра Васильевна! При всём уважении к вашэму пэдагогическому опыту! Вы нэ правы!
– Возможно, – спокойно согласилась Ба.
– У Саши двойка в четвэрти! По химии! Какие могут быть кони? Она что – конюхом собираэтся быть?!
Ба слушала химичку, смотря ей через плечо – на Сашу, которая уже открыла входную дверь. Но прежде чем выйти, обернулась и кивнула. Ба едва заметно кивнула в ответ. Это было похоже на молчаливый договор: прикрой, если что.
– Учиться надо, а нэ балбэсничать! – тем временем разорялась химичка. – Чтобы стать врачом! Мэнеджером! Экономистом! Учителэм наконэц! Как вы! Как я!
Ба сфокусировалась на Маразматовне. Вздохнула.
– Боюсь… Сашке не нужен такой «наконец».

Глава 7. Побег
«Нет, – думала Саша, глядя сквозь городские пейзажи, мелькающие за окном автобуса. – Это невозможно! Нет». Она ничего не замечала. Ни серо-голубых улиц, однотонных в рано подкравшихся сумерках. Ни равнодушно мигающих светофоров. Ни прохожих, чьи тёмные силуэты торопливо пересекали жёлтые пятна витрин. Она сама и всё вокруг слилось для неё в единое ощущение: того, что происходит, не может быть. Невозможно, чтобы у неё так просто забрали Джонатана. Какая связь между тем, что мама поставит свою подпись на каких-то там бумагах, и Джонатаном? С запахом его гривы? С тёплым дыханием? С тем, что он – последнее живое и настоящее, оставшееся от папы? Нет, это невозможно. Нет.
Саша чудом не пропустила нужную остановку. Просто мозг привычно среагировал, когда автобус выехал за город. Вдоль дороги потянулись поля, кривые дощатые заборы, заправки, гипермаркеты с парковками и показалась знакомая деревня с церковью на холме.
Надо что-то делать, что-то придумать…
Саша бегом помчалась к леваде, где обычно гулял Джонатан. Незнакомые лошади – одна белая, другая вороная – встретили её равнодушными взглядами.
– Джоник! Ты где?! – на всякий случай крикнула Саша.
Но Джонатана здесь не было.
Ворвавшись в конюшню, Саша, не чуя ног, пролетела по коридору. С усилием откатила металлическую дверь денника. На крючке висела верёвка – корда, свёрнутая в петлю, как удавка. Джоника не было. Пусто. «Нет, этого не может быть!» – в сотый раз подумала Сашка и бросилась на улицу.
Она бежала от одной левады к другой, зовя Джонатана.
– Джоник-Джо! – выкрикивала она имя, придуманное папой.
Джонатана нигде не было. Ужас необратимой потери накрыл Сашу ледяной волной. Она узнала это чувство. Оно было ей знакомо.
– Джоник! – отчаянно закричала она.
Вдруг от группы лошадей отделился Джонатан и устремился к Саше. Он подбежал и положил голову ей на плечо. Чувствуя, как кошмар отступает, Саша обняла коня за шею.
– Ты здесь, Джонатан! Мы вместе! Я с тобой!
Конь влажно и тепло дышал ей в ухо. Он так знакомо пах счастьем, которое было когда-то… Он стоял рядом, он узнал её. Ничего ужасного не случилось.
К леваде с седлом в руках подошла ровесница Саши – Лиза, дочь хозяина конюшни. Удивительно, как она была похожа на первую красавицу Сашкиного 8-го «Б» класса Нику, хотя они понятия не имели о существовании друг друга. Обе – с прямыми спинами, абсолютно уверенные в своём превосходстве, красивые, довольные и счастливые от того, что жизнь – прекрасна и принадлежит только им.
– Твой? – спросила Лиза, пристраивая тяжёлое седло на перекладине левады, чтобы передохнуть.
– Мой, – ответила Саша.
– А говорили, его продали… – равнодушно протянула Лиза.
– Враки.
Саша не хотела это обсуждать.
– Да? А коневоз за кем приехал?
Сашка оглянулась. На территорию конюшни въезжал коневоз.
– Пока, увидимся, – сказала Лиза и, переступая изящными ногами, как породистая лошадь, понесла своё седло дальше, к ближнему корпусу конюшни.
Саша смотрела на парковку. Коневоз, разворачиваясь, лавировал среди других машин, словно неповоротливый жук. Следом за ним у КПП появился джип, которым рулил Барабас. Перед джипом опустили шлагбаум.
Саша посмотрела на Джонатана, на коневоз, на Джонатана. Решившись, она открыла леваду. Джоник покорно стоял у ограждения, не собираясь выходить. Саша решительно взяла его за недоуздок и вывела на тропу.
– Джонатан! Иди в поле! – сказала она, легонько подталкивая коня. – Только недалеко. Я тебя потом заберу. Слышишь? Понимаешь меня?
С КПП доносились звуки скандала. Судя по всему, Барабас не оформил пропуск, и теперь охрана не пускала его на территорию.
– Да я.! – орал Барабас. – …Да вас!. С этой чёртовой конюшней!
Впопыхах Саша не закрыла леваду и не заметила, как следом за Джоником, настороженно озираясь, вышли ещё два коня.
– Э-эй! А вы куда? Давайте назад! – заметалась Саша, когда увидела, что за ней с Джонатаном увязались эти двое.
Она замахала руками, пытаясь загнать коней обратно, но те разошлись в разные стороны, и ничего не получилось.
Тем временем скандал на парковке достиг апогея. Охранник в сердцах что-то крикнул Барабасу, а тот в ответ яростно нажал на клаксон.
Резкий звук испугал коней. Все трое вскинули головы. Джонатан шарахнулся вбок, тревожно заржал, раздувая ноздри. Замер. И вдруг рванул вперёд. Но не в поля, а к дороге. Двое других тоже понесли.
– Стойте! Не-е-ет! Джонатан! Туда нельзя! – заорала Сашка.
Но кони словно обезумели. Они мчали за Джонатаном, который рвался к шоссе, как будто перед ним был берег моря. Как будто вместо шума машин от дороги доносился рокот волн. Ветер трепал его гриву, и Джонатану казалось, что всё лучшее, что было, вдруг вернулось – этим сумасшедшим галопом, встречным ветром, свободой!
– Сто-о-о-ой!
Сашка знала, что ей не догнать коней, но всё равно бежала следом. Она спотыкалась, падала на кочках, поднималась и снова мчалась вперёд.
– Джонатан! Остановись!
Всё было бесполезно. Кони отдалялись от неё, мелькая в оранжевых отсветах фонарей, похожих на отблески пожара.
Лиза с трудом пристроила седло в амуничнике, облегчённо вздохнула, вышла в коридор и вдруг услышала доносящиеся с улицы крики. Она зашла в ближайший денник, в углу которого, похрапывая, жевала сено чья-то кобыла. Лиза поднялась на цыпочки и посмотрела в окно. Три чёрных силуэта с развевающимися хвостами и гривами мчались через поле к шоссе. В темноте за ними бежала, отставая, маленькая фигурка Саши.

– …Мусечка, запомни! – сказала Ба. – В любом салате есть только два главных ингредиента: нарезка и заправка!
В кухне было светло и жарко. На плите скворчала маслом сковорода. Мама от души била по кускам мяса специальным молотком. От каждого удара оставались квадратные вмятины, что делало отбивные похожими на вафли. Ба филигранно резала помидоры, лук, редис и огурцы – вдумчиво, соразмеряя один кусочек с другим, как будто собиралась сложить из них пазл.
За окном выл ветер. Он бушевал на балконах, сердито передвигая пластмассовые стулья. Стонал в форточках и устраивал сквозняк, если в квартире было открыто больше одного окна. В доме напротив он трепал бельевую верёвку – как хулиган, который старается стрясти с прищепок все эти футболки, трусы и простыни. Он швырялся снегом, засыпая дорожки, скамейки, дома. Метался во дворах и выл в переулках, надеясь убедить всех, что он здесь – главный и надолго. Может, навсегда.
В углу кухни урчал телевизор. Ни мама, ни Ба не обращали на него внимания. Но для общей картины он был необходим – как третий собеседник, достаточно равнодушный, чтобы разрядить обстановку.
– А где Саша? – мама задала вопрос, которого Ба ужасно боялась.
– …Соль передай, пожалуйста. И перец, – ответила Ба.
Она чувствовала себя круглой дурой. Куда как просто было отпустить Сашку на конюшню! Заключить с ней молчаливый договор о поддержке. Но на часах уже полвосьмого, а Саши нет! И отвечать за это придётся Ба. Чтобы скрыть беспокойство, бабушка сосредоточенно занималась заправкой салата: две ложки оливкового масла, одну – кунжутного, перец белый и чёрный, каперсы и соль, пятнадцать капель сока лимона – что бы ещё? Ба придумала сухой чеснок, горчицу, розмарин, соевый соус. Жаль, процесс приготовления салата не может длиться вечно.
Мама молча радовалась тому, что ситуация с Джонатаном наконец разрешилась. Сегодня днём она встретилась с покупателем, подписала договор, и сейчас этого коня должны забрать с конюшни. Мама улыбалась: исчезла проблема, которая так долго её мучила. Теперь они с Сашкой по-настоящему выскочили в новую жизнь, оставив прошлое позади. Впереди было что-то другое, неизведанное. Мама надеялась на лучшее и строила планы, как они вместе будут выбирать: встречать Рождество на море или в горах? И чем Сашка будет заниматься: шахматами или всё-таки танцами? И все втроём обязательно пройдутся по магазинам, чтобы накупить ненужной чепухи.
Неожиданно в тишине прорезался голос из телевизора.
– Чрезвычайное происшествие в Ильинском районе, – сообщила ведущая новостей. – Трое коней выскочили на автомагистраль.
Мама схватила пульт и прибавила звук.
– Кони парализовали автомобильное движение и стали причиной нескольких аварий. Подробности – у нашего корреспондента.
…На обочине дороги стояли машины, мигающие аварийками. Сотрудники ДПС ходили между ними, переговаривались с водителями, что-то записывали в протоколы и фотографировали увечья: разбитые стёкла, выбитые фары, помятые бамперы. На переднем плане возник корреспондент с микрофоном.
– Удивительную картину наблюдали сегодня водители на Ильинском шоссе! – воскликнул он. – Им навстречу бежали кони! За моей спиной вы видите припаркованные машины. Это те, кому сегодня не повезло. Им не удалось избежать столкновения с конями.
Камера взяла более общий план. Оказалось, что рядом с корреспондентом мнётся взъерошенный дядька. Вид у него был такой, что хотелось накапать ему валерьянки.
– Что вы почувствовали, когда увидели лошадей на дороге? – спросил корреспондент.
– Да я обалдел! – вдруг заорал дядька в микрофон. – Еду, а навстречу – они! Кони! И тут – бац! Прямо копытом мне в бампер! Теперь придётся менять!
– Службе МЧС и сотрудникам местной конюшни удалось остановить животных, – сообщил корреспондент, оттесняя дядьку за границы кадра. – Очевидцы предоставили нам видеозаписи. Если бы я не видел это собственными глазами, я бы не поверил, что такое вообще может быть!
На экране замелькали чёрно-белые картинки, снятые видеорегистратором: кони мчатся по шоссе. Животные шарахаются от автомобилей, держатся друг за другом. Вдруг конь, который шёл первым, вырывается вперёд и… перепрыгивает через машину. За кадром звучит голос водителя. Нецензурные слова в его речи запикиваются:
– Ты смотри, а? Это же пик-пик-пик! Видишь? Он же сейчас нашу тачку снесёт!!! А-а! Пик-пи-пик!
Кадр с прыжком через машину в новостях показали дважды. Второй раз – в замедленном темпе, в рапиде, как будто конь был фигуристом, мастерски исполнившим тройной тулуп. Вот на экране возникла грива и чёрный бешеный глаз. Вот конь взлетел над капотом – машину накрыла тёмная тень. Вот мелькнули задние копыта, и по стеклу поползла паутина трещин. Мама замерла с вилкой в руке, забыв про отбивные на сковородке.
– Погоди-погоди! – не веря собственным глазам, произнесла она. – Да это же. Джонатан!
Бабушка тревожно посмотрела на маму, потом в телевизор, потом снова на маму. И не нашлась, что сказать.
– А где Саша? – снова спросила мама.
– На конюшне, кажется.
– На какой ещё конюшне? Что она там делает? Опять эти ваши дурацкие штучки?
Мама дрожащими руками схватила телефон и не без труда набрала Сашкин номер. Ба скрестила пальцы на удачу. Она понятия не имела, что произошло, но чувствовала, что сегодня им троим удача очень пригодится.
– Саша, алё! – закричала мама в трубку. – Сашка! Ты где?

Глава 8. Гос-спо-диж-тыж-бо-жеж-мой!
Отделение полиции располагалось в старинном здании провинциального вокзала. Двухэтажный павильон с витиеватыми карнизами, фигурными окнами, башенками и покатой крышей казался мило-мультяшным, как заставка к фильму Диснея. «Надо же! С виду полиция совсем не страшная», – слегка удивилась про себя Саша. Полицейская машина, в которой её вместе с Лизой, тренером Ириной Владимировной и отцом Лизы – владельцем конюшни – доставили в отделение, сияла огнями, словно новогодняя гирлянда. Как ни странно, это создавало ощущение праздника.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70685431?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.