Главная страница | Современная русская литература | Журналист

Журналист
Павел Солнышкин
Павлик поступил на факультет журналистики в бандитско-портовом городе Владивостоке конца 1990-х годов. Сам по себе этот юноша невзрачен, малопривлекателен и почти не интересен. Он из тех, про которых Макаревич пел "он плыл как все" и "теченье ловил", но судьба сводит его со множеством ярких, талантливых и неподражаемых людей. И можем ли мы быть уверены, что наш герой воплотит в жизнь хоть одну свою сокровенную мечту? Кто знает. Главное, чтобы потом он мог убедить самого себя, что совесть его журналистская чиста и имя не запятнано.

Павел Солнышкин
Журналист

Глава 1. Вовремя продаться

– Главное для журналиста – вовремя продаться, – начал свою вводную лекцию по предмету «Основы журналистики» для первокурсников декан журфака ДВГУ Василий Башкин. Зал зашумел: кто-то бурчал возмущенно, кто-то хихикал или ржал в голос, кто-то презрительно фыркнул, а декан, выдержав театральную паузу, продолжил. – Потому что вовремя продавшийся журналист имеет возможность быть честным. В идеале, конечно, он продает свое перо редакции. Но ведь и редакция имеет своего хозяина. Будь это краевая администрация или какой-нибудь бизнесмен. И, продавшись ей, журналист становится на сторону этого хозяина. И в этом он честен перед самим собой. Чем раньше журналист продастся, тем лучше для него. Чем позже – тем хуже. Так называемые непродажные журналисты – это те наши с вами коллеги, которые продаются первому встречному, каждый раз меняя свои ориентиры. Что для таких верность? Что порядочность? Пустой звук.
Василий Башкин продался вовремя. На момент, когда наш герой, 15-летний Павлик Морошков, впервые вошел в лекционный зал по Основам журналистики – а было это 1 сентября 1998 года – Василий Анатольевич уже занимал пост директора Владивостокской редакции ВГТРК и вице-губернатора Приморского края по вопросам печати и СМИ в правительстве губернатора Евгения Наздратенко. Он распределял гранты по подконтрольным «Белому дому» газетам, теле и радиокомпаниям. Под его руководством административные медиа выливали потоки грязи на мэра Владивостока Виктора Черепкова и отвечали на встречные потоки грязи со стороны медиа, подконтрольных городской администрации краевого центра.
Лихое было время. Но интересное. Именно в те годы начал ходьбу в народе расхожий анекдот: «Чтобы выиграть выборы, нужны бешеные бабки! Да-да, человек триста». «Красный» губернатор Наздратенко давил админресурсом и бешеными бабками в переносном смысле, а на всю голову отмороженный мэр Черепков – неуемной энергией и верным электоратом из пресловутых бешеных бабок – в прямом смысле. Эти бабуси перекрывали трассы, переворачивали транспортные средства, закидывали помидорами окна краевой администрации, и ни бандиты, ни милиция не могли пресечь их экспрессию.
Журналисты подконтрольных краевой администрации газет склоняли «Черепа» на все лады, и было за что: город постоянно сидел без света и тепла, убитые дороги становились все более убитыми, зарплаты бюджетникам не платились. А мэр в долгу не оставался. Каждая заметка становилась причиной судебного иска к редакции и лично к журналисту. Суммы Черепков требовал относительно небольшие: по 5 тысяч рублей, что составляло полторы-две месячные зарплаты среднестатистического журналиста. Но зато постоянно и часто. А судьи удовлетворяли эти иски, почти не глядя. Редакции стрясали убытки с краевых фондов, которыми рулил Василий Башкин, и таким образом опосредованно Башкин финансировал и политического оппонента своего босса – "Черепа". Ведь совокупно десятки и сотни удовлетворяемых исков в месяц давали отмороженному градоначальнику очень неплохой денежный поток сверх обычного.
Павлику Морошкову лекция не понравилась. Она вызвала у юного студента бурный внутренний протест и понимание, что «Основы журналистики» не стали любимым его предметом. Этим пониманием он сразу поделился с красивой девушкой, рядом с которой сел в лекционном зале, сразу обратив на нее внимание, когда зашел на первую в своей жизни студенческую пару. Девушку звали Лена Стогова. Когда они вдвоем шли от учебного корпуса на Алеутской улице к общежитию №3, расположенному на улице Пограничной, 26 (дорога вела через холм, с которого открывался чудесный вид на море), Пашка все возмущался циничностью декана, а Лена молчала. Позже выяснилось, что папа у Лены непростой – полковник ФСБ. Но не во Владике (как например папа другого однокурсника Игоря Конева), а в Славянке, соседнем портовом городке. Потому и живет Лена в общаге, как и Павлик.
По пути Пашка узнал, что Лене уже 18 лет, то есть, она больше чем на два года старше его, и романический интерес у него сразу угас. Это вообще у него была проблема: в 1989 году, когда он пошел в школу, директриса записала его в экспериментальный класс, где программу 1 и 2 классов давали за год. К концу школы из 33 учеников в нем осталось 10: три парня и семь девушек – остальных заменили отличники и хорошисты из "нормальных" классов, соответственно, "нормального" возраста на год старше. Выпуск из школы в 15-16 лет давал парням одно преимущество: если не поступишь в вуз сразу, можно еще год поготовиться и поступить в следующем, до армии время останется. Но было и одно существенное неудобство: в универе все девушки будут на год-два-три старше. А отец Пашке успел запудрить на эту тему мозги: мол, идеальная пара – это когда мужчина на пять лет старше женщины. Поэтому с романтикой в ближайшее время в данных обстоятельствах была проблема.
Короче, с Леной Стоговой у Павлика ничего не получилось. И вообще первая девушка у него появилась только на третьем курсе, когда первокурсницы стали хотя бы одного с ним возраста. Звали ее Уля Банкина, и жила она на Школьной. В девичьей комнате Ули Павлик по просьбе хозяйки нарисовал на обоях композицию "Ужас в коробочке с калом" – на память о своих визитах. А проводив ее в первый раз до дома, он признался, что любит группу "Аквариум", и друзья его за это зовут П.Г., сокращая имя-отчество. Уля на это сказала, что ее в таком случае зовут У.Е., как доллар. Про то, что вместе с фамилией ее инициалы дают умопомрачительное "Уебанкина", и именно так ее звали в школе, Уля тогда благоразумно умолчала. Впрочем, называя ее Ульяной, ее папа, которого ее дедушка назвал Евгением (и которого в школе звали "Ебанкиным"), тоже, вероятно, поддерживал семейную традицию. А с тех пор как две недели спустя Уля сказала Павлику, что встречаться с ним не видит смысла (потому что дальше поцелуев за эти две недели стеснительный юноша так и не продвинулся), и Павлик в расстройстве чувств ушел в общагу №2 к другу Мише Стебанцеву пить портвейн, друзья Павлика Улю называли исключительно "Б.У.", сокращая ее фамилию и имя. И Павлик мстительно не уточнял, что ничего у них с У. на самом деле не Б.
Что касается Основ Журналистики, то старшекурсники доверительно сообщили, что Башкин по мере погружения в высокую политику все меньше интересуется делами факультета, и пятерки по ОЖ ставит всем подряд, не глядя. Так что ходить на его лекции вовсе не обязательно. Тем более, что предмет идет первой парой в понедельник.
Павлик решил стать журналистом не сразу. Долгое время он мечтал поступить на истфак пединститута в своем родном Уссурийске, изучить историю и стать писателем исторических и фантастических романов. Но родители убедили его, что писатель – профессия ненадежная, и надо выбирать из каких-то более серьезных вариантов. Папа убеждал поступить в школу милиции, мама – в медицинский. Но оба родителя согласились, что журналистика – это вполне приемлемая профессия. Разумный компромисс.
Весь 11-й класс Павлик писал заметки в детскую газету «Прибой» – жалкий остаток некогда всемогущей детско-юношеской организации. Ну и стишки в тетрадку дома. И вот, окончив школу, летом 1998 года он поехал во Владивосток поступать на журфак.
«Порт, столица и в Приморье центр всей коммерции» (как пел популярный в те годы певец Ваня Панфилов) встретил Павлика неласково. Едва покинув своды железнодорожного вокзала, куда его доставила электричка из Уссурийска, молодой человек лишился выданных ему на карманные расходы 15 рублей. На Алеутской улице его встретили трое высоких бритоголовых парней в спортивных костюмах, которые быстрой скороговоркой поведали ему, что сейчас главное для него говорить правду, потому что те, кто говорят неправду – п**болы. А п**болам во Владивостоке дают п*ды. Правда же должна заключаться в точном указании количества денег, имеющихся у Павлика с собой.
Павлик не любил драться. За всю свою недлинную жизнь ему довелось всерьез схлестнуться только три раза. Первый был в детском саду, где он разбил камнем голову одногруппнику Сашке Ямщикову (будущей звезде отечественного мотоспорта) за то, что тот переманил на свою сторону всех его приятелей и организовал совместную травлю Павлика как конкурента за лидерские позиции в старшей группе. Рыдающего Сашку, всего залитого кровью, увели в медпункт, а Павлика строго отругала сначала воспитательница, потом заведующая, потом по дороге домой мама. Только папа одобрительно хмыкнул, отметив, что камень был лишним, хватило бы просто кулаков. А потом прочитал длинную лекцию о том, как надо беречь голову, потому что голова – самое главное, что есть у человека. Эта лекция вкупе с руганью воспитателей, нотациями мамы и жалостью к Сашке Ямщикову сформировали у Павлика стойкое отвращение к силовым способам разрешения конфликтов.
Второй раз был в третьем классе. Пашка и его друг и одноклассник-вундеркинд Женька Солдатов играли в Звездные Войны на заброшенной кочегарке (роль «Тысячелетнего сокола» играла куча ржавых труб с многочисленными вентилями, которые можно было вращать с характерным тарахтением, что добавляло реалистичности воображаемым космическим перестрелкам с имперскими звездолетами), когда туда заявился местный хулиган Димка Калмыцкий со своими дружками. Дружки окружили Пашку и Женьку, но к Женьке у Калмыцкого претензий не было, так как они были соседями по двору, а вот Павлику был предъявлен ультиматум: вали, мол, со двора и с кочегарки, и чтоб здесь больше не ходил. Драка с Димкой закончилась для Пашки парой фингалов и прекращением посещений кочегарки. С тех пор Димка Калмыцкий за Павликом охотился, и их вражда продолжалась до 11 класса. Потом Пашка уехал, а Димка словил передоз героина и скоропостижно помер.
Третья драка была в седьмом классе, когда в их школу перевелся второгодник Саша Горлачев, сын полковника-связиста. Саша сразу завоевал лидерские позиции среди пацанвы в классе за счет своего старшинства и физической развитости, ну а для закрепления успеха ему потребовалось организовать буллинг самого младшего и хилого. Однажды на уроке труда он прикопался к Павлику и довел его до белого каления своими подколками. Затем они подрались за гаражами, и разумеется, Паша получил по первое число. После чего долгое время стойко сносил травлю всей мужской части класса.
К счастью, Саша Горлачев проучился с ними менее полугода, затем его родителей снова куда-то перевели, и он уехал из Уссурийска. А Пашка пошел на секцию каратэ, которую посещал несколько месяцев. На белый пояс так и не сдал, но выучил пару приемов и стоек. В будущем они пригодились, но любви к дракам не добавили.
В общем, при встрече с владивостокскими гопниками (а это была первая встреча его с настоящими гопниками: в Уссурийске при всей его криминальности гопоты было в разы меньше) Пашка сдрейфил и безропотно отдал свои 15 рублей. На прощание глава развод-бригады похлопал его по плечу и сказал, что, если он встретит другую бригаду, пусть сошлется на Гарика с Первой Речки, и его отпустят. Один раз.
С «бригадой Гарика» Пашка потом встретился через четыре месяца. Но был он уже не один, а с однокурсником Игорем Коневым. Игорь тоже, как и Лена Стогова, был сыном полковника ФСБ, и они с Пашкой подружились с первых дней учебы. В тот вечер они вдвоем посетили городскую дискотеку на набережной, где и встретились с Гариком и его бригадой. На стандартный (как уже понял Пашка) набор речитативов о «п**болах» Игорь ответил вопросом: «А ты Костэна знаешь?» Затем последовал долгий, минут на 20, диалог, в котором Игорь и Гарик пытались подловить друг друга на несоответствиях. Гарик интересовался, как на самом деле зовут Костэна, Игорь отвечал «Для меня он просто Костэн». Гарик спрашивал: «А ты Родэна знаешь?», Игорь отвечал: «Да ты вообще кто такой, чтобы такими именами ворочать?»
Павлик долго слушал эту перепалку, которая не приводила ни к тому, чтоб гопники отстали от них, ни к тому, чтобы ситуация привела к нежелательной для них драке, а потом спросил: «Ребята, а вы в Бога верите?» Гарик задумался, помолчал, а потом сказал: «Ладно, пацаны, удачи вам» – и увел свою «бригаду» на дальнейшие поиски «п**болов».
Но это было уже в октябре 1998 года, а тогда, в июле, Павлик, свободный от 15 рублей, добрался пешком до университета (всего полчаса пешком от Центральной площади вверх по Алеутской улице) и успел на первый вступительный экзамен. Это было сочинение на свободную тему, за которое Пашка получил трояк. Попробовал подать апелляцию, оспорить три найденные в сочинении ошибки, но препод убедил отозвать жалобу, найдя в сочинении еще шесть ошибок. Второй экзамен – английский – сдал на четыре. Третий – творческий конкурс – на пять. В итоге получилось вроде бы и не позорно, но баллов на поступление не хватило. И родители решили раскошелиться на платное обучение.
Можно было бы вернуться в Уссурийск (на истфак пединститута Пашку брали без экзаменов, так как историю он любил, активно занимался в историческом кружке, участвовал в олимпиадах и посещал спецкурсы на факультете), но идея покорения вершин журналистики захватила к тому моменту Пашкиных родителей целиком. Так что Пашкин отец Гена Морошков, распродав машины, привезенные из последнего рейса в Японию, вытащил из оборота 1250 долларов за первый год обучения (в контракте они традиционно прописывались как «условные единицы») и расстался с ними, передав в университетскую кассу. Пройдет всего два месяца, и Геннадий Вадимович, все средства которого в виду внешнеэкономического характера основной деятельности лежали дома в не слишком толстых, однако все-таки пачках американских долларов, станет (если мерять в рублях) впятеро богаче. И тогда он впервые пожалеет, что не отправил сына на истфак (ведь тогда бы те самые 1250 долларов остались в обороте и превратились из 9 тысяч рублей в неполные 40 тысяч). ДВГУ пойдет навстречу своим клиентам, чьи дети учатся на платном отделении, и станет упомянутые в договорах «у.е.» трактовать не как «доллары США», а как абстрактные переменные, значение которых будет прописывать отдельно. На втором курсе «у.е.» будет стоить 15 рублей (при 25 рублях за доллар), на третьем и дальше – 20 рублей (при неполных 30 «деревянных друзей» за одного «зеленого друга»). Тем временем, лекции по основам журналистики, на которые Пашка изредка заглядывал, также постепенно сворачивали в сторону денег.
– В наше время, когда нет цензуры, главным ограничителем свободы прессы является что? – спросил Василий Башкин студентов на семинаре по своему предмету. – Правильно, финансовый вопрос. Если представить, что СМИ – это артиллерийское орудие, то свобода для этого СМИ – это угол обстрела. Орудийных башен, которые вращаются и стреляют на все 360 градусов, увы, не бывает. Идеал для нас, журналистов, это 350 градусов. Где 10 градусов – это хозяин газеты или телеканала. Но сам хозяин тоже живет не в вакууме, он зависит от других людей, сил и организаций. И чем их больше, тем шире становится «слепая зона» нашего орудия. При советах эта слепа зона занимала 180 градусов. В недавних информационных войнах между городом и краем – и того больше. Целые редакции затачивались на то, чтобы мочить политического оппонента. И они, конечно же, в упор не видели проблем, находящихся в «слепой зоне», подконтрольной их покровителю. Поэтому, друзья мои, когда пойдете продавать свои таланты в редакции, поинтересуйтесь углом их обстрела. И тем, кто устроился в «слепой зоне». Если ответы не вызовут у вас изжоги, то работать вам будет комфортно и интересно. А если вызовут – сами решайте, за сколько вы готовы продаться.

Глава 2. Клопы

– И кто это тут у нас пришел? – слегка прищурившись сквозь модные очки с прямоугольными линзами спросил здоровенный рыжий детина в ответ на радушное приветствие Павлика, вошедшего в свое новое жилище – комнату №409 университетского общежития. Детина был упитанный, хорошо вкачанный и с виду вполне добродушный. Он был одет в заляпанный известкой комбинезон и сделанную из газеты шапку-треуголку и занимался побелкой. На одной из кроватей, сдвинутых в середину комнаты и тоже застеленных газетами, стояла магнитола, из которой доносилось мяукание Ильи Лагутенко: «Достала морская меня болезнь!»
– Меня Пашка зовут, я твой сосед теперь буду, – представился Павлик. – А тебя?
– Мишка, будем знакомы. Я тут ремонт затеял, и наши с тобой соседи-второкурсники сразу сдристнули, пережидают, пока не закончу, – пояснил здоровяк и добавил: – Ты как, со мной или с ними?
Пашка понял вопрос правильно и сразу пошел к койкам – переодеваться в грязное, чтобы присоединиться к ремонту. Он взял кисточку и банку с белой эмалью и принялся красить оконную раму и подоконник.
Общага №3 ДВГУ на Пограничной улице, 26, представляла собой 6-этажное кирпичное здание с коридором во всю свою длину. Две лестницы – левая и правая, напротив них – бытовки с рядами раковин, где можно мыть посуду или умыться-почистить зубы. Туалеты мужские – на третьем и пятом этажах, женские – на втором и четвертом. Комнаты справа по коридору (нечетные номера) – на четверых жильцов (площадь 18 квадратных метров койки двухъярусные), слева – на троих (12 метров, койки обычные).
Комната №409, куда поселили Пашку, расположена рядом с левой лестницей, так что в туалет идти через весь коридор и либо этажом выше, либо этажом ниже. А помыть посуду – либо на своем этаже напротив женского туалета, либо по своей лестнице вниз на второй этаж, где бытовка расположена слева (правое крыло второго этажа занято единственным на всю общагу душевым комплексом, а левое заселено комендантшей, ее дочкой и несколькими семейными жильцами.
Мишка Халдеев приехал во Владик из Находки и поступил на факультет корееведения и корейского языка. «Сдристнувшие» соседи-второкурсники, которых Павлик представил себе этакими подобиями Гарика и членов его бригады, оказались полнейшими ботаниками: будущий химик и бывший панк Макс Перепелица приехал с Камчатки, а восходящая звезда IT-индустрии, а ныне студент матфака Серега Чесноков – из Дальнереченска. При желании громила-Михаил мог бы отлупить обоих, но какое-то подсознательное уважение к второкурсничьим сединам помешало ему это сделать. И оба «секонда» на время ремонта свалили в комнату к своим приятелям, а два «фёста» две недели белили, клеили обои, потом красили пол. Каждую ночь они включали радио "Европа плюс" (местную франшизу) и слушали бархатный голос ночной ведущей под волнующим псевдонимом Мишель. Много лет спустя Павлик познакомится с этой самой Мишель, и удивится, отткуда у этой страшной спившейся бабищи было столько шарма, когда она вещала на радиоволнах. Возможно, просто годы берут свое, решит тогда Павлик.
Все это время они спали на нижних ярусах двух двухъярусных коек. В отличие от верхних, на которых матрасы лежали прямо на стальных сетках, провисавших под весом студенческого тела и противно скрипевших при каждом движении, искушенные в общажном комфорте второкурсники подложили под матрацы двери. Обычные двери на деревянной раме, обшитые фанерой или оргалитом. Спать на таких дверях было жестче, но зато поясница после ночи в таком ложе не болела, и спать можно было не только на спине, но и на боку или животе без последствий для позвоночника. И конечно, не просыпаться от скрипов.
Однако все хорошее кончается, кончился и ремонт – незадолго до 1 сентября. Макс и Серега, сияющие от того, что вместо загаженной комнаты с исписанными похабщиной обоями они теперь будут жить в свежеотремонтированном помещении, заняли временно освобожденные нижние койки, а Пашка и Мишка переселились на верхние: Мишка над Максом, а Пашка – над Серегой. Переночевав без ставшей уже привычной жесткости, Михаил озаботился приобретением такой же двери под матрац.
– Пашка, пошли, поможешь! – крикнул он, зайдя в комнату после похода в туалет на третьем этаже. По пути он увидел прислоненную к стене дверь: ее только что сняли с петель одной из комнат и как раз монтировали на ее место новую. Мишка и Пашка схватили старую дверь и быстренько, пока никто не заметил, унесли ее в свою комнату, где счастливый рыжий здоровяк положил ее под свой матрац. – Вот теперь хорошо!
Хорошо было недолго. Через пару недель Мишка стал чесаться. На руках, на ногах и на всем теле у него появились волдыри. Поход к врачу в университетскую поликлинику принес неутешительные вести: подозрение на чесотку. Однако прописанные мази помогали мало: еще через пару недель покрыли все тело юного корееведа, а затем появились на теле у Макса.
Прояснилось все в начале октября. Мишка сидел за обеденным столом и учил корейский, Серега что-то колдовал на древнем айтишном наречии в своем компе, Пашка бренчал на гитаре, а Макс сидел на своей койке и читал учебник по органике.

В этот момент взгляд Макса привлекло маленькое неторопливое насекомое, медленно поднимавшееся по стене. Раздавив его пальцем, Макс стал внимательно изучать кровавое пятно, расползшееся по обоям.
– Бляха-муха, клоп! – Выругался будущий химик. Он вскочил с кровати и, откинув Мишкин матрац, отодрал обшивку из оргалита. И взорам парней открылись ровные ряды из тысяч клоповьих личинок, облепившие всю внутреннюю поверхность двери. Парни схватили дверь, стащили ее с Мишкиной койки, со всей возможной скоростью вытащили на улицу и отнесли подальше от здания общаги, до ближайшей помойки. Затем пошли в магазин, закупились дихлофосом и буквально залили им всю комнату от пола до потолка – впридачу к традиционным общажным украшениям в виде рисунков мелком «Машенька» и засыпанного под плинтуса и под кровати с тумбочками китайского «Дуста». Хорошо еще, что дело было в пятницу, и сразу после этой дезинсекции Пашка вечером уехал на электричке в Уссурийск к родителям, Мишка тоже отбыл в свою Находку, Серега впервые с лета помчался в Дальнереченск, а Макс пошел в гости с ночевкой к знакомой девушке с третьего этажа общежития.
Впоследствии Павлик неоднократно сталкивался с клопами: в слабо отапливаемых сельских гостиницах, где он ночевал в многодневных командировках по Приморскому краю, эти «домашние животные» встречались повсеместно, так что тщательный осмотр личных вещей после каждой такой ночевки (чтобы не привезти такой нежелательный гостинец из поездки домой) вошел у него в привычку. Но никогда больше они не вызывали у него столько эмоций.
Обильное окропление комнаты дихлофосом, дустом и «Машенькой» действительно помогло (собственно, мелок с этим милым женским именем с тех пор долгое время лежал в боковом кармашке его сумки-фотокофра). Вернувшись в воскресенье вечером, Пашка подмел с пола дохлых клопов и тараканов (набрал без малого полведра) и победоносно высыпал их в мусоропровод (сорвав восхищенные охи и ахи и даже бурные аплодисменты от встречных студентов и студенток). А через несколько дней у Мишки и у Макса сошли волдыри. Карантин был снят, и Мишка объявил, что победу над кровопийцами надо отметить.
Он позвал в гости своих бывших одноклассников из Находки – Виталика и Костяна, таких же мордоворотов, как и он сам. К их приходу решили приготовить солянку на огромной чугунной электросковороде. Дальневосточники, в отличие от жителей европейской части России, именно это блюдо называют солянкой: тушеную смесь капусты, картошки и мясной либо колбасной заправки (возможны и «постные» варианты из грибов, рыбы или морепродуктов). К готовке – впервые с момента заселения – присоединились второкурсники. В отличие от Пашки с Мишкой, которые решили питаться вскладчину, Макс и Серега объявили себя принципиальными единоличниками. Мишкины родители привезли из Находки два мешка картошки и мешок капусты, Пашка еженедельно возил из Уссурийска добытую отцом в тайге дичь (мясо утки, гуся, фазана, косули или кабана), а также привезенные из Южной Кореи растворимый кофе Maxim, знаменитый майонез в трехлитровых банках (тех самых, которые дальневосточники и называют «банками из-под майонеза» и используют в хозяйстве для самых разных нужд) и много чего еще. А Серега и Макс питались в столовке (обед обходился в 7-10 рублей), а в комнате с самым независимым видом заваривали себе в кипятке лапшу «Доширак», тончайшим слоем резали хлеб и густо намазывали его маргарином Voimix или спредом Rama, а затем съедали его, запивая кипятком с пакетиком чая Gold Bond – самого дешевого красителя воды, имевшегося в продаже. Каждый пакетик этого «чая» использовался по 5-6 раз, а в большой компании количество завариваний доходило и до 9-10.
Пока Серега резался на своем IBM 4 в новую игрушку Kings Bounty, а Макс наигрывал на гитаре «Деклассированных элементов» своей любимой Янки Дягилевой, Пашка почистил картошку, Мишка порезал ее, нашинковал капусту и высыпал все на раскаленную сковороду. Зашкворчало масло, пошла первичная обжарка. Бухнулось в сковородку содержимое банки тушенки. Затем настал момент заливки подрумянившихся овощей водой и добавления соли «по вкусу». Мишка взял огромную солонку, перевернул ее… и завис, глядя как отваливается крышка, и все содержимое высыпается в почти готовую солянку.
Операция по спасению блюда привлекла всех обитателей комнаты №409, у которых уже слюнки текли от источавшихся ароматов. В четыре ложки парни как могли аккуратно извлекали из солянки соль, а та стремительно растворялась в кипящей подливке. Разумеется, успех был лишь частичным. И надежды, что блюдо будет просто пересоленным, было мало.
Тут и гости подоспели. Парни сбегали в бытовку, помыли руки, и всей толпой вернулись за стол, посреди которого красовалась гигантская сковородка, а вокруг были выложены приборы и бутылки с пивом. Все расселись. Первым свою стряпню решился отведать сам Мишка. Он взял ложку, зачерпнул полную солянки и решительно засунул ее в рот. Пережевав, он произнес:
– Хорошая солянка. Выгодная. Надолго хватит.
Солянки (которая впервые настолько четко ассоциировалась у парней со словом «соль») хватило на три дня. И гости, и хозяева, отведав блюда, предпочли сосредоточиться на пиве, обильно запивая каждую съеденную ложку. А когда пиво закончилось, гости поспешили разойтись. А Серега и Макс утвердились в своем решении питаться отдельно. Поэтому огромная сковорода сытной и здоровой пищи (вкусной ее можно было назвать только в том смысле, что ее вкус очень хорошо чувствовался) осталась почти в полном распоряжении Мишки и Пашки. А здоровое студенческое скупердяйство мешало пойти и выкинуть ценные продукты в мусоропровод. Тем более, что консервирующее свойство соли не позволяло блюду протухнуть. А то, что за раз его много не съешь, стало огромным преимуществом уже на следующий день.
Потому что на следующий день в общежитии №3 ДВГУ отключили водоснабжение.
– Все сральни зосраты, – задумчиво произнес Серега Чесноков, войдя в комнату после посещения мужского туалета на третьем этаже. В туалете на пятом этаже ситуация была ничуть не лучше. И женские туалеты на четвертом и шестом этажах благоухали так, что находиться в расположенных напротив них бытовках было настоящим испытанием.
Когда на стенде у входа в общагу появилось объявление о грядущем отключении, все студенты благоразумно запаслись питьевой и бытовой водой. В комнате №409 были наполнены все кастрюли, бутылки из-под фанты, водки, капитанского рома, джина «Черный бархат» и минералки «Ласточка», а также ведро для мытья пола и тазик, в который обычно складывали грязную посуду, когда носили ее в бытовку мыть.
Однако вскоре стало понятно, что наличие воды в комнатах – не главная проблема общежития, в котором один туалет на восемь кабинок использует примерно 260 человек. То есть каждый унитаз в среднем использовало 32-33 молодых человека или девушки. И эти 33 молодых и здоровых организма, совершая ежедневную процедуру очищения кишечника, не брали с собой воду для того, чтобы смыть за собой. А из бачка привычно смыть удалось лишь тем, кто сходил рано утром. Следующие же пользователи оставили последствия своего пребывания в местах раздумий без устранения. Теоретически, наверное, можно было бы предположить, что, буде каждый студент носил бы с собой литр-другой воды и смывал бы с их помощью за собой, то беды бы не случилось. Но ни первый, ни второй, ни третий посетители санузлов, пришедшие после тех ранних пташек, что опустошили смывные бачки, взять с собой воду не догадались. Да и не напасешься тогда никакой воды – так они думали. А когда кто-то задумался о такой возможности, было уже поздно: количество фекалий и бумаги в (как метко выразился айтишник Серега Чесноков) сральнях превысило тот максимум, который можно было просто смыть водой. А действовать согласно инструкции, которая была выведена неровным почерком в четвертой кабинке туалета на третьем этаже («Если ты насрал, зараза, – дерни ручку унитаза. Нет воды как таковой – протолкни говно рукой»), разумеется, никто не собирался, хотя, конечно, все с ней неоднократно успели ознакомиться.
В итоге «сральни были зосраты» уже к середине первого дня отключения воды. К концу дня они были «зосраты» так, что среднестатистическому студенту приходилось не привычно садиться на корточки, а корячиться на почти прямых ногах, чтобы не посадить зад на гордо возвышавшуюся над краями унитаза говняную гору. А на второй день уже и подойти к унитазам было невозможно, потому что пол туалета был залит мочой по щиколотку – в чем бы наверняка убедился первый же герой, которой отважился бы в это море разливанное шагнуть – таковых, впрочем, конечно же, не нашлось. Молодые люди становились на порог этой юдоли скорби и ссали прямо… Да, так будет корректно: ссали прямо. А как выходили из положения девушки, Павлику было неведомо, потому что к женскому туалету даже приблизиться было невозможно из-за вони, так что бытовкой на четвертом этаже он пользоваться избегал. И соответственно, его взгляд не мог случайно скользнуть по «предбаннику» дамской уборной и увидеть, переступает ли кто-либо порог ее основного помещения.
На второй день водной осады общежитие стало стремительно пустеть. Все, кто мог уехать в середине семестра, уехали. Кто мог себе позволить снять квартиру – сняли. Кто мог перекантоваться у знакомых в городе, либо в первой или второй общаге – убыли кантоваться.
– Срать охота, – произнес Мишка, задумчиво глядя в темное небо за окном комнаты №409 поверх учебника по корейскому языку. Благодаря экономичной солянке, Мишка и Пашка могли не посещать туалет «по большому» достаточно долго: то небольшое количество капусты, картошки и мяса, которое они могли съесть за один присест, усваивалось организмами практически полностью. Но в конце второго дня наступил момент, когда откладывать решение проблемы стало невозможно.
– Слушай, – сказал Пашка, – а ведь по дороге к магазину, где мы водку берем, есть стройплощадка. И там наверняка есть сортир.
– Павлик, ты гений! – воскликнул будущий переводчик, парни спрыгнули с коек и побежали обуваться.
– О, мы с вами! – оживился Макс, и Серега подтвердил: оба второкурсника тоже рванули к своей уличной обуви.
Время было конечно позднее, двенадцатый час, а общага на ночь закрывалась в 23:00. Но на вопрос вахтера «Вы куда собрались?» Мишка ответил «Срать пошли!», и вахтер признал эту причину уважительной. «Вы только не рядом с общагой срите, подальше отойдите!» – напутствовал он их.
Четверка парней быстрым шагом проследовала до стройплощадки. Калитка в невысоком синем заборе была прикрыта, но не заперта. Мишка открыл ее, и парни прокрались внутрь. Мишка включил фонарик и стал высвечивать кучи стройматериалов, свайное поле будущего дома, вагончик-бытовку… и – о чудо! – туалет типа сортир. Тихо, выражая радость лишь улыбками на лицах, скрытых ночной тьмой, парни прокрались в желанное помещение и расположились над четырьмя зиявшими тьмой дырками в полу.
– Хорошо то как! – нарушил трехминутное молчание Макс.
– Ага. Свежий воздух, морем пахнет. И тихо, только сверчки стрекочут, – поддержал беседу Серега.
– Это не сверчки. Это Павлик, – донесся из тьмы голос Мишки. Все, впрочем, поняли, что он шутит: ведь стрекотание ночных музыкантов было слышно задолго до начала процесса студенческой дефекации. Да и метеористические звука на стрекот не походили. Парни дружески заржали. И тут снаружи сортира раздался грозный басовитый лай стремительно приближавшейся собаки.
– Кажется, пацаны, нам пора в общагу! – произнес Пашка и, вытерев зад, стал застегивать джинсы. Из темноты послышались аналогичные звуки одевания остальных парней. – Случайно никто не захватил с собой кусок колбасы или котлетку?
– Вот, знаешь, всегда, когда иду срать, беру с собой колбасу или котлетку! – иронично-флегматично ответил Серега.

Глава 3. В поле с конем

На первом курсе журфака Пашек оказалось двое. Помимо 15-летнего Павлика Морошкова, который благодаря приснопамятной директрисе и ее экспериментальному классу стал самым младшим студентом на всей параллели, «фёстом» оказался 20-летний Пашка Окунев. Круглая сирота, усыновленный и увезенный в Уссурийск из владивостокского детдома пожилой семейной парой, он откосил от армии по зрению, а на журфак пошел после строительного техникума, поняв, что к перу и топору (которым, как известно, не вырубишь того, что написано пером) имеет гораздо большее влечение, чем к бетону и кирпичам. Еще в техникуме Окунь (как его, конечно же, стали звать все знакомые) начал пописывать заметки в первую в Уссурийске частную газету «Новая» (ее хозяин Владимир Остапенко целый год выпускал свое детище, когда с удивлением узнал, что в России уже есть «Новая газета», но благоразумно решил, что, если на федеральном уровне не отсвечивать, то это и не страшно – и правда, большая «Новая газета» до самого своего торжественного закрытия в 2022 году так и не узнала о существовании маленькой «тёзки» в далеком Уссурийске, а если и узнала, то не придала ей никакого значения) и понял, что талант и творческая страсть у него есть, надо лишь к ним приложить диплом о высшем образовании Дальневосточного госуниверситета.
Еще одна беззаветная страсть Павла Окунева выяснилась уже на второй неделе обучения на журфаке. Водка (она, кстати, его и сгубила в конце концов). Павел пил так, как будто нет в мире ничего важнее, чем нажраться до поросячьего визга. Впрочем, в пьяном виде Пашка не визжал, а пел, и пел неплохо. «Я пытался уйти от любви» – начинал свою коронную Окунь, переходя на гитаре с до-мажора на соль-мажор и обратно, и все девушки в любой компании, какая бы его ни окружала, замирали в восторге, а потом начинали подтягивать «Я хочу быть с тобой». Это обоюдное «хочу» нередко исполнялось, так что Окунь вскоре многих однокурсниц за глаза называл «Даша королева минета», «Ната секс-граната» и так далее.
Павлик Морошков тоже любил «Нау» (хоть главной его любовью был «Аквариум», так что многие самого Павлика стали звать ПГ, сокращая его имя-отчество), и на первой же пьянке с участием однокурсников в Покровском парке напротив универа тоже стал подпевать этой песне и другим из репертуара Окуня: «Видишь там на горе-е-е-е!», «Где твои крылья?», «Ведь меня укусил вампир» (это уже «Сектор Газа»), «Демобилизаци-я!», «Ой-ё!», «Не спешите нас хоронить» («Чайф») и многое другое. В отличие от Окуня, Павлику песни не помогали в личной жизни. Хотя он на каждой пьянке в общаге пел «15 голых баб», «Старика Козлодоева» и «Блудливые стада». Но дальше песен дело так и не зашло. Лишь однажды хохотушки-старшекурсницы завели с ним разговор о совокуплении, когда он зашел к однокурснице Даше попросить луковицу для супа, но парень засмущался и ретировался. Потом, когда бы он к ним ни зашел, его всегда ждал один и тот же вопрос: "О, совокупляться пришел? Проходи!"
Окунь не стал записываться в общагу, а сразу сошелся с двумя однокурсниками – Серегой Ковалем и Славой Борзовым – и снял с ними гостинку-малосемейку в самой «жопе мира» – районе фабрики «Дальхимпром». Добираться оттуда до универа надо было почти два часа с тремя пересадками, гопники там были махровые, но зато можно было бухать, не отвлекаясь на правила внутреннего распорядка студенческого городка, и водить девушек.
Гостинка площадью 15 квадратных метров в отличие от комнаты в общаге имела свой санузел, а кроме того из удобств у парней был не только холодильник, но еще и телевизор, где по кабельному по ночам даже транслировали фильмы «для взрослых». Кровать у парней была всего одна на троих, так что Серега Коваль потом взахлеб рассказывал в универе, как проснулся как-то ночью от энергичного потряхивания и увидел согрешающего перед экраном соседа-Славу. «Все мы грешны», – философски ответил на один из таких рассказов однокурсник Виктор Малевич (любитель музыки 50-х, унаследовавший от родителей бобинный магнитофон и стеллаж во всю стену, заставленный в алфавитном порядке бобинами с джазом, соулом, блюзом и прочей утонченной мелодикой) и пожал плечами, после чего Серега смущенно умолк.
В комнате №409 общежития №3 Окунь был принят как дорогой гость. Он спел на два голоса с Максом «Все идет по плану» Егора Летова (причем, конечно же, в строчке «А при коммунизме» пел «зае*ись», а не «хорошо»), распил с Мишкой и Павликом бутылку «Капитанского рома» производства ЛВЗ «Уссурийский бальзам» (47 градусов и крайне противный горьковатый вкус), а потом пригласил ребят к себе в гости – на «Дальхимпром».
– У меня скоро день рожденья, приходите, пацаны, будем петь, пить и девушек любить!
Девушек Окунь тоже пригласил из общаги №3. Однокурсницы Даша Веткина и Наташа Стрельцова (те самые, которые "королева" и "граната") с удовольствием приняли приглашение обаятельного рубахи-парня. Присоединился к ним и Тимофей Хабаров, сын заместителя главы города Пограничный на самой границе с Китаем, поступивший в этом же году на политологический факультет ДВГУ и поселившийся в ту же общагу №3. Тимсон с Окунем познакомились на почве любви к одной и той же особе женского пола – Русской Водке.
– Я, пацаны, иду по Покровскому парку с дикого бодуна, денег ни копья, а опохмелиться страх как охота, – рассказал Тимофей эту историю не раз и не два на самых разных совместных попойках. – И тут смотрю: сидит на лавочке этот поц и медитирует на сиську. Я ему говорю: мил человек, давай я помогу тебе эту сиську раздавить. А он мне: у тебя стакан есть? А то сосать через трубочку – это некультурно. А у меня складной стаканчик как раз для таких случаев всегда в нагрудном кармане лежит. Сели мы на лавочке, и культурно по очереди стали из сиськи в стакан наливать и пить.
Для понимания, «сиськами» в те годы называли китайскую рисовую водку крайне дрянного качества, которая продавалась в запаянных полиэтиленовых пакетиках с трубочками. Кончик этой трубочки обрезался ножницами (а чаще – обрывался зубами) и чистая как слеза жидкость через нее разливалась по стаканчикам. Это был самый дешевый вариант нажраться, и торговали им, конечно же, исключительно нелегально, до самого конца 1990-х годов. Один знакомый Павлика Морошкова, Костя Старателев, любил рассказывать, как он, отдыхая на Шаморе (такая бухта под Владивостоком, воспетая Ильей Лагутенко), был отправлен друзьями в ларек за добавкой, причем со всей их компании наскреблось денег лишь 11 рублей, тогда как бутылка водки стоила уже от 40 рублей. В связи с этим решено было поискать китайский аналог в пакетиках, с чем Костя и зашел в единственный на весь пляж продуктовый павильон. На вопросительный взгляд пышнотелой дамы бальзаковского возраста с весьма внушительными формами Костя задал вопрос, который его мучил всю дорогу:
– Скажите, у вас сиськи есть?
На что дама, не удивившись, уточнила, поправляя руками бюст:
– Тебе какие?
– Настоящие, китайские.
– 10 рублей 50 копеек.
И Костя, зажав в одном кулаке сдачу 50 копеек, а в другом «настоящую китайскую сиську», радостно побежал через пляж бухты Шамора к заждавшимся добавки друзьям, сгрудившимся вокруг костра. Впрочем, Костина история случилась (или по крайней мере рассказана Павлику) значительно позже этих событий, когда Павлик уже учился на втором курсе журфака. Он тогда уже побывал на Шаморе на бардовском фестивале "Приморские струны", куда заявился с 20-литровой канистрой портвейна "777" и гитарой. Он ходил от костра к костру, угощая всех как Дед Мороз, и пел свою новую песню про какую-то подругу и хаер. Но речь не об этом, а о китайских "сиськах".
Впоследствии приморские власти объявили "сиськам" войну на уничтожение, ссылаясь на зашкаливавшую статистику смертности от ее употребления. Дров в топку административного гнева подкидывали и владельцы ликеро-водочных заводов Приморья, лидером которых по праву считался "Уссурийский бальзам". "Сиськи" стали активнее изымать таможенники при провозе через границу России, милиция и налоговая стали жестче проверять торговцев, и к середине нулевых годов китайская паленая водяра из продажи практически исчезла. Но это было гораздо позже, а тогда, в конце 90-х, купить "сиську" проблемой не являлось.
Павлик и Мишка, уже зная предпочтения именинника, купили три бутылки «Капитанского рома» мэйд бай "Уссурийский бальзам", три бутылки джина «Черный бархат» (тоже «Уссурийского бальзама» и тоже сильно выше 40 градусов) и три бутылки «Балтики Девятки» – «на запивон». Павлик нес одолженную у Макса гитару, Мишка – сумку с характерно позвякивающим содержимым. Выйдя из маршрутки на пустыре, окруженном многоэтажными домами-крейсерами (15 окон в высоту, 60 окон в длину, одно окно – одна квартира-гостинка, один неработающий лифт и одна загаженная лестница посередине дома и коридор во всю длину этажа). Дом нашли быстро, а вот номер квартиры из головы совершенно вылетел. В сторону пришлой «парочки простых и молодых ребят» (как пел в это самое время из каждого утюга Илья Лагутенко) подозрительно косились облюбовавшие лестничный пролет подростки, вокруг которых витал подозрительный аромат жженых тряпок и дебильного смеха. Из-за многочисленных дверей доносились звуки повседневной привычной ругани, звона кастрюль, стука глухих ударов, детского плача и взрослого рыдания, воплей страсти и огня.
– **ть-колотить, и как мы его тут будем искать? – всплеснул рукой, свободной от сумки с выпивкой Михаил.
– Я помню, что вроде на двойку номер начинался, значит, второй этаж, – неуверенно произнес Павлик.
– Ладно, тут стены тонкие, двери хлипкие, попробуем позвать, – решился Мишка и, войдя в коридор второго этажа, повернулся влево и заорал:
– ООООКУУУУНЬ! – Потом повернулся влево и повторил на тех же децибелах: – ОООООООКУУУУУУНЬ!
Не прошло и десяти секунд, как ближайшая дверь открылась, и оттуда высунулась голова Пашки Окунева.
– А я думаю, кто там меня зовет! – радостно произнес он. – Заходите, парни, тут уже все собрались.
Народу собралось двенадцать человек: восемь парней и четыре девушки. Разлили по первой, Мишка поднялся, чтобы сказать поздравительный тост, как вдруг за стенкой раздался пронзительный женский вопль:
– Это что тут *ля на*й с*ка такое? Ты какого х*я козел е*ный тут расселся?
Мужской баритон ответил женскому сопрано в том же лексическом диапазоне, ритме и тональности. Мишка улыбнулся и хотел было продолжить, но диалог за стеной не думал прекращаться, а лишь набирал обороты.
– Я б* с*ка урод вонючий тебя *** в ** через с** на** ты че тут мне городишь?
– Ну что, у всех налито, выпьем? – произнес задумчиво именинник, когда художественные матерщинники за стенкой заткнулись на несколько секунд. Выпили под новую арию сопрано, разлили по второй под партию баритона. Надежда на то, что хотя бы второй тост удастся произнести в тишине, не оправдалась, так что через пять минут напрасного ожидания Окунь снова произнес:
– У всех налито? Выпьем.
Настроение гостей, несмотря на постепенное опьянение, постепенно понижалось, а между тем диалог за стенкой брал все новые вершины обсценной лексики, и даже послышались первые удары и вопли боли. И вот, когда все попытки поддержать разговор за столом прекратились, и приятели поддались всеобщему унынию, Павлик затянул:
– Выйду ночью в поле с конём!
Ночкой тёмной тихо пойдём…
И все двенадцать глоток разом а капелла грянули хором:
Мы пойдём с конём
По полю вдвоём!
На втором куплете ругань за стенкой стала стихать, а когда Павлик с церковного баса перешел на высокий тенор, которым заорал в на две октавы выше хора собутыльников и на много децибел громче собутыльниц: «Сяду я верхом на коня! Ты неси по полю меня! По бескрайнему полю моему, по бескрайнему полю моему» – стихли все звуки в ближайших комнатках трущобной гостинки. Когда стихли последние слова «в Россию влюблен», ни один звук из-за тонких стен гостинки не нарушал благословенной тишины.
– Дорогой наш друг, товарищ и просто хороший человек Паша Окунь, – нарушил молчание Мишка Халдеев, подняв наполненную рюмку джина «Черный бархат». – В этот знаменательный день ты стал по-настоящему большим мальчиком, совершеннолетним даже по самым строгим американским законам. Тебе исполнилось 21 год. Теперь ты можешь не только пить водку и материться, но даже спать без трусов, и тебе ничего за это не будет. Так выпьем же за то, чтобы нашему Окуню удалось покорить все намеченные им вершины.
И все дружно выпили. Увы, Пашке Окуню за его короткую и яркую жизнь не удалось покорить всех намеченных вершин – хотя наметил он их себе, не скупясь, с размахом и без ложной скромности.
Но некоторые все-таки удалось. Когда в 26 лет он отравился паленым спиртом, купленным «у бабки», и умер после 4 часов рвоты, в его портфолио были два газетных стартапа (слова такого впрочем тогда еще не было), огромное количество гениальных репортажей, острых интервью и шикарных фельетонов. Но ни одна девушка не захотела связать с ним свою жизнь. Его талант стал причиной закрытия обеих запущенных им газет: вдохновившись опытом «ДВВ», он попытался заработать капитал на острой социальной и политической журналистике, но оба инвестора, которые согласились профинансировать его проекты, отказались от них после первых же гневных звонков от местных властей.
Первое его детище – газета «Жемчужина Приморья», основанная после отчисления Пашки Окуня с журфака из-за несданной третьей сессии – просуществовала два года, потеснив на медиа-рынке Уссурийска обоих мастодонтов – рупор горадминистрации «Коммунар» и беспринципную «Новую». И, хотя друзья Павлик Морошков и Витька Худяков постоянно хохмили на тему аббревиатуры издания – ЖП – они не могли не признать, что газета получилась крутая. В ее штате собралась убойная команда отвязных журналистов: в основном молодежь, но был и один «аксакал» – откинувшийся с зоны 40-летний Вадик Матвеев. Он пришел наниматься в редакцию, так как не умел ничего кроме как воровать и орудовать пером (в смысле холодным оружием, а не письменным предметом). Но Пашка научил его писать, а также работать с документами и задавать правильные вопросы. После чего Вадик стал самым грозным пером города. После Окуня, конечно. Вершиной карьеры Вадика было интервью со знаменитым уссурийским кинорежиссером Виталием Демочкой (кто не знает, это мафиози, отсидевший срок за бандитизм и разбойные нападения в районе уссурийского авторынка, а после выхода из тюрьмы снявший про свои былые приключения многосерийный криминальный боевик "Спец", где роли исполняли сами бойцы его преступной группировки, а главную роль, конечно же, он сам: фильмец получился не ахти какой гениальный, но вполне реалистичный, стрельбы в ходе съемок было много, а машин побито и того больше – штук тридцать). Закончилась феерия свободной журналистики тем, что финансовый директор газеты Митя Савин однажды утром (после особо острой публикации на тему работы горадминистрации) сложил все деньги из сейфа в сумку, обналичил все счета компании, сел на свой спорткар и покинул пределы Российской Федерации через КПП «Пограничный – Суйфэньхэ». Рассказ об этом случае на пьянке в «ДВВ» как раз и побудил Витьку Булавинцева поведать историю с запоем его бывшего бизнес-партнера Красного.Вершиной карьеры Вадика было интервью со знаменитым уссурийским кинорежиссером Виталием Демочкой (кто не знает, это мафиози, отсидевший срок за бандитизм и разбойные нападения в районе уссурийского авторынка, а после выхода из тюрьмы снявший про свои былые приключения многосерийный криминальный боевик "Спец", где роли исполняли сами бойцы его преступной группировки, а главную роль, конечно же, он сам: фильмец получился не ахти какой гениальный, но вполне реалистичный, стрельбы в ходе съемок было много, а машин побито и того больше – штук тридцать). криминальный Вершиной карьеры Вадика было интервью со знаменитым уссурийским кинорежиссером Виталием Демочкой (кто не знает, это мафиози, отсидевший срок за бандитизм и разбойные нападения в районе уссурийского авторынка, а после выхода из тюрьмы снявший про свои былые приключения многосерийный криминальный боевик "Спец", где роли исполняли сами бойцы его преступной группировки, а главную роль, конечно же, он сам: фильмец получился не ахти какой гениальный, но вполне реалистичный, стрельбы в ходе съемок было много, а машин побито и того больше – штук тридцать). Первое его детище – газета «Жемчужина Приморья», основанная после отчисления Пашки Окуня с журфака из-за несданной третьей сессии – просуществовала два года, потеснив на медиа-рынке Уссурийска обоих мастодонтов – рупор горадминистрации «Коммунар» и беспринципную «Новую». И, хотя друзья Павлик Морошков и Витька Худяков постоянно хохмили на тему аббревиатуры издания – ЖП – они не могли не признать, что газета получилась крутая. В ее штате собралась убойная команда отвязных журналистов: в основном молодежь, но был и один «аксакал» – откинувшийся с зоны 40-летний Вадик Матвеев. Он пришел наниматься в редакцию, так как не умел ничего кроме как воровать и орудовать пером (в смысле холодным оружием, а не письменным предметом). Но Пашка научил его писать, а также работать с документами и задавать правильные вопросы. После чего Вадик стал самым грозным пером города. После Окуня, конечно. Вершиной карьеры Вадика было интервью со знаменитым уссурийским кинорежиссером Виталием Демочкой (кто не знает, это мафиози, отсидевший срок за бандитизм и разбойные нападения в районе уссурийского авторынка, а после выхода из тюрьмы снявший про свои былые приключения многосерийный криминальный боевик "Спец", где роли исполняли сами бойцы его преступной группировки, а главную роль, конечно же, он сам: фильмец получился не ахти какой гениальный, но вполне реалистичный, стрельбы в ходе съемок было много, а машин побито и того больше – штук тридцать). Закончилась феерия свободной журналистики тем, что финансовый директор газеты Митя Савин однажды утром (после особо острой публикации на тему работы горадминистрации) сложил все деньги из сейфа в сумку, обналичил все счета компании, сел на свой спорткар и покинул пределы Российской Федерации через КПП «Пограничный – Суйфэньхэ». Рассказ об этом случае на пьянке в «ДВВ» как раз и побудил Витьку Булавинцева поведать историю с запоем его бывшего бизнес-партнера Красного.
Вторая газета – «Сплетник» – была еще более злободневная, но просуществовала всего две недели. Во втором номере Пашка выступил с редакционной колонкой, в которой объявил, что будет писать всю правду о городских властях. На следующий день – после звонка из администрации – хозяин газеты уволил Окуня и закрыл проект.
Третий стартап, который Пашка затеял в партнерстве с Павликом Морошковым уже после выпуска из университета – это уже другая история. Тем более, что он и вовсе не состоялся.

Глава 4. Репортаж из жопы

– С высоты своего опыта, Паха, я тебе могу сказать, что устроиться в редакцию довольно просто, – поделился профессиональной премудростью Окунь с младшим товарищем-тезкой. – Схема такая. Ты приходишь в редакцию и говоришь: дайте задание! Тебе в ответ говорят – слова разные, но смысл всегда один и тот же: иди в жопу! Ты берешь блокнот, ручку, диктофон, и п*дуешь в жопу. В жопе ты осматриваешься, все записываешь, пишешь оттуда репортаж и приносишь редактору. Он смотрит и говорит: молодец, Павлик, вот тебе первый гонорар! А дальше уже проще.
Первая попытка Павлика Морошкова устроиться в газету с треском провалилась. Редакция газеты «Новости», расположенная на мысе Чуркин, сама по себе была труднодостижимым объектом, потому что мыс Чуркин был самым криминальным районом во всем Владивостоке. Гарик с Первой Речки, Костэн со Второй Речки, Радэн с Дальхимпрома, Тухтар со Школьной и Грыжа с Луговой – все эти имена были простым сотрясанием воздуха, если ты их произносил где-нибудь на Березовой улице, или на Ольховой, или на Дубовой. А уж на Пихтовой неместному молодому человеку и вовсе следовало развивать исключительно беговые качества, потому что в случае встречи с аборигенами до риторики едва ли дойдет.
К счастью, редакция «Новостей» базировалась на улице Калинина, в непосредственной близости от остановки маршрутки, так что погружаться в Чуркинские глубины начинающему журналисту не требовалось. Павлик вышел из маршрутки, сориентировался по уличным указателям и короткими перебежками добрался до редакционной двери.
– Здрасте, а у кого тут можно задание получить? – робко спросил он, войдя в редакционное помещение. Из-за десятка монитором ПК на него уставились улыбчивые лица сотрудников и сотрудниц.
– Привет! – Сказал ему высокий кореец в малиновом пиджаке. – Я Андрей Ким, редактор новостного отдела. Иди во-он к той красивой девушке, ее зовут Женя, она тебе даст. – И подмигнув девушке, в ответ на показанный ею кулак, добавил – задание.
Евгения Моисеева окончила журфак в том же году, в котором поступил туда Павлик. Ее однокурсником был старый приятель Пашки Окунева Витька Хомяков, легендарный в те времена главный редактор убойного уссурийского издания «Приморский экспресс». В этой газете работало три человека: Витька, дизайнер и рекламщик. А главным источником информации служил Интернет. Ежедневно Витька забивал полосы своей газеты (ту часть, которую рекламщик не успевал забить объявлениями и рекламой секс-услуг) отборной галиматьей из новостных лент популярных сайтов, разбавлял ее гороскопами, кроссвордами, картинками и историями на грани порнухи, а вечером отправлял номер в печать, чтоб с утра тираж появился во всех киосках Уссурийска.
Витька Хомяков любил запивать водку пивом и слушать группу «Воскресение». Когда как-то раз Пашка Окунев и Павлик Морошков завалились к нему в квартиру в пятиэтажке за кинотеатром «Россия», что стоит напротив уссурийской администрации, с трехлитровой банкой продукции уссурийского пивзавода (той самой, что продавали бабульки из желтых бочек на колесах с надписью «пиво», расставленных у каждой колонки, так что покупать такое пиво следовало с раннего утра, иначе по ходу торговли освобождавшееся пространство в бочке заполнялось водой из колонки, и к часу пополудни там было больше воды, чем пива), и Витька сразу спросил: а водка? И когда узнал, что парни водку не купили, тотчас побежал в магазин сам. Наутро у Павлика голова раскалывалась, во рту «насрали тараканы», а песня «О чем поет ночная птица» стала вызывать в организме условный рвотный рефлекс.
Потом они стояли на балконе и смотрели на центральную площадь Уссурийска, где лицом к кинотеатру «Россия» и спиной к городской администрации застыл в вечном шаге вперед красноармеец с винтовкой и красным знаменем. Витька и Окунь курили, Пашка пил растворимый кофе.
– А вы в курсе, пацаны, что на месте этого бойца сначала хотели Ленина поставить? – спросил обоих Пашек Витька Хомяков. – Было это на заре Страны Советов. Но горсовет не мог решить, как вождя следует поставить: лицом к «России» и спиной к Администрации или спиной к «России» и лицом к Администрации. И так, и так выходило с сомнительными смыслами. В итоге решили написать самому Ленину. Отправили телеграмму с вопросом. Ленин им отвечает: «Ставьте спиной к «России» и лицом к Администрации. Россия всегда за мной шла, а за вами, козлами, глаз да глаз нужен!» Чиновники наши подумали-подумали и поставили памятник революционному солдату.
Но мы отвлеклись. Женя Моисеева снисходительно отнеслась к порыву Павлика написать какую-нибудь убойную заметку, и предложила позвонить в прокуратуру, чтобы узнать, что новенького есть у них в сводках. Павлик набрал номер, но, когда прокурор на том конце трубки сказал «Алло?» – не сумел вымолвить ни слова.
– Ладно, не переживай, – похлопала его по плечу Женя. – Записывай другое задание. Завтра с утра сходишь в Чуркинский районный суд, там будет заседание по делу о забастовке грузчиков. Напишешь оттуда репортаж. Только паспорт не забудь.
Утром следующего дня Павлик вышел из маршрутки и направился к зданию суда. В руке у него был новенький кассетный диктофон SONY, а в сумке – недавно выданный паспорт гражданина РФ (Павлику только-только стукнуло 16 лет).
Но до суда Павлик не дошел: его обступили шестеро коротко стриженных молодых людей в спортивных костюмах. Ни упоминание Костэна со Второй Речки, ни религиозные вопросы, поднятые Павликом в ответ на традиционное приветствие гопников насчет п**болизма, не помогли. Один из молодых людей вырвал из рук юного корреспондента диктофон, а двое других сбили его с ног, когда он попытался забрать кассетник обратно, вырвали сумку и вытряхнули на землю паспорт, студенческий билет, блокнот и ручку, а также мелочь на обратную маршрутку.
– Я журналист! Я в суд иду на заседание! Мне редактор задание дал! – Закричал Павлик с земли.
– Чо, в натуре журналист? – удивленно спросил старший из развод-бригады. – Ну ладно, журналист, бывай. Не будем тебя бить, так и быть, возьмем твой плеер.
– Это диктофон! Мне он нужен чтобы заседание записывать!
– Карандашик возьмешь, и в тетрадку запишешь! – заржали гопники, собрали мелочь, пропнули по разику лежащего корреспондента и чинно отправились по своим гопничьим делам. А Павлик встал с земли, отряхнулся и грустно поплелся обратно к улице Калинина. На маршрутку денег у него уже не было, но был студенческий, а по нему можно было бесплатно доехать до центра на трамвае. Правда, трамвайная остановка ближайшая была только на Луговой – это такая площадь, что венчает бухту Золотой Рог. От нее в одну сторону идет улица Светлановская, что ведет в Центр, в другую – Спортивная, разделяющаяся на Калинина, что ведет на Чуркин, и на Борисенко, что вдоль Речки Признания ведет в Первомайский район, к Школьной и Патроклу.
Вернувшись в общагу, Павлик решил, что надо работать над собой, развивать свои коммуникативные навыки.
Вторую попытку он предпринял вдвоем с однокурсником Игорем Коневым уже на втором курсе универа. Выйдя после пар из универа, они спустились по склону сопки по Океанскому проспекту до перекрестка с Пологой улицей. Вправо по ней можно спуститься к Алеутской, а затем к Пограничной, где стоит общага №3, а влево надо подняться по лестнице на вершину сопки, а затем продолжить подъем. И тогда слева от тебя окажется Владивостокская Епархия Русской Православной Церкви, а справа – уютный трехэтажный особнячок с вывеской «Приморское агентство рекламы и информации». Туда-то и вошли Павлик и Игорь в надежде покорить вершины журналистики.
ЗАО «ПАРИ» выпускало две еженедельные газеты: по франшизе «Московский Комсомолец во Владивостоке» и собственное издание «Дальневосточные Ведомости».
Хозяином «ПАРИ» был великий человек Артуш Рамаисович Хачатурян, которого журналисты уважительно называли «папа Артуш». Его величина характеризовалась хотя бы тем, что «МК во Владивостоке» и «ДВ Ведомости», если выражаться метафорами Василия Башкина, крутили стволами своих орудий на все возможные 350 градусов. А пресловутая «слепая зона» скрывала в своих 10 градусах только одну единственную организацию – армянскую диаспору Владивостока. Журналисты двух отвязных редакций, сидящие в двух соседних помещениях особнячка на Пологой улице, не имели вообще никаких политических ориентиров. Редакцией «МК» рулил 45-летний Андрей Ивлев, редакцией «ДВВ» – 35-летний Виктор Булавинцев. И обоих папа Артуш ценил чрезвычайно. Ивлев был знаменитым политическим обозревателем, на которого скрипели зубами и Черепков, и Наздратенко, а Булавинцев – мощнейшим журналистом-расследователем Владивостока, знавшим всех бандитов и всех ментов с прокурорами буквально на уровне «вась-вась». Собственно, как потом рассказал сам Витька на редакционной пьянке, его десятью годами ранее, когда он приперся в редакцию пресловутых «Новостей», послали в настоящую жопу – не чета той, которую так и не покорил Павлик Морошков. Молодого Витю Булавинцева редактор послал взять интервью у оставшегося сиротой сына только что застреленного на стрелке криминального авторитета. Витя поспрашивал, кого этот авторитет крышевал, когда был жив, и пошел в одну из фирм, плативших тому дань. Там он рассказал о своем задании, директор вызвал братков, те, предварительно обшмонав Витю, посадили его в тачку, завязали ему глаза и отвезли на шикарную виллу, где за толстыми трехметровыми стенами под током, за двором полным голодных доберманов, за периметром охраны из 25 человек с автоматами в бронежилетах и касках сидел испуганный 9-летний мальчик с заплаканными глазами – единственный наследник обезглавленной криминальной империи. Витя задал мальчику несколько вопросов, записал ответы и его отвезли обратно.
После семи лет работы в «Новостях» Витя решил открыть свою газету. Вдвоем с другом рекламщиком-продажником Сашей Красным они пришли к местному политику, депутату городской думы Владивостока и по совместительству хозяину завода, по производству кириешек по фамилии Локтев и попросили у него денег. Тот давно хотел иметь свое «орудие избирательного обстрела», потому дал парням 50 тысяч долларов в качестве вклада в уставный капитал ТОО «Редакция газеты ДВ Ведомости», получив за это долю 50%. Витька и Сашка получили по 25%, а в уставе редакции прописали, что решения по редакционной политике принимаются только большинством голосов.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70684705?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.