Благодать и стойкость. Путешествие сквозь жизнь и за ее пределы

Благодать и стойкость. Путешествие сквозь жизнь и за ее пределы
Кен Уилбер
Кен Уилбер. Избранные трудыМИФ Психология
Через десять дней после свадьбы у Трейи, жены Кена Уилбера, обнаружили рак. Следующие пять лет стали испытанием: непрекращающаяся борьба, сотни медицинских процедур, необходимость смириться с неизбежным. Знаменитый философ почти прекратил писать, но после кончины Трейи появилась книга, в которой он воссоздал завораживающую картину совместного проживания болезни.
Деликатно и откровенно описывая путь от боли и страдания к принятию и обретению смысла, Кен Уилбер поднимает самые глубокие вопросы человеческого бытия.
«Благодать и стойкость» – проникновенный диалог о смерти, жизни и любви, выдающееся свидетельство силы и красоты человеческого духа.
Книга затрагивает вопросы ухода за онкобольными, роль психологии и духовности в процессе лечения рака, рассказывает, как в невыносимой ситуации прийти к духовному исцелению и целостности.

Для кого книга
Для поклонников творчества Кена Уилбера.
Для тех, кто любит автофикшн и книги с терапевтическим эффектом.
Для всех, кто столкнулся с темой онкологии.

Кен Уилбер
Благодать и стойкость. Путешествие сквозь жизнь и за ее пределы

Ken Wilber
Grace and Grit: Spirituality and Healing in the Life and Death of Treya Killam Wilber
Third edition

Все права защищены.
Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

© 1991, 2000 by Ken Wilber Published by arrangement with SHAMBHALA PUBLICATIONS, INC. via Alexander Korzhenevski Agency (Russia).
© 2020 by Ken Wilber Preface to the Third Edition
© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2024
* * *
Посвящается
Сью и Рэдклиффу Киллам, по случаю 80-летия Рэда;
Вики, Линде, Роджеру, Фрэнсис, Сэму, Сеймуру, Уоррену и Кэти за то, что были с нами в горе и радости;
Дэвиду и Мэри Ламар за то, что не сдаются;
Трэйси и Майклу за то, что терпели меня;
Захируддину и Брэду за то, что берегли наш дом;
мужчинам и женщинам из Общества поддержки раковых больных, детища Трейи и Вики;
Кену и Люси за то, что поняли нас и простили наше отсутствие;
Эдит Цундель, нашей матери вдалеке от дома;
и памяти Рольфа Цунделя и Боба Доути, прекраснейших людей, павших жертвами в этой страшной войне


Предисловие к третьему изданию
[1 - Перевод предисловия к третьему изданию – Евгений Пустошкин.]
Сейчас, когда я пишу эти строки, со дня смерти Трейи прошло уже тридцать лет. И все же у меня ощущение, будто мы еще были вместе буквально вчера. В каком-то смысле так и есть. Не потому, что события, которые мы совместно разделили, все еще ярки и наполнены красками (хотя это так), а потому, что они буквально вневременны.
Мне всегда казалась очень забавной история нашего знакомства, хотя это и что-то вроде «шутки для своих». Я гостил в красивейшем доме Фрэнсис Воон и Роджера Уолша в калифорнийском городе Тибьюрон. На дворе стоял 1983 год, и к этому времени я профессионально занимался писательской деятельностью уже чуть больше десятилетия. Свою первую книгу, «Спектр сознания», я создал, когда мне было двадцать три года. Она получила необычайно большой и на удивление радушный отклик от читателей со всего мира. Это катапультировало меня – по сути, когда я еще был юношей – до статуса незначительной мировой знаменитости. Я продолжил писать примерно по книге в год, обретая все большую известность с каждой публикацией (по крайней мере, в узких кругах – сообществе любителей трансперсональной психологии). И вот двенадцать лет – и десять книг – спустя я приехал в гости в Тибьюрон, к Фрэнсис и Роджеру; оба были одинаково известными основоположниками этой науки.
Трансперсональная психология была известна как «четвертая сила» психологии. Первые три (бихевиоризм, психоанализ и гуманистическая психология) – самые крупные и наиболее влиятельные школы, существовавшие на тот момент. Четвертая была основана гениальным американским психологом Абрахамом Маслоу. К тому моменту он уже основал «третью силу» – гуманистическую психологию, как раз для того, чтобы обеспечить появление более масштабного и всеобъемлющего взгляда на науку о разуме, чем тот, которого придерживались первые два весьма ограниченных подхода. Однако Маслоу обнаружил, что даже гуманистическая психология слишком узка: она не создавала достаточного поддерживающего пространства для включения по-настоящему высоких потенциалов человеческого бытия, таких как пиковые переживания и измененные состояния сознания, а также тех, которые можно назвать духовными, по крайней мере в смысле распространенного сегодня словосочетания «духовный, но не религиозный»[2 - Имеется в виду распространенная сейчас тенденция серьезно интересоваться духовностью, но не вовлекаться в организованную, институциональную религию, особенно в ее популярной, мифико-буквальной, фундаменталистской форме. Прим. науч. ред.]. Поэтому Маслоу и основал «четвертую силу»[3 - Вместе с Энтони Сутичем и Станиславом Грофом. Среди основоположников трансперсональной психологии, кроме упомянутых Уолша и Воон (и самого Уилбера, позже переключившегося с развития трансперсональной психологии на создание всеобъемлющей интегральной метатеории и интегральной же психологии), можно упомянуть таких ученых, как Стэнли Криппнер, Чарльз Тарт, Дэниел Гоулман и др. Прим. науч. ред.]. Именно в этой сфере исследований я и обрел известность, и весьма быстро. Как показали последующие события, «духовной, но не религиозной» силе было суждено с самого начала удивительно глубоко влиять на наши с Трейей отношения.
А вот в чем состояла эта «шутка для своих»: я гостил у Фрэнсис и Роджера примерно год, и, поскольку я был холост, весь год они с сознанием своей ответственности подыскивали мне в пару ничего не подозревавших кандидаток. Мне постоянно казалось (по крайней мере, так вспоминается), что Роджер, всегда, скажем так, воплощавший в себе типаж «настоящего мужчины», знакомил меня с женщинами, которые были ослепительно красивы, но не особо интересовались той академической работой, которой я занимался. А Фрэнсис, будучи полной противоположностью того типа, к которому принадлежал Роджер, всегда подбирала для меня женщин, которые могли бы оказать «хорошее влияние на мою душу». Роджер отбирал для меня дам, чья сияющая красота будоражила тело; Фрэнсис же находила мудрых и обогащающих душу. Первые были хороши для тела, вторые – для души. Однажды Роджер пришел ко мне и сказал: «Я нашел для тебя идеальную женщину. Не понимаю, почему я не вспомнил о ней раньше. Ее зовут Терри Киллам (таким было имя Трейи в тот момент)». Заранее зная, что это наверняка означало, я подумал: «Что ж, спасибо, конечно, но, наверное, я пас». Затем, три дня спустя, пришла Фрэнсис и тоже сказала: «У меня для тебя есть идеальная женщина. Не понимаю, почему я не вспомнила о ней раньше. Ее зовут Терри Киллам». Этот момент я помню во всех подробностях. Без малейших колебаний я посмотрел на Фрэнсис и сказал: «Я женюсь на ней». Такими были первые три слова, которые вырвались из моих уст в адрес Трейи. Серьезно, Роджер и Фрэнсис согласны друг с другом? Я осознал, что это, должно быть, ослепительно красивая женщина, хорошо подходящая для моей души. То и другое было серьезной недооценкой реальности.
Я уже упомянул, что «духовная, но не религиозная» динамика занимала центральное место в наших отношениях. Когда кто-то хотя бы просто пытается завести разговор на подобную тему, есть по меньшей мере сотня способов сделать это так, чтобы все прозвучало слишком сентиментально, слезливо и патетично. Я попытаюсь ограничиться лишь двумя или тремя из этих ужасных ошибок. Да, эта динамика явно присутствовала в наших отношениях с самого начала. И дело не столько в том, что это была «любовь с первого взгляда», – пусть я и вправду сразу влюбился в физическую красоту Трейи. Почти каждый человек считает своего романтического партнера необъяснимо восхитительным, и от красоты Трейи… у меня буквально перехватывало дыхание!
Вот каким было наше первое свидание: мы сидели на веранде и обнялись; почти сразу оба почувствовали полное растворение себя и погружение в безбрежную, вневременную, ощущавшуюся извечной Основу Бытия (как бы вы ни осмысливали этот термин). Это была «любовь с первого прикосновения», и мы оба это знали. Если честно, нас обоих это ошеломило. В следующие несколько часов я мог лишь повторять один и тот же вопрос, будучи совершенно ошарашенным: «С тобой что-нибудь похожее происходило раньше?» И она отвечала: «Никогда. Ничего подобного». К тому моменту сам я уже несколько раз влюблялся с первого взгляда, но никогда – с первого прикосновения. Все растворилось; чувство «я» исчезло; была лишь глубокая, беспредельная, сияющая, всепронизывающая, вневременная и извечная Таковость.
Несколько месяцев спустя я сделал ей предложение. И еще через несколько месяцев мы поженились. И спустя всего лишь десять дней после свадьбы у нее диагностировали рак. Это была особенно агрессивная и злая форма: коэффициент выживаемости на срок в пять лет в среднем составлял 0,0 %. Нам удалось выиграть пять лет и четыре месяца. Все время нашей совместной жизни – каждый день и каждая ночь – было посвящено битве с этой жестокой болезнью. Трейя узнала о принятии больше, чем когда-либо могла себе вообразить. Я узнал о служении больше, чем когда-либо смогу выразить. Весь этот период был, если это понятно прозвучит, непрекращающимся чудовищным адом, пронизанным непрерывно совершенным раем.
Истины, проявившиеся в течение пяти лет нашей совместной жизни, столь же древние, сколь и само человечество: жизнь, проживаемая обыкновенно, – неумолимое страдание; исцеление от страдания приносит любовь; путь к любви – это отношения.
Таковы истины, которые мы с Трейей вместе узнали, получив глубочайшие уроки. Но страдание было и вправду чудовищным. Как вы поймете далее, суровое испытание, которое Трейя и я совместно пережили, было абсолютно и шокирующе ужасным. Не перечесть, сколько раз мне говорили, будто из «Благодати и стойкости» не получится хорошего романа или хотя бы плохого, ведь никто не поверит ни слову. Какая-то часть меня не верила в происходившее даже во время тех событий, ведь многое казалось лишь одним кошмаром за другим, одним за другим, в бесконечной процессии.
Это должно было бы довести до самоубийства… если бы не любовь. Радикальная, всепронизывающая, безграничная, неизменная, безусловная Любовь – с большой буквы «Л». Речь о той Любви, которая, как утверждают, едина с Богом. А если вы считаете себя «духовными, но не религиозными», тогда можете помыслить о ней как о взаимосвязующей силе вселенной. В общем, как бы вы ее ни назвали, она присутствовала уверенно, непреходяще и была – как говорится в избитом выражении – «намного больше нас двоих». Намного больше, то есть бесконечной. Мы переживали одно адское страдание за другим, но Любовь вновь и вновь проявлялась и воссоединяла нас, как-то делая нас сильнее – в том смысле, что мы становились менее самоцентрированными и более самореализованными. К тому времени и Трейя, и я уже долго практиковали медитацию, оба испытали несколько переживаний сатори, или пробуждения (они считаются пробуждением именно к этому бесконечному полю реальности, или Любви), но все это меркло в сравнении с Ней. Благодаря этой радикальной Любви тот пятилетний период был не только худшим из кошмаров, которые я когда-либо пережил, но и на данный момент самым счастливым временем во всей моей жизни. Трейя чувствовала то же, и мы оба знали, что так ощущаем, и именно эти отношения открыли Любовь нам обоим.
В среде мистиков распространено выражение: «Если вы умрете до того, как умереть, тогда, когда вы будете умирать, вы не умрете». Идея в том, что если вы поистине пробудитесь к этому вневременному полю всеобнимающей Любви (или предельной Реальности), то вы «отпустите» или «вознесетесь над» своим обособленным «я», или эго, – вы умрете для него – и вследствие этого обнаружите собственное вневременное и вечное бытие. Таким образом, когда погибнет ваше физическое тело, сердцевина вас, пережившая это постижение, не умрет – в том смысле, что ей в прямом переживании откроется ее собственная вневременная и бессмертная Основа.
Я всегда говорю, что мы с Трейей «вместе выросли» (из-за тех ужасающих кошмаров, которые принудили нас к росту) и «вместе умерли» («духовной смертью, что запредельна смерти»). И я это утверждаю всерьез. Со всей чудовищной болью, страданиями и непрерывными погружениями в ад – и со всей вновь и вновь проявляющейся безусловной Любовью, которая постоянно кидала нас в бесконечное пробуждение, – мы умирали и возрождались столько раз, что к моменту, когда мы проводили друг с другом последние несколько часов, мы оба всецело и абсолютно все отпустили и умерли для всего этого. Так мы оба погрузились во вневременное и запредельное смерти пробуждение, которое в моем случае не прекращается и сегодня (и я уверен, что то же верно для Трейи). Именно поэтому ее присутствие по-прежнему ощущается так, будто все это происходило вчера. Вневременность, в конце концов, означает именно это: вневременность. Буквально.
Моим единственным и все перевешивающим обещанием, которое я дал Трейе, было то, что я ее вновь найду; и я хранил верность ему с того самого дня, как дал его. После ее смерти я продолжил свою деятельность в мире времени: писал примерно по книге в год; заменил термин «трансперсональный» на «интегральный» в обозначении своего подхода; я необычайно радовался всем ценным достижениям, которые мне посчастливилось совершить. А Трейя совершенно вневременным образом постоянно и неукоснительно была где-то рядом.
Мое глубочайшее желание состоит в том, чтобы, читая последующие страницы, вы тоже познакомились с Трейей. Когда вы позволите ей войти в свою жизнь – даже если это соприкосновение будет мизерным в сравнении с тем, что пережил я, – я уверен, что и вы изменитесь по-настоящему значимо. И я готов биться об заклад, что даже тогда, когда вы будете следить за вереницей наших адских злоключений, безусловная Любовь всецело совершенного рая, который мы с Трейей соразделили, будет сиять и светозарно звучать и в вас тоже.
Добро пожаловать во вневременное.

    К. У. Денвер, Колорадо. Лето 2019 г.

Предисловие ко второму изданию
На момент написания этих строк со дня смерти Трейи прошло уже десять лет. Ее присутствие в моей жизни обернулось для меня и бесценным даром, и неизмеримой потерей. Даром были те годы, что я знал ее; потерей стал ее безвременный уход. Конечно, что-то подобное происходит чуть ли не с каждым событием в жизни: оно и наполняет тебя, и опустошает, причем одновременно. Дело лишь в том, что люди, подобные Трейе, невероятно редки среди нас; оттого и счастье, и боль становятся сильнее во сто крат.
У каждого, кто знал Трейю, она была своей. И та, о ком пойдет рассказ ниже, – моя Трейя. Не утверждаю, что она единственная или даже лучшая. Но я верю, что мой рассказ будет полным, честным и сбалансированным. В частности, в нем свободно используются дневники, которые она с перерывами вела практически всю свою взрослую жизнь и почти каждый день в те годы, что мы были вместе.
Я собирался уничтожить их после того, как Трейя умрет, не читая, потому что они были для нее очень личными. Она не показывала их никогда и никому, даже мне. Не потому, что держала в тайне свои подлинные чувства и вынуждена была прятать их в своих записях. Как раз наоборот: одно из самых удивительных качеств Трейи – пожалуй, даже самое поразительное – состояло в почти полном отсутствии противоречия между тем, какой она была для себя и для других. У нее не было потаенных мыслей, которые она боялась или стыдилась поведать миру. Если ее спрашивали, она отвечала именно то, что думает: и о том, кто спрашивает, и о ком-то другом, причем настолько прямо, откровенно и без всякой агрессии, что люди редко обижались. В этом была основа ее невероятной внутренней цельности; люди с самого начала проникались к ней доверием, понимая: она никогда не скажет неправду. И насколько мне известно, она никогда не лгала.
Нет, я собирался уничтожить ее дневники по другой причине: просто потому, что, когда она вела их, это было особое время для нее – время, когда она могла побыть наедине с собой. Я считал, что никто, в том числе я, не вправе вторгаться в это пространство. Но перед самой своей смертью она указала мне на дневники и сказала: «Они тебе пригодятся». Трейя попросила меня написать о тех тяжких испытаниях, через которые мы прошли, и знала, что дневники понадобятся мне, чтобы передать ее мысли.
Работая над «Благодатью и стойкостью», я прочел целиком все ее записи (с десяток больших блокнотов и множество компьютерных файлов). Оказалось, что там можно найти выдержки, относящиеся буквально к каждой из тем, затронутых в книге, а значит, я могу дать шанс Трейе рассказать обо всем самой, своими словами, в своей манере. Читая дневники, я убедился, что все обстоит именно так, как я и предполагал: там не было секретов, ничего такого, чем бы она не поделилась со мной или со своими родными и друзьями. Трейя просто не делала различия между своей личной и социальной жизнью. Я думаю, что это проистекало именно из ее внутренней цельности и, как мне кажется, было напрямую связано с ее качеством, которое можно охарактеризовать только как бесстрашие. В Трейе была сила, абсолютно бесстрашная, – и я это говорю совершенно серьезно. Трейя не боялась потому, что ей нечего было скрывать от меня, от Бога, да от кого угодно. Она всегда оставалась открытой для реальности, Божественного, мира, и ей нечего было бояться. Я видел ее в боли, мучениях, гневе. Но никогда не видел ее в страхе.
Нетрудно понять, почему люди так оживлялись в ее присутствии, взбадривались, пробуждались. Даже когда мы бывали в самых разных больницах и Трейя переходила от одной тяжелой ситуации к другой, люди (медсестры, пациенты и их посетители) подолгу застревали в ее палате просто для того, чтобы побыть рядом с ней – с ее присутствием, ее жизнью, ее энергией, которую, казалось, она излучала. Я помню, что в больнице в Бонне люди выстраивались в очередь, чтобы попасть в ее палату.
Она могла быть упрямой – с сильными людьми такое часто случается. Но это проистекало из сердцевины ее живого присутствия и пробужденности, и они были заразительными. Люди часто уходили от Трейи более оживленными, открытыми, искренними. В ее присутствии каждый становился другим – иногда чуть-чуть, иногда очень сильно, но менялся. Ее присутствие заставляло тебя пребывать в настоящем, оно напоминало тебе: проснись!
И еще одно: Трейя была очень красива, но все-таки, как вы позже убедитесь сами, в ней не было ни капли тщеславия, и это было удивительно. Как и все остальные известные мне люди, в том числе некоторые очень просветленные наставники, Трейя была собой – просто так, не думая об этом. Она всегда присутствовала целиком, без остатка. Тот факт, что она не была зациклена на себе и своем образе, делало ее проявление «здесь и сейчас» еще более ощутимым. Мир вокруг Трейи становился ясным и непосредственным, чистым и притягательным, светлым и честным, открытым и живым.
«Благодать и стойкость» – история о ней и о нас. Многие спрашивали меня: если уж я так старательно включал в книгу то, что написала Трейя, ее собственный голос, почему я не указал ее как соавтора? Об этом я думал с самого начала, но беседы с редакторами и издателями четко мне показали, что, если я так поступлю, это может только сбить с толку читателя. Один из редакторов сказал: «Соавтор – это тот, кто активно работает над книгой вместе с другим человеком. Если же ты берешь написанное другим и вплетаешь в свою книгу – это другое». Я надеюсь, что читатели, которым покажется, будто я недостаточно учел вклад Трейи, примут во внимание, что это отнюдь не было моим намерением, и подлинный голос Трейи звучит почти на каждой странице, где она говорит за себя.
Как-то раз Трейя записала у себя в дневнике: «Обедали с Эмили Хилберн Селл, редактором в издательстве Shambhala. Я очень ее люблю и доверяю ее мнению. Рассказала ей о книге, над которой я работаю – про рак, психотерапию и духовность, – и попросила ее стать моим редактором. “С удовольствием”, – ответила она, и я почувствовала еще большую решимость довести свой проект до конца!» У Трейи не было достаточно времени, чтобы закончить свою книгу, – вот почему она попросила меня, чтобы я написал об этом сам, но мне приятно сообщить, что Эмили стала редактором «Благодати и стойкости» и проделала великолепную работу.
Еще несколько маленьких замечаний. Большинство людей читают эту книгу ради истории Трейи, а не для того, чтобы погрузиться в технические подробности моей работы. Вот почему, как я указываю в обращении «К читателю» (#To), вы можете безбоязненно пропустить особенно узкоспециализированную главу 11 (#litres_trial_promo). (Кстати, если вы решите пролистать ее, прочтите несколько абзацев, которыми перемежается интервью, поскольку там есть информация, важная для понимания истории, а на все остальное не обращайте внимания. Читатели, интересующиеся более свежей информацией о моей работе, возможно, захотят прочесть книгу «Интегральная психология».)
Все вставки из дневников Трейи в этой книге сделаны с отступом и подписаны. Это отличает их, например, от ее писем. Ее письма, даже частные, и раньше были доступны другим людям (тем, кому они были адресованы). А вот выдержки из дневников – исключительно приватный текст, впервые предающийся огласке.
Реакция читателей на «Благодать и стойкость» была ошеломляющей, и дело вовсе не во мне. На сегодняшний день я получил уже около тысячи сообщений от людей со всего мира; они писали, чтобы рассказать мне, чем стала для них история Трейи и как она изменила их жизнь. Некоторые прислали фотографии своих маленьких дочерей, которых они назвали в честь Трейи, и вот что я, как совершенно беспристрастный сторонний наблюдатель[4 - Автор, конечно же, мягко шутит про свою совершенную беспристрастность, но его интонации непросто передать в переводе. Прим. науч. ред.], вам скажу: это самые красивые девочки на свете! Авторы некоторых писем сами больны раком, и им было страшно приступать к чтению, но, как только они начинали, их страх проходил, иногда весь, без остатка, – и я искренне верю, что это подарок им от Трейи.

Дорогой Кен!
В августе прошлого года мне поставили диагноз – рак груди. Мне сделали сегментарную операцию – рассечение лимфатического узла, и я прошла трехнедельный курс лечения. Я в тесных отношениях с раком – на всех уровнях. Несколько недель назад подруга рассказала мне об этой книге, и я поняла, что мне надо ее прочесть. Хотя сначала мне было страшно, ведь я знала, чем все закончилось.
«Впрочем, – подумала я, – у нее был какой-то другой тип рака, более серьезный». Как Вам нравится такое вот отрицание очевидного? Суть в том, что у меня именно та разновидность рака, что была и у Трейи. И вот Вам правда: порой читать книгу было ужасно, но она давала полное чувство освобождения…
Освобождения, потому что Трейя чуть ли не шаг за шагом описывает путь, которым она шла от боли и агонии, вызванных болезнью, к духовной свободе, которая своим сиянием побеждает смерть и сопутствующий ей страх. Вот что говорится в одном из моих любимых писем (я привожу его целиком).

Уважаемый Кен Уилбер!
Мне четырнадцать лет. С самого детства я очень боялась смерти. Я прочитала историю Трейи и после этого смерти уже не боюсь. Мне хотелось рассказать Вам об этом.
Или еще одно.

Дорогой Кен!
В прошлом году у меня обнаружили метастатический рак груди на поздней стадии. Мой друг посоветовал прочесть «Благодать и стойкость», но, когда я спросила, чем заканчивается эта книга, он ответил: «Она умерла». Довольно долго я боялась ее читать.
Но когда я ее закончила, мне захотелось поблагодарить и Вас, и Трейю от всего сердца. Я знаю, что я тоже могу умереть, но, прочитав историю Трейи, почему-то перестала бояться. Наконец-то я почувствовала себя свободной от страха, впервые за все это время…
Большинство писем создано людьми, которые не болеют раком. Это попросту оттого, что история Трейи – история каждого человека. У нее, что называется, «все было»: ум, красота, обаяние, внутренняя цельность, счастливое замужество, прекрасная семья. Но Трейя, как и мы все, познала и неуверенность, и беспокойство, и самокритику, и глубокие, тревожные сомнения в собственной значимости, в своей цели в жизни, не говоря уже о страшной схватке со смертельной болезнью. Она отважно боролась со всеми этими тенями, и она победила во всех смыслах этого слова. История Трейи обращена ко всем нам, потому что она встретила эти кошмары лицом к лицу – смело, с достоинством и изяществом.
А еще она оставила нам свои дневники, в которых подробно рассказала о том, как она это делала. О том, как медитативное сознавание помогло ей выдерживать боль и разжимать ее жесткую хватку. О том, как, вместо того чтобы отгородиться, стать раздражительной и злой, она приветствовала мир, излучая из сердца любовь. О том, как она приняла рак со «страстной равностностью». О том, как она освободилась от жалости к себе и предпочла с радостью идти по жизни дальше. О том, что она была бесстрашна не потому, что страх был ей неведом, но потому, что она впускала его в себя и раскрывалась ему навстречу, даже когда стало очевидно, что она вскоре умрет: «Я впущу в свое сердце страх, чтобы встретить боль и страх своей открытостью, обнять их и позволить им быть. При осознавании этого жизнь становится удивительной. Это радует мое сердце и питает душу. Как мне радостно! Я не пытаюсь одолеть болезнь – я позволяю себе соединиться с ней, я прощаю ее. Я буду продолжать, но не с яростью и раздражением, а с решимостью и радостью».
Она так и поступала, приветствуя и жизнь, и смерть с решимостью и радостью, опережавшими надоевшие страхи. А если смогла Трейя, то сможем и мы: в этом основной посыл книги «Благодать и стойкость», и именно об этом мне пишут люди. О том, что эта история напомнила им о самом важном в жизни. О том, как глубоко перекликается ее попытка уравновесить в себе мужественный аспект (делание) и женственный аспект (бытие[5 - Автор имеет в виду маскулинность (мужественность) и феминность (женственность), которые не обязательно тождественны биологическому полу. Различное сочетание качеств маскулинности и феминности может присутствовать у любого человека независимо от пола. Часто процесс психологического самораскрытия личности связан с установлением большего контакта с «противоположной» полярностью внутри себя. Также автор говорит об известной полярности делания (doing) и бытия (being) – в предыдущих изданиях последнее переводилось как «бытование», но допустимы варианты «бытийствование» или «бытийность». Прим. науч. ред.]) с их собственной глубинной озабоченностью этой проблемой в современном мире. О том, как ее примечательная храбрость вдохновляла их – и мужчин, и женщин – и дальше справляться со своими невыносимыми страданиями. О том, как ее пример помог им самим выстоять в темные часы омрачений и кошмаров. О том, как «страстная равностность» напрямую укореняла их в собственном истинном «Я»[6 - В зависимости от контекста слово «я» пишется со строчной (при указании на обычное, маленькое «я») или с прописной (при указании на «истинное “Я”»). Прим. науч. ред.]. О том, что – и это отмечают они все – на самом глубинном уровне это книга с очень счастливым концом.
Многие из писавших мне – люди, которые поддерживают больных. Они страдают вдвойне: им приходится видеть, как страдают их любимые, и у них нет права иметь собственные заботы. «Благодать и стойкость», надеюсь, обращена и к ним. Возможно, те, кого заинтересуют некоторые отклики на «Благодать и стойкость», захотят прочесть запись от 7 марта в книге «Один вкус».
Когда я пишу эти строки, семья Трейи – Рэд и Сью, Кати, Дэвид, Трэйси и Майкл – жива и здорова. Трейя часто говорила мне, что не может и мечтать о лучшей семье, и я с ней в этом полностью согласен.
Общество поддержки раковых больных, которое основали Трейя и Вики Уэллс, получило не одну награду и до сих пор прекрасно функционирует.
Мы прожили с Трейей пять лет. Эти годы оставили неизгладимый след в моей душе. Искренне верю, что сдержал свое слово, и мне помогла в этом ее благодать. А еще я верю, что каждый из нас всегда может снова встретиться с Трейей, если мы будем честными, внутренне цельными и бесстрашными, потому что именно в этом и была самая суть ее сердца и души.
Если смогла Трейя, то сможем и мы. В этом основное послание книги «Благодать и стойкость».

К читателю
Когда мы с Трейей впервые встретились, у нас обоих было очень странное чувство, будто мы искали друг друга в течение многих жизней, хотя я и не знаю, правда ли это в буквальном смысле. В одном я уверен точно: тогда началась одна из самых невероятных историй, которые я когда-либо слышал. Она во многом неправдоподобна, но заверяю вас: она подлинная.
У этой книги – двойное содержание. Во-первых, это рассказ, история. Во-вторых, это введение в «вечную философию», или величайшие мировые традиции мудрости. И в конечном счете оба эти содержания неразделимы.
Должен сказать, что у Трейи было пять основных увлечений: природа и окружающая среда (ее сохранение и восстановление), ремесла и изящные искусства, духовность и медитация, психология и психотерапия, а также социальная работа. Природа, искусство и социальная работа в пояснениях не нуждаются. Но то, что Трейя понимала под духовностью, было духовностью созерцательной, или медитативной, а это, по сути, и есть «вечная философия». Трейя не любила слишком распространяться о своей мистической духовности, из-за чего многие считали, что духовность находится где-то на периферии ее интересов; так думали даже те, кто знал ее очень хорошо. Сама же Трейя называла ее «путеводной нитью своей жизни»[7 - Букв. «направляющим символом моей жизни» (the guiding symbol of my life). Прим. науч. ред.]. Вот почему мистическая духовность – сердцевина нашей истории.
Так сложилось, что я тоже глубоко разделял ее интерес к психологии и религии, даже написал на эту тему несколько книг. Вот почему в ткань повествования также тесно вплетены объяснения и великих традиций мудрости (от христианства до индуизма и буддизма), и сути медитации, и взаимоотношений психотерапии и духовности, и природы здоровья и исцеления. По сути, основная цель книги – представить внятное введение во все эти темы.
Впрочем, если, наткнувшись на один из таких теоретических разделов (они занимают примерно треть общего объема, и их очень легко распознать), вы решите, что в данный момент вас интересует только история Трейи, то можете бегло пролистать эти главы, чтобы побыстрее вернуться к повествованию. (В особенности это касается главы 11 (#litres_trial_promo), носящей преимущественно технический характер.) Если потребуется, вы всегда сможете внимательно изучить их позже, на досуге.
Итак, впервые я увидел Трейю летом 1983-го в доме друзей, ветреной ночью, на берегу залива Сан-Франциско…

Глава 1. Несколько объятий, несколько сновидений
Она всегда называла это любовью с первого прикосновения.

Из дневников Трейи
Тридцать шесть лет понадобилось мне, чтобы встретить мужчину моей мечты. Или, по крайней мере, человека, который в наши дни способен приблизиться к этому идеалу, – и в моем случае он оказался к нему чертовски близок. Вот только к его бритой голове мне надо было привыкнуть…
Я росла в южном Техасе в те времена, когда девушки еще мечтали об идеальных мужчинах, но я и вообразить не могла, что выйду замуж за философа, психолога и трансценденталиста ростом под два метра[8 - В оригинале «шесть футов четыре дюйма», примерно 1 м 93 см. Прим. науч. ред.] и с такой внешностью, словно он прилетел с далекой планеты. С уникальной внешностью и уникальным внутренним складом. Невероятно доброго! И невероятно умного. Весь мой предыдущий опыт свидетельствовал: добрые мужчины обычно не слишком умны, а умные определенно не бывают добрыми. А мне всегда хотелось, чтобы было и то и другое.
Мы с Кеном познакомились 3 августа 1983 года. Не прошло и двух недель с момента нашей встречи, как мы решили пожениться. Да, все произошло очень быстро. Но почему-то мы оба почти сразу поняли, что так и должно быть. Мои отношения с мужчинами обычно тянулись годами, так что у меня было несколько романов, которые меня вполне устраивали; но, несмотря на это, к своим тридцати шести я еще ни разу не встречала человека, который пробудил бы во мне желание хотя бы задуматься о замужестве! Я не понимала, в чем дело: может быть, я чего-то боюсь; может, я перфекционистка, или идеалистка, или просто безнадежная невротичка. Перебрав варианты и поволновавшись на свой счет, я каждый раз решала успокоиться и принять все как есть, пока это самокопание не повторялось вновь в результате какого-нибудь очередного события из тех, что обычно заставляли меня сомневаться в собственной нормальности. Другие-то люди как люди – влюбляются, женятся, находятся в отношениях…
Полагаю, отчасти все мы стремимся быть «нормальными», поскольку хотим, чтобы нас принимали другие. Я помню, что в детстве мне не хотелось привлекать внимание из-за своей непохожести на остальных, хотя все-таки я жила жизнью, которую едва ли можно назвать нормальной. Было «нормальное» образование в одном из колледжей «Семи сестер»[9 - Колледжи «Семь сестер» (Seven sisters colleges) – семь традиционно гуманитарных колледжей для женщин на северо-востоке США, основанных между 1837 и 1889 гг. Трейя училась в «Маунт Холиоук», штат Массачусетс. Прим. ред.], год преподавательской работы, «нормальное» получение степени магистра по английской литературе, но потом вдруг я сошла с этого пути. Причиной стал вспыхнувший во мне интерес к проблемам окружающей среды, который привел меня в горы Колорадо. Работа, связанная с охраной окружающей среды, всевозможные временные подработки, увлечение лыжным спортом и обучение ему. И вдруг – еще один резкий, стремительный поворот. Я почувствовала глубокую тоску по тому, чему я не смогла подобрать названия. Во время путешествия по Шотландии на велосипеде я натолкнулась на «Финдхорн»[10 - «Финдхорн» (Findhorn) – духовная община в Шотландии, основана в 1962 г., окончательно оформилась к 1967 г. Образовательный и духовный центр движения нью-эйдж. Прим. пер.] – духовную общину, расположившуюся в восточной части графства Инвернесс. И тогда я поняла, хотя бы отчасти, причины своей тоски. Я прожила там три года. За это время я научилась осознавать, что моя тоска – в действительности духовное томление, и поняла, что есть способы, которые могут утолить эту глубинную потребность, этот настоятельный внутренний зов. Я уехала оттуда только потому, что мои друзья попросили меня помочь в организации другого нетрадиционного центра (Windstar[11 - Windstar – гуманитарная организация, занимающаяся просветительской деятельностью в сфере охраны окружающей среды. Основана в 1976 г. Джоном Денвером и Томасом Крамом. Прим. ред.] неподалеку от города Аспен в штате Колорадо, где я надеялась объединить заботу о своем духе с заботой об окружающей среде. Оттуда мой путь лежал в аспирантуру, но и он был не совсем обычным: я занялась междисциплинарными исследованиями культур Востока и Запада, трансцендентальной философией и психологией [в Калифорнийском институте интегральных исследований]).
Именно там я впервые прочитала работы Кена Уилбера, которого, как я слышала, многие считали ведущим теоретиком в малоисследованной сфере трансперсональной психологии (она занимается тем же, что и ортодоксальная психология, но при этом включает в поле своих исследований и психологию духовного опыта). Кена уже тогда называли «долгожданным Эйнштейном в науках о сознании» и «гением нашего времени». Мне понравились его книги: в них разъяснялись многие непростые вопросы, над которыми я билась, – с освежающей ясностью, которая немало вдохновила меня. Я помню, как понравилась мне фотография на задней стороне обложки одной из его книг – «Общительный Бог» (A Sociable God). С нее смотрел элегантный бритоголовый мужчина в очках, которые подчеркивали пристальность, сосредоточенность взгляда, а фоном служил внушительный книжный шкаф.
Летом 1983 года я была на ежегодной конференции по трансперсональной психологии и услышала, что там же присутствует знаменитый Кен Уилбер; правда, делать доклад он не собирается. Несколько раз я видела его издали (трудно не заметить бритоголового человека ростом за метр девяносто) в окружении почитателей, а один раз – когда он сидел на диване и казался совершенно одиноким. Я не особенно думала о нем, пока несколько недель спустя моя подруга Фрэнсис Воон, с которой мы были в одной группе во время путешествия по Индии, не пригласила меня поужинать в обществе Кена.
Я не мог поверить, что Фрэнсис и Роджер наконец-то сошлись во мнениях. Терри Киллам. Очень красивая, невероятно умная, у нее превосходное чувство юмора и потрясающая фигура, она занимается медитациями и пользуется всеобщей симпатией. Звучало слишком красиво, чтобы быть правдой. Если она настолько хороша, то почему рядом с ней никого нет? Все время я относился скептически к этой затее. «Опять двадцать пять, – думал я, набирая ее номер, – еще одно свидание вслепую». Всевозможные ритуалы, которые надо соблюдать при этом, были мне ненавистны хуже зубной боли. В конце концов, почему бы не умереть одиноким, жалким и несчастным? По-моему, это лучше, чем вечно ходить на свидания.
У меня было обыкновение проводить лучшее время года с Фрэнсис Воон и Роджером Уолшем[12 - Фрэнсис Воон (1935–2017) – трансперсональный психолог, доктор философии в клинической психологии, преподаватель и автор множества работ о психологии и духовности. Была президентом Ассоциаций трансперсональной психологии и гуманистической психологии, сооснователем Института трансперсональной психологии, работала в медицинской школе Калифорнийского университета в Ирвайне. Роджер Уолш – доктор философии и медицины, профессор психиатрии, философии и антропологии Калифорнийского университета в Ирвайне. Его сочинения и исследования в области медицины, естественных наук, психологии, философии и религии удостоены более чем двадцати национальных и международных премий. На русский язык переведены его книги: «Основания духовности» (М.: Ганга, 2019), «Пути за пределы эго» (соред. Ф. Воон; М.: Открытый Мир, 2006), «Дух шаманизма» (М.: Издательство Трансперсонального института, 1996). Прим. ред.] в замечательном доме в Тибьюроне, принадлежавшем Фрэнсис, где нижнюю комнату приспособили специально для меня. Фрэнсис к тому времени была заметной фигурой: бывший президент Ассоциации трансперсональной психологии, будущий президент Ассоциации гуманистической психологии, автор нескольких книг, из которых самая примечательная – «Внутренний ковчег» (The Inward Arc); не говоря уже о том, что она была красива и выглядела намного моложе своих сорока с небольшим. Роджер родился в Австралии, но последние два десятка лет прожил в Штатах. В течение рабочей недели он преподавал в Калифорнийском университете в Ирвайне, а на выходные прилетал сюда, чтобы быть с Фрэнсис. Получив в Австралии степени, эквивалентные американским степеням доктора медицины и философии, он тоже написал несколько книг; совместно с Фрэнсис они редактировали самое известное (и лучшее) введение в трансперсональную психологию – книгу «Пути за пределы эго». Роджер был для меня как брат, в моей жизни раньше никогда такого не было. И вот все мы обосновались на Парадиз-драйв и жили как небольшая и дружная семья.
Разумеется, в этой семье не хватало одного человека – женщины, моей супруги, – поэтому Фрэнсис и Роджер старательно осматривали все вокруг в поисках подходящей кандидатуры. Фрэнсис предлагала вариант, а Роджер вполголоса бросал мне: «Она, конечно, не красавица, но ведь и ты тоже». Потом кого-нибудь предлагал Роджер, а Фрэнсис говорила мне: «Она, конечно, не семи пядей во лбу, но ведь и ты тоже». Главное, что я запомнил, – что целый год, с кем бы я ни знакомился, впечатление было одно: Роджер и Фрэнсис никогда не сойдутся во мнениях по поводу женщины.
Но в один прекрасный день, примерно год спустя, Роджер пришел и сказал: «Самому не верится, но я нашел для тебя идеальную женщину. Не понимаю, почему я не вспомнил о ней раньше. Ее зовут Терри Киллам». «Конечно, – подумал я, – проходили. На этот раз обойдусь».
Три дня спустя пришла Фрэнсис и сказала: «Просто невероятно. Я нашла для тебя идеальную женщину. Не понимаю, почему я не вспомнила о ней раньше. Ее зовут Терри Киллам».
Я был поражен. Фрэнсис и Роджер согласны друг с другом? И не просто согласны, а полны энтузиазма? «Наверное, – подумал я, – это невиданная красавица, которая благотворно подействует на мою душу». Я взглянул на Фрэнсис и как бы в шутку сказал: «Я женюсь на ней».

Из дневников Трейи
Наше знакомство было необычным. Выкроить время, которое устраивало бы обоих, оказалось нелегко, и в конце концов мы договорились встретиться в доме общего приятеля, у которого был роман с моей школьной подругой (а у нее, кроме прочего, когда-то были отношения с Кеном). Я пришла после девяти вечера, по окончании рабочего дня (я принимала клиентов). Мы с Кеном едва успели поздороваться, как наши друзья стали обсуждать какие-то очень серьезные проблемы в своих отношениях. Кена попросили быть «фасилитатором»[13 - Фасилитатор – человек, выступающий в роли направляющего, или проводника, в индивидуальных и групповых процессах, но не обязательно имеющий профильное психологическое образование. Прим. науч. ред.], или «психотерапевтом на этот вечер», и следующие три часа мы работали над их проблемами. Нетрудно догадаться: Кен предпочел бы провести вечер иначе, но он оставался в своей роли, пребывал в состоянии сосредоточенного присутствия и по-настоящему чудесно себя проявил, работая над потаенными и сложными аспектами их взаимоотношений.
Мы с Кеном так и не поговорили: у нас просто не было такой возможности! Большую часть времени я потратила на то, чтобы привыкнуть к его бритой голове, которая меня нервировала. Вид спереди мне нравился, но вот сбоку… в общем, к этому надо было привыкнуть. На меня произвело сильное впечатление то, как он работал, его деликатность, чуткость и сострадательность, особенно когда дело касалось женщины и ее трудностей в отношениях, в частности связанных с желанием иметь ребенка.
В какой-то момент все мы отправились на кухню, чтобы выпить чаю. Кен приобнял меня. Я почувствовала легкий дискомфорт, ведь я была едва знакома с ним, но тоже медленно приобняла его. А потом что-то заставило меня обнять его обеими руками и закрыть глаза. Я почувствовала нечто – чувство, которое невозможно описать. Тепло, ощущение близости, взаимопроникновения, соединения – чувство, что мы с ним одно целое. Я позволила себе на один миг окунуться в эти ощущения, после чего, удивленная, открыла глаза. Моя подруга смотрела прямо на меня. Я не знаю, заметила ли она то, что произошло; могла ли она это объяснить.
Что же это было? Что-то вроде узнавания – узнавания за пределами нашего мира. Было совершенно безразлично, сколько слов до этого мы успели сказать друг другу. Это было чувство мистическое, внушающее суеверный трепет, которое возникает лишь раз в жизни. Когда наконец в четыре часа утра мы стали уходить, Кен обнял меня перед тем, как я села в свой автомобиль. Он говорил, что сам был удивлен: ему вообще не хотелось меня отпускать. То же ощущала и я: словно мое место было в его объятиях, и это было почти сверхъестественное чувство.
Той ночью Кен явился мне во сне. Мне снилось, что я выезжаю из города через мост [ «Золотые Ворота»[14 - «Золотые Ворота» – мост в Сан-Франциско через залив Золотые Ворота; построен в первой половине XX в., знаменит изяществом и легкостью конструкций, одна из главных туристических достопримечательностей города. Прим. пер.] ] – так и было предыдущей ночью, – но только по мосту, которого там на самом деле не было. Кен следовал за мной на другой машине, и мы должны были с ним встретиться в каком-то месте. Мост вел в волшебный город, он немного напоминал обычный, но ощущался каким-то неземным, преисполненным значением, смыслом, а главное – красотой.
Любовь с первого прикосновения. Мы и пяти слов не сказали друг другу. А по тому, как она смотрела на мой бритый череп, я бы предположил, что любовью с первого взгляда здесь и не пахнет. Я, как почти все вокруг, оценил красоту Трейи, но ведь я ее совсем не знал. Когда же я обнял ее, то почувствовал, что дистанции, отчуждения между нами словно не бывало; казалось, что происходит какое-то взаимопроникновение. Возникло ощущение, что мы с Трейей были вместе в течение многих жизней. Это чувство казалось совершенно реальным и очень явным, и я не понимал, что мне со всем этим делать. Мы с ней к тому моменту не успели даже толком поговорить друг с другом, так что и не подозревали, что оба испытываем одни и те же чувства. Помню, я подумал: «Отлично. Сейчас четыре часа утра, а я пережил какой-то странный мистический опыт, дотронувшись до женщины, с которой я не знаком». Да, объяснить все это было непросто…
В ту ночь я не мог заснуть: образ Трейи заполонил мое сознание. Она действительно была красива. Но в чем же все-таки дело? Казалось, она вся лучилась энергией, сиявшей во все стороны, – энергией мягкой и спокойной, но при этом невероятно мощной и сильной; энергией, в которой были мудрость и исключительная красота; но главное – это была энергия жизни. В этой женщине было больше ЖИЗНИ, чем во всех, кого я когда-либо встречал. Ее манера двигаться, держать голову, эта улыбка, которая осеняла ее самое открытое и откровенное лицо на свете… О господи, какой же живой она была!
Ее глаза смотрели на все и сквозь все. Не то чтобы у нее был пронизывающий взгляд – от такого веяло бы чрезмерной агрессивностью, – просто казалось, будто она видит все насквозь и готова принять все, что видит; словно ее глаза были рентгеновскими лучами – деликатными и сочувствующими. «Ее глаза привержены истине», – решил я в конце концов. Когда она смотрела прямо на тебя, ты мог с уверенностью сказать: это человек, который никогда тебе не солжет. Ты мгновенно проникался доверием к ней: ее необычайная цельность, казалось, насквозь пропитывала даже ее изящные движения и манеры. Она казалась самым уверенным человеком на свете, хотя ни тени гордыни или бахвальства в ней не было. Я даже задумался: а бывает ли так, что она нервничает; по крайней мере, это было трудно себе представить. Но, помимо этой почти пугающей цельности ее характера, были глаза – танцующие, все насквозь видящие, не настырные, а скорее всегда готовые к веселью. Я подумал: этой женщине наверняка все дается шутя, вряд ли хоть что-то может ее напугать. Ее окружала легкость, в которой была искренность, но ни тени серьезности; со своим переизбытком живости она могла позволить себе идти по жизни легко, а если бы вдруг захотела, то преодолела бы силу земного притяжения и взлетела к звездам.
Наконец я заснул, только чтобы проснуться с одной мыслью: я нашел ее. Это было единственное, о чем я думал: я нашел ее.
В то же утро Трейя написала стихи.

Из дневников Трейи
Великолепный вчерашний вечер с каймой из бренди;
беседа, обрамленная звуками бокалов и шумом
кофеварок, – она была менуэтом из жестов и слов,
в который вплетался мягкий танец осторожных вопросов
и нежного узнаванья друг друга.
Чуткий, и ласковый, и всегда готовый помочь,
он не просто задавал прямые вопросы, он испытывал их,
он очищал золото от камней и песка,
подбираясь все ближе к источнику, пока не нашел его.
И когда он помогал и испытывал, это было прекрасно,
и в воздухе были растворены нежность и самоотверженность.
Вспоминая об этом, я чувствую, как раскрывается мое сердце –
так же, как оно раскрылось вчера.
Чтобы почувствовать прикосновенье, подобное тому,
которым он прикоснулся ко мне,
сначала словами и тем, что они мне сказали о нем,
затем глубиной своих карих глаз,
а потом, когда соприкоснулись наши тела, что-то произошло,
я закрыла глаза, чтобы ощутить то, что лежит за пределами слов, –
до этого можно дотронуться, но выразить словами невозможно.
Я почувствовала, что мое сердце раскрылось,
и я доверилась ему больше,
чем когда-либо доверяла вселенной.
Лежа в постели, я почувствовал, что сквозь мое тело проходит серия тонкоэнергетических потоков, которые явственно напоминали вибрации так называемой энергии кундалини: в восточных религиях она считается энергией духовного пробуждения, которая существует в дремлющем, спящем состоянии, пока ее не пробудит какое-нибудь важное событие или особенный человек.
Мне доводилось чувствовать такие вибрации и раньше: к тому времени я уже пятнадцать лет занимался медитацией, а переживания тонких энергий такого рода часто возникают в процессе, но никогда раньше они не проявлялись настолько отчетливо. Невероятно, но то же самое происходило с Трейей, и именно в то же время.

Из дневников Трейи
Было восхитительно просто лежать в кровати этим утром. Чувствовать легкие волны вибраций, очень ясных и отчетливых. Они чувствовались в руках и ногах, но главным образом были сосредоточены в нижней части туловища. О чем это свидетельствует? Означает ли это, что я расслабилась, а напряжения из прошлого растворились?
Я сосредоточилась на своем сердце и очень отчетливо ощутила, насколько оно открыто, – это было связано с воспоминаниями об эмоциях, которые я испытала в присутствии Кена накануне вечером. Со стороны сердца поднялась удивительно мощная волна; потом она опустилась в центр тела, а затем снова поднялась к макушке. Такая приятная, такая блаженная, почти до болезненности, – в ней были боль, томление, стремление вовне, желание, вожделение, открытость, уязвимость. Так бы я, наверное, чувствовала себя все время, если бы не защищалась, если бы отпустила свои способы защиты… И все же это изумительные ощущения: обожаю это чувство, очень живое и настоящее, насыщенное энергией и теплом. Словно моя сокровенная суть вдруг пробуждается к жизни.
Говорю только для того, чтобы не было неопределенности: мы с Трейей не спали. Мы даже толком не поговорили. Мы просто обняли друг друга – в первый раз на кухне, а потом еще раз, ненадолго, сразу перед ее отъездом. На то, чтобы поговорить, у нас было минут пятнадцать. Этим исчерпывались наши отношения на тот момент, и то, что произошло, потрясло нас обоих. Это было немножко чересчур, и каждый из нас пытался взглянуть на ситуацию более трезво и сдержанно. Без особого, впрочем, успеха.

Из дневников Трейи
После этого мы с Кеном не виделись неделю. Он сказал, что ему надо съездить в Лос-Анджелес, а по возвращении он свяжется со мной. Он снился мне еще дважды после своего отъезда. На каком-то глубинном уровне я отчетливо ощущала, что наша встреча стала знаковой, что в ней был особый смысл, но на сознательном уровне я пыталась отбросить эти мысли: а вдруг я что-то выдумываю, строю воздушные замки? В конце концов, у меня было немало разочарований в прошлом. К тому же, собственно говоря, а что произошло? Несколько объятий, несколько сновидений.
Когда неделю спустя мы отправились на наше первое настоящее свидание, Кен все то время, что мы ужинали, рассказывал про свою бывшую возлюбленную, к которой он ездил в Лос-Анджелес. Если сейчас ему напомнить об этом, он смущается. Но я помню, что меня это повеселило. Получалось, он пытается замаскировать свои чувства, заводя разговор о другом человеке. Впрочем, с этого момента и впредь мы все время были вместе. Даже если находились порознь, каждый знал, что делает другой. Но большую часть времени мы проводили вдвоем, мы не любили быть в разлуке друг с другом. А когда мы встречались, нам нравилось оставаться рядом, прикасаться друг к другу. У меня было чувство, что я за долгое время изголодалась по нему – не просто физически, а эмоционально и духовно. И был единственный способ утолить эту жажду: быть рядом с ним так часто, как возможно. Я словно черпала от него энергию на всех уровнях.
Как-то одним дивным вечером в начале сентября мы сидели на веранде моего дома в городке Мьюир-Бич и пили вино; нас окружали ароматы Тихого океана и эвкалиптовых деревьев, тихие звуки летнего вечера: шум ветра в листве деревьев, далекий лай собак, звук волн, где-то внизу ложащихся на берег. Каким-то образом мы умудрялись пить вино, полулежа друг у друга в объятиях, – фокус не из простых! После нескольких мгновений молчания Кен спросил: «С тобой что-нибудь похожее происходило раньше?» Не раздумывая ни секунды, я ответила: «Никогда. Ничего подобного. А с тобой?» – «Тоже ничего похожего». Мы рассмеялись, и он сказал, пародируя интонации Джона Уэйна: «Тут что-то большее, чем просто мы с тобой, пилигрим»[15 - Джон Уэйн (1907–1979) – американский киноактер, герой вестернов. В фильме «Человек, убивший Либерти Баланса» (1962; реж. Генри Форд) его герой все время называет своего товарища пилигримом; многие фразы из этого фильма стали крылатыми. Прим. пер.].
Мысли о Кене стали преследовать меня. Мне нравилась его манера ходить, разговаривать, двигаться, одеваться и так далее. Его лицо возникало передо мной каждую секунду. Это стало причиной нескольких неприятных ситуаций. Как-то раз я пошла в магазин, чтобы купить несколько его книжек. Как всегда, поглощенная мыслями о нем, я выехала с парковки и оказалась прямо на пути приближающегося фургона. За все годы, что я вожу машину, я ни разу не попадала в аварию. В другой раз, вечером, я собиралась встретиться с Кеном и, снова переполненная мыслями о нем, забыла обо всем остальном. И вот при подъезде к мосту «Золотые Ворота» в машине кончился бензин.
У нас обоих было такое чувство, что мы уже женаты и теперь от нас требуется только одно: оповестить об этом всех остальных. Мы с Трейей никогда не заговаривали о браке; думаю, мы оба просто не видели в этом необходимости. Это подразумевалось само собой.
Что было поразительнее всего, это то, что мы оба к тому времени оставили надежду найти мифического «того самого человека». Трейя уже больше двух лет отказывалась от любых свиданий: она решилась продолжать свой жизненный путь в одиночестве. И со мной та же история, но все случилось как случилось: мы были настолько уверены, что поженимся, что даже обсуждать это казалось излишним.
Но перед тем как выполнить формальность – действительно попросить ее руки и сердца, – я хотел, чтобы она познакомилась с моим близким другом Сэмом Беркольцем[16 - Сэмюэл Беркольц – основатель и главный редактор издательства Shambhala Publications. Учитель тибетского буддизма в традициях кагью и ньингма, один из ближайших учеников Чогьяма Трунгпы Ринпоче и Тинлея Норбу Ринпоче. Интересно, что в 2016 г. Беркольца проинтервьюировал актер Стив Бушеми, расспросивший его об околосмертном опыте, который тот пережил во время сердечного приступа. Видения, им испытанные, легли в основу книги A Guided Tour of Hell. Прим. науч. ред.]. Сэм жил в Боулдере с женой Хэзел и детьми – Сарой и Иваном (Грозным).
Сэм – основатель и глава издательства Shambhala, которое считается лучшим издательством, специализирующимся на исследованиях Востока и Запада, буддизме, эзотерической философии и психологии. Познакомились мы очень давно. Кроме издательского дома, который в то время находился в городе Боулдер, Сэм открыл книжный магазин Shambhala Booksellers – очень необычный и по сей день довольно известный магазин в Беркли. Когда Сэм только начинал это дело (ему было в то время двадцать), он обычно сам занимался оформлением почтовых заказов и допоздна работал на складе, упаковывая и рассылая книги. А раз в месяц, как часы, он регулярно получал большой заказ от какого-то парня из города Линкольн, штат Небраска. Наконец Сэм подумал: «Если юноша и вправду читает все эти книги, вскоре мы обязательно о нем услышим».
А я и вправду читал все эти книги. Мне было двадцать два года, и я отучился полсрока в аспирантуре, занимаясь биохимией. Сначала я хотел быть врачом и поступил на начальную медицинскую программу в Университет Дьюк в городе Дурхем; отзанимался там два года, а потом понял, что клиническая медицина совершенно не соответствует моим интеллектуальным запросам: она не предоставляет никакого пространства для творчества. Тебе надо просто запомнить какой-то набор фактов, а потом механически применять их к замечательным и ничего не подозревающим людям. Я это воспринял не иначе как возведенный в культ аналог работы сантехника. Кроме того, я понял точно: обращаться так с живыми людьми нечестно. Поэтому я ушел из Дьюка и вернулся домой (отец служил в ВВС, и они с мамой жили на оффутской базе ВВС рядом с городом Омаха в Небраске). Я выбрал себе две специальности (по биохимии и биологии) и поступил в линкольнское отделение Университета Небраски[17 - Университет Небраски в Линкольне – старейшее (основано в 1869 г.) и крупнейшее отделение системы Университета Небраски. Прим. науч. ред.]. Мне казалось, что биохимия, по крайней мере, дает простор для творчества: там можно было заниматься исследованиями, сделать какое-то открытие, добыть новую информацию, разрабатывать новые идеи, новые подходы, а не просто бездумно копировать то, чему меня обучили.
И все-таки эта область не затронула моего сердца, пусть я и окончил курс с отличием. Биохимия, медицина и естественные науки в целом просто не имели отношения к вопросам, которые стали приобретать для меня первостепенное значение. Я имею в виду такие несуразные вопросы, как: «Кто я такой?», «В чем смысл жизни?», «Зачем я здесь?».
Подобно Трейе, я искал что-то такое, чего наука попросту не могла мне предоставить. Я принялся настойчиво исследовать великие религии мира, философские и психологические учения, и восточные, и западные. Я прочитывал две-три книги в день, пропускал занятия по биохимии и избегал лабораторных работ (там, кстати, надо было делать что-то поистине омерзительное – например, разрезать сотни коровьих глаз, чтобы исследовать их сетчатку). Непостоянство моих интересов серьезно обеспокоило преподавателей, которые подозревали, что я собираюсь заняться чем-то плохим – в смысле ненаучным. Как-то раз, когда я должен был прочитать перед преподавателями и студентами доклад по биохимии на какую-то завораживающую тему, что-то вроде «Фотоизомеризация родопсина, изолированного от внешних сегментов палочек сетчатки жвачных животных», я вместо этого выступил с двухчасовым докладом, вызывающе названным «Что такое реальность и что мы о ней знаем?», в котором содержались язвительные нападки на методы эмпирической науки. Преподаватели, сидевшие там, слушали меня очень внимательно, задавали множество умных и проницательных вопросов и прониклись последовательностью моих рассуждений. И вот когда я наконец закончил выступление, из дальнего угла раздалась реплика, произнесенная шепотом, но так, что все ее услышали, и она, похоже, резюмировала реакцию всех присутствовавших: «Фу-ух! Ну а теперь вернемся к реальности».
Это было действительно остроумно, и все мы рассмеялись. Но, увы, то, что говоривший понимал под реальностью, было реальностью эмпирической науки, – грубо говоря, тем, что может быть воспринято органами чувств человека или их искусственными продолжениями (микроскопами, телескопами, фотографическими пластинками и т. д.). Все, что лежит за пределами этой узкой сферы, что так или иначе касается человеческой души, или Бога, или вечности, объявляется ненаучным, а следовательно, нереальным. Всю свою жизнь я изучал науку только для того, чтобы прийти к неприятному выводу: она не то чтобы неверна, но чудовищно ограничена и замкнута в очень узкой сфере. Если человеческие существа состоят из материи, тела, разума, души и духа, наука сносно разбирается только в материи и теле, но очень слабо – в разуме и совершенно игнорирует и душу, и дух.
А мне больше не хотелось заниматься материей и телами, я был сыт по горло истинами о них. Я желал узнать больше о разуме и еще больше о душе и духе. Я хотел, чтобы в хаосе фактов, которые мне приходилось переваривать, появился хоть какой-то смысл.
Так получилось, что я наткнулся на каталог книжного магазина Shambhala Booksellers. Я ушел из аспирантуры, прекратил работу над диссертацией, удовлетворившись степенью магистра; последнее яркое воспоминание, которое осталось у меня от аспирантуры, – ужас, нарисованный на лицах профессоров, когда я рассказал им о своих планах написать книгу о «сознании, философии, душе и всем таком». Чтобы оплачивать аренду квартиры, я устроился мойщиком посуды. Я зарабатывал 350 долларов в месяц и каждый месяц около сотни долларов отправлял в Shambhala за книги, которые заказывал по почте.
И я таки написал свою книгу. Мне было двадцать три года, книга называлась «Спектр сознания» (The Spectrum of Consciousness). К счастью, она вызвала восторженные отзывы. Во многом именно положительная реакция придала мне сил двигаться дальше. В последующие пять лет я мыл посуду, работал помощником официанта, в бакалейном магазине и написал еще пять книг[18 - «Никаких границ: восточные и западные подходы к личностному развитию» (М., 2004; на русском языке есть вариант названия: «Безграничное». Прим. науч. ред.), «Проект Атман: трансперсональный взгляд на человеческое развитие» (М., 2004), A Sociable God («Общительный Бог: краткое введение в трансцендентальную социологию»), Up from Eden («Восхождение из Эдема: трансперсональный взгляд на эволюцию человека»); «Очи познания» (М., 2016). Прим. авт.]. К тому времени я практиковал медитацию в традиции дзен-буддизма почти десять лет; книги имели большой успех, и я был абсолютно доволен. Девять лет я был счастливо женат, а потом – счастливо разведен (мы до сих пор остаемся хорошими друзьями).
В 1981 году я переехал в Кембридж в попытке спасти журнал ReVISION[19 - ReVision: A Journal of Consciousness and Transformation – академический журнал, посвященный проблематике трансперсональной психологии. Основан в 1978 г. Джеком Криттенденом и Кеном Уилбером. Классические номера, выпущенные под редакцией Уилбера (и содержащие ряд его основополагающих статей раннего периода, позже вошедших в первые тома собрания его сочинений и такие книги, как «Проект Атман» и «Очи познания»), – букинистические раритеты. В последние годы осуществлена попытка перезапуска журнала (revisionpublishing.org (http://revisionpublishing.org/)), однако издание уже не имеет отношения к Уилберу, и архив старых выпусков все еще недоступен. Прим. науч. ред.], который за три года до этого мы основали вместе с Джеком Криттенденом. ReVISION был примечателен во многих отношениях, в первую очередь благодаря организаторской энергии и проницательности Джека. В эпоху, когда кросскультурная философия и междисциплинарные исследования, как правило, игнорировались, он стал чем-то вроде маяка для тех ученых и интеллектуалов, кто интересовался сравнительными исследованиями Востока и Запада и работами, находящимися на стыке науки и религии. Например, мы первыми опубликовали обстоятельные работы по голографической парадигме, написанные Карлом Прибрамом, Дэвидом Бомом, Фритьофом Капрой[20 - Карл Прибрам (1919–2015) – американский ученый австрийского происхождения, нейрохирург, крупный исследователь мозга. Широкой публике известен в основном разработкой голографической модели мозга. На русский переведена работа: Прибрам К. Языки мозга: экспериментальные парадоксы и принципы нейропсихологии. М.: Либроком, 2010 (первое издание: М.: Прогресс, 1975). Дэвид Бом (1917–1992) – американский физик-теоретик, один из разработчиков квантовой теории, автор книги Quantum Theory (1951). Помогал Прибраму в создании голографической модели мозга. После знакомства с восточной философией через труды Кришнамурти увлекся разработкой духовно-философских аспектов квантовой теории, которые выразил в книгах Wholeness and the Implicate Order (1980) и Science, Order and Creativity (1987). На русский переведен ряд трудов Бома по физике, квантовой теории и специальной теории относительности, а также: Кришнамурти Дж., Бом Д. Окончание времени. Будущее человечества. Беседы Джидду Кришнамурти с Дэвидом Бомом. М.: Ганга, 2017. Также в интернете можно найти текст книги «Развертывающееся значение: три дня диалогов с Дэвидом Бомом» (в пер. М. Немцова, 1992). Фритьоф Капра (р. 1939) – американский физик австрийского происхождения. Проводил исследования по физике элементарных частиц и теории систем. Русскоязычному читателю знаком по книге «Дао физики» (https://www.mann-ivanov-ferber.ru/books/dao_fiziki/) (М.: Манн, Иванов и Фербер, 2017), в которой заявлено, что физика и метафизика неумолимо приводят к одному и тому же знанию. См. также: Капра Ф., Луизи П. Л. Системный взгляд на жизнь: целостное представление. М.: Ленанд, URSS, 2020. Прим. ред.] и другими. Позже я опубликовал эти статьи в сборнике под названием The Holographic Paradigm: Exploring the Leading Edge of Science.
Верится с трудом, но журналом занимались всего два человека. Я, живя в Линкольне, отвечал за общую редактуру, а Джек, обитавший в Кембридже, занимался всем остальным: корректурой, набором, версткой, печатью, рассылкой. Наконец он принял на работу в отдел подписки девушку, невероятно умную (и невероятно красивую), и очень скоро женился на «отделе подписки», а «отдел подписки» вскоре забеременел. Джеку пришлось оставить ReVISION, чтобы подыскать себе настоящую работу, а я отправился в Кембридж, чтобы выяснить, можно ли спасти журнал.
В Кембридже я наконец-то лично познакомился с Сэмом. Мы сразу стали друзьями. Плотного телосложения, бородатый, гений бизнеса с крупномасштабным мышлением, Сэм больше всего напоминал мне огромного плюшевого медведя. Он приехал, чтобы разведать возможности переноса издательства Shambhala в Бостон, – в конце концов так он и поступил.
Прожив год в Кембридже, я понял: с меня хватит. Друзья считали, что мне понравится Кембридж, ведь там интеллигентная среда; но мне она показалась не столько интеллигентной, сколько занудной. Люди явно путали скрежет зубовный с мыслительной деятельностью. ReVISION в итоге удалось спасти, перенеся его в издательство Heldreff Publications, и я переехал из Кембриджа в Сан-Франциско – точнее говоря, в Тибьюрон, где и поселился у Фрэнсис с Роджером, которые год спустя познакомили меня с Трейей.
Сэм вернулся к семье в Боулдер, а я, перед тем как сделать предложение Трейе, очень хотел, чтобы они с Сэмом посмотрели друг на друга. Поэтому по дороге в Аспен, где я должен был познакомиться с семьей Трейи, мы сделали остановку в Боулдере. Поговорив с Трейей чуть больше пяти минут, Сэм утащил меня в сторонку и сказал:
– Я не просто одобряю. Я не пойму, как тебе удалось ей понравиться.
В тот же вечер у выхода из ресторана «Руди» на Перл-стрит я сделал Трейе предложение. Она ответила коротко: «Если бы ты не сделал мне предложения, я бы сама его сделала».

Из дневников Трейи
Я еще раньше планировала приезд в Колорадо к родителям. Хотя мы с Кеном знали друг друга не больше двух недель, я отчаянно хотела, чтобы он с ними познакомился. Мы решили совместить деловую поездку в издательство Shambhala в Боулдере с визитом в Аспен. Я вылетела раньше и, решительно отбросив предусмотрительность, провела три дня, настойчиво рассказывая родителям и старым друзьям о чудесном, уникальном, совершенно неотразимом мужчине. Мне было неважно, что они обо мне подумают, хотя я в жизни ни разу не рассказывала о мужчинах и последние два года вообще ни с кем не встречалась! Я не боялась, что меня сочтут дурочкой, по одной причине: я была абсолютно уверена в своих чувствах. Многие из моих друзей знали меня более десяти лет, и большинство были убеждены, что я никогда не выйду замуж. Моей маме не удалось сдержаться, она хотела выяснить только одно: поженимся ли мы, хотя я ни о чем таком не упоминала и этот вариант мы с Кеном не обсуждали. Что я могла ей сказать? Правду. «Да, – сказала я, – мы поженимся».
Улетая в Денвер, где я должна была встретиться с Кеном в аэропорту, я вдруг страшно занервничала. Ожидая его, я немного выпила, – это было для меня очень непривычно. Я нервно смотрела на всех выходящих из самолета и втайне надеялась, что он не появится. Что это вообще за высокий, бритоголовый, совершенно ни на кого не похожий мужчина, которого я так жду? Готова ли я к этому? Нет, на тот момент я была не готова.
И в этом самолете его не оказалось. У меня появилось время, чтобы еще раз все обдумать. Мои чувства менялись – от опасений, что он не прилетит, к облегчению, что я его не увидела, к разочарованию и легкой панике при мысли, что он вообще больше не появится. А вдруг он просто плод моей фантазии? А вдруг он остался в Лос-Анджелесе со своей бывшей возлюбленной? А вдруг… И я всем сердцем захотела увидеть его снова.
И он прилетел – следующим рейсом. Его невозможно было ни с кем спутать, нельзя не заметить. Со смешанными чувствами взвинченности, смущения и искренней радости я приветствовала его, все еще до конца не привыкнув к тому, что его бросающаяся в глаза внешность привлекает всеобщее внимание.
Несколько следующих дней мы провели в Боулдере с его друзьями. Поскольку мы с Кеном всегда были вместе – неважно, на людях или наедине, – мне стало интересно, что думают обо мне его друзья. Как-то вечером, после ужина, когда мы стояли у выхода из ресторана, где только что отужинали с Сэмом и Хэзел, я спросила его, что он рассказал про меня своим друзьям. Он взял мои руки в свои и, глядя на меня огромными карими глазами, произнес: «Я сказал Сэму вот что: если эта женщина согласится, я хотел бы на ней жениться». Без малейших раздумий или колебаний я ответила: «Конечно, соглашусь». (Я подумала, а может быть, и произнесла вслух: «Я сама собиралась тебе это предложить».) И мы пошли, чтобы выпить шампанского, – всего через десять дней после нашего первого свидания. Был прекрасный летний вечер, с ветерком, свежий, ясный, наполненный энергией. Я чувствовала присутствие Скалистых гор, неясно вырисовывающихся позади нас, ощущала, как они радуются нашим планам, благословляют нас. Мои любимые горы. Мужчина моей мечты. Я была на седьмом небе от головокружительного счастья.
Через несколько дней мы прибыли в Аспен – город, где я прожила больше десяти лет. Кен понравился моим родителям. Он понравился моему брату и невестке. Он понравился всем моим друзьям. Одна моя сестра позвонила, чтобы поздравить меня. Другая, чем-то обеспокоившись, решила задать мне несколько вопросов и убедиться, что это всерьез. Этот тест я успешно сдала. Мы с Кеном гуляли по моему любимому маршруту, вверх по Ручью Загадок, окаймленному с обеих сторон живописными холмами. Великолепная ледниковая долина, заросшая стройными осинами и могучими хвойными деревьями, с грядами голых скал, отпечатавшихся на фоне кристально чистого голубого неба.
В детстве я гуляла здесь чуть ли не каждый день. Эту долину я воскрешала в памяти всякий раз, когда мне надо было успокоиться. И вот мы здесь, и нам сопутствуют умиротворяющее журчание ручья, колибри, время от времени проносящиеся стрелой; воздух наполняет мягкий шелест осиновых листьев, а вокруг цветы – «индейская кисточка», горечавка, астры и водосбор, усеявший окрестности.
В тот вечер мы отправились в маленькую хижину в осиновой роще, чтобы спокойно побыть наедине. Она выглядела так, словно была построена гномами или эльфами. Огромная, красноватая, заросшая лишайником скала образовывала одну из стен, по углам которой росли живые осиновые деревья, а остальные стены были сложены из осиновых бревен. Можно было пройти совсем рядом с хижиной и не заметить ее – так естественно она вписывалась в пейзаж. Бурундуки чувствовали себя внутри как дома – даже больше, чем снаружи. Там мы с Кеном поговорили о будущем и, счастливые, уснули друг у друга в объятиях.

Мы одни; сидим напротив камина, огонь освещает прохладную ночь, а электричество в доме снова не работает.
– Вот тут, у тебя на левом плече, – говорит Трейя. – Ты видишь?
– Нет, я ничего не вижу. А что надо увидеть?
– Смерть. Она прямо здесь, на твоем левом плече.
– Ты что, серьезно? Ты просто шутишь, да? Я не понимаю.
– Мы говорили о том, какой великий учитель смерть, и вдруг у тебя на левом плече я увидела фигуру – темную, но мощную. Это смерть, я уверена.
– И часто у тебя бывают галлюцинации?
– Нет, никогда. Я просто увидела смерть на твоем левом плече. Я понятия не имею, что это значит.
Я ничего не могу с собой поделать. Бросаю взор на свое левое плечо. И ничего там не вижу.

Глава 2. За пределами физики
Свадьба должна была состояться 26 ноября, несколько месяцев спустя. Тем временем мы с головой погрузились в хлопоты. Точнее сказать, Трейя погрузилась, а я писал книгу.
Эта работа под названием «Квантовые вопросы»[21 - Wilber K. (Ed.). Quantum Questions: Mystical Writings of the World’s Great Physicists. Boston & London: New Science Library, Shambhala, 1984. Прим. науч. ред.] была посвящена тому примечательному факту, что буквально все великие первооткрыватели современной физики – люди вроде Эйнштейна, Шрёдингера и Гейзенберга – были в том или ином смысле духовными мистиками, что само по себе уже весьма необычно. Самая основательная из естественных наук – физика – пересеклась с самой тонкой гранью религии – мистицизмом. Почему? И что такое мистицизм?
В общем, я собирал высказывания Эйнштейна, Гейзенберга, Шрёдингера, Луи де Бройля, Макса Планка, Нильса Бора, Вольфганга Паули, Артура Эддингтона и Джеймса Джинса[22 - Вернер Гейзенберг, Эрвин Шрёдингер, Луи де Бройль, Макс Планк, Нильс Бор, Вольфганг Паули – физики-теоретики, создатели квантовой теории и квантовой механики; Артур Стэнли Эддингтон и Джеймс Хопвуд Джинс – выдающиеся астрофизики. Прим. науч. ред.]. Научный гений этих людей не подлежит сомнению (все упомянутые, кроме двоих[23 - Исключения – Артур Эддингтон и Джеймс Джинс. Прим. науч. ред.], были нобелевскими лауреатами); но самое удивительное, как я уже сказал, в том, что все они разделяли глубоко духовный, мистический взгляд на мир. Казалось бы, меньше всего этого можно было ожидать от передовых ученых.
Суть мистицизма в том, что в самой глубинной части своего существа, в самом центре собственного чистого сознания вы в фундаментальном смысле едины с Духом, с Божеством, с тотальностью Всего вневременным, вечным и неизменным образом. Звучит как-то чересчур? Давайте послушаем Эрвина Шрёдингера, нобелевского лауреата, одного из основателей современной квантовой механики.

Невозможно, чтобы то единство знаний, ощущений и воли, которое мы называем своим «я», возникло в этом мире из ниоткуда, в конкретный и не очень отдаленный момент времени; разумнее считать, что эти знания, ощущения и воля по сути своей вечны и неизменны и, кроме того, едины во всех людях, точнее сказать – во всех существах, способных к восприятию. Несмотря на то что обыденному рассудку это кажется непостижимым, мы – и все остальные сознающие существа – часть друг друга и единого целого. Отсюда следует, что ваша жизнь, которую вы проживаете, представляет собой не просто элемент всего сущего, а в определенном смысле она и есть то самое Целое… Именно это описывается священной мистической формулой, чрезвычайно простой и ясной: «Я на востоке и на западе, я наверху и внизу, я и есть весь этот мир».
Значит, можно упасть на поверхность матери-земли, растянуться на ней с твердой уверенностью, что ты составляешь единое целое с ней, а она – с тобой. Твое существование так же прочно, ты так же неуязвим, как и она, – точнее, в тысячу раз прочнее и неуязвимее. Так же наверняка, как она поглотит тебя завтра, она возродит тебя к жизни заново, причем не единожды, а тысячи тысяч раз, так же как тысячи раз в день она поглощает тебя. Поскольку всегда и вовеки существует только сейчас, одно и то же сейчас, настоящее – единственное, что не имеет конца[24 - Все цитаты взяты из книги «Квантовые вопросы» (Quantum Questions). Прим. авт.].
Согласно учениям мистиков, когда мы претерпеваем трансценденцию, или выходим за пределы нашего чувства обособленного «я», нашего ограниченного эго, мы открываем Наивысшее тождество – тождество со Всецелым, с мировым Духом, бесконечным и всеохватывающим, вечным и неизменным. Эйнштейн объясняет это так: «Человек – это часть целого, называемого нами Вселенной, часть, ограниченная во времени и пространстве. Он ощущает себя, свои мысли и чувства как нечто отделенное от всего остального, – что является своего рода оптическим обманом его сознания. Данное заблуждение подобно тюрьме, которая ограничивает нас нашими же желаниями и привязанностью к узкому кругу наиболее близких нам лиц. Наша задача должна состоять в том, чтобы освободиться из этой тюрьмы»[25 - Известно, что есть и другая версия этого высказывания Эйнштейна – из его письма скорбевшему о смерти сына Роберту Маркусу (от 12 февраля 1950 г.); текст письма звучит так: «Человек – это часть целого, называемого нами “Вселенная”, часть, ограниченная во времени и пространстве. Он ощущает себя, свои мысли и чувства как нечто отделенное от всего остального – и это своего рода оптический обман его сознания. Стремление освободиться от этой иллюзии есть задача подлинной религии. Не питать данную иллюзию, а попытаться ее преодолеть – вот способ обрести отмеренную нам глубину успокоения ума». Прим. науч. ред.].
И действительно, самая суть медитации или созерцательной практики (как на Востоке, так и на Западе, в христианстве, мусульманстве, буддизме или индуизме) – освободить нас от этого «оптического обмана» (предполагающего, будто мы – всего лишь обособленные эго, отделенные друг от друга и от вечного Духа), чтобы вместо этого мы открыли для себя: когда мы освобождаемся из тюрьмы индивидуальности, мы составляем одно целое с Божественным и, следовательно, со всеми его проявлениями совершенно вневременным и извечным образом.
И это не просто какая-то теоретическая идея, а прямой и непосредственный опыт, о котором человечеству известно с незапамятных времен и который, по сути, одинаков, где бы и когда бы он ни фиксировался. Шрёдингер писал: «В культурном контексте, где конкретные понятия ограничены и локализованы, требуется смелость, чтобы выразить этот вывод простыми словами, которых он требует. В христианской понятийной системе сказать: “И посему я Всемогущий Господь” – будет одновременно кощунством и нелепостью. Но, пожалуйста, отбросьте на мгновение все эти обертоны и подумайте о том, что само по себе это открытие – не новость. В индийской мысли этот вывод ни в коем случае не сочли бы нелепым, – наоборот, там он расценивается как квинтэссенция глубочайшего прозрения об устройстве мира. Кроме того, мистики разных эпох независимо, однако в абсолютном согласии друг с другом (примерно как частицы в идеальном газе) описывали свой неповторимый жизненный опыт в категориях, которые можно резюмировать фразой Deus factus sum – “Я стал Богом”».
Это не значит, что мое личное эго есть Бог; ни в коем случае. Скорее, иначе: в глубинной части своего сознавания я напрямую пересекаюсь с вечностью. Именно это непосредственное пересечение, это мистическое сознавание и было тем, что особо интересовало этих пионеров физики.
В «Квантовых вопросах» я хотел показать, как и почему все эти великие физики были мистиками; я желал предоставить им самим возможность высказаться о том, почему «самая прекрасная эмоция из всех, которые мы можем пережить, – это мистическое чувство» (Эйнштейн), о том, почему «механика требует мистики» (де Бройль), о том, что такое пребывание «в сознании некоего вечного Духа» (Джинс), о том, почему «синтез, объединяющий рациональное понимание и мистическое переживание, есть смыслообразующий сюжет, высказанный или невысказанный, для дня сегодняшнего и нынешней эпохи» (Вольфганг Паули), и о самой важной из всех возможных взаимосвязей – взаимосвязи «между человеческой душой и Божественным Духом» (Эддингтон).
Заметьте: я не утверждал, что современная физика поддерживает или обосновывает мистический взгляд на мир. Я говорил, что сами физики были мистиками, а не то, что их наука будто представляет собой некую мистическую или духовную дисциплину, естественно порождающую религиозное миросозерцание.
Иными словами, я абсолютно не соглашался с такими книгами, как «Дао физики»[26 - Капра Ф. Дао физики. Исследование параллелей между современной физикой и восточной философией. (https://www.mann-ivanov-ferber.ru/books/dao_fiziki/) М.: Манн, Иванов и Фербер, 2017. Прим. науч. ред.] и «Танцующие мастера By Ли»[27 - «Танцующие мастера By Ли» (The Dancing Wu Li Masters, 1979) – книга популярного американского писателя нью-эйдж Гэри Зукава, в которой он, подобно Фритьофу Капре, предпринимает попытку объединить идеи современной физики (теории относительности и квантовой механики) и восточного мистицизма. Фраза «Ву Ли» в заглавии – один из возможных переводов слова «физика» на китайский язык. Прим. пер.], в которых утверждалось, будто современная физика поддерживает или даже служит обоснованием восточного мистицизма. Это колоссальная ошибка. Физика – это ограниченная, конечная, относительная и частная дисциплина, имеющая дело с весьма узким аспектом реальности. Например, она не затрагивает истин биологии, психологии, экономики, литературы или истории, в то время как мистицизм имеет дело со всем этим – с Целым как таковым. Говорить, будто физика доказывает реальность мистицизма, – все равно что утверждать, будто хвост подтверждает существование собаки.
Используем платоновскую аналогию пещеры: физика дает нам детальную картину теней в пещере (это относительная истина), а мистицизм напрямую знакомит нас со светом, запредельным пещере вообще (это абсолютная истина). Сколько угодно можно изучать тени – света ты все равно не узришь.
Более того, никто из основоположников современной физики и не считал, что она поддерживает мистическое или религиозное мировоззрение. Скорее, они полагали, будто современная наука больше не должна возражать против религиозного мировоззрения – просто потому, что современная физика, в отличие от классической, стала очень остро ощущать свою крайне ограниченную и частную роль, свою полную неадекватность применительно к исследованию предельных, абсолютных реалий. Вот как об этом сказал Эддингтон, также использовавший аналогию Платона: «Честное признание того, что физическая наука занимается миром теней, – одно из самых значительных ее достижений в последнее время».
Все эти пионеры современной физики были мистиками прежде всего оттого, что хотели выйти за пределы ограничений, естественно присущих физической науке как таковой, к внутреннему мистическому сознаванию, которое, преодолевая границы мира теней, открывает высшую и непреходящую реальность. Они были мистиками не благодаря физике, а скорее вопреки ей. Иными словами, они стремились к мистицизму как к метафизике, что означает буквально «то, что лежит за пределами физики».
А как же насчет попыток подкрепить определенную религиозную концепцию интерпретациями из современной физики? Эйнштейн, выражавший мнение большинства специалистов, называл эти попытки порочными. Шрёдингер прямо именовал их пагубными и пояснял: «Физика не имеет к этому никакого отношения. Отправная точка физики – повседневный опыт, который она расширяет, используя более утонченные методы. Она сохраняет родство с обыденным опытом и в целом не осуществляет его трансценденцию; она не может вступить в иные сферы… потому что ее [религии] истинная сфера лежит далеко за пределами досягаемости научного объяснения». Эддингтон был более конкретен: «Я не выдвигаю утверждения, будто новая физика “доказывает религию” или дает какие-либо позитивные основания для религиозной веры. Со своей стороны я всецело возражаю против подобных попыток» (курсив автора высказывания).
Почему? Только представьте себе, что случилось бы, если бы кто-нибудь всерьез сказал: современная физика обосновывает мистицизм. Что произойдет, если мы, например, заявим, будто физика нашего времени находится в полном согласии с просветлением Будды? Что же тогда случится, когда физика завтрашнего дня заменит или трансформирует теперешнюю (а так, конечно, и будет)? Неужели бедный Будда утратит свое просветление? Вы уже можете видеть, в чем проблема. Если мы подвесим Бога на крючок физики, существующей сегодня, то, когда эта физика утратит свою актуальность, утратит свою актуальность и такой Бог. Именно это и беспокоило всех мистически настроенных ученых-физиков. Они не желали ни того, чтобы их наука была извращена, ни того, чтобы мистицизм был обесценен этим «браком поневоле».
Трейя наблюдала за всем этим с огромным интересом, вскоре она стала моим лучшим редактором и самым надежным критиком. Работа над книгой доставляла мне особое удовольствие. Мы с Трейей практиковали медитацию, а следовательно, оба разделяли созерцательный и мистический взгляд на мир, и наши упражнения в медитации были прямым путем к практике выхода за пределы индивидуального, за пределы эго и открытия Самости и Источника, запредельных обыденному миру. Тот факт, что многие из великих физиков мира были также и искренними мистиками, стал для меня серьезной поддержкой. Довольно давно я решил, что существует два типа людей, верящих в мировой Дух: те, кто не слишком умен (например, Орал Робертс[28 - Грэнвилл Орал Робертс (1918–2009) – известный телевизионный проповедник и общественный деятель, прославившийся своими масштабными и дорогостоящими проектами и частыми рассказами о видениях Христа в виде исполина. Прим. пер.]), и те, кто чрезвычайно умен (например, Альберт Эйнштейн). Те, кто посередине, считают, что не верить в Бога или во что-то подобное, «надрациональное», – показатель высокого интеллекта. Как бы то ни было, Трейя и я верили в Бога как в свое глубинное Основание и Цель, и это означало, что мы либо невероятно умны, либо слегка глуповаты. Под Богом я понимаю не антропоморфную «отцовскую» (или «материнскую») фигуру, а скорее чистое сознавание, или сознание как таковое, подлинно сущее и все сущее, – то самое сознание, которое люди культивируют во время медитаций и стремятся воплощать в повседневной жизни. Такое мистическое понимание было самым важным для Трейи, и для меня, и для нашей жизни вместе.
Трейя наблюдала за составлением моей книги еще и с некоторым изумлением. Она считала: чем бы я ни занимался, я в любом случае пытаюсь отлынивать от участия в подготовке к приближающейся свадьбе. Может, это и было правдой.
Моя связь с Трейей становилась все глубже – настолько, насколько это вообще было возможно. Мы оказались очень, очень, очень далеко «за пределами физики»! Любовь – проверенный временем способ преодолеть ограниченность человеческого существования и совершить прыжок в самое сердце возвышенного; мы с Трейей взялись за руки, закрыли глаза и прыгнули.
Оглядываясь назад, я понимаю, что у нас было всего четыре отчаянно коротких месяца, чтобы закрепить наши отношения, перед тем как случилась страшная беда. Близость, возникшая между нами за эти несколько экстатических месяцев, помогла нам продержаться последующие пять лет кошмарных блужданий по медицинскому аду. Испытание было настолько изнурительным, что в конце концов и Трейя, и я оказались сломлены. Наша любовь едва не раскололась, но лишь для того, чтобы заново срастись и в буквальном смысле опять свести нас вместе.
А тем временем мы звонили и писали нашим друзьям, которые были добры и терпимы к двум людям, превратившимся в яростных берсерков. Моим друзьям хватало одного взгляда на Трейю, чтобы без особого труда понять, почему я, говоря о ней, мог только невнятно лепетать. Друзья Трейи, которые вообще не помнили, чтобы она была когда-либо столь разговорчива, считали, что все у нас складывается замечательно. Я был необыкновенно лаконичен, Трейя – необыкновенно многословна.

Мьюир-Бич, 2 сентября 1983 г.
Дорогой Боб!
Буду краток. Я ее нашел. Я не знаю точно, что значит это выражение, но я ее нашел. Ее зовут Терри Киллам, и она, ну… Она хороша собой, умна, даже гениальна, исполнена любви, нежности, тепла, чуткости… Я сказал, что она хороша собой? Сказал, что она гениальна?.. И еще кое-что: в ней больше отваги и внутренней цельности, чем в любом другом знакомом мне человеке (включая и мужчин, и женщин). Не знаю, Боб, я бы пошел за этой женщиной куда угодно. Впрочем, не так уж она и умна, потому что она испытывает такие же чувства по отношению ко мне. Через десять дней после нашего знакомства я сделал ей предложение. Ты можешь в это поверить? Она согласилась – а в это ты можешь поверить? Жди приглашения на свадьбу. Можешь привести с собой кого-нибудь, если сочтешь нужным.
До встречи.
Кен
P. S. Знаю, что ты появишься на второй день, если он будет.

Мьюир-Бич, 4 сентября 1984 г.
Дорогая Элисон!
Итак, милая, я наконец его нашла. Помнишь список, который мы составляли, когда как следует напились шерри, – список требований к идеальному мужчине? Сколько же лет прошло с тех пор и какой крайний срок я для себя определила? Уже не помню… Я ведь довольно давно сдалась и не могла даже вообразить, что со мной случится что-нибудь подобное.
Его зовут Кен Уилбер – может быть, ты слышала о его книгах или читала какие-нибудь из них. Он пишет о сознании и трансперсональной психологии, и его книги очень часто используются в разных университетах (в том числе и моем – Калифорнийском институте интегральных исследований). Если ты ничего не читала, я думаю, тебе будет интересно, поэтому я посылаю тебе кое-что из его книг. Многие считают его ведущим специалистом по трансперсональным исследованиям. Кен острит: «Быть крупнейшим специалистом по трансперсональной психологии – примерно то же самое, что быть самым высоким зданием в Канзас-Сити».
Встреча с ним заставила меня осознать: в душе я уже смирилась с тем, что мне ни за что не встретить человека, за которого мне захотелось бы замуж, и я пойду по жизни своим старым, привычным, независимым путем. У меня даже мысли не появлялось выйти за кого-нибудь замуж, хотя мне уже тридцать шесть лет, – и вдруг появился мистер Кен Уилбер!
Мы чувствуем себя так, словно были вместе всегда. До этого никогда в жизни я не чувствовала такой близости ни с одним мужчиной; ощущение такое, словно я связана с ним каждой клеточкой своего существа, и эта связь – всего лишь самое явное и непосредственное выражение той связи, которая существует между нами на всех уровнях, в том числе и на самом тонком. Я никогда не чувствовала себя такой любимой и желанной другим человеком, никогда в жизни. И для меня он определенно тот самый мужчина! Если честно, самым трудным для меня было привыкнуть к тому, что он наголо бреет голову (он дзен-буддист, занимается медитациями лет двенадцать-тринадцать, и у него вошло в привычку бриться наголо). Ему тридцать четыре года, его рост метр девяносто, он худой, у него красивое и очень открытое лицо, и он прекрасно сложен. Я попытаюсь вложить фотографию, а еще высылаю несколько его книг.
Когда я его нашла, то почувствовала, что это в каком-то смысле меня оправдало… Звучит резко, но именно так я и почувствовала. Ощутила, что я шла туда, куда меня вел внутренний голос, хотя на первый взгляд его инструкции казались запутанными, – и все-таки пришла. У нас такое чувство, что мы уже встречались прежде, а в этой жизни просто снова разыскивали друг друга… Не знаю, верю ли я в это буквально, но это очень точная метафора того, что мы чувствуем. Мы ощущаем духовное родство – пускай это и звучит напыщенно. Когда я с Кеном, я чувствую, как заполняются в моей душе те участки, где прежде жили неуверенность в себе и в мире. Я отношусь к нему с огромным уважением – за его книги и его ум, – и мне очень нравится, что его мудрость проявляется буквально во всем, что он делает. Еще у него великолепное чувство юмора – с ним я не перестаю хохотать! – и легкость, с которой он идет по жизни. Все это тоже мне нравится. Я чувствую, что он меня любит и понимает так, как никто не любил и не понимал. Он самый любящий, добрый и надежный мужчина из всех, кого я знаю. У нас отношения очень естественные, очень легкие, и в них не особо много проблем, которые надо было бы прорабатывать. Получается как-то так: «О, вот ты где? А я тебя искал!» Вдвоем мы прекрасная команда, и я с удовольствием предвкушаю, что в будущем получится из соединения наших жизней. Удивительная мысль – заглянуть вперед лет на двадцать и увидеть, что мы все еще вместе… Настоящее приключение! И я искренне предвижу долгую жизнь с ним.
Иногда я не очень во все это верю, по-настоящему не верю, что вселенная просто так дала мне все это, что все может так быстро измениться в жизни и так далее. Но мы очень привязаны друг к другу, и я думаю, что будет восхитительно наблюдать, какими станут наши отношения и дело нашей жизни годы спустя. Кен уже почти ко мне перебрался, теперь мы планируем свадьбу. И это тоже кажется странным. У нас ощущение, что мы уже женаты, а все формальности предназначены главным образом для родственников.
Вот такие у меня новости, милая. В последнее время я занимаюсь только одним – провожу время с Кеном и продолжаю консультировать своих клиентов. Уже поздно, я устала. Я расскажу тебе больше, когда мы увидимся… на свадьбе!
С любовью, Терри

Я все еще смотрел на свое левое плечо, я всматривался пристально, потому что ничего не замечал. Может быть, Трейя просто шутила: я не знал ее настолько хорошо.
– Ты видела ее в каком-то переносном смысле?
– Я не знаю, что это значит, но я отчетливо видела фигуру смерти, которая сидела на твоем плече, так же ясно, как сейчас вижу твое лицо. Она была похожа – как бы сказать, – на черного гремлина, она просто сидела там и улыбалась.
– Ты уверена, что с тобой не случается такого часто?
– Никогда. Уверена.
– Почему у меня на левом плече? Почему у меня? – Все это становилось диким. В комнате был только свет колеблющихся языков пламени, и от этого все становилось еще и жутковатым.
– Я не знаю. Но, похоже, это что-то важное. Я серьезно.
Она была настолько сосредоточена, что я не мог удержаться: еще раз посмотрел на свое левое плечо. И снова ничего не увидел.
За месяц до бракосочетания Трейя пошла на медосмотр.

Из дневников Трейи
И вот я лежу на смотровом столе в кабинете моего доктора, у меня широко разведены ноги, на колени наброшена белая простыня, и я открыта прохладному воздуху и рукам своего врача – типичная поза для гинекологического обследования. Мне казалось, что это правильно – пройти общий медицинский осмотр сейчас, когда я собралась замуж. Родители устраивали такие проверки регулярно, а я нет. Конечно же, я чувствовала себя прекрасно. Я всегда была здоровой, как – простите мне это сравнение – лошадь. Кену должна была достаться здоровая жена. Я представила себе африканского вождя, который проверяет зубы и щиколотки девушки, перед тем как женить на ней своего сына.
У меня в голове полно планов и дел: где устроить свадьбу, какой выбрать фарфор и хрусталь и еще множество проблем вселенского масштаба; и все их надо решить до того, как наш союз будет скреплен. На всевозможные приготовления не так уж много времени. Мы решили пожениться примерно через неделю после знакомства, а свадьбу назначили через три месяца.
Доктор продолжает осмотр. Теперь он прощупывает мои живот и желудок. Он славный человек и хороший врач. Он мне очень нравится. Он врач-терапевт, специалист, который любит свое дело во всех его ипостасях и поэтому занимается не только наукой, но и практикой. Мне нравится, как он работает с пациентами, какая атмосфера в его кабинете. Правда, славный человек.
Сейчас он обследует мою грудь. Сначала левую. У меня всегда была большая грудь, начиная с двенадцатилетнего возраста. Помню, как я боялась, что она не вырастет; помню времена, когда мы сидели с подружкой в ванной и массировали и оттягивали соски, чтобы поскорее превратиться во взрослых женщин. Грудь увеличилась – неожиданно и очень сильно; это стало заметно в летнем лагере, когда мне пришлось одалживать видавший виды лифчик. Моя грудь… Сколько же у меня с ней было хлопот. Когда я была маленькой, на переполненных улицах мальчики часто дотрагивались до меня. Когда я стала старше, глаза мужчин, казалось, были не в состоянии сфокусироваться на моем лице. Сквозь блузки всегда просвечивали соски; одежда, которая на других смотрелась хорошо, мне не шла, в свитере я выглядела как толстуха или беременная, а если я заправляла блузы, то казалась толстой и грудастой. Всю жизнь я была из тех, кого, как я выяснила, мужчины называют «женщина на четыре крючка». Лямки лифчиков врезались в плечи. Красивых, кружевных, сексуальных лифчиков на мой размер просто не делали. А носить бюстгальтеры мне приходилось постоянно, причем очень жесткие, если я ездила верхом или отправлялась на пробежку. Бикини или даже просто купальники – если мне удавалось найти что-то подходящего размера – смотрелись на мне непристойно. Сплошные же купальники не поддерживали грудь как надо.
Но я привыкла к приспособлениям, которых требовала эта моя особенность, и научилась любить свою грудь. Она мягкая, упругая и довольно красивая – в стиле журнала Playboy. Похоже, я унаследовала ее от бабушки по отцовской линии. Из четырех женщин в нашей семье эта проблема была только у меня. Мать как-то раз посоветовала мне уменьшить грудь. Думаю, она была озабочена моими проблемами с подбором одежды. Я решила, что в этом нет необходимости, но много лет назад все-таки сходила на прием к пластическому хирургу. Доктор объяснил мне, в чем суть процедуры, но согласился со мной. Грудь у меня большая, но не настолько, чтобы понадобились такие радикальные меры.
Теперь доктор начинает изучать правую грудь. Осмотр тщательный – такие я должна бы сама устраивать каждый месяц. Смутно припоминаю, как мне говорили, что я сама должна ощупывать свою грудь, но совершенно уверена, что никто не учил меня, как это делается. Доктор продолжает обследование.
– Вы знаете, что в правой груди у вас бугорок?
Что? Бугорок?
– Нет. Не знаю.
– Прямо здесь, в нижней части правой груди на внешней стороне. Вы легко его сами нащупаете.
Он кладет мою руку на это место. Да, я легко его нащупываю. Слишком легко. Найти штуку такого размера можно было бы запросто, достаточно поискать.
– Как вы думаете, доктор, что это такое?
– Ну он довольно крупный и твердый. Но он не прикреплен к внутренним мускулам и легко перемещается. Если учесть эти характеристики, а еще принять во внимание ваш возраст, я бы сказал, что беспокоиться не о чем. Наверное, просто киста.
– И что посоветуете предпринять? – Слово «рак» еще никто не произнес.
– В вашем возрасте маловероятно, что это рак, так что почему бы нам просто не подождать месяц и не поглядеть, изменится ли его размер. С наступлением менструального цикла он может измениться. Зайдите ко мне на прием через месяц.
Чувство облегчения. Я одеваюсь, прощаюсь и ухожу. В голове полным-полно планов, связанных со свадьбой, надо всем звонить, все организовывать. Вдобавок я учусь в магистратуре на психолога-консультанта, так что мне надо читать книжки, заниматься, работать в консультационном центре. Однако где-то подспудно – холодная волна страха. А вдруг у меня рак груди? Я осознаю, что напугана. Что-то такое, чего я не могу объяснить словами, просто чувство тревоги, того, что мне что-то известно. Может, предчувствие? Или просто беспокойство, которое в такой ситуации ощущает любая женщина? Я с головой ухожу в хлопоты перед предстоящим событием.
Но все-таки, все-таки мои пальцы украдкой тянутся к этому неизменно твердому и выпуклому узелку. Увы, он не исчезает. Я бегаю по магазинам в центре Сан-Франциско в поисках туфель для свадьбы – и он там. Сижу на лекции по психологии в вузе – и он там. Сижу за столом и звоню по телефону, чтобы организовать все к свадьбе, – и он там. Именно там, где моя грудь прикасается к матрасу, когда я каждую ночь ложусь рядом со своим будущим мужем, уткнувшись в свое любимое место, а его длинные руки обвились вокруг меня, – он по-прежнему со мной.
Я не придал значения этому узелку. Он был удивительно твердым, как камень, и это плохо; но симметричным и неприкрепленным, и это хорошо. В любом случае вероятность того, что это рак, составляла один к десяти. И все наши друзья решили, что ничего страшного. Да и вообще, мы были влюблены. Что плохого с нами могло случиться? Единственное, что маячило на горизонте, – это свадьба, а после нее – «они жили долго и счастливо».

Из дневников Трейи
Еще три недели я носилась повсюду, хлопоча насчет предстоящей свадьбы. Ощущения невероятно приятные: я была полна решимости, хотя в то же время нервничала. Я готовилась к предстоящему событию, даже не представляя себе, насколько непростым оно окажется. Время от времени я чувствовала острую боль в правой груди, начинала тревожиться, снова ощупывала узелок и впадала в раздумья.
Надо было закончить еще много дел. Мы только что вернулись из короткой поездки на восточное побережье – ездили знакомиться с родителями Кена. Мои родители прибыли на выходные, чтобы поддержать меня; они помогли выбрать место для предстоящей церемонии, нужный бланк для приглашений.
Конечно, мы могли бы и подождать. Мне всегда хотелось, чтобы моя свадьба – если это событие, вопреки ожиданиям, все-таки случится в моей жизни – прошла на зеленых горных лугах колорадских Скалистых гор. Но мне не хотелось ждать до следующего лета, хотя это означало, что наша свадьба будет в том же месяце, что и мой день рождения, между Днем благодарения и Рождеством. Вообще-то было бы лучше отмечать годовщину нашего брака в менее насыщенный месяц. Но я спешила. Помню, что я говорила: «Есть причины, по которым я действительно очень тороплюсь выйти замуж». Помню, что я говорила это еще до того, как был обнаружен узелок.
Итак, после всех тех лет, что я опасалась, будто ищу немыслимого совершенства или подсознательно боюсь предстоящего брака, мы поженились. Я была знакома с Кеном меньше четырех месяцев, но уверена в нем. По дороге на бракосочетание, в лимузине, он шептал мне на ухо потрясающие вещи, говорил, что многие жизни искал меня, что сражался с драконами, чтобы меня найти, – прекрасные, поэтичные, романтические слова, в которых ощущалась глубинная правда. Я была даже немного обеспокоена: не услышат ли этого мои мама с папой?
День нашей свадьбы был прекрасным, ясным, ослепительно солнечным; первый хороший день после недели безумных порывистых штормов. Все сверкало в солнечных лучах; казалось, что сам воздух исполнен света. Волшебный день. Нас обвенчали два моих близких друга: Дэвид Уилкинсон, священник методистской церкви, с которым я познакомилась, когда жила в Финдхорне, и отец Майкл Абдоу, аббат католического монастыря рядом с моим прежним домом в Колорадо. (После нашей с Кеном помолвки я послала отцу Майклу коробку книг Кена и приложила письмо, в котором говорилось, что мы собираемся пожениться. Он распаковал коробку и сказал: «Ого! Как я вижу, Терри обнаружила моего любимого автора». Потом он распечатал письмо и сказал: «Ого! Как я вижу, Терри выходит замуж за моего любимого автора».) Мой друг, методистский священник, напомнил, что брак может стать тюрьмой, – позади нас над сверкающим заливом Сан-Франциско возвышался Алькатрас[29 - Алькатрас – знаменитая тюрьма, расположенная на острове в заливе Сан-Франциско. Прим. пер.], – а может принести красоту и свободу, – и он махнул рукой в сторону устремившейся ввысь арки моста «Золотые Ворота», который соединял два участка суши подобно тому, как мы соединили свои сердца в тот день.
Свадебный пир прошел прекрасно: были родственники и друзья, как водится, обилие шампанского и угощений. Мне понравилось, как Джудит Скатч, издательница «Курса чудес»[30 - «Курс чудес» (1975) – эту книгу в свое время называли самым очевидным претендентом на звание «священного писания» нью-эйдж. По словам Хелен Шакман, профессора медицинской психологии, текст был записан ею под так называемую внутреннюю диктовку некоего божественного источника, который обозначил себя как Иисус Христос. Русское издание: М.: Рипол Классик, 2017. Прим. пер.], сказала: «Это просто королевская свадьба!» Я не чуяла под собой ног! Потом я думала: хорошо бы мне тогда остановиться на несколько мгновений в этом вихре, чтобы впитать все это. Я заснула той ночью в объятиях своего мужа, счастливая и измотанная.
И в тот день, и на следующий на волнения не оставалось времени; как и на то, чтобы проверить узелок. К тому моменту мое первоначальное чувство, что тут может быть что-то нехорошее, развеялось: и потому, что все вокруг меня в этом разуверяли, и потому, что я с головой окунулась в предсвадебные приготовления. Я чувствовала себя беспечной, когда пришла к доктору на очередной осмотр.
Мы планировали устроить медовый месяц на Гавайях через две недели, потому что Трейе надо было закончить учебу и сдать последние экзамены. К тому моменту почти все перестали волноваться.

Из дневников Трейи
– Да, он никуда не делся. Похоже, что он вообще никак не изменился, – сказал доктор. – А вы заметили какие-нибудь изменения?
– Нет. И величина не менялась, и чувствую я его так же. В разных местах груди у меня время от времени возникали боли, которых раньше не было, но вокруг этого узелка я не чувствовала вообще ничего, – ответила я.
На какое-то время воцарилось молчание. Казалось, я слышала, как крутятся шарики в голове доктора, пока он напряженно размышлял, как быть дальше.
– Так, – сказал он наконец. – Случай довольно необычный. Я не думаю, что этот узелок представляет какую-то угрозу, – скорее всего, это просто киста. Ваше самочувствие, ваш возраст, состояние вашего здоровья – все это приводит меня к заключению, что беспокоиться не о чем. Но опять-таки из-за вашего возраста, полагаю, лучше всего его удалить, чтобы знать наверняка. Так будет надежнее всего.
– Ну если вы так считаете, давайте. К счастью, у меня есть от чего отнимать! Как вы считаете, когда это лучше сделать? Мы с Кеном через неделю уезжаем в свадебное путешествие, нас не будет еще две недели после Рождества. Три недели можно подождать? – Больше всего меня на тот момент волновала наша поездка.
– Думаю, что да. Ничего страшного, если отложить на три недели. Да и вообще, незачем вам во время медового месяца переживать насчет шрамов и швов, – сказал он. – А еще я посоветовал бы вам показаться другому доктору, хирургу, чтобы получить еще одно мнение. Вот его имя. Его офис находится рядом с окружной больницей Марин.
Мало беспокоясь обо всем этом – в конце концов, это просто необходимые меры предосторожности, – на следующий день я оказалась в кабинете хирурга. Он тщательно исследовал узелок и мою грудь. Попросил меня поднять руку над головой и напрячь мышцы, потом упереться руками в колени, разведя локти, и снова напрячь мышцы. Тогда я еще не знала, что так можно понять, злокачественная опухоль или нет. Если да, то на коже над узелком часто появляются небольшие морщины. Поскольку с моей кожей ничего такого не произошло, а узелок не был ни к чему прикреплен, врач тоже пришел к заключению, что это всего лишь киста. Потом он попытался «продуть» уплотнение. Вообще он говорил очень уверенно. Для этой процедуры берется длинная игла; если узелок – киста, наполненная жидкостью, то та вытекает через эту иглу, и – вуаля! – через несколько секунд никакого узелка нет. Но когда он попытался сделать это с моим узелком, игла наткнулась на что-то твердое. Доктор был озадачен, даже слегка ошарашен. «Ого, – сказал он, – должно быть, это все-таки фиброаденома, внутренняя опухоль». Он посоветовал удалить ее и тоже счел, что вполне можно подождать три недели, пока пройдет наш медовый месяц, он же – рождественское путешествие. И вот я вышла из его кабинета, на груди у меня был кровоподтек, и узелок все еще оставался внутри.
Так все и решилось. Доктора были уверены, что беспокоиться из-за узелка не надо, хотя и советовали удалить его, – и в конце концов все перестали волноваться. Кроме Сью, матери Трейи.

Из дневников Трейи
Мать настаивала. Она хотела, чтобы меня еще осмотрел хирург-онколог, специализирующийся на раковых заболеваниях. И это при том, что через четыре дня мы отправлялись в свадебное путешествие, а перед этим мне надо было сдать два последних экзамена. Сначала я сопротивлялась, а потом нехотя согласилась. В конце концов, она знала, о чем говорит. Ведь именно она, моя мама, пятнадцать лет назад потрясла и напугала всю семью, когда стало известно, что у нее рак кишечника.
Я хорошо помню кромешный ужас и смятение тех дней, когда произошло то открытие и маму положили на операцию; это было тем летом, когда я окончила колледж. Я хорошо помню, как мы все были потрясены, ошарашены и в каком-то смысле невменяемы, когда с остекленевшими глазами блуждали по огромному комплексу Онкологического центра доктора Андерсона в Хьюстоне. Я хорошо помню маму, лежащую на больничной койке в окружении трубок, которые к чему только не были подсоединены. Все это вспоминается мне сейчас как в тумане: домашняя суета, ощущение неуверенности, перелет в Хьюстон и дорога к центру Андерсона, гостиничный номер; любимый папа, шагающий взад-вперед по комнате, по парковочной площадке, по больничным помещениям. Он пытается заботиться о маме, он сам охвачен паникой, распоряжается, принимает решения. Вообще-то мне кажется, что по-настоящему я не испытывала потрясения, не понимала серьезности происходящего. Эти события я пережила с чувством растерянности. Я тогда не понимала толком, что такое рак. Ни тогда, ни даже потом, когда после операции мы навестили маму, еще не пришедшую в себя после наркоза, ни даже тогда, когда в последующие годы мама уезжала в центр Андерсона на обследование и я всякий раз чувствовала, как в доме растут напряжение и страх.
С той поры минуло пятнадцать лет. Все обследования давали хороший результат. И каждый раз вся семья испускала вздох облегчения. Каждый раз уровень тревоги чуть-чуть понижался. Мир становился чуть более устойчивым, чуть более надежным. Я почти не беспокоилась о том, что папа делал бы без мамы: они были так близки, что я просто не могла вообразить, как кто-то один из них живет без другого. Мне никогда и в голову не приходило волноваться о том, что было бы, если бы мама умерла от рака. Я тогда слишком мало знала, чтобы беспокоиться о таком. Мое невежество, по крайней мере, избавило меня от ненужных тревог, ведь и пятнадцать лет спустя она была с нами, чувствовала себя прекрасно и с железной настойчивостью требовала, чтобы я прошла еще один осмотр.
На этот раз нужно было мнение онколога, специалиста по раку. «Может, стоит показаться кому-нибудь в центре Андерсона», – посоветовала мама. Все эти годы мои родители принимали активное участие в делах центра: они были благодарны за то, что маме оказали такую квалифицированную помощь; кроме того, они были заинтересованы в поддержке онкологических исследований. Не так давно они профинансировали лабораторию, проводившую исследования в области генетики и онкологии.
Но я хотела лететь на Гавайи, а не в Хьюстон. Я позвонила двоюродному брату, который работал гинекологом, и спросила, может ли он порекомендовать онколога в Сан-Франциско. Он так и сделал, и мы назначили дату осмотра. Мать хотела побольше узнать о докторе Питере Ричардсе, перед тем как отправлять меня к нему. Выяснилось, что он проходил практику в центре Андерсона под руководством хирурга, пятнадцать лет назад оперировавшего мою мать! Это была настоящая удача… В центре Андерсона его тоже всячески рекомендовали. Как нам сказали, доктор Ричардс был у них одним из лучших и они очень хотели, чтобы он остался. Однако он предпочел вернуться в детскую больницу в Сан-Франциско, где его отец заведовал хирургическим отделением. «И это неплохо», – решила я. Мне определенно понравилась эта деталь, да и мама была довольна.
Итак, на следующий день я оказалась в кабинете Ричардса. Он мне сразу понравился. Молод, приветлив и явно прекрасный профессионал. В его кабинете я почувствовала себя комфортно, и это оказалось ярким контрастом с кабинетом предыдущего врача, где все было обветшавшим и устаревшим. Он осмотрел уплотнение и обе мои груди и тоже посоветовал удалить узелок. Однако ему не хотелось ждать три недели. Ему казалось, что будет правильно вырезать узелок прямо сейчас. Возможно, нет ничего страшного, но ему будет спокойнее, если он проведет операцию немедленно.
Видимо, я все еще была под впечатлением от свадьбы, переживала свою влюбленность, предвкушала путешествие на Гавайи. Я совершенно не беспокоилась. Мы назначили лампэктомию на следующий день, в четверг, в 16:00, чтобы у лаборатории хватило времени исследовать замороженный участок и представить анализ. Поскольку предстояла однодневная операция с местной анестезией, я решила, что буду в состоянии на следующее утро сдать последний экзамен. А прямо после него мы собирались отправиться на Гавайи.
– А что, если возникнут осложнения? – осторожно спросил доктор Ричардс.
– Тогда мы не полетим, – ответила я, счастливая в своем неведении. После нескольких недель смутных страхов и опасений, преследовавших меня с тех пор, как обнаружили уплотнение, я впервые была настроена бодро и решительно и чувствовала, что готова справиться с чем угодно.
Весь вечер и большую часть следующего дня я готовилась к экзамену. Кен не покладая рук работал над окончанием «Квантовых вопросов». Я была настолько уверена в себе, что сказала ему: «Ехать со мной в больницу совершенно не обязательно, я не хочу, чтобы ты прерывал работу». За долгие годы я научилась сама решать все свои проблемы, но совершенно не привыкла просить кого-либо о помощи. Но Кена шокировала сама мысль о том, что я могу пойти одна. А я втайне почувствовала облегчение от того, что он будет со мной.
По дороге в детскую больницу мы с Трейей говорили о Гавайях. Мы нашли отделение однодневной хирургии и начали заполнять бумаги. Вдруг ни с того ни с сего я стал дергаться и нервничать. Процедура еще даже не начиналась, а я уже чувствовал, что происходит что-то страшное.

Из дневников Трейи
Кен нервничает больше, чем я. Я раздеваюсь, накидываю больничный халат, запираю свою одежду, получаю идентификационный браслетик. Надо еще подождать. Молодой доктор-скандинав приходит, чтобы задать несколько вопросов. Он говорит, что будет ассистировать Ричардсу. Его вопросы звучат вполне невинно. Лишь позже я поняла смысл каждого из них.
– Сколько вам было лет, когда у вас начались менструации?
– По-моему, четырнадцать. Чуть позже, чем у всех. (Женщины, у которых менструации начинаются рано, больше подвержены риску рака груди.)
– У вас есть дети?
– Нет, я даже ни разу не беременела. (Женщины, которые к тридцатилетнему возрасту ни разу не рожали, в большей степени подвержены риску заболеть раком груди.)
– У кого-нибудь в вашей семье был рак груди?
– Насколько мне известно, нет. (Почему-то я совершенно забыла – или моя память это блокировала? – что у сестры моей матери за пять лет до этого был рак груди. Ее вылечили. Женщины, у которых родственники болели раком груди, подвержены большему риску.)
– Опухоль болит? Болела когда-нибудь?
– Нет, никогда. (Злокачественные опухоли почти никогда не вызывают болевых ощущений.)
– Какое у вас настроение перед операцией? Если вы волнуетесь или вам страшно, мы можем дать вам успокоительное.
– Нет, это не нужно. Я отлично себя чувствую. (По статистике, те женщины, которые больше всего боятся предстоящей лампэктомии, с большей вероятностью не больны раком; те, кто спокоен, чаще больны раком.)
– Вы ведь оба вегетарианцы? У меня есть такая теория: я могу определить это по цвету кожи.
– Да, оба вегетарианцы. Я стала вегетарианкой примерно в 1972 году, больше десяти лет назад. (Рацион, включающий животные жиры, – а именно на таком я выросла, – провоцирует рак груди.)
Проходит немного времени, и я уже лежу на спине на больничной тележке, и меня везут по коридорам, которые я различаю только по их потолкам.
Если есть выражение, противоположное «взгляду с высоты птичьего полета», то именно оно описывает тот способ восприятия, который будет доступен мне в ближайший час или около того. В операционном отделении оказалось на удивление холодно: так оно будет менее гостеприимным для бактерий. Медсестра принесла мне еще одну простыню – приятно теплую, словно ее только что вытащили из микроволновки. Я болтаю с медсестрой, пока та делает необходимые приготовления: мне интересны все детали процедуры, я хочу, чтобы мне все объяснили. Она подсоединяет меня к кардиомонитору и объясняет, что он запищит, если уровень сердцебиения упадет ниже шестидесяти ударов. Я сказала, что уровень сердцебиения у меня немного ниже обычного, и она понизила уровень до пятидесяти шести.
И вот мы все – доброжелательная медсестра, симпатичный доктор-скандинав и мой старый знакомец доктор Ричардс – говорим о всякой всячине: об отпусках, коньках, велосипедах (нам всем нравится активный отдых), о наших семьях, о философии. Между моим ищущим взглядом и местом действия, моей правой грудью, воздвигается тоненький экран. Мне приходит в голову, что я могла бы подглядеть, что там происходит, в каком-нибудь зеркале, но потом решаю, что из-за обилия крови я вряд ли что-нибудь увижу. Местное обезболивающее, которое мне заранее ввели в нижнюю часть правой груди, дало эффект, но из-за того, что доктор Ричардс делает более глубокий разрез, мне требуется еще несколько инъекций. Воображение рисует мне красочные, хотя, быть может, и неверные картины происходящего. Я настолько спокойна, что кардиомонитор несколько раз пищит, сигнализируя, что пульс опустился ниже пятидесяти шести ударов в минуту. Доктор Ричардс дает несколько советов относительно подкожных швов второму доктору, и на этом все заканчивается.
Но когда я слышу, как доктор Ричардс говорит: «Позовите доктора Н.», мое сердце неожиданно подскакивает. «Что-то не так?» – спрашиваю я; в моем голосе звучит паника, а пульс зашкаливает далеко за пятьдесят шесть ударов в минуту. «Нет-нет, – отвечает доктор Ричардс, – мы просто хотим позвать патолога, который ждет, чтобы посмотреть на вашу опухоль».
Я успокаиваюсь. Все прошло нормально. Я не могу понять, почему запаниковала минуту назад. Вот с меня снимают простыню, обмывают и сажают в кресло-каталку, чтобы отправить в обратное путешествие; теперь я чувствую себя менее беспомощной, чем когда неподвижно лежала на спине, но все так же теряюсь в одинаковых коридорах. Меня подвозят к столу дежурной медсестры и дают разные бумаги для заполнения. Я уже думаю о предстоящем завтра экзамене, когда появляется доктор Ричардс и спрашивает, где Кен. Я беззаботно отвечаю, что он в приемном покое.
Я понял, что у Трейи рак, в тот момент, когда вошел Питер и попросил дежурную медсестру отвести нас в комнату для приватных переговоров.

Из дневников Трейи
И вот несколько минут спустя мы втроем сидим в отдельном кабинете. Доктор Ричардс бормочет о том, что ему очень жаль, но опухоль оказалась злокачественной. Я настолько шокирована, что застываю, как камень. Я не плачу. Спокойно, как это бывает при сильном потрясении, я задаю несколько умных вопросов, стараясь держать себя в руках и даже не смея взглянуть на Кена. Но когда доктор Ричардс выходит, чтобы позвонить медсестре, тогда и только тогда я поворачиваюсь и смотрю на Кена, охваченная паникой. Я захлебываюсь в слезах, пол уплывает из-под ног. Каким-то образом я выбираюсь из своего кресла и оказываюсь в его объятиях – и плачу, и плачу.
Когда приходит беда, с сознанием происходят странные вещи. Ощущение такое, словно окружающий мир превращается в тонкую папиросную бумагу и кто-то разрывает ее пополам на твоих глазах. Я был настолько потрясен, что вел себя так, словно ничего не случилось. Я ощутил невероятную силу, силу, происходившую одновременно и от страшного потрясения, и от притупления чувств. У меня были ясный ум, присутствие духа и решительность. Как хладнокровно сформулировал Сэмюэл Джонсон, ожидание смерти невероятно концентрирует разум. Именно так я себя и чувствовал – невероятно сконцентрированным; штука лишь в том, что наш мир был только что разорван напополам. Остальная часть дня и весь вечер развернулись чередой застывших кадров в замедленном воспроизведении: четкие, наполненные острой болью кадры – один за другим, и никаких фильтров, никакой защиты.

Из дневников Трейи
Остальное я помню обрывками. Кен обнимал меня, пока я плакала. Как глупо было даже думать о том, чтобы пойти сюда одной! Мне казалось, что следующие три дня я беспрерывно плакала, совершенно ничего не понимая. Доктор Ричардс вернулся, чтобы рассказать о вариантах лечения, говорил что-то про удаление молочной железы, облучение, имплантацию, лимфатические узлы. Он не рассчитывал, что мы как следует все запомним, и готов был повторить это в любое время. У нас было от недели до десяти дней, чтобы все обдумать и принять решение. Пришла медсестра из Информационного центра по заболеваниям груди, принесла пакет информационных материалов и стала рассказывать что-то слишком общеизвестное, чтобы это было интересно; кроме того, мы были слишком потрясены, чтобы слушать.
Мне неожиданно захотелось на улицу, уйти из больницы, оказаться на свежем воздухе, где все снова встанет на свои места и никто не носит белых халатов. Я с ужасающей силой почувствовала себя чем-то вроде бракованного товара, мне хотелось как-то попросить у Кена прощения. Вот он, этот прекрасный мужчина, который каких-то несколько дней назад стал моим мужем, и тут выясняется, что у его новой жены – РАК. Словно кто-то открывает долгожданный подарок только для того, чтобы обнаружить, что прекрасный хрусталь внутри раскрошился. Это было так нечестно – взваливать на него эту тяжкую ношу в самом начале нашей совместной жизни. Казалось, что это потребует от него слишком многого.
Кен сразу же пресек мысли подобного рода. Он не заставил меня почувствовать себя глупой из-за того, что я так думаю. Он понял мои мысли и чувства и просто сказал, что для него все это не имеет значения. «Я искал тебя целую вечность, и я рад, что теперь ты у меня есть. Все остальное не имеет значения. Я никогда не оставлю тебя, я всегда буду рядом с тобой. Ты не бракованный товар – ты моя жена, подруга моей души, свет моей жизни». Он ни за что не дал бы мне проходить через все это в одиночку, бессмысленно было даже думать об этом. Вот так. Не было сомнений в том, что он будет рядом со мной, какой бы ни оказалась наша судьба, что и подтвердилось в последующие долгие месяцы. Что случилось бы, если бы мне удалось отговорить его идти со мной в больницу?
Помню, как я вела машину к дому. Помню, как Кен спрашивал меня, нет ли у меня чувства стыда за то, что у меня рак. Я ответила ему: нет, такое даже не приходило мне в голову. Я не видела в этом своей непосредственной вины, скорее воспринимала как игру случая, естественную для современной жизни.
У каждого четвертого американца обнаруживают рак; у каждой десятой женщины – рак груди. Правда, обычно это случается в более позднем возрасте. Женщин моложе тридцати пяти даже не проверяют на рак груди. Мне было тридцать шесть, я едва-едва миновала эту границу. Никогда не слыхала, чтобы женщины с крупной, пышной грудью были больше подвержены риску заболевания. Впрочем, если до тридцати ты заводишь ребенка, это считается чем-то вроде защиты… Не могу сказать, чтобы я прилагала какие-то особые усилия в этом направлении, скорее просто плыла по течению. Можно лишь вообразить себе инструкцию по применению для девочек, которым суждено иметь пышную грудь. Если открыть алфавитный указатель и найти раздел «Грудь: меры безопасности», то там вместе с предостережениями относительно солнечных лучей и типов, которые хватают тебя за грудь в толпе, должен быть еще и следующий совет: «Рекомендуется использовать по прямому назначению до достижения тридцатилетнего возраста».
Мы вернулись домой в Мьюир-Бич только для того, чтобы столкнуться с трудной задачей отвечать на телефонные звонки, растянувшиеся на всю ночь.

Из дневников Трейи
Дома я села на диван, сжалась в комок и стала рыдать. Слезы были автоматической, рефлекторной реакцией на слово «рак», единственно нормальной и адекватной. Я просто сидела и плакала, пока Кен звонил родным и друзьям и рассказывал им о страшной новости. Иногда я плакала навзрыд, иногда у меня просто текли слезы; я была не в том состоянии, чтобы с кем бы то ни было разговаривать. Кен входил и выходил, обнимал меня, говорил по телефону, обнимал меня, говорил по телефону…
Прошло немного времени, и что-то изменилось. Жалость к себе утратила свою остроту. Барабанная дробь в затылке («рак – рак – рак») стала не такой настойчивой. Слезы уже не приносили удовлетворения, как сладости, которыми ты объелся, и потеряли свой вкус. К тому времени, когда Кен делал последние звонки, я была уже достаточно спокойна, чтобы немного самой поговорить по телефону. Это было лучше, чем сидеть на диване хлюпающим промокшим комочком. «Почему я?» – такой вопрос вскоре утратил для меня свою остроту. Его заменил другой: «Что дальше?»
Застывшие кадры сменяли один другой – медленные, болезненные, обнаженные. Было несколько звонков из больницы, и все с плохими новостями. Узелок был величиной два с половиной сантиметра – довольно крупный. Это говорило о том, что у Трейи рак 2-й стадии, которая предполагает большую вероятность того, что затронуты лимфоузлы. Что еще хуже, согласно отчету патолога, клетки в опухоли были чрезвычайно слабо дифференцированными (грубо говоря, очень злокачественными). По шкале от 1 до 4, где 4 означает самое худшее, у Трейи была опухоль самой скверной, 4-й разновидности: агрессивная, трудноистребимая и очень быстро растущая. Правда, на тот момент мы буквально ничего из этого не понимали.
Хотя все происходило как в замедленной съемке, каждый кадр содержал столько переживаний и информации, что возникало дикое ощущение, будто все происходит одновременно и слишком быстро, и слишком медленно. Меня не оставляло чувство, что я играю в бейсбол: стою в перчатке, а несколько человек бросают в меня мячи, и я должен их ловить. Но в меня летит так много мячей, что они бьют меня по голове, по телу и падают на землю, а я стою с идиотским выражением на лице. «Стойте, ребята, можно помедленнее, чтобы у меня был шанс? Нет?..» Звонки с дурными новостями продолжались.

Из дневников Трейи
Я думала: ну почему никто не может позвонить и сообщить что-нибудь хорошее? Неужели всего этого недостаточно? Ну хоть бы откуда-нибудь лучик надежды! Каждый звонок снова будил во мне чувство жалости к себе: почему я? Я давала выход эмоциям и только через некоторое время после этого могла воспринимать новости хладнокровно, как простую фактическую информацию. Все идет так, как идет. У меня удалили опухоль размером 2,5 см. Это агрессивная карцинома. Клетки очень слабо дифференцированы.
Вот и все, что нам сейчас известно.
Было уже поздно. Кен пошел на кухню заваривать чай. Мир наполняли тишина и успокоение, и на мои глаза снова навернулись слезы. Тихие слезы отчаяния. Все это правда, все на самом деле, все это происходит со мной. Кен вернулся, посмотрел на меня. Он не произнес ни слова. Он сел, обхватил меня руками, и мы стали смотреть в темноту молча.

Глава 3. Обреченные на поиски смысла

Из дневников Трейи
Внезапно я просыпаюсь. Встревоженная, потерянная. Сейчас, должно быть, три-четыре часа ночи. Случилось что-то очень-очень плохое. Рядом Кен, он глубоко и ровно дышит. Ночь темна и тиха, через окошко в потолке видны звезды. Невыносимая боль пронзает сердце, сжимает горло. Это страх. Страх чего? Я вижу: на правой груди лежит моя рука, она трогает повязки, ощущает швы под ними. Вспоминаю. Нет, нет. С силой зажмуриваю глаза, лицо искажается гримасой, горло перехватывает от ужаса. Да, я вспомнила. Я не хочу вспоминать, не хочу знать об этом. Но это правда. Рак. Рак разбудил меня в тиши этой темной ночи, пятой по счету после моей брачной ночи. У меня рак. У меня рак груди. Всего несколько часов назад из моей груди удалили твердый узелок. Оказалось, опухоль не доброкачественная. У меня рак.
Все это – на самом деле. Это происходит со мной. Я лежу в кровати, парализованная страхом и неверием, а мир покоится вокруг. Рядом Кен, от его присутствия веет теплом и спокойной силой. Но я вдруг чувствую себя страшно одинокой. У меня рак. У меня рак груди. Я верю, что это правда, и одновременно не верю, не могу впустить в себя это знание. Но именно оно разбудило меня посреди ночи, оно сжимает мое горло, капает из глаз, заставляет сердце бешено колотиться. Такой громкий звук для этой тихой спокойной ночи с Кеном, который глубоко дышит у меня под боком.
Да, вот он, свежий шрам на моей груди. Его нельзя не заметить, нельзя отрицать. Нет, я не могу спать. Слишком сильна боль в горле и груди, слишком крепко я зажмурилась, чтобы защититься от правды, которая мне известна, но которую я не могу принять, слишком плотно обступил меня чудовищный страх неизвестности. Чем заняться? Я поднимаюсь, осторожно переползаю через Кена. Он шевелится, а потом снова погружается в беспокойный сон. Вокруг смутные, хорошо знакомые очертания. В доме холодно. Я отыскиваю свою розовую махровую сорочку, закутываюсь в ее знакомый уют. Сейчас декабрь, а в нашем доме на берегу Тихого океана нет центрального отопления. Я слышу, как где-то внизу накатывают волны, эти ночные призраки. Я не развожу огонь – просто закутываюсь в одеяло, чтобы согреться.
Теперь я проснулась, безнадежно проснулась. Я один на один с моим потрясением и ужасом. Чем заняться? Есть не хочется, медитировать не могу, читать бессмысленно. Неожиданно я вспоминаю о пачке материалов, которые дала мне медсестра в Учебном центре по заболеваниям груди. Конечно же, конечно. Вот что я почитаю. Я понимаю, что это спасение; это правильное чтение, оно успокоит, уменьшит невежество, которым подпитывается мой страх.
Я сворачиваюсь на кровати, крепче закутываюсь в одеяло. Вокруг очень тихо и спокойно. Я думаю о том, сколько других женщин так же проснулось этой ночью с тем же страшным знанием. А сколько прошлой ночью, а сколько проснется следующими ночами? У скольких женщин это слово – «РАК» – стучит в голове, как бесконечная барабанная дробь, беспокойная и беспощадная? РАК. РАК. РАК. Это слово не отменить, не стереть. РАК. Вокруг меня поднимается облако из голосов, картинок, представлений, страхов, случаев, фотографий, рекламных объявлений, статей, фильмов, телепередач – мутное, бесформенное, но плотное и зловещее. Все это – истории, которыми моя культура окружила то, что начинается на букву «р». И все эти голоса, рассказы, образы, которые меня обступили, наполнены страхом, болью и беспомощностью. Эта штука на букву «р» очень скверная. Большинство людей от нее умирает, часто долго, мучительно, жутко. Я не знаю подробностей. Я вообще очень мало знаю о раке, но истории свидетельствуют, что это вещь страшная и причиняющая боль, неподконтрольная, загадочная и могущественная; особенно могущественная из-за своей загадочности. Никто не может его объяснить – это клеточное образование, которое выходит из-под контроля. Нет никаких способов остановить его, обуздать или, на худой конец, локализовать. Дикое, слепое новообразование, которое в конце концов своей прожорливостью уничтожает и себя, и своего хозяина. Слепое, саморазрушительное, зловещее. Его никто не может объяснить, никто не знает, как оно начинается и как его остановить.
Это то, что растет в моем теле. У меня начинается мелкая дрожь, я крепче закутываюсь в одеяло, заворачиваюсь в кокон, чтобы укрыться от кошмара. Но оно тут, внутри меня, и было там все это время. Все то время, что я прекрасно себя чувствовала; все то время, что я пробегала по двенадцать миль (19 км) в неделю; все то время, что я ела здоровую пищу – салаты из свежих продуктов и вареные овощи; все то время, что я регулярно медитировала, училась, вела размеренную жизнь. Кто это объяснит? Почему сейчас, почему я, почему не кто угодно другой?
Я сижу на кровати, закутавшись в одеяло, а на моих коленях грудой свалены бумаги и брошюры. Я обращаюсь к ним, мне не терпится узнать как можно больше. Есть ли что-нибудь еще, кроме тех историй, которые рассказывает моя культура? Может быть, да. Я знаю, что мой страх питается незнанием; облако вокруг меня становится еще больше. Поэтому я читаю. Читаю про женщину, которая обнаружила свою опухоль, когда та была размером с яблочное зернышко. Моя – размером в два с половиной сантиметра, почти в дюйм. Читаю о детях, больных лейкемией, – как же так вышло, что дети так страдают? Читаю о разновидностях рака, о которых ничего не знала раньше; они прежде просто отсутствовали в моем мире. Читаю о хирургическом вмешательстве, химиотерапии и облучении. Читаю о процентах выживших – как важны они для раковых больных! За этими цифрами люди – такие же, как я. По прошествии пяти лет такой-то процент выживает, такой-то умирает. Где буду я? В какой колонке? Я хочу знать это немедленно. Мне не перенести неведения, этого пути впотьмах, на ощупь, этой дрожи в ночи. Я хочу знать немедленно. К чему мне готовиться? К жизни или смерти? Никто мне не расскажет. Они могут предоставить мне цифры, но этого мне никто не расскажет.
Я глубже окунаюсь в слова, рисунки, цифры. Они занимают мой разум, не дают ему разворачивать собственные устрашающие картины. Я рассматриваю цветные фотографии, где пациенты лежат под огромными аппаратами или на операционных столах, консультируются с обеспокоенными докторами, позируют с родственниками, улыбаются перед объективами. Скоро это буду я. Совсем скоро я стану пациентом, а в конце концов – раковой статистикой. Все это будут делать со мной, как делали до того со многими другими. Я не одна: все фотографии свидетельствуют об этом. Многие, очень многие вовлечены в эту «войну против рака», которая будет вестись теперь в моем теле.
Чтение успокаивает. Этой ночью информация становится для меня спасением от бессмысленного страха и тревоги, лучшей терапией. Позже я убедилась, что так происходит всегда. Чем больше я знаю, тем увереннее становлюсь, даже если узнаю что-то дурное. Незнание пугает – знание успокаивает. Самое страшное – если ты чего-то не знаешь… Да-да, самое страшное.
Я снова забираюсь в кровать, прижимаюсь к теплому телу Кена. Он не спит, он молча смотрит на окошко в потолке. «Ты ведь знаешь, что я тебя не брошу». – «Знаю». – «Я серьезно думаю, что мы справимся, детка. Надо только понять, что же, черт возьми, нам делать…»
Как поняла Трейя, проблемой номер один был не рак. А информация. И первое, что ты выясняешь, когда сталкиваешься с этой проблемой, – то, что достоверной информации нет.
Объясню вкратце. Если речь идет о любой болезни, человеку приходится сталкиваться с двумя совершенно разными явлениями. С одной стороны, вы имеете дело с нарушением в работе организма – сломанной костью, гриппом, сердечным приступом, злокачественной опухолью. Назовем этот аспект болезни заболеванием. Например, рак – это заболевание, конкретная болезнь, обладающая конкретными медицинскими и научными параметрами. Оно более или менее нейтрально с ценностной точки зрения: оно не может быть истинным или ложным, хорошим или плохим, а просто есть. Это как гора, которая не бывает хорошей или плохой, она просто есть.
Но, с другой стороны, человеку приходится сталкиваться с тем, как интерпретируется заболевание в его обществе и культуре: со всеми суждениями, страхами, надеждами, мифами, историями, оценками и смыслами, которые каждое общество ему придает. Назовем этот аспект болезни недугом. Рак – это не просто заболевание, не просто конкретный научный и медицинский феномен, а еще и недуг, явление, обремененное культурными и социальными смыслами. Наука рассказывает о том, как начинается и каким образом протекает заболевание, а конкретная культура или субкультура – о том, как начинается и развивается ваш недуг.
В этом нет ничего особенно плохого. Если культура относится к определенному заболеванию с позиций сочувствия и просвещенного понимания, недуг может рассматриваться как вызов, кризис здоровья с возможностью исцеления. В этом случае он не проклятие и не повод для морального осуждения, а элемент общего процесса исцеления и восстановления. Если недуг рассматривается в позитивных терминах, укрепляющих дух больного, шансов излечить заболевание становится намного больше, а возможный побочный результат – духовный рост и нравственное обогащение человека в процессе исцеления.
Мужчины и женщины обречены на поиски смысла, на то, чтобы сотворять значения, оценки, мнения и суждения. Мне недостаточно знать факт, что я болен определенной болезнью, что у меня есть некое заболевание, мой недуг. Мне также нужно знать, почему я болен определенной болезнью. Почему именно я? Что это значит? Что я сделал не так? Как это произошло? Иными словами, мне надо снабдить заболевание тем или иным смыслом. И в том, что касается его, мы в первую очередь и сильнее всего зависим от общества, всевозможных историй, оценок и мнений, в которые наша культура обряжает конкретную болезнь. В отличие от болезни, недуг во многом создается обществом, культурой или субкультурой, в рамках которых мы существуем[31 - В более поздних работах автор, развивая свой интегральный подход, вводит понятие квадрантов. Очевидно, что описываемое здесь понятие физического заболевания (illness) может быть отнесено к проявлениям болезни во внешних, «объективных» квадрантах, а недуг (sickness) – к проявлениям во внутренних квадрантах («субъективном» и особенно, что касается культурных установок, «межсубъективном»). Прим. науч. ред.].
Возьмем, например, гонорею. Как заболевание она вполне ясна: это инфекция, прежде всего слизистой оболочки мочеполового тракта, распространяющаяся путем сексуальных контактов и легко излечимая с помощью антибиотиков, особенно пенициллина. Вот что такое гонорея как заболевание, медицинское явление. Но наше общество добавляет огромное количество суждений и толкований к ней как недугу: обществу есть много что сказать об этой болезни и ее носителях; кое-что из этого истинно, а многое неверно и жестоко. Якобы те, кто болен гонореей, нечисты, извращенцы или моральные дегенераты; гонорея – моральная болезнь, которая сама по себе становится суровым наказанием; те, кто болен ей, заслужили это своей нравственной неполноценностью и т. д.
И даже когда пенициллин уничтожит само заболевание, недуг своими суждениями и проклятиями еще долго после этого может разъедать душу человека так же, как бактерия когда-то разъедала его тело. «Ах, какой я испорченный, какой дурной, как плохо я поступил…»

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70653511?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes
Сноски

1
Перевод предисловия к третьему изданию – Евгений Пустошкин.

2
Имеется в виду распространенная сейчас тенденция серьезно интересоваться духовностью, но не вовлекаться в организованную, институциональную религию, особенно в ее популярной, мифико-буквальной, фундаменталистской форме. Прим. науч. ред.

3
Вместе с Энтони Сутичем и Станиславом Грофом. Среди основоположников трансперсональной психологии, кроме упомянутых Уолша и Воон (и самого Уилбера, позже переключившегося с развития трансперсональной психологии на создание всеобъемлющей интегральной метатеории и интегральной же психологии), можно упомянуть таких ученых, как Стэнли Криппнер, Чарльз Тарт, Дэниел Гоулман и др. Прим. науч. ред.

4
Автор, конечно же, мягко шутит про свою совершенную беспристрастность, но его интонации непросто передать в переводе. Прим. науч. ред.

5
Автор имеет в виду маскулинность (мужественность) и феминность (женственность), которые не обязательно тождественны биологическому полу. Различное сочетание качеств маскулинности и феминности может присутствовать у любого человека независимо от пола. Часто процесс психологического самораскрытия личности связан с установлением большего контакта с «противоположной» полярностью внутри себя. Также автор говорит об известной полярности делания (doing) и бытия (being) – в предыдущих изданиях последнее переводилось как «бытование», но допустимы варианты «бытийствование» или «бытийность». Прим. науч. ред.

6
В зависимости от контекста слово «я» пишется со строчной (при указании на обычное, маленькое «я») или с прописной (при указании на «истинное “Я”»). Прим. науч. ред.

7
Букв. «направляющим символом моей жизни» (the guiding symbol of my life). Прим. науч. ред.

8
В оригинале «шесть футов четыре дюйма», примерно 1 м 93 см. Прим. науч. ред.

9
Колледжи «Семь сестер» (Seven sisters colleges) – семь традиционно гуманитарных колледжей для женщин на северо-востоке США, основанных между 1837 и 1889 гг. Трейя училась в «Маунт Холиоук», штат Массачусетс. Прим. ред.

10
«Финдхорн» (Findhorn) – духовная община в Шотландии, основана в 1962 г., окончательно оформилась к 1967 г. Образовательный и духовный центр движения нью-эйдж. Прим. пер.

11
Windstar – гуманитарная организация, занимающаяся просветительской деятельностью в сфере охраны окружающей среды. Основана в 1976 г. Джоном Денвером и Томасом Крамом. Прим. ред.

12
Фрэнсис Воон (1935–2017) – трансперсональный психолог, доктор философии в клинической психологии, преподаватель и автор множества работ о психологии и духовности. Была президентом Ассоциаций трансперсональной психологии и гуманистической психологии, сооснователем Института трансперсональной психологии, работала в медицинской школе Калифорнийского университета в Ирвайне. Роджер Уолш – доктор философии и медицины, профессор психиатрии, философии и антропологии Калифорнийского университета в Ирвайне. Его сочинения и исследования в области медицины, естественных наук, психологии, философии и религии удостоены более чем двадцати национальных и международных премий. На русский язык переведены его книги: «Основания духовности» (М.: Ганга, 2019), «Пути за пределы эго» (соред. Ф. Воон; М.: Открытый Мир, 2006), «Дух шаманизма» (М.: Издательство Трансперсонального института, 1996). Прим. ред.

13
Фасилитатор – человек, выступающий в роли направляющего, или проводника, в индивидуальных и групповых процессах, но не обязательно имеющий профильное психологическое образование. Прим. науч. ред.

14
«Золотые Ворота» – мост в Сан-Франциско через залив Золотые Ворота; построен в первой половине XX в., знаменит изяществом и легкостью конструкций, одна из главных туристических достопримечательностей города. Прим. пер.

15
Джон Уэйн (1907–1979) – американский киноактер, герой вестернов. В фильме «Человек, убивший Либерти Баланса» (1962; реж. Генри Форд) его герой все время называет своего товарища пилигримом; многие фразы из этого фильма стали крылатыми. Прим. пер.

16
Сэмюэл Беркольц – основатель и главный редактор издательства Shambhala Publications. Учитель тибетского буддизма в традициях кагью и ньингма, один из ближайших учеников Чогьяма Трунгпы Ринпоче и Тинлея Норбу Ринпоче. Интересно, что в 2016 г. Беркольца проинтервьюировал актер Стив Бушеми, расспросивший его об околосмертном опыте, который тот пережил во время сердечного приступа. Видения, им испытанные, легли в основу книги A Guided Tour of Hell. Прим. науч. ред.

17
Университет Небраски в Линкольне – старейшее (основано в 1869 г.) и крупнейшее отделение системы Университета Небраски. Прим. науч. ред.

18
«Никаких границ: восточные и западные подходы к личностному развитию» (М., 2004; на русском языке есть вариант названия: «Безграничное». Прим. науч. ред.), «Проект Атман: трансперсональный взгляд на человеческое развитие» (М., 2004), A Sociable God («Общительный Бог: краткое введение в трансцендентальную социологию»), Up from Eden («Восхождение из Эдема: трансперсональный взгляд на эволюцию человека»); «Очи познания» (М., 2016). Прим. авт.

19
ReVision: A Journal of Consciousness and Transformation – академический журнал, посвященный проблематике трансперсональной психологии. Основан в 1978 г. Джеком Криттенденом и Кеном Уилбером. Классические номера, выпущенные под редакцией Уилбера (и содержащие ряд его основополагающих статей раннего периода, позже вошедших в первые тома собрания его сочинений и такие книги, как «Проект Атман» и «Очи познания»), – букинистические раритеты. В последние годы осуществлена попытка перезапуска журнала (revisionpublishing.org (http://revisionpublishing.org/)), однако издание уже не имеет отношения к Уилберу, и архив старых выпусков все еще недоступен. Прим. науч. ред.

20
Карл Прибрам (1919–2015) – американский ученый австрийского происхождения, нейрохирург, крупный исследователь мозга. Широкой публике известен в основном разработкой голографической модели мозга. На русский переведена работа: Прибрам К. Языки мозга: экспериментальные парадоксы и принципы нейропсихологии. М.: Либроком, 2010 (первое издание: М.: Прогресс, 1975). Дэвид Бом (1917–1992) – американский физик-теоретик, один из разработчиков квантовой теории, автор книги Quantum Theory (1951). Помогал Прибраму в создании голографической модели мозга. После знакомства с восточной философией через труды Кришнамурти увлекся разработкой духовно-философских аспектов квантовой теории, которые выразил в книгах Wholeness and the Implicate Order (1980) и Science, Order and Creativity (1987). На русский переведен ряд трудов Бома по физике, квантовой теории и специальной теории относительности, а также: Кришнамурти Дж., Бом Д. Окончание времени. Будущее человечества. Беседы Джидду Кришнамурти с Дэвидом Бомом. М.: Ганга, 2017. Также в интернете можно найти текст книги «Развертывающееся значение: три дня диалогов с Дэвидом Бомом» (в пер. М. Немцова, 1992). Фритьоф Капра (р. 1939) – американский физик австрийского происхождения. Проводил исследования по физике элементарных частиц и теории систем. Русскоязычному читателю знаком по книге «Дао физики» (https://www.mann-ivanov-ferber.ru/books/dao_fiziki/) (М.: Манн, Иванов и Фербер, 2017), в которой заявлено, что физика и метафизика неумолимо приводят к одному и тому же знанию. См. также: Капра Ф., Луизи П. Л. Системный взгляд на жизнь: целостное представление. М.: Ленанд, URSS, 2020. Прим. ред.

21
Wilber K. (Ed.). Quantum Questions: Mystical Writings of the World’s Great Physicists. Boston & London: New Science Library, Shambhala, 1984. Прим. науч. ред.

22
Вернер Гейзенберг, Эрвин Шрёдингер, Луи де Бройль, Макс Планк, Нильс Бор, Вольфганг Паули – физики-теоретики, создатели квантовой теории и квантовой механики; Артур Стэнли Эддингтон и Джеймс Хопвуд Джинс – выдающиеся астрофизики. Прим. науч. ред.

23
Исключения – Артур Эддингтон и Джеймс Джинс. Прим. науч. ред.

24
Все цитаты взяты из книги «Квантовые вопросы» (Quantum Questions). Прим. авт.

25
Известно, что есть и другая версия этого высказывания Эйнштейна – из его письма скорбевшему о смерти сына Роберту Маркусу (от 12 февраля 1950 г.); текст письма звучит так: «Человек – это часть целого, называемого нами “Вселенная”, часть, ограниченная во времени и пространстве. Он ощущает себя, свои мысли и чувства как нечто отделенное от всего остального – и это своего рода оптический обман его сознания. Стремление освободиться от этой иллюзии есть задача подлинной религии. Не питать данную иллюзию, а попытаться ее преодолеть – вот способ обрести отмеренную нам глубину успокоения ума». Прим. науч. ред.

26
Капра Ф. Дао физики. Исследование параллелей между современной физикой и восточной философией. (https://www.mann-ivanov-ferber.ru/books/dao_fiziki/) М.: Манн, Иванов и Фербер, 2017. Прим. науч. ред.

27
«Танцующие мастера By Ли» (The Dancing Wu Li Masters, 1979) – книга популярного американского писателя нью-эйдж Гэри Зукава, в которой он, подобно Фритьофу Капре, предпринимает попытку объединить идеи современной физики (теории относительности и квантовой механики) и восточного мистицизма. Фраза «Ву Ли» в заглавии – один из возможных переводов слова «физика» на китайский язык. Прим. пер.

28
Грэнвилл Орал Робертс (1918–2009) – известный телевизионный проповедник и общественный деятель, прославившийся своими масштабными и дорогостоящими проектами и частыми рассказами о видениях Христа в виде исполина. Прим. пер.

29
Алькатрас – знаменитая тюрьма, расположенная на острове в заливе Сан-Франциско. Прим. пер.

30
«Курс чудес» (1975) – эту книгу в свое время называли самым очевидным претендентом на звание «священного писания» нью-эйдж. По словам Хелен Шакман, профессора медицинской психологии, текст был записан ею под так называемую внутреннюю диктовку некоего божественного источника, который обозначил себя как Иисус Христос. Русское издание: М.: Рипол Классик, 2017. Прим. пер.

31
В более поздних работах автор, развивая свой интегральный подход, вводит понятие квадрантов. Очевидно, что описываемое здесь понятие физического заболевания (illness) может быть отнесено к проявлениям болезни во внешних, «объективных» квадрантах, а недуг (sickness) – к проявлениям во внутренних квадрантах («субъективном» и особенно, что касается культурных установок, «межсубъективном»). Прим. науч. ред.
Благодать и стойкость. Путешествие сквозь жизнь и за ее пределы Кен Уилбер
Благодать и стойкость. Путешествие сквозь жизнь и за ее пределы

Кен Уилбер

Тип: электронная книга

Жанр: Онкология

Язык: на русском языке

Издательство: Манн, Иванов и Фербер

Дата публикации: 18.05.2024

Отзывы: Пока нет Добавить отзыв

О книге: Благодать и стойкость. Путешествие сквозь жизнь и за ее пределы, электронная книга автора Кен Уилбер на русском языке, в жанре онкология

  • Добавить отзыв