Главная страница | Стихи и поэзия | Сборник боли и смеха

Сборник боли и смеха
Ида Хайд
Часики не тикают и другие рассказы и стихи из жизни биполярника. Содержит нецензурную брань.

Ида Хайд
Сборник боли и смеха

Стань синим
Хрясь! – с размаха вонзаю нож в мягкий живот.
«…добрый мой слоник, ты не грусти…»
Вспарываю его по направлению от себя.
Прости, но по-другому я не могу освободить тебя.

– Олеся, что случилось? – музыкальный работник детского сада с внешностью интеллигентной цыганки убрала руки с клавиш лакированного пианино.
– Почему они обижают бедного слоника? – нос заложило от слез, которые я уже не могу сдержать.
– С ним все хорошо. Это просто песенка, продолжай, у тебя хорошо получается.
Дети продолжили петь:
«Но наступили дни перемен
Хитрый охотник взял его в плен»

– Папа, купи мне розового слона!
– Хорошо, Олесик.
– Только розового!
– Непременно, любимая.
«был он снаружи чуть мешковат
Добрые уши ласковый взгляд»

– Пап, ну он же серый! – ну почему он никогда не слушает меня! Слооооник… этим взрослым наплевать. Им все равно.
«И в зоопарке пасмурным днем
Стал он обычным серым слоном»

Не хватает крови. Дорисую краской.
«Скоро подарит Солнце рассвет,
Выкрасит кожу в розовый цвет»
Дурацкий тюбик акрила почти засох. Фуксия. Господи, ну и херню же я натворила… Надену на него синюю вязаную кофточку. Чтобы мама не узнала. Так точно не заметит. Сейчас, вот так… я тебя согрею.
Если бы только папа подарил мне розового слона… Мне не пришлось бы этого делать.
«Звери смеются, шутят над ним:
«Ай да красавчик, серый, как дым!»

– Мне нужен синий каменный слон.
– Почему именно синий? – муж привык к моим выходкам. Они даже нравятся ему.
– Я в детстве остро нуждалась в розовом слоне, а подарили серого.
– Тогда почему синего?
– В детском саду мы учили песенку про розового слона, которого поймал охотник и слон стал серым.
– Таак… и при чем здесь синий цвет?
– Я разозлилась, что не в силах принять цвет слона и свои эмоции. И вспорола ему живот. Осознав всю глупость, надела на него синюю кофточку. Чтобы спрятать от мамы свои проделки и согреть раненого слоненка.
– Про синий так и не понял.
– Мне не нужно никого спасать, убивать и самой убиваться по разным поводам. Розовый цвет – это наивное детство. Серый – это реальность. Она нейтральна. А синий – это мое одеялко, которое согревает и прячет с одной стороны, а с другой – позволяет не травмироваться переживаниями, принимая реальность и себя, раскрашивая ее цветами своего восприятия. Слон для меня теперь символ хрупкой чувствительности, но не разрушающей скорби. Поэтому пускай он будет из камня.
«Слон улыбнулся, слон их простил»

Открывай
За окном завывал мартовский ветер. В комнате деда монотонно что-то бормотал телевизор, бабушка дремала у его кровати, держа в руке трубку от кислородного баллона. Из гостиной доносился мерный звук настенных часов, подаренных сослуживцами ее мужу: тик-так, тик-так.
Глухой звук хрипа и кашель деда прервали сон бабушки. Она положила трубку на колени и посмотрела на деда.
– Устал я, Наташа, – еле двигая сине-фиолетовыми губами, дед сжимал руку бабушки. – Как ты будешь без меня? Справишься? – он всю жизнь старался для своей Наташи. Она рано бросила работу, а он был счастлив полостью ее обеспечивать.
– Конечно, справлюсь, Женя, – бабушка улыбалась блестящими от подступивших слез глазами.
За окном завывал мартовский ветер. Настенные часы в гостиной отмеряли время. 9:10 тик-

– У нас какая-то доставка сегодня? – спрашиваю у мужа, который с трудом пытается вырваться из цепких лап царства Морфея.
– Нет, – какая может быть доставка в воскресенье утром. Положение этого утра – между подушек.
В дверь настойчиво стучали. Мы настойчиво игнорировали. В дверь барабанили, что слышался треск отходящих от дверного проема наличников. Продолжаем делать вид, что нас нет дома.
В марте невозможно быстро проснуться, в многоэтажке сложно уснуть. А если сон наступил, хочется подольше побыть в нем.
– Может быть мы топим кого? – муж вышел из спальни и проверил коммуникации, прежде, чем мы услышали крик сквозь настойчивый, непрекращающийся стук в дверь:
– ОТКРЫВАЙ!
– ???
Нас обоих охватило ощущение, что не открыть невозможно. Если мы будем игнорировать стук, нечто просто снесет дверь или иным способом проникнет к нам. Муж щелкнул замком.
Человеческий комок красного цвета влетел кулаком вперед:
– Что у вас тут, нах, за барабаны ???
Муж успел увернуться от смазанного джеба рыжего краснолицего мужчины.
– Какие барабаны? – мой благоверный видел, что вломившийся пьян и не в себе.
– Всю ночь стучал кто тут??? У меня аж ребенок проснулся.
– Пройдите, посмотрите, у нас нет никаких барабанов.
Я успела одеться и стояла у двери, когда сосед открыл ее.
– Ой… здрасьте!.. извините… я не знал, что… – громила принялся расшаркиваться, ощущая очевидную неловкость. Кажется, он начал подозревать, что ошибся.
– Здравствуйте, что случилось? – я сталь, я кремень, я ничего не боюсь.
– Да хер его пойми!.. Барабанит кто-то ночью, у меня сын со страха проснулся «Пап? что это?». Я и подумал, что соседи. Всех обошел…
– Так это вообще не в этом подъезде может быть. Тут по плите может резонировать звук, – сдержанность и рассудительность мужа успокоит любого.
– Да херова коробка! Точно… но кто тогда? – удивительно настойчивый человек.
– Кто угодно. В двух подъездах от нас кто-то ремонт делал на первом этаже, нам было слышно, как будто это было в соседней квартире, – а мы на двенадцатом живем.
– Ну и дом! Дурдом. Ладно, извините еще раз, ради бога, – краснолицый раскланялся и попятился к двери.
Мы ни разу не видели его ни до, ни после того, как он вломился.
– Что??? Да… хорошо. Скоро буду, – муж нажал сброс на телефоне и побледнел. – Дед умер.

На часах застыло время 9:10…-так.

Галка
– Вы помните, как здесь оказались? – мужчина в белом халате посмотрел поверх очков.
– Все помню, – процедила девушка с растрепанными темными густыми волосами. На фоне бледно-желтой стены больничного кабинета они казались темнее, чем были на самом деле.
– Почему вы здесь?
– Думаешь, свихнулась?
– Вы считаете себя больной?
– Больной ты.
За окном сидела галка. Наклонив голову на бок и прищуривая глаза, она заглядывала в комнату, постукивая клювом по раме. Девушка перевела взгляд с птицы на мужчину:
– Не видишь? Так пусти МЕНЯ!
– Вы куда-то торопитесь? – от вопроса доктора веяло стальным холодом. Любой ответ – капкан, он захлопнется, как только ты коснешься языком железяки на холоде.
– Знаешь же, надо мне… – она посмотрела на портрет мужчины, что висел над столом доктора.
– Что надо? – снова холод и равнодушие бронзового памятника.
– Тысячу раз сказала – владыку спасать, – примерно так учитель теряет терпение, по третьему кругу объясняя элементарные вещи.
– От чего? – а доктор знал ответ. Он слушал эти ответы третий раз.
– От духов темных! Пока я тут, с него долги забирают, потом и жизнью возьмут… – кивнула девушка на портрет, откуда снисходительно смотрел мужчина лет семидесяти.
– Почему вы так решили? – мужчина невозмутимо дыхнул на свои очки, протирая стекла краем халата. Вообще-то у него было хорошее зрение, очки он носил, чтобы прятать глаза, а точнее то, что они выражали.
– Духи показали. – солнце, выглянувшее первый раз за весь ноябрь, подсветило светлые волосы мужчины с портрета – подарка врачу на годовщину правления владыки. Снизу сияла золотая надпись «20 лет – это только начало».
– Вы слышали голоса или видели галлюцинации?
– Покажу тебе, врач, – Блеснула карими прищуренными глазами Тата.
Птица за окном громко стукнула клювом по стеклу. Тата и врач синхронно обернулись и посмотрели на галку.
– Расскажите лучше. – доктору хотелось скорее закончить этот разговор. У него уже заказан столик в ресторане по случаю годовщины. Десять лет назад он женился на дочери владыки. Десять лет он занимает кресло главного врача психиатрической больницы.
– Па-ка-жу!
– Хорошо, каким образом вы мне покажете? У вас есть запись или пленка?
– Покажу, са-дись, – Тата указала на диван, над которым висел портрет владыки, и встала рядом.
– Что ж, я слу… – не успел договорить доктор, как Тата положила ему руки на глаза.

– Мама?
– …
– … Что ты тут?… – врач оглядывал по сторонам свою детскую комнату. Она была такая же, какой он помнил ее восьмилетним мальчишкой, только все было немного размытым, как бы выцветшим.
Карта России над кроватью, письменный стол у окна с треснувшим лаком, желтые шторы, желто-коричневые обои. На деревянном стуле у двери сидела маленькая бабушка с пучком седых волос – мама доктора.
– Шшш..о… ак эо? – ком в горле мешал дышать и не выпускал из голосовых связок некоторые звуки.
– Отпусти ее, идиот! – пронзительно крикнула женщина у двери, галка стукнула по стеклу, и доктор очнулся.
– Чтоза… шутки – доктор хотел было вскрикнуть, но вовремя осекся, вытер испарину со лба и поправил очки.
– Понял? Видел? – улыбалась Тата улыбкой в стиле «я же говорила».
– Я понял, что вы владеете некоторым видом гипноза, вызывающим галлюцинации.
– Дурак!
– Постарайтесь, пожалуйста, говорить без оскорблений. Вы сегодня принимали свои лекарства?
– Зачем наркотики мне даешь?
– Чтобы ты хорошо себя вела и не вредила себе.
– Дуууу-рак! За ним тьма идет, помочь могу.
– Ну хорошо. Вот объясните мне, как вы, Татьяна, простая женщина из деревни без образования сможете помочь владыке?
– Договориться могу! С духами, – крикнула Тата. – Отпусти меня, врач…
Старое окно в деревянной раме с облупленной белой краской с треском распахнулось от порыва ветра. В комнату влетела галка. В панике она бросилась к зеркалу, что висело над ржавой раковиной и с силой ударилась о него. Охапка черных перьев с ее хвоста и крыльев упала в раковину и на паркет. Взлетев снова, птица с силой ударилась о стеклянную витрину шкафа.
Тата бросилась бежать. Она опрокинула стул, налетела на запертый, похожий на сейф, железный шкаф, и с разбега всем телом ударилась о входную дверь. Дверь была заперта.
Врач схватил историю болезни и стал размахивать ею, отгоняя птицу к окну. После нескольких попыток ему это удалось. Потрепанная галка вылетела, он закрыл за ней окно. В кабинете стало тихо. Поправив очки и растрепанные от ветра волосы, доктор, продолжил:
– Вас насильно никто не держит. Вы здесь для вашего же блага. Отдохнете, успокоитесь, во всем разберётесь и отправитесь в свою… – его прервал звонок по спецтелефону. Этот аппарат за все время работы доктора звонил всего два раза: первый, когда владыка впал в кому, второй – когда в клинику везли Тату.
– Слепых слушает! – его глаза округлились на миг, но он тут же прищурил их, как это делают во время разминки для глаз. Большим и указательным пальцем он держал оправу очков.
Тата разочарованно улыбалась:
– Не успела…
– Да-да-да-да-да-да-да-да-да!… Конечно. Выхожу, – с неестественной услужливость пролепетал доктор, положил трубку и нажал кнопку вызова санитаров.
– Умер? – дрожащими губами прошептала Тата.
Двое коренастых молодых мужчин в форме мед братьев помогли надеть Тате смирительную рубашку.
– Воот так, молодец. Сейчас пойдем спатеньки, – ласково приговаривал санитар, затягивая веревки сзади рубашки.
У двери Тата с глазами, полными слез и сжатыми губами обернулась, но врач уже не смотрел на нее. Санитары кивнули в ответ на взгляд доктора. Дверь захлопнулась, эхо от грохота отразилось головной болью, внезапно выстрелившей в виски врача.
Слепых достал из ящичка в столе блистер, щелчок – и из фольги выпало две белые таблетки. Налил воды из графина, поставил стакан на подоконник. Достал с верхней полки шкафа бутылку с янтарной жидкостью, пятью звездочками и надписью на армянском. Вылил воду из стакана в горшок с фикусом, наполнил его янтарной жидкостью, ею же и запил таблетки.
После пары глотков он взглянул на фото его матери на своем столе.
– Ну что уставился, идиот? Из-за твоей жадности переворот будет! – Слепых вздрогнул. Его телефон завибрировал и откуда-то из-за шторы на экран упало перо галки. Он выдохнул, смахнул перо, сделал еще два глотка и посмотрел на телефон: «Татьяну выписать».

Отражение в банке огурцов
Отражение лица в банке огурцов! Попался! Ну и урод.

Есть что-то от азиатской кухни в червях, которые лакомятся твоей курочкой. Четвертое поколение розово-серых личинок наяривают гнилую плоть. Консервы, внутри которых шкатулочным бархатом тебя встречает плесень элегантного изумрудно-серого цвета, каким дизайнер покрасит стену в спальне английского стиля. Внутри алюминиевой шкатулки тебя ждет не обещание жениться, а результат фатального нереста лосося, погибшего в прошлом тысячелетии. Микроволновка эры бесславного лосося пережила атомную войну и всех тараканов, мужественно оставивших следы на ее дверце и стенках некогда непобедимой тараканьей империи.
Переместимся в подвал. В этом подземелье едоки посерьезней, судя по оставленным на красных кирпичах следах, подернутых черной паутиной. Черная вдова? Не знаю, возможно просто грязь. Ржавая цепь, как локон рыжего гнома со скрипом выезжает из стены. Мужчина, что не показывает лица и скрывает свой голос, брезгливо и без уважения швыряет тарелку носителю цепи. Вместо соуса на ней въевшаяся коричневая грязь, вместо украшения – колышущаяся плесень, распыляющая свои споры, едва соприкоснувшись с сородичами, и толстенькие розовые крепыши – опарыши, бодро и с хрустом жующие остатки гнилого мяса.
Раз в две недели безликий снимает видео, где рубит мясное. Мясная гастрономия эпизодически разбавляет ленту видео с живыми животными – коты, утки, один раз, кажется, был даже младенец. Правда, через несколько дней они навсегда пропадают из роликов, уступая место мясному контенту: мясо на плахе, утиная голова на сковородке.
Безликим не интересуется полиция, им интересуются 500000 подписчиков.
Я не человек
Скрывающий голос на стримах он общается с помощью ручки и бумаги.
Безликий питает слабость к молоденьким девушкам. Иногда он подключает их к своим эфирам, а иногда не их.
К слову, молодые особы тоже испытывают к нему навязчивое влечение. Такие, которые заебут писать «ты меня не любишь?», «мне кажется, ты меня разлюбил», «а ты бы убил ради меня?» и прочую малолетнюю романтичную херню.
Женись на мне!
Я хочу от тебя ребенка
Приезжай ко мне, я буду тебя кормить
Я тебя спрячу
Пишут наперебой.
Он же, выбрав себе понравившуюся, делается взволнованным и почти перестает владеть собой.
Как тебя зовут?
Откуда ты?
Где ты живешь?
Ты одна живешь?
Кто сейчас с тобой дома?
Иногда после таких разговоров он резко прерывает или заканчивает эфир. Через пару дней у него на канале появляется мясной контент.
Что же до остальных подписчиков,
Неет, он же сказал, что его ищут. А? Да все в порядке со здоровьем у него. Просто живет так. Не, ничего не болит.
не все из них понимают, что они в кадре стрима маньяка. Они ощущают себя в кадре известного необычного блогера или как будто их пригласили сниматься в новой части Американской Истории Ужасов, ну или там в Таежном романе, воспринимая безликого как звезду или как друга, ну такого… с придурью.
Радостная бодрая музыка существует не для пробежки по сосновому бору или мотивации, нет. Она играет для безликого, когда он воодушевленно рубит очередную порцию мяса. Мясной контент. Активный день. 10000 шагов, 10000 махов топором. Дыхание хуем. Вселенная тик-тока изобильна.
Но не подумайте, этим его контент-план не ограничивается. Иногда он перевоплощается в искусного кулинара, чей засранный стол, помимо грязи, покрывается некоторыми продуктами и кухонной утварью. Натюрморт периодически перекрывает лист бумаги:
Муку добавляем?
Добавляем, конечно, она ведь лет 5 как просрочена.
А это режем или в блендер?
В блендер! Он же без крышки, пусть будут брызги, Новый год же скоро.
Безликий говорит, что у него нет паспорта, нет банковской карты. Что он живет один, выходит только ночью. На охоту.
Нет родителей
Многие ищут меня
Пишет на клочке бумаги.
Опасно
Не могу показать лица
Я не человек
В подвале у него две горки, засыпанные по форме могилы землей. Так присыпаю землей свежие могилы на какое-то время, прежде, чем поставить плиту или памятник. В каждую из них он воткнул по церковной свечке. Стрим при свечах, ну какой же он романтик!
В спальне на прикроватной тумбочке безликий хранит коллекцию женских заколок, резинок для волос и расчесок. Он бережно перебирает их, гладит, как кошечек. А если кошечка вдруг царапнет его неприятным воспоминанием, с остервенением скидывает ее на пол. Плохая киса, пшла нахуй! В некоторых эфирах он хвастается коллекцией. Фэшн контент.
Становясь зрителем его стримов я испытываю захватывающую тошноту, это когда омерзительно и интересно одновременно сразу. Я впечатлительный, умею погружаться в любую тему, так что при просмотре бывает ощущаю себя жителем этого дома, безликим. Воображаю, что сам создал этот образ и гениальную стратегию для создания контента.
Ему падают донаты.
У меня нет карты
телефон нашел
с тик током
Не шлите мне ничего
мне не надо
я не могу это получить
карты нет
Вот гандон! Я узнаю, кто ты, разоблачу тебя и уведу всех твоих подписчиков. Хотя, конечно, смотреть на срач и руки загадочного маньяка куда интересней, чем на переведенный с английского спизженный рецепт с унылым описанием и кол-ту-эшеном к покупке приправы Полипы-в-Тапке. Но лучше уж быть честным смм-щиком в скучной компании, чем алкашом из глубинки. Наверно, но не точно.
Сегодня мерзостно холодно, ненавижу февраль. До боли настапиздевшая кухня с затертым, изрезанным ножом столом и почерневшей паутиной над входной дверью. Я слишком много смотрю треш-контент. Опять проникся, как будто побывал в этом доме маньяка.
Ты никто! Пустое место!
Да, мама…
Ты мне жизнью обязан!
Весь в отца!
Не могу видеть твой хлебальник! Ничего ты не можешь!
Готовка и писанина твоя для девочек! Ты не мужик!
Да, мама…
Иду к себе, засовывая подальше свой гнев. Я прячу его в глотке. Я прячу его в заднем проходе. В крайнем случае меня просто стошнит или пронесет. Нормально. Все норм.
Не хочу с тобой встречаться
Ты странный
Ты не такой
Ты не тот, с кем бы я хотела быть
Тайком снятая резинка с длинных светлых волос… на ней осталась пара волос. На память. Теперь они мои, всегда будут моими, моя кошечка.
Телефон мелодично завибрировал, я вздрогнул. Начался стрим безликого. На кухне капал кран. Безликий закрутил кран на кухне покрепче. Что-то пишет на бумаге. Телефон мелодично вибрирует. Я, не моргая смотрю в экран телефона. Я замер. Я не дышу. Не двигаюсь. Я тигр в траве. Это охота. Горло запершило. Безликий закашлял.
Нет я здесь один
нет мамы, нет папы
Я здоров
Опять та же песня и все 100000 зрителей как в первый раз спрашивают об одном и том же и охуевают с ответов. Кожей чувствую его могущество, ноздрями чую напряжение зрителей. Оно пахнет подростками: потом, лосьоном от прыщей и затхлым воздухом, сгенерированным прыщавым отрядом, катающим в Доту всю ночь. Наивные, они хотят знать кто это. Если они узнают, увидят или услышат его голос, уже не будет такого интереса. Он же, блядь, это специально устроил! Гений хренов! Он знает, что для популярности ты можешь не иметь ничего, кроме засранного сарая. Даже просроченные продукты будут интереснее ламбаргини и жопы инстасамки. Потому что те все показывают, а он скрывает. Тайна манит.
Свет моргнул, наверно, опять проводку коротнуло.
Безликий треснул по лампочке, поверхность которой состояла из засохшего говна мух. Он режет сало и бородинский на столе среди луковой шелухи, откусывает его и показывает след от зубов на бутерброде. Меня тошнит, но, блядь, как же это вкусно.
Он кладет лист бумаги на стол рядом с трехлитровой банкой соленых огурцов, в которых уютно цветет дизайнерским серо-зеленым плесень. Качество связи плохое. У меня один провайдер на всю деревню.
Банка! Есть!
Отражение лица в банке огурцов! Попался! Ну и урод. Кривой череп, его щипцами что ли при рождении тянули? Короткая стрижка в форме платформы, с которой хочется прыгнуть в бездну социального дна и пробить все ее уровни своей уебанской прической. Один глаз полузакрыт, как у пирата дауна. Ты проиграл, предводитель долбаебов!
Я перевел взгляд от банки и снова посмотрел на нее. Ебаный кран опять капает. Я встал из-за стола, стряхнул луковую шелуху и закрыл кран. Лампочка, поверхность которой состояла из говна мух, замигала и свет погас. Телефон мелодично завибрировал. О, кто-то прислал донат.

Поле странного ЖК
– Епта, это что щас было? – на пороге бытовки стоял строитель, пытаясь понять, куда все исчезло. Вокруг был сплошной пепел посерди которого стоял строительный городок. Рядом с его бытовкой скрипнула и с грохотом упала железная труба, утонув в пыли.
– Охуеть… Назарбеееек!!!
– Ааа?
– Что за поебень, брат? Ты цел?
– Ваняет… Газ что ли взорвался?

По тропинке через поле шла девушка, брезгливо оттопырив гиалуроновую губу. В одной руке у нее был латте на миндальном, в другой – выплевывающий уведомления, телефон. На ногтях – толстенный слой шилака, в глазах – проактивность, дикость, успех.
– Уой!.. – в траве что-то шевельнулось. Это был младенец. Он просто лежал у обочины, улыбался и радостно дергал ножками.
Девушка посмотрела на телефон, потом на младенца. Она опаздывала. «Блин, у меня руки заняты!» – подумала она, поправив шарф, скрывающий огромную зеленую язву на шее. «У меня уже 105 писем пришло, на встречу опаздываю, надо еще назначить встречу, чтобы обсудить, когда всем было бы удобно встретиться, еще обговорить ту встречу. Нет у меня время на это тут!»
Она сфоткала младенца и ушла вглубь тумана. Туман этой ночью был особенно густой, что даже к 10 утра еще местами навязчиво нависал над полем и МКАДом, как мать над сорокалетним сыном, который не хочет съезжать.
По тропинке, прихрамывая шла полная невысокая женщина лет 40. Ребенок в траве довольно взвизнул.
– Ох, боже ты мой!… Ты откуда здесь? Где твоя мама? – громким скрипучим голосом, которым ругаются с соседями в селе, проговорила женщина. Она посмотрела по сторонам – никого. Закашлялась. Сегодня у нее особенно сильный кашель с кофейной мокротой.
– Малышка, я бы взяла тебя, да у самой уже пятеро таких, – она шла к банкомату снимать пособие на одного из них.
Потрепав за щеку младенца, выкурила две сигареты, запустив бычки в поле. Закашлявшись до хрипоты и выступившего пота, ушла в туман. Она шла за пособием на одного из пяти своих детей. Ей нужны были деньги на аборт.
– Да не видно отсюда, давай тут! – два подростка с проплешинами на голове в форме Африки копошились в высокой траве, подыскивая себе место для занятий подростковыми делишками.
– Погоди, тут какая-то хрень, – парень споткнулся о младенца, отчего тот заплакал.
– ААА! – девушка рванула в обратную сторону, парень, спотыкаясь побежал следом, оставив на сухом кусте полыни клок волос.
Через час по той же тропинке шел мужчина лет 60, деловито неся подмышкой барсетку, из которой выглядывал ежедневник 1993 года.
– Таак. А это что тут у нас? – мужчина заглянул в траву, откуда ему улыбнулся младенец.
– Интересно… вот куда смотрит правительство? Средь бела дня младенцы в траве валяются! И где мне искать его мать? Черт знает что! Сажать таких матерей надо, – мужчина сплюнул, что-то пробормотал себе под нос и пошел дальше. У него болела голова и жутко чесалась шея, отчего он был очень раздражен.
– Схиии… маленький, ты чиво тут один валяешься? – рабочий со стройки поднял улыбающегося младенца. – Гиде твоя мама? А? Агууууу! – он приподнял его и взял на руки, аккуратно придерживая голову.
Рабочий принес младенца к себе в бытовку, повариха из столовой принесла молоко и бутылочку. Они покормили малыша, укутали его одеялом и уложили спать, соорудив из куска фанеры и телогрейки заслонку у кровати, чтобы тот не упал.
Младенец сладко спал. Туман сгущался. Дети растут во сне. Малыш спал изо всех сил так, что к полуночи он вырос до размеров годовалого ребенка. К трем часам ночи он вытянулся до 8 летнего мальчика. В 6 утра он был размером с подростка. В 8 он стал под два метра ростом, еле помещаясь в кровати строителя. Пеленки валялись разорванными тряпками вокруг. Он встал с кровати, ударившись головой о потолок бытовки. Пригнулся и на полусогнутых ногах вышел на улицу. Голый.
Конечности его были тонкие, кожа розовая и сухая. Глаза горели красным, отражаясь в окнах новых и строящихся домов, как лазерные указки для игры с кошками.
Он посмотрел на поле, поднял голову и застыл. Жуткая боль в животе заставила его скрючился. Он заскулил как пес, с которым не гуляли весь день и пукнул.
В строительном городке послышался шум.
– Епта, это что щас было? – на пороге бытовки стоял строитель, пытаясь понять, куда все исчезло. Вокруг был сплошной пепел посерди которого стоял строительный городок. Все три корпуса нового ЖК исчезли. Поле тонуло в зеленом тумане.

Джаз для желе
– Джаз – это музыка состояния, когда ты только собираешься напиться, а блюз – это когда ты уже в говно, – Андрей сделал музыку громче и чуть прибавил скорость.
Мне не по себе. Ладони покрылись липким потом.
– Джаз – музыка рабов. Диких, сильных. Они сочиняли его после работы, собираясь в своем кругу, – он прибавил газа, машина дернулась под рев мотора.
– Агааа… – пот стекает струйкой страха по спине неуверенности. Неужели он знает?

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/ida-hayd/sbornik-boli-i-smeha-70653061/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.