Воспоминания. О жизни до революции и о войне
Воспоминания. О жизни до революции и о войне
Степан Спиридонович Глазков
Мемуары старшего лейтенанта Степана Глазкова о жизни его родных до революции 1917 года и о Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.
Воспоминания
О жизни до революции и о войне
Степан Спиридонович Глазков
Редактор Алена Воробьева
Хранитель рукописи Галина Степановна Бурмистрова
Идея и продвижение Евгений Бурмистров
© Степан Спиридонович Глазков, 2024
ISBN 978-5-0062-8980-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Воспоминания Степана Спиридоновича Глазкова
(1907—1977)
Хорошо и почетно вспоминать о своих родичах, как они жили, чем занимались, ихние нравы и привычки
Начнем с ближних
Отец Спиридон Осипович
Рано он остался без отца и матери. Мать его умерла, когда ему было 8 лет. Отец умер, когда ему было 14.
Жил он с братьями Терентием, Игнатом, Евдокимом и с двумя сестрами – Наталией и Прасковьей, которая была вместо матери: она и ходила за ним, и нежила, когда его обижали, а обид было много. Он вырос, не зная материнской ласки и не был согрет материнской теплотой. Вместо этого он часто был обижен и огорчен. Рано его приучили к тяжелой работе, он большинство времени находился в поле: то пахал или бороновал, то пас один лошадей днем, то на пару – в ночном. Так он и вырос в поле. Даже в праздники он мало дома был. Поэтому он был совершенно неграмотным, ему не представляли такого времени, чтобы учиться или праздновать.
Хозяйство вел старший брат Терентий, а его жена Афанасьевна вела семейную кассу. Кто где бы и сколько ни заработал или даже нашел – все сдавали ей в кассу. Ее уважали и боялись – она была строгая и требовательная. Хозяйство ихнее было средним, земли и скотины было мало, а поэтому Игнат, Евдоким, а когда подрос – и Спиридон, часто работали то на железной дороге, то у помещиков на прополке свёклы и уборке хлебов. И все заработанные гроши сдавали Афанасьевне, а она контролировала и проверяла, не утащил ли кто копеечку.
Однажды был такой случай, что Афанасьевна оставила дома всех своих сношенниц. В том числе и наша мать Соломанида, еще молодая, на первом году замужества, осталась дома для своих семейных дел. В это время у помещика Руновского много работало женщин и девушек, в том числе и наши сношенницы Екатерина, Марина и Солоша. Эта большая рабочая сила на ночь и в ненастье располагалась в больших ригах, крытых снизу и доверху соломой.
Подходил день получки. Помещик Руновский обязан был выдать большую сумму денег рабочим. Но под день получки в полночь загорелась рига, в которой находилось около 600 человек. Пламя быстро охватило всю ригу, а ведь в то время наши русские женщины и девушки ходили в лаптях с длинными онучами. Некоторые из них даже и не спали, сразу же увидели огонь, дым, завизжали и кинулись к воротам, но запутавшись в онучах, падали друг на друга. У ворот получилась куча визжавших диким голосом людей, они просили помощи о спасении. Прибежали на пожар мужчины, они стали за руки вытаскивать из кучи, но вытащить не смогли ни одну женщину. Руки отрывались и вскоре все они оказались в пламени огня и все погибли, сгорели до неузнаваемости.
Тогда все наши сношенницы благодарили свою Афанасьевну за то, что она не пустила их в этот день на работу к помещику Руновскому. Они были очень радостными и счастливыми.
Слух о трагической гибели в огне большой группы людей у помещика Руновского быстро распространился по окрестным селам и деревням. Туда быстро ехали и бежали люди – родственники и знакомые погибших. В имении Руновского много собралось народу – родных погибших: отцов, матерей, братьев, сестер, но никто не смог узнать своих родных или знакомых. Они все обгорели до неузнаваемости. Почуяв ответственность перед народом, помещик Руновский, его управляющий и другие чиновники скрылись из имения. Собравшись, народ сильно горевал и горько плакал, а потом вырыл большую и глубокую яму и стаскал в нее на носилках неузнаваемые трупы. Укладали их рядами без гробов, только родные перестилали ряды полевыми душистыми цветами.
В имение тогда много съехалось на похороны попов, урядников и чиновников, они пытались доказать народу, что это Бог наказал за прегрешения. Ни один из попов или урядников не сказал, сколько же осталось у Руновского денег от погибших, которые они заработали и не получили, и теперь никто за них не может получить.
Попы, урядники и их прислужники торопились как бы скорее отслужить над погибшими вечную память, и старались, чтобы скорее разъехался разгневанный на помещика собравшийся народ. Попы и урядники боялись, как бы что ни случилось. Народ стал спрашивать – где же помещик Руновский? Пусть он скажет, почему сгорела рига, а в ней – люди, которые утром должны были получить у него заработанные деньги? Народ не дождался помещика – с большей горечью и в слезах расходились и разъезжались по домам.
Вслед за народом разъезжались и попы, поодиночке стали разъезжаться урядники. Никакого суда или следствия о трагической гибели нескольких сотен людей не было. Имение Руновского существовало до 1918 года.
Однажды осенью, когда с полей уже все было убрано, подправили крыши, подмазали во дворе худые плетни намешанной глиной с навозом, и полностью подготовились к зиме. Терентий как хозяин и участник Японской войны в чине старшего унтер-офицера мало работал в своем хозяйстве – он частенько выпивал и разгуливал по своему хотению. Афанасьевна и все его братья мало ему что об этом говорили, но братья на его жизнь стали завидовать. Как-то вечером все четыре брата находились в риге и дружелюбно о чем-то разговаривали. Терентий был, как и всегда, выпивши, и неожиданно он тут же предложил своим братьям продать жеребенка. Они молчали. «Ну вот готовьте его, завтра базар, я поеду и продам его, все у нас будет побольше деньжонок». А сколько их было, из братьев никто не знал и спросить никто не смел.
Утром Терентий собрался ехать на базар один. Однако все братья сказали, что на базар поедут все вместе. Так и поехали все вчетвером.
Продали жеребенка и решили купить хорошего сукна на четыре поддевки и сшить каждому брату поддевку (вроде пальто). На остальные деньги купили водки, напились и приехали все пьяными с шумом и дымом, а также с песнями. Евдоким с большим трудом сошел с телеги, осмотрелся, а вокруг его клубился дым или туман, некому было различать-то. А когда он вошел в избу, отряхнулся, то от него повалил дым, как от попа с кадилом. У него горел от цигарки рукав зипуна.
Терентий вскочил в избу в зипуне, не раздеваясь, кинулся пить прямо из ведра холодную воду. Второпях он споткнулся, упал и повалил лоханку. Грязная вода разлилась по полу всей избы. Похвальный, громкий шум, колгота, суета в избе не утихала, а наоборот, усиливалась, мальчишки и девчонки похоронились кто на печь, кто под кровать, кто куда. Соседи, то ли из любопытства, то ли из ехидства, стали подсматривать и подслушивать в окна. Домашняя семейная сцена началась… Жены встретили их недружелюбно, заворчали, мол, купили себе сукна на поддевки, а нам – ни платка, ни мыла. Посыпались и другие упреки. Больше всех разгордился на свою жену наш отец, так как она всех моложе, а вникает в хозяйство, как и старшие. И спьяну-то не выдержал обиды, быстро схватил топор и лежавшую на столе кипу хорошего сукна на четыре поддевки изрубил всю на куски. Получился семейный скандал…
Утром Афанасьевна, как хозяйка и бесконтрольный кассир, принесла водки, братья охмелились, тогда она предложила разделиться. Ее сношенницы в эитом поддержали и разделились на две части: Терентий с Игнатом, Евдоким со Спиридоном, с ними и пошла их сестра Прасковья (ее все звали нянькой). Хозяйство развалилось, а семья стала быстро рассыпаться. Игнат вскоре уехал от Терентия и Афанасьевны на железную дорогу и определился на постоянную работу путевым обходчиком (будочником). Анафасьевна одна-то пожила немного и умерла. Оставила троих детей: Аришу, Мархушу и Василия.
Терентий немного пожил один, и вынужден был жениться на второй – и женился. Вторая жена Степановна была трудолюбивая, добрая и хозяйственная женщина. От нее родились: Серафима, две Александры и сын Егор. Немного пожила Степановна и умерла. У Терентия образовалась семья, да и немаленькая, он в третий раз был вынужден жениться – и женился.
Евдоким со Спиридоном жили дружно, они были несколько раз между собой кумовьями и называли друг друга кум или кума. И только в 1912 году они в полном и добром согласии разделились. Сестра Прасковья пошла с Евдокимом.
Была у них еще старше всех сестра Наталия Осиповна, она была очень трудолюбива, рано она всегда вставала и поздно ложилась, очень была вежлива и желанна, была красива и стройна. Замуж ее выдали не по ее воле рано – на 17-м году, за Климуткина сына Фому. Фома служил в гвардейском кавалерийском полку в городе Петрограде.
Пришел домой с отличиями и царскими гвардейскими значками, а поэтому он много из себя воображал и становился большим щеголем. В церкви становился впереди всех прямо в самом центре. Он был гордым и коварным, часто стал обижать свою жену Наталию Осиповну.
Она была вынуждена и приходила в родной дом вроде бы пожаловаться и поплакать, но этого она не делала, и все обиды и огорчения терпеливо переносила, и даже старалась быть веселой и жизнерадостной. Но за ней приходил гордый муж Фома и уводил ее со скандалом…
Все тогда удивлялись, в кого же у Климутки родился сын Фома? Ведь сам Климутка был несмелым, богобоязненным и большим трусом, он даже боялся кулачного шума. Такая же была и вся родня у Климутки. Сам Климутка никогда не купался в речке или пруду – плавать он не умел и боялся, что утонет. А потому он поселился в самом конце села, где нет ни озера и ни пруда.
Климуткины жили плохо, сам Климутка все лето ходил босиком и в одноцветных полосатых, самотканых портках. Ростом он был большой, как великан, и при встрече, в особенности со старшими, он кланялся ниже пояса, гнулся так, что как бы переламывался на две части – верхнюю и нижнюю.
Женщин он не уважал и с ними не здоровался, проходил мимо их как слон.
Отец Спиридон Осипович был очень трудолюбив, он любил много работать и не любил бездельничать. Он был совершенно неграмотным, даже ни одной буквы не знал, так же он не знал и цифр. Деньги он различал по их окраске и плохо их считал, считала и берегла ему деньги жена. Он был очень доверчив, честен и справедлив. В своей молодости он любил кулачные коллективные сражения, и часто он приходил с них с окровавленным носом или с подбитыми глазами, а когда его стыдили или бранили, он терпеливо умалчивал – вроде не слышит.
В 1914 году в августе месяце началась война с Германией – это первая мировая империалистическая война. Забирали народ на ее кровопролитие как на защиту веры, царя и Отечества. В конце 1914 года взяли и Спиридона на империалистическую войну. Защищать веру, царя, Отечество.
Несколько раз ему приходилось находиться в применявшимися немцами тогда удушающих газах, и с большими трудностями переживал их. После того, как он побыл несколько раз в отравляющих удушающих газах, он потерял все чутье, он перестал чуять даже самые острые запахи, как мята, полынь и т. д. Он перестал чувствовать самые противные, тошнотные вони, он даже почти не разбирал пищу – солена она или не солена, он об этом никогда никому не рассказывал.
Он не чуял нюхательный табак, нашатырный спирт, лук, а когда ему это дадут понюхать, он говорил – ого, даже в носу гамазит и глаза слезятся.
В одной из рукопашных схваток с немцами он был штыком пронзен в грудь. Долго лежал в лазарете, но его рана не заживала – образовался на груди гнойный свищ, и его отпустили домой.
Несколько лет он от той штыковой раны болел – лежал в постели и ни разу никому не пожаловался о том, что ему было больно.
Он был терпелив и вынослив. Часто слышали, как он спокойно и тихо пел любимую военную песню:
Под ракитою зеленой русский раненый лежал,
Он к груди, штыком пронзенной, крест свой медный прижимал.
Кровь лилась из свежей раны на истоптанный песок.
Над ним вился черный ворон, чуял лакомый кусок.
Со своей женой он жил дружно и любезно, они взаимно уважали друг друга. Жалели и помогали друг другу во всем и всегда.
Курить он мало курил, поэтому он не кашлял и на легкие никогда не жаловался. Выпить водочки он был не против, и в особенности он любил пить какие-нибудь магарычи, свои деньги он мало и очень редко когда пропивал, и то после тужил о них.
Очень любил он животных и в особенности лошадей, поэтому он с первых дней колхозного строительства был конюхом. Несколько лет работал конюхом в Токаревском РК ВКПб при секретаре РК ВКПб тов. Золотухине. Несколько раз он за свою хорошую и честную работу был премирован.
Все братья Спиридона до войны работали со своими женами и сыновьями в колхозе. Умерли они все в военные 1941—1945 годы, когда все их сыновья были на фронте, защищали свою Родину от немецких фашистов.
Многие из них не вернулись домой, погибли смертью храбрых.
Сам Спиридон трудился до самой своей смерти, и умер, можно сказать, на ходу, на своих ногах. Вот как это было: утром, как и всегда, встал с постели, убрался, умылся и сел за стол завтракать. Его дочь Александра подала ему стакан молока и кусок белого хлеба и сказала – вот, папа, пока засуси, а я приготовлю завтрак и тогда все вместе будем завтракать, – и занялась своим делом. И тут же услышали, как с ним стало плохо. Они подумали, что он поперхнулся. Стали стучать ему по спине, но ему становилось все хуже и хуже. Он не мог продохнуть, дыхание заперлось, ноги стали гнуться, и он стал опускаться на пол. Его вынесли в сени на свежий воздух, но и на свежем воздухе он не мог продохнуть и опустился на пол, и уже больше не встал и не смог сказать ни одного слова. Смерть сковала его навсегда на 79 году от его рождения.
Жена Спиридона Соломанида Степановна была трудолюбива, уважаема и справедлива. Она была красива и стройна, любила петь песни, в компании была веселой и шутливой. Особенно переживала трудности, когда муж Спиридон был на войне. На ее иждивении было три сына малолетних, в хозяйстве было две овцы, пять кур. Завела было маленькую телочку, но отдала ее на расход.
Приволье – на все лето, а там она сдохла, и получила от ней кожу. Долго она горевала и часто плакала. Но вот поздно осенью она получила два письма от заведующего расходом, чтобы Глазкова Соломанида ехала за своей телкой. Это было неожиданное удивление. Конечно, она, согласно этому вызову, могла бы получить телку, и все соседи советовали ехать за телочкой. Она повторила: «Конечно, моя телочка сдохла, и я от ней получила кожу, теперь приведу телочку, а ну-ка она принадлежит таким же горемычным или еще хуже, чем я со своими сыночками. Чужую не возьму». И не поехала, отказалась.
Но время все унесло, все невзгоды и обиды. После всего жизнь значительно улучшилась, а хозяйство стало средним. Своими детьми она была довольна, гордилась ими и радовалась над ними. Особенно она была желанна к внучатам и внучкам.
Потомство от Спиридона и Соломаниды небольшое:
От старшего сына Степана три дочери, и в конце концов появился сынишка Федя 1960 года рождения и две внучки: Надя и Таня. От Павла дочь и сын Николай, от которого две дочери, Ольга и Елена. Здесь потомство мужского пола прекращается, как прекратилось потомство от нашего дедушки Тимофея Остафьевича, хотя Тимофей пытался продлить потомство. Принимал в приемыши Демушку, но потомства не получилось. Демушка был Расщепкин и от него были дети Максим, Николай и Федора, но они не Глазковы, а Расщепкины. От Зои есть дети: дочь Алла и сын Александр, но они не Глазковы, а Поповы. От Федора Спиридоновича – дочь и сын Виктор. Живет где-то в Ленинграде и работает инженером, связи с родными не ведет. От дочери Александры – один сын Володя Баландин, от которого есть сын Олег и дочь Аленка.
Несколько слов о смерти Соломаниды Степановны.
10 февраля 1949 года не болела и не жаловалась на плохое здоровье. Вечером после ужина, как и всегда, спокойно легла в кровать спать. Утром она не встала, спала – даже храпела, ее не стали будить, она проспала весь день. Не встала и на второй день – ее будили, но не разбудили – она крепко, крепко спала. А 13 февраля 1949 года у ней у сонной дыхание прекратилось. Смерть настигла ее в сонном состоянии на 61 году от ее дня рождения. Похороны состоялись 17 февраля 1949 года с почестями от дома до Токаревского кладбища.
За десяток лет до своей смерти мать Соломанида видела сон, и она рассказывала его всем-всем, хотя ей об этом не велено было рассказывать, но она рассказывала утвердительно – не как сон, а как было видение.
«Я, как и всегда после ужина, легла спать».
И долго-долго спала, ее будили, но она не могла встать. Она слышала, что про нее заговорили о том, что она умерла. Она чувствовала, как ее положили в гроб. Она слышала, как вокруг суетятся ее родные, слышала, как по ней они плачут. Она чувствовала и слышала, как ее на третий день понесли хоронить. Она особо напрягала силы, чтобы шевельнуться, когда стали забивать крышку гроба, но не смогла. И про себя сказала: «Ну, теперь конец, зароют».
Этот ее рассказ мы и сейчас хорошо помним.
Ее сон как бы предсказал положение о действительной ее смерти.
Отец Соломаниды – Сериков Степан Евдокимович
Степан Евдокимович имел четырех братьев и трех сестер. Богато он не жил, но и большой нужды не переживал. В солдатах он не служил и на войне не был. Никогда не курил и не нюхал нюхального табака, водочку пил мало – он с первой, а то и со второй рюмки обязательно запоет песенку свою любимую: «Мамашенька, а я бранилась». Он был кредитным и слишком экономным, что и привело его впоследствии к скупости и скаредности. Он был упрям и настойчив, но справедлив, не врал и никого не обманывал.
В основном он работал в своем хозяйстве, но и знал плотническую, столярно-бондарную работу и часто подрабатывал на стороне.
Любил он ездить на базар и торговать мясом, поэтому он дружил с Карпелем, а Карпель был настоящий мясник, имел свои веса и гири к ним.
У Степана был тяжелый и своенравный характер, поэтому он жил со своими братьями как-то не в дружелюбии, замкнутыми, но никогда не ругались.
Однажды Степан поехал продавать на базар мясо от четырех баранов, и с ним поехал его брат Иван Евдокимович. Иван был всегда веселым и любил шутить, за что его Степан и недолюбливал. Взяли они с собой молодого зятя Спиридона. Когда Степан продал мясо, брат Иван сумел затащить его в трактир и сумел напоить водкой до безумия, и тогда-то Степан раскошелился.
В трактире кто-то крикнул: «Купите бычка! За полцены отдам!»
Степан это слышал, но идти уже не мог. Он вынул из кармана мешочек – вроде кисета с деньгами: «На, Иван, иди купи бычка». Иван быстро вышел во двор трактира, купил черного легавого старого кобеля с кличкой Бычок, привязал его к своим саням и пошел доложить Степану.
Когда Иван вошел, Степан спросил: «Купил?»
«Купил, Степанушка».
«Ну, как он? Хорош?»
«Хорош, Бычок черный, как цыган, сытый и большой, твоих денег вполне стоит».
«Тогда покупай, Иван, магарыча и…»
После покупки и распитии магарыча Иван Евдокимович уложил в сани брата Степана и зятечка Спиридона, и поехали домой.
Дорогой Степан чего-то бормотал: «Хорошая за бычка будет выручка».
А Спиридон чего-то придакивал…
Когда они приехали домой, Степана уложили спать, и он проспал до утра.
Спиридона отвели домой, но он пытался хвалиться своей Соломаниде, что он с папашей купили хорошего бычка, это да, но скоро уснул и без просыпа проспал до утра.
По приезду домой Иван Евдокимович рассказывал своим и соседям, вот, мол, наш Степан никогда не любил собак, а вот за черного легавого Бычка отдал все деньги, вырученные от четырех баранов…
Утром все увидели эту покупку и смеялись… Степан стоял в недоумении, передергивал плечами и часто отсмаркивался, а наедине он спрашивал своего зятя, как это могло случиться? Покупали бычка, а оказался легавый кобель? А зять поднял плечи до ушей и молчал, не зная, что сказать.
И вот над этой покупкой долго смеялись и подшучивали, а Соломанида на протяжении всей жизни, тогда, когда Спиридон ее обидит или чем-либо огорчит, прямо во всю услышимость называла его «Мясник-купец, вместо быка купил кобеля»…
У Степана Евдокимовича была жена Прасковья Милосердова, она взята из села Гладышево, из знатной и образованной семьи. Она всю жизнь была добрая, желанная и ласковая. Любила рассказывать сказки про разбойников, попов и добрых, бедных людей и сирот…
Свадьба их состоялась в год, когда были завершены все работы на постройке железной дороги Грязи – Борисоглебск в 1869 году.
Вскоре после свадьбы Степан со своей молодой женой ехал, на хорошей лошади, в санках в гости в село Гладышево к Милосердовым.
А когда они подъехали к железнодорожному переезду, то увидели, что со стороны Токаревки шла «кукушка», так тогда называли железнодорожные поезда, и закукукола. Молодая, сытая лошадь испугалась – затряслась, вскочила на дыбы, круто повернулась и с испугу понесла молодых галопом. Молодая Прасковья скоро выскочила из санок в сугроб. Степан намотал на руки вожжи, хотел удержать лошадь, но так же выскочил из санок и от намотанных на руки вожжей он уже не мог отхватиться и тащился за санками, как чурбан. Боская лошадь перескочила через огородние плетни, заскочила в кусты, застряла и остановилась.
Прибежали люди на помощь Степану, но он уже был сильно избит, и еле у него не оторвались руки. А средней палец правой руки был сильно надорван и так остался на всю жизнь похожим на кочергу. И так в этот день молодым поехать в гости не пришлось.
У Степана с Прасковьей была еще дочь Матрена Степановна, она тоже вышла замуж в семью Глазковых за Дмитрия Игнатовича. От которых в живых после войны остался один сын Анатолий Дмитриевич Глазков и две дочери, Валентина и Клавдия. Попав в Сталинградскую канонаду в 1942 году, они по счастию или по случайности остались в живых.
Потом был еще сын Андрей Степанович, который состоял в партии большевиков с 1916 года. В своем хозяйстве он почти не работал, все время он находился в отъезде. Он принимал активное участие в организации советской власти, в Кочетовской волости Тамбовской губернии.
Во время гражданской войны за ним охотились повстанцы-антоновцы, но поймать его им не пришлось. Повстанцы-антоновцы делали частые набеги и ' каждый раз за сына избивали отца Степана плетьми, прикладами и пинками.
А потом бандиты разграбили все его хозяйство, забрали весь столярно-бондарный инструмент, одежду и весь хлеб и увезли. Андрей Степанович как выехал из дома, так и больше в него не возвращался. Жил он в Москве на улице Русаковской. Экономически и политически хорошо, а вот семейно он жил плохо, плохо. Иногда бывал у него его отец Степан в гостях, но скоро уезжал от него, не уживался…
Степан Евдокимович доживал свой век у дочери Соломаниды и зятя Спиридона и умер он от старческой болезни спокойно в 1937 году.
Осип Астафьевич человек был доброй души, жена его Дарья Евсеевна тоже была доброй. Имели детей: Наталью, Терентия, Прасковью, Евдокима, Игната и Спиридона.
У Осипа был брат Ефим, детей у него не было. Разделились Осип с Ефимом после кого, как Осип женил сына Терентия. Скучно стало в одиночестве Ефиму, и он принял в приемыши 14-летнего Расщепкина Демушку. Демушка был совершенно безродным и оказался слабоумным. Его даже не смогли научить пахать, косить, молотить, запрягать и отпрягать лошадь и т.д., он ничего не умел делать. Демушка стал взрослым, на лицо был улыбчив, но большой трус. Ночью он никогда из своей избы не выходил, страшно боялся молнии и грома. На крестьянские сходки не ходил, также не ходил и в церковь.
Пришло время, Демушку женили на Марье и, что важно, это то, что Демушка с Марьей были одинаковы и по характеру, и по их неспособностям. Был такой случай: ехали Демушка с Марьей на лошади в гости, ехали через базар. Там на них многие обратили внимание и увидели, что хомут-то на лошади был одет наоборот: клещами к плечам. Старики-хозяйственники остановили Демушку, вытащили из саней и оттрепали его за волоса. Демушка в бога верил, но молился мало, и то только по праздникам, когда Марья напекет пирогов или блинов.
Иконов в избе было много: и больших, и маленьких.
Когда было тихо и спокойно, и светло, мы спрашивали Демушку:
– Дядь Дементий, почему ты во время грозы и грома хоронишься за иконы, которые висят у вас с вышитыми полотенцами?
Демушка хмыкнет и скажет:
– Бог-то не дурак, по своим-то он бить не будет, а эти все иконы-то ему родные, ну, теперь это понятно вам, почему? Теперь идите подальше да не балуйтесь, а то матери скажу.
Больше иконы он часто использовал как убежище от грозы и грома днем, а ночью в особенности, он залазил за них в угол и усаживался или просто стоял там и считал себя в полной безопасности, но стоял уже не шевелясь.
И только время от времени он спрашивал свою Марью – ну, как там, утихает или нет? Марья отвечала то, что есть в самом деле, врать ему было нельзя, он был слишком обидчив. А когда отсутствовала Марья, он все же набирался смелости и выглядывал сверх иконы, из-под самого потолка. Смотрел он оттуда вытаращенными испуганными глазами, хотя и считал себя защищенным.
Нам, мальчишкам, было интересно подсмотреть и подслушать под Демушкой в эти громораскатные минуты и весело похохотать. А когда он нас замечал, то он просто орал во все горло: «Маша!!! Гони за ними до самого конца! А там кум Петруха встретит!» И мы тогда разбегались кто куда…
Вскоре Ефим со своей женой умерли. Умерли они от старческой неизбежной болезни тихо и спокойно. На ихой могилке не было ни памятника, не было и креста. И их могильный холмик вскоре исчез бесследно навсегда. От них не осталось никакого потомства.
Осип Астафьевич был человек доброжелательный и трудолюбивый, справедлив и уважителен, и к этому он приучал своих сыновей и дочерей. Осип часто поправлял пруд Гусятника, возил туда хворост, солому и т. д. Пруд был всегда в хорошем состоянии и глубоким. В нем много водилось рыбы и раков. После смерти Осипа пруд Гусятника стал мелеть и зарастать камышом и осокой, и там образовалась жуткая глушь.
И там разбойники и убийцы завели свой притон.
Однажды внучки Осипа Ариша и Мархуша ловили там бреднем рыбу и, не подозревая ничего плохого, улов за уловом собирали рыбу и раков в мешок. В последний раз они забрели поближе к камышу, вытащили бредень на берег, стали вытряхивать из него рыбу, а вместе с рыбой из бредня выскочила отрубленная мужская голова. Ахнули, завизжали и кинулись бежать. У Мархуши подломились ноги, с ней было плохо-плохо. Как после выяснилось, убийцей был Захар Турзин. Тогда и вспомнили про дедушку Осипа и говорили, если бы он был живым, в Гусятнике разбойники и убийцы не имели бы своего притона.
Осип был крепким на мороз, и когда отрывалась оглобля у саней, хотя и в большой мороз и метель, он спокойно и не торопясь в голых руках оттаивал мерзлый обрывок, прочно и умело привязывал оглоблю. Это он делал не только для себя, он привязывал всем, у кого она отрывалась. Такими же способностями и навыками владел его младший сын Спиридон. Он также в сильный мороз голыми руками оттаивал мерзлый обрывок, хорошо и прочно привязывал оторвавшуюся у саней оглоблю, за что несколько раз приезжал домой на веселях, а то и совсем пьяным.
Осип много работал на постройке железной дороги, тогда называли на Чугунке, Грязи – Борисоглебск. Работал он и на своей лошадке, и на казенной тачке в 1860-е годы. Жена Осипа Дарья Евсеевна всегда была скромной и тихой. Подолгу сиживала за прялкой, ткацким станком и вязанием чулок, варежек и т. д. Песен пела мало, а плясать совсем не умела. Может, это потому, что у Дарьи было плохое здоровье, которое она потеряла, когда ей было 16—17 лет. Тогда ее мачеха заставила вынимать из ледяной воды коноплю, мокшую в пруду. Она сильно тогда простыла и с тех пор здоровье у ней ослабло. Пожаловаться ей было некому, а мачеха жалоб от ней не принимала и не в чем и никогда ее не жалела.
Остафий Тимофеевич
Про Остафия утвердительно говорили, что он ежедневно умывался с мылом и был военнослужащим – гусаром. Служил очень долго, но в каком чине и где – все забыто. Пришел домой, и как видно, немного жил в селе Троицк-Росляев, а как он там жил – хорошо ли, плохо ли, об этом он никому не говорил. В возрасте 35—40 лет он вошел в зятья на вдову Афанасью Ерисевну, у которой было 4 сына: два Василия Ерисеевича, Степан и Емельян.
Фамилия у них была и осталась Ананьевы. У Ерисевны муж был тоже Ерисей, он умер. От Остафия Ерисевна родила еще 2-х сыновей: Тимофея и Осипа. У этих сыновей фамилия уже стала не Ананьевы, а Глазковы. Семья стала большая, а хозяйство было крепким: было несколько рабочих лошадей, имели несколько десятин вечной земли. Остафий был высокий, сильный и строгий. Кроме воскресений и праздников, он всегда ходил с ременным кнутом – хотя некоторые из них были женаты, он не только учил сыновей кнутом, но и не стеснялся и не боялся хлыстать кнутом и соседей, если замечал у них беспорядки или кто проспал восход солнца. А из соседей, кто жил плохо и бедно, а хорошо работали, вставали рано и поздно ложились спать, он часто помогал им в работе, в особенности в уборке хлеба или в вспашке земли. Его скоро в Кочетовке стали уважать, а многие просто боялись. Хозяйство Остафия стали называть не Ерескиной, а Осташкиной или Чибисовой, но почему Чибисовой, в памяти ни у кого не осталось.
Когда его сыновья выезжали в поле, он обходил подводы и приказывал:
«От Проньки вороти, а за Климутку цепляй!», затем щелкнет кнутом и крикнет: «Пошел!» Однажды Емельян спросил: «Бать, а почему мы при встрече с Прониными должны воротить с дороги, а с Климуткиным – цеплять?» Остафий объяснил это так: «У Проньки появились телеги с железными осями, зацепишь свою ось – сломаешь, хотя у нас все телеги на сплошных железных поддосках, а у Климуткиных этого нет, у них все телеги на деревянном ходу. Цепляй – свою не сломаешь». Так это и было, что от Прониных Остафьевы воротили, а Климуткины воротили от Остафьевых, хотя бы ехали с возами.
Остафий был веселым человеком. Он хорошо умел играть на камышовой дудке, печном заслоне и деревянных ложках, а поэтому его часто приглашали на свадьбы, как музыканта и циноалиста. И он с этим хорошо справлялся, и им были довольны. А когда Остафий брал свой жену Ерисевну на свадьбу или на крестины, то ему было еще веселее, потому что она всегда подпевала ему под дудку песенку «Ох, дударь мой дударь, развеселый мой дударь…»
Остафий чувствовал такую высокую оценку и поддержку, что становился еще веселее и дударил громче и нежнее. Много времени утекло, с ним и утекла молодость и здоровье Ерисевны и Остафия. Ерисевна заболела в последний раз и слегла в постель. После тяжелой болезни у Остафия умерла жена Ерисеевна. Остафий долго по ней грустил, без ней он поженил всех шестерых сыновей: 4-х Афанасьевых и 2-х своих Глазковых. Вскоре и сам Остафий заболел, слег в постель. Все сыновья и шесть снох ухаживали за ним. Остафий не дожил до большого кочетовского пожара – умер. Похороны были с большими почестями.
О большом кочетовском пожаре рассказывают так. Прежде всего село Кочетовка было волостного масштаба. Четыре порядка, местами избы примыкали там плотно одна к другой, что не было ни проезда, ни прохода. За избами были плетневые дворы, амбары, погребцы, разные хатки, а чуть подальше тоже почти сплошные риги – и все это было крыто соломой. В 100 метрах от риг были большие овины (сараи), где молотили хлеб. Вокруг каждого овина было много соломы и росли густые и высокие ветла, на которых гнездились грачи. Поэтому это место называлось Грачевка, а теперь порядок называется Грачевка. В длину село Кочетовка было около 4-х километров.
И вот в конце июля месяца в середине дня, когда все люди были в поле, от детской шалости вспыхнул один овин, затем другой. Сильный ветер перекинул пламя на жилые избы, дворы, риги и т. д. Вскоре горели все 4-е порядка со всеми постройками, горели сады, заборы, ветла, все-все горело. Ветер, как назло, усиливался и вскоре превратился в сильную бурю, он срывал соломенные крыши и нес их вдоль села, а они на лету горели, рассыпая огонь вдоль улиц… Бежали обгоревшие телята, на лету горели куры. Оставшиеся в селе люди, в основном старики, старушки, да маленькие детишки, выбежать из села в поле уже не могли. Кругом все горело.
Они спасались в воде – в прудах, но вскоре там вода стала горячей и спасение их было безнадежно.
Из поля бежали люди, скакали на лошадях на помощь оставшимся дома детям, и старикам, и инвалидам. Но немногим удалось оказать спасательную помощь. Все везде горело, неоткуда было подойти, они проникали в пруды, над которыми падали кипы горящей соломы, опустился сплошной едкий дым. Там был крик и стоны гибнущих престарелых, инвалидов и малышей.
Это было жуткое и страшное событие в Кочетовке, она тогда пережила большое-большое горе, после пожара проходили массовые похороны погибших.
Вскоре после большого пожара были организованы в соседних селах и поселках сборы средств для погоревших. Закупали лес и другой строительный материал, и село Кочетовка снова стало строиться с добавлением еще двух поселков – Грачевка и Гаи.
В Кочетовскую волость входило 12 населенных пунктов: Антюфеевка, Ястребовка, Барановка, Подвигаловка, Тимофеевка, Каликино, Радостное, Красивая, Малая Даниловка, Росляй, Громушка и сама Кочетовка.
В нее входило 7 купцов: Воронов, Аносов, Снегасов, Потапов, Шанин, Щукин и Боздалихин (Фролов).
Эти купцы были инициаторами в постройке нового здания в центре села волостного управления и церкви.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70645075?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Степан Спиридонович Глазков
Мемуары старшего лейтенанта Степана Глазкова о жизни его родных до революции 1917 года и о Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.
Воспоминания
О жизни до революции и о войне
Степан Спиридонович Глазков
Редактор Алена Воробьева
Хранитель рукописи Галина Степановна Бурмистрова
Идея и продвижение Евгений Бурмистров
© Степан Спиридонович Глазков, 2024
ISBN 978-5-0062-8980-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Воспоминания Степана Спиридоновича Глазкова
(1907—1977)
Хорошо и почетно вспоминать о своих родичах, как они жили, чем занимались, ихние нравы и привычки
Начнем с ближних
Отец Спиридон Осипович
Рано он остался без отца и матери. Мать его умерла, когда ему было 8 лет. Отец умер, когда ему было 14.
Жил он с братьями Терентием, Игнатом, Евдокимом и с двумя сестрами – Наталией и Прасковьей, которая была вместо матери: она и ходила за ним, и нежила, когда его обижали, а обид было много. Он вырос, не зная материнской ласки и не был согрет материнской теплотой. Вместо этого он часто был обижен и огорчен. Рано его приучили к тяжелой работе, он большинство времени находился в поле: то пахал или бороновал, то пас один лошадей днем, то на пару – в ночном. Так он и вырос в поле. Даже в праздники он мало дома был. Поэтому он был совершенно неграмотным, ему не представляли такого времени, чтобы учиться или праздновать.
Хозяйство вел старший брат Терентий, а его жена Афанасьевна вела семейную кассу. Кто где бы и сколько ни заработал или даже нашел – все сдавали ей в кассу. Ее уважали и боялись – она была строгая и требовательная. Хозяйство ихнее было средним, земли и скотины было мало, а поэтому Игнат, Евдоким, а когда подрос – и Спиридон, часто работали то на железной дороге, то у помещиков на прополке свёклы и уборке хлебов. И все заработанные гроши сдавали Афанасьевне, а она контролировала и проверяла, не утащил ли кто копеечку.
Однажды был такой случай, что Афанасьевна оставила дома всех своих сношенниц. В том числе и наша мать Соломанида, еще молодая, на первом году замужества, осталась дома для своих семейных дел. В это время у помещика Руновского много работало женщин и девушек, в том числе и наши сношенницы Екатерина, Марина и Солоша. Эта большая рабочая сила на ночь и в ненастье располагалась в больших ригах, крытых снизу и доверху соломой.
Подходил день получки. Помещик Руновский обязан был выдать большую сумму денег рабочим. Но под день получки в полночь загорелась рига, в которой находилось около 600 человек. Пламя быстро охватило всю ригу, а ведь в то время наши русские женщины и девушки ходили в лаптях с длинными онучами. Некоторые из них даже и не спали, сразу же увидели огонь, дым, завизжали и кинулись к воротам, но запутавшись в онучах, падали друг на друга. У ворот получилась куча визжавших диким голосом людей, они просили помощи о спасении. Прибежали на пожар мужчины, они стали за руки вытаскивать из кучи, но вытащить не смогли ни одну женщину. Руки отрывались и вскоре все они оказались в пламени огня и все погибли, сгорели до неузнаваемости.
Тогда все наши сношенницы благодарили свою Афанасьевну за то, что она не пустила их в этот день на работу к помещику Руновскому. Они были очень радостными и счастливыми.
Слух о трагической гибели в огне большой группы людей у помещика Руновского быстро распространился по окрестным селам и деревням. Туда быстро ехали и бежали люди – родственники и знакомые погибших. В имении Руновского много собралось народу – родных погибших: отцов, матерей, братьев, сестер, но никто не смог узнать своих родных или знакомых. Они все обгорели до неузнаваемости. Почуяв ответственность перед народом, помещик Руновский, его управляющий и другие чиновники скрылись из имения. Собравшись, народ сильно горевал и горько плакал, а потом вырыл большую и глубокую яму и стаскал в нее на носилках неузнаваемые трупы. Укладали их рядами без гробов, только родные перестилали ряды полевыми душистыми цветами.
В имение тогда много съехалось на похороны попов, урядников и чиновников, они пытались доказать народу, что это Бог наказал за прегрешения. Ни один из попов или урядников не сказал, сколько же осталось у Руновского денег от погибших, которые они заработали и не получили, и теперь никто за них не может получить.
Попы, урядники и их прислужники торопились как бы скорее отслужить над погибшими вечную память, и старались, чтобы скорее разъехался разгневанный на помещика собравшийся народ. Попы и урядники боялись, как бы что ни случилось. Народ стал спрашивать – где же помещик Руновский? Пусть он скажет, почему сгорела рига, а в ней – люди, которые утром должны были получить у него заработанные деньги? Народ не дождался помещика – с большей горечью и в слезах расходились и разъезжались по домам.
Вслед за народом разъезжались и попы, поодиночке стали разъезжаться урядники. Никакого суда или следствия о трагической гибели нескольких сотен людей не было. Имение Руновского существовало до 1918 года.
Однажды осенью, когда с полей уже все было убрано, подправили крыши, подмазали во дворе худые плетни намешанной глиной с навозом, и полностью подготовились к зиме. Терентий как хозяин и участник Японской войны в чине старшего унтер-офицера мало работал в своем хозяйстве – он частенько выпивал и разгуливал по своему хотению. Афанасьевна и все его братья мало ему что об этом говорили, но братья на его жизнь стали завидовать. Как-то вечером все четыре брата находились в риге и дружелюбно о чем-то разговаривали. Терентий был, как и всегда, выпивши, и неожиданно он тут же предложил своим братьям продать жеребенка. Они молчали. «Ну вот готовьте его, завтра базар, я поеду и продам его, все у нас будет побольше деньжонок». А сколько их было, из братьев никто не знал и спросить никто не смел.
Утром Терентий собрался ехать на базар один. Однако все братья сказали, что на базар поедут все вместе. Так и поехали все вчетвером.
Продали жеребенка и решили купить хорошего сукна на четыре поддевки и сшить каждому брату поддевку (вроде пальто). На остальные деньги купили водки, напились и приехали все пьяными с шумом и дымом, а также с песнями. Евдоким с большим трудом сошел с телеги, осмотрелся, а вокруг его клубился дым или туман, некому было различать-то. А когда он вошел в избу, отряхнулся, то от него повалил дым, как от попа с кадилом. У него горел от цигарки рукав зипуна.
Терентий вскочил в избу в зипуне, не раздеваясь, кинулся пить прямо из ведра холодную воду. Второпях он споткнулся, упал и повалил лоханку. Грязная вода разлилась по полу всей избы. Похвальный, громкий шум, колгота, суета в избе не утихала, а наоборот, усиливалась, мальчишки и девчонки похоронились кто на печь, кто под кровать, кто куда. Соседи, то ли из любопытства, то ли из ехидства, стали подсматривать и подслушивать в окна. Домашняя семейная сцена началась… Жены встретили их недружелюбно, заворчали, мол, купили себе сукна на поддевки, а нам – ни платка, ни мыла. Посыпались и другие упреки. Больше всех разгордился на свою жену наш отец, так как она всех моложе, а вникает в хозяйство, как и старшие. И спьяну-то не выдержал обиды, быстро схватил топор и лежавшую на столе кипу хорошего сукна на четыре поддевки изрубил всю на куски. Получился семейный скандал…
Утром Афанасьевна, как хозяйка и бесконтрольный кассир, принесла водки, братья охмелились, тогда она предложила разделиться. Ее сношенницы в эитом поддержали и разделились на две части: Терентий с Игнатом, Евдоким со Спиридоном, с ними и пошла их сестра Прасковья (ее все звали нянькой). Хозяйство развалилось, а семья стала быстро рассыпаться. Игнат вскоре уехал от Терентия и Афанасьевны на железную дорогу и определился на постоянную работу путевым обходчиком (будочником). Анафасьевна одна-то пожила немного и умерла. Оставила троих детей: Аришу, Мархушу и Василия.
Терентий немного пожил один, и вынужден был жениться на второй – и женился. Вторая жена Степановна была трудолюбивая, добрая и хозяйственная женщина. От нее родились: Серафима, две Александры и сын Егор. Немного пожила Степановна и умерла. У Терентия образовалась семья, да и немаленькая, он в третий раз был вынужден жениться – и женился.
Евдоким со Спиридоном жили дружно, они были несколько раз между собой кумовьями и называли друг друга кум или кума. И только в 1912 году они в полном и добром согласии разделились. Сестра Прасковья пошла с Евдокимом.
Была у них еще старше всех сестра Наталия Осиповна, она была очень трудолюбива, рано она всегда вставала и поздно ложилась, очень была вежлива и желанна, была красива и стройна. Замуж ее выдали не по ее воле рано – на 17-м году, за Климуткина сына Фому. Фома служил в гвардейском кавалерийском полку в городе Петрограде.
Пришел домой с отличиями и царскими гвардейскими значками, а поэтому он много из себя воображал и становился большим щеголем. В церкви становился впереди всех прямо в самом центре. Он был гордым и коварным, часто стал обижать свою жену Наталию Осиповну.
Она была вынуждена и приходила в родной дом вроде бы пожаловаться и поплакать, но этого она не делала, и все обиды и огорчения терпеливо переносила, и даже старалась быть веселой и жизнерадостной. Но за ней приходил гордый муж Фома и уводил ее со скандалом…
Все тогда удивлялись, в кого же у Климутки родился сын Фома? Ведь сам Климутка был несмелым, богобоязненным и большим трусом, он даже боялся кулачного шума. Такая же была и вся родня у Климутки. Сам Климутка никогда не купался в речке или пруду – плавать он не умел и боялся, что утонет. А потому он поселился в самом конце села, где нет ни озера и ни пруда.
Климуткины жили плохо, сам Климутка все лето ходил босиком и в одноцветных полосатых, самотканых портках. Ростом он был большой, как великан, и при встрече, в особенности со старшими, он кланялся ниже пояса, гнулся так, что как бы переламывался на две части – верхнюю и нижнюю.
Женщин он не уважал и с ними не здоровался, проходил мимо их как слон.
Отец Спиридон Осипович был очень трудолюбив, он любил много работать и не любил бездельничать. Он был совершенно неграмотным, даже ни одной буквы не знал, так же он не знал и цифр. Деньги он различал по их окраске и плохо их считал, считала и берегла ему деньги жена. Он был очень доверчив, честен и справедлив. В своей молодости он любил кулачные коллективные сражения, и часто он приходил с них с окровавленным носом или с подбитыми глазами, а когда его стыдили или бранили, он терпеливо умалчивал – вроде не слышит.
В 1914 году в августе месяце началась война с Германией – это первая мировая империалистическая война. Забирали народ на ее кровопролитие как на защиту веры, царя и Отечества. В конце 1914 года взяли и Спиридона на империалистическую войну. Защищать веру, царя, Отечество.
Несколько раз ему приходилось находиться в применявшимися немцами тогда удушающих газах, и с большими трудностями переживал их. После того, как он побыл несколько раз в отравляющих удушающих газах, он потерял все чутье, он перестал чуять даже самые острые запахи, как мята, полынь и т. д. Он перестал чувствовать самые противные, тошнотные вони, он даже почти не разбирал пищу – солена она или не солена, он об этом никогда никому не рассказывал.
Он не чуял нюхательный табак, нашатырный спирт, лук, а когда ему это дадут понюхать, он говорил – ого, даже в носу гамазит и глаза слезятся.
В одной из рукопашных схваток с немцами он был штыком пронзен в грудь. Долго лежал в лазарете, но его рана не заживала – образовался на груди гнойный свищ, и его отпустили домой.
Несколько лет он от той штыковой раны болел – лежал в постели и ни разу никому не пожаловался о том, что ему было больно.
Он был терпелив и вынослив. Часто слышали, как он спокойно и тихо пел любимую военную песню:
Под ракитою зеленой русский раненый лежал,
Он к груди, штыком пронзенной, крест свой медный прижимал.
Кровь лилась из свежей раны на истоптанный песок.
Над ним вился черный ворон, чуял лакомый кусок.
Со своей женой он жил дружно и любезно, они взаимно уважали друг друга. Жалели и помогали друг другу во всем и всегда.
Курить он мало курил, поэтому он не кашлял и на легкие никогда не жаловался. Выпить водочки он был не против, и в особенности он любил пить какие-нибудь магарычи, свои деньги он мало и очень редко когда пропивал, и то после тужил о них.
Очень любил он животных и в особенности лошадей, поэтому он с первых дней колхозного строительства был конюхом. Несколько лет работал конюхом в Токаревском РК ВКПб при секретаре РК ВКПб тов. Золотухине. Несколько раз он за свою хорошую и честную работу был премирован.
Все братья Спиридона до войны работали со своими женами и сыновьями в колхозе. Умерли они все в военные 1941—1945 годы, когда все их сыновья были на фронте, защищали свою Родину от немецких фашистов.
Многие из них не вернулись домой, погибли смертью храбрых.
Сам Спиридон трудился до самой своей смерти, и умер, можно сказать, на ходу, на своих ногах. Вот как это было: утром, как и всегда, встал с постели, убрался, умылся и сел за стол завтракать. Его дочь Александра подала ему стакан молока и кусок белого хлеба и сказала – вот, папа, пока засуси, а я приготовлю завтрак и тогда все вместе будем завтракать, – и занялась своим делом. И тут же услышали, как с ним стало плохо. Они подумали, что он поперхнулся. Стали стучать ему по спине, но ему становилось все хуже и хуже. Он не мог продохнуть, дыхание заперлось, ноги стали гнуться, и он стал опускаться на пол. Его вынесли в сени на свежий воздух, но и на свежем воздухе он не мог продохнуть и опустился на пол, и уже больше не встал и не смог сказать ни одного слова. Смерть сковала его навсегда на 79 году от его рождения.
Жена Спиридона Соломанида Степановна была трудолюбива, уважаема и справедлива. Она была красива и стройна, любила петь песни, в компании была веселой и шутливой. Особенно переживала трудности, когда муж Спиридон был на войне. На ее иждивении было три сына малолетних, в хозяйстве было две овцы, пять кур. Завела было маленькую телочку, но отдала ее на расход.
Приволье – на все лето, а там она сдохла, и получила от ней кожу. Долго она горевала и часто плакала. Но вот поздно осенью она получила два письма от заведующего расходом, чтобы Глазкова Соломанида ехала за своей телкой. Это было неожиданное удивление. Конечно, она, согласно этому вызову, могла бы получить телку, и все соседи советовали ехать за телочкой. Она повторила: «Конечно, моя телочка сдохла, и я от ней получила кожу, теперь приведу телочку, а ну-ка она принадлежит таким же горемычным или еще хуже, чем я со своими сыночками. Чужую не возьму». И не поехала, отказалась.
Но время все унесло, все невзгоды и обиды. После всего жизнь значительно улучшилась, а хозяйство стало средним. Своими детьми она была довольна, гордилась ими и радовалась над ними. Особенно она была желанна к внучатам и внучкам.
Потомство от Спиридона и Соломаниды небольшое:
От старшего сына Степана три дочери, и в конце концов появился сынишка Федя 1960 года рождения и две внучки: Надя и Таня. От Павла дочь и сын Николай, от которого две дочери, Ольга и Елена. Здесь потомство мужского пола прекращается, как прекратилось потомство от нашего дедушки Тимофея Остафьевича, хотя Тимофей пытался продлить потомство. Принимал в приемыши Демушку, но потомства не получилось. Демушка был Расщепкин и от него были дети Максим, Николай и Федора, но они не Глазковы, а Расщепкины. От Зои есть дети: дочь Алла и сын Александр, но они не Глазковы, а Поповы. От Федора Спиридоновича – дочь и сын Виктор. Живет где-то в Ленинграде и работает инженером, связи с родными не ведет. От дочери Александры – один сын Володя Баландин, от которого есть сын Олег и дочь Аленка.
Несколько слов о смерти Соломаниды Степановны.
10 февраля 1949 года не болела и не жаловалась на плохое здоровье. Вечером после ужина, как и всегда, спокойно легла в кровать спать. Утром она не встала, спала – даже храпела, ее не стали будить, она проспала весь день. Не встала и на второй день – ее будили, но не разбудили – она крепко, крепко спала. А 13 февраля 1949 года у ней у сонной дыхание прекратилось. Смерть настигла ее в сонном состоянии на 61 году от ее дня рождения. Похороны состоялись 17 февраля 1949 года с почестями от дома до Токаревского кладбища.
За десяток лет до своей смерти мать Соломанида видела сон, и она рассказывала его всем-всем, хотя ей об этом не велено было рассказывать, но она рассказывала утвердительно – не как сон, а как было видение.
«Я, как и всегда после ужина, легла спать».
И долго-долго спала, ее будили, но она не могла встать. Она слышала, что про нее заговорили о том, что она умерла. Она чувствовала, как ее положили в гроб. Она слышала, как вокруг суетятся ее родные, слышала, как по ней они плачут. Она чувствовала и слышала, как ее на третий день понесли хоронить. Она особо напрягала силы, чтобы шевельнуться, когда стали забивать крышку гроба, но не смогла. И про себя сказала: «Ну, теперь конец, зароют».
Этот ее рассказ мы и сейчас хорошо помним.
Ее сон как бы предсказал положение о действительной ее смерти.
Отец Соломаниды – Сериков Степан Евдокимович
Степан Евдокимович имел четырех братьев и трех сестер. Богато он не жил, но и большой нужды не переживал. В солдатах он не служил и на войне не был. Никогда не курил и не нюхал нюхального табака, водочку пил мало – он с первой, а то и со второй рюмки обязательно запоет песенку свою любимую: «Мамашенька, а я бранилась». Он был кредитным и слишком экономным, что и привело его впоследствии к скупости и скаредности. Он был упрям и настойчив, но справедлив, не врал и никого не обманывал.
В основном он работал в своем хозяйстве, но и знал плотническую, столярно-бондарную работу и часто подрабатывал на стороне.
Любил он ездить на базар и торговать мясом, поэтому он дружил с Карпелем, а Карпель был настоящий мясник, имел свои веса и гири к ним.
У Степана был тяжелый и своенравный характер, поэтому он жил со своими братьями как-то не в дружелюбии, замкнутыми, но никогда не ругались.
Однажды Степан поехал продавать на базар мясо от четырех баранов, и с ним поехал его брат Иван Евдокимович. Иван был всегда веселым и любил шутить, за что его Степан и недолюбливал. Взяли они с собой молодого зятя Спиридона. Когда Степан продал мясо, брат Иван сумел затащить его в трактир и сумел напоить водкой до безумия, и тогда-то Степан раскошелился.
В трактире кто-то крикнул: «Купите бычка! За полцены отдам!»
Степан это слышал, но идти уже не мог. Он вынул из кармана мешочек – вроде кисета с деньгами: «На, Иван, иди купи бычка». Иван быстро вышел во двор трактира, купил черного легавого старого кобеля с кличкой Бычок, привязал его к своим саням и пошел доложить Степану.
Когда Иван вошел, Степан спросил: «Купил?»
«Купил, Степанушка».
«Ну, как он? Хорош?»
«Хорош, Бычок черный, как цыган, сытый и большой, твоих денег вполне стоит».
«Тогда покупай, Иван, магарыча и…»
После покупки и распитии магарыча Иван Евдокимович уложил в сани брата Степана и зятечка Спиридона, и поехали домой.
Дорогой Степан чего-то бормотал: «Хорошая за бычка будет выручка».
А Спиридон чего-то придакивал…
Когда они приехали домой, Степана уложили спать, и он проспал до утра.
Спиридона отвели домой, но он пытался хвалиться своей Соломаниде, что он с папашей купили хорошего бычка, это да, но скоро уснул и без просыпа проспал до утра.
По приезду домой Иван Евдокимович рассказывал своим и соседям, вот, мол, наш Степан никогда не любил собак, а вот за черного легавого Бычка отдал все деньги, вырученные от четырех баранов…
Утром все увидели эту покупку и смеялись… Степан стоял в недоумении, передергивал плечами и часто отсмаркивался, а наедине он спрашивал своего зятя, как это могло случиться? Покупали бычка, а оказался легавый кобель? А зять поднял плечи до ушей и молчал, не зная, что сказать.
И вот над этой покупкой долго смеялись и подшучивали, а Соломанида на протяжении всей жизни, тогда, когда Спиридон ее обидит или чем-либо огорчит, прямо во всю услышимость называла его «Мясник-купец, вместо быка купил кобеля»…
У Степана Евдокимовича была жена Прасковья Милосердова, она взята из села Гладышево, из знатной и образованной семьи. Она всю жизнь была добрая, желанная и ласковая. Любила рассказывать сказки про разбойников, попов и добрых, бедных людей и сирот…
Свадьба их состоялась в год, когда были завершены все работы на постройке железной дороги Грязи – Борисоглебск в 1869 году.
Вскоре после свадьбы Степан со своей молодой женой ехал, на хорошей лошади, в санках в гости в село Гладышево к Милосердовым.
А когда они подъехали к железнодорожному переезду, то увидели, что со стороны Токаревки шла «кукушка», так тогда называли железнодорожные поезда, и закукукола. Молодая, сытая лошадь испугалась – затряслась, вскочила на дыбы, круто повернулась и с испугу понесла молодых галопом. Молодая Прасковья скоро выскочила из санок в сугроб. Степан намотал на руки вожжи, хотел удержать лошадь, но так же выскочил из санок и от намотанных на руки вожжей он уже не мог отхватиться и тащился за санками, как чурбан. Боская лошадь перескочила через огородние плетни, заскочила в кусты, застряла и остановилась.
Прибежали люди на помощь Степану, но он уже был сильно избит, и еле у него не оторвались руки. А средней палец правой руки был сильно надорван и так остался на всю жизнь похожим на кочергу. И так в этот день молодым поехать в гости не пришлось.
У Степана с Прасковьей была еще дочь Матрена Степановна, она тоже вышла замуж в семью Глазковых за Дмитрия Игнатовича. От которых в живых после войны остался один сын Анатолий Дмитриевич Глазков и две дочери, Валентина и Клавдия. Попав в Сталинградскую канонаду в 1942 году, они по счастию или по случайности остались в живых.
Потом был еще сын Андрей Степанович, который состоял в партии большевиков с 1916 года. В своем хозяйстве он почти не работал, все время он находился в отъезде. Он принимал активное участие в организации советской власти, в Кочетовской волости Тамбовской губернии.
Во время гражданской войны за ним охотились повстанцы-антоновцы, но поймать его им не пришлось. Повстанцы-антоновцы делали частые набеги и ' каждый раз за сына избивали отца Степана плетьми, прикладами и пинками.
А потом бандиты разграбили все его хозяйство, забрали весь столярно-бондарный инструмент, одежду и весь хлеб и увезли. Андрей Степанович как выехал из дома, так и больше в него не возвращался. Жил он в Москве на улице Русаковской. Экономически и политически хорошо, а вот семейно он жил плохо, плохо. Иногда бывал у него его отец Степан в гостях, но скоро уезжал от него, не уживался…
Степан Евдокимович доживал свой век у дочери Соломаниды и зятя Спиридона и умер он от старческой болезни спокойно в 1937 году.
Осип Астафьевич человек был доброй души, жена его Дарья Евсеевна тоже была доброй. Имели детей: Наталью, Терентия, Прасковью, Евдокима, Игната и Спиридона.
У Осипа был брат Ефим, детей у него не было. Разделились Осип с Ефимом после кого, как Осип женил сына Терентия. Скучно стало в одиночестве Ефиму, и он принял в приемыши 14-летнего Расщепкина Демушку. Демушка был совершенно безродным и оказался слабоумным. Его даже не смогли научить пахать, косить, молотить, запрягать и отпрягать лошадь и т.д., он ничего не умел делать. Демушка стал взрослым, на лицо был улыбчив, но большой трус. Ночью он никогда из своей избы не выходил, страшно боялся молнии и грома. На крестьянские сходки не ходил, также не ходил и в церковь.
Пришло время, Демушку женили на Марье и, что важно, это то, что Демушка с Марьей были одинаковы и по характеру, и по их неспособностям. Был такой случай: ехали Демушка с Марьей на лошади в гости, ехали через базар. Там на них многие обратили внимание и увидели, что хомут-то на лошади был одет наоборот: клещами к плечам. Старики-хозяйственники остановили Демушку, вытащили из саней и оттрепали его за волоса. Демушка в бога верил, но молился мало, и то только по праздникам, когда Марья напекет пирогов или блинов.
Иконов в избе было много: и больших, и маленьких.
Когда было тихо и спокойно, и светло, мы спрашивали Демушку:
– Дядь Дементий, почему ты во время грозы и грома хоронишься за иконы, которые висят у вас с вышитыми полотенцами?
Демушка хмыкнет и скажет:
– Бог-то не дурак, по своим-то он бить не будет, а эти все иконы-то ему родные, ну, теперь это понятно вам, почему? Теперь идите подальше да не балуйтесь, а то матери скажу.
Больше иконы он часто использовал как убежище от грозы и грома днем, а ночью в особенности, он залазил за них в угол и усаживался или просто стоял там и считал себя в полной безопасности, но стоял уже не шевелясь.
И только время от времени он спрашивал свою Марью – ну, как там, утихает или нет? Марья отвечала то, что есть в самом деле, врать ему было нельзя, он был слишком обидчив. А когда отсутствовала Марья, он все же набирался смелости и выглядывал сверх иконы, из-под самого потолка. Смотрел он оттуда вытаращенными испуганными глазами, хотя и считал себя защищенным.
Нам, мальчишкам, было интересно подсмотреть и подслушать под Демушкой в эти громораскатные минуты и весело похохотать. А когда он нас замечал, то он просто орал во все горло: «Маша!!! Гони за ними до самого конца! А там кум Петруха встретит!» И мы тогда разбегались кто куда…
Вскоре Ефим со своей женой умерли. Умерли они от старческой неизбежной болезни тихо и спокойно. На ихой могилке не было ни памятника, не было и креста. И их могильный холмик вскоре исчез бесследно навсегда. От них не осталось никакого потомства.
Осип Астафьевич был человек доброжелательный и трудолюбивый, справедлив и уважителен, и к этому он приучал своих сыновей и дочерей. Осип часто поправлял пруд Гусятника, возил туда хворост, солому и т. д. Пруд был всегда в хорошем состоянии и глубоким. В нем много водилось рыбы и раков. После смерти Осипа пруд Гусятника стал мелеть и зарастать камышом и осокой, и там образовалась жуткая глушь.
И там разбойники и убийцы завели свой притон.
Однажды внучки Осипа Ариша и Мархуша ловили там бреднем рыбу и, не подозревая ничего плохого, улов за уловом собирали рыбу и раков в мешок. В последний раз они забрели поближе к камышу, вытащили бредень на берег, стали вытряхивать из него рыбу, а вместе с рыбой из бредня выскочила отрубленная мужская голова. Ахнули, завизжали и кинулись бежать. У Мархуши подломились ноги, с ней было плохо-плохо. Как после выяснилось, убийцей был Захар Турзин. Тогда и вспомнили про дедушку Осипа и говорили, если бы он был живым, в Гусятнике разбойники и убийцы не имели бы своего притона.
Осип был крепким на мороз, и когда отрывалась оглобля у саней, хотя и в большой мороз и метель, он спокойно и не торопясь в голых руках оттаивал мерзлый обрывок, прочно и умело привязывал оглоблю. Это он делал не только для себя, он привязывал всем, у кого она отрывалась. Такими же способностями и навыками владел его младший сын Спиридон. Он также в сильный мороз голыми руками оттаивал мерзлый обрывок, хорошо и прочно привязывал оторвавшуюся у саней оглоблю, за что несколько раз приезжал домой на веселях, а то и совсем пьяным.
Осип много работал на постройке железной дороги, тогда называли на Чугунке, Грязи – Борисоглебск. Работал он и на своей лошадке, и на казенной тачке в 1860-е годы. Жена Осипа Дарья Евсеевна всегда была скромной и тихой. Подолгу сиживала за прялкой, ткацким станком и вязанием чулок, варежек и т. д. Песен пела мало, а плясать совсем не умела. Может, это потому, что у Дарьи было плохое здоровье, которое она потеряла, когда ей было 16—17 лет. Тогда ее мачеха заставила вынимать из ледяной воды коноплю, мокшую в пруду. Она сильно тогда простыла и с тех пор здоровье у ней ослабло. Пожаловаться ей было некому, а мачеха жалоб от ней не принимала и не в чем и никогда ее не жалела.
Остафий Тимофеевич
Про Остафия утвердительно говорили, что он ежедневно умывался с мылом и был военнослужащим – гусаром. Служил очень долго, но в каком чине и где – все забыто. Пришел домой, и как видно, немного жил в селе Троицк-Росляев, а как он там жил – хорошо ли, плохо ли, об этом он никому не говорил. В возрасте 35—40 лет он вошел в зятья на вдову Афанасью Ерисевну, у которой было 4 сына: два Василия Ерисеевича, Степан и Емельян.
Фамилия у них была и осталась Ананьевы. У Ерисевны муж был тоже Ерисей, он умер. От Остафия Ерисевна родила еще 2-х сыновей: Тимофея и Осипа. У этих сыновей фамилия уже стала не Ананьевы, а Глазковы. Семья стала большая, а хозяйство было крепким: было несколько рабочих лошадей, имели несколько десятин вечной земли. Остафий был высокий, сильный и строгий. Кроме воскресений и праздников, он всегда ходил с ременным кнутом – хотя некоторые из них были женаты, он не только учил сыновей кнутом, но и не стеснялся и не боялся хлыстать кнутом и соседей, если замечал у них беспорядки или кто проспал восход солнца. А из соседей, кто жил плохо и бедно, а хорошо работали, вставали рано и поздно ложились спать, он часто помогал им в работе, в особенности в уборке хлеба или в вспашке земли. Его скоро в Кочетовке стали уважать, а многие просто боялись. Хозяйство Остафия стали называть не Ерескиной, а Осташкиной или Чибисовой, но почему Чибисовой, в памяти ни у кого не осталось.
Когда его сыновья выезжали в поле, он обходил подводы и приказывал:
«От Проньки вороти, а за Климутку цепляй!», затем щелкнет кнутом и крикнет: «Пошел!» Однажды Емельян спросил: «Бать, а почему мы при встрече с Прониными должны воротить с дороги, а с Климуткиным – цеплять?» Остафий объяснил это так: «У Проньки появились телеги с железными осями, зацепишь свою ось – сломаешь, хотя у нас все телеги на сплошных железных поддосках, а у Климуткиных этого нет, у них все телеги на деревянном ходу. Цепляй – свою не сломаешь». Так это и было, что от Прониных Остафьевы воротили, а Климуткины воротили от Остафьевых, хотя бы ехали с возами.
Остафий был веселым человеком. Он хорошо умел играть на камышовой дудке, печном заслоне и деревянных ложках, а поэтому его часто приглашали на свадьбы, как музыканта и циноалиста. И он с этим хорошо справлялся, и им были довольны. А когда Остафий брал свой жену Ерисевну на свадьбу или на крестины, то ему было еще веселее, потому что она всегда подпевала ему под дудку песенку «Ох, дударь мой дударь, развеселый мой дударь…»
Остафий чувствовал такую высокую оценку и поддержку, что становился еще веселее и дударил громче и нежнее. Много времени утекло, с ним и утекла молодость и здоровье Ерисевны и Остафия. Ерисевна заболела в последний раз и слегла в постель. После тяжелой болезни у Остафия умерла жена Ерисеевна. Остафий долго по ней грустил, без ней он поженил всех шестерых сыновей: 4-х Афанасьевых и 2-х своих Глазковых. Вскоре и сам Остафий заболел, слег в постель. Все сыновья и шесть снох ухаживали за ним. Остафий не дожил до большого кочетовского пожара – умер. Похороны были с большими почестями.
О большом кочетовском пожаре рассказывают так. Прежде всего село Кочетовка было волостного масштаба. Четыре порядка, местами избы примыкали там плотно одна к другой, что не было ни проезда, ни прохода. За избами были плетневые дворы, амбары, погребцы, разные хатки, а чуть подальше тоже почти сплошные риги – и все это было крыто соломой. В 100 метрах от риг были большие овины (сараи), где молотили хлеб. Вокруг каждого овина было много соломы и росли густые и высокие ветла, на которых гнездились грачи. Поэтому это место называлось Грачевка, а теперь порядок называется Грачевка. В длину село Кочетовка было около 4-х километров.
И вот в конце июля месяца в середине дня, когда все люди были в поле, от детской шалости вспыхнул один овин, затем другой. Сильный ветер перекинул пламя на жилые избы, дворы, риги и т. д. Вскоре горели все 4-е порядка со всеми постройками, горели сады, заборы, ветла, все-все горело. Ветер, как назло, усиливался и вскоре превратился в сильную бурю, он срывал соломенные крыши и нес их вдоль села, а они на лету горели, рассыпая огонь вдоль улиц… Бежали обгоревшие телята, на лету горели куры. Оставшиеся в селе люди, в основном старики, старушки, да маленькие детишки, выбежать из села в поле уже не могли. Кругом все горело.
Они спасались в воде – в прудах, но вскоре там вода стала горячей и спасение их было безнадежно.
Из поля бежали люди, скакали на лошадях на помощь оставшимся дома детям, и старикам, и инвалидам. Но немногим удалось оказать спасательную помощь. Все везде горело, неоткуда было подойти, они проникали в пруды, над которыми падали кипы горящей соломы, опустился сплошной едкий дым. Там был крик и стоны гибнущих престарелых, инвалидов и малышей.
Это было жуткое и страшное событие в Кочетовке, она тогда пережила большое-большое горе, после пожара проходили массовые похороны погибших.
Вскоре после большого пожара были организованы в соседних селах и поселках сборы средств для погоревших. Закупали лес и другой строительный материал, и село Кочетовка снова стало строиться с добавлением еще двух поселков – Грачевка и Гаи.
В Кочетовскую волость входило 12 населенных пунктов: Антюфеевка, Ястребовка, Барановка, Подвигаловка, Тимофеевка, Каликино, Радостное, Красивая, Малая Даниловка, Росляй, Громушка и сама Кочетовка.
В нее входило 7 купцов: Воронов, Аносов, Снегасов, Потапов, Шанин, Щукин и Боздалихин (Фролов).
Эти купцы были инициаторами в постройке нового здания в центре села волостного управления и церкви.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70645075?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Степан Глазков
Тип: электронная книга
Жанр: Биографии и мемуары
Язык: на русском языке
Издательство: Издательские решения
Дата публикации: 15.05.2024
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: Мемуары старшего лейтенанта Степана Глазкова о жизни его родных до революции 1917 года и о Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.