Главная страница | Современные любовные романы | Скандальный портрет

Скандальный портрет
Энни Берроуз
Исторический роман – Harlequin #65
Дочь сельского викария Эмитист Делби по меркам своего времени – настоящая бизнес-леди, но, приехав в Париж, в силу общественных предрассудков вынуждена скрывать это. Случайная встреча в ресторане с бедным художником, оказавшимся ее давним знакомым, сыном влиятельного английского графа, в которого она не без взаимности была влюблена десять лет назад, искушает ее взять реванш. Но теперь речь идет не о любви, жизнь слишком сильно изменила обоих героев, превратив их в циников, подозревающих во всем ложь и корысть…

Энни Берроуз
Скандальный портрет


Annie Burrows
PORTRAIT OF SCANDAL

A Novel


Все права на издание защищены, включая право воспроизведения полностью или частично в любой форме. Это издание опубликовано с разрешения Harlequin Books S. А.

Иллюстрация на обложке используется с разрешения Harlequin Enterprises limited. Все права защищены.
Товарные знаки Harlequin и Diamond принадлежат Harlequin Enterprises limited или его корпоративным аффилированным членам и могут быть использованы только на основании сублицензионного соглашения.
Эта книга является художественным произведением. Имена, характеры, места действия вымышлены или творчески переосмыслены. Все аналогии с действительными персонажами или событиями случайны.


Portrait of Scandal
Copyright © 2014 by Annie Burrows
«Скандальный портрет»
© ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2015
© Перевод и издание на русском языке, ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2015
© Художественное оформление, ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2015

Глава 1
– Мадам, уверяю вас, нет никакой необходимости осматривать кухню.
– Мадемуазель, – резко поправила Эмитист, протискиваясь мимо месье Ле Брюна, недовольно поджавшего губы в ответ на ее нежелание слушаться его совета.
– Разве вас не устраивают комнаты?
– Те, которые я уже посмотрела, меня вполне устраивают, – признала Эмитист. Однако звук бьющейся посуды, раздавшийся из-за закрытой двери в кухню, заставил ее вскинуть голову.
– Это просто несущественная мелочь, – откликнулся месье Ле Брюн, выпрямляясь во весь рост с самым непринужденным видом. – Кроме того, разбираться с домашними проблемами – это моя обязанность.
– Только не в моем доме, – отрезала Эмитист, распахнув дверь.
Склонившаяся над раковиной посудомойка убирала груду разбитой посуды. Возле двери, которая вела в грязный дворик, двое мужчин с пунцовыми лицами выясняли отношения, сопровождая склоку не только потоком грубой брани, но и энергичными взмахами рук.
– Тот в фартуке – наш шеф-повар, – пояснил месье Ле Брюн прямо Эмитист в ухо, отчего она невольно вздрогнула. Она так настойчиво пыталась выяснить, что происходит на кухне, что не заметила, как тот подкрался сзади. – Он слывет настоящим артистом, – продолжал Ле Брюн. – Вы велели нанимать только самых лучших, так я и сделал. А второй – жилец с пятого этажа. Он и есть зачинщик скандала, но его можно просто выкинуть. Если вы позволите… – начал он с большой долей сарказма, – я сам с этим разберусь. Раз уж вы наняли меня, чтобы я улаживал проблемы, – продолжил он более мягко, когда Эмитист, повернувшись к нему, подняла брови. – И использовал свой французский в ваших интересах.
Эмитист снова бросила взгляд на двух мужчин.
– Очень хорошо, monsieur, – процедила она сквозь стиснутые зубы. – Я пойду в свои комнаты, прослежу, как распаковывают вещи.
– Когда я все улажу, зайду к вам и отчитаюсь, – отозвался Ле Брюн. Он отвесил ей поклон, в который с блеском умудрился вложить немалую долю насмешки.
– С таким же успехом он мог просто показать мне язык и сказать «вот так-то!» – взорвалась Эмитист, когда дошла до комнаты, где разместилась приехавшая вместе с ней Финелла Монсорель.
– Может быть, – осторожно заметила та, глядя, как Эмитист рывком развязывает ленту своей шляпки, – тебе не стоит нарочно его дразнить.
– Если бы я этого не делала, – возразила Эмитист, бросив шляпку на стоявший поблизости комод, – он вел бы себя совсем несносно. Командовал бы нами, как будто мы его служанки. Ле Брюн один из тех, кто считает, что женщины не способны ни в чем разобраться и только и мечтают о том, чтобы рядом оказался большой сильный мужчина, который укажет им, что делать.
– Некоторым из нас, – задумчиво прознесла ее подруга, – не помешало бы иметь рядом большого сильного мужчину. Не для того чтобы он говорил, как поступить. Но чтобы было на кого опереться, когда… когда возникают трудности.
Эмитист придержала возражение, готовое сорваться с языка. Что хорошего дало ее подруге такое поведение? В конце концов она осталась одна и без гроша в кармане, вот и все.
Эмитист сделала глубокий вдох, стянула перчатки и бросила их рядом со шляпкой.
– Когда возникают трудности, – сказала она, проведя рукой по густой копне темных кудрей, и в который раз пожалела, что не остригла их перед поездкой, – тогда и выясняется, из какого ты теста. А мы с тобой, Финелла, из такого крутого, что не нуждаемся в получении какого-нибудь властолюбивого самца, как нам жить.
– Но мы бы никогда, – упрямо заметила Финелла, – не смогли бы совершить такую дальнюю поездку, если бы…
– Если бы не наняли мужчину, который занимался бы самыми скучными делами, возникающими в такой дальней поездке, – согласилась с ней Эмитист. – Не отрицаю, мужчины тоже бывают полезны.
Финелла вздохнула:
– Не все мужчины так уж плохи.
– Полагаю, ты имеешь в виду своего незабвенного Фредерика, – ехидно сказала Эмитист. – Впрочем, судя по тому, как ты его любила, в нем, наверное, и вправду было что-то хорошее, – более миролюбиво согласилась она.
– Не стану отрицать, у него были недостатки. Но я скучаю о нем. Мне бы хотелось, чтобы он был жив и видел, как растет Софи. А может быть, подарил бы ей братика или сестричку…
– А как сейчас Софи? – поспешила сменить тему Эмитист.
Говоря о покойном муже Финеллы, они никогда не могли прийти к согласию. Простая, неприукрашенная правда состояла в том, что он самым постыдным образом оставил свою вдову необеспеченной. И к тому же беременной. Однако единственное, что признавала Финелла, – это то, что Фредерик не умел обращаться с деньгами. Насколько Эмитист удалось узнать, этот человек растратил состояние Финеллы, живя не по средствам и сделав целый ряд неудачных вложений. После его смерти та вынуждена была по крупицам собирать…
Эмитист глубоко вздохнула. Не стоило злиться на человека, лишенного возможности оправдаться. К тому же каждый раз, когда она высказывала свое мнение, это только расстраивало Финеллу. А Эмитист совсем не хотела этого.
– Когда Франсин забирала Софи, чтобы уложить, та по-прежнему была ужасно бледной, – с тревогой ответила Финелла.
– Я уверена, что стоит ей немного поспать и поесть, и она снова будет резва, как обычно.
Только отъехав на десять миль от Стентон-Бассета, они выяснили, что Софи плохо переносит дорогу. Какой бы удобной ни была карета и как бы девочка ни сидела, по ходу движения, или наоборот, или даже лежала на сиденье, положив голову матери на колени, Софи постоянно укачивало.
А это означало, что путешествие займет в два раза больше времени, чем запланировал месье Ле Брюн, поскольку после каждого дня пути Софи требовался день отдыха.
– Если мы пропустим назначенные встречи, значит, так тому и быть, – возразила ему Эмитист, когда он заметил, что задержка может стоить ей нескольких выгодных контрактов. – Вы очень заблуждаетесь, если полагаете, что я поставлю меркантильные соображения выше благополучия этого ребенка.
– Тем не менее остается проблема с размещением. Учитывая, как много людей намеревается этой осенью посетить Париж, даже у меня, – сказал Ле Брюн, ткнув себя пальцем в грудь, – могут возникнуть трудности при попытке найти другие варианты.
– А вы не можете написать кому следует, что наши комнаты будут оплачены вне зависимости от того, насколько мы опоздаем? И попытаться переназначить встречи?
– Мадам, вы должны понять, что Франция уже несколько месяцев кишит вашими соотечественниками, жаждущими заключить торговые сделки. Даже если бы мы приехали вовремя и встретились с теми людьми, которых вы мне указали, это вовсе не означает, что они захотят иметь с вами дело. Конкуренты уже могли предложить им более выгодные условия…
– Тогда они уже обскакали меня, – выпалила Эмитист, – и я не смогу развернуться на континенте. Но это мое дело, а не ваше. В этом случае мы просто станем обычными туристками, с удовольствием проводящими время, вместо того чтобы использовать стремление к путешествиям как прикрытие. И по-прежнему будем заинтересованы в ваших услугах как гида, если вас это беспокоит.
Ле Брюн пробурчал что-то неразборчивое. Однако, судя по тому, что заказанные комнаты их ждали и Эмитист получила пару писем от коммерсантов, заинтересованных в закупке товара с принадлежащих ей фабрик, он сделал все, как ему сказали.
Ее размышления прервал стук в дверь. Стучали настойчиво и бесцеремонно, именно так, как всегда делал месье Ле Брюн. Непонятно, как ему это удавалось, но он всегда стучал так, будто имел полное право войти в любой момент, когда захочет, и медлил только из снисхождения к чрезвычайной эмоциональной хрупкости подопечных дам.
– Та история на кухне… – начал он, как только открыл дверь, не дожидаясь разрешения Эмитист. – Боюсь, все оказалось несколько серьезней, чем я думал.
– О, неужели? – Это было нехорошо с ее стороны, но Эмитист чувствовала удовлетворение оттого, что нашлось нечто, заставившее Ле Брюна признать, что он не полностью держит под контролем все мироздание. – Проблема оказалась не столь незначительной?
– Шеф-повар, – ответил Ле Брюн, не обращая внимания на ее язвительный тон, – говорит, что не сможет приготовить ужин, которым ему хотелось бы порадовать новых гостей в первый вечер их пребывания в Париже.
– У нас не будет ужина?
– Такого, который бы соответствовал его представлениям, – нет. Понимаете, все дело в продуктах. Они уже не столь свежи, даже для того, чтобы подавать их англичанам. Так он сказал, уж вы извините. Но это его слова, не мои.
– Конечно нет. – Хотя Эмитист показалось, что Ле Брюн испытывал истинное удовольствие, повторяя их.
– А все из-за того, – начал он, изогнув губы, как будто намеревался усмехнуться, – что вы приехали гораздо позже, чем он ожидал.
Иными словами, в этой проблеме виновата она. Похоже, Ле Брюн считал, что ее стремление поставить благополучие ребенка выше возможности заработать подтверждает неспособность женщины вести бизнес, не говоря уже о том, чтобы расширять его.
– Однако у меня есть предложение, как преодолеть это препятствие, – сказал он.
– В самом деле? – Это было бы хорошо.
– Да уж, – отозвался Ле Брюн с такой самодовольной усмешкой, что Эмитист почувствовала острейшее желание немедленно уволить его. Чтобы он понял, кто здесь хозяин. – Сегодня вечером, – продолжал Ле Брюн, – все будет совершенно по-другому. Я полагаю, что вам с мадам Монсорель нужно пойти в ресторан.
Прежде чем Эмитист успела сообразить, стоит ли расценить это предложение как издевку над их провинциальным происхождением, он сказал:
– Большинство ваших соотечественников в первый вечер своего пребывания в Париже жаждут посетить Пале-Рояль, чтобы пообедать в одном из тамошних заведений.
Предложение выглядело на удивление разумным, поскольку, таким образом, они бы ничем не отличались от обычных туристок, чего, собственно, и добивались.
– И прежде чем вы начнете возражать, говоря, что не можете оставить Софи одну в первый же вечер в чужой стране, – быстро вставил Ле Брюн, – я попросил повара приготовить несложный ужин, чтобы девочка могла подкрепиться. Он заверил меня, что справится. Кроме того, я поговорил с мадемуазель Франсин, и она согласилась подменить мать и посидеть с ребенком, на случай, если девочка проснется ночью.
– Похоже, вы обо всем позаботились, – пришлось согласиться Эмитист.
– За это вы мне и платите, – ответил Ле Брюн, горделиво вздернув бровь.
Он был прав. Но зачем так часто напоминать об этом?
– Что ты думаешь, Финелла? Ты можешь оставить Софи и пойти в ресторан? Или… – Эмитист вдруг осенило, – может быть, ты слишком устала?
– Настолько, чтобы отказаться от обеда в одном из тех мест, о которых мы так много читали? О нет! Конечно нет.
После того как Бонапарт был разгромлен и сослан на остров Эльба, английские туристы толпой хлынули в эту страну, полностью закрытую для них почти на двадцать лет. Английские газеты и журналы были заполнены рассказами об их путешествиях.
Чем больше они восторгались прелестями Парижа, тем сильнее хотелось Эмитист увидеть все своими глазами. Она сообщила своему управляющему Джоббингсу, что теперь, когда эмбарго сняты, она поедет искать новые рынки сбыта для своих товаров. У Эмитист уже имелось несколько договоренностей с коммерсантами, к которым она посылала месье Ле Брюна, когда поняла, что французы так же, как и англичане, не желают иметь деловых контактов с женщинами.
Но вместе с тем, пока она находилась в Париже, ей хотелось получить как можно больше всевозможных впечатлений.
– Значит, решено. – Эмитист настолько обрадовалась, что Финелла полностью поддержала ее желание выйти в свет, что постоянное раздражение, которое вызывал у нее месье Ле Брюн, полностью исчезло.
Она улыбнулась ему:
– Вы можете порекомендовать нам какое-то конкретное заведение?
– Я? – Ле Брюн изумленно уставился на нее.
Эмитист вдруг поняла, что тот впервые видит ее улыбающейся. К тому же до этого момента Эмитист все время зорко следила за ним, прилагая массу усилий, проверяя и перепроверяя все, что он предлагал и организовывал, чтобы быть полностью уверенной в том, что он не пытается ее надуть.
Теперь Ле Брюн привез их в Париж. И пусть они немного запоздали, он доставил их и устроил с достаточным комфортом. Он все сделал как надо.
Эмитист начинала чувствовать уверенность в том, что так будет и дальше. Хотя это не мешало ей заставлять Финеллу проверять все письма, которые Ле Брюн писал от ее имени, поскольку ее французский оставлял желать лучшего.
– Лучшее, самое лучшее, – быстро придя в себя, отозвался Ле Брюн, – это, пожалуй, «Бери Фрер». Во всяком случае, оно самое дорогое.
Эмитист наморщила нос. Похоже, это место, куда ходят, чтобы показать себя. И оно, без сомнения, битком набито разными графами и танцовщицами.
– Среди ваших соотечественников популярностью пользуется «Миль Колон». Хотя, – Ле Брюн погрустнел, – к тому времени, как мы приедем, там наверняка будет стоять очередь на вход.
Эмитист вздернула бровь. Отвечая на этот молчаливый вызов, Ле Брюн продолжил:
– Есть много других замечательных заведений, куда я не премину доставить вас, леди… Например, «Ле Кавё», где за два-три франка вы получите прекрасный обед с супом, рыбой, мясом, десертом и бутылкой вина.
Если учесть, что Эмитист потратила определенное время, знакомясь с обменным курсом, это последнее заявление заставило ее поджать губы. Конечно, за такую скромную сумму они не могли получить ничего по-настоящему вкусного.
Тем не менее Эмитист не стала высказывать свои сомнения. Возможно, внимательно наблюдая за ней, когда он описывал дорогие заведения, Ле Брюн просто старался предложить что-то более экономичное. Он был не глуп. Его манеры могли бесить ее сколько угодно, но ему нельзя было отказать в наблюдательности и практичности. Принимая во внимание, что она уже достаточно помучила его сегодня, а также то, что Финелла расстраивалась, когда они спорили в ее присутствии, Эмитист решила, что «Ле Кавё» звучит достаточно привлекательно.

Прошло не так много времени с тех пор, как они с Финеллой переоделись, пожелали Софи доброй ночи и вышли на слабо освещенные улицы Парижа.
Париж! Это действительно был Париж. И ее приезд сюда подтверждал, что она самостоятельная независимая женщина. Что она готова к новым поворотам, готова сделать новый выбор. Что она расплатилась за ошибки молодости. И не намерена жить затворницей, как будто ей стыдно за себя. Потому что это не так. Она не сделала ничего постыдного.
Конечно, нельзя сказать, чтобы Эмитист стремилась стать настолько независимой, чтобы расстаться с заповедями тети Джорджи. И уж точно не с теми, которые имели практический смысл. Для похода в недорогой ресторан, каким был «Ле Кавё», Эмитист надела простое строгое платье, в каком пошла бы на встречу с банкирами в Сити. Увидев ее выходящей из своей комнаты, месье Ле Брюн слегка поморщился. Эмитист казалось, что она оделась как светская дама.
Хотя другие, пожалуй, сочли бы ее невзрачной провинциалкой, поскольку ее шляпка как минимум на три года отстала от моды.
Но уж лучше, чтобы люди недооценили тебя, чем приняли за расфуфыренную простушку, думала Эмитист. Явиться на континент в карете, запряженной четверкой лошадей, в сопровождении толпы слуг и вагона багажа, производить невероятный фурор в каждой придорожной таверне – все это было бы равносильно тому, чтобы повесить на шею табличку: «Богатая дама! Приходите и грабьте!»
И пусть временами им приходилось мириться с определенной долей неудобств, зато никому бы не пришло в голову принять их за лакомый кусок для грабителей.
Вскоре Эмитист обнаружила и еще одно преимущество того, что не оделась в шелка.
– Я и подумать не могла, что тут везде так грязно, – пробормотала она, поднимая юбки, чтобы не запачкать их. – Можно подумать, мы пробираемся по проселку, ведущему на свиноферму.
– Я предлагал вам нанять портшез, чтобы вас доставили в Пале-Рояль, – мгновенно парировал Ле Брюн.
– О, полагаю, это не для нас, – пояснила Финелла примирительным тоном. – Мы не дамы из высшего света. И чувствовали бы себя неловко, если бы нас несли по улицам, как…
– Как тюки, – закончила Эмитист, – которые тащат огромные могучие носильщики.
– Кроме того, – торопливо добавила Финелла, – мы можем разглядеть ваш прекрасный город гораздо лучше, месье, когда идем пешком, чем из-за занавесок какого-нибудь экипажа. Так мы гораздо больше ощущаем себя его частью.
– Уж это точно. Эта грязь определенно собирается надолго стать частью моих юбок, – заметила Эмитист.
Но потом они прошли в арку и оказались на огромной, залитой светом мощеной площади, и дальнейшие ехидные комментарии замерли на ее губах.
Месье Ле Брюн довольно усмехнулся, глядя, как обе дамы затаили дыхание при виде открывшейся перед ними впечатляющей панорамы.
Никогда прежде Эмитист не видела ничего похожего на Пале-Рояль. И дело было не только в бесчисленных ярко освещенных окнах, заставивших ее заморгать, но и в огромных толпах людей, пришедших сюда с намерением развлечься на полную катушку. Судя по их нарядам, они явились со всех уголков света.
– Идите сюда, – позвал месье Ле Брюн, крепко беря ее за локоть, когда они замедлили шаг, уставившись на одно из ярко освещенных окон ресторана в нижнем этаже. – Это заведение не годится для таких дам, как вы.
И правда. Одного беглого взгляда на обилие военных мундиров и несколько вольное поведение сопровождавших их женщин хватило, чтобы прийти к тому же выводу.
Теперь Эмитист не спешила оттолкнуть руку месье Ле Брюна. Все это было несколько более… бурным, чем она представляла. Когда после смерти тетушки она приехала в Лондон, чтобы проконсультироваться с банкирами и деловыми людьми, огромный город тоже показался ей шумным и пугающим после сонного спокойствия Стентон-Бассета. Но бьющая ключом жизнь ночного Парижа оставляла его далеко позади.
Они вошли в ресторан, и Эмитист почувствовала облегчение, очень быстро, однако, сменившееся удивлением. Несмотря на то что месье Ле Брюн охарактеризовал его как недорогой, он значительно превзошел ее ожидания. Во время своего пребывания в Лондоне ей приходилось заглядывать в мутные окна дешевых едален, и она полагала, что дешевый ресторан для простой публики в Париже будет похож на них. Вместо этого ее взгляду предстали зеркала, колонны и статуи в нишах. Столы, уставленные сверкающей посудой и хрусталем, посетители в ярких нарядах и официанты, усердно снующие вокруг них.
А еда, которая, как она подозревала, будет того же качества, что и в придорожных тавернах, где они останавливались, выглядела не хуже, чем та, которой ее угощали на обедах в лучших домах их графства.
Но самое главное для Эмитист заключалось в том, что всем здесь заправляла женщина. Она восседала на специальном месте возле двери, рассаживая клиентов по столам в зависимости от размеров компании, и получала от них деньги, занося суммы в массивный гроссбух, лежавший перед ней на большом гранитном столе.
И, судя по всему, никто не находил в этом ничего странного.

Они только что заказали десерт, когда появление в дверях одинокого мужчины вызвало недовольную гримасу на лице месье Ле Брюна. Эмитист проследила за его взглядом, чтобы увидеть, кто стал причиной такого неудовольствия, и застыла, не донеся ложку до рта.
Нейтан Хэркорт.
Злополучный Нейтан Хэркорт.
Лицо Эмитист вспыхнуло, в желудке похолодело, вкусная еда превратилась в отвратительный сгусток желчи.
И тот вопрос, который мучил ее годами, едва не вырвался стоном отчаяния сквозь стиснутые зубы. Как ты мог так поступить со мной, Нейтан? Как ты мог?
Ей захотелось встать и, пройдя через весь ресторан, с размаху ударить его по щеке, которую с таким энтузиазмом целовала хозяйка заведения. Хотя Эмитист уже опоздала. Это нужно было сделать в тот вечер, когда своими словами он без ножа зарезал ее, а потом протанцевал со всеми девушками в зале кроме нее. В тот вечер, когда он разбил ей сердце.
Эмитист заметила, что Нейтан ничуть не изменился в том, что касалось его умения нравиться женщинам. Хозяйка, едва удостоившая их царственным кивком, когда они пришли, с таким воодушевлением прижимала Нейтана к своей груди, что казалось, он вот-вот исчезнет среди этих пышных холмов.
Что было бы весьма кстати.
– Этого человека, – с презрительной гримасой произнес месье Ле Брюн, заметив направление ее взгляда, – вообще не стоило сюда пускать. Но он пользуется расположением мадам, и посетители вынуждены терпеть его наглость, что весьма прискорбно. Впрочем, это не должно вас тревожить. Я не позволю ему докучать вам.
Однако было поздно. Появление Хэркорта уже встревожило Эмитист, а слова месье Ле Брюна лишь возбудили ее любопытство.
– Что вы имели в виду, когда сказали, что посетители вынуждены терпеть его наглость?
– Он рисует портреты, – пояснил месье Ле Брюн. – Быстрые наброски карандашом на потеху приезжающим в город туристам.
Словно в подтверждение его слов Нейтан Хэркорт извлек из висевшей у него на плече сумки маленький складной стул, поставил его рядом с одним из столиков возле двери, достал угольный карандаш и принялся рисовать посетителей, сидевших за столиком.
– Он рисует портреты? Нейтан Хэркорт?
Брови месье Ле Брюна подскочили до самой кромки волос.
– Вы знаете этого человека? Я бы никогда не подумал… Я хочу сказать, – он взял себя в руки, приняв свой обычный слегка высокомерный вид, – я бы никогда не подумал, что вы вращаетесь с ним в одних кругах.
– Уже давно нет, – ответила Эмитист. – Хотя одно время…
Если быть точной, десять лет назад, когда она понятия не имела, какова природа мужчин. Когда она считала мир слишком безопасным, чтобы понимать, как уберечься от подобных типов, и когда рядом с ней не нашлось никого достаточно влиятельного, чтобы защитить ее от него.
Но теперь все было иначе.
Иначе для нее. И, судя по всему, совсем иначе для Нейтана Хэркорта. Прищурив глаза, Эмитист внимательно рассмотрела его и заметила перемены.
Некоторые из них она отнесла на счет прошедших лет, и они оказались гораздо сильнее, чем можно было ожидать. Его лицо стало суше, а в когда-то угольно-черных кудрях то тут, то там поблескивало серебро. Но главное – его одежда. Она подтверждала, что слухи о том, будто его отец в конце концов умыл руки и отступился от своего младшего сына, оказались правдой. Сюртук казался слишком просторным, широкополая шляпа годилась разве что для чучела, а брюки были поношенными, как у провинциального торговца. Короче говоря, Нейтан выглядел поистине жалко.
Так-так. Эмитист откинулась на спинку стула и с растущим удовольствием стала смотреть, как Нейтан работает. В свое время, когда он, благодаря своему почти сверхъестественному успеху у женщин, стал слишком хорошо известен всем политическим партиям, чтобы они рискнули выдвинуть его даже в самом гнилом местечке, Нейтан внезапно исчез, вызвав массу пересудов. Эмитист считала, что, как многие сыновья из знатных семей, запятнавшие фамильную честь, он был отправлен на континент, чтобы вести там жизнь, исполненную роскошной праздности.
Но, судя по всему, когда скандальные слухи достигли ушей его отца, графа Финчингфилда, тот слишком разъярился и не счел возможным простить сына, как, впрочем, и ее отец поступил по отношению к ней. И вот теперь Нейтан Хэркорт, высокомерный и бессердечный Нейтан Хэркорт вынужден был своим трудом зарабатывать себе на хлеб.
– Я бы нисколько не возражала, если бы он подошел к нашему столику и попросил разрешения сделать набросок, – сказала Эмитист, чувствуя странный трепет, охвативший все ее существо. – По правде сказать, мне было бы даже приятно иметь свой портрет.
Нарисованный им. Заставить его просить, чтобы она уделила ему время, заплатила деньги, воспользовалась его услугами. После того, как десять лет назад он был слишком… горд, могущественен и… амбициозен, чтобы связать с ней свое имя.
О, какая сладкая месть! Он здесь, перед ней, едва ли не побирается и, судя по внешнему виду, не слишком преуспевает в этом. А она – спасибо тетушке Джорджи – обладательница такого богатства, которое ей не растратить и за десять жизней.

Глава 2
Нейтан встал, вручил законченный рисунок своему первому сегодняшнему клиенту и протянул руку в ожидании платы. Поблагодарив других людей, сидевших за столиком, за комплименты, он сделал в ответ несколько остроумных замечаний, весьма удачных, если судить по тому, как те рассмеялись, запрокинув головы. Однако сам он едва ли отдавал себе отчет в том, что говорил. Разум Нейтана никак не мог справиться с шоком, который он испытал, увидев Эмитист Делби.
После того как десять лет назад она оставила его в покое, Эмитист вторглась на территорию, которую он привык считать своей.
Впрочем, Нейтана это не испугало.
И чтобы доказать это, он готов был схлестнуться с ней.
Нейтан повернулся, обвел ресторан нарочито ленивым взглядом и, задержавшись на ее столике, изобразил удивление, а затем отвел глаза.
Раз уж она решилась появиться на публике в городе, где обитал ее бывший возлюбленный, то и он мог не церемониться. Те дни, когда Нейтан щадил женские чувства из нелепой веры в необходимость рыцарского отношения к слабому полу, давно остались в прошлом.
Слабый пол! Скорей уж коварный пол. Он не встречал ни одной из них, которая не скрывала бы какого-нибудь секрета, и как минимум это был возраст или то, насколько она превысила отпущенное ей содержание.
Хотя ни один из их секретов не стал для него таким разрушительным, как ее секрет.
– Мисс Делби, – сказал Нейтан, подойдя к ее столику. – Какой сюрприз видеть вас здесь.
– Вы хотите сказать – в Париже?
– Где угодно, – ответил он с мрачной улыбкой. – Я думал… – Нейтан замолчал, оставив ее саму домысливать, что он имел в виду под этими словами. Нейтан имел о ней вполне определенное мнение с тех пор, как десять лет назад обнаружил, насколько двуличной она была. Впрочем, тогда у нее хватило ума оставить светское общество и, надо полагать, вернуться в деревню.
Он не позволял себе думать о том, что могло стать с ней потом. Но теперь Эмитист была здесь, так почему бы не выяснить это? Нейтан взглянул на ее руку. Кольца нет. К тому же она не стала поправлять его, когда он назвал ее мисс Делби.
Значит, не похоже, чтобы ей удалось, изображая из себя невинность, окрутить какого-нибудь бедолагу мужского пола и заставить его жениться. И этот человек с землистым цветом лица и хмурыми бровями, чье лицо казалось Нейтану смутно знакомым, не ее муж. Тогда кто он? Любовник?
– Вы не хотите представить меня? – Нейтан приподнял бровь в сторону спутника Эмитист, гадая, где мог видеть его раньше.
– Не вижу в этом никакой необходимости, – ответила она с натянутой улыбкой.
Нет? Впрочем, возможно, не совсем удобно представлять бывшего любовника нынешнему. Особенно если он ревнив. Нейтан пытливо посмотрел на мужчину и встретил взгляд, исполненный ответной антипатии. Неужели тот почувствовал в Нейтане какую-то… угрозу? Хотя вполне возможно, что этот человек вообразил в нем соперника. Если отвлечься от деталей, Нейтан был моложе, стройнее и красивее, чем тот мужчина, которого ей удалось заполучить. Правда, он ни в коем случае не видел себя претендентом на ее благосклонность. О боже, только не это!
– К тому же, – насмешливо продолжала Эмитист, – не думаю, чтобы вы явились сюда для того, чтобы возобновить наше знакомство. Судя по всему, вы ищете здесь работу. Не так ли?
Конечно да. Она могла бы и не напоминать ему о том, что между ними все кончено.
– Я уже объяснил madame, – вставил мужчина, его сильный акцент явно свидетельствовал о его национальности, – что так вы зарабатываете себе на жизнь. Рисуя нечто похожее на туристов.
Это было не совсем так. Но Нейтан пропустил его слова мимо ушей. На данный момент ему было… удобнее, чтобы все думали, что он зарабатывает на жизнь рисованием. Так было проще.
И что поэтому он подошел к столику Эмитист. Именно поэтому.
Другой причины быть не могло.
– Madame желает, чтобы вы набросали ее портрет, – сказал француз.
Мисс Делби бросила на своего французского любовника неодобрительный взгляд. Он ответил ей твердым взглядом без малейшей доли раскаяния.
Интересно. Француз явно чувствовал необходимость продемонстрировать свою власть над ней. Напомнить ей, кто хозяин. Или он уже знал, насколько она непостоянна, и не собирался позволять ей флиртовать с очередным потенциальным поклонником прямо у него на глазах.
Мудро.
Мисс Делби требовалась крепкая рука, если мужчина надеялся удержать ее там, где ей надлежало быть.
Внезапно перед глазами Нейтана возникло видение, в котором он делал именно это. Эмитист лежала на спине, под ним. Он удерживал ее руки над головой… Нейтан отмахнулся от видения, занявшись своим складным стулом и прочими принадлежностями. Всего одной минуты в ее присутствии ему хватило, чтобы доказать, какую власть над ним имели ее чары. Француз, к которому Нейтан оказался спиной, когда сел на стул, имел основания быть ревнивым. Должно быть, ему постоянно приходится отражать поползновения других претендентов. Какому мужчине из плоти и крови, оказавшемуся рядом с такой сиреной, не захочется уложить ее в постель?
Даже далеко не самое лучшее платье не могло скрыть красоты Эмитист. В юности она была на удивление хорошенькой. Но с годами – несмотря на тот образ жизни, который она вела, судя по ее компаньону, – она стала еще лучше. Щеки округлились. Покрывавшая их кожа была розовой, чистой и нежной, как сливки. Темно-карие глаза остались такими же глубокими, манящими и загадочными, как прежде.
Жаль, что для своих беглых набросков Нейтан использовал только черный карандаш. Ему хотелось бы добавить цвета в портрет. Возможно, потом он с удовольствием вспоминал бы эту встречу, запечатленную в картине.
Между тем его рука летала над листом бумаги, схватывая линию ее лба и дугу бровей. Так легко. Впрочем, этот объект не был для него новым. Много лет назад Нейтан проводил часы, рисуя ее лицо, ее руки, изгибы плеч и тени там, где ее тело скрывалось под шелком вечернего платья. Конечно, тогда Эмитист не сидела перед ним, поскольку изображала из себя невинную дебютантку, а он был слишком зеленым юнцом, чтобы пренебрегать условностями. Но по ночам, один в своей комнате, когда Нейтан не мог уснуть, томимый желанием… Да, тогда он рисовал ее. Старался поймать ее образ, ее суть.
Каким же он был глупцом.
Нейтан даже купил краски, пытаясь воспроизвести цвет ее прекрасных волос. Тогда ему это не удалось. Не хватило мастерства. Ему не разрешили брать уроки, чтобы осуществить свою мечту.
– Это занятие для молодых дам и простолюдинов, – фыркнул отец, когда они обсуждали, чем бы Нейтан хотел заняться в жизни, и он не высказал желания последовать за своими братьями, выбравшими традиционные занятия. – Такое времяпрепровождение недостойно сыновей знатного рода.
Зато теперь Нейтан мог заниматься этим сколько угодно. Он научился передавать свет и тень. Цвет и перспективу.
Его рука остановилась. Вопреки тому, что говорил его приятель Филдинг, Эмитист не была просто брюнеткой. Ее волосы по-прежнему отливали теми теплыми оттенками, которыми отливает по-настоящему хороший портвейн в пламени свечи. Когда Нейтан признался в своей страсти, Филдинг со смехом похлопал его по спине:
– Однако здорово же ты не в себе.
Нейтан посмотрел вверх, его рука зависла над незаконченным рисунком. Может, он и был здорово не в себе, но насчет ее волос он не ошибся. Они были так же великолепны, как тогда. Спустя десять лет можно было ожидать, что в этих темных кудрях блеснет серебряная нить. Или уловить признаки краски, поддерживающей видимость молодости.
Но волосы Эмитист не были подкрашены. Они выглядели такими мягкими, такими блестящими, такими естественными и… к ним так хотелось прикоснуться…
Нейтан нахмурился, опустил голову и вернулся к работе. Ему не нужно касаться их пальцами, чтобы почувствовать, действительно ли они такие мягкие, как на вид. Чтобы насладиться красотой, достаточно глаз. В конце концов, он художник. Но он готов был бросить вызов любому, кто стал бы отрицать, что у Эмитист великолепные волосы. И прелестное лицо. И сверкающие глаза.
И, несмотря на все это, она была как яд.
Нейтан поднял взгляд и посмотрел ей прямо в глаза. В глаза, которые когда-то смотрели на него с обожанием. Во всяком случае, так ему казалось. Он хмуро усмехнулся. Теперь, когда он стал старше и мудрей, ему легче было разгадать ее. Эмитист смотрела на него оценивающе, с вызовом, как будто пыталась просчитать, как скоро он потеряет самообладание. Как ловко она скрывала все это от него прежде.
Да, она настоящий яд. Яд в завораживающем сосуде.
Нейтан услышал, как у него за спиной нетерпеливо заерзал на стуле любовник Эмитист. Должно быть, он жалел, что позволил ей так себя вести. Должно быть, его задело, что она так пристально смотрит на другого мужчину, когда он сидит всего в нескольких дюймах от нее. Однако он ничего не делал, как будто не имел власти что-либо запретить ей.
Боже, до чего же она, наверное, хороша в постели…
Сжав губы, Нейтан бросил взгляд на лист бумаги, лежавший у него на коленях, и добавил несколько умелых штрихов, придавших глубину созданному им образу.
– Вот, – сказал он, закончив рисунок, и кинул его любовнику Эмитист.
Мужчина взглянул на портрет, поднял брови и протянул его мисс Делби, которая быстро схватила лист.
– Это… – Она нахмурилась, разглядывая рисунок. – Это поразительно, особенно учитывая, как быстро вы его сделали. – Выражение ее глаз изменилось, теперь Эмитист смотрела на него почти с уважением.
А Нейтан почувствовал, как в лицо бросилась краска, что случалось с ним всякий раз, когда люди признавали его талант. Его дар.
И хотя во всем остальном его жизнь можно было считать неудачной, рисовать он действительно умел.
– Сколько вы хотите?
Мисс Делби смотрела на рисунок, который держала в руках, как будто не могла поверить своим глазам. Нейтан встал, сложил свой стул и небрежно пожал плечами, как всегда поступал со своими клиентами. И ответил ей так же, как отвечал всем:
– Во сколько вы его оцените.

Во сколько она его оценит? О! Да он бесценен! За одно то, что он просителем сидел у ее ног, Эмитист была готова заплатить сколько угодно. Десять лет назад Нейтан самодовольно порхал туда-сюда, раздавая улыбки направо и налево, словно молодой бог, снизошедший до того, чтобы явиться в мир смертных. Увидеть, как он работает ради куска хлеба, – это дорогого стоило. Ведь было время, когда он считал, что такое ничтожество, как Эмитист с ее низким происхождением и отсутствием влиятельных связей, можно просто отбросить в сторону. В ее сознании вспыхнула приятная мысль.
– Месье Ле Брюн. – Эмитист поманила своего посыльного, который наклонился ближе, чтобы она могла шепнуть ему на ухо. – Я хотела бы, чтобы этот молодой человек получил сумму, эквивалентную двадцати пяти фунтам. Во французских франках. – Это была годовая зарплата ее дворецкого. – У вас есть с собой столько денег?
Его глаза полезли на лоб.
– Нет, madame, было бы непростительной глупостью носить с собой так много.
– Тогда возьмите их в банке и проследите, чтобы он их получил. Сделайте это завтра утром.
– Но, madame…
– Я настаиваю.
После мгновенного колебания Ле Брюн пробурчал:
– Я понимаю, madame.
Сунув руку в карман, он достал пригоршню монет, которые высыпал в протянутую ладонь Хэркорта.
– Будьте так любезны, напишите мне свой адрес, – произнес он, – и я распоряжусь, чтобы вам доставили оставшуюся сумму.

Пока Нейтан писал адрес на обратной стороне своего рисунка, его губы невольно изогнулись в циничной улыбке. Очевидно, что этот нахальный тип намеревался явиться к нему, чтобы предупредить держаться подальше от красотки, находящейся у него на содержании. Судя по его насмешливой ухмылке, француз решил, что он сидит без гроша. Нейтан знал, что на эту удочку попадались многие люди, поскольку, отправляясь рисовать, он надевал старую одежду, которую не боялся испортить углем и в которой мог спокойно сесть на землю, если попадался интересный сюжет, достойный того, чтобы тут же перенести его на бумагу.
Этот француз собирался сообщить Нейтану, чтобы он не пытался с ним тягаться. Француз был достаточно богат, чтобы удовлетворить ее. Содержать ее. А что мог предложить ей жалкий бродячий художник?
Кроме относительной молодости, привлекательности и манящей улыбки?
Внезапно Нейтан ощутил почти непреодолимое желание отобрать ее у этого мужчины. Овладеть ею, одержать над ней верх, подчинить ее, привязать к себе… а потом бросить.
Потому что, черт подери, кто-то должен был наказать ее за все, что ему пришлось вынести за эти десять лет. Если бы она не положила на него глаз и не превратила почти в раба, он не был бы так раздавлен, когда обнаружил, что скрывалось за этим красивым фасадом. Он не согласился бы на тот ужасный брак, к которому принудила его семья, и не оказался заложником не менее ужасающей политической карьеры, избавиться от которой ему удалось, только совершив то, что окрестили социальным самоубийством.
О да, если бы в мире существовала хоть какая-то справедливость…
Только ее конечно же не было. Тот урок, который преподала ему жизнь, Нейтан усвоил слишком хорошо. Честность никогда не вознаграждается. Миром владели лживые, а не смиренные.
Сунув монеты в сумку вместе со всем остальным, он изобразил на лице улыбку, которой в совершенстве овладел за годы, проведенные в политике, и обратил ее к французу, мисс Делби и неприметной женщине, сидевшей с ними за столиком.
И быстрым шагом направился к двери.

– Боже правый, – выдохнула миссис Монсорель. – Я, конечно, слышала о нем, но никак не ожидала, что он такой… – Она то вспыхивала, то бледнела, продолжая щебетать что-то невнятное.
Но на то и был рассчитан весь этот спектакль, который так часто разыгрывал Нейтан, приводя чувствительных дам в трепет. И если бы не то удовольствие, которое она испытала, видя его склонившимся у своих ног, пристальный взгляд его опытных, все понимающих глаз под тяжелыми веками, мог бы оказать подобный эффект и на Эмитист. Кроме того, сочетание его аристократической красоты и бедной одежды могло бы тронуть ее сердце, если бы только в нем осталась хоть одна струна, до которой он мог дотянуться.
– У этого человека весьма сомнительная репутация в том, что касается дам, – с самым постным выражением лица заметил месье Ле Брюн.
– О да. Я все знаю об этом, – прощебетала Финелла. – Мисс Делби постоянно читает в газетах про его похождения. Бедняжка его жена. Жаль, что она не умерла прежде, чем появились эти чудовищные слухи. А потом, когда судьба отвернулась от него, ни у кого не осталось сомнений в их правдивости. В противном случае ему следовало подать на газеты в суд за клевету. Разве не так?
– Вы говорите так, словно восхищаетесь им, – прищурив глаза, заметил месье Ле Брюн.
– О нет, не я. Это Эмитист. Она внимательно следила за его карьерой и положением в свете. Я имею в виду мисс Делби, конечно.
Ле Брюн, нахмурившись, повернулся к Эмитист:
– Что ж, madame, я… я понимаю ваше желание помочь человеку, которого вы когда-то знали. Быть великодушной – это одно, но я заклинаю вас не дать его очаровательной улыбке ввести вас в заблуждение.
Так вот почему на сей раз Ле Брюн не стал с ней спорить по поводу того, на что она решила потратить свои деньги. Он считает, что с ее стороны это великодушное желание помочь другу, переживающему тяжелые времена.
Если бы он только знал!
– Это так печально, – сказала Финелла, – видеть, что этот человек с его происхождением пал так низко.
– Он сам творец своего счастья, – жестко отозвалась Эмитист.
– Но, несмотря на это, вы проявили к нему такое великодушие, – не удержался месье Ле Брюн.
– Ну… – начала Эмитист, покраснев и неловко ерзая на своем месте. Отнюдь не великодушие, а желание утереть ему нос заставило ее заплатить ему годовое жалованье за десять минут работы.
– Не понимаю, что вас так удивляет, – строго заметила Финелла. – Я полагала, что вы более проницательны, monsieur. Вы наверняка заметили, что Эмитист не нравится, когда люди замечают ее великодушие. Она скрывает его под жесткими манерами и… и эксцентричным поведением. Но в глубине души нет никого добрее моей дорогой мисс Делби. Вы же видели, как она бросилась спасать меня, так почему…
Взяв ее за руку, Эмитист заставила подругу замолчать:
– Финелла. Прекрати. Ты же знаешь, что я наняла тебя в приступе гнева на дам из Стентон-Бассета. Через пять минут после похорон тетушки Джорджи ко мне явилась миссис Подмор, чтобы сообщить, что теперь, когда я осталась одна, мне необходимо нанять нескольких компаньонок, в противном случае я больше не буду считаться респектабельной. Вот я и пошла прямо к тебе и предложила это место, просто чтобы досадить им.
– Только мисс Делби не сказала вам, – вмешалась Финелла, поворачиваясь к месье Ле Брюну, с удивлением смотревшему на свою нанимательницу, – что всегда с отвращением относилась к слухам, которые обо мне распускали. Но пока не умерла ее тетушка, Эмитист ничего не могла с этим поделать, кроме того, чтобы предложить мне свою дружбу.
– Ну, знаешь ли, то, как они к тебе относились, было просто чудовищно. Должно быть, тяжело приехать одной с маленьким ребенком туда, где никто тебя не знает, встретить там людей, которые распускают слухи о том, что твой муж – плод твоей фантазии.
– Но ты ведь понимала, что это вполне возможно.
– И что? Какая разница? Если бы по молодости и глупости ты поверила обещаниям какого-нибудь сладкоречивого негодяя, если бы тебя соблазнили и бросили, неужели ты не была бы достойна сочувствия и поддержки?
«Разве я все еще говорю о Финелле?» – задумалась Эмитист, протягивая дрожащую руку к своему бокалу и допивая то, что в нем осталось. Или это встреча с Нейтаном Хэркортом всколыхнула в ней воинственный дух? Однако тут она заметила, что месье Ле Брюн снова привольно расположился на своем месте и смотрел на них с живым интересом.
Они обе выложили о своем прошлом гораздо больше, чем он имел право знать.
– Думаю, пора закончить этот разговор, – сказала Эмитист, со спокойной решимостью поставив бокал на место.
– Она всегда смущается, когда кто-то говорит о ее достоинствах, – проинформировала Финелла месье Ле Брюна. – Но я не могу не говорить о них. Ведь Эмитист дала мне работу, которая позволяет мне содержать себя и Софи. Она сделала так, чтобы моя маленькая девочка имела все, что положено иметь дочери джентльмена. Все то, – произнесла Финелла дрогнувшими губами, – в чем мне отказала моя семья из-за того, что они не одобряли Фредерика. Няню, красивые платья, пони и самое главное – образование…
– Она ведь такая маленькая прелесть.
Эмитист про себя подумала, что вряд ли когда-нибудь сможет завести собственных детей. В свои двадцать семь она была твердо убеждена, что ни один мужчина не посмотрит в ее сторону дважды, если только не польстится на состояние, оставленное ей тетушкой. Она знала это слишком хорошо.
– И не подумайте, – сказала она, потирая сзади шею, – что я… курица, которую можно ощипать. Один неверный шаг, и я укажу вам на дверь, – закончила она.
– Мисс Делби! – Финелла повернула к ней удивленное лицо. – Не нужно постоянно угрожать месье Ле Брюну, как будто он только и думает, как бы обобрать вас. Разве во время нашего путешествия он не доказывал ежедневно свою честность? Разве не он делает всю тяжелую работу… и так хорошо справляется?
А месье Ле Брюн сидел и слушал.
– Если тебе хочется обсудить многочисленные высокие достоинства месье Ле Брюна, пожалуйста, прошу тебя, дождись, когда мы вернемся к себе и останемся наедине, – заметила Эмитист.
– Мне кажется, это шок от встречи с Нейтаном Хэркортом лишил ее здравого смысла, – объяснила Финелла месье Ле Брюну, который теперь взирал на них не без некоторого удовольствия. – Они ведь когда-то были близко знакомы. Он заставил бедную мисс Делби поверить в то, что намерен жениться…
– Финелла! Месье Ле Брюну совершенно ни к чему знать об этом.
Финелла улыбнулась ей и тем же доверительным тоном продолжила:
– Знаете ли, Нейтан ведь был младшим сыном графа. Впрочем, полагаю, он им и остался. – Она хихикнула.
Тут Эмитист не выдержала:
– Финелла, мне кажется, ты слишком много выпила.
Финелла заморгала. Ее глаза расширились.
– Ты действительно так считаешь? – Она взглянула на свой бокал. – Уверена, что нет. Я лишь слегка пригубила вино, и смотри… мой бокал до сих пор наполовину полон…
Чего она явно не заметила, так это того, что официанты не забывали подливать туда вина. И уносить пустые бутылки, заменяя их новыми.
– Так или иначе, но нам пора домой. Как вы считаете, месье Ле Брюн?
О том, сколько вина, сама того не желая, выпила Финелла, красноречиво свидетельствовал тот факт, что Эмитист и месье Ле Брюну пришлось вдвоем надевать на нее пальто и вести к выходу. Оказавшись на свежем воздухе, она пошатнулась. Месье Ле Брюн продемонстрировал замечательно быструю реакцию, подхватив ее под руку и тактично поддерживая, пока Финелла не пришла в себя. Дабы избежать неприятностей, Эмитист взяла ее под руку с другой стороны, и так они провели ее через толпу, прогуливающуюся по центральному двору Пале-Рояля.
Тем не менее Эмитист была почти уверена, что слышала, как Ле Брюн тихо засмеялся.
– Не нахожу ничего забавного, – фыркнула она, когда они вывели Финеллу через арку на улицу, которая вела к их дому. – Она не привыкла к подобным обедам. Не привыкла, что вокруг снуют официанты, постоянно наполняя бокалы. А что касается вина… что ж, оно оказалось очень коварным. У него такой приятный фруктовый вкус… оно больше напоминало ароматный напиток, чем алкоголь.
– Это не вино. Это Париж, – откликнулся месье Ле Брюн, беззаботно пожимая плечами. – На многих людей он производит самое непредсказуемое впечатление. Теперь нам, как ее друзьям, следует быть к миссис Монсорель особенно внимательными.
Ее друзьям? Неужели месье Ле Брюн считал себя другом Финеллы? Но что еще хуже, он ставил себя на одну ступень с ней, как если бы они были… чем-то вроде одной компании.
Ну уж нет. Это никуда не годится. Совсем не годится.
Эмитист должна была как можно скорее найти правильные слова, чтобы поставить месье Ле Брюна на место.
Но не раньше, чем они благополучно доведут Финеллу до дома.

Глава 3
– Я тебя разочаровала, – простонала Финелла.
– Глупости, – успокаивающе шепнула Эмитист. На самом деле, ей было даже забавно узнать, что подруга не являет собой воплощение одних лишь добродетелей. – Это просто… заграничное путешествие, – сказала она. – А может быть, как говорит месье Ле Брюн, возбуждающее действие Парижа…
Финелла повернулась на бок и спрятала лицо в подушку.
– Мое поведение непростительно…
– Ты просто выпила немного больше, чем надо, и стала несколько более разговорчивой, чем обычно. Вот и все.
– Но что я говорила… – возразила Финелла очень тихим голосом.
– Ладно. Ты больше не совершишь подобной ошибки, – постаралась ободрить ее Эмитист, – учитывая, как тебе плохо после этого. Ты морщишься всякий раз, как пытаешься открыть глаза. Дай я помогу тебе устроиться получше.
– Мне уже никогда не станет лучше, – всхлипнула Финелла, когда Эмитист, подойдя к окну, задернула шторы, погрузив комнату во мрак. – Как я теперь смогу подойти к Софи? О, моя маленькая девочка. Когда она узнает…
– С чего бы ей вдруг узнать? Я уж точно не собираюсь ей ничего говорить, кроме того, что ее маме сегодня утром лучше остаться в постели, поскольку она не очень хорошо себя чувствует.
– Но лгать собственному ребенку…
– Тебе не придется лгать. Просто не говори правду.
Эмитист быстро подошла к постели подруги и ласковым движением убрала волосы с ее горящего лица. Но Финелла настолько плохо себя чувствовала, что отшатнулась от ее руки.
– Я обещала, что свожу ее сегодня посмотреть достопримечательности города. Она так расстроится.
– Нет, не расстроится, потому что я сама схожу с ней. У тебя такой вид. Думаю, тебе надо поспать. И не вздумай выходить из комнаты, пока не позавтракаешь. Я распоряжусь, чтобы прислуга принесла тебе завтрак сюда.
Поймав ее руку, Финелла поцеловала ее.
– Ты слишком добра ко мне. Слишком добра. Я этого не заслуживаю…
– Замолчи! Просто на этот раз ты была не совсем безупречной. За это я люблю тебя еще больше, потому что чувствую себя не такой уж неправильной, если хочешь знать. – Обычно рядом со своей элегантной и в высшей степени женственной компаньонки с безупречными манерами Эмитист чувствовала себя колючей, твердолобой и несговорчивой.
Она была богата, благодаря милости своей тетушки, и обладала острым умом, но нелегко находила себе друзей и не могла представить, что когда-нибудь выйдет замуж. Если какой-нибудь мужчина начинал ухаживать за ней, то она думала, что он делает это ради ее богатства, а не из-за ее привлекательности. В свое время, когда она была молода и слишком беззащитна, ей тяжело дался этот урок. Он ранил ее. Оставил шрамы в ее душе. И хотя многочисленные нищие, которых они встречали на дороге вблизи каждого французского городка, вызывали у Эмитист сострадание, она ощущала, что большая жизненно важная часть ее души отсечена, и, скорее всего, ее уже не вернуть никогда.
Впрочем, если верить тетушке Джорджи, это было не важно. Огромное число людей прекрасно прожили свою жизнь несмотря на то, что другие считали их неполноценными. Так что с того, что она больше никогда не сможет поверить мужчине? Ее тетушка прожила и без этого.
– Никчемные, привыкшие думать лишь о себе, вороватые ничтожества, если тебя интересует мое мнение о мужчинах, – презрительно фыркнула она, когда увозила Эмитист из деревни в так называемую лечебную поездку по Озерному краю. – Не понимаю, как разумным женщинам приходит в голову связываться с ними. И поскольку мне начинает казаться, что ты способна стать разумной женщиной, тебе следует избавиться от привычки думать, что рядом с тобой в жизни непременно должен быть мужчина. Все, на что они способны, – это портить то, во что вмешиваются.
После того, что ей пришлось пережить, Эмитист склонялась к тому, чтобы согласиться с этим.
Финелла снова застонала, вернув ее мысли к настоящему, и прикрыла глаза тыльной стороной ладони.
Эмитист сморщила губы. Ей было жаль Финеллу, страдавшую от головной боли. Она понимала, какой стыд испытывает подруга после того, как оказалась не способна самостоятельно добраться до дома. Однако…
– Финелла, ради бога, любой человек, не привыкший к вину, может совершить такую ошибку. Но это не конец света. И совершенно не повод разыгрывать драму. Я понимаю, что с тобой происходит. Тебя волнует, что скажут люди. Но беспокойство об этом ничему не поможет. Особенно когда речь идет о людях, которым больше всего хочется заклеймить тебя. Они же, как правило, трусы, разве ты не знаешь. Они боятся взять за шиворот собственную жизнь. Вместо этого они сидят и сплетничают в тщетной попытке победить скуку своего бессмысленного и бесполезного существования. Ни в коем случае нельзя пытаться изменить свою жизнь, чтобы добиться их одобрения.
Господи! Неужели она действительно повторяет одну из излюбленных проповедей тетушки Джорджи? И тем самым тоном, которым вещала тетушка, когда Эмитист случалось впадать в уныние?
Да, именно так.
Эмитист обхватила себя руками и стремительно подошла к окну. Уже много лет ее предупреждали, что если она не будет осторожна, то кончит точно так, как ее тетушка. Однако Эмитист всегда отвечала, что ей все равно. Она была слишком благодарна тете за то, как она отбрила отца Эмитист. С того момента, когда, сойдясь с ним лицом к лицу в его библиотеке, тетя заявила, что с самого детства он был маленький надутый мальчишка, который вырос в надутого взрослого педанта, неспособного к какому-либо сочувствию, жизнь Эмитист понемногу начала улучшаться. Правда, падать ниже ей было уже некуда. Так что она не собиралась ни от кого слушать критику в адрес своей тети.
Но иногда…
Эмитист подумала о той слезинке, которую заметила на лице Финеллы после своей маленькой бессердечной отповеди, и ей захотелось ударить себя. Она говорила так черство, так бесчувственно, как тетушка Джорджи в самые свои худшие моменты.
– Для тебя все иначе, – грустно произнесла Финелла. – Я мать. Я должна думать о Софи. Все, что я делаю, отражается на ней. Существуют вещи, которых леди никогда не должна делать.
– Знаю, знаю, – ответила Эмитист, возвращаясь к постели подруги и усаживаясь рядом с ней на стул. – Извини, я говорила слишком резко. Это просто…
– Ты такая сильная, что порой тебе трудно понять чужие слабости.
– Я не всегда бываю сильной, – возразила Эмитист. – Ты знаешь, что я никогда не смогла бы подняться, если бы тетушка Джорджи не спасла меня. Это ее пример дал мне решимость сделать то же самое для тебя. Я знаю, что значит остаться одной, быть несправедливо обвиненной в том, чего ты не совершала, когда вокруг нет никого, кто мог бы тебя защитить. – Это был настоящий ад. Вся семья отвернулась от нее именно тогда, когда она нуждалась в родных больше всего. – Тебе нужен был друг, чтобы защитить от злых языков. Точно так же и я нуждалась в том, чтобы кто-то поверил мне. И точно так же теперь тебе нужна моя дружба, чтобы ты не… не казнила себя. Ты простишь меня?
– Да, конечно, но…
– Нет. Прошу тебя, ни слова больше. Я понимаю, ты огорчена, что прошлым вечером не смогла добраться до дому без посторонней помощи. Но я уже сказала тебе, что не стану из-за этого думать о тебе хуже. А кто еще об этом знает? Только месье Ле Брюн. Но если он посмеет заставить тебя почувствовать хоть малейшую неловкость из-за этого, ему придется иметь дело со мной, – воинственно закончила она.
Финелла закрыла глаза руками и всхлипнула.
– А теперь я оставлю тебя, – сказала Эмитист гораздо более спокойно. Ей вдруг пришло в голову, что ее громкий голос скорее расстраивает, чем успокаивает подругу, независимо от слов, которые произносятся, и что Финелле нужно просто отоспаться. – Сегодня я присмотрю за Софи, – добавила она, осторожно направившись к двери. – И можешь не сомневаться, что ни одно слово о вчерашнем происшествии никогда не дойдет до ее ушей.
Не успела Эмитист закрыть дверь, услышав за спиной очередной страдальческий стон, как едва не вздрогнула от удивления, увидев, что чуть поодаль от нее в коридоре стоит месье Ле Брюн.
– Прошу прощения, – извинился он. – Я не хотел вас пугать. Я только насчет мадам Монсорель. Как она?
– Она страшно расстроена случившимся. И чувствует себя очень виноватой.
Месье Ле Брюн опустил голову.
– Надеюсь, вы были не слишком суровы с ней. По правде сказать, это не ее вина. Виноват я. Я не должен был…
– О, только не начинайте, – прервала его Эмитист. – Вчера она допустила ошибку. И всем понятно, что она сожалеет об этом. Но раз уж вы считаете, что это ваша вина, то в будущем должны позаботиться о том, чтобы вино, которое мы заказываем, не было таким крепким. И чтобы ни одной из нас не подавали больше двух бокалов. В Стентон-Бассете мы жили очень просто и никогда не выпивали больше одного бокала мадеры, да и то только в особых случаях.
– Вино, – буркнул он. – Да, да, но…
– Нет, я больше не желаю говорить об этом.
Эмитист вдруг стало не по себе от того, что Ле Брюн так беспокоился о здоровье Финеллы. Она бы скорей подумала, что он будет испытывать раздражение, чем угрызения совести. Если так пойдет дальше, она, пожалуй, перестанет испытывать к нему антипатию. И к чему это приведет? Она станет уязвимой!
– У нас впереди сложный день. Вы уже сходили к месье Хэркорту?
Ле Брюн был в пальто, и, пока она говорила, он все время вертел в руках свою шляпу, как будто только что снял ее с головы. Или, наоборот, собирался надеть ее?
– Да, madame, я сделал это в первую очередь. Видите ли, я не мог заснуть. Я…
Подняв руку, Эмитист заставила его замолчать. Если он не хотел добровольно делиться с ней информацией о встрече с Нейтаном, ее это не интересовало.
– Если ваша комната вас чем-то не устраивает, – отрезала она, – вам следует ее поменять. Потом сообщите мне детали. – Не далее как вчера он заявлял, что домашние дела — это его обязанность. Что же случилось с ним сегодня? – Но что я действительно хочу услышать, – так это как продвигаются наши дела. Вам удалось переназначить встречи, которые мы пропустили из-за того, что опоздали с прибытием?
Ле Брюн выпрямился и дал ей краткий отчет о результатах своих усилий, предпринятых в интересах «Джорджи холдинге».
– Значит, оставшуюся часть дня мы будем свободны?
– Сожалею, madame, но это так. – Он сопроводил свои извинения характерным галльским жестом.
– Хорошо. В таком случае мы можем посвятить время Софи. Бедная малышка так намучилась, пока доехала сюда. Мы можем по меньшей мере попытаться исправить это, сходив с ней куда-нибудь, где она получит удовольствие и не станет беспокоиться о том, что случилось с ее бедной мамочкой. Вы можете что-нибудь предложить?
– Да, madame. Конечно, madame. Но…
– Мы будем готовы через полчаса, – прервала его Эмитист, поворачиваясь на каблуках. – Правильно говорить mademoiselle, – бросила она через плечо, направляясь по коридору в сторону детской.

– Как ты, моя милая крошка? – спросила Эмитист, войдя в комнату Софи. А когда Софи, вскочив на ноги, подбежала и обхватила ее ручками за талию, все раздражение мгновенно исчезло. – Тебе ведь лучше сегодня, верно?
– Да, тетя Эми! У меня такой чудесный вид из окна, – воскликнула девочка и потащила Эмитист к окну, чтобы показать ей вид. – Я видела так много людей, которые проходили мимо. Дамы носят такие громадные шляпки, что невозможно увидеть их лицо. А юбки у них похожи на огромные колокола, плывущие по улице. А дома такие большие и высокие, и заходят в них все, кто попало.
– Кто попало?
– Да. Смотришь на тех, кто туда входит, и непонятно, кто из них хозяин. Совсем непонятно. Я думала, что вот этот… – она указала на расположенный с противоположной стороны улицы hotel, – наверняка принадлежит какому-то очень знатному человеку, потому что вчера вечером к нему подъехала большая роскошная карета, и в нее сели люди в очень красивых нарядах. Но сегодня утром из этого дома вышли люди, одетые так, как будто идут на работу. Один дяденька с кожаной сумкой и совсем бедно одетая женщина со свертком…
– Я думаю, что этот дом такой же, как наш, – объяснила Эмитист. – Каждый этаж снимают разные люди. Богатые господа с каретой живут на первом этаже, а бедная женщина со свертком где-нибудь в мансарде.
Софи наморщила брови.
– Значит, мы очень богатые?
– Потому что мы снимаем в этом доме первый этаж? – улыбнулась Эмитист. – Нет. Мы совсем не богатые. Просто… у нас есть кое-какие деньги.
Большие деньги, благодаря отличной деловой хватке ее тети. А потом и ее собственной. Люди, которые знали, что Эмитист единственная наследница своей тети, ожидали, что теперь, когда она встанет у руля, состояние быстро улетучится. Только немногие доверенные лица знали, что тетушка подготовила ее к управлению своими многочисленными активами и что Эмитист обладает в этом деле не меньшими талантами. Своей способностью находить удачные возможности для вложения денег, которых не видели другие, она в значительной степени была обязана тому, что отказывалась разделять общую точку зрения, признаваемую всем мужским финансовым миром.
– Мне просто хотелось, – объяснила она любопытному ребенку, – чтобы в этой поездке у вас с мамой было все самое лучшее.
– А где мама?
– Сегодня она не очень хорошо себя чувствует. Я сказала ей, чтобы она оставалась в постели.
Софи погрустнела.
– Сегодня она не пойдет с нами. Но месье Ле Брюн обещал показать нам много всего интересного.
– И мамочка ничего этого не увидит? Мне так хотелось, чтобы она пошла с нами…
– Да, и мне тоже, – с чувством ответила Эмитист. Провести целый день, осматривая достопримечательности с месье Ле Брюном без успокаивающего присутствия Финеллы, игравшей между ними роль буфера… Это могло закончиться ссорой. – Но ты ведь сможешь рассказать ей обо всем, когда мы вернемся домой. А возможно, даже купить маленький подарок, чтобы порадовать ее.
Личико Софи просветлело.
– Обезьянку. Я только что видела, как мимо прошел человек с обезьянкой, одетой в красную курточку и колпачок.
– Нет, милая крошка. Не думаю, что твоя мама обрадуется, если ты подаришь ей обезьянку.
Софи выглядела озадаченной:
– Да, наверное. Она… любит все спокойное, верно?
– Да. – Это была чистая правда. Софи обладала гораздо большей склонностью к приключениям, чем ее мать. Эмитист не удивилась бы, узнав, что девочка унаследовала эту черту от своего безрассудного отца, хотя внешне представляла собой точную уменьшенную копию матери с ее светло-каштановыми волосами и мягкими дымчато-голубыми глазами.
– Тогда мы купим ей картину. Ей ведь это понравится, правда? Здесь есть лавки, где продают картины?
– Уверена, что есть. – Париж и вправду кишел художниками. Они проникали в рестораны и возбуждали в людях мечты…
Эмитист встряхнулась. Нейтан вовсе не собирался возбуждать ее мечты. Она сама совершила глупую ошибку, с наслаждением вспоминая перед сном то чувство, которое испытала, когда он подошел и попросил разрешения написать ее портрет. А потом представила себе все другие способы, которыми могла бы заставить его раскаиваться в том, что он променял ее на ту женщину с лошадиным лицом только потому, что у ее отца было место в парламенте, а не скромный сельский приход. В мечтах Эмитист Нейтан падал перед ней на колени, молил о прощении и клялся в том, что совершил ужасную ошибку. Что долгие годы он нес наказание за то, что так жестоко разбил ей сердце. И что лишь ее поцелуй может избавить его от мучений…
Проснувшись утром, Эмитист почувствовала себя очень неловко. Господи, она совсем не хотела, чтобы он молил ее о поцелуях или о чем-то еще. Она рада, что избавилась от него. Так она говорила себе каждый раз, когда видела в газетах его имя, сопровождавшееся очередным рассказом о его промахах, о недостаточной преданности партии и людям, вложившим деньги в его карьеру. И потом, когда его склонность к любовным скандалам перешла все границы настолько, что никакое давление со стороны его влиятельной семьи уже не могло их замять, она получила неопровержимые тому доказательства.
Он был плохим человеком.
Ей повезло, что она рассталась с ним.
– Я готова!
Эмитист невольно моргнула и увидела, что Софи нетерпеливо переминается с ноги на ногу. Ее пальто было застегнуто на все пуговицы, ленты шляпки аккуратно завязаны под подбородком.
Пора выходить.
И выкинуть из головы злополучного неудачника Нейтана Хэркорта. Сегодня у нее много более интересных занятий, чем думать о нем. О том, насколько красивее он оказался по сравнению с тем, каким она его помнила. Насколько более живым и естественным казался там, в ресторане с карандашом в руке, чем в юности. В те дни, когда он ходил по бальным залам светских домов с таким пресыщенным видом, будто никто и ничто не способно заинтересовать его. Конечно, это была уловка циничного волокиты. Когда он снизошел до того, чтобы небрежно обратить свое внимание на Эмитист, это заставило ее думать, что в ней есть что-то особенное, способное растопить панцирь ледяной скуки, сковывавший его. А когда он впервые улыбнулся ей в ответ на какую-то глупую сказанную ею колкость, как будто это была вершина остроумия, Эмитист почувствовала себя так, словно встретила того единственного в мире человека, который способен полностью понять ее.
С ее губ сорвался легкий саркастический смешок, заставивший поджидавшего их в холле месье Ле Брюна почувствовать себя виноватым.
Эмитист не стала убеждать его в том, что к нему это не относится. Пусть будет начеку.
Ведь и ей придется держать ухо востро до конца дня.
Софи подбежала к Ле Брюну и улыбнулась:
– Тетя Эми сказала, что вы собираетесь показать нам много разных интересных вещей. Вы знаете, где живет человек с обезьянкой?
Его лицо смягчилось. Поразительно, как действовало на него присутствие Софи. И хотя Эмитист подозревала, что он лгал, заявляя, что с радостью возьмется развлечь ребенка, Ле Брюн никогда не проявлял с девочкой ни малейшего нетерпения. Он мог сколько угодно злиться на то, что дорога в Париж заняла больше времени, чем он планировал, но никогда не выказывал Софи своего раздражения.
– Я хорошо знаю Париж, но, увы, – ответил Ле Брюн, пожимая плечами, – я не могу знать всех, кто в нем живет. Особенно теперь, когда мой город наводнили приезжие. Но я могу показать вам самое лучшее, что в нем есть. Мы начнем, – произнес он, взмахнув рукой в сторону входной двери, – с прогулки по бульвару.
Эмитист скорчила гримасу:
– Мне следовало надеть башмаки на деревянном ходу?
Месье Ле Брюн выпрямился в полный рост.
– По обе стороны бульвара имеются мощеные тротуары для прогулок, расположенные в тени деревьев. Я обещаю, что, прогуливаясь там, вам не придется беспокоиться о чистоте своих платьев.
– Хм, – усомнилась Эмитист, сморщив губы. Ладно, скоро она все увидит.
* * *
Впрочем, как оказалось, гулять по бульвару действительно было сплошным удовольствием. По обеим сторонам расположились самые удивительные здания, которые она когда-либо видела. Деревья дарили гостеприимную тень. Кроме того, вдоль бульвара стояли лотки, торговавшие всем, чем угодно, от лимонада до детских игрушек. Через каждые несколько ярдов им попадались уличные циркачи: жонглеры, акробаты и даже человек-оркестр. Софи буквально прилипла к человеку, который, изображая ученого, демонстрировал поразительные гидравлические фокусы с водой. На самом деле он с помощью хитроумных приспособлений неожиданно направлял струйки воды на проходящих мимо людей, к вящему удовольствию окружавшей его публики.
Наконец, как раз когда Эмитист почувствовала, что ее ногам становится тесно в туфлях, а энергия Софи начала таять, месье Ле Брюн показал им кафе.
– «Тортони’с», – объявил он. – Вечером это самое модное место для тех, кто возвращается из оперы. Кроме того, здесь продают самое лучшее в мире мороженое. Оно наверняка понравится мадемуазель Софи.
Эмитист тут же захотелось спросить, каким образом месье Ле Брюну удалось узнать, что мороженое самое лучшее в мире, поскольку она сильно сомневалась, что ему случалось путешествовать в дальние края. Но, увидев, как засияло личико Софи при упоминании о мороженом, она прикусила язык.
Сегодняшний день принадлежал Софи, и Эмитист не хотелось делать ничего, что могло бы омрачить девочке удовольствие.
А когда месье Ле Брюн, невзирая на большое количество народа, проворно занял для них столик в самом лучшем месте, она еще раз порадовалась, что удержала язык за зубами.
– Здесь мило, – в конце концов согласилась она, когда они расположились за столиком, откуда открывался прекрасный вид на многолюдный бульвар.
Месье Ле Брюн едва не уронил меню.
Эмитист не смогла сдержать улыбку. Он так привык, что она шпыняла его за любой промах, что, услышав комплимент, совсем растерялся. Эмитист не могла удержаться, чтобы не усугубить его смущение еще больше:
– Сегодня вы сделали Софи по-настоящему счастливой. Благодарю вас, monsieur.
Щеки Ле Брюна порозовели.
Боже правый, она действительно вогнала беднягу в краску.
Эмитист дала ему возможность прийти в себя, переключившись на то, чтобы помочь Софи выбрать мороженое.
А затем, когда она снова подняла глаза, то увидела Нейтана Хэркорта, который направлялся к ним через переполненное людьми кафе.
Что он здесь делал?
Она посмотрела на его неряшливую одежду, на сумку, висевшую на плече, и сложила все вместе. Если это место пользовалось популярностью у модной публики, Нейтан наверняка приходил сюда, чтобы предложить ей свои услуги.
Да, это объясняло его присутствие в «Тортони’с». Но почему он шел к ее столику? Что ему нужно?
Тут она обратила внимание на его решительно сжатую челюсть и твердую линию подбородка.
Ладно. Посмотрим хотя бы, какова его реакция на годовое жалованье, которое она заплатила ему за десять минут работы. Похоже, сейчас она это выяснит.
Судя по воинственному блеску глаз, подмеченному ею, когда он подошел ближе, Эмитист достигла своей цели унизить Нейтана, указав ему на разницу в их социальном положении точно так же, как он сделал с ней десять лет назад.
Только он не собирался удалиться и плакать, пока не иссякнут слезы, как сделала она. Нейтан выглядел так, словно собирался взять реванш за оскорбление.
Что ж, пусть попробует. Ей было просто интересно, как далеко он сможет зайти. Вот и все. Она уже не какая-нибудь дебютантка с распахнутыми глазами, готовая верить льстивой болтовне и туманным обещаниям. Она практичная деловая женщина.
И она никогда и ни за что не позволит ни одному мужчине взять над ней верх.

Возмущение гнало Нейтана вперед через многолюдное кафе прямо к ее столику. Как она посмела послать к нему своего любовника со всеми этими деньгами?
Как он и ожидал, француз держался покровительственно. Единственное, что удивило Нейтана, – так это его ранний приход к нему. Если бы мисс Делби лежала в его постели, никакая сила не смогла бы вытащить оттуда Нейтана в такой безбожно ранний час.
Если бы он знал, что, открыв дверь, столкнется нос к носу с французом, а не с одним из своих соседей, то и близко не подошел бы к двери.
А если бы он не был таким сонным, то не взял бы из этих денег ни единого су. Однако только после того, как monsieur Le Brun отвесил ему свой издевательский поклон, и дверь за ним закрылась, Нейтан открыл кошелек и увидел, как велико оскорбление, нанесенное ему этим человеком.
К несчастью для себя, француз выдал, кто он такой. В тот момент, когда он кланялся, Нейтан вспомнил, почему его лицо кажется таким знакомым. И вот теперь Нейтан был во всеоружии, чтобы, если понадобится, максимально затруднить его пребывание в Париже.
Он явился сюда, чтобы сделать свое предупреждение.
Пусть убирается из города, иначе Нейтан прокричит про его тайну так громко, что будет слышно на самой высокой крыше.
Однако какая склонность к секретам у этой парочки. Хотя Эмитист, похоже, больше не пыталась скрывать свой. Доказательство того, что она лгала ему десять лет назад, сидело рядом с ней за столиком и с восхищенным выражением лица ковырялось в своей чашечке с мороженым. Ее маленькие ножки аккуратно стояли на верхней перекладине стула. Девочка сосредоточенно радовалась этому простому удовольствию с искренностью подлинной невинности.
Нейтан сдернул с головы шляпу и провел рукой по волосам. Эта девочка была не просто «каким-то незаконнорожденным ребенком». С тех пор как он узнал о ее существовании, она выросла и превратилась в настоящего маленького человека.
Софи заметила, что Нейтан смотрит на нее, и с нескрываемым любопытством уставилась на него в ответ.
Он не находил никаких черт мисс Делби ни в лице девочки, ни в цвете ее волос или глаз. Должно быть, она походила на своего отца.
Ее отец. Нейтан резко втянул воздух.
Конечно, у ребенка был отец. Десять лет назад гнев с такой силой захлестнул Нейтана, что он не мог думать ни о чем, кроме того, как мисс Делби обманула его. В тот вечер, когда Филдинг сообщил ему, что слышал, будто у мисс Делби есть незаконнорожденный ребенок, Нейтан почувствовал себя так, словно его ограбили, угрожая дулом пистолета. Эти слова стоили ему всей жизни. Дом в деревне, дети, которых он уже представлял себе играющими в саду, где среди опавших плодов бродят цыплята. Все исчезло в мгновение ока. Нейтан не мог думать ни о чем, кроме собственной потери.
Но ребенок не мог появиться сам по себе. Там был мужчина. Мужчина со светлыми волосами и голубыми глазами.
И без всякой совести.
Проклятие. Мисс Делби было семнадцать лет, когда Нейтан начал понимать, что влюблен в нее. Значит, ей было не больше шестнадцати, когда… когда какой-то негодяй соблазнил ее и бросил. И, видимо, он нисколько не заботился о своем потомстве, раз ей пришлось торговать своим телом.
Нейтан снова взглянул на ее любовника. Его злость с поразительной быстротой переключалась с одного участника драмы на другого.
Взять хотя бы ее родителей. В том сезоне они впервые привезли Эмитист в Лондон. Они должны были обо всем знать. Она не могла скрыть от них появление ребенка. Наверняка это они велели ей притворяться невинной. В том возрасте и после того, через что ей пришлось пройти, она не посмела ослушаться их. К тому же правильно воспитанные дочери не должны перечить своим родителям.
Как, впрочем, и сыновья того же возраста. Он сам приехал в Лондон только по приказу отца. После того как ему запретили развивать свой талант художника, Нейтан стал делать вид, будто думает о том, чтобы выбрать какой-то другой, респектабельный род занятий, тогда как на самом деле он старался найти достойный способ избежать судьбы, к которой готовила его семья.
И все потому, что его отец, как и преподобный Делби, был не из тех людей, кому можно перечить.
Только прошлой ночью Нейтан вдруг задумался над тем, что стало с Эмитист за все эти годы. Раньше он запрещал себе даже вспоминать о ней. Однако… не похоже, чтобы семья встала на ее сторону. Иначе почему она сидела здесь, рядом с любовником и без кольца на пальце, выставляя напоказ свою дочь?
Неужели ее отец предпочел умыть руки, отказавшись от непутевой дочери из-за того, что она навлекла бесчестье на семью? Так же, как поступил его отец. Неужели ее усилия женить его на себе стали последней отчаянной попыткой вернуть расположение родных? Неужели он, Нейтан, был ее последней надеждой?
Наверняка она плакала, узнав о его помолвке с Лукастой.
Удивительно, насколько иначе выглядят с годами трагедии юности. Оказывается, у любой истории есть две стороны. До этого момента – вернее, до того, как он увидел девочку, с наслаждением поедавшую мороженое, – для Нейтана существовала только одна сторона – он сам.
– Вы друг месье Ле Брюна?
Нейтан моргнул, увидев, что малышка, улыбаясь, смотрит на него полными любопытства глазами.
– Нет, Софи, – резко вмешалась мисс Делби, в то время как ее любовник возмущенно фыркнул, словно хотел опровергнуть такое предположение. – Это месье Хэркорт. Он художник. Вчера вечером, когда мы обедали, он нарисовал мой портрет. Я думаю, он надеется получить от нас новый заказ.
Лицо девочки засияло.
– О, а он может нарисовать меня? Вы говорили, что сегодня мы сможем купить картину. Я думала, мы сделаем это в лавке. Но так будет даже лучше!
– Да, пожалуй. – Мисс Делби посмотрела на Нейтана с легкой насмешливой улыбкой.
Всякое сочувствие у него к ней мгновенно испарилось. Она нашла мужчину, которого не заботило, что у нее уже есть внебрачный ребенок. И теперь намеревалась получить большое удовольствие, заставив Нейтана сидеть у своих ног и рисовать ее ребенка. Ребенка, существование которого заставило их расстаться. Ребенка, существование которого она пыталась скрыть, чтобы поймать его ловушку и заставить жениться на себе…
В этом месте воображение Нейтана наталкивалось на стену неопределенности. Он понятия не имел, каким стала бы их жизнь в браке с незаконнорожденным ребенком на заднем плане. Была бы она чем-нибудь хуже той, которой он жил, женившись на Лукасте? Получив жену, которая ему даже не нравилась, не говоря уже о том, чтобы испытывать к ней влечение, особенно после того, как он ее узнал? Жену, которая с все возрастающей злобой направо и налево сообщала о своем презрении к нему.
Но одно Нейтан знал точно. Он никогда бы не перестал желать, чтобы эта женщина лежала в его постели. Даже теперь, десять лет спустя, когда его душило отвращение к ее лжи и интригам, он хотел ее. Вот и сегодня утром он никак не мог проснуться, потому что не спал из-за нее всю ночь, то думая о прошлом, то мучаясь видениями, граничащими с ночными кошмарами, от которых просыпался мокрый от пота и болезненного возбуждения.
Одного воспоминания о том, что он делал с ней в тех безумных снах, было достаточно, чтобы Нейтан ощутил вполне предсказуемый эффект.
Не обращая внимания на ухмылку французского любовника Эмитист, он резко придвинул стул к ее столику и поставил сумку себе на колени, чтобы скрыть неловкость.
Быстрыми злыми штрихами он начал набрасывать черты девочки, которая оказалась бы на его иждивении, если бы мисс Делби преуспела в попытке поймать его в свои сети.

Глава 4
Исполнившись мрачной решимости скрыть любой намек на то, каким красивым должен был быть отец, от которого родилось это прелестное дитя, Нейтан сконцентрировался на том, чтобы передать собственную природу ребенка. Его искусные уверенные руки изобразили жадное любопытство и обезоруживающую дружелюбную доверчивость.
– О, – воскликнула девочка, когда он протянул ей законченный рисунок. – Неужели я и вправду такая?
– Конечно, моя дорогая, – ответила мисс Делби, бросив на него благодарный взгляд поверх листа бумаги.
Об Эмитист можно было думать все, что угодно, но она точно не была глупа. Она видела, как Нейтан сдерживал свой гнев, чтобы не обидеть ребенка.
Уголком глаза он заметил, что француз потянулся за кошельком. Жестом руки он остановил его.
– Вам не нужно платить мне за этот портрет, – сказал Нейтан. Потом он повернулся к маленькой девочке, потому что ни за что не хотел, чтобы взрослые поняли, что он скорее будет голодать, чем возьмет хоть одно пенни из денег этого человека. – Это я должен благодарить за удовольствие рисовать такую прелестную натуру.
Девочка покраснела и, опустив головку, уставилась на свой портрет. Ее мать ответила ему натянутой улыбкой, а француз откровенно ухмыльнулся.
Внезапно Нейтан ощутил, что с него хватит. Сгорая от омерзительной смеси обиды, злости и вожделения, он торопливо побросал в сумку свои вещи.
В этот момент их отвлек как нельзя более своевременно появившийся официант, который подошел спросить, хотят ли они заказать еще что-нибудь или готовы оплатить счет. Пока француз разговаривал с ним, Нейтан наклонился к мисс Делби и прошептал:
– Неужели это лучшее, чего вы смогли добиться? Вы еще достаточно молоды и привлекательны, чтобы довольствоваться покровителем, который будет в состоянии купить вам платье, хотя бы отдаленно напоминающее то, что было модно в прошлом году?
Глаза Эмитист вспыхнули от злости. Она открыла рот, чтобы ответить, но вдруг ее что-то остановило. Она откинулась на спинку своего стула.
– Вы находите меня… привлекательной?
– Вы знаете, что это так, – прохрипел он. – Вам прекрасно известно, что десять лет назад я считал вас настолько привлекательной, что чуть было не потерял голову и не попытался сделать из вас порядочную женщину. Но теперь… теперь вы повзрослели и стали еще более неотразимой.
Судя по ее резкому вдоху, его слова поразили Эмитист. Но еще более красноречиво об этом говорил румянец, вспыхнувший на ее щеках, ее потемневшие глаза и раскрывшиеся губы.
– Вы не должны этого говорить, – шепнула она с выражением, которое говорило об обратном.
– Однако вам приятно это слышать? – Нейтан насмешливо ухмыльнулся. Она хотела его. Немного настойчивости и чуть-чуть любезности, и он мог бы забрать ее у этого жалкого француза и отыграться за все утраты, выпавшие на его долю за последние десять лет.
А потом, поняв, что, если и дальше будет с таким упорством шептаться с ней, на них начнут обращать внимание, Нейтан громко произнес:
– Буду рад услужить вам в дальнейшем, когда пожелаете. В любое время. – И резко добавил: – В любое.

Эмитист, удивленно моргая, оглянулась вокруг. Они стояли посреди какого-то большого открытого пространства, хотя она никак не могла вспомнить, как оказалась здесь.
Неужели Нейтан Хэркорт действительно думал, что она состоит в каких-то предосудительных отношениях с месье Ле Брюном?
Неужели он действительно чуть было не сделал ей предложение десять лет назад? Она могла сколько угодно возражать, что этого не могло быть, но тогда что он имел в виду, бросая ей в лицо эти загадочные злые слова?
Сады Тюильри. Вот где она была. Вернее, где они были все втроем.
– В дни торжеств, – услышала она слова месье Ле Брюна, – здесь собираются толпы людей, чтобы увидеть, как министры и представители знатных фамилий идут выразить свое почтение королю.
– А мы можем посмотреть?
Пока месье Ле Брюн с улыбкой отвечал Софи, что подумает, можно ли это устроить, мысли Эмитист вернулись к тому дню, когда она стояла в кабинете своего отца, пытаясь убедить родителей в том, что действительно верила в любовь Хэркорта.
– Если тебе в голову могли прийти какие-то дурацкие самонадеянные мысли в отношении этого молодого человека, – кричал отец, – то тебе некого винить, кроме себя самой. Если бы он думал о женитьбе, то сначала пришел бы ко мне выразить свое почтение и спросить моего согласия.
Как бы ей хотелось встать рядом с той девочкой, съежившейся перед лицом разгневанного отца, и, стукнув кулаком по столу, сказать: «Послушайте ее! Она права! Хэркорт действительно хочет на ней жениться».
Но Эмитист опоздала на десять лет. Та девочка, которой она была, верила, что родители поймут ее. Когда они захотели узнать, почему помолвка Нейтана так расстроила ее, почему она больше не хочет показываться ни на одном балу или приеме, Эмитист созналась во всем. Ну, не совсем во всем, поскольку она понимала, что поступила плохо, когда в первый раз позволила ему увлечь ее в темную нишу, где Нейтан сначала поцеловал ее в тыльную сторону руки, а потом в щеку. Она не могла признаться в том, что едва смогла дождаться следующей встречи, в надежде, что он снова сделает это. Она была так потрясена, так польщена, что с готовностью последовала с ним на террасу, где он стал целовать ее в губы. Они обняли друг друга, и ей показалось, что она на небесах.
Все, что она смогла, – это пролепетать:
– Но он же поцеловал меня…
И тогда ее отец разразился речью, смысл которой состоял в том, что за такое распутное поведение она окончит свои дни в аду. Он отправил Эмитист в Стентон-Бассет, где во имя спасения ее души запер в комнате, посадив на хлеб и воду, а сам позаботился о том, чтобы пресечь все возможные пересуды.
Как будто она и без того недостаточно страдала. Хэркорт заставил ее полюбить себя, заставил думать, что и он ее любит, а потом холодно отвернулся от нее и начал демонстративно ухаживать за Лукастой Делакорт. Эмитист не сомневалась, что он просто-напросто играл с ней, чтобы посмотреть, как далеко ему удастся увлечь со стези добродетели дочь викария.

На какое-то время Эмитист показалось, что весь ее мир рухнул, словно карточный домик.
В конце концов родители разрешили ей выйти из комнаты и сказали, что она может есть за одним столом с другими членами семьи. Но у нее пропал аппетит. Эмитист перестала справляться со своими домашними обязанностями и погрузилась во мрак отчаяния, которого ничто не могло развеять. Но ее мать, вместо того чтобы успокоить ее, стала укорять дочь в том, что она подает дурной пример младшим сестрам.
Отец обвинял Эмитист в неряшливости, а мать подозревала в еще более страшных преступлениях. Она обвиняла дочь в тщеславии, в том, что она потакает своим желаниям, в корысти…
Это было просто смешно, потому что последнее, о чем думала Эмитист, – это о положении, которое занимал в свете Нейтан. Другие девушки крутились вокруг него и вздыхали, пытаясь привлечь его внимание, потому что его отец был графом, но ей он нравился просто сам по себе. Вернее, тот образ, который она представляла себе, когда была с ним.
Последней каплей стало поведение сестер. Сестер, с которыми она нянчилась с самого раннего детства, за которыми ухаживала, когда они болели. Они встали на сторону родителей. Неодобрительно качали головами. И не проявляли ни капли сочувствия.
Эмитист понимала, когда они делали это в присутствии родителей. Но они могли хотя бы… погладить ее по руке, когда она в одиночестве плакала в своей постели. Хотя бы предложить ей платок.
Неужели то, что она сделала, действительно так ужасно? Они же видели, что она раскаивается, что она усвоила этот урок. Неужели ее так никогда и не простят?
Эмитист начала погружаться в подлинное отчаяние. Так продолжалось до того дня, когда к ним явилась тетушка Джорджи. Усевшись на кровать Эмитист, она в своей резкой манере заявила, что племяннице необходимо сменить обстановку.
– Я скажу твоим родителям, что намерена взять тебя в поездку по Озерному краю, чтобы вправить тебе мозги.
Однако сделала она нечто совсем другое. Эмитист криво усмехнулась, припомнив те дни.
Когда они уже были далеко в дороге, тете Джорджи пришлось признаться.
– У меня есть мысль, – резко сказала она, – купить пару фабрик, которые один глупец довел до банкротства.
Эмитист застыла от удивления. Женщины не разъезжали по окрестностям, скупая разорившиеся предприятия.
– Он утверждает, что рабочие слишком несговорчивы, – продолжала тетя. – Что он пострадал от беспорядков, вспышек чумы и бог знает от чего еще. Вполне возможно, окажется, что он просто никчемный глупец и пьяница. Конечно, мы сделаем так, чтобы никто не узнал, зачем мы сюда приехали. – Тетя Джорджи улыбнулась ей и, потрепав по руке, сказала: – Твои неприятности пришлись мне как нельзя кстати. Идеальный предлог для того, чтобы обследовать эту местность без какой-либо видимой цели. Я смогу поговорить со знающими людьми и выяснить, что происходит на самом деле.
– Вы не можете пользоваться мной, как… как какой-то дымовой завесой, – возмутилась Эмитист. – Я…
– Наконец-то ты разозлилась. Вот и славно. Злиться гораздо здоровее, чем доводить себя до полного уныния. Этот молодой человек, – сказала она, – не стоит ни одной слезинки, которую ты пролила из-за него. А что касается твоего отца… – Тетушка фыркнула от возмущения. – Что ты должна сделать, моя девочка, – так это стать равной с ним. Если не именно с тем, кто хотел тебя погубить, то хотя бы со всеми остальными представителями его пола.
Стать равной. Эмитист никогда не думала о том, что может стать равной Хэркорту. Однако она невольно задавалась вопросом, а не действует ли на ее стороне некая божественная справедливость. Не похоже, чтобы брак с той женщиной принес ему много пользы. Несмотря на все ее связи, несмотря на все деньги, потраченные ее семьей на то, чтобы Хэркорта избрали в парламент, его карьера не продвинулась дальше. Его жена умерла бездетной. А потом разразился скандал такой силы, что ему пришлось навсегда исчезнуть из общества.
Эмитист со злорадным удовлетворением встречала все несчастья, валившиеся на голову Хэркорта, поскольку в этом ей виделось справедливое возмездие за то, как жестоко он обошелся с ее любовью.
И вот теперь Нейтан признался, что всерьез думал о том, чтобы жениться на ней. Что он чуть было не потерял голову.
Чуть было не потерял голову? Что он хотел этим сказать?
О, всего-навсего одну вещь! Что существовало неравенство в их социальном положении. В конце концов, он был сыном графа, хотя и самым младшим из сыновей, тогда как она – всего лишь дочерью скромного викария. Знать редко связывает себя узами брака с простолюдинами, если только это не сулит ей богатства. А о ее приданом нечего было и говорить. Тогда.
Зато оно имелось у мисс Делакорт. У той, с кем он так поспешно обручился, резко порвав с Эмитист.
Она невольно содрогнулась, вспомнив, как Нейтан смотрел на нее в тот вечер. Эмитист взяла за правило не думать об этом. Боль была слишком сильна. Даже теперь, узнав о том, что он не играл ее чувствами, она поспешила отогнать воспоминание о холодности, сквозившей в его взгляде, в котором еще недавно горела страсть.
Эмитист с трудом заставила себя вернуться из прошлого и прислушаться к словам месье Ле Брюна, рассказывавшего Софи кровавую историю восстания, подавленного на том самом месте, где они стояли. Он указал на несколько отметин в стене, оставленных пулями.
Эмитист вздрогнула. Но не из-за его кровожадного рассказа. Нет. Ее заставила содрогнуться мысль о том, что Хэркорт счел ее связанной интимными узами с этим жилистым французом с землистым лицом.
Почему все и всегда с такой готовностью думали о ней самое худшее? Все, что она сделала, – это покинула Стентон-Бассет, чтобы совершить небольшое путешествие. Эмитист соблюла все приличия, наняв себе женщину-компаньонку. И тем не менее, стоило ей лишь на один шаг переступить границу поведения, допустимого для женщины, всего лишь один шажок… И вот уже Хэркорт решил, что она не иначе как… женщина легкого поведения!
И на каком основании? На том основании, что она появилась с мужчиной, который не был ее мужем, и ее платье говорило о том, что она небогата? Из этого он сделал вывод, что месье Ле Брюн – ее покровитель?
Разве Нейтан забыл, что она дочь викария? Разве он забыл, как посмеивался над ее чопорностью и строгостью, когда они только познакомились?
Впрочем, ему очень быстро удалось поколебать ее моральные устои, подумала Эмитист в очередном приступе сожаления. И весьма значительно.
Может быть, он думал, что после того, как они расстались, Эмитист и дальше отнюдь не придерживалась их?
В следующий раз, когда она встретится с Хэркортом, она с большой радостью поставит его на место. Как он посмел обвинить ее в том, что у нее плохой вкус, раз она выбрала такого человека, как месье Ле Брюн?
Уж если кто и страдал дурным вкусом, так это Нейтан. Он женился на женщине с лицом как у лошади только потому, что ее семья была богатой и влиятельной.
Во всяком случае, так говорили ее родители. Дела-корты не могли бы допустить, чтобы их дочь вышла замуж ни с того ни с сего. Если они зашли так далеко, что во всеуслышание объявили о помолвке, значит, эти отношения продолжались уже достаточно долго. Вполне возможно, что семьи сговорилась об этом браке с самого рождения детей. В знатных семьях обычно так и делается. Они ничего не оставляют на волю случая.
От мысли, что она наверняка права, у Эмитист тогда внутри все сжалось. Это казалось таким очевидным. Нейтан не мог бросить ее и уже на следующий день сделать предложение другой. Должно быть, мисс Делакорт всегда существовала в его жизни.
Но теперь… теперь? Эмитист гадала, насколько обдуманным и просчитанным было его поведение. Хэркорт сказал, что она казалась ему такой привлекательной, что он чуть было не потерял голову.
Как будто… как будто он не владел собой. Как будто действительно влюбился в нее.
Однако в конце концов это ничего не изменило. Он предпочел жениться на девушке, кандидатуру которой одобряла его семья, чем сделать предложение той, которую знал всего несколько недель.
И все же это не объясняло, почему теперь он смотрел на нее с такой злостью. Ведь если тогда ему приходила в голову мысль сделать ей предложение, он должен был бы радоваться тому, что они, наконец, встретились, когда оба вольны поступать, как хотят.
Только… он ведь не считал, что она свободна, вот в чем дело. Хэркорт думал, что она содержанка.
Ох!
Он ревновал. К месье Ле Брюну.
Это… о боже, это было…
Так нелепо, что Эмитист не знала, смеяться ей или плакать. Когда месье Ле Брюн бросил на нее озадаченный взгляд, она поняла, что, предавшись своим мыслям, издала какой-то неподобающий звук, близкий к всхрапыванию.
Эмитист попыталась ответить что-то разумное на вопрос, заданный Софи, но ей было слишком сложно сосредоточиться на том, что рассказывал им месье Ле Брюн о парке, где они гуляли, и о всех тех исторических событиях, которые происходили здесь буквально на каждом шагу.
Эмитист чувствовала себя так, словно вся ее жизнь перевернулась вверх дном и никак не могла встать на место. Она никак не могла забыть о том, как разозлил ее Хэркорт, решивший, что она пала так низко, что между ней и месье Ле Брюном существуют какие-то отношения. От одной мысли об этом Эмитист начинало мутить. Впрочем, он говорил что-то еще. Что-то о том, что считает ее привлекательной?
Даже больше, неотразимой. Настолько неотразимой, что в свое время чуть не отказался от предназначенной ему выгодной партии и обрек себя на жизнь в бедности и безвестности.
Неужели он говорил серьезно? За последние десять лет ни один мужчина даже не пытался поцеловать ее, а Нейтан, заявив, что находит ее неотразимо привлекательной, тут же решил, что она ведет жизнь женщины легкого поведения. Она притягивала и в то же время раздражала его, и он отстал только после того, как привел ее в смущение.
Эмитист стояла как вкопанная, и сердце как-то странно подпрыгивало у нее в груди. Джентльмены стали воспринимать ее всерьез только после того, как узнали, что она единственная наследница тети Джорджи.
Но Хэркорт считал, что она безнадежно бедна.
И тем не менее дал понять, что хочет ее.
– Тетя Эми, ты устала?
Софи снова подбежала к ней и, взяв Эмитист за руку, озабоченно смотрела на нее снизу вверх.
– Нет, милая. Я просто… просто любуюсь садом. Ну, разве он не красив?
Только теперь, когда она окончательно пришла к выводу, что Хэркорта мучила ревность, Эмитист заметила, что, несмотря на все бесчинства, которые творили здесь люди, сад Тюильри с его четко организованным великолепием удивительно хорош. Деревья дарили тень мощеным дорожкам, сквозь их узорную листву проглядывало голубое небо, напомнившее ей дымчатую голубизну лесных колокольчиков в весеннюю пору. А воздух был прозрачным и чистым, как жидкое стекло.
Здесь царила атмосфера волшебства, такая же, как в Гайд-парке в те дни, когда она была дебютанткой. Эмитист вспомнила, как когда-то гуляла там среди нарциссов с Хэркортом. С легким сердцем, полным надежд, она чувствовала себя такой красивой. Это он заставлял ее чувствовать себя красивой, то и дело бросая на нее красноречивые взгляды. Прежде Эмитист считала себя самой обыкновенной и не видела в себе ничего, достойного тех комплиментов, которые он расточал ей.
Она изо всех сил трудилась, чтобы заслужить похвалу своих строгих родителей. Делала все, что могла, чтобы они гордились ею, не покладая рук работала в приходе и помогала матери ухаживать за младшими сестрами.
И чем они отплатили ей? Стоило ей оступиться, и они в ту же минуту забыли обо всем, что было раньше. Она слышала от них лишь обвинения в том, что она неблагодарна, самонадеянна и потакает своим слабостям.
Но теперь она, по крайней мере, точно знала, что не была самонадеянной. Должно быть, Хэркорт увлекся ею гораздо сильней, чем она считала, раз думал о том, чтобы жениться на ней. Он влюбился в нее. В ту, какой она стала, когда встретила его, когда ей казалось, что она парит над землей, если он был рядом с ней. Совсем не такую, как та скромная девочка, постоянно желающая угодить, какой она была с родителями. Нейтан показал ей, как весело можно танцевать, безобидно флиртуя. Они так много смеялись, подшучивая над самыми нелепыми персонажами, попадавшимися вокруг. Да и просто так, без причины.
Когда Хэркорт бросил ее, она закрыла дверь за той Эми.
Отбросила она и ту Эми, которая усердно старалась ублажать своих родителей.
Гораздо легче было взращивать злость, подогреваемую в ней тетей Джорджи. И она стала злой Эми. Горькой Эми. Эми, которой нужно было выжить, несмотря ни что.
– Настало время предложить вам еще одно кафе, – сказал месье Ле Брюн. – До него нужно немного пройтись, но оно того стоит, потому что там подают такую вкусную выпечку, какой вы никогда не пробовали.
– В самом деле? – Эмитист сморщила губы, хотя ей не хотелось высказывать свои сомнения перед ребенком. Да и о чем тут спорить, когда можно просто попробовать.
Поэтому она просто вошла в кафе следом за Ле Брюном и Софи. Официант проводил их за столик, и Эмитист с радостью уселась, по ходу дела размышляя над тем, какая из всех тех Эми, которыми она была в своей жизни, самая настоящая? И какая из них вышла бы на первый план, если бы он вдруг явился в это кафе, глядя на нее голодным мужским взглядом?
Эмитист протянула руку за сладким пирожным из тех, которые только что принес официант, и, откусив большой кусок, подумала, что, возможно, это будет какая-то новая Эми. Эми, которой до тошноты надоело, что люди думают о ней самое плохое. Которая может и вправду стать такой.
Она облизнула губы, наслаждаясь изысканным вкусом пирожного. Потом отпила из своего бокала, думая о том, что за время пребывания в Париже у нее еще будут возможности выяснить это.

Глава 5
– Как ты сегодня? – спросила Эмитист у подруги, заметив, что та по-прежнему выглядит немного бледной и пристыженной.
– Намного лучше, – ответила она, проскользнув на свое место за столом, где они завтракали, и неуверенной рукой наливая себе чашечку шоколада. – Да, намного лучше.
Эмитист подумала, что Финеллу нужно каким-то образом отвлечь от мыслей о своем проступке. Едва ли та до сих пор ощущала последствия выпитого, скорее она просто хандрила. И выраженное Эмитист сочувствие принесло так мало пользы, возможно, лучший эффект могло возыметь обращение к так сильно развитому у подруги чувству долга. Напоминание о том, что она должна исполнять обязанности компаньонки, за которые получает жалованье.
– Надеюсь, ты не сочтешь, что я слишком строга к тебе, но я вынуждена настаивать, чтобы сегодня ты приступила к своей работе.
Финелла села чуть-чуть прямее и подняла подбородок. Эмитист с трудом сдержала улыбку.
– Мне надо, чтобы ты перепроверила корреспонденцию, которую месье Ле Брюн подготовил, чтобы обеспечить нам возможность заключить сделки, ради которых мы сюда приехали.
В ответ на попытку Финеллы что-то сказать Эмитист подняла руку.
– Мои познания во французском слишком ограниченны, поэтому нужно, чтобы ты присматривала за всем, что он пишет. С меня достаточно того, что он представляет меня на встречах, – буркнула она. – В любом случае мне нужно время, чтобы просмотреть письма, которые пришли мне вдогонку… – Эмитист вздохнула, – прежде чем мы сможем пойти куда-нибудь с Софи. Это не займет много времени, но мне необходимо убедиться в том, что в них нет ничего срочного, требующего моего незамедлительного возвращения. Джоббингс и без того считает меня легкомысленной, раз я решилась, как он выразился, упорхнуть в чужие края.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70629187?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.