Главная страница | Современная русская литература | Заяц на взлетной полосе

Заяц на взлетной полосе
Юлия Станиславовна Симбирская


Главная героиня новой книги Юлии Симбирской – молодая и талантливая женщина-искусствовед, которая за несколько лет тяжелого брака почти утратила саму себя. Она вынуждена бежать, так как жизнь рядом с мужем становится по-настоящему опасной. Ее дочь – четырехлетняя Мия – очень любит папу и мечтает победить «чудовище», живущее внутри него. Огромный аэропорт становится местом, где мама и дочь, ища спасения, встречаются с очень старым зайцем, живущим мечтой о полете, знакомятся с техником по ремонту самолетов, тоскующим по прошлому, и с фотографом, разыскивающим свое детство. Аэропорт стал важным местом, полностью поменявшим течение жизни всех героев книги. Ведь ничто в жизни не происходит случайно, и каждый непременно находит свою взлетную полосу, чтобы оставить позади старую жизнь. Иногда оторваться от нее жизненно необходимо – чтобы сохранить себя.





Юлия Симбирская

Заяц на взлетной полосе





Хэл


Огромный самолет вразвалку шел к взлетной полосе. Хэл еще с прошлого раза приметил, что такие махины ходят вразвалку.

– Эй, самолеты не ходят вразвалку. Они катятся.

– Сам ты катишься! У самолета вместо колес – шасси.

– Сам ты шасси! У самолета: шасси, стойка, обтекатель колеса и колесо. Самолет катится – и точка.

– Вразвалку!

Хэл отряхнулся, дернул крепкими ушами. Он ненавидел, когда Внутренний Голос начинал пререкаться по пустякам. И ведь какой занудный! Абсолютно без воображения.

В небе все время появляется что-то особенное: позавчера, например, розовый воздушный шар с корзиной. Корзина была убрана цветами, и Хэл подумал, что шар свадебный. Он качался в стороне от аэропорта и был точь-в-точь – гигантское пирожное. А сегодня пузатая двухэтажная машина со слонами на боку шла вразвалку, потом, будто нехотя, побежала в сторону горизонта и чудом оторвалась от земли. И как эта громадина держится в воздухе?! Бо рассказывал, что внутри у нее не только пассажирские кресла, но еще и спальни. Во дела! Еще Бо говорил, что этот «кашалот» прилетает из одной жаркой страны. Такой жаркой, что Хэл бы там сварился в своей шубе. Да разве это шуба?! Не смешите! Кое-где она настолько вытерлась, что видна голубоватая кожа. Хэл очень старый. Бо по сравнению с ним – юнец. Потому что Бо – обыкновенная собака и ему только девять лет.

– А ты – обыкновенный заяц, – съехидничал Внутренний Голос.

Хэл вздрогнул. Он знал, что родился зайцем. Он и живет как заяц: щиплет траву, боится хищников, линяет. Однако обыкновенная жизнь оказалась слишком мала для него. В первую очередь, она коротка, а Хэл живет очень долго, столько, сколько не жил на Земле ни один из его сородичей. Сейчас под боком гудит аэропорт, небо над головой исчерчено. И Хэл давно уже перестал прижимать уши, сидя в клумбе напротив центрального терминала, когда очередная машина идет на посадку. Пусть себе летит – не ястреб, и ладно.








– Бо тоже живет в аэропорту, – снова прорезался Внутренний Голос.

– Ты меня доконаешь когда-нибудь, – закатил глаза Хэл. – Бо живет в аэропорту девять лет, а я не могу сосчитать свои годы. Помню, каким был этот луг – покрытый до горизонта клевером, холодный от утренней росы, а в небе птицы и бабочки. Никаких самолетов.

Хэл забрался поглубже в новую клумбу на пятачке перед гостиницей. Мимо шуршали колеса, туристы катили разноцветные чемоданы, из ресторана пахло ужином.




Бо


– Ну, где ты, Бо? – Дедушка вышел во двор с миской супа.

Бо лежал за садовыми качелями. Он совсем не хотел есть, но дедушке казалось, что пес только о еде и думает.

– Ааауа-иа-ииа, – громко зевнул Бо и постучал хвостом.

Дедушка пристроил миску на нижней ступеньке крыльца и пошел на звук. Бо любил лежать на качелях, а не в колючей траве за ними, но дедушка всегда сгонял его, потому что качели – для детей. Вообще-то никаких детей в округе не было. Да им бы и не понравились линялые подушки на железном каркасе. Дети любят качаться до неба, с ветром в ушах, а садовые качели больше подходят старикам. На памяти Бо лишь однажды во дворе появились два одинаковых мальчика с челками до бровей. У Бо тоже имелась челка до носа. Как хочешь, так и гляди сквозь нее на мир – никто не подстрижет. Мальчиков привезла женщина в красном платье. Бо терпеть не мог красный цвет – у него слезились глаза. Нормальные собаки не различают красный, а Бо вполне мог бы прославиться как обладатель особенного зрения. Так вот, женщина в красном платье плюхнулась тогда на качели и едва не сломала их. А потом кричала, что теперь ее обновка вся в собачьей шерсти. Дедушка чистил платье круглой щеткой с обглоданной деревянной ручкой. Угадайте, кто ее грыз? А вот и нет! Вовсе и не дедушка!

Одинаковые мальчики даже не взглянули в сторону садовых качелей – они гоняли мяч на поле за двором. Бо тоже ужасно хотелось побегать с ними. Он вежливо отпрашивался у дедушки, путаясь под ногами, но красная женщина сказала: «Только никаких собак, папа!» И дедушка велел Бо полежать за крыльцом.



– Пошли обедать! – позвал дедушка.








Куриный суп с вермишелью и картошечкой. Бо понюхал. Обычно ему давали сухой собачий корм, как прописал ветеринар, но дедушке казалось, что в жизни каждого живого существа должен быть суп. И если насчет муравьев, например, или улиток можно поспорить, то про собак все верно: выхлебаешь миску – и соловеешь на глазах. Повезло Бо родиться псом, а не то сидел бы сейчас в муравейнике, никто бы за ухом не почесал.

– Одолел уже? Вот и хорошо. – Дедушка наклонился, вытер собачью морду клетчатой тряпкой с пуговицей и остатком нагрудного кармана. У Бо вечно висела после обеда вермишель на бороде. – Однако, суп мне сегодня удался.

Устроившись на крыльце, старый техник по обслуживанию самолетов зачерпнул полную ложку гущи. Над их с Бо головами плыл в жаркие страны гигантский лайнер со слонами на боку.

– Вот она – махина! – сказал дедушка.

Бо не любил самолеты. Они гудели над их домиком день и ночь, а пассажиры, которые останавливались переночевать в гостинице, иной раз катили чемоданы прямо по маргариткам. Дедушка расстраивался и жаловался на напрасные труды. Бо слушал, кивал, давал себе обещание облаивать всех нарушителей, вилял хвостом изо всех сил, пусть только дедушка не думает, что работа садовника при гостинице хуже, чем в аэропорту с самолетами.

Кроме дедушки Бо любил Хэла, который жил в центральной клумбе. Рядом с ним Бо чувствовал себя щенком. Порой закрадывались сомнения, могут ли собаки водить дружбу с зайцами, и уж тем более любить? Но сомнения – они как блохи: донимают, пока не сцапаешь, а сцапал – и живи дальше спокойно, люби кого хочешь.




Мия


Мия сунула облезлого зайца маме на колени и пошла к детской площадке. Очень уж хотелось вскарабкаться на верхотуру по веревочной лесенке или поваляться на зеленом блестящем матрасе, который называется «мат». Еще можно забраться в разноцветную трубу, ползти, зажмурившись, и оказаться там, не знаешь где.

Мия сняла кроссовки, поставила их бочок к бочку у входа. Теперь можно прыгнуть, скользкий матрас вздрогнет под ногами, легонько подтолкнет Мию, и ужасно захочется хохотать во все горло от щекотки в животе, только не время – еще слишком рано для хохота, слишком мало звуков вокруг, и можно напугать, всполошить утро.

Мия обернулась, нашла взглядом маму и махнула ей. Мама ответила. Она сидела неподалеку у большого окна, на стуле с закругленной спинкой и блестящими подлокотниками, как королева на троне, а за ней вставало розово-желтое солнце, похожее на половинку персика в варенье. Оно щедро поливало сиропом мамины волосы, щеки, шею. И мама потихонечку теплела, становилась мягкой и прозрачно-золотой.

Мия встала на коленки, зажмурилась и полезла в трубу. Внутри было скользко, казалось, что ползешь не вперед, а назад. Главное – не застрять тут навсегда, значит, нужно быстрее перебирать руками и ногами, не открывать глаза до самого выхода. Еще чуть-чуть, и можно выбраться на белый свет, отдышаться, оглядеться. Мия последний раз оттолкнулась от стенок и плюхнулась животом на мат, уперевшись лбом во что-то живое.

– Боюсь!

Она встала на четвереньки, завертелась на месте, хотела нырнуть обратно в трубу, но все же оглянулась.

В углу на мате спал человек. Он свернулся калачиком, подложив под голову свитер и обняв сумку, – обычный пассажир. Чего бояться?

Человек открыл сначала один глаз, потом второй, моргнул и улыбнулся. На макушке у него торчал хохолок, и Мия улыбнулась в ответ.

– Привет, я Леон! – сонным голосом сказал незнакомец и зевнул.

– Я Мия, и мне четыре года. А вон там моя мама. – Она махнула рукой в сторону кресел.

– Понял. Я тут уснул. Долго ждать следующего рейса, вот и нашел местечко. Однако пора вылезать. Не знаешь, который час? – Леон приподнялся на локте.

– Я не понимаю часы. – Мия пожала плечами. – Но еще утреннее утро.

– Это хорошо. Полезли на волю? – Леон встал на колени и пополз к трубе.

– Полезли! – согласилась Мия.

Разноцветная труба быстро закончилась, а выход им закрывали ноги в белых кроссовках с поцарапанными носами.

– Мия? – послышался встревоженный голос.

– Извините. – Леон слегка потеснил ноги, чтобы выбраться.

– Господи! Иди сюда скорее! – Женщина протянула руку взъерошенной Мии. – Зачем ты в трубу полезла?

– Мамочка, я всегда залезаю в трубу! Ты просто забыла. Я там нашла человека.

Женщина неодобрительно глянула на Леона, пока он натягивал свитер.

– Понятно. Это все же детская площадка, а не ночлежка. Ребенок мог испугаться, и вообще…

– Я никого не напугал, – улыбнулся Леон. – Но вы абсолютно правы! Всего доброго.




Хэл


«Мама, смотри! Настоящий заяц!» – эти слова Хэл может сказать на японском, китайском, русском, английском, испанском, чешском, французском и немецком.

Много раз он спрашивал себя, зачем живет здесь, в клумбе, свою бесконечную жизнь. Начало ее терялось в туманном клеверовом прошлом, где не было никаких самолетов. Потом они появились – смешные, кургузые. Хэл наблюдал за полетом и удивлялся: зачем? Если ты родился без крыльев – живи на земле. Однако любопытство несколько раз заставляло его пытаться взлететь. Хэл разбегался, прижимал уши и падал пузом на траву. Так и должно быть. Ему и правда незачем летать, потому что он заяц. А люди пусть решают за себя.

Однажды на его луг села летающая машина с человеком в пузе. Хэл заметался в ужасе. Треск пропеллера и гул мотора как будто перемалывали все остальные привычные звуки: шелест травы, жужжание шмелей. Сколько раз за бесконечную жизнь у него холодело внутри, колотилось сердце, дрожали уши! Сколько раз на мягких лапах подкрадывалась смерть и отступала в последнюю секунду. Его время шло и не останавливалось. Сородичи появлялись на свет, уходили в вечность, сменяя друг друга, а Хэл оставался. И вот он дожил до первого приземлившегося на лугу самолета.

Из машины вылез человек в кожаной куртке и шлеме с очками. Он огляделся. Снял круглые очки. Сделал несколько нетвердых шагов по лугу и лег в траву. Ноги будто не слушались его. Хэл был совсем рядом. Он чувствовал запах кожи и керосина. Тогда эти запахи были еще не распознаны и не названы, но они уже пришли к нему. Человек лежал не двигаясь. Хэл чувствовал, что после полета необходимо вот так приземлиться всем телом, хотя и не летал сам. Выбравшись из укрытия, он осторожно запрыгал к летчику, пружинисто отталкиваясь мозолистыми подушечками обеих задних, и остановился так близко, что, вытянув морду, мог понюхать кожаный шлем. И понюхал.











Генри


Генри лежал на спине, закрыв глаза. Он посадил свою машину на отличную площадку. Этот луг еще не знал самолетов. Но все когда-то бывает впервые. Мог ли он вообразить, что поднимет в воздух машину с мотором?! Сколько там прошло со дня смерти Лилиенталя? Отто разбился на своем планере на самом исходе девятнадцатого века, Генри было двадцать два. Потом появились самолеты Вуазена. Генри завидовал. Он знал, что тоже полетит, но завидовал. «Зачем тебе самолет?» – мать переживала, что эта затея плохо кончится. Так же, как плохо кончилось увлечение автомобильными гонками. Тогда сына собирали по частям. «Ты на земле умудрился разбиться!» – она прижимала платок к глазам. «Представляешь, человек может перелететь через океан, как птица!» Глаза Генри сияли. «Боже!» – мать затыкала уши.

Как быстро пролетело время… Вот он купил самолет. Вот пролетел свою первую милю. Вот взял первого пассажира – французского юриста Эрнеста Ачдикена. Вот пересек границу Франции. Вот он прилетел на этот распростертый до горизонта, идеальный для аэродрома луг. Он приручил самолет. И как человек мог столько веков не знать полета?! Генри засмеялся, подарив этому пространству новый звук… Хорошо лежать с закрытыми глазами под крылом самолета на теплой траве и смеяться в голос.

Вдруг он почувствовал чье-то дыхание совсем близко – у самого лица.

– Господи! Заяц! – Генри открыл глаза и отшатнулся. Напротив сидел крупный облезлый заяц и рассматривал его кожаную куртку, шлем, круглые авиаторские очки на лбу.

– Ты летатель? – спросил заяц и подергал розовым носом.

– Меня зовут Генри Фарман. Я – авиатор.

– Очень приятно, а я Хэл. – Заяц кивнул.

«Все понятно. Я умер. Я просто не заметил, как разбился, и вот теперь разговариваю с зайцем в другом мире. Сейчас спрошу, как пройти в Рай». Генри пытался сообразить, что происходит.

– Я здесь живу, – сказал Хэл.

– Ему все равно, где ты живешь, – проснулся Внутренний Голос.

– Отстань! – огрызнулся Хэл. – Простите, это я не вам.

– Вы не знаете, я умер или вы мне снитесь? – поинтересовался Генри.

– Думаю, что вы абсолютно живой и бодрствуете, – сообщил Хэл. – Просто вы удивлены, ошарашены, обескуражены, потому что говорящий заяц-долгожитель – это чудо. Но вам не привыкать. Вы ведь научились управлять летающей машиной, а это тоже чудо. Я до вас не встречал летающих людей.

– А я – говорящих зайцев, – пробормотал авиатор.

– Как оно там – в небе?

Генри запрокинул голову и улыбнулся.

– Там очень хорошо. Представляешь, мы с Морисом, это мой брат, хотим сами делать самолеты. Нам нужен самолет, который перелетит океан и вообще сможет облететь весь свет. Я обещал маме.

– Ух ты! – воскликнул Хэл. – Люди так много всего умеют. Зайцы вот не делают самолетов.

– Хочешь, я тебя прокачу?

– Что?

– Он спятил! Катать на самолете старого зайца! – Внутренний Голос обожал выскакивать, будто из подворотни.

– Я запросто могу поднять тебя в воздух, дружище! – воодушевился Генри.

– Спасибо, – пробормотал Хэл. – Я не знаю, зачем это мне…

– Хорошо, тогда ты подумай, а я прилечу еще. Чуть позже. – И Генри вскарабкался в кабину самолета. – Я найду тебя!



Хэл ждал его. Он уже нашел ответ на вопрос «зачем?», он смотрел в небо, прислушивался. Год, два, три. Потом еще раз столько же. И еще. В небе появились самолеты с бомбами, сновали самолеты-разведчики. Они были заняты войной.

Генри так и не вернулся.




Бо


Бо тащился за дедушкой в гостиницу. Еще с ночи поднялся ветер. Серое небо гудело, совсем низко трепыхались облака. «Это всё самолеты. Только и делают, что перемешивают небо. Вот оно и устало», – думал Бо.

Дедушка любил ходить пешком. Путь от дома до гостиницы как раз годился для бодрой пешей прогулки, когда позволительно чуточку запыхаться. В гостинице дедушка ухаживал за растениями в маленькой оранжерее, цветами на этажах, клумбой снаружи. Еще стриг траву вокруг здания. В клумбе жил Хэл. Дедушка видел его много раз. Заяц уже не прятался, но и не знакомился с хозяином Бо. Имел право. Если Хэл говорящий, это не повод думать, что он болтает без умолку со всеми подряд.

Всю жизнь Бо ходил по этой дороге. Их с дедушкой обгоняли машины и автобусы, спешившие в аэропорт и обратно в город. На одной из таких машин Бо приехал сюда щенком почти девять лет назад.

Самое раннее воспоминание: мама, ее теплый бок. Больше всего на свете Бо боялся забыть себя крошечного, под маминым боком. Он лелеял это воспоминание, то и дело воскрешал его в памяти и любовался.








Еще он помнил человеческие руки, сначала мягкие и ласковые, с тонкими пальцами, потом другие – твердые, как камни. Именно эти руки вышвырнули его на дорогу, ведущую в аэропорт. Бо ничего не успел запомнить и понять. Только руки. И, оказавшись на обочине шоссе, он принялся искать маму. Гравий расползался под его крепкими лапами, ветер трепал кудрявые уши. Было небо. Была трава. Была черно-белая птица на ветке придорожного куста. Мамы не было. Тогда он стал ее звать. Он плакал и звал. Плакал и звал.

– Вот так новости. Кто это тут скулит? – Над ним склонился человек в свитере.

– Аииии-аиииии, – снова заплакал Бо.

Человек взял щенка на руки и погладил. Бо прижался к свитеру, затих и снова, казалось, очутился рядом с мамой, возле ее теплого бока, стоило только зажмуриться.

Бо ел, спал, рос, ходил с дедушкой в гостиницу, смотрел на самолеты. По вечерам дедушка пил чай во дворе и рассказывал, как люди научились летать выше неба. Бо не верил своим ушам. Он отказывался понимать, что можно улететь туда, где сияют звезды. Это называется космос.

Однажды Бо встретил Хэла. Это было в первый год жизни у дедушки. Хэл появился из ниоткуда. Бо удивился. Он не ожидал, что в аэропорту живет дикий заяц.

– Сам ты дикий, – фыркнул Хэл. – Я говорю на пяти языках.




Мия


– Уважаемые пассажиры! Пристегните ремни!

Мия научилась сама пристегивать ремни безопасности в самолете. Но прежде она пристроила облезлого зайца у себя на животе и только потом щелкнула металлической застежкой. Теперь надежно. У зайца болталась голова.

– Как она называется, мамочка? Я опять забыла.

– Стюардесса, – ответила Саша, пристраивая сумку под сиденьем впереди. – Красивое слово, правда? И девушки все красивые.

Мия с зайцем кивнули.

Последнее время они часто летали. Мии казалось, что мама специально покупает новые билеты, чтобы не оставаться дома. Вернее, чтобы не оставаться на месте, потому что дома у них теперь не было. Кухня, большая гостиная на первом этаже, кладовки, спальни, Миина детская со всеми кукольными домиками, гамаком и кроватью принцессы остались папе. Мии не жалко. Она любит папу и не собирается ничего у него отбирать. Если ему так хотелось оставить себе коробку Мииных пони, розовый велосипед, одежду и вертеп, который они с мамой клеили в прошлом году, – пожалуйста. Только что он будет делать со всеми этими богатствами? Просто смотреть? Или отдаст все другой девочке? Мия взяла только зайца, который обычно сидел на кровати. Он был старым и некрасивым, но очень мягким и теплым. Он сам запрыгнул Мии в руки, когда они с мамой убегали. «Быстрее, быстрее», – торопила мама. Мия прижала зайца к груди, а потом они сели в настоящую полицейскую машину с мигалками. Большой полицейский помог маме затолкать в багажник два чемодана. Папа их не провожал. Его не пустили. Когда Мия оглянулась на дом, увидела папу в окне первого этажа. У него было страшное лицо. Мия прошептала «до свидания, папа» на папином языке.

Сначала они полетели к бабушке с дедушкой. Мия обрадовалась. Там все разговаривали только на мамином языке и почему-то очень громко – почти кричали. Мия сделала себе домик в кресле, накрылась одеялом, но все равно слышала: «У тебя семья!», «У него просто такой характер», «А ты думала, легко сохранять семью?», «У тебя дочь!», «Ты сама не подарок». Мия подумала, что мама – подарок. Она красивая и удивительная, как подарок.

Потом они снова полетели, но не к папе, а к маминой подруге. В страну, где всегда тепло. Мия волновалась, что зайцу будет там жарко. Поэтому она каждый день купала его в море. Он стал совсем соленым. Мии хотелось рассказать папе о рыбках, которые пощипывали ее ноги, о страшной волне, о песочной русалке на берегу. Но папа был далеко.

– Мамочка, давай ему позвоним? Ну пожалуйста! – канючила Мия, насыпая песок в чужое поцарапанное ведерко. – Я не хочу больше играть этими некрасивыми игрушками. Я хочу, чтобы папа купил мне все новое.

– До папы сейчас не дозвониться. Давай еще потерпим? Смотри, какая толстая чайка! – Саша, обнимая Мию за плечи, разворачивала ее к чайке, попутно целовала в макушку, в затылок, в спину – куда попадет.

Мия представляла, как папа сидит в ее комнате среди кукол и плачет. Раньше он часто брал ее на руки, прижимал к себе так сильно, что хрустели косточки. Она утыкалась лицом в его свитер и задыхалась, но папина тяжелая рука лежала у нее на затылке, не отпускала, не давала отстраниться и глотнуть воздуха.

– Пол, не надо, прошу! Отпусти! – просила мама. – Ты задушишь ее!

– Я – отец!

Мия дрыгала ногами, и руки наконец разжимались.




Роберт


– Хей, Роберт! – окликнула дедушку девушка-администратор. – Видели? Кактус расцвел!

Скажи Роберту лет десять назад, что он будет садовником при гостинице, ни за что бы не поверил. Он и в собственном дворе забывал траву косить, а в доме прижились только две герани – белая и лососевая. Жена умерла семнадцать лет назад, а он все ставит в стакан с водой отростки ее гераней, все стелет на диван вязаное покрывало и проветривает по весне приталенные драповые пальто из чемодана.

Роберт взял в кладовке инструменты и пошел стричь кусты. Он привычно клацал секатором и поглядывал в сторону аэропорта. Когда-то на месте огромного стеклянного сооружения, увешанного светящимися экранами и рекламными щитами, стояла простая бетонная коробка с красной надписью «Аэропорт» на фасаде.

Иногда Роберт специально заходил в кафетерий центрального терминала на первом этаже, смотрел на пассажиров, на их суету, слушал разноголосье и удивлялся, как это раньше почти не обращал внимания на людей, а все больше на самолеты. Он вглядывался в лица молодых темноволосых женщин и ничего не мог с собой поделать – вот эта могла быть Норой, только она чуть ниже и коренастее. Нора – длинноногая. Чужие взрослые дети бежали мимо него. Чужие дочери летели к своим отцам, а может быть, просто в отпуск к морю.

Нора с детства была самостоятельной, вспыльчивой, резкой. Он так мало времени проводил с ней из-за работы. Аэропорт забирал всю жизнь, а Вики только вздыхала. Она держала маленькую Нору на руках, он обнимал их обеих и уходил – снова и снова. Возвращался, когда они спали. Крошечный домик рядом с аэропортом всегда был для него убежищем и надежным приютом, где все было устроено лучшим образом. За годы, прожитые вместе, они с Вики ни разу не поспорили, где лучше поставить диван в гостиной, в какой цвет красить двери. Все, что делала жена, казалось Роберту красивым, логичным, своевременным и вечным.

Потом Вики умерла, а еще раньше выросла Нора. Оказалось, он так и не успел стать ей хорошим отцом. Дочь незаметно окончила школу, поступила в университет, вышла замуж.

Роберт постоянно опаздывал: на родительские собрания, на выпускной, на свадьбу дочери. На свадьбу опоздал всего на полчаса. Мать жениха улыбалась так сладко, а Нора смотрела куда угодно, только не на отца, и тяжело дышала. Роберт поправил на дочери фату, подал руку и повел к алтарю. Пока шли, он лишь раз тайком глянул на нее и сквозь кисею увидел, как Нора плачет, подбирая слезы губами. Провалиться бы сквозь землю, но что поделать, если случилась заварушка на работе. Ну не бросишь ведь!

Он ни разу в жизни не напортачил в работе, ведь стоило смешать топливо, нарушив пропорции, и погибли бы люди. Надо ведь понимать.




Хэл


Хэл не умел читать. Иначе узнал бы о смерти Генри Фармана из газеты, которую принесло однажды на лужайку перед зданием аэропорта. Там была небольшая заметка о том, что семнадцатого июля тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года в Париже скончался французский пионер авиации, спортсмен, авиаконструктор – Генри Фарман.

Тогда, летом тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года, Хэл жил обычной жизнью. Он не расстался с мыслью найти пилота, который поднимет его в воздух на своей машине. В аэропорту кипела стройка. Самолетов становилось все больше. Люди привыкли летать.

Хэл сидел под кустом, как вдруг рядом кто-то громко закричал:

– Оставь меня! Я не полечу! Я передумала! – Девушка в зеленом платье с пышным подолом вырывалась из рук парня, раскрасневшегося от неожиданной борьбы. Он неловко хватал ее за руки, за талию, пытался прижать к себе.

– Прекрати, Люси! Не позорь меня! Это наше свадебное путешествие!

– Не трогай меня! Не прикасайся!

Хэл прижал уши. Он замечал порой некоторое волнение среди пассажиров. Да, подняться в воздух на несколько часов, на такую высоту, когда не видно земли, страшно. Во всяком случае, Хэл легко в это верил. Но с девушкой творилось что-то из ряда вон. Она упала на траву, билась и не давала себя поднять. Хэл растерялся. Чем тут поможешь? Подоспели другие пассажиры. Один велел принести воды, выплеснул на девушку целый стакан и проверил пульс. Наконец Люси затихла и только всхлипывала время от времени, разглаживая дрожащими руками перепачканный землей подол.






Генри Фарман



– Конечно, как вот теперь доверять пилотам после той катастрофы?! – воскликнул вдруг круглый господин в аккуратной шляпе и чистеньком костюме в клеточку. – Угробили футбольную команду, бандиты!

В наступившей тишине Хэл слышал только всхлипывания Люси.

– А вы знаете, как было? Они не обработали крылья специальной жидкостью от обледенения. Поленились, голубчики! – продолжил, повизгивая, кругляш. – Гора трупов! И все почему? Потому что никому нельзя доверять!

– Я слышала, что этот самолет разбомбил дом! – вступила в разговор женщина в шляпке с искусственной розой.

– Перестаньте! Самолет просто протаранил дом! Пилот перепутал рычаги, – перебила ее старушка в голубых кудельках. – Я знаю!

Хэл сидел в кустах, прижав уши, и не знал, что сказать. То есть он запросто мог бы поддержать разговор на любую другую тему. В этом случае люди бы моментально забыли, о чем они спорят, потому что номер «говорящий заяц» не оставлял равнодушным никого на свете, но он молчал. Хэл лишь однажды видел, как в небе загорелись два маленьких истребителя. Но это было во время войны, и они дрались в воздухе насмерть. А тут люди обсуждали падение пассажирского самолета по вине пилотов и тех, кто следит за подготовкой машин! Значит, все они, стоящие сейчас на лужайке перед терминалом номер один, могут не вернуться на землю?

– Заткнитесь! – рявкнул молодой муж, прижимая к себе Люси.

И Хэл из кустов тоже громко крикнул:

– Заткнитесь!




Леон


Cидя в зале ожидания перед огромным панорамным окном, Леон рассматривал самолеты. В общем, ничего особенного. Пассажирские самолеты казались ему слишком обычными. В личной коллекции Леона были суперсовременные: американский истребитель-штурмовик «Boeing F/A-18E/F Super Hornet», шведский многоцелевой истребитель «Saab JAS39 Gripen», экспериментальный самолет «Sukhoi Su-35», британский истребитель «Hawker Siddeley Harrier» – это самые любимые.

Два раза в неделю Надя вытирала под ними пыль и ворчала:

– Все не наиграется в самолетики. Тьфу!

Конечно, для помощницы по хозяйству у Нади был слишком вздорный характер, но Леону нравилось ее ворчание и бухтение, и то, как она коверкала слова. И вообще она была похожа на его воображаемую бабушку.

Он начал клеить модели еще в школе. Потом надоело, и вот снова это увлечение поглотило Леона и незаметно слилось с увлечением фотографией. Самые лучшие снимки, которые он удачно продал, были сделаны специальным макрообъективом. Леон обожал свою коллекцию.

На первый план выкатился огромный «Боинг 747-8». «Вот это махина! Двухэтажный кит!» – подумал Леон и ухмыльнулся. Он ни разу еще не летал на таких самолетах. На боку «Боинга» красовались слоны и арабская надпись, указывающая на принадлежность этого чудовища одному из богатейших государств. Леон положил руку на кофр с аппаратурой, нажал пальцем на клавишу застежки, потом молниеносно выхватил тяжелую камеру, отработанным движением прикрутил к «тушке» линзу, вскинул, как винтовку, и сделал несколько кадров. «Скорее всего, не получится ничего стоящего, но, может быть, продам потом какой-нибудь авиакомпании для украшения офиса», – подумал Леон и обернулся.








Под табло с расписанием рейсов стояла девочка с игрушечным зайцем. Высокая женщина в белых кроссовках изучала табло. Леон смотрел на них сквозь прицел камеры, то и дело нажимая кнопку съемки. Девочка села на пол и сунула палец в рот. Леон сделал еще несколько кадров – репортажная съемка из жизни аэропорта. Может, и для портфолио сгодится. А если не удастся раздобыть разрешение родителей на использование фотографий, тоже не беда. Леона не удивишь отказами.




Саша


«Может, не летать уже никуда, а просто остаться в аэропорту? Сесть на пол и не двигаться, пока ноги не затекут. А лучше лечь». Саша заглянула в рюкзак, проверила, на месте ли паспорта и кошелек. В последнее время она себе не доверяла. Самый грандиозный из всех возможных ужас – потерять паспорта. Однажды она забыла рюкзак с документами в кафе в аэропорту. После ночного перелета жутко хотелось спать. Они с Мией купили бутылку воды, присели на минуточку, чтобы прийти в себя, а потом покатили чемоданы к выходу. Ужас ошпарил Сашу, когда она машинально попыталась поправить лямку рюкзака. «Кончено!» Уборщица с тележкой отпрянула, грохоча разноцветными бутылками, когда безумная женщина неслась по залу прилета. Ребенка и чемоданы бросила на таксиста с табличкой «Молли К.». В кафе никого не было. И рюкзака на спинке стула не было. «Кончено!» Саша бросилась грудью на стойку, за которой копошилась сонная продавщица. Девушка ойкнула и уставилась на женщину, беззвучно шевелящую губами.

Рюкзак оказался целехонек. «Я сразу убрала, а то бы точно кто-нибудь прихватил. Народу разного тут знаете сколько! Вот, попейте. Понятно, что вы бы вернулись».

Мия стояла рядом с ошалевшим таксистом, как солдатик на часах. Саша извинилась, схватила дочь за руку. «Безответственная тварь! Безответственная тварь! – стучало в голове. – А ведь Пол прав».

– Мия, не соси палец!

«Так, с рейсом все понятно». Саша оторвалась от табло.

Очередное путешествие ничего ей не обещало. Она летела наугад. Переждать в доме дальних родственников, делать вид, что это просто путешествие, смеяться и рассказывать о семейной жизни с заботливым мужем, в которой есть место: воскресным обедам, долгим прогулкам в парке, милым сюрпризам, запискам на холодильнике, утренним поцелуям, подаркам на Рождество, покупке новой кроватки дочке, потому что из старой она уже выросла, – всему этому могло найтись место, но только вот беда – не нашлось места Саше. Но родственникам не обязательно знать правду.

Бедная ее девочка. Она не сопротивлялась, не капризничала. Просто катила свой красный чемоданчик с Микки-Маусом то по одному аэропорту, то по другому, а ее комната с книжками, ее качели и ее папа были далеко. Саша не знала, что делать. Она решила двигаться, точнее – летать. Тем более найти пристанище, чтобы перевести дух, оказалось проблемой. Родительский дом с грохотом захлопнул двери, а друзья жили своими жизнями. Они выручали и пускали пожить на пару недель, но потом снова надо было куда-то деваться. Скоро закончатся деньги. И они с Мией окажутся в ловушке.

– Мама, а когда мы прилетим обратно? – Мия поднялась с пола и обняла Сашу за ногу.

– Думаю, что скоро, дорогая.

– Давай останемся здесь?

– Где? В аэропорту? Будем жить на твоей детской площадке? – попробовала пошутить Саша.

Мия вытаращила глаза:

– Нас оттуда выгонят! Но там можно спать, как вон тот человек. – Она махнула рукой в сторону окна.

Саша оглянулась. Она сразу узнала парня, который отлично переночевал в детском городке и не тратился на гостиницу. Теперь он стоял с фотоаппаратом в руках и улыбался ей. Саша кивнула. Правый уголок рта дернулся, но никому бы не удалось распознать в этом ответную улыбку. Леон издалека даже не заметил, он как будто спохватился, стал пробираться к ним, задевая пассажиров и на ходу извиняясь кивком.

– Привет! – Он протянул руку Мии, а потом Саше. – Можно буквально две минуты вашего времени? Я – фотограф. Вот! – Он показал глазами на кофр с камерой.

– Отлично, – сказала Саша. – Хорошая профессия.

– Спасибо! Дело в том, что я тут поснимал вас немного. Понимаю, что нарушил личные границы и так далее, но я могу сделать прекрасные портреты. Вы потом повесите их в гостиной. У меня неплохо получается иногда. Знаете, есть такой жанр – репортажная съемка? Тут уж кто попадет в кадр – тот и герой.

– У меня нет гостиной, – перебила его Саша.

– Ну-у… – Леон растерялся. – Можете просто рассматривать фотографии, сидя на траве.

– Спасибо! Великолепное пожелание!

– Извините, сморозил ерунду! – Леон потер ладонью переносицу. Саша заметила белоснежный квадратик пластыря на его указательном пальце.

– Да мы все постоянно морозим ерунду.

– Я просто хочу переслать вам снимки. А там уж…

– Не знаю, что сказать. Вы хотите, чтобы я дала вам адрес? Честно говоря, первое, что приходит в голову, – заставить вас все удалить. С чего вдруг я должна разрешать вам хранить фотографии моего ребенка?

Леон заметил, что у нее асимметричные брови – левая изогнута иначе и заметно выше правой. Все же благодаря занятиям фотографией появилась особая острота зрения, внимание к мелочам. И свет сейчас отличный – только бы и снимать.

– Да. Все так. Я могу удалить, конечно. Но если хотите, обработаю, перешлю, потом удалю и забуду. Честное слово! Еще мог бы предложить вам деньги за снимки, но подозреваю, что это не лучший вариант.

Саша смотрела на указательный палец с пластырем. Человек порезался, залепил ранку пластырем, чтобы грязь не попала, – заповеди гигиены. А у нее ранка на большом пальце кровила, и в голову не приходило ничего лучше, чем просто облизать на ходу. Надо уже как-то перестать срывать заусенцы. Хотя бы это можно преодолеть?!

– Что?

– Я про деньги. Наверное, предложение не очень.

– Ну, да.

Саша подумала, что предложение как раз очень своевременное.

– А зайчика ты тоже сфотографировал? – вмешалась Мия.

– Да, конечно! – воскликнул Леон.

– Знаете, это лишняя морока с адресами, фотографиями. Мне не до того, – поморщилась Саша.

– Мама, я хочу портрет зайчика! – сообщила Мия, и ее брови-запятые сошлись у переносицы.

– Нам пора на таможенный досмотр. Пишите адрес! Скинете потом!

Леон вынул из кармана телефон с треснутым экраном и записал адрес, ошибившись ровно в одной букве. Записывать адрес на слух в шумном аэропорту было не самой лучшей идеей.




Бо


Бо всегда старался найти угол подальше от суматохи, чтобы дождаться, когда дедушка закончит свои ботанические работы. Таких мест было много. Особенно Бо нравился сад на заднем дворе гостиницы, куда выставили несколько плетеных кресел, стеклянный стол и кадки с разлапистыми монстерами. Там редко отдыхали постояльцы, чаще выходили на минутку горничные, администраторы или повар из ресторана. Всем хотелось среди рабочего дня подышать уличным воздухом, подставить лицо солнцу и минутку побыть в тишине. Бо никому не мешал. Он лежал за креслом и дремал. Иногда кто-нибудь из персонала воображал, что можно запросто потрепать его за холку или похлопать по бокам. Тогда Бо начинал гудеть. Он боялся рук. Любых, кроме дедушкиных. Он ни разу никого не укусил, но трогать себя не разрешал. Гудение всегда помогало. Руки исчезали.

Однажды Бо, как обычно, лежал за креслом в саду. Сквозь дрему он слышал, как в холле гостиницы, куда была приоткрыта стеклянная дверь, появились новые постояльцы. Они суетились, гремели чемоданами на колесиках, переговаривались на китайском. Или японском? Бо навострил уши. Хэл когда-то объяснял, что эти два языка так же сильно отличаются друг от друга, как отличаются их носители. В тот момент Бо чуть не расхохотался. Если кто-то сомневается, что собаки хохочут, – это далекие от мира собак существа. Однако Хэл тогда сумел убедить друга. Различие в интонации. Понятно, что и в остальном тоже, но на слух, без знаний, как раз легко поймать интонацию: «Бубубубубу» – у японцев и «Йэйайэйо» – у китайцев.

Сегодня в гостиницу заселялись не те и не другие. Бо окончательно проснулся и подумал, что надо будет позвать Хэла, пусть послушает и определит, кто приехал. Повозившись за креслом, Бо лениво клацнул зубами, потому что муха, крутившаяся у его носа, порядком надоела. Муха оказалась невкусной. Бо снова закрыл глаза. «Хорошо тут. Спокойно. Уютно. Дедушка травку подстриг». И тут кто-то положил руку прямо на его косматую морду. «Что?!» Бо задохнулся от гнева. Он мигом открыл глаза, загудел и дернулся, чтобы сбросить руку. Рука тут же вернулась назад.

Маленький круглолицый мальчик с черными блестящими волосами смотрел на Бо, улыбаясь. Он прекрасно слышал гудение, но совсем не боялся. Его цепкая рука исследовала собачью морду, указательный палец прицелился и аккуратно нажал на мокрый нос Бо.

– Ээээ, – сказал мальчик, улыбнулся и добавил еще какие-то звуки.

«Может, гавкнуть?» – подумал Бо, продолжая гудеть. Судя по всему, ребенку нравилось гудение, потому что, закончив с собачьим носом, он вдруг прилег рядом с Бо и приложил ухо к его боку. Бо замер. У него перехватило дыхание. Мальчик лежал на траве, прижавшись к его теплому боку, как щенок. Бо подумал, что стал человеку вроде мамы. Из стеклянных дверей выглянула женщина. Она тут же заметила ребенка и старого косматого пса у плетеного кресла. Женщина прижала ладонь ко рту, потом метнулась к мальчику и осторожно отцепила его пальцы от клочка шерсти. Она что-то тревожно шептала, а мальчик улыбался и не собирался уходить. Его круглое личико сияло.

Выглянула девушка-администратор:

– Ой, осторожнее! Это нашего садовника пес. Он рычит и никому не разрешает себя гладить.

– Наш малыш очень добрый солнечный мальчик, – пролепетала женщина на знакомом, понятном девушке, языке. – Животные его не обижают. Особенный ребенок, – добавила она.

Бо смирно лежал, прикрыв глаза, пока мальчика уводили обратно, в холл гостиницы. Тот плакал, протестовал и рвался снова под собачий бок.

– Эту собаку нельзя забирать, – сказала девушка-администратор. – Песик старенький и болеет.

Женщина прервала ее:

– Чан По не понимает.

Бо слышал, как постояльцам выдали ключи от номера, чемоданы загрохотали в сторону лифта, потом пришла горничная и сказала, что дети с синдромом Дауна на самом деле очень милые.

– Он нашел в саду собаку и лежал с ним на траве. Слава Богу, все обошлось! – ответила девушка-администратор. – Но я скажу Роберту, что его волкодаву тут не место. Я чуть не поседела.

«Волкодаву? – удивился Бо. – Дура!»




Мия


Когда все пассажиры уже сидели с пристегнутыми ремнями, из-за занавески вышла стюардесса в розовой шляпке. Мия поправила зайца на животе: «Смотри, какая красивая тетя. Называется – стюадресса. Запомнил? А папа купит мне такую же шляпку с бантиком!»

Девушка раздавала желающим цветные леденцы от укачивания. Мия взяла с подноса три штуки и, пошуршав фантиками, засунула в рот сразу все. Мама сидела с закрытыми глазами. Сначала Мия хотела спросить, можно ли ей леденцы, потому что обычно почти ничего нельзя. Но в последнее время мама все чаще разрешала ей пробовать еду в кафе, а недавно даже купила конфету в уличном киоске. Очень долго читала, всматривалась в крохотные буквы на обертке, потом дала Мии. Та откусила кусочек и держала во рту, пока он не растаял. Сейчас ей не хотелось тревожить уставшую маму.

Слюна во рту стала приторной и почему-то горьковатой одновременно. Она выплюнула леденец на раскрытую ладонь, чтобы узнать цвет – малиновый.

Странно, но самолет не двигался, зато пассажиры вокруг заерзали, стали вытягивать шеи в поисках стюардессы – всем не терпелось поскорее подняться в воздух и благополучно приземлиться в другом городе. Тут командир по громкой связи сообщил, что все в порядке, самолет скоро взлетит, но с небольшой задержкой – максимум полчаса.

Мия не знала, сколько это – полчаса. Она глотала малиновую слюну и поглядывала на маму, которая так и сидела с закрытыми глазами. Еще один пассажир в их ряду уткнулся в книжку. Мия долго рассматривала его и обнаружила, что у дяди смешно дергается кончик носа. Как же хотелось ущипнуть его, но Мия кое-что знала о правилах приличия. Няня частенько читала ей книжку о том, как нужно вести себя, чтобы «не опозориться на людях». «Я уже запомнила! Давай читать про медведя!» – канючила Мия и отталкивала книжку. Но няня не сдавалась.

Мия почесала щеки. Они были горячими и странно пухлыми. Губы тоже, особенно верхняя. Потом Мия глотнула и все поняла. Слюна не глоталась – в горле появился ком.

– Мама, – просипела Мия.

Саша открыла глаза. Она не слышала, как дочь позвала ее. Сработал внутренний, сердечный слух, натренированный за четыре года, когда малейшее изменение в дыхании ребенка было для нее как ведро кипятка на голову. Ее буквально обваривал страх. Саша сразу кидалась к дочери и отработанным движением впихивала в рот крошечную таблетку или, позже, сама колола гормоны – шприц был всегда заряжен.

Мия смотрела на маму, открывая рот и с сипением втягивая воздух. Она знала, что сейчас будет укол. В садике все дети боялись иголки, которая протыкает кожу, а Мия не боялась. Она знала, что после укола снова можно будет дышать. Потом она лежала у мамы на руках и видела совсем близко лицо соседа с носом, и рука ее дернулась с намерением потрогать кончик. Значит, лекарство действует. Значит, скоро ком в горле растает.

Мия закрыла глаза. Потом ей казалось, что она летит, но не на самолете. Перед глазами кружились цветные пятна и вспышки. Потом сильно запахло лекарствами. Было тихо и холодно. Мия открыла глаза. На нее смотрела большая желтая утка в чепчике. Утка сидела на шкафу, выставив оранжевый клюв.

– Утка, – прошептала Мия.

– Вот видите, все в порядке, – раздался ласковый голос. Пожилая женщина в белом халате стояла рядом с кушеткой. – Сейчас миссис Кряква погладит тебя крылышком, и ты совсем проснешься.

Она сняла утку со шкафа, приблизила ее к Мии, и миссис Кряква коснулась кончиком тряпочного крыла Мииной щеки.

– Где самолет?

– Улетел, – прошептала Саша.

– Без нас?

– Без нас.

– Я больше не буду есть леденцы.








– Да, в них был имбирь, Мия.

– Я не скажу про это папе, и он не стукнет тебя.




Роберт


Роберт пил кофе в саду на заднем дворе гостиницы. Бо лежал рядом. В небе то и дело мелькали самолеты: то взлет, то посадка. Сколько он уже на пенсии? Десять лет? Нет, пожалуй, одиннадцать. Позади тяжелые дежурства, можно расслабиться и «стариковать», как говорила Бренда. Она по-соседски подтрунивала над Робертом: «Вот и твой черед посыпать песком дорожки». Роберт посмеивался, до песка еще далеко, но раз уж положено уступить рабочее место другому, значит, так тому и быть. Дело жизни он не предал, совесть чиста.

Вики часто спрашивала, не жалеет ли муж, что не стал пилотом? Роберт не жалел. Каждому свое. Он и в диспетчеры не рвался. Делал то, что мог делать безупречно, и не получил ни одного нарекания за всю карьерную историю! Ни одного опоздания, срыва дежурства, небрежности! А кончилось все тем, что Нора однажды бросила: «Ты жалкий! Ты винтик в машине! О тебе никто никогда не вспомнит!»

Она позвонила тогда, чтобы спросить что-то о документах матери. Нора всегда звонила только по делу. Это было в те времена, когда она училась в университете. Роберт еще работал в аэропорту. Он не помнит, как разговор свернул к его работе. Что он сказал такого, из-за чего Нора обозлилась?

– Ну, если тебе кажется, что жалкий… – Роберт сделал паузу. – Не знаю, что и сказать.

– В том-то все и дело! – рявкнула Нора. – Ты ничего не добился в жизни! Мог бы стать пилотом и не стал.

– Не будь маленькой.

– Не указывай мне, какой быть!

– Я не знаю, как с тобой говорить. – Роберт сник.

– Ты загубил маме жизнь! Она просидела в аэропорту всю молодость, вместо театров и музеев, вместо столицы! У нее под носом молодые красивые женщины в белых шляпах летали во все концы света, а она сидела в этой дыре, потому что у тебя не должно быть нареканий, ты работал!

– Прекрати! – Роберт мог повесить трубку, но Нора звонила так редко.

– Я училась в самой пропащей школе, потому что ты не отпустил нас в город!

– Вики сама не поехала. Мы были семьей.

– Слава богу, у меня сейчас другая семья! И я добилась всего не благодаря, а вопреки!

Сколько же было в этих словах горечи и досады! Как же легко они произносились! Без промедления, без жалости. А ведь Нора не злая, уж он-то знает.



Роберт мог бы повторить их разговор слово в слово. Он отхлебнул кофе.

– А знаешь, что самое обидное? – спросил он, легонько коснувшись собачьего бока носком ботинка.

Бо вскинул на него фиолетовые глаза.

– Самое обидное, что она поставила мне в пример того урода, который неправильно смешал топливо, оно замерзло, и погибли сто человек. Она сказала, что про этого человека писали все центральные газеты. А обо мне никто не знает, и в аэропорту забыли мое имя, как только я состарился и ушел. Я исчез, растворился, меня нет. Я стригу кусты и варю тебе вермишелевый суп.

– Роберт! – Девушка-администратор выглянула из стеклянной двери. – Не оставляйте собаку без присмотра, пожалуйста. Сегодня ваш пес чуть не искусал ребенка. Причем ребенок с синдромом Дауна, – добавила она с такой интонацией, как будто гордится своими познаниями в синдромах.

Бо икнул от возмущения. Он никого не собирался кусать! Вот врунья!

Девушка-администратор дежурно улыбнулась Роберту, и между передними зубами мелькнул застрявший листик салата.




Хэл


Прошлой ночью Хэлу не спалось. Он маялся бессонницей, когда воспоминания облепляли, как рой надоедливых мух. Только сгонишь десяток, а тут еще два других налетело. Тогда он перевернулся на спину, закинул лапы за голову и стал смотреть на звезды. Некоторые метались по небу, мерцая, и это были огни самолетов. Хэл подумал, что есть несколько мест на земле, похожих на аэродромы, откуда улетают не самолеты, а ракеты. «Интересно, там живут зайцы?» Хэл зажмурился.

«Когда это было? Давным-давно? Вчера? В прошлом веке?» Все ответы казались Хэлу верными. Он помнил тот день, когда узнал о полете человека в космос. Сначала он наивно полагал, что с их аэродрома кто-то слишком разогнался и нечаянно долетел до звезд. Потом, благодаря радио, узнал правду. Люди вокруг ликовали, поздравляли друг друга. Никто не знал этого человека – первого космонавта, – и Хэл не знал, но его полету все искренне радовались.

– Как зовут парня? – спросил шофер такси.

– Гагарин! – крикнул кто-то из толпы туристов.

Хэл запомнил это имя. С тех пор звездные дали манили его, как прежде манила просто высота. «Вот ведь, – думал Хэл, обгладывая кору с куста, – человеку не сидится на земле, не ходится, не ездится на автомобилях, даже не летается просто так». Поужинав, заяц побежал к первому терминалу. Там было помещение для персонала с большим окном и телевизором. Хэл иногда смотрел передачи о живой природе и соревнования по легкой атлетике.

– Ну! Ну кто так бегает?! Это вялое перебирание конечностями считается у людей бегом? – с возмущением комментировал Хэл двуногих бегунов.

Телевизор был крошечным, с маленьким выпуклым экраном, а бегуны, скорее, напоминали муравьев, но, если приплюснуть нос к самому окну и хорошенько напрячь зрение, можно было разглядеть.

В тот вечер все сложилось как нельзя лучше: Хэл притаился в сумерках, телевизор показывал на редкость четко и ярко. Заяц успел как раз к началу новостей. Несколько вступительных слов диктора, и вот наконец репортаж. Хэл буквально прилип к окну.

Потом он плелся домой и думал: «А вдруг людям нужен смелый заяц, который сможет составить компанию космонавтам? Я бы смог! Я абсолютно здоров, несмотря на годы, точнее – века. Я умен и сообразителен. А вдруг там, куда летают космические корабли, есть существа, похожие на зайцев, и с ними нужно наладить контакт?» Дорогу ему перебежала мышь.

– Эй! – окликнул он полевку. – Сегодня первый человек вернулся из космоса!








Мышь на секунду остановилась и засеменила дальше.

«Вот кого точно не надо брать в космос», – подумал Хэл.

«Подумаешь, – хмыкнула мышь на бегу, – да по теории шести лапопожатий я моментально окажусь племянницей космической мыши!»




Саша


Cил совсем не осталось. Саша хотела лечь на белую кушетку рядом с Мией и закрыть глаза на целую вечность. Ясно, что война против мужа проиграна: нет оружия, союзников, денег, сил. Удивительно, как это Пол до сих пор не заблокировал кредитную карту. Это явно была очередная игра, и скоро она закончится.

Недавно Саша рассказывала психотерапевту, как однажды ночью лежала на газоне перед домом в разодранной пижаме, сплевывала кровь и вдруг заметила блестящий глаз в щели между перекладинами соседского забора. Встав на четвереньки, она подползла ближе, просунула в щель руку, и теплый язык скользнул по ее перепачканной ладони. Пес заскулил. Удивительно, в детстве она боялась больших собак, а тут не задумываясь протянула руку.

– Почему вы не обратились в центр помощи жертвам насилия?

– Мне не приходило в голову, что я жертва насилия, и я даже была счастлива. Жутковато звучит, правда? А еще всегда было страшно потерять Мию. Я ведь безработная иностранка. Я вечно не соответствовала этому прекрасному, удивительному миру. Немного недотягивала. Муж объяснял, что нужно сделать, чтобы исправиться, а я не понимала – тупая.

Так много всего было: правил, условий. Я путалась, а он уверял, что все просто, нужно только внимательно слушать. Муж ведь пожалел меня, потому что я до встречи с ним жила неприкаянно.

– Расскажите.

– Ой, я не знаю, что рассказывать. Просто понять не могла, как все устроить. Окончила университет, начала работать. Я искусствовед, и мать говорила, что с такой профессией вечно буду побираться, а получилось найти работу в одной компании, которая занималась оценкой антиквариата. Меня там пригрели еще с университета. В общем, моталась по командировкам и в разных странах пожила.

– И все равно чувствовали себя неприкаянно?

– А, да. Сначала я не понимала, пока не встретила Пола. Он ткнул меня носом. Сказал, что человек должен четко понимать, для чего он вообще живет, а я не понимала, не задумывалась тогда. Много работала, обитала среди людей искусства. У меня подруга, например, писала монографию о Шагале. Я Полу рассказала, а он сморщился: «Ты не умеешь отстраняться. Тебя чересчур увлекает чужая жизнь». Я подумала, что и правда, меня увлекает, я упиваюсь чужой жизнью – наверное, потому, что у меня своей настоящей нет. И еще его раздражало, что я постоянно смеялась. В детстве у нас дома тоже как-то не принято было хохотать. Считалось проявлением несдержанности. И мы с подружкой по дороге из школы, бывало, насмеемся, чтобы дома уже не хотелось. А когда я самостоятельно жила, то, знаете, все время было смешно. Я и смеялась. Пол переживал, потому что такое поведение – признак расстройства.

– Правда? Не знала, – улыбнулась психотерапевт.

– Ну, вот Пол статью мне показывал на эту тему из медицинского журнала. Знаете, я иногда смеялась даже над картинами. Например, я все знаю о художнике, могу рассказать, в какой период он работу создавал, что там и зачем, но обязательно байку какую-нибудь вспомню, или без повода смешно станет.

– Здорово! И потом за то, что вам было смешно от Пикассо, допустим, муж начал вас бить?

Саша теребила застежку на спортивной кофте. У нее задергалось правое веко и зашумело в ушах. Как же стыдно! Все, что приходится обсуждать, стыдно.

– Вы делились с кем-то своей бедой?

– Да, как-то попробовала поговорить с мамой. Она сказала, что я жутко себя запустила.

– И все?

– И все. Мы не близки.

– Когда вы приняли решение расстаться с мужем?

– Я еще не приняла этого решения. Мы по-прежнему живем в одном доме. Но я поняла, что он уничтожает меня, и все, что было раньше, – ложь. Меня озарило, хотя это озарение постоянно нужно восстанавливать и поддерживать. Вроде все мелочи соберу и по полочкам разложу, а потом опять все смешивается, путается. И еще. Не знаю, как сказать. Он как будто забирал себе то, чем я дорожила.

– Можете сказать, что именно?

– Сейчас. – Саша зажмурилась. – Представьте, что вы очень любите свою профессию, а человек, которому доверяете, постоянно говорит, что вы в своем деле ничего не стоите – так, сбоку припеку. Часто это звучит мимоходом, вроде шутки. Потом, в компании, ваш муж вдруг рассказывает почти слово в слово то, что рассказывали накануне вы, но выдает это за свое мнение, за свое знание. И ты стоишь раскрыв рот, потому что тебя нагло обокрали, но невозможно ничего доказать. На твои вопросы всегда готов ответ: «Милая, конечно, теперь тебе кажется, что ты все знаешь». А я знаю! Это я рассказала ему однажды, что Моне и Мане впечатлились плоскими, графическими работами японцев, и эксперименты с перспективой заметны у Мане в «Завтраке на траве». Я обратила внимание Пола, что Мане сильно укорачивает перспективу. Да, это не мое открытие, ничего сногсшибательного, но перед друзьями на вечеринке звучало эффектно. И, разумеется, я этого «никогда раньше не говорила».

– Когда вы это поняли? – Психотерапевт сбросила красивые замшевые туфли и забралась в кресло с ногами. На правой лодыжке Саша разглядела сложную татуировку – на руну похожа.

– Что?

– Когда вы поняли, что все рухнуло?

– Когда он чуть не задушил Мию.

– Вы уйдете от него?

– Да.

– По поводу озарений: полезно все записывать и перечитывать. Факты забываются, покрываются толстым слоем переживаний, а ведь за ними – правда. Записывайте, хорошо? Дневник поможет вам потом не вернуться.

– Не вернуться?

– Дело в том, что уход – это важный шаг, но не обязательно точка. Вам потом предстоит очень серьезно работать над тем, чтобы удержаться от возвращения. И мы будем наращивать силы уже сейчас. Не лукавьте, не пытайтесь рассуждать, почему муж ударил вас по лицу, пишите как есть: про то, что больно, страшно. Больше фактов. Даже если происходящее покажется вам абсурдным. Хорошо?

– Хорошо.

– А к уходу вам надо очень тщательно подготовиться. Быстро и тщательно. Я сейчас напишу вам все по пунктам. Но этот листок вы не понесете домой, вы выучите все наизусть здесь. Не обязательно запоминать детали, а важное останется с вами. Наша встреча сегодня закончена. Деньги можете заплатить секретарю.

– Знаете, доктор, на следующий сеанс я вряд ли найду деньги.

– Что ж, пока постарайтесь потратить оставшиеся на то, что я вам напишу.



Хорошо, что тогда ей вручили пошаговую инструкцию, иначе пришлось бы туго. И теперь инструкция помогла собраться с мыслями и силами.

Саша встала. Врач из медицинского пункта аэропорта что-то писала за столом. Мия тормошила новую подружку – тряпочную утку. «Странно, что она не хватилась своего зайца», – подумала Саша. Заяц сбежал от них в суматохе. Скорее всего, выпал по дороге через терминал, его подобрал уборщик и запихнул в мусорный мешок.

– Мия, нам пора устраиваться на ночлег. – Саша пригладила дочке волосы.

– Мы не полетим?

– Сегодня точно нет. Сейчас пойдем в гостиницу и отдохнем.

Врач оторвалась от записей, сняла очки и, вздохнув, посмотрела на Сашу. Саша заметила, какое у нее приветливое, спокойное лицо. Карие глаза, ровная кожа, красиво убранные волосы с легкой проседью. А еще – маленькие пухлые руки без колец и браслетов. Вдруг захотелось приложить эту руку к своей щеке и сидеть долго-долго с закрытыми глазами.

– Держитесь, деточка, – сказала врач. – Вы прекрасная мама! Такая умница! Все сделали вовремя и правильно.








У Саши задрожали губы. Так странно, что ее не ругают, ведь это она виновата, что не уследила, что позволила ребенку схватить чертовы леденцы, – негодная мать.

– Спасибо, – прошептала она и отвернулась.




Роберт


Cовершенно незачем было оставаться в гостинице до вечера – вся работа сделана. Бо укоризненно смотрел на хозяина из-под кресла. Сколько бы ни фыркала девушка-администратор, а собака никому не мешает. Роберт сел в кресло напротив и включил телефон, чтобы еще раз пересмотреть фотографии. Если бы Нора разрешила общаться с мальчиками! Он ведь не посторонний человек – дедушка… А мальчики растут и не знают, что такое провести с дедом каникулы. Он бы сводил их к самолетам. Да он бы показал все самые интересные тайные места в аэропорту, куда никогда не попадет ни один пассажир!

Роберт задумался. И почему он так мало летал как пассажир? То ли не хватало свободного времени, то ли просто не было тяги к путешествиям. Жажду полета он компенсировал парашютами. Больше ста прыжков за всю жизнь! Вики нервничала, когда он отправлялся на летное поле не по работе. Она боялась, что останется вдовой, а получилось наоборот. Ни разу его не подвел парашют, и только однажды ее подвел крошечный тромб, который оторвался и не оставил шансов.

Роберт отключил телефон, поднялся с кресла и тихонько свистнул Бо.

– Нет, не через холл, дружище. – Он схватил пса за ошейник и направил в сторону технических дверей. – Там слишком много людей. Не будем нарываться. – Бо послушно направился, куда велели.

Оставив Бо на задворках гостиницы, Роберт вернулся в свою каморку, чтобы переодеться. Потом запер дверь и, против обыкновения, пошел в общий холл проведать кактус. Не так уж много на свете живых существ, которых мог проведать старый авиационный техник. Под подошвами ботинок со стесанными каблуками пружинил ворс нового ковра. Месяц назад постелили. Бригада рабочих попалась косорукая, и в одном месте вспучилось, но это если приглядываться, а так хорошо смотрится. И цвет подходящий – серо-голубой, и рисунок есть в мелкую шашечку. Вики бы, конечно, заставила переделывать, но она никогда не работала управляющей гостиницей. За дверью прачечной слышался смех горничных. Мир сжался, стал вроде капсулы, в которой есть все необходимое, даже цветущий кактус для души. «Спасибо, Господи! Ты все устроил».

В холле было пусто. Только девушка-администратор с красными щеками перебирала бумаги за стойкой и двое постояльцев на диванчике в углу – высокая светловолосая женщина и девочка лет четырех-пяти. Роберт прошел мимо прямиком к кактусу.

– Послушайте, неужели совсем ничего нельзя сделать?! – голос женщины прозвучал с таким отчаянием, что Роберт обернулся. Она рывком поднялась с диванчика и подошла к стойке.

– Я объяснила вам, мадам, мы не можем поселить вас бесплатно или в долг – такие правила. Ваша карта заблокирована. В здании аэропорта есть комната отдыха для пассажиров, час пребывания стоит…

– У меня в кармане одна мелочь, которой хватит на бутылку воды. Это все! Сколько раз повторять?!

– Простите, мадам.

– У меня больной ребенок!

– Простите, мадам.

– Позовите управляющего!

– Управляющего сейчас нет. Только завтра. Приходите завтра, – заученно тараторила девушка-администратор.

– Дедушка, а этот цветочек спит?

Роберт обернулся. Рядом с ним стояла девочка и показывала пальцем на кактус.

– Спит, детонька. – Он присел на корточки. Девочка внимательно посмотрела на него. У Норы такие же глаза – зеленые, как стеклышки, обкатанные морем! Только у девочки чуть косят, самую малость, но он заметил. Роберт приложил ладонь к левому нагрудному карману куртки – «сердце зашлось», как говорила его мать.

– А я сегодня опять почти умерла, – улыбнулась девочка.

– Как это?

– Из-за леденцов. Я иногда удушаюсь от разной еды.

Сердце снова толкнулось в грудную клетку. Он давно понял, что иметь такое чувствительное сердце – та еще морока.

– Мия! – позвала женщина. Она шла к ним, и новый ковер – серо-голубой в шашечку – пружинил под подошвами белых ношеных кроссовок.

– Мамочка, не плачь! – Девочка встрепенулась. Роберт заметил, как сразу сморщилось ее личико.

Женщина взяла дочь за руку и замерла. Она и не плакала. Стояла посреди просторного гостиничного холла, как статуя в музее. Роберт пригладил волосы. Он подумал, что Вики никогда не приглашала в дом посторонних, и в газетах часто печатают криминальные новости о мошенниках. Каких только проходимцев не встретишь. Он откашлялся.

– Вы извините, что вмешиваюсь. В гостиницах свои порядки, тут уж ничего не попишешь, но у меня найдется комната. Вы не бойтесь, я всю жизнь тут, в аэропорту. Можете вон у них спросить. – Роберт кивнул в сторону стойки администратора. – Переночуете, а там разберетесь. Денег не возьму. Собака у меня, но ее бояться нечего, не кусается.

Женщина внимательно посмотрела на него, потом обернулась к девушке-администратору. Та кивнула, подтверждая, что все правда. В этом взгляде в упор не было мольбы, отчаяния, растерянности. Роберту показалось, что она смотрит так, как привыкли смотреть решительные и хладнокровные люди, которым нужно прямо сейчас принять важное решение, рискнуть. Вики смотрела так на хирурга, когда отдавала Нору вырезать аппендицит, и не прогадала – руки у дежурного врача оказались золотые.

Роберт уже представлял, что удобнее всего будет разместить их в комнате Норы. И постельное белье у него есть новое, которое еще Вики покупала. Только паука из угла над шкафом надо прогнать, а то девочка испугается.




Леон


Леон обычно сразу засыпал в самолете. В воздухе ему всегда снилось что-то потрясающее, вроде путешествий во времени. Однако в этот раз рядом оказалась похожая на сухую ветку старушка, которой явно не хватало собеседника.

– Простите, я должна вам это сказать! – Старушка сверкнула новыми зубами. – Вы жутко похожи на моего правнука! Держу пари, вам двадцать пять!

Леон рассматривал попутчицу, отыскивая в ее облике те приметы роскоши, которые не очевидны порознь, а вместе дают впечатление «спокойного богатства» – так он это определял.

– Нет, мне немного больше.

– Хм, тогда вам тридцать! – возликовала старушка.

– Мне тридцать четыре.

«Какого черта! – мысленно возмутился Леон, продолжая улыбаться. – Сейчас я должен буду всю дорогу слушать мемуары».

– В общем, вы похожи на моего правнука, и это хорошо. Значит, мы подружимся. Вы ведь не собираетесь улечься спать? Поверьте, нет ничего лучше, чем болтать с незнакомцами в дороге. Хотите лакричных конфет?

– Нет, спасибо! Я как раз думал, что во сне время летит быстрее и…

– Как хорошо, что вы меня повстречали! – Мадам отправила в рот конфету. – Я должна вам сказать, что нельзя торопить время. Живите помедленнее и, главное, наяву.

Стюардесса в немыслимой шляпке (ох уж эти авиакомпании!) проверила ремни безопасности, улыбнулась Леону и наклонилась к его попутчице:

– Все в порядке, мадам? Может быть, плед?

– Нет, не надо. Позже мы с молодым человеком выберем напитки, а точнее – хлопнем виски.

– Непременно.

Самолет вырулил на взлетную полосу. Леон глянул в иллюминатор и увидел терминал, в котором коротал ночь на детской площадке. Он смотрел в ту сторону, пока самолет не развернулся. Сейчас начнется разбег, набор высоты. Леон закрыл глаза.

– Представляете, что я вам расскажу? – услышал он у самого уха.

– Что? – Вздрогнув, Леон открыл глаза.

– Не нервничайте! Мы уже в воздухе, – улыбнулась старушка. – Надеюсь, вы не боитесь летать?

– Нет, я не боюсь.

– Вот и славно. Ну не в космос же нас запускают. Хотя уже и там куча народу побывала. Представляете, я ведь старше первой женщины-космонавта! И теоретически вполне могла бы ею стать, потому что с детства увлекалась аэропланами. Точнее, не с детства. Это я загнула. В моем детстве были другие увлечения. Но с юности уж точно! А мой отец дружил с Орвиллом Райтом. Уилбур уже умер к тому времени. Фантастика! У них не было ничего, кроме мечты и упорства. Этого хватило, чтобы изобрести управляемый летательный аппарат. С ума сойти! – Попутчица Леона всплеснула руками.

– Однако в их родном городе первый полет «Флаера» остался незамеченным. – Леон решил понаблюдать, какой эффект произведет его эрудиция на мадам. – А в тысяча девятьсот шестом году вышла статья «Flyer or a liar?», помните?

– В утренней газете не доводилось читать, – засмеялась старушка. – Я все же не такое ископаемое. И в девятьсот шестом году мой отец еще даже не пригласил мою мать на каток в Петербурге.

Леон смутился. Он не хотел ее обидеть. Просто неуклюже пошутил.

– Кстати, меня зовут Агнесс.

– Леон.

– Знаете, кого я встретила в аэропорту, когда выходила утром из гостиницы?

– Кого же?

– Обыкновенного серого зайца. Он вышел из клумбы.

– В котелке и с тросточкой? – не удержался Леон.

– Почти, – засмеялась Агнесс. – Я подумала, что это знак. Вся наша жизнь состоит из знаков. Поэтому, когда я вошла в терминал и споткнулась еще об одного зайца, не удивилась ни капельки.

– В терминале? – спросил Леон и почувствовал, что «знаки» заставили его внутренне поежиться.

– Да. В терминале тоже есть зайцы. – Агнесс вытащила из-под сиденья сумку и порылась в ней. – Вот!

Она держала в руках тряпочного зайца с обвисшими ушами.

– Откуда он у вас?! – не сдержался Леон.

– Сам бросился под ноги. Я же сказала, что споткнулась об него.

– А вы можете отдать его мне? То есть продать, конечно.

– Вы коллекционируете зайцев? – усмехнулась Агнесс.

– Да, – уверенно ответил Леон.




Хэл


Хэл не поверил своим глазам, когда увидел Агнесс. Он, прикрыв по обыкновению глаза, сидел в клумбе в ожидании сумерек. Вдруг кто-то нахально уселся ему на нос. Это была не Агнесс. На заячий нос приземлился паук. Он сосредоточенно починял свои сети после удачной охоты, но что-то пошло не так, и ловец мух свалился с листка. Хэл чихнул, заодно решил выглянуть в просвет между ветками и листьями. Тут он и заметил Агнесс у дверей гостиницы. Она ждала, пока носильщики уложат ее роскошные чемоданы в машину-перевозчик.

Хэл сразу узнал ее, хотя никому другому на его месте и в голову бы не пришло рассмотреть в даме весьма почтенного возраста ту девочку, которую Хэл встретил однажды. Давно. Очень давно. Это было после войны. Какой именно, Хэл не помнил. Или не знал. Имеет он право что-то не знать или не помнить? Аэропорту исполнилось тогда десять лет. Конечно, ни о какой гостинице и речи не было. Маленькая Агнесс в бархатном платье цвета мха стояла тогда рядом с красивой машиной. И ее блестящие вишневые туфли он тоже запомнил. Конечно, девочка была не одна. Рядом стоял пожилой мужчина в темном костюме и шляпе. Он о чем-то говорил с летчиком. Оба смеялись. Девочка явно скучала.

– Папа, ты обещал, что я полечу на новом самолете! – Она подергала мужчину в костюме за рукав. – Я не боюсь! Это ведь ты его придумал!

– Агнесс, машина еще не прошла все испытания. Тебе придется подождать, – засмеялся отец.

– Не вешай нос! – приободрил девочку летчик. – Еще несколько лет, и ты сможешь сесть за штурвал.

– Э-э! Минуточку! Я не давал на это отеческого благословения, – шутливо погрозил пальцем отец и обнял Агнесс за плечи.

– Тогда мне нужен шлем! Я хочу примерить шлем! – Она вырвалась и запрыгала, намереваясь стянуть с летчика кожаный шлем с очками.

– Прекрати, Агнесс! Мне неловко за тебя! – в голосе отца не было ни капли раздражения.

Летчик снял шлем и нахлобучил его на голову девочки, примяв кудри:

– Ну и как?

– Отлично! – Агнесс тут же натянула очки и, раскинув руки, побежала по полю. Ее вишневые туфельки мелькали в траве. – У-у-у-у-у!








– Вот увидите, она станет летчицей! Ну, или я на ней женюсь! – радостно сообщил летчик.

– Не особо удачная шутка, парень!

– А я не шучу. Всяко может быть.

Хэл тогда еле успел отпрыгнуть в сторону, иначе Агнесс точно споткнулась бы об него.

– Папа! Тут заяц! Настоящий заяц! – закричала она, размахивая руками.

Хэл опрометью кинулся к ближайшим кустам.

– В аэропорту еще водятся зайцы?

– Я хочу взять с собой в полет живого зайца. – Запыхавшаяся Агнесс обняла отца и запрокинула голову, отчего шлем едва не свалился.

– Я не против. Бери! Только для начала ему нужно пройти медицинскую комиссию…

– И отпроситься у жены, – засмеялся летчик.

«У какой еще жены?! – возмутился Хэл, который все отлично слышал. – Еще чего не хватало!»

Потом Агнесс вернула шлем и очки хозяину, побродила немного по полю, собирая букетик из клевера, и присела на траву, скрестив ноги по-турецки, совсем рядом с убежищем Хэла. Ее лицо, еще румяное от бега, стало сосредоточенным и серьезным. Хэл долго разглядывал девочку, а потом тихонько вышел из кустов.

– Ой, – прошептала Агнесс, повернув голову.

– Тсс, – сказал Хэл.

И вот он увидел ее снова, спустя семьдесят лет, если быть точным, а Хэл желал быть точным. Никаких сомнений – это Агнесс. Та самая. Хэл помешкал минуту и снова вышел к ней. Он всего лишь хотел узнать, удалось ли ей полететь на самолете, который построил ее отец, или она вышла замуж за летчика? Ну, и на всякий случай Хэл хотел предупредить, что готов к полету. Давно готов. И Агнесс может на него рассчитывать. Медицинская комиссия – это пустяки, а жены у него нет и не было.



– Матерь Божья! Заяц! – заголосила Агнесс.

– Прошу в машину, мадам!

– Эти гостиничные шоферы вечно влезают не вовремя! – пробурчал Внутренний Голос.

В кои-то веки Хэл с ним согласился.




Мия


В автобусе глаза сразу закрылись. Мия прижалась к маме и затихла.

– Ехать совсем недалеко, – прошептал Роберт.

– Она очень устала. – Саша пригладила дочери волосы.

Мия представила, как папа сейчас чистит зубы электрической щеткой с жужжалкой и ему не за кем бегать по комнатам, изображая гигантскую пчелу. Мия всегда удирала и пряталась под лестницей или с визгом карабкалась на кожаный диван в гостиной. Он был скрипучий и скользкий.

– Кого я сейчас ужалю? Ага! – догонял папа.

Потом Мия нажимала указательным пальцем на кнопку, щетка замолкала, и пчела оказывалась обезврежена.

С папой всегда весело играть, только нужно помнить правила. Например, нельзя плакать. Это плохо. А еще нельзя устраивать кучу-малу, когда папа думает или отдыхает. Но у Мии не всегда получалось угадать папино настроение. Иногда она промахивалась, и тогда папа очень расстраивался и каменел. Ей было стыдно за все свои глупости: за попытки вскарабкаться на папу, за шалости с едой. Мия не всегда знала, когда уместно строить в тарелке башенки из безглютенового печенья, а когда лучше тихо съесть ужин и выскользнуть из-за стола, потому что тарелка с едой могла полететь в стену, и мама потом тщательно убирала осколки, чтобы папа не поранился. Он любил ходить по дому босиком.

Автобус качался, урчал. Можно размякнуть в тепле, как вафельный рожок с подтаявшим мороженым. Все думают, что Мия спит, а она смотрит свой фильм про папу, про то, как было раньше.

– Мия, мы приехали, пора выходить, – прозвучал откуда-то с неба мамин голос.

– Давайте я возьму ее? – сказал собакин дедушка. Собака смотрела на Мию фиолетовыми глазами. Может, ей и не очень нравилось, что ее дедушка несет на руках чужую девочку, но собака не спорила, а послушно шла за этими людьми в темноту.

Мия вертела головой, пыталась рассмотреть все, что попадалось на пути, тем более что ярко горели фонари. Они шли гуськом по узкой гладкой дорожке к маленькому дому, похожему на пирамидку из кубиков. Мия умеет так строить: два кубика рядом, один сверху посередине и крыша. Крыша – это полкубика.

За калиткой оказался маленький двор. В темноте прятался стол, складные пластиковые кресла и огромные садовые качели. Мия улыбнулась. Ей тут понравилось.

Мама и дедушка тихо переговаривались, как будто боялись кого-то разбудить. В комнатах были странные низкие потолки и много старых вещей. Под потолком в гостиной вместо люстры висел самолет. Такого Мия еще не видела. Их с мамой поселили в маленькой комнате на втором этаже – в верхнем кубике. Ее детская в папином доме была огромным залом по сравнению с этой комнаткой. Мия вертела головой, попутно стаскивала тесные джинсы и кофту, отстранив мамины руки.

Дедушка принес ей несколько потрепанных детских книжек с желтыми страницами: «Дюймовочка», «Красная Шапочка» и «Золушка». Не было про мишку-путешественника, про доброе чудовище и про собачку. Но Мия помнила их наизусть.

– Ну вот, завтра почитаем, – сказала Саша и присела на краешек кровати.




Бо


Рядом с домом был небольшой парк. Хотя, если честно, неухоженные заросли шиповника, барбариса, орешника, вереска мало напоминали настоящий парк, но Бо настоящего никогда и не видел. Впрочем, среди зарослей прятались дорожки. Шарканье башмаков, постукивание трости, вздохи – эти звуки вливались в общий хор, дополняли птичий гомон, растворялись в шуршании листьев. Время от времени среди веток мелькали согбенные фигуры стариков и очень редко звенели детские велосипедики или шлепался о дорожку резиновый мяч.

Бо с дедушкой частенько бродили в парке – нельзя же все время сидеть в своем дворе или ходить на работу. В городе Бо не бывал. Что он там забыл?

В парке жили белки и ежи. Бо звал туда Хэла, но друг упорно отказывался. Он привык к своей клумбе. С ежами и белками Бо не церемонился. Нужно ведь как-то использовать инстинкты? Он мог загнать белку на дерево, а ежа заставить свернуться в клубок – пусть знают свое место. А больше ему и не надо ничего. Рвать белок в клочья он не собирался. Каждый раз Бо возвращался из парка домой с репьями на хвосте, очень довольный собой.

Однажды прямо к ним во двор из этого парка прилетела сова. Бо обнаружил ее случайно в зарослях черемухи. Надо сказать, гостья отлично умела маскироваться, сразу и не разглядишь – неприметная, маленькая, с квадратной головой. Будь Бо щенком, он бы не задумываясь принялся лаять и прыгать вокруг низкого дерева, но преклонный возраст сделал его терпеливым и рассудительным. Он научился созерцать.

Сова сидела не шевелясь. Она была абсолютно уверена, что пес ее не заметил, потому что совы-сплюшки совсем маленькие. А уж она-то – дока по части прикинуться веткой! Главное, не таращить желтые, как яичный желток, глаза, поэтому сплюшка зажмурилась. Бо усмехнулся.

С этого момента Бо и сплюшка делали вид, что они невидимки, точнее, сплюшка – невидимка, а Бо – просто старый бестолковый пес. Эта игра продолжалась довольно долго. Сплюшка успела даже поселиться у дедушки на чердаке. Дедушка тоже ее обнаружил, но, как и Бо, решил сделать вид, что никаких сов тут и в помине нет. Вечерами постоялица пела свое «сплю-у-у, сплю-у-у», а дедушка сказал Бо, что сов-сплюшек называют «маленькими герцогами» за их благородный вид. С тех пор Бо стал называть сову Герцог, хотя понятия не имел, какого она пола.

Бо хорошо относился к птицам, особенно к маленьким и певучим. Только ворон недолюбливал за наглость. Герцога он постепенно перестал держать за птицу. Это было существо, которое появилось в их с дедушкой жизни как недостающий пазл – маленькое чудо. Герцог освоился, по-прежнему считая себя невидимкой. Он летал по своим делам, возвращался, и жизнь шла своим чередом, пока однажды не случилась беда.

Дедушка с Бо шли по дорожке к дому с работы. Вдруг послышался странный шум – птичий гомон, но не тот, который предшествует устройству на ночлег, а тревожный и рваный.

– Раскаркались! – нахмурился дедушка.

Бо прибавил ходу, лапы сами понесли его на шум. Обогнув угловой дом, он увидел стаю ворон, терзавшую серый комок перьев. Герцог метался совсем низко над землей. Герцог! Бо кинулся на помощь. Залаял. Ворвался в птичий клубок и, клацнув зубами, вырвал чьи-то перья. Стая взметнулась и ринулась прочь. Сплюшка Герцог лежал на земле. Бо наклонился. От его дыхания пестрые легкие перышки на птичьей груди шевельнулись. Герцог открыл глаза. Они были не желтыми, а цвета корицы – тусклыми и печальными.








Теперь Герцог лежит под кустом черемухи. Каждый вечер Бо приходит к нему. Дедушка говорит, что на самом деле Герцог стал по-настоящему невидимым и летает теперь высоко-высоко, а под черемухой только горсть косточек на память о его земной жизни. Сплюшка стал похож на легкое облако. Бо то и дело поглядывал на небо, куда устремлялись тяжелые железные самолеты, и просил: «Ты уж поосторожнее, Герцог. А то засосет в турбину». Теперь понятно, для чего нужен космос, – чтобы там помещались те, кто перестает помещаться на Земле.




Леон


В квартире было холодно, впрочем, как обычно. Леон посадил зайца на стул в прихожей и постоял несколько секунд с закрытыми глазами, впитывая свой дом: запах старой мебели, деревянного пола, тиканье часов в гостиной, еле уловимые шорохи. Ему всегда нравилось возвращаться из путешествий. После всех приключений можно побыть в одиночестве и поклеить самолеты. Его звали в несколько клубов по авиамоделированию, но у Леона были свои цели и задачи – любая общая деятельность навевала тоску. Странно, но он легко обходился без единомышленников. Достаточно Нади, которая ворча перебирала хрупкие модели, когда вытирала на полках пыль. Она единственная, кому Леон разрешал их трогать, возможно, потому, что Надя и не спрашивала разрешения. Она делала свою работу и гудела, как старый холодильник. Три раза в неделю она отпирала длинным ключом блестящий замок на входной двери, тщательно вытирала ноги о жесткий коврик, шумно дыша, шествовала на кухню и распахивала окно – «духотища». Дом наполнялся ароматом сирени, но вовсе не с улицы – под окнами не было кустов. Запах Надиных любимых духов смешивался с запахом порошка для чистки акриловых поверхностей и сутки не выветривался. Дом радовался гостье, сразу откликался: скрипели дверцы кухонных шкафов, шумела вода, грохотали противни, которые Надя зачем-то каждый раз вынимала из духовки, удивляясь, что хозяин ничего не печет на таких шикарных противнях, – «да хоть бы посмотрел кулинарную передачу с английским поваром, интересно же».

В ящике стола лежали: резак, лобзик, наждачка, степлер, линейка, ножницы, термопистолет, паяльник, утюг, шило, надфили. Леон улыбался, перебирая инструменты. «Сначала спать, а потом можно немного поработать». Он задвинул ящик стола и поправил «Боинг» на полке: Надя, как обычно, поставила его не под тем углом.

Леон вдруг вспомнил, как отец возился со своими чучелами в мастерской. «Расскажите нам о профессиях родителей», – попросила как-то учительница в первом классе. Леон, опустив голову, промямлил, что его мать домохозяйка, а отец – таксидермист. «Кто?» – переспросила учительница. Леон не любил объяснять значение слова «таксидермист» и считал, что учительница достаточно взрослая, чтобы знать об этой профессии. «Мой отец делает чучела животных», – выдавил Леон, продолжая разглядывать свои белые гольфы. Кто-то из детей засмеялся: «Папаша-чучельник».




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70624594?lfrom=390579938) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.