Главная страница | Мистика | Тайна первой заварки

Тайна первой заварки
Рашид Карамако Тритэ
Что делать, если привычный мир распался на атомы и ты висишь посреди пустоты и неизвестности, пытаясь понять хотя бы, где верх, а где низ?История о том, что на выйдя на крышу дома в шестнадцать лет, на рассвете, можно услышать голос с небес, который подскажет, как тебе жить.О том, что будущее влияет на прошлое, а заброшенные станции метро заброшены не просто так: внизу, под асфальтом, живут силы, древние как мир. И они не хотят, чтобы их будили. Или хотят?О самом тихом месте на планете – лаборатории «Building 88» и том, зачем её построили на самом деле.О том, куда и почему на самом деле пропали индейцы Майя.

Рашид Карамако Тритэ
Тайна первой заварки

Глава 1. Николай. Первая заварка
Самара напомнила Казань двадцать лет назад – тогда у нас еще не провели Универсиаду. Перед ней по всей столице прошлись веником, лопатой и строительной киркой: построили мосты на крупных дорожных развязках, очистили от мусора и помоек центральные улицы и все, что рядом, восстановили старые дома, из которых уже сыпались пыль, осколки кирпичей и каменная крошка 17 века. Сделали все, чтобы не ударить в грязь лицом перед иностранцами, на город стало приятно смотреть.
А в Самаре все было на месте: лужи, ветхие старые дома, россыпи пивных банок в подворотнях. Хотя возможно, просто водитель вез меня самым серым маршрутом…
– Деньги давай. – выдохнул он, наконец затормозив на площади перед плоским торговым центром, похожим на старый портфель. Открыл пачку сигарет, сунул одну в зубы и зашарил по карманам в поисках зажигалки.
Я торопливо достал кошелек, сунул ему тысячу и выскочил , не дождавшись сдачи – лишь бы не вдохнуть мерзкую табачную отраву, от которой у меня час будет першить в горле. Водила решил что я обсчитался и побыстрее стартанул, пока я не потребовал законные триста рублей.
Как же от него воняло… Мое обостренное обоняние страдало все три часа. Табак, пот и даже нестиранное нижнее белье – я уже и забыл, что в мире есть такие люди. В метро не хочу, в автобусе не езжу, вся моя работа – это светлый просторный зал с отличной вентиляцией, где только я, набор для пробы чая и набор из пары сотен коробочек на сегодня.
Я титестер. Есть сомелье – они на вкус могут определить, с какой плантации и в каком году был собран виноград. Я могу сказать то же самое про чай: покатав по нёбу глоток и подышав ароматом заварки – определить вкус, запах, оттенок, страну, месяц сбора, качество напитка… Я весь день завариваю, пью чай и выношу экспертную оценку качеству, вкусу, оттенкам, предлагаю возможную розничную цену и даю рекомендации к купажу – смеси разных сортов.
Информацию диктую в микрофон на столе, чтобы другой человек её прослушал и записал: зеленый чай, ярко выраженный терпкий вяжущий вкус, с фруктовым оттенком яблока, среднее качество, хорошо подойдет как база для купажа с барбарисом и клевером, розничная цена от четырехсот рублей за сто грамм. Красный чай, живой характерный сладкий вкус, ореховый миндальный аромат, высший сорт, не подходит для купажа, рекомендую продавать как отдельный сорт, розничная цена от полутора тысяч рублей за сто грамм…
И так весь день. Потом дом, расслабляющая медитация, доставка еды со слабо выраженным вкусом – мне важно беречь вкусовые рецепторы! Душ, легкий французский фильм, сон…
Я уже несколько лет никуда не срывался. Жил среди запахов и вкусов, уезжая только в командировки в Шри Ланку и Пекин закупаться сырьем, искать новые сорта. Семьи у меня нет, любовных связей – так, пара интрижек была в жизни… Последняя девушка и вовсе сбежала из собственной квартиры после того, как мы прожили вместе всего пару недель. Больше я её не видел. Поэтому я жил в привычном мне ритме и режиме, но в этот раз у меня не было выбора.
Так вот про Самару. Но начать всё равно придется издалека… Как вы думаете, чего хочет ребенок, который умирает от рака? Того же, что и обычный, только его желания – самые искренние и сильные на свете. Желания от души, от самого сердца. Ребенок только-только понял, из чего состоит этот свет – потопал ножками по первому снегу, попробовал мороженое, клубнику, драники. Съездил на море, прогулялся по лесу, увидел радугу. Кинул снежок, искупался, потыкал палочкой большого жука с рогом.
А потом узнал, что есть на свете смерть, и она конец всему. Узнал и тут же начал готовиться к свиданию.
«Make-A-Wish Foundation» – фонд, который исполняет мечты и желания умирающих от рака детей.
Кристофер Грейчус – семилетний мальчик из Америки хотел на день стать полицейским – под него сшили форму, утром забрали из больницы, патрульной машиной отвезли к вертолету – тот доставил его в отделение полиции штата Аризона, где ему на сутки , выдали значок и присвоили звание почетного полицейского.
Был мальчик, который решил на один день стать помощником Бэтмена – и ради него разыграли целое представление длительностью в сутки – с ним в главной роли. К 6-летней Кеннеди накануне операции привели настоящих балерин. 8-летний мальчик Люк отправился с родителями на Гавайи, чтобы увидеть морских черепах на воле, а его тезка младше на два года поехал туда же, чтобы посмотреть, как растут ананасы.
Дети летают в военных бомбардировщиках, едут в путешествия, встречаются с любимыми спортсменами и актерами.
Пятилетний мальчик Марат Пятилетов из Самары захотел увидеть меня.
Теперь вы понимаете? Пятилетний больной раком мальчик, который со дня на день может умереть, высказал желание – не прыгнуть с парашютом, не съездить в Диснейленд и не пожать руку Шварценеггеру. Встречу один на один. И где? Прости господи, в самарской хачапурной… И с кем? Иисусе! Со мной!!!
Надо быть последней сволочью, чтобы не поехать.
Я уже достал мобильник, чтобы набрать представителя фонда и узнать, куда мне вызвать такси, как меня окликнули.
– Николай?
Рядом с газетным киоском стоит стройный молодой парень в костюме. Шагнул ко мне, пожал руку, мягко подтолкнул к припаркованной в паре шагов BMW и горячо заговорил.
– Николай, меня зовут Роман. Прошу прощения за срочность, но у Марата очень плохие анализы – он может умереть.
– Какой Марат? – не понял я.
– Мальчик! – укоризненно воскликнул парень.
– Простите, забыл… Вы бы знали, чего мне стоила эта поездка…
– Дорого обошлась?
Я фыркнул как можно более презрительно. Тоже мне, тысяча рублей… Похоже, надо было надеть куртку подороже.
– Водитель был сложный? – улыбнулся Роман.
– Он очень плохо пах… – вздохнул я, залезая в припаркованную машину. За ее салоном явно ухаживали – я почувствовал нотки моющего средства и мыла. Да и сам Роман не курил, не душился, не пил алкоголя и носил чистую одежду. После пытки водителем бла-бла кара я сейчас практически гулял по ботаническому саду «Пердана» в Куала Лумпуре. Не смотрите на вонючее название – в нем благоухают цветы размером в две ваших ладони…
Если бы еще не едкий запах освежителя воздуха, притворяющегося розой…
– Роман, не возражаете? – я снял с зеркала заднего видения «вонючку» и убрал её в бардачок.
– Да, без проблем. – Роман пожал плечами, но кивнул. Возможно, подумал, что я немного со странностями. – А что там с водителем?
Я махнул рукой, решив не объяснять нюансы своей профессии. Плевать. Пусть думает что хочет. Мне нужно привести мозги в порядок, а для этого чем меньше запахов вокруг, тем лучше.
Только для отдыха нужна еще и тишина, но тут Роман начал рассказывать про мальчика.
– Для нас это тоже было неожиданно. – вещал его голос спокойный и приятный, как у банкира, который обслуживает желающего взять кредит. – Для меня – в первую очередь. Я должен был заниматься совсем другим ребенком, очередь Марата подходила через полгода, не раньше. Но неделю назад он пожаловался на боль, а МРТ показала, что опухоль в его голове за два дня увеличилась, и весь эффект от годового лечения сошел на нет. Врачи дали ему срок максимум две недели. Его тут же переместили на верхушку очереди…
– А что за очередь? – заинтересовался я.
Роман немного смутился.
– Смертельно больных детей много и становится все больше. Как одновременно выполнить желания каждого? Поэтому детей расставляют в очередь, согласно сроку их смерти. Не надо забывать и про бюрократию – то, что в США занимает два дня, у нас – три-четыре месяца… Поэтому за временем мы очень четко следим.
Похоже, вопрос про очередь его смутил, и больше разговоров он не заводил. А я просто сидел и смотрел на пятиэтажки, чувствуя, как устал за дорогу. Я не хочу к мальчику. Плевать мне на то, откуда он меня знает. Больше всего я сейчас хочу снять отель, хорошенько выспаться на мягкой свежей кровати, выпить хорошего кофе – не из автомата, а заваренного по-турецки на раскаленном песке с двумя ложками свежих сливок, заесть свежим французским круассаном… И присмотреть ближайший самолет до Казани, а пока походить по местным музеям – ни разу не был в Самаре…
Кажется, я все-таки уснул…
– Мы приехали. – Роман мягко похлопал меня по плечу. Я открыл глаза. За окном смеркалось – в сумерках мигающая неоновая надпись «Чебуречная Арамас» немного напоминала витрину в ночной клуб. У стеклянных дверей стояли несколько человек.
Я зачем-то кивнул, дернул дверь, вдохнул пыльный вечерний самарский воздух, как вдруг на меня кто-то набросился, взял за грудки и прижал к машине. Я с трудом высвободился, но меня схватили опять – за рукав и воротник. Я несколько оправился, с боем отвоевал себе свободное пространство и осмотрел нападающего – это оказалась пухлая некрасивая растрепанная женщина с дикими глазами и запахом плохих дешевых духов.
– Зачем он позвал вас? Зачем? Кто вы?!
– Вы с ума сошли? Вы-то кто? – я с трудом вырвался из «объятий», толкнул даму и отскочил за машину.
Подскочил Рома, обнял женщину, с усилием отвел в сторону и что-то зашептал ей. Женщина расплакалась. Я понял – это мама мальчика. Мне стало стыдно.
– Я не знаю… – мне бы кто объяснил, какого чёрта я здесь делаю. – Не знаю, честно. Никогда не слышал о вашем мальчике… соболезную вам, но что вам ответить – не знаю. Возможно, он скажет..?
– Будьте вы прокляты! – зло бросила мне женщина вместо ответа и дала себя увести подбежавшим людям. Я не верю в проклятия, но меня аж пот прошиб.
Рома подошел ко мне..
– Искренне прошу прощения. Сами понимаете – нервы… Смерть её сына должна была наступить еще не скоро, ну и…
Он запнулся, на его лице впервые появилась растерянность.
– Что «ну и»? – устало спросил я.
– Мальчик просил поездку с мамой в Диснейленд. Но неделю назад, когда пришел новый диагноз, передумал.
Безумие какое-то.
– И вот я здесь?
Роман виновато развел руками, показывая, что и он плохо понимает, что происходит. Наконец, фальшиво улыбнулся, ободряюще хлопнул меня по плечу и подошел к двери.
– Зал пуст, там будете только вы и мальчик. Как войдете – налево. Марат за столиком у пальмы. – Рома щелкнул замком, пустил меня вперед и закрыл дверь. Еще раз щелкнул замок.
Полумрак. Запах выпечки (или хлеба), жареного оливкового масла, специй, хорошего пива, мяса… Здесь ели простую еду, но эту простую еду делали из высококлассных продуктов, поэтому место нравилось как ресторанным ценителям, так и простым, но обеспеченным людям. Первые приходили сюда за изысканной простотой, устав от бездушного выпендрежа в духе молекулярной кухни и фуа-гра с икрой летучей рыбы, вторые видели здесь понятные им блюда без изъянов в духе просроченной рыбы, сыроватого теста или пережаренного фарша. Словно повар ресторана «Мишлен» собрал всю посредственную кухню забегаловок и закусочных России и ближнего зарубежья и приготовил каждое блюдо по стандартам высокой французской кухни.
Вкусный образ самобытного ресторана выстроился у меня в подсознании моментально, зацепившись за самые тонкие детали аромата.
А потом в один момент рассыпался! На самой высокой точке вдоха, когда я почти почувствовал сорт сыра, которым посыпали фирменные местные хачапури, в нос залетела тонкая едкая нотка говяжьего доширака. Словно посреди стройного ряда белых красивых домов в стиле «хай-тек» затесался гнилой вонючий деревенский сортир.
От неожиданности я открыл глаза. Вкусный аппетитный образ пропал, я стоял и таращился на шершавые доски стен, на которых висели грубые подделки известных картин, и помятый ковролин, уходивший направо и налево по длинным коридорам.
Ну ладно. Где Марат? Как сказал Роман: слева от входа, за столиком у пальмы?
Я осторожно зашагал по мягкому ковролину между двух рядов кабинок: квадратный стол, вокруг диваны.
Почти дошел до пальмы, как вдруг в ноздри ударил резкий запах лекарств. Я медленно повернулся....
На меня смотрел маленький тощий пацаненок с лысой головой и большими голубыми глазами на тощем бескровном лице Я увидел, что из кабинки вынули диван, мальчик сидел в медицинском кресле – оно поддерживало спину, локти, подбородок. Справа штатив с капельницей. Длинная трубка уходит под белую больничную рубашку.
Запах лекарства жег ноздри.
– Марат? – спросил я, сухо сглотнув.
Он не двинулся – я видел, что тонкая шея не способна даже поднять голову. Мальчик моргнул, кивнул на кресло справа от него.
Прежде чем сесть, я увидел на столе полный набор для традиционной китайской чайной церемонии – Гун Фу Ча.
Большая Чабань на половину стола – чайная доска из темного дерева, с широкими щелями, на которой стоит чайник; чахэ – посудина для сухого чая, накрытая крышкой;
заварочный чайник – аккуратный глиняный сосуд с точеной ручкой и носиком в форме хобота слона; две китайских чайных фарфоровых пары – Пин Мин Бэй – маленькая пиала и Вэн Сян Бэй – тонкая узкая башенка. Чай наливается именно в «башенку», потом накрывается пиалой и переворачивается. Вынимаешь из пиалы башенку – переливаешь в неё чай.
Тут же – чайник для кипячения – литровая емкость с носиком, под которой горит обычная свечка-таблетка. Половинка емкости, которая возвышается над водой, всегда запотевшая, на донышке и стенках чайника – маленькие пузырьки воздуха – вода горячая и готова к завариванию. Слабовато для крепкого пуэра, но самое оно для некрепкого улуна – порядка 70-75 градусов.
И все. Набор-минимум. В чем хранить, в чем вскипятить, в чем заварить, из чего пить, на чем пить.
– Ты хочешь, чтобы я провел церемонию? – осторожно спросил я.
Мальчик не ответил. Он просто сидел и таращился на меня, а мне все больше становилось не по себе. Я наедине с незнакомым смертельно больным пятилетним мальчиком в пустом зале ресторана и не понимаю, чего он от меня ждет.
Чтобы сделать хоть что-то, я протянул руку к чайнику…
Вдруг Марат очень резко ударил меня по кисти! Словно линейкой. Я вздрогнул, одернул руку, удивленно глядя на больного слабого ребенка – и не узнал его взгляд. Теперь в нем было что-то иное – не слабость, которая встретила меня, когда я только подошел к столу – но и не сила здорового человека. Словно этими глазами вдруг кто-то другой строго смотрел на меня, как на нашкодившего дошкольника. В его руке была деревянная мерная ложечка – в жизни бы не подумал, что ей можно так больно треснуть!
А потом и вовсе началась фантастика. Марат бросил ложечку на стол, дернулся раз, другой, оторвал спину от кресла, уперся тощими маленькими руками в подлокотники, напрягся… Я ринулся помочь…
– Х-х-х-а-а-а-а! – просипел мальчик, яростно глядя на меня. Клянусь, он скалил зубы, словно дикая собака!
Я отпрянул и врос в кресло, не смея двинуться. А хрупкий мальчик встал, покачнулся. Поднял руки и провел ими над чабанью… И начал чайную церемонию.
Видел много чайных церемоний, еще больше – проводил сам. Для титестера позор не уметь провести чайную церемонию.
Простое чаепитие отличается от чайной церемонии так же, как покраска стен от рисования пейзажей. Чайная церемония – это транс мастера, в который он вовлекает остальных участников. Это передача настроения, энергии – безо всякой мистики – через плавные отточенные движения, переливание воды из сосуда в чайник для кипячения, из него – в заварочный, из него – в чайную пару. Как в любой компании есть «заводила», который задает «волну» беседы, рулит настроением компании – эту роль принимает чайный мастер, только беседа здесь происходит без слов.
Всегда казалась красивой эта метафора – «язык чая». Пришел человек на церемонию, пришел мастер, и они «поговорили» на языке медленных спокойных движений, журчания воды, передачи пиал, запаха и вкуса.
А уж сколько зависит от чая… «Чай» – это только название, а уж их сортов, вкусов и эффектов, которые они оказывают на человека… Точно так же и «человек» – только слово, которым обозначают и Далай Ламу, и Гитлера, и президента, и обычного трудягу с сибирского завода, хотя один светится миром и добром, а другой становится причиной горя и слез.
Хороший чайный мастер сразу видит, чего ищет человек на церемонии – спокойствия, гармонии, отдыха, заряда бодрости, тишины ума, ясности в голове или путешествия в мир грез. Или человек сам может попросить. А мастер выберет чай…
Кроме того, заваривание чая – это еще и сложный химический процесс, который можно провести неправильно, получив в чашке мутную вонючую горькую жижу, а можно правильно – и пить приятный сладковатый нектар.
Вот и получается, что чайный мастер – это одновременно актер, психолог, ведущий в медитацию, химик и писатель-сказочник – церемонию почти всегда сопровождает притча.
Руки мальчика летали над столом. Движения плавные и четкие. Вот он бережно поднял мерную ложечку, высыпал чай в чайник, полил листья кипятком, тут же слил на доску, залил ещё раз, церемониально пронес чайник над доской, поднимая его на тощих руках.
Я вдруг понял, что запах больницы исчез, вместо него от чайника исходил тонкий сладкий аромат. Я не смог разгадать его сразу, а прикрыть глаза, чтобы сосредоточиться не захотел, настолько завораживали движения ребенка.
«Словно это его тысячная церемония» – подумал я, глядя, как он ставит чайник обратно на стол. Конечно же, это было невозможно. Вряд ли больной раком мальчик пару лет назад решил стать мастером чайной церемонии и каждый день заваривал чаи.
А еще мне показалось, что каждым движением он мне что-то говорит. А я это понимал и даже ловил себя на том, что киваю головой – хотя мальчик не произносил не слова.
Чистый транс. Идеальная чайная церемония.
Чайник заварился, мальчик поднял его на вытянутых руках над доской – никогда бы не подумал, что эти тоненькие ручки могут поднять что-то кроме своего веса. Носик чайника наклонился, и тонкая короткая струя попала точно в высокую тонкую чашку, ширина которой была в два моих пальца. Клянусь, я не видел, чтобы мимо пролилась хотя бы капля!
Мальчик поставил чайник на доску, проворно накрыл высокую чашку широкой пиалой, поставил передо мной – и в этот момент его тут же покинули силы – он покачнулся, еле удержался за стол и опустился на медицинское кресло. Я заворожено поднес руки к чайной паре, как вдруг он заговорил – тихо-тихо, словно во сне.
– Чтобы укусить себя за хвост, – я видел, что с каждым словом в нем оставалось все меньше сил, поэтому фразу он уже заканчивал еле слышно, на последнем дыхании, – дракону придется лететь так быстро, чтобы догнать даже тех, кто летит вслед за ним.
И прикрыл глаза, словно чайная церемония его совсем измотала. Я проговорил про себя эту не то поговорку, не то притчу, пошарился в памяти, не нашел ничего, за что мог бы зацепиться. На ум пришла только кусающая себя за хвост змея Уроборос. Наконец махнул рукой, придвинул к себе чайную пару, перевернул и вынул длинную чашку, по привычке поднес её к носу, чтобы вдохнуть запах раньше, чем попробовать напиток на вкус…
И улетел.
Палитра чайных запахов – это несколько десятков вкусов и оттенков, от шоколада и ванили – до грязи и табака. Есть запахи дегтя, жареных семечек, крыжовника, груши, соломы, корицы. Разный чай по-разному пахнет в зависимости от сорта, обработки, региона, почвы, времени сбора.
Я каждый день снимаю несколько десятков проб чая, за семь лет работы страшно подумать, сколько чая я перепробовал, но сейчас даже примерно не мог сказать, что это за запах и вкус.
За долгие годы работы у меня в голове появился «индикатор» – я сперва «вижу» запах и уже по этому образу описываю его. Сладкий вкус – круглый, кислый – словно покрыт пупырышками. Детали и привкусы аромата придают форме оттенки и мелкие нюансы.
А сейчас в голове вместо «формы» запаха возник образ: джунгли между двух холмов. Тысячи трав перемешиваются, чтобы пустить пыльцу и семена в плодородную влажную почву и продлить вечное колесо жизни. Сладкие цветы и перегной пахнут осенними листьями, горечью жженой травы. Я увидел это так четко, мне даже показалось, что чуть поодаль стоит пирамида. Похожая на фотографии со статей про племена майя и ацтеков. Зеленые лозы растений обвивают её основание, с серого камня свисают большие алые благоухающие цветы.
Вот такой это был аромат.
Выдох. Еще никогда я с таким сожалением не отпускал воздух из легких. Прекрасный образ медленно рассеялся. Чтобы снова увидеть его, а то и нечто более прекрасное, я, не открывая глаз, поднес к губам чашку с чаем.
Меня тут же больно ударили по пальцам и – далее – горлу – потом что-то прогремело по столу! Я вскрикнул, захрипел выронил осколки пиалы, не успев сделать и глотка – чай с волшебным ароматом разлился по футболке. На столе среди осколков чайника и посуды лежал костыль, за его конец держался Марат, тяжело дыша. Он с размаху двинул меня им по руке, чуть не попав по губам!
– Ты что, идиот, с ума сошел? – прохрипел я, держась за горло. Кажется, пацан заехал мне прямо по кадыку и теперь я молился, чтобы он остался цел. По пальцам стекали теплые струйки – кожу рассекли осколки фарфора.
Вместо ответа мальчик снова посмотрел мне в глаза и я забыл про боль, про горло – на меня снова посмотрел из них Кто-То Другой.
– Первую заварку пьют только Боги! – сказал этот Кто-то губами больного ребенка, а потом улыбнулся адской, нереальной улыбкой. Она не помещалась на худеньком пятилетнем лице и пыталась вырваться за его пределы, ширилась, обнажая зубы и десны, словно кожу кто-то растягивал на затылке, делая Марата похожим на вурдалака.
Я закричал, но после удара по горлу издал только жалкий хрип. А у мальчика из носа вдруг побежала алая струйка, закапала по подбородку. Улыбка тут же исчезла, глаза закатились, обнажив белки. Хрупкое тело обмякло в кресле и задергалось, как у эпилептика.
Я вскочил, рванул к выходу, упал, запутался в ковролине… Добежал до выхода и забарабанил в дверь, захрипел:
– Помогите мальчику! Помогите!!!

Глава 2. Алекс. Паутина для паучихи
Сука в красной куртке, которую мы прозвали «Паучиха» чешет от меня по крыше, а крыша кончается тупиком, упираясь в дом на два этажа выше, залезть на него она не сможет…
Почему мы назвали её паучиха? Во-первых, она объявляется только на крышах.
Во-вторых, на крышах она как паук в паутине, который точно знает, какие из паутинок липкие, а по каким можно передвигаться. Даже сейчас – я бегу по металлическому скату, и каждый поворот мне приходится чуть замедляться. Минуту назад я чуть не угодил в ржавую колючую проволоку, которой какой-то умник пытался загородить свою мансарду. Еще раз чуть не поскользнулся и не съехал в колодец, навстречу полету с четвертого этажа. А девушка бежала как по парку на пробежке, только сверкают белые подошвы кед. Мы словно бежали по двум разным крышам – на моей были антенны, трубы, торчащие гвозди и ржавые кромки ската, а у неё – покрытая асфальтом беговая дорожка.
Она скинула с питерских крыш уже одиннадцать парней и сейчас, судя по всему, бежала завершать дюжину. Гребаная черная вдова…
Поэтому, когда полчаса назад на рацию пришел вызов «Алекс, паучиха на Горохова!», я нервно сглотнул, развернулся через двойную сплошную, припарковал служебную машину, заблокировав чей-то опель, и уже читал на смартфоне список подъездов с доступом к крышам, который я купил в социальной сети.
Каждый раз, когда она объявлялась, с крыши падал очередной парень – семеро насмерть, четверо лежат в коме. Всякий раз на снимках случайных свидетелей была она. Сами парни – обычные руферы. Никакой связи, а вот она всякий раз оказывалась рядом.
Только идиот не сложит здесь два и два.
Плотная форма сжимает грудь, не дает нормально дышать – я сорвал китель, бросил не глядя на ржавчину крыши. Потом снова посмотрел на девушку, выматерился. Девушка карабкалась по решетке окна второго этажа, уже убирая ногу с кондиционера.
– Стой, дура! – безо всякой надежды крикнул я. «Паучиха» залезла на крышу и было сорвалась, но на крик обернулась.
Сняла красный капюшон, зеленые очки на пол-лица. На ветру затрепетали рыжие кудряшки. Гребаную вечность мы стояли и смотрели друг на друга.
Может, чудо? Вдруг и впрямь сейчас полезет вниз?
– Нет! На этот раз у меня все получится!
Голосо– то, голосок… Ей лет пятнадцать, что ли? Девушка развернулась и исчезла за скатом крыши.
Так, нужно сейчас зацепиться за кондиционер, подтянуться, встать, потом дотянуться до решетки… Я разбежался. с ноги высадил окно на хлипкой деревянной раме.
В маленькой комнатке сидели двое – мужчина и женщина, лет пятидесяти. Женщина визжала, сидя в кресле, мужик – дрых на кровати. Голое пузо свисало с кровати. Я шагнул к двери – закрыта.
Я потянулся в нагрудный карман за удостоверением и вспомнил, что пиджак уже минуты три жарится на крыше.
– Полиция Санкт-Петербурга! – громко сказал я. – Где здесь выход?
– Я тебе #$% сейчас дам выход. Я тебе сейчас такой выход дам, %$#… – пробормотал мужик, не просыпаясь.
– Ключ где? Ключ! Мне нужно выйти!
– Слева от двери ключ! – взвизгнула женщина. – На гвоздике! Слава, ну что ж ты всё спишь, Слава! – и она забарабанила руками по голому пузу мужика, пока тот пытался вяло обороняться.
Я очень боюсь высоты, поэтому от одной мысли, что нужно два этажа карабкаться по хлипкой металлоконструкции, мне стало плохо. Вот в морду кому-нибудь дать, в чужую квартиру ворваться или в очередной раз от начальства огрести – это пожалуйста.
Щелкнул замком, вышел и попал в длинный коридор. В двух шагах от меня женщина с кастрюлей завизжала и выронила ношу – по полу потекла горячая вода с бельем в горошек. Совсем рядом вынимал изо рта зубную щетку парень в футболке с черепами и мокрыми волосами до пояса.
– Я телевизор уже отдал. – уверенно сказал он. – Зарплата только через неделю, волосы не продам и не заставляйте.
– Где здесь выход? – спросил я.
Парень, смутившись, махнул рукой в конец коридора. Кажется, мой вопрос его удивил больше, чем звон разбитого стекла, крики и мое появление.
Женщина завизжала, скрылась за одной из дверей, а я метнулся по коридору, обнаружил поворот направо, еще более длинный коридор – похоже, он пронзал дом насквозь. Добежав до конца, чуть не сталкиваясь с удивленными местными, я обнаружил еще одну дверь, обитую ватой, рванул её на себя, выскочил в парадную и метнулся выше по лестнице, мельком выглянул за перила: таааак, еще этажей пять.
Сколько я потерял? Насколько отклонился? Далеко ли успела убежать Паучиха? Судя по тому, как она бегает – далеко…
Я взбежал на три пролета вверх, как вдруг слева от меня за окном прозвучал полный ужаса вопль. Повернув голову, успел увидеть, как в окне пролетает человек.
Была у нас такая шутка в школе милиции – как отличить падение с девятого этажа от падения с третьего? Падение с девятого: «А-а-а-а-а… Бум». Падение с третьего: «Бум. А-а-а-а-а!»
Вопль длился пару секунд. Тут же где-то внизу истошно завыла сигнализация. Похоже, на этот раз паучиха промахнулась мимо асфальта…
На секунду я почувствовал весь ужас падения с такой высоты. Аж передернуло. Потом я еще раз сложил два и два.
С крыши упал парень. Просто так парни с крыш не падают, особенно в последнее время. Паучиха прямо здесь, надо мной.
А еще я догадывался, что она каждый раз уходит не по крышам, а сразу прячется в дом и исчезает одной ей известными путями – переходами, вентиляцией, шахтами лифтов, за которыми могут быть давно забытые люки в канализацию, заброшенные бункера, а то и туннели метро.
Это Питер, понимать надо.
А еще Паучиха уверена, что я или долго и нудно карабкался по стене, или вовсе остался далеко позади.
Поэтому сейчас она уйдет самым быстрым доступным для нее способом. Этой парадной. А тут стою я. Ну и куда мне торопиться?
Выше этажа на 3-4 хлопнула дверь, по ступенькам вниз застучали шаги. Топот легкий, даже шелестящий, словно его хрупкий владелец привык быстро бегать, спускаться, подниматься, карабкаться…
Мысли заметались бешено, как муравьи в развороченном муравейнике. Спрятаться негде – подъезд хоть и старый, но как назло хорошо освещен и без закутков, чуланов. Полминуты – и девушка спустится, увидит меня. Рвануть сейчас? Услышит, убежит, вернется на крыши, опять оторвется, уйдет через другой подъезд…
Я достал из кармана упаковку гитарных струн, достал самую тонкую, первую. Затянул её на перилах напротив себя, на уровне лодыжки. Быстро стянул обувь, брюки, рубашку, остался в трусах и майке. Осторожно расправил штаны на полу, рубашку натянул на левую руку, уже на неё намотал струну. Иначе она порвет мне кожу.
Лег на пол, закрыл глаза, успокоил дыхание.
Секунду спустя топот сделал еще круг по парадному и затих этажом выше. Как я и ожидал, Паучиха увидела меня загодя, выше пролетом. Замерла. Какое-то время оценивала – что это за тело? Чего там лежит? Уже не её ли ждет?
Но полуголый мужик, который не прячется, не шевелится, не угрожает и вообще не подает признаков жизни, меньше всего походит на грозного преследователя. Да и не ждет она засады. Рука чем-то замотана – подумаешь! Или рана, или вены перетянуты…
Списала меня на местного наркошу, либо неудачного любовника – и секунд через десять побежала дальше. Сбежала по двум пролетам, поравнялась со мной, не сбавив шаг. Струну, само собой, не заметила. Вскрикнула, грохнулась на пол, а через секунду я уже заломил ей руки, нацепил наручники.
Какой я красавчик, черт меня дери… Надо мне медаль дать. Нет, две медали! А то и капитана!
– Я их всех спасти пыталась… – всхлипнула Паучиха.
– Этого тоже? – я кивнул за окно. Одной рукой прижимая её к полу, второй я натягивал брюки. Это было настолько неудобно, насколько возможно, но отпускать Паучиху я не решался. Слишком долго гонялись.
Она закивала, щекой подпирая пол.
– Только ни разу не получилось…
– Конечно не получилось, ты же их с крыши и кидала, дура. – машинально огрызнулся я и затянул на тоненьких женских руках наручники. Всё это не имело никакого значения. Девочка попалась, я – молодец. – Или это ты их так спасала?
Парня жалко. Окажись я чуть проворнее, выскочи на крышу двумя минутами раньше… Не догнал я. Не успел. Прости, неизвестный пацан…
– Я слышала, что они умрут, и пыталась их спасти.
– От кого слышала? – насторожился я. – Кто тебе это говорил?
– Тишина… – она всхлипнула и заревела в полный голос, на всё парадное. – На крышах…
Точно наркоманка. Проверим в отделении, что у неё в карманах.
– Разберемся… – сквозь зубы процедил я, цепляя носком кроссовок. Мне вдруг почему-то очень стало жаль рубашку.
***
Салон моей служебной тачки надвое разделен решеткой: передние сиденья только для сотрудников, задние – для задержанных. Исключений нет. Особенно, когда везешь убийцу.
Поэтому девушка куковала сзади. Обычно задержанные женщины трещат без умолку – или тебя матерят, или о своей горькой жизни причитают, но Паучиха сидела молча, даже плакать перестала. Когда мы встали в правом ряду, на светофоре перед Горьковским мостом, я не выдержал – развернулся и прямо спросил:
– Почему ты их убила? Только не надо заливать про голос на крышах и все в этом духе. Дюжина парней упали мордой в асфальт, рядом каждый раз была ты. На некоторых снимках видно – ты их с крыш и толкаешь.
– Вы чай любите? – Паучиха то ли проигнорировала, то ли не услышала вопрос. – У меня с собой есть. Может, остановимся, заварим?
Она вообще понимает, что натворила и насколько крупно вляпалась?
– В СИЗО заваришь. Как тебя зовут-то хоть?
– Рыжая рысь!
Шутить изволит, надо же. Пора обламывать этот юношеский задор.
– Рысь, а ты какой чай любишь?
– Китайский. – девушка вдруг улыбнулась – так, словно я подвозил её до дома, шел непринужденный светский разговор, и она раздумывала, позвать ли меня к себе. – Улун с женьшенем, шен-пуэр. Еще японскую габу.
– А придется полюбить чифир.
– Фу. – наморщила носик, достала откуда-то расческу и зеркальце, распушила из-под капюшона рыжие кудряшки, начала их расчесывать. – С чего вы взяли, будто знаете, что будет? Я вот думала, что знаю. Знаю следствие, значит, смогу изменить причину и вообще все поменять. Только сейчас поняла – я знала следствие, а значит и была причиной.
Я пропустил все мимо ушей – меня как водой окатило.
– Ты как наручники сняла?
Положила гребень и, все еще глядя в зеркальце, подняла наручники с сидения и потрясла ими, как связкой ключей.
– Шпилькой. Меня папа научил.
Я достал из нагрудного кармана пачку Winston Light – наши любимые с Куртом Кобейном сигареты, вытащил одну зубами, закурил.
Сейчас как выяснится, что её папа – какой-нибудь полковник ФСБ в отставке, а то и генерал и будет весело.
– А что, девочка, папа решает?
– Нет. – девушка вдруг стала очень серьезной. Опустила зеркальце, печально посмотрела на меня и покачала головой. – Папа уже давно все решил. Вам никогда не прикуривал мертвец?
Шарадами заговорила. Задержанные, если шибко борзые, начинают или гнать по-блатному, или нести бред – со страху, либо чтобы зубы заговорить. Обычно я на контакт с ними не иду, но в этой девочке меня что-то зацепило.
Хотя почему «что-то»? Красивая чертовка, чего уж таить.. Её бы в кафе повезти, а не в участок.
– Мы с мертвецами разное курим, девочка.
– Это мы еще посмотрим. – хитро улыбнулась она. – А можно я ваш палец возьму? Указательный, на правой руке.
Я хмыкнул. Шарады продолжались, девочка пытается храбриться. Ничего, в отделении её пыл поутихнет, благо, методика отработана…
– Да бери, не жалко.
– Вы меня простите, пожалуйста.
– За что простить? За палец?
– Нет, за это…
Справа заревел звук клаксона – тревожный как военная сирена. Я обернулся – на меня на полной скорости надвигался красный двухэтажный экскурсионный автобус.
Удар – машину подкинуло и закрутило. Заложило уши. Я отключился.

Глава 3. Эльза. Язык тишины
Мне приснилась мама.
Я сижу на нашей кухне – шелестит, расползаясь по полу, и щекочет пятки сквозняк, тянется до дверцы шкафа, робко трогает ручку – та поддается, тихо скрипит в ответ. Тикают часы под потолком, ворчит на столе старый приемник – мама никогда его не отключает. За окном наш уютный маленький самарский дворик в окружении одно– и двухэтажных деревянных, почти деревенских домиков. Крашеные скамейки, тихие старички в белых рубашках и бежевых штанах, купленных в Ялте в отпуске, году в 74-ом. Ни криков, ни скандалов, только стучат костяшки домино о широкий почти идеально круглый пень – остаток от высокого тополя.
Тополь срубили, когда мне было восемь лет – власти решили, что широкие ветки, зеленые листья и белый пух угрожают безопасности домов и людей. Наверное, тополь скоро должен был ожить, обозлиться на все человечество…
Помню, целую неделю во дворе визжала бензопила. Я плакала, все просила маму и папу выгнать этих ужасных людей… Ночью не могла спать. Тополь стонал, скрипел, гулко падали крупные ветки и поленья – рабочие кидали их прямо во двор, вечером загружая останки в большой грузовоз и увозя на лесопилку.
Понемногу каждый день. Понемногу. Словно хвост резать больной кошке по сантиметру, из жалости, чтобы «не сразу».
Наконец, дерево исчезло. Во дворе стало жарко и шумно – ветви тополя не только защищали от жары, но и оберегали наш маленький двор от шума внешнего мира.
Остался только здоровенный пень – круглый, ровный, размером с наш кухонный стол. Его поленились выкорчевывать. Старички поставили скамейки вокруг него и стали играть на нем в шахматы и домино.
Тем же летом внезапно и безо всякого предупреждения ушел папа. ? Однажды мама с утра вытащила во двор жестяной таз и начала жечь в нем фотографии, письма, шляпы и большое старое серое пальто, отрезая от него по куску небольшими ножницами.
– Мама, а ты старые вещи в огонь бросаешь, чтобы папа новые купил, да? – наивно спросила я, обнимая медведя – подарок папы на день рождения. Его звали Мишутка. Если сильно сжать, он смешно говорил одну из двух фраз – «Я люблю тебя!» или «Ты знаешь, как меня зовут? Меня зовут Мишутка!»
– Папы нет. – глухо ответила мама. – Нет и… и не было никогда. Больше не говори о нем. Поняла, дочь?
А потом вырвала Мишутку у меня из рук и кинула в костер. Огонь зашипел, оплавил коричневую шерсть на загривке, с треском надкусил стеклянный зеленый глаз…? ? «Ты знаешь, как меня зовут?» – просипел напоследок медведь через треск огня – «Меня зовут Ми…» – и запись оборвалась навсегда.
Я рыдала недели две.
Папа даже если и пытался что-то оставить, мама сожгла все, кроме своего молчания и черной тоски в глазах, которая повисала в воздухе, стоило остаться с ней наедине.
Но сейчас во сне тополь и папа были на своих местах.
Во дворе – мягкая тень от раскидистых веток, шепчет густая листва. Почему-то пень тоже на месте – стучат костяшки домино, и переговариваются тихо старики. Кто-то воскликнул «рыба!» – остальные недовольно заохали, начали считать очки.
Так же и папа. Я не вижу его, но слышу гулкий кашель из комнаты и шелест страниц. Знаю, что он сидит на диване, скрестив ноги в стоптанных клетчатых тапочках, зажимает в зубах деревянную трубку, которая при мне никогда не дымила, а в руках держит любимые «Три Мушкетера» Александра Дюма.
Даже Мишутка: во сне мне как и в жизни – двадцать пять лет, но он сидит на кухонном столе, прислонившись спиной к большой светло-голубой эмалированной кастрюле, в которой мама обычно варит компот из вишни и яблок либо вкусный украинский борщ. Компота нам обычно хватает дня на три, а вот борщ мы потом едим целую неделю.
Обстановка домашняя, уютная – несмотря на годы взросления наедине с мамой, которая так и не простила отца, я помню её именно такой.
Но я чувствую: сон тревожный. На столе две кружки, но Мама не сидит напротив, а стоит ко мне спиной, в проеме между прихожей и коридором на кухню. Говорит мне, но смотрит на входную дверь, и я с трудом разбираю – «Эльза… Эльза…»
– Мама, я тебя не слышу. – тихо говорю я.
«Эльза…»
– Я тебя не слышу, мама… – повторяю я, поворачиваюсь, наклоняюсь через стол, чтобы слышать лучше… Как вдруг мама умолкает. Я поднимаю голову и вижу, что она стоит справа от меня, вплотную.
Когда она успела подойти? Я ничего не слышала… Не успела испугаться, как она схватила меня за плечи, вытащила из-за стола и затрясла, глядя в глаза, не давая отвернуться:
– Чтобы слышать, надо слушать нормально! А я вижу, как ты меня слушаешь! Как ты меня слушаешь? Посмотри на меня! Посмотри на меня и слушай нормально..!? ? Пытаюсь вырваться, но мама крепко держит за плечи и кричит. Потом резко замолкает. Правая рука сжимается сильнее, левая перемещается мне на горло. Я замираю, как мышь. После двух секунд страшной тишины, мама открывает рот, но вместо слов мне по ушам ударяет оглушительный визг бензопилы…
Проснулась. Вся мокрая от пота. Даже сквозь дурацкие желтые затычки в ушах слышно, как на уродливом каменном скелете через дорогу долбит перфоратор, матерятся рабочие, бросая друг в друга американскую ругань – острую, как осколки стекла.
Так вот что это было во сне! Раз в жизни забыла взять силиконовые беруши, и меня поселили в номер окнами на стройку…
***
Я выбралась из-под одеяла и почти бегом скрылась в ванной. Шум чуть притих, но стены и дверь словно были из картона и от долбежки не спасали. Из чего построили этот дом?
Я зашумела прохладным душем в кабинке, хоть немного заглушив стройку. Встала под освежающие струи, пытаясь привести мысли в порядок. Вдох. Выдох. Вместо одной стены в кабинке вмонтировано зеркало во весь рост. Подмигнула, попыталась улыбнуться, но вышло плохо – для душевного равновесия мне нужна тишина, а долбеж давил на мозг, продираясь сквозь картонные стены и шорох душа.
Зато вода унесла с собой дурной сон, я почувствовала себя немного легче. Снова выдохнула, погладила себя по животу, посмотрела сбоку. Если не приглядываться, третий месяц беременности можно и не заметить. Чуть-чуть выпирает самый низ, но это легко может сойти за лишние пару бутербродов на завтрак.
Я очень надеюсь, что сойдет. Сегодня мне нужно пройти собеседование в исследовательской лаборатории Building 88 на территории кампуса Microsoft, а я до сих пор не представляю, чего мне ждать.
Что за исследование, тоже не имею понятия.
Витаминов бы купить… Когда собирала рюкзак, Света всучила здоровенную банку бело-зеленых пилюль, наказала есть по три в день – мол, там все необходимое в первые три месяца, но я, разумеется, её забыла… Интересно, а как по-английски будет «витамины»?
Прежде чем долбеж перфораторов и отбойников сведут меня с ума, а я окончательно запутаюсь, пытаясь собрать в голове картину своей жизни, скажу, что не люблю Америку и вообще не планировала до конца жизни уезжать из родной Самары. Во всем виноват сенбернар по кличке Простофиля, а еще в истории замешано золотое кольцо с изумрудами и вишневый торт.
Так с чего бы начать…
Три года назад мама снова пришла домой под утро пьяная, хлопнула дверью, гаркнула мне что-то совсем невыносимое и упала, не раздеваясь, на диван. Я же собрала свои нехитрые вещички в рюкзак, сунула во внутренний карман куртки кошелек с накопленными 2055 рублями и ушла из дома. Само собой, навсегда – иначе из дома не уходят.
Только моё «навсегда» стало тем редким, которое взаправду.
И вот иду я по утренней Самаре сама не знаю куда и начинаю тихо паниковать. А когда меня переполняют эмоции, я замыкаюсь, ничего вокруг не вижу, не слышу, просто иду и просто пытаюсь не взорваться.
Внутри кипит коктейль из обиды на маму, страха за свое будущее и горечи за свою судьбу. Вдобавок ко всему еще и спать хочу – время всего-то часов пять утра.
Вокруг ни машин, ни людей. Солнце уже встало из-за горизонта, но еще не поднялось над домами.
А потом у меня в руках вдруг оказалась фарфоровая тарелочка, а на ней – пирог, присыпанный сахарной пудрой. Сверху лежат две ягоды малины и одна черная ежевика. Из пирога торчит ложечка.
Парень, который мне все это всучил, со всех ног побежал дальше! Я только успела увидеть, что на нем белая поварская форма и колпак. В полной прострации от такого подарка я машинально взяла ложечку, отсекла кусок от пирога и отправила в рот. Тут же послышался топот, и из подворотни выскочили широкоплечий мужчина в форме охранника, еще один повар и запыхавшаяся рыжеволосая женщина в костюме. Повар и женщина тяжело дышали, только охранник заорал «стой!» – и бросился следом за парнем. Но тот уже завернул за угол дома.
И тут все трое увидели меня.
– Стоять! – крикнули мужчины в один голос, сделав шаг, закрывая мне пути к отступлению. Я и не собиралась никуда бежать, напротив – мне стало очень страшно. Я зажмурилась, только сжимала зачем-то тарелку с тортом у себя в руках.
– Костя, Михаил, ну что вы делаете? Разумеется он забрал его с собой. – прошипела женщина. – Отстаньте от девушки!
– Тогда почему он торт просто не выкинул? Зачем ей отдал? Ты его знаешь? Эй! – прикрикнул охранник. – Ты знаешь его?
Крик ударил по ушам, я еще больше зажмурилась,сжалась и только замотала головой. Ну почему я такая трусиха? Почему я не могу гордо встать, достойно все объяснить и спокойно уйти
– Не знаю, я вообще ничего не знаю… – быстро заговорила я. – Я из дома ушла, я есть хочу, я просто мимо шла и не успела понять ничего, он сам мне тарелку дал! Не делайте со мной ничего, пожалуйста..!
Слезы текут по щекам, пропитывают толстовку, я что-то верещу, все тише и тише. Жду, когда на меня набросятся и будут бить, кидать на асфальт или еще хуже – кричать. Но ничего не происходит.
Наконец я поняла, что меня никто не бьет и не ругает, перестала плакать, осторожно подняла глаза. Двое мужчина стояли чуть поодаль, глядя на дорогу и курили, а женщина просто смотрела, словно ждала, когда я выплачусь. Увидев, что я пришла в себя, запустила руку во внутренний карман пиджака и вынула визитку.
– Ресторан «Вернадская». Официантки нужны всегда.
Я попыталась взять кусок картона с адресом и телефоном и только сейчас заметила, что все еще сжимаю в дрожащих руках тарелку с тортом.
– Вам торт нужен?
Женщина аккуратно положила визитку на тарелку.
– Ешь. Михаил еще приготовит. – она кивнула на мужчину в поварском костюме, который недовольно проворчал что-то себе под нос.
– Делать что будем? – спросил другой.
– Сухари сушить. – устало вздохнула женщина. – Возвращаться и объяснять Каину, оправдываться – в конце концов, все произошло при нем. Казачок, очевидно, засланный… Понятно, что не мы это подстроили, это не наша вина. Должно быть понятно…
Еще раз с тоской посмотрела туда, куда убежал парень, потом кивнула мужчинам и пошла обратно к арке. Повар и охранник засеменили следом, напоследок равнодушно посмотрев на меня.
– А мне что делать? – крикнула я ей.
Женщина остановилась, обернулась на меня. В пальцах она вертела сигарету, словно хотела, но не решалась закурить. На секунду в её взгляде что-то промелькнуло. Мне показалось, она словно решалась на что-то. Но потом сунула палочку с табаком в зубы, чиркнула зажигалкой, затянулась, выдохнула и пожала плечами – словно отгородилась от меня дымом.
– Думать своими мозгами. Это твоя жизнь. Визитка у тебя есть.
Мужики одобрительно хмыкнули и все трое исчезли.
А я зашагала – не туда, куда убежал парень и не следом за троицей. Перешла дорогу и направилась в сторону Куйбышева, шмыгая носом. Нужно было переварить все, что произошло.
Уже сев на скамью, отправила в рот кусок очень вкусного торта.
Запивая чаем из термоса, я пыталась последовать совету женщины – начать думать мозгами. Надо составить план на ближайшую жизнь. Надо найти жилье и какую-то работу, а где её искать? Я ведь в жизни ничего не делала сама…
С очередным куском торта я чуть не сломала зуб обо что-то маленькое и твердое. Вынув его, минуты три смотрела на тяжелое желтоватое кольцо, по кругу которого сияли белые сверкающие камушки, отбрасывая на ладонь отблески всех цветов радуги… Во главе камня сидел чистый зеленый изумруд, размером с ноготь на большом пальце.
Кольцо лежало под куском торта, поэтому его не заметила ни я, ни ресторатор, ни повар с охранником… Надела на безымянный палец – сидит идеально. Скорее всего, предназначено для девушки, но кто носит такую роскошь? Достала визитку и снова посмотрела на адрес. Кафе «Вернадская», ул.Коммунистическая, 77. Уже почти сорвалась со скамейки бежать возвращать кольцо, но…
Думать мозгами.
Эта фраза была сказана столь веско и убедительно, что уже сейчас, эхом прозвучав в моих ушах, вернула меня обратно на скамейку.
Думать мозгами.
Если бы та дама не сказала мне этого, если бы не было того жесткого колкого взгляда в конце, из-за облака табачного дыма, если бы крик охранника не ударил меня тогда по ушам… я шла бы возвращать кольцо прямо сейчас, радуясь, что могу доставить кому-то радость и избавить от проблем.
Но меня передернуло от одной мысли, что вот я прихожу, объясняюсь, а на меня снова смотрят эти взгляды и говорят эти голоса… Осуждают: наверняка это я положила кольцо в торт, спрятала, а сейчас возвращаю и наверняка что-то хочу взамен…
Думать своими мозгами. Это моя жизнь.
Нет. Не хочу. Хочу, чтобы у меня классная интересная работа и новая жизнь, в которой мне будет хорошо!
Эмоции нахлынули и… ушли, как волна с берега. Я вздохнула. О чем я думаю? Мне все равно нужна работа. Вариант у меня только один – кафе. Иначе придется ночевать на берегу Волги. Значит, придется вернуть кольцо, а там – будь что будет…
Я вздохнула, уже собралась встать и пойти сдаваться, как вдруг взгляд упал на цветочный киоск, в паре десятков метров дальше по скамейки. На стеклянной двери за которой цвели тюльпаны, розы и хризантемы, висел плакат с красной надписью «требуется работник!». Ниже художник написал оранжевым «Жизнь» – и украсил надпись цветами.
***
Света оказалась шумной крупной женщиной на десять лет старше меня. Певучий голос, который словно исполнял для тебя оперу, длинные разноцветные шелестящие платья – она была большим самым главным цветком посреди моря цветов в своем магазинчике.
Пока я делала вид, что изучаю горшок с азалиями, покупатели никак не кончались. Только спустя добрых полчаса остался только парнишка в белой толстовке. Я еле дождалась, пока он купит три розы и выйдет из магазина. Света (тогда я еще не знала её имени) тихо и с улыбкой смотрела на меня, не мешая собираться с духом. Только я тихо сказала про вакансию, как китайские колокольчики над дверью запели – зашел новый покупатель. Света быстро посмотрела на него, наклонилась ко мне, указала на дверь за прилавком и прошептала на ухо:
– Малыш, иди собери букет из пятнадцати крупных ирисов… – и тут же переключилась на клиента. – Рада вас видеть, молодой человек! Чем могу помочь?
Уже прикрывая дверь, оглядываясь в поисках длинных голубых бутонов, я услышала, как осторожно откашливается и спрашивает тихо и чуть немного заикаясь, словно извиняясь: «Д-добрый день. У в-вас ирисы есть?»
Она стала моей феей-крестной.
Сама не знаю почему, но работалось с ней очень легко. Я сама не заметила, как уже собирала букеты, плела венки, следила, чтобы цветы стояли в свежей воде, а в магазине было чисто и свежо. После полудня стояла за прилавком и спокойно принимала покупателей, а Света уехала оформлять какое-то торжество.
Все это время я ощущала, словно всё это умела давно, а сейчас просто вспоминаю.
Мы не договаривались ни о каких деньгах, но в конце первого же дня она пересчитала кассу и положила на стол три тысячи рублей.
– Задашь мне дурацкий вопрос в духе «зачем столько?» или «это мне?» – половину заберу. – нахмурилась Света, увидев мои глаза. – Плюс я после полудня уехала и магазин был целиком на тебе – кстати, молодец!
На следующий день помогла найти квартиру недалеко от цветочного магазина – уютную однушку у милой старушки. Тихий дворик, окна которого выходили на зеленый парк, вдали от машин и трамвайных путей. Ночью я впервые в жизни узнала, что можно спокойно спать и никто тебя не потревожит, не придет и не разбудит пьяным криком…
Света – первый человек, звук голоса которого меня успокаивал, а не раздражал. Я любила слушать, как она говорит – со мной ли, с клиентами.
Ни разу не поторопила, не отругала, не критиковала, хотя делала я много и косячила много – особенно в первый месяц!
А еще она ни разу не спросила, почему я не могу выйти на работу в субботу. Об этом чуть позже.
Маму вспоминала иногда. Но вернуться домой, даже для примирения, мысли не возникало.
Кольцо оставила. Носить не рисковала, повесила на шею как талисман.
В кафе я вернуться не смогла, да и вообще обходила с тех пор главную улицу Самары стороной – благо, я и так не очень люблю, когда много людей. Первые дня три еще ходила думала, вернуть ли, а потом это стало невозможно – придется объяснять, почему я не пришла сразу, и дама узнает о моих метаниях, что несмотря на её доброту сперва я решила кольцо не возвращать. Она будет смотреть на меня, а я – стоять и стекать на пол от стыда…
Маленький совестливый жучок всё же грыз, особенно когда я иногда снимала кольцо с шеи и любовалась игрой цвета. Бриллианты сияли словно вывернутый наизнанку калейдоскоп. На палец надевала очень редко, только когда была уверена, что меня никто не видит.
Покой, цветы и золото – я сама не заметила, как день за днем прошел мой самый счастливый год в жизни.
Так вот, сенбернар Простофиля…
Когда растаял снег и снова потеплело, в обед я стала уходить в Парк Юрия Гагарина. Там нашла мою любимую лужайку, на дальнем конце которой рос большой тополь. Он напоминал мне тот, что рос в моем дворе. Села в тень его ветвей, положила рядом пакет с бананами и бутылкой воды. Достала кольцо из-за пазухи, полюбовалась, воровато оглянулась и нацепила на палец. Кольцо заблестело в свете солнца, заиграло всеми цветами радуги.
«Вот бы кто-то меня в нем увидел» – подумала я вдруг. – «А то ношу одна такую красоту, как дура».
Глупости. Слишком большая ценность, да и я до сих пор боюсь стать раскрытой. Потому кольцо быстро сняла и легла на газон, прикрыла глаза…
И начала по привычке раскладывать мир на уровни звуков.
Первый уровень – тихо сипит мое дыхание, еле слышно стучит сердце. Мимо пролетел шмель, ветер закачал ветки тополя, те заколыхались, зашелестели.
Второй – смех девушки неподалеку, детский топот ног по асфальтовой дорожке, там же проехал велосипед, зазвонил телефон, мороженщик отодвинул крышку холодильника, достал пломбир на палочке в фольге, которая чуть хрустнула под его пальцами.
Третий – клаксон машины на дороге за парком, скрип тормозов, звон бьющегося стекла – кто-то кинул камень в окно дома на другом конце парка. Загремела распахнутая ставня, загудела пожарная машина и скорая помощь…
Четвертый – и вот город постепенно растворяется. Здесь только небо и та часть города, которая соприкасается с ним самым краешком горизонта. Если мне удается шагнуть на четвертую ступеньку, то с неё я могу с закрытыми глазами сказать, какие на небе облака, будет ли дождь, летают ли там птицы и самолеты. Если летают, то откуда и куда.
Еще я слышала там шепот влюбленных. Его ни с чем не спутать, хоть и слов не разобрать…
Под этим тополем, я узнала, что влюбленные много шепчут. Еще – что в Самаре их очень много, гораздо больше, чем снято фильмов про любовь. А это значит, что в моем городе гораздо больше любви, чем может себе представить любой режиссер.
В тот раз я поняла, что день будет солнечный и безоблачный до самого вечера, что ветер, который гуляет по крышам девятиэтажек, прилетел к нам аж с берегов Черного моря – даже городские вороны удивленно каркали, чувствуя в воздухе на высоте незнакомый привкус соли.
Также мне впервые показалось, что есть что-то еще. Какой-то неведомый пятый уровень – за небом, за солнцем, за этим миром. И я глубоко вдохнула, выдохнула и отпустила поток мыслей, попыталась стать самой тишиной, чтобы услышать, что она говорит…
И в этот момент что-то мокрое, теплое и вонючее прошлось по мне от лба до подбородка.
От неожиданности я подскочила и отпрыгнула на пару метров от большой коричневой собаки, которая снисходительно смотрела на меня, высунув язык.
Я вытерла слюну со лба и попыталась понять, хочет ли пес меня укусить. Сердце колотилось. Секунду назад я летала в небе, а сейчас вернулась в свое тело со скоростью метеорита.
Пес осторожно втянул носом воздух и сделал ко мне шаг.
– Простофиля! Что ты делаешь?! – к нам по газону бежал долговязый рыжий парень с поводком. – Прости его, он обычно добрый и ни к кому не пристает!
– Я Эльза и у меня обед… – зачем то сказала я.
– Я Коля, а это Простофиля… – парень моих лет держал пса за ошейник, пытался прицепить поводок, а пес все настойчивее рвался ко мне. – Похоже, он думает, что ты его обед!
Вместо ответа я развернулась и убежала. Поела на лавочке – той самой, с которой год назад увидела цветочную лавку.
Вечером уже ложилась спать, как вдруг услышала какой-то шум у входной двери – не то кто-то стучал, не то скребся. Я сперва подумала, что это Света и удивилась – она была у меня всего пару раз, и все днем. Какие гости на ночь глядя?
В глазке никого не было. Я щелкнула цепочкой, осторожно приоткрыла дверь – в щель тут же залез мокрый липкий язык, облизал мои колени. Лестницей ниже бахнула вечно приоткрытая дверь в подъезд.
– Простофиля, что ты делаешь?! – Коля подбежал, щелкнул поводком на ошейнике, оттащил пса. Потом поднял голову и округлил глаза. – Ты? Как?! Ты живешь здесь?
– Да. – ответила я и закрыла дверь.
***
– Ты какая-то задумчивая. – заметила Света, связывая венок из полутора сотен крошечных белых роз размером с наперсток. – Кого-то встретила?
– Меня обнюхали, облизали, а потом нашли по запаху. – пожаловалась я. – И все это какой-то простофиля…
– Все самое важное в жизни происходит вдруг, внезапно и не плану. – задумчиво сказала Света, а потом посмотрела на меня внимательным взглядом, словно оценивая новый букет.
Я невольно поправила юбку, а Света вдруг рассмеялась безо всякой на то причины.
– Какие у тебя красивые коленки! – а потом стала серьезной так же резко, как развеселилась. – Вечером дома надень брюки, хорошо? Лучше всего – джинсы и ремень с неудобной пряжкой.
Я только плечами пожала. Конечно же, забыла про её совет уже через полчаса.
Почти не удивилась, когда поздно вечером в дверь снова заскребли.
– Привет, Простофиля. – я пощупала пса за теплый шершавый язык и прислушалась – где там хозяин? Но он не шел, а закрыть дверь я не могла – пёс лишится вкуса…
Поэтому запахнула халат, чуть прикрыла дверь – только чтобы снять цепочку и пустила Простофилю в квартиру. Отцепила поводок – похоже, пес его вырвал и убежал. Открыла консерву, поставила у холодильника почесала между большими мохнатыми ушами. Пес благодарно зачавкал.
– Чего ты за мной увязался?
Пес не ответил – пасть была занята.
Спустя полчаса в дверь позвонили.
– Он у тебя?
Раздражающий нерешительный голос. Дребезжит, словно только-только успел переломаться, хотя мальчику уже давно не двенадцать. Я открыла, пустила его в квартиру.
Пес доел консерву и сидел в комнате на моем любимом кресле. Коля пристегнул поводок, потащил – пес зарычал, с места не сдвинулся.
– И что теперь? – спросила я. – Будем сидеть, пока пес не захочет уйти?
– Ему нравится как ты пахнешь! – вытирая со лба пот, попытался оправдать пса Коля. – Я же не виноват…
Я пошла на кухню, поставила кофе. Села за стол, открыла книжку. Пусть сами там решают, как им уходить. Сама не заметила, как достала цепочку с кольцом и нацепила на палец.
Коля сел рядом. Его рука оказалась на моей голой коленке.
– Простофиля, что ты делаешь..? – спросила я, почему-то не находя в себе сил отодвинуться. Никто еще меня так не касался – я замерла, от неожиданности и незнакомой прежде сладкой истомы внизу живота. Коля это как будто почувствовал – придвинулся еще ближе и поцеловал. Рука осторожно поползла по ноге выше.
Тогда все и случилось. Сама не знаю, почему и зачем. Глупо все это как-то. Сама себе не могу это объяснить, не то что еще кому.
Стоит ли говорить, что это был мой первый раз?
Наутро Коля принес мне в постель горький разогретый кофе, который мы вечером так и не выпили, сбегал за паршивым вялым букетиком. Я стала еще меньше понимать, зачем это все было.
Пока я пыталась все это себе объяснить, прошло две недели, в течение которых Коля у меня поселился. Мы смотрели мои фильмы, жгли по вечерам свечи и аромапалочки, гуляли под ручку. Он что-то говорил, я делала вид, что мне интересно. Иногда поил меня странным, но вкусным чаем, зачем-то промывая заварку.
Никак не могла сказать ему, чтобы отвязался.
– Какое красивое. – показал однажды Коля на колечко, когда мы лежали в кровати. – Я его еще в первый раз заметил. Откуда?
Я достала, нацепила на палец, повертела у него перед носом, словно хвастаясь.
– Нашла. Ношу вот, не знаю, куда девать.
– Похоже, дорогое. Может, найти скупщика?
«Вот бы найти причину, чтобы тебя отшить…» – подумала я, сняла и убрала кольцо обратно на цепочку, уже жалея, что не храню его где-нибудь в шкатулке в ящике стола.
В тот же вечер меня вырвало от обычных роллов с креветкой на ужин. Тест, за которым Коля сбегал в аптеку посреди ночи, показал две полоски.
Я сбежала сразу как их увидела, прямо из туалета. Квартира располагалась на первом этаже, и то ли по шутке строителей, то ли так действительно было задумано – но в туалете было маленькое окошко под потолком. Вылезла в него и убежала в ночь, в тапочках и домашних шортах с топиком.
Всю ночь гуляла, слушала себя, город, мир. Шумел ветер, где-то далеко грохотало, но стихия обходила город стороной – только стояла духота, какая бывает перед грозой. Самарчане давно спали, по улицам в моем районе ходили только одинокие пьяницы, от которых я загодя сворачивала в переулки.
По щекам бежали слезы, а я никак не могла понять – мне печально или нет?
То ли я была не в себе, то ли мне чудилось, но все это время меня преследовал мерный стук – словно кто-то убегал босиком по мокрому асфальту. Я никак не могла понять откуда он идет, рассеянно озиралась, но никого не видела.
К утру решила, что Коле ничего не скажу. Завтра – то есть, уже сегодня – мы расстанемся, а потом я уеду куда-нибудь в Казань, чтобы чертов Простофиля никогда меня не отыскал.
А что с ребенком? С ребенком…
Решительным шагом я потопала домой, чтобы выспаться
…уже заходя во двор вспомнила, что оставила тест на стиральной машине. Нашла окно своей кухни и увидела, что там до сих пор горит свет. Колька не спит и ждёт меня.
А я вдруг поняла, что это за стук преследует меня всю дорогу – это стучит мое сердце, словно пытаясь вырваться из груди и убежать.
***
Я бродила, пока небо не посветлело. Когда во дворе неподалеку залаяла первая собака, я подняла голову и обнаружила, что стою у входа в свой дворик.
Вот так. Целый год я прожила одна и решила, что уже живу сама и назад дороги нет, а когда жизнь еще раз перевернулась кверху тормашками, ноги сами привели меня домой.
Может, не такая я уж и самостоятельная? Сижу у Светы на шее, а она мне платит из жалости..?
Нырнув из одного облака темных мыслей в другое, я позабыла на время про свою беременность и начала думать, как мне вернуться. Стучать домой или открыть своим ключом? А что сказать маме? Наверное посмотрит на меня мутным взглядом и спросит: «Чего пришла?» – а мне и сказать будет нечего.
Ну и плевать. Что-то изначальное, родовое проснулось внутри меня, то, что выше любви, дружбы и ненависти. Если я теперь сама в будущем стану мамой, то хочу поговорить со своей. Даже слова Светы – моей мудрой нежной спокойной феи – слышать я сейчас не хотела. Пусть будет грубость, но своя.
Может быть, мы поругаемся, она меня проклянет и я уйду – уже действительно навсегда. Ну и ладно.
Так я стояла, думала, плакала и никуда не уходила, хотя очень хотелось. Все теребила в кармане брелок, на котором весь у год у меня висели две связки ключей – от съемной квартиры и от родного дома.
Вроде и ушла, но отцепить ключ как-то не доходили руки, хотя дело минутное…
Во дворе за год ничего не поменялось – огромный пень по центру, скамейки вокруг, кусты и клумбы с цветами у подъездов. Раннее утро, никого во дворе, пусто на улицей за спиной. Деревянные ставни захлопнуты, только форточки нараспашку – душно, июль.
Я перешла через двор по утоптанному песку, легким касанием поприветствовала пень и направилась к подъезду. Внутри все сжималось, под ложечкой сосало. Настало время поговорить с мамой.
Открыла дверь своим ключом, зажгла свет. В квартире мамы было. Также против обыкновения не было винных паров, только порядок как в заброшенной больнице: ровно заправленные кровати, пустой холодильник, на полках и столах тонкий слой пыли.
В дверь позвонили.
– Светик, я чудом не спала, услышала, как ваш замок щелкает, сразу поняла, что это ты… Как ты изменилась.
– Настасья Федоровна, здравствуйте. А где мама?
Соседка не стала говорить намеками или просить сесть и что-то в этом духе, суетиться, причитать. Мудрая была женщина, поэтому сказала просто и прямо.
– Умерла мама.
Я похолодела.
– Когда?
По закону какой-нибудь дурацкой драмы, с моим уходом у мамы должен был начаться период просветления, трезвости, твердых обещаний самой себе, но в конце она должна была заболеть раком или слечь с сердечным приступом, а я – прийти ровно на её похороны или успеть в больницу за 5 минут до смерти.
Не было ничего такого. Мама продолжила пить, а спустя полгода её прямо перед домом сбила машина.
Она всего раз пришла в себя в больнице, успела надиктовать завещание, письмо и переписать на меня небогатое содержимое сберегательной книжки. После – скончалась. Случилось это полгода назад.
Меня – пропавшую наследницу квартиры объявили в розыск, но искали не слишком усердно, да и я нигде не засветилась.
Мы выпили чаю, и соседке снова хватило ума и мудрости не пытаться налить мне что-нибудь «покрепче». Оставила мне копию завещания с телефоном нотариуса и прощальное мамино письмо. И сберкнижку с двумя тысячами рублями.
Я усмехнулась сквозь слезы, когда поняла, что денег у меня теперь примерно столько же, сколько было когда я год назад ушла из дома.
Не люблю и не умею иметь дело с официальными документами, поэтому завещание отставила в сторону, первым делом развернула письмо.
Разумеется, там были слезы, просьбы понять и простить. Конечно же, мама винила себя – и в уходе отца, и в моем. Разумеется, было много, что она хотела мне сказать – это она и надиктовала.
Вот только похоже, что диктовала она врачу – почерк был дерганый, рваный. Поэтому прощальное письмо местами походило на рецепт – зашифрованное послание от врача – врачу. О смысле некоторых слов я еле-еле догадывалась.
В письмо было тепло, вина и слезы. Ничего, о чем стоит рассказать хоть кому-то… кроме последнего абзаца.

«…
Эльза, твой отец нас не бросил – он уехал работать по своему проекту. Обещал, что не больше года. Я разозлилась от того, что он ушел внезапно и не посоветовался со мной.
Разозлилась – на него и на тебя, потому что уходя ночью, он сперва долго сидел у твоей кровати, а потом сказал мне – «Если я не вернусь, пусть она меня найдет».
Пропал он сразу, как только уехал. Позвонил из аэропорта, обещал набрать, как только сядет по ту сторону океана… и не позвонил.
Я даже не знаю, что он за работу поехал выполнять. Помню только, что на одном из рабочих бланков, которые он заполнял, было написано: «Building 88»
Я тебе уже все написала в первой части письма, хотела бы еще что-то добавить, но нечего… Прости меня за всё.
Твоя мама.»
***
На работу я пришла только через 2 дня. Света не стала расспрашивать, ругать, отчитывать – и вообще такое ощущение, что без меня тут все просто шло своим чередом. Без лишних расспросов сперва усадила меня и напоила чаем, только потом открыла магазин. Села за компьютер рядом с кассой и застучала по клавишам, начала что-то искать.
– Шальная ты девка. Ты пила, что ли?
В холодильнике лежала половинка водки. Вчера взбрело в голову «помянуть», и я неумело выпила рюмку, с непривычки поперхнулась, подавилась, потом до вечера валялась на кровати и страдала.
– Building 88 – это лаборатория при Майкрософте. – вдруг сказала Света, читая с экрана. – Из интересного – у них самая тихая комната на планете, в которой измеряют уровень звуков разных устройств… Зачем им вообще понадобился твой отец? Чем он занимался?
– Он ученый, изучал криптографию в самарском институте, то ли разрабатывал какие-то шифры, то расшифровывал… – это все, что я помнила про работу отца. – Может, все это какая-то ошибка?
– Позвони, да спроси. – хмыкнула Света.
– Смеешься?
– Ничуть. Вот у них на сайте объявление о наборе практикантов для участия в полугодовом эксперименте – и на русском есть! А вот и телефон. Набор кончается завтра. Два собеседования – телефонное. при первом звонке и уже на месте, в США…
Она позвала меня к монитору – на экране действительно было объявление о наборе кандидатов на участие в эксперименте. В числе требований было только одно – острых слух. Обещалась оплата билетов, проживания и оплата за участие – «по договоренности». Внизу объявления стоял американский номер телефона – он начинался на «+1».
– Вот так просто?
– А чего усложнять? И что ты теряешь? В худшем случае – все останется как есть.
Я с тоской посмотрела на телефон.
– Света, я боюсь! Там пропал мой отец…
Света вздохнула, встала из-за компьютера, достала из вазы девять роз и начала добавлять к ним другие цветочки и веточки, делать букет.
– Тогда не звони. Ты и не обязана. Вообще не факт, что во всем этом есть хоть какой-то смысл. Могла ведь твоя мама ошибиться? Да и твой мог отец уехать не в Америку. Тот бланк о работе, который она упоминает, мог быть простой рекламной листовкой, которая даже к его работе не относилась.
Она внимательно посмотрела на получившийся букет, добавила две веточки мимозы и начала оборачивать его в шуршащую оберточную бумагу.
– В любом случае, ты ничего не теряешь. Скорее всего, тебя просто отошьют, как и девяносто девять процентов других остальных кандидатов. Ехать в Америку специально, пробиваться в лабораторию, что-то вынюхивать – нет смысла. Есть много причин, по которым твой отец мог пропасть, и они никак не связаны ни с этой лабораторией, ни с всемирно известной ай-ти компанией. Но попробовать стоит. Удочку закинуть. Это ведь просто, а ты ничего не теряешь. Так почему нет?
Возразить было нечего, я собралась с духом, достала смартфон.
Всегда чувствую неловкость, когда мне приходится звонить кому-то неизвестному, . Так и сейчас – я представила, как по ту сторону телефонного провода, в далекой Америке, сидит седой человек в белом халате, он очень занят, а тут я…
Зазвонил колокольчик на входе в магазин, зашел посетитель, сбил весь настрой.
– Свет, я в подсобку. – шепнула я и ушла за стеклянную дверь, где у нас был маленький склад цветов – сюда меня послала Света за ирисами, в мой первый визит к ней.
Та кивнула, улыбнулась вошедшему парню. Я прикрыла за собой дверь, посмотрела в окно. На скамейке неподалеку сидит девушка, рядом на асфальте лежит и греет пузо на солнце такса. Через дорогу идет парень, рядом на поводке бежит здоровенная длинномордая мохнатая колли.
Всем хорошо, одной мне нужно сейчас звонить людям, у которых, возможно, пропал мой отец…
Гудки. После трех я успокоила дыхание, потом дала человеку время, чтобы добежать на звонок с другого конца лаборатории или комнаты. Еще гудков через десять подумала, что у телефона, похоже, никого нет. Потом подождала еще десять – просто из упрямства.
Уже хотела положить трубку и с облегчением вернуться в зал, как вдруг телефон щелкнул.
– Ваше желание участвовать в эксперименте похвально, но звонить в три утра невежливо – вы не находите, Эльза?
Я растерялась. Во-первых, ни я, ни Света не подумали про разницу во времени – за океаном сейчас действительно за полночь. Во-вторых, ответили по русски.
В-третьих, он знал, как меня зовут. Откуда? И откуда он понял, почему я звоню?
– У меня высветился ваш номер из России, поэтому я говорю по-русски, а говорю я на нем неплохо. – Опять заговорил голос. – Телефон, как и любой другой, есть в открытой базе владельцев мобильных номеров. Отсюда я узнал ваше имя – Эльза. Это понятно?
– Да… сказала я первое слово в этом разговоре.
– Телефон, по которому вы звоните, мы указали только в объявлении о наборе практикантов. Поэтому и цель вашего звонка очевидна. Это понятно?
Только я вдохнула, чтобы ответить, как он спросил.
– Где вы сейчас находитесь?
– Самара.
– Район? Улица?
– Рядом с Центральным парком культуры и отдыха…
– Секунду… – на заднем плане что-то дважды щелкнуло. – Скажите, кто сейчас играет?
– Играет? – удивилась я. – Где играет?
– У вас минута.
Я прислушалась к трубке, но из неё доносился только шум обычных помех при международном звонке. Может быть, на заднем плане? Выдохнув, попыталась услышать что-то… Чтобы лучше сосредоточиться, отвернулась к окну и обомлела.
На скамейке парка сидела девушка с таксой на поводке – такса каталась по асфальту, дергаясь в конвульсиях, пыталась подняться на лапы, но снова падала. Было такое чувство, что она лежит на горячей сковороде. Высокий парень держал на поводке здоровенную колли, напрасно ей что-то крича – та прыгала как безумная, рвала поводок билась об асфальт, бросалась на хозяина, чтобы через секунду броситься в другую сторону.
Послышался вой – какой-то пес в парке выл, словно у него живьем вырывали шерсть.
Собаки что-то слышали, чего не мог слышать человек, и им это очень не нравилось – и это было не в трубке, а прямо здесь, в Самаре, в Парке Горького. Началось это только что.
– Полминуты. – сообщил мне голос в трубке.
Я зажмурила глаза, попыталась успокоить дыхание и начала подниматься по ступеньками мира звуков – так быстро, как никогда ранее.
Первая. Сипит мое дыхание. Стучит сердце. Жужжит муха на окне. Вторая. Света говорит с покупателем. Заходится лаем колли на поводке. Хрипит такса.
Я подавила рвотный позыв. Не думать об этом, не думать…
Третья. Воют псы во всем парке и за его пределами. На улицах, в квартирах. Топочут ноги, кричат голоса хозяев, отдавая питомцам бесполезные команды. Скрипят тормоза машин, гудят клаксоны – четвероногие мчат по проезжей части, не разбирая дороги, лают, визжат, врезаются в машины, автобусы, трамваи.
Четвертая…
И вот на этом четвертом уровне, который всегда был для меня уровнем небес и тишины, я услышала скрипку и виолончель. Впервые в жизни это было неприятно – звук шел словно отовсюду и ниоткуда, тихо, но закладывая уши – так звучит ультразвук, или пищалка, отпугивающая комаров, только музыка была еще тише, на грани слышимости.
Я приоткрыла глаза, мельком посмотрела на Свету – она спокойно протягивала молодому парню букет роз. Тот прикрыл глаза, вдохнул аромат, улыбнулся, достал купюры из кошелька.
Никто не слышал эту музыку кроме меня и собак за окном.
Вот только я понятия не имела, чья это музыка. Мотив знакомый, я его где-то слышала, но где? Кто всерьез запоминает этих композиторов, кроме преподавателей музыки и студентов музыкальных училищ?
– Я слышу, но… не знаю! Какой-нибудь Бах, то ли Бетховен…
– Ну вы даете… – с укоризной произнес голос. – Хотя бы напойте.
Такса на асфальте дергалась все реже. Колли вырвала поводок и бросилась вдоль по улице, мотая головой и виляя зигзагами, словно огибала невидимые стволы деревьев, иногда вставала на задние лапы и кидалась на землю, словно пыталась нырнуть в асфальт. Я закричала в трубку:
– Выключите! Здесь собаки на улицах… мучаются!
– Напойте. – ответил голос неумолимо. – У вас еще девять секунд.
Я отвернулась от окна, еще раз прикрыла глаза, прислушалась еще раз. Мотив тревожной музыки был простой, он повторялся из раза в раз – и я пропела, почти прокричала ноты в трубку – держу пари, вышло фальшиво.
Покупатель вытаращил на меня глаза, Света же посмотрела мельком, всучила ему букет и спровадила до двери.
– Это «Аллегретто» – первая из трех частей «Палладио» Карла Дженкинса. – оборвал меня голос. – Но его приписывают Вагнеру и называют «Танец Смерти». Карл всегда делал музыку для толпы, для публики. Талантливый черт… Слышал Тишину, но пытался разбавить её, сделать понятной каждому. Чтобы её услышал человек, который не умеет слушать. И вот что бывает, когда истина попадает в руки толпы – с неё срывают и переписывают имя, забывают автора, искажают суть. Делают из классики драм-н-бейс… Поэтому я не вижу в произошедшем ничего странного. Да и Карл знал, на что шел, хоть это и не делает ему чести. Тишину он всегда слышал через раз, а в последние годы все реже и реже – она не любит, когда её разбавляют.
Я правда не знала, что на это ответить.
– Вылет через два дня, из аэропорта Курумоч, в три пятнадцать по времени Москвы. Билет я забронирую сегодня, с собой возьмите паспорт – билет распечатаете на месте.
– То есть, я угадала? Вы меня берете..?
– Кольцо не забудьте. – и в трубке запели короткие гудки.
Музыка прервалась. Такса лежала на асфальте, высунув язык на бок, но в сознании, хозяйка гладила её по мохнатому боку. Колли как ни в чем не бывало бежала к хозяину, иногда дергая головой, словно в уши попала вода. Писки и визги из парка и города прекратились, собаки приходили в себя.
В ушах звенит от ужаса. А еще я понимаю, что теперь повернуть назад уже не выйдет.
Дверь сзади скрипнула.
– Эль, ты чего? На тебе лица нет.
Я сделала глубокий вдох. Ноги задрожали – стоять я больше не могла и медленно съехала по стенке на пол. Кружится голова, в висках стучит.
– Не знаю, что это было, Свет, но я еду в Америку…
***
Жизнь – бесконечная песня. Очень сложно выделить одну ноту, а на основе её понять, какой был припев – почти невозможно. Чтобы объяснить, как я оказалась в душе маленького американского хостела, пришлось рассказать аж три истории.
И уже пошел следующий куплет. Пора бежать, ведь почти десять утра, а пол одиннадцатого я обещала быть в парке напротив лаборатории Building 88. Мне очень страшно, но не пойти я не могу, и даже опоздать никак нельзя.
Сушиться, одеваться и идти на американскую кухню варить российский кофе, который прикидывается турецким…

Глава 4. Николай. Ненастоящий меч

Что для одного хорошо, для другого – смерть.
Когда я ездил по работе в Китай лично отбирать чай для поставок в Россию, своими глазами видел, как китайские рабочие смолят папиросы во время сушки и обработки чайных листьев. Всегда они их смолят! Когда руками осторожно отрывают совсем нежные листочки с верхушки чайного куста, чтобы потом пустить их на Чан Ми – «Ресницы красавицы», самый тонкий и нежный чай. Когда ловко и быстро срывают обычные листья – толстые, сочные, грубые, для самого обычного пуэра, который потом продается на базарах в Казани по тысяче рублей за блин.
Если в тонком нежном аромате чая, сравнивать который с магазинной трухой – все равно что ставить в один ряд халву и чернозем, вдруг проскальзывают нотки табака, мне хочется блевать.
А потом меня еще спрашивают, зачем чай промывать перед заваркой…
Терпеть не могу пепел, как и запах сигарет.
Это отлично понимал полицейский, который сидел напротив и смолил сигарету. Не потому, что хотел курить – просто его забавляло мое выражение лица и то, как я заходился в кашле всякий раз при попытке заговорить. Я как-то дышал, хотя воздух от дыма стал настолько плотный, что казалось – его можно резать ножом.
Пропитанный табачной отравой воздух вокруг для меня – мучение, для полицейского – что-то вроде запаха вкусного утреннего кофе. Мой кашель его забавлял. Вопросы он задавал больше для того, чтобы я еще больше кашлял, пытаясь ответить – носоглотку и так уже словно натерли наждачкой, но ему было мало.
Мы в маленькой комнате три на три метра со столом по центру и стульями по обе стороны. Над потолком камеры, одна стена – сплошь зеркало, как в фильме про полицейские допросы.
– Зачем приехал в Самару? – бросил опер.
– Когда я смогу поехать домой? – спросил я сиплым голосом, прокашлявшись.
Опер посмотрел на меня, как на инопланетянина, пустил струю дыма, ухмыльнулся, когда я опять закашлял и ответил:
– Будешь кобениться – лет через пятнадцать. Расскажешь, как все было и подпишешь признание – можешь обойтись шестью. Подпишешь?
– Адвоката… – просипел я.
– Адвоката? – переспросил мент и пустил дым прямо мне в лицо – я опять зашелся в кашле. Горло драло так, словно я болел ангиной. – Ты что, в Америке? Может, тебе еще и права твои зачитать?
– Дайте позвонить…
В коротких и едких выражениях опер описал, что он мне сейчас даст вместо телефона.
– Спрашиваю еще раз – зачем приехал из Казани?
– Послушайте… – мой голос дрогнул. Я чувствовал, что еще немного, и я сделаю все, что угодно, лишь бы меня отсюда увели. Подпишу любую бумагу, да хоть на колени встану, лишь бы этот тип перестал курить, давить на меня, дал просто подышать чистым воздухом. – Меня позвали – я приехал. Я ни в чем не виноват и ничего не понимаю. Мальчик сам позвал меня – спросите эту организацию… которая желания больных детей исполняет… Парня зовут Роман – это он меня привез и пустил в ресторан. Мальчик был болен раком и захотел увидеть меня – я приехал.
– У мальчика не было опухоли. – оборвал меня оперативник.
– Как так?
– Вот так. Вскрытие показало. Диагноз был, а опухоли нет. Его задушили. В остальном, он был абсолютно здоров, даже непонятно, почему сидел в коляске. Факты, Николай, вещь упрямая. Мальчик попал в самарский ресторан живым и здоровым, пусть все и считали его умирающим. Потом в ресторан вошел ты, и мальчика нашли задушенным. Вывод? Его задушил ты, больше некому. Есть что возразить?
Тупик. Ноги словно облили цементом, а тот твердеет, сжимается, не дает двигаться.
– Вы всерьез верите, что так бывает?
– Я седьмой год опер. В Самаре миллион с гаком жителей. Весь этот миллион утром встает и начинает суетиться. Бежит друг другу навстречу с ножами в карманах. Едет со скоростью звука по встречке. Стреляет наудачу из арбалета в небо. Закинувшись «кислым», гонится за демонами по деревьям. Миллион с гаком шансов в квадрате на любую хероту каждый день. Наш мир – непредсказуемый хаос, в нем всё бывает.
Значит, всё бывает? И потусторонний свет из глаз мальчиков? И раковые опухоли, которые исчезают за день? Я заколебался – вдруг поверит?
– Облегчи душу. Врать не буду, чистым ты отсюда уже не выйдешь. Сам понимать должен. Но выйдешь под подписку о невыезде и уже сегодня поедешь домой. – он снова затянулся и опять пустил дым мне в лицо. – Мы соберем доказательства, проведем расследование, через неделю-две назначим суд.
Хорошо говорит… Я готов уже и на то, чтобы просто отсюда уйти. Но можно ли ему верить, или он просто разводит меня?
– Пойми – ты главный подозреваемый. Но… – тут он быстро огляделся, воровато посмотрел на камеру и сбавил голос. – Отпечатков твоих нигде не нашли. Пока не нашли. Поэтому просто расскажи, как было дело. Если мальчик реально умер сам, то мы установим и докажем настоящую причину. Что ты теряешь?
Действительно, что я теряю? Хуже уже не будет.
– Мальчик говорил со мной. – решился я. – Но с самого начала будто бы был не он… Словно через него говорил кто-то другой… не человек. Он улыбался – и это была не улыбка, даже не рот! Пасть! Он говорил очень странные вещи, он сказал… – я сморщил лоб, пытаясь вспомнить. – Что-то про дракона, которые должен догнать себя самого… если хочет укусить себя за хвост. И еще… Что первой заварки достойны только Боги. Он так сказал, а потом все произошло…
Запищал телефон на столе, оборвал поток откровения.
– Ты мысль не теряй, интересно рассказываешь… – опер взял трубку, посмотрел на экран, нахмурился, застучал пальцами по столу. Похоже, что открыл смску. Прочитал, встал, подошел и отстегнул наручники, которые приковывали меня к стулу. Открыл окно, за которым чернела толстая решетка.
– Подыши пока. – Вышел из комнаты, щелкнув замком. Я бросился к окну, какое-то время жадно вдыхал – почти пил – прохладный воздух самарских улиц. После утонченной пытки табачным дымом легкая примесь угарного газа была для меня словно аромат хвои в чистом горном альпийском воздухе.
Там еще и дождь моросил – чистый июльский дождь. Я надышался, открыл глаза и жадно смотрел на улицу, на зеленые листья, на капли воды, падающие с небес на мокрый асфальт, по которому ползали дождевые черви. Всегда было их жалко, бедолаг. Я в детстве даже, идя по улице, специально смотрел под ноги, чтобы не наступить.
– Смотреть! Мир человека не для червяка. Червяк – не для мира человека!
Не успел я увидеть того, кто это сказал, как ноздрей коснулся застарелый запах немытого нижнего белья, алкоголя, засохшего пота – словно по ту сторону окна стояла помойка, которую месяц не убирали.
Я было отпрянул, тут же вдохнул табачный дым и прильнул обратно к решетке. Выбирать между табачным угаром и вонью помойки – пару дней назад я такого и в ночном кошмаре не мог вообразить!
Зато увидел, от кого так разило, автора червивой мудрости – им оказался низенький сгорбленный бомж в лохмотьях. Узкоглазый. Наверное, узбек или таджик. Нагнувшись к асфальту, он осторожно поднял одного червяка – тот извивался, пытаясь вырваться. Улыбнувшись, бомж подошел к газону и положил того под дерево, потом подошел чуть ближе ко мне.
Но что привлекло внимание – глаза у него были зеленые, как два изумруда.
Я обернулся, посмотрел на закрытую дверь. Может, местный дворник? Мне не запрещено с ним общаться? Может, он сможет связаться с Димой – моим работодателем? Мне бы только передать в двух словах, где я…
– Давно ты здесь уже стоишь? – попытался я завязать диалог.
Тот поднял руку, закатал рукав – бликнули часы.
– Сорок три минуты двадцать секунды, однако.
Картинка сошлась. Он говорил как турист-японец – чуть шепелявил, говорил, словно хотел улыбнуться, но не находил повода. Немного резко, бросая слова. Точно японец! Не дитя гор. Дитя солнечного флага.
Бомж-японец в центре Самары, на территории участка… фантасмагория.
Тот между тем нагнулся, поднял с асфальта еще одного червяка. Он их всех решил спасти?
А бомж внимательно присмотрелся к червю и сказал ему так ласково, словно тот был котенком.
– Я тебя обязательно спасу, ты будешь жить! Этот мир – не для червяка.
Потом разинул рот и закинул червяка прямиком туда! Проглотил не жуя, потом улыбнулся мне – с такой улыбкой, словно съел мармелад!
Мой рвотный рефлекс иссяк еще час назад, растворился в табачном дыму, иначе меня бы вывернуло.
Позади хлопнула дверь. Вошел тот же полицейский, в руках он нес что-то похожее на очки для сварки с черными стеклами.
– Вас оправдали, Николай. Будем вас отпускать.
– Вот так внезапно? – от неожиданности у меня
– А вы хотите сказать, что виновны? В таком случае, можем продлить ваш арест…
– Нет! – вырвалось у меня.
– Тогда сейчас отвезем вас к автобусу до Казани. – полицейский подошел ближе и снял с пояса наручники.
– А это зачем?
– Мы тебя в Казань сразу отвезем.
– Правда? – от удивления я размяк, и полицейский тут же нацепил мне наручники на руки, а следом – надел на голову те самые черные очки, щелкнул замком на затылке. Я погрузился в полную темноту. Но новость о том, что меня освободят лишила желания хоть как-то сопротивляться. И только когда у очков обнаружились еще металлические лямки, которые полицейский соединил на подбородке – они сцепились, словно на их концах было по мощному магниту, я насторожился – А это-то все зачем?
– Предосторожность. – небрежно сказал полицейский, проверяя наручники и замок на очках. – Чтобы папарацци не увидели, приняли за обычного бандюгана… Не переживай! Поедем, высадим тебя на автобусной остановке…
Он взял меня за руки и вывел в коридор. Я с облегчением задышал – здесь все еще пахло сигаретами, а еще хлоркой и горелой бумагой, но это хотя бы был не плотный накуренный дым. Мы шли по коридорам, потом он вывел меня на улицу. Кто-то к нам подошел: «Этого?». «Да.» – коротко ответил мой конвоир, дальше мы шли втроем.
Подвели куда-то. Зазвенели ключи, открылась дверь машины, рука легла на затылок и мягко, но уверенно затолкала меня на заднее сидение машины.
– Осторожно, пожалуйста… – я стукнулся коленками о торчащий механизм переднего кресла, упал на неудобное промятое сидение, сел насколько смог удобно, а потом зачем-то уточнил. – То есть, меня оправдали?
– Да. – полицейский закрыл за мной дверь, прошел за руль и сел. Второй откинул сидение передо мной, немного отъехал назад, зажав мне ноги.– Новые подробности всплыли. Теперь очевидно, что это не ты.
Загудел мотор, мы поехали, а я почему-то вспомнил про странного вонючего японца и червяка в его руке.
***
– Долго едем.
– Мы тебя на трассу везем – там остановка междугородных автобусов. Минут через двадцать придет твой, до Казани. Пара часов – и ты дома.
Я закивал, словно он мог меня видеть.
Доехали. Последние метры ехали по каким-то кочкам, наверное, дорога была старая. Остановились, вышли, вывели меня.
Пахло не трассой. На трассе за городом в это время пахнет горячим асфальтом, сухой травой и терпким машинным газом. Сейчас же я чувствовал едкий запах химикатов. Стрекотали кузнечики, пели птицы. Недалеко приглушенно прогремело, словно кто-то сгружал на кучу металла кучу другого металла.
«Маску когда снимете?» – хотел спросить я.
– Здесь? – спросил тот, который к нам присоединился. Спокойно так спросил, не тихо, не громко.
– Давай, пока нет никого. – ответил знакомый мне полицейский.
Щелкнул курок. Мне бы бежать, а ноги отнялись. Что, все кончится вот так – в темноте, на задворках какой-то Самары?
Мысли забегали как муравьи – может дернуться, побежать вслепую или кинуться на них попытаться отобрать пистолет? Раз уж все равно меня сейчас застрелят… Споткнусь, упаду, разобью ноги в кровь, мои палачи засмеют, вот будет стыдоба…
Черт, о чем я только думаю? Меня же убивать собираются…
Глупо, но в этот самый момент сама мысль о том, чтобы куда-то дернуться, попытаться спасти свою жизнь, казалась нелепой, и эта нелепость сковала меня по швам. Словно мы на сцене и моя роль – играть застреленного. Попытаюсь сделать что-то не по сценарию – меня освистают и уволят из театра! Глупо? Глупо. Но именно это я и чувствовал – что самое правильное сейчас – это стоять на месте и ждать, когда в затылок прилетит кусок свинца…
А потом ноздри защекотал уже знакомый сладковатый запах помойки
Раздался свист, словно кто-то палкой рассекал воздух. Охранник захрипел и повалился на землю, второй что-то вскрикнул. Бахнул выстрел! Еще один! Потом опять что-то просвистело, захрипел уже второй охранник.
Снова зазвенел металл, словно кто-то провел ножом об нож. Зазвучали шаги, направляясь ко мне. Я шагнул назад.
– Замри и не двигайся, Николай-сан. – послышался знакомый голос.
– Зачем? – испугался я.
– У меня больше нет бинтов. До бинтов мы несколько часов идти, но чтобы начать идти, нужны твои глаза и руки. Если ты двигаться – не будет или глаз, или рук.
Я ничего не понял, но замер, окончательно перепугавшись. Снова раздался металлический щелчок, потом что-то опять просвистело – на этот раз совсем рядом – металлическая маска щелкнула и отпала от лица. Японец отточенным привычным движением стряхнул короткий самурайский меч – примерно с руку длиной и отправил в ножны на поясе. Там же висели ножны подлиннее.
Мы стояли в какой-то заброшенной промзоне, рядом с наполовину разрушенным зданием, первый этаж которого зарос кустарником. Из кустарника торчали ярко-желтые бочки – химикатами, судя по всему, воняло от них. Стрекотали кузнечики, свистели где-то птицы. Солнце стремилось к горизонту – время шло ближе к вечеру, ехали мы сюда долго. Чуть поодаль стояла припаркованная полицейская девятка, лежало два трупа в крови, один без головы, второго словно располосовали поперек туловища.
Чтобы отвлечься от крови и тел, я опустил глаза вниз и увидел свой «намордник для глаз». Поднял и увидел, что толстый металлический ремень рассечен ровно у виска. Пощупал висок.
– Неужели задел, Николай сан? – обеспокоенно спросил самурай.
Я помотал головой. Не было ни царапины, хоть я и не понимал, как можно одним ударом меча рассечь полоску металла и не задеть плоть, к которой она прилегает.
– Если бы меч ранил тебя – это был бы дурной знак. – самурай подошел к машине, не обращая внимания на тела полицейских и открыл капот. – Помоги вытащить аккумулятор, Николай сан! Без аккумулятора мы никуда не дойдем!
Я никогда в жизни не вытаскивал аккумуляторы и вообще не разбирался в авто. Поэтому просто подержал трубки и детали, пока это делал самурай. Упаковав массивную батарею в серый потрепанный рюкзак за плечами, он пошел к заброшенным баракам.
– Теперь поднимем люк. – японец показал. – Пора в путь!
– Зачем нам в канализацию?
– Как зачем? – удивился самурай. – Ключ у нас есть, пора вернуться домой!
***
Мы шли по вонючим темным коридорам канализации как крысы. Самурай чувствовал себя здесь как дома, меня несколько раз вырвало.
Несколько раз очередная лампа оставалась за поворотом, мы шли в кромешной темноте – и тогда я боялся свалиться в какую-нибудь пропасть или напороться на острый штырь. Но шаги самурая топали уверенно, я не отставал.
Несколько раз слышал, как за стеной гудит поезд.
– Это у тебя настоящая японская катана? – снова попытался я завязать разговор, когда мы в очередной раз вышли на свет.
– Это не настоящий меч! – с горечью сказал японец, не оборачиваясь, через плечо. – Настоящий пьет кровь врагов. Этот – только мою.
– Как же ты тех двоих порубил?
– Вакидзаси! – Японец щелкнул по вторым ножнам, покороче, что висели рядом. – Он настоящий меч. Но он – короткий меч. Настоящего врага не победить коротким мечом! А мой длинный меч – ненастоящий!
В его голосе слышалась боль, которую я никак не мог разделить, поскольку в упор её не понимал.
– М-да, дилемма! – сказал я, просто чтобы что-то сказать.
Японец остановился так резко, что я не успел затормозить и влетел ему в спину. Сконфузился, попросил прощения, отошел и увидел, что он сверлит меня взглядом, а в нем – страх, даже ужас. От неожиданности я замер. Некоторое время мы так стояли, потом японец заговорил:
– Говоря пусто, открываешь пустые двери. За пустыми дверями – демоны. Если много и пусто говорить, демоны выйдут и съедят тебя. Если можешь не говорить – не говори ничего!
И зашагал дальше.
***
После его слов про демонов я боялся начинать какой-либо разговор и просто бездумно шел, пытаясь понять, что мне делать дальше. Есть ли у меня шанс вернуться к нормальной человеческой жизни?
Учитывая, что последний мой день от и до пахнет чертовщиной – не похоже. Меня подозревали в убийстве мальчика – это можно понять логически. Но почему меня пытались убить? Что я такого сказал?
Почему вообще происходит то, что происходит? Может, этот самурай даст ответ?
Самурай вдруг притормозил, от неожиданности я чуть не врезался. в него. Он показал мне на мутное окно слева. За стеклом виднелся намек на свет, в стекло билась муха. В окне была форточка в гнилой деревянной раме.
– Смотреть. – Он показал на муху. – Мир человека не для мухи. Муха – не для мира человека!
– Только не ешь её. – Вырвалось у меня, когда японец потянулся к форточке, но он только открыл створку и несколькими осторожными движениями направил туда муху.
– Я просто хотеть, чтобы ты понять. – ответил тот, закрыл форточку и потопал дальше.
Когда у меня уже почти отваливались ноги, мы вдруг повернули и вышли из узкого тухлого коридора в широкий тоннель метро. Стены сходились аркой над головой, из конца в конец блестели рельсы, от тусклых фонарей по бокам и поверху шел блеклый свет.
Пахло машинным маслом, свежей краской и ржавчиной.
Японец закатал рукав, посмотрел на часы и зашагал по тоннелю влево, прямо по рельсам.
Я прислушался. Вроде, тихо…
– Уверен, что не будет поезда?
– Будет, но мы будем раньше. – ответил японец, не оборачиваясь.
Скоро мы вышли к развилке. Послышался шум. Не ускоряя шаг, Японец свернул в левый туннель – я поспешил следом. Сзади тут же взревел состав, разрывая воздух.
Метров через сто тоннель уперся в тупик – рельсы шли сквозь массивную стальную гермодверь с приставленным гидравлическим прессом.
На двери висела табличка «Крылья советов». По арке, от левого и до правого края шли в три ряда черные буквы. Внешний полукруг – черная вязь на незнакомом мне языке. Второй ряд – арабская вязь, которую я тоже не мог прочесть. Третий – строчка со старославянскими «ятями»
. Я присмотрелся
«О?тче нашъ и?же еси? на небесахъ, да свети?тся и?мя Твое?, да прiи?детъ ца?рствiе Твое?: да будетъ воля Твоя, я?ко на небеси? и на земли?, хлебъ нашъ насу?щный даждь намъ днесь, и оста?ви намъ до?лги нашь, коже и мы ставляемъ должнико?мъ нашымъ, и не введи? насъ во искуше?нiе, но изба?ви насъ от лука?ваго. Яко Твое? есть царство и сила и слава Отца и Сына и Святаго Духа ныне и присно и во веки вековъ»
Я поколупал краску – слой был толстый. Их кто-то регулярно обновлял, но нарисовали их давно.
– Зачем это здесь написано, старик?
Самурай изучал и что-то щупал на здоровенном механизме, который должен был приводить в движение гермодверь. Услышав вопрос, обернулся и улыбнулся, как ребенок.
– Они пытаются говорить со Вторым, пытаются сказать ему «не выходи сюда!» Но Второму и не нужно никуда выходить. Когда его нашли, он сказал им «уходите!». Сказал так сильно, что Станцию закрыли, дверь замуровали. и с тех пор там был только я.
Он наклонился и колупнул «Ъ» в конце христианской молитвы. Буква легко отпала, рассыпалась в крошку.
– Второй даже не знает этих слов! Но послание все равно пишут заново раз в неделю, боятся, что Второй выйдет. Как важно правильно сказать, чтобы тебя поняли, однако! И как важно услышать, если тебе говорят. Если знаешь Язык, то тебе не нужно бояться.
Он гулко поставил рюкзак на бетон, вытащил аккумулятор, потом достал провода, отвертку, что-то вскрыл, подсоединил. Посыпались искры, механизм загудел, дверь заскрипела и отъехала по рельсам, приоткрыв тоннель в черноту. У меня создалось ощущение, что даже свет лампочек под потолком тоннеля туда не проникал.
– Не пугайся тому, что увидишь, Николай сан. – мягко сказал самурай.
Неправильно говорить человеку «не пугайся» – приглашая в черную пустоту за тяжеленной дверью.
– А что там?
– Что человек не может понять, он или возносит до небес, или закапывает как можно глубже, – пожал он плечами.
Я начинал ненавидеть его манеру отвечать на что угодно, только не на мой вопрос.
Позади раздался шум и треск – это гудел еще один поезд, на пути от перрона к перрону. Пути назад не было – я шагнул за черный порог.
Самурай вошел следом. Дверь тотчас закрылась, страшно скрипя и лязгая, и оставила нас в полной темноте.
***
Секунду спустя сверху загорелись лампы – белые-белые, не как в тоннеле, который мы оставили.
Я увидел, что рельсы от гермодвери уходят далеко вперед и упираются по другую сторону платформы в нечто, что выглядит как здоровенный булыжник. Слева от рельс начинается платформа метро, на которую мы поднялись по железной лестнице.
У каждой станции метро два рельсовых пути – по одному на направление поезда, но здесь второй путь то ли забыли, то ли не успели сделать – и здесь была просто широкая длинная платформа с бетонными колоннами, дверными проемами без дверей и лестницами в тупик.
Поперек серой бетонной стены красовалась табличка, которая когда-то была новой – «Крылья советов».
Признаков чертовщины я пока не увидел, но решил, что буду настороже.
Самурай вообще чувствовал себя как дома. Пригласил меня вглубь станции, в помещения для сотрудников метро – за стальные приоткрытые двери.
Прежде чем войти, я еще раз окинул взглядом станцию, удивился, насколько здесь тихо… Пахло – бетоном, камнем, железом, как на свежей стройке.
За дверьми оказалось то, что в последнюю очередь ожидал увидеть на заброшенной станции метро – ряды полок с книгами. Корешки не только на русском, но и на английском, французском, немецком, с арабской вязью, с китайскими и еще какими-то иероглифами…
Я вытащил наугад пару книг на русском и с удивлением обнаружил у себя в руках «5 языков любви» Гэри Чепмена и «Символизм во французском искусстве XIX века».
– Чем ты тут занимаешься? – Изучаю языки. – Какие? Английский? Французский. – Языки мира. – Эсперанто? – робко предположил я, но самурай замотал головой. – Языки, на которых говорит мир. В них достаточно одного только слова, или звука – но оно перевесит все. Поменяет все. – Например…? – Я сказал твоим палачам умереть и они умерли! – гордо ответил самурай. – Я заговорил с ними на языке смерти, и они не сумели возразить!
Он осторожно взял у меня из руки книги и водрузил их обратно на полку.
Мне показалось, что он ждет от меня вопрос, но я не знал, что спросить. Боялся, что опять отругает и скажет «не говорить лишнего». Да и его слова про демонов и таинственного «Второго» меня тревожили.
Но самурай заговорил сам.
– Есть скрытые языки, на них говорят все, но почти никто об этом не знает. Есть тайные – на них не говорит никто, а если кто-то начинает говорить на таком языке – то его никто не слышит, не видит. Он исчезает для всех. Есть языки, которые забываешь тем быстрее, чем чаще на них говоришь. Есть языки, учиться которым можно только тогда, когда знаешь их в совершенстве. Есть такие, на которых можно заговорить только раз в жизни.
– Почему только раз?
– Потом некому будет говорить.
– А зачем ты меня спас и сюда привел? – от этого вопроса зависело все.
Вместо ответа самурай открыл еще одну дверь и отошел в сторону, приглашая войти. Я вошел в полумрак комнаты и оказался в раю.
Защекотала ноздри лаванда, согрела мята, сладковатой ноткой запела липа, ущипнула терпкостью корица. Все это вперемешку с запахами чаев, от нежного улуна и до крепкого выдержанного пуэра.
После дня пропитанного вонью, от чистого табачного дыма и до помойки и экскрементов – потоки благоухания закружили мне голову.
– Осторожно! – самурай подхватил меня, усадил на мягкий стул. Держал очень бережно, словно щенка, но я отметил, что хватка у него стальная.
Сидя на стуле и приходя в себя, я постепенно расплетал единое полотно запахов. Словно тянул за отдельные ниточки – вот меня хлопнул по плечу горьковатый Шу и сладковатый терпкий Шен, карамельный запах Да Хун Пао и молочный Те Гуань Инь, а где-то на горизонте восприятия зазвучал тонкий игривый аромат Ля Бао – нежных белых пуэрных почек.
Японец щелкнул выключателем у входа, комнату залило светом, я увидел полки до потолка по периметру, на них – стеклянные баночки, берестяные коробочки и пуэрные блины в бумаге с иероглифами. В центре комнаты – грубый деревянный стол, на нем китайская чайная доска, большой глиняный чайник и полный набор для чайной церемонии. Рядом на низком столике электрический чайник.
– Вы лучше остальных говорите на языке чая. Он самый важный! Для того вы и здесь. И вы сделаете мне честь, если продемонстрируете свой язык!
Дважды просить не пришлось. Я прошелся вдоль полок, вдыхая пряный аромат, вынимая коробочки, читая названия и принюхиваясь, подбирая чай для настоящего момента.
– Вы забыли про чайник… Где мне разогреть воду?
– Вы обижаете мой народ! Когда дело касается чая и работы, японец не может забыть.
Он открыл тумбу в углу комнаты, достал из неё заварочный чайник и пятилитровую бутылку с водой.
***
Усталость и страх испарились.
У китайских чаев разных характер. Чтобы добраться до вкуса крепкого Шу Пуэра, нужен кипяток, Те Гуань при такой температуре сварится. Как я говорю, «обидится». Будет горчить, и больше одного раза его точно не заваришь. Для него воду нагревают до 75°C, не выше.
Можно и заваривать по-разному, и выдерживать, и разливать, и раскрывать.
Через чай можно управлять временем беседы, настроением. Выбрав правильный сорт, можно подстегнуть разговор или наоборот – успокоить собеседников, добавить рефлексии и навести на глубокие мысли, либо прояснить голову и перенести внимание на настоящий момент.
Понимаю, это очень странно звучит для человека, для которого чай не представляет особой ценности: кто просто заливает утром пакетик Липтона или Брук-бонда. Подозреваю, что для таких людей это звучит примерно как: «Мы с друзьями решили не просто посидеть поболтать, а добавить в нашу беседу нотки ностальгии, растянуть общение – поэтому пельмени варили не в кипятке, а в горячей воде и несколько раз сливали-заливали бульон – это лучше раскрыло вкус теста и мяса…»
Не имею ничего против такого подхода. Каждому своё. Но чай – это целый мир. Заваривание чая – сложный химический процесс, в котором на результат влияет каждый нюанс на каждом этапе, от температуры воздуха в чайнике и материала, из которого чайник сделан и до времени, сколько чай проводит еще до заварки в Чахэ – приборе для знакомства с чаем.
В сериале «Во все тяжкие» лысый химик полсерии доносит до своего напарника, почему важно построить стерильно чистую лабораторию и работать в перчатках, а тот не понимает, почему нельзя добавлять перчик, ведь это его «маркетинговая фишка». Спросите любого химика – изменится ли результат эксперимента, если вместо стеклянных колб взять, к примеру, хрустальные, или слепить их из глины. Изменится, разумеется. Процесс будет протекать по другому…
Я могу говорить об этом часами. Самурай не сумел бы найти ничего лучше, чтобы привести меня в порядок, чем попросить выбрать и заварить чай – посреди полок с сотнями разных сортов.
Уйдя в чай, я забыл про все страхи последних дней. Выбрал, заварил и разлил из красивого тяжелого чайника по глубоким пиалам ароматный Лао Да Хун Пао. Сделал глоток, ощущая, как уходит страх и проясняется голова.
– У меня не просто есть вопросы, у меня их очень много. Как ты меня спас и почему? Где это мы и что это за Второй, которого все бояться, что аж гермодверь на станцию поставили и стройку забросили? Что со мной произошло? Кто был тот мальчик в ресторане? Почему меня решили убить, когда я обо всем рассказал?
– О-о-о… – самурай погрозил мне пальцем. – Николай хочет много знать. Но Николай пока что просто шмель, который бьется о стекло и не видит форточку, поэтому он расшибить лоб, если биться слишком сильно!
– Я хотя бы шмель, а ты муха, сам сказал. – буркнул я. – К тому же, ты и сам в стекло долбишься, почему тебе можно знать, а мне нет?
– Сатоши видеть стекло! Николай – не видеть, а долбиться!
Наконец я узнал имя.
– Наркоши в вену долбятся. – огрызнулся я. – Ты на вопрос ответишь?
Японец отпил чаю, потом еще пиалу, отставил.
– Мир не для человека, Николай сан. Человек не видит мир, в котором живет. Живет не понимая и умирает без смысла. Как червяк на асфальте, как муха на окне.
– Для кого тогда мир?
Самурай какое-то время молчал, подбирая слова.
– Есть три друга. Первый, что отвечает только раз. Второй, спросить которого можно лишь однажды. Есть еще Третий, которого нет…
– Это шарада какая-то..?
– И есть три врага. – продолжил японец, словно не заметив вопроса. – Как только ты о них узнаешь, они будут думать твоей головой, смотреть твоими глазами и говорить твоим языком! И вот вопрос, Николай сан. Как победить тех, кого никто никогда не видел и кто сильнее тебя так же, как ты сильнее мухи или червяка?
Судя по виду, он всерьез ждал ответа.
– Зачем их побеждать?
– Потому что сейчас мир не для человека! Человек как муха – бьется в стекло, которое не видит. Как червь, выползает на асфальт в поисках влаги, чтобы высохнуть под солнцем.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70622485?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.