Главная страница | Современная русская литература | Талант из глубин

Талант из глубин
Григорий Шехтман
Книга состоит из невыдуманных историй, участником многих из которых был ее автор – профессиональный геолог-геофизик. Действующие лица этих историй – инженеры, техники и научные сотрудники научно-исследовательского института и геофизических экспедиций, а также многие другие люди, которых судьба забросила в геологию. Описан и ряд других историй, услышанных автором от разных рассказчиков, вызывающих его доверие. Описанные с юмором и иронией персонажи составляют срез хорошо узнаваемого нашего современного общества.

Григорий Шехтман
Талант из глубин

Сблизила авария
В тот полевой сезон что-то долго не ладилось в работе экспедиции, безуспешно пытавшейся найти нефть в Ярославской области. Вязла и ломалась в болотах техника, хандрили люди, а план наверстывали по выходным дням. Было не до грибов. И лишь к концу лета нашли, наконец, время для коллективного выезда за грибами. Всем захотелось поехать в окрестности городка Любим, получившего свое название еще со времен Ивана Грозного как любимого места его охоты.
Для поездки за грибами начальство выделило бортовой "уазик" с установленной в его кузове самодельной деревянной будкой. Будку эту собственноручно смастерил механик дядя Володя. Он был отличным механиком, но слабовольным человеком, не чуждым любви к спиртному. Мог часами трудиться, ремонтируя старые, давно списанные машины. Но и у него был предел терпения, вытекавший из предела его возможностей. Далеко не все из его рук выходило со "знаком качества". И когда водители, готовясь к зимним работам, спрашивали его, как они будут работать на буксующих машинах с лысыми скатами, дядя Володя, лукаво щурясь, в ответ задавал свой коронный вопрос: "А трахтор зачем?" Да, без трактора ни в болотах, ни зимой в снегу с нашей дедовской техникой делать было нечего. Бывало, повозившись в хламе и на складе впустую и не найдя нужную деталь, дядя Володя становился грустным и задумчивым. И тогда его помощники – слесари – добывали бутылку, а далее все завершалось воспоминаниями о тех событиях, которые хорошо заканчивались.
Бортовой "уазик" одиноко стоял на базе геофизической партии, расположенной за окраиной города Данилова. Дядя Володя изредка уделял ему внимание, завершая монтирование будки. Все чего-то не хватало, чтобы доделать эту работу. И когда подошло намеченное для поездки за грибами воскресенье, он устало махнул рукой и сказал: «Пойдет и так, без покраски. Выкрасим после вашей поездки». Затем он задумался, стал что-то вспоминать, но так и не вспомнил.
Всего набралось 14 человек. Водитель Николай ехать согласился неохотно, т.к. готовился к намеченной на ближайшие дни свадьбе, и поэтому каждый день был для него дорог. Но мы ему пообещали вернуться засветло, проведя сбор грибов организованно, особенно не разбредаясь по лесу. Все были свои, в основном итээры, выехавшие на полевой сезон из Москвы. Из местных жителей, кроме шофера, была пенсионерка Пелагея Ивановна, у которой бухгалтер снимала жилье и которую все знали, т.к. за зарплатой приходили нередко домой к бухгалтеру. Из временных работников экспедиции, принимаемых только на сезон, за грибами поехала Марина, у которой истекал срок практики в связи с началом учебы в университете. Поездки такие Марина очень любила, хотя в грибах разбиралась слабо. Собирать их она совсем не старалась, а просто гуляла по лесу, убеждая интересных для нее собеседников так же не тратить время на грибы, а просто любоваться замечательной природой.
Мест в машине хватило всем. Техник Аня Шувалова с 8-летним сыном Костей сели в кабину, а остальные разместились на скамейках в пахнувшей свежей древесиной будке.
Грибов в лесу было так много, что все взятые емкости вскоре оказались заполнены. Немногословная Пелагея Ивановна по единодушному признанию заняла первое место, собрав две корзины отборных грибов. Аккуратно перевязав корзины специально захваченной для этого из дому тканью, она пристроила их в машине и подсоединилась к тем из грибников, которые все настойчивее стали агитировать остальных за более ранний отъезд обратно (грибы требовали обработки, а назавтра с утра на работу).
Найдя разумный компромисс, засобирались в дорогу и вскоре поехали. По дороге пели песни, настроение было отличное. Машину Николай гнал лихо, торопясь на ужин к невесте. Пошел небольшой дождь, забарабанил в крышу будки и протянул на ее оконце косые нити. Но он вскоре кончился. На поворотах машину слегка заносило, песня переходила в испуганный крик. Но после нескольких поворотов боязнь прошла, и очередной поворот сопровождался уже только смехом, когда инерция бросала друг другу в объятия иных пассажиров, не уцепившихся за что-то для подстраховки.
Один из поворотов оказался роковым. На нем и случилась авария. Мы и испугаться не успели, как начали кувыркаться. Помню, как инстинктивно сгруппировался в комок, поджав к себе руки и ноги. Треск, звон, грохот и – тишина. Мы – на полянке неподалеку от дороги вперемежку с грудой всего того, что осталось от будки. Неподалеку – наш "уазик", лежащий вверх колесами.
Первая же мысль – на каком я свете? Огляделся – явно на этом. Куртку пробил кусок стекла и торчит из предплечья. Вытащил его, пустяки, крови почти не было. А рядом – грустная картина. В груде обломков, наполовину заваленный ими, лежит мой коллега Гена Макаров, а на его груди, прижавшись к нему, лежит Пелагея Ивановна. Из ее носа ему на грудь капает кровь, на щеке глубокая ссадина – протащило, видимо, ее по доскам во время аварии. Лежит она, плачет и причитает: корзины-то обе у нее были с собой не свои, оказывается, а чужие, и вот теперь она о них, явно помятых, сокрушается. Гена морщится и хочет убрать старушку со своей груди, но не может даже пошевелить ничем, только головой крутит. Попытался приподняться – не получается. Мы начали его выгребать из-под обломков. Он грустно так на нас смотрит и просит быть осторожней, полагая, что у него перелом позвоночника. Освободили его, наконец, – никакого перелома, вообще ни царапины. Просто куртку его брезентовую так плотно зажало досками, что повернуться невозможно было. Вскоре груду обломков покинул последний грибник. Самое забавное было в том, что обе корзины Пелагеи Ивановны практически не повредились, не то, что у остальных грибников.
Пострадала серьезно только Аня Шувалова. Пришлось потрудиться, извлекая ее из-под машины. Болела ключица, потом оказалось, что она переломана, и много времени спустя после аварии была проделана не одна операция, пока все зажило. Николай же все то время, пока разбирались с людьми, лежал, раскинув руки, возле машины. Он тоже оказался без переломов, но на верхней скуле у него на глазах окружающих выросла огромная шишка. А Костик, белый, как полотно, так и остался в кабине машины. Он оказался без единой ссадины, но заикался и дрожал.
Постепенно стали приходить в себя. Правда, долго не могли успокоить старшего геолога Виктора Ивановича, который жутко матерился (от него такого никто из присутствующих никогда не слыхивал), бегал к шоссе и обратно и обеспокоено восклицал – что же теперь будет, это же ЧП, теперь пойдут комиссия за комиссией и что покоя теперь никому не будет! Наконец, и он согласился, что все это пустяки по сравнению с тем, что могло быть со всеми нами.       Останавливались проходящие машины, обещали сообщить о происшествии в автоинспекцию. Одна из них увезла Аню в Любим.
Приехала автоинспекция. Довольно быстро установили, что «уазик» был в полном порядке: и тормоза, и рулевое управление, и все остальное. Водитель тоже был в порядке, т.е. трезвым. Высказали предположение, что на ближайшем повороте он промазал ногой мимо педали тормозов, а может, еще и мокрое после дождя шоссе подвело при такой большой скорости (ее оценили под 80 км в час). Свою версию вскоре высказал и наш завхоз Коняшкин, проявлявший слабость к всякого рода уголовным и другим расследованиям: он объяснил происшедшее тем, что платье у Ани было коротковатое и что Николай, вместо того, чтобы следить за дорогой, косил взглядом на ее обнаженное колено и не заметил поворот.
Перевернули машину, поставили ее на колеса, попробовали завести – работает, все в порядке. Николай вскоре, придя в себя, уехал на ней своим ходом. А нас «гаишники» поздравили с редким для таких аварий случаем отсутствия не только жертв, но и массовых травм. Докопались-таки, в чем была причина такой "удачи": будка в кузове была либо закреплена плохо, либо вообще не была прикреплена к кузову, поэтому ее на первом же витке кувыркающейся машины вытряхнуло на поляну, на которой мы и оказались вперемежку с обломками. Возможно, именно о креплении будки силился вспомнить дядя Володя накануне нашей поездки. Закрепи он эту будку как следует – крутились бы мы в ней, как вещи в стиральной машине.
Вскоре из Любима пришел автобус, и всех нас повезли в больницу. А в ней уже полным ходом шли приготовления к серьезным операциям: вызвали из дому всех хирургов и ждали пострадавших (при такой скорости автомобиля, о которой врачам сообщили, трудно было рассчитывать на легкие порезы). И когда в приемный покой «на своих двоих» стали поступать наши грибники, врачи так и не могли поверить, что они и есть пострадавшие.
Из Данилова, откуда мы поехали за грибами, автобус за нами пришел глубокой ночью. Мы шли втроем – Гена, Марина и я – по ночному городку в ту его часть, где мы жили по соседству, снимая жилье у местных жителей. Очень хотелось есть, и мы, поменяв маршрут, пошли на дурманящий запах ржаного хлеба, несшегося из пекарни. Пришли к ней, разговорились с парнями из ночной смены, выпекавшей хлеб. Угостили они нас горячими ароматными свежевыпеченными булками, которые мы тут же растерзали.
Авария эта многих сдружила. У Гены еще долго, улыбаясь, многие спрашивали о состоянии его позвоночника. Пелагея Ивановна стала больше улыбаться, вскоре поправилась и похорошела, а в день зарплаты, если ее выдавали у нее в доме, то из всех приходивших сотрудников выделяла "своих", зазывая их на чай с вкусным вареньем, а в ближайший праздник еще и грибочками угостила, "теми самыми". Дядю Володю, отказывавшегося сооружать новую будку, замучили предложениями все-таки соорудить ее, снабдив дополнительно устройством для катапультирования.

Акции для академика
Когда в постсоветское время на предприятиях стали создавать Советы трудовых коллективов (СТК), появился такой орган и в нашем НИИ. Мне пришлось в нем состоять от момента создания вплоть до его физической смерти, вызванной повальным сокращением сотрудников.
На СТК нередко рассматривали актуальные и довольно интересные вопросы, касающиеся жизни коллектива. Расскажу об одном из них.
На заседании зачитали обращение в дирекцию института академика Николая Никитича Пузырева, которой некогда переехал в Новосибирск, но до этого успел много сделать для науки в рамках нашего института. Академик подробно перечислял свои заслуги и просил их учесть при распределении среди сотрудников акций, которые должны быть якобы выданы после преобразования НИИ из государственного учреждения в акционерное общество (АО). Не учел, однако, академик одного: собственность института как была государственной, так ею и осталась, при этом все акции, которых никто в глаза не видел, полностью стали принадлежать государству. При этом «интеллектуальная собственность», под которой имелись в виду результаты творческой деятельности сотрудников, не ставилась ни в грош, и реально оценивалась лишь собственность содержащегося в институте имущества и его зданий. Наш институт, имевший перед его названием аббревиатуру ФГУП (федеральное государственное унитарное предприятие) превратился, тем не менее, в АО (акционерное общество), став коммерческим предприятием с государственной собственностью. Сотрудники по этому поводу между собой шутили: «Те же брюки, только назад пуговками».
Между тем, в институте в связи с его реорганизацией разгорелась дискуссия. Народ не мог понять – а для чего всё это затеяно, и какие от этого будут последствия? Вскоре туман стал рассеиваться, и многое прояснилось.
В нашем АО появился новый устав, в котором первая же строка гласила о том, что основной задачей предприятия теперь является получение прибыли. Лаборатории, занимавшиеся фундаментальными, а не прикладными, исследованиями, стали тут же разбегаться, поскольку на получение сиюминутной прибыли не были нацелены. В нашем институте, ставшем коммерческим предприятием, появились новые приказы, ущемляющие права сотрудников. Так, увеличенные отпуска научных работников, имеющих ученую степень, тут же сократили до минимума, а прибавки за наличие ученой степени платить перестали. Почему? А потому что теперь всё это отдали «на усмотрение руководства института». Руководство это, не имея, как правило, никаких ученых степеней или ученых званий, отменило тут же все эти привилегии. Задавали друг другу вопрос: а с какой целью это «акционирование» вообще проводилось? Ведь собственник (государство) оставался тем же владельцем предприятия, оставляя за собой 100% мифических акций…
Вразумительный ответ по поводу столь бестолкового акционирования народ всё же получил: пока предприятие является ФГУПом, оно должно финансироваться из госбюджета. А если оно стало АО, то пусть оно даже и остаётся полностью государственным, то по отношению к нему начинает действовать классический прямо-таки жлобский принцип: «государство вам ничего не должно». К этому и сводится вся суть подобной «реформы». Очень скоро сотрудники института на себе почувствовали ее плоды: прекращение финансирования из госбюджета превратило их зарплаты в мелочевку, и без дополнительных договоров на стороне нормально существовать стало невозможно.
Над письмом академика о выделении ему акций дружно посмеялись. Ему же составили вежливый ответ с объяснением сложившейся ситуации после изменения формы института без изменения формы собственности.
Но академика Пузырева в институте не забыли. И когда он вскоре обратился за поддержкой в связи с выдвижением очередной его работы на получение Государственной премии РФ (он уже являлся лауреатом Государственной премии СССР), наш институт его активно поддержал. Премию он получил.

Битая черепица в вишневом саду
Мне еще в советское время приходилось по работе бывать в разных частях Прибалтики. В Калининградской области (бывшей Восточной Пруссии) тогда работали геофизические партии, в которых мне приходилось бывать. Когда в работе случались паузы, или в нерабочие летние дни, народ любил посещать расположенные в районе работ вишневые сады. Эти сады некогда находились в немецких хуторах. От многих домов в хуторах осталась лишь битая черепица, а некоторые дома сохранились после войны в нетронутом состоянии и заселялись гражданами, приехавшими из других частей страны, по которым прокатился огненный смерч войны. Погоревав на руинах своих домов, недавние воины приехали осваивать бывшие немецкие земли. С такими старожилами, воевавшими в этих местах, мне не раз приходилось общаться. Они мне и прояснили разницу между их усадьбами и садами, в которых пока что валялась вдавленная в почву черепица.
Дело в том, что нашим воинским частям в Пруссии пришлось столкнуться с ожесточенным сопротивлением немцев. Подавляющая их часть состояла в нацистской партии. Свои хутора такие немцы превратили в огневые точки и не собирались сдаваться наступающим советским частям. Когда наша пехота сталкивалась с такими хуторами, то на какую-то их осаду ни времени, ни желания не хватало. Решение становилось простым: вызывали авиацию, и бомбардировщики дома в таких хуторах вместе с расположенными в домах немцами, пулеметами и фауст-патронами сравнивали с землей. Уцелели лишь хутора, в которых жители действительно оказывались людьми мирными, которых наши воины старались не обижать.
…Эту невыдуманную историю про хутора в бывшей Восточной Пруссии я вспомнил, когда в наше время мы стали свидетелями жутких сцен с уничтожением мирных жителей. Затем непременно следовало возмездие. Оружие же возмездия далеко не всегда действует настолько хирургически, чтобы карать одних лишь врагов. Как говорится, лес рубят – щепки летят.

В ночной клуб решили не идти
В первую мою заграничную командировку я поехал с Владимиром Михайловичем Брусницыным, главным инженером морской геофизической экспедиции, расположенной в Калининграде. Меня пригласили в качестве технического руководителя работ, намеченных на шельфе Балтийского моря.
Тогда для поездок советских людей за границу существовало правило: не менее половины группы должны составлять люди партийные. Вот и получилось так, что меня, человека беспартийного, состыковали с коммунистом Брусницыным. Отмечу сразу, что подружились мы с ним и нашли общий язык довольно быстро. Поселились в одном просторном номере гостиницы, и если бы не его похрапывание по ночам, то всё выглядело бы идеально. По утрам мы спускались завтракать в гостиничный ресторан, где нас обслуживали обаятельные и приветливые официантки. В зале приятно играла музыка, и покидать мягкие уютные кресла очень не хотелось.
В ожидании отправки на плавучую платформу мы несколько дней провели в Гданьске. Незадолго до этого там победила «Солидарность», и город был еще обклеен плакатами, агитирующими голосовать за нее. Длинные очереди стояли в магазинах за мясом, а в киоски – за прессой, в которой смело вскрывали спекуляцию и коррупцию. Это не мешало юным распространителям газет тут же на них зарабатывать: группа юнцов занимала очередь в киоск, покупала пачку газет, которые тут же выгодно распродавались тем покупателям, которые находились в конце очереди. Аналогичную историю мы наблюдали и со спекуляцией на билетах в кинотеатры, где шли ставшие популярными документальные фильмы, обличавшие прогнивший старый строй и сообщавшие зрителям малоизвестные факты о «Солидарности». В газетах помещали любопытные расследования, будоражившие горожан. Так, оказалось, что подавляющее большинство владельцев квартир нового дома, построенного в центре города его властями, – это валютные проститутки.
Впечатлений новых нам вполне хватало, чтобы, придя вечером в гостиницу, коротать время в своем номере. Но всякий раз в холле гостиницы мы натыкались на указатель в подвальное помещение с надписью «Ночной клуб». В один из дней мой коллега, пристально посмотрев на мены, вдруг спросил: «Ну что, пойдем туда?» Я без колебаний согласился. Тогда он предложил все же подняться к нам в номер, попить там кофе и обсудить этот вопрос основательно. На том и порешили.
Я не допускал в вопросе Брусницына никакой провокации. Так это наверняка и было. Но он, напившись кофе, стал рассуждать так:
– Понимаешь, я, конечно, за наш с тобой поход в ночной клуб. Тем более, что у себя на родине такой возможности мы не получим. Но когда я представил себе – что может произойти уже там, то делается не по себе.
Я удивился:
– А что может там произойти страшного?
– Дело в том, что в стране этой сейчас кишат всякие иностранные журналисты, корреспонденты, репортеры, и они явно устраивают провокации. Представь себе: усядется ко мне на колени какая-нибудь пышнотелая красотка, и меня с ней сфотографируют, а назавтра это фото опубликуют. Каково будет мне, главному инженеру экспедиции, да еще и члену партии, красоваться в такой компании?! Тебе-то ничего – ты человек беспартийный…
Возразить было нечем. Так мы в ночной клуб и не пошли.

Вдохновили женщины-сибирячки
Юрий Мирзоян отработал в нашем НИИ положенное после окончания вуза время и решил сменить и место работы, и место проживания. Он был по специальности электронщиком, но попал в разведочную геофизику, как и многие другие, поддавшись романтическому порыву. Трудился в одном из подразделений института, расположенном в Нарофоминске. Там же он жил вместе с женой Люсей в одноэтажном щитовом доме. Зимой в доме было тепло, но «удобства» были расположены на улице, и регулярно образовывающиеся в туалете ледяные наледи крайне напрягали этого южных кровей человека. К слову, именно эти наледи и явились поводом для его обращения к директору института Михаилу Константиновичу Полшкову на предмет согласия на увольнение.
На прием по личному поводу к директору попасть было трудно. Приходилось по нескольку дней ждать приглашения пройти к нему в кабинет, сидя в коридоре на продавленном диване. Многие не выдерживали и уходили, не дождавшись аудиенции. Но Юрий не сдавался и дождался-таки приема.
Директор внимательно Юрия выслушал. Но когда тот стал в качестве причины ухода называть пресловутые наледи в туалете, Полшков его прервал вопросом:
– А вам не стыдно об этом говорить, молодой человек?
Юрий осекся, и не стал оправдываться. Он понял, что суровому директору, прошедшему войну и создавшему огромный институт, ставший легендой геофизики, про наледи в туалете рассказывать не надо было бы. Но директор, не дождавшись его ответа, продолжил:
– Вы, молодой человек, знаете, почему женщины-сибирячки такие сильные, крепкие и красивые? А всё потому, что с подобными наледями они всю зиму борются при помощи лома и лопаты. А вы говорите…
Беседа Юрия и Полшкова завершилась неожиданной для директора просьбой этого южного человека направить его поработать в Якутию.
Просьбу его выполнили, и он вскоре поехал работать в Сибирь – туда, где живут такие замечательные женщины, не боящиеся наледей в своих лишенных удобств туалетах.
Об этом разговоре с Полшковым мне рассказал Юрий Мирзоян, когда несколько лет спустя вернулся из Сибири в Москву, куда его пригласили поработать в министерстве как опытного производственника.

Волосы дыбом
Завхоз Золотов любил участвовать в заседаниях кафедры и даже не раз выступал в той части, которая в повестке дня значилась как «разное». Он следил за порядком и сохранностью инвентаря и мебели в аудиториях и лабораториях, своевременно информируя начальство о разных нарушениях.
На одном из заседаний Золотов был страшно возбужден и с трудом дождался предоставления ему слова. Был канун какого-то праздника, и студенты самочинно устроили в аудитории празднество. Когда туда сунулся было Золотов, то они его чуть ли не силой выпихнули в коридор. Золотов успел заметить, что столы стоят совершенно не в том порядке и что некоторые из студентов якобы в аудитории не только что-то пьют, но и покуривают.
Возбуждаясь в процессе своего выступления всё больше и больше, Золотов закричал:
– У меня от всего этого волосы на голове дыбом встали!
В ответ раздался дружный хохот, и он возмутился:
– И вы еще смеетесь? А над чем вы, позвольте спросить, смеетесь?
На его вопрос никто отвечать не стал: пожалели престарелого завхоза. Дело в том, что вставать на голове дыбом у него было нечему: он, говоря словами поэта, был «лыс, как головка сыра».

Вредные привычки
С Виктором Владимировичем я познакомился после его возвращения из Польши, где он проработал несколько лет. В нашем коллективе был крайне нужен человек, согласный стать начальником геофизической партии, поскольку никто из нас не соглашался занять это место после того, как выгнали Моргунова, окончательно потерявшего доверие у руководства институтом.
Виктора не пришлось упрашивать долго. Он поставил одно непременное условие: летом его жена вместе с ним привыкла ездить в отпуск, поэтому на два месяца нам его нужно будет заменять. Два месяца летом в разгар полевого сезона? Это было жесткое условие, но нам пришлось согласиться.
С его приходом жизнь в коллективе явно оживилась. Из Польши он привез кучу всяких журналов и в перерывах, свободно владея польским, читал нам всякие забавные тексты. В журналах непременно освещалась сексуальная тематика, тогда еще не вполне для нас привычная. Ей он уделял особое внимание, просвещая нас и на этот счет.
Были, однако, у Виктора и вредные привычки. Курил он почти круглосуточно. А когда спал, то громко храпел, и не только. Он еще и кричал во сне. Как-то я с ним ехал в одном купе, и попытался унять приступ его очередного вопля. Проснувшись, он тут же потянулся к сигарете, отдышался и поведал мне причину этого крика. Оказалось, что в молодости, окончив военное училище, он попал в воинскую часть, занимавшуюся как-то разгрузкой бревен с железнодорожных платформ. Во время одной из таких разгрузок на оказавшегося внизу Виктора поползли бревна, и он сильно перепугался. Стал кричать, но из-за шума его никто услышать не мог. Но если бы и услышали, то помочь не смогли бы. Чудом ему удалось выскользнуть целым и невредимым из-под потока бревен. Но с тех пор ему время от времени стали сниться плывущие с платформы на него бревна…
Виктор привык после Польши носить галстук, даже если был в телогрейке и геологических сапогах. Галстук этот в поселковых ресторанчиках производил нужное впечатление: его постоянно принимали за какое-нибудь начальство. Как-то мы, голодные, намаявшись в его уазике по раскисшей дороге, попали в такой ресторан. Он уже закрывался, но Гринь начальственным тоном приказал принести поесть. Принесли-таки нам по миске гречневой каши с мясом и чашке чая. Голодными мы не остались.
А галстук я попытался его отучить носить, по крайней мере, в июльскую жару, сославшись на то, что даже в Германии обязательное ношение галстуков на работе отменили. Немцы тогда дружно сняли свои галстуки и задышали свободно. Выпускаемые их предприятиями галстуки пришлось перенаправить во Францию. Виктора я не убедил, и от этой привычки он так и не избавился.
К алкогольным напиткам Виктор относился с уважением, неплохо в них разбираясь. Пил в компании умеренно и любил после этого пускаться в воспоминания, особенно о приятно проведенном в Польше времени. Эту страну он очень полюбил и был огорчен тем, что пришлось вернуться после окончания контракта.
С курением Виктор давно хотел покончить, но воли для этого не хватало. Помог несчастный случай: от рака верхней губы умер его старший брат. Когда лечивший его врач рассказал, что довело до смерти непрерывное курение, Виктор выбросил недокуренную пачку сигарет и больше к ним не прикасался. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло…

Гадалки тоже ошибаются
Моему старшему брату гадалка нагадала, что он проживет 79 лет. Он был человеком не суеверным, но когда отметил «роковой», с точки зрения гадалки, день рождения, призадумался. Кадровый офицер, он большую часть жизни провел в воинских частях и привык не думать об опасностях. А тут, уже в звании полковника и при относительно спокойной жизни пенсионера, стал думать о том, с какой же стороны ему грозит смертельная опасность. Так прошел год, и когда состоялся очередной его юбилей, вот тогда лишь он решился нам, его близким родственникам, рассказать о прогнозе гадалки. Прожил он после этого еще три года.
Мне гадалка также нагадала – сколько лет я проживу. Прогноз свой она выдала, когда мы с женой совершали свое свадебное путешествие по югу России. Помню, как мы гуляли в парке какого-то городка и встретили пожилую интеллигентную на вид пару. Запомнилось, как женщина, тасовавшая колоду карт, предложила нам погадать. Мы от гадания отказались. Женщина с пониманием окинула наш студенческий наряд и улыбнулась. Мне же «в подарок» она огласила роковое число лет, как бы написанное на роду.
Когда ушел из жизни мой брат, время моей жизни стало неумолимо приближаться к «роковой черте». Как назло, навалились разные болезни с фатальными диагнозами. Я с ними довольно успешно справлялся, но время от времени задавал себе вопрос – а на какую хворь воли моей может не хватить? Так прошел год, и следующий день рождения уверенно перекрыл намеченный гадалкой возраст. Пока жизнь продолжается…
Поводом для написания этих строк было прямо-таки паническое состояние людей, которым гадалки предсказали весьма непродолжительный срок жизни. Об этом желающие могут прочесть в интернете, и не только. Попробую дать совет таким людям, опираясь на опыт моей семьи.
Когда гадалки предсказывают продолжительность чьей-то жизни, то они ведь не говорят о том, что тот проживет «только» столько-то лет. С обывательской точки зрения обозначенный гадалкой возраст может быть минимальным, а дальше – как получится. Так что, буквально намеченный срок воспринимать категорически не рекомендую. Ясно, что многие люди, которые не в состоянии просто отмахнуться от прогноза гадалки, начинают «программировать» свою жизнь, взяв этот прогноз в качестве бесспорного. Но ведь и гадалки ошибаются, причем случаи таких ошибок не единичные…
…Я не сомневаюсь, что найдутся и те, кому «повезло» в жизни на свершившиеся прогнозы предсказателей. Рад за них, если речь при этом шла о событиях отнюдь не драматических.

Голос предков
Эту историю я услышал от моей тётки по матери после ее продолжительного пребывания в больнице после автомобильной аварии. Голова у нее, к слову, не пострадала, поврежденным оказался лишь тазобедренный сустав, поэтому в достоверности ее рассказа я не сомневался.
В то же самое хирургическое отделение, в котором лежала моя тетка, привезли сбитую машиной женщину. Она находилась в бессознательном состоянии, и первое время пребывала в реанимационной палате. Первые же слова, которые врачам удалось от нее услышать, были на каком-то непонятном языке. Женщина эта была из расположенного недалеко от Киева украинского села, в котором она и ее соседи говорили на не вполне литературном украинском языке и, кроме него, знали лишь русский, а из иностранных языков кое-как владели элементами немецкого и английского, освоенными в средней школе. Но тот язык, на котором в забытьи лепетала пациентка, ничего общего не имел ни с каким из этих языков. Что было делать? Один из врачей, молодой специалист, на свой магнитофон записал ее очередной монолог. Затем с этой записью он направился в один из киевских институтов, в котором знатоки восточных языков безошибочно определили, что женщина в бреду говорила на чистейшем турецком языке. Откуда он у нее взялся?
Молодой врач не поленился поехать в село, откуда была родом сбитая машиной женщина. Её ближайшие родственники и соседи категорически отвергли саму возможность изучения кем-нибудь из них в предшествующие десятилетия турецкого языка. Пришлось копнуть глубже. И тут открылась вовсе фантастическая на первый взгляд картина. Далекие предки этой женщины когда-то, еще во времена Богдана Хмельницкого, были вместе с их соседями угнаны в турецкий плен. Там они прожили продолжительное время, и уже их потомки затем вернулись на свою украинскую родину. Конечно, внешне эти потомки после «перекрестного опыления» с турками очень на них были похожи. Но буквально через поколение при достаточно ощутимых внешних доминантных турецких признаках речь потомков снова стала чисто славянской. И будущая пациентка хирургического отделения, о которой идет речь, при своей жизни ни с кем не могла и словом обмолвиться на турецком языке.
Так всё-таки что же в этом феномене проявилось? Реинкарнация? Скорее всего, именно она.
Я эту историю услышал в ранней молодости. И когда много лет спустя весь мир облетели факты о «жизни после смерти», я уже не стал отмахиваться от подобной информации. Это при всём том, что считал себя убежденным материалистом. И при разговорах о душе, покидающей тело после смерти, не качал скептически, как многие, головой. Сейчас наука, опираясь на весьма немногочисленные свидетельства и факты, понемногу подбирается к извечным загадкам смерти. Наука о смерти (танатология), особенно психологическая танатология, в последние десятилетия стала переходить к обобщениям, интересным не только для ученых. Возможно, у людей, потерявших своих близких, появится надежда на встречу с ними пусть и не в этом измерении и не на этой грешной Земле…

Гостиница без вывески
В будапештскую гостиницу без вывески я попал в составе советской делегации, приехавшей в венгерскую столицу на научный симпозиум.
Гостиница эта была расположена за высоким забором в западной части города, Буде, разделенной от Пешта, его восточной части, Дунаем. В этой холмистой части города находятся Будайские горы, между которыми незнакомцу легко заблудиться, как показал мой личный опыт.
Гостиница наша оказалась без названия и без вывески, потому что она принадлежала венгерскому комитету госбезопасности. В этом небольшом здании на каждом этаже возле столиков с телефонами круглосуточно находились дежурные, а в комнатах стояли четыре кровати с тумбочками возле них. Как в обычном общежитии. Туалеты и душевые находились в общем коридоре.
Я оказался в компании с моим коллегой Иосифом Мушиным, который заранее записал меня в его комнату. Я тут же согласился, еще не зная, на какой жуткий храп способен этот очень мне симпатичный человек. В начале ночи от храпа мне пришлось спасаться, обратившись к дежурному по этажу. Перевести меня в другую комнату он не смог, так как все они были забиты до отказа. Но от храпа он меня все же спас: открыл служебную комнату, в которой хранились свободные матрасы, подушки и одеяла, и разрешил до шести утра там устроиться. После шести могла быть проверка, и он не хотел бы по этому поводу давать какие-либо объяснения начальству. Я этому чуткому парню затем подарил одну из бутылок водки, взятых с собой.
Когда симпозиум завершился, желающие смогли в соответствии с культурной программой пойти на концерт органной музыки, состоявшийся в одном из залов Буды. Концерт был замечательным. Когда он закончился, народ стал расходиться по гостиницам.
Мы вдвоем с одним из моих коллег двинулись в свою гостиницу. Довольно долго бродили, поднимаясь на холмы и блуждая в потемках между ними. Дело шло к ночи, и перспектива остаться до утра под открытым небом нас не устраивала. К слову, было это в то время, когда я еще не обрел привычки непременно брать в незнакомые места компас и карту. А о каких-то навигаторах тогда еще можно было только мечтать.
Мы стали подумывать о помощи со стороны. Пару попыток оказались неудачными: с местными жителями общего языка не нашли. Но, наконец, увидели влюбленную парочку и обратились к парню. Он знал английский, оказался человеком крайне толковым и грамотным. Сразу потащил нас в расположенную неподалеку телефонную будку, чтобы в толстенном телефонном справочнике разыскать нашу злополучную гостиницу. Но справочник не помог, поскольку ни названия гостиницы, ни улицы, на которой она расположена, мы не знали. Тогда он стал детально расспрашивать нас о характерных приметах местности, расположенной вокруг гостиницы. Это помогло. Мы сообща прошли каких-нибудь 200 метров и увидели невдалеке знакомый забор нашей гостиницы. С нашими спасителями мы расстались, обнявшись по-дружески.
…Вспомнилась мне почему-то моя давняя поездка в одну из прибалтийских республик в советские времена. В дневное время мы с женой бродили по городу и с каким-то вопросом обратились к идущей нам навстречу девушке. Нагло ухмыляясь, она на чистейшем русском заявила, что по-русски не понимает.

Гуся поймать не удалось
Мой коллега Гена, с которым мы работали в Ярославской области, уже не первый день ходил с дурным настроением. В городской столовой кормили вареной китовой колбасой, а нормальное мясо куда-то пропало. Правда, «мясом» здесь курятину не считали, а она нет-нет и появлялась в довольно скудном меню. Меня это вполне устраивало, но он, как и местные мужички, хотел «настоящего мяса». Китовую колбасу, прозванную в народе «никитовой» колбасой в честь Никиты Хрущева, я есть не мог из-за того, что она крепко подпахивала рыбой. Правда, в «рыбный день» я рыбу ел с удовольствием.
Как-то Гена в один из таких осенних полуголодных дней привычно лежал после рабочего дня на раскладушке, вперив неподвижный взгляд в угол комнаты. Он вспоминал дом и вкусные блюда, которые готовила его жена Люся. Вдруг он очнулся от своих воспоминаний и энергично воскликнул:
–У меня есть идея!
Идея состояла в том, чтобы поймать и пустить в пищу приблудного гуся, который плавал в расположенном неподалеку пруду и попадался нам на глаза, когда мы возвращались с работы. Когда он поделился этой идеей с нашей хозяйкой Настасьей Ивановной, у которой мы снимали жилье, та его идею горячо поддержала. В городке в то время за мясом были огромные очереди, а записываться в них любителям мяса приходилось с пяти часов утра. Поскольку городской житель Гена с живыми гусями дела не имел, она его предупредила о возможных недоразумениях, связанных со способностью этих пернатых больно щипаться и бить обидчика по ногам крылом. Гену это не остановило, и он, натянув сапоги и прихватив с собой рабочие рукавицы, отправился на охоту.
Гены долго не было. Вернулся он, однако, ни с чем. Потом мы уже узнали о том, что поймать гуся, когда тот находится на водоеме, – дело безнадежное.

Дважды покинутый
Лев Дмитриевич – личность, безусловно, незаурядная.       Речь ниже, однако, пойдет о его личной жизни и его мужественной борьбе за достойное воспитание оставленных на его попечение детей, брошенных своими матерями. Знакомство с его судьбой и судьбами его детей наверняка поможет тем, кто, оказавшись в сходной ситуации, сидят, обхватив в отчаянии голову, и не знают – что с собой делать.
С Львом мне пришлось довольно тесно общаться в студенческом общежитии Геологического факультета МГУ на Ленинских горах. В комнате проживали трое – мы с ним и Борис, его одногруппник. Лев – уроженец Ярославской земли, а Борис и я – с Украины.
Лев с увлечением учился, твердо решив стать известным геологом. Он не заводил знакомств с девушками, не курил и категорически не пил спиртного.
Проблем с будущей своей женитьбой он не предвидел и полностью положился в этом вопросе на горячо любимую свою маму, медсестру по профессии, которая обещала найти ему невесту по своему вкусу, когда подойдет время.
Когда наступали праздники, мы с Борисом закупали вино с закусками, а Лев всякий раз напоминал нам при этом, что он пить не будет – разве что сок или лимонад. Но как-то так случилось, что нам в магазине попался яблочный сидр, и мы купили несколько бутылок этого вкусного напитка. Когда началось застолье, Льву без каких-либо комментариев налили в чашку сидра, и он сразу же его высоко оценил, изъявив желание пить только этот напиток. На второй день он проснулся радостный и веселый, скептически глянув на пустые бутылки из-под вина, которые опорожнили мы с Борисом. Когда он снова стал расхваливать сидр, мы протянули ему опустевшую бутылку и предложили внимательно посмотреть на уголок этикетки, где отчетливо была указана крепость напитка – 7 градусов. Возмущению Льва не было границ, он расценил наш поступок как предательство.
Свою невинность в общении с прекрасным полом Льву удалось сохранить вплоть до окончания университета. Соблазны, однако, были впереди. После окончания университета судьба забросила Льва на далекую Чукотку. Десять лет проработал он в разных геологических организациях Дальнего Востока. В Анадыре Лев женился на 16-летней девушке, незадолго до этого приехавшей из Киргизии с матерью, а также четырьмя братьями и сестрами. Невеста была несовершеннолетней, но разрешение на брак в местном райисполкоме было получено. Однако счастливая семейная жизнь продолжалась недолго. Родив ему сына, молоденькая жена вскоре завела себе любовника, с которым вскоре сбежала от законного мужа. Пришлось Льву воспитывать сына в одиночку.
Немного о судьбе его сына. Он пошел по стопам отца, окончил Геологический факультет МГУ, но ввиду отсутствия распределения и отсутствия работы в российских организациях, сменил профессию и устроился работать в Московское отделение одной из британских фирм, занимающихся консалтингом и аудитом. Работая в британской фирме, он получил дополнительно два диплома по экономике – российский и британский. Затем по его просьбе он был переведен в Канаду в город Калгари – нефтегазовую столицу Канады. Ему вновь было предложено учиться и получить очередной, канадский, диплом бухгалтера. Через необходимые три года работы в Канаде члены семьи сына (сын и жена) получили канадское гражданство, но с этой семьей случилась беда, характерная для многих уехавших за границу, – она распалась. Оставшийся холостяком, сын по интернету познакомился с девушкой из Комсомольска-на-Амуре, и они поженились. Затем сын получил предложение стать финансовым директором британской нефтегазовой фирмы, и семья переехала в Лондон. В новой фирме ему сопутствовал успех: в Иракском Курдистане было открыто крупное газовое месторождение, а в Уганде на берегу озера Альберт – крупное месторождение высококачественной нефти. Эту удачливую британскую фирму за приличную цену перекупила крупная китайская компания. Хороший бонус менеджменту проданной фирмы помог ее бывшему финансовому директору приобрести собственный дом-таунхауз в Лондоне.
Когда Лев вернулся с Чукотки в родной Ярославль, он женился снова. Новую свою жену он пытался всячески оградить от каких-либо излишних контактов, чтобы она кем-то не увлеклась, как и первая. В то время я по работе оказался в Ярославле, где неподалеку работал в геофизической экспедиции. Пересеклись мы со Львом чисто случайно в организации, где он работал. Мы долго не виделись, и общения в рабочее время явно не хватило. Тогда он пригласил меня к себе домой посидеть у него за чаем после работы. Но этим предложением воспользоваться я не смог, так как в тот же день вечером должен был уехать из Ярославля. Когда я вернулся в Москву, то позвонил Борису, передал ему привет от Льва и рассказал историю про несостоявшийся вечерний визит. Борис был жутко удивлен и сообщил мне, что Лев после повторной своей женитьбы домой к себе категорически никого не приглашает, даже близких друзей. Так что, для меня Лев наверняка сделал исключение. Видимо, доверяя мне, как человеку, имеющему собственную вполне привлекательную жену. А с ней он был давно знаком, даже не раз у нас ночевал. Вторая жена родила Льву двух дочерей. Но через какое-то время история вновь повторилась: не уберег-таки он ее от увлечения. И оно вновь оказалось настолько серьезным, что жена сбежала к любовнику, оставив на Льва обеих дочерей. Пришлось ему теперь воспитывать всех троих…
Обе дочери Льва окончили школу с медалями, поступили, соответственно, в Московский государственный лингвистический университет и в Российский государственный университет нефти и газа. Несколько лет сын в помощь своим сестрам присылал на их учебу необходимые деньги. У сына в Лондоне от его новой жены родились две дочери. Еще трое внуков Льву подарили его дочери. Так что, в части прибавления потомства свою программу он выполнил сполна.
Сын, получивший британское гражданство, давно приглашал отца переселиться к нему в Англию, но безуспешно. Лев Дмитриевич – убежденный российский патриот, причем, как говорится, до мозга костей. Приведу пример одного из его поступков, рассказанный им самим.
Как-то два американских геолога в сопровождении Льва отправились на Украину, где на окраине г. Кривой Рог бурилась глубокая скважина. Неприятный инцидент случился на неофициальном приеме, организованном хлебосольными хозяевами на берегу заповедного водохранилища. Для повышения статуса приема американских гостей начальником геологоразведочной экспедиции был приглашен его приятель – настоящий генерал со свитой (командир расположенной поблизости дивизии). В завершающей стадии вечера опьяневший и расчувствовавшийся генерал в знак советско-американской дружбы обменял свой роскошный форменный, с кокардой, генеральский головной убор на простенькую парусиновую бейсболку одного из американцев. Все присутствующие почувствовали постыдность ситуации и большую неловкость, но спутники генерала, а также пригласивший его начальник геологоразведочной экспедиции, не осмелились остановить опьяневшего командира дивизии. Абсолютно трезвому Льву в сложившейся ситуации за державу стало обидно, и он решил в это дело вмешаться. Он отвел в сторонку гордого своей неожиданной сувенирной добычей американца и на своем скудном английском потребовал вернуть генеральскую фуражку. Американец долго упирался, объясняя, что обмен головных уборов был добровольным и вполне законным, но, почувствовав угрозу международного конфликта, сдался и отдал фуражку. Затем Лев демонстративно произвел обратный обмен головных уборов. Генерал, решив, что перед ним сотрудник КГБ, не сопротивлялся, сказав: «Ну что ж, у вас такая работа!». Только вот генерал и американец ошибались насчет принадлежности Льва к ведомству госбезопасности.
Уйдя с работы на пенсию, Лев в одиночку «накопал» столько интересных фактов из геологических фондов и малоизвестных источников информации, что стал писать книги, одна за другой. Объема этой работы хватило бы на целую лабораторию, однако рассчитывать пришлось лишь на помощь дочери, пошедшей, как и сын, по стопам отца. Потянуло его и на мемуары, и он написал их, но выпустил тиражом в несколько штук – только для своих родственников. Когда собирал для этого материалы, то попросил кое-какие фото у первой своей жены. Та с готовностью их ему принесла, но на прощание заразила ковидом, заверив бывшего мужа в том, что судьбой своей она вполне довольна и что ни о чем не сожалеет…
Семьи всех трех детей Льва Дмитриевича, вполне благополучные и самостоятельные, постоянно приглашают его пожить к себе. Шесть внуков – два мальчика и четыре девочки – надежно гарантируют продолжение его рода.
…Лев в преддверии своего восьмидесятилетия боролся с тяжелым недугом (онкология). Лечение привело к улучшению, обследования показали положительную динамику. Однако больше всего беспокоила его судьба очередной затеянной им книги по геологии – успеет ли завершить начатый труд. Победил он и на этот раз.

Еврей или интеллигент?
Мой коллега Игорь Васильевич всегда гордился тем, что он интеллигент, причем не в первом поколении. Коллеги его уважали за профессионализм и серьезность. Вот эта серьезность была не всегда соразмерной обстановке и времени. Ему трудно было превратить в шутку то, что начинало его подчас беспричинно мучить и что легко в шутку превращали окружающие, часто неожиданно натыкавшиеся на его вопрос: «А что ты под этим имеешь в виду?». Я, после того как стал с ним работать в одной комнате, всячески старался развить в нем чувство юмора, но терпения моего подчас не хватало. Даже пришлось как-то процитировать ему Франсуа де Ларошфуко: «Серьезность – это счастье глупцов». Обиделся на меня после этого, но потом оттаял…
Как-то близился один из еврейских праздников, и в нашем НИИ евреев, если те из своей национальности не делали тайны, коллеги поздравляли с этим событием. В один из таких дней в нашу комнату заглянул Сергей Павлович Каменев, наш крайне приветливый коллега из другого отдела. Он ткнул пальцем в один из дальних углов, где располагался стол Игоря Васильевича, и спросил: «А где этот?» Я ему ответил, что «этот» задерживается, но непременно придет.
Игорь Васильевич частенько опаздывал, ссылаясь на плохую работу транспорта. Этот раз не был исключением. И когда я выслушал очередные его проклятия в адрес работы городского транспорта, сообщил ему о визите Каменева. Игорь Васильевич сразу забеспокоился, спросил – зачем он ему, и помчался в комнату Каменева. Там он пробыл недолго и вернулся красным и возмущенным.
– Представляешь – Каменев меня, потомственного русского интеллигента, поздравил с наступающим еврейским праздником!
Игорь Васильевич ждал от меня сочувствия, но я ему для начала предложил подойти к висящему на стене зеркалу. Он подошел и стал пристально вглядываться в свое изображение.
– Что-то не так? – удивленно спросил он.
– Всё так, но ты мне расскажи детально – кого ты там видишь.
– Ну как «кого» – себя, конечно.
– А как ты при этом выглядишь?
– Как обычно – и сегодня, и всегда так же.
– Ладно, я тебе расскажу, – сказал я. – В зеркале – типичный интеллигент в очках, при галстуке и с обширной лысиной.
– Ну, хорошо. А что же во мне еврейского?!
– Видишь ли, дорогой, ты настолько вжился в роль интеллигента, что для иных окружающих стал смахивать на еврея.
– Это как?!
– А так. В России давно путают их между собой. И не секрет, что незнакомых людей в шляпах, костюмах с галстуками и очках в советское время стали принимать за евреев. Дурацкий вопрос «А вы, случайно, не еврей?» после прихода советской власти стал вполне привычен, и не только в Одессе.
Мои объяснения по поводу устоявшихся аналогий Игоря Васильевича не вполне убедили. Тогда я ему, любителю поэзии, привел в пример следующее, часто вспоминаемое, утверждение Марины Цветаевой: «В сем христианнейшем из миров поэты – жиды".
В книге Гордона Крейга «Немцы» приводится довольно любопытное сопоставление положительных и отрицательных качеств немцев и евреев. Автор этой книги проводит параллель между этими двумя народами и героями рассказа Эдгара По «Вильям Вильсон», в котором у главного героя есть однокашник, сходство с которым становится для него невыносимым. Раздражение главного героя перерастает в итоге в такую ненависть, что он решается на убийство двойника. Мне думается, что нечто похожее имеет место в отношениях между русскими и русскими евреями. И излишняя констатация их сходства приводит к отрицательным эмоциям у тех и других.
Вскоре после нашей полемики по поводу сходства евреев и русских интеллигентов Игоря Васильевича сагитировали записаться в хор Российского Дворянского Собрания (РДС). Парадокс в том, что никакого музыкального слуха у него не было. Сагитировала же его ходить на занятия хора наша коллега Ирина Сергеевна, часто навещавшая нашу комнату. Отказать ей он никак не мог и подружился с потомками дворян, так же считавшими себя русскими интеллигентами. На мой вопрос о том, как проходят эти занятия, он рассказал, что начинаются они с пения гимна «Боже, царя храни». Ирина Сергеевна, входившая в правление РДС, при поддержке Игоря Васильевича взялась было и за меня, расписывая интеллигентную среду этого сообщества. Но вступать в него или ходить петь в хор я категорически отказался, ссылаясь на скептическое отношение к подобным сообществам

Его школа
С Семеном Яковлевичем Колчинским я познакомился в далекой зеленой юности. Попробовав себя довольно безуспешно в различных видах спорта, я как-то заглянул в фехтовальный зал, где он проводил тренировку, после чего бросить этот вид спорта уже не смог. Это было то время, когда двери спортивных обществ были открыты для всех желающих, особенно для таких юнцов, как я. Платить за занятия спортом и за снаряжение не нужно было – все расходы на себя брало государство. Тренеры вырывали из цепких рук улицы с ее жесткими, а порою и жестокими, законами всех, кто потянулся к спорту.
Семен Яковлевич был одним из таких тренеров, которые во многом заменили отца тем из ребят, у которых отцы не вернулись с фронта. Заслуженный тренер СССР и Украины, мастер спорта по фехтованию и по рукопашному бою, он воспитал несколько поколений чемпионов мира, Олимпийских игр, Европы, СССР и Украины. Наиболее известными из них были Виктор Путятин, Григорий Крисс, Иосиф Витебский. К моменту моего с ним знакомства Колчинский был уже чемпионом Украины по фехтованию и чемпионом Киргизии по рукопашному бою. О его боевом прошлом я узнал много лет спустя, так как в то далекое время на эту тему он разговоров со своими учениками не вел. Он был среди тех спортсменов-добровольцев, кто в первые же дни Великой Отечественной войны составил костяк специального отряда, получившего вскоре название «Отряд отважных». Из наиболее физически и морально закаленных спортсменов, выпускников Московского института физической культуры и курсантов центральной школы НКВД была затем создана отдельная мотострелковая бригада особого назначения (ОМСБОН). В этой бригаде было 22 Героя Советского Союза, в числе которых – автор книги «Сильные духом» Дмитрий Медведев, прославленный разведчик Николай Кузнецов, Лазарь Паперник, Надежда Троян. Из этой бригады направлялись группы в тыл неприятеля для проведения диверсий. Солдат бригады обучали приемам штыкового и рукопашного боя. Они умели в качестве оружия использовать всё, что в бою оказывалось под рукой, а также владели приемами самбо, бокса и вольной борьбы. Семен Яковлевич обучал других и сам принимал участие в боевых операциях. Он был награжден 6 орденами и 20 медалями.
Так получилось, что первым видом оружия, которым мне пришлось овладеть, был карабин с эластичным штыком (в те годы еще существовал такой вид фехтования). Соревнования по этому чисто русскому виду военного искусства, доведенному до уровня спортивного мастерства, проводились на чемпионатах СССР и чемпионатах Вооруженных Сил. Считалось, что они способствовали эффективной подготовке бойцов к ведению рукопашной схватки с оружием и психологическую устойчивость бойца во время боевой схватки.
Признаюсь, что к предложению начать свою фехтовальную карьеру с овладения карабином с эластичным штыком я отнесся прямо-таки без восторга. До этого мне пару раз приходилось видеть соревнования фехтовальщиков. Киевская школа фехтования всегда отличалась высоким уровнем мастерства, и сражения бойцов на рапирах и шпагах всегда привлекали много зрителей. Молодежь, зачарованная поединками фехтовальщиков в их белоснежных костюмах, после очередных соревнований устремлялась в спортивные общества попробовать свои силы в этом романтическом виде спорта. Так получилось и со мной. Но когда я, уже по совету тренера, посетил соревнования на карабинах с эластичным штыком, то никакой эстетики в них не увидел. Это были соревнования военнослужащих из подразделений МВД, к которому относилось спортивное общество «Динамо», в котором я состоял. Я увидел, как богатырского роста бойцы, в руках которых карабины выглядели игрушками, колошматили в боевом запале друг друга и отнюдь не выглядели такими же рыцарями, как те белые молнии, которые дрались на фехтовальной дорожке шпажными или рапирными клинками. И еще. Я был не из хрупких юношей, но мне трудно себя было представить в качестве противника одного из тех верзил, которых я увидел на фехтовальной дорожке. Сказал я обо всем этом Семену Яковлевичу. Он потер ладонь и как-то загадочно усмехнулся:
– А ты думаешь, что во время войны перед рукопашным боем противников сортировали по весу и росту?..
Узнав много лет спустя детали боевой биографии С.Я.Колчинского, я, кажется, смог догадаться, о чем он тогда подумал. Оказалось, что из множества эпизодов войны ему больше всего запомнился бой, в котором он чудом остался жив. Во время этого боя он взялся уничтожить засевшего в одном из домов вражеского автоматчика, стрелявшего по нашим солдатам. К моменту встречи автоматчик, оказавшийся огромным детиной, расстрелял автоматные рожки и отстреливался из пистолета. Семену Яковлевичу удалось нанести гитлеровцу удар по вооруженной руке, затем – в живот и, в итоге, скрутить его, но выстрелить тот все же успел. Пуля обожгла ладонь, оставив на ней метку. К слову, мой тренер богатырским ростом отнюдь не отличался.
Начались усиленные тренировки – впереди были соревнования. Семен Яковлевич акцентировал мое внимание на приемах, нацеленных на выбор оптимальных траекторий штыка в различных ситуациях. Он обратил мое внимание на то, что большинство тех богатырей, вид которых смутил меня на недавних соревнованиях, грешат очень уж размашистыми движениями карабина. Приводил он также в пример сценическое фехтование. Студенты и актеры театрального училища, покорявшие зрителей своими эффектными боями на сцене, на спортивных соревнованиях оказывались, как правило, последними: они по привычке размахивали шпагами, получая тут же уколы противника в результате контратаки. Он мне обещал, что другие виды оружия от меня не уйдут и что фехтование на карабинах послужит для этого подспорьем, развивая такие важные качества, как быстроту, точность и чувство дистанции. Да и опыт боев сам по себе ценен.
Начальный спортивный разряд я выполнил на первых же соревнованиях. Продолжительные тренировки дали мне основательное владение техникой самых разных приемов штыкового боя. Один из моих первых боев запомнился особенно. Моим противником оказался один из тех рослых бойцов, сам вид которых меня некогда очень смутил. Мне у него удалось бой выиграть. Но потрясла меня не сама эта победа, а слезы на глазах моего противника сразу после боя, когда он, чертыхаясь, вслух сетовал на то, что «продул бой пацану». Вот так мы тогда взрослели…
Через год после начала моих тренировок я уже втянулся основательно в занятия штыковым боем, но их пришлось прекратить из-за каких-то «указаний сверху», запретивших юношам заниматься этим видом фехтования. Семен Яковлевич напомнил о моем давнем желании и его обещании давать мне уроки по фехтованию на шпагах. Дело быстро пошло, и через год я стал чемпионом Киева среди юношей. Учился я хорошо, школу закончил с медалью, и Семен Яковлевич стал усиленно агитировать меня поступать в институт физической культуры. Пожалуй, впервые я тогда его не послушался, так как не видел спорт в качестве основного дела своей жизни. Однако когда я сунулся было поступать в Киевский политехнический институт, то мне на вступительном экзамене (медалистам надо было сдать один экзамен) поставили тройку, да еще ехидно заметили, что с моими знаниями учиться в вузе я не смогу. Что-то похожее сказали и моему однокласснику, отважившемуся с его еврейской фамилией так же сунуться в этот же вуз. С моими «оппонентами» тогда я был категорически не согласен, потому что, скучая в ожидании беседы с ними после подготовки ответа на экзаменационный билет, успел решить задачки девушке, сидевшей неподалеку и попросившей меня о помощи. Школьная привычка… К слову, затем я узнал, что в институт она со своей четверкой прошла.
К тому времени я уже имел представление о геофизике и пошел учиться по этой специальности в Киевский геологоразведочный техникум. Занятия спортом я не бросил, и еще через год стал чемпионом спартакиады Киева. Однако Семен Яковлевич, сильно огорчившись моим непослушанием, заметно охладел ко мне. Да и что можно было теперь ожидать тренеру от человека, заболевшего тягой к геологическим экспедициям?.. Я и сам начал привыкать к мысли, что с этим видом спорта надо будет кончать, учитывая трудности, связанные с потерей спортивной формы в течение продолжительных полевых сезонов.
Техникум я окончил с отличием и был включен в «5% выпуска», что давало мне право сразу же поступать в вуз без производственного стажа, а также распределиться работать в любую точку страны, включая Киев. Я тогда жил с мамой в коммунальной квартире, где проживало пять семей. Состав этой «коммуналки» был довольно необычен. Одну из комнат занимал бывший партизан с женой и дочкой, другую – отсидевший свою «десятку» бывший полицай с дочкой и внучкой. Мы вдвоем размещались в небольшой комнатке, отгороженной от кухни тонкой перегородкой. Перегородка эта всякий раз колебалась, когда хлопали кухонной дверью, и от таких хлопков время от времени падали развешанные на ней фотопортреты. Портрет Сонечки, своей младшей сестры, мама, в конце концов, убрала со стены и нашла для него более надежное место. Красавица Сонечка вместе с престарелыми родителями и двумя своими детьми «пошли по приказу» в Бабий Яр. В свободное от учебы время я проводил в спортзале, с друзьями и в библиотеках, так как условий для занятий дома практически не было, а перед сном всякий раз из-за недостатка места мне приходилось ставить раскладушку. Эта теснота тяготила. Меня манили дали, и я взял направление в Таджикистан. Почему туда? Потому что во время войны мы несколько лет прожили в этом гостеприимном крае, о котором у меня остались самые лучшие воспоминания. Собираясь на фронт, мой отец отправил нас в начале войны туда в эвакуацию в том, в чем мы были. Получилось это неожиданно, так что документы у нас с собой были далеко не все. Взамен моего подлинного свидетельства о рождении в городе Василькове Киевской области, таджики выдали бумагу, в соответствии с которой я стал уроженцем города Сталинабада. А когда мне выдавали паспорт, то доказать истину оказалось делом трудным, и пришлось махнуть рукой на эту ляпу. Зато как было занятно наблюдать широкую улыбку кадровика Таджикской геофизической экспедиции, когда он, раскрыв мой паспорт, воскликнул: «Ба! Да ты же наш национальный кадр!». Запомнилась редкая фамилия этого симпатичного человека – Тамара (он, кажется, был из цыган).
В ожидании отъезда в геофизическую партию я шатался по городу (тогда это еще был Сталинабад, затем – Душанбе) и забрел на стадион. В одном из залов тренировались фехтовальщики. Слово за слово – и меня пригласили принять участие в первенстве города, которое намечалось на следующий день. Поучаствовал я в этих соревнованиях и занял первое место в фехтовании на шпагах. Через пару дней я уехал в полевой отряд на участок работ, расположенный недалеко от афганской границы.
Работа мне была под силу, я с ней справлялся. Но вскоре выяснилось, что геофизический метод, которым проводились работы, в данном районе является крайне неэффективным. Времяемкие работы почти не давали результата, и страдали больше всего от этого рабочие (недавние зэки и совсем молодые ребята – выпускники исправительно-трудовой колонии), которые были на сдельной оплате труда. Ситуация складывалась тупиковая, а к переходу на другой геофизический метод экспедиция не была готова – не хватало соответствующей аппаратуры. Пришлось ждать, ничего другого не оставалось. Вскоре, однако, пришла телеграмма, в соответствии с которой меня вызывали на сборы к предстоящей спартакиаде СССР, где я должен был выступить в составе команды Таджикистана.
Спартакиада проходила в Москве. Выступил я на ней довольно скверно, но воспользовался пребыванием в столице для того, чтобы попытаться поступить в вуз. Все пять экзаменов сдал на-отлично. Я пребывал в раздумье, но сомнения мои рассеял кадровик Тамара, когда я вернулся из Москвы в Таджикистан. Он убедил меня прервать на этом мою работу и вернуться в Москву, что я и сделал. К слову, экзамены в Москве явили собой полнейший контраст той иезуитской экзекуции, которую мне когда-то устроили экзаменаторы при попытке поступить в киевский вуз. Более того, запаса моих знаний хватило-таки не только для того, чтобы учиться в вузе, но окончить Московский университет с отличием.
Во время учебы в Москве я возобновил занятия фехтованием. Пару раз был чемпионом МГУ по фехтованию на шпагах. Кроме того, занимался тренерской работой, что являлось ощутимым подспорьем к скромной студенческой стипендии.
Семен Яковлевич Колчинский оказал вполне ощутимое влияние на линию моей судьбы. Если бы не его уроки, всё могло бы сложиться по-иному. И дело наверняка не в технике фехтования, которой он обучал своих учеников. Он воспитывал из нас полноценных личностей, которым ранее, до знакомства с ним, так не хватало мужского начала в их семейном окружении. Он прививал нам уверенность в морально-волевом превосходстве над будущими противниками, которые могут встретиться не только на фехтовальной дорожке. Он учил нас не унывать после поражений, а упорно трудиться, нацеливая себя на победу. Его школа в полной мере пригодилась мне и в последующей жизни, когда было уже не до регулярных занятий спортом.
Много лет я с Семеном Яковлевичем не виделся. Помог случай. В один из его юбилеев в том же ресторане, где отмечали это событие, случайно оказался мой брат Семен. Они познакомились, и вскоре после этого мои контакты с Семеном Яковлевичем возобновились. Мы с ним переписывались, и время от времени перезванивались. Он был очень рад тому, что мои профессиональные успехи я связывал с той закалкой в юности, которую он смог обеспечить своим ученикам. Сетовал в своих письмах на трудности, связанные с высокой стоимостью спортивного снаряжения, недовольством родителей его учеников, на плечи которых стали все больше перекладывать расходы на подготовку и поездки к местам проведения соревнований. Большое огорчение вызывали у него перегрузки ребят в их школах, гимназиях и лицеях, из-за которых они с трудом выкраивали время на спорт, вырастая физически не вполне развитыми.
Мне запомнились приятные встречи и застолья, которые Семен Яковлевич иногда устраивал у себя дома. Его лишенная какой-либо роскоши квартира напоминала музей, уставленный спортивными кубками и фехтовальным оружием. За столом хозяин квартиры всегда был неизменно весел и остроумен. Сам он из напитков, зная в них толк, неизменно предпочитал украинскую самогонку. Конечно же, в небольших дозах.
…С множеством учеников Семена Яковлевича, людей разных профессий, мне довелось увидеться на гражданской панихиде и в переполненном зале на поминальной трапезе, когда его не стало. Многие из них мне были знакомы еще с юности. Например, бывший рапирист профессор Станислав Ошкадеров, выбравший для себя в качестве основного дела жизни металлофизику и ставший трижды лауреатом Государственных премий.

Ему не хватало ласки
Арзика на цепь посадили еще щенком. Он быстро понял, чего от него хотят хозяева, и лаял, почти не переставая, носясь вдоль низенького заборчика, разделяющего огород от двора. В огороде стоял сарай, в котором похрюкивала свинья. Ее-то и должен был круглосуточно охранять Арзик от недобрых рук. Когда его хозяйка, Настасья Ивановна, возилась на огороде или в сарае, Арзик отдыхал, подавая голос лишь тогда, когда кто-то приближался к хозяйскому дому, проходя мимо по улице.
С Арзиком я познакомился, когда с моим коллегой Геной снял на время комнату у хозяев этого злобного на вид пса непонятной породы. Настасья Ивановна, перечисляя условия, которые нам надо было выполнять на время проживания в ее доме, предупредила: «К Арзику не подходить – порвёт!». Мы с Геной и без этого предупреждения не допускали даже саму возможность контакта с Арзиком, у которого глаза постоянно наливались кровью от неистового лая. Наша хозяйка не сомневалась в том, что Арзик порвет каждого, кто посмеет к нему приблизиться.
Однажды утром вышли мы с Геной из дома, направляясь на работу, но он зачем-то сразу же вернулся обратно. Я, дожидаясь его, ходил туда-сюда по двору и обратил внимание на забавную закономерность в поведении Арзика. Как только я удалялся от него, он принимался лаять еще истошнее. Если же я приближался к нему, он почти умолкал. Я сделал еще пару шагов в его сторону. Он совсем перестал лаять, вильнул хвостом и с любопытством стал смотреть на меня, чисто по-собачьи вращая морду из стороны в сторону. И когда я подошел еще ближе, он пригнулся к передним лапам, переступая ими часто-часто, и заскулил. Мы с ним с двух сторон приблизились к заборчику. Я протянул к нему руку и коснулся его головы. И тут Арзик прыгнул ко мне, зарылся мордой в мою куртку и стал громко и надрывно скулить. Я гладил его нечесаную шерсть, он же буквально рыдал, а затем понемногу начал успокаиваться. Обеспокоенная наступившей вдруг непривычной тишиной Настасья Ивановна выглянула из сарая и прямо-таки обомлела от неожиданности. У Гены, вскоре появившегося на пороге дома, челюсть буквально отвисла. Когда все пришли в себя, Гена подошел ко мне, но погладить Арзика не рискнул, хотя тот уже и не думал на него лаять.
Вечером, ужиная в привокзальном ресторане, мы с Геной вспомнили об Арзике и взяли кое-что ему. Он нас уже не облаял и принял, как должное, свою долю ужина.
На другой день Настасья Ивановна строго меня отчитала. Ее беспокоило пробудившееся дружелюбие Арзика, которое могло бы теперь проявиться в его отношении к чужакам. Но нам удалось убедить ее в том, что Арзик просто перестал считать нас такими.
…Когда наступило время уезжать, все мы – я, Гена, Настасья Ивановна и ее муж Иван Иванович – почувствовали, что за минувшие несколько месяцев мы на самом деле успели сродниться. Арзику это стало понятно еще раньше…

Жадность сгубила
Будущий профессор, а в то время пока еще доцент, Николай Серафимович с детства был человеком бережливым и экономным. Поговорка «Копейка рубль бережет» была для него не только словами. Он никогда не проходил мимо валявшейся на земле монеты и непременно ее подбирал. Студенты давно подметили в нем эту черту и после очередной экзаменационной сессии решили над ним подшутить.
Перед входом в кабинет доцента один из студентов выскоблил в паркете углубление размером с монету и воткнул ее туда, крепко припечатав затем каблуком заподлицо с полом. Когда появился доцент, которого студенты ждали для пересдачи экзамена, они увидели, как он пытается безуспешно извлечь монету. Но не таков был Николай Серафимович, чтобы упустить подобный случай. Вскоре он вышел из кабинета с молотком и отверткой. Орудуя ими, он успешно извлек монету из пола, а оставшееся в полу углубление служило студентам доказательством правдивости этой истории.

Ждановка
Ждановка – это не населенный пункт, расположенный на Донбассе, хотя есть и такой. «Ждановкой» сотрудники геофизической партии, работавшей в советское время на полуострове Мангышлак (ныне – Мангистау), назвали болезнь, которой вскоре после прибытия на полуостров стал страдать электромеханик Жданов. Связана она была однозначно с употреблением воды из морского опреснителя, которую водовозки привозили из расположенного на расстоянии 100 км от базы партии города Шевченко (ныне – Актау). Город этот иные журналисты тогда называли «столицей нефтяников Мангышлака», хотя для местных жителей давно стало ясно, что его процветание и отличное снабжение «из центра» связано не с нефтью, а с расположенными на полуострове месторождениями урана. Опреснители морской воды, работавшие на урановом топливе, снабжали водой почти весь полуостров, а в самом городе этой воды хватало для полива деревьев в городском парке. К слову, знатоки утверждали, что состав местной почвы здесь такой, что при достатке воды можно было бы вполне выращивать персиковые деревья.
Агрегаты для опреснения морской воды работали здесь по технологии термо-испарительной дистилляции. Состоит она в том, что конденсируемый пар собирают в накопительные емкости, затем воду обогащают солями и фтором, проводят процедуру обеззараживания и фильтруют полученный раствор через засыпки карбонатного песка и активированного угля.
Жданов, носитель недуга «ждановка», название которого не встретишь ни в одном справочнике, никогда не болел желудочными расстройствами. Здесь же после приема воды, полученной из опреснителя, у него начиналась диарея, остановить которую, по его глубокому убеждению, можно было лишь при употреблении внутрь полстакана водки с добавлением в нее соли. Соль для этого требовалась обычная, поваренная, а не та, которую после опреснения морской воды добавляют в полученную из пара жидкость. Вместо хорошего вкуса при этом получалось, как правило, безотказно работающее слабительное.
Всё бы ничего, но к приезду Жданова на место проведения работ в геофизической партии ввели сухой закон, запрещавший под угрозой увольнения употребление спиртных напитков. Делались, правда, отдельные исключения. Так было, когда один из рабочих накинул на плечо ремень фляги с водой, не заметив пристроившегося к ремню скорпиона. Скорпион мгновенно ужалил, и плечо стало распухать. Рабочий потребовал бутылку водки, чтобы нейтрализовать яд. Дело было на буровой скважине, и начальник отряда послал машину за водкой, учитывая возникшее чрезвычайное обстоятельство. Этот прецедент породил ряд других, когда на людей якобы стали нападать не только скорпионы, но даже фаланги и змеи. Все пострадавшие стали требовать водку «для лечения».
Ситуацию с Ждановым так же сделали исключением, но просуществовало оно недолго. Другие люди почувствовали скверное последействие воды из опреснителя, но единственное, что могло сделать начальство после этого, – посылать водовозки не в город Шевченко, а к немногочисленным источниками пресной воды, расположенным на Узени и мысе Песчаном. Разницу во вкусе этой воды и «коктейля» из опреснителей почувствовали все. Единственным ограничением была длина шланга у водовозок: она должна была быть достаточно большой, чтобы закачивать воду из подземного источника, связанного с карстовыми приповерхностными полостями.
«Ждановка», которой страдал Жданов и некоторые его коллеги, оказалась буквально пустяком по сравнению с грозными недугами, которые влекло за собой употребление для питья воды из опреснителей. Такую воду эксперты со временем перестали рекомендовать для питья, ограничиваясь лишь ее безвредным использованием для бытовых и технических нужд. Дело в том, что такая пресная вода имеет высокую концентрацию тяжелых изотопов дейтерия и кислорода, которые не так-то просто удалить в процессе опреснения из соленой морской воды. Множество людей, не догадывавшихся об этом полвека назад, стали пациентами онкологов…

Жена из Подмосковья
У Сергея Афанасьевича было две мечты – найти себе молодую жену и купить по дешевке кожаную куртку. Он был холост, работал в НИИ рядовым инженером с невысоким окладом, поэтому ему приходилось рассчитывать только на себя, избегая неоправданных расходов. Экономя на всем, он доходил до того, что купленные утром перед работой газеты продавал затем на работе желающим за полцены. А когда в его коллективе собирали с каждого деньги на подарок очередному имениннику, он демонстративно вносил лишь половину озвученного взноса с каждого из сотрудников, объясняя это финансовыми трудностями. В коллективе даже появилась привычная для всех фраза: «Сергею Афанасьевичу трудно, так как он мало получает». Конечно, были сотрудники, получавшие меньше него, например, техники, но они не пытались так, как он, демонстрировать свою несостоятельность.
О жене Сергей мечтал давно. Дело у него шло к пятидесятилетию, и он вполне созрел для того, чтобы обзавестись женой. Смущали его, правда, свой уже преклонный возраст и непривлекательный вид: был он сед, наполовину лыс и в морщинах. Окружающие пытались вдохнуть в него оптимизм, а насчет возраста успокаивали, убеждая его в том, что не так уж он стар. При этом приводили в пример Вольфганга Гёте, влюбившегося на восьмом десятке в юную девицу. Сергей горестно вздыхал и резонно возражал: «Так я ж не Гёте!..» Он подолгу курил, размышляя на эту тему, приглядывался к окружавшим его женатым коллегам и задавал им множество вопросов, ставящих подчас в тупик. Когда одному из них, слесарю Николаю Давыдкину, он задал странный вопрос о том, много ли денег у него стало уходить на семейную жизнь после женитьбы, то ответ его озадачил: денег на жену уходит много из-за ее габаритов, и если приходится что-то шить в ателье, то расходуется много дорогостоящей ткани. К примеру, в начале минувшей зимы справили ей пальто, так драпу на него ушло ужас как много. Николай посоветовал при всех прочих условиях искать жену более миниатюрную…
Сергей жил в квартире один, точнее – вдвоем с попугаем. Он очень дорожил своим пернатым другом. И когда попугая не стало, Сергей тяжело перенес утрату. На работе люди понимали, что у него случилось что-то плохое, и стали доставать вопросами. В один из дней Сергей тихим голосом ответил-таки одному из любопытствующих: «У меня умер попугай». Но в ответ вместо сочувственных слов услышал хохот бездушных коллег. Сергей надолго затаил обиду на них. Впереди был продолжительный полевой сезон на полуострове Мангышлак, где несколько месяцев предстояло прожить в небольших клетушках из ракушника. Селили в эти клетушки по два человека, и Сергей предложил поселиться с ним мне, так как я попал в коллектив недавно и не успел пропитаться злословием в его адрес. Он предложил мне называть его просто по имени, без отчества. Я с этим сразу же согласился.
После одного из полевых сезонов Сергей ехал куда-то в электричке и познакомился в ней с миловидной соседкой. Она оказалась по профессии учительницей, была молодой и незамужней. Все ее параметры подходили Сергею, мечтавшему о такой невесте. Их отношения развивались стремительно, и вскоре Сергей объявил на работе, что он женится. На свадьбе, если она и была, никто с работы не был, но после бракосочетания он привел молодую жену на работу и со многими коллегами познакомил. Всем его улыбчивая жена понравилась, и Сергея от души поздравляли с осуществлением мечты.
Однако не прошло и месяца, как Сергей объявил, что подал на развод. Причина оказалась банальной: он заподозрил ее в стремлении заполучить московскую прописку и игнорировании «супружеских обязанностей». После последних слов народ было насторожился, но про секс никаких рассказов не последовало. Трактовка сути этих обязанностей была своеобразной: по мнению Сергея, жена должна была взять на себя регулярную уборку его квартиры. Но вместо заботы о чистоте квартиры она сидела над своими дурацкими школьными тетрадями, и конца и края этой ее деятельности он не видел. Сергей не поленился оповестить о своем решении тех, с кем знакомил свою невесту. Далеко не все ему поддакивали, представляя себе выматывающую работу школьных учителей, да еще и необходимость ежедневно мотаться за город и обратно на электричке и в городском транспорте. Тем, кто ему возражал, Сергей что-то невразумительное говорил о своем мужском достоинстве, которое не хотел бы потерять, занимаясь домашней уборкой при наличии жены.
Примерно в то же время, как случилась драматическая история с женитьбой, произошло досадное приключение с покупкой кожаной куртки.
Как-то проходя по незнакомой улице, Сергей обратил внимание на ателье, в котором в выходящем на улицу окне между стеклами красовалась мужская кожаная куртка рыжего цвета. Он тут же вошел в ателье и убедился в том, что куртка выставлена на продажу. Цена ее была невысокой, и он тут же ее купил. Была она длинновата, но наружные карманы были на месте, и рукава были ему в пору. Придя домой, он снова ее надел и стал вертеться перед зеркалом, любуясь собой в этой обновке. Однако внезапно он обнаружил, что рукава куртки сильно прилипают к ее наружным карманам. Это его очень огорчило, и он вернулся обратно в ателье. Там его успокоили, сказав, что куртку сшили из вновь поступившей кожи и что ей надо дать хорошенько просохнуть, прежде чем носить. Сергея эти доводы убедили, и он побрел домой, чтобы куртку повесить на балконе для довершения сушки. Расставаться с покупкой ему очень уж не хотелось.
Прошел не один месяц, а куртка сохла как-то вяло. В один из дней Сергей не вытерпел и отправился в ней путешествовать по городу. Рукава уже практически не прилипали к карманам, разве что чуть-чуть. Он смело вошел в метро, не опасаясь приклеиться к какому-нибудь пассажиру. Ехать ему предстояло долго, и он уютно устроился читать в углу вагона. Однако когда Сергей попытался встать перед нужной ему остановкой, сделать это оказалось невозможно: куртка приклеилась к сидению. Тогда он рванулся что есть силы, и тут послышался жуткий треск: обшивка сидения не выдержала испытания на разрыв. В наступившей тишине пассажиры как-то укоризненно смотрели на помрачневшего Сергея. Он же стал что-то талдычить про явно бракованную куртку, которую ему всучили. Но явно подвыпившего пассажира, стоявшего у дверей, эти оправдания не убедили, и он уверенно заявил: «Куртка, куртка… Она не может так делать. Скрипят только новые хромовые сапоги. Насчет скрипа куртки – никогда такого не слыхивал. Ну, пукнул – ничего страшного, с каждым такое бывает». И он, бывший военный, успел рассказать Сергею анекдот из солдатского юмора. В нем генерал, нагнувшийся за чем-то, при окружающих его офицерах пукнул и, смутившись, пробормотал: «Нервы стали никуда не годные…» Незнакомец возмущенно добавил: «Ну и причем здесь нервы или какая-то куртка?».

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70612492?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.