Главная страница | Триллеры | Первая жертва

Первая жертва
Рио Симамото
Tok. Национальный бестселлер. Япония
ОТ ПРИЗНАННОГО МАСТЕРА ЖАНРА В ЯПОНИИ, ОТМЕЧЕННОГО ГЛАВНЫМИ ЛИТЕРАТУРНЫМИ ПРЕМИЯМИ «NAOKI», «NOMA» И «GUNZO»
ПО РОМАНУ СНЯТ КУЛЬТОВЫЙ В ЯПОНИИ ФИЛЬМ
Теплым летним вечером Канна Хидзирияма – привлекательная студентка, мечтающая о карьере телеведущей – внезапно встает и уходит с важного для нее собеседования на крупном телеканале. Она идет в магазин, покупает нож и… убивает своего отца, известного художника Наото Хидзирияму. Вонзает ему нож в сердце посреди женского туалета художественного колледжа, где тот работал. Спустя несколько часов девушку в окровавленной одежде арестовывают на берегу реки. На вопрос полицейских, почему она это сделала, Канна спокойно отвечает: «Думайте сами, какой у меня был мотив».
Юки Макабэ – клинический психолог. Именно ей издательство «Симбунка» заказало книгу об этом резонансном деле. Теперь Юки предстоит провести несколько сеансов с Канной. Но уже на первой встрече она видит – с девушкой явно что-то не так. Та называет себя лгуньей и просит вылечить ее. И чем больше Юки погружается в личную жизнь Канны, тем острее понимает: это дело станет самым сложным в ее карьере.

Рио Симамото
Первая жертва


FIRST LOVE by Rio Shimamoto
© Rio Shimamoto 2018
All rights reserved.
Original Japanese edition published by Bungeishunju Ltd. in 2018. Russian language translation rights reserved by EXEM LICENCE LIMITED under license granted by Rio Shimamoto arranged with Bungeishunju Ltd. through
The English Agency (Japan) Ltd. and New River Literary Ltd. Russian language edition published by EKSMO Publishing House under sublicense.

Выполнено в рамках семинара переводческого факультета МГЛУ. Участники проекта: Алешинский Максим, Данцева Анастасия, Куликова Анна, Скрипаченко Даниил, Щербакова Анастасия


© Бонадык Н., перевод на русский язык, 2023
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

В студию вел бесконечно длинный белый коридор. С каждым шагом с меня, будто пыль, осыпалась повседневная жизнь. Я настраивалась на съемки. В студии «С» мне дали микрофон-петличку, и я закрепила ее на пиджаке. До мотора оставалось пять минут, но съемочная группа никуда не спешила. Сразу видно: у программы маленький бюджет и низкие рейтинги. Но так даже спокойнее, я ведь не знаменитость.
Ведущий, Мики Мория, уже хотел начинать, но его остановили: ему на лоб упала прядь тронутых сединой волос. Тут же подбежала парикмахер с расческой, пригладила, а скорее даже прижала волосы назад. Мория любезно улыбнулся и жестом поблагодарил ее. Девушка с поклоном отошла.
– Начинаем через минуту!
Я поправила очки, выпрямилась, развернулась к ведущему и, смотря прямо в камеру, широко улыбнулась.
– Добрый вечер! В эфире программа «Родительский час». В ней я, Мики Мория, отец четырех детей, отвечаю на вопросы о воспитании, которые беспокоят наших зрителей. Сегодня у нас в студии уже хорошо известная вам Юки Макабэ, клинический психолог.
Я легко кивнула и уверенно поздоровалась: «Добрый вечер!» Студия была оформлена в светлых пастельных тонах и напоминала детский сад, а ослепительно-яркое освещение заставляло забыть о том, что на дворе глубокая ночь.
– Госпожа Макабэ работает с хикикомори[1 - Хикикомори – человек, находящийся в добровольной социальной изоляции и в течение долгого времени (месяцы, годы) не выходящий из дома (здесь и далее прим. пер.).] и их родителями. Госпожа Макабэ, нет ли у вас каких-то интересных наблюдений за последнее время, которыми вы хотели бы с нами поделиться?
Я задумалась:
– Хм… Многие родители убеждены, что любовь заключается в том, чтобы отдавать, но из-за этого делают своим детям только хуже.
– Выходит, это заблуждение? Я правильно вас понял?
– Думаю, точнее будет сказать, что любить – значит уметь наблюдать со стороны.
– Но ведь если просто смотреть, этим ребенку не поможешь!
– Обычно родители хикикомори слишком опекают своих детей. Да, может показаться, что так ребенку будет лучше. Но на самом деле, ограждая свое чадо от любых проблем, родители тем самым не дают ему стать самостоятельным.
Мория задумчиво кивнул. Он всем своим видом показывал, что ему очень интересно меня слушать, и я сама не заметила, как увлеклась нашим разговором.
Съемки закончились через два часа. Я попрощалась и с небольшим поклоном вышла из студии. В приемной забрала свою кожаную сумку-шопер, сняла очки, элемент экранного образа, убрала их в футляр и накинула плащ.
На перекрестке перед зданием телекомпании одиноко стояло такси. Поеживаясь под пронизывающим ночным ветром, я поспешила к машине. Дверь была открыта, а внутри меня ждал Мория.
– Госпожа Макабэ, спасибо вам. Мне кажется, сегодня у нас получилась очень интересная беседа. На улице так зябко, не стоит вам стоять на холоде в ожидании такси. Если вы не возражаете, мы можем поехать вместе.
Я поблагодарила его и села в машину.
– Спасибо, вы всегда так внимательны. А вы ведь живете на юге города, в районе Адзабу[2 - Адзабу – квартал, расположенный в специальном районе Минато. Построен на болотистой местности и в предгорьях, южнее центральной части Токио (прим. ред.).]?
– Да, – подтвердил он и попросил водителя сначала поехать по моему адресу.
Я смутилась и поблагодарила его снова.
– Что вы, ведь уже так поздно. С моей стороны поступить иначе было бы не по-мужски, – просто сказал Мория, скрестив ноги.
Даже в темном салоне автомобиля его начищенные до блеска ботинки сверкали.
– Вы настоящий джентльмен! – рассмеялась я.
– Я человек старой закалки, – улыбнулся он в ответ и продолжил, как будто припоминая: – Кстати, до съемок мы ведь с вами говорили о том случае. Вы сказали, что подумываете написать книгу?
– А, вы про Канну Хидзирияму? Да, мне поступило предложение от издательства, я хочу описать ее жизнь с точки зрения клинической психологии.
– Понятно… Значит, вы еще и книги пишете? – спросил Мория.
В ответ я только неопределенно покачала головой.
– Да нет, это мой первый подобный опыт, поэтому я пока сомневаюсь. С одной стороны, мне кажется, людям было бы полезно прочитать такую книгу, а с другой – не хотелось бы случайно оказать влияние на судебный процесс или ранить чувства родственников погибшего. Но прежде всего надо дождаться, одобрит ли вообще издательство мой план книги.
– Понятно. Случай, конечно, ужасный. Чтобы девушка, мечтавшая стать телеведущей, сразу после второго этапа собеседования в одну из ведущих телекомпаний взяла и зарезала собственного отца… Я слышал, ее задержали, когда она шла вдоль реки Тама, вся в крови… Такая шумиха поднялась.
– Да…
– После задержания она сказала: «Думайте сами, какой у меня был мотив». Некоторые СМИ сообщали, якобы родители были против того, чтобы она работала на телевидении, но только поэтому убивать отца, да еще и бросать вызов полиции? Мне кажется, у нее были более веские причины. А ее мать, насколько я знаю, до сих пор лежит в больнице, не может оправиться от шока. У меня у самого две дочки, поэтому я не могу оставаться равнодушным. Вообще она, конечно, очень симпатичная, недаром на телевидение хотела попасть. Но печатать фотографии красивой девушки, совершившей убийство, на первых страницах журналов – на мой взгляд, это пошло.
– Да, вы правы, – согласилась я.
Машина проехала по жилому кварталу, где уже погасли фонари, и остановилась у порога небольшого белого дома. Я вышла.
Проводив такси взглядом, я бесшумно открыла входную дверь. Из-под двери гостиной в коридор пробивалась полоска света. Доносился шум голосов. Странно, неужели еще не спят?.. Я зашла в гостиную и застыла на пороге от изумления: по комнате летало огромное черное насекомое. Оно устремилось прямо мне в лоб, врезалось и с громким шлепком упало на пол. От испуга я схватилась за голову, когда из-за дивана выскочили мой муж, Гамон, и сын, Масатика. Я посмотрела под ноги: на полу вертелся радиоуправляемый самолетик.
– Юки, ты в порядке? Ты так тихо зашла, мы не знали, что ты уже дома, – Гамон, одетый в толстовку, подбежал ко мне. Это он купил самолетик.
– Мам, ты такая неуклюжая, – невозмутимо сказал Масатика. На нем была точно такая же толстовка.
– Эй! Ты почему еще не в кровати? И как тебе не стыдно запускать самолетик в лоб собственной матери?
– Прости, не ругайся на него! Мы не знали, что ты вот-вот войдешь, просто играли. Я купил этот самолетик на рынке неподалеку. Кстати, не хочешь отядзукэ[3 - Отядзукэ – блюдо японской кухни, представляет собой вареный рис, который заливают зеленым чаем, бульоном или горячей водой.]? – с улыбкой спросил Гамон, поправляя свои крупные прямоугольные очки в черной оправе.
– Пап, я тоже буду! – Масатика засунул обе руки в карманы толстовки и направился к обеденному столу.
Я очень устала, но согласилась поесть, положила вещи и села за стол. Гамон наполнил две пиалы рисом, сверху посыпал его тресковой икрой, мелкими кусочками нори, кунжутом и залил все это бульоном. Аромат распространился по всей гостиной. Мы с сыном принялись ужинать. Сквозь балконную дверь я посмотрела на небо: там висела, словно подвешенная на бельевую веревку, красная луна. На перекрестке перед зданием телекомпании, где я села в машину, ее было совсем не видно. И хотя я была в своей гостиной, в доме, которому уже десять лет, все равно никак не могла отделаться от ощущения, что до сих пор нахожусь в съемочной студии.
– Кстати, сегодня днем звонил Касё, – слова мужа вывели меня из задумчивости.
– Зачем? – поинтересовалась я, откладывая палочки для еды.
Гамон вышел из-за столешницы и, открывая бутылку газированной воды, ответил:
– Он хотел узнать твое мнение по поводу какого-то дела. Наверное, того, где девушка убила своего отца.
– Поняла. Мне лучше перезвонить ему в офис, да? – уточнила я. Звонок Касё меня очень удивил.
Касё – младший брат моего мужа, в университете мы с ним были однокурсниками. Я училась на кафедре психологии гуманитарного факультета, а он – на юридическом факультете, поэтому мы только иногда пересекались на парах. Он впервые захотел посоветоваться со мной по поводу своей работы.
– Если хочешь, давай вместе ему наберем. Может, так удобнее? – участливо спросил муж. Кажется, он почувствовал мое беспокойство.
Я вспомнила, как мы отмечали этот Новый год с семьей Гамона. Все сидели за праздничным столом, когда мой свекор, к тому моменту уже подвыпивший, начал сетовать:
– Хорошо бы у Масатики появился брат или сестра. Ему бы тогда жилось веселее, как Гамону с Касё.
Я не знала, что на это ответить, и только неловко рассмеялась. Касё взял в руку чашечку с саке и попытался перевести все в шутку:
– Гамон, конечно, отличный отец, но справляться с двумя детьми даже ему было бы непросто. Представьте: и младенца нянчить, и с Масатикой мяч гонять…
На мгновение за столом повисла тишина. Свекровь недовольно хлопнула Касё по спине:
– Вечно тебе нужно что-то ляпнуть! Юки, прости, он всегда такой.
– Что вы, что вы, – покачала я головой.
Палочками для еды я взяла несколько бобов куромамэ[4 - Куромамэ – блюдо японской кухни, ферментированные черные соевые бобы. Слово «мамэ» в японском языке может означать «здоровье», поэтому куромамэ на новогоднем столе – символ здоровья и благополучия в наступающем году.]. Их вкус я уже не вспомню. Почему-то в памяти осталось только то, что они, пухлые и блестящие, показались мне тогда очень красивыми.
– Лучше вообще ему не перезванивать, – опустошив свою пиалу, заявил Масатика.
– Что ты такое говоришь?! Это же твой дядя.
От сына пахло только что съеденными кунжутом и нори. Он сделал глубокий вдох и выпалил:
– Да разве он мне дядя? Они с папой не настоящие братья. Так что и мне он никакой не родственник! Косит под молодого, а на самом деле уже давно не дядя, а старый дед!
Я вяло улыбнулась. Помню, тогда на Новый год Касё пошутил:
– Гамон, ну ты и великан! А вот со мной явно что-то пошло не так, – наверное, он комплексовал из-за того, что был ниже ростом, чем брат.
Муж строго отчитал сына:
– Касё младше твоей мамы, не смей называть его дедом.
Масатика скривился и неожиданно спросил:
– А почему он вообще нам звонит? Мам, а может, он в тебя втюрился? Вечно к тебе лезет и шутит свои дурацкие шутки! – опять выпалил он.
Я убрала со стола пустые пиалы и стала их мыть. Сквозь шум текущей из-под крана воды до меня донесся голос Гамона.
– А что, может, и правда? – рассмеялся он.
У меня по рукам пробежали мурашки. Сквозь покрытые пеной пальцы текла холодная проточная вода.

Следующим утром Гамон провожал Масатику в школу. Как только они ушли, я пропылесосила гостиную и направилась в кабинет на первом этаже. Зайдя внутрь, раздвинула шторы и окинула взглядом сад с пожухлым газоном. Ночные съемки меня утомили, поэтому сегодня я отпросилась с работы. Когда-то главврач сам посоветовал пригласить меня гостем в эту передачу, поэтому к моим отгулам относился лояльно.
Я села за стол и начала проверять почту на компьютере, когда мне на глаза попалась наша с Гамоном свадебная фотография. Мы сыграли свадьбу весной, когда только начинала цвести слива. На фото мы с Гамоном стоим в окружении родственников, на мне белоснежное платье, в волосах – украшения в виде лилий. Я широко улыбаюсь и поддерживаю рукой округлившийся живот. Гамон тоже выглядит счастливым. На нем очки в черной оправе, с которыми он не расстается и сейчас. Поодаль, расставив ноги, с враждебным видом стоит Касё. Его руки сложены на животе, так что хорошо видны изящные пальцы.
Свадебная церемония проходила в синтоистском храме. После нам с гостями предстояло ехать в место проведения банкета, поэтому все собирались в прихрамовом садике. Тогда Касё неожиданно для всех подошел к кусту камелии и отломил от него одну ветку. Он сделал вид, будто не заметил, как на него уставились служительницы храма, и вручил мне усыпанную алыми цветами ветку.
– С сегодняшнего дня придется называть тебя невесткой. Хотя звучит так непривычно, – произнес он, смеясь.
Родственники молчали, но на их лицах явно читалось недовольство, я же холодно поблагодарила его за подарок. И сейчас помню, каким твердым на ощупь оказался стебель камелии, когда я сжала его в правой руке.
Я написала Касё короткое письмо и, не перечитывая, нажала кнопку «Отправить».
На диване, в окружении растений, понуро сидела Нанами Асада. Две верхние пуговицы ее полосатой рубашки были расстегнуты, пальцы с ярко накрашенными ногтями сжимали кружку травяного чая. Дождавшись, когда девушка закончит пить, я спросила, стараясь звучать как можно более непринужденно:
– Как вы себя чувствуете в последнее время?
– Спать стала лучше. Хотя недавно офис нашей компании переехал, теперь дел невпроворот.
– Надо же, а куда? Раньше ваш офис ведь располагался в районе Акасака[5 - Акасака – элитный район в Токио (прим. ред.).]?
– Да, а переехали в Каябатё. Это совсем в другой стороне, утром тяжело вставать. Оформлять меня в штат тоже не горят желанием. Весной мне должны продлить контракт, но я думаю, может, лучше уволиться и поискать другую работу.
– Вот как? Но вам, наверное, будет тяжело привыкнуть к новому месту.
Нанами помолчала, как будто собираясь с мыслями, и наконец призналась:
– На самом деле я уже некоторое время подрабатываю в ночном заведении… Один посетитель мне сказал, что знает хорошую компанию, и, если у меня будут проблемы с работой…
Я перестала записывать. Длинные, еще длиннее, чем раньше, ресницы Нанами подрагивали. На ее лице сама собой появилась неуверенная улыбка. Во взгляде девушки читалась робкая надежда: «Кажется, я ему нравлюсь».
– Он так переживает за меня, считает, что я слишком умна и добросовестна, чтобы работать на временных должностях. С ним я не притворяюсь, говорю все, что думаю, а он в ответ только восхищается, как можно быть такой юной, но при этом такой проницательной.
– А сколько ему, этому мужчине? – спросила я озадаченно.
Пар практически бесшумно вылетал из освежителя воздуха и оседал на листьях растений. Нанами оживилась и всем телом подалась вперед.
– Сорок пять. У него жена и ребенок, ничего такого он себе не позволяет. Даже когда мы встречаемся где-нибудь вне работы, то просто ужинаем вместе, разговариваем. Он хорошо воспитан. Сначала я думала, что от мужчины, который ходит в такие места, нужно держаться подальше, но, пообщавшись с ним побольше, поняла, что ошиблась на его счет. Он очень порядочный.
– Хорошо, если так. Но все-таки у него жена и ребенок. Даже если между вами ничего нет, со стороны может создаваться иное впечатление. Будьте осторожнее, чтобы это знакомство не обернулось для вас проблемами.
– Да, вы совершенно правы! Я хочу продолжить общаться с ним, но при этом сохранить дистанцию.
Нанами рассуждала здраво, но было видно невооруженным взглядом: этот мужчина уже успел завладеть ее сердцем. От жалости к ней у меня заныло в груди.
Впервые Нанами Асада пришла ко мне год назад. Ее сосед по квартире, парикмахер, постоянно одалживал у нее деньги, потом еще и втянул ее в свои любовные интрижки. Нанами переживала это очень тяжело, а тот парень в итоге бросил ее. Из-за него она впала в депрессию, практически перестала есть. Тогда младшая сестра Нанами, волнуясь за ее здоровье, привела девушку ко мне на прием.
На первом же сеансе Нанами заявила: «Я могу сама со всем справиться, мне психолог не нужен». Потом она посмотрела прямо на меня и произнесла уверенно, словно клянясь: «Я больше никогда не привяжусь к мужчине». Я хорошо помню, какими исхудавшими были на тот момент ее руки и ноги.
Постепенно состояние моей пациентки начало улучшаться: она устроилась в компанию, которая занималась подбором временных сотрудников. Там Нанами стала спать сразу с несколькими коллегами-мужчинами. Осторожно, чтобы не задеть ее гордость, я посоветовала Нанами не смешивать работу и личную жизнь:
– Мужчина зависим от мнения общества. Если он почувствует, что отношения с вами угрожают его положению, то тут же сбежит, раня при этом вас.
Тогда Нанами лишь неопределенно кивнула, но позднее призналась, что ее очень задело, когда один мужчина перестал даже отвечать на ее сообщения.
Я решила, что пора закончить разговор о служебных романах Нанами, которые не назовешь серьезными даже с натяжкой, и сменила тему:
– В одном фильме я услышала такую фразу: «Когда пытаешься вернуть то, что у тебя украли, теряешь это окончательно». Как вы ее понимаете?
Нанами растерянно молчала.
– Я не говорю, что работать в ночном заведении – плохо, но вы должны понимать: это не поможет вам поправиться. То же касается и интимных связей с разными мужчинами. Если вы действительно получаете от них удовольствие, тогда никакой проблемы здесь нет. Но правда ли это именно то, что вам нужно?
– Я больше не встречаюсь с этими мужчинами. Сейчас у меня в целом все хорошо.
– А ваш новый знакомый? Вы думаете, он даст вам то, чего вы хотите?
Нанами промолчала. Всего несколько мгновений назад она вся светилась, окрыленная надеждой, а теперь сидела передо мной, понурая, как будто само слово «радость» было ей незнакомо. Я мягко продолжила:
– Послушайте, Нанами. Вы называете мужчину, которого только что встретили, порядочным и очень добрым. Но вам не кажется, что человек – довольно многогранное и непостоянное существо? Например, зачастую по подходу к работе и общению человек может показаться очень ответственным, а на деле выясняется, что он, скажем, не умеет обращаться с деньгами или сбегает при первых трудностях. Вы ведь прекрасно это понимаете, правда? Почему же вы тогда завышаете собственные ожидания и рассчитываете, что этот мужчина окажется именно таким, каким вы хотите его видеть?
– Не знаю, – проворчала Нанами.
В этот момент она не была похожа на взрослую женщину, а напоминала скорее маленькую девочку.
Сеанс закончился. Оставшись одна, я вздохнула, налила в чашку воды из-под крана и принялась поливать растения, которыми был уставлен кабинет. Капли воды с кромки чашки стекали мне на пальцы. Как же сложно бывает понять, что тобой движет: страх одиночества, любовь или страсть. Особенно в молодости. Я надеялась, что Нанами сможет разобраться в себе до того, как ей снова сделают очень больно.
Обедать я пошла в ресторанчик неподалеку. Только я сделала заказ – комплексный обед[6 - Комплексный обед в японском ресторане – это набор стандартных закусок и гарниров (рис, суп мисо и другие), которые подают вместе с основным блюдом.] с хирэкацу[7 - Хирэкацу – отбивная из свиного филе в панировке.], —как внутрь, раздвигая темно-синюю занавеску норэн, зашла моя коллега, Риса. Убедившись, что все места, даже за барной стойкой, заняты, она подошла ко мне и, заправляя каштановые волосы за уши, спросила:
– Не против, если я к тебе подсяду?
Я кивнула. Она взяла меню и заказала комплексный обед с большой порцией хирэкацу.
– Кстати, видела тебя в «Родительском часе»! Наконец тебя снова туда позвали! Жаль, что по телевизору так мало говорят про воспитание детей. Конечно, подобные программы отнимают хлеб у нас, клинических психологов, но ведь консультацию у специалиста не каждый может себе позволить.
– Это точно. Но вообще это такой тонкий вопрос, соглашаться на участие в телепередачах или нет. Многие отказываются: боятся, что их будут упрекать в саморекламе.
Когда принесли заказ, я взяла в руки заляпанную маслом бутылочку с соусом. Еда в этой забегаловке была невероятно вкусной, хоть и невзрачной на вид.
– Юки, ну ты-то настоящий профессионал, тебя в этом обвинять не станут.
– Ошибаешься. Я просто притворяюсь, будто ничего не замечаю.
Мягкая, мелко нашинкованная капуста выглядела очень аппетитно, но я уже наелась, поэтому оставила ее на тарелке. Риса же съела свой обед подчистую и осушила чашку горячего чая. На мой взгляд, ее внешний вид был чересчур вызывающим для работы в клинике. Взять хотя бы этот красный свитер с глубоким V-образным вырезом или накладные ресницы. Но, как ни странно, мы с этой темпераментной женщиной прекрасно ладили.
На кассе я долго не могла найти в сумке кошелек. Видимо, где-то забыла. Было неловко, но пришлось одолжить деньги у Рисы, чтобы оплатить счет. После обеда мы вместе вернулись в клинику. Я села за рабочий стол и принялась за анализ анкет пациентов, когда услышала, как на регистратуре кто-то назвал мое имя. Через секунду дверь офиса открылась:
– Простите, я муж госпожи Макабэ.
В дверях стоял Гамон в деловом костюме, с дорожной сумкой в руках. Длинные распущенные волосы и неизменные очки, хоть и смотрелись хорошо с костюмом, все равно выглядели чересчур повседневно.
– Гамон, что случилось?
Он подошел ко мне и протянул кошелек.
– Ты оставила его на столе в гостиной. Я во второй половине дня буду занят на работе, подумал, лучше сейчас его завезу, вдруг понадобится тебе.
– Ой, спасибо большое! Извини, тебе пришлось специально из-за этого ехать.
Он улыбнулся и успокоил, что ему было по пути.
– Ну, работай дальше, не буду отвлекать.
С этими словами Гамон вышел, и Риса, которая сидела за соседним столом, восхищенно сказала:
– Какой у тебя прекрасный муж! Что-то в нем есть необычное, чем он занимается?
– Он свадебный фотограф. Поэтому и в костюме пришел.
– А, фотограф! Тогда понятно. По нему видно, он человек творческий, не даст держать себя на коротком поводке, – она кивнула с таким видом, будто ей все стало ясно.
– Да-да. Кажется, ему с детства говорили, что он похож на огромного Снусмумрика[8 - Снусмумрик – персонаж серии книг о муми-троллях финской писательницы Туве Янсон, свободолюбивый путешественник.].
– Понимаю. В этом плане фриланс очень удобен: можешь сам решать, когда тебе работать, а когда отдыхать.
– Это точно. В итоге получается так, что наш сын чаще ест то, что приготовил он, а не я.
Пока мы болтали, подошло время дневных приемов. Я встала из-за стола. Не даст держать себя на коротком поводке, значит… все-таки, когда мы встретились четырнадцать лет назад, Гамон был гораздо более независимым.
Мои размышления прервало новое сообщение на телефоне. Увидев имя отправителя, я оцепенела. Мне казалось, мы оба следуем негласной договоренности не писать друг другу на телефон. Я быстро пробежала глазами по тексту сообщения и сунула мобильный в карман.
В следующий понедельник я пришла в юридическую фирму, где работал Касё. На лифте поднялась на второй этаж, назвала в динамик, расположенный сбоку от двери, свое имя, и та автоматически открылась. В офисе стояло четыре стола, но все они пустовали: видимо, юристы отошли. В глубине помещения была дверь, за которой, похоже, располагалась комната ожидания для посетителей. Их встречала секретарша в серой водолазке. Пока я сидела на диване в ожидании Касё, эта девушка подошла ко мне и предложила чай. Она выглядела привлекательно, хоть была без косметики и у нее сильно секлись волосы. В глаза бросались правильные черты лица и пышная грудь. Пока я пила чай, раздался звуковой сигнал, и дверь открылась.
– Юки, спасибо, что нашла время встретиться.
Касё вошел, вальяжно опустился в кресло напротив и посмотрел прямо на меня. Его глаза по размеру чуть отличались, и их выражение всегда было трудно понять. Мне, как обычно, ничего не удалось прочитать по его взгляду. Заметив мою настороженность, Касё слегка улыбнулся и произнес:
– Не смотри на меня так.
– Я получила твое сообщение. Не думала, что ты действительно захочешь обсуждать со мной дело Канны Хидзириямы, – ответила я, игнорируя его заискивающий тон.
– Я сам даже не ожидал, что оно достанется мне. До сих пор не могу решить, как лучше выстраивать линию защиты, – признался Касё.
– Да, случай сложный. Кстати, а что сама Канна?
– Ну, сначала она решила, что я просто какой-то бабник. Но свою работу я делаю хорошо. Да и адвоката, назначенного судом, она поменять все равно не может, – ответил Касё, потирая лоб.
– Назначенного судом? То есть ты стал адвокатом Канны случайно?
– Не совсем. Если дело громкое, обычно суд старается найти хорошего адвоката. Заинтересованного, с большим опытом в уголовных делах, – обстоятельно пояснил он.
От друзей с юридического факультета я слышала о том, как работает Касё. Судя по их рассказам, во время судебного слушания он умел очень ловко, как будто невзначай, упомянуть о тяжелой жизни своего подзащитного или пережитом им насилии. И точно знал, в какой момент нужно сказать, что потерпевший получил по заслугам. Поэтому его клиентам часто удавалось отделаться довольно короткими сроками.
– В рассмотрении дела Канны будут участвовать присяжные[9 - В Японии вердикт по особо тяжким делам выносит коллегия, в которую входят профессиональные судьи и присяжные, отбираемые случайным образом из числа избирателей.], поэтому все будет зависеть от того, удастся ли мне пробудить в них сочувствие. Честно говоря, я не ожидал, что ты станешь писать книгу о Канне именно сейчас.
– Ясно, – пробормотала я, разглядывая стеллаж, вплотную заставленный юридическими справочниками.
– В общем, теперь ты знаешь, как обстоят дела. Скажу честно, вся эта затея мне не нравится. Вдруг твоя книга настроит присяжных против Канны? К тому же ты можешь сделать больно родственникам погибшего. Самой Канне в том числе.
– Да, тут ты прав, – согласилась я.
Касё доверительно заглянул мне в глаза и продолжил:
– Это дело очень резонансное. Если ты будешь рассказывать о нем с позиции Канны, тебя разнесут в пух и прах, скажут, мол, клинический психолог за деньги согласилась своей книгой оправдать убийцу, а сама делает вид, будто написала серьезный научпоп. Короче, я тебе не советую в это лезть. Но решай сама. Кстати, а ты уже встречалась с Канной?
– Нет, мне это только предстоит, – слабо улыбнулась я. – А ты что о ней думаешь? Она избалованная девчонка?
– Наоборот, Канна ведет себя очень сдержанно. Постоянно молчит. Очень похожа на…
– На кого?
– На тебя в юности.
Я почувствовала, как игла пронзила зарубцевавшуюся рану на моем сердце. Никак не среагировав на его слова, я сказала:
– Давай вернемся к Канне.
– Хорошо.
– Она объяснила мотив убийства?
– Нет, – честно ответил Касё и покачал головой. – Но, думаю, она мне еще все расскажет. Кстати, а у Гамона как дела? – он поднес к губам чашку чая.
– У него все хорошо.
– Понятно… Честно говоря, я думаю, он не на то тратит свое время. Масатика уже подрос, наверняка Гамон и сам хочет поскорее снова заняться фотографией всерьез.
– Это ты лучше у него спроси, – парировала я. – Уже почти двенадцать. Если ты не против, давай на этом на сегодня закончим.
– Да, у меня самого еще заседание в суде по семейным делам, – кивнул он.
Я допивала чай, когда Касё кивнул на дверь и прошептал:
– Видишь ту секретаршу? Которая принесла тебе чай?
Я вспомнила, как что-то в ней меня сразу смутило.
– На вид скромная, да? Знаешь, а мы ведь с ней как-то раз на пожарной лестнице… ну, ты поняла.
Мне не понравилось, в каком направлении движется наш разговор, и я с упреком оборвала Касё:
– Мне кажется, здесь не место для подобных откровений.
– Да ладно. Я слышал, у нее свадьба на носу. Значит, и с работы со дня на день уйдет… Ну, невестка, давай я провожу тебя вниз.
От его рассказов у меня заныли виски. Я с трудом поднялась, словно пытаясь освободиться от сковавших меня оков. Касё спустился со мной на первый этаж и проводил до дверей. Мне показалось, что при свете дня он тает в воздухе, словно призрак. Единственное, что отпечаталось у меня в памяти, это его насмешливая улыбка, когда мы прощались.

На метро я поехала в следственный изолятор и по пути начала перечитывать материалы по делу Канны Хидзириямы. Ей было двадцать два года. Девятнадцатого июля ее арестовали по подозрению в убийстве своего родного отца, художника Наото Хидзириямы.
Утром в день преступления Канна проходила второй этап собеседования в одну из ведущих токийских телекомпаний, однако ушла с него, сославшись на плохое самочувствие. Через несколько часов девушка появилась в художественном колледже в районе станции Футако-Тамагава, где преподавал ее отец. Канна попросила его подойти в женский туалет и там нанесла удар в грудь ножом, купленным незадолго до убийства в торговом центре Токио Хэндз в районе Сибуя.
Затем девушка выбросила испачканные кровью пиджак с рубашкой и, оставшись в белой футболке и темно-синей юбке, скрылась с места преступления. Она вернулась домой, но там поругалась с матерью, после чего выбежала на улицу. Соседка видела, как Канна куда-то идет вдоль реки Тама.
Лицо и руки девушки были перепачканы в крови. Соседка подумала, что с Канной что-то случилось, и бросилась на помощь, но та убежала. Женщина сообщила о произошедшем в полицию.

Чтение материалов дела меня утомило. Я оторвала взгляд от бумаг и увидела отражение своего лица в темном окне поезда. Почесав затылок, я задумалась.
В этом деле все было ясно, кроме одного: что заставило дочь решиться на убийство собственного отца? Откуда взялась в совершенно обычной студентке, пытающейся устроиться на работу, такая жестокость? Может, было что-то, что подтолкнуло ее к преступлению на подсознательном уровне?
Приехав в следственный изолятор, я заполнила все необходимые документы для получения разрешения на свидание с заключенной и стала ждать. Наконец в переговорную зашла хрупкая девушка невысокого роста: это и была Канна. Она поздоровалась со мной через стеклянную перегородку кивком головы, а затем села на стул. Ее тонкие плечи выглядели очень изящно.
Я сразу обратила внимание, что Канна кажется гораздо моложе своих лет. Ей было двадцать два, но выглядела она лет на шестнадцать. Я же ожидала увидеть перед собой молодую женщину, а не студентку университета с аккуратным детским личиком. При этом в ней ощущалась какая-то зажатость, возможно, потому что девушка сутулилась. Я поприветствовала ее как можно более доброжелательно:
– Здравствуйте, Канна. Меня зовут Юки Макабэ, я клинический психолог, работаю по этой специальности уже девятый год, – представилась я.
– Здравствуйте, – ответила Канна шепотом.
– Как вы себя чувствуете? – спросила я, но она только настороженно промолчала. Тогда я продолжила: – Вы наверняка слышали от господина Цудзи из издательства Симбунка про планы издать книгу о вас. Но мы ничего не станем делать против вашего согласия. Как вы знаете, близится суд. И если у вас есть пожелания по поводу содержания книги, я сделаю все возможное, чтобы они были учтены. Однако я не хочу принуждать вас ни к каким откровениям. Пока что просто имейте это в виду.
Канна потупилась:
– Если… – начала она еле слышно, – если так будет лучше, то я не против, чтобы про меня написали книгу. Но…
– Но что?
– Но я не думаю, что мои чувства и мысли настолько важны, – с беспокойством призналась она.
– Не думаете, что они важны?
Канна уверенно кивнула.
– Канна, ответьте, пожалуйста, на один мой вопрос. Вы помните, как после ареста сказали полиции: «Думайте сами, какой у меня был мотив»?
Канна с недоумением покачала головой:
– Я бы не стала так дерзко разговаривать с полицией.
– Увидев вас сегодня, я тоже подумала, что на вас это не похоже, но решила уточнить на всякий случай.
– Я сказала… не совсем так, – продолжила Канна, как будто с трудом подбирая слова.
Я ободряюще кивнула.
– А как?
– Когда меня спросили про мотив, я ответила, что сама не знаю, зачем это сделала, но надеюсь, что полиция сможет разобраться.
Я повторила вслед за Канной: «Не знаю».
– Честно говоря, я постоянно лгу. Когда меня ругают, я сразу теряюсь: ноги подкашиваются, мысли путаются. Я и сама не замечаю, как начинаю врать. И когда меня поймали, я тоже сначала пыталась притвориться, что никого не убивала.
Любопытно, что Канна употребила в одном предложении слова «честно» и «лгу».
– Получается, вы хорошо помните, что делали в день убийства? Расскажите столько, сколько посчитаете нужным.
Пока мы говорили, Канна грызла ноготь на большом пальце. У нее были такие тонкие руки… Не верилось, что в них Канна могла сжимать нож, которым убила собственного отца.
– В тот день проходило собеседование. Я очень переживала. Накануне родители потребовали, чтобы я отказалась от идеи стать телеведущей…
Канна потупилась. Кажется, она не хотела вспоминать события того дня.
– Понятно.
Я кивнула и уже собиралась задать следующий вопрос, но Канна меня опередила. Как будто что-то вспомнив, она спросила:
– Кстати, а вы знакомы с моим адвокатом, господином Анно? Он очень удивился, когда я сказала ему, что вы собираетесь написать про меня книгу.
– Вы имеете в виду Касё Анно? – уточнила я.
– Точно, Касё. Я еще подумала, какое у господина Анно необычное имя.
– Вроде так звали одного из учеников Будды… Махакашьяпа по-другому. Да, мы с Касё, можно сказать, родственники. Но не кровные.
Канна удивленно подняла на меня глаза, и я заметила, как в ее взгляде промелькнуло что-то игривое. Давно она научилась так смотреть?
– Так вот почему у вас разные фамилии.
На самом деле фамилия Касё была «Анно», а не «Макабэ» по другой причине, но я не стала вдаваться в подробности. Голос Канны неожиданно потеплел:
– Господин Анно, похоже, знает путь к женскому сердцу. Иногда мне кажется, ни одна женщина не способна перед ним устоять.
Я неопределенно кивнула и ответила:
– Касё и правда может произвести такое впечатление. Канна, послушайте, я бы хотела поговорить с вами о наших дальнейших планах… – Я уже готова была перейти к главному, ради чего пришла, когда Канна вдруг опустила взгляд.
– Госпожа Макабэ, а вы замужем?
Я немного растерялась, но утвердительно кивнула и показала ей левую руку: на безымянном пальце блестело обручальное кольцо.
– Ого, а дети?
– Есть сын, он сейчас учится в начальной школе.
Кажется, Канну расстроил мой ответ. Она протянула:
– Вы очень счастливая, госпожа Макабэ… – и добавила: – Давайте на этом на сегодня закончим. Я сообщу господину Цудзи о своем решении по поводу книги, – с этими словами девушка покинула переговорную комнату.
Я встала, закинув на плечо свою сумку-шопер. Возможно, мне все-таки не удалось завоевать ее доверие.
На следующей неделе на адрес клиники пришло письмо от издательства Симбунка с сообщением о том, что, к сожалению, проект по написанию книги был приостановлен по просьбе Канны.
«Что ж, ничего не поделать», – подумала я, бросая конверт в мусорную корзину.

Мы сняли номер с личной ванной[10 - В традиционных японских гостиницах часто встречаются номера с личной ванной, которую устанавливают на открытом балконе, чтобы постояльцы могли принять ванну на свежем воздухе.]. Балкон освещали традиционные фонари андон. Стояла полная тишина, которую нарушал только плеск воды. Вдыхая аромат кипариса, я опустилась в горячую, наполненную до краев ванну – в такой забываются любые тревоги. По поверхности воды пробежала рябь и растаяла в сгущающейся тьме. Ночной ветерок принес с собой прохладу и успокоил мои раскрасневшиеся щеки.
– Мне говорили, что здесь красивое звездное небо, жаль, что сегодня все заволокли тучи.
Я услышала позади себя голос Гамона и обернулась. Как только его крупное тело погрузилось в ванну, наружу сразу выплеснулась вода. На лице Гамона, едва различимом в клубах пара, виднелась небрежная щетина. Такая очень идет мужчинам с мягким характером, как у него.
– Масатика поел и сразу заснул. Оно и хорошо, с ним ванну все равно не примешь, – заметил Гамон.
Я слабо улыбнулась. Личная ванная входила в стоимость номера, но сын учился в четвертом классе и был уже слишком большой, чтобы принимать ее вместе с нами[11 - В Японии принято, что до определенного возраста (примерно 8–10 лет) дети принимают ванну вместе с родителями.]. Гамон откинул назад мокрую челку. Я вгляделась в лицо мужа: впервые за долгое время я видела его без очков.
– Что-то случилось?
– Опять подумала, что когда ты без очков, то выглядишь совсем иначе.
Он рассмеялся, раскинул руки и вытянул их вдоль бортика ванны. Вода снова с шумом перелилась через край.
– Спасибо тебе за все.
– С чего это ты вдруг? – с подозрением спросил Гамон.
– Ну… ведь и Масатика, и наш дом – все на тебе… – пробормотала я, опускаясь в воду по самый подбородок.
– Касё тебе что-то сказал? – вдруг спросил он. Я разглядывала его плечи, на которых мускулы создавали мягкий рельеф.
– Да, он говорил, что тебе нужно снова серьезно заняться фотографией.
– Ой, не обращай внимания. Просто по характеру он совсем не семейный человек.
– Мне кажется, он за тебя волнуется и хочет, чтобы ты посвятил себя любимому делу. Когда перед свадьбой я рассказала тебе, что у нас будет сын, то тоже переживала насчет своей карьеры.

Это случилось десять лет назад, зимой. Однажды морозным вечером мы с Гамоном договорились встретиться в кофейне неподалеку от моего университета. Он сильно опаздывал, но наконец пришел и сел напротив меня. С его кожаного пальто стекали капли воды. Сквозь запотевшее окно я посмотрела на улицу: оказалось, идет снег. Когда я сообщила о беременности, глаза Гамона расширились от удивления.
– Ты уверена?
– Да. Помнишь, в прошлом месяце мы один раз не предохранялись? Наверное, тогда… – принялась объяснять я, поднося чашку к губам, но тут же поставила ее на место: от запаха теплого молока меня начало мутить.
– Я, конечно, не собираюсь рожать, но решила, ты все равно должен знать. На операцию я запишусь сама.
– Что, не собираешься рожать? Почему? – Гамон так резко наклонился вперед, что вода в стаканах задрожала. Такой реакции я не ожидала.
– Ты мечтаешь стать фотокорреспондентом, я только закончила магистратуру. Нам нужно сначала реализоваться, а потом уже думать о детях…
– Я брошу фотожурналистику! – выпалил он.
Я растерялась: Гамон уже получил несколько небольших наград и следующей весной готовился провести выставку своих новых работ. Тем не менее он продолжил:
– Черт с ней, с мечтой. Я буду воспитывать нашего ребенка. Выходи за меня!

Мы сидели в ванне, я положила голову на левое плечо Гамона.
– Мои родители до сих пор тебе благодарны, – сказал он.
Я удивленно подняла голову; от этого движения по воде пробежала рябь.
– Но ведь раньше им приходилось постоянно помогать нам деньгами… К тому же из-за меня тебе, их старшему сыну, пришлось заниматься домашним хозяйством.
– Моим родителям только спокойнее, что я работаю в Японии, а не езжу репортером за границу, в горячие точки или на места терактов. Тем более Масатика – их единственный внук. И Касё, если не изменится, жениться решится еще не скоро.
– А он, кажется, продолжает навещать дядю и тетю?
– Да. Похоже, у своих настоящих родителей он все так же не появляется, но к моим иногда заходит поужинать.
– Ага, – кивнула я.
Касё был сыном сестры матери Гамона. После ее развода тетя с мужем забрали восьмилетнего Касё к себе. Сейчас в семье стараются об этом не упоминать.
Я вылезла из ванны, ополоснулась в душе, находившемся там же, и накинула юкату[12 - Юката – летняя разновидность кимоно. Юкату могут надевать вместо халата после приема ванны.]. Гамон встал передо мной, пристально глядя на мои мокрые волосы.
– Вот бы ты их отрастила.
– Мне говорили, что длинные волосы мне не идут.
Гамон собирался спросить, кто такое сказал, но я прервала его.
– Пора закругляться. Масатика может проснуться и пойти нас искать.
Гамон согласился и открыл балконную дверь. Спускавшийся с гор ночной ветерок приятно обдувал мои раскрасневшиеся щеки. Когда мы вошли в комнату, Масатика спал, частично вывалившись с футона[13 - Футон – матрас, который расстилают для сна прямо на полу в традиционных японских домах.] на пол. Я села на стул у окна и, нащупав в темноте телефон, зашла в рабочую почту. Там было одно непрочитанное письмо от Цудзи из издательства Симбунка.
«Мы еще раз поговорили с госпожой Хидзириямой после вашей встречи, и она проявила большой интерес к идее издания книги при Вашем активном участии. Я уже сообщал Вам о ее отказе, поэтому теперь мне очень неудобно беспокоить Вас снова, но тем не менее не могли бы Вы все-таки взяться за написание этой книги? У меня также есть письмо, адресованное Вам, от самой госпожи Хидзирияма. Я уже отправил его на адрес Вашей клиники. Пожалуйста, прочтите, когда у Вас будет время».

В понедельник утром я пришла на работу в клинику и достала конверт из почтового ящика, где он лежал вперемешку с рекламными листовками. Открыв стеклянную дверь, я прошла мимо стойки регистратуры в офис, села за стол у окна с опущенными жалюзи, сделала глоток горячего кофе и раскрыла конверт.
Письмо оказалось внутри самого обычного белого конверта. «Молодая девушка наверняка выбрала бы что-то поярче. Скорее всего, письмо запечатывал сам Цудзи», – подумала я и приступила к чтению.

«Уважаемая госпожа Макабэ!
Спасибо, что на днях навестили меня в следственном изоляторе.
Тогда я не смогла Вам признаться, но мой адвокат Анно высказался против публикации книги. Он боится, что из-за нее у судебной коллегии может сложиться обо мне плохое впечатление.
Но, встретившись с Вами, я поняла, что хочу больше узнать о себе. Почему я оказалась в изоляторе? Почему стала убийцей собственного отца?
Ведь до этого я жила совершенно обычной жизнью. У меня были и друзья, и парень. И мечты, и планы на будущее.
Я много раз приходила к мысли, что со мной что-то не так. Я не способна на рефлексию и поэтому наверняка попаду в ад.
Прошу Вас, вылечите меня. Я хочу осознать свою вину и раскаяться.
Канна Хидзирияма»

Все кафе было уставлено растениями. Совсем как в моем приемном кабинете. Сбоку от кассы стоял розовый общественный телефон. «Да, в районе Отяномидзу их все еще можно встретить», – отметила я про себя, когда, опоздав на пять минут, в кафе зашел Касё и сел на потертый кожаный диван. Он сделал глоток воды и сказал сидевшему напротив Цудзи:
– Простите за опоздание. Мне вдруг позвонили, когда я уже выходил из дома. Мой коллега, адвокат Китано, уже на подходе.
– Что вы, спасибо вам, что пришли! Я понимаю, у вас, должно быть, очень много дел, – ответил Цудзи и почтительно опустил голову.
В университете он наверняка посещал какую-то секцию: под оранжевым кардиганом скрывалась широкая, натренированная спина спортсмена. На контрасте с его невысоким ростом и очками в зеленой оправе это выглядело немного странно.
– Спасибо, что смогли уделить нам время. Я сделаю все, что от меня зависит, чтобы работа над книгой никак не повлияла на судебный процесс. Кроме того, мы планируем издать ее после того, как будет оглашен приговор. Я уже согласовал это с начальством.
Было видно, что Цудзи относится к вопросу очень ответственно. Тем не менее ответ Касё прозвучал достаточно сдержанно:
– Что ж, раз таково желание самой подсудимой… Я уважаю ее решение, – произнес он, стараясь не встречаться со мной взглядом.
С открытой кухни за прилавком шел пар, играла знакомая мне классическая мелодия. Касё сидел, скрестив ноги. Чуть поменяв позу, он поинтересовался:
– Кстати, господин Цудзи, а сколько вам лет?
– Двадцать семь.
Касё, подносивший ко рту чашку кофе, вдруг воскликнул:
– Надо же! Вы так молоды! Знаете, в вашем возрасте я тоже был готов горы свернуть. Мог и работать, и развлекаться хоть всю ночь напролет, – рассмеялся он.
Цудзи, кажется, наконец расслабился. Он покачал головой:
– Что вы, ведь вы и сами еще молоды, господин Анно.
– Нет, мне уже вот-вот стукнет тридцать шесть. Сейчас, стоит мне назвать свой возраст, женщины сразу теряют ко мне интерес. Я вам завидую.
Цудзи не смог сдержать улыбку. «Вот так Касё и располагает людей к себе», – мысленно отметила я. Ровно в этот момент он посмотрел на меня и произнес:
– Возвращаясь к делу… Я вас уверяю, моя невестка Юки – прекрасный специалист. По поводу содержания книги даже не переживайте.
В музыке, игравшей на фоне, появились помехи. Стало сразу слышно, что это запись, а не живой инструмент.
– А я ведь сначала даже не знал, что вы родственники. Надо же, как все совпало…
Нашу беседу прервал звон колокольчика. Дверь кафе открылась, и внутрь неуклюже вошел крупный мужчина. Несмотря на стоящий на улице мороз, он весь обливался потом.
– Здравствуйте, простите за опоздание! Анно, ты меня на днях очень выручил, спасибо еще раз.
– Китано, наконец ты до нас добрался! – Касё легко кивнул и, улыбаясь, с иронией добавил: – Со всех ног к нам мчался? Совсем запыхался.
Китано рассмеялся высоким голосом и добродушно ответил:
– Опять ты меня подкалываешь, Анно.
Стараясь не выдавать свою растерянность, я улыбнулась и поздоровалась с Китано. Тот вытер пот со лба салфеткой сибори и пояснил:
– С Анно мы знакомы еще со студенческих времен, проходили практику вместе. Как же мы тогда много пили! Анно, помнишь наши текиловые запои? Как нам всем удалось выжить, до сих пор не понимаю.
– Это точно. Хорошо, что девушек мы с собой не брали, женскому организму такое точно не выдержать. А вам, Цудзи, текиловый запой должен быть еще по силам!
– Что вы, ведь я не пью, – ответил он негромко, но уверенно.
– Надо же! Получается, и с моей невесткой вы тоже ни разу не пили. Что ж, считайте, вам повезло.
– Касё! – тихо одернула его я, но было уже поздно. Все мужчины обернулись и посмотрели на меня с любопытством.
– Эту женщину невозможно перепить. Но извините, я отвлекся. Давайте вернемся к делу.
– Да, давайте. Итак, Канну Хидзирияму судят за убийство. Как вы считаете, какой срок ей могут в итоге дать? – спросил Цудзи.
Ответ взял на себя Китано:
– Какой срок… Так с ходу сказать сложно. Даже если вспомнить похожие преступления, за них обвиняемым давали очень разные сроки. Многое зависит от обстоятельств конкретного дела.
– Кстати, а есть уже результаты психиатрической экспертизы? – уточнила я.
Китано кивнул:
– Да, все, как мы и ожидали, ее признали дееспособной. И поскольку она психически здорова и к тому же совсем молода, я лично считаю, что для нее лучшей стратегией будет полностью признать вину и раскаяться в содеянном. Хотя Анно уверен, что мы можем побороться с обвинением.
Касё ковырял ногтем стол, пытаясь подобрать правильные слова, словно надеялся найти под слоем краски какую-то подсказку.
– Главная проблема в ее матери.
– В матери? – переспросила я.
– Да. Учитывая обстоятельства дела, отрицать наличие у Канны преступного умысла бессмысленно: она купила орудие убийства заранее, позвала отца в такое место, где их никто не мог увидеть, и нанесла ему удар ножом в грудь. Показания матери могли бы помочь нам убедить присяжных в наличии смягчающих обстоятельств. Но та отказалась дать показания в суде в качестве нашего свидетеля. Она будет выступать на стороне обвинения.
На какое-то время я лишилась дара речи. Вместо меня в разговор включился Цудзи. Он всем телом подался вперед и спросил:
– То есть в суде мать и дочь будут по разные стороны баррикад?
– Да. Канна созналась в убийстве отца, но настаивает на том, что оно не было спланировано. Кроме того, ее мотивы до сих пор остаются не совсем ясны. Мне кажется, окончательно все прояснится только в суде.
В разговор вступил Китано:
– Анно, мне все-таки кажется, ты выдумываешь. Того, что отец был против ее работы на телевидении, для мотива более чем достаточно.
– Не спеши с выводами. Мы с тобой должны подумать, какие еще причины могли быть у Канны. В подобном деле обвинение будет настаивать на сроке более пятнадцати лет. Я хочу сократить его как минимум вдвое.
Не сговариваясь, мы с Цудзи одновременно воскликнули:
– Как минимум вдвое?!
– Господин Анно, разве это возможно? Вы ведь сами сказали, нет никаких сомнений в том, что она убийца! Я, конечно, хуже вас разбираюсь в судебной системе…
– Неужели в этом деле есть смягчающие обстоятельства, которые позволят настолько сильно сократить срок?
– Пока не разберемся как следует, не узнаем. Но предположим, что такие обстоятельства действительно есть. Разве будет справедливо, если о них никто так и не узнает, а Канна проведет в заключении всю свою молодость, которую ей уже никто не вернет? Убийц изолируют от общества больше чем на десять лет. Если этот срок удастся значительно сократить, вся жизнь Канны может сложиться совершенно иначе.
На секунду за столом воцарилась тишина. Наконец Цудзи задумчиво кивнул и сказал: «Да, действительно…» Кажется, слова Касё его сильно впечатлили. Воспользовавшись паузой в разговоре, я бросила взгляд на свои часы. Приближалось время дневных консультаций.
– Извините, я пойду, мне уже пора на работу. В целом я поняла ситуацию.
Стоило мне сказать, что я собираюсь уходить, как представители сильной половины человечества, будто очнувшись, все как один осушили свои стаканы воды и начали вслед за мной подниматься из-за стола. Они, вторя друг другу, говорили, что им тоже нужно возвращаться на рабочие места.
Мы расплатились и вышли из кафе. На улице нас ждал сухой и холодный воздух. Офис Касё находился неподалеку, поэтому он сразу попрощался с нами и направился в его сторону. Всем остальным нужно было попасть на станцию Отяномидзу. Мы шли в гору вдоль небоскребов, и гуляющий ветер пронизывал нас до самых костей. У станции мы попали в толпу студентов из университета поблизости.
Проходя через турникет, Китано сказал:
– Может, это не заметно сразу, но у Анно сильно развито чувство справедливости. Поэтому я его и уважаю. А ведь многие адвокаты не хотят браться за уголовные дела.
В темно-синем деловом костюме Китано выглядел очень солидно, но голос его при этом звучал на удивление молодо.
– А я, наоборот, думала, что для адвокатов уголовные дела – самые привлекательные.
– Нет, на самом деле на них денег не заработаешь. У нас был однокурсник, толковый юрист, вот он занимается исключительно юридическим сопровождением сделок по покупке иностранных компаний, живет сейчас в высотке в районе Акасака.
– Богатые любят забираться повыше. Наверное, все-таки приятно смотреть на людей сверху вниз, – сказал Цудзи, пока мы спускались по лестнице на платформу. Меня позабавило его меткое замечание.
Это странно, но мне пришло в голову, что ровно так же, как у визуально очень разных фигур – шаров, конусов и цилиндров – есть нечто общее, а именно лежащий в их основании круг, так и внешне непохожих друг на друга пассажиров, ожидающих свои поезда, объединяет желание вернуться после работы домой. Мы втроем шли по платформе, подол моего плаща то и дело приподнимался, обнажая ноги в колготках.
– Хоть вы с Анно и не кровные родственники, у вас много общего… или, точнее сказать, вы производите похожее впечатление, – произнес Китано.
– Мне тоже так показалось, – согласился Цудзи, а затем достал из кармана пиджака телефон и отошел, прикрывая рот рукой. Наверное, ему позвонили по работе.
Мы с Китано остались наедине, наши взгляды встретились. От его открытой улыбки мне стало чуть спокойнее.
– Что касается подсудимой, может быть, поняв мотив, мы сможем говорить и о смягчающих обстоятельствах. Но лично я думаю, что в итоге ей все равно дадут лет тринадцать-четырнадцать.
Как и говорил Касё, это огромный срок, особенно для юной девушки. Она проведет в тюрьме всю свою молодость, самые важные в жизни годы, и выйдет на свободу в лучшем случае лет в тридцать пять… При этом я плохо себе представляла, как много может сделать адвокат для человека, совершившего настолько немыслимое в глазах общества преступление, как убийство собственного отца.
– Мы с Анно сделаем все, что в наших силах. Будем надеяться и на вашу помощь, – произнес Китано.
– Что вы, это мне без вас не справиться, – ответила я, склонив голову в поклоне.
Поезд уже подъезжал к платформе, когда Китано неожиданно, как будто только спохватился, спросил:
– Госпожа Макабэ, у вас ведь много работы в клинике… Но вы все равно давно задумывались о том, чтобы написать собственную книгу?
От резкого порыва ветра мои волосы взметнулись и закрыли лицо. Я, сжав висевший на плече кожаный шопер, посмотрела прямо в глаза Китано:
– Да. Я хочу стать известным клиническим психологом.
Китано промолчал: он явно не ожидал такого ответа.
– Конечно, я понимаю, что это непростая задача, – поспешно добавила я.
Китано непринужденно улыбнулся и сказал:
– Да, ваша правда.
Подъехал мой поезд, и он кивком попрощался. Когда я осталась наедине с собой, мой пыл стал угасать. «Стоит ли мне вообще ввязываться во все это?» – никак не могла определиться я. Во-первых, мне казалось, что работать вместе с Касё – это не самая хорошая затея. Кроме того, публиковать под своим именем книгу, написанную с позиции убийцы, а не жертвы, довольно рискованно, люди могут меня не понять. К тому же я боялась, что работа над книгой может помешать ходу судебного разбирательства. Однако меня насторожило то, что мать Канны решила выступить свидетелем со стороны обвинения.
Я так и не пришла к окончательному решению, когда телефон вдруг завибрировал. Сначала я не собиралась отвечать в вагоне поезда, но, когда увидела, кто звонит, ахнула от удивления: это был Касё. Развернувшись спиной к остальным пассажирам, чтобы им не мешать, я приняла входящий вызов.
– Невестка, привет еще раз. Я знаю, у тебя плотный график, спасибо, что нашла время встретиться. Ты уже вернулась на работу?
Как раз в этот момент поезд остановился. Сходя на платформу, я ответила, что только доехала до своей станции. У меня над головой снова простиралось голубое небо. Я глубоко вдохнула морозный воздух и уже собиралась спросить, в чем дело, как по ту сторону телефона прозвучало:
– Я хотел тебя кое о чем попросить, – начал Касё. – Как и говорил Китано, наше положение на данный момент очень незавидное. И в показаниях Канны многое звучит странно. Признаться, сначала я сам думал: раз эта девушка убила собственного отца, она не заслуживает сочувствия. Но если мать хочет выступать на стороне следствия, значит, тут что-то нечисто.
– Да, я тоже об этом подумала, – осторожно ответила я.
– Вот. Поэтому мы должны докопаться до истины и узнать, что на самом деле происходило в этой семье. Я подумал, раз ты будешь общаться с Канной, чтобы собрать материал для книги, может, тебе удастся что-то выяснить.

Канна Хидзирияма сидела напротив меня в переговорной следственного изолятора. Эта встреча обещала быть гораздо радушнее предыдущей: только завидев меня, девушка сразу радостно заулыбалась.
– Госпожа Макабэ, здравствуйте! – поздоровалась Канна и кивнула мне в знак приветствия.
Я улыбнулась в ответ и села, положив на колени блокнот и ручку.
– Как вы?
– Да ничего. Вчера ко мне снова приходили господин Анно и господин Китано, а подруга передала мне это!
Она потянула за низ белую толстовку, которая была на ней, чтобы лучше мне показать. Я с любопытством переспросила:
– Подруга?
– Да! Кёко, мы знакомы с начальной школы. Она умная, красивая и много раз меня выручала! Мне очень повезло, что она стала моей лучшей подругой. Даже после того, как мы поступили в разные вузы, обязательно виделись раз в месяц, чтобы вместе пройтись по магазинам и где-нибудь пообедать.
Я спросила, где сейчас учится Кёко. Оказалось, она ходит в университет гораздо более престижный, чем тот, куда поступила сама Канна. Умная девушка, близкая подруга с самого детства – она могла что-то знать о ситуации в семье Канны. Но я еще не успела выстроить доверительные отношения со своей новой подопечной, поэтому она могла бы отказаться, если б я захотела познакомиться с ее подругой. Пока что я решила оставить желание пообщаться с этой Кёко при себе.
– Я прочла ваше письмо, Канна. Мне тоже хочется о многом вас расспросить. К сожалению, время нашей встречи строго ограничено, даже не знаю, как нам лучше построить беседу…
Канна молчала. Она помрачнела и бросила на меня взгляд из-под длинных ресниц: я увидела, что в ее глазах заблестели слезы.
– Я тоже не знаю, как лучше… Решите вы, пожалуйста.
– Тогда, если вы не против, я бы хотела попросить вас до нашей следующей встречи описать свои отношения с мамой и связанные с ней воспоминания в виде письма.
Канна на секунду нахмурилась, но потом согласно кивнула.
– Хорошо.
– Вы не хотите?
– Нет… Э-э-э, не в этом дело… – сложив руки на обтянутых джинсами коленях, она продолжила с некоторым недовольством: – Я ведь убила отца, почему вы спрашиваете про маму?
– Понимаете, чтобы вам помочь, я должна представлять, как складывались ваши с ней отношения. Конечно, если в вашем письме всплывет и отец, ничего страшного.
– Хорошо, но мои отношения с мамой… они самые обычные.
– Скажите, – обратилась я к Канне, – в письме вы просили, чтобы я помогла вам вылечиться. Как бы вы хотели измениться?
Я посмотрела на мрачного надзирателя за спиной девушки. Судя по часам, у нас оставалось всего несколько минут.
– Мне бы хотелось стать человечнее. Научиться понимать, когда другим людям больно.
– А что насчет вас самой? Вы всегда чувствуете, когда больно вам?
Канна рассеянно посмотрела на меня, будто не поняла суть вопроса, и пробормотала:
– Нет, но я ведь всегда сама во всем виновата.
Я предложила ей еще раз обдумать мои слова в надежде, что это поможет вернуть осмысленность в ее опустошенный взгляд.

Когда я вышла со станции Синдзюку, город уже погрузился во тьму. За пешеходным мостом, нависшим над платформой, виднелись огни торгового центра Такасимая. Они маячили где-то совсем близко, но в то же время были недосягаемо далеко. Я торопливо пробиралась сквозь толпу пассажиров. У турникетов от яркого света у меня закружилась голова. Я на секунду зажмурилась и уже стала спускаться по лестнице, когда зазвонил телефон.
– Алло, Юки, это я.
Я напряглась.
– Что это за шум? Тебя плохо слышно. Ты на улице? Масатика с тобой? – обрушился на меня поток вопросов.
– Я в Синдзюку, мам. Хотела зайти в магазин электроники…
– А потом сразу домой? – перебила она и продолжила, так и не дав мне ответить: – Тогда я зайду через часик, принесу сувениры. Мы были в Англии, я там сдобное печенье купила. Тебе должно понравиться.
Конечно же, она не стала уточнять, кто это «мы». Я с досадой подумала, что в Японии полно магазинов, где продают импортные продукты, так что я могу и сама купить это печенье. Однако никаких уважительных причин, чтобы не согласиться на встречу, у меня не нашлось, поэтому я предложила свой вариант:
– Давай лучше перекусим в кафе? Масатика уже освободился после школы, сможет сходить с нами. Так проще, мне не придется готовить ужин дома.
– Как скажешь, – холодно бросила она. – Только давай без мяса, а то я уже объелась его в Англии. Если найдешь хороший суши-бар, закажи столик, – с этими словами мать повесила трубку.
Я вздохнула, заскочила в поезд и, прислонившись к двери, набрала сообщение сыну. Масатика тут же ответил: «Блин», но я убрала телефон, оставив его недовольство без внимания. Если встреча пройдет не у нас дома, мне будет спокойнее. Пусть даже придется впопыхах бронировать столик на вечер.
Я предложила сходить в один суши-бар, очень популярный, даже несмотря на неудобное расположение вдали от станции. Мать заказала все, что ей приглянулось, а Масатика уговорил взять ему тюторо, дорогую вырезку из тунца.
Мать вручила Масатике бумажный пакет, полный разных сувениров: сверху из него выглядывали джемпер и коробка конфет. Когда мы поели и начали собираться, она открыла кошелек и, обернувшись ко мне, сказала:
– Извини, я ведь думала, что зайду к тебе в гости, поэтому не взяла наличные. Я в следующий раз отдам, хорошо?
Я тут же достала из бумажника несколько купюр по тысяче иен и протянула ей:
– У меня самой не очень много. Может, оплатишь картой? А это за нас с Масатикой, возьми.
Мать, видимо, поняла, что ей придется уступить, и равнодушно ответила:
– Хорошо, спасибо.
Я смотрела, как она достает свою золотую карту и вводит ПИН-код. Выйдя из ресторана, мы оказались в тускло освещенном переулке.
– Что-то у меня в горле пересохло… Может, зайдем еще куда-нибудь выпить чаю? – предложила мать.
Я посмотрела в сторону большого супермаркета на другой стороне улицы.
– Гамон скоро вернется с работы, так что я за продуктами и сразу домой.
– Ох, вот как, – разочарованно пробормотала мать, опустив обтянутые черным трикотажным кардиганом плечи. – Тебе так повезло с мужем! А вот отец твой по-прежнему постоянно в разъездах. Но это ничего, мне есть чем себя занять: мы с моими подругами, которые живут по соседству, часто собираемся, иногда даже ездим вместе отдыхать. А ты совсем про меня забыла, никогда не звонишь…
Масатика пообещал обязательно ей позвонить, и мать, улыбаясь, погладила его по голове.
– Какое же счастье – иметь такого внука. Что ж, мне пора домой, – нехотя попрощалась она.
Я помахала ей рукой и вместе с Масатикой поспешно перешла дорогу, пока не загорелся красный. Меня переполняли усталость и облегчение оттого, что я выполнила свой долг перед матерью.
Я стояла с корзиной в мясном отделе и выбирала фарш, когда Масатика спросил:
– Мама, у тебя сегодня было плохое настроение?
В глубине его добрых, совсем как у Гамона, глаз скрывалась холодность, которую сын унаследовал от меня. Это сочетание инь и ян в его взгляде лично мне всегда очень нравилось.
– Вовсе нет, – ответила я, кладя мясо в корзину. – Завтра на обед будет паста болоньезе. Ты же ешь сельдерей, да?
– Может, бабушке нравится, когда ее угощают? Она ведь и раньше просила тебя заплатить.
Вопрос сына застал меня врасплох. Я не знала, что сказать, но все-таки попыталась ответить, тщательно подбирая слова.
– Наверное, она думает, что может положиться на меня. Когда я была маленькой, папа вечно пропадал на работе, и мной занималась только мама. Наверное, ей кажется, что теперь пришел мой черед о ней позаботиться.
– Ну у нас дома все точно так же. То папы нет, то тебя.
– По-моему, мы все-таки собираемся всей семьей почаще, – возразила я, чувствуя, тем не менее, свою вину перед сыном. Масатика по-детски громко протянул:
– Ну не знаю, – а затем продолжил: – Бабушка говорит, что нам повезло с папой, будто только он молодец, а ты совсем ничего не делаешь. Но это ведь не так, правда?
В этот момент я почувствовала, как меня переполняет любовь к сыну. Я протянула руки, чтобы обнять его за голову, но он тут же запротестовал, вырвался и отбежал подальше. Я заметила, что его внимание привлек прилавок со сладостями.
– А как же бабушкино печенье?
Масатика сразу ответил:
– Не нужно мне печенье – оно сухое и крошится.
Его слова меня удивили. Я подумала, что уж лучше возьму это печенье на работу и угощу Рису.

«Уважаемая госпожа Макабэ!
Спасибо, что пришли ко мне в следственный изолятор. Я решила попробовать написать письмо, как Вы просили.
Когда я думала о своих первых детских воспоминаниях, мне на ум пришел стеклянный шар со снеговиком внутри. Однажды, когда я еще ходила в детский сад, мы с мамой поехали в аэропорт встречать отца после долгой заграничной командировки.
В такси по дороге домой отец вручил мне его – стеклянный снежный шар, внутри которого кружились бумажные снежинки. Я очень обрадовалась, ведь это был сувенир из самого Лондона. Но сейчас, когда я вспоминаю того улыбающегося снеговика, мне становится тошно. Это был первый и последний раз, когда отец что-то мне подарил.
В доме, куда мы переехали после его возвращения в Японию, была пристройка, которую он переделал под художественную мастерскую. Она выглядела как маленький домик, и мне было любопытно, что там внутри, но отец строго-настрого запретил входить туда без его разрешения.
В детстве я никогда не перечила своим родителям, никогда ничего не просила и не капризничала. Думаю, я была гораздо послушнее других детей. Моя мама не была строгой, но всегда и во всем соглашалась с отцом: его слово в нашей семье всегда оставалось решающим.
Когда он учился в художественном университете, преподаватели прочили ему великое будущее. Никто не сомневался, что он добьется успеха. Слухи о его таланте дошли до моей мамы, которая тогда изучала теорию искусства.
Она много раз рассказывала мне о том, как на первом курсе пришла на университетский фестиваль. На проходившем там конкурсе студенческих работ она сразу обратила внимание именно на картину отца: изображенная на ней в профиль женщина смотрела куда-то вниз и выглядела совсем как живая.
У мамы не было способностей к рисованию, поэтому она всегда восхищалась талантливыми мужчинами. И для отца, большого ценителя красоты, она стала идеальной парой. Мне рассказывали, что она была одной из первых красавиц университета. Мама часто говорила: «Красота – это мое достоинство, но даже она принесла мне много проблем. От них меня всегда спасал твой отец».
Простите, письмо получилось длинным, я начинаю уставать. Спокойной Вам ночи.
Канна Хидзирияма»

Стояли холода, а когда начинался дождь, на улице становилось совсем промозгло. Пока я добралась от станции на работу, плащ и колготки покрылись грязными разводами от дождевых капель.
В раздевалке в клинике я сложила вещи в шкафчик и, бросив взгляд в зеркало, поняла, что мне срочно нужно обновить прическу. К счастью, в этот день после обеда у меня в расписании не стояло ни одной консультации. Я тут же позвонила в свой любимый салон красоты неподалеку и записалась на стрижку.
В обеденный перерыв я перекусила рисовой лепешкой онигири из ближайшего магазина и сразу направилась в парикмахерскую. Получалось, что даже если кто-то придет на прием без предварительной записи, я успею вернуться вовремя и провести сеанс.
В парикмахерской на улице Мэдзиро было пусто, скорее всего, из-за дождя. Я села у окна и стала листать каталог. Пока я рассматривала фотографии стрижки боб, мне вспомнились слова Гамона: «Вот бы ты отрастила волосы». Тут ко мне подошла парикмахер с вопросом:
– Ну что, как будем стричься?
– Я думала начать отращивать волосы, поэтому длину не убирайте. Просто подкорректируйте форму.
– Хорошо, – сказала она, начиная меня расчесывать. – А до этого у вас всегда был боб?
Я кивнула, вынула телефон и, чтобы скоротать время, решила почитать новости. Вдруг моя рука дрогнула. «Эта обворожительная студентка убила собственного отца. Ее бывший заявил: «Я был ее рабом». Я не сразу поняла, что передо мной отрывок статьи из газеты. В этот момент меня попросили подойти к мойке, усадили в специальное кресло и попросили запрокинуть голову. Все время, пока мне мыли волосы, я думала только об этой новости.
Вскоре со стрижкой и укладкой было покончено. Я вышла на улицу и, заправив за ухо прядь все еще пахнущих шампунем волос, позвонила Касё. Но из трубки доносились только гудки, поэтому мне пришлось оставить сообщение на автоответчике.
Дождь еще не перестал, поэтому я спешила вернуться в клинику, на ходу проверяя в телефоне, как разворачивается ситуация вокруг публикации. В Сети было много однообразных комментариев: люди называли селфи Канны пошлыми, кто-то утверждал, что у нее проблемы с головой. Меня уже стало мутить от всего этого, когда Касё наконец перезвонил:
– Невестка, ты это видела?! Головы им всем пооткрутить надо! – начал он, не тратя времени на приветствия. Услышав его голос, я постепенно пришла в чувство.
– Канна уже знает?
– У меня были сомнения, но все-таки я решил ей все рассказать. Похоже, она сразу поняла, кто это сделал. По ее словам, журналисты. скорее всего, поговорили с Ёити Кагавой, выпускником ее университета.
– Он правда был ее парнем?
– Не уверен, что его можно так назвать.
– Я еще не видела оригинал статьи, там что, опубликовали ее интимные фотографии? – спросила я нерешительно, но Касё спокойно ответил:
– Нет, только один снимок в купальнике. Канна сказала, что не отправляла совсем уж откровенные фото.
Раз так, можно выдохнуть. Хотя сама Канна наверняка в шоке от случившегося.
– Думаю, мне надо поговорить с этим Ёити Кагавой.
– Можно мне пойти с тобой?
Видимо, Касё не мог сразу дать ответ, поэтому, чтобы сменить тему, спросил:
– А у тебя как продвигаются дела? Удалось что-то узнать?
Я коротко вздохнула:
– Пока нет. Она продолжает настаивать, что мотивом убийства стала ссора с родителями из-за ее собеседования в телекомпанию.
– Понятно. Но все-таки почему ее родители были категорически против? Неужели им было так трудно поддержать свою единственную дочку в ее мечте стать телеведущей?
– Поэтому я и думаю, что тут что-то нечисто. Нужно поговорить с ее бывшим парнем, вдруг это поможет прояснить ситуацию.
– Понял. Я поговорю с Канной.
Касё уже собирался положить трубку, но я, поборов сомнения, обратилась к нему:
– Касё.
– Что?
– Мне кажется, нам надо наконец поговорить по душам.
После небольшой паузы Касё рассмеялся и колко ответил:
– Не получится, ведь, по-твоему, у меня нет души.
Все-таки в его отношении ко мне ничего не поменялось.
– Что ж, ладно, забудь, – не стала настаивать я.
– Позволь поинтересоваться, почему ты решила заговорить об этом?
Формально вежливый, его вопрос прозвучал очень едко. У меня упало сердце. Почему все сложилось так? Этим вопросом я задавалась десятки тысяч раз. Почему, почему все сложилось именно так?
– Получается, мы еще не простили друг друга окончательно? Сможем ли мы работать вместе?
В ответ я услышала только короткие гудки.

Проходя мимо зоны отдыха, я заметила пару знакомых телеведущих, которые стояли и о чем-то разговаривали. Мужчина, он был хорош собой, наклонился и игриво заглядывал в глаза молодой девушке.
– Доброе утро, – произнесла я с поклоном.
Девушка обернулась ко мне и ответила:
– Доброе утро, госпожа Макабэ. Вы уже слышали? Итика умерла. Мы с ней столько раз вместе снимались! Недавно в новостях сообщили.
– Что? – я не могла поверить своим ушам. – Как это случилось?
– Похоже, самоубийство. Хотя она всегда была такой открытой, веселой…
– И правда, – пробормотала я.
Худая, как спичка, улыбчивая Итика… Несмотря на свою популярность, девушка никогда не зазнавалась, скорее даже наоборот, страдала от заниженной самооценки. В конце прошлого года вышла ее автобиография.
– Я раньше даже не подозревала, что у нее были проблемы в семье, только из ее книги узнала об этом. Это был настоящий шок.
– Такие откровения обычно привлекают к себе большое внимание. Из-за повышенного интереса со стороны общественности человек испытывает большое психологическое напряжение, за которым следует эмоциональный спад. В этот момент возникает опасность развития депрессии. Хотя я не берусь утверждать, что с Итикой все было именно так.
– Вот оно что, – мужчина понимающе кивнул, а затем добавил, обращаясь уже к своей юной собеседнице: – Если тебя будет что-то беспокоить, обращайся в любое время. Обещаю, свожу тебя в ресторан, накормлю, чем захочешь.
Я невесело улыбнулась и пошла в гримерку. Пока мне наносили макияж, я разглядывала свое лицо. Не уродливое, но и нельзя сказать, что особенно красивое. Обычная, ничем не примечательная внешность. Выделялись разве что изящные тонкие ключицы, выглядывающие из-под рубашки.
Я уже не раз встречалась с тем мужчиной из комнаты отдыха, но он никогда не обращал на меня внимания. На телевидении работает много таких. Неужели все они и правда думают, будто никто не замечает, что они общаются только с девушками, которые выглядят как минимум на восемь из десяти? А может, им просто все равно. Этим мужчинам, которые никогда не знали вкуса поражения.
Даже когда мы уже сидели в белой студии и я, улыбаясь, разговаривала с ведущим, в голове продолжали крутиться вопросы. Почему Итика совершила самоубийство? Почему мы должны постоянно доказывать что-то мужчинам? Почему даже в письмах Канна не позволяет себе быть откровенной? Эти мысли облепили все уголки моего сознания, будто торт, который, развалившись, превратился в однородное месиво.

Посреди ночи дверь в мой рабочий кабинет открылась, и вошел Гамон.
– Юки, ты же все равно практически спишь, может, уже ляжешь в кровать?
Я подняла голову и нетвердым голосом возразила:
– Нет, я не сплю, – и, расправляя пальцами помятые страницы открытой книги, продолжила: – Наоборот, столько напряжения за день накопилось, теперь заснуть никак не получится.
Гамон вышел, как будто что-то вспомнил. Когда он вернулся, то в руках держал коробку с Amazon. Я сразу распаковала ее и достала толстый художественный альбом.
– Юки, что это?
– Альбом с картинами отца Канны.
Со страниц альбома на меня смотрели девушки, только вышедшие из пубертатного возраста. На одних были кимоно, на других – типичные платья горничной с белым воротничком, а некоторые, изображенные со спины, были по пояс обнажены. Пухлые лица, излучающие умиротворенную чувственность. Большие сияющие глаза, полные тоски, как на картинах французских мастеров. Мне на ум сами собой пришли работы Ренуара.
– Гамон, а ты слышал про этого художника, Наото Хидзирияму?
– Нет, впервые слышу. Но ведь я таким не интересуюсь.
– Почему? – спросила я, поудобнее усаживаясь на ковре.
Гамон задумался и через некоторое время ответил:
– Честно говоря, мне такая живопись не очень нравится. Она очень точно отражает реальность, но при этом как будто ей противоречит.
Действительно, хоть девушки на картинах и выглядели совсем как живые, при взгляде на них возникало чувство, что Наото Хидзирияма, копируя реальность, приукрашивал ее, воплощая свои собственные желания. Эти взгляды, гладкая кожа, энергетика девушек. Реальность и идеал, накладываясь друг на друга, сливались в единое изображение.
– Тебе нужно больше отдыхать, – сказал Гамон.
– С чего это вдруг? – рассмеялась я.
– Ты и за книгу взялась, и на телевидение ходишь сниматься. Даже нашу ипотеку и семейный бюджет хочешь целиком взвалить на себя. Но по крайней мере вернуть поскорее деньги за первый взнос моим родителям должен я. Ведь если б мне не нужна была отдельная комната для проявки фотографий, мы бы могли просто снимать квартиру.
Я молча взяла в руки чашку и сделала глоток холодного кофе.
– И еще, по поводу Касё. Он мой младший брат, поэтому мне тяжело говорить это прямо, но я знаю, что у него непростой характер.
– Да, это точно. Мне кажется, он сложный, а может, даже опасный человек, – я едва заметно кивнула.
– Как-то в раз в детстве Касё забрался на соседский гараж и спрыгнул. Была зима, все замело снегом, и он сказал, что просто хотел узнать, каково это – приземлиться в сугроб с высоты. Но прыгал он с двухметрового гаража…
– Это же очень опасно! Вечно мальчишки делают всякие глупости, – нахмурилась я.
– Я не делал, – с улыбкой поправил меня Гамон. – А Касё, да, он похож на человека, который только посмеется над таким ребячеством, но на самом деле в любой момент готов сам показательно прыгнуть с крыши. Ему хочется привлечь к себе внимание. А еще – бросить миру вызов, даже если он может сам от этого пострадать. Я бы хотел, чтобы он наконец встретил хорошую, спокойную девушку и обрел настоящий дом, где ему не нужно будет ничего и никому доказывать.
– Это точно, – согласилась я и добавила: – Сейчас пойду ложиться.
Я отнесла пустую чашку на кухню, наспех сполоснула и убрала в ящик. Раздался звон, когда она стукнулась о другую посуду. Внезапно мне захотелось расплакаться. Рыдать навзрыд, как это делают младенцы, выпуская наружу все накопившиеся эмоции. Но внутри меня они не бушевали, а, наоборот, подавляемые усталостью и дремотой, затаились где-то в глубине сознания. Получается, даже для того, чтобы выплакаться, необходимы молодость и физическая сила. Расправляя закатанные рукава, я вспомнила о Канне: она сейчас спала в камере следственного изолятора.

Может, из-за того, что отверстия в перегородке, разделявшей переговорную комнату, были очень маленькими, может, по какой-то иной причине, но, как бы то ни было, в этот день я с трудом могла расслышать голос Канны. Я подвинулась поближе к перегородке и наклонила корпус вперед так сильно, что еще чуть-чуть – и могла бы свалиться со стула.
– Почему ваши родители были против того, чтобы вы работали на телевидении?
– Не знаю. Отец всегда говорил, что я должна выбрать карьеру, связанную с интеллектуальным трудом, преподавание или науку, а не светиться на экране, – сдавленно ответила Канна.
Девушку, которая хочет стать телеведущей, вряд ли заинтересует профессия учителя или научные исследования. Понятно, что отец мог переживать за молодую и хорошенькую дочь, мечтавшую о популярности, но все равно его позиция показалась мне чересчур категоричной.
– Кстати, госпожа Макабэ, вы читали интервью Кагавы?
– Да, читала. Вы с ним встречались?
Канна тут же начала горячо оправдываться, как будто ждала этого вопроса.
– Мне пришлось. Кагава мне сразу не понравился, но он обещал покончить с собой, если мы расстанемся. Я от стыда места себе не нахожу, теперь все думают, что у меня были чувства к такому человеку…
– Сколько продлились ваши отношения?
– Мы начали встречаться сразу, как я поступила в университет, получается… где-то два с половиной года.
Ничего себе… Так долго, а ведь этот Кагава ей даже не нравился.
– А как прошло расставание, легко?
– Нет, как раз наоборот. Я сказала, что хочу самой обычной любви. Что хочу выйти замуж и всю жизнь прожить с одним человеком. А то, что он вот так, ни с того ни с сего начинает строить из себя жертву – это просто жалко.
Слушая ответ Канны, я вспомнила о Касё.
– Если я не ошибаюсь, господин Анно хотел поговорить с Кагавой?
– Да, верно, он меня об этом спрашивал, и я ответила, что не против. Но я предупредила его, что не стоит верить всему, что скажет Кагава. Господин Анно посмеялся, что это не про него, мол, он же не какой-то обиженный на женщин неудачник.
Пересказывая этот разговор, Канна заметно повеселела. Мне же стало немного не по себе. Сейчас она могла положиться только на своих адвокатов, так что в появлении таких теплых чувств к ним не было, конечно, ничего удивительного. Но меня обеспокоило, что имя Китано еще ни разу не всплыло в нашем разговоре. Уж лучше бы у нее сформировалась привязанность к человеку, который смог бы стать для нее отцовской фигурой. Я как бы невзначай спросила:
– Вы не возражаете, если я тоже буду присутствовать на этой встрече и послушаю, что расскажет Кагава?
К моему удивлению, Канна моментально согласилась.
– Но имейте в виду, он может перевирать факты, искажать слова других людей. Я немного волнуюсь: понятия не имею, что он выдумает на этот раз.
Я не ожидала, что Канна будет рассказывать о Кагаве так охотно, поэтому продолжила задавать вопросы в надежде, что смогу лучше понять Канну, узнав что-то о ее личной жизни.
– А как вы с ним познакомились?
– На празднике любования сакурой, когда я была на первом курсе. Тогда Кагава уже был выпускником, он сам первым подошел ко мне и заговорил. Он со всеми ладил, и я подумала, что он, должно быть, хороший человек, поэтому дала ему свой номер. Он тут же стал мне написывать. Мне пришлось много раз ему отказать. Я тогда встречалась с другим парнем, и тот несколько раз меня избил. Однажды я пришла за помощью к Кагаве. Он тогда по-настоящему спас меня. Так мы и сошлись.
Канна сказала «спас меня», а не, например, «удобно подвернулся». Такой выбор слов указывал на то, что ее отношение к Кагаве было далеко не таким однозначным, как она старалась показать.
– Я ни о чем его не просила, но он делал мне дорогие подарки, по вечерам подвозил до дома. Хотя при этом даже не пытался узнать, что я за человек. Он влюбился в мою внешность, а когда мы начали встречаться, стал упрекать, что со мной сложно, что я постоянно его обманываю. Он совсем не старался меня понять.
От волнения у Канны даже сбилось дыхание. Я уточнила:
– Канна, вы ведь помните, что до этого сами называли себя лгуньей?
Девушка растерялась и, запинаясь, ответила:
– Да… Но ведь так и есть.
– А вы можете привести какие-то примеры своей лжи? – спросила я, бросив взгляд на часы.
Дожидаться ответа было мучительно, но я знала, что должна дать ей время подумать. Канна покачала головой и неопределенно ответила, что ничего конкретного в голову ей не приходит.
– Но мне всегда говорили, что я лгунья.
– Кто говорил?
Выражение лица Канны становилось все более напряженным. Время нашей встречи подходило к концу.
– У меня есть пожелание касательно темы вашего следующего письма, вы не против?
– Хорошо, – кивнула Канна. Было заметно, что она немного волнуется.
– Я бы хотела, чтобы вы рассказали обо всех своих романтических отношениях, начиная с первых и заканчивая теми, которые у вас были на момент совершения преступления. Пишите, что придет в голову. О ранах и обидах, о самых радостных или, наоборот, печальных событиях. Все, что сможете вспомнить.
В следующую секунду Канна резко моргнула, как будто от изумления.
– Что такое?
Она ничего не ответила. «В чем же дело?» – не могла понять я. Какие именно слова вызвали у нее такую реакцию? К нам уже подходил надзиратель. Значит, время закончилось. Я и глазом не успела моргнуть, как Канну увели.
Я шла к выходу из следственного изолятора, когда увидела у регистратуры знакомую фигуру Касё. На нем был костюм с приколотым к вороту бейджиком адвоката, в правой руке – пакет, может, что-то для Канны. На пакете красовалось название хорошо известного мне бренда практичной одежды для женщин. Стало даже немного любопытно, что же он принес.
Мы поравнялись, и наши взгляды встретились:
– Я поговорила с Канной по поводу Ёити Кагавы, она не против моего присутствия на вашей встрече.
Касё почесал лоб и, решив не упорствовать, ответил:
– Понял.
Выйдя из изолятора, я пошла по серой и унылой автостоянке. Вдруг сзади послышался шум стремительно приближающихся шагов, и, не успела я обернуться, как кто-то схватил меня за левую руку. Я чуть не вскрикнула, когда передо мной, заслоняя дорогу, выросла фигура Касё. Я уставилась на него во все глаза.
– Скажи, что произошло на вашей встрече? – Отпустив мою руку, он принялся поспешно объяснять: – Как только она закончилась, у Канны случилась паническая атака, и ее увели к врачу. Что стряслось?
Касё с негодованием смотрел на меня сверху вниз.
– Как мне с ней работать, если ты будешь так ее доводить? До суда осталось мало времени.
– Ты так говоришь, будто своими глазами видел, как я ее довела, – вспылила я.
Повисла тишина, которую нарушало только гудение проезжавших мимо автомобилей. От одежды Касё резко пахло то ли стиральным порошком, то ли кондиционером. Он всегда ассоциировался у меня с какой-то искусственной чистотой.
– Наша встреча длилась меньше пятнадцати минут, Канна отвечала на вопросы очень сбивчиво. Кстати, об обстоятельствах дела я знаю гораздо меньше твоего, но все равно, прислушавшись к твоей просьбе, пытаюсь выяснить, что за проблемы у нее были с родителями. А теперь ты обвиняешь меня в том, что я давлю на нее. Это вообще-то очень неприятно слышать.
После небольшой паузы Касё ответил:
– Прости. Конечно, ты сама лучше знаешь, как тебе с ней работать.
То, что Касё так быстро пошел на попятную, было удивительно. Впрочем, я и сама уже успокоилась и громко произнесла:
– Ты тоже меня извини.
– Я, наверное, перенервничал. Мне ужасно не нравится, что у нас нет ни одного свидетеля. Обычно лучшие показания дают родственники, но мать Канны не собирается нам помогать, а братьев и сестер у нее нет, – Касё искренне делился со мной своими переживаниями.
– Ты уже разговаривал с ее матерью?
– Да, один раз, приходил к ней в больницу. Она сказала, что Канна никогда не ладила с отцом, а на мои вопросы отвечать отказалась. Еще заявила, что именно как мать она должна убедиться, что ее дочь понесет ответственность за совершенное преступление. Мол, поэтому она и решила выступить на стороне обвинения. Даже на свидание к Канне, похоже, ни разу не приходила. Всю одежду приношу ей я.
В тоне Касё я почувствовала неприязнь по отношению к матери Канны. Что ж, похоже, ему тоже приходилось нелегко.
– А других родственников нет?
– Я пытался на кого-то выйти, но по материнской линии бабушка с дедушкой умерли, а с другими родственниками связи практически прервались. Бабушка же по отцовской линии, которая активно участвовала в воспитании Канны до самого ее совершеннолетия, только расплакалась и сказала: «Как можно быть такой неблагодарной».
– Неблагодарной, – шепотом повторила я. Что-то в этом слове меня смущало.
Касё прислонился к дорожному ограждению и достал электронную сигарету.
– Ты что, так и не бросил? – проворчала я.
– Не выходит, слишком уж много стресса в жизни, – усмехнулся он.
Дым, не имеющий запаха, растворялся в воздухе. Согласовав в общих чертах наши дальнейшие действия, мы с Касё разошлись.
Я не ожидала, что Ёити Кагава действительно придет, поэтому немного растерялась, когда увидела его на диванчике в чайной комнате отеля. Он, дружелюбно улыбаясь, помахал нам рукой и вежливо поклонился.
На нем были коричневая клетчатая рубашка и брюки чинос. Все в его внешнем виде – и опущенные уголки глаз, и покатые плечи – говорило о порядочности. На щеках проглядывали следы от акне. Это был скромный, ничем не примечательный молодой человек.
Касё протянул ему визитную карточку. Ёити не производил впечатления делового человека, но оказалось, что у него с собой визитница, из которой он тут же достал свою карточку и протянул ее в ответ. Затем он еще какое-то время почтительно изучал визитку, полученную им от Касё. Подошел официант и спросил, что мы будем пить. К моему удивлению, ответил именно Ёити. Мы заказали по чашке кофе и сразу перешли к разговору, ради которого здесь собрались.
– Канна говорит, что не собирается подавать на вас в суд за клевету. Но я бы хотел попросить вас ответить на несколько моих вопросов, это поможет нам разобраться в деле. Итак, вы начали встречаться с ней, когда Канна училась на первом курсе, а расстались прошлой осенью, верно? – задал вопрос Касё.
– Да, все правильно. Сейчас я понимаю, что нехорошо поступил с Канной. Но эта статья – сплошное вранье! Еще и в университете из-за этой истории на меня все ополчились. Теперь я знаю, что в СМИ правду не напишут.
Так, значит, все, что написано в этой статье, было чушью? В окне за спиной Ёити отражались небоскребы Синдзюку.
– Господин Кагава, вы сказали, что плохо поступили с Канной. Что вы имели в виду? – поинтересовался Касё.
– Я ее бросил, – серьезно ответил тот.
– А, вот как…
– Вы что, не знали? Я встретил другую девушку и расстался с Канной. Канна мне правда очень нравилась, к тому же она была младше меня и казалась такой невинной – я и подумать не мог, что она способна на измену. Я не смог ее простить и надеялся, что новые отношения помогут забыть ее. До сих пор в голове не укладывается, как женщина может пойти на такое?
Я лишь ответила:
– Измена – это всегда больно. Не важно, кто ее совершил, мужчина или женщина.
– Когда я сказал, что мне все известно, она почему-то набросилась на меня, как будто это я был в чем-то перед ней виноват. Вообще я часто замечал за ней такое. Когда она злилась, то переставала понимать, что делает, словно становилась другим человеком. Я чувствовал себя ее рабом.
– Поэтому вы согласились поговорить с журналистами? – спросил Касё, слегка наклонившись вперед.
– Нет, я не хотел мстить или что-то в этом роде. Просто мне казалось, что только я знаю, какая она на самом деле. Когда мне позвонили из журнала… О ней писали ужасные вещи, поэтому я…
– Вы сказали, что хорошо знали Канну. Не могли бы вы рассказать, какие у нее были отношения с родителями?
– С родителями? Кажется, она часто ссорилась с отцом. Но ведь в ее возрасте это нормально. Хотя иногда она, как бы это сказать, слишком драматизировала… Не знаю, может быть, все девочки такие, но Канна… ей нравилось чувствовать себя жертвой. Я всегда ей говорил, что она просто себя накручивает.
– Господин Кагава, что вы почувствовали, когда узнали, что Канна убила своего отца? Наверное, эта новость вас поразила? – продолжил Касё, пока молодой человек помешивал кофе, подливая в чашку молоко.
Услышав вопрос, Ёити быстро закивал, глядя прямо на него.
– Да, это стало для меня настоящим шоком. Я даже расплакался. Я подумал, вдруг в этом есть и моя вина? Вдруг это произошло потому, что я не смог сделать Канну счастливой… Мне так жаль…
Я не поверила своим глазам, когда по щекам парня потекли слезы, он едва выдавливал из себя слова. Касё успокоил его, и мы продолжили разговор.
– Канна говорила вам когда-нибудь, что отец жестоко с ней обращается?
Ёити отрицательно замотал головой. Глаза его все еще блестели от слез.
– Канна ни разу не жаловалась, что он поднимал на нее руку. Да и после учебы она никогда не искала повода подольше задержаться в городе, а спокойно ехала домой. Я часто ей говорил, мол, понимаю, что родители к тебе слишком строги, но, когда ты закончишь университет и съедешь от них, они больше не смогут лезть в твою жизнь, а пока нужно просто немного потерпеть. Ну почему она меня не послушала? Неужели она настолько упрямая?
– Может быть, Канна на самом деле просто хотела, чтобы вы поняли, что она чувствует? – ответила я вопросом на вопрос.
– Если б я мог это сделать, все было бы гораздо проще, – уверенно согласился Ёити. – Канна ведь сначала даже не хотела со мной встречаться. Но однажды она пришла ко мне домой, потому что ее бил парень.
В этот момент Касё осторожно прервал его.
– Кстати… Канна рассказала, что, когда она обратилась к вам за помощью, вы склонили ее к действиям сексуального характера. Это правда?
Ёити широко раскрыл глаза и удивленно воскликнул:
– Эй, подождите. Вы серьезно думаете, что я на такое способен?! Бросьте, это бред какой-то. Я хорошо помню, как все было. Канна сама ко мне пришла. И когда все уже шло… к этому, она улыбалась. Поверить не могу… Все-таки она какая-то странная. Если честно, мне всегда казалось, что у нее есть какая-то патологическая склонность ко лжи.
– Патологическая склонность ко лжи? – переспросила я от неожиданности.
– Да, при этом в ее поведении было что-то… неадекватное. Когда старшекурсник из нашего университета рассказал, чем они с Канной занимались, я был вне себя. Я думал, что не переживу ее предательство. Но когда я сказал ей, что мы больше не можем встречаться, она расплакалась. И еще она часто резала себе руки, поэтому мне было трудно решиться на то, чтобы расстаться с ней… Со стороны может показаться, будто я в конце концов предал ее, но в тот момент мне и самому было очень тяжело.
Он замолчал. По всей видимости, Ёити не собирался отвечать на наши дальнейшие вопросы. Я еле слышно повторила:
– Резала себе руки.
Получается, Канна занималась самоповреждением? А я ничего не заметила, потому что она всегда надевала на наши встречи одежду с длинными рукавами… Поблагодарив официанта за вкусный кофе и оплатив счет, Касё посмотрел вслед идущему в мужской туалет Кагаве и пробормотал:
– Что же он все-таки смог понять о Канне?

После встречи с Ёити мы вместе поехали на метро. Касё спокойно держался за поручень, как вдруг, спохватившись, сказал:
– Канна хотела тебе что-то еще рассказать, поэтому отправила новое письмо.
Возможно, потому, что его рука была поднята вверх, как никогда бросалось в глаза, насколько у него длинные руки и ноги.
– Поняла, спасибо, – кивнула я.
Мое усталое лицо отражалось в окне вагона. Я почувствовала, что у меня пересохли губы. Пока я, поправляя сумку, готовую свалиться с плеча, пыталась выдавить из себя хоть слово, Касё первым прервал тишину:
– Ты хочешь что-то сказать?
– Как ты думаешь, Кагава правда принудил ее к физической близости?
– Ну Канна говорила именно так. Но, судя по реакции Кагавы на мой вопрос, он тоже нас не обманывает. Я сам в растерянности. Впрочем, ничего удивительного, когда после расставания мужчина и женщина воспринимают одну и ту же ситуацию по-разному.
– Но очень уж странно, что они говорят прямо противоположные вещи.
Как только я произнесла эту фразу, пассажир, сидящий передо мной, встал, и одно место освободилось. Касё жестом предложил мне сесть, но я отказалась. Я не хотела, чтобы он стоял и смотрел на меня сверху вниз. Хотя после нашего недавнего спора у изолятора общаться с Касё стало намного легче.
– Если будут новости, я сообщу тебе, что смогу, – произнес Касё.
– Спасибо. Мне ведь, по-хорошему, и на встрече с Кагавой нельзя было находиться.
– Вдвоем докопаться до истины будет проще.
– Кстати, Касё.
Он насторожился и промолчал, как будто снова надел на себя непроницаемую броню, которую уже успел сбросить. Стараясь избегать его полного тревоги взгляда, я продолжила:
– Может, стоит встретиться и с ее подругой? Я еще не знаю, как на это посмотрит сама Канна, просто подумала, вдруг рассказ этой девушки окажется нам полезным.
– Да, возможно. Я так понял, она много чего приносит Канне в изолятор. Я и сам думал с ней побеседовать. Я уточню. Ну вот и моя станция. Пока.
Касё махнул рукой на прощание и вышел. Двери закрылись, и поезд начал медленно отъезжать от станции. Я посмотрела в окно – Касё шел по платформе и вдруг обернулся в мою сторону. Наши взгляды встретились. Не в силах выдавить из себя улыбку, я быстро отвернулась.
Грузный поезд выполз из-под земли на поверхность, где его уже встречало багряное вечернее небо. Я смотрела, как пейзаж за окном освещается закатными лучами солнца, и думала о деле Канны. Чем больше мы копаемся в ее прошлом, тем сильнее погружаемся в собственные воспоминания. Но никто из нас до самой смерти не сможет сказать главное. Ни я, ни Касё.

Стояла поздняя осень. Дорога около университета, проходящая вдоль берега реки, была усыпана разноцветными листьями. Вдруг позади себя я услышала шорох чьих-то шагов и обернулась. На меня смотрели носки женских сапог.
Передо мной стояла девушка в затянутом поясом пальто. На ее плече висела черная кожаная сумка, такая, как мне показалось, больше подошла бы взрослой женщине. Взгляд студентки выдавал в ней волевой характер. Ни секунды не колеблясь, она решительно обратилась к нам:
– Господин Анно, госпожа Макабэ, верно? Спасибо, что помогаете Канне. Меня зовут Кёко Усуи, – представилась она.
Пока девушка говорила, с деревьев за ее спиной опадали листья.
– Спасибо, что согласились уделить нам время, – поблагодарили ее мы с Касё.
– Что вы! – ответила Кёко, с силой покачав головой.
Она была совсем не похожа на тревожную и замкнутую Канну. Эта девушка была красива, как охваченный пламенем цветок.
– Может, поговорим в кафе? – предложил Касё, но она отказалась.
– Давайте лучше пройдемся. Я не хочу, чтобы наш разговор слышали другие студенты.
Я предположила, что Кёко не хочет, чтобы в университете знали о ее дружбе с Канной, но она сразу пояснила:
– Для меня Канна остается лучшей подругой, и я не хочу, чтобы посторонние люди обсуждали ее личную жизнь. Вам же, судя по ее письму, Канна очень доверяет.
– Вы ведь с Канной дружите с начальной школы?
– Да, мы много знаем друг о друге. Пока она не начала встречаться с мальчиками, я была для нее самым близким человеком.
От этих слов у меня создалось впечатление, что ее отношение к Канне не просто дружеское. Близость между девочками в пубертатный период напоминает игру в любовь.
По тихой речке медленно плыла семья уток. Закатное небо, отражаясь в воде, окрашивало ее в красноватый оттенок. Последние несколько дней солнце стало садиться заметно раньше.
– Вот и осень наступила, – пробормотала Кёко. – А Канну арестовали летом… Я сидела в ближайшем к университету «Старбаксе» и делала задание к семинару, когда об этом сообщили в новостях. Стояла ужасная жара. Время было уже за шесть, но в безоблачном голубом небе солнце светило совсем как днем.
– Вы, наверное, не ожидали, что с вашей близкой подругой может такое случиться…
– Да, сначала я удивилась… – начала она многозначительно. – Но, честно говоря, мне и самой ее отец тоже не нравился.
– До такой степени? – мы задавали ей вопрос за вопросом, а Кёко отвечала, то и дело заправляя волосы за ухо.
– Ее отец часто отсутствовал, он постоянно уезжал за границу проводить свои выставки. Но когда он все-таки появлялся дома, то не стеснялся повышать голос даже при мне. Когда я приходила к Канне в гости летом, чтобы вместе делать домашнее задание, мы садились заниматься в гостиной, потому что в ее комнате не было кондиционера. Тогда ее отец мог накричать на нас, мол, мы занимали комнату без его разрешения. В голове не укладывается. Канна рассказывала, что боялась отца настолько, что запиралась у себя в комнате, когда он был дома.
– И правда, настоящий тиран, – отреагировал Касё.
– Это точно. Помню, как она однажды позвонила мне. Тогда ее мама была в отъезде, и Канна, оставшись дома на ночь одна, закрыла входную дверь на ключ и легла спать. Когда ее отец вернулся, он был вне себя, обнаружив, что дверь заперта, и Канне пришлось убежать из дома. Она хотела прийти ко мне, но у меня тогда были дополнительные занятия. Вроде как в итоге Канна поехала к каким-то родственникам.
– Ключ? – задумчиво переспросила я. – То есть обычно в ее доме закрывали входную дверь не на ключ, а на цепочку, поэтому отец Канны разозлился?
– Нет, вы не так поняли, – сразу ответила Кёко. – Отец Канны никогда не брал с собой ключи, поэтому, когда он уходил, входная дверь должна была обязательно оставаться открытой. Даже если вдруг Канна проводила дома одна всю ночь. Представляете, отец оставляет дома маленькую дочь и запрещает ей запирать дверь. И все это в большом городе! Еще он заставлял ее позировать для картин. Она часами, не шевелясь, стояла в одной позе; ей даже есть не разрешали. Кажется, из-за того она постоянно страдала от анемии.
Под мостом проплывали красные и желтые листья. Небо затянуло тучами, тени стали гуще. Касё подошел вплотную к Кёко и спросил:
– Что значит «позировать для картин»? Он ее рисовал?
Она подняла брови, будто не ожидала такого вопроса, и отрицательно покачала головой.
– Нет, ее отец говорил, что такая внешность, как у Канны, не подходит для его картин, поэтому никогда не рисовал ее. Но он периодически проводил занятия по рисованию в своей мастерской, там Канна и позировала. Ее отец говорил, что хотел дать возможность своим ученикам научиться рисовать не только взрослых, но и детей. А чужого ребенка ему было бы трудно заставить долгое время сидеть неподвижно. Канна часто отказывалась гулять со мной, потому что была занята на этих занятиях. Поэтому я и запомнила.
– Позировала на занятиях, – пробормотала я.
Скорее всего, на эти уроки приходили не только мужчины, но меня все равно здесь что-то смущало.
– Может, такой мягкой девочке, как Канна, было бы лучше вообще не рождаться красивой, – прошептала Кёко.
– А вы не знаете, у нее был какой-то неприятный опыт, связанный с этими занятиями? Она ничего вам не рассказывала?
– Знаю, был. К ней приставал один студент художественного университета. Она не смогла ему отказать, дала свой номер телефона, и он стал ей постоянно названивать. Я помню, как ходила вместе с ней в «Макдоналдс» на встречу с этим парнем. Там Канна, заливаясь слезами, сказала ему, что не сможет с ним встречаться.
– Какой ужас. Сколько вам тогда было?
– Кажется, лет пятнадцать. Ее тогда еще отругали родители: мол, раз уж она дала надежду тому парню, нужно было взять ответственность за свое поведение и принять его чувства. Канна очень переживала.
Я уже давно привыкла к историям о неадекватном поведении родителей, и все равно этот случай по-настоящему поразил меня.
– Они обвинили ее в том, что она дала тому студенту надежду?
– Да. На самом деле парни часто по ошибке принимали ее доброжелательность за флирт.
– Но когда к девочке, которая еще учится в средней школе, настойчиво пристает студент, родители по идее должны злиться на него, а не на дочь. Скажите, вы не знаете, от кого именно из ее родителей исходили упреки?
Кёко с удивлением посмотрела на меня, как будто впервые заметила, что поведение родителей Канны было не совсем нормальным.
– Таких подробностей я уже не помню… Но с Канной часто случалось что-то подобное, и каждый раз она винила во всем себя.
– Что-то подобное?
Кёко облокотилась на перила и посмотрела вдаль.
– В отношениях между мужчиной и женщиной недопонимания неизбежны. А что касается этого Кагавы, он мне с самого начала не понравился. Не понимаю, почему она встречалась с ним.
– Канна не рассказывала вам, что стала встречаться с Кагавой после того, как он заставил ее вступить с ним в сексуальную связь?
Кёко, пораженная моими словами, отрицательно покачала головой.
– Нет, впервые слышу. Мне казалось, она от него сильно зависит. Я видела с ее стороны и любовь, и доверие к нему. Они были неразлучны с того момента, как решили встречаться.
– Кстати, а Канна никогда не упоминала, что отец поднимал на нее руку? – прямо спросила я.
– Нет. Я знаю, что он был строгим, мог на нее накричать, но чтобы доходило до рукоприкладства… О таком она не говорила. Но, возможно, я знаю о Канне далеко не все. Простите.
Я с недоумением посмотрела на Кёко:
– Что вы имеете в виду?
– Канна не была со мной по-настоящему искренней. Или по крайней мере мне так всегда казалось.
– Почему? Канна восхищается вами. Она, наоборот, считает, что недостойна быть вашей подругой.
– Она так сказала? – удивленно переспросила Кёко. – Я думала, Канна никем не дорожит.
– И, несмотря на это, вы продолжали дружить с ней все эти годы? Наверное, мне, как мужчине, просто сложно понять женскую дружбу…
Касё испытующе посмотрел на нее, но Кёко с достоинством ответила:
– Да, думаю, мужчина и правда не способен этого понять. Может, Канна действительно не нуждается во мне, но, пока она мне важна, я буду продолжать ее защищать. Я дала себе эту клятву в тот день, когда она впервые со мной заговорила, – без колебаний произнесла Кёко. При этом уголки выразительных губ, а за ними и хорошо очерченные брови девушки приподнялись.
– Вы помните свой первый разговор с Канной? – уточнила я.
– Да, я тогда только перевелась в ее школу. До этого я какое-то время жила в Нью-Йорке: у родителей появилась там работа, и мы переехали всей семьей. Вернувшись на родину, я поняла, что стала слишком самоуверенной для японцев. Поэтому все время проводила одна, читала книги. Однажды Канна несколько недель пропускала школу, а когда наконец пришла, неожиданно заговорила со мной во время большой перемены. Когда я посмотрела на нее, Канна застенчиво улыбнулась и сказала, что ей тоже приходилось жить за границей из-за работы отца: родители брали ее с собой во Францию. До этого ни один ребенок в школе не разговаривал со мной так приветливо. Мы стали обсуждать литературу и живопись и моментально сдружились. Когда другие дети обзывали меня, обычно тихая Канна начинала плакать и бросалась на мою защиту. Она делала так каждый раз.
Пока Кёко делилась своими воспоминаниями, глаза ее светились от нежности. Касё смотрел на нее с восхищением, как на какое-то диковинное создание. Меня тоже очень тронуло, с какой дружеской любовью Кёко рассказывала про Канну. Задумчиво кивнув, я произнесла:
– Спасибо, что уделили нам время. Мы сможем с вами встретиться еще раз, если у нас появятся новые вопросы?
Кёко твердо ответила:
– Да, конечно. А сейчас мне уже пора идти, простите: нужно зайти в библиотеку, подготовить реферат. Помогите Канне, прошу вас.
С этими словами девушка вежливо поклонилась и ушла. Мы с Касё, оставшись наедине, продолжили идти по дорожке, слушая шелест опавших листьев под нашими ногами. Он задумчиво пробормотал:

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70607455?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes
Примечания

1
Хикикомори – человек, находящийся в добровольной социальной изоляции и в течение долгого времени (месяцы, годы) не выходящий из дома (здесь и далее прим. пер.).

2
Адзабу – квартал, расположенный в специальном районе Минато. Построен на болотистой местности и в предгорьях, южнее центральной части Токио (прим. ред.).

3
Отядзукэ – блюдо японской кухни, представляет собой вареный рис, который заливают зеленым чаем, бульоном или горячей водой.

4
Куромамэ – блюдо японской кухни, ферментированные черные соевые бобы. Слово «мамэ» в японском языке может означать «здоровье», поэтому куромамэ на новогоднем столе – символ здоровья и благополучия в наступающем году.

5
Акасака – элитный район в Токио (прим. ред.).

6
Комплексный обед в японском ресторане – это набор стандартных закусок и гарниров (рис, суп мисо и другие), которые подают вместе с основным блюдом.

7
Хирэкацу – отбивная из свиного филе в панировке.

8
Снусмумрик – персонаж серии книг о муми-троллях финской писательницы Туве Янсон, свободолюбивый путешественник.

9
В Японии вердикт по особо тяжким делам выносит коллегия, в которую входят профессиональные судьи и присяжные, отбираемые случайным образом из числа избирателей.

10
В традиционных японских гостиницах часто встречаются номера с личной ванной, которую устанавливают на открытом балконе, чтобы постояльцы могли принять ванну на свежем воздухе.

11
В Японии принято, что до определенного возраста (примерно 8–10 лет) дети принимают ванну вместе с родителями.

12
Юката – летняя разновидность кимоно. Юкату могут надевать вместо халата после приема ванны.

13
Футон – матрас, который расстилают для сна прямо на полу в традиционных японских домах.