Главная страница | Историческая литература | Что видишь?

Что видишь?
Виктор Овчинников
Возможно, когда-то у неизвестного автору этой книги художника появится желание написать полотно «О нас и России». Воспользовавшись «мазками слов», сделанными архивариусом в этой книге-картине, художник избавит себя от огромной подготовительной работы, чему автор книги и архивариус будут рады. Широкий же круг читателей произведения откроет для себя очень многое и избавит себя от многих лет труда, которые потратили и архивариус, и автор, чтобы эта книга родилась. С надеждой на понимание и интерес читателей автор и передает книгу на их суд.

Виктор Овчинников
Что видишь?

"Картина не слово, она даёт одну минуту,
и в этой минуте должно быть всё,
а нет – нет картины …
взглянул, и всё, как Ромео на Джульетту
и обратно".
Художник Николай Ге – Л.Н. Толстому,
3 августа 1893 г.

Слово об архивариусе
Человек, который рассказал автору эту историю, ставшую основой книги, называет себя «архивариусом» или «архиварием».
Латиняне так нарекли человека, который заведовал или руководил архивом – местом хранения старых письменных дел и бумаг. Архив в те времена – это склад, куда передавались документы, которые считались завершенными, но их важность и нужность согласно закону такова, что эти документы прошлого обязательно следовало хранить: некоторые век, другие – вечно. Архив – это и хранилище бессчётного числа фондов, дел, это важное и нужное письмохранилище, по-русски письмосклад, писемник.
Греки архивариусом, архивом называли государственное учреждение, которое занималось хранением древних документов.
С петровских времен архивариусы появились и в России. Большинство наших словарей эту должность определяет, как заведующий архивом, обычно государственным.
Странно, но у моего знакомого, который называет себя «архивариусом» нет «государственного» помещения как в Греции, он не выполняет по закону требования по хранению письменных дел и бумаг, как было установлено в Риме. Наконец, он не государственный архивный служащий по российскому законодательству.
И все же он называет себя архивариусом, при том, проводит экскурсии в своих помещениях, показывает обширную библиотеку в темной сырой комнате, горы старых письменных документов и фотографий, сваленных по соседству, папки с материалами самых разных людей, передавших их архивариусу будучи неуверенными в том, что близкие родственники эти самые папки сохранят…
Когда попадаешь в эти помещения архивариуса поначалу складывается впечатление, что в этом добротно организованном хаосе может разобраться только он, сам архивариус. Но подойдя к стеллажам поближе видишь справки, указания, записки, пометки и начинаешь свободно ориентироваться в этой малой, вселенной книг, дел и отдельных бумаг и еще много чего.
И тогда понимаешь, что этот человек в общем-то имеет право называть себя архивариусом, пусть и без государственного статуса.
Периодически архивариус, сам решая судьбу своего накопленного за годы «архивного богатства», выносит в сад мешки с ненужными материалами и сжигает их. Серо-белое пятно уже не в силах побороть солнце, дожди, пыль и трава. Это уже как жертвенник прошлого, которого по мнению архивариуса не избежать.
Очевидец того, как по городам и весям машинами вывозились библиотеки на свалки, вагонами сжигались архивы организаций и утилизировались документы он спокойно относится и к возникновению своего жертвенника прошлого. События четверть вековой давности, когда в 1991 году погибла советская империя и стала нарождаться новая Россия, пытающаяся вобрать в себя поруганную тысячелетнюю историю, стали временем беспечного и вульгарного отношения к книге, газете, письму, документу, наконец, даже кому-то ненавистному протоколу собрания…
Архивное дело организаций превратилось в рутину, семейные архивы стали уничтожаться, а новые уж и некому собирать, нет на то культуры… Нечто такое было, когда крестьяне в 1917 году жгли помещичьи усадьбы, а вместе с ними библиотеки и архивы, потом рушили храмы и монастыри, а вместе с ними древлехранилища, архивы и библиотеки. Крестьянин, делающий самокрутку из страницы, выдранной из томика «Евгения Онегина», стал символом рождения советской империи… Через десятилетия «советам» удалось наладить архивное дело, оно даже стало к 1980-м годам образцовым. «Евгения Онегина» миллионы людей знали на память.
«Работники прилавка» во власти и в жизни, погрязшие в рыночном потреблении и сваливающие у места сбора мусора архивы и библиотеки дедов и отцов, при том болтающие на трудно понимаемом языке с примесью мата по «мобильнику» – символ современной России, где в огромных коттеджах нет места для книг, а в душе уголка для «высокого чувства». Книги не читают, а потому – кругом либо книги-муляжи, либо книги-фантики. Блестят. Брюхо греют, а не душу. Дай Бог, что этак лет через двадцать, как и при «советах» все изменится и люди проникнутся уважением к семейной родословной и семейному архиву, семейным библиотекам и семейному документальному наследию, когда и вырезка из газеты, сделанная дедом, будет дорога внуку…
У архивариуса постоянно рождаются разные творческие затеи. Он по какой-то причине считает, что проводить время в «прошлом» не каждому Богом дано. Занятие это не из легких и не безопасных. Тут самое главное на чем-то сосредоточиться, на важном сконцентрироваться. Не обижать прошлое, а стараться его понять.
Документы в архиве как россыпи алмазов. И тот бы схватить, и тот бы заиметь! И что толку, если глаза разбегаются, поляна цветов вроде бы бесконечна, а букет никак не собирается…
В один из дней, пригласив к себе автора этой книги, архивариус рассказывал и рассказывал о картине, которую он хотел бы увидеть в выставочной галерее.
«О нас и России» – так ее архивариус назвал.
Разговор он начал из далека.
Как-то по телевидению он увидел репортаж, как русские люди на Пушкинской площади в Москве у памятника А.С. Пушкина чуть ли не дрались за место под «солнцем русской поэзии». Среди этих людей были разные персоны от всероссийско и всемирно известных писателей и поэтов до политиков большого и мелкого пошиба.
Это самое место им нужно было, чтобы что-то зачитать, что-то провозгласить, что-то заявить. Им казалось, что их слова, произнесенные под сенью Пушкина, удесятерятся. На самом деле только душу рвали поэту! И похожи эти «борцы» были в минуты «голосовой истерии» на сборище алчных торговцев, дерущихся на рынке за лучшие торговые места.
Те, кто читал стихи, потом дрались, доказывая свою правоту. Те, кто что-то заявлял, обещали в случае своей победы, противников и оппонентов повесить на столбах, прямо здесь на Пушкинской площади… Еще были те… и были эти…
Тут были люди в форме и без формы, красные и белые, западники и славянофилы, патриоты и либералы, государственники и анархисты…
Архивариус рассказал, что похожее он до того зрел и в живую, когда работал в Москве. Тогда, в конце 1980-х гг., находясь на Пушкинской площади, он наблюдал еще более неприглядную картину. Рушилась советская империя и те, кто ее хотел пнуть ногой побольнее почему-то рвались к памятнику А.С. Пушкина, тут же по соседству с ним организовывали свой «политический карнавал», копируя большевиков 1920-1930-х гг., которые увлекались балаганом и цирком, и тут же, по соседству со святынями России кощунствовали.
Архивариус поделился и впечатлениями недавними. Оказавшись в Москве в октябре 2016 года, выйдя из здания Московской городской думы и направившись к метро «Пушкинская» на Пушкинской площади стал невольным свидетелем еще одного такого же балагана «любителей и почитателей» поэта. Правда о поэте суровые и молчаливые работники ничего не говорили. Они скоро довершали начатое – монтировали то ли арку, то ли ротонду с цветными ляписными вензелями, на которых почему-то красовалось слово «Москва». При чем такой же близнец был сооружен прямо, напротив.
Первое желание, возникшее у архивариуса в Москве, чтобы какой-то художник – это действо запечатлел в рисунке на века, быстро улетучилось дома, как только он полазил по стеллажам своего архива и попытался разобраться в истории памятника А.С. Пушкина.
Возникло ощущение, что нужна совсем другая картина. В ее основе должны быть не эмоции и впечатления о площади и памятнике, а история «О нас и России», которую нужно попытаться понять. История простая, краткая, но помогающая разобраться в том, почему выздоровление России идет очень медленно. И еще. Архивариус убежден, что его рассказ может стать методом для написания в конце концов учебника по истории России…
Вот как свою историю «О нас и России» архивариус неспешно рассказал…

О «картине слов»
Эта книга не о великом поэте – Александре Сергеевиче Пушкине (1799-1837 гг.) и главных действующих лицах книги – великих людях России. Она не о прошлом, не о настоящем, не о будущем. Она о нас.
О нас не вообще, а о тех, кто не мыслил и не мыслит своей жизни без упорного и доброго труда во имя Великой России, о тех, кто «не без греха», но не утратил совести и искренней веры в Бога, о тех, кто, преодолевая неимоверные преграды грешной души, находит в себе силы приносить покаяние.
Не умея рисовать так, как профессиональный художник, решился на малое – свою незатейливую картину «О нас и России» написать словом, не забыв о своей роли этакого архивариуса, который выполнит в книге только одну из своих функций – доставит в день сегодняшний позабытые архивные документы, исторические факты и события, которые запылились на полках по причине того, что в архивах мало кто работает, библиотеки мало, кто посещает. Ссылаются на Интернет. Но вот что интересно: те, кто «набирается ума» в Интернете, ничего толкового в своей памяти обнаружить не могут… или обнаруживают копии, подделки, иллюзии, фальсификации…
Десятилетия труда на историческом поприще приучили к полупустым, чаще пустым залам государственных и ведомственных архивов… И даже приятно, быть полезным читателю в качестве этакого допотопного архивариуса…
Слово в книге, как и мазок художника, тоже в чем-то особенное. Не слово философа, не слово историка, не слово поэта и писателя, не слово богослова, хотя и их слова найдет «свидетель рождения картины» … А, слова их всех вместе, из прошлого, «сбежавшие» к нам сегодня с книжных и архивных полок, со страниц великих книг, первозданные, не исковерканные выборочным цитированием, чем, как и в прошлом грешим. И, конечно, глаза с портретов «не прохожих», а действующих лиц истории…




Большинство слов, как и обычные художественные краски, известны всем и каждому, но их оригинальные конструкции в авторских текстах великих сынов России – объект исследования только узкого круга специалистов – филологов, литературоведов, критиков.
На первый взгляд, для любознательного читателя, много читавшего о Пушкине и «золотом веке», вроде бы ничего нового. И все же новое присутствует, потому что абсолютное большинство тех читателей, кто прочтет найденные архивариусом слова в конструкциях великих людей, их не видели воочию, не прошептали при чтении, не вдумались в них, не измерили глубину их мудрости!
Почему так случилось? Книга- «картина» «О нас и России», уверен, ответит и на этот непростой вопрос.
Главное трудолюбиво вчитываться в строки великих, предлагаемые архивариусом, при этом внимательно всматриваться в иллюстрации. Будут сразу же обнаружены оригиналы и копии, подлинники и подделки, правда и ложь… И даже необыкновенный талант творцов копий, подделок и лжи не помогает им скрыть истину и правду.
Не одна из глав книги-рассказа в отдельности не позволяет увидеть всю картину «О нас и России» целиком.
А потому читателю тоже придется поучаствовать в ее «рождении» вместе с архивариусом от первой страницы до последней.
Каждая новая глава книги – множество мазков кистью, заполняющих постепенно свободное пространство белого полотна. Слова – эти самые «мазки» принадлежат не архивариусу. Это творенье великих мудрецов Великой России.
Не всех, а только самых совестливых, но далеко не безгрешных, из «русской непобедимой когорты культуры», специально отобранных архивариусом, пригласил заполнить словом «белое полотно» картины «О нас и России» пишущий эти строки, оставив за собой – лишь скромную черновую работу клерка – сдувать пыль с забытого прошлого, обладая неким чутьем, натренированным за полвека лазанья по библиотечным и архивным стеллажам, быстро находить нечто важное…
И чтобы никто из приглашенных великих сынов дореволюционной России, например, таких как историк Ключевский, писатели Тургенев, Достоевский и Толстой, Островский, богослов Макарий (Булгаков) и философ Ильин, некоторые другие, при всей своей разновеликости и разногениальности общую картину не превратил в собственный автопортрет, архивариус и предложил им всем поразмышлять не о себе «великом» в истории, а «О нас и России», взяв за точку отсчета Пушкинский праздник 1880 года, Александра Сергеевича Пушкина и его окружение, при этом небезосновательно полагая, что разве Пушкин – это не мы, разве Пушкин – это не Россия.
И еще.
8 февраля 2017 года 180 лет со дня смерти Поэта. И почти год как создано Общество русской словесности, взявшее на себя смелость заявить о преемственности с Обществом любителей Российской словесности при Московском университете (1811-1930 гг.). И вновь в русской истории – оригинал и копия! Дотянется ли копия до оригинала? Вечная тема…
Самый раз уважаемому читателю накануне 27 февраля 2017 года, когда исполнится 100 лет погибели Российской империи, поразмышлять, задержавшись в суматохе обыденных дней у рождающейся картины «О нас и России».
Полотно не написано и пока не выставлено в какой-то картинной галерее. И у читателя есть возможность первым ее прообраз увидеть. Авось, что-то и прояснится, Бог даст и отыщется ответ не на набившие оскомину и сбивающие с толку вопросы: кто виноват? и что делать? а на вопрос: «Что видишь?».



«Промазывание картины»
Так некоторые художники называют первоначальную работу с полотном, когда намечаются пути прохождения мазков и обозначается будущий эмоциональный настрой картины. Нередко говорят «рождается болванка картины». Впрочем, архивариус думает иначе, не «болванка», а «душа и сердце» картины.
Потому в нашем случае разговор начинаем издалека, с описания истории обретения чудотворной Страстной иконы Божией Матери.
Еще во времена царя Михаила Федоровича Романова, прозванного Кротким (1596-1645 гг.), при его правлении (1613-1645 гг.) этот образ Божией Матери прославился.




По преданиям, в селе Палицах Нижегородской губернии жила бесноватая крестьянка Екатерина. Она молилась Божией Матери, дав обет принять монашество после исцеления от этой страшной болезни. Чудо свершилось, но Екатерина, позабыв обещание не приняла постриг. И тогда Богородица напомнила ей о несдержанном обещании и сказала, чтобы Екатерина возвестила людям о явлении Девы Марии и необходимости всем людям избавляться от пороков и грехов. Но и в этот раз Екатерина не исполнила волю Богородицы. Вскорости опять заболела тяжелой болезнью. И вновь, как и первый раз, Екатерина в мольбах каялась и обращалась к Пресвятой Богородице за исцелением, которая снова услышала мольбы женщины и вразумила ее собраться в дорогу и найти в Нижнем Новгороде иконописца Григория, у которого был Ее, девы Марии образ и помолиться ему. Женщина так и поступила, нашла иконописца и у него Образ, помолилась ему и вскоре недуг ее покинул.
Об этом чуде услышали люди. И вскоре у Страстной иконы Божией Матери начали совершаться чудеса. Вначале Страстную икону Божией Матери местный землевладелец, боярин Лыков перенес в церковь во имя Страстной иконы в Палицах, а 13 августа 1641 года икону перенесли в Москву, где у Тверских ворот Белого города построили каменную церковь во имя Страстной иконы Божией Матери и определили праздник в тот день, когда она была доставлена в Москву.
Вскоре был построен пятиглавый собор и чуть позже возник Страстной девичий монастырь.
В 1720 году ворота монастыря были снесены, что позволило выкроить место для устройства небольшой площади. В 1721 г. на ней построили триумфальную арку для торжественного въезда в столицу государя Петра I в честь заключения Ништадского мира. Причем целая флотилия на санях, подвигалась от петербургского въезда через всю Москву. Нам сегодня это праздничное действо не иначе как чудом покажется.
Петр I сам прибыл в Москву, чтобы вместе с многочисленной свитой совершить торжественный въезд по Тверской улице через триумфальные врата. О том, что происходило почти триста лет назад рассказывает исторический документ – «Реляции, что при отправлении торжественного входа Его Императорского Величества Всероссийского в Москву в 18 день декабря 1721 года, чинилось», составленной в Санкт-Петербурге в 1722 году.
«Когда Его Императорское Величество приблизился с Гвардиею и прочими учрежденными полками ко Тверским триумфальным воротам, тогда великим трубным гласом, так же литаврным и барабанным боем и пушечную стрельбою со всенародною радостию принят. И по вошествии в Белый город с башен и болверков пушечною стрельбою, и всех церквей колокольным звоном приветствовали».



(Модель конной статуи Петра выполнена скульптором Этьеном Фальконе в 1768—1770. Голову статуи лепила ученица этого скульптора, Мари Анн Колло. Змею, по замыслу Фальконе, вылепил Фёдор Гордеев. Отливка статуи осуществлялась под руководством литейных дел мастера Екимова Василия Петровича и была закончена в 1778 году. Архитектурно-планировочные решения и общее руководство осуществлял Юрий Фельтен).
В 1920-1930-е гг. большинство памятников Петру I Великому, обеспечившему после победы в Северной войне в 1721 году европейское признание Российской империи великой мировой державой, были снесены.
Памятник «Медный всадник» в Петрограде-Ленинграде чудом уцелел.




В 1920-1930-е гг. большинство памятников Петру I Великому, обеспечившему после победы в Северной войне в 1721 году европейское признание Российской империи великой мировой державой, были снесены.
Памятник «Медный всадник» в Петрограде-Ленинграде чудом уцелел.
У Тверских ворот Петра встречало московское начальство в полном составе: генерал-губернатор, губернатор и все «знатнейшие под их командой обретающиеся офицеры и прочие гражданские управители».
Изображение Тверских ворот того времени до нас не дошло, но благодаря сохранившемуся описанию ворот, можно себе представить их торжественный облик. Описание называется «Врата триумфальные в царствующем граде Москве. На вход Царского Священнейшего величества, Императора Всероссийского, Отца Отечества Петра Великого с торжеством окончания войны благополучным миром между империею российскою и короною шведскою».
Русская традиция – воздвигать в честь побед храмы была нарушена Петром. И в тоже время закладывалась еще одна традиция, когда на этой площади перед Страстным монастырем ставили триумфальные арки к каждой новой коронации.
В 1770 году обитель сгорела и заботами императрицы Екатерины Второй была восстановлена. В 1812 году в обители на постой остановились наполеоновские войска, творя здесь бесчинства и расстрелы. После бегства армии Наполеона из Москвы именно в стенах Страстного монастыря был отслужен первый в Москве благодарственный молебен об избавлении от врагов.
В честь побед 1812-1814 гг. была построена в дальнейшем триумфальная арка у Тверской заставы. Снесена в 1936 г. Попытка ее восстановления (первозданность утрачена) завершена в 1968 г. на Кутузовском проспекте Москвы.







В XIX веке Страстной монастырь был отстроен и богато украшен.
Русский архитектор Михаил Быковский руководил строительством надвратной колокольни с шатром и часами, что было для Москвы новацией.
Колоколов было 19. Колокольня с приделом над вратами, во имя Алексея, Человека Божия.
На большом колоколе вылиты слова, вверху: «Благовествуй земле радость велию, хвалите небеса Божею славу», внизу – перечислены творцы и жертвователи колокола, которых благословил Высокопреосвященный Иоанникий, Митрополит Московский и Коломенский, возглавивший митрополию после смерти Высокопреосвященного Макария (Булгакова) Митрополита Московского и Коломенского.


Но вернемся к строительству Большого пятиглавого собора с обходной галереей и устройству девичьего монастыря.
Собор был построен в 1641-1646 гг., когда монастыря еще не было. Перестроен в 1692 году, а иконостас и стены поновлялись аж в 1870 году. В 1887 году 15 февраля протоиереем монастыря Нилом Михайловичем Воронцовым была составлена метрика Московского Страстного девичьего монастыря, выполненная для Императорской Академии художеств и Императорского Археологического общества.



В метрике указывается, что в монастыре церковь одна – «двухэтажная о четырех престолах: в верхней одна во имя Страстныя Божия Матери, в нижней три, средний во имя Архангела Михаила и боковые – святителя Николая и Великомученицы Анастасии Узорешительницы; отдельная от церкви колокольня с приделом над вратами, во имя Алексея, Человека Божия, каменныя». «На церкви пять глав, крыты железом, окрашены белилами… Кресты железные, узорчатые, восьмиконечные, цепи на них есть. На вершине главного креста – корона; на подножии у всех крестов полулуние». «В верхней церкви алтарь двоечастный, разделенный аркой, в южном предалтарии находится ход в ризницу, устроенную под сводом. В левом предалтарии – жерственник…Помост в алтаре возвышен перед помостом храма на две ступени. Алтарь изменен не был». «В верхней церкви иконостас новаго устройства, с колонками, деревянный, резной, золоченый, одноярусный, с царскими вратами резными золочеными, новаго устройства. Форма верхушек царских дверей увенчана крестом разнообразною резьбою».


Святая великомученица Анастасия Узорешительница († ок. 304) пострадала во время правления римского императора Диоклитиана (284–305). Родилась в Риме. Отец- язычник, мать- тайная христианка. Совершила великий подвиг во имя христианской веры, о чем повествует ее Житие. Анастасия тайно пробиралась в комнаты темницы и кормила заключенных, делала перевязки их ран, умывала, ухаживала за совсем немощными. Она подвижница благочестия, облегчала участь тех, кто находился в «узах», в заключении. Она «врачеватель болезней», «избавительница от зол».
Гонители христиан казнили Анастасию, растянули ее над костром между четырьмя столбами. Так окончила свой мученический подвиг за христианскую веру святая Анастасия Узорешительница.
Тело осталось невредимым, – похоронила его благочестивая христианка Аполлинария. По окончании гонений она построила над гробом святой великомученицы Анастасии церковь.



«В нижней церкви и кругом ея снаружи есть надписи над погребенными здесь: Плещеева, Чаадаевых, Прончищева, Вяземскаго, Голицына, Мясникова, Мусина-Пушкина, Измайловых, генерала Леонтьева, Волконских, Добоевой, Толстой. Рака, в которой находится глава вс.Великомученицы Анастасии – Узорешительницы, серебряная. Вызолоченная, в виде небольшой гробницы, а самая глава в серебряном ковчеге, с грузинскою надписью вокруг онаго и с изображением лица великомученицы, на крышке ковчега. Мощи сии пожертвованы княжною Цициановою, родственной Грузинскому царскому Дому в 1841-м году. Перед мощами несколько лампад, в числе коих одна принесена усердием Великаго Князя Михаила Николаевича в 1862-м году, а другая – дар Великой Княгини герцогини Мекленбург-Шверинской Анастасии Михайловны в 1884 г.».
Монастырь по сведениям метрики был устроен в 1654 году. Со времен основания монастыря – местная чудотворная икона Страстной Божией Матери в том виде, в каком была обретена. А также чудотворные икона Боголюбской Божией Матери и Св.Мученика Иоанна Воина, писанные на стенах верхней церкви. В монастыре, как сообщает метрика, было многочисленное представительство уникальных святынь. Где они ныне?
…Российские императоры строго следовали сложившейся традиции – Страстной монастырь часто посещался августейшими особами, а на Страстной площади проходили церемонии коронации императоров.






«Силовые линии. Где прямое…, где кривое…»
Первоначально художником «пролагаются основные линии», намечается «где будет прямое, где кривое»…
В нашем случае «силовые линии» на картине – это повествование о возникновении и ряде важных событий в истории Общества любителей Российской словесности при Московском университете. Может, конечно, показаться странным, с чего бы то архивариус перебрался с той части книгохранилища, где на полках собраны материалы о Страстном девичьем монастыре, на другую, где расположены труды о первом университете России – Московском? Что ж, остается лишь напомнить, что архивариус пока все еще занимается словесным «промазыванием картины»! А потому слово как мазки «перескакивают» с одной части полотна на другую.



Итак, в 1811 году известные профессора Московского университета учредили Общество любителей Российской словесности при Московском университете. Среди них: А.Ф. Мерзляков. В.Л. Пушкин (брат отца А.С. Пушкина), Н.Н. Сандунов, П.И. Страхов, П.П. Бекетов и И.А. Двигубский – уроженец Белгородчины (г. Короча, Курской губернии). Иван Алексеевич – второй в истории университета доктор медицины (1801 г.).
Основателями Московского университета в 1755 году стали И.И. Шувалов и М.В. Ломоносов. Первым же председателем Общества любителей Российской словесности был избран А.А. Антонский-Прокопович.



В 1820-1830-е гг. И.А. Двигубский достиг больших высот в научной и административной деятельности – 1826-1833 гг. был ректором Московского университета, а в 1830-1833 гг. – председателем Общества любителей Российской словесности при Московском университете. О его многогранной деятельности рассказывают книги В.Овчинникова «Воспитанник духовной колыбели Святого Белогорья» (Белгород, 2007) и «Вровень с «золотым» и «серебряным» веками» (Белгород, 2016).



Незадолго до избрания И.А. Двигубского председателем Общества в его члены в 1829 году были приняты поэты А.С. Пушкин, Е.А. Баратынский, композитор А.Н. Верстовский.
В год создания Общества, в Москве проживало 235 тысяч жителей – немного по нынешним меркам. Но в те времена к старой столице Государства Российского было приковано пристальное внимание, особенно после разорения Москвы войсками Наполеона в 1812 году. Столицу возрождали всем миром. За честь учиться в Московском университете считали многие талантливые люди. И не ошибались с выбором. Университет действительно умел взращивать великие умы России.



Да и сами студенты были активны в работе над собой. Вот как шестнадцатилетний Ф.И.Тютчев предъявлял требования к А.Ф.Мерзлякову – члену Общества любителей Российской словесности: «Мерзляков должен показать нам историю русской словесности, должен показать, какое влияние каждый писатель наш имел на ход ее, чем именно способствовал к улучшению языка, чем отличается от другого…» (По воспоминаниям университетского товарища М.П. Погодина). Ну? Каково!



В 1832 году А.С. Пушкин посетил Московский университет в составе делегации товарища министра народного просвещения, графа С.С. Уварова. Здесь в присутствии ректора И.А. Двигубского состоялся известный спор А.С. Пушкина с академиком М.Т. Каченовским о подлинности произведения «Слово о полку Игореве». Ученый считал произведение подделкой, а поэт считал «Слово…» – основой отечественной литературы.
В тот же день в стенах университета после лекции И.И. Давыдова по истории русской литературы прозвучали слова С.С. Уварова, обращенные к студентам: «Вот вам теория искусства (он указал на Давыдова), – а вот и самое искусство, указывая на Пушкина» (по воспоминаниям А.И. Гончарова). И еще воспоминания Гончарова о встрече с Пушкиным в тот день и момент: «Точно солнце озарило всю аудиторию».
Во времена ректорства и преподавательской деятельности И.А. Двигубского студентами Московского университета были М.Ю. Лермонтов, Н.П. Огарев, А.И. Герцен, К.С. Аксаков, Н.В. Станкевич, В.Г. Белинский, И.С. Тургенев и многие другие. Всех их не только хорошо знал Иван Алексеевич, но к каждому обратил свое доброе сердце.



М.Ю. Лермонтов и Н.В. Станкевич, несмотря на непростое историческое время, в которое они жили, раскрыли каждый свой талант, но очень рано ушли из жизни. Многим же в силу разных обстоятельств не удалось себя реализовать в полной мере.
По-разному сложилась судьба этих беспокойных «птенцов» того, «старого» Московского университета. Такие как А.И. Герцен и Н.П. Огарев избрали смыслом жизни революционную деятельность, попирающую тогдашние законы государства с целью добиться немедленного переустройства России на западный манер и в результате покинули Россию. На западе и в России для одних они стали примером революционной борьбы, для других образцом предательства национальных интересов. Во многом этой же линии борьбы с российским государством придерживался и В.Г. Белинский.




Московский университет был фундаментом Общества любителей Российской словесности. И не только потому, что славился своим словесным отделением, где кстати учились К.С. Аксаков (в дальнейшем идеолог славянофилов), И.С. Тургенев (русский писатель), М.Н. Катков (публицист, издатель, в том числе и произведений Ф.М. Достоевского) и другие, но самое главное, потому что в университете в основном работала патриотическая, крепкая в православной вере, преданная России профессура, которая из поколения в поколение формировала великую русскую национальную научную школу и национальные кадры, признанные во всем мире.


Общество любителей Российской словесности при Московском университете действовало с 1811 г. по 1930 г. На счету этого литературно-научного общества немало знаковых общественных инициатив и осуществленных гражданских проектов. Подробно об удивительном явлении русской культуры – деятельности этого Общества рассказывают многочисленные труды известных авторов.
Среди осуществленных, как ныне модно говорить, гражданских инициатив – издание словаря В.И. Даля, сооружение памятника Н.В. Гоголю, издание трудов по фольклору П.В. Киреевского и многие, многие другие.



Нас же пока интересует одно из главных дел Общества – строительство памятника Александра Сергеевича Пушкина в Москве и проведение здесь же в июне 1880 года Пушкинского праздника, так как без описания этих событий архивариусу никак не углубить и не расширить очертания рисуемой картины…

Пути прохождения мазков никуда не исчезают даже в процессе уточнения новых деталей
Архивариуса не пугают новые детали. Он со спокойной душой покидает ту часть архива, где сосредоточены материалы о возникновении Общества любителей Российской словесности при Московском университете и перебирается к новым стеллажам, где хранятся сведения о возведении памятника А.С. Пушкина и о проведении Пушкинского праздника в Москве в июне 1880 года. Как и обещал, время пришло рассказать о сооружении памятника А.С. Пушкина.



Считается, что еще поэт В.А. Жуковский сразу после смерти А.С. Пушкина первым высказал мысль о возведении памятника поэту. Но ему, родившемуся на шестнадцать лет раньше Пушкина и умершему в 1855 году через двадцать лет после гибели поэта не посчастливилось увидеть памятник тому, кому он писал в 1837 г.:

«А.С. Пушкин»
Он лежал без движенья, как будто по тяжкой работе

Руки свои опустив. Голову тихо склоня,

Долго стоял я над ним, один, смотря со вниманьем

Мертвому прямо в глаза; были закрыты глаза,

Было лицо его мне так знакомо, и было заметно,

Что выражалось на нем, – в жизни такого

Мы не видали на этом лице. Не горел вдохновенья

Пламень на нем; не сиял острый ум;

Нет! Но какою-то мыслью, глубокой, высокою мыслью

Было объято оно: мнилося мне, что ему

В этот миг предстояло как будто какое виденье,

Что-то сбывалось над ним, и спросить мне хотелось:

что видишь?

«Что видишь?».
Не так-то просто найти ответ на вопрос, заданный Василием Андреевичем 180 лет тому назад! …
И все же, как показывает жизнь, дело сдвигается, когда за него берутся однокашники. В нашем случае ими были выпускники Царскосельского лицея. Прежде всего адмирал Федор Федорович Матюшкин (окончил лицей вместе с А.С. Пушкиным в 1817 году). Ему А.С. Пушкин посвятил следующие строки:
Счастливый путь! С лицейского порога

Ты на корабль перешагнул шутя,

И с той поры в морях твоя дорога,
О, волн и бурь любимое дитя!

Вторым был тоже однокашник по Царскосельскому лицею Сергей Дмитриевич Комовский (1798-1880 гг.), достигший чина статского советника. Ему принадлежал экземпляр «Истории Пугачевского бунта» с дарственной надписью: «Сергею Дмитриевичу Комовскому от А. С. Пушкина в память Лицея. 28 янв. 1835. СПб.».
Кстати, если адмирал Ф.Ф. Матюшкин не дожил до открытия памятника поэту, он умер в 1872 г., то С.Д. Комовский был приглашен оргкомитетом в Москву, но прибыть не смог по состоянию здоровья. Через несколько дней после открытия памятника он отошел ко Господу.
В 1860 г. Ф.Ф. Матюшкин и С.Д. Комовский начали сбор денег на памятник А.С. Пушкину. Но усилия однокашников не увенчались успехом, собрать удалось всего 13 тысяч рублей. И это в то время, когда российские предприниматели, представители дворянства в карты, в ресторанах и у цыган проматывали состояния. Россия была такой, какой она была. Тот, кто с добром отдал бы, денег не имел, а тот, кто имел, Пушкина не читал, не любил.
И только тогда, когда спустя десять лет за дело взялся принц Петр Георгиевич Ольденбургский, внук императора Павла I, попечитель Императорского Александровского лицея (так после перевода в Петербург Царскосельского лицея стали его именовать). В конце концов было собрано 80 тысяч рублей (чтобы перевести эту сумму на современные деньги ее надо умножить на 1350 по одной методике или 1500 – по другой). В общем, цифра внушительная – более 100 млн.руб.
Чтобы понять, каким принц был человеком, достаточно познакомиться с его краткой биографией.
Принц Пётр Гео?ргиевич Ольденбу?ргский (1812, Ярославль – 1881, Санкт-Петербург) – Его Императорское Высочество (1845), российский военный и государственный деятель, член российского Императорского Дома, внук Павла I, генерал от инфантерии (1841), шеф Стародубского кирасирского его имени полка, сенатор, член Государственного Совета и председатель департамента гражданских и духовных дел, главноуправляющий IV Отделением Собственной Е. И. В. Канцелярии, почётный опекун и председатель Санкт-Петербургского Опекунского Совета, главный начальник женских учебных заведений ведомства Императрицы Марии, попечитель Императорского Училища Правоведения, Санкт-Петербургского Коммерческого Училища, Императорского Александровского лицея, почётный член различных ученых и благотворительных обществ, председатель Российского Общества международного права, попечитель Киевского дома призрения бедных, покровитель Глазной лечебницы.



Собранных средств было достаточно на все работы, связанные с созданием памятника А.С. Пушкина, а также для издания трудов поэта и проведения Пушкинского праздника.
Сооружению памятника предшествовал долгий отбор лучшего проекта. И об этом написаны книги. В результате отбора, инициаторы установки памятника остановились на варианте скульптора А.М. Опекушина и приняли решение о его установке в Москве в начале Тверского бульвара, лицом к Страстному монастырю.
Небольшая биографическая справка. Александр Михайлович Опекушин (1838-1923) родился в Ярославской губернии в семье крепостного каменотеса. В 12 лет отец забрал его с собой в Петербург, где будущий скульптор, пройдя все ступени ученичества, в 1872 году за статую Петра I и бюст старшего сына Александра II цесаревича Николая получил звание академика. Более 20 лет состоял действительным членом академии.
Замысел скульптора Опекушина и попечителей состоял в том, чтобы показать, что Александр Сергеевич, прогуливаясь по любимому маршруту, выходит на Страстную площадь и склоняет голову перед Страстным монастырем (читай перед Святой Русью), снимая шляпу. Это и была главная суть идеи создателей, вложенная скульптором в памятник поэту.



Вспомним еще раз вопрос поэта В.А. Жуковского, обращенный к лежащему на смертном одре А.С. Пушкину «Что видишь?». И мы вслед за Жуковским, говоря о замысле памятника не можем не задать тот же вопрос «Что видишь?». Только ли Страстной монастырь и окружающую его площадь?
Ответ архивариуса еще впереди. Пока мы делаем глубокие мазки справа налево, слева направо. Какие-то фрагменты картины начинают проявляться, а какие только как едва различимое отражение нарождающегося общего строя произведения.
Но вернемся в 1880 год. Памятник установлен, все готово к открытию, которое назначено на 26 мая. Но смерть императрицы Марии Александровны вынудила организаторов перенести праздник на 6 июня.



Об этой удивительной женщине можно рассказывать бесконечно. Ее богатый духовный мир, скромность, доброе и открытое покровительство великим людям России и многое другое прекрасное, что она делала в жизни, было притягательным для современников. Е.Н. Львова в воспоминаниях писала: "Россия никогда не узнает, чем она была обязана своей Императрице, вследствие того огромного, благотворного, сердечного и нравственного влияния, которое она всегда имела на Государя!"
Было что-то промыслительное в том, что и ее смерть, давала дополнительную пищу в раздумьях участников праздника о роли А.С. Пушкина и его значении для России. О смутах и временах благоденствия. О бесконечных покушениях на Государя и будущем империи…
Как часто бывает в архиве, что-то попадается по ходу под руку. Вот и на этот раз на пол упала книга и открылась прямо по середине. Читаю…
… В 1833 г. по возвращении из заграничного путешествия с Государем А.Ф. Львов получил поручение Государя написать русский народный гимн.
В России до тех пор употреблялась музыка английского национального гимна на слова В. А. Жуковского: "Боже, Царя храни, славному долги дни дай на земли".
К написанной своей музыке А.Ф. Львов просил В.А. Жуковского написать слова. Это были слова гимна "Молитва русского народа". Государь Николай Павлович с императрицей и в. кн. Михаилом Павловичем 23 ноября 1833 г. приехали слушать гимн в певческий корпус, и здесь хор придворной капеллы и два оркестра военной музыки впервые исполнили новое сочинение. Прослушав несколько раз гимн, государь сказал: "Спасибо, прелестно, ты совершенно понял меня". С 25 декабря 1833 г. гимн "Боже, Царя храни" с музыкою А.Ф. Львова стал употребляться в качестве русского народного гимна.




Накануне открытия памятника А.С. Пушкину гимн стал исполняться все чаще и чаще. Покушение на императора Александра II следовало одно за другим. Обстановка в стране в 1880 году была накалена до предела.
Незадолго до открытия памятника и проведения Пушкинского праздника, 5 февраля 1880 года раздался взрыв в подвале Зимнего дворца. Сработала бомба, заложенная Степаном Халтуриным. Десять убитых и около 50 искалеченных солдат лейб-гвардии Финляндского полка. Императора Александра II в шестой раз хранил Господь. Адский взрыв прогремел, когда император и гости только входили в царскую столовую. Чудом они остались живы.
Один из тех, кто займет свое достойное место на картине архивариуса писатель Иван Сергеевич Тургенев отстоял благодарственный молебен в Париже в русской православной церкви. Другой – писатель Федор Михайлович Достоевский написал текст верноподданнического Юбилейного адреса Государю по просьбе Славянского благотворительного общества.
И вот в такой обстановке открывали памятник поэту и проводили Праздник, посвященный его чествованию, как лучшего поэта России, который написал в том числе и такие строки:

Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена!
(«К Чаадаеву»)

Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье,
Не пропадет ваш скорбный труд
И дум высокое стремленье.

Несчастью верная сестра,
Надежда в мрачном подземелье
Разбудит бодрость и веселье,
Придет желанная пора:

Любовь и дружество до вас
Дойдут сквозь мрачные затворы,
Как в ваши каторжные норы
Доходит мой свободный глас.

Оковы тяжкие падут,
Темницы рухнут – и свобода
Вас примет радостно у входа,
И братья меч вам отдадут.
(«Послание декабристам»)

Между прочим, декабристы правильно поняли А.С. Пушкина и написали ему известный ответ:

Струн вещих пламенные звуки
До слуха нашего дошли,
К мечам рванулись наши руки,
И – лишь оковы обрели.

Но будь покоен, бард; цепями,
Своей судьбой гордимся мы,
И за затворами тюрьмы
В душе смеемся над царями.

Наш скорбный труд не пропадет,
Из искры возгорится пламя, -
И просвещенный наш народ
Сберется под святое знамя.

Мечи скуем мы из цепей
И пламя вновь зажжем свободы:
Она нагрянет на царей,
И радостно вздохнут народы.

(А.И. Одоевский Ответ А.С. Пушкину)



Памятник открывался и Праздник проводился не только во славу первого по значимости поэта России, но человека, тесно связанного с осужденными декабристами. Пушкин писал одному из них. И.И. Пущину, такие строки:

Мой первый друг, мой друг бесценный!

И я судьбу благословил,

Когда мой двор уединенный,

Печальным снегом занесенный,

Твой колокольчик огласил.
Молю святое провиденье:

Да голос мой душе твоей

Дарует то же утешенье,

Да озарит он заточенье

Лучом лицейских ясных дней!





И все же власти, несмотря на траурные мероприятия, связанные с кончиной императрицы Марии Александровны, несмотря на серию покушений на высших сановников государства и Государя пошли на проведение празднеств в Москве.
Со всех уголков России в Москву прибывали делегации от образования, культуры, творческих организаций и обществ искусств, земств. Бесчисленное число депутаций, приветствий, воззваний и обращений.
5 июня 1880 года в Шереметевском дворце на Воздвиженке принц Петр Георгиевич Ольденбургский принимал делегации.
Общество любителей Российской словесности подготовило первую публичную выставку пушкинских реликвий, в том числе и первую литературную выставку, которая была организована в залах Благородного собрания. Здесь были рукописи поэта, семейные портреты, письма, альбом Анны Керн, работы Кипренского и Тропинина, пуговица от сюртука, в котором А.С. Пушкин был на дуэли, перстни Пушкина: один – печатка с сердоликом, который ему был подарен графиней Воронцовой (умирая эту печатку поэт подарил В.А. Жуковскому, а тот впоследствии – И.С. Тургеневу; другой – кольцо с изумрудом – Пушкин отдал Владимиру Далю.










На открытии памятника А.С. Пушкину 6 июня присутствовало множество знаменитостей, близких поэту людей, присутствовали и дети А.С. Пушкина – два сына и две дочери.






С утра 6 июня шел дождь, потом прекратился, но погода оставалась пасмурной. Официальные лица устремились в верхнюю церковь во имя Страстной Божией Матери пятиглавого Собора на территории Страстного девичьего монастыря, описание которого уже были представлены архивариусом читателям.



Зритель любит неспешность мазков на картинах
И опять архивариусу следует перебираться к другим стеллажам, где в алфавитном порядке хранятся книги тех и о тех, кто в те июньские дни 1880 года оставил свои гениальные «мазки-слова» о Пушкине, которые, как отправные точки попытаемся использовать для картины «О нас и России».
В первую голову перелистываем книги, которые можно рассматривать как Житие митрополита Московского и Коломенского Макария (Булгакова), (1816-1882 гг.).
Митрополит Макарий приехал в древнюю столицу России 7 мая 1879 года. Духовенство встречало архипастыря в Чудовом монастыре.
У Ф. Титова (?Титов Ф. Макарий (Булгаков), митрополит Московский и Коломенский: историко-биографический очерк. Т. 1. К., 1895) находим следующие сведения…



…Высокопреосвященный Макарий прибыл в единственный в Москве монастырь, освященный во имя праздника Чуда св. Архистратига Михаила в Хонех, и самый известный из разрушенных церковных памятников, (до революции находился в Кремле на Ивановской площади) – теперь на его месте мостовая перед Успенской звонницей и правительственное здание рядом с Сенатом (ныне начат снос сталинских построек и положено начало восстановления Чудова Монастыря).
В старину этот грандиозный московский монастырь даже назывался «Великой Лаврой». Был основан в 1358 году Святителем Алексием, Митрополитом Московским, в ознаменование благодарности за помощь и чудесное исцеление жены татарского хана Джанибека Тайдулы.
Некоторые исследователи, однако, считают, что Тайдула была не женой, а матерью хана Джанибека, и «любимейшей женою» знаменитого хана Узбека, устроителя Золотой Орды.
Тайдула потеряла зрение и тогда потребовала пригласить московского митрополита – о нем прослышали в Орде как о русском священнике, которому Бог не отказывает в молитвах.

Перед отъездом святитель Алексий отслужил молебен с водосвятием в кремлевском Успенском соборе перед гробом святителя Петра, митрополита Московского, при жизни почтившего Москву как духовную столицу России – и во время богослужения чудесно сама возгорелась свеча. Это сочли за доброе предзнаменование – святитель раздробил свечу на части, роздал людям и взял с собой в Орду вместе со святой водой.
Он отправился в путь 18 августа 1358 года – за месяц до праздника Чуда св. Михаила Архангела.



По преданию, ожидая святителя, Тайдула увидела сон – как он приближался к ней в торжественном облачении и с ним священники в таких же одеждах… Пробудившись, она повелела изготовить такие же облачения, как она видела во сне, – и потом это облачение, подаренное Тайдулой святителю, хранилось у раки святого в Чудовой обители.

Путь в Орду по подсчетам ученых тогда занимал около месяца, так что святитель прибыл туда в середине сентября. Он зажег чудесную свечу с молитвой, окропил больную святой водой – и Тайдула прозрела.
Святитель, воспользовавшись удобным случаем, сам попросил у хана в благодарность территорию и сам определил ее для строительства мужского монастыря с соборным храмом во имя Чуда святого Архистратига Михаила…
… Возвратимся же к повествованию о Владыке Макрии. Через три дня после приезда в Москву в 1879 г. митрополит Московский и Коломенский Макарий отслужил литургию в Успенском соборе Кремля.



Как священноархимандрит Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, владыка Макарий в первые же дни служения на Московской кафедре приехал в обитель преподобного Сергия. Множество народа собралось под стены древнего монастыря, чтобы увидеть прославленного митрополита, знаменитого не только своими научно-богословскими трудами, но и справедливым и ревностным отношением к своей пастве.
Положение дел в Московской епархии было непростым и новому Митрополиту пришлось трудно. Строго наказывая провинившихся, Владыка вновь подвергся незаслуженным упрёкам, так что последние годы его жизни современники нередко уподобляли мученичеству. Н.С.Лесков писал: «И сейчас бессильная злоба низких людей не устает работать в том недостойном направлении – что и понятно: такое умное и характерное лицо, как митрополит Макарий, не может всем одинаково нравиться…».
Москва никого не оставляла равнодушным к себе. Она оставила глубокий след и в сердце митрополита Макария. Своё служение на Московской кафедре владыка Макарий считал великой милостью Божией. Он полюбил её не только любовью архипастыря к своей пастве, не только любовью гражданина российского к первопрестольной столице своего государства, но и любовью русского историка к самому истоку русской национальной и духовной жизни.



Отмечая особое благочестие москвичей, владыка Макарий говорил, что видит «в России, и особенно в сердце её в Москве, такой неистощимый родник благочестия, что его, без сомнения, на многие века хватит не только для внутренней жизни России, но и для просвещения языческих народов».
Через всю его догматику проходит мысль, что если бы мы на самом деле вникали в догматы, то многое бы вошло в умы христианского общества такого, что с трудом пытаются вкоренить проповедники с церковной кафедры, что тогда и учительная деятельность облегчилась бы, и цели её достигались более успешно.
Митрополит Макарий писал: «Много для нашей нравственности могла бы сделать одна мысль о том, что Бог бесконечно правосуден, если бы мы живо и глубоко содержали её в своем уме и сердце» (Д.Б., т. 1, пар.23,3,6).
История распорядилась справедливо. В верхней церкви панихиду по Александру Сергеевичу Пушкину служил именно митрополит Московский и Коломенский Макарий (Булгаков). Многие из тех, кто присутствовал на панихиде были тронуты прекрасной службой, дивным пением певчих.



Один из очевидцев вспоминал: «Служение митрополита Макария было истинным духовным торжеством. Служил Владыка скоро, но возгласы его были так выразительны и настолько задушевны, что невольно располагали к молитве, а изящество и красота его движений дополняли и усиливали впечатление. С наперсным крестом и дикирием в руках он со свойственным ему изяществом осенял народ. Своим несильным голосом он нараспев и очень искусно возглашал слова молитв. Он был весь возвышен и вдохновен. В конце литургии он наизусть сказал глубоко назидательное слово. Это была живая, блестящая и увлекательная беседа-импровизация, не нуждающаяся ни в каких тетрадях и записях, при том образцовая по своей дикции. Сколько было простоты и изящества в словах архипастыря, как сильна и убедительна его мысль, и наконец, сколько свободы, одушевления и выразительности в его произношении – об этом мог судить только тот, кто имел счастье слушать его самого».
Торжественная речь действительного члена Императорской академии Наук по кафедре русского языка и словесности митрополита Московского и Коломенского Макария (Булгакова) произвела огромное впечатление и на западников, и на славянофилов.
Речь на открытии памятника А.С. Пушкина, сказанная после панихиды о нем Высокопреосвященным Макарием (Булгаковым), митрополитом Московским и Коломенским, в главной церкви Страстного монастыря 6 июня 1880 г.

И сотвори ему вечную память.

Ныне светлый праздник русской поэзии и русского слова. Россия чествует торжественно знаменитейшего из своих поэтов открытием ему памятника. А Церковь отечественная, освящая это торжество особым священнослужением и молитвами о вечном упокоении души чествуемого поэта, возглашает ему вечную память. Все, кому дорого родное слово и родная поэзия, на всех пространствах России, без сомнения, участвуют сердцем в настоящем торжестве и как бы присутствуют здесь в лице вас, достопочтенные представители и любители отечественной словесности, науки и искусства! А тебе, Москва, град первопрестольный; естественно ликовать ныне более всех: ты была родиною нашего славного поэта. На одной из твоих возвышенностей воздвигнут в честь его достойного памятника, и под твоим гостеприимным кровом совершается ныне сынами России, стекшимися к тебе со всех сторон, настоящее торжество.
Мы чествуем человека-избранника, которого Сам Творец отличил и возвысил посреди нас необыкновенными талантами и которому указал этими самыми талантами особенное призвание в области русской поэзии. Чествуем нашего величайшего поэта, который понял и вполне сознал свое призвание; не зарыл в землю талантов, данных ему от Бога, а употребил их на то самое дело, на которое был избран и послан, и совершил для русской поэзии столько, сколько не совершил никто. Он поставил ее на такую высоту, на которой она никогда не стояла и над которою не поднялась доселе. Он сообщил русскому слову в своих творениях такую естественность, простоту и вместе такую обаятельную художественность, каких мы напрасно стали бы искать у прежних наших писателей. Он создал для русских такой стих, какого до того времени не слыхала Россия, стих в высшей степени гармонический, который поражал, изумлял, восхищал современников и доставлял им невыразимое эстетическое наслаждение и который надолго останется образцовым для русских поэтов. Мы чествуем не только величайшего нашего поэта, но и поэта нашего народного, каким явился он если не во всех, то в лучших своих произведениях. Он отозвался своею чуткою думой на все предания русской старины, и русской истории, на все своеобразные проявления русской жизни. Он глубоко проникся русским духом и все, воспринятое им от русского народа, перетворив своим гениальным умом, воплотил и передал тому же народу в сладкозвучных песнях своей лиры, которыми и услаждал соотечественников и незаметно укреплял в чувствах патриотизма и любви ко всему родному. Мы воздвигли памятник нашему великому народному поэту потому, что еще прежде он сам воздвиг себе "памятник нерукотворный" в своих бессмертных созданиях, в этом памятнике воздвиг памятник и для нас, для всей России, который никогда не потеряет для нее своей цены и к которому потому "не зарастет народная тропа". К нему будут приходить и отдаленные потомки, как приходим мы и как приходили современники.
Сыны России! Посвящая ныне памятник знаменитейшему из наших поэтов как дань признательности к его необыкновенным талантам и необыкновенным творениям, которые он нам оставил, можем ли удержаться, чтобы не вознести живейшей всенародной благодарности к Тому, Кто даровал нам такого поэта, Кто наделил его такими талантами, Кто помог ему исполнить свое призвание? А с этою, столько естественною для нас в настоящие минуты, благодарностию можем ли не соединить теплой молитвы от лица всей Земли Русской, да посылает ей Господь еще и еще гениальных людей, и великих деятелей, не на литературном только, но и на всех поприщах общественного и государственного служения! Да украсится она, наша родная, во всех краях своих достойными памятниками в честь достойнейших сынов своих.
Аминь!

Так рассудил не только знаменитый на всю Россию митрополит Макарий, священноархимандрит Троице-Сергиевой Лавры, но и смиренный глубокомудрый монах, возросший в духовном мире в пограничье русского и украинского народов, на земле Слобожанщины, Белоградской (Белгородской) епархии, в семье сначала родного отца – священника Новооскольского благочиния Петра Булгакова, а затем приемного – священника Александра Солнцева, настоятеля Флоровской церкви Новооскольского уезда Курской губернии.



Ему было у кого учиться на просторах обширной Святой Белгородской земли и, прежде всего у Небесного покровителя Белгородчины – Святителя Иоасафа Белгородского, чудотворца.
Заметим, что иночество и в те времена явило много образцов святости и совершенства. Одним из них был святой Иоасаф (Горленко), в 1745-1748 гг. являвшийся наместником Троице-Сергиевой Лавры.
17 мая 1746 г. в стенах обители случился большой пожар, в котором сгорели все деревянные постройки, а в каменных храмах все деревянные перегородки и перекрытия. По указу священноархимандрита Лавры архиепископа Тверского Арсения отец Иоасаф (Горленко) предпринял энергичные труды по восстановлению обители. Под его непосредственным руководством также построены Смоленская церковь, здание семинарской библиотеки, восстановлены монастырские стены и перестроено Троицкое подворье в Москве. В 1748 г. архимандрита Иаосафа посвятили в сан епископа Белгородского, в этом сане он нес подвиг архипастырского служения до самой своей кончины в 1754 г.
Связующая нить иночества жива. И митрополит Московский и Коломенский Макарий (Булгаков), чье 200-летие со дня рождения в 2016 году отметила Русская Православная Церковь, православные люди России яркое подтверждение высокого призвания Белгородской земли, Белгородской митрополии Русской Православной церкви перед Россией.
За почти четверть века, возглавляемая ныне Высокопреосвященнейшим Иоанном, митрополитом Белгородским и Старооскольским Белгородская митрополия, в состав которой входят три епархии Белгородская и Старооскольская, Губкинская и Грайворонская, Валуйская и Алексеевская чудесным образом преобразилась. Возрождены и построены храмы, их ныне на просторах Святого Белогорья – 350 и несколько монастырей. При поддержке администрации Белгородской области, возглавляемой почти четверть века Губернатором области Евгением Степановичем Савченко, не только преображается Белгородская земля исторической Слобожанщины Святой Руси, но и формируется соборное сообщество православных белгородцев-патриотов.






Еще один путь прохождения мазка
Открытие памятника А.С. Пушкина, как уже отмечалось, проходило при огромном стечении народа, торжественно. Вот как излагает И. Волгин в своей книге «Последний год Достоевского» (М.: «Известия», «Библиотека «Дружбы народов», 1990.– С.282) реконструируемые им ощущения Ф.М. Достоевского: «Он вышел на площадь (из собора Страстного монастыря, В.О.), расцвеченную красными, белыми и синими флагами, заполненную депутациями городских цехов и делегатами с венками в руках. Громадная толпа глухо гудела в ближайших улицах; люди усеяли крыши (окна, выходящие на площадь, сдавались по цене от 20 до 50 рублей). Под звон колоколов и звуки гимна парусиновая пелена, колебаемая ветром, медленно упала к ногам монумента».





Известному русскому философу, участнику праздничных событий Н.Н. Страхову (родился в Белгороде) принадлежит следующее замечание: «Почему-то нельзя было совершить окропление памятника святою водою, как это принято при всяких сооружениях».
Писатель Г.И. Успенский в том же ключе рассуждал: «…Поговаривали в народе, что едва ли митрополит разрешит святить статую, так как, что ни говори, Пушкин-то он Пушкин, а все-таки он истукан, статуй, идол… человек не на коне, не с саблей, а просто со шляпой в руке…».
Издатель и публицист А.С. Суворин писал: «В течение нескольких дней сотни тысяч народа перебывали у памятника и стояли около него толпами. Народ, конечно, недоумевал, за что такая честь штатскому человеку. Многие крестились на статую. Спустя две недели, кажется, установилось мнение, что человек этот "что-то пописывал, но памятник ему за то поставлен, что он крестьян освободил". По крайней мере я слышал это от многих простых людей и разумеется не разуверял!» (Незнакомец (Суворин А. С.). Недельные очерки и картинки // Новое время. 1880. 29 июня. № 1556. С. 2.).
На самом деле все было намного прозаичнее. Все основные религиозные мероприятия были завершены на территории Страстного монастыря, и позиция Русской Православной Церкви ясно и недвусмысленно была выражена в речи митрополита Московского и Коломенского Макария (Булгакова) в стенах верхней церкви во имя Страстной Божией Матери сразу же после панихиды. Ее архивариус уже представил. У памятника же проходили сугубо гражданские мероприятия, связанные с открытием, которое, кстати, сопровождалось колокольным звоном и пением певчих.



И все же нельзя забывать, что рядом видных представителей интеллигенции создание памятника преподносилось как дело частных лиц, а не царской власти. Так, академик, почетный член Императорского Московского университета, филолог Я.К. Грот на официальном приеме делегаций подчеркивал, что это «предприятие частное, возникшее по частному почину и на деньги частных лиц».
Да и обстановка у памятника в тот день была накалена до предела. Первоначально задумывался скромный праздник открытия памятника. Фактически же он превратился в мероприятие с гигантским скоплением народа и потому, после открытия памятника и возложения венков и цветов официальная светская часть была быстро завершена.
Официальные лица, видные деятели культуры переместились в здание Московского университета.



В университете присутствовал принц Петр Георгиевич Ольденбургский и многие важные особы. Министр народного просвещения в 1880-1881 гг. А.А. Сабуров задержался на полчаса, и все его ожидали.
На этом заседании в университете писатель И.С. Тургенев был избран почетным членом университетского совета. Многие считали, что это случилось благодаря состоявшейся накануне отставки предшественника А.А. Сабурова – Д.Д. Толстого, который возглавлял министерство с 1866 по 1880 гг. (он также был обер-прокурором Святейшего синода с 1865 по 1880 гг.). В дальнейшем Д.Д. Толстой – министр внутренних дел и шеф жандармов (1882-1889 гг.).
На торжественном собрании университета, ректором которого в этот период служил один из виднейших историков русской литературы Николай Саввич Тихонравов, была произнесена речь историком В.О. Ключевским. С Московским университетом связана жизнь и театрального и литературного деятеля С.А. Юрьева, который 1878 г. и до 1884 г. возглавлял Общество любителей Российской словесности. С 1885 г. и до 1893 г. его возглавлял Н.С. Тихонравов.
В 1879 году умер виднейший историк Московского университета С.М. Соловьев. И курс истории начал читать В.О. Ключевский. Василию Осиповичу было всего 39 лет, когда он поднялся на кафедру в присутствии министра просвещения, чтобы произнести речь об А.С. Пушкине. Поразительно! Он ведь профессором университета станет только в 1882 году.



Речь В.О. Ключевского, произнесенная на торжественном собрании Московского университета 6 июня 1880 года, в день открытия памятника А.С. Пушкина

«Значение Пушкина не ограничивается его местом в истории того, что он сам считал собственно литературой, т.е. в истории литературы художественной. У него есть место и в более тесной литературной области: в его творчестве есть сторона специальная, но близкая всякому, для кого русское слово родное. Его творения представляют интерес и для русского историка.
Я разумею здесь не тот интерес, какой имеет для историка всякий памятник поэзии. В этом смысле вся поэтическая деятельность Пушкина принадлежит нашей истории. Пушкин отделен от нас целым поколением. Новый слой понятий и забот, ему неизвестных и чуждых его времени, образовался над его могилой. Он был свидетелем стремлений и отношений, от которых уже далеко отодвинулись мы. Художественная красота его произведений приучила нас с любовью повторять то, чего мы уже не разделяем, эстетически любоваться даже тем, чему мы не сочувствуем нравственно; в стихе, лучше которого мы не знаем доселе, подчас звучат воззрения, которые для нас – общественная или нравственная археология. С этой стороны все написанное Пушкиным – исторический документ, длинный ряд его произведений – поэтическая летопись его времени.
И сам Пушкин – уже вполне историческое явление, представитель исчезнувшего порядка идей, хотя исполнения некоторых его благих чаяний мы ждем доселе. Мы изучаем его так же, как изучаем людей XVIII и XVII вв. Независимо от своего таланта для нас он наиболее выразительный образ известной эпохи. Самые недостатки его имеют для нас не столько биографический, сколько исторический интерес. Мы ошибемся в цене его современников, если забудем, сколько сил этого великолепного таланта потрачено было на ветер, на детские игрушки для взрослых. Пушкин имел печальное право более всех, говоря словами другого поэта, благодарить свое время

За жар души, растраченный в пустыне.

Без Пушкина нельзя представить себе эпохи 20-х и 30-х годов, как нельзя без его произведений написать истории первой половины нашего века. При каком угодно взгляде на Пушкина, на значение его поэзии за ним останется страница в нашей истории.
Но его нельзя обойти и в нашей историографии, хотя он не был историком по ремеслу – ни по призванию, прибавят, может быть, иные. Вернее, он только мало знал отечественную историю, хотя и не меньше большинства образованных русских своего времени. Но он живее их чувствовал этот недостаток и гораздо более их размышлял о том, что знал. Из его заметок и журнальных статей видим, какое сильное впечатление произвел на него исторический труд Карамзина, как он следил за современной исторической письменностью. По мере созревания его мысли и таланта усиливалась и его историческая любознательность.
В последние годы, как известно, он много занимался родной стариной даже в архивах. Он иногда обращался к русскому прошедшему, чтобы найти материал для поэтического творчества, взять фабулу для поэтического создания. Но я хочу сказать не об этих пьесах. Борис Годунов, Полтава, Медный всадник – читая их, мы готовы забыть, что это исторические сюжеты: эстетическое наслаждение оставляет здесь слишком мало места для исторической критики.
Иное значение имело для Пушкина ближайшее к нему столетие. Он вырос среди живых преданий и свежих легенд XVIII в. Екатерининские люди и дела стояли к нему ближе, чем он сам стоит к нам. Там он угадывал зарождение понятий, интересов и типов, которыми дорожил особенно или которые встречал постоянно вокруг себя. Об этом веке он заботливо собирал сведения и знал много. Он мог рассказать о нем гораздо больше того, что занес в свои записки, заметки, анекдоты и т.п. Иногда он облекал явления этого времени в художественную форму повести или романа. Во всем этом нет следов продолжительного и систематического изучения. Но здесь рядом с поспешными суждениями встречаем замечания, которые сделали бы честь любому ученому историку. Наша историография ничего не выиграла ни в правдивости, ни в занимательности, долго развивая взгляд на наш XVIII в., противоположный высказанному Пушкиным в одной кишиневской заметке 1821 г. Сам поэт не придавал серьезного значения этим отрывочным, мимоходом набросанным или неоконченным вещам. Но эти-то вещи и имеют серьезную цену для историографии. Пушкин был историком там, где не думал быть им и где часто не удается стать им настоящему историку. Капитанская дочка была написана между делом, среди работ над пугачевщиной, но в ней больше истории, чем в Истории Пугачевского бунта, которая кажется длинным объяснительным примечанием к роману. Я хочу напомнить об историческом интересе, который заставляет читать и перечитывать эти второстепенные пьесы Пушкина.
Наш XVIII век гораздо труднее своих предшественников для изучения. Главная причина тому – большая сложность жизни. Общество заметно пестреет. Вместе с социальным разделением увеличивается в нем и разнообразие культурных слоев, типов. Люди становятся менее похожи друг на друга, по мере того как делаются неравноправнее. Воспроизвести процесс этого нравственного разделения гораздо труднее, чем разделения политического. С половины века выступают рядом образчики типов разнохарактерного и разновременного происхождения. Чем далее, тем классификация их становится труднее. Часто недоумеваешь, к какой эпохе приурочить зарождение того или другого из них, в каком порядке разложить их по историческим витринам.
Между этими типами есть один – может быть, самое своеобразное явление общественной физиологии. Он зародился лет 200 назад и, вероятно, долго проживет после нас. Ему трудно дать простое и точное название: в разные поколения он являлся в чрезвычайно разнообразных формах. Достаточно указать на два имени в его генеалогии, чтобы видеть степень его изменчивости. Едва ли не первым блестящим образчиком этого типа был администратор и дипломат XVII в. А.Л. Ордин-Нащокин. Но скучающий от безделья Евгений Онегин был в прямой нисходящей поэтическим потомком этого исторического дельца. Дадим этому типу имя сложное, как и он сам. Это русский человек, который вырос в убеждении, что он родился не европейцем, но обязан стать им. Вот уже 200 лет этот тип господствует над остальными и по влиянию на наше общество, и по своему интересу для историка. Без его биографии пустеет история нашего общества последних двух столетий. Около него сосредоточиваются, иногда от него исходят самые важные умственные, а подчас и политические движения.
При всей видимой изменчивости основные черты типа остаются одни и те же во всех фазах его развития. Следя за ними, удивляешься не тому, что отцы и дети выходят так непохожи друг на друга, а тому, что столь непохожие друг на друга люди – все-таки отцы и дети. Разнообразие видов одного типа происходит от различных способов решения культурного вопроса, который лежит в самой его сущности: родившись русским и решив, что русский не европеец, как сделаться европейцем? Первое поколение этого типа вообще склонялось к той мысли, что все русское надобно делать по-западноевропейски. Второе – уже думало, что все русское хорошо было бы переделать в западноевропейское. Чувствуя свое невежество, иногда находили, что надобно заимствовать с Запада свет знания, но без огня, которым можно обжечься; а в другое время брала верх уверенность, что можно взять этот свет целиком, только не следует подносить его близко к глазам, чтобы не обжечься. Далее, одни думали, что можно стать европейцем, оставаясь русским; другие настаивали, что необходимо для этого перестать быть русским, что вся тайна европеизации для нас заключается в совлечении с себя всего национального. Существовало даже убеждение, не лишенное остроумия, и, может быть, существует доселе, что если человечность нашла себе высшее выражение в европеизме, то надобно иметь в себе возможно меньше западноевропейского, чтобы стать европейцем. Что еще замечательнее, это убеждение едва ли не первые начали высказывать у нас русские с западноевропейскими фамилиями.
Вы видите, милостивые государи, что этот тип нельзя упрекнуть в упрямстве и застое; в нем, напротив, слишком много нравственной гибкости и умственного движения. Все это затрудняет его историческое изучение, научную классификацию его разновидностей. Пушкин интересовался этим типом и любил некоторые его явления. Он и сам представлял одну из его разновидностей, даровитую, восприимчивую, блестящую. Его наблюдал он вокруг себя и из этих наблюдений создал свою эпопею Евгения Онегина. Сознательно или нет, на разновременных вариантах того же с особенной любовью останавливался он и в преданиях прошедшего. Этим он и помог много историку в изучении любопытного типа. В длинном ряду эскизов и повестей, оконченных и неоконченных: в Арапе Петра Великого, в Дубровском, в Капитанской дочке и др., перед читателем проходят разнохарактерные фигуры этого типа, появлявшиеся на пространстве с лишком ста лет. Надеюсь, вы охотно позволите мне ограничиться простым хронологическим каталогом этих не лишенных занимательности физиономий.
Позади их всех стоит чопорный Гаврила Афанасьевич Р. в Арапе Петра Великого. Это невольный, зачисленный в европейцы по указу русский. Все его понятия и симпатии принадлежат еще старой неевропейской России, хотя он не прочь послужить на новой службе и сделать карьеру. Это еще не тип европеизованного русского, а скорее русская гримаса европеизации, первая и кислая. Вкус новой культуры еще не привился, но это вопрос недолгого времени. Сам арап Ибрагим, к сожалению, остался недорисованным в неоконченной повести. Можно только догадываться по некоторым штрихам, что из него имел выйти один из петровских дельцов – людей, хорошо нам знакомых по Нартовым, Неплюевым и др. Это характеры резкие и жесткие, но хрупкие по недостатку гибкости и потому неживучие: они вымирали уже при Екатерине II. Зато живуч был общественно-физиологический вид, представленный в лице молодого К., Ибрагимова товарища по курсу высшей европеизации в парижских салонах. Это русский петиметр XVIII в., великосветский русский шалопай на европейскую ногу, "скоморох", по выражению старого князя Лыкова в Арапе, или "обезьяна, да не здешняя", как назван он в одной комедии Сумарокова. В Арапе Петра Великого он еще не на своем месте, не в пору вернулся из-за моря и испытывает неудобства рано прилетевшей ласточки. Полная весна наступит для него в женские эпохи, при двух Аннах, двух Екатеринах и одной Елизавете. При Петре ему холодно и неловко в его нарядном кафтане среди деловых людей, которые скидали рабочие куртки только по праздникам. Со временем он будет нужным и важным человеком в праздном обществе; теперь он шут поневоле, и Петр колет ему глаза его бархатными штанами, каких не носит и царь. Троекуров в Дубровском – постаревший петиметр в отставке, приехавший в деревню дурить на досуге. У младших петровских дельцов часто бывали такие дети. Живя в более распущенное время, они теряли знания и выдержку отцов, не теряя их аппетитов и вкусов. Невежественный и грубый Троекуров, однако, старается дать дочери модное воспитание с гувернером-французом и выдает замуж за самого модного барина. Троекуровы родились при Елизавете, процветали в столице, дурили по захолустьям при Екатерине II, но посеяны они еще при Аннах. Это миниатюрные провинциальные пародии временщиков столицы, которых превосходно характеризовал граф Н. Панин, назвав "припадочными людьми". "Как увидишь его, Троекурова, – говорил местный, дьячок, – страх и ужас! А спина-то сама так и гнется, так и гнется"… Особенно удался Пушкину в Дубровском князь Верейский, достойный зять Троекурова. Это – настоящее создание екатерининской эпохи, цветок, выросший на почве закона о вольности дворянства и обрызганный каплями росы вольтерьянского просвещения. Князь Верейский – едва ли не самый ранний экземпляр новой разновидности нашего типа, которая развилась очень быстро. Подобными ему людьми до скуки переполняется высшее русское общество с конца царствования Екатерины. За границей они растрачивали богатый дедовский и отцовский запас нервов и звонкой наличности и возвращались в Россию лечиться и платить долги. Князь Верейский жил за морем и, приехав умирать в Россию, напрасно пытался оживить угасшие силы и затеями сельской роскоши, и расцветшей на сельском приволье дочерью Троекурова. Он, иначе, тоньше редижированный Троекуров: его европеизованное варварство из острого и буйного троекуровского переродилось в тихое, меланхолическое, не под гуманизирующим влиянием Монтескье или Вольтера, а просто потому, что тесть привез в деревню из Петербурга мускулы и нервы, чего зять уже не привез из Парижа. Отсюда "непрестанная" скука князя Верейского, которая с его легкой руки стала непременной особенностью дальнейших видов этого типа. Дубровский-отец – лицо, любопытное по своей литературной судьбе. Это – любимое некомическое лицо нашей комедии XVIII в., ее Правдин, Стародум или как там еще оно называлось. Но оно никогда не удавалось ей. Это потому, что екатерининская комедия хотела изобразить в нем человека старого петровского покроя, а при Екатерине II такой покрой уже выводился. Пушкин отметил его вскользь, двумя-тремя чертами, и, однако, он вышел у него живее и правдивее, чем в комедии XVIII в. Дубровский-сын – другой полюс века и вместе его отрицание. В нем заметны уже черты мягкого, благородного, романтически протестующего и горько обманутого судьбой александровца, члена Союза благоденствия. Среди образов XVIII в. не мог Пушкин не отметить и недоросля и отметил его беспристрастнее и правдивее Фонвизина. У последнего Митрофан сбивается в карикатуру, в комический анекдот. В исторической действительности недоросль – не карикатура и не анекдот, а самое простое и вседневное явление, к тому же не лишенное довольно почтенных качеств. Это самый обыкновенный, нормальный русский дворянин средней руки. Высшее дворянство находило себе приют в гвардии, у которой была своя политическая история в XVIII в., впрочем, более шумная, чем плодотворная. Скромнее была судьба наших Митрофанов. Они всегда учились понемногу, сквозь слезы при Петре I, со скукой при Екатерине II, не делали правительство, но решительно сделали нашу военную историю XVIII в. Это – пехотные армейские офицеры, и в этом чине они протопали славный путь от Кунерсдорфа до Рымника и до Нови. Они с русскими солдатами вынесли на своих плечах дорогие лавры Минихов, Румянцевых и Суворовых. Пушкин отметил два вида недоросля или, точнее, два момента его истории: один является в Петре Андреевиче Гриневе, невольном приятеле Пугачева, другой – в наивном беллетристе и летописце села Горюхина Иване Петровиче Белкине, уже человеке XIX в., "времен новейших Митрофане". К обоим Пушкин отнесся с сочувствием. Недаром и капитанская дочь М.И. Миронова предпочла добродушного армейца Гринева остроумному и знакомому с французской литературой гвардейцу Швабрину. Историку XVIII в. остается одобрить и сочувствие Пушкина, и вкус Марьи Ивановны.
Такова у Пушкина коллекция художественно-исторических портретов, которые все изображают один и тот же тип в его видоизменениях. Ряд их замыкается современником поэта – Е. Онегиным. Герой особого рода, но, однако, сродни своим предшественникам: и Троекуров, и Верейский, и Митрофаны всех сортов – все они прямые или боковые его предки. Онегин – лицо столько же историческое, сколько поэтическое. Мы все читали сочинения и записки людей, чаявших обновления России после войн за освобождение Европы. Припоминая читанное, мы знаем, чем были Онегины после 1815 г. Поэма Пушкина рассказывает, чем стали они после 1825 г. Это Чацкие, уставшие говорить и с разбитыми надеждами, а поэтому скучающие. Позже, у Лермонтова, они являются страдающими от скуки на горах Кавказа, как другие в то время страдали, хотя и не от одной скуки, за горами Урала.
Так, у Пушкина находим довольно связную летопись нашего общества в лицах за 100 лет с лишком. Когда эти лица рисовались, масса мемуаров XVIII в. и начала XIX в. лежала под спудом. В наши дни они выходят на свет. Читая их, можно дивиться верности глаза Пушкина. Мы узнаем здесь ближе людей того времени, но эти люди – знакомые уже нам фигуры. "Вот Гаврила Афанасьевич! – восклицаем мы, перелистывая эти мемуары, – а вот Троекуров, князь Верейский" – и т.д., до Онегина включительно. Пушкин не мемуарист и не историк, но для историка большая находка, когда между собой и мемуаристом он встречает художника. В этом значение Пушкина для нашей историографии, по крайней мере главное и ближайшее значение»…
…Ух! Ваш архивариус не только весь в пыли, которая разлетается кругом. После того как захлопнулся том с речью Ключевского, от пыли той эпохи не только голова идет кругом, но хочется выбежать на свежий воздух! Как никак эта речь была произнесена более 136 лет назад. Мазком на картине мы ее запечатлели, и только ценитель картины составит свое представление об этой речи, прозвучавшей в памятный день Пушкинского праздника.
А дальше… А, дальше знатных гостей ждал ужин. Кто-то, покидая Московский университет находился под впечатлением троекратного лобызанья, коим министр Сабуров наградил пришедшего в восторг Тургенева, кто-то бурчал недовольства в адрес Ключевского, надеясь на завтрашнюю отповедь Ключевскому Тургенева, кто-то просто думал о Пушкине…
Ужин был знатным. Медленно приближалось 7 июня 1880 года.

Манера нанесения мазка запечатлевается в картине
Пока участники Пушкинского праздника после бурного дня 6-го июня отдыхают и во сне представляют день грядущий, ваш архивариус перебирается к дальним стеллажам, где собраны сведения о тех великих сынах России, кто по разным причинам не прибыл на праздник.
Статский советник, писатель А.И. Гончаров разболелся (он действительно часто болел, нервные срывы и депрессия оказали на его творчество существенное влияние), а поэт и переводчик А.А. Фет и писатель, соредактор «Отечественных записок» М.Е. Салтыков-Щедрин не стали участвовать в мероприятии, организованном Обществом любителей Российской словесности.



Не смог участвовать в празднествах и князь, канцлер, выдающийся дипломат А.М. Горчаков, однокашник А.С. Пушкина по Царскосельскому лицею. В 1880 г. в живых оставалось всего два однокашника А.С. Пушкина – он и упоминаемый уже С.Д. Комовский. Ему, А.М. Горчакову (в связи с тем, что С.Д. Комовский умер в 1880 г.), судьбой было уготовано стать последним лицеистом-однокашником А.С. Пушкина.





Эти строки А.С. Пушкина, которые нередко ассоциируются с А.М. Горчаковым, были адресованы не кому-то конкретно из лицеистов-однокашников:

Кому ж из нас под старость день лицея

Торжествовать придется одному?

Несчастный друг! средь новых поколений

Докучный гость и лишний, и чужой,

Он вспомнит нас и дни соединений,

Закрыв глаза дрожащею рукой…

Пускай же он с отрадой хоть печальной

Тогда сей день за чашей проведет,

Как ныне я, затворник ваш опальный,

Его провел без горя и забот.

О А.М. Горчакове после последней встречи с ним в 1825 году, неподалеку от Михайловского, А.С. Пушкин написал следующие строки:

Ты, Горчаков, счастливец с первых дней,
Хвала тебе – фортуны блеск холодной
Не изменил души твоей свободной:
Все тот же ты для чести и друзей.
Нам разный путь судьбой назначен строгой,
Ступая в жизнь, мы быстро разошлись:
Но невзначай, проселочной дорогой
Мы встретились и братски обнялись.

Во многих трудах по-разному объясняется отсутствие А.М. Горчакова на Пушкинском празднике, по-разному трактуется его отношение к А.С. Пушкину, как поэту. Многое в отношениях носит таинственный загадочный конфликтный характер… Еще с лицейских времен, когда обоим нравилась Наталья Кочубей… Некоторые пушкиноведы даже пишут о Наталье Кочубей, как о первой любви и юного Пушкина, и юного Горчакова.
Уже упоминаемый нами Я. К. Грот записал, что «Горчаков до глубокой старости гордился дружбой поэта». И все же, А.М. Горчаков отказался от приглашения Я.К. Грота войти в комитет по сооружению памятника А.С. Пушкина, ссылаясь на занятость и здоровье. Когда же, в 1880 г. тот же Грот приглашал на праздник Горчакова, то канцлер принял того «очень любезно, выразил сожаление, что не может быть на торжестве в честь своего товарища, и, прочитав на память большую часть послания его «Пускай, не знаясь с Аполлоном», распространился о своих отношениях к Пушкину». Многих исследователей и по сей день удивляет, почему А.М. Горчаков письменно не засвидетельствовал свои оценки А.С. Пушкина.



И еще раз ух! Опять весь в «красках прошлого», опять весь в пыли!
Напомню, уважаемому читателю: архивариус только разыскивает «краски» и делает мазки.
Хороша ли, плоха ли проявляющаяся постепенно на полотне картина, не ему судить!

Некоторые мазки приходится наносить очень медленно
И вновь приходится перебираться к другим стеллажам, где собрано очень многое, но далеко не все о писателе Льве Николаевиче Толстом.
Писатель Л.Н. Толстой в празднике участвовать отказался, хотя уговаривать его приехать на открытие памятника А.С. Пушкина в Москву ездил в Ясную Поляну собственной персоной Иван Сергеевич Тургенев. Во многих книгах отказ Толстого участвовать в празднике объясняется его особым, скажем так, «невосторженным» отношением к А.С. Пушкину, а главное – в 1870-е гг. начался период «духовного переворота» в мировоззрении Льва Николаевича.





Л.Н. Толстой, осуждая власти за чрезвычайные меры, восклицал: «Не могу молчать!». Такое же название дал одной из своих статей.
О А.С. Пушкине лучше бы он промолчал. Но нет, своими раздумьями делился, что и сохранилось в исторической памяти.



Со стеллажей с книгами о Льве Николаевиче, архивариус выбрал несколько из них.
Вот, например, какие рассуждения Толстого о памятнике А.С. Пушкина и о поэте процитировал публицист и литературный критик Д.В. Философов: "Тургенев на меня тогда очень сердился, что я не принял никакого участия. Он и писал мне и лично просил, но я совершенно не сочувствовал этой суете. Нахожу, что всякие чествования не в духе русского народа. Впрочем, зачем я говорю "не в духе народа". Просто, не в моем духе. Я терпеть не могу всех этих прославлений и празднеств. Людям доставляет удовольствие суетиться, ну и пусть суетятся. Я в это не вмешиваюсь… Меня как-то просили написать что-нибудь о Пушкине. Я хотел рассказать о своих трех впечатлениях от его вещей. В детстве, когда мне было лет 7 – 8, затем от чтения "Евгения Онегина", когда мне было лет 18. Я был так счастлив, что прочел "Онегина" на 18-м году. Теперь ведь дают его читать чуть не младенцам. И затем, наконец, третье впечатление, полученное мною вот теперь, за последнее время. …Что ж, Пушкин, как поэт, имел значение в свое время. Большое значение, которого он теперь, слава Богу, не имеет. Все это стремление сделать Пушкина народным, привлечь народ к чествованию его памяти – все это одна фальшь. Пушкин для народа нужен разве только "на цыгарки". (Впервые опубликовано: "Русская мысль". 1910. №12)

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70597663?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.