Главная страница | Попаданцы | Курсант. Назад в СССР 12

Курсант. Назад в СССР 12
Рафаэль Дамиров
Курсант: Назад в СССР #12
Попаданец в СССР Андрей Петров продолжает бороться с неуловимым Литератором, убивающим по мотивам книг известного писателя детективов Светлицкого.
Погружаясь в расследование, Курсант вскрывает неприглядные секреты Литейска. Оказалось, что город не так прост, а местные власть предержащие рьяно хранят его темные тайны.

Рафаэль Дамиров
Курсант. Назад в СССР 12

Глава 1
Я снова обвел взглядом зал ресторана, но не разглядел Анатолия среди посетителей.
– Он ушел, – растерянно пожала плечами Варя.
– Как – ушел? – зачем-то переспросил я. – Без тебя? Что сказал?
– Да ничего, – нахмурилась девушка, а в глазах ее промелькнула тревога. – Андрей, ты думаешь, это он? Он и есть Литератор? А я ведь с ним…
– Пока рано утверждать, – я плюхнулся на стул, Света присела рядом, – хотя много подозрительного в его поведении.
– Ты меня пугаешь… – прошептала Варя и подалась чуть в мою сторону, всем своим видом показывая, что ищет от меня поддержки, но, получив в ответ пристальный взгляд Светланы, опустила глаза и спросила. – Скажи прямо, ты его подозреваешь?
– Подозреваю – это громко сказано, но с ним точно надо держать ухо востро. Возможно, он – не наш серийник, но есть факты и не в его пользу…
– Что ты имеешь в виду?
Я пристально посмотрел на Варю, её встревоженное и одновременно заинтересованное личико. Всё равно ведь рассказывать придётся.
– Рубилин был инкогнито на юбилее заведующей, при этом оттуда спешно ретировался в момент убийства, а мне сказал, что следил за тобой…
– За мной? – Варя заерзала на стуле. – Но зачем?
– Ревнует, говорит.
– Ну, это на него похоже, – выдохнув, кивнула Соловейчик.
– Надеюсь, что это так… Теоретически – он мог прикончить юбиляршу. Это первое. Во-вторых, он имел доступ к кинжалу твоего отца, который висит на стене, и мог прирезать им балерину Завьялову.
– Ну вот! Что ты такое говоришь? – всплеснула руками Варя. – Орудие убийства – кинжал моего отца?
Я не стал рассказывать Варе, как снял мерки с холодного оружия в кабинете Светлицкого и сверил параметры с данными судмедэкспертизы, а лишь уклончиво ответил:
– Рана на теле балерины действительно оставлена обоюдоострым клинком. Про кинжал твоего отца – это лишь предположение.
– А Парамонов? Толя и его тоже убил?
– С директором швейной фабрики Анатолий был лично знаком. Имел какие-то делишки по своим мутным торговым делам. То есть, отрицать такую возможность нельзя.
– От твоих слов, Андрей, у меня мурашки по коже… – Варя поежилась.
– Тебе не о чем беспокоиться, Толя явно в тебя до сих пор влюблен, – я сжал плечи и вытянул голову, как бы изображая, как Рубилин носится вокруг неё. – А вот ты для чего его возле себя держишь – непонятно…
Варя хотела что-то ответить, но, взглянув на Свету, не стала откровенничать, лишь многозначительно хмыкнула и пожала плечами, мол, это нормально, когда у красивых девушек – обеспеченные ухажеры.
А я продолжил уже совершенно серьёзным тоном:
– У меня к тебе необычная просьба, Варвара. Ты встречайся с ним, как ни в чем не бывало. Тебя, – я выделил это слово, – он явно не тронет.
– Ну не знаю… Если он убийца…
– Ты же сотрудник, – продолжал увещевать я. – И потом, это ради твоего отца. Ведь Литератор его подставляет. Кто, как не ты, заинтересован в его поимке? Да что я объясняю, сама все понимаешь.
– Понимаю, – кивнула Варя. – Если это он, я сама лично его засажу!
Глаза девушки сузились, тень страха на лице сменилась на решительность. Все-таки Варвара – крепкий орешек, мое уважение к ней усилилось.
– Вот и замечательно! У тебя отпуск. Сможешь побольше времени проводить с Толей, и держи нас в курсе происходящего. Главное, чтобы Рубилин ни о чем не подозревал.
– И все-таки… – Варя поджала губы, – как-то не укладывается в голове. Толя – и вдруг убийца. Вы же его не знаете. Он мягкий и добрый, его муха может обидеть. Хотя иногда выходит из себя и становится как бы другим человеком.
– И часто он другим становится? – насторожился я.
– Видела пару раз, – пожала плечами Варя.
– Люди могут притворяться и проживать двойную жизнь, – вмешалась Света, она даже немного прониклась к Варе, сочувствуя, что той придется играть роль подруги для человека, который, возможно, является серийным убийцей.
– Да какой из Толи притворщик? – пожала плечами Варвара. – У него по лицу читать можно. Он когда врет – краснеет. Хотя…
Девушка задумалась, словно заново прокручивала в голове весь свой опыт взаимодействия с «женишком», взглянув теперь на события совершенно по-новому.
В воздухе повисла пауза. Каждый размышлял о своем.
– Я смотрю, вы заскучали? – возле нашего столика неожиданно вырос Рубилин с бутылкой коньяка.
Варя вздрогнула.
– Ты куда пропал? – как ни в чем не бывало улыбнулся я.
– Ходил за нормальным напитком, – просиял он, торжественно размахивая бутылкой (это оказался не коньяк, а виски “Кинг Георг 4” – и правда большая редкость в СССР). – В меню его нет, но для особых гостей, я знаю, у них всегда припасено. Официант виски зажилил, пришлось переговорить со старшим. Он любезно согласился нам уступить бутылочку.
– Цена, наверное – космос, – поддержал я разговор, как бы подчёркивая с уважением широкие возможности завсклада Рубилина.
– Да ерунда, – широко развел руками Толя, не в силах удержать кривой улыбки. – Я угощаю…
– А мы разве особые гости? – Варя удивленно приподняла бровь.
– А как же, – подмигнул Толя, в его глазах уже не было недавней тревоги и беспокойства, а играла бравада добытчика.
– Не знала, что заведующий складом горторга – привилегированная должность, – Варя проговорила это мягко и игриво, будто ради шутки, но при этом продолжала пристально смотреть на Рубилина, будто вопрошала: «кто же ты такой, суженый-ряженый?».
– Да я-то что? – отмахнулся Толя. – Это вы – гости важные. «Москва» и прокуратура. Я поведал, кто за четвертым столиком сидит, и мне быстренько нужную бутылочку принесли, а не то пойло, что у нас на столе.
– С каких это пор армянский коньяк пойлом стал? – фыркнула Варя, надув губки.
* * *
На следующий день, ближе к полудню, Федя зашел в кабинет, что-то гордо неся под мышкой.
– Вот, смотрите! – изрек он и положил на стол перед Гороховым стопку отпечатанных листочков. – Я тут в дом литераторов наведался, справки кое-какие навел насчет взаимоотношений Светлицкого с писательской братией и рукопись рассказа вам принес.
– Что за рассказ? – вскинул на оперативника бровь Горохов. – Светлицкого?
– Нет, Ковригина Сильвестра Велиаровича! Того самого, что в недругах у Светлицкого числится. Поговорил с начальницей этого самого литературного дома.
– Заместителем председателя союза писателей? – уточнил я.
Именно её я расспрашивал, представившись начинающим писателем, около недели назад. И именно она ничтоже сумняшись показала мне ту анонимку, где Светлицкого обвиняли в плагиате.
– Ага, с ней самой, с Антониной Арсеньевной Шишкиной. Так вот, – бойко продолжил Федя, – я рассказал ей про недавнее покушение на жизнь Всеволода Харитоновича. Сказал, что, мол, расследую это дело. О том, что Ибрагимов коньки отбросил и дело прекращено за смертью подозреваемого – умолчал. Поспрашивал, кто мог желать зла местной знаменитости. Она сказала, что явных врагов у Всеволода Харитоновича нет, про анонимку рассказала, которую Андрей забрал, а потом вдруг будто вспомнила, что был у них некий Ковригин в Союзе писателей, которого потом исключили голосованием.
– И что? – недоуменно жевал нижнюю губу Горохов.
– А то, что его исключили по инициативе – угадайте, кого!
– Светлицкого? – в один голос предположили Света и Катков.
– Совершенно верно, – кивнул Федя. – Вот и мотив есть. Ковригин – тоже писатель, но карьера его не задалась почему-то. А потом вообще убрали его из профессионального сообщества – обидно поди. Ему и на работу обычную пришлось устроиться. У нас хоть и есть статья за тунеядство, но писателей, художников и прочих танцоров-музыкантов, которые в своих творческих союзах состоят, не трогают, они при деле. Да и деньги, оказывается, они там получают немаленькие.
Погодин сделал паузу, а затем провозгласил:
– Антонина Арсеньевна мне рассказала, что платят им от двухсот пятидесяти до восьмисот рублей за страничку. Представляете?
– За лист? – въедливо, по давней привычке, уточнил Алексей.
Внимательность, нужная для работы криминалиста, давно стала постоянной чертой его характера.
– Ну, за лист. Слушай, какая разница, как назвать! – возмутился Федя, которому не дали спокойно посчитать деньги в чужом кармане.
– Это за авторский лист, – поправил его Катков. – Условная издательская единица, в нем сорок тысяч знаков, вроде.
– А-а… – немного разочарованно протянул Федя, будто сам намеревался в ближайшем будущем писать книги и зарабатывать. – Я-то думал, за листочек, а в книге пять сотен таких…
– Ближе к делу, Федор, – подстегнул его Горохов. – Ты не бухгалтерия, чтобы чужие деньги считать.
– Я это к тому, что Светлицкий, фактически, лишил Ковригина заработка и уничтожил его как писателя, убрав из сообщества. И мы о таком не знали. Чем не мотив?! Он мог убивать по сюжетам книг своего врага, чтобы его подставить. Но мы не повелись на его правила, сделали вид, что не уловили серийность и связь с книгами Светлицкого. И тогда – тогда он решил убрать мэтра руками Ибрагимова.
– Интересная версия… – Никита Егорович сосредоточенно что-то черкал на листочке, будто записывал за Погодиным, но приглядевшись, я увидел лишь палку-палку-огуречик. Шеф размышлял, а его рука с карандашом жила отдельной жизнью.
– Верно все рассчитал! – продолжал продвигать свои мысли Федя. – Ибрагимов убивает Светлицкого, мы начинаем вникать в это преступление, находим связь его романов с сюжетами убийств – и вешаем их на него посмертно. Светлицкий мертв и навеки опозорен.
Он хлопнул ладонью о ладонь, мол, дело-то верное было.
– Слишком кровожадный у тебя получается писатель Ковригин, – Горохов закончил рисовать и теперь грыз кончик карандаша, скептически щурясь на Федю. – Одно дело, работы лишиться, другое – людей убивать. Как-то натянуто получается…
– Это еще не все, – Погодин похлопал по принесенной им рукописи. – Вот почитайте рассказ Ковригина, который по некоторым причинам нигде не напечатали…
Шеф взял в руки машинописные листочки и принялся читать вслух. В рассказе, который назывался «Жизнь и смерть большого человека», говорилось о некоем чиновнике, который брал взятки. Все бы ничего. Вот только звали главного героя – Темницкий Всеволод Христофорович.
– Прямой намек на нашего Всеволода Харитоновича, – озадаченно покачал головой шеф. – Собственно говоря, почти кляуза.
– Вот! – поднял указательный палец Федя. – Он про него рассказ накатал, почище крокодиловского фельетона, явно намеревался репутацию подмочить, там дальше почитайте… В нем говорится, что главный герой был мерзкий человечишка. Хуже спекулянта.
– Ну и что? Подумаешь, имя похоже, – продолжал гнуть позицию скептика Горохов. – Наш писатель не взяточник, как это к нему относится?
– А вы дочитайте, – настаивал Федор, – там в финале-то героя выгнали с работы, как и нашего писателя.
– «Нашего» писателя на пенсию отправили, – уточнил я, – совсем наоборот, не за взятки, а за то, что совал нос куда не надо… Правду искал.
– Это он тебе так сказал? – уставился на меня Погодин.
– Ну да…
Федя покачал головой как-то осуждающе, так что мне даже захотелось его одёрнуть, но я сдержался. Чего не вытерпишь по долгу службы – пусть договаривает свои мысли, не буду его сбивать.
– Это его слова. А как на самом деле было, мы же не знаем. Вот откуда у Светлицкого шикарная квартира, мебель, кабинет и дорогой заграничный алкоголь всегда в наличии?
– На гонорары купил, – пожал я плечами.
– Зачем?
– Как зачем? Заработал и купил. Квартиру дали по ходатайству Союза писателей.
– Угу… – кивнул Федя, будто бы соглашаясь, но, судя по хитрой физиономии, он явно припас какой-то аргумент. – Только у нас в стране на широкую ногу жить не принято. А тут вдруг бывший милиционер сразу роскошью оброс. Всю жизнь, значица, был обычным тружеником правоохранительной системы, и бац! В барчуки записался… В столбовые дворяне выбился, как в «Колобке».
– В «Золотой рыбке», – поправил его я.
– Да какая разница? – всплеснул руками Федор. – Не кажется ли вам странной такая перемена в самосознании советского гражданина?
– Немного кажется, – кивнули мы.
– А я вот думаю, что не менялся он вовсе, – Федор, наконец, сел на стул и, откинувшись на спинку, продолжал вещать, будто учитель на уроке, – всегда Светлицкий падок был на элементы красивой жизни. И будучи в БХСС, наверняка, рыльце в пушок обмакнул. Еще там, на службе, он почву к материальным благам готовил.
– Это надо проверить, – поддержал версию Горохов, кивнув мне, – переговорить с бывшими сослуживцами аккуратненько.
– Сделаем, – откликнулся я, а Федя продолжал.
– Мое мнение – покушение на Светлицкого организовал Ковригин. И… возможно, он и есть наш Литератор.
– И все равно, как-то притянуто за уши получается, – шеф стал мерить шагами кабинет, шурша листочками рассказа, будто хотел там найти разгадку на все наши вопросы.
Один из листков выпал. Его с проворством тучной панды подхватил Катков. Хотел отдать его шефу, но тот лишь отмахнулся, пробегая глазами другие листы.
Катков положил фрагмент рукописи себе на стол, и машинально стал его читать.
– Погодите! – вдруг воскликнул он. – Буквы мне знакомы!
– Как это? – навострил ушки Федор. – Антонина Арсеньевна заверила, что рассказ нигде не печатался, мол, сатиру с намеком на их литературного гения ни один журнал не взялся издавать.
– Я про знаки, а не про содержание, – Катков схватил лупу и, шурша листочками, стал сравнивать какие-то документы между собой.
Мы сгрудились у его стола.
– Отойдите! – возбужденно затряс он головой. – Свет не загораживайте!
Мы сделали шаг назад, а Горохов встал позади Алексея, не отступил, лишь голову в плечи втянул.
– Вот! – воскликнул криминалист. – Смотрите!
Он положил три листа рядом, внахлест, предлагая нам сгорбиться над ними.
– Алексей, – скривился Горохов, нехотя фокусируя взгляд на листочках, – мы тебе верим, говори, что нашел!
– Рассказ Ковригина, анонимка на Светлицкого и письмо, в котором зашифровано было слово «ПРИХОДЬКО», отпечатаны на одной пишущей машинке.
– Это точно?! – потирал руки шеф, все еще не веря своему счастью.
– Зуб даю! – выпалил Катков, а потом поправился: – Я хотел сказать «так точно»!
– А я вам что говорил?! – чуть ли не прыгал Федор. – Брать надо этого Ковригина.
Он похлопал по висящей на поясе кобуре.
* * *
– Ребят, а почему я?.. – Сашок, наш водитель, заискивающе пожал плечами, вцепившись в руль служебной «Волги».
– Не ссы, Саня, – похлопал я его по плечу, – ты просто пойдешь и узнаешь, дома он или нет. А дальше мы подключимся.
Мы стояли возле облезлого двухэтажного особняка, переделанного под коммунальную квартиру. В одной из комнат первого этажа дома, по нашим сведениям, проживал Ковригин.
– Так идите сразу вы, – водила обвел нас с Погодиным просящим взглядом, его усы уныло повисли, а чуть оттопыренные уши залились краской.
– А вдруг его дома нет, – парировал я. – Тогда караулить придется, а соседи могут предупредить писаку – мол, за вами из милиции приходили, искали с собаками. Сам знаешь, какие в коммуналке ушлые и вездесущие соседи.
– Так я-то тоже из милиции, – расправил плечи Сашок, но зацепил рукой клаксон. Волга коротко, но громко просигналила.
– Тише ты! – прошипел я, выглядывая в окно.
Хорошо хоть, припарковались поодаль, и никто из дворовых не обратил на нас особого внимания. Лишь один алкаш ускорил шаг и исчез в парадной двухэтажки, что-то пряча за пазухой. Пузырь, наверное.
– Простите, – закивал водитель, а я продолжил инструктаж.
– Из нас всех, Сань, ты меньше всех похож на милиционера. Без обид. Несмотря на усы, вид у тебя моложавый и придурковатый, совсем как у меня в молодости. То, что надо… Не обессудь, нам нельзя палить контору, поэтому ты представишься молодым писателем.
– И про что же я пишу?
– Ты – прозаик.
– Про кого? – свел брови Сашок.
– Тьфу ты… Короче, если Ковригин дома, скажешь, что написал рассказ и хочешь его показать опытному писателю. Жаждешь оценки мэтра – то есть, большого мастера. Чтобы оценил, подсказал, направил. Мол, адрес узнал из справочного бюро. Он тебя, конечно, пошлет в… Союз писателей, а может, и не пошлет. В любом случае, скажешь, что рукопись дома, и завтра занесешь, да и слиняешь. А тут уж мы подключимся. Усек?
– Ага… – кивнул водитель и вздохнул. – А можно мне пистолет?
– Нет, ты же безобидный писатель, книжный червь, так сказать. Человек творческий и немного не в себе. Будет очень странно, если из-под рубахи у тебя будет что-то выпирать. У писателей обычно ничего нигде не выпирает. Их только муза интересует, а она у них лишь в голове обитает, – я постучал себе по темечку. – Да ты не бойся. Если что, мы рядом…
– Легко вам говорить, а мне один на один с ним… А что, если он того? Меня? А?..
– Ты не перегибай, Ковригин же не рецидивист-разбойник, а писатель. Коллега твой.
– Знаю, какой он коллега, – поджал губы водитель, – это он всех убил?
– Кого это – всех? – попробовал я повалять ваньку.
– Андрей Григорьевич, – покачал головой водитель. – Думаете, я не знаю, на кого вы охотитесь? Вы ищете серийного убийцу, а Ковригин этот, получается, у вас подозреваемый.
Вот ведь, внимательный кадр оказался.
– Тише ты, – шикнул я, хотя нас никто в машине не мог услышать, – ты советский милиционер, Александр, так что давай… Вперед, за Родину.
– Вас не поймешь, то я милиционер, то не похож на него.
– Похож – не похож, а зарплату тебе государство платит за охрану от преступных посягательств. Все, давай! Комната номер тринадцать.
Я вытолкнул водителя.
– Ещё и тринадцать… – суеверно вздохнул Саня и даже украдкой перекрестился, когда выбрался из недр автомобиля.
А потом, склонившись, сунул голову в открытое окошко и прошептал:
– А как рассказ-то называется?
– Какой рассказ? – не понял я.
– Ну… который я написал.
– Ёшкин-матрёшкин, Саша! Какая нафиг разница? Придумай сам, чтобы не запутаться…
Тот потоптался на месте, соображая, но через две секунды сунулся снова:
– У меня с фантазией все глухо…
– «Репка» пусть будет, – отмахнулся я.
– Так это же сказка такая есть.
– Тогда «Советская репка», – поправился я. – Все, шагай. И рубаху ровнее заправь, ты же не водила, а писатель… Интеллигент, мать его за ногу.
Саша вздохнул и поплелся в сторону коммуналки.
– Блин, Андрюха, – покачал головой Погодин. – Он и на писателя-то не очень похож. Раскусит его Ковригин, как пить дать. Может, я его подстрахую? А?..

Глава 2
Саня, ловя затылком наши с Погодиным взгляды, зашел в подъезд. Солнце скрылось за его спиной, придавленное мрачной дверью на ржавой пружине, и он очутился один на один с коммуналкой.
На площадке первого этажа Саша уперся во вторую дверь, не такую массивную и основательную, но заросшую сбоку застарелыми «бородавками» дверных звонков.
Возле каждой кнопки значились обычные советские фамилии: Гейнц, Исмаиловы, Пельш, Мехельсоны, а под всеми под ними красовался простой и понятный «Ковригин».
Саня сглотнул, вытер рукавом лоб и решительно надавил на нижнюю кнопку. Палец врезался в слой слипшейся пыли, уже почти что грязи. Эту кнопку явно давно не трогали, и звука, что логично, тоже не последовало. Водитель нажал снова, но ответом был лишь глухой звон посуды за дверью, чьи-то рутинные маты и мяуканье кота между делом. За филенкой двери явно кипела жизнь…
Саня потоптался, повздыхал и решился на некоторое преступление – нажал на другую кнопку, повыше. Через некоторое время дверь распахнулась, а на пороге появилась бабуля в косынке цвета горелого сахара и с ведром в морщинистой, но крепкой, как советская швабра, руке. Косынка чуть сбилась, напоминая фарцовую бандану, один глаз пенсионерки был сильно прищурен, отчего она походила на пиратку, не хватало только попугая на плече и трубки в зубах.
– Здравствуйте, – лишь успел произнести водитель, как бабка, не дав ему договорить и изложить цель визита, обернулась вглубь завешенного бельем, как фрегат парусами, коридора и прокричала:
– Люськ! А Люськ! К тебе хахаль припёрс-си!
– Извините, – возразил было Саня, – но я к товарищу…
– Вынеси воду, раз пришел, – снова оборвала его «пиратка» и мигом всучила ведро. – Под куст вылей, Исмаиловы опять уборную заняли, не дождёс-си…
Саша не стал отнекиваться и исполнил просьбу, сбегал и выплеснул сомнительную жижу (внутрь ведра заглядывать он побоялся) под многострадальный куст сирени. Судя по повислым ветвям, под него частенько что-то выливали, и точно не удобрения.
Когда вернулся, на пороге его уже встречала Люська. Деваха видная, в прямом смысле слова, на полголовы выше водилы, молодая, но с мужицким лицом и фигурой шпалоукладчицы.
– Ты кто? – недоуменно уставилась она на него.
Сашок опять раскрыл было рот, но, пока он робел и собирал слова, намереваясь пояснить, что он начинающий писатель, за спиной Люськи вырос мужичок в потрепанных трениках, тельняшке и с гнутой беломориной в желтых зубах.
– Я не вкурил, Люся, кто это? – мужичок выпустил клубы дыма, как волк из «Ну погоди», и с претензией уставился на деваху. – Ты что, это самое? Опять за свое?
Ростом он был не велик, но в плечах оказался пошире своей дамы, и голос у него грозный и недовольный, а рука в синюшных наколках по-хозяйски обнимала необъятный складчатый стан Люськи.
– Я к товарищу Ковригину! – выпалил наконец Саша, намереваясь решительно протиснуться в квартиру.
Ему это даже удалось. Граница щербатого порога была пересечена.
– Да не знаю я его! – пятилась Люська. – Марфа все выдумала! Не мой он хахаль!
– Ага! Как же! Заливай больше! – надувался ревностным гневом мужичок. – Только-только Петьку отвадил! А теперь еще и этот! – рыкнул «морячок», плюнув папиросой в визитера.
– Это недоразумение, товарищи, – пробормотал Саша, увернувшись от летящего бычка и натягивая глупую улыбку. – Я писатель, я…
Хрясь! «Морячок» с ходу зарядил ему в глаз. Сане показалось, что на миг стало светлее от посыпавшихся искр, он даже разглядел в глубине темного коридора велосипед и висящие на стене тазики.
Парень отшатнулся, выбираясь за фронт порога в парадную.
– А с тобой я позже разберусь, курва! – мужичок дернул Люську за руку, втаскивая ее в глубь квартиры, и захлопнул перед носом ошарашенного водителя дверь.
Сашок какое-то время так и стоял, схватившись за глаз, отчаянно хлопая вторым, как одноглазая сова на суку, и слушая приглушенные звуки ругани за дверью.
Но больше не пытался проникнуть в человейник.
– Черт знает что! – с досадой прошипел он и ретировался.
Вернулся дёрганым шагом к машине, где спешно юркнул на водительское место.
* * *
«Раненый» Сашок поведал нам о своих приключениях во всех красках, показывая назревающий фингал, и даже взывал к постулатам уголовного кодекса, мол, не положено по закону советских милиционеров посреди бела дня избивать, наказать надо дебошира по всей строгости.
– Накажем, – заверил я, – ты только скажи, дома Ковригин или нет?
– Я не знаю, не успел проверить, – водила беспомощно пожал худоватыми плечами, не справлявшимися с тяготами милицейской жизни. – Там сумасшедший дом какой-то, ведра с помоями выдают и в морду сразу бьют, я туда больше ни ногой.
– Ладно… – я выпустил из-за пояса рубаху из ткани в легкомысленную полоску, прикрывая кобуру, благо крой типовой советский – просторный, и без труда скрыл оружие на ремне. – Я пойду.
– Будьте осторожны, Андрей Григорьевич, там гном в тельняшке сильно злой. Вроде ростом неказист, а кулак, как молот.
– Разберемся, – хмыкнул я, оценивая свои актерские способности. – Сидите и не высовывайтесь. Моя очередь писакой притвориться. Эх… Хотелось все по-тихому сделать, а получается как всегда…
Через минуту у нужной двери с местами прожженными кнопками звонков стоял я. Позвонил сразу в несколько квартир. Заходить, так с музыкой, чего уж теперь…
Дверь и правда открыла бабка в сбившейся косынке, будто дежурила в коридоре. Сходу окинула меня подозрительным взглядом, примеривая на роль хахаля для Люськи. Видно, не подошел, потому что она недовольно буркнула:
– Чё нать?
– Добрый день, мадемуазель, – улыбнулся я по-интеллигентски, то бишь, по-писательски, – мне бы коллегу своего увидеть, товарища Ковригина.
– Не пущу, алкаш! – вдруг перегородила дорогу дряблой, но уверенной грудью хозяйка. – Ходют тут всякие!
Кем только меня ни называли за две мои жизни, но алкашом – в первый раз, даже обидно стало…
– Да какой же это алкаш, баба Марфа! – к нам подтянулась Люська, меряя меня от ботинок до макушки игривыми, как у располневшей козочки, глазками. – Ты сослепу разве не бачишь? Он же выбрит и гладок, как моя новая кастрюлька. Проходите, товарищ…
Я вежливо оттеснил бабушку, но напоролся на второй кордон. Коренастый в тельняшке с подозрением поглядывал то на меня, то на восторженное выражение лица своей пассии, которая явно ко мне благоволила и, завидев прилично одетого молодого мужчину, пускала в моем направлении флюиды.
Судя по всему, Люся была женщиной доброй, безотказной и всегда была рада гостям противоположного пола, чем очень злила «морячка».
Тот, наливаясь пунцом, на правах «владельца» Люськиного тела пробурчал:
– Вали отсюда, паря, вам тут медом, что ли, намазано?!
– Ковригин где? – не выходя из образа гладкой и интеллигентной «кастрюли», как можно мягче спросил я.
– Ты чё, не вкуриваешь? Пшёл прочь, грю! – мужичок привычным движением отправил свой дутый кулак мне в глаз.
Вжих! Я столь же привычно уклонился, а пролетарская рука в нетрудовых наколках провалилась в пустоту.
Мои пальцы невольно сжались в кулак, готовый выдать ответку, но избивать советских граждан, да еще и в таком общественном месте, как коридор коммуналки, негоже. Тогда я сшиб оппонента подсечкой.
Бум! Тот плюхнулся на пятую точку, ухватившись попутно за Люську. Та пошатнулась и смела висящий на стене велосипед и пару тазов. Грохот стоял такой, будто фашисты напали.
Из соседних комнат высунулись жильцы, а бабка запричитала, что хулиганы погром устроили.
«Морячок» вскочил и хотел было взять реванш. Вид у него был решительный, хоть и придурковатый.
Пришлось урезонить его пыл тычком в живот, раз русских слов с подсечками не понимает. Подвывая, он картинно сполз по стеночке, но снова дернулся, и тут же напоролся на мой кулак. Глазом. Обмяк после.
Эх… Хотелось, чтобы без видимых телесных, но не вышло, синяк-то явно будет. Что ж – зуб за зуб, глаз за глаз. Вот Сашок-то обрадуется…
А Люська в это время потянула меня за рукав:
– Пойдемте пока, он ведь всю коммуналку сейчас разнесет.
Но разносить коренастый ничего не стал. Сидел, очухивался. Пока он скулил и охал у стеночки, женщина уволокла меня к себе в комнату и плотно притворила за собой дверь.
– Скажите, – придавила она меня своим станом, заставляя сесть на диван в комнатке с обоями в потертый горошек. – А вы правда писатель?
– Я на заводе работаю, – гордо ответил я, осматриваясь, – а в свободное время рассказы пишу.
В моем представлении каждый уважающий себя писатель в СССР должен был начинать свою карьеру именно так. Из производственного цеха, через публикации в какой-нибудь местной заводской многотиражки типа «Верный литеец» или «Октябрьский гудок», в мир большой литературы.
– Так все же, где товарищ Ковригин?
Смутить меня и сбить с цели Люся, конечно, не могла.
– Нет его, – вдруг выдала хозяйка комнаты, – он редко здесь появляется.
– Вот как? Очень жаль. А я ему свой рассказик хотел показать… Где же мне его найти?
– Хотите чаю? – улыбалась во всю ширь круглого, как у Алёнушки, лица женщина, девушкой ее назвать язык не поворачивался, хотя по возрасту она была близка к студенческой поре.
Артачиться я не стал, разговор следовало переводить в доверительное русло, чтобы выведать как можно больше интересующей меня информации.
– С удовольствием выпью чашечку, – улыбнулся я в ответ.
Но вышло слишком приветливо, и мою улыбку Люська истолковала как зеленый свет к ее будущему замужеству, ну или, по крайне мере, к отношениям.
Она налила из мельхиорового электрического чайника (на ее счастье, он только вскипел) две кружки-бадьи кипятка, предварительно плеснув туда заварки из чайника поменьше – фарфорового, с рисунком ягоды-малины.
Не успел я опомниться, как из магнитофона на подоконнике уже лилась задорная песенка про малиновку и ее голосок, про забытые свидания и березовый мосток.
– Как вас зовут? – осведомилась хозяйка, придвинувшись ко мне поближе через стол, расположившись и обтекая табурет напротив, обтянутый вязаной паутинкой. Его сидушка утонула в телесах женщины, ножки жалобно скрипнули, но выдержали. Известно, что советские табуреты – самая крепкая в мире мебель, еще и девяностые переживет, а в моем времени перекочует на дачи – и там будет здравствовать.
– Простите, Люся, забыл представиться, Славик…
В это время за стенкой что-то ухнуло или пыхнуло. Звук такой, будто маленький взрыв, но без видимого ущерба. Следом раздался женский вопль:
– Баба Марфа! Вы опять! Да сколько можно?! Вы нас всех угробите! Мало вам участкового!
– Что это? – насторожился я.
– Не обращайте внимания, Слава, – женщина кокетливо закинула ляжку на ляжку, табурет опасно покачнулся, но снова выдержал. – Это баба Марфа спички экономит.
– Не понял…
– С войны еще у нее привычка эта дурацкая осталась, вот и поджигает газовую конфорку о другую конфорку. Если две кастрюльки поставить надо, она одну спичкой воспламеняет, а на второй газ выпускает, пока тот сам не загорится.
– А участковый причем? – разговор уходил немного в другое русло, но что уж тут сделаешь, меня разбирало любопытство.
Да и гостеприимная хозяйка пусть немного отвлечется от моей персоны.
– Да там такая история, – Люся с шумом отхлебнула чай, – однажды она форточку открыла, и так же газ включила на второй конфорке. Ветерок, видать, протянул его в сторону, и он успел на кухне накопиться, прежде чем вспыхнуть. А потом – бах! И Марфу в окно вынесло вместе с рамой. Упала она на куст сирени пышный, тот спружинил и, представляете, спас ее. Что тут было! Скорая приехала, а у Марфы ни одной царапинки. Так не бывает – вот что сказали врачи и все равно забрали Марфу в больницу искать хоть какие-то ранки.
Она посмотрела в сторону своего окошка, которое выходило, видно, в ту же сторону, и продолжила:
– Пришел участковый, мы ему все рассказали, а он не верит, мол, это вы старушку решили угробить, газ включили. Мы ему и яйца на потолке показали…
– Что?
– Так это Марфа в кастрюльке варила, – совершенно спокойно пояснила Люся, – они там четко отпечатались, и про экономию спичек поведали, а он одно твердит, что, мол, мы бабкиной жилплощадью хотим разжиться, изводим ее. А дальше что, вот сюжет! Он полез экспериментировать с плитой. Но не такой умелый, как Марфа, оказался, склонился низко над конфоркой. Брови и ресницы сгорели вместе с фуражкой. Убёг и протокол составлять не стал, пригрозил, что квартиру нашу на учет поставит как есть, и бабушку в обиду не даст… Да кому она нужна, Марфа наша?! Подумаешь, я разок ей в компот соли насыпала, так это за дело было. Она таз так повесила в коридоре, что когда ко мне мужчи… гости приходят, впотьмах обязательно его цепляют, тот по полу грохочет, и вся квартира знает, что ко мне пришел кто-то, никакой личной жизни. Ох, Слава, как же я устала… А у вас своя жилплощадь имеется? Вы не представляете, как тяжело интеллигентной девушке жить бок о бок с этими… – Люська скривилась и кивнула в сторону коридора. – С их извечным недовольством, среди носков дырявых и старых тапок, и с очередью в уборную.
– А как же ваш муж? Тот, что в тельняшке?
– Ха! – всплеснула холодцовыми руками Люся. – Да какой он мне муж! Сосед просто.
– Судя по его поведению, я подумал, вы близки, – уловив женские чаяния, я играл в жилетку психолога, дабы вывести информатора на нужный уровень доверительных отношений, все-таки про местоположение Ковригина я еще не успел узнать.
– Скажете тоже, – подхрюкнула Люська, – запотевший стакан с водкой – самое близкое ему существо! Давеча он за мной в ванной подглядывал в щелку, я ему говорю, заходи уже, коль невтерпеж, а он мне, представляете, что заявил? Мол, недосуг, а смотрит он, чьим я мылом моюсь… Вот мужики пошли!
За несколько минут чаепития я узнал всю подноготную рядовой советской коммуналки. Со времен, когда хотели «уплотнить» профессора Преображенского в подобных жилых помещениях, призванных ускорить индустриализацию и урбанизацию, утекло много воды, и первоначальный негатив утек вместе с нею в Лету. В коммуналках народились целые поколения, которые и не знали, что такое жить в отдельной квартире. Эти дети ходили друг к другу в гости в соседние комнаты, играли в войнушку и дрались бок о бок против чужаков из соседних дворов, вместе проводили время и дома, и на улице и становились больше, чем друзьями. В советской коммуналке дружат, ведут кухонные беседы, обсуждают политику, смертельно ссорятся и тут же мирятся, скандалят, изливают душу, утешают, отмечают вместе праздники на общей кухне, влюбляются – и подсыпают соль в компот. А вместо приветствия здесь привычна фраза: «Ты новый анекдот слышал?»
– Так что насчет Ковригина, – ввернул я свой вопрос между воздыханиями собеседницы. – Где мне его найти?
– Он на даче живет, – ответила Люся, отставив пустую чашку. – Говорит, здесь мы ему творить мешаем.
Она поводила рукой в воздухе, явно с подковыркой намекая, что витает её сосед в высоких сферах почем зря.
– Адрес знаете?
– Нет, но показать могу, бывала я у него, – ничуть не смутившись, заявила жертва коммунального бытия.
– Отлично, тогда, Люсенька, я вас попрошу проехать со мной, это очень важно для меня… Чую, что мой новый рассказ способен всколыхнуть советскую литературу, но чего-то в нем не хватает, я обязательно должен показать его Сильвестру Велиаровичу.
– Так Сильку выперли же? – вопрошающе уставилась на меня Люся. – Из этого самого… как его? Из кооператива ихнего писательского.
– Союза писателей, – поправил я.
– Ага, его самого. Он так переживал, пил горько, а потом вдруг встрепенулся, по столу как хрястнул на кухне кулаком, я как раз там пельмени варила и белье кипятила, и зло так процедил, что не оставит этого. Что тот, кто ему козни строит, будет еще больше опозорен, а потом и вовсе сгинет.
– Прямо так и сказал? – насторожился я.
– Угу… И кулаки сжал, что костяшки побелели, ему даже Марфа перечить не стала, что он шумит, тоже тогда испужалась. А баба Марфа у нас не из пугливых, она в войну трех фрицев собственными руками отравила, когда те на постой к ней завалились. Отваром лютика их сгубила.
– И что было потом?
– Чуть не расстреляли ее, благо партизаны спасли.
– Да я про Ковригина, он осуществил свою месть? И кого он винил в своих невзгодах?
– А я почем знаю? Этих писак не разберешь, у них одни клопы да божьи коровки в голове. Говорят не то, что думают, пишут не то, что говорят. Ой! Простите! – Люська прижала кулачищи к груди. – Вы ведь тоже из этих…
– Я больше к литейному делу привычен, чем по клавишам пишущей машинки стучать, – успокоил я.
На тренировки я давно не ходил, но прошлое боксёра-любителя должно было меня сделать хоть немного похожим на литейщика, хотя бы и в глазах Люськи.
– А вот не скажите, – улыбалась деваха, – вы на поэта похожи. Пальчики у вас белые, ногти, как у барышни. Это где ж такие цеха, в которых руки марать не приходится?
Ну надо же. Я быстро нашёлся:
– У нас все автоматизировано, ГДР-вское оборудование завезли, да и в отпуске я, в баньке отпарился, отмылся, так сказать. Ну так что? Дорогу покажете? На дачу Ковригина.
– Ага, – глазки женщины заблестели, – только переоденусь. Отвернитесь.
– Да я лучше выйду, – быстро ответил я, – жду вас на улице.
Я спешно выскочил из комнаты, дабы не оставаться наедине с не совсем одетой Люськой. Проходя мимо кухни, заглянул внутрь. У окна с кульком пельменей, прижатым к глазу, грустил «морячок» в компании бутылки столичной и бабы Марфы, а на потолке я заметил три округлых отпечатка. Хорошо тогда баба Марфа яйца отварила.

Глава 3
Я вышел на улицу и поспешил к машине, нужно было торопиться, пока Люська собирается да переодевается.
– Так, орлы, – обратился я к Феде и Сашке, – слушайте и не перебивайте. Ковригин живет на даче, адрес мне покажет его соседка по коммуналке. Она со мной поедет. Я представился начинающим писакой, поэтому, чтобы ее не смущать и не рушить легенду, вы сейчас – рысью из машины, прикидываетесь прохожими и делаете вид, что не со мной. Поймайте такси и дуйте за мной.
– А с вами нам нельзя? – загрустил Сашок. – Где мы сейчас машину поймаем? Тут и будки телефонной нет на версту в округе.
– Нельзя, Сань… Тут надо, чтобы всё гладко прошло, чую, не так прост этот Ковригин. А в вас я верю, справитесь. Все, выметайтесь, други сердешные! Как поймаете авто, догоните меня на проселке, я специально медленно буду ехать. Саня, где тут у вас дачи? Вот в ту сторону и езжайте…
– Да много где, – тот растерянно пожал плечами, покидая водительское сиденье.
– Выезд из города к ним один?
– Ну да… в сторону областного центра.
– Значит, разберетесь.
Я выгнал напарников, сам уселся за руль и подкатил ближе к дому. Люська вышла в лучшем своем наряде: в почти новых джинсах, модной джинсовой куртке и туфлях на кэблах, как сейчас говорили. Шагает чинно, ощущая себя королевой двора. В химических кудрях, как бриллиант, сверкает стекляшками заколка, а на груди алеет брошь в виде грозди рябины. Безвкусно, ярко и помпезно!
Завидев черную «Волгу», “королева” еле сдержала восторг, не признав в ней служебное авто. Подумала, что спутник (а в мечтах, наверное, и женишок уже) ей достался с колесами видными.
Я галантно распахнул пассажирскую дверь, она плюхнулась в кресло, отчего машина вдруг на миг накренилась, но через секунду, собравшись с силами, выпрямилась.
– Неплохо живут литейщики, – проговорила она, устраиваясь поудобнее и оглядывая салон.
– У нас бригада передовая, в соцсоревнованиях победили, вот и премировали нас талоном на покупку машины, – отмахнулся я. – Я себе его урвал, а денег родители дали. Куда едем?
– В Камышево.
– Это где? – вскинул я бровь, поправляя и пряча пистолет поглубже под рубаху.
Он все время норовил выскочить наружу. Оно, конечно, и верно, под рукой должен быть, но – не сейчас.
– Это деревня, километров десять за городом, – игриво, в предвкушении вояжа, махнула пухлой рукой куда-то вдаль спутница.
Предстоящая поездка ее явно невероятно вдохновляла. Наряжалась-то она старательно и с прицелом. Либо молодой «литейщик» ей по нраву, либо предстоящая встреча с Ковригиным поднимала женское настроение. А может, то и другое… Судя по всему, Люська была по-настоящему «коммунальной», как квартира, в которой она жила, где многое было общим.
– Я не понял… Писатель не на даче живет, что ли?
– Там у него домик от родителей остался, он его когда «дачей», когда «фазендой» называет. Да там многие в деревеньке этой из города приезжают, как на дачу. Она же под боком, считай. Так что это всё одно и то же. Как назовёшь, так и поплывёт.
– Понял, показывай дорогу. И давай уже на «ты».
– Угу, – радостно кивнула женщина. – Вот Силя удивится, когда мы к нему нагрянем. Но с пустыми руками не по-людски как-то. Слав, давай в магазин заскочим. У тебя деньги есть? – Люся уже чувствовала себя полноправным членом нашего экипажа.
– Конечно, заскочим, – кивнул я. – Где тут ближайший «Универсам»?
– Да на фиг по городу крутиться, заедем по пути в Камышево в сельпо. Там водка хорошая, старая.
– Старая? – удивился я.
– Ну, да, еще с запасов прошлого года туда из складов райпо привозят. А нынче такую не купишь, Горбачев всю нормальную водку истребил, – вздохнула Люська. – Ой, Слава, что-то я сейчас лишнего наболтаю. Ты в партии, наверное, состоишь. Вон у тебя какой лоб умный, как у Ленина, широкий, и глаза пронзительные, будто не рабочий класс ты, а КГБ-шник какой-то.
– Да все нормально, Люсь, – я вывернул на проселок из города. – В партию не вступал, политику Горбачева, как и ты, не одобряю, слишком много он говорит и неправильно делает.
Люська расслабилась и закивала.
– У меня у сестры двоюродной давеча свадьба была, так они подкрашенную заваркой водку по чайникам разливали, представляешь, дурость какая. Прятались! Борьба за трезвость! Скоро выпивать под одеялом в темноте только можно будет. Эх… То ли дело при Андропове было… Цены на водку упали, можно было за четыре семьдесят бутылку купить. Ее даже называли, знаешь как, у нас? Андроповка!
– У нас тоже, – кивнул я, – а народ развлекался, расшифровывал слово “водка” как: «Вот Он Добрый Какой Андропов».
– Оно так-то веселее, – снова поддакнула Люська.
Проверенный способ остаться правителю в сердцах народа на века – это снизить цены на жидкую валюту. Ведь водку в СССР не только непосредственно пили, ей расплачивались с сантехником, с трактористом за вспашку огорода, брали ее с собой в гости. А если возникал спор, то спорили, как водится, непременно «на бутылку», которую потом вместе и распивали. Но сейчас, в восемьдесят шестом, вовсю шла горбачевская антиалкогольная компания, и самая дешевая бутылка стала стоить 9 руб. 10 коп. От четырех с полтиной – целая пропасть. Народу было чем ответить на такие новости. Резко возросло самогоноварение, все чаще случались отравления всякими суррогатами.
А Люська тем временем затянула советскую частушку, что называется, на злобу дня:
«На недельку, до второго,
Закопаем Горбачёва.
Откопаем Брежнева —
Будем пить по-прежнему».
Голос у нее оказался, на удивление, ничего себе, даже в сельском клубе выступать можно. Под баян – запросто.
Так, с шутками и прибаутками, мы въехали в деревушку с бело-голубыми домишками.
Местами к грунтовке подступала желтеющая крапива и лебеда. Редкие прохожие останавливались, чтобы проводить любопытным взглядом наше авто. Все-таки черная «Волга» в этих местах не часто появляется. Все больше «Запорожцы» да «Москвичи», или Жигуленки первых «фиатообразных» моделей.
– Вон туды сверни! – распорядилась Люська, тыча пальцем в отдельно стоящий домик без ограждения.
По замшелой шиферной крыше, треснутой штукатурке на фасаде и решеткам на окнах без ставен сразу можно было опознать местный сельский магазинчик. Мекка алкашей, хозяек и ребятишек, стайкой промышлявших возле крыльца, выпрашивая у прохожих копеечку на «Капитошку» и советскую жевательную резинку «Мятная».
Я отсыпал ребятне мелочь (восторгу их не было предела, один даже самолетик мне бумажный подарил) и вошел в сельпо. Пахло «каменными» сушками, ирисками, легким перегарчиком от недавних посетителей и рыбными консервами, стоявшими на полках причудливыми пирамидками. За прилавком скучала немолодая продавщица, лениво листая «Крестьянку». Судя по замусоленным страницам, она уже не первый раз просматривала этот журнал.
– Водки нет, – вдруг заявила она, окинув меня опытным торговым взглядом.
Я даже опешил, как она верно с порога определила цель моего визита.
Продуктовый магазин оказался совмещенным с хозтоварами, где кроме навесных замков, мыла и гвоздей, даже продавали «Хну» в бумажных пакетиках. На которых значилась красноречивая надпись: «Средство для окрашивания, укрепления волос и уничтожения перхоти».
Я раскрыл рот. После городских магазинов, называвшихся по профилю («Мясо», «Спорттовары», «Вина-воды» и прочий хлеб), удивляло, что здесь продавалось абсолютно все. Но сейчас – кроме водки и, разве что, копченной колбасы. Широкий ассортимент товаров. Не дефицитных, но нужных в повседневной жизни селянина: от спичек до поливочного шланга.
Однако меня интересовал алкоголь. Конечно, распивать я его с подозреваемым не собирался, но и рушить легенду перед Люсей не хотелось. Может, Ковригина там вовсе не окажется, и ее услуги по поиску писателя, мне еще понадобятся.
Скрипя половыми досками, окрашенными в цвет кирпича, я приблизился к прилавку с алкоголем. Каково же было мое удивление, когда там, среди разной бормотухи, я обнаружил его… Коньяк армянский. Не бог весть какой, три звезды всего, за 4 рубля и 12 копеек.
Купив эту бутылку, еще прихватил минералку.
– Андрей Григорьевич, – раздался вдруг за спиной знакомый голос. – Вы ли это?
Я обернулся, мне улыбался неполнозубой улыбкой Сема Кондейкин – станочник, сосед убитого Парамонова.
– Вот так встреча! – тянул он ко мне сухую, как палка, руку. – А вы как здесь?
– По делам, – буркнул я, на всякий случай поглядывая в окно, где в моей машине сидела провожатая.
Убедился, что она не видела, как Сема ко мне подвалил.
– А у меня здесь маман живет, – потянуло на общение старого знакомого. – Частенько в Камышево бываю, по хозяйству подмочь да проведать. А это ваша машина там? А Люська, получается, с вами теперь?
Мужичок скосил хитрые глазенки в окошко.
– Много будешь знать – не успеешь состариться. А ты откуда Люську знаешь?
– Пф-ф… – выдохнул Сема. – Так ее вся деревня знает, особенно мужики.
– Ладно, Сема, бывай. Не болей и не пей, – я зашагал к выходу.
– Погодите, Андрей Григорьевич, вы же обещали меня привлекать по вашим делам в качестве понятого, а что-то ни слуху ни духу от вас.
– Тише ты… – остановившись, зашипел я. – Придет время, позвоним. А пока жди… Ты еще пригодишься нашей Родине.
– Служу Советскому Союзу, – прошептал Кондейкин, ощутив свою сопричастность к чему-то важному и секретному. – А когда позвоните?
– Скоро, Сема, скоро…
Я поспешил покинуть магазин, пока Кондейкин не выдал меня и не раструбил на всю деревню, кто я есть на самом деле – сложно было бы объяснить ему прямо сейчас, что я тут, что называется, под прикрытием работаю. Ведь неизвестно еще, удастся ли застать Ковригина, поэтому лучше, чтобы пока никто не знал о цели моего визита. К тому же Федя и Сашок куда-то запропастились. Видать, так и не смогли поймать тачку. Да и ладно, что я, с писателем, с книжным червём не справлюсь?..
Я сел в машину, а Люська вдруг заявила:
– Ой, я же сигарет хотела купить, я сейчас!
Она выскочила из машины, та снова покачнулась. Я хотел было предложить, что сам куплю, но женщина уже топала по облезлым доскам крыльца.
Вот блин! Сейчас с Кондейкиным пересечется, похоже, они знакомы…
Я было кинулся за ней, но она уже столкнулась на выходе из магазина с Семой. Тот, завидел ее, чуть в куске тюля не запутался, что свисал в дверном проеме с рыболовными грузилами внизу.
– Ба! Люсьен! – расплылся в щербатой улыбке Сема. – Сколько лет, сколько зим!
– Ага, – хрюкнула дама. – С прошлой недели не виделись.
– Заходи сегодня вечерком на огонек, – щебетал Сема, – у маман как раз наливочка подошла, пробу снимать будем. Я карасиков наудил, вечером в сметане зажарю. Пальчики оближешь.
– Ой, Сёмка, – скривилась Люська, многозначительно оглядываясь на меня. – Вишь, некогда мне, я товарищу писателю помогаю.
– Какому писателю? – икнул Кондейкин, таращась мне за спину, будто я прятал там еще одного человечка.
– Славику, – кивнула на меня Люсьен. – Вот, познакомьтесь…
– Э-э… – раскрыл рот Сема, но я не дал ему собраться с мыслями и перебил:
– Да мы знакомы с Семеном, я как-то писал статью про его цех…
Я отчаянно подмигивал Кондейкину, пока Люська распутывала занавеску от мух, чтобы войти в магазин.
Сема оказался не таким дураком, как выглядел, сообразил, что дело конспиративное, и мигом рот захлопнул, провожая вожделенным взглядом широкую, цвета индиго, задницу Люськи.
Та скрылась в недрах магазина, а я притянул за локоток Кондейкина и покрутил пуговку клетчатой рубахи у него на груди:
– Слушай сюда, Сема, я на задании, и меня зовут Славик. Я писатель, и ни к каким органам отношения не имею. Усек?
– Угу, – восторженно выдохнул он, уже мысленно включив себя шпионские игры. – А что у вас за задание?
Я хотел было снова отправить его в баню, придерживаясь привычного постулата: «Чем дальше в лес, тем третий лишний», но в последний момент передумал. Все-таки Сема многих знает в Камышево и может оказаться мне полезным.
– Ковригина знаешь? – заговорщически проговорил я.
– Сильку-то? Писаку нашего? Конечно!
– Где он сейчас?
– У себя на «фазенде» был. А что? Натворил он чего?
– Короче, Сема… Слушай твою первую боевую задачу. Мы с Люськой к нему едем, но там я хочу наедине с писателем потрещать. Сможешь Люську на жареного карпа к себе забрать?
– У меня только караси…
– Да пофиг!
– Эт я запросто! – оживился Кондейкин, окончательно убедившись, что отношений у нас, даже кратковременных, с Люсьен не намечается.
– Молодец! Тогда едешь с нами.
– Так а что Ковригин натворил-то? Неужели убил кого? Или того хуже… На самогоне попался?
– Потом, Сема, все потом… Родина в тебя верит, – я похлопал его по плечу, – а пока держи язык за зубами. Если заберешь Люську в нужный момент, очень поможешь органам внутренним. И своим попутно…
– Понял, Андрей Григорьевич, – проникся Сема, прижав кулак к сердцу. – Ради органов все сделаю…
– Молодец, только называй меня Славиком, – я поморщился, подумал и добавил: – Нет, лучше никак не называй… Все, тихо… Наша дама идет. Садись в машину.
До нужного дома добрались за пять минут. Можно было бы доехать еще быстрее, но нашу черную «Волгу» то норовили поклевать гуси, то пыталась остановить свора деревенских собачонок, чуть ли не бросавшихся под колеса с восторженным лаем хозяев этой слободы. Еще под колеса пытался попасть велосипедист на стареньком «Урале». Он ехал посреди дороги с бидоном на руле и тремя деревянными удочками, привязанными к раме, и никуда не намеревался сворачивать. Даже в ответ на звонкий сигнал моего клаксона он и ухом не пошевелил.
– Да это Митрич, – возвестил Сема. – Он глухой и всегда посередь дороги ездит. Чтобы его издалека видно было и не сшибли ненароком.
Митрича удалось обогнать, лишь когда улица чуть раздвинулась, и гуси с собаками отпустили «Волгу».
Подкатили к старому дому на окраине деревни. Среди других он выделялся потемневшим и потрескавшимся от времени лиственным срубом, неоштукатуренным снаружи. Чернеющая крыша и покосившаяся труба делали дом похожим на заброшенный, и только бледный цветок на окне, разметавший в отчаянной тяге к жизни свои отростки по подоконнику, свидетельствовал о том, что внутри кто-то все-таки живет.
Машина, сдавленно скрипнув тормозами, остановилась перед редкой изгородью из березовых палок, за которыми просматривалось приземистое, вросшее в землю крыльцо, со ступеньками, из щелей которых пробивался мох.
– Приехали! – возвестил Сема.
На заросшем травостоем огороде торчало пугало, изготовленное из ватника и старой кроличьей шапки. Морда сделана из мешка, набитого соломой, один глаз-пуговица отвалился. Шапка выгорела, а мех слежался под действием осадков и солнца.
– Ух, какое чучело страшное, – поежилась Люська и попыталась прижаться ко мне. – Смотрит своим глазом, будто живое… На Вия похоже…
Пока Люська глазела по сторонам и охала, я незаметно шепнул Семе:
– Жди нас здесь, мы сейчас в дом войдем, после я Люську постараюсь на улицу сплавить, мол, наедине с коллегой-писателем переговорить надо. Тут ты ее хватай и веди к себе…
– Зачем к себе? – мечтательно осклабился Кондейкин. – У меня маман дома, мы лучше на сеновал пойдем. Только за поллитрой заскочим.
– Не надо никуда заскакивать, вот, держи, – я всучил Семе бутылку коньяка.
– О-о! От души! Андрей Григорьевич!
– Тихо ты! Не называй меня по имени.
Кондейкин запоздало захлопнул рот и жестом изобразил застежку-молнию на губах.
– Силя! Ты дома? – барабанила уже в дверь Люська.
В ответ тишина. Спутница подергала ручку. Заперто.
– Может, дома нет? – растерянно пожала она плечами, виновато оглядываясь на меня.
Я разглядел, что скоба для навешивания замка свободно болтается на косяке, значит, заперто изнутри.
Тогда я поднялся по ступенькам, Люська посторонилась, пропуская меня вперед. Дернул ручку – и чуть не завалился. Дверь вдруг легко поддалась, открывая проход в полумрак дома.
– Странно, – округлила глаза спутница. – Только что закрыто было…
Она вытянула толстую шею, пытаясь заглянуть внутрь, но шагнуть вперед почему-то не решалась.
– Темно, как в могиле, прости господи, – прошептала она. – Белый день на дворе, а внутри – хоть глаз выколи…
– Но кто-то же нам открыл, – нахмурился я, разглядывая крючок, что болтался изнутри дверного проема.
– Силь… А Силь… – пролепетала спутница. – Это я, Людмилка Агапова. – Ты тута?
И снова в ответ тишина.
– Может, его убили? – прикрыла рот ладошкой Люська, будто сама испугалась своих слов.
– Что ты там такое каркаешь? – выглядывал из-за ее спины Сема, он не выдержал и тоже подошел к нам.
– Сейчас проверим, – распорядился я. – Стойте здесь.
Я шагнул внутрь, незаметно расстегнув под распущенной рубахой кобуру. Рука привычно легла на пояс, где висел пистолет. Черный зев дома проглотил меня, мрак окутал – ни зги не видно.
Напоминавшие плотную мешковину шторы задернуты наглухо, еще и ставни некоторых окон прикрыты.
Я сделал на ощупь несколько шагов, шаря рукой по стене в поисках выключателя, как вдруг почувствовал, что в меня уперлось что-то твердое. Даже через рубаху я ощутил холодок стали. Мне в грудь упирался ствол.

Глава 4
– Стой, а не то пальну! – раздался глухой голос из темноты.
Первой мыслью было отбить ствол в сторону и одновременно уйти вбок с линии огня. Но в распахнутую за моей спиной дверь пробился свет, и я разглядел силуэт человека с ружьем в руках. Похоже, это хозяин дома встречает так непрошеных гостей.
Я мигом подавил в себе «шерифа» и, притворившись мирным жителем, как в игре «Мафия», пробормотал, добавив в голос наигранного испуга:
– Сильвестр Велиарович, не стреляйте! Я не ворюга, я ваш коллега из города. Начинающий писатель.
– Врешь! – буркнул тот в ответ, отступив на шаг назад. – Начинающие на черных «Волгах» не ездят.
– Я не профессионал, я только учусь, а пока на заводе работаю. Уберите ружьишко, пожалуйста, я к вам за консультацией. По литературным делам, так сказать…
Прежде чем задержать Ковригина, мне хотелось с ним переговорить, и желательно – под маской человека гражданского и далекого от расследований. Понять – чем он дышит и чем живет. На допросе он может закрыться, а тут, в непринужденной обстановке, может, что-то и выведаю полезного. Хотя обстановочка-таки далека от дружеской, но все можно решить переговорами.
Щелкнул выключатель, и комнату наполнил свет. Ковригин опустил ружье, за моей спиной уже показались испуганные рожи Люськи и Семы.
– А точно… – вдруг закивал писатель, всматриваясь мне в лицо, но не выпуская из рук старенький одноствольный «ИЖ». – Видел я тебя в центральной библиотеке как-то, на встрече с этим жуликом… Светлицким.
– Да, да, – улыбчиво закивал я. – Вас тогда еще… Хм… Попросили покинуть помещение. Мне показалось, что Светлицкий не приемлет критики.
– Силя! Ты чего? – таращилась на ружье Люська Агапова. – Не признал нас? Ну, сосед!
– Убери волыну, Велиарыч, – поддакивал Сема, выглядывая из-за широкой спины женщины. – Смотри, что у нас есть!
Он выставил вперед руку и засветил бутылку «армянского».
– И вы здесь? – было насупился Ковригин, но при виде дамы и бутылки уже заметно смягчился. – Ладно… Заходите, раз приперлись.
Писатель тряхнул бородкой и отставил ружье в угол. Я оглядел обстановку единственной комнаты в доме, довольно-таки просторно. Вроде, типичная советская дача со старым диваном, бабушкиным комодом и обшарпанным буфетом вместо кухонного гарнитура. Только в довесок к загородному интерьеру у стены виднелся массивный стол на аристократически изогнутых ножках, его столешница отделана потемневшим орнаментом. Все детали явно из массива дерева, напоминающего дуб – с штампованным ДСП точно не спутаешь.
Возле стола возвышался такого же раритетного вида книжный шкаф, забитый томиками с невзрачными обложками под классику, с золотистым и серебристым тиснением на корешках.
Птицу видно по полету, а писателя по кабинету. Я сразу заприметил особый антураж и атмосферу, что витала в комнате и как бы отсылала в эпоху давнюю и забытую.
На столе вальяжно расположилась пишущая машинка «Москва». Старая модель угольного цвета, годов пятидесятых, а может, и того раньше, с круглыми клавишами.
Мой взгляд чуть задержался на приборе, и писатель это заметил.
– Что, студент? Нравится? Ты, небось, рассказики-то от руки корябаешь?
– Ага, – вздохнул я. – Самая дешевая машинка сто двадцать рублей стоит, но я коплю на хорошую, на электрическую.
– А я не доверяю всем этим новшествам, – авторитетно заявил Ковригин. – От электрических – никакого удовольствия творить нет. Не чувствует бумага сопричастности автора к рукописи, его нажима и эмоций.
– Силя, а ты чего как сыч заперся и окна зашторил? – Люська уже расположилась на диване, закинув ногу на ногу.
– Мрачную сцену писал, – кивнул хозяин на заправленный и наполовину набитый на машинке лист. – Вот и создал атмосферу соответствующую. Так лучше думается.
– Ха, вот ты чудной! – Агапова откинулась на спинку, диван тревожно скрипнул продавленными пружинами. – А если ты про убийство писать будешь? Убьешь кого для антуражу? Вон как на нас с ружьем кинулся!
– Отстань, соседка, я ж думал, чужаки заявились. Был тут недавно случай… – отмахнулся Ковригин, извлекая из буфета изящные бокалы и выставляя их на журнальный столик перед диваном.
– Тю-ю… А нормальной тары нет? – поморщилась Люська, разглядывая посуду. – Стаканов, например.
– Эх, Люся… Нет в тебе эстетики, нет чувства прекрасного. Вот потому я и сбежал из коммуналки, чтобы не увязнуть в вашем плебейском быте.
– А чем тебе наша квартира не угодила? – женщина недовольно скрестила на чрезмерно пышной груди руки.
– Как говорится, с кем поведешься, от того и заразишься. А тут я наедине с музой, природой и…
– И коровами, – перебив, гоготнула Люська. – Поди доярку себе уже присмотрел? Для хозяйства своего.
– Вечно ты все опошлишь, Людмила, – вздохнул писатель.
– Ой, да ладно! А то я тебя не знаю…
Но тот бросил с ней спорить – видно, не хотел снисходить.
– Садитесь, молодой человек, – уже не обращая внимания на подколы, предложил мне Ковригин. – Как вас зовут?
– Вячеслав, – кивнул я и сел на диван через полметра от Агаповой.
– Я сейчас, в подвал схожу, располагайтесь пока, – Ковригин вышел из дома, а я подошел к ружью. Повертел его в руках, прикрыв спиной оружие от Семы и Люськи, которые о чем-то перехихикивались. Переломил ствол.
– Слава, – охнула Агапова, обратив внимание на щелчок. – Убери подальше эту штуковину. Как бы ни пальнула эта пукалка ненароком…
Я поставил ружье на место и вернулся на диван. В это время в дом вернулся Ковригин с банками и узелками в руках.
– Ну что, гости! – обвел он нас уже повеселевшим взглядом. – Отужинаем? Все одно вы писать мне не дадите…
Не успели мы оглянуться, как на журнальном столике появилась закуска: соленые грузди, приправленные чесноком, укропом и сметаной, отварная картошка, сало с широкими мясными прожилками, малосольные огурцы, перья зеленого лука, к чаю – варенье из крыжовника и сушки.
Мой план остаться наедине с Ковригиным накрылся медным тазом. Люська и Сема уходить не собирались, воспользовавшись гостеприимством хозяина, принялись уминать угощения.
Писатель чинно разлил коньяк по бокалам. Я сидел и ездил ладонями по коленкам, изображая скромного молодого автора.
– Давайте за литературу, – сказал хозяин дома тост, мне показалось, что немного грустно. – Настоящую литературу, не то, что сейчас…
Я уловил его настроение и решил подыграть. Судя по всему, Ковригин был писателем, что называется, старой школы, и ваял историческую прозу, рассказывал про события прошлых эпох, чтобы уйти от догм соцреализма и обязательной одноцветной политической окраски текста.
– Поддерживаю! – воскликнул я. – Сила литературы, я считаю, в традициях и в памяти предков. Мы должны донести до будущих поколений зерно истины…
Ничего более умного и писательского в голову не пришло. Все-таки я мент, а не литератор. Но и мое высказывание, вроде, проканало.
Ковригин одобрительно крякнул и выпил. Опустошил бокал залпом, по-пролетарски, как и Сема с Люсей. Я было хотел посмаковать коньячок, пригубить сначала, но, глядя на сотрапезников, не стал привередничать и выделяться, тоже бахнул по-рабочекрестьянски. Когда разлили по второй, бутылка кончилась.
Но Ковригин тут же достал из тарахтящего холодильника бутыль самогона, заткнутую смятой газетой.
– О! Вот это другое дело, Велиарыч! – потирал ладони Сема, не обращая внимания на мои знаки и скрытые подмигивания.
Я пытался сигнализировать ему, чтобы они с Люсьен проваливали, куда и планировали. Но Кондейкин, увлеченный выпивкой и едой, не распознал мой невербал.
Напрочь позабыв мой инструктаж, он вдохновенно толкал тост с присказкой:
– Идёт девушка, оглядывается – за ней идёт парень, она опять оглядывается – парень идёт, опять оглядывается – парень всё идёт, снова оглядывается – а парня нет! Так выпьем за советских сантехников, чтоб они закрывали канализационные люки!
Люська заржала, писатель хмыкнул, а я улыбнулся.
После третьей организм наполнился приятным теплом, а Ковригин, наконец, начал свои расспросы.
– Ну-с, Вячеслав, – вскинул он на меня лохматую не по годам бровь. – Рассказывайте, о чем вы хотели меня спросить.
Если бы не борода и косматость бровей, на вид, я бы дал писателю не больше сорока, а нечесаным и небритым он выглядел на возраст члена политбюро. Под его рубахой просматривались крепкие жилистые руки. Коренастый по сложению, он выглядел отнюдь не хлюпиком. Как-то легко его тогда Светлицкий вытолкал со своей встречи с читателями… Наверное, Ковригин не очень-то и сопротивлялся, чтобы не разводить дебош. Позволил себя удалить с мероприятия, наступив на горло собственной гордости. Хм…
– Сильвестр Велиарович, – начал я. – Я много о вас слышал. Вот, хотел по своему рассказу посоветоваться. Его я не захватил, чтобы не навязываться, но при следующей встрече хотелось бы показать именно вам.
– Почему?
– Я не понес его в союз писателей. Понимаете, – я пояснил чуть потише, как бы инстинктивно: – я не совсем разделяю традиционные взгляды на современную литературу. В своем произведении мне хочется показать, как было на самом деле, а не как того требует партия. Он у меня в историческом формате написан. А в Литейске только два писателя, работающих в этом жанре, насколько я знаю. Вы и Светлицкий…
– Светлицкий! – вдруг скривился хозяин. – Это дилетант, а не писатель!
В это время Сема, наконец, увидел мои сигналы, или просто наелся и напился и захотел продолжения вечера не с нами, а с женщиной. Он встал, стряхнул со штанов крошки, утер рукавом рот и протянул Люське руку:
– Мадам, не желаете ли прогуляться?
– С тобой, что ли? – хрюкнула дама. – Не вишь? Я с интеллигентными людьми за литературу беседую. Отстань, Семка!
Но Кондейкин молодец, не отступил. Не забывал подливать даме самогона, так что та, в конечном счете, раздухарилась и решила, что лучше синица на сеновале, чем журавль на диване. Тем более, что журавль, то есть я, не проявлял к ней никакой симпатии, а телу ее после горячительного захотелось продолжения банкета, без утомительных разговоров о прекрасном и вечном.
В конце концов, Люська встала и кокетливо, как ей казалось, хихикнула:
– Ой! Что-то я такая пьяная, пойду и, правда, проветрюсь. Душно тут у тебя, Силя…
Она подмигнула Семену, тот понял намек и сопроводил ее на улицу. Парочка вышла, и мы с писателем остались одни.
Я разглядел фото на стене, где был запечатлен коллектив писателей и поэтов города Литейска. Среди них я узнал и зампреда, Шишкину. Ковригин стоял почти в самом центре, на фоне дома литераторов, рядом со Светлицким. Бок о бок. Того я еле опознал, на карточке его лицо было прижжено чем-то вроде окурка. Случайно ли?
Ага… И я подлил масла в огонь.
– Вот вы назвали Всеволода Харитоновича дилетантом, – сказал я, беззаботно похрустывая малосольным огурчиком. – А между тем он знаменит в широких кругах. Его исторические детективы на всю страну известны.
– Исторические! – зло хмыкнул Ковригин. – Да он – ноль в истории!
– Ну не скажите… я его читал, мне кажется, эпоха дореволюционной России у него описана очень достоверно, как будто так всё и было. Разве нет?
При этом я не забывал подливать горячительного собеседнику, сам же лишь пригублял и делал лишь вид, что выпиваю. Писатель накатил еще самогона, бахнул пустую стопку о столик и пьяным взором уставился на меня, будто ища поддержки.
– Ещё бы… – неожиданно согласился он, а потом добавил: – Я вот что вам скажу, молодой человек, по секрету. Все сцены с описанием эпохи и быта того времени – я ему писал!
Вот так дела, ничего себе, подрядная работа!
– Вот как? – неподдельно удивился я таким откровениям. – Но подождите – ведь вас нет в соавторах? Ничего не понимаю…
– Севка мент! Он только и может, что детективчики свои строгать, а я – историк! – провозгласил Ковригин, воздев палец кверху. – Я материал в архивах собираю! По крупицам! Помогал я ему в свое время на ноги подняться, по дружбе, это когда его из ментовки турнули, и он в писатели подался. Его знание расследований и сыскной работы, плюс мои навыки историка. Хороший набор, молодой человек. Мы должны были сделать переворот в советской литературе. И почти ведь сделали… Вот только Всеволод хитер оказался. Давай, говорит, на первых работах меня как автора укажем, а потом тебя. Зачем нам книжки разделять на двоих и популярность делить? Я и повелся. Он стал знаменитым, по “его” романам фильм даже сняли, а мне шиш! – Ковригин брызнул слюной.
Я сочувственно покачал головой. Но хлопать его по плечу в поддержку всё же не стал – надо соразмерять.
– Но как-то же можно вернуть авторство? – продолжал я играть роль простофили.
– Да какой там! – махнул рукой собеседник. – Только Светлицкий почувствовал вкус славы, сразу про меня позабыл, собака… Меня же ни в каких договорах с издательством не значилось. То есть, мы обсуждали, он убедил, но… Тогда пригрозил я ему, что, мол, поведаю общественности, как его первые романы написаны были, а он хохочет. Никто, говорит, тебе не поверит. Где ты, и где я! Представляешь, Слава, так и сказал… А потом и вовсе меня из союза писателей турнули с его подачи. Усмотрел он в одной моей повести из раннего творчества антисоветскую пропаганду. Вынес это все в массы – и выгнали меня с позором.
– А у вас на самом деле не было антисоветчины? – сочувственно осведомился я.
– Была маленько… – скривился Сильвестр, – да не прямая, а завуалированная. Я же писатель, отражаю боль эпохи… Между строк, так сказать, читать надо было, чтобы разглядеть ее. Естественно, никто не усмотрел. И Севка бы не допетрил, это я ему сам как-то по пьяной лавочке похвастался, мол, смотри, как я политбюро прочихвостил и плановую экономику высмеял. Вот он и пустил в дело компромат против меня, когда избавиться захотел…
Кулаки писателя сжались, а зубы скрежетнули.
– Ну ничего… – еле слышно прошептал он. – Ему тоже недолго осталось…
– Что вы сказали? – переспросил я, сделав вид, что не расслышал.
– Я говорю, воздастся еще ему… – он продолжил со злорадством, но уже, вроде бы, спокойнее: – Последние его опусы уже не так гремят. Пылятся на полках, а если и продаются, то по инерции, на репутации первых работ… Еще годик-другой, и все встанет на свои места.
Он поднял глаза к потолку, как будто пытаясь отдышаться от собственной яростной вспышки.
– Не думаю, – покачал я головой. – Светлицкий как автор растет, возможно, он научился писать в одиночку. Есть у него скверные работы, но из свежего, вроде, ничего так.
Сказал я это наугад. Я не критик, не поклонник творчества местного мэтра и не запойный читатель, чтобы оценивать раннего, среднего и позднего Светлицкого, но, похоже, попал в точку.
– Вот гад! – хлопнул по столику кулаком Ковригин. – Это же я, я его всему научил!
Он еще что-то пробормотал, но на этот раз я действительно ничего не расслышал. По интонации понял, что угрозы. Да, сильно обижен на него Ковригин.
– Я вижу, вы не пьете, – вдруг уставился на меня Ковригин. – Может, чаю? Травяного, сам собирал.
Надо же, заметил.
– Да, спасибо… – как бы стесняясь, ответил я. – Можно и чаю…
Хозяин вскипятил чайник и насыпал мне в кружку какой-то травы. После процедил через кусок марли. Надо же, какой любитель натур-продукта. Я понюхал. Пахнет солодкой и чем-то еще. Пригубил. Пить можно… Подул на кипяток. С фырчаньем сделал несколько глотков, перебирая в голове все произошедшие убийства.
Почему-то потянуло на думки. Мог ли их все совершить обиженный писатель? Запросто. Я вспомнил, что под балконом повешенного Парамонова обнаружен был след обуви сорок второго размера. Мой взгляд невольно упал на стопы Ковригина. Он в тапках, на глаз размерчик, вроде, близок к сорок второму. Ничего, допью чай и буду крутить Ковригина. Надо будет еще машинку пишущую изъять. Алкоголя я старался употреблять мало, чтобы сохранять ясность ума и четкость движений, да и за руль ведь еще, ведь Федя-то с Сашком так и не появились. Где они? Ничего не понимаю…
Почему-то голова гудела. Мысли вдруг стали расползаться. Я тряхнул шевелюрой, сбрасывая наваждение. Что за черт! Выпил-то я всего ничего! Видно, самогон не такой какой-то. Ядрёный… Хотя нет, вон Люська с Семой бодрячком были, на сеновал ускакали – точно не для того, чтобы там храпеть, а выпили поболее моего. Настроение у обоих – ни в сказке сказать, ни матом сформулировать, а у меня все тело ватное… Блин, вот так оказия.
– Почему вы смотрите на мои ноги? – прищурился на меня Ковригин.
В глазах его уже не было хмельной завесы, а проскользнул холодок.
– Не смотрю, – я ничего не нашелся ответить, лишь глупо улыбнулся, мысленно коря себя за неосмотрительность. Дались мне его тапки… – Стесняюсь я.
Хотя пофиг, щас ксиву покажу и наручники писаке надену.
– Думаете, я не понял, кто вы такой? – неожиданно выдал Ковригин.
– Что? – опешил я.
– Я знаю, зачем вы здесь!
Ковригин решительно встал, быстрым шагом пересек комнату и схватился за стоящее в углу ружье. Он не шатался, как должен был после такой дозы выпитого. Удивительно…
Писатель навел на меня ствол. Ага! Патрончик-то я успел вытащить, пока он выходил в подвал. Я тоже решительно встал.
Вернее, думал, что встал, но на самом деле у меня ничего не вышло… Я чуть не завалился на диван, еле заставив свое тело хотя бы остаться в сидячем положении. Что за хрень?! И тут до меня дошло… Чай! Точно! Гад опоил меня чем-то! Вот сука!!!

Глава 5
Не вставая с дивана, я вытащил пистолет из-под рубаки. Щелкнул предохранитель и грозно лязгнул передергиваемый затвор. Я собрался с силами и направил пистолет на Ковригина.
– Ружье у тебя не заряжено! – ухмыльнулся я. – Бросай ствол!
Тот, завидев у меня в руках оружие, побледнел, преломил ружье, но то зияло пустым патронником.
– Бросай! – гаркнул я.
Историк выронил оружие и стоял теперь, переминаясь с ноги на ногу и таращась на пистолет. Если бы не вся эта ситуация, его можно было даже пожалеть, такой побитой псиной он выглядел.
– Что ты мне в чай подмешал, сволочь? Руки в гору! Ну!
Писатель подчинился и тихо пробормотал:
– Вы меня… убьете? – сейчас он явно испугался и выглядел подавленным.
– Если будешь вести себя, как я скажу, то, возможно, нет, – чуть обнадежил я его.
Я пытался оценить свои силы. Вроде, в сознании, но при этом я не способен к активным физическим действиям. Надеюсь, это что-то вроде снотворного, а не яд. То есть, действие закончится, а не усугубится. В любом случае, пытаться встать на ноги – так себе идея. Поэтому я решил командовать с дивана. Еще раньше я заприметил, что под столом виднеется крышка подполья.
– Открой, – кивнул я на кольцо в люке.
– Что это вы задумали? – писатель вдруг снова перешел на «вы».
– Открывай! – рявкнул я, но Ковригин не шевелился, так и застыл с поднятыми руками.
Что ж, придется его мотивировать, пока я совсем не вырубился.
Бах! – пальнул в потолок. На голову хозяина дома посыпалась крошка из краски и щепок.
Писатель вздрогнул, втянул плечи, а затем кинулся поднимать крышку. Она оказалась без петель – просто поднималась, как с кастрюли.
– Лезь вниз! – распорядился я. – Живо!
Тот нехотя нырнул в образовавшийся лаз. Встал на лестницу, чуть спустился – над полом возвышалась только его голова.
– А теперь закрой крышку!
Ковригин подтянул к себе квадратную конструкцию, крашеную в цвет пола и, корячась, водрузил ее у себя над головой, окончательно скрывшись внизу.
Теперь можно было немного выдохнуть. Ужасно хотелось спать, но не время было расслабляться. Я собрался с силами и встал. По стеночке доковылял до подполья и повис, опираясь о стол. Рывок, другой – и подвинул его ножки аккурат на крышку лаза. Смел со стола писательские вещички, карандаши и бумаги, только пишущую машинку оставил, чтобы не дай бог не разбить. После чего сам взобрался на стол. Лег вдоль, чуть свесив ноги.
И уставился в потолок. Яд или снотворное? Да где они?
Во мне восемьдесят с лишним кило, теперь точно не выберется. Главное – не спать, нельзя позволять себе спать, хотя глаза слипаются. Еще какое-то время я держался, но с каждой минутой становилось сложнее. Не надеясь больше на организм, я собрался с силами, встал, доковылял до двери и запер дом изнутри. Снова примостился на столе и… отрубился.
Очнулся от того, что кто-то громко барабанил в дверь. Уже стемнело, сколько прошло времени, я не знаю.
– Откройте! Милиция! – слышался снаружи знакомый голос.
Это был Федя. Нашли меня-таки… Молодцы!
Чувствовал я себя уже сносно, лишь в глазах легкий туман и в голове шум.
Подошел к двери и откинул крючок. На пороге стоял Погодин с пистолетом наизготовку, из-за его спины несмело выглядывал Саня.
– Что так долго? – буркнул я, но не смог сдержать улыбку.
Рад был видеть напарника, потому что за руль я бы все-таки пока не рискнул сесть.
– Андрюха! – выпалил он. – Ты чего такой бледный? А где Ковригин?
– В подполье сидит, опоил меня, гад, чем-то! Но, вроде, уже отпустило. А вы меня как нашли?
– Так все окрестные дачи объездили. Спрашивали, где тут у них писатель живет. В Камышево заехали, тут нам сразу на этот дом указали. Хорошо, что в деревне все друг дружку знают. А уж тем более – писателей. Подъехали, а тут наша машина стоит. Ну…
Федя повернулся к Саньку:
– Иди, таксиста отпусти.
Саня кивнул и исчез за дверью.
Федя вошел в дом и осмотрелся:
– Ого, ружье!
– Оно не заряжено, – я вытащил из кармана патрон двадцать четвертого калибра. – Дуй за понятыми, сейчас изымать ружье будем и пишущую машинку.
– Давай сначала Ковригина достанем, – Федя помахал наручниками.
– Согласен… Отодвинь стол, вон люк, видишь?
Погодин уже ничему не удивлялся. Федя выполнил мое указание, откинул крышку и наклонился над дырой.
– Эй, гражданин! Вылезайте!
В ответ тишина.
– А он точно там? – таращился то на меня, то вниз Федя. – Вроде, никого не видать.
Я тоже заглянул в подполье, но, кроме картошки и паутины, ничего не разглядел.
– Сбежал… – растерянно пробормотал Погодин. – Как? Стол же на люке стоял?..
– Ну… Да… – я озадаченно почесал затылок. – Еще и я на столе сверху был. Правда, без сознания.
– Чертовщина какая-то… – вытягивал шею Федор, опустившись на колени и склонив голову ниже уровни пола, – куда он делся?
– Да хрен с ним, – сказал я погромче. – Сейчас подполье закроем и гвоздями крышку заколотим на всякий случай. Дом запрем и опечатаем. Раз никого здесь нет.
– Не надо заколачивать! – раздался снизу голос, насыпь из картошки разошлась, выпуская наружу грязного, как черта, Ковригина. – Я сдаюсь!
– Твою маковку! – распалялся Федя. – Ты на хрена зарылся, писатель! Думал, не найдем? Как теперь тебя в машину такого грузить? Весь салон уделаешь! Придется в багажник!
– Лишь бы не на тот свет, – пробурчал Ковригин, поднимаясь по ступенькам приставной лестницы.
– Ха! Вот чудило! – веселился Погодин. – Мы же милиция, а не бандиты!
– Как – милиция?! – писатель завис на половине лестницы и задрал голову.
На его чумазом лице высветилось недоумение.
– Обыкновенно, – пожал плечами Федя. – Но ты не дури, держи руки, чтобы я видел. Убить не убью, а ногу прострелю, если что!
– Это хорошо, что вы из милиции, – вдруг выдал Ковригин и вылез из подполья. – Я думал, Слава меня убивать пришел…
– Кто? – брови Погодина встали домиком.
– Это я. Я щас все расскажу, – шепнул я ему. – Надень ему браслеты.
Ковригину сковали за спиной руки, при этом он пытался возмущаться, мол, на каком основании его задерживают.
– По подозрению в совершении серии убийств, – торжественно объявил ему Федор, защелкивая на запястьях браслеты.
– Каких убийств?! – дернулся задержанный. – Вы что такое несете?
– Спокойно, гражданин, – Погодин усадил его на табурет в угол. – Разберемся…
В дом вошел Саня, я их с Федей тут же отправил за понятыми.
– Так вы правда из милиции?.. – смотрел на меня затравленным взглядом Ковригин.
Я показал ему удостоверение:
– А ты что подумал?
– Ну-у… Сначала я вам поверил, что вы начинающий писатель, а потом – потом разглядел под рубахой пистолет. И был уверен, что вы пришли по мою душу.
– И кому же нужна твоя душа, Сильвестр Велиарович? – сверлил я его пытливым взглядом, пытаясь понять, притворяется он или действительно заблуждался.
– Я ничего не скажу, – вдруг насупился Ковригин. – Я свои права знаю, молодой человек, у нас презумпция невиновности кодексом предусмотрена, вам надо, вы и доказывайте…
– Докажем… Все, что надо, я узнал. У тебя есть мотив желать зла Светлицкому.
– Честно говоря, я думал, это он вас послал. Убить меня… – вдруг еле слышно выдохнул Ковригин.
– За что?
– А вы будто не знаете, что в городе происходят убийства?
– Слышал, – хмыкнул я.
– И не обычные убийства… Только не говорите, что вы не в курсе, что преступления совершаются по мотивам книг этого литературного дилетанта Светлицкого.
– Да?.. Откуда такая информация у тебя?
– Я не слепой, подробностей не знаю, но сопоставил. Ведь я эти книги сам помогал ему писать. Все просто…
Но договорить я ему не дал – нечего Ковригину чувствовать себя хозяином положения.
– Сам помогал, сам потом убивать начал, чтобы скинуть мэтра с пьедестала, когда он тебя от себя отодвинул, – ухмыльнулся я. – Все сходится, Сильвестр. Говори, где Приходько! Она жива?
Взамен сонному оцепенению на меня единой волной нахлынула жажда действия. Страшно хотелось схватить писателя-изгоя за грудки и хорошенько встряхнуть. Но я сдержался, и тот только хлопал глазами, словно бы не в силах меня понять.
– Кто? – переспросил он.
– Елена Петровна, администратор гостиницы «Север». Только не ври. У нас есть доказательства, что то анонимное письмо было отпечатано на твоей пишущей машинке. Скорее всего, на этой вот самой… – я ткнул пальцем на стоящую на столе старенькую «Москву».
– Бред какой-то! – тряс головой задержанный. – Я требую объяснений!
– Вопросы здесь теперь задаю я, товарищ писатель. В твоих же интересах сотрудничать со следствием.
– А! Я понял! – воскликнул он каким-то совсем другим голосом – примерно таким тоном он задавал вопросы тогда в библиотеке. – Вы все-таки работаете по наводке Светлицкого… У него остались связи в милиции Литейска, и…
– Вообще-то, мы из Москвы.
В это время дверь распахнулась, и Федя с Саньком втолкнули внутрь понятых. Нетрезвых, слегка пошатывающихся, но счастливых и о чем-то своем хихикающих. Это были Сема и Люська, облепленные травинками сена.
– Славик! – увидев меня, Агапова стряхнула с руки кавалера и, резво шагнув вперед, чуть ли не повисла у меня на шее. – Что здесь происходит?! Товарищи милиционеры нас арестовали! И почему Силя в кандалах?
– Вас не арестовали, а попросили побыть понятыми, – хмыкнул я.
– Понятыми? Это что? Слава, я что-то ничего не пойму!
– Это тебе не Слава, – икнув, бодро выдал Кондейкин. – Это тебе целый майор милиции Петров Андрей Григорьевич.
– Чего?! – челюсть Люськи драматически отвисла.
* * *
– Я все проверил, – Катков положил на стол Горохова листочки. – Анонимка, в которой зашифровано слово «ПРИХОДЬКО», отпечатана на пишущей машинке «Москва», которую изъяли на даче у Ковригина. Похоже, наш Ковригин – и есть тот самый Литератор.
– Он пока молчит, – вздохнул шеф, грустно постукивая карандашом по столу. – Вернее, все отрицает.
– И обувь у него сорок второго размера, по параметрам совпадает со следом под балконом квартиры Парамонова, – продолжал гнуть обвинительный уклон своих выводов криминалист.
– Да… Но этого мало…
– Но у него же есть мотив! – поддержал криминалиста Погодин. – Андрей сказал, что Ковригин ненавидит Светлицкого. Тот ему карьеру пустил под откос. Да что карьеру, всю жизнь, получается!
– Под протокол он этого не повторил, – озадаченно пробормотал следователь. – Отнекивается, мол, были разногласия с Всеволодом Харитоновичем, у кого их не бывает.
Если даже не брать в расчёт обманутые амбиции историка, действительно перемены были немаленькие. Но к делу, как говорится, этого не пришьёшь.
Вот и Никита Егорович добавил веско:
– Нам нужно его признание.
– И чтобы он показал, где держит Приходько, – добавил Федя.
– Если она, конечно, еще жива, – кивнул Горохов и постучал по столешнице. – Тьфу, тьфу, тьфу…
– А может, это не он – Литератор? – предположила Света.
– Тогда как объяснить, что анонимка отпечатана на его машинке? – Горохов откинулся в кресле, оглядывая нас, будто ища поддержки своей версии. – Ковригин пояснил, что машинка хранилась у него на даче. Уже больше года. Дом он всегда запирал, никто из посторонних без присмотра внутри не оставался… Да и мутный он какой-то… В Андрея Григорьевича стрелять хотел, чуть не отравил его… Кстати, Андрей Григорьевич, ты кровь на токсикологию сдал? Ему можно еще припаять покушение на жизнь сотрудника.
И посмотрел на меня не то грустно, не то даже сердито.
– Теперь он говорит, что не знал, что я сотрудник, – сказал я. – Настаивает на версии, что принял меня за своего убийцу. Мол, это Светлицкий – злодей, убивает всех в городе и за ним направил киллера.
– Версия интересная, – Горохов поднялся с кресла и стал прохаживаться по кабинету. – Но разбивается о факт покушения на самого Светлицкого. Если бы не Андрей Григорьевич, то Ибрагимов бы наверняка прирезал Всеволода Харитоновича. Тот, кто его послал, я думаю, и есть Литератор. Тайный Кукловод… Убивает, манипулирует, наводит интриги… Ковригин запросто может оказаться этим самым Кукловодом. На момент всех убийств – алиби у него нет. Надо дожимать его. Искать улики, доказательства его причастности. Эх… Жаль, что обыски ничего не дали. Думал, кинжал на квартире или на даче найдем, но нет…
– Если убийства подготовленные, – вмешалась Света, – а в нашем случае они все подготовленные, то убийца вряд ли будет хранить дома орудие преступления. Скорее всего, у него есть тайник, схрон или запасное убежище.
– Да! – поднял указательный палец Горохов. – Возможно, там он и держит Приходько, которую обещал в анонимке убить через две недели. Две недели истекают на днях… Сидит ведь где-то, несчастная женщина. Думайте, товарищи, думайте! Может, хоть Елену Петровну удастся спасти. Я еще раз сегодня допрошу Ковригина, но вряд ли он скажет что-то новое… А вы пока отрабатывайте другие версии… Может, права Светлана Валерьевна, не того взяли? Кстати, что насчет Рубилина?
– У него тоже нет алиби на момент убийств, – ответил я. – Но и доказательств против него особых тоже не имеется, кроме того факта, что он пытался скрыть свое присутствие на том вечере, когда убили Коровину.
– Надо бы за ним слежку установить… – наморщил лоб Горохов.
– Там Варя присматривает, это почище слежки. День и ночь с ним.
– Ну не всегда же они вместе? Рубилин на работу же ходит…
– Соловейчик сейчас в отпуске, и Рубилин тоже взял отгулы или отпуск. Он в нее так влюблен, вот и не упустил момент побыть с ней поближе, когда та стала ему благоволить.
– Молодец Соловейчик, – одобрительно кивнул Горохов.
– Она заинтересована в том, чтобы вывести на чистую воду Литератора, – пояснил я. – Ведь пятно может лечь на ее отца…
В дверь постучали.
– Входите! – гаркнул Горохов.
Вошел Лосев.
– Товарищи! – возвестил начальник милиции. – У нас в актовом зале сбор личного состава по торжественному случаю. Если не сложно, прошу вас поприсутствовать. Вы гости из Москвы, и личному составу будет приятно получать награды в вашем присутствии.
Мы переглянулись в лёгком удивлении.
– Какие награды? – глянул на часы Горохов, время подходило всего только к девяти утра.
– Да так, – отмахнулся полковник, будто каждый день его подчиненные награждались. – Из Афганистана нас догнали две медали «За боевые заслуги».
– Ваши сотрудники служили в Афгане? – вскинул на него бровь Горохов.
– Это сейчас они сотрудники, а раньше были военнослужащими срочной службы. Сами понимаете, как у нас бывает, что-то упустили, а потом пересмотрели. Вот приказ о награждении только недавно и народился. Эх… когда уже войска наши выведут? Ну, так что? Придете? Я вас не сильно отвлекаю?
Отказываться было, конечно, неудобно.
– Придем, – кивнул Горохов, и никто не стал с ним спорить.
– Хорошо, – заулыбался Лосев, – через десять минут начинаем.
Он вышел, а Никита Егорович захлопнул блокнот и решительно встал. – Сходим, уважим коллег… Интересно, что за герои там? Молодежь, скорее всего, не могли же медали годами ходить.
Мы вышли в коридор, не вполне понимая, чего ждать – всё-таки свадебными генералами нам быть ещё не доводилось. Цепочка сотрудников УВД уже тянулась в сторону актового зала. Сегодня день политподготовки и занятий и, как водится, общая расширенная планерка с личным составом. Поэтому все были в форменной одежде, даже оперативники «принарядились». На такие мероприятия принято ходить по форме.
Впереди нас шел Сашок. В форме я даже не сразу узнал его со спины. Он весело переговаривался с сотоварищами. Один из них, хитро щурясь, что-то ему рассказывал на ухо. Очевидно, не совсем пристойный анекдот. Потом раздался сдерживаемый гогот, но Сашку это не очень понравилось. Он фыркнул.
Все-таки это был не анекдот а, скорее всего, шуточка в его адрес. Незлобная, но колкая, потому что водитель ткнул плечом шутника. Тот отшатнулся, снова хохотнул, оглянулся – нет ли начальства поблизости. Нас он не выделил в таковые, так как мы были без формы, и мало кто из рядовых сотрудников вообще знал, что мы из Москвы. Затем шутник, в отместку за тычок плечом, легким взмахом сшиб фуражку у Сани с головы.
Фуражка, кувыркнулась и почти шлепнулась на пол, когда Сашок вдруг неожиданно ловко и с легкостью ее подхватил на лету, не дав упасть.
Я даже слегка присвистнул. Вот так реакция у нашего водилы, а с виду и не скажешь. Подумал и тут же забыл…
Мы вошли в актовый зал. Он же – зал для проведения занятий в системе служебной подготовке.
Уселись на один из рядов прибитых к полу кресел с откидными сидушками, обтянутыми коричневым кожзамом.
На небольшом приступке президиума, за длинным, во всю ширь зала, столом уже сидело несколько человек в звании от майора до полковника. Очевидно, заместители Лосева.
Чуть впереди и сбоку от стола возвышалась коробчатая тумба-кафедра, на лицевой стороне которой красовался профиль Ленина, выполненный из серебристой жести.
Слева доска с фотографиями милиционеров-фронтовиков, дальше – информационная доска с огромным заголовком: «XXVII съезд КПСС и вопросы совершенствования правовых мер борьбы с преступностью».
Вошел Лосев в сопровождении еще одного полковника. Я так понял – сотрудника главка. Замполит скомандовал, и присутствующие встали. Мы тоже поднялись, хотя Горохова я бы посадил в президиум. Ну да ладно, уважим их как зрители.
После тот, что из главка, начал пламенную речь о том, как сотрудники правоохранительных органов ведут неусыпный бой с преступностью. Как внедряются новые методы борьбы и новейшие технические разработки, такие как сигнализатор обесточивания средств охранно-пожарной сигнализации «Сигнал-1», который срабатывает при обрезании проводов электропитания. Рассказывал о том, что буквально месяц назад впервые в истории области в Литейске было проведено соревнование союзного уровня – чемпионат МВД СССР по автомобильному многоборью, где сотрудники местной милиции достойно продемонстрировали свой уровень подготовки и профессионализма, соревнуясь в беге с применением боевого табельного оружия, владении транспортным средством на трассе с препятствиями.
В общем, я уже начал немного зевать, когда перешли к награждениям. После зачитывания приказа (суть я пропустил мимо ушей) в который раз упомянули сотрудника, представленного к награде: сержанта милиции Головина Александра Викторовича. Фамилия мне показалась знакомой.
На сей факт я бы не обратил никакого внимания и продолжал бы зевать, если бы под аплодисменты за вручением награды не вышел… Сашок! Мать честная! Вот те раз! Не знал, что он срочную служил в Афгане.
А он вовсе не так прост, каким кажется…

Глава 6
После награждения я выловил Сашка в коридоре.
– Поздравляю! – протянул ему руку. – Не знал, что ты у нас герой…
Тот, не задумываясь, радостно пожал в ответ ладонь, и, будто смущаясь, проговорил:
– Да какой там герой? Так… Повезло просто.
Про себя я отметил, что рукопожатие у него железное. Раньше как-то этого не замечал. Да и не помню, здоровались ли мы хоть раз с ним за руку или просто перекидывались словесным приветствием. Все-таки чаще всего я его видел уже за рулем.
Я покачал головой.
– Ну не скажи, такую медальку за просто так не дадут. Удивил, конечно. А я-то все думал, что ты… Это самое, как бы помягче выразиться?
– Трус? – прищурился на меня Головин.
– Ну, скажем… Осторожный и добрый слишком. Для героя.
– Так и говорите Андрей Григорьевич, что трус… Зачем юлить? – вздохнул Сашок. – Я уже привык, что многие меня ссыкуном считают. А медаль эту, говорю же, случайно отхватил.
Гладко рассказывает Сашок… Притворяется? Носит маску, как любит выражаться моя Света. Я решил аккуратненько прояснить ситуацию. Мы отошли в сторонку, стайки вышедших с планерки сотрудников поредели и вскоре пропали в недрах коридора. Некоторых проглотили близлежащие кабинеты, основная часть скрылась на лестницах.
– Интересно, как это – случайно? Расскажешь? – кроме профессионального интереса меня и впрямь раздирало любопытство.
К тому же мое критическое мышление мента автоматически видит в каждом встречном-поперечном потенциального подозреваемого. Мозг ищет мотивы, возможные доказательства, анализирует, пытаясь ответить на вопрос «мог – не мог», вот и теперь я уже немного по-другому смотрел на нашего водилу, припоминая все подробности его поведения, которые раньше мне казались незначительными. А Сашок тем временем стал рассказывать.
– Там такая история приключилась, наш батальон стоял уже месяц в палаточном лагере в какой-то глуши под Баграмом. В тот день у двоих наших ребят из взвода день рождения приключился. Вечером, естественно, решили мы с сослуживцами выпить – втихую, конечно. Кому за горячительным в соседний аул идти, решали жребием. Выбор пал на меня. Идти недалеко, километра два, но это, считай, самоволка – дело опасное, но очень нужное… С наличием спиртного у нас были проблемы, а местные жители специально гнали самогон для шурави.
Пояснять Сашок не стал – времена были такие, мы все знали, что в Афганистане советских так называли.
– Гадость редкостная, в основном, из гнилого винограда, – Сашок продолжил рассказывать и даже поморщился, вспоминая, – в лучшем случае – из сушенного киш-миша. Торговали им в дуканах и на рынках, но там-то запросто отравить могли, поэтому брать нужно было только у проверенного продавца. Мы знали, у кого, и местным самогоном не брезговали. Ну так, а что? Сами понимаете, Андрей Григорьевич, что «Столичной», медицинского спирта и прочих изысканных напитков у простых солдат нет. У офицеров не всегда была такая возможность, а мы вообще выкручивались как могли.
– И как, могли? – с ухмылкой спросил я.
Потому что, как это говорится, война войной, а обед – по расписанию. Иными словами, человеческие слабости солдату не то, что не чужды, а даже и особо ценны. Саша с готовностью и смешками делился:
– А чего только не сделаешь! Иногда брагу ставили в канистрах для топлива и ныкали в БМП, в обшивках палаток, или же зарывали в горячий песок алюминиевую флягу и там настаивали. Помню, хорошая бражка получалась из югославской карамели, которая из «Военторга». Особенно ретивые перегоняли при помощи дистилляторов противооткатную жидкость для артиллеристских орудий. Чего только не пили. Лосьоны и одеколоны из старых запасов – те просто влет уходили. Поэтому местный самогон – все же предпочтительнее был. Ну и вот, жребий выбрал меня. Делать нечего. В карауле свои были, выпустили. Иду, значит, с вещмешком за плечами, луна, звезды… Собаки вдалеке воют, ну а так – тишина. Даже, знаете, не скажешь, что война идет. Дошел до аула, закупился у кого нужно и обратно пошлепал. А самогон наливали в мешки полиэтиленовые.
Такое я тоже уже однажды слышал, в первой своей жизни, так и прятать его легче. А чтобы потом откупорить такую тару – в нее просто ввинчивали автоматный патрон над кастрюлькой или котелком. Самогон не торопясь стекал весь до капли. Впрочем, Сашка я своими замечаниями прерывать не стал, тем более, что его рассказ уже подошёл к самому главному.
– Так вот, иду обратно. Уже почти возле нашего лагеря я увидел две тени, что в камнях притаились. Ну, думаю – попал, меня караулят. Стуканул кто-то, что я в самоволку рванул, и сейчас меня патруль под белы рученьки примет. Делать нечего, придется сдаваться. Пошел к ним со спины, они меня не видят. И я так потихо-о-онечку крадусь, думаю, раз меня все одно сцапают, так хоть напугаю их маленько. Не фиг расслабляться. Подошел почти вплотную, и только потом до меня дошло, что не смотрят они в мою сторону, не ждут, то есть, со стороны аула никого. Глядь, а морды – душманские, бородатые. Мать честная! Духи! А из оружия у меня только вот эти самые кульки с самогоном. Я ведь налегке пошел. Хотел я бочком-бочком, да в темноту смыться, но камешек под ногой хрустнул как назло. Те обернулись, а я уже в них этими самыми мешками как швыранул – и бежать! Кинул так удачно, это уже потом я понял. Сидели двое на корточках, у одного автомат со штык-ножом за спиной. Об острие кульки порвались, да и окатили их с головы до ног бормотухой. В этот раз крепкая она была и – страсть, какая вонючая. В общем, залил обе морды бородатые ядреным самогоном, глаза им чуть не выжег. А запах такой, будто кислотой или соляркой плеснул. Не знаю, что они подумали, может, как раз и посчитали, что я их топливом окатил и сейчас жечь их заживо буду. Или что новое химоружие на них испытывать собрался – короче, не поняли, что самогон. Ведь сами они такое не пьют, харам. Перепугались, видно, до смерти, еще и глаза почти ослепли. Кинулись бежать с криками, оружие побросали. Только сослепу сбились с направления и вместо того, чтобы в темноте скрыться, прямиком в наш лагерь прискакали. Там их взяли. А я что, я следом с их автоматами подоспел. Вынырнул из темноты по-геройски. За самоволку меня вздрючили, конечно, но по-свойски, а за обезвреживание диверсантов – вот, видите, медалька пришла. Они там тропу минировали, оказывается… Было бы нам на завтра “доброе утро”. Вот такая история, Андрей Григорьевич. Говорю же, повезло, что самогон в тот вечер особо пакостный попался.
– Ага, – улыбнулся я. – Повезло…
А про себя подумал, что метко Сашок кульки метает. На штык-нож в темноте попал…
* * *
В кабинете зазвонил телефон.
– Слушаю, Горохов, – выдал привычно шеф, а потом с многозначительным видом протянул мне трубку. – Андрей Григорьевич, это тебя…
– Кто? – удивился я.
– Варвара Андреевна Соловейчик.
Света незаметно для остальных нахмурила брови, а я, взяв трубку, ответил:
– Алло. Ага, привет… Что? Ну-у… давай. Минут через двадцать. Скоро буду.
Я положил трубку. Поймав на себе вопросительные взгляды коллег, особенно, Светы, принялся пояснять:
– Варвара просила встретиться, есть у нее какая-то информация по Рубилину, – невинно пожал я плечами, косясь на свою девушку.
– А по телефону нельзя было все обсудить? – фыркнула та.
– Говорит, что не телефонный разговор.
– Конечно, иди, – одобрительно закивал Горохов. – Нам любая информация важна… Ковригина мы задержали, но не факт, что это он наш убийца. Им может оказаться кто угодно… Не только Рубилин, но и… сама эта Соловейчик.
Шеф, выдав вдруг невероятную версию, замолчал. Но Свете она, похоже, понравилась.
– Соловейчик – убийца? Не верю, чтобы женщина убивала, – недоуменно скривил губы Погодин. – Да и, к тому же, сотрудник прокуратуры.
Я покачал головой. Должность и звание – ещё не иммунитет.
– А ты дело Борца забыл уже? – хмыкнул тут же и Горохов, хитро поглядывая на Погодина. – И убийство прокурора Дубова. Там тоже женщина была – и сотрудник, к тому же, Новоульяновский прокуратуры.
– Галю Федорову я помню, – кивнул Погодин и, вздохнув, добавил. – И Веру Титову… Или как там она себя называла? Инга…
– Вот-вот! Нам ли не знать, на что способны женщины… – лукаво улыбнулся Горохов.
– Если уж на то пошло, то и водителя нашего, Саньку, тоже можно подозревать, – заключил вдруг Федя.
– Это почему? – вскинул на него бровь Горохов.
Но внимательнее всех сейчас смотрел на Федю я.
– Ему же сегодня медаль вручили! Герой, блин, оказывается. А на службе таким простофилей прикидывается. Еще и трусоватым кажется. Мы когда Андрея искали по дачам, весь изнылся – мол, мало ли, кто где может отсиживаться. А что, если он притворяется? Ведь Света сказала, что Литератор носит маску – так? Как, впрочем, и любой уважающий себя маньяк, с какими мы работали, тщательно скрывается, не выпячивает свою сущность наружу. Маскирует сущность свою оболочкой добропорядочной и обыденной. Трус! Чем не прикрытие для маньяка? А?..
Своими соображениями по поводу нашего водителя я ни с кем не делился. Но Федя сам пришел к подобным выводам о странной личности Сашка. И это уже интересно.
Надо будет держать в поле зрения водилу нашего, и личное дело в кадрах как-то незаметненько глянуть. Может, еще окажется, что он и другие награды имеет. Или вообще мастер спорта по стрельбе и прочим боевым дисциплинам. Короче, возьму его на карандаш…
– Хе! – крякнул Горохов, – этак мы и самого начальника милиции можем подозревать, товарища Лосева…
– А что? – Федя закивал, уже накидывая факты в пользу этой версии. – Очень может быть, что это он за всем стоит, а Сашок – его помощничек.
– Целая милицейская преступная группа? – хохотнул Горохов.
– Ну, да… – с серьезным видом вещал Федя. – Сами смотрите, он этого Саню к нам приставил, чтобы быть в курсе всех передвижений. К Лосеву на прием приходила Приходько, говорила, что в книгах ее любимого писателя Светлицкого и в происходящих в городе убийствах прослеживается аналогия. Было? А он все спустил на тормозах. И нам не очень-то помогает, только по самой необходимости способствует, так, чтобы и жаловаться было не на что. А потом Приходько и вовсе исчезла. Андрею он вообще сказал, что не помнит, что такая гражданка к нему приходила. Помните ведь? – Погодин, как всегда при появлении новых идей, входил в раж. – И заметьте… Люди убиты уважаемые: директор фабрики, заведующая овощебазой, знаменитая в прошлом балерина. Все известные в определенных кругах. Не уголовники и не шаромыги какие-нибудь. А это значит – что?
– Что? – уставились мы на Федю.
– Что и убийца не простой уголовник… Гурман, так сказать. Под стать жертвам, близок им по статусу. Вот начальник милиции – самое то, на такую роль подходит. Ну или председатель горисполкома… Как его там фамилия?
– Монашкин Борис Борисович, – ответил Горохов, но уже почему-то совсем не улыбался и не иронизировал, а крепко задумался над Федиными словами.
* * *
– Привет! – Варя протянула обе руки.
Я рефлекторно подался чуть вперед, и она повисла у меня на шее, чуть коснувшись губами моей щеки. Обниматься и целоваться с ней, вообще-то, в мои планы не входило, но как-то само собой вышло. Хорошо, что я один пошел, без Светы.
Встретились мы в кафе «Светлячок», расположенном недалеко от УВД. Заказали по чашке кофе с вафельными трубочками.
– Ну, рассказывай, – нетерпеливо поглядывал я на собеседницу.
Платье на ней имело слишком глубокий вырез, чем и притягивало взгляды мужиков за соседними столиками. Жены на них шипели и хмурились.
– Сегодня я ночевала у Толи, – начала рассказывать Варя. – А под утро он куда-то уезжал. Думал, что я не замечу, но я чутко в этот раз спала.
– Вот как! И куда же?
– Не знаю… Я не спрашивала, чтобы не вызывать подозрений. Он не должен догадаться, что я за ним слежу… Но перед его отъездом ни звонков, ни визитеров в квартире не было. Толя выскользнул в темноте из постели и был таков. Отсутствовал часа два. Вот скажи мне, Андрей… Куда он мог отлучаться?
– Убийств в эту ночь не было, – задумчиво и полушутливо проговорил я. – Во всяком случае, трупы не находили. Пока…
Варя поджала губы.
– Умеешь ты успокоить.
– Да не волнуйся, мало ли куда он мог смотаться по-быстрому, – попытался успокоить я, а у самого в голове крутилась навязчивая мысль, куда Толя мог наведаться.
– А ты говорил, что Приходько так и не нашли, – будто прочитав мои мысли, перебила меня Варя. – Вы предполагаете, что Литератор держит ее у себя где-то… А что, если?.. Ой, мамочки, подумать страшно…
– Уйти ночью тайком, чтобы навестить заложницу – как-то это все не очень удобно. Проще сделать это днем, – высказался я, но сам себе не поверил.
– Так днем-то мы вместе, – Варя вертела в руках чайную ложечку, в который раз помешивая ей кофе. – Вот он ночью и сиганул…
– Логично, – кивнул я. – Но это пока ничего не доказывает… И часто он так по ночам уходит?
– Вроде, первый раз… а может, я просто не замечала. Я потом утром, раз уж есть повод, посмотрела на его автомобиле указатель уровня топлива. Стрелка почти на нуле была. А я точно помню, что накануне вечером мы на заправку заезжали.
– Может, слили бензин – шантрапа всякая во дворе?
– Нет, Толя не жаловался… И машина по-другому стояла. Вроде постарался также под черемуху поставить, да только там трещинка на асфальте. Вечером мы поставили машину, колесо на трещинке было. А утром – рядом с ней. Значит, ездил на ней ночью. И куда-то далеко.
– А машина-то какая у него? Белая шестерка?
– Она самая.
– Какая ты наблюдательная. И про трещинку заметила…
– Ну так я где работаю… – Варя чуть улыбнулась. – Ты мне скажи, Андрюш… Что дальше делать? После его сегодняшней отлучки я все больше и больше надумываю себе разное. Иногда мне кажется, что он, точно он – и есть Литератор.
– Не накручивай, у нас есть подозреваемый. Ковригин, он ненавидит твоего отца, но, правда, пока не признался.
– Сильвестр Велиарович? – приподняла аккуратные дуги собольих бровей Варя. – Бывший папин друг?
– А они еще и друзьями были? – в этот раз уже я приподнял брови.
– Во всяком случае, вместе на рыбалку и в баню ездили. И домой он частенько приходил к нам. А потом пропал. Я отца спрашивала, что случилось, куда делся его друг, он только плечами пожимал и отмахивался.
– В общем, сейчас они враги, там все мутно, не поделили что-то в книжной сфере. – я, конечно, не стал ей сейчас рассказывать про их соавторство. – Так что у Ковригина есть мотив подставить твоего отца. Ну и покушение на него организовать, соответственно…
– Кстати, насчет покушения, – Варя взяла меня за руку, я почувствовал тепло ее горячей ладони. – Спасибо тебе, что спас папу. Он мне все рассказал.
– Так получилось, – пожал я плечами. – Любой бы милиционер поступил так же на моем месте.
– Не любой… Ты его еще и догнал. Вот только ума не приложу, почему этот уголовник Ибрагимов покончил с собой в больничной палате?
– Наверное, очень боялся того, кто его послал. Решил самоустраниться, пока не достали посланники от его босса. Или ему это помогли сделать. Но пока доказательств насильственной смерти нет у нас.
– Я про это и хотела тебе сказать… Кому нужно убивать моего отца? Он просто писатель… Хоть и популярный.
– Вот как раз Ковригину… Разве нет?
– А кроме него? – настаивала девушка.
Я замолчал, почесывая подбородок и раздумывая, насколько можно посвящать в расследование Варю. Пока больше, чем она могла бы получить информации с места своей службы, я ей не давал. Но человек она – явно с жилкой сыскаря. Может полезной быть в расследовании. Пока я сомневался и раздумывал, Варя взяла инициативу в свои руки.
– Туз… Вот кто мог организовать покушение на отца. И я не удивлюсь, если он и есть Литератор.
– Туз? – я попробовал сделать вид, что впервые слышу это прозвище.
– Андрей, – вздохнула Варя, – мы на одной стороне… когда ты уже будешь мне доверять?
– Что тебе известно об этом персонаже? – перевел я разговор в деловое русло, но про себя отметил, что маленько неудобно вышло перед Варей. Все-таки моя профдеформация иногда ставит в неловкое положение.
– В прокуратуре о нем молчат, но при этом все высокопоставленные чиновники и правоохранители знают, что есть у нас в городе такой теневик. Прибрал к рукам нелегальное производство и торговлю.
– Фарцу? – уточнил я. – Что-то я не наблюдал в Литейске наплыва иностранцев.
– Фарца – это дурачество по сравнению с делами Туза. Спекуляция и распределение дефицита, незаконное списание, реализация неучтенки. В общем, в городе орудует торговая мафия, на которую когда-то охотился мой отец, будучи еще при погонах.
– Он, вроде, и сейчас не оставил эту затею.
– Что? Это он тебе сказал?
– Да.
– Вот старый дурак… – сжала кулачки Варя. – Доиграется когда-нибудь… Сидел бы, книжки писал, и не лез куда не надо…
– Думаешь, Ибрагимова подослал Туз?
– Я не знаю… – вздохнула Варя. – Говорят, что Туз промахов не допускает. Если бы это был он, то…
Девушка осеклась, всхлипнула и подалась ко мне через столик, будто прося поддержки. Я по наивности предложил ей свою «жилетку». Варя прижалась к моей груди и тут же поцеловала меня в губы. Односторонне. Быстро и коротко, словно по-дружески, но друзей в губы не целуют. Дьявол кроется в деталях, и эти детали были горячие, мягкие и чувственные.
Твою мать! Я вдруг почувствовал себя так, будто только что изменил Свете…

Глава 7
Я, конечно, отстранился от Вари, но что уж теперь… После драки вилами не машут. В конце концов, поцелуй – это шалость. Если он односторонний, так сказать. Но Варе на всякий случай напомнил:
– Вообще-то, я женат.
– Не обманывай, – прищурилась Соловейчик, словно ироничная училка пыталась застукать на лжи нерадивого школьника. – Вы с ней даже не расписаны…
– Это не имеет значения, – коротко мотнул я головой. – По долгу службы проблематично отношения заверить. Но они все равно есть.
– Андрюш… Ну я же вижу, что тоже нравлюсь тебе… – Варя игриво провела пальчиками по моей руке, я поднял эту руку вверх, подзывая официанта, чтобы рассчитаться, но вспомнил, что мы в кафе-кулинарии, а не в ресторане. И расчет уже произведен был на кассе. Блин… Совсем сбила меня с толку Варюха своим флиртом. Хотя не скажу, что мне не понравилось. В голове вдруг всплыло недовольное лицо Светы, оно особенно прекрасно в тихом гневе. Я про себя подумал и мысленно ей закивал: «Говорю же, не понравилось». А вслух я уклончиво так произнес:
– Мне много, что нравится… Но тебе лучше сосредоточиться на нашем деле, а именно, на Анатолии.
– Ой, Андрюш… Да ладно… Никуда он не денется, ты же знаешь, я за ним приглядываю.
– Молодец… Когда в следующий раз он смоется из квартиры ночью, если такое случится, конечно, срочно позвони мне в гостиницу. Вот номер телефона дежурного администратора, она соединит тебя со смой.
– Ну да… Пока соединит, пока ты встанешь, оденешься и приедешь, его уже и близко не будет, – скривила губки Соловейчик.
– Что предлагаешь? – поскреб я бровь.
– А что тут сделаешь? Попробую сама за ним незаметно проследить… Только мне машина нужна будет своя. Чтобы во дворе всегда стояла, и никто об этом кроме меня и тебя не знал. Сможешь организовать?
Отличная идея, а Варя не промах… Еще и водить умеет. Но, поразмышляв, я сказал совсем другое.
– Нет, – замотал я головой. – Это опасно… А если Толя окажется нашим Литератором?
– Ты же сам говорил, что мне ничего не грозит. Ведь он влюблен… Не посмеет…
– Да, но… Когда ты узнаешь его тайну, то психопат всегда выберет себя, а не любовь.
– Психопат?
– А разве тот, кто методично убивает нескольких людей подряд, может считаться нормальным?
– Тогда Толя – не Литератор, – с некоторым облегчением вздохнула девушка. – Он, вроде, нормальный… Только иногда психует. Но с кем не бывает?
– Все они кажутся нормальными, – мой голос, хоть и не специально, прозвучал как-то зловеще. – Ты думаешь, у маньяка на лбу написано, что он убийца? Последняя наша «подопечная» по громкому делу вообще судмедэкспертом работала, вскрытия жертв и экспертизы проводила. Представляешь? Помогала, так сказать, нам ловить себя. При этом с виду была вполне приличной и интеллигентной девушкой, спортсменкой-комсомолкой, что называется. А потом выяснилось, что в ней еще жила другая личность. Темная и мстительная. Вот и представь себе картину. Ей даже притворяться не пришлось, ее первая личность искренне верила, что хочет поймать убийцу, которой сама и оказалась. Так что насчет Анатолия я бы так не обольщался. Он в подворотне на меня с ножичком напал, помнится, и ты это прекрасно видела. И вообще… Мутный он какой-то. Вроде, безобидный, а вроде – и нет. Ты что загрустила?
– От твоих слов, Андрей, веселья мало, – вымученно улыбнулась та. – Я уже начинаю бояться оставаться наедине с Толей… Пистолет бы мне какой-никакой. Эх… Жаль, что прокурорским оружие не дают. Слу-ушай! У тебя не завалялось лишнего пистолета нигде случайно?
Так спросила, будто речь шла о носовых платках.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70561108?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.