Главная страница | Русское фэнтези | Дерево красной птицы

Дерево красной птицы
Ли Тэмуль
Young Adult. Легенда об Огненном Фениксе #1
В ту ночь придворная жрица изрекла пророчество: «Черный дракон закроет луну, и из огня родится дитя – спасение для народа Когурё». Так в Древней Корее родилась прекрасная Кымлан, в жилах которой течет пламя, способное залечивать раны. Присягнув на верность принцу Науну, девушка становится его личным воином.
Защищая честь принца, в которого влюблена, Кымлан попадает в плен к вражескому племени, где встречает Мунно, сына вождя. Тот чувствует, что девушка особенная. В душе Мунно зреет план мести когурёсцам, ведь они обрекли его народ на пожизненную дань. Однако самоотверженность Кымлан трогает сердце бывшего врага. Он спасает девушку, а та помогает ему в сражениях. Но дар девушки не только ее благо, но и проклятие. И если небеса разверзнутся, то уничтожат старинное Дерево рода, сердце империи, а мир в Когурё никогда не наступит…

Ли Тэмуль
Дерево красной птицы

© Ли Тэмуль, 2024
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024
Иллюстрация на обложке Babayka Lesnaya
Иллюстрация карты Хвостиковой Глафиры
Художественное оформление Натальи Кузнецовой
Во внутреннем оформлении использованы иллюстрации: © Natata, Alisa Frants, Daiquiri, Curium, dmsmini, Merkushev Vasiliy/ Shutterstock.com
В оформлении переплета использована иллюстрация: © Design PRESENT/ Shutterstock.com
* * *



Пролог
Из-за закрытых дверей жертвенного зала доносится стук барабана и тоскливые напевы, сменяющиеся громкими вскриками. Министры и Владыка ждут, когда придворная жрица выйдет, чтобы изречь пророчество, которое все ждали.
Тяжелые двери отворяются, и слышится низкий, нечеловеческий голос:
– В ночь, когда Черный дракон поглотит Луну, из огня родится дитя, которое станет спасением для народа Когурё.
Министры низко кланяются и шепчутся:
– Это воин!.. Великий воин! Спаситель!
Закатное солнце выплескивает на небо алые краски. Народ выбегает на улицу, удивленно указывая наверх, – такого багрового заката никто не помнил. Огненно-красный шар тяжело опускается за горизонт. Четырехсотлетний дуб на вершине холма ловит последние лучи, и листья становятся рубиновыми, словно их забрызгали кровью.
Весь мир замирает в ожидании…



Глава 1. Кымлан


Шестнадцать лет спустя
Запахи и звуки медленно возвращались вместе с парализующей болью. Острой и истязающей, будто дикое животное рвало зубами левое плечо. И этот же зверь вдруг вспорол сердце опустошающей мыслью: «Что с принцем Науном?»
Кымлан с усилием разлепила тяжелые веки и попробовала пошевелиться. От малейшего движения жестокий хищник вновь вонзил клыки в плечо, и девушка инстинктивно дернулась, чтобы дотронуться до раны, но не смогла: что-то сковывало запястья заведенных за спину рук. Осторожно пошевелив пальцами, Кымлан поняла, что связана. Тугие веревки безжалостно впивались в кожу, причиняя еще большие муки. Невыносимо хотелось пить.
– Кымлан! – услышала она знакомый шепот, и перед глазами возникло перемазанное грязью и кровью лицо Чаболя. – Ты очнулась! Слава Небесам!
Кымлан попыталась осмотреться, но ничего не вышло. Она лежала на боку, и угол обзора был слишком мал, чтобы определить их местонахождение. А подняться мешали связанные руки и адская боль, обжигающая плечо. Она видела только испуганное лицо друга, – его узкие глаза стали почти круглыми от страха и облегчения одновременно. Запах крови, кожаных доспехов и потных тел неприятно щекотал ноздри. Опираясь здоровой ладонью на покрытую колючей соломой землю, Кымлан попыталась привстать, но тут же повалилась обратно, едва сумев сдержать за сжатыми зубами болезненный стон. Тяжело дыша, она уткнулась лицом в воняющий испражнениями настил и вновь посмотрела на Чаболя.
– Нас взяли в плен? – Кымлан не узнавала собственный голос – настолько он прозвучал глухо и хрипло. – Что с Его Высочеством?
– Бог Когурё[1 - Протокорейское государство, существовавшее в период 15 г. н. э. – 668 г. н. э. События в романе происходят в начале V в. н. э. в период расцвета Когурё. (Здесь и далее прим. автора.)] не оставил его. Ему удалось сохранить дань и скрыться. – Чаболь на коленях подполз ближе, боязливо озираясь. Какой трусишка! И как его угораздило стать солдатом? Лучше бы занимался врачеванием, как и его отец, – куда больше толку. Кымлан улыбнулась, несмотря на мучительную боль, и дикий зверь, вонзивший когти в ее сердце, немного ослабил хватку.
«Принц в безопасности, а это главное».
– Сколько нас?
– Пятнадцать, включая нас с тобой. – Настороженно втянув голову в плечи, Чаболь наклонился ближе.
– Есть раненые? – Кымлан по привычке задавала вопросы, чтобы хоть немного отвлечься от боли, которая будто поняла, что хозяйка пришла в себя, и начала набирать обороты.
– Двое тяжело, у троих легкие царапины, остальные целы. Ты тоже неважно выглядишь, тебе нужен лекарь, да боюсь, что эти дикари не помогут. – По-детски пухлые губы Чаболя сложились, как грустный полумесяц.
– Значит, это были не разбойники, – почти утвердительно сказала Кымлан, вытягивая воспоминания из замутненной памяти, как тяжелое ведро из глубокого колодца. Вспышки произошедших событий оглушали взвившейся внутри яростью.
«Да как посмели эти варвары напасть на принца Когурё?!»
– Нет, – печально подтвердил ее догадку Чаболь. – Уверен, мохэсцы[2 - Народ, живший на севере Маньчжурии. По разным источникам было пять, семь и больше мохэских племен. В этом романе используется версия с пятью племенами. У каждого племени имелся свой вождь.] задумывали это с самого начала.
– Поэтому и прикинулись такими любезными, когда мы приехали за данью. – Кымлан стала оживать, пытаясь связать все ниточки воедино и, что самое главное, придумать, как им спастись. – Недаром Его Высочеству сразу показалось странным, что они так легко отдали пять тысяч боевых коней.
Для мохэ это было огромной потерей, но вождь и слова поперек не сказал – только улыбался и кланялся принцу, уверяя его в преданности всех пяти кланов.
– Принц нас не бросит, – зашептал Чаболь, глядя на Кымлан отчаянными глазами, – особенно тебя. Он обязательно придумает, как нас вытащить!
– Что за вздор! Даже не думай об этом, мы не должны обременять его, – строго произнесла Кымлан, хоть и не смогла потушить вспыхнувшую в душе искру надежды, что Наун спасет их. Она слишком хорошо его знала. Он не бросит в беде своих людей и свою… Кем Кымлан была для него? Соратницей? Подругой детства? Или же… любимой женщиной? – Сами выберемся.
Кымлан попыталась оценить обстановку, но увидела лишь толстые жерди клетки, сквозь которые можно было различить перевязанные грубой бечевкой сапоги охранников.
– Где мы? В мохэском городище? – процедила она, борясь с то и дело подступающей тошнотой.
– Не уверен. – Чаболь удрученно покачал головой. – После нападения нам мешки на головы надели. Но везли недолго. Похоже, это их военный лагерь, – он кивнул куда-то за спину Кымлан. – Куда ни глянь, везде шатры, огни и куча воинов.
– Что еще можешь сказать о местности?
– Солнце село за невысокие холмы. Судя по всему, за ними и начинается дорога на Когурё, так что мы на самой окраине мохэских земель.
– Сколько тут охраны? – В ее голове роились возможные способы побега.
– Шесть человек по периметру, – ответил Чаболь, осторожно оглядываясь.
Почему их не убили? Для чего взяли в плен? Неужели мохэсцы надеялись использовать пленников, чтобы что-то получить от Когурё?
Кымлан знала, что Владыка ни за что не пойдет на поводу у варваров, кого бы они не захватили в заложники – хоть младшего принца Науна. И с болью представляла отчаяние Науна. Она все яснее понимала, что Совет не позволит ему спасти своих людей, ведь против их жизней на кону стояла честь, репутация и благополучие Когурё.
– Мохэсцы считают, что ты важная птица, – прошептал Чаболь, наклонившись так низко к Кымлан, что его нос едва не коснулся ее щеки. – Пока ты была в отключке, сюда приходил их командир, внимательно рассматривал твои доспехи. Похоже, они решили, что схватили молодого генерала. Нужно любой ценой сохранить в тайне, что ты женщина, иначе… – Чаболь не договорил и в ужасе зажмурился, но Кымлан и так поняла, что он имел в виду. От этой мысли что-то судорожно дернулось в ее пустом желудке.
Время тянулось медленно. Им принесли воды и какую-то отвратительную похлебку в деревянных, грубо сделанных плошках. Ели они по очереди. Кымлан ненавидела свою беспомощность и неподвижную руку, пока развязанный на время Чаболь кормил ее, словно ребенка. Омерзительная еда не лезла в горло, но она понимала, что нужно проглотить хоть что-то, чтобы набраться сил. Над головой раздавались голоса охраны, но Кымлан не понимала ни слова на незнакомом языке. Если выберется отсюда, то обязательно выучит мохэский.
Внезапно кто-то схватил ее за воротник и, как беспомощную куклу, дернул вверх. Перед лицом предстали жадные, дикие глаза караульного и растянувшиеся в хищном оскале губы. Не понимая, в чем дело, Кымлан инстинктивно ощутила, что случилось что-то страшное. Она покосилась в ту сторону, куда был направлен взгляд стражника, и увидела свой прорезанный доспех, из-под которого виднелась залитая кровью ткань, перетягивающая грудь. Тягучая волна страха огнем скользнула вдоль ее позвоночника.
Она раскрыта…
Чаболь нервно метался где-то под ногами, но Кымлан не могла отвести глаз от безумного, звериного лица мохэсца. Она заледенела и даже, казалось, перестала чувствовать боль в раненом плече.
Сзади к караульному подошел еще один, и они обменялись негромкими фразами. Гадко ухмыльнувшись, вцепившийся в нее варвар слегка кивнул напарнику и потащил Кымлан к кривой, уродливой двери – к выходу из клетки. По плотоядному выражению их лиц нетрудно было догадаться, что именно они собирались делать.
– Куда вы его тащите? Отпустите, кому говорю! Да вы хоть знаете, кто это? – отчаянно, на одной ноте запричитал Чаболь и, судя по звуку, пополз следом. – Не смейте! Если с ним…
Позади послышался глухой удар, и голос друга смолк, словно его отсекли мечом.
От страха за себя, близкого человека и свое будущее Кымлан впала в оцепенение. Она пыталась повернуть голову, чтобы убедиться, что Чаболь жив, но не смогла. Сдавленно ругаясь и желая оказать хоть какое-то сопротивление, она услышала отдаленные крики и топот нескольких пар ног. Стражники остановились так резко, будто наткнулись на невидимую преграду, и Кымлан уловила впереди какое-то движение.
В нескольких шагах от них стоял высокий молодой мужчина в окружении череды воинов, с готовностью обнаживших мечи. Он что-то громко сказал солдатам, которые крепко держали Кымлан с двух сторон, и ее «провожатые» недовольно заворчали. Однако перемена в их настроении была очевидна, и у Кымлан забрезжила слабая надежда, что ее не тронут. Воин перед ней был одет иначе, чем рядовая охрана, – очевидно, он важная персона в племени. Сейчас Кымлан отдала бы все на свете, лишь бы узнать, о чем они говорят.
В любом случае, стража нехотя повиновалась и отпустила «добычу», которая едва устояла на ногах. Вся кровь будто разом отлила от сердца и теперь болезненно пульсировала в ране. В глазах темнело. Спасший ее воин возродил потухшую было надежду на спасение. Если бы ее хотели убить, то не стали бы мешать караульным, а значит, пленница для чего-то была нужна.
– Сама идти сможешь? – вдруг на чистейшем когурёском спросил молодой воин, хмуро оглядывая едва живую девушку. Его лицо было мягче, чем у мохэсцев, чьи острые, диковатые черты казались Кымлан отталкивающими.
– Да. – Она хотела задать множество вопросов, но смогла выдавить только это.
Мужчина кивнул и, цепко взяв за здоровое плечо, повел ее мимо притихших солдат куда-то в темноту. Что он собирается делать? Куда ведет? И откуда здесь, во вражеском племени, взялся когурёсец?
Чаболь оказался прав: их в самом деле держали в небольшом гарнизоне, где, судя по всему, была сосредоточена лишь малая часть армии мохэ.
Миновав расставленные шатры, они подошли к деревянным укреплениям, которыми заканчивалась территория лагеря. Впереди темной грядой маячили толстые стволы деревьев, а за ними – густой лес. Кымлан едва переставляла ноги, сосредоточившись на том, чтобы не упасть. Ночь была так черна, что она не видела ничего в пределах двух шагов. От напряжения кровь стучала в висках, а безумная мысль о побеге не давала покоя. Но Кымлан понимала, что пытаться сбежать здесь, в совершенно незнакомой местности, и в ее состоянии равносильно самоубийству. Лучше не злить провожатого и выяснить, чего от нее хотят.
Вскоре лес закончился, и Кымлан увидела много ярких огней впереди. Значит, ее ведут в одно из многочисленных селений мохэ. Языки пламени в каменных чашах, освещавших едва выглядывающие из земли крыши домов, метались перед глазами, как смазанные пятна. Голова горела, словно в адском пламени, а желание сделать глоток воды стало невыносимым. Силы иссякли настолько, что хотелось просто упасть и забыться. Прекратить эту бессмысленную борьбу и наконец почувствовать блаженное умиротворение и покой. Но стоило только подумать о Чаболе и других пленных, и Кымлан поняла, что не может позволить себе сдаться. Если ей суждено умереть, то перед смертью она должна хотя бы попытаться спасти друзей. Сделать хоть что-то, чтобы на другом берегу реки Вечности без стыда смотреть в глаза матери, некогда отдавшей за нее свою жизнь.
Мысли о скорой смерти вяло понесли ее разум туда, где осталось все, что она так любила – в родное Когурё. В теплый дом отца, для которого Кымлан стала единственной отрадой после гибели жены; в королевский дворец, где она нашла настоящую дружбу и впервые испытала любовь; к широким разливам рек и скалистым холмам. Увидит ли она когда-нибудь снова близких? И если нет, долго ли они будут горевать о ней? Грудь сдавило от тоски, когда она представила одинокого, безутешного отца, коротающего темные ночи в своей маленькой комнате. Нет, ей нужно взять себя в руки и во что бы то ни стало выбраться отсюда. Если болезнь не убьет ее раньше.
Путь показался бесконечно долгим, и когда, казалось бы, сил для следующего шага у Кымлан совсем не осталось, провожатый подвел ее к двускатной крыше, покрытой леопардовыми шкурами поверх соломы и бревен, и открыл деревянную дверь. На дрожащих ногах она спустилась по земляным ступеням. Полутемное помещение слабо освещалось стоявшими возле стен металлическими треногами, в которых весело трещал огонь. Слева темнела печь, от которой еще исходило тепло вместе с дымом, прозрачно-сизыми клубами уходящим через отверстие в потолке.
Кымлан замерла, невольно оглядывая непривычное жилище. Когда несколько дней назад она прибыла в поселение мохэ, ей, принцу Науну и сопровождавшему их министру Ёну выделили по большому и довольно благоустроенному шатру. Сейчас же она впервые находилась в настоящем мохэском доме. И на некоторое время даже забыла о болезненно пульсирующей ране, с интересом разглядывая диковинное убранство.
Укрепленные деревом стены были увешаны шкурами, костяными изделиями и мечами с замысловатыми узорами, которые, вероятно, ни разу не участвовали в битвах и служили лишь украшением. Просторная комната была разделена на две части свисавшей с потолка дорогой тканью, явно купленной у торговцев империи Цзинь. Из-за неплотно задернутой ширмы выглядывал край ложа, застеленного шелковым покрывалом. Хозяин этого дома явно был не простым человеком, раз мог позволить себе столь роскошные для обычных мохэсцев вещи.
Блуждающий взгляд Кымлан наткнулся на неподвижную спину незнакомца. Перед ней стоял невысокий широкоплечий мужчина, но она видела лишь темно-серый, схваченный на талии широким поясом балахон и длинную косу, лежавшую на спине.
Воин, который привел Кымлан, поклонился ему и сказал что-то на мохэском. Незнакомец коротко кивнул и обернулся.
Провожатый ткнул ее в бок.
– На колени!
Но Кымлан и не думала повиноваться.
Прищурившись, она пыталась рассмотреть человека перед собой в тусклом свете огня. Он был ей совершенно не знаком. И она не видела его среди глав пяти кланов, когда они с принцем Науном прибыли за данью.
Это был юноша не старше семнадцати лет – примерно ровесник Кымлан. Высокие скулы, жесткая линия губ, выразительные, с поволокой, глаза и твердый подбородок выдавали в нем непокорную натуру. С большой натяжкой его можно было бы назвать красивым, если бы не дикий взгляд, как у голодного зверя. Такое же жестокое выражение лица она замечала у всех мохэсцев. Но черты этого молодого человека странным образом и пугали, и притягивали одновременно. У него в ушах качались причудливые костяные серьги, с пояса спускались стеклянные бусы вперемешку с леопардовыми хвостами, что свидетельствовало о высоком статусе в племени. Да и воин, приведший Кымлан, обращался к хозяину дома очень уважительно, что наталкивало на мысль о его близости к главе племени.
«Если он важная персона среди дикарей, возможно, с ним удастся договориться», – успела подумать Кымлан, прежде чем жесткие ножны ударили ее под колени. Ноги подогнулись, и она рухнула на земляной пол. Несмотря на унижение, это оказалось ее спасением: она бы не смогла простоять больше и минуты, – настолько была измучена физически.
– И откуда в войске Когурё взялась женщина? – В хрипловатом низком голосе прозвучала явная усмешка. – Вот жалость! Я думал, что поймал в сети крупного карпа, а он на деле оказался мальком!
Кымлан распахнула глаза, уставившись в лицо незнакомца. Он знал ее язык? Но откуда? Его кто-то научил, и хотя говорил он не очень хорошо, смысл слов был понятен.
Она покосилась на стоявшего рядом воина, который привел ее сюда.
– Я подслушал разговоры пленных, думаю, она много значит для принца Науна, – сказал тот, бросив на Кымлан холодный взгляд.
– Где твоя гордость? – обратилась она к нему. – Ты же когурёсец! А стал шавкой какого-то мохэского мальчишки!
– Не тебе меня стыдить, жалкая королевская подстилка! – воскликнул воин, гневно оборачиваясь к Кымлан и замахиваясь для удара.
– Тише, Даон, успокойся, – негромко остановил его незнакомец. В его голосе звучало явное предупреждение, и слуга замолчал, послушно склонив голову:
– Прости, Мунно…
«Мунно. Его зовут Мунно», – застучало в висках знакомое имя, но Кымлан никак не могла вспомнить, где его слышала.
Мунно обошел пленницу, тщательно изучая со всех сторон, отчего у нее неприятно похолодело внутри. Она чувствовала, что он оценивает ее, вот только не понимала, для чего именно. Ясно было одно – убивать он ее пока не собирается и привел в свое жилище с какой-то целью.
– Ты довольно красива, – вынес он вердикт, становясь прямо перед ней. Ее лицо находилось на уровне его пояса, и Кымлан видела, как мерно поднимается и опускается его грудная клетка. – Ты женщина принца Науна?
Кымлан подняла голову.
Тяжелый взгляд Мунно коснулся ее плеч, словно металлический доспех. Это был совсем не простой человек. Но почему-то он пробуждал не страх, а желание узнать, что же таится в глубине его угольно-черных глаз.
– А кто ты такой? – огрызнулась она, не мигая, глядя ему в глаза, которые будто держали ее на поводке и не давали опустить голову.
Губы Мунно растянулись в некоем подобии удивленной улыбки, и он присел на корточки, чтобы их с Кымлан лица оказались вровень.
– Что ж, думаю, самое время представиться. – Он криво ухмыльнулся, и в темной бездне его глаз мелькнули загадочные искры. Не то опасные, не то задорные. – Я старший сын вождя племени Сумо[3 - Одно из мохэских племен, куда и попала в рабство Кымлан. Оно граничило с Когурё, с которым часто происходили военные столкновения.], Мунно.
Кымлан открыла рот, поразившись тому, как сразу не вспомнила, что вождь на приветственном ужине хвалился своим сильным и необычайно умным сыном.
– Видимо, ты не приветствовал посланников Когурё не потому, что уехал в соседние земли, а потому, что в этот момент был занят подготовкой нападения на нас? – стиснув зубы, проговорила Кымлан. Она чувствовала, как ненависть за убитых солдат и едва спасшегося принца огненными языками поднималась от кончиков пальцев ног до макушки.
– Быстро соображаешь, – неприятно оскалился Мунно. Наклонив голову, он с интересом изучал располосованный доспех и рану на плече, которая от его взгляда, казалось бы, заболела еще сильнее. – Я смотрю, жить тебе осталось недолго: рана нехорошая и уже загноилась. Буду краток. Я хочу вернуть все, что вы отняли у моего народа: людей, зерно, кожу и лошадей. В обмен на твою жизнь. Если напишешь письмо принцу Науну, я отведу тебя к лекарям и, как только когурёсцы выполнят все требования, отпущу. Если нет, убью прямо сейчас. Выбирай.
– С чего ты взял, что моя жизнь ценна? – Кымлан стало и смешно, и горько. Неужели будущий вождь всерьез считает, что королевский дом пожертвует только что собранной данью ради какой-то женщины? Пусть даже и той, которая, по Пророчеству, должна принести мир Когурё. Мунно оказался не таким уж и умным.
– Если ему безразлично, что его женщина умрет, то…
– Как ты собираешься стать вождем, если так плохо изучил своего противника? – Кымлан смотрела на него с откровенной издевкой. Глупый мальчишка! – Когурё никогда не пойдет на сделку с врагом, слышишь? Никогда! А я никогда не предам своих. Поэтому не будем тянуть время, убей меня, как и обещал.
Мунно изменился в лице и медленно выпрямился, взирая на Кымлан со смесью недоверия, непонимания и… уважения?
– Она права, – вдруг подал голос Даон. – Когурёсцы – бездушные негодяи, им нет дела до своих людей. Девчонка бесполезна.
– Замолчи! – вспыхнула Кымлан. – Предатель!
– Уведи ее обратно. Не хочу пачкать руки кровью слабой девчонки. Сама сдохнет, – жестко бросил Мунно и повернулся к затухающему огню.



Глава 2. Кымлан


Ослепительные всполохи плясали в глазах, но не вызывали ни капли страха, будто огонь был так же естественен, как воздух, вода и земля. Треск деревянных перегородок, запах жженой соломы на крыше и рвущий душу крик только что появившегося на свет младенца совершенно не пугали, но словно затягивали внутрь объятого огнем жилища. Звали, приказывая двигаться вперед.
Тонкие дубовые двери вспыхнули сине-оранжевым пламенем, хрупкая створка вывалилась наружу, открывая взору полыхающую спальню. Тяжелое одеяло уже тлело по краям, огонь подбирался к неподвижно лежащей на разворошенной постели женщине и ребенку. Запах свежей крови смешался с вонью тлеющей ткани и горящих стен. Оранжевые языки сердито лизали дверной проем, перед которым стояла Кымлан. Новорожденный истошно кричал, суча уродливыми, перепачканными чем-то темным ножками, но лежащая рядом мать даже не пошевелилась. Она уже мертва?
С горящего потолка на кровать сыпались искры, а перегородки и опоры трещали, грозясь в любой момент обрушиться и похоронить под собой младенца.
«Девочка должна выжить. Ребенка нужно спасти!» – стучала в голове одна-единственная мысль.
Плотный черный дым разъедал глаза и забивался в горло, словно горький кляп. Кымлан уткнулась носом в рукав на сгибе локтя и ринулась к постели. Тут охваченная огнем балка с грохотом рухнула сверху, припечатав ее к горячему полу. Спину обожгло чудовищной болью, но обездвиженная Кымлан не могла пошевелиться – только с отчаянием смотреть сквозь огненное марево пожара на истошно кричащее дитя.
«Она не может погибнуть! Не сегодня!»
Огонь прожег ее насквозь, устремившись в самое сердце. В глазах бешено метались слепящие искры, а по венам текла уже не кровь, а жидкая лава.
Кымлан подняла голову. Пламя лизало маленькую, едва покрытую черным пушком головку, крохотные ручки и ножки, но не причиняло младенцу вреда. Дитя вдруг успокоилось и, повернув голову, посмотрело на Кымлан ясными, чистыми глазами.
Горячими ручейками огонь устремился к болезненно пульсирующему плечу. Атакуя боль, сражался с ней и отвоевывал право на жизнь для умирающей Кымлан. Он уже не раз спасал ее, и она не боялась, зная, что выживет.
Этот сон снился ей уже много лет, и Кымлан догадывалась, что тем ребенком была она сама. Отец вынес новорожденную дочь из горящего дома, но не смог спасти жену. С тех пор огонь стал ее главным союзником и спасителем. Несмотря на сопротивление, он жил в ней и был ее сутью.
Прогорклый запах дыма уступил непривычным ароматам незнакомых трав. Бушующий в крови пожар потух, и Кымлан ощутила, что лежит на твердой поверхности. Где-то рядом звучали негромкие мужские голоса, два из которых показались ей смутно знакомыми.
– Вы обещали спасти ее!
Сердце Кымлан радостно встрепенулось: это говорил Чаболь. Значит, он жив, и с ним все хорошо.
– Я сделал все, что мог: позвал лекаря и даже позволил ей остаться в моих покоях. – Кымлан узнала в исковерканных когурёских словах Мунно. – Теперь все зависит от вашего государя.
Чаболь не то всхлипнул, не то вздохнул, а Кымлан замерла, боясь выдать, что пришла в себя и все слышит. Что сделал этот негодник? Неужели он пошел на сделку с врагами?
– Если она важна для Когурё так, как ты говоришь, то ее выкупят. В противном случае она будет казнена вместе с вами.
– Ка-казнена?.. – прошелестел Чаболь, и Кымлан живо представила, как его маленькие глаза на круглом лице распахнулись в искреннем ужасе.
– На Совете племен все вожди выступили за то, чтобы казнить пленных, и мне не удалось их переубедить. Женщине не место на войне. Как жаль, что девушка, которая, по Пророчеству, должна была принести мир своему народу, оказалась не способна спасти даже саму себя, – в суровом голосе Мунно проскользнула насмешка.
Кымлан перестала дышать. Угасший было огонь разгорелся с новой силой. Она открыла глаза и неуклюже приподнялась на локтях, желая придушить предателя Чаболя, который раскрыл врагу ее тайну.
– Ты! Как ты посмел! – хрипло выдавила она, пытаясь встать на ослабевшие после болезни ноги.
Сидевший на грубо сколоченном табурете Мунно вскочил с места, а Чаболь, стоящий на коленях, радостно заерзал по полу.
– Ты жива! – воскликнул он, улыбаясь от уха до уха, словно не замечал испепеляющего взгляда подруги детства. – Слава Небесам!
– Что ты ему рассказал? – злобно глянув на Мунно, прохрипела Кымлан.
– Достаточно, чтобы понять, какую ценность ты представляешь для Владыки и всего Когурё. – Жесткие, будто высеченные из камня губы Мунно растянулись в издевательской усмешке. – Видишь ли, твой друг оказался сговорчивее, как только я предложил ему спасти твою жизнь. Видимо, ты и правда очень важна для когурёсцев.
– Будь ты проклят! – выпалила Кымлан, ища глазами оружие. Но украшавшие стены клинки кто-то убрал, видимо, из опасений, что пленница причинит вред сыну вождя. На столе, прямо рядом с Мунно, лежал уродливый изогнутый меч. Сделав над собой усилие, Кымлан безрассудно кинулась к оружию. Но варвар молниеносно схватил его и направил ей в грудь.
– Если не хочешь, чтобы я убил твоего друга, успокойся и ляг, Избранная. – Он криво ухмыльнулся, оценивающе осматривая полуобнаженную девушку.
Кымлан опустила голову и обнаружила, что на ней были лишь широкие нижние штаны и повязка на плече, слегка прикрывающая голую грудь. Она свирепо уставилась на Мунно, тяжело дыша и безумствуя от собственного бессилия.
– Ну-ну, ни к чему злиться, это замедлит выздоровление. И расстроит твоего верного пса. – Враг шагнул вперед, оттесняя ее к постели. Ненавистный дикарь просто издевался на ней, пользуясь своей властью! – Он так волновался о тебе, целыми днями только и ныл, что ему нужно убедиться, что я сдержал слово и позвал лекаря. Поэтому не будем расстраивать твоего единственного защитника. Ложись, или я вновь отведу тебя в клетку. Поверь, мои солдаты очень тебе обрадуются.
Кымлан, казалось, потратила весь запас сил на бессмысленное сопротивление и сейчас чувствовала себя опустошенной. Под натиском Мунно она послушно вернулась на кровать, которой в этой душной землянке служила жесткая скамья, накрытая какой-то истертой грубой тканью. Чаболь по-прежнему сидел на коленях, не смея поднять взгляд, и что-то невнятно бормотал под нос.
– Прости, Кымлан… прости, что опять разочаровал тебя… Я лишь хотел… хотел, чтобы ты выжила…
Посмотрев на друга детства, Кымлан ощутила, как в груди что-то болезненно дернулось. Ей было жаль его; этот добрый, славный мальчуган, который всю жизнь восхищался отважной соседской девчонкой, не раз вызволявшей его из передряг, готов был сделать все что угодно ради ее спасения. Даже отправиться на войну. Даже пойти на сделку с врагом. Но гордость истинного когурёсца не позволяла Кымлан простить его предательство. Они все поклялись в верности государю и стране, знали, на что шли.
– Так-то лучше. Хорошая девочка. Пока из Куннэ[4 - Столица Когурё до 427 года.] не прибудет ответ, останешься здесь. Даон! – крикнул Мунно куда-то наверх, и верный пес тут же примчался на зов хозяина. – Уведи этого обратно. – Он ткнул носком сапога сидящего на полу Чаболя и вложил меч в ножны.
Даон и еще один стражник подхватили Чаболя под руки и грубо потащили вверх по ступеням.
Кымлан оказалась один на один с сыном вождя. В ее голове роились безумные мысли об убийстве Мунно, пока она пристально следила за каждым его движением. Представляла, как вонзает кинжал в шею врага, как ярким фонтаном брызжет кровь из сонной артерии, но не могла не отметить его некоторого благородства. Он оставил ее здесь, а не вернул к пленным, где его невежественные солдаты могли сотворить с ней нечто ужасное. Поступок Мунно говорил о каких-то зачатках чести и совести, что Кымлан ценила превыше всего.
– Не смотри на меня так, сбежать не получится. И убить меня тоже. – Мунно прислонился к столу и повернулся, ехидно улыбнувшись Кымлан. – Во-первых, мои покои охраняют два десятка солдат, во-вторых, я сплю очень чутко, ну а в-третьих, я видел твои навыки в бою и прямо скажу: ты мне не соперник.
Дерзкий варвар самодовольно ухмыльнулся, наслаждаясь гневом Кымлан, который отчетливо читался у нее на лице.
– Не соперник? – выплюнула она, дрожа от ярости. – Меня лично обучал принц Наун!
Мунно громко расхохотался, запрокинув назад голову. Выпирающий кадык на мощной шее задвигался, почему-то привлекая внимание Кымлан. Она еще больше разозлилась – теперь уже на саму себя – и уставилась в пол, чтобы скрыть свои эмоции.
– Наверное, он слишком сильно оберегал свою Избранную, опасаясь, что она покалечится. – Мунно приблизился к ней и наклонился, уперев ладони в колени. Внезапно его лицо оказалось так близко, что Кымлан инстинктивно отстранилась. Дикие черные глаза мохэсца вызывали у нее в душе смесь страха и, как ни странно, желания обуздать дикаря. Стереть с его наглого лица отвратительную усмешку и показать, что он – ничто по сравнению с достойными воинами Когурё. И с ней.
Мунно внимательно разглядывал Кымлан, совершенно не стесняясь своего интереса.
«У этого варвара совсем нет понятия о приличиях!» – подумала она, покраснев, и почувствовала себя от этого еще более ужасно. Мужчины в Когурё никогда не вели себя так непристойно.
Мунно медленно выпрямился и равнодушно произнес:
– Советую поспать. Лекарь предупредил, что еще несколько дней тебе нужен покой. Если не хочешь, чтобы рана открылась вновь, ложись и не делай глупостей.
С этими словами он откинул темно-красную ткань, которая отделяла его спальню от остальной части дома, и скрылся на своей территории, оставив Кымлан в полном раздрае. Слушая тихое шуршание за ширмой, она терзалась тяжелыми мыслями.
Негодник Чаболь поступил отвратительно. И его не могло оправдать даже желание спасти ей жизнь. В какое ужасное положение он поставил своим письмом принца Науна! Его Высочество наверняка считал Кымлан погибшей и уже горько оплакивал ее и бойцов, которых потерял в походе. Но Мунно, не зная истинного положения дел в Когурё, даже не предполагал, что это был блеф. Чаболь сильно преувеличил значение Кымлан для правящего дома. Пророчество, произнесенное придворной шаманкой в день рождения Кымлан, никто не воспринял всерьез. Все ждали появления великого героя, но в ту ночь родилась Кымлан – дочь начальника дворцовой стражи.
Разве могла женщина принести мир и закончить кровопролитные войны? Просто немыслимо!
Министры разочарованно вздохнули и решили, что шаманка ошиблась. Они забыли о пророчестве и вернулись к своим делам.
Однако Кымлан ни на секунду не забывала о тех роковых словах: «В ночь, когда Черный дракон поглотит Луну, из огня родится дитя, которое станет спасением для народа Когурё». Она вспомнила ту роковую ночь, когда едва не погибла, стоило увидеть свет, и большой уродливый шрам на левой ноге протяжно заныл, вторя ее переживаниям.
Это проклятое письмо разбередит душу принца ненужными волнениями, потому что она точно знала, что Владыка не вернет дань ради сохранения жизни глупой девчонки, возомнившей себя великим воином.
Измученная горькими раздумьями, Кымлан наконец задремала.

Время шло, и Кымлан уже потеряла счет дням, проведенным в заточении. Позабыла, как выглядит солнце, трава, небо и деревья. Она томилась в подземелье, ужасаясь, как мохэ могут жить в этих погребах. Здесь было сухо и тепло, но ей не хватало воздуха, простора и свободы. Почти до рассвета она куталась в грязную, пропитанную кровью и по?том одежду, и пыталась хоть ненадолго забыться болезненным сном. Рана на плече довольно быстро зажила, но сердитый Даон все равно продолжал ежедневно приносить ей отвратительное пойло, которое называл лекарством. Кымлан морщилась, кривилась, но послушно пила. Несколько раз к ней приходил сгорбленный, худой старик, обвешанный какими-то странными амулетами, чтобы промыть и перевязать рану, бормоча что-то под нос.
Все ее мысли были в родном Когурё рядом с принцем Науном. Она извелась, переживая за господина, сердце которого сейчас наверняка разрывалось от невозможности спасти ее. В его чувствах она не сомневалась ни капли – знала, что любовь принца к ней хоть и запретная, но настоящая.
Бесконечными ночами она вспоминала родительский дом, отца и Дерево рода на вершине холма, куда она ходила, когда ее одолевали сомнения или тяжелые думы. Отец говорил, что этот дуб посадил еще великий государь Мухюль Тэмусин четыреста лет назад, и все женщины в роду ее матери ходили к нему молиться за своих мужей и сыновей, ушедших на войну. По его словам, древо всегда слышало молитвы нуждающихся и хранило любимых от бед. Кымлан так привыкла в это верить, что сроднилась с Деревом, выговаривая ему все свои тревоги и спрашивая совета, как у доброго друга.
Когурё… Родная земля, которая воспитала ее смелой, непреклонной и полной гордости за свою страну. Все когурёсцы, от мала до велика, чувствовали прочную связь с землей, на которой родились и выросли их предки. Она, как и то четырехсотлетнее дерево, вросла в их души и пустила корни глубоко в их сердцах, навеки привязав к себе. Когурё – воинственное, мощное царство, наводящее ужас на соседние племена и маленькие государства, – не знало поражений и всегда отстаивало свое право владеть тем, чем пожелает.
И вот какая досада: Избранная Небесами вдруг стала пленницей некогда завоеванных варваров…
Кымлан злилась, до боли стискивала зубы и комкала истертое покрывало, которое ей выделил Мунно в качестве одеяла. У нее было только два пути: либо умереть, либо сбежать. Оставаться в плену было невыносимо. Однако где-то в глубине души она была благодарна сыну вождя за то, что он оставил ее у себя и, в общем-то, относился к ней с уважением. Конечно, он скорее просто жалел женщину, попавшую в беду, но для Кымлан в ее положении этого было достаточно. Да и еда, которую два раза в день приносил Даон, была куда лучше той отвратительной похлебки, которую она ела в клетке с Чаболем. Но сердце ее рвалось от неизвестности, и она не прекращала придумывать план побега.
Две попытки выбраться из этого удушающего погреба не увенчались успехом. Мунно не обманул, сказав, что ее круглосуточно охраняют. Когда Даон заметил ее, тихо крадущуюся вверх по ступеням, то рассвирепел и молча толкнул обратно, отчего Кымлан кубарем скатилась прямо под ноги проснувшемуся Мунно. Он, по обыкновению, ухмыльнулся и, налив воды в глиняную чашу, жадно выпил залпом.
– Ты пытаешься сохранить дань или свою жизнь? – спросил он, ленивым движением руки запахивая на груди легкий ночной халат. Он совершенно не выглядел сонным, будто и вовсе не ложился спать. Черные, дикие глаза безотрывно смотрели на Кымлан, словно пытались пробраться к ней в душу и узнать, что там.
– Я не собираюсь отвечать, – отрезала она и отвернулась, сердито сопя.
Кымлан не знала, как себя вести. С одной стороны, Мунно купился на уловку Чаболя и теперь считал ее Избранной. Это давало какую-то надежду на то, что ее, по крайней мере, не будут насиловать и пытать, снижая тем самым ценность. А с другой, она понимала, что обман раскроется сразу, как прибудет гонец из Куннэ, и Мунно узнает, что в Когурё она никто. Просто дочь начальника дворцовой стражи, которая решила поиграть в войну.
Сколько Кымлан себя помнила, это всегда было ее болью: отец, потрясенный трагичной смертью жены, видел смысл своего существования в дочери, которую почти вознес на пьедестал. Он один искренне верил в Пророчество и считал Кымлан особенной. Воспитанная военным, убежденным в ее великом будущем, с детства подвергаемая насмешкам из-за своей несостоявшейся миссии, Кымлан изо всех сил пыталась доказать, что предсказание придворной жрицы правдиво. Что глупые старики-министры ошибаются, и она действительно рождена для великой цели. Уже в семь лет она вполне сносно владела основными приемами боя на мечах, а в шестнадцать умолила принца взять ее с собой в поход за данью к мохэ. Наун – всю более или менее сознательную жизнь влюбленный в Кымлан – сначала наотрез отказался, но в конце концов она убедила его, сказав, что рядом с ним ей ничто не угрожает. Как оказалось, она ошиблась: принц спасся, она оказалась в плену, а ее будущее было весьма туманно. Словно Небеса все еще раздумывали, как нарисовать линию ее судьбы: прямой и ясной или же тонкой и извилистой? А может быть, вообще оборвать ее прямо сейчас.
– Почему ты стала воином? – вдруг спросил Мунно. Он облокотился ладонями на стол, отчего полы его халата слегка разошлись, обнажая в треугольном вырезе смуглую грудь.
– К чему тебе это знать? – огрызнулась Кымлан, отводя взгляд.
– В моем племени женщины никогда не воевали. Признаться, я сперва не поверил Даону, что плененный вельможа совсем не боевой генерал, а девчонка, нацепившая доспехи с чужого плеча. – Мунно усмехнулся, не мигая глядя на нее исподлобья.
– Где мой меч? – Кымлан пропустила оскорбление мимо ушей, поклявшись себе отомстить за него позже.
– Он так дорог тебе? Почему? – Он шагнул в сторону своей спальни и, откинув штору, выудил инкрустированные золотом ножны. Схватившись за рукоять, украшенную на конце пушистой кистью, Мунно медленно потянул меч и внимательно осмотрел клинок. Свет огня в чашах отразился от холодного металла и на секунду осветил его лицо. – Это подарок принца?
– Если я расскажу, это что-то изменит? Ты все равно забрал его себе, и обратно получить его я не смогу.
– Странно… – протянул Мунно. – Почему ты решила, что можешь принести мир Когурё, став воином? Мне кажется, это противоречит сути твоего предназначения, о котором говорится в Пророчестве.
– Потому что только войной можно добиться мира.
Кымлан стало больно оттого, что он задел чувствительные струны ее души. Будто выпустил стрелу, которая, пробив броню, попала прямо в грудь. Она не хотела открываться ему и рассказывать, что в течение всей жизни пыталась оправдать свое существование. Он был врагом, который удивительным образом нащупал самые болезненные точки на ее сердце. Но раскрыть правду она не могла, иначе они с Чаболем лишатся единственного шанса на спасение.
– Ты, верно, очень гордишься своей страной. – Мунно презрительно скривился. – Завоевательными войнами, расширением границ, хорошо обученной и огромной армией, которая по первому зову короля готова напасть на слабые племена и покорить их, проливая реки крови невинных людей.
– Для меня важно лишь Когурё и благополучие моего народа. А какой ценой мы этого добьемся, не имеет значения. – Вскинув голову, Кымлан смело посмотрела противнику в глаза, которые заледенели, превратившись в два колючих черных осколка.
– А как же мой народ? – тихо поинтересовался Мунно. – Однажды я стану вождем и буду заботиться о своих людях так же, как твой Владыка о своих. Почему ты считаешь, что ему позволено отнимать чужое?
– Победитель имеет право на награду, – отрезала Кымлан.
– По-твоему, это правильно? Нагло захватывать территории, грабить и кичиться своим могуществом? – В голосе Мунно зазвенели металлические нотки, однако Кымлан, уверенная в своей правоте, не дрогнула.
– Так устроен мир. Сильный подавляет слабого и имеет право на все, что в состоянии получить.
– Значит, я по праву сильнейшего тоже могу сделать с тобой все, что захочу? – В глазах Мунно полыхнул огонь, и Кымлан почувствовала, как воздух между ними заколебался от его ярости.
– Я пленница. Это твое право.
Он отошел от стола и медленно направился к ней. В его обманчиво расслабленной позе таилось столько угрозы, что Кымлан даже перестала дышать. Он двигался плавно, словно хищник на охоте, но она не шевельнулась, не опустила глаз, зная, что нельзя показывать зверю страх. Только крепче впилась пальцами в деревянный край лежанки.
Мунно встал перед ней, и Кымлан увидела, как часто вздымается его грудь в такт дыханию. Он наклонился, чтобы их лица оказались вровень – настолько близко, что Кымлан едва не отшатнулась. Подобное она позволяла лишь одному человеку, и от близкого присутствия чужого мужчины у нее в душе поселился необъяснимый, бесконтрольный хаос.
Мунно провел пальцами по ее щеке и спустился на шею. Его рука была шершавой, жесткой и очень горячей, будто это у него, а не у Кымлан, по венам разливался огонь. Ее сердце заколотилось так, что она чуть не задохнулась. Слегка сжав шею пленницы, Мунно опасно улыбнулся и дернул ее вверх, заставляя вскочить на ноги. Он молча смотрел ей в глаза, будто изучал плескавшиеся там эмоции. Кымлан должна была попытаться его ударить или хотя бы отцепить ладонь, но не могла пошевелиться и лишь сжимала трясущиеся пальцы в кулаки. Ей казалось, что прикосновение к нему, даже удар, станет непоправимым шагом в пропасть, со дна которой ей уже никогда не подняться. Поэтому всеми силами давила в душе закипающие под его взглядом эмоции и боялась шелохнуться.
– Мунно! Мунно! – Громкий голос Даона прозвучал словно из другого мира, и мохэсец выпустил Кымлан из рук. Она опустилась обратно на лежанку, стараясь сохранить хотя бы видимость достоинства.
Слуга остановился посередине комнаты, переводя недоуменный взгляд с хозяина на пленницу.
– Что случилось? – ровно спросил Мунно.
– Из Когурё пришел ответ.



Глава 3. Наун


Длинные коридоры дворца все не кончались, а Наун сгорал от нетерпения и волнения. Сегодня должно все решиться: сохранит ли он честь или станет негодяем, не сумевшим спасти любимую женщину. Слуги безмолвно семенили следом, пытаясь поспевать за его широким шагом.
После того рокового письма от мохэ он почти не спал, проклиная себя за свою королевскую кровь, которая сковывает его по рукам и ногам. За то, что спасся и оставил Кымлан в жестоком кровавом месиве один на один с врагами – бросил ее в лапах смерти, оправдывая себя выполнением государственного долга.
Дома его встретили как героя. Первое задание, которое поручил ему отец, наконец-то признав, что младший сын вырос, Наун выполнил, но какой ценой – не волновало никого. Сколько раз он силился вернуться, но каждый раз его останавливали королевские слуги. Никто не позволял ему быть мужчиной, который хочет спасти любимую женщину. Советник Ён установил за ним круглосуточное наблюдение, и без его ведома принц не мог сделать ни шагу. Ведь Наун был сыном Владыки, и его жизнь принадлежала не ему, а Когурё.
Верный слуга Набом, тайно отосланный обратно, не смог найти Кымлан среди множества трупов. Это оставляло надежду, что она жива, но, возможно, находилась в плену.
И письмо наглого мохэского ублюдка подтвердило его худшие предположения.
Наун не раз убеждал отца пойти на уступки и вызволить, выкупить, отбить девушку у мохэсцев, но Владыка каждый раз отвечал одно и то же:
– Это вопрос государственной важности, и решение принимать не нам с тобой. На Совете министров все обсудим и придем к общему мнению.
Когда дело касалось неудобных вопросов, отец предпочитал не брать на себя ответственность и предоставлял министрам право все решать за него. К чувствам сына он всегда относился снисходительно, не пресекая их с Кымлан тесную дружбу, но и не одобряя. Скорее всего, он считал это безобидной детской привязанностью, которая ослабнет сама собой, когда Наун станет вести себя подобающе статусу и женится на дочери какого-нибудь важного советника.
Наун ждал Совета с ужасом, хоть в глубине души и предчувствовал его исход. Сердце рвалось к Кымлан, разлеталось на ледяные осколки при мысли о том, как над ней, совсем юной девушкой, изгаляются варвары, у которых не было ни малейшего понятия ни о чести, ни о благородстве. А самое главное, что делать ему, если министры не согласятся на условия мохэ?
Полы длинного шелкового одеяния развевались от его решительных шагов. Руки сжимались в кулаки от страстного желания любой ценой защитить свою любовь. Ради Кымлан он готов был биться до конца. Но позволят ли ему хотя бы попытаться?..
В зал Совета Наун пришел одним из первых и пытался по непроницаемым лицам прибывающих определить их вердикт. Каждый из государственных мужей был здесь с уже готовым решением и теперь почтительно ждал появления Владыки.
Наун не знал, сколько прошло времени, но каждое мгновение ожидания казалось ему бесконечным. Наконец обтянутые тканью двери распахнулись, и вошел государь, поддерживаемый под руки слугами. Сердце Науна бухнуло в груди, а члены Совета поднялись со своих мест, низко кланяясь Владыке. Грузно опустившись на трон, он обвел присутствующих тяжелым взглядом.
Несмотря на волнение, внутри у Науна что-то болезненно сжалось: некогда высокий, статный правитель сейчас выглядел больным и уставшим. Потухшие глаза безучастно смотрели на подданных, и, казалось, ему было все равно, о чем они будут говорить. Время никого не щадило. Даже самых могущественных и сильных духом людей превращало в призрачную тень прошлого, жалкое подобие себя самих.
– Мы не можем жертвовать данью, которая нужна нашему народу, ради нескольких солдат, – громко и категорично заявил Первый советник.
Присутствующие согласно закивали.
Наун сжал челюсти. Втайне он всегда ненавидел этого властного, непоколебимого мужчину, за плечами которого было бессчетное количество выигранных битв. Слава великого полководца тянулась за ним длинным, гордым шлейфом. И хотя сейчас он был стар, все равно никто не смел перечить уважаемому в прошлом генералу, который до сих пор контролировал армию Когурё и имел огромное влияние на министров. Его Наун опасался больше всех.
– Хочу напомнить, что среди этих солдат Избранная. Или вы забыли о Пророчестве? – Наун знал, что это слабый аргумент, но он должен был хотя бы попытаться воззвать к совести сановников.
– Избранная? – фыркнул в седую бороду советник. – Ваше Высочество, вы уже слишком взрослый, чтобы верить в сказки.
– Это не сказки, а предсказание придворной жрицы! Разве вы не боитесь гнева Небес? – вскричал Наун, понимая, что с каждым сказанным словом надежда спасти Кымлан утекает, как песок сквозь пальцы.
– Даже жрецы могут неправильно истолковать знаки Неба. Неужели кто-то из здесь присутствующих действительно считает, что дочь начальника дворцовой стражи – Избранная? – Советник обвел грозным взглядом молчаливых чиновников и, не услышав возражений, удовлетворенно ухмыльнулся. – Владыка, я считаю, что возвращать мохэсцам собранную таким трудом дань ради нескольких человек – бессмысленно и нелепо. Это огромные убытки!
– И вы считаете справедливым обречь на бессмысленную смерть воинов, которые преданно служили Когурё? Они наши люди, они когурёсцы! – вскипел Наун, стукнув кулаком по столу, и вскочил на ноги.
Члены Совета возмущенно зароптали, косо поглядывая на разбушевавшегося принца.
– Они присягнули государю. Их долг – отдать жизнь ради благополучия страны, – отрезал Первый советник.
– Но… но Кымлан – женщина! Неужели мы бросим ее и даже не попытаемся спасти? Это бесчеловечно! Мы должны защищать слабых! – Наун задыхался, осознавая, что проиграл, даже не успев вступить в битву. Он должен был придумать что-нибудь еще, заранее выстроить тактику и аргументы, и в первую очередь спрятать эмоции подальше. Но сейчас он был в панике и не мог себя контролировать. Именно поэтому отец никогда не принимал его всерьез, считая лишь взбалмошным мальчишкой.
– Женщина? – По тонким губам Первого советника скользнула мерзкая ухмылка. – Место женщины дома, рядом с мужем и детьми. Никто не вынуждал ее идти в поход. И именно вы, Ваше Высочество, приняли ее клятву и собственноручно вложили меч в руки. Так чего же вы сейчас хотите от Совета? Кымлан знала, на что шла.
– Твой дед, великий завоеватель Квангэтхо, много лет назад подчинил мохэ, – подал голос отец. – Наши земли истощены, люди голодают. Без экономической поддержки покоренных племен мы не выживем. Ты, как принц, должен это понимать и не давать волю чувствам!
– Владыка, уверен, Его Высочество все это хорошо понимает. – Министр Ён встал и низко поклонился. Это был единственный человек в Совете, к которому Наун испытывал симпатию. Ён Чанмун, молодой, хитрый и смекалистый мужчина, по какой-то неведомой причине всегда поддерживал его и всячески помогал. – Давайте успокоимся и проголосуем. Нет смысла обсуждать это дальше.
Наун в смятении сел обратно и уставился перед собой, чувствуя себя так, словно смертный приговор сейчас будет вынесен именно ему.
По залу Совета пронесся тихий гул голосов; присутствующие зашуршали широкими рукавами и одновременно подняли деревянные таблички.
Сколько красных?.. Одна, две, три… все, кроме министра Ёна.
Плечи Науна опустились вместе с глухим стуком табличек о стол.
Последнее слово оставалось за отцом, но нечего было и надеяться на положительное решение.
– Ресурсы государства важнее, чем несколько человек.
Наун в отчаянии сжал руки в кулаки. И на что он рассчитывал? Что для этих стариков из Совета, застывших в далеком прошлом, будет важна его Кымлан и их любовь? Смешно и нелепо. Ярость и отчаяние стучали у него в висках, рождая в голове безумные идеи. Рассудок потерял свою силу, уступая место оголенным, горячим эмоциям. Желанию вопреки всему спасти любимую.
Он вихрем вылетел из зала Совета и ринулся к своим покоям, но при виде высокой фигуры остановился. Его обдало холодом от потухшего взгляда карих глаз – так похожих на глаза Кымлан, но совершенно лишенных жизни.
Ему навстречу медленно шел генерал Чильсук, отец Кымлан.
– Ваше Высочество. – Он склонился в почтительном поклоне. Несмотря на возраст, начальник дворцовой стражи, когда-то воевавший в армии самого Квангэтхо, не потерял горделивой осанки и величественности, которая всегда отличала воинов старой закалки. Воинов прежней Великой эпохи завоеваний.
Наун не мог заставить себя посмотреть ему в глаза. Он знал, как Чильсук любил дочь, и ему страшно было даже представить, что тот сейчас переживает.
– Простите меня, генерал, – прошептал принц, опустив голову.
Отец Кымлан пришел сюда узнать решение Совета, и Наун был в ужасе оттого, что именно ему придется озвучить страшный вердикт. Под взглядом начальника стражи он будто заживо сгорал от стыда и вины за то, что не уберег Кымлан. Ни тогда, ни сейчас.
Чильсук покачнулся, но устоял на ногах. Его лицо исказила мука. Он все понял.
– Я спасу ее, обязательно спасу! – горячо прошептал Наун, но генерал резко оборвал его:
– Нет! Не делайте этого! Не клеймите позором имя моей дочери. Она бы не простила себе, если бы навлекла неприятности на королевскую семью и тем более на вас. – В его потухших глазах вспыхнул огонь.
– Но она же ваша дочь, как вы… – Наун опешил, даже не предполагая, что честь воина окажется для Чильсука важнее жизни единственной дочери.
– Если бы Владыка отдал приказ вызволить Кымлан из плена, я бы первый бросился ее спасать. Но мы – солдаты, и присягнули государю. Если нарушим приказ, то вся наша жизнь потеряет смысл. Я хорошо знаю свою дочь, и она была готова к этому, иначе бы отказалась от похода. Позвольте ей умереть как воину.
Генерал склонил седую голову, и у Науна опустились руки. Единственный человек, на поддержку которого он рассчитывал, только что отвернулся от него. Принц видел, с каким трудом Чильсук держит лицо, и его сердце разрывалось от жалости. Доблестный генерал не мог запятнать свою честь, даже когда на карту была поставлена его семья. Вот почему народ Когурё не проигрывал: верность, самоотверженность и горячая любовь к родной стране всегда были для когурёсцев на первом месте.
Но Наун был молод и пока не научился ставить интересы государства выше собственных. И, несмотря на решение отца и предупреждения Чильсука, решил рискнуть всем.
Едва дождавшись темноты, Наун коротко кивнул верному, молчаливому Набому и тихо выскользнул в двери. Он огляделся по сторонам, уже приготовившись к сражению с охранявшими его стражниками, но с удивлением обнаружил, что возле покоев никого нет. Возможно, отец подумал, что после решения Совета вопрос о пленных закрыт. Но он ошибся. У Науна не было никакого плана – только решимость и любовь, которые приказывали нарушить волю Совета и спасти любимую любой ценой. И даже ценой своего положения. Он не мог просто остаться во дворце и жить спокойной, сытой жизнью.
В королевской опочивальне лампы были потушены, а значит, отец уже спал. Не давая себе времени на раздумья, Наун перемахнул через каменный забор и помчался к конюшне. У него не было возможности заранее подготовить лошадей, поэтому он был собран и готов к предстоящему сражению с караульными. Набом следовал за ним по пятам, не задавая никаких вопросов и по многолетней привычке подчиняясь хозяину.
Дорога была пуста, по пути им не встретилось ни одного человека, и лишь сапоги, шуршащие по каменной крошке, нарушали тишину безлунной ночи. Тем громче и неожиданнее в непроглядной темноте зазвенел металл, когда острый клинок со свистом рассек воздух в опасной близости от горла принца. Наун отшатнулся так резко, что чуть не опрокинулся на спину.
Из мрака один за другим появлялись факелы, которые осветили высокую фигуру, вышедшую из-за угла.
Наун мгновенно узнал министра Ёна, который, заложив руки за спину, неспешно приближался к беглецам.
– Что вы делаете здесь в такой час, Ваше Высочество? – Он остановился и знаком показал державшему меч воину опустить клинок.
– А вы? – задыхаясь, спросил Наун и оглядел личную охрану министра. Что он задумал?
– Как видите, пришел спасти вас от огромной ошибки. – На молодом лице с едва обозначившимися бородкой и усиками отражалось глубокое разочарование.
– Это вы убрали стражу от моих покоев? – Наун мысленно прикидывал свои шансы добраться до конюшни, если вступит в бой с охранниками министра. К сожалению, их было не менее двух десятков, и даже такой первоклассный боец, как Набом, не сможет их одолеть.
– Я предвидел, что вы совершите какую-нибудь глупость и опять впадете в немилость. Уж лучше о вашем промахе буду знать только я.
– Это вас не касается. Сделайте вид, что ничего не видели, – быстро проговорил Наун и дернулся в сторону, но меч вновь зазвенел над его ухом, заставляя остановиться.
– Ошибаетесь. Я министр Когурё, и меня касается все, что может навредить стране, которой я служу. А вы сейчас самый опасный враг. – Ён Чанмун склонил голову, словно извиняясь за дерзкие слова.
– Я должен хоть что-то предпринять, разве вы не понимаете? – К своему стыду, Наун услышал в голосе слезы. Это было очень унизительно.
– Хорошо, я вас отпущу. Что же будет дальше? – деловито продолжил молодой министр. – Нарушив приказ государя, вы тайком проберетесь в племя мохэ. Вас непременно схватят, и тогда ваш отец и вся страна окажутся в опасности. Представьте, какие требования выставят мохэ, захватив в заложники такого, как вы?
– Я не могу… не могу отказаться от Кымлан… – прошептал Наун, бессильно опуская руки.
– Вы уже отказались от нее, когда вернулись в Когурё и оставили ее биться с мохэсцами. Вы сделали свой выбор и готовы были смириться с ее смертью. Так что же изменилось сейчас?
– Она выжила и нуждается в моей помощи.
– Вы никому не можете помочь, если у вас нет силы. А сила – это власть.
Тяжелое молчание повисло в узком переулке.
– Что вы хотите этим сказать? – тихо осведомился Наун. В свете факелов лицо министра выглядело устрашающе.
– Вы умны и прекрасно понимаете, о чем я говорю. – Кривая усмешка исказила губы, обрамленные редкой растительностью. – Вы должны стать сильнее, чтобы защитить то, что вам дорого. А теперь… возвращайтесь к себе, пока Владыка не узнал о вашем сумасбродном поступке.
Наун колебался. Бушевавшие внутри чувства раздирали его на части, однако он понимал, что Ён Чанмун прав. Он ненавидел свою беспомощность и необходимость повиноваться, то, что должен проявлять как младший сын. Родившись принцем, он был никем. Его слово было пустым звуком.
– Что мне делать, министр? – Наун чувствовал себя опустошенным и растерянным. Трусливым, жалким и глубоко несчастным.
– Когда придет время, просто возьмите мою руку, и я позабочусь, чтобы вы получили все, чего пожелаете.

Прохаживаясь по тихому дворцу, Наун не переставал размышлять о словах министра Ёна.
Что он имел в виду? Предлагал получить власть? В королевской семье это значило только одно: стать Владыкой, – но одна мысль об этом была равносильна измене. Старшего принца Насэма уже давно объявили наследником престола, и до сегодняшнего вечера Наун не мог даже представить себя на его месте. Это было слишком невероятно. Хотя в истории Когурё были случаи, когда младший сын становился Владыкой, Наун никогда не считал себя достойным трона. Поэтому слова министра стали для него полной неожиданностью. Он не был мудр, как Насэм, не столь образован и, что греха таить, не умел владеть собой так, как следовало Владыке.
Ён Чанмун был прав: сегодняшним безрассудством он едва не поставил под удар благополучие страны. Так почему же министр так сказал? Зачем бросил зерно сомнений в совершенно не плодородную почву, ведь оно там никогда не прорастет? Если его хорошо не поливать…
Ночь выдалась безлунной, а небо с вечера затянули тяжелые облака, обещая пролить дождь. В сумраке Наун едва различал каменный мост, переброшенный через водоем возле покоев принцессы Ансоль. Погрузившись в переживания, он даже ни разу не навестил ее, не спросил, как она, не утешил, ведь Кымлан была важна и для нее.
Поднявшись на мост, Наун оперся на перила и уставился в черную воду, которая не отражала ничего, кроме тьмы в его душе. От пруда пахло тиной и илом.
– Она вернется. – Нежный голосок прозвучал совсем рядом, и теплая рука мягко легла на его плечо.
– Сестра! – Наун вздрогнул от неожиданности и повернулся. Он даже не услышал, как она подошла! Поскольку глаза его привыкли к темноте, в черноте ночи Наун различил блеск глаз и мягкую улыбку Ансоль. Принцесса была гордостью королевской семьи, величайшей драгоценностью, которую ни отец, ни братья не хотели никому отдавать. Красивая, тонкая, добрая, нежная, как небесное создание.
Ансоль встала рядом, повторяя позу брата, и заглянула в непроглядную тьму маленького пруда.
– Ты знаешь Кымлан, она не сдастся просто так. Она же Избранная!
– Но в это никто не верит…
– Главное, чтобы верила она.
Наун посмотрел на тонкий профиль младшей сестры, погружаясь в далекие воспоминания, словно увязая ногами в илистом дне.

– Братик, разреши мне поиграть с вами! – захныкала маленькая Ансоль и сердито топнула ножкой.
Не обращая внимания на просьбы сестры, Насэм и Наун бегали вокруг пруда с деревянными мечами и изображали великих полководцев. Все они были погодками, но братья вели себя так, словно были гораздо старше своей семилетней сестры.
Наун на секунду остановился и показал сестре язык.
– Ты девчонка, тебе нельзя играть с нами!
– Это война! – заявил Насэм, важно выпрямив спину.
– Почему, братик? – совершенно искренне спросила Ансоль. Она была единственной девочкой в королевской семье, и ей очень не хватало подруг. Братья относились к ней свысока и постоянно дразнили, что если она будет себя плохо вести, то отдадут ее в жены конюху. После этого принцесса в слезах убегала прочь, но в этот раз не успела – услышала незнакомый звонкий голосок:
– Глупый мальчишка, думаешь, девочки не могут играть в войну? – Девочка примерно одного возраста с Ансоль спрыгнула с дерева. Она была одета в некогда красивое шелковое платьице, сейчас перепачканное грязью и зелеными следами от травы. На розовых башмачках налипли комья влажной грязи.
– Кто ты такая, замарашка? – Наун высокомерно вскинул голову, но не отвернулся и продолжил с интересом рассматривать незнакомку. Он привык к повиновению сестры, и его удивила дерзость какой-то девчонки.
– А ты? – в тон ему ответила девочка, бесстрашно надвигаясь на принца.
– Я… Да ты хоть знаешь, кто я? – взорвался Наун, поразившись такой наглостью. – Я принц!
Видимо, он ожидал, что его заявление произведет эффект, но девочка лишь усмехнулась и подошла к нему почти вплотную. Она хитро прищурилась, глядя на обескураженное лицо мальчика.
– Спорим, я смогу победить тебя на мечах?
– Ты? Кто ты такая, чтобы… – Он не мог подобрать слов от возмущения.
– Если выиграю я, то ты больше не будешь обижать сестру, – не спрашивала, а утверждала она.
– Негодная девчонка, ты не знаешь своего места! – На щеках Науна выступили красные пятна.
Девочка снова усмехнулась и ловким движением выбила у него из рук деревянный меч, который отлетел в сторону. Не успев среагировать, принц смешно открыл рот от удивления. Застыв истуканом, он наблюдал, как его соперница поднимает оружие с земли и с видом победителя подходит к нему.
– Ты такой глупец! Еще называешь себя принцем! – С этими словами девчонка звонко стукнула его по лбу деревянным кончиком.
Потрясенный ее действиями и неожиданной атакой, Наун невольно отступил назад и, поскользнувшись на мокрой траве, плашмя рухнул в пруд.
– Ваше Высочество! – заверещали подбежавшие слуги.
– Бежим? – прошептала незнакомка и, схватив Ансоль за руку, кинулась наутек.

Воспоминание об их первой встрече теперь казалось далеким, как внезапно выглянувшая из-за облаков луна, осветившая и погруженный в темноту двор, и маленький пруд, и печальную Ансоль. Но если Кымлан верит, что она Избранная, то в это должны верить и они. Верить и ждать ее.

Глава 4. Мунно


Мунно не смыкал глаз целую ночь. Он ворочался и прислушивался к тому, что происходит по ту сторону ширмы.
Сегодня Кымлан была необычайно тиха: то ли потому, что ее поймали на попытке побега, то ли из-за того, что из Когурё пришел ответ, который, как она и говорила, не сулил для пленных ничего хорошего.
Владыка даже не пытался торговаться. Просто написал, что не пойдет ни на какие условия, да еще и пригрозил, что если нечто подобное повторится, то мохэ пожалеют о своих преступных деяниях. Преступных! Когурёсцы и впрямь не имели ни совести, ни чести. Как разбойники, захватывали все, что хотели, прикрываясь тем, что много лет назад мохэсцы покорились Квангэтхо.
Мунно с детства слышал историю о поединке между Владыкой Когурё и вождем племени Сумо, после которого его народ начал каждый год выплачивать непосильную дань. Для отца и всего племени это стало чудовищным позором. И говорить об этом без слез он не мог. С юных лет Мунно впитал боль поражения своего деда и ненависть к когурёсцам, которые поставили мохэ на колени.
Завтра должны прибыть остальные вожди кланов, чтобы прийти к общему решению насчет пленных.
Мунно уже поплатился за свою инициативу отбить дань. Когда отец узнал, что сын напал на принца Науна, то рассвирепел настолько, что едва не убил его. Но сделанного не воротишь, и поэтому он созвал Совет племен, чтобы решить, как быть дальше.
Все вожди были против того, чтобы даже пытаться торговаться с Когурё. Раз уж захват дани не удался, то нужно по-тихому убить пленных и замести следы, чтобы не навлечь на себя гнев Владыки. Однако письмо, которое Мунно хотел отправить в Когурё, было равносильно признанию вины в нападении. На разбойников или тюрков все свалить уже не получится.
– До каких пор вы будете ползать в ногах у когурёсцев? – вскричал Мунно, обводя разъяренным взглядом насупившихся вождей. – Если мы и дальше будем вести себя как рабы, то останемся ими навсегда! Пора подняться с колен!
– Не говори о том, чего не знаешь, мальчишка! – громыхнул отец, яростно сверкая глазами. – Если бы не ты…
– Как долго мы будем отдавать наших людей, еду и лошадей этим изуверам? Пока все не умрут от голода? Мы должны защитить народ, неужели вы этого не понимаете? – Мунно был зол, но прикладывал немало сил, лишь бы сохранять внешнее спокойствие и выглядеть достойно в глазах вождей. Все-таки однажды он станет следующим ханом племени Сумо, и вести себя как незрелый подросток было нельзя: на место будущего вождя претендовали многочисленные родственники из других кланов.
Да, организовав этот поход, Мунно поступил безрассудно, но он больше не мог смотреть в глаза несчастным, которые, связанные словно скот, печальным караваном уходили на чужбину. Как будущий вождь, он чувствовал себя ничтожным и бесполезным предателем, неспособным на главное – защиту собственного народа.
– Если Когурё узнает, что нападение на принца твоих рук дело, они уничтожат нас, – произнес вождь племени Хэйшуй, хан Кимун. Он был хитрым и изворотливым правителем, который никогда не начнет войну, если не будет уверен в победе. – Поэтому торг здесь не только не уместен, но и губителен для всех племен мохэ.
– Вы совсем гордость потеряли! – вспыхнул Мунно, но усилием воли заставил себя сидеть ровно и спокойно. – Чем ниже мы склоняем голову, тем глубже нас втаптывают в грязь. Неужели вы этого не понимаете? Мы покажем Когурё, что они должны с нами считаться! Мохэ не их рабы!
– Допустим, – обманчиво мягко произнес Кимун. – Ты упустил принца, но взял в плен генерала, приближенного Науна, который был его правой рукой.
Мунно неохотно кивнул, интуитивно чувствуя, что они коснулись опасной темы.
– Я понимаю логику твоих поступков. Ты подумал, что из-за знатного вельможи Когурё может уступить. Однако я слышал, что тем генералом оказалась девчонка. – Вождь племени Хэйшуй неприятно ухмыльнулся, и на щеках Мунно проступили красные пятна.
Ему нечего было возразить. Он поймал руками пустоту, и это было правдой.
– Как хорошо вы осведомлены о том, что творится в нашем племени, хан. Восхищаюсь вашими способностями, – холодно проронил Мунно, лихорадочно ища в уме доводы, способные убедить Совет.
Однако примчавшийся Даон повернул обсуждение в совершенно неожиданную сторону.
Он доложил, что девчонке стало совсем худо, и один из пленных умолял спасти ее в обмен на тайну Когурё. Это известие воодушевило вождей и убедило в том, что Мунно вложил им в руки поистине сильный козырь.
На рассвете гонец отправился с письмом к Владыке.
Ответ пришел через семь дней, в котором, вопреки ожиданиям, говорилось, что враг на переговоры идти не намерен. Все было напрасно. Оставалось только решить, что делать с пленными и как обезопасить себя от военной угрозы, которая теперь нависла над мохэ черной тучей.
Когурё не прощало такой дерзости.
– Значит, все было ложью. – Мунно швырнул под ноги Кымлан исписанную черными символами белую ткань, на которой стояла печать государя Когурё.
– Пророчество существует, – возразила она, медленно поднимая с пола послание. Разгладив на коленях измятое полотно, Кымлан как будто с нежностью провела пальцами по начертанным знакам. – Только в него никто не верит.
– Из-за этого они отказались тебя спасти? – Мунно не понимал, почему девушка не отводит глаз от письма, в котором Владыка отрекается от нее и отправляет прямиком на смерть. – Потому что…
– Потому что я женщина, разве не очевидно? – Кымлан подняла на него болезненно блестящие глаза, а потом аккуратно свернула послание и сунула за пазуху, словно оно было самым настоящим сокровищем. – Разве может женщина стать героем? Все посчитали это ошибкой.
– Но не ты. – Мунно внимательно наблюдал за пленницей. Ему вдруг стало любопытно. До этого момента он не только не видел в ней женщину, но и не рассматривал ее как человека. Единственное слово, которым он называл ее про себя, – это «враг». Теперь же он подумал, что она была человеком, таким же, как и он, как и другие мохэсцы. Ей было больно, страшно и обидно, но вместо того, чтобы покориться обстоятельствам, она решила идти напролом. И вот чем все закончилось.
«Воин Когурё»? Да какой из нее воин! Кымлан… Даже имя ее, такое нежное и благозвучное, как нельзя лучше подходило девушке. Высокие скулы, мягкий овал лица, пухлые губы… Ну какой из нее солдат? Если бы не то Пророчество, возможно, она уже стала бы невестой какого-нибудь знатного человека, носила шелковые платья с широкими, доходившими до пола рукавами, которые были в моде у когурёских дам, и готовилась стать хорошей женой и матерью. Но вместо этого она ждала смертного приговора с перевязанным плечом, рана на котором едва затянулась. Ужасная судьба для юной девушки.
– Я всю жизнь росла с мыслью, что мое предназначение – преданно служить моему народу. Когурё все для меня. Все, что мне дорого, находится там, и… – Она на мгновение запнулась. – И даже маленькая весточка из родного края для меня сейчас ценнее всех богатств мира. Даже если я всю жизнь заблуждалась, мои чувства были искренними. И я ни о чем не жалею.
Кымлан затихла, глядя в пол, как будто смутилась своей внезапной откровенности.
В груди что-то заныло, и Мунно поспешно отвернулся, пытаясь сбросить наваждение. Он сочувствовал попавшей в беду женщине, а ее безоговорочная верность вызывала у него восхищение. Таких подданных нужно было ценить больше золота, но, видимо, Даон оказался прав: когурёсцы безжалостно разбрасывались талантами и были равнодушны к истинной преданности.
Мысль о том, что жизнь юной девушки завтра оборвется возле Священной рощи, была невыносима и почему-то злила Мунно.
Он развернулся и, взбежав по ступеням, вышел за дверь.
Мунно был уверен, что солдат казнят, и считал ужасной расточительностью убивать здоровых, сильных мужчин, которых можно выгодно продать работорговцам в Цзинь или Силлу. А Кымлан…
Нет, нельзя поддаваться слабости! Это всего лишь когурёская девчонка, которая не знала своего места и ввязалась в то, что ей оказалось не по зубам. И Мунно не виноват, что завтра она умрет! Она враг и должна остаться врагом.
С этими мыслями он подошел к стойлу и приказал отвязать Исуга. Мощного черного коня подвели к хозяину, и Мунно ласково погладил блестящую шею. Исуг был ему верным другом вот уже семь лет, с тех пор как отец подарил ему на десятилетие молодого породистого жеребца. Он не раз выносил его из, казалось бы, безнадежных схваток с тюрками и киданями. Конь был очень умным и удивительным образом чувствовал хозяина.
Однажды Мунно отправился вместе с дипломатической миссией в империю Цзинь, и по дороге на них напали разбойники, которых в горах было бесчисленное множество. Отряду мохэсцев едва удалось отбиться и сохранить дары, которые они везли Императору Поднебесной, но Мунно тогда сильно пострадал. Загнанный в угол разбойниками, он был вынужден прыгнуть в горную реку, где едва не утонул. Его несколько дней искали по всему ущелью, но все их попытки остались тщетны. Только Исугу удалось найти хозяина. Мунно по-прежнему помнил теплое дыхание коня и ворсистую влажную морду, которая толкала его и тыкалась в щеку, пытаясь привести в чувство.
Мунно искренне считал его своим другом и относился почти как к человеку. Когда его одолевали сомнения или тяжелые думы, он всегда выводил Исуга и скакал куда глаза глядят. Он будто сливался воедино с мощным, быстрым телом жеребца, и ему казалось, что он слышит биение сильного сердца животного, бешеный ритм которого вторил его, человеческому. В такие моменты, – когда ветер трепал одежду, пряди волос хлестали по лицу, а мимо проносились леса, поля и далекие вершины холмов, – его мысли вдруг прояснялись, и все вставало на свои места.
Вот и сейчас Мунно мчал вперед по наугад выбранному направлению и обдумывал, что завтра скажет на Совете. Разум очистился, и в голове четкой цепочкой выстроились аргументы, которые должны были подтолкнуть старейшин к нужному решению. Первым и самым важным было спасение мохэ, а уж с пленными он как-нибудь разберется.
Повернув коня назад, Мунно поскакал домой с уже готовым планом действий.
Поутру его разбудил хмурый Даон, легонько тряхнув за плечо. Слуга, который уже давно стал близким другом и знал его лучше всех, понимал, что творится у Мунно в душе.
– Она спит? – спросил Мунно на мохэском, сев на постели.
– Нет. Тебе не стоило оставлять ее здесь. Это все только усложнило. – Друг, как обычно, говорил прямым текстом, даже не пытаясь сгладить углы.
Мунно криво усмехнулся:
– Да знаю я… Но дело сделано, теперь я не могу повернуть назад.
Он чувствовал себя разбитым и уставшим и уже предвкушал реакцию ханов на письмо, пришедшее из Когурё. Старый хитрец Кимун, который давно пытался подмять под себя Сумо, наверняка попытается обвинить во всем Мунно и потребует, чтобы он взял на себя ответственность за случившееся.
– Ты рискуешь навлечь на себя гнев вождей, в том числе и твоего отца. Подумай, стоит ли ради никчемной девки рисковать будущим. – Своей честностью Даон нисколько не облегчил ему задачу, лишь увеличил тяжесть вины перед отцом и племенем. Он был совершенно прав: главам племен не понравится, что Мунно оставил пленницу у себя, дал ей еду, защиту и кров. И теперь его доброта могла обернуться против него самого.
– Я это и без тебя знаю. – Он болезненно сморщился и досадливо махнул рукой. – Они уже прибыли?
– Да, собираются в шатре.
– Доложи, что я скоро буду.
Даон коротко поклонился и быстро скрылся из виду, оставив друга наедине с раздиравшими его демонами.
Откинув тяжелую ткань, Мунно вышел из спальни и напоролся на острый взгляд темных глаз. Ему хотелось сбежать, только бы не говорить о неизбежном решении Совета. И почему он боится? Ему нечего стыдиться! Она была пленницей и прекрасно знала, что будет в случае, если ее государь ответит отказом. Сама ведь готовилась умереть, так почему же смотрит сейчас так, будто упрекает его в чем-то?
Мунно отошел к умывальнику, налил воды и стал тереть лицо, шумно отфыркиваясь. Что он мог сделать? Оставить ее в рабстве? Для нее это будет чудовищным испытанием, но она хотя бы останется жива. Или лучше позволить ей умереть с честью, как настоящий когурёский воин?
Сердито вытерев лицо, Мунно наскоро оделся и, не глядя на пленницу, взбежал по ступеням. Противоречия разрывали его на части. Он хотел спасти врага и ненавидел себя за это.
В большой шатер, где собирались главы кланов для решения важных вопросов, он прибыл последним. Сидящий во главе стола отец бросил на него суровый взгляд, как только он откинул тяжелый полог. Вожди недовольно загудели, и Мунно низко поклонился, уважительно приложив сжатую в кулак ладонь к левой груди, извиняясь за опоздание.
– Считаю, что пленных нужно казнить, – зычный голос отца разнесся в холодном шатре.
– Я тоже. Этим мы покажем наглым когурёсцам, что держим слово и не боимся их, – поддержал его вождь племени Бодэ.
– Это расточительно, – подал голос Мунно, стараясь звучать спокойно и выглядеть рассудительным. – У нас полтора десятка хорошо обученных, сильных воинов и красивая девчонка. Любой работорговец готов будет отдать за каждого не меньше двух слитков серебра.
– Кому нужны такие непокорные рабы? – фыркнул отец, отвернувшись от сына. – Когурёсцев боятся даже в Цзинь, всем известно, что приручить их невозможно. Проще убить.
– Я считаю, их нужно вернуть в Когурё, – медленно проговорил хан Кимун.
Все вожди недоуменно уставились на него в ожидании пояснений столь неожиданного предложения.
– Мунно отправится с ними, встанет на колени перед Владыкой и уладит проблему, причиной которой он стал. В письме прозвучала четкая угроза, и дело времени, когда Когурё решит на нас напасть, – произнес хан, поглаживая длинную бороду, заплетенную в две тонкие косицы. – Мы должны предотвратить заведомо проигранную войну.
«Ну вот, началось! – промелькнуло в голове у Мунно. – Хитрый лис использует эту возможность, чтобы избавиться от меня и сделать наследником Сумо своего племянника!»
Он предвидел такой поворот событий, поэтому сдержал гнев и, уверенно обведя взглядом старейшин, спокойно возразил:
– Сейчас у Когурё нет ресурсов для войны с нами. Они только что закончили военную кампанию против Пэкче, к тому же у них уходит много сил на поддержание линии обороны в Ляодуне. Чтобы восстановить силы, им нужно не менее трех лет. Именно поэтому они приехали к нам.
– А что будет по прошествии трех лет? – с ехидцей спросил Кимун, бросив на Мунно оценивающий взгляд.
– Мы должны напасть первыми, пока Когурё еще не оправилось, – решительно сказал Мунно, уперев руки в колени, и вожди потрясенно зароптали. Он сделал свой ход, и теперь осталось только довести дело до конца.
– Да ты не в своем уме, сын! – голос отца перекрыл все разговоры. – Мы ищем способ предотвратить войну, а ты говоришь о нападении на сильного противника!
– Давайте отбросим наши страхи и посмотрим на все с холодным разумом. Сейчас самое подходящее время. – Мунно уверенно поднялся с места и разложил на столе карту мохэ и примыкавших к ним земель. – Когурёсцы не видели всю нашу мощь и по-прежнему думают, что мохэ – нищие племена, которые они обирают до нитки. Но вы сами знаете, как давно мы готовимся, и сейчас важно нанести удар первыми, пока враг не успел опомниться и нарастить силы. Мы вернем себе крепость Хогён. – Он поставил деревянные якоря на точку, чуть западнее земель Сумо. – Там все еще живут наши люди. Отправим лазутчиков, и, я уверен, нам откроют ворота. Это исконно мохэские земли, которые мы должны вернуть себе.
– Хорошо, допустим, мы выступим против Когурё, – терпеливо и спокойно сказал хан Кимун. – Даже если нам удастся захватить несколько крепостей, Когурё бросит все силы на ответный удар. Всем прекрасно известно, чем это кончится.
– Если мы объединим все пять племен, то отстоим завоеванные территории. – Мунно нависал над склонившимися к карте ханами, уверенно ведя свою игру. – Кроме того, у когурёсцев много хороших мастеров и ремесленников, которых в случае проигрыша можно будет забрать с собой. Это позволит нам в будущем увеличить арсенал оружия и повысить его качество благодаря сплавам металлов, которые они используют для изготовления мечей, копий и стрел. Даже если мы проиграем, то все равно будем в выигрыше.
Вожди затихли, переваривая его слова.
Мунно видел, как каждому из них хочется вернуть некогда захваченные когурёсцами территории, и своей речью он задел их за живое. Поэтому вернулся на свое место и стал ждать вердикта.
– Начинаем готовиться к войне сразу после казни пленных. И пусть это станет символом нашей победы над Когурё! – Отец поднялся с места, воинственно воздев кулак.
Мунно внутренне торжествовал: его план удался, он разбудил подавленную гордость мохэ, и теперь у них появилась возможность вернуть все, что у них отняли.
Его с детства воспитывали как будущего хана. Отец всегда говорил, что жизнь вождя принадлежит не ему, а людям, и каждое свое действие нужно тщательно продумывать, ведь от одного решения зависит судьба целого народа. А цена ошибки – слишком велика.
С юных лет Мунно лелеял мечту о величии своего народа и ненавидел захватчиков, которые отняли у них все. Растоптали гордый дух племен, заставив жить в вечном страхе и поклонении.
Сейчас мохэ были, как никогда, близки к освобождению, и Мунно, воодушевленный своей маленькой победой, не стал просить Совет племен оставить Кымлан в живых. Да, недавно он расчувствовался и дал слабину, но теперь четко расставил приоритеты и отмел ненужные эмоции. Она – враг, и ее участь его не волнует. Она сама выбрала такую судьбу.
В таком настроении Мунно вернулся домой и неожиданно наткнулся на отчаянный взгляд черных глаз. Что-то неприятно царапнуло грудь, и он поморщился, ощущая, как на его решимости и безразличии появляются трещины.
– Нас казнят? – тихий голос Кымлан прозвучал слишком спокойно, будто даже равнодушно, хотя лихорадочный блеск в глазах выдавал тревогу.
– Да. – Он с вызовом вскинул голову. – Ты же сама говорила, что это привилегия сильнейшего, и я могу делать с тобой все, что захочу.
– Говорила и от своих слов не отказываюсь. Только… Можете ли вы отпустить Чаболя? Он безобидный ребенок и даже не хотел быть воином. Это… это я виновата, из-за меня он пошел в солдаты. – Кымлан опустила голову и сжала дрожащие пальцы. Вся ее гордость и дерзость испарились, и сейчас она выглядела как слабая девчонка, которая боится за себя и близкого человека.
Мунно стиснул зубы, пытаясь сдержать сожаление, прорывающееся сквозь броню равнодушия.
– Это решать не мне.
– Ты кажешься хорошим человеком, можешь ли помочь еще раз? Неважно, что будет со мной, но Чаболь… – Кымлан подняла на него блестящие глаза.
– Ты просишь меня о невозможном. То, что я позволил тебе остаться здесь, не делает нас друзьями. Мы все еще враги.
Мунно поспешно направился на свою половину, чтобы поскорее отгородиться ширмой от этих горящих глаз. Нет, он все сделал правильно. Уже то, что вожди согласились на его безумное предложение, было большой удачей, на которую он смел только надеяться. Два раза испытывать судьбу нельзя.
Он растянулся на жесткой кровати и устало закрыл глаза.
Завтра все закончится. Утром ее уведут из дома Мунно, и его душа успокоится.
Сквозь дрему он слышал тихие вздохи и всхлипы, но так и не понял, было ли это наяву или во сне.



Глава 5. Кымлан


Последняя ночь перед казнью тянулась бесконечно. Глядя на бревенчатый потолок над головой, Кымлан пыталась осознать, что завтра они умрут. И солдаты, имена которых она даже не успела запомнить за время похода, и бедняга Чаболь, и она сама. Пророчество действительно было бессмысленным, и почему она так легко в него поверила? Для чего всю жизнь училась драться? Стирала в кровь ладони, до исступления тренируясь владеть мечом? Сдирала кожу с пальцев, пытаясь выпустить стрелу точно в цель? Носила тяжелые, пригибающие к земле доспехи…
Кымлан и не думала никогда, что у нее может быть другая судьба. О любви и замужестве даже не мечтала, потому что с малых лет любила принца Науна. И хоть она знала, что не ровня ему, мысли о других мужчинах никогда не посещали ее голову.
По мере взросления их чувства росли и крепли, постепенно меняясь.
Наун из смешного и задиристого мальчишки превратился в красивого, высокого мужчину, обладающего прекрасными манерами и редким внутренним, будто бы кошачьим магнетизмом. Насмешки и колкости, которые еще совсем недавно с такой легкостью слетали с ее губ, стали казаться неуместными. И в один прекрасный момент Кымлан осознала, что Наун – не ее друг детства, не маленький мальчик, которого она толкнула в воду, а принц Когурё. Статный, сильный и… красивый. Ей вдруг стало неловко оставаться с ним наедине, а мимолетные дружеские прикосновения, которые раньше были чем-то совершенно естественным, поднимали изнутри что-то очень горячее. Будто спавший в ней огонь вспыхнул от небольшого дуновения ветра.
Ансоль все понимала и тихонько посмеивалась над братом и подругой. Бросала на них загадочные взгляды и все чаще заговаривала о любви, словно пыталась натолкнуть на какие-то выводы.
Однако Кымлан старалась затушить даже малейшую искру чувств, опасаясь, что та может превратиться в пожар. У нее и принца не могло быть одной судьбы, а их дороги разошлись еще при рождении. Она – дочь военного, он – королевский сын, которому никогда не позволят жениться на простой девушке.
Но любовь не спрашивает разрешения, и в какой-то момент чувства вырвались из-под контроля. Кымлан не могла скрыть волнения, которое охватывало ее в присутствии принца. Щеки заливал румянец от его взгляда, такого горячего и обжигающего, что сердце рассыпалось на горящие угли. Его легкие прикосновения на тренировках стали мучительными, и ей хотелось большего, намного большего. Чтобы его ладони, аккуратно поправляющие лук в ее руках, скользили по спине, касались пальцев, а идеальные пухлые губы обожгли рот горячим поцелуем.
Ничего не ведая о близости между мужчиной и женщиной, Кымлан всем своим существом тянулась к принцу, инстинктивно желая стать как можно ближе к нему, прижаться к его груди и вдохнуть пряный аромат кожи.
Но разве она имела на это право? Наун был принцем, и Кымлан знала, что когда-нибудь ему придется жениться, а в список кандидаток дочь начальника стражи ни за что не попадет. И если бы она не ощущала от него взаимности, то усмирила бы сердце и не позволила бы себе даже мечтать о нем. Однако Наун тоже не мог скрыть своих чувств. От его взгляда все ее естество замирало, а от несмелых, словно случайных, прикосновений душа воспаряла в небо, как золотой феникс. Хоть ее и воспитывали преимущественно как мальчика, женская суть Кымлан не могла ошибаться: принц любил ее так же сильно, как и она его.
Впервые Наун поцеловал ее после осеннего праздника сбора урожая.
Принц часто выходил из дворца. Он любил простых людей, народные празднества и веселье. И переодевшись дворянином, вместе с Кымлан веселился до темноты и пил рисовое вино, разделяя радость всех когурёсцев.
Возвращались домой они молча, но Кымлан подспудно чувствовала, что принц собирается ей что-то сказать. Уж слишком странно блестели его глаза, когда время от времени она ловила на себе его взгляд. Это заставляло ее сердце биться сильнее, и когда Наун остановил ее за руку, Кымлан поняла, что время пришло. Вот сейчас, сейчас это случится! Что именно, она не знала, но чувствовала таившийся в намерениях принца смысл, предчувствовала, что после сегодняшнего вечера между ними все изменится.
– Кымлан… – тихо пробормотал он, шагнув к ней.
Она замерла, не смея поднять глаз и рассматривая его плечи, покрытые темно-синим одеянием.
Что произошло? Почему она не могла просто щелкнуть его по лбу и прокричать: «Глупый мальчишка!»? Она не двигалась, будто была закована в невидимые цепи.
– Почему ты не смотришь на меня? – прошептал Наун. – Ты ведь любишь меня? Любишь? Я хочу услышать ответ.
Что-то щелкнуло у нее в груди, и пытавшийся вырваться наружу огонь внезапно погас, словно его затушили водой. Почему внутри нее стало так холодно? Почему она ждала от него совершенно других слов? Темный переулок между спящими домами, который еще мгновение назад казался самым волшебным местом на свете, вдруг оказался грязным и дурно пахнущим от засохшего конского навоза и вылитых на дорогу нечистот.
– Нам пора возвращаться, Ваше Высочество. – Кымлан подняла голову и спокойно посмотрела принцу в глаза. Он был пьян, а его взгляд с трудом фокусировался на ее лице. Сейчас в его облике не было ничего притягательного и чарующего.
– Подожди! – Наун схватил ее за руку и рывком притянул к себе. – Неважно, не отвечай, главное, что я люблю тебя!
Тогда она стала его женщиной и перестала размышлять о том, что в тот вечер случилось что-то неправильное. Он был для нее господином, которому она служила, и мужчиной, которого искренне любила. И Кымлан никогда не желала ничего другого. Она решила насладиться своим кратковременным счастьем сполна и отпустить его, когда придет время.
Но сейчас, когда до конца ее жизни оставались считаные часы, она вдруг со всей ясностью поняла, что все было напрасно. Если бы не это проклятое Пророчество, то ее жизнь сложилась бы иначе. Возможно, сейчас она была бы замужем и жила спокойно, воспитывая детей и занимаясь домом. Не слушала бы насмешки о своей «избранности» и о том, что ни один мужчина от Амноккан до Виересона не захочет взять в жены ту, кто походит на мужчину больше, чем на женщину.
Вся бессмысленность существования и бесполезность ее огненного дара сейчас лежали перед Кымлан как на ладони, и она жалела о том, что так бездарно прожила свою жизнь. Ее мысли метнулись к запертому в клетке Чаболю, и она застонала, представляя, как будет проклинать ее отец мальчишки, который и так не жаловал соседскую девчонку, втянувшую его тихого, спокойного сына в этот поход.

Чаболь с малых лет таскался за Кымлан, которая не раз вступала за него в драки с соседскими мальчиками. Они дразнили его, называя толстяком и увальнем, а добрый мальчик, не обладавший смелостью и решительностью, не мог им ответить.
– Ты что, не мужчина? Почему не можешь постоять за себя? – Десятилетняя Кымлан сжимала руки в кулаки от ярости и угрожающе наступала на притихшего друга, чье круглое лицо все больше кривилось от подступающих слез. – И не реви!
– Я… я не реву… – обреченно всхлипнул Чаболь, быстро вытирая глаза рукавом.
– Тебе нужно научиться драться, иначе тебя всю жизнь буду обижать, – уверенно произнесла она, беря его за руку. На заднем дворе их дома располагалась тренировочная площадка, оборудованная соломенными чучелами, которые отец срезал одним движением меча.
– Отец против, он хочет, чтобы я стал травником, – промямлил мальчишка, с интересом разглядывая деревянные мечи, установленные на специальном креплении под навесом.
– Против силы есть только сила. Этому меня научил отец. Бери меч! – Кымлан властно кивнула другу и встала в стойку.
– Разве у тебя сейчас нет занятий? Нянюшка уже, должно быть, пришла, – робко сказал Чаболь, желая отсрочить обучение.
– Ох ты ж… точно! – воскликнула Кымлан и в ужасе осмотрела мужское одеяние, которое несколько дней назад обменяла на рынке на свое шелковое платье, подаренное нянюшкой Дэгам.
– Нельзя, чтобы она увидела тебя в таком виде! Беги переодеваться, я ее отвлеку! – шикнул Чаболь и кинулся к воротам.
Няня заменила ей мать. Выкормила, как родное дитя, и с самого рождения занималась воспитанием. Дэгам считала, что имеет право вмешиваться в жизнь своей юной подопечной, и настойчиво пыталась обучить ее хорошим манерам, искусству вышивания и правилам поведения будущей хозяйки дома. Она и слушать не желала ни о каком предназначении и тянула девочку в традиционный мир благовоспитанных когурёских девушек. Отец постоянно вступал в споры с суровой, решительной Дэгам, которую втайне побаивался. Он неохотно и будто бы боязливо отвечал нянюшке, что женское воспитание тоже не помешает – для общего развития. А сам упорно уводил дочь на тренировки. Так она и жила, раздираемая противоречиями и впитывая особенности двух противоположных миров: мужского и женского.
Кымлан всем сердцем любила нянюшку и не хотела ее лишний раз расстраивать. Поэтому со всех ног бросилась к своей комнате, чтобы переодеться.
– Где эта несносная девчонка? Ты снова ее прикрываешь? – послышался из-за поворота громкий голос Дэгам. – Она опять дерется на заднем дворе?
– Нет-нет, Кымлан… помогала мне искать травы, которые велел собрать мой отец, – пролепетал Чаболь, пока девочка судорожно переодевалась в комнате.
– Не лги мне!
– Я не… Это правда… госпожа Дэгам… – Беспомощный голос испуганного друга раздался уже совсем рядом.
Кымлан осталось надеть лишь верхнее платье и выйти во двор. Она скомкала мальчишеские штаны и рубаху и затолкала их в сундук. Быстро одернув подол, выскочила за дверь и широко улыбнулась сердитой женщине.
– Я готова к занятиям. – Кымлан уже представляла несколько бесполезных часов, проведенных за вышиванием, которое у нее категорически не получалось. Но она не желала обижать няню, и поэтому старалась изо всех сил. Решила, что если у нее не выходит вышивать лотосы и вишню, то она будет изображать то, что по-настоящему любит ее сердце: Дерево рода.
Нянюшка придирчиво осмотрела наряд подопечной и, негромко крякнув, удовлетворенно кивнула.
– За мной, – бросила она, и Кымлан, облегченно переглянувшись с Чаболем, послушно двинулась вслед за няней Дэгам.

Кымлан стерла скатившиеся слезы и перевернулась на бок, глядя на танец затухающего огня в треножнике.
Отец, нянюшка, родители Чаболя… Сколько людей будут оплакивать своих неразумных детей, которые выбрали для себя такую сложную, трагичную судьбу?
Бедный сын травника, который с малых лет смотрел на смелую, воинственную Кымлан с восхищением, не задумываясь вступил в действующую армию Когурё. Вряд ли он мечтал о подвигах и славе, – скорее, ему хотелось стать таким же отважным, как подруга детства. Поход за данью стал для Чаболя первым серьезным заданием, но никто и предположить не мог, что он приведет его к столь скорой смерти.
Это Кымлан хотелось совершить какой-то подвиг, отдать жизнь, спасая государя, или с честью погибнуть в бою. Но вместо этого она умрет, как пленница, на чужбине среди врагов. Что ж… она присягнула принцу Науну и до последнего вздоха должна сохранить гордость когурёского воина.
Кымлан так и не смогла заснуть, пытаясь осознать, что завтра для нее, Чаболя и других пленных солнце взойдет в последний раз.
Мунно встал на рассвете и выглядел так, будто тоже не спал всю ночь.
Она не стала повторять свою просьбу: сын вождя ясно дал понять, что не в силах ничего изменить, а еще раз унижаться Кымлан не хотела.
Мунно беспокойно ходил по комнате, время от времени бросая на пленницу хмурые взгляды, и порой Кымлан казалось, что он хочет что-то сказать. Но Мунно так и не проронил ни слова, пока за приговоренной наконец-то не спустился конвой.
Невозмутимый и суровый Даон связал ей за спиной руки и подтолкнул в сторону лестницы. До этого молчавшее сердце вдруг заклокотало в груди, как в бурлящем кипятке, и Кымлан обернулась. Мунно посмотрел на нее, и его горячий взгляд пронзил ее насквозь. Странно, но в эту минуту она почувствовала, будто между ними что-то изменилось. Будто перед ликом смерти они перестали быть врагами.
– Спасибо… за все, – выдавила она тихо и едва заметно поклонилась Мунно. Все-таки он отнесся к ней уважительно, даже когда узнал, что она бесполезна. Он станет хорошим вождем, достойным и справедливым, и с ним было бы приятно иметь дело в будущем, но… никакого будущего у нее уже не будет.
Кымлан часто дышала, чувствовала, как от страха потеют ладони, а в крови просыпается огонь, будто учуяв, что хозяйке грозит беда. Ноги вдруг стали тяжелыми, а от земляных ступеней потянуло холодом, словно она ступала босыми ногами по льду. В голове стучала мысль, что вот-вот все закончится… что осталось совсем недолго… Как жаль умереть, не взглянув в последний раз в глаза родным!..
Любимые лица метались в памяти, поднимая из глубины души горькое отчаяние.
«Отец… отец, прости меня… Прости, нянюшка… Ваше Высочество… Мое сердце всегда принадлежало только вам…»
Яркий дневной свет, которого она не видела уже много дней, на мгновение ослепил ее, заставив зажмуриться. Глаза заслезились, и Кымлан часто моргала, ступая наугад вслед за Даоном, не в силах оторвать взгляда от покрытого полупрозрачными облаками неба. Сквозь бесформенные перья тихо сочились солнечные лучи.
Как хорошо… последнее, что она увидит, будет не мрачная землянка и не провонявшая нечистотами клетка, а вольное бескрайнее небо.
– Шагай быстрее, – бросил через плечо Даон, и Кымлан почувствовала ощутимый толчок в спину идущего позади нее стражника.
Ускорив шаг, она огляделась и с удивлением обнаружила, что на улицы высыпал народ. Мохэсцы стояли по обе стороны узкой улицы, по которой ее вели, и настороженно рассматривали незнакомку. Но вот что странно: в их глазах не было ненависти или злобы. Некоторые женщины перешептывались между собой и сокрушенно качали головами, будто сочувствовали девушке. Простые люди мыслили иначе, чем воины и министры. Наверное, для них Кымлан была лишь юной девочкой, которую они по-человечески жалели. Ведь точно так же совсем недавно провожали своих плененных сородичей, насильно уведенных в Когурё.
Они миновали несколько улиц, и сердце Кымлан вновь заколотилось: сейчас, уже совсем скоро! Однако конвой вывел ее за пределы мохэского поселения и направил к густому лесу.
«Я предполагала, что казнь состоится на городской площади… – с удивлением подумала пленница. – Хотя… какая разница, где умирать».
Когда они прошли через первые ряды деревьев, отвратительная тошнотворная вонь оглушила ее. Кымлан закашлялась и инстинктивно дернула рукой, силясь прикрыть нос, отчего веревки, туго стягивающие запястья, еще сильнее впились в кожу. Она старалась дышать ртом, выискивая взглядом источник жуткого запаха, как будто здесь полегло целое войско, и тела убитых до сих пор не убрали.
Даон обернулся и криво усмехнулся.
– Это Священная роща захоронений, – сообщил он, указывая рукой наверх.
Кымлан подняла голову и обомлела: с ветвей деревьев гроздьями свисали привязанные за ноги трупы. С некоторых практически сошла плоть, и их черепа взирали на путников пустыми черными глазницами. Другие, вероятно, подвешенные совсем недавно, еще не потеряли человеческий облик. Под высокими деревьями стояли широкие деревянные столы, на которых тоже лежали мертвецы.
У Кымлан закружилась голова, ее замутило. Она слышала про обряд воздушного захоронения у мохэ, но не предполагала, что это настолько отвратительное и дикое зрелище. Варвары всегда останутся варварами.
– Я тоже был удивлен, когда только попал к мохэ. Но в этом есть смысл, – заговорил обычно молчаливый Даон. Он поравнялся с потрясенно разглядывающей мертвецов Кымлан и пошел рядом, подстраиваясь под ее шаг.
– И какой же? – Она рассматривала его остроносый профиль, внезапно осознавая, что в этом скопище дикарей они были единственными когурёсцами. И перед ликом смерти это странным образом сближало их.
– Они приманивают на трупы диких животных, чтобы охотиться на них. Потом, когда остаются только кости, мохэ собирают их и хоронят в земле.
Кымлан невольно отметила, что Даон, при всей своей преданности Мунно, не причисляет себя к мохэ.
– Дикари… – тихо промолвила она.
– Это Священная роща, или Роща жизни. – Даон проигнорировал ее слова, либо вовсе не расслышал их и продолжил рассказ: – Это не только место, куда мохэсцы приходят поклоняться предкам. Это источник жизни. Ничто не исчезает навсегда, и даже после смерти можно помочь выжить тем, кто остался.
– Скоро и мы будем здесь. Это ужасно…
У Кымлан вдруг защипало в глазах от горькой мысли, что ее тело будет так же висеть вниз головой, обглоданное зверями. Она запрокинула голову и часто заморгала.
Даон ничего не ответил, но Кымлан и так поняла, что ее догадки верны.
– Как ты оказался в племени Сумо? – Она решила, что раз все равно умрет, то ничего страшного не случится, если задаст еще один вопрос.
– Это долгая история, а ты не тот человек, кому я хотел бы ее рассказать. – Он остановился и посмотрел Кымлан в глаза. – Мы с тобой когурёсцы. Я не могу игнорировать свое происхождение, как бы не ненавидел это, поэтому сделаю тебе одолжение и похороню тебя в земле, как на нашей родине.
– Спасибо, Даон. – Кымлан благодарно поклонилась ему. – И да хранит тебя Бог Когурё.
До места казни они не проронили больше ни слова.
Спустя некоторое время Кымлан увидела деревянные заграждения и шатры вдали, а за ними – вершины холмов, кутавшиеся в туманной дымке. Сердце дернулось в груди так болезненно и сладко: ее вернули в военный лагерь, и теперь она сможет увидеть холмы, отделяющие ее от родного Когурё.
Пленные уже стояли на коленях, приготовленные к казни. Ближе всех к ней находился бледный, трясущийся Чаболь. Раздетый до исподнего, с длинными прядями, выбившимися из пучка, он выглядел беззащитным и потерянным ребенком.
По ее телу прокатилась волна дрожи, и пальцы закололо от просыпающегося огня. Пламя рвалось изнутри, стремясь защитить Кымлан и все, что ей было дорого. Однако сегодня ее способности были бесполезны: смерть наступит мгновенно, и огонь просто не успеет вылечить ее раны.
Ножны ударили под колени, и она рухнула рядом с другом. Не смея взглянуть ему в лицо, Кымлан отчаянно зашептала:
– Прости, Чаболь, прости меня, это я виновата… Прости, Чаболь!
– Кымлан! Кымлан, что же это… неужели все сейчас закончится? – Чаболь повернул к ней бледное как мел лицо. В его глазах плескался такой ужас, что все эмоции Кымлан превратились лишь в одно желание: спасти друга любой ценой. Но что она могла сделать? Что?
Она обвела затравленным взглядом собравшихся посмотреть на казнь солдат и военачальников, заметив среди них Мунно и Даона. Сын вождя глядел на нее, не мигая, и в его взгляде таилось такое отчаяние, что Кымлан потеряла самообладание.
«Помоги… Помоги! Помоги!» – Ей казалось, что она кричит, но от ужаса не могла даже разомкнуть губы.
Взгляд Мунно вдруг заметался по пленным, и он было дернулся с места, но Даон схватил его за локоть.
Палач рассекал мечом воздух, и после каждого замаха на землю оседало чье-то тело. Первое, второе, третье… и еще одиннадцать человек, а потом все…
Сердце металось у нее в груди, будто тоже хотело спастись. Только не от палача, а от текущего по венам огня, который разгорался все жарче. Кожу обжигало изнутри, словно пламя должно было вот-вот прорваться и выплеснуться наружу. Такого с Кымлан еще не случалось: она горела изнутри, понимая, что еще немного, и чаша переполнится, и огонь уничтожит ее – спалит дотла прежде, чем меч мохэсца прервет ее жизнь.
Она задыхалась, наблюдая, как палач встает позади Чаболя и заносит руку для удара. Перед ее глазами плясали огненные искры, воздух плыл и дрожал, как будто она смотрела на все происходящее сквозь дым от пожара. Все чувства исчезли, кроме отчаяния и испепеляющей нечеловеческой боли.
Зажатый в руке меч сверкнул в лучах солнца, и что-то холодное брызнуло Кымлан на лицо, зашипев на коже, как мясо на жаровне. Это не может быть кровь Чаболя… Нет, конечно же нет…
Рядом с тихим шорохом на землю упало еще одно тело.
Кымлан опустила взгляд и увидела, как тонкая красная струйка вытекает из-под неподвижной пухлой руки друга, течет по направлению к ней и вдруг вскипает, едва коснувшись ее ноги.
– Нет!
Пронзительный крик разорвал густую, дымящуюся тишину, и Кымлан не сразу поняла, что кричит она сама. Слезы катились по ее щекам, шипя, как масло в глиняном чане.
Чаболя больше нет… его больше нет…
Все вокруг металось и тряслось, вокруг смазанными пятнами бегали люди, а сердце Кымлан взрывалось внутри нее огненным фонтаном, выплескивая наружу невыносимую боль потери. Огонь вдруг разом покинул ее, устремившись куда-то вне тела и оставив после своей уничтожающей пытки лишь легкое покалывание в пальцах.
Почти в беспамятстве Кымлан упала на траву и почувствовала, что руки ее свободны. Кругом раздавались испуганные крики и треск ломающихся деревьев. Последнее, что она увидела перед тем, как провалиться в пустоту, – это объятые огнем военные шатры и бегущих прочь людей.



Глава 6. Наун


Дни текли унылой чередой, похожие друг на друга как две капли воды. Иногда Науну казалось, что он погрузился с головой в топкое болото и никак не может выбраться. Трясина затягивала все глубже, не позволяя даже поднять голову.
Как послушный сын, он каждый день ходил на занятия для принцев, тренировался в стрельбе из лука и искусстве владеть мечом, читал заветы Кун Цзы, но делал все это по привычке, ни на что не откликаясь ни мыслями, ни духом. Словно вместе с Кымлан его жизнь потеряла смысл. Он закрылся ото всех, даже от сестры, и подолгу сидел в своих покоях, погруженный в воспоминания о том счастливом времени, когда любимая была с ним.
Ансоль больше всех переживала за брата и пыталась растормошить его: организовывала прогулки, упросила отца устроить охоту и даже однажды, нарушая все мыслимые и немыслимые правила дворца, прислала в его покои молоденькую служанку.
Однако Наун отослал ее прочь, даже не взглянув на прекрасное юное личико: перед его глазами стояла лишь высокая гордая фигура воительницы, которую удивительным образом украшали и доспехи, и меч, и колчан со стрелами за плечами.
Он не мог смириться с ее гибелью и не переставал истязать себя чувством вины. Ведь если бы он не взял ее в тот проклятый поход… если бы вернулся в ущелье, где Кымлан отчаянно сражалась с врагами… если бы не испугался угроз министра Ёна, остановившего его возле конюшни…
Вдруг случилось бы чудо и ему удалось бы ее спасти?
Эти мысли сыпались на сердце, как тяжелые камни, и складывались там в непрошибаемую стену, отгородившую его от семьи, министров, подданных и государственных дел, в которых он раньше принимал активное участие.
Министр Ён, всерьез обеспокоенный состоянием принца, пытался увидеться с ним, но каждый раз, как приходил с просьбой об аудиенции, ему отвечали отказом. Наун не хотел никого видеть, и в особенности тех, кто каким-то образом был причастен к смерти Кымлан.
Однако упрямый Ён Чанмун не оставлял попыток достучаться до упрямца. И однажды ему удалось проникнуть в покои принца, подкупив одного из слуг.
– Ваше Высочество, так нельзя. – Министр с тревогой смотрел на безучастное лицо Науна. Его глаза, которые еще недавно горели страстью и решимостью, потухли, а пальцы неосознанно крутили фарфоровую пиалу, которая, без сомнений, была наполнена вином. – По дворцу уже ходит нехорошая молва, что вы пристрастились к алкоголю.
– Министр, я сейчас не в том настроении… – Наун чувствовал себя пустым, как пересохший колодец, и сил выслушивать очередные нравоучения не было.
– Возьмите себя в руки, умоляю вас! Вы же принц! Я понимаю ваше горе, но…
– Ничего вы не смыслите! – Равнодушное лицо исказилось ненавистью, когда Наун подался вперед и схватил Чанмуна за грудки. На то, чтобы не разбить это холеное лицо, ушли вся выдержка и самообладание. В этот момент Наун ненавидел его всем сердцем. Ненавидел его бессердечие и хладнокровие, которые не позволили спасти любимого человека. – Это вы во всем виноваты! Если бы вы тогда меня не остановили, то…
– То вы были бы уже мертвы, – холодно осадил его министр Ён, и принц бессильно разжал пальцы. – Либо лишены титула. Но и в том и в другом случае спасти Кымлан вам бы не удалось. – Он сделал паузу и тяжело вздохнул. Облокотившись на гладкую столешницу, устало потер высокий лоб и расправил смятый воротник.
– Я мог хотя бы попытаться, – проронил Наун.
Конечно, все они были правы: и Чанмун, и отец, и эти прогнившие старики в Совете. Вот только это нисколько не уменьшало боль, которую принц испытывал при мысли, что ничего не сделал для спасения Кымлан.
– Ничего бы не изменилось, и вам это прекрасно известно, Ваше Высочество, – с нажимом произнес министр. – Случившееся ужасно, и я понимаю, как вам сейчас больно, но сделанного не воротишь. У каждого своя судьба. Ваша тоска не вернет Кымлан к жизни. – Голос министра вдруг стал тихим и печальным. Он с сочувствием смотрел на принца, будто в самом деле понимал, что тот чувствует.
Ён плеснул вина в пиалу и выпил залпом.
– Уверен, она хотела бы, чтобы вы жили дальше. Она ведь тоже любила вас и желала вам счастья.
Горло схватило спазмом, и Наун судорожно вцепился в край стола, сдерживая готовые прорваться сквозь плотину отчаяния слезы. Он ведь не пролил ни одной слезинки с тех пор, как Совет отказался принять условия мохэ. Не позволял себе плакать, потому что где-то в глубине души тлела сумасшедшая надежда, что Кымлан может быть жива.
– Как я могу жить дальше, если ее больше нет? – задал он вопрос в пустоту.
– Тем более ее смерть не должна быть напрасной! – горячо прошептал министр Ён, наклонившись вперед. – Кымлан не стала убегать, а осталась сражаться. Она не только ваша возлюбленная, но и подданная Когурё, и вы лучше всех знаете, как сильна была ее верность. Очнитесь, прошу вас! Живите, чтобы ее жертва не была напрасной!
– Но как… как это сделать? Мне тошно от самого себя… – Наун опустил лицо в ладони, проведя пальцами по распущенным волосам.
– Стать сильнее. Укрепить влияние при дворе, чтобы старикашки, которые отправили Кымлан на смерть, считались с вами! Тогда вы больше не испытаете то ужасное чувство безысходности, которое уничтожает вас сейчас. Мне больно видеть, что Первый советник смотрит на вас свысока и считает малодушным и слабым. Он изначально сделал ставку на наследного принца и выдал свою младшую дочь за него замуж, чтобы в будущем стать тестем короля. Представляете, какой огромной силой теперь обладает принц Насэм, имея такого могущественного родственника? – Темные глаза министра сверкали огнем. Наун никогда не видел, чтобы обычно спокойный и рассудительный чиновник был так взволнован.
– Вы хотите, чтобы я стал политическим противником собственного брата? Этого никогда не будет! – повысил голос принц.
Дворцовые интриги, которые плели министры, всегда были ему глубоко противны. Наун считал, что королевская семья должна быть выше этого. А Ён Чанмун пытался втянуть его в столь недостойное дело, настраивая против брата. И уже не в первый раз.
– Я лишь хочу, чтобы вы заняли при дворе место, которого достойны. – Министр внимательно разглядывал Науна, будто пытался узнать, искренен ли он или нет. – У вас горячее и преданное сердце, и вы можете многое сделать для Когурё.
– Мне безразлична политика. – Принц равнодушно пожал плечами. Все его мысли сейчас занимала только Кымлан.

После разговора с министром Наун вернулся к своему одиночеству.
И снова дни потянулись бесконечной чередой.
Иногда ему снилась Кымлан. Растерзанная, с окровавленным лицом, она протягивала к нему руки, а в глазах ее горела такая отчаянная мольба, что Наун просыпался в слезах. Безысходность, боль и неподъемная вина вновь разрывали душу.
Сестра всерьез беспокоилась о брате, который зачастил наведываться в город и напиваться до беспамятства. Не раз верный Набом приносил хозяина на спине, и Ансоль тайком открывала им потайную калитку, чтобы отец не узнал о безобразном поведении сына.
Наун посещал трактир, куда они часто захаживали с Кымлан. Прокручивал в памяти их первый скомканный поцелуй по дороге домой и нелепое объяснение. Это было неловко, но очень искренне. Кымлан стала первой женщиной, которую он полюбил, но в тот момент Наун не знал, как правильно выразить чувства. Если бы можно было вернуться в прошлое, он бы сделал все иначе.
Хозяйка трактира хорошо знала и его, и Кымлан, поэтому ничего не спрашивала и молча наливала рисовое вино убитому горем молодому господину.
В один из таких вечеров Наун снова пришел, чтобы забыться, и по привычке занял самое дальнее место возле покрытого соломой забора. Он сознательно избегал людей и любопытных глаз, желая просто погрузиться в свое горе. Но не успел он налить себе вина, как над его головой прозвучал звонкий девичий голос:
– Эй, господин! Кто ж вам разрешил занимать чужое место?
Наун поднял голову и обомлел: рядом с ним стояла молодая высокая девушка в мужской одежде. На миг ему почудилось, что это была Кымлан, и сердце едва не вылетело из грудной клетки. От потрясения и неожиданности он вскочил на ноги и схватил незнакомку за плечи, жадно выискивая в ее лице любимые черты. Но посмотрев в чужие глаза, он понял, что это вовсе не Кымлан. Вспыхнувшая надежда упала под ноги, как ледяной осколок, и разлетелась на куски.
– Вы что себе позволяете?! – Девушка сердито оттолкнула его ладони, гневно сверкая глазами.
«Нет, конечно, это не она…»
Наун обреченно уронил руки и плюхнулся обратно на деревянную скамью. Внешность незнакомки была более миловидной и женственной, чем у Кымлан: большие ясные глаза, маленькое личико, полные сочные губы. Да и взгляд совершенно другой – властный и гордый. Истинная аристократка. Его догадки подтвердили два вооруженных воина, тут же закрывшие собой хозяйку.
– Спасибо, очень вовремя, – ядовито бросила она телохранителям. – Господин, – вновь обратилась она к Науну и даже постучала костяшками по деревянному столу, – я пришла сюда первая. Пока разговаривала с хозяйкой, вы заняли мое место. Прошу вас уйти.
Раздраженный тем, что девица все донимает его и не дает ему вернуться в привычную пустыню горя, Наун поднял на нее сердитый взгляд.
– Я бываю здесь почти каждый день, госпожа. Это место мое. Можете выбрать любое другое. – Широким жестом он обвел свободные столы и наполнил глиняную чашу.
– Меня не интересует, как часто вы сюда приходите, но сегодня вам придется сесть в другом месте. – В голосе надоедливой девчонки послышались стальные нотки.
– Сколько вам заплатить, чтобы вы наконец-то ушли и оставили меня в покое? – Траурное настроение было безвозвратно разрушено, и Наун раздосадованно вскочил на ноги.
Незнакомка смерила его презрительным взглядом и, сложив руки на груди, сказала:
– Я не нуждаюсь в ваших деньгах. Давайте лучше сыграем – так будет честно. Кто попадет в мишень из лука с первого раза, остается здесь. Ну как, согласны?
Никак не ожидая такого поворота событий, Наун молчал и хмуро разглядывал дерзкую девчонку. Она нисколько не походила на Кымлан, но все же… все же неуловимо ее чем-то напоминала. И от этого боль в его сердце будто бы становилась чуть меньше.
– Да вы хоть знаете, кто я? – раздраженно спросил он. Далекое воспоминание о маленькой девочке, дерзко выбившей из его рук деревянный меч, больно хлестнуло по сердцу.
– Мне все равно, – нахально усмехнулась незнакомка. – Я не привыкла отдавать свое.
– Хорошо. Но я отличный стрелок, поэтому готовьтесь уйти, госпожа.
Кивнув хозяйке трактира, Наун вышел на улицу в поисках подходящего места. На противоположной стороне дороги рос высокий старый дуб, и если отойти чуть дальше, то расстояние до него будет примерно таким же, как до стандартной мишени. Девчонка проследила за направлением его взгляда и согласно кивнула. Один из ее телохранителей вырезал кинжалом на стволе аккуратный круг, но света, который исходил от трактира, не хватало, чтобы хорошо осветить цель.
Наун прищурился, пытаясь привыкнуть к сумраку.
– Что, не уверены в своих силах? – насмехалась незнакомка.
Он бросила на нее презрительный взгляд и, вытянув руку, по привычке властно сказал:
– Лук и стрелы.
– Я вам не служанка, господин. – Ее смех подобно звонким колокольчикам разнесся по пустынной улице. – Пять попыток. Я первая!
Наун понял, что чуть не выдал себя, ожидая, что любой его приказ тут же безоговорочно исполнится. Он с раздражением следил за девушкой, которая умело натянула тетиву и прицелилась. Стрела просвистела в воздухе и вонзилась почти в самый центр вырезанного круга.
– Ваша очередь. – Она самодовольно улыбнулась и отдала лук Науну.
Ее самоуверенность немного выбила его из колеи, но он принял из ее рук оружие и прицелился. Когурёсцы всегда славились меткими лучниками, и каждый мальчик с ранних лет учился стрелять. Наун не был исключением и по праву гордился своими превосходными навыками. Неужели какая-то девчонка сможет его превзойти? Да никогда!
Его стрела воткнулась чуть выше и еще дальше от центра, чем предыдущая, и принц скрежетнул зубами.
– Нервничаете? – ехидно спросила незнакомка, даже не пытаясь скрыть ликования.
Первый проигрыш поколебал уверенность Науна. Каждый его последующий выстрел был хуже предыдущего, тогда как девчонка со второй попытки отправляла свои стрелы точно в «яблочко». Он злился и на нее, и на себя из-за того, что ведет себя как капризный ребенок.
– Что ж, победа за мной, господин! – Девушка ликующе воздела ладони, когда последняя стрела принца вновь попала за пределы мишени.
Наун сердито сунул ей в руки лук и направился к трактиру. Ему нужно было срочно запить свой позорный проигрыш. Но в этот час, как назло, свободным оставалось только одно место: именно то, которое и стало яблоком раздора между молодыми людьми. Он выругался сквозь зубы, злобно сверкнул глазами на незнакомку и отправился во дворец.
Возвращаясь домой, Наун снова и снова переживал поражение и ругал себя за недостаточную концентрацию. Прикидывал, что не учел движение ветра и слишком небрежно целился.
Внезапно он осознал, что за время «поединка» ни разу не подумал о Кымлан. Ему было и совестно, и радостно из-за того, что впервые за много дней он хоть ненадолго забыл о печали. Но стоило ему вспомнить об этом, как тяжелая тоска опять навалилась на сердце.

Однажды Ансоль осторожно нарушила его уединение.
– Брат. Отец и матушка зовут нас в свои покои.
На лице Науна отразилась легкая озадаченность: их семья никогда не отличалась крепостью и теплотой семейных уз, и на его памяти они собирались вместе лишь один раз – когда отец объявил, что Насэму пора жениться. Это случилось два года назад, и у Науна зародилось нехорошее подозрение, что и сегодня Владыка хочет огласить какое-то неожиданное и не очень приятное решение. Почему-то ему казалось, что оно непременно затронет его, Науна, который в последнее время вел аскетический образ жизни и отошел от государственных дел.
В королевские покои они с Ансоль прибыли одновременно со старшим братом. Наун, редко встречавшийся с Насэмом, отметил, как тот повзрослел и возмужал. Он был всего на год старше, но выглядел уже совсем взрослым мужчиной со спокойным и уверенным взглядом, в котором, как в зеркале, отражалась властность, передавшаяся от отца. Статус наследника престола наложил свой отпечаток на его личность, и Наун особенно остро ощутил, как сильно они отдалились друг от друга.
Поклонившись Насэму, младшие вошли в королевские покои.
Родители сидели друг напротив друга за круглым столом и неспешно пили чай. Простое домашнее платье из нежно-розового шелка ничуть не убавляло величественности королевы. Каждый раз, когда Наун видел мать, его на мгновение охватывала робость и стеснение. Она была самой властной и сильной женщиной, которую он когда-либо встречал, и принц в глубине души побаивался ее. Впрочем, отец – ее достойный соратник и опора – не уступал, и Наун невольно подумал, что в союзе двух настолько сильных личностей не может быть и речи о любви. Но он мало что знал о личных взаимоотношениях родителей, которых с раннего детства видел редко. Практически лишенный родительской любви и ласки, Наун отчаянно искал ее у друзей, и, возможно, поэтому так привязался к Кымлан, которая всегда была рядом.
Почтительно поклонившись королевской чете, дети расселись вокруг стола в ожидании пояснений, зачем их сюда позвали. Наун с тревогой наблюдал за бледным отцом. После последней войны против Пэкче его здоровье заметно пошатнулось, а с их последней встречи в зале Совета Владыка еще больше похудел и ослаб. Костлявые руки слегка дрожали, когда он поднимал наполненную травяным чаем пиалу, и Наун обеспокоенно переглянулся с Ансоль, от внимания которой тоже не укрылось состояние отца.
– Давно мы не собирались вместе. – Владыка добродушно улыбнулся, тяжело откинувшись на резную спинку стула. – Наун, говорят, ты заперся в своих покоях, словно монах.
– Ты принц, тебе нельзя поддаваться чувствам. Подданные могут усомниться в тебе, – спокойно изрекла матушка, величаво поставив пиалу на блюдце. От острого взгляда, который она бросила на младшего сына, у того тревожно трепыхнулось сердце.
– Траур по этой девчонке слишком затянулся. – Отец говорил о смерти Кымлан так пренебрежительно, что кровь устремилась Науну прямо в голову.
– Она не «девчонка»! Она – женщина, которую я любил! Но вы отдали приказ казнить ее, – выпалил он, сжав руки в кулаки.
Рядом с ним ахнула Ансоль, а Насэм дернулся, положив ладонь на рукоять меча.
– Как ты смеешь разговаривать с отцом в таком тоне! – Королева угрожающе сверкнула глазами, отчего обвинительная речь застряла у Науна в горле.
– Отец, думаю, Науну пора взяться за ум. – Холодный голос брата будто заморозил все его внутренности.
Наун медленно повернулся к наследному принцу. Перед ним сидел совершенно чужой человек, которому были чужды его переживания.
– Согласен. Ты должен жениться и забыть, наконец, о своей мальчишеской привязанности, – уверенно закивал Владыка, медленно поглаживая поседевшую бороду.
Наун не шевелился, надеясь, что услышанное – просто дурной сон. Даже в самом страшном кошмаре он не мог представить рядом с собой другую, чужую и незнакомую женщину, когда его душа все еще стонала и болела из-за потери единственного любимого и самого дорогого человека.
– Отец, – услышал он дрожащий голосок Ансоль, – но прошло еще так мало времени… Память о Кымлан еще свежа!.. Не лучше ли немного подождать, пока…
– Он принц, а не сопливый щенок! И пусть трон по праву наследования перейдет не к нему, я не могу допустить, чтобы министры и простой люд болтали глупости и порочили члена королевской семьи! – прогремел отец и ударил ладонью по столу. Выцветшие, потухшие глаза Владыки вспыхнули прежним огнем, и слуги залебезили вокруг, умоляя его не волноваться. – Я и так корю себя за то, что пошел у вас на поводу и позволил простолюдинке околачиваться возле своих детей! Вот к чему привела моя беспечность!
– Я не женюсь ни на ком, кроме Кымлан. – Дрожа от ярости, Наун вскочил на ноги и обвел взглядом сидящих за столом. – Вам плевать, потому что никто из вас так и не познал, что такое любовь! А я любил! Я любил и…
– Немедленно сядь, иначе пожалеешь. – От тихого голоса королевы у Науна перехватило дыхание. – Мы слишком многое тебе позволяли. Ты принц, и это накладывает обязательства! Если не хочешь лишиться титула, ты женишься на девушке, которая подходит тебе по статусу.
Наун опустился на стул, но не потому, что покорился, а потому что ноги больше не держали его.
– Я найду ему хорошую невесту, – обратилась королева к Владыке. – С завтрашнего дня знатные дома Когурё начнут присылать во дворец письма с предложениями, а через две недели можно будет устроить смотрины.
– Тогда свадьбу сыграем через месяц? – деловито уточнил отец, немного успокоившись. – Думаю, к этому времени успеем все подготовить…
Они говорили так, будто Науна здесь нет.
Ансоль протянула под столом руку и крепко сжала ладонь потрясенного брата.

Они покинули королевские покои. Ансоль едва сдерживала слезы и собиралась побыть с Науном, чтобы поддержать его, но Насэм попросил ее оставить их наедине.
– Сейчас решение родителей кажется тебе несправедливым и ужасным, но когда-нибудь все пройдет. Твое сердце смирится. Кымлан ведь уже не вернуть, а ты должен жить дальше. – Он похлопал Науна по плечу неожиданно тепло и по-братски. – И… ты ошибся. Я тоже любил. Но ни тебе, ни мне, ни Ансоль не суждено жить по велению сердца. Такова наша судьба. Королевская кровь – это и благословение, и проклятие.
Наследник престола печально улыбнулся, на краткий миг став прежним Насэмом, который бегал за Науном с деревянным мечом и изображал боевого генерала. Но уже в следующее мгновение он снова надел маску наследного принца и, развернувшись, ушел к себе, оставив младшего брата на растерзание его демонам.
Наун не мог поверить, что отец заговорил о женитьбе…
Внутри все переворачивалось от чудовищного равнодушия родителей к собственному сыну. Он всегда радовался, что не является наследником трона, и в глубине души надеялся, что им с Кымлан позволят быть вместе. Ведь он никто, просто младший брат наследного принца, неужели отцу есть дело до того, как сложится его судьба?
Однако Наун недооценил своих венценосных родителей. Для них самым главным были не чувства собственного сына, а репутация королевской семьи, и они не могли позволить распространиться слухам о любви принца к безродной дочери начальника стражи. Которая к тому же не только не соответствовала стандартам хорошей жены, но и вообще мало напоминала женщину.
Наун смотрел в спину наследного принца и чувствовал, как внутри поднимается злость. Равнодушный и холодный, он вел себя не как брат, а как расчетливый политик. Руководствовался только разумом и был безразличен к чувствам других. И впервые за всю жизнь Наун вдруг захотел доказать ему, что он здесь не хозяин. Захотел стать достойным соперником, с которым придется считаться, и таким образом поквитаться за чудовищные слова, заставившие родителей принять решение о женитьбе.



Глава 7. Мунно


С восходом солнца Мунно оседлал Исуга и вместе с отрядом двинулся на запад.
Племена кидани в последнее время совсем потеряли страх и нападали на приграничные земли чуть ли не ежедневно. По чуть-чуть клевали мохэ, грабя деревни и убивая людей. Из-за территориального расположения племя Сумо всегда принимало на себя удар первыми, откуда бы ни исходила угроза: с юга от Когурё или с запада от кидани. Отчасти именно поэтому хан Вонман имел больший вес в Совете, чем остальные вожди, – от него зависело, прорвутся ли неприятели дальше и пострадают ли другие племена. Сумо были своеобразным щитом для остальных племен мохэ и поэтому вполне законно считали, что имеют больше прав на решение общих вопросов.
Поход на Когурё был делом решенным, но сначала нужно было разобраться с внутренними проблемами. Хан уже посылал отряд во главе с командиром Маро для усмирения киданей, но набеги все продолжались.
Поэтому Мунно взял с собой триста человек и отправился на границу. Враги заходили все глубже на территорию мохэ и все ближе подбирались к деревне рабов. Это был стратегически важный пункт, требующий внимания и защиты, потому что живущие там невольники работали на полях и выращивали пшеницу, предназначенную для основного войска. К тому же – при этой мысли внутри Мунно что-то дергалось – он рассчитывал встретить там одного человека.
До деревни оставалось меньше одного дня пути, и Мунно надеялся, что кидани еще не успели до нее добраться. Удар следовало нанести внезапно и быстро, чтобы дать понять кочевникам, что они позарились на слишком большой кусок и должны знать свое место.
Даон молчаливо покачивался в седле рядом с господином, время от времени бросая на него подозрительные взгляды. Но благоразумно молчал, за что Мунно был ему благодарен.
Войско шло без остановки уже долгое время, солдаты устали, и Мунно велел сделать привал на небольшой поляне в лесу и отправил разведчиков вперед: враг мог устроить засаду, понимая, что мохэ пришлют подкрепление.
Склонившись над небольшим ручейком, Мунно зачерпнул горсть ледяной воды и умылся. Затем прислонился к дереву и стал наблюдать за устало развалившимися солдатами. Некоторые из них просто отдыхали, другие же быстро собирали костры, чтобы сварить обед. Исуг увлеченно жевал траву и время от времени дергал ушами, когда слышал чей-нибудь особенно громкий возглас.
Поднявшись на ноги, Мунно подошел к коню и ласково погладил черную шею. Животное подняло голову и посмотрело на хозяина, дожевывая пучок травы.
– У меня для тебя кое-что есть. – Мунно хитро подмигнул жеребцу, как будто тот понимал его, и достал из наплечной сумки большое яблоко. Он разрезал фрукт кинжалом на четыре части и скормил животному, с улыбкой глядя на то, как аккуратно Исуг берет лакомство с ладони мягкими губами. – Хороший мальчик.
Похлопав коня по гладкому боку, Мунно снова привалился к дереву, наблюдая, как солдаты колдуют над костром. Поскольку ночью прошел сильный дождь, ветки еще не успели просохнуть, и пламя все никак не хотело разгораться. Наконец, огонь вспыхнул и весело затрещал под радостные возгласы мохэсцев, которые толкались у огня, протягивая руки, чтобы согреться. Все-таки осень уже вступала в свои права, и с каждым днем становилось все прохладнее.
– Эй, держи огонь! Подкидывай ветки! – командовал Даон, видя, что солдаты слишком расслабились, и пламя стало затухать.
Огонь… Его яркие языки уже два месяца преследовали Мунно во снах, а черные глаза, в которых плясало пламя, никак не выходили из головы. Тот день не стирался из памяти, все еще тревожа сына вождя странными догадками…

Сразу в нескольких местах полыхнул огонь, за считаные мгновения охватив почти весь лагерь и оборонительные укрепления. Это случилось так неожиданно, что воины в панике заметались, сбивая друг друга с ног, пока зычный голос хана не перекрыл хаос:
– Пехота! Спасайте продовольствие и оружие! Маро, уводи коней к реке! – прорычал он, схватив за грудки младшего брата, который был его правой рукой и самым верным соратником.
– Ендэ, не зевай, сбивай огонь! – Вонман привел в чувство замершего командира конницы, отвесив тому оплеуху, и бросился к коновязи. – Бочки, тащите бочки! К реке!
От четких приказов хаос превратился в слаженную работу: каждый встал на свое место и хорошо знал, что нужно делать. Все-таки вождь Сумо имел среди народа непререкаемый авторитет. И люди, чувствуя эту силу, доверялись любому приказу, потому что знали, что он сможет их защитить.
Оценив обстановку, Мунно понял, что перед ним стояла задача не проще, чем тушение пожара. Связанная девчонка, которая несколько минут назад с такой мольбой смотрела ему в глаза, неподвижно сидела на коленях, будто окаменев.
Мунно переглянулся с Даоном, который понял своего хозяина без слов, и кинулся к ней, едва не сбив по пути несколько бегущих воинов. Черные клубы дыма заволокли лагерь, и Мунно закрыл рукавом нос. Оглянувшись и убедившись, что в такой суматохе на них никто не обращает внимания, он одним движением разрезал веревки и подхватил повалившуюся набок пленницу.
– Нужно увести ее отсюда! Беги в лес и прячься, я разберусь со всем и найду вас, – крикнул он Даону и помчался помогать тушить огонь, но отец перехватил его на пути и крикнул:
– Возьми бойцов и обыщите лес! Нутром чую, это когурёсцы!
В хаосе и дыму Мунно едва отыскал командира Джутэха, чтобы вместе с его отрядом отправиться в гущу деревьев. Он надеялся, что Даон уже успел спрятаться вместе с пленницей на противоположной стороне. Дым от горящего лагеря просачивался сквозь деревья и мешал обзору, но мохэсцы почти сразу поняли, что посторонних возле лагеря не было. Никаких следов поджигателей. Лес стоял спокойный и нетронутый, как и раньше: ни следов на укрытых первыми осенними листьями тропах, ни поломанных веток, ни обломков стрел.
Мунно недоуменно повернулся к Джутэху и пожал плечами. Значит, лагерь поджог кто-то из своих? Но это невозможно, да и зачем? Какова цель?
Озадаченный этой загадкой, Мунно вернулся назад. Огонь уже почти потух, и сизый дым висел над обгоревшими шатрами.
К нему спешил запыхавшийся, взволнованный отец:
– Продовольствие удалось спасти. И оружие тоже, – ответил хан, едва переводя дух. Пот градом катился по лицу, а одежда была перепачкана сажей.
– Странно, если бы это была месть Когурё, то первым делом они бы уничтожили наши стратегические запасы. – Мунно не давала покоя какая-то мысль, но он никак не мог уловить источник своего беспокойства.
– Хорошо искали?
– Да, отец. Чтобы так поджечь лагерь, потребовалось бы не меньше пятидесяти лазутчиков. Столько людей обязательно бы оставили следы. Да и солдаты увидели бы огненные стрелы. Не похоже, что нападение было извне, – отрапортовал Мунно и склонил голову в ожидании дальнейших приказов. Душа его была не на месте; он боялся, что в любой момент могут обнаружить Даона вместе с пленницей, и тогда уже не останется никакой надежды.
– Верно. В лагере было полно бойцов, но никто не видел поджигателей. Значит, это кто-то из своих? – Голос хана упал до потрясенного шепота.
Мунно и Джутэх молчали, тоже задаваясь вопросом, кто и зачем устроил пожар. Пострадавших не было, если не считать нескольких человек с несерьезными ожогами. Провиант, оружие, кони – все осталось целым. Если это была диверсия, то уж слишком неумело подготовленная и бессмысленная. Когурёсцы не дураки, чтобы действовать столь неуклюже. Да и пленница осталась жива, хотя это, кроме самого Мунно, было пока известно только Даону.
– Все командиры мне как братья, я не верю, что один из них мог совершить такое чудовищное злодеяние. Для чего? – рассуждал хан сам с собой, отрешенно глядя на выжженный участок земли, где по-прежнему лежали обгоревшие трупы казненных когурёсцев. Четырнадцать вместо пятнадцати. – Ладно, возвращаемся. Нужно обсудить это со старейшинами.
Хан как-то странно посмотрел на сына и ушел к сгоревшему лагерю, по пути отдавая приказы.
Времени было мало, и Мунно бросился в ту сторону, куда Даон понес пленницу. Кашляя от едкого дыма, который ветер тянул со стороны лагеря, Мунно пробирался по потайной тропе, ведущей в Когурё. Листья были примяты, а значит, его друг с Кымлан прошел именно здесь.
Вскоре Мунно увидел их: девчонка сидела на земле, прислонившись к дереву, и, кажется, была не в себе. Даон стоял рядом, не сводя с нее глаз.
Мунно опустился на колени и похлопал ее по щекам, приводя в чувство.
– Эй! Очнись! Тебе нужно бежать, пока нас не обнаружили! – Он потряс девушку за плечо. Оно было горячим, и Мунно с удивлением обнаружил подпаленную в нескольких местах ткань. Что странно, ведь огонь добрался до места казни позже – когда Даон уже увел Кымлан в лес. Но времени на размышления не оставалось, и Мунно вновь встряхнул пленницу.
Девчонка очнулась и судорожно дернулась, будто только заметила мужчин.
– Что ты делаешь? – Ее голос звучал хрипло, глаза казались безумными, а к блестевшему от пота лицу прилипли пряди волос, выбившиеся из пучка.
– Тебе надо бежать. Если пойдешь по этой тропе, не сворачивая, то через несколько часов выйдешь к Чхунмунскому ущелью, – торопливо проговорил Мунно, указывая рукой направление. – Сразу за ним – гора Пэкту. Как только перейдешь ее, окажешься на земле Когурё.
– Ты отпускаешь меня? – Девчонка будто была не в своем уме и никак не могла взять в толк, что ей говорят.
Мунно сердито вцепился в ее плечи и, наклонившись к ее лицу, жестко сказал:
– Беги! Быстрее, иначе нас поймают!
Кымлан поднялась на дрожащие ноги и бросилась вперед по тропе.
Внезапный свист металла рассек воздух, и длинный кинжал воткнулся в дерево прямо над головой беглянки. Кымлан упала на землю и перекатилась за толстый ствол.
Мунно узнал вибрирующую рукоять, украшенную красными и синими бусинами, и медленно повернулся.
– Ты! – зычный голос отца прогремел на весь лес. – Неужели это твоих рук дело?
Личная стража хана выволокла Кымлан из-за дерева и поставила на колени перед вождем. Мунно и Даон переглянулись друг с другом, понимая, что своим поступком навлекли на себя подозрения в поджоге. Даон шагнул к пленнице и, схватив Кымлан за волосы, приставил меч к ее горлу.
– Сын, ты лишился рассудка? – тихо спросил хан Вонман, угрожающе медленно приближаясь к ним. Он оттолкнул Даона с дороги и вплотную подошел к Мунно, испепеляя его потрясенным взглядом, будто не мог поверить своим глазам. Мунно внутренне сжался: он уважал и любил отца, но в гневе тот был неукротим и мог сделать что угодно.
Звонкая пощечина разорвала лесную тишину, и голова Мунно мотнулась в сторону.
– Ты влюбился? Эта ведьма околдовала тебя, раз ты решил предать родное племя? – прорычал хан. – Что ты натворил?
Подозрения больно ранили; кровь вскипела лишь оттого, что отец, лучше всех знавший, как Мунно предан племени, обвиняет его в поджоге.
– Простите, хан, это я не уследил. Не заметил, как девчонка сбежала. Только сейчас догнал. – Даон опустил голову.
Мунно перестал дышать, каждая мышца в его теле дрожала от напряжения. Даон очень рисковал, но выбор между господином и пленницей был очевиден: сейчас он должен спасти хозяина. Поэтому Мунно с ужасом ждал, что сделает хан, чтобы проверить слова подчиненного.
– Это правда, Мунно? – Отец впился жесткими пальцами в подбородок, заставляя того посмотреть прямо в глаза.
– Да, – после паузы ответил он. Лицо горело от стыда и унижения, а еще оттого, что все это видела та, перед кем ему меньше всего хотелось показаться слабым.
– Тогда убей ее, – невозмутимо сказал хан, протягивая кинжал.
Этого он и боялся. Собрав волю в кулак, Мунно отмел эмоции в сторону и послушно принял из рук отца оружие. Немного помолчал, будто о чем-то раздумывая, спокойно посмотрел на хана и произнес:
– Может, Небо действительно против ее смерти? Будь она вражеским солдатом, я бы убил ее не раздумывая. Но она всего лишь слабая, беззащитная женщина, которая попала в этот поход по ошибке. Отец, мы должны отпустить ее. Мы же не бездушные когурёсцы, чтобы убивать женщин.
– У Кимуна везде шпионы, и если он прознает, что ты пошел против воли Совета, вождем тебе не быть! – отчаянно зашептал хан. – Даже я не смогу защитить тебя!
– Она моя пленница, и только мне решать ее судьбу. – Мунно небрежно кивнул на Кымлан, а затем хладнокровно посмотрел на отца и спросил: – Ты так боишься Кимуна? Почему? У него на тебя что-то есть?
Хан побледнел и медленно отступил назад.
– Хочешь воззвать к моей гордости? – холодно произнес он. – У тебя ничего не выйдет, я не отпущу девчонку, что бы ты ни говорил.
– С чего ты взял, что я собираюсь отпустить ее? – осведомился Мунно, чувствуя, как от напряжения пот стекает по спине, а во влажной ладони скользит кинжал. – Она останется в племени как рабыня. Раз остальные пленные казнены, как того хотел Совет, то пусть от нее будет польза.
Все это время Мунно не смотрел Кымлан в глаза и был рад тому, что она не знает их языка.
Смуглое обветренное лицо вождя стало задумчивым. Он словно что-то прикидывал в уме и никак не мог решиться. Мунно знал, что отца не заботит пленница, – его волновал лишь сын, над которым с каждым годом все больше сгущались тучи. Отчасти именно поэтому хан Вонман согласился на поход против Когурё: он надеялся, что Мунно вернется с победой, и тогда никто не посмеет сказать, что он не достоин быть следующим вождем.
– Эта женщина станет твоей погибелью, сын. – Хан тяжело вздохнул и покачал головой. – Подумай, как ты объяснишь свое решение Совету, и будь готов к вопросам.
Мунно облегченно выдохнул и едва сдержался, чтобы не прислониться к дереву – от пережитого напряжения ноги не держали его.
Возвращались домой они уже под вечер. Было решено завтра же отправить Кымлан в деревню для рабов, но ночь ей нужно было где-то пережить. После пожара от клетки для пленных остались одни угли, а другой лагерь находился слишком далеко. Поэтому, как бы отец ни противился, ему пришлось согласиться, что эту ночь Кымлан надежнее всего провести в доме Мунно.
Снова оказаться под одной крышей после всего случившегося было странно, будто за последние несколько часов между ними что-то кардинально изменилось. Мунно чувствовал головокружительное облегчение и до сих пор не верил, что сумел отвоевать жизнь Кымлан.
Даон сердился, беспрестанно твердя, что он понапрасну подвергает себя опасности:
– Посмотри до чего дошло: родной отец подозревал тебя в измене! А все из-за нее!
Мунно и сам понимал, что едва выкрутился, и твердо решил больше не иметь с девчонкой никаких дел. Завтра он отвезет Кымлан в деревню и забудет о ее существовании. Хватит играть в благодетеля. Он сделал все, что мог.
Даон по привычке поднялся наверх сторожить покой хозяина, и Мунно остался наедине с Кымлан. Девчонка всю дорогу молчала, вероятно, глубоко потрясенная смертью друзей и тем, что едва спаслась сама. Она тихонько присела на свою лежанку и неподвижно уставилась на огонь в треножнике. Языки пламени загадочно плясали в ее черных глазах.
– Завтра я отвезу тебя в поселение для рабов. – Как только слова слетели с его уст, Мунно почему-то почувствовал себя отвратительно. – Там живут семьи изменников, те, кого забрали в рабство за долги, и несколько пленных тюрков и киданей.
Кымлан перевела на него взгляд, и Мунно показалось, что из ее глаз на него смотрит огонь. Он невольно передернул плечами, вспомнив внезапный пожар в лагере, вспыхнувший сразу после казни Чаболя.
– Почему ты сделал это? – тихо спросила она.
– Сам не понимаю. – Он невесело усмехнулся и устало провел ладонью по лицу.
– Никто никогда не рисковал жизнью ради меня. Ты враг, но столько всего сделал для моего спасения. Я не знаю вашего языка, но могу догадаться, чего тебе это стоило. Я всегда буду благодарна тебе за это. – Кымлан едва заметно улыбнулась, и ее взгляд перестал быть таким пугающим. Танцующее пламя в глазах потухло, оставив после себя лишь отдающие тепло угли.
Сердце Мунно предательски стукнулось о ребра. От слов Кымлан по позвоночнику поползла горячая волна, которая, свернувшись клубком, упала в низ живота. Он сглотнул и отвел взгляд.
– Тут не за что благодарить… – хрипло пробормотал он.
– Ты спас мне жизнь, и я обязательно верну тебе долг.
Она улыбнулась так, будто и впрямь была совершенно обычной девчонкой, и Мунно осторожно улыбнулся ей в ответ. Глаза Кымлан были печальны, но сквозь грусть прорывалась какая-то отчаянная решимость. Будто вопреки всему, что ждало ее впереди, она твердо решила не сдаваться и выжить любой ценой.
Некоторое время они сидели и смотрели друг на друга, как будто хотели прочесть все, что творится в душах обоих. Мунно понимал, что они больше никогда не увидятся, и ему хотелось сохранить в памяти эту необычную девушку. Мягкий овал лица, высокие скулы, внимательные раскосые глаза и пухлые губы. Острые, слишком широкие для девушки плечи, маленькие холмики груди, едва обозначившейся под бесформенной рубахой, длинные ноги и тонкие пальцы, нервно сжимающие край одежды. Она была высокой, худой и угловатой, но почему-то ничуть не менее притягательной, чем самая красивая и женственная девушка племени Сумо.
Его блуждающий взгляд вдруг зацепился за черные пятна на одежде, и Мунно вспомнил, что видел на рукавах Кымлан будто подпаленные места. Он нахмурился и внимательно присмотрелся к темно-серым штанам, на которых тоже четко виднелись два больших участка обгоревшей ткани. Это было странно и выглядело так, будто… штанины обгорели, пока Кымлан стояла на коленях во время казни. Но тогда пожар еще не начался…
В голове вдруг всплыло Пророчество, продиктованное Чаболем: «В ночь, когда Черный дракон поглотит Луну, из огня родится дитя, которое станет спасением для народа Когурё».
Из огня…
Мунно вспомнил слова лекаря, который перевязывал рану Кымлан:
– Она вся горит! Я никогда такого не видел, господин! Посмотрите сами, к ней невозможно прикоснуться!
Мунно резко встал и, схватив Кымлан за плечи, рывком поднял ее на ноги.
– Это была ты? Ты подожгла лагерь?
Она пораженно распахнула узкие глаза и приоткрыла рот, чтобы что-то сказать, но так и не произнесла ни слова.
– Ответь мне! – Он слегка встряхнул ее, и Кымлан бешено дернулась, вырываясь из его хватки.
– Не понимаю, о чем ты. Я была связана и ждала смерти. Как я могла поджечь лагерь, если ты сам разрезал веревки? – Она повернулась к нему спиной, и Мунно осознал, что был близок к истине. Слишком неумело она уходила от ответа.
– Я ни в чем тебя не обвиняю, просто хочу знать правду. Если у тебя в самом деле есть такие способности, то…
– Способности? – Кымлан развернулась к нему и саркастично усмехнулась. – Думаешь, будь они у меня, я бы сидела в плену столько времени? Позволила бы погибнуть лучшему другу? – Ее голос дрогнул. – Иметь такие способности – страшно, но очень заманчиво. – Она вернулась на свою постель и уставилась на огонь, снова став чужой и холодной. – Я бы спалила дотла всех, кто посмел причинить боль мне и моим близким.

Резкий порыв ветра сорвал с дерева желтый лист и уронил Мунно на колени. Он поднял его, внимательно разглядывая сухие прожилки. С их последнего разговора прошло не так много времени, но природа брала свое и уже пророчила скорую зиму.
– Мунно, Мунно! – Голос друга выдернул его из воспоминаний. Мунно перевел рассеянный взгляд на Даона, который подозрительно смотрел на хозяина. – Обед готов.
– Иду, – отстраненно отозвался он и сел в круг перед костром.
– О ней думаешь? – тихо, чтобы не услышали остальные, спросил друг и откусил пшеничную лепешку.
– С чего ты взял? – соврал Мунно, хлебнув через край горячего супа.
Даон ничего не ответил, но Мунно знал, что друг видит его насквозь.
Два месяца он был занят, занимаясь подготовкой к войне. Нужно было столько всего предусмотреть: усилить тренировки солдат, набрать добровольцев, договориться с купцами о поставке оружия, осмотреть доспехи и вооружение и собрать зерно. В круговороте нескончаемых дел он только и успевал передохнуть, и поэтому мысли о когурёской девчонке, из-за которой он едва не лишился своего титула, приходили только ночью, перед тем как он проваливался в беспокойный сон. Но чем ближе находилась деревня, тем большее волнение охватывало Мунно. Как она там? Сумела ли приспособиться к новой жизни? И жива ли вообще? А может быть, уже нашла способ сбежать, и им не суждено встретиться вновь? Нет, будь это так, ему бы уже сообщили.
– Скоро увидишь ее, осталось немного, – недовольно фыркнул Даон, с осуждением покачав головой.
Мунно ничего не ответил и залпом выпил бульон.
После обеда отряд двинулся в путь. Солнце неумолимо клонилось к закату, но Мунно рассчитывал прибыть засветло, чтобы устроить своих людей на ночлег. Судя по донесениям от командира Рудже, для отряда подготовили временный лагерь недалеко от поселения рабов, потому что в деревне было невозможно разместить триста человек.
Вскоре из-за поворота показались кривые бараки и маленькие домики. Мунно спешился, взяв под уздцы Исуга.
– А вот и ты, надежда племени Сумо! – раздался зычный голос, и навстречу вышел Рудже, раскрыв объятия для старого знакомого, которого не видел много лет.
Несколько лет назад командир обучал Мунно искусству боя, пока не провинился перед ханом и не был отправлен на границу стеречь рабов. Что тогда произошло между вождем и его ближайшим соратником, Мунно не знал, а когда спрашивал об этом отца, тот лишь сердито одергивал, говоря, что это не его ума дело. Но почему-то ему казалось, что не обошлось без женщины.
Рудже коротко обнял бывшего воспитанника и похлопал по спине.
Мунно улыбнулся, испытывая радость от встречи с наставником.
– Рад тебя видеть, сынок, – тепло сказал командир, рассматривая повзрослевшего ученика. – Ну и вырос же ты! Настоящий мужчина!
– А вот ты постарел, – беззлобно усмехнулся Мунно. – Жаль только, что встретились мы по такому неприятному поводу.
– Слышал новости? – Рудже сразу посерьезнел и пригласил его к большому срубовому дому, стоявшему на деревянных сваях. – Кидани совсем озверели, на днях ограбили соседнюю деревню. Судя по всему, мы следующие.
– Поэтому я здесь. Рад, что успел вовремя. Мы не можем допустить, чтобы эти негодяи отняли только что собранный урожай, – жестко ответил Мунно, оглядываясь по сторонам. Деревня была безлюдной, видимо, в этот час все рабы уже вернулись с работ, и на улицах находились только солдаты.
Мунно не смог побороть своего любопытства и невольно начал искать Кымлан. Спросить про нее напрямую он не решался, чтобы не вызвать ненужные подозрения.
– Да, урожай в этом году на удивление отменный! Этой весной мы построили еще один барак, так что рабы больше не дерутся за лежанки да спят дольше. Наверное, поэтому работать стали лучше. – Рудже рассказывал последние новости. – А я вот из-за кочевников которую ночь не сплю!
– Надо построить заграждения и ловушки. И напасть на них первыми, – произнес Мунно, ступив на первую ступень деревянной лестницы.
– Я говорила об этом уже много раз! – за спиной раздался знакомый женский голос, и Мунно от неожиданности чуть не споткнулся. Он резко обернулся, пытаясь обуздать встрепенувшуюся в сердце радость. Жива!
Она была все такой же: черные волосы по-мужски закручены в узел на макушке, дерзкий взгляд, да и одежда осталась та же – только подпалины на рукавах и коленях были грубо заштопаны неумелой рукой. Кымлан держала на плече огромную корзину с мокрым бельем и смотрела на Мунно. Он не отводил глаз от знакомого лица. Оказывается, два прошедших месяца ничуть не стерли его из памяти.
– Негодная девка, опять ты! – взорвался командир и замахнулся на Кымлан. Она ловко увернулась от плетки, но подходить ближе не стала, по-прежнему глядя только на Мунно. – Извини, друг мой, от нее одни проблемы! Что она мне тут устроила!..

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70556776?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes
Notes

1
Протокорейское государство, существовавшее в период 15 г. н. э. – 668 г. н. э. События в романе происходят в начале V в. н. э. в период расцвета Когурё. (Здесь и далее прим. автора.)

2
Народ, живший на севере Маньчжурии. По разным источникам было пять, семь и больше мохэских племен. В этом романе используется версия с пятью племенами. У каждого племени имелся свой вождь.

3
Одно из мохэских племен, куда и попала в рабство Кымлан. Оно граничило с Когурё, с которым часто происходили военные столкновения.

4
Столица Когурё до 427 года.