Главная страница | Попаданцы | Красавчик. Две столицы

Красавчик. Две столицы
Андрей Готлибович Шопперт
Красавчик #2Попаданец (АСТ)
Закончив дела на Кавказе, Брехт спешит в Москву на коронацию императора Александра Первого. Столько дел впереди. Но и врагов появилось достаточно. Помолимся за него.

Андрей Готлибович Шопперт
Красавчик. Две столицы

© Андрей Шопперт, 2024
© ООО «Издательство АСТ», 2024

Глава 1

Событие первое
Белый цвет олицетворяет радость. На свадьбах женщины одеты в белое, мужчины – в черное.
Волки позорные! Или волк? Да хоть какая сущность, все одно – позорные.
Эти гады, гад и прочие нехорошие сущности засунули душонку, или сознание Брехта, в тело графа фон Витгенштейна с помощью синего кристалла, даже не поинтересовавшись, а как оный граф переносит морскую болезнь. А ведь Брехт даже подумывал бросить всё и с Крузенштерном отплыть в кругосветку. Уж больно много всего полезного сулило это путешествие, если на корабле с кучей золота и серебра будет граф Витгенштейн. Но теперь шиш. Оказалось, что вестибулярный аппарат графа проклятого настолько чувствительный, что морские прогулки даже по практически спокойному морю превращают его гигантский богатырский организмус в жалкую стонущую и вечно блюющую тушку, над которой, что особенно обидно, в том числе и такие же блюющие смеются. Они денек помучились, исторгли из себя все, что можно, а когда море успокоилось и даже зыби-то не видно, граф фон Витгенштейн один продолжает караулить позывы, валяясь у фальшборта.
А ведь план был хорош. Да просто умнейший был план. Если из Дербента до Астрахани можно доплыть морем и даже готовый корабль есть, то какого черта плестись по жаре на потных вонючих лошадях вдоль моря, если можно не утруждаясь сидеть в шезлонге на палубе, попивать гранатовый сок, подставлять физиономию соленому бризу и смотреть, как персиянская рабыня танец живота исполняет. По-французски неплохо звучит: «danse du ventre». А как там его Мехти обозвал? Пакс, нет, Ракс Шарки. Вот откуда у Шукшина «шаркнем по душе». Любитель был этого дела, не иначе. А чего – душевно.
Отвлекся. А, про вонючих лошадей вдоль моря и про хлопающий белыми крыльями-парусами корабль, прямо по морю. «Прямо» – в прямом смысле.
Есть разница? Еще какая. Потому, когда Мехти II Тарковский предложил отправить хана Петера морем, то хан этот дуболомный с радостью согласился. Еще бы, от Дербента до Астрахани шестьсот с большим гаком километров по очень непростым дорогам. Один раз граф фон Витгенштейн по ним уже несся в столицу с ключами от Дербента. Так себе удовольствие. Так это с тремя всего гусарами, его сопровождающими, а сейчас с ним несколько сотен человек и куча всякого шмотья и прочих подарков императору Александру. А еще в Кизляре его должны нагнать грузины. Даже если царицу Мариам и не удастся генералу Цицианову спровадить, то часть знати и часть царевичей с царевнами точно на коронацию поедут. Где их и надо будет захомутать.
С радостью Брехт согласился плыть из Дербента на кораблях. Целых три буса есть в его распоряжении, и они – эти гигантские корабли, вполне и горцев всех заберут, и их коней, и подарки все. Согласился. А тут такой пассаж. В первый день море чуть играло, и морская болезнь началась буквально через пять минут, как отошли от пристани. И вот уже больше суток в море. Ветер стих, солнышко светит, легким соленым бризом графа обдувает, но радости ему это не приносит. Лежит на кошме у фальшборта и страдает. Раз в десяток минут вскакивает и пугает увязавшихся за кораблями чаек, пытаясь чего извергнуть из совершенно пустого желудка. Даже желчи уже нет. Одно мычание наружу выходит.
Корабли эти – бусы, большие и медленные. Миль восемь в час, больше не дают. Благо ветер почти попутный. Нужно южный, а он юго-западный, капитанам все время приходится чуть лавировать, чтобы их к берегу не сносило. Только ведь восемь миль – это для пешехода и даже всадника вполне себе скорость, а если учесть, что и ночью и в обед корабль продолжает плыть, то и совсем хорошо. Двести миль за сутки прошли, капитан сказал, что сейчас ветер стих, и – пошли еще медленнее – миль шесть в час, но из пятисот километров уже триста пятьдесят прошли. Утром капитан обещал их высадить уже в Астрахани. Дожить бы до этого утра.
В Дербенте Брехту не только удалось мастеров из селения Кубачи залучить в свой удел, целых трех, одного совсем аксакала и двух молодых да ранних – учеников и сыновей этого аксакала, но еще и кучу всего ценного прикупить и просто забрать. А получилось вот что.
Мехти давно зарился на Дербент. Процветающее ханство, хоть и небольшое. Полно мастеров, и самое главное – это хаб. Через его порт осуществляется связь России с более южными ханствами и Персией. Солидная часть богатств Кавказа и Закавказья стекается в этот город, и в виде всяких пошлин и налогов много чего в Дербенте остается. Как не мечтать этот богатый город к рукам прибрать, но война – это война. Это деньги, это армия, умеющая брать города, и самое главное – это артиллерия, причем крупнокалиберная. А всего этого не было у Мехти. И тут такой шанс подвернулся.
Ну, это шамхал так думал. А оказалось, что не все так просто. Оказалось, что присутствующие в Дербенте вельможи из соседнего ханства Куба, как только представилась возможность, дернули к себе и уже через день под городской стеной, обращенной на юг, выстроилось целое войско Шейх-Али-хана – правителя Кубинского ханства, а в прошлом правителя Дербента.
– Я знаю, что нужно делать, – отозвал Мехти в сторонку Петра Христиановича, когда они налюбовались на стоящее под стенами Дербента войско.
Вообще, Брехт не сильно впечатлился. Там гарцевало около тысячи всадников, половина вообще без огнестрельного оружия и у них нет пушек. А у него пять десятков снайперов с длинноствольным и у многих нарезным оружием. И пушки есть, хоть и не шуваловские единороги, но каменной картечью пальнуть можно, и самое главное, Брехт, когда узнал, то огромную зарубку себе в памяти сделал, у них в Дербенте есть порох, и этот порох изготавливают здесь. Серу привозят с селитрой вайнахи. Нужно будет узнать, где они это берут, ладно сера – не дефицит, Брехт точно знает, что она есть в Самаре, может, еще и не открыли, а может и открыли, но есть. В России сера – не дефицит, а вот селитра!.. Минеральные источники? Но там фосфаты! Селитру внутрь принимать не рекомендуется. Этот вопрос нужно как можно быстрее провентилировать.
Так вот, Петр Христианович гарцующей под стенами Дербента толпы не опасался, в отличие от Мехти. Ну, может, он чего знает, что Брехту неведомо. Может, там все альпинисты! Мазохисты!
– Говори, ваше превосходительство, – осмотрел заговорщицки склонившегося к нему шамхала граф.
– Тебе надо принять титул хана Дербента. А для этого взять в жены Пери-Джахан-Ханум, которая является сестрой Шейх-Али-хана и наследницей ханства.
– Чё? Чё? – Брехт отстранился от спятившего правителя.
– Ничё! Нужно жениться! – построжел, выпрямившись, шамхал и царственную рожу сотворил из своей, немного на крамаровскую похожей, только еще и монголоидную.
– Мехти. Я женат. У меня двое детей.
– Да?! А чего не говорил?! Ладно. Тогда ты должен пообещать на ней жениться.
– Да ты с дуба рухнул. Меня отлучат от церкви в России.
А ведь ни в одной церкви с первого января так и не был. Даже к какому приходу приписан, не знает. А, может, не приписан? Как это у протестантов выглядит. Стоп. А протестант ли он? Жена полька. Там католики, а никак не протестанты. Снова стоп. Она с Белоруссии, ну, с Литвы, там и православных хватает. Блин блинский. Вот осел, даже не удосужился такие важные вещи в девятнадцатом веке выяснить. Ну, это ладно. Приедет, спросит жену. Типа, тут помню, тут не помню, или «Молилась ли ты на ночь, Антуанетта?». Начнет молиться, и все выяснится. Русский от немецкого и латинского отличит. Вот интересно будет, если он католик. Брехт попытался в памяти графа Витгенштейна нужную информацию раздобыть. Ничего определенного, церковь помнит – или собор, или костел, хрен поймешь, но скамейки. Значит, не православный точно. Плохо, что нет воспоминаний детства и юности. Там бы точно была подсказка, кто он по вероисповеданию. Но сейчас это не важно. Будь он хоть адвентистом седьмого дня, ни в одной христианской религии не допускается многоженства. Ха! А кто по религиозным канонам мормоны? Христиане же? А еще папа римский какой-то разрешил после одной из европейских войн, кажется, после тридцатилетней, многоженство, потому что все мужчины почти погибли.
– Ты не понимаешь, Петер! У нас есть замечательная возможность получить это ханство в состав Российской империи без войны с лояльным, как у меня, населением. И не сделать врагом Кубинское ханство, а наоборот – сделать союзником. Ну, пообещай, что женишься на Пери-Джахан-Ханум. Только тебе для такого брака потребуется разрешение самого императора Александра, а для этого нужно, чтобы тебя объявили ханом Дербентского ханства. А с женитьбой… Ну, либо ишак, либо падишах сдохнет. Решайся, мой друг, судьба всего восточного Кавказа в твоих руках. Если Кубинское ханство станет нашим союзником, то втроем мы легко присоединим к себе и Бакинское ханство, да и Ширванское, а следом никуда не денется и Шекинское. И не будет большой войны, – вознес к небу руки Мехти.
– Твою же налево! – Брехт отстранился от этого искусителя. Как красиво все расписал. И ведь зная, как легко в реальной истории Россия через несколько лет приберет к рукам эти мелкие ханства – можно поверить в то, что говорит генерал-лейтенант Мехти II Тарковский.
– Петер?! – дернул за рукав доломана задумавшегося графа шамхал.
– Хорошо. Попробуй договориться. Только имей в виду: у меня дней пять осталось, не больше. Иначе я не успею на коронацию, и все старания почти обесценятся, не прахом, конечно, пойдут, но сам ведь знаешь, что дорога ложка к обеду. И после этого обеда ложку примут, но другой эффект. Степень благодарности совсем другая будет.
– Успеем. Я позабочусь. Да и ускорим немного твою дорогу, дней на пять сократим, я тебя и всех твоих и своих людей, что с тобой пошлю, отправлю на кораблях в Астрахань. Пять дней точно выиграем. Всё, готовься. Сейчас за послами отправлю людей. Переговорщиков. Орденов побольше надень.
– Так нет у меня, вот все, что есть.
– А!!! Что ты за генерал без орденов?! Хорошо, я тебя своим еще орденом награжу, и не спорь. Как говорит ваша пословица: «встречают по орденам на одежде».
– У вас есть свои ордена?
– Конечно. Вот держи. Считай, что я тебе его вручил. Это мой, но я прикажу сделать себе другой. Отличившиеся в боях мои подданные награждаются серебряными орденами круглой, овальной или треугольной формы. Сам понимаешь, что «европейская» форма креста исключается. Эти знаки украшены растительным орнаментом, выполненным в технике черни. Гравировка надписей на арабском. Вот на этом написано: «Храбр и мужествен», – Мехти скрутил со своей черкески довольно большой круглый орден, похожий на огромную пуговицу. Ну, или на щит викинга игрушечный. – Привинти. Я пойду, распоряжусь, чтобы выслали переговорщиков.

Событие второе
Наперед всегда выходит задом. Из-за вечной спешки жить вечно мы как раз и не успеваем.
– Мехти, ты же разбираешься, скажи мне, как к хану обращаются? Ну, в смысле к графу – ваше сиятельство, к князю – ваша светлость, к принцу – ваше высочество. А как к хану? Это кто по иерархии? К тебе как обращаются придворные?
– Машалла! Какая ерунда тебя заботит, Петер. Ты думай о том, согласится Шейх-Али-хан выдать за тебя свою сестру и признать тебя ханом Дербента или нет, – вознес руки к небесам шамхал.
– Да, и вовремя ты со своей «машалой». Во-первых, что это значит? А во-вторых, еще таких пару красивых слов скажи, когда можно на небеса смотреть.
Мехти Тарковский покачал красиво седеющей головой и тяжко вздохнул, дескать, и с этим человеком мне Кавказ завоевывать. О, боги! А, нет. О, Аллах!
– Машалла – знак изумления, радости, хвалы и благодарности Богу и смиренного признания, что все происходит по воле Аллаха. По-русски должно быть: «Слава Богу!»
– Машшала! – так же картинно вознес руки вверх граф Витгенштейн. Не, не получилось, как у Мехти. Тут годы тренировок нужны. У Брехта получилось, словно он приличную такую задницу в руках держит. Вот, если взбирается жена по стремянке, чтобы лампочку вкрутить, а он ее снизу поддерживает.
– Иншалла! Ты тупой совсем, Петер. Аллах. Две «л», а не две «ш». Чего ты шипишь на Аллаха? – погрозил ему пальцем правитель шамхальства. – Иншалла. Научишься.
– Помедленнее, я записываю. «Иншалла» – это что?
– Если Бог пожелает, если есть на то Божья воля. Сопровождает высказывание о планах или событиях. Выражает надежду на исполнение задуманного. «Бог даст!», «С Божьей помощью!». «Иншалла, все у нас получится!».
– Иншалла! Нормально. Мехти, я тебя спросил, как обращаются к хану?
Шамхал потер переносицу. Глянул вниз. Переговорщик уже добрался до стоящей отдельно группы всадников и там они ругались, махали руками. Брехт оценил расстояние. Метров триста, он из своего карамультука точно попадет не в человека, так в коня, а если с ним одновременно дадут залп все горцы с длинностволом, то всю верхушку Кубинского ханства сразу в раю будут встречать, и жениться не надо.
– Тут не все просто. Есть тюркские названия, есть персидские, есть вообще чисто монгольские. Если тебя монгольские интересуют, то «Таксыр» или «Алдияр».
– Тебя как называют или, вот, хана Дербента? – начал злиться граф. Не на Мехти злился. На себя. В такую авантюру влезает. А еще на проблему эту языковую. Тут на Кавказе сотня языков, и даже если один выучишь, то это тебе никак не поможет. Ну, может, для общения с имамами всякими арабский подойдет.
– Так бы и сказал. У нас в ходу тюркские обращения. Тебя будут называть «Хазретлери» – ваше высочество.
– Как турецкого султана. Круто, – смотрел Брехт сериалы турецкие, там это слово через дубляж часто проскакивало.
Переговоры меж тем закончились, и посланные шамхалом люди потянулись к воротам. Всадники же остались на месте. Можно все же пальнуть. Ладно, подождем переводчика, послушаем, чего эти батыры наговорили, – решил Петр Христианович и вспомнил про еще одно слово непонятное из фильмов.
– Эфенди – это что значит?
– Хм. Эфенди, просто вежливое обращение. Хотя нет, это все же вежливое обращение к знати. Наверное, «господин».
– Эфенди хазретлери – это господин принц?
– Петер, прекрати, давай послушаем, что сказал Шейх-Али-хан.
Переводчик, которого Мехти посылал разговаривать с правителем Кубы, долго кланялся, потом долго говорил. Невежливо же при посторонних говорить на другом языке. Оба же русский знают. Но вмешиваться не стал Петр Христианович. О себе думал. А нужно ему это? Восток дело тонкое. Тут специалисты нужны. Ну, да сюда таких пошлют, что пятьдесят лет мир будут налаживать. Но если его отправят сюда, то кто будет готовить армию к нашествию Наполеона? Кто будет прогрессорствовать? Хм. А ведь здесь прогрессорствовать, подальше от Европы, проще. Тут английских, немецких и французских шпионов меньше и их легко вообще на ноль помножить. Подумать надо.
– Эфенди хазретлери Мехти, ты переводить собираешься?
– В целом хан согласен. Правда, требует всяких уступок. Ну и Пери-Джахан-Ханум останется здесь правительницей, пока ты не вернешься с разрешением императора на женитьбу, – кисло так вышло у шамхала, причина понятна: правителем-то как раз он хотел остаться. А ведь Брехт эту Пери знает. Вернее видел. Она и в прошлый раз осталась правительницей, и даже Екатерина похвалила Валериана Зубова, что он именно ее тут оставил. Вот Павел, идиот, из-за склок с матерью профукал половину Кавказа. Правильно его грузин придушил.
– Что сказать Шейх-Али-хану? – дернул Брехта за рукав шамхал.
– Объясни им про коронацию. Через пять дней я уплываю, пусть пошлют со мной делегацию и дары. А Пери пусть срочно сюда едет. Срочно, Мехти, мне ее еще инструктировать.
– Машалла!

Глава 2

Событие третье
Я никогда не проигрываю. Я либо выигрываю, либо учусь.
    Нельсон Мандела
Коротка кольчужка. Петр Христианович с наступлением ночи не ушел в каюту, для него приготовленную. Ни на граммульку ему не полегчало. Приказал принести кусок войлока и, свернувшись клубочком, ах да, в позе эмбриона, так и остался лежать у борта, покачивающегося на легких волнах огромного буса. Сверху епанчой прикрылся. Вечером. Днем-то жара. Август наступил. Прикрылся и сейчас мерз. Ветерок прохладный, а шелковая рубаха не спасает от него вообще. А еще босой. Тяжко в сапогах на жаре. И без сапог тяжко, а в сапогах совсем невмоготу. И вот теперь позывы стали чуть реже. Смирился организмус, что ничего внутри уже нет, лежал просто у борта и мерз. На плечи натянет плащик этот, пяткам холодно, на пятки попробует натянуть – ветер сразу под рубашку тоненькую лезет. И ведь ни одной души рядом нет. Шах, блин, называется, мат один. Сам разогнал, чего уж. Негоже подданным над господином втихаря издеваться. Не все издевались, многие сами страдали. Но вечером ушли страдать в каюты или трюм, а он решил остаться. Теперь к внутренним страданиям добавились еще и наружные. Пяточные. Ох, и тяжела она жизнь хазретлерийская.
Наконец, вышла выпустить очередную струю за борт та самая танцовщица животом, и граф порычал на нее, показывая на епанчу. Сразу поняла. Сдернула с любимого хана ее и убежала в каюту. С-сука. И даже сил не хватило проорать чего ласкового вслед. А тут и его позвали опять рыб кормить.
– Джаным! – Это так местные к молодым девушкам обращаются. А значит это – «душа моя».
Брехт доковылял до каюты заботливой танцовщицы и всмотрелся в темноту. Луна-то была на небе, не совсем темно. Джаныма эта лежала в гамаке, укрытая его епанчой, и мычала. Тоже девушке несладко. Ладно, пусть подавится, решил хан Петер и пошел в свою каюту. Там был доломан и ментик. Натянул все это хан на себя и опять к своей кошме вернулся. Уснуть бы.
Нет. Взбудораженный организм не хотел спать, пришлось прокрутить в памяти пять дней последних, что они провели в Дербенте. Более суматошных дней у Брехта, а уж тем более у графа фон Витгенштейна, точно не было.
Начать стоит с танцовщиц. Они никакие не танцовщицы. Хотя танцуют ведь. У младшего сына прошлого кубинского хана правителя Фатали-хана – Гасан-хана, которого Брехт ранил и тот, упав с ворот, разбился, как и у всякого хана был гарем. Положено ханам гаремствовать. Всех жен и почти всех наложниц новый избранный хан Дербента Петер-хан раздал своим друзьям генерал-лейтенанту шамхалу Тарковскому Мехти и хану Кубинскому Шейх-Али-хану и только этих вот трех девушек, которые только попали в гарем в качестве наложниц и танцовщиц, забрал с собой. Будет чем императора удивить. Хазретлери он или рядом стоял?!
Еще Брехт выгреб из закромов ханских весь запас сушеных корней марены красильной. Кроме корней там и сам уже приготовленный пигмент был. Брехт не поленился, нашел специалиста и попросил ему процесс показать и все с граммами записать. Даже вникать не стал в единицы веса у горцев. Записал все в пропорциях. Высушенные корни марены сначала перемалывают, потом заливают уксусом. Пойди, узнай концентрацию, но из вина же делают. Пусть будет десять процентов. Потом нагревают до температуры, когда рука начинает чувствовать тепло, а иначе краска получится коричневой, а не пурпурной. Процеживают и ставят в теплое место на несколько дней. И нейтрализуют поташом. И тут опять главное лишнего не кинуть, опять цвет другой будет. Затем в воде растворяют квасцы и смешивают в большой емкости с раствором марены. Отфильтровывают. И сушат на солнце, вот, полученные чешуйки и есть дорогущая краска. Подумал, подумал Петр Христианович и решил, что не надо ему в будущем вывозить отсюда коренья. Нужно сразу пигмент. Гораздо дешевле здесь его получать. Все ингредиенты есть и тепло есть. Но пока забрал и коренья, и краситель. Там и других цветов немного было, и тот самый коричневый, когда перегрели, и сиреневый, и оранжевый, так и не понял граф, как там их получили. Нет, ему говорили, но что добавляли мастера, по-русски объяснить не смогли, и из чего тот порошок сделан, в смысле химическую формулу, назвать не могли. Ну и ладно, если решил производство здесь наладить, то не все ли равно. Местные-то умеют.
Кроме марены выгреб из своих теперь закромов и весь шафран. Больше ничего трогать не стал, дал команду… Хм. Попросил… Уговорил… Договорился с Пери-Джахан-Ханум – будущей женой, которую оставил за себя править ханством, что она продает всякую разную хрень и скупает у своих в Дербенте и во всей округе марену и шафран. И не сидит на попе ровно, а увеличивает мощности по переработке марены красильной и уговаривает народ в ханстве у себя и у брата в Кубинском ханстве о том, чтобы максимально возможные площади в следующем году отвели под марену и шафран. Понятно, что на второй год урожай собирают, но если в этом году не посадить, то на второй год ничего не появится. Последнее, что еще приказал скупать – это селитру. Пусть бросит почтенная ханум клич по всем кавказским весям, что скупаем, везите. Купим столько, сколько привезете. Нужно же понять, откуда ее местные берут, и о каких объемах вообще идет речь, может, и не стоит заморачиваться. Лучше подумать о Чили, пока дотуда не добрались наглы.

Событие четвертое
Дисциплина – душа армии. Она превращает немногочисленное войско в могучую силу, приносит успех слабым и уважение всем.
    Джордж Вашингтон
Нет, шамхал Мехти Тарковский хороший парень. Только вот Брехт смутно помнил, что то ли сам Мехти, то ли его сын начнет в этих местах войну, ничем не хуже, чем Шамиль, устроив восстание против русских поработителей. Поубивает кучу русских солдат, а когда придут войска настоящие, то им придется со всем населением Дагестана будущего воевать. Ни времени, ни конкретики, даже сам Мехти или сын его накуролесит – не помнил, но подстраховаться Петр Христианович решил, а потому всех до единого мариупольских гусар оставил в Дербенте. Старшим над гарнизоном поставил майора Парадовского Феликса Осиповича. Пообещал тому полковничий чин и орден, и, главное, что как только доберется до Москвы, так сразу замену вышлет. Переговорит с императором. Тут и ежу понятно, что гусары, это не тот род войск, что нужен для защиты крепости. Нужны артиллеристы и пехотинцы.
Майор, мечтавший появиться во всем блеске побед перед Александром, скис. Подполковника и так бы получил, как и орден, в чем цимес? Так и спросил. Кто их дисциплине учил? Ох, рано Павла задушили.
– Император во всеуслышание заявил, что раздавать деревеньки и крепостных больше не будет, но про деньги не говорил, попытаюсь для вас добиться монаршей милости, – насупился и Брехт. Сталина на них нету с Ежовым. – Только, Феликс Осипович, вы уж тут аккуратней, с местными ни в коем случае в конфронтации не вступать и за дисциплиной в полуэскадроне смотрите. Если гусары будут девок сильничать или грабить местных, то вернусь, объявлю войну кому-нибудь и по законам военного времени всех расстреляю. Главное – ни грамма спиртного, пока здесь находитесь. И вообще, постарайтесь, чтобы люди в город не выходили по одному. Только группой и только с офицером.
– Хм.
– Вот и договорились. Да, поручика Манкошева Ивана Николаевича с пятью, скажем, опытными воинами нужно отправить через несколько дней в Кизляр, чтобы он там встретил грузинскую делегацию и проводил их до Астрахани. Там, возможно, будет сама грузинская царица. Очень важно, чтобы грузинская знать оказалась в Москве. Я Пери-Джахан-Ханум скажу и Мехти, чтобы они тоже выделили человек по пять воинов, в том числе и проводников. Проводит их поручик до Астрахани и пусть возвращается.
– Слушаюсь, ваше превосходительство.
Интересная история получилась с приобретением мастеров кубачинских. Брехт помнил, что в Дербент ехал не за тем, чтобы ханом стать, а именно за этими мастерами. Которые выпускаемые на его заводе часы превратят в произведение искусства. Фаберже яйцами прославился, а граф Витгенштейн часами.
Только дела чудные завертелись, и времени для поездки в это селение, что находится в сорока километрах к западу от Дербента, все не было, то одно, то другое. Помог случай. Разбирал Брехт на второй день воцарения дела в городе и пригласил кади Дербента. Кади – это судья по законам шариата или в более широком смысле. Раз город, то должны быть преступники, должна быть тюрьма. Хотелось узнать, а кого там содержат, и заодно полюбопытствовать, а нет ли в городе русских рабов.
Кади был в белом бурнусе, высокий и тощий. По-русски не говорил, и вообще не говорил. Не немой был. Важный был.
– Думаю, что нужно в городе построить такую большую и красивую мечеть, чтобы в нее помолиться приезжали со всего Кавказа. Добыть бы священную реликвию…
– А деньги? – Точно не немой.
– Заработаем, если вы поможете.
– Слушаю тебя, хан Петер. – Это не панибратство, здесь нет обращения на «вы», можно добавить только слово для уважения, «эфенди», например, но это все равно будет на «ты».
– Сколько человек сидит в тюрьме? Есть ли русские рабы в городе, и что надо сделать, если они есть, чтобы их освободить?
– В зиндане восемнадцать преступников, троих завтра должны казнить. Им отрубят головы.
– За что? – начинать правление нужно ведь с амнистии.
– Богохульствовали и оскорбляли хана Гасана. Это пришлые. Они из селения Кубачи, их изгнали из родного села, и они решили обосноваться в Дербенте. И на базаре стали ругаться со стражниками и оскорблять Гасан-хана и сквернословить, даже произнесли имя пророка Мухаммеда.
– С чего бы это нормальным людям делать? – Кубачи – это интересно.
– Не все ли равно. Главное не причины, а действие. Нельзя хулить власть и пророка.
– Пусть их сюда приведут. Хочу расспросить их лично.
Кади пожал плечами и перешел на рабов. Никто не отделяет русских рабов от не русских, но северные белокожие рабы есть.
– Их можно выкупить? – не начинать же правление с передела собственности, так и до бунта недалеко.
– Наверное, – тощий пожал тощими же плечами. Плечиками.
– А можно объявить в Дербенте, чтобы хозяева белых рабов привели их к… Ну, найдите место и… Как это делается? Торги какие-то? – Да, не специалист был Брехт по торговле рабами.
– Это всё, эфенди?
– Всё.
– Хорошо, всё будет сделано.
– Что всё?
– Казна выкупит белых рабов и доставит их вам. – Вот это дисциплина, а не то, что майор там куксился гусарский. Сказал хан – так сделают даже больше.
Трое кубачинцев были как раз мастерами. Сбежали из-за кровной мести. Они работали поздно вечером в мастерской вчетвером, нужно было исполнить срочный заказ и тут на них напали вайнахи. А они кинжалы делали, завязалась потасовка и одного нападающего прирезали мастера. Тогда родичи убитого чеченца или ингуша и начали им мстить. Одного убили и эти трое решили не дожидаться, пока и их прирежут, и сбежали в Дербент. А на базаре у мастера украли кошелек, он обратился к стражнику, а тот его послал далеко. Вот нервы у кубачинца и не выдержали. Наговорил лишнего.
– Поедете со мной в Санкт-Петербург? Я там строю часовой завод, – Брехт показал им часы фирмы Мозер, – хочу красивые корпуса делать. Чтобы каждые часы произведение искусства были.
– А семьи?
– Сегодня же за ними пошлю. Много народу? – Один черт уже за две сотни человек набирается, плюс-минус десяток, не столь важно.
– С детьми и стариками одиннадцать, – позагибал пальцы старший кубачинец.
– Говорите имена, сейчас пошлю за ними. Сами тоже езжайте, с отрядом из местных стражников никто вам ничего не сделает. Один день вам на дорогу туда и обратно и на сборы. Да, прихватите свои инструменты, может, даже у других мастеров купите. Дам вам сто рублей золотом.
– Благодарствую, хазретлери. Век будем Бога за вас молить.
– Бога? А кто вы по вероисповеданию?
– Христиане.
Ну, теперь понятно, чего кади их решил укоротить на голову. Христиане оскорбили пророка. Чтобы другим неповадно было.

Событие пятое
Положено нам всегда больше, чем накладывают.
Самый жадный бывает самым бедным.
    Луций Анней Сенека
Жмот. Кубинский хан – самый обычный жмот. Или трус. Не, не. Кубинский хан – трусливый жмот. Брехт ему непрозрачно намекнул, что рвется на коронацию Александра и долго здесь задерживаться не может, а потому…
– Подумай, брат мой хан, не хочешь ли ты отправить императору немного дорогих подарков и посла с поздравлениями. Опять же тогда мне и о Пери нашей общей легче будет разговаривать.
– Я, я, натюрлих, – начал кивать Шейх-Али-хан и уехал собирать подарки, оставив с Пери-Джахан-Ханум пятьдесят воинов.
– А наши подарки? – Кадир-бей, который, если на русский перевести, то был начальником сил самообороны Дербента, а теперь стал правой рукой нового хана Петера, присутствующий при спроваживании южного соседа, задал правильный вопрос.
– Салим-эфенди, – повернулся Петер-хан к казначею, толстенькому мужичку с вислыми длиннющими усами, одетому в золотую парчу. – И это, мне такую же черкеску надо. Срочно. Вот из такого материала. Хан я или нет?
– Что же вы изволите, эфенди хазлетрели, в качестве подарка?
– А веди-ка ты меня, Салим-эфенди, в закрома родины.
Думал, что в подвал поведут. Нет. Круто все. Как Форт Нокс. Отдельно стоящее здание с охраной из толстеньких стражников в кольчугах. Прямо сюр. Последние в мире кольчуги. Но смотрится здорово.
– Этих двоих я с собой заберу. Они будут императору дары вручать.
В закромах негусто. Все время войны. Но две вещи вполне подходили для подарков. Нельзя. Нужно три. Нужно что-то и для Марии Федоровны присмотреть. Для жены Александра и любовницы бывшей Адама Чарторыйского – Елизаветы Алексеевны или Луизы Марии Августы – дочери баденского маркграфа Карла Людвига прямо просилась в подарок диадема. Притягивала взгляд. Даже не красотой. Так себе красота. Старинностью вещица брала. Диадема была отлита из золота и довольно посредственно обработана, не было шлифованных плоскостей, которые и придают золоту шарм. И вставки из зеленых камней были обработаны в виде кабошонов. То есть не умели еще делать грани на драгоценных камнях, когда изготавливали шедевр сей. Диадема могла принадлежать даже скифам. Веяло от нее древностью. Но никого скифами не удивить. Нужны римские императрицы. Кто там на слуху? Какая-то Феодора была? Стоять, бояться. А как ту тетку звали, которая христианство насаждала? Которая святые реликвии нашла? Святая Елена. Всё! Пусть это будет диадема святой Елены – матери императора Константина. Кто сможет опровергнуть, она же из Азии родом?! На какой-то иконе Брехт ее видел в такой же трехзубой диадеме.
– Вот взгляните, хазретлери, – ткнул пальцем в кубок Салим-эфенди, – у нас говорят, что это кубок самого царя Дария.
– Ну, н-да! – А вообще, смотрится эта вещь еще древней, чем диадема. Видно, что литье хреновенькое, с раковинами, от шлака оставшимися, которые обработка до конца удалить не смогла. Дорого опять не смотрится, нет шлифованных плоскостей. И камни какие-то тусклые, даже не все драгоценные, бирюза в основном. Но если объявить, что это кубок самого царя Дария, то просто название перевешивает любую красоту. Ни у одного европейского монарха ничего такого нет. Не терновый венец и не Крест Господень, но не менее круто.
– Еще матери Александра нужно что-то подобрать.
Салим Эфенди почесал репу.
– Драгоценности есть, но они мелкие. Кольца, серьги, броши. А, вот, эфенди хазретлери, вот кубок с острова Мурано в золотой окантовке.
– Вот! То, что нужно, – Брехт бережно поднял кубок из красного стекла в обрамлении красноватого-червонного золота со вставками из рубинов. Тоже обработанных в виде кабошонов. Пафосная вещь.
– Хазретлери доволен? – склонился казначей.
– Если в Дербенте есть ордена, то тебе нужно самый большой выдать.
– Есть. В Дербенте все есть.
В маленьком Дербенте нашли подарки императору, и эти подарки не стыдно подарить. Такие себе ни один король позволить не может. Вещь! А этот трусливый жмот – хан кубинский, прислал четыре свертка материи. Два разных шелка, ну, да один в пурпур крашен, скорее всего, в настоящий пурпур, из ракушек который делают, второй голубой. Тоже яркий. И два куска парчи, одна почти вся из золота, вторая золото с серебром. Смотрится неплохо, но ведь он не тетке какой подарок на день ангела делает, а императору всероссийскому на коронацию. Скупердяй. Ладно, вернемся, посчитаемся.
– Вашество, вставайте, подплываем, – тряс его Ивашка.
– Отставить, кадет. Не вашество сейчас я никакое. Обращайся, как положено: «Ваше высочество»!

Глава 3

Событие шестое
Не застегнуть ширинку – это забывчивость.
Склероз – это не расстегнуть!
Дельта Волги – это сплошные заросли тростника, тысячи гектаров тростника. Как-то давно читал Брехт про фабрику картона, что построили в СССР где-то на Волге в расчете на дешевое сырье – огромные плантации тростника. Тростник выпилили и вскоре он кончился. Пример неправильного понимания природных процессов. Наверное, тростнику нужно осеменяться, а если все вырубить, то что будет семена давать?
Вот сейчас по одному из рукавов дельты корабль подходил к астраханской крепости среди просто моря этого тростника. Сейчас смысл крепости здесь непонятен. Теперь сюда с моря, да и с суши никто не полезет, отодвинули границы, а значит, и содержание здесь гарнизона – это просто пустая трата денег. Другое дело, если здесь организовать учебный центр для будущих моряков. Нужно будет потом с Чичаговым-младшим переговорить, – отметил себе Петр Христианович. И про картон тоже подумать. Точнее, про бумагу. Сейчас совсем не секрет, как делать бумагу, и в России ее делают, нужно побывать на одной из фабрик поновее, найти там специалиста хорошего и построить здесь свою, только не вырубать весь тростник бездумно, пусть возобновляется себе спокойно. Не нужна гигантомания СССР.
Их встречать вышел весь город, не частое явление, когда три огромных буса приплывают в Астрахань. Есть рыбаки, есть купцы, но это все мелкие лодчонки, а тут такие громадины, да еще три сразу. Из крепости прискакал целый генерал-майор разобраться, что происходит.
Про этого генерала ему Мария Федоровна рассказала, когда обсуждали устройство Суворовских училищ, сказала, что в Астрахани обязательно одно делать надо и что там есть замечательный генерал Павел Семенович Попов, которого Сашенька недавно произвел в генерал-майоры за усмирение и выведение из-за реки Урал и приведение в подданство России 7000 кибиток киргиз-кайсаков, и пожаловал кавалером ордена святого Иоанна Иерусалимского.
Смотрелся Попов дико. В этом времени не редкость, Брехт уже десяток видел людей с подобными шрамами. Толстый сабельный шрам у Попова начинался со лба и шел через все лицо. Даже кончик носа был обрублен. Как только люди после таких ранений выживают при современной медицине? Сейчас Попов представился командиром Астраханского казачьего полка.
– Не помните вы меня, Петр Христианович, так вы при штабе всегда были, а я в пехоте, – попенял ему генерал, слезая с лошади.
Блин, опять. Вот какого хрена оба раза ему не удалось все кристаллики проглотить.
– Сейчас к другому вашему знакомцу поедем, губернатором-то гражданским у нас сейчас тайный советник Повалишин Андрей Васильевич, что с персиянами тоже в том походе воевал. Он тогда, помните, еще был переведен в третий Кавказский егерский батальон, с которым и участвовал в Персии в экспедиции против Сурхай-хана Кизыкутыкского.
– Я же тогда после Дербента…
– Эх, старость, и забыл совсем, что Валериан Зубов вас тогда с ключами от Дербента к матушке государыне послал. Эх, Павел Петрович, царствие ему небесное, подарил бусурманам назад всю землицу, что мы кровью полили своей, сколько солдатиков русских полегло. А Дербент! Эх, жалко.
– Наш снова Дербент, взял я его на копье. Теперь сам хан Дербентский, – успокоил ветерана Брехт.
– Хан! Дербент? Так нет же войны на Кавказе? – отстранился генерал и даже шрам свой стал поглаживать. Жутко все-таки смотрится.
– Так уж получилось. Павел Семенович, со мной на коронацию приплыли почти три сотни горцев, там князья есть и прочие знатные господа, их бы на денек приютить, накормить. Коням корма добыть. И еще со мной около сорока русских, которых я из плена выкупил в Дербенте, их бы тоже принять.
– Ох, и чудеса вы, ваше сиятельство, рассказываете…
– Выше высочество я теперь. Эфенди хазретлери хан Дербентский Петер.
– Ох, чего деется. Поехали быстрее к Андрею Васильевичу, все подробно расскажете, а насчет людишек не беспокойтесь. Сейчас же команду дам накормить и обустроить абреков ваших и пленных освобожденных.
– Михаил Семенович, отдай их высочеству коня и дай команду казакам всем сюда. Три сотни горцев диких нужно на глазах держать, – подозвал Попов поручика, что с ним приехал.
– Ну, это правильно. Народ голодный и злой в основном. Многие очень плохо морской круиз перенесли. Не моряки, сам страдал неимоверно. Ох, стойте. Там девушки. Как бы чего не вышло. Их нужно с собой забрать. Нет у вас брички или кареты?
– Как и положено хану, гарем сразу завели, Петр Христианович?! – забулькал Попов. Шрам налился кровью и дергаться стал. Ужас ужасный.
– Почти. Танцовщиц решил Александру показать.
– Ох и выдумщик вы, как там – хазретбули!
– Хазретлери.
– Поручик, пошли кого из казаков срочно в город за бричкой. Показывайте ваш гарем пока, ваше хазретлибийство.
– Ваньша, давай гони девок с корабля сюда.
– Ох ти, мать честна!!! Свят, свят! Чего ж они в прозрачном во всем! Н-да, не стоит их тут одних оставлять. Не миновать беды. Сам броситься готов.

Событие седьмое
Кому хорошо, тот забывчив, кому плохо – памятлив.
    Цицерон
Интересно, в Астрахани все почти дома оплетены виноградом, и к тому же через настоящие виноградники ехали от порта до города. А еще люди все почти в странной одежде на улице. Халаты восточные, только короткие, и меховые шапки, на папахи похожие, на голове, даже сейчас в жару.
– Кто это? – поинтересовался у Попова Петр Христианович.
– Заметили, господин хан. Ха-ха! Так почти половина города у нас армяне. Виноград выращивают, вино делают, соляные прииски за ними. Горчицу делают. Мыло варят из рыбьих остатков, саму рыбку солят. Красильни у них есть. Кожу выделывают. Да много чем занимаются, трудолюбивый народ. Но больше всего купцов, конечно, это у них в крови. В Дербент теперь ваш ходят караванами, да на суденышках малых, в Тарки. До Баку добираются. Нефть там покупают.
– А что делают из нефти? – осматривая кланяющихся им людей, спросил Брехт у генерала.
– Да много чего. В лампах используют, а еще асфальт делают.
– Асфальт? – Опять все украдено до нас.
– «Асфалос» по-гречески означает «вечный». Есть у него и латинское имя – «битумен» – смола. Это армянцев греки местные научили делать. Смешивают песок и мелкий камень с нефтью и дорожки у себя в домах мостят. Да вот смотрите, тут у аптеки и улицы часть асфальтом покрыта.
Брехт спешился, даже пальцем пыльный асфальт потрогал.
– А не плавится в жару?
– Знамо, плавится. Так научились. Известняк дробят и добавляют, тогда лучше жару держит, – охотно пояснил генерал Попов.
– Павел Семенович, а у вас откуда эти познания? – Брехт снова взобрался на своего орловского рысака. Карему запах асфальта не нравился, прядал ушами и дергал за уздечку, приглашая свалить отсюда побыстрее.
– Так у нас в полку церкву строили в этом годе, вот и решили вокруг асфальтом облагородить. Подсмотрели, как вокруг армянской церкви все в городе сделано. Армяне и уложили асфальт, выберем время, покажу.
– Вряд ли у меня времени много будет. Я же должен горцев привезти к пятнадцатому сентября к коронации Александра в Москву. А сегодня уже седьмое августа. Чуть больше месяца осталось.
– Жаль, хотелось бы вас про жизнь в столице порасспросить, да про овладение Дербентом. Всё, приехали. Андрей Васильевич приболел, дома уже неделю. Простыл. Кхекает. Вот тут губернатор и проживает с семейством.
– Неплохо.
На самом деле это почти дворец настоящий: колонны ионические даже со всякими завитушками есть.
Губернатор был лишь чуть старше Брехта, не больше сорока точно. Только одновременно с этим видно было, что немощен человек, как бы не чахотка, в смысле туберкулез, у него. Нужно подальше держаться. Еще заразит. Да, даже если просто грипп какой, то и в этом случае не хотелось бы в дороге заболеть.
– Добрый день, ваше превосходительство.
– Петр Христианович! – Точно знает. Охо-хо. Сейчас начнется: «А помнишь?» Нет. Не помнит ничего этого Брехт. – Так это вы шуму понаделали. На трех бусах приплыли, сказывают. В купцы подались. А что это за наряд на вас странный. Как хан какой Нахичеванский, – поднялся с большого кресла Повалишин.
– Так и есть, Андрей Васильевич, – вместо Брехта встрял неугомонный Попов. – Сказывает Петр Христианович, что взял на штык Дербент и его там ханом объявили. Дела какие творятся, а мы тут сидим в своей Тмутаракани и не знаем новостей важных.
– Петр Христианович, давайте присаживайтесь и рассказывайте о подвигах своих. Эх, скинуть бы лет десять, да вернуть моих егерей, а то кисну тут. Дела хочется настоящего. Зря Павел Петрович егерские батальоны приказал расформировать. Не понимал, какая сила в них при правильном использовании. Сейчас третий Кавказский егерский батальон мой по кускам растащен, а егерские полки – это дурость. Одно название. Там винтовальных пищалей меньше, чем у меня в батальоне было. Дурость. Ох, и начудил Павел Петрович, царствие ему небесное. Вы-то, я слышал, вообще в ссылке были в имении, Петр Христианович.
– В ссылке. Не долго. Несколько месяцев. Андрей Васильевич, там у меня в бричке три жены и Ванька-казачок. Их бы накормить и помыть, а то тяжко девкам пришлось в море, и я бы помылся и поел, всю дорогу рыб кормил, болезнь морская привязалась, и не ведал, что у меня она есть.
– Три жены? – губернатор плюхнулся назад в кресло с открытым ртом.
– Всё расскажу. Так как насчет помыться? Ужасно себя чувствую, и девки мои страшны после морской прогулки.
– Непременно всё расскажите. Иона! – Повалишин прикрикнул, но тут же сорвался, закашлялся.
Слуга услышал, прибежал.
– Готовь обед на… ну, сам посчитай, и дай его превосходительству умыться и женам евонным. Его. Тьфу. Жены во множественном числе. Точно хан Нахичеванский. Дербентский. И Ксению Андреевну предупреди, что гости у нас высокие.
Обедали чинно за большущим длинным столом. Гарем этот кутался в кисею свою, явно в шоке находясь, что их на обозрение нескольких незнакомых мужчин вывели. Брехт, за ними наблюдая, сделал вывод, что он осел. Круглый. Сферический. Эти девки не будут танцевать на публике. Не то воспитание. Это они перед одним ханом – мужем – господином могут танцевать, а перед публикой дудки. И что теперь с ними делать? Антуанетте отдать в помощницы. Ну уж нет. Чего жену расстраивать. Еще инсульт хватит. Надо попробовать раскрепостить девушек, впереди месяц дороги.
Мысли сами в голове роились. А между тем язык делал свое дело, рассказывая про польскую террористическую организацию, что шлепнула английского посла, и двух высокопоставленных поляков – предателей. Про поручение императора Александра привезти ему конвой из абреков, про свое путешествие по Кавказу и, наконец, про событие в Дербенте и избрание его ханом этого города. Только про обещанную женитьбу на Пери-Джахан-Ханум не стал говорить. Гости губернатора, члены его семьи слушали раскрыв рты. Жюль Верн отдыхает.
– Это же уму непостижимо, Петр Христианович, а это жены бывшего хана, которые, как вы сказали, танцуют «танец живота»? – губернатор Астраханской губернии даже про свою простуду забыл.
– Да, хочу, чтобы они поздравили царскую чету после коронации.
– Эфенди хазретлери хан Дербентский Петер! Твою мать! Ой, простите, дамы!

Событие восьмое
Воспоминание о былых страданиях, когда находишься в безопасности, доставляет удовольствие.
    Цицерон
Под палящими лучами южного солнца огромный караван двигался на север. Брехт был с десятком выделенных ему Поповым казаков в арьергарде. Сам Попов тоже с десятком своих казаков возглавлял колонну. Караван был большой. И ехал медленно. Когда граф Витгенштейн со своими гусарами совершал бросок на Кавказ, то в среднем за день проезжали по семьдесят километров. Так это привычные к коню гусары и плюс имелась полевая кухня, которая минимум на пару часов сокращала перерывы на обед и ужин. Лишних два часа в дороге. Полевая кухня есть и сейчас. Только толку от нее почти нет. Ее Брехт даже вперед не высылает, бесполезно. В отряде сейчас больше трех сотен человек. Всех не накормить. Шесть таких кухонь надо. Ну и, кроме того, это раньше купили в деревне кабанчика, зарезали, разрубили на четыре части и два дня каша с мясом свежим получается, а сейчас большая часть отряда это мусульмане, не купишь теперь свинью у крестьян. Да и крестьян пока нет. Едет отряд вдоль Волги в сторону Царицына по совершенно безлюдной степи. Как сказал Попов, до ближайшего поселения русских почти двести верст. Там будет большое село Никольское. Потом будет еще несколько небольших сел, а в семи верстах от Царицына будет село Отрадное, где располагается поместье генерал-майора. Большое село – сотни крепостных, не бедный человек Павел Семенович.
Теперь за два дня, если верить имеющейся у Брехта карте, проехали меньше ста верст. А до Москвы полторы тысячи. Можно и не успеть. Петр Христианович на такой случай даже уже план «Б» выработал. Если будут опаздывать, то отделиться с отрядом в пятьдесят горцев и мчать на всех парах к старой столице. Но пока несколько дней в запасе есть, да и нужно время, чтобы отряд его стал хоть немного одним коллективом. Пока – так себе успехи в этом направлении, тем более что в Астрахани интернациональность еще увеличилась. Добавились двое армян на повозке и десяток казахов: двое на верблюдах и восемь человек на лошадках монгольских, мелких и лохматых. Ну и два десятка казаков с генералом Поповым плюсом, но Павел Семенович их только до Царицына проводит.
С армянами получилось так. После завтрака у губернатора Брехт попросил проводить его в ту самую армянскую церковь, где дорожки и вся площадь перед ней заасфальтированы. Девчуль с Ванькой оставил отсыпаться в доме Повалишина, тоже ведь настрадались от морской болезни. Брехт, кстати, знал, как с этой болезнью бороться. У его родной тушки та же самая беда была. Даже в автобусе укачивало. Как-то водитель автобуса его и надоумил. Ехал куда-то, точно уже и не вспомнить, и совсем ему поплохело, сейчас вырвет на пассажиров, он в стекло, что водителя отделяет от салона, забарабанил и попросил остановить, мол, вырвет сейчас. Шофер сразу остановил, понятно, ему ведь потом в автобусе прибираться. Брехт выбежал из двери и вовремя. Прополоскало. Водитель вышел следом, дал платок носовой и спросил вдруг:
– А ты спортом занимаешься?
– Да, лыжами, – Ванька Брехт ему назад грязный платок протянул.
– Себе оставь. Ты бросай свои лыжи и переходи в самбо. Там кувыркаются все время. Это закаляет вестибулярный аппарат. И вообще, где можно кувыркайся. Раз по сто в день, и не один раз кувыркнулся, а сразу несколько кувырков делай.
Так Брехт и сделал, записался в самбо, и дома еще на полу в коридоре длинном кувыркался, так и вылечился. Знал бы, что у графской тушки те же проблемы, давно бы начал кувыркаться. Кстати, нужно будет младшему Чичагову посоветовать с моряками этим заниматься.
Про армян. Поехал в церковь и нашел там священника. По-армянски называется – каханна. С ним еще один товарищ, как его представил священник – саркаваг (дьякон). Брехт вручил каханне Афанасию золотой пятирублевик и попросил помочь ему.
– Мне нужен компаньон. Хочу построить в Астрахани фабрику, которая будет бумагу из местного тростника вырабатывать. Я дам денег и закажу из Европы оборудование. Ну, а все остальное забота моего будущего компаньона.
– А при чем тут я? Церковь…
– Я хочу, чтобы мой компаньон был армянином, и чтобы на фабрике работали армяне, которых мы с вами, отец Афанасий, переселим из Турции, – пояснил Петр Христианович. По-русски каханна говорил совсем плохо, приходилось по два раза все повторять.
– Почему из Порты?
– На Кавказе скоро будет большая война. И армян будут турки и персы уничтожать. Пусть здесь мирно живут и работают.
– Благое начинание. И что же тебе сейчас надо от меня?
– Мне нужно, чтобы вы послали срочно человека к моему будущему компаньону. Найдите его. Кто захочет с этим связаться. Очень прибыльная будет фабрика, большие деньги в виде десятины потекут вам от этого человека и новых рабочих нашей бумажной фабрики, – поманил Петр Христианович сладкой конфеткой священника.
– А в чем срочность? – какой настырный попался. Старый совсем дедушка. Весь седой и шрам тоже на лице, хоть и не такой ужасный, как у Попова.
– Я завтра уезжаю на коронацию Александра. Решать нужно сегодня, и этот человек должен поехать со мной, я постараюсь договориться, и ему покажут, на каком оборудовании и как делают бумагу.
– Я понял тебя, генерал. Хорошо, пройди, вон, в сад, посиди в тени винограда, через полчаса к тебе придут два человека. Одного из них сам выберешь.
– Виноград. Послушайте, отец Афанасий. А еще мне нужен человек, купец, или несколько купцов, которые здесь выкопают несколько сотен виноградных лоз и доставят их в Крым в селение Судак. Там у меня земля куплена, хочу виноградники разбить. Нужны в основном винные сорта.
– Не близкий путь, – опять завис дедушка седобородый.
– Я оплачу все расходы. И еще я теперь хан Дербента и там много армян, могу помочь им там церковь построить большую красивую, а могу и не помогать.
– Я понял тебя, генерал-хан. Будет тебе и купец.
Сейчас с Брехтом в этом караване двое, отец с сыном, будущие его компаньоны в производстве бумаги ехали. А еще двое собирались осенью выкопать молодые кусты винограда и перевезти их в Судак дворянам Иннокентию Смоктуновскому, Леониду Брежневу и Семену Многоухому на их виноградники.
С казахами получилось интересно. Вечером Брехт опять ужинал у губернатора и там опять был Попов. Там и договорились, что Павел Семенович с двумя десятками казаков на всякий случай, мало ли, проводит Брехта с его двунадесятьюязыковым караваном до Царицына и там, за символические деньги, снабдит провизией на следующую неделю, за которую надеялись добраться до Саратова. Договорились, а потом зашел разговор про самого Попова, как он огромное количество киргиз-кайсаков во главе с ханом Букеем, который отделился от Младшего жуза, перевел через реку Урал и выделил им места для пастбища между реками Волга и Урал.
– Это ведь был последний указ императора Павла. 11 марта 1801 года император Павел I издал указ, а двенадцатого скончался скоропостижно. Вот он, – губернатор показал, достав из бюро, Брехту бумагу.
Петр Христианович прочитал: «Председательствующего в ханском совете киргиз-кайсацкой Малой орды Букея султана, сына Нурали-хана, принимаю к себе охотно, позволяю кочевать там, где пожелает и, в знак моего благоволения, назначаю медаль золотую с моим портретом, которую носить на шее на черной (мальтийской) ленте».
– А летом того же года Букей с преданными ему султанами перешел в эти степи, отделившись навсегда от Малой орды, и с того времени возникла здесь новая орда. По головам не считали, но тысяч тридцать народа. Не меньше, чем в твоем Дербенте, только ханом меня не обозвали, да и не надо мне, – попивая вино, усмехнулся Попов.
– Так я могу какого представителя их хана с собой взять, пусть присягнет новому императору, – осенило Петра Христиановича.
– Тебе ворожит кто, хан, как там – хазрат?
– Хазретлери.
– Точно. Ворожит тебе кто, хазретлери? Сейчас хан Букей со своим братом Шигаем здесь с небольшим отрядом, договариваемся о продаже им соли и покупке у них шерсти и шкур. Я завтра переговорю…
– Сегодня, Павел Семенович. Завтра в путь трогаться.
– Эх, вечер испортил. Но дело нужное, поскакал я тогда.
Так и появилось в отряде Брехта десять киргиз-кайсацков во главе с султаном Шигаем. Причем двое воинов ехало на верблюдах. Экзотика. А еще их потом можно у Брехта и в имении оставить на радость детворе. Тем более что один был верблюд, а вторая, почти белая – верблюдиха.

Глава 4

Событие девятое
Если бы в ямы, образовавшиеся на дорогах, закапывали тех, кто делал и руководил их постройкой, то у нас были бы самые лучшие дороги в мире.
Москва встречала колокольным звоном. Совпало? Или на самом деле обрадовались, что хан Петер приехал? Как узнать? Еще друг Брехта, американский писатель Эрнест Хемингуэй, спросил его: «По ком звонит колокол?» Колокола звонили заполошно, не в унисон. Какофония. Но громко. Со всех сторон. Большой город Москва. Церквей, храмов, соборов много. И все звонят.
Они доехали. И даже успели на коронацию. Успеют. Сегодня только тринадцатое сентября. Завтра еще целый день, чтобы помыться. Одежду постирать, сапоги почистить. Жену привезти в Москву. Нечестно будет, если Антуанетта будет в деревне на печи сидеть, а он – весь в золоте щеголять на коронации. Да и показать злопыхателям надо, что у него самая красивая жена в империи. Опять же, возможные слухи пресечь. Вот он хазретлери со своей ханум.
Поход получился тяжелым. И это ведь всего триста человек… Вот как Наполеон сумел полумиллионную армию, если верить историкам, в Россию притащить и до Москвы довести? Насколько легче и проще был бросок Витгенштейна с пятьюдесятью гусарами на Кавказ. Все одвуконь, полевая кухня и какая-никакая дисциплина. Здесь ничего этого не было. Потеряла лошадь подкову и нужно обязательно к кузнецу заезжать, и часто ждать, пока он работу начнет: то подков нет, то гвоздей, то нож, которым копыто зачищают-подрезают, тупой. Двоих горцев пришлось оставить на излечение в Пензе и троих в Рязани. В Пензе подрались черкесы с послами от Кубинского хана. И что удивительно, дрались не толпа на толпу, а двое на двое. На кинжалах. Если на современные понятия перевести, то азербайджанцы подрались с черкесами. Дрались на кинжалах и, пока Брехт подбежал и смог это остановить, порезали обоих черкесов, не толстопузов, каких хан Кубы послал, а лучших воинов. Петр Христианович сам обработал раны и перевязал аскерчи. Порычал на них. Раны не смертельные, но отправляться с ними в дорогу, в пыль, грязь и прочую антисанитарию не нужно. Договорился с губернатором, который их встречать вышел, что абреки у него в доме поболеют недельку. Все же ворки, то есть дворяне, да еще будущие телохранители самого государя.
После этого обошел всех старших из многонационального своего воинства и предупредил, что следующих раненых сам добьет. Не поверили, один ржать начал. И Брехт ему хук правой выдал. Народ схватился за кинжалы и давай орать. И не бросился никто, даже кинжалы не вытащили. Петр Христианович потом в голове промотал по новой ситуацию. Почему не бросились? А нет единства. Все друг другу враги. Ну, и он все же хан. И он доказал в поединках, что почти самый сильный на Кавказе. Не зря боролся и стрелял. С этого дня ругани между кланами стало меньше, а если и ругались, то до поножовщины дело не доходило.
В Рязани оставили троих не из-за ранений. У них началась дизентерия или холера, а может, и просто съели чего несвежего. Пришлось определить чеченцев, а это были они, в больницу и даже провести пару дней в нескольких верстах от города: Петр Христианович боялся эпидемию в Москву притащить. Ждали, не заболеет ли еще кто-нибудь. Но бог миловал, и тронулись на третий день дальше. Может, следовало устроить сей отдых. Народ от этой гонки ежедневной и неустроенности, когда спать приходилось на земле и даже под дождем, устал. Остановились на излучине Оки, травка зеленая, погода наладилась, и хоть уже сентябрь начался, но вода терпимая, все помылись и постирались, поели заказанной Брехтом в трактире горячей стряпни. Пирогов разных, с рыбой, с курятиной, с зайчатиной.
Перед самой Москвой, в селе Софьино, на последней ночевке, Петр Христианович отправил Ваньку в Студенцы, чтобы он панику там навел и передал графине, что в парадном виде ей, без детей, естественно, нужно срочно выдвигаться в Москву.
– Ты же помнишь дом купца немецкого, что я купил. Вот туда и выезжайте. Да, вот еще что: всех коней и кобыл, что на племя отобраны, берите с собой, и обоих конюхов. Коронация пятнадцатого, значит, четырнадцатого должны быть в Москве. Пусть не мешкают. Не успеют – запорю. Всё, езжай. Сам поспеши. Отсюда верст сорок до Студенцов. Вот, карту посмотри, через какие села проезжать будешь. В Подольск не заезжай. Еще остановит какой полицейский. Время потеряешь.
Ванька ускакал на его Кареме, а Брехт стоял, смотрел вслед и думу думал. Ладно он, для себя и жены, место, где остановиться, имеет, а вот те триста человек, что за ним сюда притащились, где они будут проживать? Коронация – это не один день. Это месяц, а то и больше. И половина дворян богатых приехали, там даже в конюшнях сейчас графини и баронессы, должно быть, живут. А тут три сотни не сильно адекватных и бедных, как церковные мыши, горцев и казахов, многие себя князьями считают при этом и почти все – дворянами. Послы, опять-таки, от четырех ханств. Где их всех размещать и кто это будет делать? Он просто не потянет. Тем более Москвы толком не знает.

Событие десятое
Тайны и друзьям поверять нельзя,
Ибо у друзей тоже есть друзья.
Старательно тайны свои береги,
Сболтнешь – и тебя одолеют враги.
    Саади
– Куда прешь, орясина басурманская! – Навстречу отряду хана Петера, от рогаток, перегораживающих дорогу, выехал всадник в шитом золотом мундире, но не военном, за ним с примкнутыми штыками потянулись солдатики в зеленой форме.
Как там потом господин Пушкин напишет в «Евгении Онегине»? «К Таlon помчался: он уверен, что там уж ждет его Каверин».
– Павел Никитич! Что ж вы так дорогих гостей встречаете? – Строки поэта не про этого господина – про сына его, Петра, написаны. Петр Христианович мальчика мельком видел, блондинчик такой кучерявый, ангелочек. Как, впрочем, и гарцующий сейчас на кауром жеребце его батянька – обер-полицмейстер Москвы Павел Никитич Каверин. – Рад видеть вас на своем посту вновь!
Действительный статский советник Каверин сощурился, выказывая предрасположенность к дальнозоркости, и шагом подъехал к огромному бородатому горбоносому горцу в золотой парчовой черкеске со странными орденами на груди. Хотя имелся среди двух круглых золоченых орденов и один европейский. Назвать его российским определенно нельзя было. Это был орден Святой Анны, но врученный явно до того, как был причислен к наградам Российской империи и разделен императором Павлом на три степени. Этот же был с бриллиантами и степеней еще не имел. Голштинский орден, врученный еще цесаревичем Павлом.
– Не узнаете, Павел Никитич? – Брехт тоже ногами заставил выделенного ему горцами аргамака сделать пару шагов навстречу.
Граф фон Витгенштейн, будучи еще командиром Ахтырского гусарского полка, с обер-полицмейстером Москвы был знаком. Даже утешал того, когда Каверин неожиданно впал в немилость у Павла и был отстранен от должности. Этот кусочек памяти графа Брехту достался. Интересный фортель тогда судьба выкинула с обер-полицмейстером. Павел сам его и назначил на должность, и чинами новыми, с наградами, каждый год баловал, – и сам же после вдруг резко изменил свое мнение. А виной тому какой-то француз. У обер-полицмейстера возник конфликт с французским подданным (фамилия не запомнилась Витгенштейну), который оскорбил Каверина. Император Павел I, толком не разобравшись, обвинил начальника полиции в жестокости, в декабре 1798 года освободил его от должности и причислил к Департаменту герольдии. И именно в это время у Павла Никитича умирает жена Анна Петровна. Тогда-то граф и приехал его утешить.
Вообще, Павел был непредсказуем. Всех своих любимчиков поснимал и в ссылку из-за ерунды отправил, хорошо хоть смертной казни на Руси не было в этом времени. Брехт тогда такую версию от Каверина услышал, мол, все дело в национальности. Павел тогда воевал руками Суворова с Наполеоном и посчитал, что дуэль с французом ущемляет его честь, будто мстит он Буонопартию таким образом. Вот Каверину и досталось.
Александр одним из первых своих указов обер-полицмейстера Москвы вернул на свое место. Как и одиннадцать тысяч других разогнанных отцом чиновников и военных. В том числе и графа фон Витгенштейна снова сделал шефом Мариупольского гусарского полка. А всего вернул из ссылки триста тридцать три генерала. А ведь на всех этих местах уже служили другие люди. Чехарда первые месяцы правления Александра творилась страшная.
– Петр Христианович? Да вы ли это? Борода? Одежка басурманская? Что это за машкерад неуместный такой? А это тоже все ваши мариупольцы ряженые? Вроде всего полуэскадрон с вами отправлялся. А тут смотрю сотни, да верблюды. Объясните, ваше сиятельство!
– Я теперь не сиятельство, – спрыгнул с каурого аргамака Брехт.
Каверин тоже спешился и, как положено, полез обниматься и целоваться. Хорошо хоть не взасос, как Леонид Ильич.
– Не слыхал я таких новостей. Тут слухи ходили про вас, Петр Христианович…
– Что за слухи? – Брехт поправил папаху на голове.
– Кхм, слухи. Не следует их повторять…
– И не надо. Все врут календари, дорогой Павел Никитич. Прямо с Кавказа я. Мне бы с этими абреками к императору. Где он в Москве остановился?
– Государь остановился в Слободском дворце, где сейчас и пребывает. Только боюсь я вас с эдакой ордой дикарей туда отправлять, может, они тут подождут? А вас…
– Не думаю, Павел Никитич. Тут послы от четырех государств и горцы – все в основном князья и дворяне, что я по приказу государя собрал для организации его конвоя. Уверен, император зело обрадуется этим людям и тем вестям, что я ему привез, – Брехт оглянулся. Н-да. Та еще картинка, и зевак уже несколько сотен собралось.
– А ну, ребята, разгоните зевак! – проследил за его взглядом обер-полицмейстер.
– Не, не. Не надо. Пропустите нас, Павел Никитич, устали люди. Больше месяца в дороге. Я за их хорошее поведение отвечаю. Без сомнения, провожатых надо, чтобы зевак отгонять, а то бросаться же будут под копыта. Верблюды опять же нервные, покусают кого.
– Под вашу ответственность, Петр Христианович, поедем, сам сопровожу, первый и новости узнаю, почему это вы теперь не сиятельство. Любопытно самому, – Каверин повернулся к солдатикам. – Капрал, два десятка человек перед нами по Тверской пусть вперед бегут и зевак разгоняют. Выполнять!

Событие одиннадцатое
Мы рождаемся с криком, умираем со стоном. Остается только жить со смехом.
Невозможно злиться на того, кто заставляет вас смеяться.
    Виктор Гюго
В саду Слободского дворца[1 - Слободской дворец будет основной московской резиденцией императора до пожара 1812 года. Сперва там находилась усадьба канцлера Бестужева-Рюмина. Позже по поручению канцлера Екатерины II Безбородко здание было полностью перестроено по проекту Кваренги. Еще позже дворец перестраивался архитектором Казаковым. Ныне – Московский государственный технический университет.] прогуливалось все императорское семейство. Под ручку вышагивали Александр с женой Елизаветой Алексеевной, а чуть поодаль, о чем-то оживленно разговаривая, шел цесаревич Константин с матерью вдовствующей императрицей Марией Федоровной. Константин говорил на повышенных тонах и размахивал руками, но явно не на мать голос повышал, так как Мария Федоровна шла, улыбаясь и покачивая головой, очевидно соглашаясь с сыном. Повдоль дорожки, по которой шли помазанники, стояли рядами гайдуки гигантского роста в мантиях и киверах. За монархами шли, с мамками и дядьками, молодые и маленькие великие князья и княжны.
Брехт, смотрящий на эту картину, поразился: в саду было полно москвичей и, как говорится, гостей столицы, которые находились практически рядом с монархами, и никто даже нормального оцепления не организовал. Он с обер-полицмейстером еле пробился сквозь толпу любопытствующих, да и то с помощью тех самых преображенцев, что их и сквозь толпы на улицах провели.
На центральную эту тропинку Петр Христианович с Кавериным выскочили из толпы в десяти метрах позади Марии Федоровны с Константином Павловичем и быстрым шагом стали их догонять. При этом, увидев золотого бородатого горца огромного роста, толпа зевак заволновалась, послышались крики, и все четверо прогуливающихся повернулись. Обер-полицмейстера Москвы Каверина царственные особы узнали и подались вперед, образовав своеобразный полукруг.
– Павел Никитич, что-то случилось? – выступил вперед Константин.
– Петр… Петр Христианович! Вы ли это? – чуть сбилась Мария Федоровна.
– Граф? – государь был без шляпы, взъерошил себе чуб. Детская привычка: при волнении чуб себе лохматить.
– Ваше императорское величество, разрешите доложить! Ваше приказание выполнено – восемьдесят горцев для вашего конвоя мною доставлены! – проорал «командным» голосом Брехт, задрав голову к верхушкам деревьев.
– Отлично, Петр Христианович, прямо порадовали меня, – Александр отцепился от руки жены и, подойдя к Витгенштейну, осмотрел его внимательно. – Странный у вас вид, граф.
– Выше императорское величество, разрешите доложить!
– Говорите, Петр Христианович.
– Во время выполнения поручения вашего императорского величества мною бы захвачен город Дербент, жители города вынесли мне ключи и провозгласили меня ханом Дербента. Кроме того, я привез с собой трех послов от шамхала Тарковского, от хана Кубинского и от хана Младшего жуза Букея, которые клянутся вам в верности. Я, как хан Дербента, тоже хочу принести вам присягу.
Александр отступил на шаг, оглушенный известиями и командным голосом. Постоял, мотая головой, вытряхивая из ушей необычные громкие известия, а потом заржал. Весело так, по-детски. Сбитые с толку члены семьи тоже захихикали.
– Хан, значит. Ох и повеселили, Петр Христианович. Стойте, а как к вам теперь обращаться нужно? – и опять заржал.
– Хазретлери хан Петер!
Александр схватился за живот.
– Ой, не могу. Хватит уже… хазтерлири…
– Хазретлери, ваше императорское величество. Можно по-простому – ваше высочество.
– Да, хватит уже, ваше высочество, сейчас упаду. Ой, хорошо-то как, с детства так не смеялся. Вас, Петр Христианович, нужно с посольством в Париж послать. Вернетесь оттуда императором. Ой, не могу.
– Ну, насчет Парижу не знаю, а вот все ханства до Баку могу попробовать.
– Н-да, ваше высочество, пойдемте же во дворец, все подробно расскажете. А где же горцы?
– В ста метрах отсюда, там же послы от ханов и шамхала Тарковского…
– Константин, Павел Никитич, озаботьтесь нашими новыми подданными, нужно разместить и накормить. Послов уж после коронации примем. Пойдемте же быстрее, Петр Христианович, поведаете о ваших приключениях. Как? Хазретлери хан Петер? Замечательно!!!

Мария, Екатерина, Ольга и Николай Палкин сидели рядком на оттоманке и с открытыми ртами слушали повествования графа фон Витгенштейна. Когда же он дошел до ранения Ваньки-младшего, то прямо руками закрыли лица, и только самая старшая тринадцатилетняя Екатерина осмелилась спросить, перебив рассказчика:
– И что же с мальчиком? С Ванечкой?
– С Ивашкой? – выбитый из возвышенного штиля не сразу переключился Брехт. – У меня в деревне… – Он оглядел открывших вновь рты детей, да и взрослых, всяких императоров с императрицами, снизил голос до шипящего шепота: – У меня в деревне есть ведьма.
– Ох, Петр Христианович! – всплеснула руками Мария Федоровна.
– Самая настоящая Баба-яга с бородавками и избушкой на курьих ножках.
– В самом деле? – Александр насупил брови.
– Конечно, государь. Разве я могу врать императору? Так вот, она мне дала с собой много всяких мазей и настоек. Вылечили Ивашке ногу, а мне плечо, зажило всё.
– Необычный вы человек, граф… Ах да-а, ваше высочество, – хохотнул из другого угла вернувшийся Константин. – Давайте же дальше, на самом интересном остановились.

– …И генерал-майор Попов проводил нас до Царицына, – закончил почти через час свои дозволенные речи Петр Христианович.
– А вы знаете, Петр Христианович, я согласен с вашим титулом, владейте. Только «хан» – как-то коробит немного. Давайте-ка я, после коронации, одним из первых указов пожалую вам титул – «князь Дербентский». Заслужили. Ну, а сейчас напишу указ о награждении вас орденом Святого апостола Андрея Первозванного. Это заодно делает вас генерал-лейтенантом и кавалером орденов Анны первой степени и Святого Александра Невского. Поздравляю вас, князь.
– Сашенька, а я награжу жену нашего героя орденом Екатерины. Малым крестом. Будет отныне ваша Антуанетта Станиславовна «кавалерственной дамой». Натерпелась, вечно вас на подвиги благословляя. И Ванечку чтобы завтра взяли на коронацию.
– А Ванечку?! Наградить? – пискнула Екатерина.

Глава 5

Событие двенадцатое
Главным изобретением человечества до сих пор остается палка, из-под которой оно работает.
    Стас Янковский
Уезжая весной из Студенцов на Кавказ, Петр Христианович управляющего своего нового, немца Иоганна Бауэра, ну, который племянник Карла Генриховича Бауэра, что рулил хозяйством соседа секунд-майора Курдюмова, настропалил, чтобы тот в купленном им в Москве сельхозмагазине «Шмидт и сын» порядок навел. Магазин находился в самом конце Пречистенского бульвара. Почти на набережной. Брехт точно это помнил. И, как магазин выглядел, помнил. Здание двухэтажное с цокольным каменным этажом и деревянным верхним под деревянной крышей. Сейчас проехал весь Пречистенский бульвар и не нашел своего дома.
Брехт доехал до самой набережной и остановил коня. Хрень. Что-то пошло не так. Этот Шмидт вместе с семьей в Баварию и дом перетащил? Нет, немцы, конечно, народ рачительный и даже скупердяйский, но проданный дом утараканить в Фатерлянд не могли. Ну, и не волшебник же герр Шмидт. Потому Петр Христианович развернул аргамака, выданного ему Махмудом Мударом в аренду, и порысил в обратном направлении, вглядываясь внимательно в дома. Нашел пропажу. Что можно сказать? А сказать можно, что Иоганн Бауэр перевыполнил его поручение. Целый особняк у него получился. Дом побелили. Нет, не так. Второй этаж обшили поверх черных бревен доской, присобачили поверх мезонин и все это побелили. Густо так, что досок и не видно почти. Чуть ли не трехэтажный дом стоит. Рядом, за забором из штакетника, притулилась новая, сверкающая еще желтыми свежими бревнами, баня с трубой, а, значит, топится не по-черному, и в дыму задыхаться не надо. Еще чуть дальше, во дворе, просматривался собранный из досок сарай с большими воротами, каретник, должно быть.
В доме кто-то обитал. Топилась печь, из новой наращённой кирпичной трубы, под кованным красивым колпаком, вился сизый дымок.
Ворота во двор Брехту, при первом проезде мимо дома, взгляд и отвели. Раньше забора и ворот не было. Ворота были высокие, окованные железом со всякими завитушками. Красиво. Так еще и покрашены были красной краской. Это и не позволило признать свою недвижимость. Петр Христианович слез с аргамака со смешным именем Жьыбгъэ, которого Махмуд называл просто Жы. Переводится как «ветер». Прошелся вдоль забора, разглядывая дом через промежутки в штакетинах. Чистенько.
– Эй, хозяева, открывайте, – постучал он в калитку.
Не сразу, пару минут тарабанил, но дверь в доме открылась и на пороге показался высокий худой мужик с седой бородой и одним глазом; поверх второго, как у Кутузова, была кожаная черная повязка.
– Чего изволи… Иди, басурманин, отсюда, пока жив. Еще стукнешь – пальну. – И точно пистоль в руке. Однако!
– Сам ты басурманин, инвалид. Я граф фон Витгенштейн.
– Что я, барина не знаю? Он немец, а не басурманин, – но пистоль опустил.
– Тебя Иоганн Бауэр нанял? Открывай, старинушка, я правда граф Витгенштейн.
– А как звать тебя, если ты граф? – вот ведь нашел какого хорошего сторожа управляющий.
– Зовут меня Петр Христианович…
– Не, барина по-другому зовут. – Да что же это такое?!
– Людвиг Адольф Петер цу Зайн-Витгенштейн-Берлебург-Людвигсбург.
– Верно. А как жену его зовут?
Брехт заржал. Как можно на этого Кутузова сердиться? Блюдет его добро.
– Какого его? Мою жену зовут Антуанетта. А, ну да, тебе же опять, лингвист ты хренов, полное имя нужно. Мою жену зовут Антония-Сесилия Снарская.
– Понятно. А как…
– Брат, ты бросай мне тут загадки рассказывать, а то я добрый так-то, но выпороть – выпорю.
– Понятно. А как сынка старшего зовут? – Не свернешь с пути истинного.
– Охо-хо. Лев зовут. Открывай. Голоден я, и баню топи срочно. Завтра коронация, мне рядом с государем быть, а от меня потом конским и своим за версту шибает. Морщились сегодня княжны великие и специально от меня отсели.
– Понял, вашество. Мне немец Баер вас как гусара голубого расписывал, а вы вон в басурманина вырядились. Баньку-то мигом спроворим. Лучший печник Москвы печь делал. Наш, со Студенцов, – принялся отодвигать засовы «Кутузов».
– Со Студенцов? Что-то я тебя не помню. Как тебя звать-то, вратарь?
– Кириллом записан. Так вы и не могете меня знать. Меня прежний барин в рекруты забрил, вот, отмаял двадцать пять годочков и домой вернулся, а дома-то и нет, и вся родня померла от холеры. Ну, Баер меня сюда и определил, сначала за стройкой присматривать, а потом и вас, вашество, дожидаться. Баньку мигом спроворим. Я там чаевничаю… Может, чайку с дороги? Коня-то давайте, сведу на конюшню. Ой, знатный жеребец. Аргамак, видел таких у грузинцев, когда воевал на Кавказе. Проходьте, вашество.
Н-да, соскучился ветеран по человеческому общению. Фиг этот фонтан заткнешь.
Кирилл отвел Петра Христиановича в дом. Внутри тоже все было перестроено. Вместо магазина со складом сейчас было большое помещение людской и рядом кухня, из коридорчика вела витая лестница на второй этаж. Не хоромы, конечно, дом от силы десять метров на десять, ну, на двенадцать. На столе в кухне, куда и отвел Брехта сторож, стояли кружки глиняные и лежали в большой миске вареные яйца, которые и поглощал ветеран. Весь стол был в скорлупе, словно проводили соревнование, кто, почистив яйцо, больше мусора сотворит.
Дедок хмыкнул и сгреб со стола белые скорлупки. Брехт отметил в голове, что это готовый мел, но мысль не задержалась. Затрещало что-то на печи, и котелок, стоящий на чугунной плите, запрыгал – вскипел.
– О, сей момент и запарю чаек. Матрена знатный выдала. Духмяный, – Кирилл снял с полки берестяной туесок и, взяв оттуда жменю зеленых листиков и веточек, сыпанул не скаредничая в котелок. – Вы, вашество, сидайте, я мигом. Пока запаривается, так я и затоплю баньку, там печь шустрая, и часа не пройдет, как готово все сдеется. Сидайте, – и словоохотливый сторож, смахнув второй рукой, не занятой яичной скорлупой, с лавки невидимые пылинки, унесся из помещения.
Котелок Кирилл с печи не снял, и вода в нем продолжала бурлить, время от времени крышку приподнимая. Ароматный пар начал наполнять помещение. Явные нотки смородины присутствовали.
Стоять. Бояться. А ведь на дворе осень 1801 года. Через год Гей-Люссак опубликует свои опыты и выведет закон, что при постоянном давлении объем постоянной массы газа пропорционален абсолютной температуре. А еще через десяток лет появится закон Авогадро. Хрен им, этим лягушатникам и макаронникам. Он десятки лет эти законы школьникам вбивал, и понимает их лучше и гея этого, и авагадры итальянской. Или это сейчас Австрийская империя? Да без разницы. Нужно срочно описать свои мнимые опыты, сформулировать законы и вывести константу. Гей-Люссак, кстати, не очень точно ее определил. Написать и срочно отправить человека во Францию, чтобы он это опубликовал. Параллельно отправить письма, с этими же выкладками, во Французскую академию наук (Acadеmie des sciences). Да и в Великую Британию стоит послать. В Лондонское королевское общество. (Royal Society of London for Improving Natural Knowledge – Лондонское королевское общество по развитию знаний о природе). Чтобы точно эти два открытия за Россией застолбить. Вся химия вышла из закона Авогадро. Пусть вся химия выйдет из закона Витгенштейна. Двинем вперед российскую науку, тут никакого ущерба России нанести нельзя – это не пулемет, и не цельнометаллический патрон, и даже не бессемеровский метод получения стали. Промышленность эти два закона вперед не двинут.
А еще нужно и про йод вспомнить. Тоже ведь Гей-Люссак откроет, кажется. Хрен ему, нужно отправить человека в Архангельск за водорослями. Стоп. А еще вроде формулу воды тоже Гей этот открыл. Эх, раззудись, плечо! Размахнись, рука! Ты пахни в лицо, ветер с полудня!
– Все, вашество, запалил, – в кухню, пропахший дымком ароматным, вломился сторож. – О, и тут чаек запарился. Сейчас почаевничаем и мыться айда, уж обработаю вас веничком. Насушил за лето. Знатно обработаю.
– Кирилл, а тут рядом есть магазин, где бумагу, чернила и перья купить можно?
– Так рядом совсем. Там и Баер покупает, бывал с ним, – разливая в кружки глиняные коричневый отвар ароматный, покивал ветеран.
– Держи золотую пятирублевку. Мельче нет, и дуй туда, купи лучшей бумаги и чернил тоже лучших, перьев прихвати и пресс-папье, и назад бегом. После бани письма нужно мне написать. Важные.
– А чаек?
«После споем с тобой, Лизавета», – про себя.

Событие тринадцатое
Имена необходимы для утверждения, что эта вещь обладает тем-то свойством.
    Людвиг Витгенштейн
Эх, хорошо… Брехт, напаренный, разомлевший и даже отдохнувший, уселся напротив печи в деревянное кресло, покрытое медвежьей шкурой, и, вытянув ноги, прикрыл глаза. Надо было идти спать, но понимал, что только уснет – и сразу разбудят. Должны были приехать на коронацию: жена Антуанетта, Ванька и Стеша Котковская – ключница у убиенных безвинно Чарторыйских, ну и два конюха еще. Завтра чуть свет выезжать в Слободской дворец ему, и в Кремль: Ваньке, Стеше и Антуанетте, а их до сих пор нет. А ведь еще, сто процентов, наряды после перевозки пару часов развешивать и поправлять будут.
С Ванькой уже не успеть. В смысле ему теперь тоже положен мундир гвардии Преображенского полка. Александр, под умильные взгляды сестер, произвел его своим указом в сержанты этого полка и, за проявленное мужество, наградил орденом Анны четвертой степени, той самой «клюквой», что на шпагу крепится. За вечер мундир не построить и по нему шпагу не просто найти. Одиннадцать лет только в походе этом исполнилось.
Все же вырубило, потому как очнулся от того, что Кирилл тряс его за плечо.
– Вашество, гости прибыли. Это… Хозяева. Тьфу. Хозяйка прибыла. Графинюшка.
Брехт поспешил во двор. Мать же твою же ж. Ну понятно, почему уже по темноте прибыли. В огромный английский дормез бывшего посланника английского его же четыре шайра и были запряжены. Да, кони здоровущие, но рысью не побегут. Эти тридцать километров тащились со скоростью чуть больше, чем у пешехода. Антуанетта ему на шею кинулась, Ванька тоже обниматься полез, даже Стеша повисла на плече. Воссоединение, блин, семейства в прямом смысле этого слова. Обнял их всех Брехт огромными генеральскими ручищами и покружил немного во дворе.
Поставил назад и критически осмотрел жену. Ну чего уж. Красавица, конечно, только тяжко ей придется при дворе. Она обычная деревенская простушка, а там интриги, сплетни, борьба за место возле кормушки. Нет. Пусть сидит в деревне. Свежий воздух. Дети. Продукты натуральные. Он же, один черт, все время будет воевать. Защитить от интриг не сможет. В деревню, к ведьмам, в глушь, в Студенцы. Или в Крым перевезти? Там солнце, море. Хорошая мысль. Виноградникам опять же пригляд нужен хозяйский. Сейчас уже где-то подъезжают к Судаку те армяне, с которыми он при посредничестве священников договорился. Должны привезти, посадить и месяц ухаживать за пятьюстами саженцами винограда. Сорта разные. В том числе и те самые знаменитые «дамские пальчики» с длиной виноградины в вершок. Очевидно, сорт вскоре исчезнет, так как ни о чем подобном в будущем Брехт даже и не слышал. Армянин Акоп (вроде переводится – держащийся за пятку) сказал название на нескольких языках, только ни одним граф Витгенштейн не владел. Перевод потребовал.
– Черный сапфир.
Ну, если Брехт правильно понял значение слова «йакунд». Яхонт. Так же на Руси сапфиры называли.
По договоренности, на следующую осень армяне привезут еще столько же укорененных молодых лоз. Деньги за все это удовольствие Брехт главе их диаспоры в Санкт-Петербурге отдаст и, вообще, возьмет над ними шефство. Еще двое армян сейчас среди тех, кого должны были устроить в числе приехавших с графом Витгенштейном инородцев.
Эти должны через своих родичей договориться о поставке из Европы оборудования для фабрики по выделыванию бумаги из тростника и сманить из той же Европы несколько специалистов, понимающих в этом деле и способных наладить производство.
– Пойдемте в дом, прохладно на улице, – Брехт подхватил жену на руки и перешагнул через огромную кучу, что уже шайр один успел наделать.
Может, это и экологически чистый транспорт, но грязи от него хватает. Чего там в Америке потом наладят – биодизель из навоза? Нужно будет подумать. В Москве этого добра полно. Или биогаз? Эх, химиков нужно парочку хороших выписать из Франции. Блин! А ведь Гей этот Люссак откроет кучу металлов, в том числе натрий с калием. Нужно поговорить с кем-то из академии нашей и пригласить этого подвижника в… А еще ведь даже нет Петербургского университета. Нужно в ближайшее время уговорить Александра быстрее начинать ту реформу образования, которую он собрался проводить. Сейчас в Петербурге только какая-то Учительская семинария, даже не Педагогический институт. А еще нужно срочно из малюсенького горного училища в Петербурге сделать Горный университет.
– Петер, ты, может, поставишь меня на пол? – по-французски чирикнула ему в ухо Антуанетта.
– Ох, радость моя, всю жизнь бы тебя на руках носил. – Вот блин, вырубило с очередными прожектами.
Где на них на всех деньги брать? Тем более что скоро начнется вся эта свистопляска с блокадой Великобритании, и экономика России, полностью ориентированная на вывоз сырья в Англию и получение оттуда предметов обихода и роскоши, просто рухнет. В эти несколько лет в основном и начнется гиперинфляция. Правительство Александра, нуждающегося в деньгах для содержания огромной армии, не найдет другого способа кроме печатания бумажных денег. Франция в этом смысле – не заменитель. Ее экономика почти самодостаточная, ничего из России ей не надо, ни зерна, ни леса, ни пеньки.
Блин, опять отвлекся.
Пока дамы на втором этаже обживали комнаты, Петр Христианович критически и Ваньку осмотрел. Н-да, не смотрится он на бравого преображенца. Да еще сержанта. А это ведь гвардия, в егерский какой полк перевести и офицером станет. Но одежду новую уже не сшить. Сейчас Ванька щеголял в чем-то отдаленно напоминающем форму-афганку. И такую же вылинявшую. Бледно-желто-зеленую. Хотя, может, и плюс. Показать на днях императору и получить разрешение на экипировку небольшого разведывательного подразделения в рамках Мариупольского гусарского полка.
А вообще, если его пошлют на Кавказ, да еще в нагрузку войско дадут, то гусары там не нужны. Это не равнинная Европа. Там нужны именно егеря. А что если попросить сформировать отдельный егерский полк из ветеранов кавказских и суворовских войн, и чтобы у каждого был штуцер? Визг, конечно, командиры полков поднимут, но Александр, если примет решение, то его уже тяжело переубедить – как он ответил про мир с Наполеоном: до Камчатки будет отступать, но мира не подпишет. И додавит ведь гадину в Париже, хотя все советчики будут уговаривать вышвырнуть Буонопартия из России и в Европу не лезть. Надо только время подобрать подходящее, когда будет в правильном настроении.
Дамы спустились ужинать. Твою же! А чем их кормить? Что-то зевнул Брехт. Само не сдеялось. Пришлось импровизировать, заставил конюхов и Кирилла срочно чистить картошку и морковку. Поджарит сейчас на сальце, что есть у сторожа, с дороги и голодухи срубают за милую душу, чай не графья. Ах, да теперь даже князья.
– Стеша, слушай меня внимательно, – пока Антуанетта ушла мыться с дороги, остановил девушку Петр Христианович, – ты теперь будешь графиней Сайн-Витгенштейн-Берлебург, дочерью моего двоюродного дяди графа Кристиана Генриха. Он умер лет восемь назад. Жену его и твою мать звали Шарлотта Фредерика Франциска. Она тоже уже умерла. Да, и она была дочерью графа Кристиана Йохан цу Ляйнинген-Вестервург. Он тоже уже умер. Ты только что приехала ко мне из Гессена, где обучалась при монастыре.
– Монашка?! – фыркнула полька.
– Нет, это учеба просто. Ну, учат, как домашнее хозяйство вести, как варенье варить, ну и слово Божие с кучей разных языков. Ты какие языки знаешь?
– Польский, русский, немецкий, французский, латынь.
– Всё, хватит, – Брехт на нее руками замахал. Вот что за век: все вокруг знают кучу языков? Один он недоучка. – Я тебе вот на немецком написал все эти имена. Выучи их, чтобы от зубов отскакивало. Потом я тебе что смогу про Герма… Про наше княжество расскажу. – Блин, нет ведь еще никакой Германии.
Брехт про этого дядю вспомнил, когда на корабле на коврике валялся. Сначала вспомнил про Стешу Котковскую и про то, что хотел ее выдать за дворянина. Копался в памяти Витгенштейна, но ничего хорошего не находилось там. Как были заблокированы участки памяти из детства, так и остались. А вот когда совсем плохо стало, вспомнил один из немногих разговоров с отцом графа Витгенштейна. Как раз про этого дядю разговор зашел, что он бездетный умер и можно бы съездить в родные развалины и побороться за наследство, хотя бы за часть. Так и не решились тогда, весна была, и отец на Украине будущей чего-то там в их имении перестроить решил. Лучше синица в руках.
– А звать-то меня как? – прочитав бумажку, уставилась на него голубыми глазами сестренка троюродная.
– Засада! Пусть будет Стефания Августа София.
– Как матушку Екатерину?
– Как матушку.

Глава 6

Событие четырнадцатое
– Я думаю остаться здесь на время.
– Вы объявляете или просите?
– Возражений быть не может, жалобы могут быть.
– Вашество! – В дверь тарабанили.
Брехт только заснул. Сначала супружеский долг исполнял. Потом воды попил, потом супружеский долг исполнял. Потом пятка зачесалась. Потом супружеский долг исполнял. Потом…
Потом заснул, и вот только сон приснился, как он не супружеский долг выполняет с…
– Вашество!
– Что там? – толкнула его локтем Антуанетта.
Пришлось вставать. Неугомонный Кирилл заговорщицки поманил его за собой, свечкой толстой-претолстой лестницу освещая. Так-то положено ноне в спальных рубашках и мужчинам и женщинам спать, но Брехт эту моду отринул, спал в пижаме, что специально себе заказал у швей, еще в Студенцах, в ссылке прозябая. Пижама была из материала, на фланель похожего, а может, ею и являлась. Купил в Москве в магазине красного цвета, красно-коричневого. Теперь чуть полиняла от стирок и просто коричневой была. Считай – форма ахтырских гусар.
– Вашество, там опять басурмане.
– Что значит опять? – Петр Христианович отобрал у ветерана свечу.
– Едрить. Точно ведь.
Брехт спустился с крыльца. Ветрено на улице, свечу сразу задуло. Н-да, пора керосиновую лампу изобрести.
– Кто там?
За воротами было полно всадников. Ржали кони, стучали копытами, звенели уздечки.
– Говорю же – басурмане. Горцы, я их язык слышал, – подсказал сзади сторож кутузовообразный.
– Открывай граф. Это Марат Карамурзин. – Ну, точно, его голос. Блин, а ведь он пригласил, по существу, правителя Кабарды на коронацию. Не совсем правителя, скорее, военного вождя – высший совет князей и дворян выбирает верховного князя Кабарды – пщышхуэ.
Брехт кивнул Кириллу, и тот, гремя засовами, распахнул ворота, и на просторном дворе бывшего немецкого магазина сразу стало тесно. Целый полуэскадрон верхами вломился, оттеснив Петра Христиановича на крыльцо. С одного из коней спрыгнул горец, в черкеске и папахе с серебряными газырями, и легко взбежал по ступеням.
– Здравствуй, аскерчи, еле нашел тебя! – обниматься полез.
– И тебе, Марат, ас-саляму алейкум. – А чего, Брехт, что есть силы, сжал князя в объятиях своих медвежьих.
– Эй, да ты ослаб, граф. Хотя ты же хан сейчас… Ты совсем ослаб, хан. Когда боролись, был сильнее. – Но кости-то трещали.
– Слушай, Марат, а как ты меня нашел? В Москве ни одна собака не знает, где меня найти. – Правда, интересно. Никому же адреса не называл. Император спросил, есть ли где ему остановиться, граф кивнул, но ведь адреса не называл.
– Чего проще… Велел полицейскому вести нас к главному полицейскому, тот дал провожатого. Принимай гостей. Аскерчи нужно коней обиходить, напоить, накормить. Самим поесть. Принимай гостей, хан.
Твою же налево. Как он такую банду разместит в своем маленьком домишке? Их человек тридцать, да лошадей шестьдесят. Он жену-то еле накормил вечером, а сейчас, среди ночи, чем кормить тридцать человек? Ну, хорошо хоть на заднем дворе колодец есть.
– Кирилл, где можно купить сейчас куриц или баранов? – Подумал о колбасе, но отбросил сразу эту мысль. Там, сто процентов, свинина.
– Нигде. И завтра нигде.
Точно и завтра нигде, все ломанутся через пару часов на коронацию. Весь город.
Стоять, бояться! А еще ведь где-то сегодня-завтра грузинская делегация пожалует. Чего доброго еще и с царицей Мариам. Стоп.
– И что обер-полицмейстер Каверин вас сюда направил?
– Кавери не кавери, дал солдата в синей форме, тот довел, – Марат погладил по шее жеребца. – Воды надо.
Брехт проводил несколько черкесов на задний двор, показал, как пользоваться колодцем с журавлем. А сам соображал сначала, откуда Каверин знает, где он живет. Однозначно послал кого из полицейских, проследить за князем Дербентским. Плохо. Ну, хотя вот пригодилось. Но тайной квартиры теперь нет. Потом бросил эту думу думать. Кормить людей надо.
– Кирилл, а тут поблизости трактира нет? Хотя не надо. Есть булочная?
– Есть, через два дома на другой стороне улицы, там и пирожки вкусные жарят.
– Беги туда, пусть пекут срочно хлеб и пироги, только не из свинины. Лучше курица. Да хоть с чем, только быстрее. Да и нашу печь раскоче… Нет. Беги к пекарю, любые деньги обещай. А тут Тихон займется. Или Прохор.
Дальше была беготня и суета. И только она закончилась, как в ворота опять затарабанили, на этот раз прикладами. Петр Христианович протолкался через спящих стоя лошадей и приоткрыл створку, на улице уже начинало светать, день пасмурный, солнца не видно, да и не взошло еще, сумерки. За воротами стояли трое преображенцев в темно-зеленых новых фрачных мундирах.
– Ваша светлость, их императорское высочество Константин Павлович приказал передать вам, что вы конно будете сопровождать их императорское величество до Успенского собора от Слободского дворца. Нужно выехать немедленно. Мы сопроводим. Да, чуть не забыл, их императорское высочество приказал вам быть в горском наряде.
– Вона чё! Понравилось. Сейчас, поручик, пять минут, – Брехт закрыл створку и гаркнул: – Прохор! Седлай Слона! Быстро.
А что? Экзотики Александру хочется? Так потрафим ребенку. Брехт решил поехать на коронацию на жеребце шайре. Этот мохноногий монстр два метра в холке, не слон, конечно, но при суммарном росте Слона и князя Витгенштейна-Дербентского он будет на метр над остальными всадниками возвышаться. Чем не экзотика, да весь в золотой парче и орденах экзотических. А еще с голубой лентой Андрея Первозванного. Ордена самого еще нет. За него нужно выплатить в казну пятьсот рублей и заказать у ювелиров придворных. Но ленту ему Мария Федоровна вчера вручила.
– Марат! – увидел выходящего из дома князя Карамурзина Брехт. – Буди аскеров. Через пять минут выезжаем к императору. Только не одвуконь. На парад поедем.

Событие пятнадцатое
Жизнь бесцветна и постыла, если нету в попе шила.
Антуанетта фон Витгенштейн проснулась вместе с мужем, в то время как застучали в ворота второй раз. Она уже позвала Стешу из соседней комнаты, когда Петер приоткрыл дверь и почему-то шепотом, хотя уже никто не спал, сказал:
– Любимая, меня император вызвал в кортеж. Придется вам одним справляться. Вон на комоде лежат четыре билета на трибуны, что сколочены в Кремле, там, напротив Ивана Великого, построен большой амфитеатр. У вас билеты на эту, самую престижную, трибуну. Выезжайте как можно быстрее, а то там все места займут. Да, вы же там ничего не знаете. И у вас один лишний билет, прихватите по дороге барыню какую, что пешком идет. Есть одна проблема. В Кремль на каретах пускают только через Боровицкие ворота. Там вас Тихон выгрузит, а назад ему выезжать через Никольские. Договоритесь, где он вас до вечера потом ждать будет. Ни в какие другие ворота вас не впустят. Для пеших предназначены Тайницкие ворота, а для входа в Кремль войскам – Спасские. Не перепутайте. Всё, убежал. И не забудь, ты теперь княгиня фон Витгенштейн-Дербентская, а Стеша теперь графиня Стефания Августа София Сайн-Витгенштейн-Берлебург. И разговаривайте по-немецки. В крайнем случае по-французски. Только не на русском. Она не может знать русский. Ванька вообще пусть молчит. И это, любимая, осторожно там. Давка будет. Не лезьте, ничего там такого, за что стоит умереть, нет. Потом все расскажу. И не пейте ничего утром. Это мероприятие не быстрое, только к вечеру закончится. А кустиков в Кремле нет. И Ваньке со Стешей пить не давай. Всё, вечером увидимся.
Собрались быстро. На улице довольно прохладно было, и пришлось Антуанетте и Стеше заворачиваться в мантии. Тем более что поехали не в огромном дормезе, а в обычной двуколке. Уж больно этот английский экипаж велик, его и развернуть-то на улочках Москвы непросто. Да и коней поубавилось, тоже громоздких. Запрягли только одного шайра. На самом большом уехал Петер, а у одного потерялась, по дороге из Студенцов, подкова. Тихон сначала пару хотел запрячь, но передумал, опять будет не развернуться.
Тронулись в путь, когда горизонт окрасился розовым, редеть начали облака.
Расстояние от дома до Кремля не более версты, но они ехали более двух часов, потому что тянувшаяся цепь карет едва двигалась и больше стояла на улице, обтекаемая пешеходами. Антуанетта, памятуя слова Петера о провожатой, окликнула одну прилично одетую девушку и спросила, не хочет ли она попасть внутрь Кремля. Есть у них лишний билет на трибуны. Девушка назвалась Елизаветой Каменскою, дочерью титулярного советника. Болтушкой оказалась.
А дальше, и все из-за этой непоседы и болтушки Елизаветы, начались приключения. А ведь Петер предупреждал. Перед самыми Боровицкими воротами карета встала очень надолго. Чуть не полчаса стояли уже, и непоседа эта предложила дойти до ворот пешком, вон же, всего в пятидесяти саженях, ворота. Вылезли и, под неодобрительные причитания Тихона и бурчание Вани, пошли. А гренадер их не пустил. И такие торопыги еще были, кто-то предложил пройти немного до Никольских ворот. Но и там не пустил офицер. Мол, эти ворота только для выезжающих карет. Пешеходные – Тайницкие. Но это нужно вдоль берега по грязи идти и довольно далеко. Пришлось вернуться, а их кареты уже нет. Ванька как давай орать на эту Елизавету, та в слезы. Стеша смеется, Антуанетта представила, что вечером Петер скажет, и тоже в слезы ударилась. Спас всех Ванечка. Подошел к солдату и что-то тому сказал. Тот хмыкнул, оглядел дам и пропустил.
– Ванечка, что ты этому гренадеру сказал?
– Что Елизавета пассия Константина Павловича.
– Ванечка, как же можно?! – всплеснула руками графиня, а Стеша опять давай смеяться.
Но, видимо, не все еще слезы они выплакали. Дальше снова с трудностями столкнулись.
Амфитеатр, что был построен около Ивана Великого. Когда, пробившись сквозь толпу и чуть не потеряв злосчастную Елизавету, добрались до входа в амфитеатр, то увидели, что он полон и только на самом верху народ сидит пореже. Но пока обсуждали, стоит ли туда пропихиваться сквозь толпу – места и вокруг всей башни, до самых колоколов, оказались набиты людьми. И ведь опять послушались эту Каменскую: пошли к другому амфитеатру. Следующий был построен между Благовещенским и Архангельским соборами. Но солдаты их туда не пустили, так как билеты были именно на первую, самую привилегированную, трибуну. Пришлось, в слезах, опять возвращаться под неодобрительные выкрики спешащих навстречу людей. Солдаты принялись уплотнять людей на трибуне, и только после этого им нашлось место, да и то пришлось разделиться. Ванечка оказался вместе со Стешею, а графиня с этой болтушкой. Та и принялась сразу комментировать увиденное, словно Антуанетта ослепла. Охо-хо, уж и выбрали они себе помощницу, лучше бы вообще не отдавали никому билета.
Между тем все внутреннее пространство Кремля наполнилось людьми, привели войска, и в 10 часов утра началась процессия.

Событие шестнадцатое
Если человек ничего хорошего не может сказать о себе, а сказать хочется, он начинает говорить плохое о других.
    Михаил Литвак
Брехт понял, что он конченый кретин, уже через час. А окончательно в этом уверился через два. В театре Большом должна быть только одна прима. И эта прима сегодня точно не он. А вот он выперся на шайре в золотой парче и папахе на всеобщее обозрение и перетянул на себя все внимание народа. Что заставило такую ерунду придумать? Тщеславие, наверное? Нет, себе-то оправдание нашел. Причем такое – серьезное оправдание. Читал где-то, что у русской армии в войнах с Наполеоном была проблема: пушки некому было таскать. Русские лошадки мелкие и маломощные, а у офицеров и просто богатых дворян хоть и повыше лошади, но тоже не тяжеловозы. На красоту ставка и скорость. А у Наполеона были для артиллерии вывезены из Бельгии ардены, самые маленькие и неприхотливые тяжеловозы. Да и першероны были, и даже фризы.
Вот у Брехта и появилась шальная мысль, как одной пулей по имени Слон убить целую кучу зайцев. Увидят его сильные мира российского сегодня на шайре и захотят у себя иметь таких же. Наши мильёнщики: князья и графья, если им шлея под хвост попадет, то своего добьются. Пойдут массовые закупки шайров в Англии, но сто процентов, что у наглов таких лошадей не сильно много. Кончатся быстро. И тогда народ еще больше распалится, тем более что некоторые друзья-соперники уже будут выезжать на гигантских лошадях. Обратят богатеи внимание на Бельгию. А там есть два типа тяжеловозов: эта самая арденская порода и бельгийские першероны. Потом пройдутся по фризам, заглянут во Францию за французскими першеронами и булонскими лошадьми. В результате в России будет на несколько сотен тяжеловозов больше, а у Наполеона меньше. Так ведь еще десять лет впереди. А если большинство производителей и кобыл наши толстосумы вывезут из Европы, то они же здесь будут размножаться, а там не будут. Не просто тяжелую пушку по современным дорогам из Парижу дотянуть до Москвы мелкими теплолюбивыми лошадками. Пусть нашим будет легче, а французам тяжелее.
Такая вот была задумка. Обратить хотел внимание собравшегося со всей страны небедного дворянства на гигантов. Обратил. Увидели все. Как не увидишь, когда на самом деле князь фон Витгенштейн-Дербентский на полсажени возвышается над толпой. Рядом, на мелких плюгавых лошадках, рысят император и Константин и доходят Брехту только до пояса. И губы от зависти кусают, а ведь оба очень злопамятные люди.
К счастью, продлилось это недолго. По Кремлю уже ходили пешком и там давно все роли были расписаны, и мелкий графинчик нищий в них, этих планах, вообще был не прописан-упомянут. Так и тут выпендрился: притащился с новыми абреками. Отвели Петра Христиановича к тем кавказцам, коих он раньше привел, и сказали, что зараз подойдет граф Николай Петрович Шереметев и скажет, где черкесам быть надлежит при коронации.
Брехт, кляня себя, между тем головой крутил. Не каждый день бываешь на коронации российского императора. От Красного крыльца до Успенского собора, а потом от него до Архангельского, и дальше до Благовещенского собора – сделаны были деревянные мостки, застланные алым сукном. Нет еще ковровых дорожек, а если и есть, то не в таком грандиозном количестве. Километр целый нужно застелить. У Красного крыльца стояли лейб-гусары с обнаженными саблями, ну хоть опущенными. А по обеим сторонам красных дорожек – кавалергарды и рейтары конной гвардии, но спешенные. Брехта с его черкесами и вайнахами срочно отрядили подальше к Благовещенскому собору. Если честно, то Петр Христианович Шереметева понял. Не смотрелись горцы на фоне кавалергардов. Шика нет. Да и ростом не вышли. Все же в гренадеры и в гвардию набирали рослых мужиков, а кавказцы пока ростом не блещут. Не тот генотип. Так что дальнейшее действие Брехт смотрел с приличного удаления. Люди в шитых золотом мундирах – камергеры, должно быть, всякие – несли императорский великолепный балдахин. Под этим балдахином прошли в Успенский собор вдовствующая императрица Мария Федоровна и государь с супругой. В самом Успенском соборе, у всех стен, тоже были сделаны места в виде амфитеатра для иностранных посланников и высокопоставленных чиновников. Вот тут Брехт и увидел тот самый божественный знак, о котором будут потом говорить десятилетия. Весь день был пасмурным, солнца вообще не было, даже морось небольшая утром была. И словно и правда волею каких высших сил: пока императрица вдовствующая и Александр с Елизаветой шли от Красного крыльца до ступеней Успенского собора – тот кусок неба, где было солнце, разъяснило и солнечный луч сначала упал на бриллиантовую корону Марии Федоровны, а потом на корону Александра, пуская зайчики во все стороны. Брехта в собор не пригласили. Ну, сам виноват, нет, не Слон подгадил. Просто раз сказали быть с горцами, так и пришлось с ними стоять. Потом рассказали, что митрополит Платон совершил внутри известный обряд миропомазания и коронации государя и его супруги. Все же находящиеся снаружи узнали об этом, как только грянули все колокола Кремля, а потом и всей Москвы, а следом сотни пушечных залпов. И вот под эту часовую, наверное, канонаду царственная троица по красным дорожкам прошла из Успенского собора сначала в Архангельский, а потом и мимо князя Витгенштейна-Дербентского в Благовещенский. Видно было, что женщины устали, да и Александра покачивало. Петр Христианович кивнул Марии Федоровне, и она увидела, ответила слабой улыбкой. На Александре был мундир гвардии Преображенского полка нового образца с двумя болтающимися хвостами и похожий спереди на жилетку. Опять у наглов переняли неудобную хрень. Как в этом можно воевать? Зачем эти хвосты фрачные? Поверх мундира была порфира, на голове корона, а в руках скипетр и держава, рядом с Александром шла императрица, также в короне и порфире. А вот следующая фигура Брехту понравилась: с синей бархатной подушечкой, на которую кладется корона, шел мощный старик почти с Петра Христиановича ростом. Граф Алексей Орлов. Про этого высокого старика можно много чего говорить. Но два разнонаправленных его деяния останутся на века. Первое явно положительное. Он создаст Хреновский конезавод, где будет выведен орловский рысак. А вот второе деяние… Именно он завез в Россию из Валахии первых цыган. Орловских рысаков в двадцать первом веке почти не осталось, а вот цыгане остались.

Глава 7

Событие семнадцатое
Я люблю слушать сплетни о других, а сплетни обо мне меня не интересуют. В них нет прелести новизны.
    Оскар Уайльд
Из последующего действа Брехту одно запомнилось. Событий-то много, но когда стали зачитывать Манифест, то стоящий рядом с Александром принц Евгений Вюртембергский, кузен Александра, громко эдак, но вроде бы про себя, поинтересовался: что же, раздачи крепостных не будет? И услышал от переставшего улыбаться Александра следующее: «Большая часть крестьян в России – рабы. Считаю лишним распространяться об уничижении человечества и о несчастии подобного состояния. Я дал обет не увеличивать числа их и потому взял за правило не раздавать крестьян в собственность».
Брехту понравилось, как рожа тринадцатилетнего пацана вытянулась и на глазах слезы появились. Ох уж эти нищие немецкие принцы и принцессы. Евгений этот, если Брехту память не изменяет, был племянником Марии Федоровны и ни разу, кажется, до этого не побывав в России, дослужился до генерал-майора и шефа Драгунского генерал-майора барона фон дер Остен-Сакена третьего полка. Даже вон знак кавалера ордена Святого Иоанна Иерусалимского висит на петушиной грудке. Сейчас же приехал за деревеньками, а тут облом. А вообще, Брехт где-то читал, что во время наполеоновских войн станет одним из лучших генералов русской армии. И храбростью возьмет, и талантом тактическим. Только не перестанет быть попрошайкой, и потому рассорится, после войны, с Александром и вернется к родителям в Силезию.
Петр Христианович часам к пяти еле на ногах уже держался. Поэтому заметив, что все начинают расходиться на гуляния, поспешил с черкесами убраться домой. Тоже оказалось непростым мероприятием. Везде страшная давка, а там, где они оставили своих коней, целое столпотворение. Три десятка аргамаков и шайр были просто облеплены людьми. Кони кавказцев волновались, вставали на дыбы, шарахаясь от этой тянущей к ним руки толпы, еле сдерживали их уздечки и двое молодых воинов. А вот Слон охотно позволял себя гладить и милостиво принимал булочки и яблоки. В Кремль абы кого не пускали, только по билетам, имеющимся у самых богатых и известных дворян, и Брехт перестал себя корить за то, что приехал на шайре. Вон та девочка, что пихает огромному коню сейчас яблоко, пристанет потом к родителям, и те выпишут из Великобритании себе такую конягу. Или вон тот господин, в шитом золоте мундире, явно не бедный человек, захочет молодую жену поразить. И тоже купит. Надо надеяться. И как-то еще бы простимулировать.
Пробивались по городу домой чуть не с боем. Прямо вся Москва запружена праздношатающейся публикой. И везде иллюминация: в плошках горят тысячи свечей, да даже миллионы, наверное. Интересно организаторы придумали. Сбили щиты, поставили их вертикально, понаделали полок на них и утыкали плошками с горящими свечами. Словно квадрат весь горит. И такими щитами облеплены все дома и даже высокие колокольни церквей. Прямо удивительно, как не спалили всю Москву. Через одиннадцать лет вон как знатно заполыхает. А тут Бог, не иначе, приглядывал, чтобы праздник в массовую трагедию не превратился.
Добрались до дома, уже когда смеркаться начало. А там картина маслом. Возле дома полно ротозеев и полицейских, и даже сам обер-полицмейстер Москвы Каверин ходит и на народ покрикивает.
– Павел Никитич! Что тут творится? – Спешился Брехт возле заметившего его и стоящего руки в боки главного полицейского Москвы.
– Да уж случилось. Много чего случилось. Что это вы устроили, Петр Христианович? Что делать-то мне теперь с вами? – И ведь не рисуется, на самом деле зол презело.
Князь Дербентский Петер вознес очи горе и потом покорно склонил голову.
– Понять и простить, ваше превосходительство.
– Ну, прощения у попов проси. Ах да, ты же басурманин. А вот понять не могу, почему ты мне не доложил о всех своих гостях?!
– Вона чё?! Еще кто-то пожаловал? – Блин блинский, да не царица ли Мариам пожаловала?
– Поражаешь ты меня, Петр Христианович. Тут такое творится, а ты невинную овечку из себя изображаешь.
– Павел Никитич, если что и сотворил противоправное, то только о благе государя и Отечества думая. Ладно, каюсь. А теперь расскажите, что случилось-то, а то даже не догадываюсь, с чего каяться начинать.
– Ты, многоженец проклятый, дурака-то не строй из себя! – Нет, не успокоился обер-полицмейстер.
– Многоженец? И почему толпа? Пришли посмотреть на многоженца? – Яснее ситуация не стала.
– А ты у первой жены спроси, – и кулаком погрозил на ворота крашеные.
– Всё! Павел Никитич, рассказывайте давайте по порядку! А то половину Москвы тут соберем. – А чего, он хан целый, может на простого полицейского прикрикнуть. Тем более, за ним стоят тридцать черкесских князей и знатных дворян, тоже уставших и злых.
– По порядку… Где тут порядок? Ладно. Днем… Нет, не так, вчера днем мы часть ваших гостей и абреков этих разместили у графа Шереметева во дворце. Среди них три женщины были восточные, в чадры укутанные. Ну их отдельно поселили с дворней. А там холоп один полез к одной под подол, получил, и завопили эти фурии, на крики вся дворня собралась, а тут абреки ваши прибежали и, недолго думая, руку холопу саблей отрубили. Дворня в крик, из окон ломиться стали, пятеро покалечились. Меня вызвали, а я-то на коронации. Побежал полицейский урядник Тихомиров Иван Ильич с десятком унтер-офицеров. Разбираться попробовали, но там гвалт, и этот бегает, выпучив глаза, с отрубленной кистью. В дом вломились, а там сорок абреков ваших с кинжалами и саблями. Сбежали, храбрецы, мать их. Потом полковник – товарищ мой – Зотов поехал порядок наводить. А там уже семеновцы, около роты. Еле утихомирил всех. А эти и говорят, толмач там нашелся, что они жены хана Дербента Петера. Коронация к этому-то времени закончилась, нашли меня и туда позвали. Арестовывать ваших горцев я не стал, кровушка бы полилась, да и конец бы пришел дворцу графа. Решил к вам девушек, жен этих ваших, сюда доставить от беды. Но не тут-то было. Не пускает меня жена ваша, говорит, что одна у вас, князь, жена, правда из-за ее плеча еще одна девица выглядывает. Так и не пустила, да еще чуть родимчик меня не хватил. Заглянул в щель забора, а там вы стоите, Петр Христианович, а она вас полотенцем хлещет и кричит, чтобы ворота не открывал. Слава богу, что тут вы подъехали, а то кругом у меня голова пошла. Что теперь скажете, Петр Христианович?

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70555528?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes
Примечания

1
Слободской дворец будет основной московской резиденцией императора до пожара 1812 года. Сперва там находилась усадьба канцлера Бестужева-Рюмина. Позже по поручению канцлера Екатерины II Безбородко здание было полностью перестроено по проекту Кваренги. Еще позже дворец перестраивался архитектором Казаковым. Ныне – Московский государственный технический университет.