Главная страница | Ужасы | Мое сердце – бензопила

Мое сердце – бензопила
Стивен Грэм Джонс
Fanzon. Территория страхаОзёрная ведьма #1
Премии Брэма Стокера, Ширли Джексон и «Локус».
Номинация на премии «Это хоррор», Британскую премию фэнтези, Goodreads и Премию конвента ДрагонКон.
«Хэллоуин» встречается с «Пятницей 13-е», а «Твин Пикс» с «Техасской резней бензопилой».

У Джейд Дэниэлс нет матери, отец жесток, а окружающим на нее просто наплевать. Есть причина озлобиться на город Пруфрок и его жителей. И еще большая причина – погрузиться в собственный мир фантазий, источником которых являются фильмы ужасов… особенно те, в которых маньяк в маске мстит за причинённое зло. Джейд знает эти фильмы буквально наизусть, помнит все сценарные ходы, героев и историю создания каждого хоррора.

Стивен Грэм Джонс
Мое сердце – бензопила
Дебре Хилл:
Спасибо от всех нас
Фильм-слэшер в немалой степени выходит за пределы приемлемого.
    Кэрол Джей Кловер
Stephen Graham Jones
MY HEART IS A CHAINSAW

Copyright © 2021 by Stephen Graham Jones
Fanzon Publishers An imprint of Eksmo Publishing House

© М. Загот, перевод на русский язык, 2024
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Вечерняя школа
Помятая бумажная карта, которая провела парочку через бог знает сколько американских штатов, говорит: они в Пруфроке, штат Айдахо, и перед ними простираются темные воды озера Индиан, впадающего прямо в ночь.
– Почему озеро Индиан – там прямо индейцы? Или они его выкопали? – спрашивает Лотта с горящими от любопытства глазами.
– Тут все называется в честь индейцев, – шепотом объясняет Свен, поневоле проникаясь торжественностью момента, когда всё вокруг спит, а ты бодрствуешь.
Позади остывает после шестичасового перегона из Каспера взятая в аренду машина – дверцы распахнуты настежь, Свен с Лоттой все смотрят и никак не могут насмотреться, проникнуться местной атмосферой, ведь в конце недели им пора возвращаться в Нидерланды.
Лотта направляет свет от телефона на карту, трепещущую на ветру, и смотрит на воду, пытаясь совместить линии и полоски на карте с тем, что видит перед собой.
– Wat? – спрашивает Свен.
– Говори по-американски, – напоминает Лотта в двухсотый раз. – Если хочешь получить зачетные баллы за курс погружения в языковую среду, надо погружаться по-настоящему.
– Что? – повторяет Свен, и по-английски слово звучит слегка воинственно, будто требует для себя больше места.
– Похоже, на том берегу национальный заповедник. – Лотта указывает в сторону воды подбородком, пытаясь кое-как сложить неподатливую карту.
– Да тут все – национальный заповедник, – бурчит Свен, склонив голову набок и вглядываясь в темную массу черных деревьев.
– Разве в королевском лесу позволят устроить такое? – спрашивает Лотта, сложив, наконец, карту одним из шести возможных способов.
Свен тоже переводит взгляд на противоположный берег озера Индиан. На поверхности плавают мелкие блики света, видные лишь на контрасте с окружающей их тьмой.
– Хмм, – произносит он.
Лотта подходит сзади и кладет подбородок ему на плечо, обнимает за талию.
Свен глубоко вздыхает, удивленно глядя, как огни перемещаются, тянут в непроглядной черноте длинные желтые шеи, словно причудливые громадные звери, собирающие мир воедино, от одного берега к другому. Вдруг в бархатистое небо поднимается мерцающий шар света и зависает над озером.
– Mooi, – шепчет Лотта Свену в ухо, и он повторяет это по-американски: – Прекрасно!
– Пожалуй, не стоит, – говорит Лотта, имея в виду, конечно, прямо противоположное.
Свен оглядывается на машину, уверенно пожимает плечами – а что такого? Разве они сюда вернутся? Вряд ли им еще раз выпадет шанс в двадцать лет оказаться в Америке и перед ними будет целое озеро – призывно булькает, приглашает окунуть в себя пальцы ног, да и не только.
Они оставляют одежду на капоте, на антенне, вешают на открытые дверцы.
Горный воздух дышит чистотой и свежестью, их обнаженные тела – бледные пятна.
– Вода наверняка… – начинает Свен, и Лотта заканчивает: —…идеальная! – И они бегут по гальке так, как и полагается голым и босым людям, то есть осторожно, борясь с холодом и смеясь просто потому, что решились на такое.
Позади темнеет Пруфрок, штат Айдахо. Впереди врезается в воду длинный деревянный пирс и указывает дорогу к озеру.
Они понимают – сейчас будет холодно, и едва ноги касаются деревянных досок, Лотта со Свеном напрягают мышцы и бегут, не думая о том, что могут зацепиться за гвозди, занозить пальцы или просто упасть. Перед лицом водной громады Свен издает боевой клич, и Лотта снимает его на телефон. Снимок получается размытый.
– Взяла телефон сюда? – спрашивает он, отступая на пару шагов.
– Фото на память. – Она встает в боксерскую стойку, потому что Свен обернулся к ней.
Он поднимает воображаемую камеру и делает вид, будто снимает Лотту.
Та смотрит мимо, но уже не так уверенно, замедляет шаг, руки и локти прижимает к корпусу, занимая оборонительную стойку.
У края пирса мерцает огонек гораздо более близкий – можно подумать, там стоит рыбак в темном дождевике и держит на уровне лица старинный фонарь. Нет, не рыбак, скорее смотритель маяка, за последние три года не видевший ни единой живой души. Смотрителю кажется, что если держать фонарь ближе к глазам, то будет лучше видно.
Свет гаснет.
Рука Свена находит руку Лотты, и они идут уже совсем медленно. Небо над ними зияет необъятной пустотой, вокруг тоже сплошная пустота.
– Wat?
– По-американски, – напоминает Свен, натянуто улыбаясь.
– Пожалуй, все-таки не стоит… – начинает Лотта, но закончить не успевает: Свен прыгает на левой ноге, видимо, правая на что-то наткнулась – то ли обломок дерева, то ли гвоздь – или ударилась обо что-то твердое и неприятное.
Внезапно свет в конце пирса снова вспыхивает. Что бы это значило?
– Смотри! – показывает Лотта Свену.
Когда он перестает прыгать и хватать себя за стопу, свет снова гаснет. Свен кивает, сообразив, что к чему, и решительно топает ушибленной правой ногой. Свет вспыхивает.
– Попробуй ты, – велит он Лотте.
Она нерешительно топает, но ничего не происходит. Тогда она прыгает обеими ногами и топает энергичнее – восстановить соединение или что там случилось с проводом?
– Лампа плохо ввинчена, – ставит диагноз Свен и тянет Лотту вперед.
– Завинчена, – поправляет Лотта, плетясь следом.
Дойдя до края пирса, они ступают в круг дрожащего света, Свен облизывает подушечки пальцев и лезет под ржавый колпак, чтобы закрутить лампочку. Нитевидное мерцание превращается в теплый конус, который четко высвечивает их бледные бедра и застывшие тени, что ускользают во тьму.
– Мы наведем тут порядок! – заявляет Свен, имея в виду всю Америку.
Лотта порывисто целует его в щеку и, не сводя глаз со Свена, до последнего не отводя руки, легко и просто перешагивает через край пирса.
Свен отворачивается, улыбаясь и морщась, но брызг нет.
– Лотта? – зовет он, делая шаг вперед и прикрывая лицо от воды, которая вот-вот его окатит.
Лотта спрыгнула в темно-зеленое каноэ, которое качается взад-вперед – должно быть, приметила его, пока Свен возился с лампочкой. Он вновь поднимает руки, как бы щелкает фотоаппаратом, и просит:
– Прикройся, это фотка для внуков. Пусть увидят, какой потрясающей была их grootmoeder, когда мы познакомились.
Лотта поджимает губы, не в силах скрыть улыбку, и Свен спускается к ней, широко раскинув руки, чтобы лодка не перевернулась.
– Это не кража, – поясняет он, отвязывая веревку. – Каноэ просто плавало. Нам даже пришлось прыгнуть в воду, чтобы его достать… чтобы спасти!
– Мы тут все приведем в порядок! – восклицает Лотта во весь голос и тянется к Свену, а он, навалившись на забытый в каноэ шаткий мини-холодильник, отталкивается от пирса. Девушка опускает руки в воду и смотрит на арендованную машину. Та выглядит так, будто рядом взорвалась стиралка. Нет, просто двое абсолютно счастливых ребят из Нидерландов взяли и испарились, исчезли без следа, оставив после себя только одежду.
– Что? – спрашивает Свен на идеальном американском.
– Весла-то нет, – сообщает Лотта. Кажется, смешнее и не придумаешь. Теперь их маленькая экспедиция стала еще интереснее.
– И штанов нет, и рубашек… – добавляет Свен, берясь за борта каноэ и раскачивая его из стороны в сторону.
– Koude, – соглашается Лотта и обхватывает себя, чтобы согреться. Потом, с легким вызовом: – В воде теплее!
– Там, где diepere, то есть глубже.
Они гребут руками, вода очень холодная, и ярдов через двадцать Свен снимает белую крышку с мини-холодильника. Грести ею гораздо удобнее, чем руками, и – что важно – крышка не мерзнет.
– Мой герой! – восклицает Лотта на идеальном английском, прижимаясь к Свену.
– Здесь тоже можно согреться, – замечает Свен, не переставая грести, и они отплывают от берега все дальше.
Лотта прижимается щекой к его спине, и под этим углом ей хорошо виден мини-холодильник, оставшийся без крышки.
– Смотри! – восклицает она и достает из холодильника прозрачный пакет с сэндвичем, намазанным арахисовым маслом.
– Pindakaas. – Свен глубже загребает крышкой, толкая каноэ вперед.
Лотта решительно выкидывает сэндвич в воду, подносит палец к губам, чтобы Свен знал – про это молчок. А в пакет сует свой телефон, аккуратно запечатывает сверху, с краю вдувает воздух, и телефон оказывается в надувном пузыре.
– А еще пакет с замком может быть и flotatie-устройством, – объявляет она поставленным голосом бортпроводницы голландской авиакомпании.
Свен усмехается и поправляет:
– Плавучим.
Между тем телефон в пакете продолжает вести запись. Лотта наклоняет его под углом от себя, чтобы камера смотрела вперед.
– Как думаешь, что там? – Свен кивает в сторону огней, пока все очень далеких.
– Гигантские светляки, – с затаенным восторгом произносит Лотта. – Американские светляки!
– Стадо мастодонтов со светящимися бивнями.
– Воздушные медузы! – добавляет Лотта чуть тише, словно шепчет молитву.
– А бывают древесные губки, которые светятся? – спрашивает Свен. – Я серьезно, nu.
– Сейчас, – поправляет Лотта мечтательным шепотом. – Это индейцы! Они раскрасили лица и тела – готовятся напасть!
– Вот узнает об этом Джон Уэйн Гейси – им точно не поздоровится, – заявляет Свен со знанием дела, и Лотта хихикает.
– Да этот Джон Уэй… – начинает она и осекается, потому что Свен дернулся, отпрянул от борта и выдернул из воды руки – с них свисает что-то длинное. Он встает, пытается это стряхнуть, и каноэ опасно накреняется, Свен теряет равновесие и падает в воду с другой стороны, и его мужское достоинство ускользает от жадного глаза камеры.
Он проваливается под воду почти без звука, раз – и нет.
Лотта, оставшись в каноэ одна, неуверенно поднимается, тыльная сторона ладони взлетает к носу, ко рту – защититься от запаха, исходящего от тягучей гадости, которую Свен затащил на борт.
Ее мутит, на коленях она отползает от этой жути подальше.
Каноэ занесло… во что? В ковер из водорослей? В озерные нечистоты? Здесь, на такой высоте над уровнем моря, ведь в придорожных ямах еще лежит снег?
– Свен! – кричит она в черноту, что наползает на нее со всех сторон.
Девушка обхватывает себя руками, садится поудобнее, поджав ноги.
Свена нет.
Тут она понимает, что именно так пахнет: рыбьи внутренности. Кто-то из горожан наловил много рыбы, выпотрошил ее прямо здесь и выкинул за борт потроха, кишки и прочие несъедобные части, те сплелись со свернувшейся кровью и превратились в вязкую плавучую дрянь.
Она снова кашляет, закрывает глаза, борясь с приступом тошноты.
Может быть, это вовсе не рыбы, пойманные сетью, – в Америке же запрещена ловля во внутренних водоемах? – а одна-две по-настоящему здоровенные рыбины с самого дна озера. Осетр, щука, сом?
Свен в этом разбирается. Его дядя – рыбак.
– Свен! – зовет она снова. Что за дурацкие игры!
Не в ответ на зов, а скорее потому, что кончился воздух в легких, Свен выныривает на поверхность футах в двадцати слева от Лотты.
– Gevonden! Поймал! – орет он и машет над головой ярко-белой крышкой от мини-холодильника.
– Вернись! – зовет Лотта. – Хватит с меня этих громадных светляков!
– Мастодонтов! – кричит Свен, хлопая крышкой по воде, и слышать этот громкий звук Лотте почти невыносимо, ведь он привлекает лишнее внимание. Она смотрит на огни на дальнем берегу – вдруг те повернулись в их сторону?
Лотта берет телефон в воздушном пакете, встряхивает так, чтобы повернуть камеру к себе, и говорит на идеальном английском:
– Ненавижу тебя, Свен! Мне холодно и страшно, и когда спросишь себя, что сделал не так, почему тебе ничего не перепало в штате Айдахо, – проиграй эту запись и все поймешь.
Она запихивает телефон под перекладину ближе к носу каноэ, там есть укромный уголок, куда помещается надутый пакетик с телефоном внутри.
– Греби сюда! – просит Свен. – Не хочу прикасаться к этим… этим волосам!
– Это не волосы! – кричит в ответ Лотта. – Это рыбьи кишки…
Фраза повисает в воздухе, потому что Лотта вдруг ясно чувствует – кто-то стоит у нее за спиной. Понятное дело, стоять там никто не может, ведь за спиной у нее озеро. И все же она резко оборачивается – краем глаза она точно видела тень, но сейчас там ничего нет.
– Ламинария, что ли? – спрашивает Свен. – Как это будет по Engels?
– По-английски, – поправляет Лотта, с трудом сдерживаясь.
– Черт с ним, с английским! – сердится Свен. – Hetishaar!
Но это не волосы.
Будь это волосы, тогда получается… Лотта в растерянности: получается, что лось, медведь или ковбойская лошадь умерли прямо здесь, или сюда приплыл раздутый труп, а потом лопнул от жары и залил все вокруг мохнатым фонтаном из запекшейся крови.
Каноэ во что-то врезается, но в воде ничего быть не должно – значит, догадка верна?
Девушка вскрикивает, по лицу бегут слезы, дыхание сбивается – она на грани истерики.
– Свен! – кричит Лотта, крепко держась за борт каноэ, и вместо очередного глухого удара слышит звук мелких шажков – даже не всплески, просто рябь на поверхности воды. Косяк рыбы? Летучие мыши прилетели половить насекомых над поверхностью озера? Контейнер с мусором, который швырнули в воду днем и он никак не доберется до другого берега?
Что бы то ни было, она отодвигается подальше.
– Свен, Свен, Свен! – повторяет она, с каждым разом все тише – ей кажется, что голос делает ее мишенью.
Зачем их вообще понесло в Америку?! Тоже мне, большое приключение!
Лотта оборачивается к пирсу, к свету, который точно настоящий, и вдруг тот мигает, гаснет и зажигается вновь – нет-нет, не гаснет, просто между ней и источником света что-то прошло.
Через несколько секунд по воде грязным намеком разносится хлюпающий звук, похожий на влажный треск. Оттуда, где был Свен? Или она сместилась, и где теперь Свен, непонятно.
Лотта встает, чувствуя себя беззащитной как никогда, хотя темнота такая, что даже рук не видно.
Она едва не падает за борт – это вдруг стал кричать Свен. По-голландски, по-английски, по-человечески, только совсем первобытно – так вопят лишь раз в жизни, понимает Лотта.
Все, что Лотта может разобрать – Wat is er mis met haar mond? Потом раздается бульканье, и голос резко обрывается.
Лотта пытается грести к берегу, прочь отсюда, прости, Свен, прости, и ты, Америка, тоже прости, зря мы нарушили твой покой ночью, проехали бы себе через Айдахо, она всем так и скажет, нечего делать в этой Америке, если только выберется…
Рука девушки погружается по локоть в ковер из волос, гнили и кишок, эта дрянь свисает с нее волокнами, заползает в каноэ, обволакивает ее, но она не обращает внимания, лежит на животе и изо всех сил гребет к берегу; кончики пальцев пробиваются вниз, где вода еще холоднее.
Раз, два, двадцать раз, а потом рука касается чего-то твердого. Ей чудится: в замедленной съемке возникает мертвая лошадь и плывет под водой, подушечками пальцев Лотта проводит по белому ромбу меж лошадиных глаз, от легкого прикосновения огромное мертвое тело погружается еще глубже.
Лотта отскакивает, прижимает руку к себе, и тут мимо проплывает то, к чему она прикоснулась – белая крышка холодильника, вся в красных пятнах.
Девушка мотает головой – нет-нет, не может быть! Потом – что еще ей делать? – переваливается за борт с другой стороны, борется со щупальцами гнили, которые лезут ей в рот, тянутся к горлу, наконец вырывается на волю и что есть силы гребет к тусклым огням Пруфрока, как бывалый пловец начальной школы на соревнованиях по плаванию.
Телефон, оставшийся в тусклом пакете, продолжает вести съемку – пустое алюминиевое каноэ, размытый угол мини-холодильника. Телефон помалкивает, но слушает.
И слышит, как Лотта вскрикивает.
Но крик тут же обрывается.

Перед самым рассветом
Джейд Дэниэлс эдаким неуклюжим увальнем – лучше не скажешь – вваливается на стройплощадку «Терра Новы». Еще темно, температура двенадцать градусов, это пятница, тринадцатое марта, в Пруфроке вот-вот начнутся весенние каникулы.
На ней тонкий комбинезон уборщика, в левом кармане лежит канцелярский нож, который отец наверняка назвал бы говнорезом, правая рука сжата в кулак. Под комбезом – девчоночья футболка с надписью «Неприкаянная», чересчур в обтяжку, если кому есть дело, и протертые джинсы, причем большинство дырок на бедрах не от мытья посуды в блинной или перекладывания коробок на отгрузочном складе (Пруфрок – городишко маленький, ничего такого здесь нет), а от того, что она царапает ткань ногтями на седьмом уроке – это урок истории, который Джейд называет «Промывка мозгов-101». Ногти у нее, естественно, черные, волосы должны быть зелеными – хотелось сразить всех наповал, но волосы индейцев краска не берет, хотя на коробке написано «для любых волос», и вышла оранжевая грива, из-за которой полчаса назад она погрызлась с отцом, удрала из дома и заявилась сюда.
Промолчи отец, увидев, как она идет по коридору, Джейд лежала бы у себя в комнате, напялив наушники, и тихо смотрела на тринадцатидюймовом экране телевизора со встроенным видаком какой-нибудь слэшер (пиратская копия).
Но отцу вечно неймется, особенно по вечерам, после шести бутылок, а то и целого ящика пива.
– Видать, морковки переела, дочка, – протянул он с усмешкой и приложился к бутылке.
Джейд покорно остановилась – что поделаешь, если отец окликнул.
Кличку Открывашка Дэниэлс он получил еще в старших классах – продел леску через обшивку, приклеенную к крыше его тачки, украсил гирляндой из рыболовных крючков, потом повесил на них кольца-открывашки от пивных бутылок, да столько, что обшивка в конце концов свалилась ему на голову, когда он мчался сквозь ночь на скорости семьдесят миль в час.
Джейд знает – эта авария должна была отправить его на тот свет. Вот было бы здорово! Джейд уже успели зачать, и на ее существовании это бы никак не отразилось. Зато ее жизнь потекла бы по гораздо менее убогому руслу – она жила бы с матерью, а не с так называемым папашей.
А теперь она обречена расти под одной крышей с настоящим страшилищем, потому что в аварии горе-папаша переломал все кости, лицо стало как у Фредди, и всем, кто еще не успел из комнаты слинять, он заявляет, что, мол, пьяницам и индейцам Господь улыбается.
С чем Джейд категорически не согласна, будучи наполовину индианкой и дочкой своего отца – в ее случае число улыбок свыше практически равно нулю. За примером далеко ходить не надо: отцовский собутыльник, Фарма, хихикнул над шуткой отца про оранжевые волосы, дернул подбородком в сторону Джейд и говорит:
– Ха, есть у меня морковка, пусть попробует…
Джейд оскалила зубы, ненавидя себя всей душой, но думала, что отец отвесит этому ходячему неудачнику подзатыльник или хотя бы ткнет локтем в бок в качестве предупреждения. Как минимум Открывашка Дэниэлс мог бы шепнуть своему школьному приятелю: подожди, пока она уйдет, братан. Даже этого бы хватило.
А он только пьяно хмыкнул – мол, шутку оценил.
Будь рядом мама Джейд, вмазала бы ему локтем, сверкнула глазами, но нет такого счастья. Кимми Дэниэлс живет всего в трех четвертях мили отсюда, но это бесконечно далеко, как в другой галактике. Кимми сошла с орбиты Открывашки Дэниэлса, и Джейд знает, что оно к лучшему.
Джейд понимает, что зря остановилась в гостиной. Надо было не тормозить, идти себе дальше, пробиться сквозь дым и пьяные шуточки. Если уж застряла и не нашлась с ответом, считай, признала поражение.
Она окинула Фарму тяжелым взглядом.
– Мой папа сказал так про морковку, потому что девочки, которые хотят похудеть, только морковь и едят, и белки глаз у них становятся оранжевыми, типа перестарались, – пояснила Джейд, прикоснувшись к волосам, чтобы Фарма понял. – А ты – говноед, потому что у тебя глаза того самого цвета.
Фарма подскочил, пустые стаканы с кофейного столика загремели на пол, но на сей раз отец Джейд, не спускавший с нее глаз, остановил приятеля.
Фармой того прозвали потому, что в один прекрасный день он работал в аптеке, и Джейд не сомневается: там он продержался именно один день.
Отец Джейд, по обыкновению, прикусил щеку изнутри, и Джейд с отвращением увидела между зубами губчатую ткань шрама.
– Язычок в маму.
– Если б только язычок, – поддакнул Фарма, и Джейд зажмурилась, чтобы выкинуть их слова из головы.
– Точно, а еще… – начала она, сама не зная, чем закончит, но договорить ей не удалось – Открывашка поднялся и, не спуская глаз с Джейд, спокойно обошел кофейный столик.
– Только попробуй! – выпалила Джейд. Хотя ее сердце подрагивало как натянутая тетива, она даже не отшатнулась от противного, маслянистого дыхания и неприятного жара, исходящего от отца.
– Будь это двести лет назад… – протянул он, даже не собираясь заканчивать, потому что вечно твердил одну и ту же чушь: он-де родился слишком поздно, к этому веку не приспособлен, ему самое место в прошлом, в те времена он вписался бы идеально, своими руками снял бы скальп с каждого переселенца, который пришел поганить плугом их землю, строить на ней жилье, завязывать чепчик – да что угодно.
Ага, как же. В лучшем случае ошивался бы у ворот индейского форта, ждал бы, когда обломится выпить.
– Я бы тебя через колено, – добавил он, и на сей раз, вместо обычной словесной перепалки, Джейд вскинула правый кулак, уперлась ногами в пол, развернула корпус, напрягла плечи, и все ее неспортивное, нетренированное тело собралось в боевую стойку.
Открывашка как ни в чем не бывало присосался к бутылке. Возможно, нападение и удалось бы. Раньше Джейд себе такого не позволяла, поэтому он особо не парился. С другой стороны, этому лоху доставалось всю его дурацкую жизнь, в итоге у него выработалась чуйка. Либо чуйка, либо Бог и правда ему улыбался.
Ему, но не его дочери.
Легким движением левой руки он перехватил кулак Джейд, притянул ее лицо к своему и тихо сказал:
– Не вздумай распускать руки, дочка.
– Не руки, – прошипела Джейд прямо ему в лицо, – а ноги! – И тут же шибанула его коленом по яйцам, будто в каблуке у нее выстрелила ракета, и пока он корчился над кофейным столиком, под звон посыпавшихся на пол пустых бутылок, вылетела через сетчатую дверь и скрылась в ночи в чем была.
Рабочий комбинезон подвернулся по простой причине – висел на бельевой веревке, изрядно заиндевевший, ведь никто не ожидал, что погода выкинет такой фортель. Несмотря на холод, Джейд натянула комбез только в конце квартала, внимательно оглядев улицу.
– Алиса, – напоминает она себе на другой стороне озера, нетвердой походкой проходя через открытые ворота стройплощадки, где работа идет круглые сутки.
У Алисы, последней девушки из «Пятницы, 13-го», волосы тоже типа рыжие, так?
Так, кивает Джейд со зловещей улыбкой, значит, покраска не просто удалась – это знак свыше, судьба. Ведь сегодня пятница, тринадцатое, то есть святой день. Вообще-то она в ярости, напоминает себе Джейд. Если ты в ярости, тут уж не до улыбок. С ее переохлаждением надо где-то укрыться. Шерифу Харди она скажет, что отец напился и выгнал ее из дома, как в прошлый раз.
Надо перетерпеть. Сменить трясучку на посиневшие губы и сухие глаза. Примерный план Джейд был такой: выйти на городской пирс – место все-таки публичное, антураж соответствующий, кто-то обязательно ее найдет, и она не замерзнет до смерти. Но потом она заметила мерцающий свет на площадке и ночной бабочкой устремилась туда.
Мерцание оказалось костром. Не настоящим, но… Джейд улыбается, осознав, что именно видит перед собой: работяги из ночной смены взяли одноковшовый погрузчик, соскребли с площадки все обломки и мусор – возможно, их последнее задание перед окончанием смены, – высыпали весь хлам в большой стальной контейнер, приподняли его над землей, опустили внутрь горящую тряпку и держали, пока не разгорелось.
Неплохой способ избавиться от мусора, думает Джейд. Для Пруфрока, где народу уже и так кот наплакал, может быть, самый лучший.
Право подойти к огню и погреться с работягами, как считает Джейд, ей дает измызганный комбинезон, ведь и по будням, и в выходные она моет полы, опорожняет мусорные баки и драит туалеты. На груди вышиты ее инициалы ДД – Дженнифер Дэниэлс, – и среди работяг она вполне сойдет за свою: не бог весть какая важная птица, но клеркам надо знать, как к ней обратиться, если где-то что-то замусорится или прольется.
– Здоро?во! – говорит она всем сразу, стараясь ни с кем не встречаться взглядом, не привлекать лишнего внимания. Джейд сразу понимает, что «здоро?во» звучит неуместно, они могут и оскорбиться, но уже поздно.
Один, в желтых очках-консервах – Стрелковые Очки, так? – молча кивает, потом наклоняется и плюет в огонь.
Парень рядом с ним в разных перчатках укоризненно толкает Стрелковые Очки в бок и кивает в сторону Джейд – разве не видишь, что с нами дама?
Дав понять, что это ерунда, Джейд подвигается ближе к костру и, набрав побольше слюны, плюет в огненный вихрь, и от жара ее ресницы слегка загибаются.
Работяга в выгоревших зеленых штанах, заправленных в ковбойские сапоги, одобрительно хмыкает.
Джейд вытирает губы тыльной стороной ладони – от холода онемели и губы, и руки, – а сама оглядывается по сторонам.
Внутри площадки все выглядит так же, как сквозь десятифутовый сетчатый забор: паллеты, поддоны со стройматериалами, землеройные машины и рычажные подъемники, разбитые вилочные погрузчики и покрытые коркой цементные желоба, грузовики, припаркованные прямо там, где их застали сумерки и принесли с собой настоящую прохладу. Тяжелое оборудование – фронтальные погрузчики и бульдозеры – стоит по эту сторону огороженной территории, сзади длинношеим динозавром возвышается силуэт экскаватора, дальше кран – бесспорный король, чьи ноги застыли на полпути между костром и баржей, которая переправляет оборудование через озеро Индиан.
Баржу доставила колонна полуприцепов, потом ее собрали на месте, прямо перед каникулами в День благодарения, и для Пруфрока это стало целым событием – для младших классов даже устроили выездную экскурсию, чтобы посмотреть на чудо техники. И с того самого дня местные не в силах отвести от нее взгляд. И не скажешь, что длинная, плоская посудина способна тащить десятитонные тракторы, но каждый раз она проседает под их весом, будто думая – я могу, я могу, и действительно справляется. Маясь на седьмом уроке, Джейд с замиранием сердца – за что себя ненавидит – наблюдает за чудовищным экскаватором, который балансирует на задней части баржи.
Хочется ли ей, чтобы экскаватор соскользнул, рухнул в Утонувший Город под озером, или пусть вода медленно поднимается, наползает на высокие шины, и никто этого не заметит, пока не будет слишком поздно?
Годится любой из вариантов.
На другом конце пути этого парома – «Терра Нова», которую Джейд презирает просто из принципа. «Терра Нова» – богатая застройка на другом берегу озера, раньше там был национальный заповедник, но потом, благодаря маневрам хитроумных юристов, с края удалось отрезать участок, который газетчики называют самой закрытой общиной во всем Айдахо – «только для избранных, и даже дорог поблизости нет!» Попасть туда можно либо на лодке, либо на воздушном шаре, либо вплавь, однако воздушные шары плохо справляются с горными ветрами, а вода в озере ледяная почти весь год.
«Терра Нова», о чем с гордостью сообщают газеты, означает «Новый Мир». Как сказал один из будущих жителей поселка – и фразу тут же подхватили, – если старые земли давно освоены, надо искать новые.
Сейчас там строятся десять коттеджей, причем с такой головокружительной скоростью, будто смотришь фильм в замедленной съемке.
Вероятно, все эти предприниматели, финансовые воротилы и магнаты даже не подозревают, что к востоку от Пруфрока, если идти к «Терра Нове» вдоль плотины, с определенной точки виден просвет. Там находится старый, заросший травой летний лагерь: девять полуразвалившихся хижин на фоне известковой горы, часовня без боковых стен, по сути, просто низкая крыша на столбах, и дом для собраний, где никто не собирался уже целую вечность. Если не считать призраков детей, убитых в этих краях пятьдесят лет назад.
Для всех в Пруфроке это Кровавый Лагерь. Дайте «Терра Нове» пару лет, считает Джейд, и Кровавый Лагерь станет полем для гольфа, где каждую игровую лужайку назовут в честь одной из хижин.
Это кощунство, заявляет она всем, кто готов слушать, хотя обычно ее слушает только мистер Холмс, учитель истории штата. Нельзя делать ремейк «Изгоняющего дьявола» или сиквел «Ребенка Розмари», нельзя проявлять неуважение к земле, по которой ходил настоящий слэшер! Есть вещи, которые лучше не трогать. Правда, в городе всем наплевать. Или же людей устраивает плата в пятнадцать долларов в час, которую сладкоголосые агенты «Терра Новы» дают каждому, кто готов наняться. Например, Открывашка Дэниэлс. Отсюда и пивная река, по которой он плывет уже пару месяцев.
Только эта сделка – не то, чем кажется, вот в чем штука. Трудяги продают не свое время, труд, пот – они продают Пруфрок. Едва «Камелот» начнет рассекать по озеру Индиан, изменится абсолютно все, как заявил в своей обличительной речи мистер Холмс. Прежде покосившиеся заборы, машины с бамперами от других тачек на этой стороне озера считались нормой – так было всегда. Теперь, с появлением «Терра Новы», у пирса паркуются «Порше», «Астон Мартины», «Мазератти» и «Рендж-Роверы», а машины Пруфрока начинают смахивать на склад утильсырья на колесах. Когда обитатели Пруфрока направят бинокли на другую сторону озера и увидят, как живут богатые и знаменитые, то наконец осознают, что сами они живут совсем по-другому: сгнившие заборы, крыши, которые следовало бы перекрыть еще пару лет назад, разбитые подъездные дорожки, старомодные юбки и устаревшие лет десять назад подплечники – чтобы мода поднялась на высоту восьми тысяч футов, требуется время.
Недавно, делясь своими грустными наблюдениями, мистер Холмс – это его последний семестр перед выходом на пенсию – сказал, что «Терра Нова» хочет сделать другую сторону озера привлекательной и безмятежной, красивой и первозданной. Ее не волнуют проблемы Пруфрока, который скоро останется на обочине жизни среди растоптанных окурков, следов от мочи за шинами высотой в дом, кусочков железных уголковых профилей, вдавленных в грязь слой за слоем вместе с одинокими шайбами и сорванными болтами… Джейд дала себе слово, что после окончания школы не останется здесь ни на минуту. Отправится хоть в Айдахо-Сити, хоть в Бойсе – если разобраться, перед ней весь мир. Куда угодно, лишь бы подальше отсюда!
Но это, как и борьба с переохлаждением, – потом.
Джейд потирает руки над огнем, не обращая внимания на летящие искры. Если она и морщится, то это вполне позволительно, ведь она девушка и ей не стоит находиться здесь в такое время.
– Ну как ты? – спрашивает Стрелковые Очки.
– Лучше не бывает, – откликается Джейд, чуть усмехаясь. – А ты?
Вместо ответа Стрелковые Очки пытается как можно незаметнее переглянуться с другими работягами, хотя те стоят слишком близко и незаметно не получается.
– Я помешала? – громко спрашивает Джейд.
Разные Перчатки пожимает плечами, что значит «да».
– У вас тут что – поминки? – Джейд вглядывается в их лица.
– Верно подметила, – признает Ковбойские Сапоги, вытирая нос.
– Я не католичка, – сообщает Джейд, отстраняясь вместе со всеми от сполоха искр, – но разве на поминках не принято выпивать?
– Рассуждаешь как ирландка, – усмехается Разные Перчатки.
– Дай угадаю! Тебя зовут… Макаллен? Макхортер? Мак-что-то-там?
– Не путай с шотландцами, – вмешивается Стрелковые Очки, глядя в огонь. – У ирландцев – О’Шонесси, О’Брайен – «О» означает, кто чей сын, то есть от кого – так я и запомнил.
– А чьи тогда лепреконы? – спрашивает Ковбойские Сапоги.
– Тс-с, ты ведь индеец, – напоминает ему Стрелковые Очки. – А мы говорим про Европу, ясно?
– Я тоже, – признается Джейд.
– Тоже лепрекон? – Разные Перчатки смотрит на нее с улыбкой.
– Индианка, – уточняет Джейд и представляется Ковбойским Сапогам: – Племя Черная Нога, если верить отцу.
– То есть Черноногие? – спрашивает Стрелковые Очки.
– Из Монтаны или из Канады? – подхватывает Разные Перчатки.
Джейд не говорит, что в начальной школе относила себя к племени шошонов, ведь на уроках по обществоведению им говорили, что именно это племя родом из Айдахо. Раз она живет в Айдахо, так тому и быть. Но потом из Монтаны пришел рождественский чек в конверте с племенной печатью черноногих – она его сохранила, спрятала вместе с кассетой «Кэндимена». Кроме того, в детстве она думала: если ты наполовину индианка, то, чем старше и выше становишься, тем больше индейская кровь берет верх, и когда-нибудь она станет такой же чистокровной, как ее отец.
– Черноногие, – подтверждает она с напускным авторитетом. – А я что, по-твоему, сказала?
– Ну да, – соглашается Разные Перчатки, протягивая руки к огню. – Похоже, ты и в самом деле из Черноногих.
– А я приемыш, – признается Ковбойские Сапоги, в порядке знакомства. – Так что могу быть кем угодно.
– Он хочет сказать, что он – дворняга, – поясняет Разные Перчатки.
– Дворнягу тебе в задницу, – огрызается Ковбойские Сапоги, и Джейд мысленно отмечает: на этой стройплощадке «в задницу» прибавляют ко всему что ни попадя. Так что здесь она в своей тарелке.
– Так кто у вас умер? – спрашивает она.
– Не умер, – говорит Ковбойские Сапоги, будто от чего-то отмахиваясь.
– Смотря как понимать «умер», – добавляет Разные Перчатки.
– Грейсон Браст. – Стреляющие Очки произносит имя с уважением.
– Нанимался вместе с нами, – поясняет Разные Перчатки и делано пожимает плечами, будто хочет отогнать непрошеную мысль.
– И дня не прошло после несчастного случая? – спрашивает Джейд, вспоминая, с какой осторожностью добиралась сюда.
Стреляющие Очки невесело хмыкает.
– Это место проклято, – вздыхает Джейд и сразу попадает под прицел немигающих взглядов работяг.
– Вернее, похоже на то, – добавляет она.
– Ты куда шла? – спрашивает Ковбойские Сапоги, намекая на то, что Джейд пора и честь знать.
В азартные игры Джейд не играет, поэтому просто бросает мимолетный взгляд в сторону необъятного озера Индиан, пугающего ее ночной пустотой. Пожимает плечами.
– Не куда, – поправляет Разные Перчатки, пристально глядя на Джейд. – А откуда?
– У него имя убийцы, – отвечает она на вопрос, который он и не думал задавать.
– Ты о чем? – недоумевает Ковбойские Сапоги.
– Грейсон Браст. Имечко как у персонажа из ужастика. Разве не понятно? Грейсон Браст – в одном ряду с Гарри Уорденом, Билли Лумисом, Джоном Уэйкфилдом, Виктором Кроули и Сэмми Гэрром. И Джейсон Вурхиз тоже. Подходящие имена для убийц, верно?
– Поранилась? – спрашивает Разные Перчатки, и Джейд смотрит, куда он показывает: по левому карману ее комбинезона медленно расползается красное пятно – это когда она, добираясь сюда, щелкала клинком своего прижатого к ноге рабочего ножа.
– Да, сегодня я в красном, – цитирует она, отмахиваясь от неуместной заботы, хотя мелкие шрамы на ее бедрах так и просятся наружу. Все молчат, и становится ужасно неловко, поэтому Джейд отодвигается от огня. – Ты прав. Надо быть осторожней. Не торчать у открытого огня.
– Ты ведь… – начинает Ковбойские Сапоги, но осекается. – Я думал, ты говорила…
– О слэшерах. – Джейд выдает свою самую злобную ухмылку. – Я говорила о слэшерах. Из-за них мне надо держаться от костра подальше. Я уборщица, то есть охранница – тот, кто следит за порядком, понимаешь? Когда надеваю комбинезон, я практически комендант Пруфрока. И если стоять близко к огню, рукав может загореться, а там и я вместе с ним, и тогда…
Джейд стирает с лица улыбку.
– Неужели не слышали про Кропси? – Джейд оглядывает рабочих в надежде, что прозвище им знакомо. – Слэшеры начала восьмидесятых, Алекс.
Стреляющие Очки недоуменно хмыкает.
– Ладно, ладно. – Джейд прикидывает, с чего лучше начать, чтобы они поняли. – Допустим, ты – главный и единственный комендант лагеря Черноногих. Как в «Сожжении». Не как в «Кровавом лагере» из фильма, а как у нас – просто так называется место поблизости, но пока забудьте о нем. Это как… Хиггинс Хэвен снимался в третьей части «Пятницы, 13-го» и «Изощренном кошмаре», так?
– И ты – уборщица в этом лагере, – вставляет Ковбойские Сапоги, подыгрывая ей.
– Если я Кропси, тогда да, – соглашается Джейд, отметая все остальное. – У меня своя хижина, я слежу за порядком. Но эти детишки, эта шпана, мой труд не ценят. И потом, все происходит в летнем лагере. Там своя система поощрений и наказаний.
– Знаю я такие лагеря, – кивает Стрелковые Очки.
– Ты бывал в летнем лагере? – удивляется Разные Перчатки.
– Я про систему наказаний, – уточняет Стрелковые Очки.
– Значит, я Кропси, уборщик, комендант, – продолжает Джейд, пока им не надоело слушать. – Моя работа – отмывать кровь в душевых кабинках. Сгребать отрезанные пальцы со дна каноэ. Если кого-то смерть застигла в осином гнезде, кого-то пронзила стрела, кого-то рубанули топором – я все вычищаю. И вдруг детишкам приходит в голову, что меня надо проучить, точнее, как-нибудь разыграть. В лучших традициях летнего лагеря, ясно?
– У меня в грузовике есть куртка, сходи возьми, – перебивает Ковбойские Сапоги. Наверное, видит, что челюсть у Джейд трясется и мускулы вокруг глаз так и дергаются. Но это не от холода – от возбуждения. Мистер Холмс давно ее бы оборвал, поднял руку и сказал: извини, милая, хватит с меня сочинений про фильмы ужасов. Но им-то рассказать можно?
– И вот какую штуку придумали эти детишки, – продолжает Джейд, понизив голос и входя в роль, – стащили где-то бутафорский череп и решили подкинуть его в спальню Кропси, то есть в мою, пока я сплю. И вот они ставят его там, в глазницах зажигают по свече и хлопают по подоконнику, чтобы я проснулась. Прикиньте, что было дальше! Розыгрыш удался, я просыпаюсь в ужасе, а тут такой кошмар – горит моя хижина! Думаете, на этом все? Черта с два! Я спросонья паникую, смахиваю череп на кровать, простыни вспыхивают, а рядом зачем-то стоит канистра с бензином. Может, от детишек спрятала, чтобы не покалечились по глупости.
– Твою мать! – переживает Стрелковые Очки.
– Теперь проматываем на пять лет вперед, – рассказывает Джейд, словно у костра в лагере. – Я, Кропси, в пожаре не погибла. Выжила, типа. Только вся подплавилась да оспинами покрылась, ношу пальто до пола, шляпу надвигаю на нос, потому что кожа под лучами солнца только что не шипит, в пиццу превратилась, сплошь шрамы – это еще за три года до Фредди, круто?
– И перчатки возьми. – Ковбойские Сапоги начинает стягивать перчатки.
– Зачем мне перчатка?! – отмахивается Джейд, раззадорившись. – Первого, кто попадется, я убью ножницами!
– Может, нам… – обращается Стрелковые Очки ко всем, кроме Джейд.
– Тсс, – шикает Разные Перчатки, увлекшись рассказом.
Джейд не скрывает усмешки.
– К тому времени, когда я возвращаюсь в лагерь Черноногих – Черноногих, множественное число, – ножницы увеличились в размере. Можно сказать, превратились в секатор. И вообще… при чем тут садовые ножницы, как думаете? При чем тут секатор? Думайте хорошенько. Может, сообразите? Мой учитель истории не смог.
– Как насчет звонка другу? – уточняет Стрелковые Очки.
– Надо вернуться к розыгрышу! – Джейд вглядывается им в лица, словно ведет допрос. – В глазницах черепа горят две свечи. И вот я просыпаюсь, вижу, что всему, что считала в жизни хорошим, приходит конец – какая будет моя первая реакция? Захлопнуть эти глаза, уничтожить их, чтобы эта кошмарная хрень на меня не напала? Но если под рукой только один нож, чтобы вскрывать конверты, мне хана. Потому что его можно воткнуть либо в левый глаз, либо в правый – так эта хрень никуда не денется, а череп превратится в одноглазого пирата. Другое дело, если у меня ножницы, как в «Шизоиде», снятом на год раньше, тогда я выколю оба глаза сразу. Для кошмара, в котором я проснулась, ножницы – самый подходящий инструмент! И вот прошло пять лет, я вернулась в старый добрый лагерь Черноногих, а там чертова туча кандидатов на тот свет! Простые ножницы тут не годятся. То ли дело секатор – остаешься на безопасном расстоянии, а сам – чик-чик-чик! – Джейд показывает, как это делать, нацеливается на горло каждого. Они смотрят на нее молча. – Кстати, до восемьдесят первого года секатор в слэшерах не использовал никто, вдобавок, смотрится эффектно – блеснет на свету, и, считай, ты уже покойник!
– Может, тебя подвезти? – спрашивает Стрелковые Очки.
– И еще, – продолжает тарахтеть Джейд, забывая перевести дух, – ножницы и секатор отлично подходят к имени героя! Сами подумайте. «Кропси»! Если имя значимое, то не зря же! Загляните в словарь, когда до дома доберетесь. «Кроп» – кромсать, хоть снаружи, хоть сверху. Этим я и занимаюсь летом – мщу детишкам из лагеря. Подлавливаю их – и чик! В лесу, на плоту, в шахте – везде где угодно, у нас в Пруфроке.
– В смысле? – Ковбойские Сапоги оглядывается на приятелей.
– Мне надо быть осторожнее, – объясняет Джейд, протягивая руки к огню. – Подойду слишком близко и загорюсь, а через пять лет нагряну снова и перережу полгорода, как… Эх, я же про другое забыла рассказать! Блин! Представляете, когда снимали «Сожжение», у Тома Савини была с собой отрезанная голова Бетси Палмер из «Пятницы, 13-го», и актеры перекидывали ее друг другу, как волейбольный мяч? Кстати, о «Пятнице» – знаете, что в семьдесят девятом году одновременно с этим фильмом на другой стороне озера снимали «День матери»? Да-да, и съемочные группы по вечерам собирались вместе, пили пиво и понятия не имели, что ш-ш-шлюзы вот-вот откроются – как двери лифта в «Сиянии» – и… Случайно не придумаешь! Нет, вы представляете…
Джейд всей душой против, но глаза у нее на мокром месте.
Стрелковые Очки снимает куртку и набрасывает девочке на плечи. Он ведет ее подальше от мусорного костра, от драгоценного тепла, сажает на пассажирское сиденье запыленного авто последней марки, которое на стройплощадке выглядит крайне неуместно.
– Я в норме, – наконец выдавливает из себя Джейд, пытаясь доказать, что все в порядке, она может остаться здесь и говорить всю ночь, по слэшерам она всю домашку переделала, знает ответ на любой вопрос, только спрашивай, ну, пожалуйста, спрашивай.
– Отвезем тебя… – начинает Стрелковые Очки, вытаскивая ключи из кармана в спинке пассажирского кресла, и Джейд кажется, что он касается пальцами ее спины. – Ты что, и правда сбежала?
Джейд обдумывает вопрос – так долго, что он становится ответом.
– Куда тебя везти? – спрашивает Стрелковые Очки, заводя двигатель.
– Твоя тачка? – отвечает Джейд вопросом на вопрос. Она вытирает лицо, переводит дыхание и дышит полной грудью, глубоко, будто вот-вот разревется.
– Нет, вроде бы Коди, – уточняет Стрелковые Очки и кивает в сторону то ли Разных Перчаток, то ли Ковбойских Сапог. – Мы ее освоили.
Значит, Ковбойские Сапоги.
– Да иди ты! – Джейд замирает – проверить, понял ли тот, что она говорит на одном с ними языке. – Освоили – значит, вы ее… с-с-сперли.
Она ненавидит себя за то, что дрожит, что показывает слабость, что тело ее подводит. Ничего, пройдет. Если в теле еще теплится надежда, оно вполне может отогреться.
– Тачка мешала, когда мы на прошлой неделе разгружали баржу, – объясняет Стрелковые Очки, пожимая плечами. – Мы перевезли ее сюда, чтобы не помять во время разгрузки.
– Это же не значит, что теперь она в-в-ваша.
– Явится хозяин – вернем.
– Может, она м-м-моя. – Плечи Джейд дрожат, хотя на них накинута куртка.
Стрелковые Очки хватает с панели авто блестящую розовую ковбойку с надписью «Дедвуд» и трясет ею перед Джейд.
Джейд улыбается – все ясно. Любитель ужастиков на такую рубашку никогда не позарится.
– Куда едем, последняя девушка? – спрашивает Стрелковые Очки.
От того, что ее так назвали, сердце Джейд замирает. Замирает – и раздувается в груди, как воздушный шарик. Но…
– Это не про меня, – вынуждена признать Джейд, глядя сквозь собственное отражение в окно машины. – П-п-последние девушки – они девст… они ч-ч-чистые… не такие, как я.
– Ты не ответила.
– Я покажу. – Джейд кивает направо, в сторону центра Пруфрока. – Т-т-теперь ты.
– Что я? – удивляется Стрелковые Очки, аккуратно, по одному колесу, двигая машину через лежащую на боку часть забора. Выехать удается с трудом. Но когда он включает фары, Джейд касается его руки и мотает головой – не надо. Он послушно гасит свет. Впечатление такое, что они едут через церковь.
– Прежде я здесь не бывал. – Стрелковые Очки имеет в виду Пруфрок, который спит безмятежным сном.
– Повезло, – откликается Джейд, а по спине снова бегут мурашки – предала родной город. – Сверни сюда.
Стрелковые Очки, уверенно перебирая руками, сворачивает влево, машина неспешно едет мимо аптеки, мимо банка, и ощущение церкви пропадает. Теперь они словно плывут через картину под названием «Загадочные городки в горах», «Озерная пастораль», «Пусть 1965 год не кончается никогда».
– Твоя очередь. Я про себя рассказала – теперь ты. Иначе нельзя. Ты мне, я тебе, Кларисса.
Стрелковые Очки медленно водит головой из стороны в сторону, явно думая: девочка продрогла до костей, но держится молодцом.
Джейд кивает – да, она такая.
– Где ты провел последние четыре года?
– Я был… – начинает он и вдруг поджимает губы, смотрит перед собой в нетронутую фарами тьму.
– Расскажи про своего приятеля, – предлагает Джейд. – По которому вы не справляли поминки. Который не умер, или что там с ним случилось.
– Грейсон.
– Он уехал погостить к какой-нибудь дальней тетушке? И у нее в сарае вилы, в руках спицы, а в голове всякая муть?
Стрелковые Очки смотрит на нее искоса.
– Так обычно и случается, – объясняет Джейд, пытаясь показать, что не имела в виду ничего плохого. – Человека обидели, зло над ним подшутили, вот ему и надо уехать надолго, чтобы все о нем позабыли, зато потом, когда вернется, будет настоящий с-с-сюрприз.
– Ты сказала, что это место проклято.
– А знаешь, что фильм «Пятница, 13-е» хотел переплюнуть «Хэллоуин», но под конец забыл, что к чему, и переключился на «Кэрри»?
– Почему ты столько говоришь про ужастики?
– Слэшеры, – привычно поправляет Джейд.
– Не пойми меня неправильно, но тебе не приходило в голову, что ты просто прячешься…
– Разве ужастики не могут нравиться просто потому, что они классные? Обязательно надо искать серьезное объяснение?
– Я к тому, что у тебя нога кровит. Ты в норме?
Джейд его уже не слышит – она толкнула дверцу и выкатилась в холодную ночь, потому что больше нет сил терпеть – отца, город, школу. Вопросы, взгляды, суждения. Ловить грустные взгляды чудаковатого шерифа Харди. Учитель Холмс задает одни и те же вопросы всякий раз, когда она сдает письменную работу. А теперь еще и работяги со стройки, которых она раньше в глаза не видела, носятся с ней как с маленькой!
Да пошли вы все!
Джейд падает на четвереньки, как кошка, вскакивает и бежит вдоль пирса – так бегут, когда шнурки развязались, когда приходится вскидывать подбородок, потому что знаешь – бежишь слишком быстро. Она промчалась до середины пирса, и тут вспыхнули огни угнанной машины, перед ней возникла ее собственная тень и с деревянного настила нырнула в воду.
Надо бы остановиться, но доски скользкие – отлично, чем не прекрасное завершение прекрасной ночи: она взлетает над краем пирса, как летом прыгают дети, только до лета еще далеко, ей семнадцать лет, на улице минус один градус, а рассвет даже не зачинается.
Последнее, о чем Джейд успевает подумать, срываясь с пирса, – как глупо, что мерцающий свет вдруг застыл и больше не мигает, – и задерживает дыхание перед нырком в ледяную воду, пытается вспомнить слэшер, где действие происходит в снегу, но в голову приходят только «Холодная добыча» и «Холодная добыча 2», этого маловато, чтобы кровь не замерзла.
Вместо того чтобы поднять тучу брызг или пробить корку тонкого льда, которая вполне могла там оказаться, Джейд плюхается на дно зеленого каноэ, привязанного здесь всегда. Весла нет, нужно приносить свое.
Каноэ покачивается и чуть проседает.
Джейд садится, обхватывает руками затылок. Перед глазами все расплывается, и тут она слышит звук шагов, отвязывает шершавую нейлоновую веревку, ногой отталкивается от пирса и плывет навстречу темноте. На поверхности озера неторопливо потрескивает холстина льда. Чтобы не видеть Стрелковые Очки, который стоит на пирсе и ищет ее, Джейд эмбрионом сворачивается на дне каноэ, и бортовые кромки с обеих сторон надежно укрывают ее оранжевую гриву, посиневшие губы, окровавленную левую ногу, черное как смоль сердце.
И она всхлипывает, ненавидя себя за слабость.
Нет, последней девушкой ей не стать. Последние девушки – хорошие, простые, с неиссякаемым запасом храбрости, внутри у них нет ни чувства вины, ни стыда, ни гноящихся ран.
Настоящие последние девушки хотят лишь одного – чтобы ужас закончился. Они не сидят допоздна, моля режиссеров Крэйвена и Карпентера, чтобы те прислали кого-нибудь из своих извергов хотя бы на выходные, хотя бы на ночь или на танец – на последний танец!
Вот и все, что нужно Джейд в этом мире. Но ей достался Открывашка Дэниэлс вместо отца, Пруфрок в качестве тюрьмы, и школа – камера пыток.
Убей их всех, молит она в сердцах. Господи, разберись с ними!
Или не разбирайся, пусть себе плавают лицом вниз на мелководье. Тоже сойдет.
Джейд усмехается сквозь слезы, хлопает себя по нагрудному карману в поисках сигареты, которой нет, – она впопыхах схватила комбинезон, сушившийся на бельевой веревке.
От пирса каноэ унесло довольно далеко – свет фонаря уже не достает. Джейд садится, собирается с мыслями и продолжает свой монолог, хотя мусорный костер давно превратился в мерцающее пятнышко на берегу: «А вы знаете, что парня из фильма «Челюсти», которого съела акула, тоже зовут Вурхиз?» – спрашивает она работяг-строителей, и все трое удивленно улыбаются. «Да-да, юным Вурхизам лучше в воду не лезть, прикиньте? Я не это хотела сказать, ладно, проехали. Когда Джейсон в замедленной съемке выныривает из воды, Алиса плывет в каноэ, ей ничего не угрожает, и уже пошла музыка для титров, – это же эпизод для «Кэрри в пятницу», это и есть самая суть, основа Золотого Века слэшеров, восьмидесятые, и… И он приближается, обнимает ее сзади вовсе не потому, что хочет ей навредить, нет, он просто ребенок, беспомощный мальчишка, у которого все пошло наперекосяк, и он тонет, он в ужасе, цепляется за что ни попадя! Ему страшно, а она… она должна его спасти, защитить, уберечь!»
Джейд опускает голову – чтобы воздух в груди был чуть теплее. Легкие напрочь заледенели, наполнились чем-то густым и твердым.
Это не просто переохлаждение, шериф Харди, мистер Холмс.
Теперь она – Алиса в конце фильма «Пятница, 13-е», когда пятница переходит в субботу, она – Алиса и плывет по озеру в каноэ, ждет, когда случится чудо, хочет пробыть там как можно дольше, чтобы Джейсон заметил ее на поверхности и начал подниматься, подниматься…
– Я здесь, – произносит Джейд, ошалев от холода, и улыбается – ей уже не больно.
Чтобы облегчить Джейсону поиск и сделать ему приятное, она вытягивает левую руку, правой щелкает острым, как язычок, лезвием рабочего ножа и решительно рассекает запястье, а не просто елозит ножом туда-сюда, желая привлечь к себе внимание.
Джейд внимательно наблюдает за густой красной струей.
– Я здесь, я… я… – И умолкает, завороженная видом собственной крови, скопившейся на поверхности студенистого озера.
Она на семьдесят процентов уверена, что в тумане маячит безобразное, оплывшее лицо, растягивает в ухмылке рот, полный огромных, сросшихся зубов. Джейд улыбается в ответ, смотрит по сторонам, прощаясь с Пруфроком, где выросла, с «Терра Новой», где никогда не бывала, с Кровавым Лагерем, где осталось ее сердце.
– Мамочка, я иду домой, – говорит она нараспев, подражая Оззи Осборну, хотя и знает: грандиозный финал, слэшерская версия смертельного броска ее не ждет – никто не растопырит руки у нее за спиной, никто не заключит ее в смертельные объятия, однако закрывает глаза и притворяется, что все идет по сценарию.
СЛЭШЕР 101
Была у нас одна такая. Это я про себя, мистер Холмс, про Джейд Дэниэлс, надо бы взять вас за руку и поводить по видеосалону слэшерленда, чтобы нагнать пропущенное – из-за истории с перчаткой Фредди меня оставили после уроков, только моей вины тут нет, тем более что лезвия в перчатке Фредди все равно пластиковые. Уже почти октябрь, а ужастики – моя религия. Разве я не могу, как верный последователь, праздновать священные для моей церкви дни?
Но сперва нужно объяснить вам, что такое СЛЭШЕРЫ, уложившись в две страницы.
Принято считать, что слэшеры начались с «Хэллоуина» (ранее – «Убийства няни») или что они вошли в моду, когда в третьей части «Пятницы, 13-го», появилась хоккейная маска, и все-таки многие фанаты и истинные ценители жанра отошлют вас назад, к «Психо» и «Подглядывающему». Но если спросите, кто был первым убийцей в маске, придется уйти совсем в глубь времен, к «Призраку оперы», который вы, вероятно, смотрели еще в старших классах.
Не так важно, что появилось раньше, важнее то, что у слэшера ВНУТРИ, сэр. А внутри у него МЕСТЬ, и только.
Сейчас объясню. Несколько лет назад человек стал жертвой розыгрыша, или даже преступления, сильно пострадал, и вот он возвращается, уже как слэшер, чтобы вершить свое жестокое правосудие, и ему не нужны ни объяснения, ни извинения. Его миссия – учинить резню, и сам он не остановится.
Взять, к примеру, Джейсона Вурхиза и Фредди Крюгера. Почему они стали слэшерами? Джейсон ТОНЕТ в озере из-за досадного недосмотра, а Фредди незаконно казнит толпа, и вожатые лагеря, которые допустили, что ребенок утонул, и родители, которые стали этой толпой, так и не понесли наказания, так и жили себе дальше, и эта несправедливость придает слэшеру сил. Что до Майкла Майерса из «Хэллоуина», то наш Ахав, то есть доктор Лумис, называет его злодеем, но злодея из него СДЕЛАЛИ, мистер Холмс. Он стал жертвой преступления – НЯНЯ должна была как следует за ним смотреть, а не устраивать стриптиз для своего парня. Майкл вполне мог попасть под машину, задохнуться, подавившись леденцом, найти столовые ножи и порезаться насмерть.
Из трех вариантов сработал только один, мистер Холмс. Иначе фильм был бы намного короче.
Что касается Призрака из «Крика», Билли, он же Призрачное Лицо, утверждает, что слэшер без мотива еще страшнее, но это вовсе не значит, что мотива у него нет. У мамы Сидни, последней девушки, роман с его отцом, семья распадается, и через год он начинает мстить.
Что я хочу сказать? В слэшере зло всегда наказуемо. Съемочная группа, которая снимала «Смертельный пранк» много лет назад, тоже получила по заслугам – десерт с кровавой вишенкой на торте, причем совершенно внезапно, что добавляет ему прелести, поэтому вы, мистер Холмс, должны перейти на мою сторону кинозала, к тому же водичка здесь отличная. Может, чуть обагрена кровью, но покойники сами напросились. Вот вам вкратце моя кровавая исповедь.

Резня в школе
За попытку самоубийства средняя школа Хендерсона наградила Джейд восемью неделями отпуска, точнее, семью, потому что одна из них пришлась на весенние каникулы.
Семь – тоже немало, даже если провести их пришлось в психбольнице в Айдахо-Фолс. Отличная афера. И как ей раньше в голову не пришло? Но и сейчас не слишком поздно. Значит, она теперь бывшая психбольная. Что-то в этом роде.
А у таких дел всегда один конец.
– Что смешного? – спрашивает шериф Харди через консоль белого внедорожника «Форд Бронко» – на этой колеснице он привез ее на последнюю неделю учебы, чтобы Джейд, как положено, окончила выпускной класс.
– Да вот, застряли. – Джейд вскидывает подбородок, указывая на узкую улочку.
– Насчет общественных работ поняла? – спрашивает он, со стоном перекладывая руки на руле, и в его пояснице раздается хруст.
– Двенадцать часов, – повторяет Джейд в третий раз за поездку. Двенадцать часов собирать мусор…
«Прикинь, – сказала бы она лучшей подруге, будь у нее подруга, – меня послали на общественные работы за «незаконное использование городского каноэ»!
«Серьезно? Ну и формулировочка!» – прошептала бы воображаемая подруга с ноткой восторженного негодования.
«Да уж», – кивнула бы Джейд, и эта беседа стоила бы двенадцати часов, которые ей придется собирать мусор.
А так выходит полный отстой.
Зато в школе она сегодня будет звездой, так? Пятнадцать минут славы ей обеспечено: возвращение антигероя. Такой подросток – страшный сон любого родителя. Она же едва не отдала концы, но Стрелковые Очки, задыхаясь, позвонил Харди, тот живо завел свой глиссер с воздушным винтом и метнулся к замерзшей посреди озера Джейд, зажал ей запястье и держал, пока на берегу не приземлилась воздушная «Скорая помощь». Сбежался весь Пруфрок в домашних тапочках, халатах, и, насколько Джейд заметила, хотя была на последнем издыхании, в ночных колпаках с длинными, карикатурными кисточками, которые в настоящей жизни уже пятьсот раз макнули бы в унитаз.
Потешная картина, и Джейд провела достаточно времени в восстановительном центре Тетон Пикс, чтобы вдоволь над ней посмеяться, но на самом деле перед ее мысленным взором возникает не собравшаяся ночью толпа, а шериф Харди: как он выходит из воды, держа ее на руках, как согревает теплом своего тела, как его обвисшие к шестидесяти годам щеки подрагивают всякий раз, когда он издает рык – мол, не дам этой девчонке умереть, только не в мое дежурство.
В слэшерах от местных полицейских толку нет. Таково непреложное правило жанра. И то, что шериф Харди в него не вписывается – еще один гвоздь в гроб ее фантазий.
Сейчас этот гроб весь истыкан гвоздями.
– Ничего колюще-режущего там не припрятала? – Шериф Харди кивает на двери школы, возле которых они, наконец, остановились.
– Топорики и мачете не в счет? – Джейд выдает свою лучшую зловещую ухмылку, берется за ручку двери, но… что это за коричневый конверт с надписью «личные вещи» у Харди в руке?
Харди вздыхает так, будто Джейд причиняет ему боль, и говорит:
– Если хочешь, отвезу тебя назад…
– Не переживайте, шериф, на территории школы – никакого оружия. Все знают, что свои топорики и мачете я держу в Кровавом Лагере – под досками в шестой хижине.
Харди облизывает губы, и Джейд понимает: он не знает, что с ней делать.
Ее это вполне устраивает.
– Это мне? – Она указывает на загадочный конверт, и Харди неуверенно протягивает его ей.
– Просто я хочу… тебя защитить.
Джейд изо всех сил старается выдержать его взгляд, а сама взвешивает на руке неожиданно тяжелый конверт. Что за личные вещи?
– Считайте, что защитили. – Дверца открыта, правая нога касается земли, и не успевает Джейд захлопнуть дверцу и обернуться, как чей-то отец на золотистой «Хонде», скрипнув шинами, задевает ее лодыжки пластиковым бампером.
Джейд отпрыгивает и обеими руками шлепает по капоту. Сквозь наэлектризованную синюю челку смотрит на колени, которые едва не пострадали, медленно поднимает взгляд и буравит лобовое стекло, чтобы заглянуть в душу чужого отца. Душа, как и грудь, изрядно уделана кофе. Джейд неторопливо снимает с капота руки и отводит взгляд лишь в последний момент. Подняв перевязанную кисть руки, придерживая внизу конверт, она гордой походкой идет вперед, под поникшими флагами пробирается сквозь толпу – и вновь вступает под своды знаний, вдыхает их утренний напалм.
Пахнет лаком для волос, средством для мытья полов и украдкой выкуренными сигаретами.
– Встречай, родная школа.
Никому нет дела.
Марля на руке чешется, хочет, чтобы ее сняли, но для Джейд это броня, по крайней мере на сегодня, поэтому пусть остается. Харди повел себя по-джентльменски и не стал спрашивать, хотя в его взгляде читалось: зачем девочке-самоубийце нужна повязка поверх швов, которые давно сняли, поверх шрама? Кстати, неплохо бы замаскировать его татуировкой – в виде растопыренных мертвых пальцев. Конечно, повязка ей ни к чему, хотя на самом деле без нее никак.
Повязка, ясное дело, краденая. Джейд знает, что все лучшее в жизни – краденое. К примеру, этот конверт.
Никто за ней не следит, и она идет в «тихую» комнату, возле дирекции, где может укрыться любой ученик, если ему тревожно, и мысли несутся по кругу – родители разводятся, парень или девушка не отвечают на сообщения, скоро выпускные экзамены, просто замучила жизнь – да что угодно.
Джейд разматывает красную ленточку – вот завязали! – и достает из конверта так называемые личные вещи.
Сначала – именная нашивка с комбинезона, видимо, все, что от него осталось после того, как санитары накинулись на нее со своими тупоносыми ножницами. Джейд сует ее в передний карман – пришьет на следующий комбинезон. Дальше пластиковый пакет с сережками, что были на ней в ту ночь. Одна – жемчужно-белая, с улыбающимся лицом, другая – то же самое лицо, но с кровавой слезой и пентаграммой Мэнсона между глаз. Потому что эти две маски – с обложки альбома группы «Мотли Крю». Она сует конверт под мышку и вставляет свой «Театр боли» в мочки ушей, извиняясь перед четверкой металлистов за то, что до сих пор ни разу о них не вспомнила.
Но конверт тяжелый вовсе не из-за нашивки и сережек. Главный вес – пластиковый мешочек, а в нем лежит мобильник с розовыми стразами.
– Ты еще кто? – спрашивает Джейд, вытряхивая телефон наружу и пытаясь его оживить, но он умер, видимо, в ту самую ночь или даже раньше.
Почему Харди решил, что телефон – ее? Может быть, нашел в каноэ? Обронил кто-нибудь из санитаров? Почему пахнет арахисовым маслом?
Джейд снимает розовый чехольчик – вдруг там есть опознавательные знаки или спрятана кредитка? Ничего такого, лишь наклейка «если найдете» с номером телефона, который начинается с +31, видимо, код страны, а дальше имя – Свен.
Джейд набирает номер на своем телефоне, слушает гудки, потом включается автоответчик и что-то говорит на непонятном языке. Она смотрит, что означает +31 – Нидерланды.
– Ну и ладно. – Поскольку номер теперь есть в ее списке звонков, она срывает наклейку «если найдете» и выкидывает в мусорный бачок, и теперь для начальства, учителей или шерифов этот телефон – ее. В подтверждение она запихивает его в правый задний карман, а свой телефон сует в лифчик – говорят, от этого бывает рак груди, ну и хрен с ним. Вдруг придет сообщение от воображаемой лучшей подруги, и тогда сигнал отзовется прямо в сердце.
Повезло, что не стала копаться в своем мобильнике по дороге сюда. Харди бы засек, что у нее на коленях телефон, и сразу спросил бы про тот, что в конверте, да еще в розовом чехле – Джейд, если честно, себе такой нипочем бы не выбрала.
Хотя розовый цвет ей кое о чем напоминает.
Джейд прищуривается, копаясь в уголках памяти, пытаясь за что-то зацепиться, но зависает и возвращается в школьную суету лишь за пару минут до первого звонка. Правда, на химию она не спешит. Успеется. Первым делом – женский туалет возле спортзала, там народу всегда меньше. По пути туда она ждет, что разговоры смолкнут, бегущие ноги притормозят… но ничего не происходит, все как обычно: мимолетный взгляд, и тут же глаза в сторону. Ясно, это снова Дженнифер Дэниэлс, или Джейд, или Джей Ди, или кем она себя объявит в этом году. Даже на ее повязку почти никто не реагирует.
В чем же дело? После нее кто-то еще совершил самоубийство, и даже более эффектное? И она – уже устаревшая новость?
Джейд забегает в женский туалет и достает с дальнего зеркала, над которым на кафельной плитке выведено «Станция шалавы», подводку для глаз, одну на всех – это нацарапала какая-нибудь оторва, которая не опустится до общаковой подводки, боясь подхватить глазную инфекцию, либо мать этой оторвы лет пятнадцать назад.
Пережить день без своих черных окуляров для Джейд невыносимо.
Она широко распахивает глаза, начинает малевать черные, как у енота, круги, вжимая лицо прямо в зеркало, и вдруг сзади раздается голос:
– Похоже, в этом году ястребов будет тридцать два.
Джейд меняет фокус и видит в зеркале отражения Рики Лоулесс и Греты Диммонс, девчонки несутся к выходу, их слова воздушным шаром плывут следом, зависают в воздухе, и у Джейд есть возможность их обдумать.
Тридцать два ястреба в школе Хендерсона?
Считая, что Джейд вернулась к учебе… ясное дело, она не фанат математики, но разве без нее выпускников не тридцать? Либо ее посчитали два раза, раз уж она воскресла из мертвых, либо какой-то умник перепрыгнул в выпускники, пропустив один класс?
Важно другое: не все ли ей равно? Позволит ли она Рике и Грете занять хотя бы один процент драгоценного пространства ее мыслей? Единственная причина, по которой они вообще считают выпускников, – обе готовят школьные подарочные фото, то есть отвечают за фотографии класса, дурацкие снимки у выставочной витрины, возле которой, как в «Сиянии», фотографируется каждый выпускной класс. Похоже на лист картона для коллекций монет, только вместо монет – лица выпускников, и каждое приделано к изображению пернатого Хендерсонского Ястреба, а свиток с текстом под снимками обещает: в будущем все они будут парить над землей, хватать змею за хвост или наблюдать за историей с высоты птичьего полета, Джейд толком и не помнит эту дурацкую дребедень.
– Да, сучки, я вернулась, – говорит она вслух, обращаясь к двери, что закрылась за Рикой и Гретой.
И, словно в подтверждение ее слов, кто-то спускает воду в унитазе.
Джейд держит подводку для глаз наготове, у нижнего века, и ждет, когда из кабинки выберется пара армейских ботинок, потом темный балахон по самые лодыжки, но вместо этого…
Блин, невнятно лопочет Джейд, едва не брызгая слюной. Вот почему никого не волнует, что девушка-самоубийца вновь разгуливает по коридорам. Вот почему число выпускников на одного больше.
Карандаш для глаз с грохотом падает в раковину, оставляя на белом фаянсе косые линии и черные точки.
Потому что из туалетной кабинки выходит она… легко скользит к раковине и становится рядом с Джейд. Девушка явно нездешняя, зато стать, типаж, осанка Джейд отлично знакомы. Несмотря на явный ореол «принцессы», окружающий новенькую, по разрезу глаз та ближе к «воину» – такое лицо буквально оживает, когда на безупречных, без единого прыщика щеках оседают кровавые брызги.
Джейд не понимает: то ли девушка тянется вперед, чтобы включить воду, то ли вода, зная, что надо включиться и оросить поцелуями эти руки, включается сама по себе. Джейд невольно ловит себя на том, что проверяет воздух вокруг – нет ли тут мультяшных синих птиц, несущих полотно из тончайшей паутины.
– Привет, – говорит девушка безо всякой натуги, конечно, не предлагая пожать руку – как-никак они в туалете: – Я Лета, Лета Мондрагон.
Повисший между ними знак вопроса надо понимать так: «Ты ведь обо мне слышала?» Никакого желания обидеть или на что-то намекнуть в этом знаке нет.
Лицо Джейд заливает теплый румянец. Возможно, такое происходит с ней впервые в жизни. Интересно, на индейской коже румянец заметен? Способна ли чернокожая Лета Мондрагон определять эмоциональное состояние людей по крови, что приливает к поверхности кожи?
Вопрос попахивает расизмом, и Джейд загоняет его поглубже. Между тем она не сводит глаз с отражения Леты Мондрагон в зеркале.
Дело не в том, что она чернокожая. В Айдахо черные – не редкость, хотя чем выше в горы, тем меньше о них слышно. Нет, нахлынувшие чувства не дают ей оторвать взгляд по другой причине – из-за волос Леты Мондрагон.
Они не просто шикарны, идеальны и струятся по спине, завиваются в спиральки… Оо, Джейд хорошо знает, в чем дело, конечно: однажды унылым утром, часа в четыре, залипнув в телефоне, она наткнулась на сделанное тайком фото со съемок рекламы шампуня: длинные роскошные локоны падают каскадом, словно в замедленной съемке, струятся по плечам модели шелковистой бронзой, сливаясь с ее дурманящей улыбкой.
То, что Джейд всегда принимала за стратегически расположенные вентиляторы, которые обдувают и вздыбливают до тошноты роскошные волосы моделей, оказалось безликим зеленым гуманоидом – существом в обтягивающей водолазке и тонких перчатках, с нейлоновым чулком на голове – чтобы остаться незамеченным для объектива камеры. И он спокойно может поправлять волосы модели – чуть сюда, чуть туда.
Вероятно, у Леты Мондрагон есть целая бригада зеленых гуманоидов, они ходят за ней, сдувая пылинки, стараясь распушить волосы, поднять их и придать им форму.
И что же? Лета вежливо, поджав губы, распахнув глаза и намылив руки, ждет ответа Джейд, и становится ясно – зеленых человечков она вообще не видит и понятия не имеет об их существовании.
– А ты кто? – Судя по выражению лица, Лета надеется на ответ, но не настаивает. – Кажется, я тебя раньше не видела.
Джейд заставляет себя повернуться к зеркалу, онемевшими пальцами хватает подводку для глаз и вдруг вспоминает, что у нее над головой вырезана надпись «СТАНЦИЯ ШАЛАВЫ». Она моргает, понимая, какие та вызывает ассоциации; Лета Мондрагон поднимает взгляд и тут же опускает, почти чопорно, и теперь не только лицо Джейд пылает от жара, от осознания – Лета ни за что не произнесет этого вслух, ни за тысячу миллионов лет, – но жаром пышет ее сердце.
Лета Мондрагон смущена не из-за скверных слов, а из-за того, что они вообще есть на свете. Потому что она – вот такая чистая. Это единственное объяснение. Скорее всего, почти наверняка она уже устроилась куда-нибудь волонтером. Вряд ли в церковь – просто потому, что церкви, несмотря на благие намерения, здорово подпортили себе репутацию. Там не место для такой, как Лета Мондрагон. Она никогда не запятнает себя ничем подобным, даже косвенно. Наверное, она работает волонтером… не в школьной библиотеке, миссис Дженнингс – известная алкоголичка и курит ментоловые сигареты, и не в кондитерском магазине Дока Уилсона, любителя распускать руки под вечер. В Пруфроке вообще нет ни одного дешевого магазинчика, где Лета могла бы после школы складывать подержанное барахло, нет приюта для животных, где она могла бы поить из бутылочки котят. Нет, там, куда она ходит, она делает нужное и полезное дело, Джейд это ясно видит – вон как прижала книги к груди, но нет сомнения и в другом: Лета Мондрагон предлагает свою помощь в качестве волонтера, вот что самое важное, конечно-конечно, не будь она волонтером, она была бы свободна и тогда обязательно объявилась бы, когда родители Рэнди Рэндалла уехали на выходные. Конечно, Лета занята, иначе не обошла бы вниманием знаменитый прокуренный подвал Бетани Мэнкс, когда директор Мэнкс укатил на конференцию.
Она наверняка отлично сложена и просто не может прижать к груди слишком много книг, догадывается Джейд. Таких длинных рук у людей не бывает. Грудь прикрыта, но остаются ноги, и даже в джинсах видно, что они стройные, как у газели, – играет в волейбол, или водное поло, или бегает на дистанцию четыреста метров, да и все остальные части тела идеально подогнаны друг к другу, хоть скульптуру с нее лепи, со всей целиком – сколько там будет? Пять футов одиннадцать дюймов?
Вот это да! Она вообще настоящая? Джейд пытается накрасить глаза, невольно гадая, откуда в реальном мире взяться таким экземплярам, как Лета Мондрагон? В реальности, а не только в намалеванных фантазиях дрочил да мечтателей, которых природа наделила пенисом?
Но ведь, при всей своей нереальности, она не слишком-то высокая? Это чтобы не отпугивать неуверенных в себе мужичков. И, хотя косички и юбочки-клеш нынче не в моде даже в высокогорном Айдахо, впечатление от Леты Мондрагон у Джейд все равно как раз такое: косички и юбочка-клеш. Может, дело в том, что Джейд не видит ни следов пирсинга, ни татуировок, выглядывающих из-под воротника или рукава рубашки?
Нет, Лете Мондрагон и в голову не пришло бы заниматься подобным членовредительством, выносить на люди свой внутренний раздрай, неистово молить о помощи. Даже ее джинсы и те не в обтяжку, на задних карманах нет крестов из стразов, как на каждой второй заднице в коридоре, потому что привлекать к себе внимание перекрестьем прицела – ну это для других девушек.
Джейд готова ее возненавидеть за все это сразу, ей хочется выплеснуть вскипевшую ревность – почему природа позволяет себе такую несправедливость? Но собраться с духом трудно, она как под наркозом от того, что находится от Леты так близко, а в голове зудит имя: Мондрагон, Мондрагон, Мондрагон.
Если Грейсон Браст звучит не менее убийственно, чем Шахтер Гарри Уорден из «Моего кровавого Валентина», то Лета Мондрагон ничем не уступит Лори Строуд из «Хэллоуина» или Сидни Прескотт из «Крика» – обе одеваются консервативно, ни та ни другая нипочем не стала бы обесцвечивать волосы в больничной раковине украденной перекисью, а потом красить в синий электрик.
Нет, Джейд последней девушкой не стать, это ей давным-давно ясно.
Последние девушки не приходят в школу в армейских ботинках, не шнуруя их в честь Джона Бендера из фильма «Преступник». Последние девушки не выставляют напоказ запястья. И все последние девушки, конечно же – само собой разумеется, – девственницы. Последние девушки не надевают в школу одиозные футболки с надписью «Металл тебе в задницу», на которых изображен торчащий из унитаза нож. Последние девушки даже близко не подойдут к зеркалу с надписью «СТАНЦИЯ ШАЛАВЫ» и не будут до остервенения подводить глаза – им это не нужно. Их глаза и так пронзительны и совершенны.
Не в силах отвести взгляд от Леты, Джейд украдкой смотрит вниз, на туфли этой невероятной девушки-женщины – конечно, так и есть, никаких башмаков, шпилек или даже полушпилек. Для такой обуви она слишком молода, она все еще чирлидерша Сэнди из «Бриолина», до Кожаной Сэнди пока не доросла.
Кажется, Джейд сейчас стошнит, ее душат слезы, и она не знает, что вырвется наружу первым, поэтому просто смотрит на руки Леты под набравшей силу струей воды, смотрит, как с них сползают капли, как руки ласкают друг друга, – ногти, конечно, не накрашены, они короткие и аккуратные.
– Джейд, – удается выдавить из себя Джейд, но горло перехватывает.
Лета выключает воду, тянется за бумажным полотенцем.
– Джейд, – повторяет она, и в ее глазах мелькает огонек. – Твое имя означает – нефрит, мой камень-талисман!
– А ты… ты…
– Я из Терра Новы. – Лета пожимает плечами, будто непрошеная и скандальная известность ее смущает. – Вернее, буду, как только наш дом достроят. Значит, мы соседи? Только между нами озеро. Может, как-нибудь встретимся после школы?
– «Терра Нова», – повторяет Джейд и тычет мягким и тупым краешком подводки прямо в белок глаза, главное – не вздрогнуть от укола. Какое «вздрогнуть» – она ловит кайф. Важно отметить это мгновение, не дать ему уплыть.
– Ну, мне пора… – Лета поворачивается к двери, и вот ее уже нет. Такое чувство, что звонок затаил дыхание, чтобы она успела в класс, и потом празднично зазвенел.
Лета Мондрагон – новая девушка, последняя девушка.
– «Незаконное использование городского каноэ», – шепчет Джейд ей вслед, и у нее перехватывает дыхание, когда она понимает, что за черные капли скопились в раковине, за которую она держится обеими руками. Это слезы. Она и плачет, и улыбается.
СЛЭШЕР 101
Не расстраивайтесь, мистер Холмс. Про последнюю девушку из слэшеров знают не все. Но я вручу вам этот кровавый пропуск. Почти как пропуск для выхода из класса, только свет везде выключен.
Во-первых, и, само собой разумеется, у последних девушек – самые крутые имена. Рипли, Сидни, Строуд, Стретч. Коннор, Крейн, Коттон. Даже у Джули Джеймс из «Я знаю, что вы сделали прошлым летом» – двойные инициалы, к которым привыкаешь, когда произносишь ее имя. Это не просто громкие имена. По имени вы можете догадаться, что она и есть последняя выжившая девушка. Можно подумать, ей просто повезло и она не обязательно самая лучшая, но на самом деле она потому и оказывается ПОСЛЕДНЕЙ, что лучше всех нас.
Причина в том, что она проявила решимость, сэр. Волю и жажду жизни. Конечно, девушка бежит и падает, наверное, даже кричит и плачет, но это оттого, что на тропу ужаса она ступила оторванной от реальной жизни и робкой, с правильными ценностями – эдакая старшая сестричка, которая в половине десятого всегда дома. Но из всех в фильме она оказывается единственной, у кого нутро «сильнее». То есть в определенный момент, когда начинаются беготня, погони и размахивания ножом, когда кровь льется безумными реками, а тела валятся налево, направо и вообще кругом, в эпицентре ужаса оказывается последняя девушка – и, вырвавшись из хрупкой оболочки своей прежней сути, дает злу настоящий отпор.
Последняя девушка – это герой нашего времени, сэр, некая ученица, которую пытается уличить директор Мэнкс, но не может доказать, что именно я поставила ведро свиной крови на потолочные балки зала, где танцевала Сэди Хокинс, хотя на самом деле это вовсе не была свиная кровь.
Лучший пример настоящей и подлинной последней девушки вы найдете в фильме «Перед самым рассветом», где Констанс в конце концов бросает вызов безумному горцу-слэшеру, который уже успел порубить ее друзей. С нее хватит. Нападения ее не ослабили, лишь закалили. Слэшер думал, что он ее мучает. Думал, что музыку заказывает он. И ошибся. Он готовил собственную смерть. Создавал идеальную машину для убийств.
В итоге последняя девушка взбрыкивает и орет прямо ему в лицо, что с нее хватит, что ее терпение лопнуло. А потом она совершает такое, чего с тех пор не сделал никто – ни Сидни Прескотт, ни Элис в замедленной съемке, когда на нее кидается Памела Вурхиз, ни даже Джейми Ли Кертис долгой темной ночью в «Хеддонфилде». Констанс вскарабкивается на слэшера спереди, а раз оружия у нее никакого нет, раз оружие – это она сама, то изо всех сил сует руку в пасть этого чудовища, прямо в глотку и еще глубже, а потом выдергивает из него жизнь, сжав ее в кулаке.
В заключение, сэр, скажу так: последние девушки – это сосуд, в котором заключена вся наша надежда. В смысле, злодеи не умирают сами по себе. Порой им нужно помочь – и тогда последняя девушка яростно на них кидается, вопит во весь голос, сверкает побелевшими от жара глазами, но сердце ее всегда остается чистым.

Кровавое посвящение
Остаток дня для Джейд – сплошь расплывшееся пятно. Она вроде бы движется с нормальной скоростью, но все остальные в коридорах, классах и кафетерии – сверхскоростные муравьи. Либо так, либо ползает она, увязнув в сиропе.
На седьмом уроке, наверное, устав преподавать одно и то же – историю шошонов и орегонской тропы, горных выработок и Утонувшего Города, – мистер Холмс показывает им видео, снятое со сверхлегкого самолетика, на котором он круглый год летает по окрестностям и иногда приземляется на школьной парковке, хотя его дом – всего в трех кварталах от школы.
Законы о полетах на озеро Индиан пока не распространяются, хотя ждать недолго, говорит он с печальными нотками в голосе, значит, он может порхать над Терра Новой, если ветер не слишком сильный, и сообщать о ходе строительства. Возможно, поэтому ему и пришло в голову построить самолетик – перед выходом на пенсию он прямо-таки зациклился на Терра Нове. Сверхлегкий самолетик – это очень круто, думает Джейд, эдакая небесная тележка. И как мистер Холмс до сих пор не свернул себе шею?
Недавно к раме он прикрепил школьную видеокамеру – теперь долго ждать аварии не придется. Мистер Холмс заставляет самолетик накренять матерчатые крылья так и эдак, чтобы подобрать угол для съемки, сделать общий план – лучший способ врезаться во флагшток, в дерево, высокий кирпичный бок аптеки, а то и просто в твердую водную гладь.
Сам он любит говорить, что все мы рано или поздно становимся историей. И если Джейд права и в городе наконец-то появилась последняя девушка, если Лета Мондрагон, сидящая впереди через два ряда, и есть она – тогда вот-вот нагрянет слэшер и жизнь в этих краях скоро не будет стоить и ломаного гроша. И человеческие внутренности поползут наружу.
Джейд с трудом сдерживает улыбку. Лучший подарок на выпускной!
Конечно, нельзя знать наверняка. Возможно, она просто выдает желаемое за действительное. Когда на тебе очки-консервы слэшера, считай, ты уже погрузилась в слэшер.
Нужно доказательство – вот, цикл слэшера начался. Проявляется оно всегда одинаково: случайную парочку – оба, как правило, полуголые – находят со вспоротыми животами. Кровавое жертвоприношение, ритуал – и пошло-поехало.
На кого же падет выбор?
Джейд оглядывает класс – нет ли предвестников гибели? Бутылка, в которой плещется не вода, а что-то явно тяжелее и крепче (есть); сообщение в телефоне – там-то и там-то будет крутая вечеринка (есть); пара зрачков, расширенных куда больше нормы (есть, есть и еще раз есть); из бумажника или сумочки торчит фиолетовый уголок обертки от презерватива (уже порвана, но все равно: есть).
Будет ли это наказанием выпускникам за давно забытую выходку с участием их родителей? Или кто-то вторгнется извне, разбудит что-то, чему давно положено спать? Если извне, свою роль может сыграть Кровавый Лагерь – ужасы такого рода накрепко связаны с черно-белым прошлым. Если слэшер объявится из-за того, что в прошлом натворили родители и сознают свой проступок, то слэшер и последняя девушка схлестнутся на месте первоначальной выходки, то есть, скорее всего, на озере. Подойдет любой из вариантов.
Джейд расплывается в улыбке.
– Мисс Дэниэлс? – Голос учителя возвращает ее в класс.
– Смотрю я, смотрю. – Джейд вроде и правда смотрит. На встроенном телеэкране, к которому мистер Холмс подключил видеокамеру, он только что пролетел над противоположным берегом озера Индиан, просвистел над верхушками сосен примерно в четверти мили к северу от Терра Новы.
– Сейчас-сейчас! – обещает он первым рядам и резко жмет на кнопку паузы, когда лес заканчивается. – Предупреждаю, – с озорным блеском в глазах объявляет он, поворачиваясь к классу, – вегетарианцы, приготовьтесь, сейчас вас вырвет сельдереем и свеклой, которые вы ели на обед.
Мистер Холмс твердит, что не ел бы коров, не будь они из мяса, – шутка довольно плоская, но есть в ней что-то грустное и подкупающее.
– Скорее длинным огурцом, верно, Эмбс? – прозрачно намекает во весь голос Ли Скэнлон, и Эмбер Уэйн сзади пинает его стул.
– Вот-вот-вот! – восклицает мистер Холмс и замедляет воспроизведение, вновь и вновь нажимая на паузу, по кусочкам продвигая свой полет. Похоже на слайд-шоу, думает Джейд и устраивается поудобнее – что такого он увидел во время последнего большого путешествия над озером?
За первой партой Тиффани Кениг, ближе всего к экрану, ойкает, закрывает лицо и отворачивается. Мистер Холмс улыбается, неторопливо нажимая кнопку паузы.
На высоком покатом лугу, сразу за поднявшимися к небу деревьями, прямо на берегу, шеренгой лежат десять или двадцать мертвых лосей – ноги и головы вывернуты и поджаты каким-то невероятным образом.
Джейд подается вперед – на пустынном лугу отчетливо видна настоящая и невероятная боль. Какой-нибудь выходец с того света из фильма «Фунт плоти» получил свою порцию мяса, но одной дело явно не обошлось.
Бэннер Томпкинс подходит к экрану, еще два футболиста вдруг тоже проявляют внезапный интерес к уроку истории. Раньше такого не случалось.
– Что… кто это сделал? – восклицает Лета, и все головы поворачиваются к ней.
Она не отводит взгляд, но боль в голосе, на лице готова пролиться слезами. Ей жаль бедных, невинных животных.
– Такая трагедия, – поддакивает Бэннер, настраиваясь на ее волну.
– Начинается, – фыркает Джейд, и Бэннер оборачивается, скалит зубы в ухмылке, которая, ясное дело, означает: «Цыц, я почти залез к ней в трусики».
Знал бы, с кем имеет дело.
– Кто это сделал, вот вопрос? – повторяет Холмс, пока изображение подрагивает на паузе. – Отверстий от пуль или стрел не видно, никаких отверстий нет.
– Бобровая лихорадка, – отвечает Ли, и Бэннер хлопает его по ладони растопыренной пятерней, а девочки прыскают от смеха.
– Лямблиоз, – поправляет мистер Холмс, будто обдумывая такую возможность. – Но разве четырехкамерный желудок лося не справился бы с большинством паразитов? Тем более что желудков девятнадцать – и все оплошали одновременно?
– Гризли, – объявляет Бэннер и, словно вопрос решен, садится на свое место.
Мистер Холмс медленно поворачивается на пятке правого мокасина, а левый скользит по полу, замедляя движение, – и вдруг останавливается как вкопанный. Джейд всегда ценила этот маневр, хотя никогда учителю не скажет.
– Возможно, мистер Томпкинс недалек от истины, – говорит учитель. – Видите, как сломана шея животного? Что за зверь может похвастать такой силой?
– Медведь? – спрашивает Лета, протягивая ниточку между словами «медведь» и «гризли».
– Оо, боже! – картинно стонет Эмбер, прикрывая распахнутый в изумлении рот изящными пальчиками.
– На той стороне озера, мисс Мондрагон, действительно водятся дикие звери, – сообщает Лете мистер Холмс. – Жизнь в бывшем национальном заповеднике полна опасностей.
– А можно… убрать? – умоляет Тиффани Кей, делая круговое движение вперед – промотайте, пожалуйста.
Учитель усмехается и позволяет самолетику пронестись мимо поляны с мертвыми лосями, затем накреняет его высоко над лесом и выруливает обратно, в сторону Пруфрока.
– Погодите! – просит Лета, приподнимаясь с места.
Мистер Холмс жмет клавишу паузы, и Джейд понимает, как много пропустила: мало того, что за последние два месяца дома Терра Новы нарастили обшивку поверх деревянных каркасов, к ним уже проложили подъездные дорожки, выдолбили в скале какие-то невероятные бассейны и пруды, а к берегу пристегнули настоящий причал.
К причалу привязана, а может, еще и на якоре стоит – на крутом берегу Плезант Вэлли довольно глубоко – яхта, какие Джейд видела только в кино. В фильмах про наркобаронов.
Как ее сюда притащили? Подрядили эскадру грузовых вертолетов? Или тягачей, что перевозят негабаритные грузы?
– Аа, Тиара. – В голосе Леты звучит не столько гордость, сколько… поражение?
Видимо, Тиара – сногсшибательная белокожая блондинка, загорающая в бикини на одной из многочисленных палуб яхты. Прямиком из фильма «Лагерь чирлидерш» – идеальный объект для ненависти.
– Сестра? – с надеждой спрашивает Бэннер.
– Мачеха. – В голосе Леты нет злобы, хотя и благожелательность, на вкус Джейд, несколько напускная. Первое слабое звено в ее броне, с другой стороны, образу последней девушки это лишь на руку. Ведь у героини, прежде чем ее затянет водоворот слэшера, должна быть некая проблема в прошлом. Вот вам пример, мистер Холмс: в «Крике» у Сидни эта проблема – смерть матери. В «Городской легенде» Натали страдает, потому что невольно стала причиной смерти другого человека.
Наверное, проблема Леты – статусная жена отца, которую она должна считать мамой. Либо это, либо – что-то случилось с ее настоящей мамой, при том что папа быстро нашел замену, да еще такую, которая тянет на старшую сестру. Может, Тиара уже была на очереди? И мама Леты умерла при загадочных обстоятельствах?
Джейд смотрит на свои колени, пряча глаза.
– Дальше, дальше, – просит Эмбер мистера Холмса, чтобы Тиара не раздражала класс своим бикини, и, разумеется, мистер Холмс проматывает запись вперед, жмет на кнопку паузы, и кадр застывает на его грешной левой руке, с сигаретой между пальцами, – всем известно, что он обещал жене завязать с куревом раз и навсегда. Весь Пруфрок буквально усыпан его окурками, которые падают с неба. Конечно, окурков в Пруфроке и без него хватает, но все-таки.
Старый пес.
Джейд проникается к учителю еще большим уважением. Не важно, что тот не способен убрать с экрана компрометирующий его кадр. Зато он выпроваживает их до звонка. Джейд выходит на парковочную стоянку, на ходу разматывая марлевую повязку, и направляется к зданию начальной школы. Это не ее обычный маршрут, но склад с одеждой находится именно там: ей нужен новый комбинезон.
Она прощается с повязкой, наблюдает, как марля танцует на ветру, словно длинный тощий призрак, как уносится все выше и выше.
Джейд проскальзывает через черный ход, находит склад с первой попытки – как-никак, в этой школе она проучилась шесть лет. Выбирает подержанный комбинезон почище, влезает в него, подтягивает плечи, продевает руки в рукава. Комбинезон великоват, пропитался чужим запахом, но какая разница? По крайней мере молния работает.
С помощью сережек а-ля «Театр боли» она прикалывает к груди нашивку со своим именем, поверх дырочек от ниток, которые оставила другая невезучая душа.
– Игра начинается! – Джейд заправляет волосы за шиворот, чтобы не болтались, хотя они и так короткие, и видит сквозь открытую дверь стойку для карточек табельного учета, реликвию аналоговых времен. Уборщиком здесь работает приставучий Фарма, и на зарядке стоит его телефон.
Тут Джейд вспоминает про загадочный телефон в заднем кармане, тихонько снимает с зарядного шнура телефон Фармы и ставит на зарядку этот розовый.
Три минуты кажутся вечностью. Джейд нетерпеливо топает ногой, и наконец телефон оживает. Через пять минут Джейд пытается отгадать пароль. Цифры, соответствующие имени СВЕН – шесть-два-три-пять, мимо, как и один-два-три-четыре, четыре-три-два-один, пароль в форме геометрической фигуры – квадрат и ромб, в обе стороны – не то. Она готова плюнуть и отказаться от затеи, выйти на улицу и проверить телефон на прочность, но потом берет свой телефон, открывает последний звонок, который с иностранного номера, нажимает повтор, готовая повесить трубку – еще не хватало, чтобы на нее повесили международный звонок.
Чужой телефон не звонит. Оно и понятно. Укажешь в качестве контакта на случай «если вы нашли» номер потерянного телефона, считай, потерял его навсегда.
Джейд садится на табурет и большими пальцами начинает вбивать случайные коды один за другим, как вдруг понимает, что она не одна – позади нее кто-то маячит, издавая отчетливый едкий запах, сдобренным… неужели слэшер?
– Хочешь меня до инфаркта довести, чувак? – восклицает Джейд.
Фарма делает шаг вперед, у него такой же комбинезон, как у нее. До этой минуты, включая все ночи, которые приятель отца провел в отключке на диване, футах в пятнадцати от ее кровати, она всегда избегала оставаться с ним наедине в замкнутом помещении.
– Так не получится, Рыжая.
От него пахнет мятой, что как-то не вяжется с его обликом.
– Забыла код, – бормочет Джейд. – Все обычные уже перепробовала.
– И решила удвоить усилия.
Фарма намекает, что у нее в руках – два телефона. Неторопливо облизывается, наверное, чтобы губа не треснула от его привычной похотливой ухмылочки – куда же без нее?
– Знаешь, – говорит Джейд, перезагружая телефон, – скоро Харди кинется искать подозреваемых… в том, что скоро начнется. Ты можешь запросто возглавить список, так что позаботься об алиби.
– Я даже знаком с ней не был, ваша честь, – кривляется Фарма, поднимая вверх пальцы на манер бойскаута, потом наклоняется вперед и вульгарно нюхает средний палец.
– Ах да, вспомнила. Я с тобой больше не разговариваю!
Фарма протягивает левую руку и нетерпеливо щелкает пальцами.
– Зачем тебе?
– Кажется, она с ним не разговаривает, – поддевает ее Фарма, и Джейд остается либо отдать телефон, либо продолжать разговор. – Не поверишь, сколько их в наших краях теряется. – Он роется в груде неотремонтированных компьютеров и вытаскивает один исправный. – Я их взламываю, стираю содержимое, прошиваю заново и сдаю по сто пятьдесят за штуку, раз-два – и дело в шляпе.
– Я не хочу его продавать, просто…
– Ясно, запасной. – Фарма подключает телефон к компьютеру, открывает окно терминала. – Пятьдесят долларов.
– Нет у меня пятидесяти долларов. Даже пятидесяти центов нет.
– Как насчет кое-чего мне показать? Пару… не таких уж и маленьких штучек?
Джейд хмыкает, не поднимая глаз, а рука так и тянется поправить молнию на комбинезоне.
– Между прочим, мне всего семнадцать. Да хоть и больше, твое предложение неуместно!
– Нет так нет. – Фарма пожимает плечами, типа не хотел обидеть, и бормочет магическую комбинацию цифр – запустить его программу: 36–26–36.
– Уверен, что тебе можно работать с детьми? Да и вообще с людьми?
– Пробовал работать в морге, в Бойсе, да вышла одна история. Спроси как-нибудь у отца, он там тоже был.
Джейд ждет, что Фарма начнет ржать или хихикать – он ведь явно шутит, правда? – но тот молчит.
– Может, починишь забесплатно? А я не настучу на тебя Харди. Не за взлом чужого телефона. За… неуместное предложение.
Форма застывает, но не оборачивается.
– Пошутить нельзя, – замечает он с притворной обидой, эффектно шлепает по клавише запуска – и розовый телефон дважды мигает, экран гаснет.
– Отлично, твоя чудо-программа его заблокировала, – ворчит Джейд, забирая телефон. – Вот спасибо.
– Подзаряди, – советует он. – Пароль теперь не нужен, все данные на месте. На здоровье, малолетка.
– Выбирай выражения! – Джейд нажимает на розовом телефоне кнопку включения.
– Не забудь про «спасибо». И подключи потом мой, – он кивает на стойку, – если нетрудно. Ему тоже нужна… зарядка.
Джейд уклончиво кивает, а сама ждет, когда розовый телефон наконец включится.
– Только в мой чур не лазить, – добавляет Фарма, подняв брови, будто просит о чем-то само собой разумеющемся, и уходит.
Джейд пропускает просьбу мимо ушей и смотрит ему вслед. Потом хватает его телефон, отключает – для этого пароль не нужен, – представив, как бы Фарма заплясал, набери она 36–26–36. Встает на табурет, прячет телефон в потолок, задвигает плитку на место и говорит ровным голосом: «Шериф Харди, улика, которая вам нужна, спрятана на складе, я видела, куда он ее сунул».
Розовый телефон в ее руке с жужжанием просыпается. Джейд пролистывает номера, почти все – на незнакомом языке. Наконец она открывает фотоальбом, ведь селфи – язык универсальный.
Самое последнее – видео.
– Посмотрим, что тут у нас… – бормочет Джейд и выныривает из склада, глядя на экран и надеясь успеть до того, как из классов хлынет детвора.
Сначала на экране все расплывается, потом камере удается найти фокус – наверное, сквозь прозрачный пакет, – и в кадре появляется голая блондинка, на заднем плане мелькает голый же блондин.
– Незаконное использование городского каноэ, – сообщает им Джейд, доставая наушники и засекая дату: шесть дней до ее «попытки», как выразился врач в Айдахо-Фолсе.
Выходит, ей сильно повезло, что каноэ вообще стояло у пирса.
Что до ребят на видео, во-первых, у них какой-то диковинный английский, во-вторых, они явно приезжие – эту светловолосую, веснушчатую парочку она видела впервые.
– Свен, – произносит Джейд, спиной толкает двойные двери и выходит на солнечный свет. Внутри школы звенит звонок – значит, Джейд успела опередить приливную волну из кашляющих, сопливых, орущих малышей.
Но попади она в эпицентр этой бури, то даже не заметила бы. Потому что парень – Свен – только что свалился за борт каноэ!
Джейд останавливается, затаив дыхание.
– Охренеть, – бормочет она, оглядываясь по сторонам – вдруг кто-то из родителей, пришедших за детишками, заглянул к ней в телефон? Но они просто стоят в очереди и ждут, когда она пройдет мимо.
Джейд смущенно кивает, извиняется и шагает дальше, отматывая запись назад, к моменту, где Свен падает через бортик, только пятки сверкнули – и до свидания.
Девушка осталась одна… Как Свен звал ее на пирсе – «Горлодер»? «Гвендолен»? «Гондурас»? Джейд выбирает что попроще, пусть будет «Блонди», как в фильме. Но от чего же та вздрогнула?
Джейд поднимает глаза и смотрит на озеро Индиан, будто надеясь увидеть, что нагнало страху на блондинку ночной порой.
Она опять перематывает запись, смотрит, как Свен переваливается через борт, запоминая каждый всплеск, каждый вздох, каждую секунду этого волшебства, случившегося, когда весь Пруфрок крепко спал, и на сей раз вздрагивает вместе с Блонди, даже поворачивается вместе с ней, стараясь заглянуть за борт каноэ.
– На ее месте могла быть ты, девочка-ужастик, – говорит она себе.
То же озеро, тот же пирс, та же лодка, почти та же ночь.
Теперь девушка гребет от чего-то, что находится рядом с каноэ, и вот – нет, только не это! – соскальзывает за борт, потому что вплавь быстрее. И Джейд больше ничего не видит, только слышит.
Крик девушки разрезает ночь пополам – и тут же обрывается, нависает тишина, безмолвная и глубокая, какой в жизни Джейд еще не было.
В фильме «Пятница, 13-е» лезвие для ритуала достают двое светловолосых вожатых, Барри и Клодетт. А в фильме, действие которого происходит в Пруфроке – как его назовут, другой вопрос, – двое светловолосых приезжих. Двое голландцев, Свен и Блонди.
– Спасибо, – говорит им Джейд, целует экран и вздрагивает – прижатый к губам розовый телефон звонит! Она отгоняет наваждение, но телефон продолжает звонить, и на пятом звонке, потому что проходящие мимо детишки смотрят на нее – почему она не отвечает? – Джейд подносит телефон к уху.
Тот же язык, что на видео. Единственное слово, которое звучит знакомо – «детектив».
И этого слова Джейд вполне достаточно. Спокойно, без паники, просто ошиблись номером – она прерывает звонок, нагибается к правому ботинку и сует розовый телефон под толстую подошву. Окруженная толпой детей, она позволяет телефону выскользнуть на дорогу, прямо в лужу. Лужа его проглатывает, но он всплывает на поверхность – чехол не дает утонуть, вот блин! Телефон болтается на поверхности, как плоская пробка, такой розовый, такой настырный – и опять звонит! Рядом с Джейд останавливаются две четвероклассницы – что за трагедия разыгрывается у них на глазах?
– Ой! – восклицает та, что повыше.
Джейд просто смотрит.
– Сейчас… – Та, что пониже, делает шаг вперед, чтобы поднять телефон – наверное, думает, что хозяйка убита горем или испугалась, но Джейд кладет ладонь девчонке на грудь, тормозит ее – и в эту самую секунду, громко и отчаянно сигналя, мимо проносится автобус, да так близко, что кончики волос девчонки задевают грязно-желтую краску.
Сзади раздается неистовый женский вопль, и Джейд кажется, будто ее со всего маха ударили в живот. Она удивленно оглядывается – вдруг это блондинка из видео?
Вопила Мисти Кристи, агент по продаже недвижимости, она несется к той девочке, что пониже, и хватает в охапку.
– Ты ее спасла, – объясняет девчонка повыше, и Джейд смотрит на удаляющийся автобус, на Мисти Кристи, прижимающую к себе спасенную дочь, потом на лужу. Из воды торчат кусочки раздавленного телефона.
Джейд нервно сглатывает, Мисти Кристи обнимает и ее тоже, обнимает и плачет, и Джейд, у которой отнялся язык, не говорит, что все вышло случайно, она всего лишь пыталась помешать школьнице поднять телефон, вовсе и не думала никого спасать, совершать героический поступок – это не про нее. Скорее наоборот.
Когда Джейд удается высвободиться из объятий, на лужайке уже стоит полукругом толпа родителей и смотрит на нее во все глаза – что же девочка-ужастик сделает дальше. Джейд поджимает губы, изображая улыбку, – ей самой интересно. Она сует руки в карманы, разворачивается, чтобы укрыться от всех, и первым же шагом ступает в глубокую лужу, поглотившую розовый телефон.
Нога промокает и мерзнет, но Джейд идет дальше и через полквартала шумно выдыхает, потом делает глубокий-глубокий вдох, прикрыв рот руками.
Голландская парочка в озере. Ведь они… что может значить такая смерть… это значит, что…
Джейд нутром чует – началось. Наконец-то!
СЛЭШЕР 101
На самом деле, сэр, нельзя сказать, что слэшер – это что-то невозможное или бывает только в кино. Но розыгрыша, с которого все началось, недостаточно – нужны кое-какие минимальные условия.
Первое – Кровавая Жертва. Вспомните Джудит Майерс, старшую сестру из «Хэллоуина», Кейси Бекер из «Крика» или Мэрион Крэйн, ее версию тысяча девятьсот шестидесятого года, как вы догадались, из «Психо».
Второе, только не удивляйтесь, слэшеру нужны взрослые. Я имею в виду родителей, учителей и полицейских, которые отмахиваются от своих детишек – мол, дурачатся, дети есть дети. Вспомните «Кошмар на улице Вязов», когда отец Нэнси, детектив, не хочет прислушаться к своей дочери. Или полицейский Дорф из «Пятницы, 13-го», который даже со своим мотоциклом справиться не может – хотя чего ждать от человека с такой фамилией? Будь взрослые и полиция на высоте, ничего бы вообще не случилось.
Или взять главного героя из «Пункта назначения», Бладуорта, – типичный Тони Тодд в роли Кэндимена, этот взрослый на самом деле верит детям, но именно поэтому не может поговорить с другими взрослыми. И даже если взрослый точно знает и на сто процентов убежден, что бывает редко, как доктор Лумис в «Хэллоуине» или Чокнутый Ральф в «Пятнице, 13-е», тогда никто этому взрослому не верит, и для ребенка это самое хреновое. Вернее, хренового в детстве хватает, но давайте обойдемся без этого, иначе я заведусь и буду трещать о том, стоит ли заменять видео по сексуальному воспитанию «Пятницей, 13-го», где горло Кевина Бейкона пронзает стрела. Моя работа имеет огромную образовательную ценность, поэтому обойдемся без сравнений.
Третье, что нужно слэшеру – все происходит практически в одночасье. Зачем? Если действие в слэшере происходит в течение одной жуткой ночи, как в Хеддонфилде из «Хэллоуина», история выглядит правдоподобной – взрослые, которые могли бы все прекратить, либо заняты своими делами, либо у них выходной. Третий с половиной обязательный компонент, как в «Ночевке» – вечеринка. Слэшеры обожают портить чужие вечеринки. Представьте, что слэшер явится в Пруфрок. Когда и где мы все соберемся в одном месте, чтобы можно было устроить настоящую бойню?
Четвертый пункт – фирменное оружие. У Джейсона из «Пятницы, 13-го» есть мачете, у Майкла из «Хэллоуина» – кухонный нож, у Призрачного Лица из «Крика» – охотничий нож, у Фредди из «Кошмара на улице Вязов» – его знаменитая перчатка, у Кропси – секатор, у рыбака, который все еще знает, что вы сделали прошлым летом, – крюк. Кстати, пункт пятый – тот, кто умеет с этим оружием обращаться.
Наконец на сцену выходят слэшер и его антагонист – последняя девушка, про нее я вам рассказывала еще в прошлом семестре – вот и пункт шестой.
Подводим итог: слэшер воскресает из «мертвых» и совершает кровавое жертвоприношение с помощью фирменного оружия, от взрослых нет никакого толку, кто-нибудь устраивает вечеринку, а последняя девушка выходит из библиотеки и попадает прямо в эту мясорубку. Но не забывайте про пункт седьмой!
Это история с продолжением, мистер Холмс, которое в моей работе тоже имеется, и вам будет наверняка приятно узнать еще о двух необходимых атрибутах слэшера – масках и видеокамерах, но уже в следующем семестре, потому что сейчас мне надо доделать свой проект с интервью, чтобы набрать половину положенных баллов по истории, даже ценой жизни!

День окончания школы
Отец Джейд не сидит вместе со всеми на церемонии, но он здесь, на пару с Клейтом Роджерсом, тоже «Хендерсонским Ястребом», который работает в гараже, в Аммоне. Вдвоем они подпирают забор возле алюминиевых ступеней с желобками, что ведут на сцену – как Чак из «Свободных» и Вудерсон из «Под кайфом и в смятении», – переминаются с ноги на ногу, чешут языками, перетирают местные новости, будто специально пришли сюда, чтобы нагнать страху на выпускной класс – надо учиться дальше, братцы, если не хотите вот так подпирать забор. Это и есть то, что они олицетворяют. Мимо них ленивой походкой проходит шериф Харди – и замедляет шаг, будто почуял неладное, но не хочет оборачиваться и проверять, все ли в порядке – неужели Клейт Роджерс осмелился заявиться в Пруфрок после стольких лет?
Открывашка приветствует Харди обернутой в пакет банкой, как бы призывая проверить, пиво там или нет, Клейт хихикает и потирает руки, после чего оба перебираются в менее публичное место. Джейд делает вид, что не заметила этого удручающего, но типичного эпизода, и оглядывает толпу, места для гостей.
Обычно выпускной проходит так: тридцать с лишним родителей выпускников приходят на футбольное поле пораньше, устраиваются ближе к середине, кладут на стулья одеяла и термосы с кофе, но в это утро все обстоит иначе. С самого рассвета лужайку заняли работяги со стройки, по крайней мере так поняла Джейд, слыша недовольное ворчание. Впрочем, восторг предвкушения тоже присутствует. До сих пор новые жители Терра Новы могли козырнуть кепкой для гольфа в аптеке, сверкнуть «Ролексом» на загорелом запястье в кафетерии, припарковать у банка свой «Астон Мартин» – увидеть их можно было поодиночке, но всех вместе – никогда. Даже в газетных статьях каждый из них занимал свою рамочку, групповых кадров – эдакая команда супергероев – не случалось.
И вот пронесся слух, что работяги со стройки заняли центральные места вовсе не для себя, в этой конкретной гонке выпускников у них нет – они лишь желто-жилетные предвестники действа, которое развернется на выпускном.
Поэтому гам и перешептывания не такие, как всегда. Они гораздо тише обычного, но очень взбудораженные, будто сейчас сквозь облака спустится парашютный десант телезвезд и начнет раздавать автомобили всем и каждому.
Джейд говорит себе: если такое случится, она не ринется подбирать брошенные горстями монеты вместе с другими простофилями. При этом на все сто уверена, что оставаться в стороне легко, пока до монет дело не дошло, а если дойдет?
Она сидит в первом ряду за низкой сценой, под платьем – комбинезон смотрителя, ведь сразу после церемонии ей на дежурство. Не глупо ли, что реальная жизнь начинается в тот самый момент, когда так называемое волшебство заканчивается? С другой стороны, она словно участвует в съемках музыкального клипа. Типа, быстро уходишь с выпускного вечера и под звуки бас-гитары попадаешь в другой эпизод, где ждет иная жизнь: неубранные коридоры, туалеты из фильмов ужасов, измызганные классные доски – нужно навести порядок к следующему учебному дню.
Время от времени Джейд вскидывает голову, чувствуя себя звездой этого клипа, и вдруг на парковку въезжает целая вереница шикарных «Бентли».
– Вот блин!
– В чем дело? – Грета Диммонс быстро поправляет прическу, шляпу, трогает себя за плечи.
Джейд не отвечает, она уже отвернулась от «Бентли» и смотрит на человека, которому выпускники по-настоящему дороги: на сцену поднимается мистер Холмс.
– Твою мать! – выдает он достаточно громко, и его слышат даже те, кто сидит у Джейд за спиной – там захихикали. Директор Мэнкс расправляет плечи – значит, долетело и до него.
«Твою мать» – единственная реакция на обитателей Терра Новы, которые наконец-то показались в городе. Джейд, хоть и ненавидит себя за это, тоже выпрямляется – чтобы лучше видеть и ничего не пропустить.
Шеренга «Бентли» подруливает к воротам, из машин расслабленно вываливаются магнаты и воротилы. На женщинах вовсе не вечерние платья, а облегающие бедра юбки, укороченные блейзеры, невысокие каблуки. Мужчины отнюдь не в смокингах, но их костюмчики явно сшиты на заказ и удачно подогнаны по фигуре, солнцезащитные очки спущены на нос, чтобы вид был слегка небрежный, демократичный. Держась за руки, они ступают на дорожку из плотного грунта, как на красный ковер для торжественных случаев.
Первым идет Марс Бейкер, один из основателей адвокатской компании в Бостоне, занимающей несколько этажей, – именно благодаря ее юридическим пассам, если верить прессе, удалось отрезать от национального заповедника кусок территории для Терра Новы. Ему за пятьдесят, как и большинству из них, он почти лысый и широко улыбается. Под руку его держит суровая жена, Мэйси Тодд – та самая Мэйси Тодд, которую в девяностые обвиняли в убийстве, об этом трубили все газеты, но она вышла замуж за блестящего адвоката, и тому удалось ее оправдать. Сзади плетутся близнецы Синн и Джинни, одетые в одинаковые платья в цветочек, хотя цветов у них нет, – им двенадцать или тринадцать, Джейд точно не помнит, хотя читала в газетах.
Следом шагает долговязый и нескладный Росс Пэнгборн – эдакий неуклюжий Билл Гейтс, с таким же мальчишеским обаянием. Тоже лысый, отмечает Джейд, гадая, связан ли как-нибудь тестостерон, от которого вылезают волосы, с финансовым успехом. В статье, что подвернулась в аптеке, она прочитала: вместо того чтобы пользоваться современным телефоном, который позволяет следить за положением дел в моднейшей социальной сети, основанной им на досуге, он носит обычный мобильник-раскладушку, а иногда и вообще обходится без него. Супруга Донна – женская версия его же. Они, скорее, похожи на брата с сестрой, чем на мужа с женой, но Джейд допускает, что дело в другом: рано или поздно любая собака становится похожей на своего хозяина. Правда, тут непонятно, кто собака, а кто хозяин. За ними, чуть сгорбившись, в джинсах и свитере – возможно, самый официальный наряд, на который ее смогли уговорить, – плетется их десятилетняя дочь Галатея – имя означает что-то необычное, но Джейд не помнит, что именно. Молодец, девочка, мысленно шлет ей привет Джейд через упругий гравий красной дорожки. Не вздумай идти у них на поводу!
Следующий – Дикон Сэмюэлс, густая копна волос и улыбка на сто ватт. Отчасти благодаря ей он и сколотил состояние на торговле недвижимостью и, наверное – наверняка, – сверкает ею с обложек всех гольф-журналов – тех, которые считает достойными внимания. За руку Дикона Сэмюэлса держит его знаменитая женушка, Мадам, бывшая модель, со статусом то ли «Первой леди в мире моды», то ли какой-то другой банальщины. Хотя следует признать: несмотря на немыслимые каблуки, по ступеням трибуны для гостей она поднимается с безукоризненной грацией. Добравшись до мест, которые придержали для них рабочие Терра Новы, Дикон демонстративно, при этом как бы незаметно, расплачивается с каждым.
По сотне, наверное, отвалил. Хорошая работенка – только пойди такую найди.
Работяги рванули было к выходу сквозь поток прибывающих богачей – в газетах их окрестили «Основателями», как-никак основали новый поселок, – но Мэйси Тодд глазами дает понять, что им в другую сторону, да, идти дольше и не очень удобно, но что поделаешь, спасибо.
Они послушно отступают, желтые жилеты разве что не накалились от унижения, двое или трое втянули плечи – Джейд эта осанка хорошо знакома, – а в это время по ступенькам на трибуну скромно восходит Льюэллин Синглтон с женой Ланой, смущаясь под устремленными на них взглядами. Он не привык светиться на публике, наверное, предпочел бы посиживать в кабинете своей банковской сети – отделения банка повсюду, как яйца, которые словно самка из фильма «Чужие» разложила по всей Америке, в каждом городе. Точнее, как гласит знаменитая реклама, банки этой сети будут открыты «во всех городах до единого». И все же в Льюэллине и Лане есть что-то бесшабашное, или, по крайней мере, было в их постыдном прошлом: своего шестилетнего сына они назвали Лемми, не иначе как в честь солиста рок-группы «Моторхед» – другого Лемми просто нет.
Дальше на очереди – Тео Мондрагон и его новая, как с конвейера, жена с выигрышным именем Тиара. Тео держит Тиару под локоть, потому что она надела совершенно немыслимые каблуки и удержать равновесие на алюминиевых ступенях ей совсем не просто. Свободной рукой, будто запуская волну, он приветствует ораву выпускников, приветствует Лету. Судя по всему, если не считать отца-индейца Джейд, который давно слинял и притаился где-нибудь в густой тени, Тео – единственный чернокожий на трибуне. Впрочем, он бы выделялся где угодно. Широкие плечи, как у студента, играющего в американский футбол, узкая талия, как у тридцатилетнего мужчины, проворные движения – как-никак он здесь главная фигура. Дело не в том, у кого банковский счет больше, хотя в некотором роде так оно и есть. В современном мире все козыри на руках у медийных империй – они обыгрывают и банки, и юридические компании, и торговцев недвижимостью, может быть, даже социальные сети.
Пять пар усаживаются, и, поскольку у королей на таких церемониях свои обязанности, Тео Мондрагон, альфа-самец в этой группе альфа, встает, делает круговое движение правой рукой – у него хорошее настроение, но он ведет себя сдержанно – и вежливо просит собравшихся продолжать. Пожалуйста, пожалуйста.
Джейд пытается, но… тут действует закон гравитации, какому их учили в школе: каждая планета – словно шар для боулинга – в центре батута из пространства-времени, и тела поменьше к этому шару скатываются, сами того не желая, вот и на выпускном все глаза, включая ее собственные, так и ищут Основателей с женами. Именно поэтому Брэд Питт не ходит в «Бургер Кинг» – от глаз посетителей не будет спасения, – но шары для боулинга делают свое дело, верно? Жители Пруфрока таких, как эти Основатели, не видели и близко, а сейчас в буквальном смысле слова сидят с ними бок о бок.
Значит, пророчества мистера Холмса насчет грядущей катастрофы, которую принесет городу Терра Нова, начинают сбываться.
Джейд удается отвести взгляд от Тео Мондрагона и найти учителя истории – он стоит среди выступающих, чуть в сторонке, – для мистера Холмса это последняя гастроль, поэтому директор Мэнкс дает ему возможность попрощаться, напутствовать выпускников напоследок, сделать прогнозы или даже прочитать последнюю лекцию. Левой рукой он все время похлопывает себя по карману пиджака, будто проверяя, сможет ли достать сигареты, как только церемония закончится. Джейд готова поспорить: чтобы пережить то, что происходит сейчас на трибунах, он с ходу высадит всю пачку и будет давить окурки ногами, пока не прикончит последнюю. Вполне возможно, ему и пачки не хватит.
Чтобы усугубить его беды – и отсрочить отставку, – Джейд обратилась к нему с официальным прошением: позвольте мне, очень прошу, ну, пожалуйста, позвольте дописать курсовую. Все остальные учителя были счастливы закрыть глаза на ее пропуски в последние пару месяцев, но мистер Холмс есть мистер Холмс, и, делая последний шаг на учительском поприще, он не откажется от политики «никаких отговорок, никаких исключений», которой всегда славился. Значит, для Джейд церемония – фикция, потому что она еще не закрыла задолженность по истории. Замена мистеру Холмсу появится не раньше августа, когда же она допишет курсовую? И позволит ли ей новый учитель истории вылезать со своей стряпней и вместо официальной программы писать об истории через призму слэшеров? А как же история штата?
Ответ очевиден.
Джейд невольно потирает свою нерезаную кисть и спрашивает себя: может, всего должно быть по паре? Это нужно и ей, и всему миру.
Как ни странно, рядом с мистером Холмсом сидит Фарма, одетый в некое подобие костюма. Его тоже чествуют. Это же надо: Мисти Кристи, чью дочь едва не сбил автобус, написала письмо окружному начальству, мол, хочу поблагодарить и похвалить «человека, который работает уборщиком в начальной школе», за спасение дочери, но при этом умудрилась не упомянуть, какого человек пола – мужского или женского.
Фарма ловит злобный взгляд Джейд, мерзко ухмыляется и кивает, а затем берет что-то с коленей и машет им. Толком не разглядев, Джейд сразу понимает – это телефон, который она спрятала. Значит, шантажировать Фарму больше нечем. Найти пропажу по звонку или жужжанию он не мог, выходит, на складе есть камера слежения, которая ее засекла. Вот почему он оставил ее там «в полном одиночестве», небось, губы раскатал – вдруг она вздумает сменить лифчик.
Джейд брезгливо ежится, поводит плечами и откидывает голову назад, смотрит на дальние ряды трибун – лучше бы она сидела там. И правда там она видит себя, вернее, свою бледнолицую версию – там сидит мама. В дальнем углу, одна, хотя и в толпе.
Джейд не видела ее… с Рождества? Когда она в последний раз, спасаясь от безделья, пришла потусоваться в «Семейный доллар»? Кимми Дэниэлс. Технически они с отцом Джейд все еще женаты, но уже пять лет она живет в автофургоне с другим таким же Открывашкой. Насколько известно Джейд, мама работает в «Семейном долларе» самым старшим кассиром, может, самым старшим за всю его историю. Важнее другое: если народу в магазине мало, а менеджер занят какими-то разборками в дальнем конце магазина, Кимми позволяет Джейд выйти, не заплатив за краску для волос, которая нужна ей постоянно. Джейд толком не знает, то ли она эту краску ворует, то ли мама потом платит за нее сама – дело в том, что они никогда не разговаривают. Джейд просто ходит и зыркает по сторонам, а Кимми не спускает с нее глаз, вспоминая себя в ее годы.
Наверное, пришла потому, что свой выпускной она пропустила, потому что была беременна Джейд. И в этом состоянии осаждала больницу в Айдахо-Фолсе – пыталась узнать, придет ли в себя после аварии любовь всей ее жизни или нет.
Знала бы ты, мама, мысленно обращается Джейд, что для выпуска мне еще надо потрудиться. На самом деле школу я не окончила. Это все понарошку…
Достойный конец школьной карьеры. Возможно, Джейд следовало прикрепить эти слова скотчем к выпускной шапочке, чтобы мама их прочла, а не рисовать веселую мордашку с крестиками вместо глаз… Да пошло оно все! Один выпускной вместо целого детства – разве это компенсация? В следующий раз Джейд заявится в «Семейный доллар» и сгребет целую полку всякой фигни для волос!
Так-то, мама.
Ради сегодняшнего дня, ради праздника Джейд выкрасилась в ярко-розовый. Это даже не краска, а спрей для Хэллоуина. Индейские волосы плохо обесцвечиваются, им не придашь насыщенный розовый цвет с синеватым отливом. Ну и фиг с ним. Никто же не собирается трогать ее волосы или изучать ленту на шапочке. В ее ушах серьги в виде игральных костей в натуральную величину, потому что жизнь – азартная игра, и в конце ждет смерть… помада черная, как ее сердце, и липкая, ногти кроваво-красные.
Вскоре Лета Мондрагон, новенькая, в истории Ястребов ничем не отметившаяся, встает к микрофону и произносит торжественную речь – под нарастающие аплодисменты. Они достигают апогея, когда она уступает свою медаль лучшей выпускницы Элисон Чемберс, потому что «средние баллы при переводе из другой школы никогда не сравнятся с теми, что получены в этих стенах!»
Чем не идеал?
Если у Джейд и были сомнения насчет того, тянет ли Лета на статус последней девушки, с каждым словом ее речи, с каждой волной аплодисментов они все больше и больше тают.
Наконец аплодисменты стихают, и на сцену прогулочным шагом поднимается директор Мэнкс, призывая к тишине (поднимает два пальца в форме латинской буквы V – это волчьи уши, сигнал означает «хватит выть, слушайте меня»). Он шуршит бумажками и сообщает публике, что следующий оратор в представлении не нуждается. В школе Хендерсона он и есть школа, он преподает историю штата Айдахо одному поколению учеников за другим, ведь «всем известно, если мы не знаем, что было раньше, то обречены это повторять».
Под обязательные, хотя и хлипкие аплодисменты к микрофону поднимается мистер Холмс. Первое, что он делает – шуршит листами бумаги, которые оставил директор Мэнкс, держит их достаточно высоко, чтобы стоящие за ним выпускники могли видеть – они пустые, просто реквизит. Мэнкс проводил церемонию столько раз, что вполне может делать это с закрытыми глазами.
Мистер Холмс расправляет бумаги, кладет обратно, поворачивается и слева направо оглядывает выпускников, потом переводит взгляд на гостей. Повисает абсолютная тишина, и он начинает вещать:
– На самом деле цитата звучит так: «Прогресс, помимо того, что состоит из перемен, зависит от способности хранить прошлый опыт. Кто не помнит прошлого, обречен повторять старые ошибки».
Чтобы сделать акцент на непрошеном уточнении, он прочищает прокуренное горло и украдкой поднимает руку, тянет кожу над кадыком, словно пытаясь освободить место для воздуха, который ему понадобится.
– Это Джордж Сантаяна, испано-американский философ первой половины двадцатого века. Ему же принадлежат знаменитые слова о том, что история – сплошная ложь о событиях, которые никогда не происходили, рассказанная людьми, которые очевидцами этих событий не были.
Он обхватывает руками трибуну, подается вперед, смотрит на собравшихся и добавляет:
– Однако мы с вами находимся здесь и сейчас. Пройдут месяцы и годы, и наши рассказы об этом знаменательном дне станут просто рассказами, но здесь, сейчас, в эту минуту, мы, как группа, наверное, в состоянии понять, что именно происходит. Хотя бы частично.
Теперь настала очередь директора Мэнкса уточнять, и он покашливает, видимо, напоминая мистеру Холмсу о разговоре насчет содержания его последней речи перед выходом на пенсию.
Мистер Холмс будто и не слышит.
– Сегодня среди нас гости, – объявляет он, указывая в сторону обитателей Терра Новы, предлагая всем посмотреть в центр трибуны. Он поднимает руки и начинает хлопать, но в его жесте чувствуется насмешка, и жидкие аплодисменты почти сразу гаснут.
– Я говорю «гости», но поймите, мистер Мондрагон, мистер Бейкер, и все остальные, я вовсе не хочу сказать, что ваше пребывание среди нас будет временным. Надеемся, это не так. Вы – спасители нашего городка в горах, озера, долины, округа… всех нас. – Холмс отходит, чтобы прочистить горло, потом возвращается к микрофону и решительно кивает. – Конечно, есть еще один фильтр, который позволяет верно определить «гостей», и о нем знают многие из моих учеников, дошедших до выпуска. В Древней Греции боги спускались с горы Олимп, чтобы побыть среди простых смертных, но являлись как странники, как нищие, и, благодаря такой практике, в тогдашнем обществе сложился этикет, основанный на смиренном страхе. И страх был вполне оправдан. Если люди не вели себя должным образом, не предлагали странникам миску супа, даже будь эта миска последней, тогда… тогда из нищенских одежд мог возникнуть Зевс и поразить их, стереть с лица земли – от них не осталось бы и следа.
Мистер Холмс позволяет фразе дойти до слушателей, потом повторяет, словно нарочно:
– От них не осталось бы и следа.
– Мистер Холмс… – пытается вмешаться директор Мэнкс, вскакивая со стула, но Холмс отводит руку назад – он не просит у директора еще минуту, а сообщает, что будет говорить еще минуту.
«Так его, сэр!» – восхищается про себя Джейд, удивленно улыбаясь.
– Разумеется, мы с вами в Америке, а не на Средиземном море. Мне не стоит увлекаться, лучше использовать образы, которые ближе к нашей с вами земле. Прошу прощения. Позвольте мне… знаю, нужно что-нибудь поближе. Как вам Южная Америка до завоевания? Думаю, в ней мы найдем подходящий пример. Возьмем инков. Не тех инков, какими они были во времена испанского вторжения в Анды, возьмем времена, когда империя поднималась и падала на протяжении тысячелетий, когда принадлежала сама себе. Предваряя ваш вопрос, я вовсе не хочу сказать, что гора, на которой мы живем, – и есть Анды, а среди нас бродят боги и правители. Уровень технического развития у древних инков был таков, что не уступал никому и даже превосходил всех, кто жил в то время на нашей планете, в результате чего инки достигли такого уровня социального расслоения, что по сути обожествили правящий класс, класс богатейших из богатейших, и на то, чем все закончилось, пожалуй, следует обратить внимание и нам, не забывая о Сантаяне. Дело в том, что правящий класс, богатая элита, не просто замкнул все ресурсы на себя, он поверг тружеников не просто в нищету, а забрал у них все, богачи настолько почитали себя, что стали строить для своих превращенных в мумии мертвецов великолепные пантеоны, продолжали отдавать им пищу, назначать слуг, и понятно, что общество, до такой степени заточенное на свою верхушку, обречено, если не найдет более стабильный и справедливый способ для того, чтобы уверенно развиваться и процветать. Если вам не по душе Сантаяна, можно обратиться к Марку Твену: он сказал, что история не повторяется, зато рифмуется. Я лишь надеюсь, что Пруфрок не станет подтверждением этих слов. Поймите, я вовсе не прошу вас сравнивать гробницы инков с прекрасными домами, что возводятся по ту сторону озера, вовсе нет. Мы ведь не инки, правда? И не древние греки. Когда боги стучатся в наши двери, вместо того чтобы предлагать им последний половник супа, нам, наверное, следует поделиться с ними своими наблюде…
– Спасибо, спасибо, мистер Холмс, за ваш захватывающий экскурс в историю! – Директору наконец удалось вклиниться между Холмсом и микрофоном, он поворачивается к публике, приглашая еще раз поаплодировать, проводить оратора прощальными аплодисментами.
На трибунах Тео Мондрагон встает первым и начинает громко хлопать, тут же поднимается и Марс Бейкер, потом и «Мадам» Сэмюэлс, и Мэйси Тодд – все бьют в ладоши, на лицах – ни тени улыбки.
– Им от нас нужен не только суп. – Мистер Холмс обращается к выпускникам, причем достаточно громко.
Джейд первой вскакивает с места и начинает хлопать в ладоши, украдкой поглядывая на Лету во втором ряду – лишь этот ряд сейчас имеет для нее значение. Губы Леты неуверенно шевелятся, но она не может поддержать одноклассников и выступить против отца, и за это Джейд ее ненавидит, но и жалеет, что бросилась хлопать первой. Хотя о чем тут жалеть? Жалеть надо обо всей дурацкой церемонии, обо всех глупостях, связанных с этим городком.
Словно подтверждая нелепость происходящего, директор Мэнкс, пытаясь спасти положение, приглашает на сцену Фарму, чтобы вручить ему грамоту за «инициативу при исполнении своих обязанностей смотрителя». Вновь раздаются аплодисменты, и Джейд знает, что на парковке отец поднимает в честь Фармы банку с пивом – ради того и пришел. Да, не ради единственной дочери, второй индианки за последние двадцать лет, так и не окончившей школу. Этих двоих заботит только одно: Открывашка спросил, куда она переберется летом.
Джейд ответила, что его это не касается. Она не стала говорить, что выберет либо Кровавый Лагерь, либо кушетку в жилище маминого сожителя.
Фарма шаркает к сцене, крепко сжимая телефон, будто спасательный круг, но едва Мэнкс отходит в сторону, чтобы официально вручить Фарме награду, в толпе вдруг поднимается Мисти Кристи и вовсю машет руками, стараясь привлечь внимание директора.
Церемония остановлена, все смотрят на Мисти Кристи. Она отрицательно качает головой и указывает куда-то мимо сцены. Ее палец нацелен на Джейд.
Джейд сжимается, сутулится, облизывает губы – наверное, помада покрывается корочкой, а язык чернеет. Кажется, впервые в жизни она жалеет, что из-за волос ее так легко найти в толпе.
– Это она, а не он! – заявляет Мисти Кристи, и ее голос слышно даже без микрофона.
Директор Мэнкс оборачивается на Джейд, и что ей остается? Она смотрит мимо него, мимо трибун, мимо всего.
– Я тоже видел! – подтверждает Лаки, водитель школьного автобуса, с другой стороны трибуны. Это именно он едва не сбил дочку Мисти Кристи.
– И я видел! – громогласно заявляет Джадд Тэмбор, тоже местный агент по продаже недвижимости.
Джейд на девяносто девять – нет, на сто пятьдесят процентов уверена, что в тот день его там не было, но он тоже хочет встать на защиту беззащитных и ни за что на свете не позволит своему главному конкуренту получить почести за доброе дело, которого тот не совершал.
Вслед за Джаддом Тэмбором и другие жители Пруфрока – Джейд даже не сосчитать, сколько их – заявляют, что тоже там были, все видели и знают. Отчасти это стадное чувство, о котором не раз говорил мистер Холмс, но отчасти дело в том, что люди понимают: не поддержи они сейчас Джейд – и грамоту получит Фарма. Вероятно, о его школьных подвигах и последующих похождениях им известно гораздо больше, чем Джейд.
Она закрывает глаза – посчитать до трех, чтобы все поскорее закончилось, но на счете «два» снова их открывает. И смотрит – не на Мисти Кристи, не на Джадда Тэмбора, который держит на руках свою малышку и размахивает ею, словно доказывая, что Джейд – настоящая героиня, не на тех, кто вовсю ей аплодирует, а на дальний угол трибуны. На маму. Та улыбается сдержанно, как всегда.
Джейд крепко зажмуривается, чтобы не разреветься на глазах у всех. И тут, будто по команде, из-под трибуны – а вовсе не с парковки – выходит ее отец. В руках у него две крышки от мусорных баков, и он стучит ими, как цимбалами, банка с пивом зажата между зубами, жидкость плещет ему на лицо и на рубашку.
Стук крышек перекрывает аплодисменты, но Открывашка продолжает наяривать, пока к нему не направляется Харди, сжав губы.
Джейд опять закрывает глаза, зажмуривается. На каждую радость непременно придется пара гадостей. Такова жизнь. Может, так везет лишь индейцам, может, лично ей – какая разница?
Когда она вновь открывает глаза и выглядывает из-под челки, Фарма уже сидит, директор Мэнкс наклоняется к микрофону и объявляет:
– Пора выдавать аттестаты!
Вызывают по алфавиту, и Джейд выходит к сцене второй, пожимает руку Мэнксу второй, но оказывается первой и единственной, кому не достается ни одобрительных криков, ни аплодисментов, ни взрывов конфетти – отца вывели за территорию, а мама, не выдержав всеобщего внимания, воспользовалась бурными аплодисментами и слиняла.
К директору идет Лета, на сей раз на каблуках – в них она наверняка тянет на шесть с лишним футов, – дрейфующая неподалеку яхта издает протяжный гудок – и ввысь взмывает стая белых голубей, спрятанных до поры где-то на берегу. Кто бы сомневался!
Проходя ко второму ряду, Лета по-сестрински, в знак поддержки, сжимает правое плечо Джейд, и Джейд ненавидит себя за то, как загораются ее глаза.
Где ты была всю мою жизнь, Лета, проносится в голове у Джейд, и вдруг она вспоминает, что когда-то уже говорила нечто подобное.
Стрелковые Очки!
Джейд сканирует толпу в поисках желтого защитного жилета – кое-кто из работяг остался посмотреть церемонию, – да, вот он, подпирает стойку трибун с правой стороны, будто не заслужил права сидеть, после того как украл места у законных владельцев.
Джейд коротко кивает, и он кивает в ответ, приподнимает край каски в знак поздравления, затем отходит, и она понимает: он пришел ради нее.
Потому что спас ее и хочет пообщаться поближе?
Потому что он…
Джейд качает головой: нет, не может быть. Вряд ли она ему нравится. Джейд отвергает эту возможность и вновь упирается взглядом в Тео Мондрагона. Вылитый Брюс Уэйн – под стильным костюмом скрывается Бэтмен. Просто само обаяние. Наверняка ему покоряется каждый совет директоров, на заседание которого он уверенно входит, каждое собрание, которое он готов почтить присутствием, каждый обеденный стол, за который он садится. И каждый город, в котором он строит дом.
Сложно сказать наверняка, но, судя по наклону головы, мистер Холмс либо тоже наблюдает за ним, либо пытается запомнить лица всех жителей Терра Новы, чтобы потом сжечь их чучела. Кто-то, чтобы успокоиться, считает до ста, кто-то подносит спичку к своим врагам, размышляет Джейд. К какому типу относится мистер Холмс, ей точно известно. Правда, спичками он не пользуется, просто легким щелчком отправляет горящий окурок на пропитанную бензином гниль у них под ногами.
Так их, сэр, повторяет про себя Джейд.
Именно это ей и запомнится: она была не единственной на смехотворном, постыдном мероприятии, кому хотелось сжечь все дотла. Конечно, хорошо быть девочкой-ужастиком, сторониться толпы, озлобленно смолить сигарету за сигаретой, кто спорит – но приятно сознавать, что рядом есть еще одна черная душа, и медленно выдыхать дым, как приговор.
Когда приходит время подбрасывать шапочки, Джейд берет свою, тайком уносит с футбольного поля и оставляет ее улыбаться из последней урны, а сама идет в школу за шваброй и ведром и шепчет в камеру, которая наверняка еще несколько секунд держит в фокусе ее глаза с намалеванными крестиками. Они – хороший предвестник того, что ждет впереди.
СЛЭШЕР 101
Поскольку для моего проекта по истории Пруфрока я не могу взять интервью у ДЕЙСТВУЮЩЕГО слэшера, так как они не назначают встреч и известны тем, что всех, кто находится в пределах досягаемости, отправляют на тот свет, обычно вместе со всеми домашними животными, одноклассниками и семьей, мне пришлось взять интервью у того, кто когда-то соприкасался со слэшером ПО КАСАТЕЛЬНОЙ, ведь вы сказали, что такой вариант тоже подойдет, если я такую личность отыщу. И я ее нашла, мистер Холмс! Наверное, вы пошутили, когда это сказали, если да, то вот вам изюминка этой шутки: я нашла миссис Кристин Джиллетт, она живет в доме престарелых в Плезант Вэлли, через два года ей исполнится сто лет.
Возможно, мое интервью внесет приятное разнообразие в целую стопку других, связанных с историей горного дела, с Хендерсон-Голдинг, плотиной каньона Глен, или озером Индиан, или Национальным заповедником Карибу-Тарги, которые, надо думать, для вас как стоячая вода, потому что этот материал вы давали нам сами в течение семестра, и ученику он по зубам, только если он внимательно вас слушал и не отсутствовал столько, сколько я, и не витал в облаках. Знаю, нужно написать пять страниц, но за интервью я еще не садилась, так что страницы сейчас не считаю, ведь это всего лишь дополнительный материал для введения к будущей курсовой.
Слэшер, о котором идет речь, это Стейси Грейвс, Озерная Ведьма, – я вас удивила? В наших краях она считается городской легендой вроде Кровавой Мэри, айдаховской версии Слендермена для поколения, которое жило и умерло во времена сериала «Предоставьте это Биверу» середины прошлого века. Но это просто потому, сэр, что ржавчина времени скрывает правду, и мое интервью – средство для удаления ржавчины, ха-ха!
Мой первоначальный план состоял в том, чтобы найти выжившего после бесчинств в Кровавом Лагере, но то, что нашла я, даже лучше, – оно было еще раньше. Здесь даже есть старомодные подробности, которые я, хоть вывернись наизнанку, никогда не смогла бы выдумать. Вот прекрасный пример.
Очевидно, когда добыча ископаемых прекратилась, потому что озеро Индиан затопило все добывающие шахты в новом городе Пруфрок, люди стали переправляться на лодках и охотиться на лосей, иначе умрешь с голоду. Никаких охотничьих сезонов, никаких ограничений, были бы патроны, разве что лоси попадутся умные. И вдруг возникла вот какая проблема – большие и тяжелые лосиные туши надо как-то перевозить обратно в город. В интернете написано, что весят они от пятисот до семисот тридцати фунтов.
Как тащить такую тяжесть? Придумали вот что: веревкой из сыромятной кожи или ремнем завязать лосю рот, заткнуть ему задний проход, как выразился бы мистер Крабс, я даже думать об этом не хочу, а потом ртом вдуть как можно больше воздуха в носовые отверстия лося и сразу заткнуть их грязью, пока воздух не вырвался обратно.
И получается, что здоровенная лосиная туша превращается в плавучее средство, сэр. Однажды отец подруги Кристин Джиллетт, мистер Билл, увидел лося и выстрелил ему в голову, а не в бок, чтобы не делать еще одну дыру, которую надо затыкать грязью. И вот он плывет с добычей обратно в город, как удачливый охотник, и тут лось вдруг очухался в воде и выдул свои носовые пробки грязи прямо на лодку мистера Билла, будто собака отметилась, и мы только подбираемся к интервью, потому что пока это лишь пересказ и изложение сути, а не полная запись, как в примере, который вы нам приводили.
Видимо, рассказывает мне Кристин Джиллетт, потому что хочет, чтобы я получила за этот проект «отлично» и заодно спасла свою оценку за семестр, пуля мистера Билла попала только в основание рога, но не в череп, так что лось всего лишь вырубился на время. А обрабатывать рану и вспарывать ему живот мистер Билл не стал, чтобы весь воздух потихоньку не вышел наружу.
И вот лось очухался и очень недоволен, потому что привязан к лодке, так что положение – настоящая катастрофа. Что делать мистеру Биллу, чтобы не отправиться в Утонувший Город, который для него оставался Хендерсоном-Голдингом? Выстрелить лосю между глаз и обрезать веревку, тут лось и пойдет ко дну.
Думаете, на этом все и кончилось? Как бы не так, сэр.
Попробуй-ка в голодные времена отправь на дно столько мяса! И мистер Билл плывет в город, возвращается с железным крюком из магазина скобяных товаров, что есть мочи в темноте гребет назад и всаживает крюк, как он думает, в этого самого лося. То ли в лося, то ли в затонувшее бревно. Но он и думать не думал, что это может быть бревно. Ноша была такая тяжелая, что руками не вытащишь, и он подрядил в помощь местного чувака Кросса Булла Джо, который водил тягач. У него были трос и лебедка. И что он сделал? Сдал тягач задом прямо до края старого пирса, как его назвала Кристин Джиллетт, и задние колеса подвисли над краями пирса с обеих сторон.
И тут я, как вы можете догадаться, спрашиваю: «СТАРЫЙ пирс»? То есть, кроме того, который есть СЕЙЧАС, был другой? Почему же про него никто не знает? И что ЕЩЕ мы не знаем, сэр? Вот почему без уроков истории никак не обойтись. Если бы я уже почти не окончила школу, я бы на эти уроки ходила еще и еще, узнать все, что можно, про ВСЕ старые пирсы.
Значит, Кристин Джиллетт. Вернее, Кросс Булл Джо. Приспособил он лебедку и давай тянуть, наверное, как Квинт в фильме «Челюсти», поливал трос водой. И что, вы думаете, он вытащил? Сейчас все женщины завопят, дети упадут на колени, а мужчины со стоном отшатнутся.
Он вытащил индианку, сэр!
Знаю, что вы сейчас думаете, мистер Холмс. Конечно, прискорбно, но люди тонут в озерах каждый день, может, в старые времена, когда не было спасательных жилетов и всяких буйков, тонули даже чаще, ведь озеро Индиан холодное, и тела не разлагаются, просто болтаются в морозилке Иезекииля, ждут, когда кто-нибудь подгонит тягач, вонзит в них крюк и вытащит на белый свет. Знаю, вы так и думаете, потому что я и сама так подумала.
Мы оба ошибаемся, сэр!
Кристин Джиллетт рассказала вот что: они поняли, что это не какая-то индианка из племени шошонов или банноков, в ворованном и сгнившем в воде платье, это они сообразили секунд через десять. Но давайте разведем эти взрывные волны по времени, если получится. Первое: вот я сижу в палате пятьсот двадцать два в доме престарелых в Плезант Вэлли, и у меня возникает вопрос, такой же, какой и вы сейчас, наверное, задаете себе: «Разве Стейси Грейвс была ИНДИАНКОЙ»?
Если вы потрясены, то просто потому, что про это известно далеко не всем и не отразилось в местном фольклоре об Озерной Ведьме. Скорее всего, Стейси Грейвс наполовину индианка, значит, если ее отец белый, то мать – стопроцентная индианка. И в те времена все это знали, да и мы можем узнать, если поговорить со стариками, которые в курсе. По словам Кристин Джиллетт, пугалом из озера Индиан раньше была даже не Стейси Грейвс, ИЛИ Иезекииль с его ручищами, а МАМА Стейси Грейвс, она ходила вдоль берега, искала свою пропавшую дочь и забирала к себе в пещеру детей, которые оказались у озера после наступления темноты, и там прижимала их, по образному выражению Кристин Джиллетт, к своим «кожистым сосцам» и заставляла пить свое молоко, и детский организм не хотел его принимать как молоко настоящей матери, скорее наоборот, то есть урок заключался в том, что маленьким детям нельзя выходить из дома, когда темно, ясно, детки?
Короче, после этой бомбы – Стейси Грейвс оказалась индианкой – взорвавшейся в воздухе между мной и Кристин Джиллетт, у старушки включился какой-то внутренний уничтожитель, и она извлекла на свет вторую бомбу, наглядно все объяснила, показала на себе, чтобы до меня точно дошло. Сидя в инвалидной коляске, она правой рукой как бы ухватила большой железный крюк, торчавший чуть ниже подбородка, как у рыбины, что извивается на леске. Дальше Кристин Джиллетт подтянула левую руку – и выдернула из головы черный крюк, который, кстати, по словам Кристин, стоил целых два доллара, думаю, это запросто можно проверить и убедиться в правдивости ее рассказа.
Колючка на острие крюка зацепилась за подбородок девочки, когда она почти высвободилась и собралась делать то, что ДЕЛАЕТ Стейси Грейвс (что именно, вы и сами знаете, потому что живете здесь долго и всяких историй наслушались), девочка повисла на челюсти, и все думали, что сейчас челюсть надломится и отлетит. Но вместо этого оторвался КУСОЧЕК кожи и засочилась черная с потеками кровь, и в конце концов Стейси сорвалась с крючка, как живая, и все вокруг завизжали, начали рвать на себе волосы и кинулись в церковь, мол, никогда больше не будем ездить на ту сторону озера за лосями. Если хотите знать мое мнение, это и есть истинная история рождения Национального заповедника.
Кристин Джиллетт видела все своими глазами, мистер Холмс. В том году ей было четырнадцать лет. Я знаю, что она не выдумывает, потому что на этом история не заканчивается и старушка вовсе не пыталась накормить меня сказками, чтобы я посидела у нее подольше, потому что ее никто не навещает, я же записалась в список ее гостей, видела, что он пустой.
После того как случилось то, что СЛУЧИЛОСЬ, никому и в голову не приходило подходить к старому пирсу. Даже Буллу Джо, чтобы забрать свой грузовик. И вот однажды утром раздался жуткий треск и грохот, и когда кто-то все-таки пришел посмотреть, старый пирс, считай, рухнул под весом тягача – наверное, на черный крюк и высокую V-образную трубу, что держит трос, села маленькая птичка – и этого оказалось достаточно. Если считать, что пирс – спина верблюда, то птичка вполне может стать последней соломинкой!
Отец Кристин Джиллетт обещал дать ей десять центов, если она поплывет туда и отвяжет для него крюк, что стоит целых 2 доллара, но Кристин Джиллетт отказалась, мол, ее жизнь дороже 10 центов, хотя в те времена, понятное дело, деньги были совсем другие.
Так что крюк, надо думать, все еще там. А может, и грузовик тоже, весь сгнил и облупился, оконное стекло скукожилось и раскрошилось.
И еще Стейси Грейвс, мистер Холмс.
Вы уже поняли, к чему я веду.
Итак, в заключение, подводя итоги семестра, включая мою оценку за курсовую работу, могу сказать: то, что мы считали вымыслом, на самом деле основано на свидетельствах очевидцев. Вы легко можете удостовериться в том, что все это я не выдумала, иначе в конце истории Кристин Джиллетт выдохнула бы воздух через нос и на пол между нами вылетели бы две пробки грязи, а потом, под пугающие звуки фортепиано и скрипки, я подняла бы взгляд и увидела, как в окне мелькнула наблюдавшая за нами тень.
Но ничего этого не было, сэр.
Кристин Джиллетт протянула дрожащую руку к своей чашке, в которой была вода, и я подвинула ей чашку, затаила дыхание, когда она стала пить, опасаясь, что вода вот-вот прольется, но обошлось.
Потом, когда я уходила, она благодарно кивала мне и улыбалась, я все это время представляла, что мне четырнадцать лет и я вижу живую девочку-покойницу, поднятую из холодных глубин, и тут Кристин Джиллетт что-то замурлыкала мне вслед, сэр. Я остановилась, оглянулась – может, с ней что случилось?
– Мы прыгали под нее через скакалку, – объяснила она, а потом добавила, мол, они прыгали под нее, когда удавалось стащить веревку из отцовского магазина, из грузовика или из сарая с хламом.
– Под что прыгали? – спросила я, потому что хороший журналист во время интервью задает наводящие вопросы, как вы нас учили.
То, что мне ответила Кристин Джиллетт, сэр, было прямиком из сна Фредди, вы ведь знаете, что стихов я не пишу, так что это сто процентов ее:
Стейси Грейвс – неведомая сила,
Норовит забрать тебя в могилу,
Если ночью Стейси где-то встретишь,
Так и знай, не жить тебе на свете.
Потечет кровавая вода,
Заберет с собою навсегда,
Если будешь ты ушами хлопать,
Стейси враз возьмет тебя за…
Последнее слово, понятную рифму, Кристин Джиллетт не произнесла, да и незачем было. Я и так задрожала, и до сих пор слышу, как она с подружками прыгает через скакалку и напевает эти строчки, помня, что обязательно надо вернуться домой до темноты, потому что Стейси Грейвс – не просто байка, какие рассказывают у костра, мистер Холмс.
Озерная Ведьма существует и скоро явится по наши души, и начнется кошмар. Точнее, мы должны на это надеяться. А если кроме меня не надеется никто, тогда не переживайте.
Я и сама справлюсь, за всех нас!

Занавес
Удар ножом, еще и еще.
Острым концом палки для сбора мусора Джейд тычет в пластиковый стаканчик и представляет, как стаканчик извивается, стонет и молит о пощаде. Она вскидывает палку, левой рукой в перчатке стаскивает умирающий стаканчик со стального наконечника и бросает в холщовый мешок, что пещерой висит у нее на бедре.
Сегодня ярко-желтая мусорная палка – копье. После выпускного она принимает самые разные обличья: пика тореадора, хотя Джейд чувствовала себя злодейкой; длинная стрела для росомах и барсуков – бешеных, конечно; лазерный луч, который сжигает (с шипением) весь мусор на своем пути; шприц для взятия крови у крокодилов, тоже, наверное, бешеных; и, как во многих фантазиях Джейд, заостренное орудие, торчащее из правой глазницы ее отца. Впрочем, сойдет и левая. Какая разница!
Удар ножом.
Во франшизе «Крика» именно так называется история Гейл Уэзерс, рассказанная в откровенной книге и перенесенная на экран. Что в лоб, что по лбу, думает Джейд – и против воли улыбается.
Сейчас ей никто не указ, улыбаться она может, сколько влезет. Улыбаться и петь, дергаться под шизовую музыку Сайко Майко в наушниках, даже пройтись колесом, если душа потребует, и ее внутренняя чирлидерша захочет себя выразить. Вот в чем прелесть работы уборщика летней порой: детей, которые мусорят в школьных коридорах, нет и в помине – и на твоем попечении оказывается весь город.
Если чирлидерша в ней все-таки сидит, то какая-нибудь панкующая оторва из клипа «Нирваны» – команда болельщиц из ада. Это девяностые, не восьмидесятые, но тогда же сняли и «Попкорн», и «Новый кошмар», и «Крик».
– Без памяти нет возмездия, – бормочет Джейд и с убедительным щелчком вонзает свой штык в блестящую тонкую крышку консервной баночки из-под табака. «Без памяти нет возмездия» – строчка из фильма «Попкорн», пожалуй, самая главная. Это сейчас тоже в ее власти, потому что вокруг никого нет: цитировать ужастики хоть целый день и проверять себя, повышать свой уровень знания слэшеров. Почему нет, тут только она и гонимый ветром мусор, а где-то уже готовится к выходу слэшер настоящий.
Скорее всего, кто-нибудь вроде Стейси Грейвс – либо она сама, что, ясное дело, будет круто… либо Иезекииль из «Утонувшего Города», или кто-то вроде него, проповедник с огромными ручищами, вот уж кто нагонит страху… и со здоровенным ртом, чтобы лучше петь… как во второй части «Полтергейста». «С нами Бог в своем священном храме-е», – сама себе удивляясь, вовсю горланит Джейд, обращаясь к стайке порхающих вокруг птиц – вдруг она откопает для них что-то вкусненькое?
Одна из первых дополнительных работ, какие она писала для мистера Холмса, была как раз про него, Иезекииля, не того, что был проповедником в «Полтергейсте». Накатала две странички, в основном выудила в интернете: когда Хендерсон-Голдинг затопило то, что потом стало озером Индиан, Иезекииль запер прихожан в церкви на одну комнату, и они пели, пока вода затапливала город, и очень может быть, написала Джейд в заключении, поют до сих пор, ждут дня, когда смогут подняться из глубин и наказать город, выросший на месте Хендерсон-Голдинга. Потом займутся плотиной каньона Глен, и прольются воды Страшного суда, и затопят долину, и освободят их обожаемый, до основания вымокший городок.
Между прочим, Иезекииль – не очень подходящий материал для слэшера. Зачем ему мстить? Жители Хендерсон-Голдинга подобрали его в лесу, выходили, вылечили, помогли выучить язык, хотя тот уже был седым. Возможно, даже выдали Библию, пусть молотит ею все, что сочтет грешным – да просто все, если разобраться. Если Иезекииль и объявился в этих краях, то по одной причине – поблагодарить всех тех, кто его нашел, но уж никак не душить их потомков своими ручищами.
Нет, Иезекииль – это, скорее, темная и пугающая сила. Единственное, что он имеет против подростков, да хоть кого – все они грешат. Впрочем, как сам он твердит, весь мир – это грех. Выходит, весь мир и должен сгореть. Он больше похож на Никса из «Повелителя иллюзий»: пришел сеять хаос, а дело кончилось резней.
Если не он, тогда Стейси Грейвс. Либо она, либо кто-то косит под нее – убивает в ее стиле. Пример? Пожалуйста: двое голландских несмышленышей в озере.
Джейд протыкает салфетку, к которой не хочет прикасаться даже толстой перчаткой, пронзает бок бутылки диетической колы, а вот и третья жертва – длинный выцветший чек, заодно с диетической колой и салфеткой.
Осторожно, медленно она поднимает трофеи и кладет в свой безразмерный мешок. Вонючий до крайности.
Вполне логично, размышляет Джейд, что Стейси Грейвс появляется на воде. Хотя и Иезекиилю это не противопоказано. Озеро принадлежит им обоим, равно как и берег.
Джейд смотрит в сторону озера, хватает шпагу (палку для мусора) обеими руками, делает выпад и бежит, чтобы не упустить конфетный фантик, который пытается укрыться в высокой траве. С фантиками всегда так – не угонишься. Почти ничего не весят, обертки гладкие, взлетит в воздух и несется, как парус.
Удар ножом. Еще удар.
Вместо того чтобы попасть на копье, потом в мешок и там успокоиться, фантик вспархивает, и Джейд движется по-охотничьи плавно, стараясь поразить вертящуюся мишень прямо в воздухе. Трижды она промахивается, испуганный фантик взлетает еще выше, тогда она разбегается и бросает в него палку, как копье.
Через сотую долю секунды после того как палка вылетает из руки, Джейд решает взглянуть – куда же эта палка приземлится?
Время зависает, просто застывает в пространстве.
Потому что на другом конце не самой правильной для копья дуги – большое окно (из прочного стекла) шерифа, две принадлежащие округу машины, фонарный столб с матовой стеклянной лампой у тротуара, указывающий на здание шерифа, и синий почтовый ящик – если его пробьешь, вполне возможно, сочтут преступлением против федеральной собственности.
Джейд отворачивается, чтобы не видеть, ждет, когда снаряд приземлится и определит ее будущее, потом робко открывает глаза.
Палка для мусора воткнулась острием в холмик травы. Бурая птичка, взмахнув крыльями, пикирует на палку и награждает Джейд пристальным взглядом, словно новая точка обзора принадлежит теперь только ей. Мимо птахи Джейд смотрит на окно шерифа Харди, наверное, для него оно – большой телеэкран, всегда настроенный на канал «Пруфрок». Только теперь по нему слоняется одна девушка.
Девушка, которую шериф определил на общественные работы. И теперь ей никуда не деться.
Почему бы и нет, говорит она себе. Сходить за палкой все равно придется. Подпишусь на несколько часов в день, это будет плата за везенье: все окна целы, ни одна машина не пострадала.
Джейд отгоняет птицу, острые коготки никак не хотят отпускать палку.
Вот где настоящий страх, думает Джейд, следя за выписывающей зигзаги птицей: тело человеческое, а голова воробьиная, как у чувака с совиной головой в фильме «Водолей».
В наши дни слэшеры, если разобраться, куда более стандартные, так?
Словно подтверждая эту мысль, Джейд оттягивает левый отворот комбинезона и проверяет, на месте ли тускло-белая маска Майкла Майерса, которую она там припрятала. Жесткая пластиковая скорлупа с хлипкой резинкой, обычная маскировка, но не таскать же ради прикола в кармане полноценную маску-чулок капитана Кирка из «Звездного пути» за шестьдесят долларов! Нет, в ее обстоятельствах сойдет и полоска за два доллара, которую, если что, можно где-нибудь забыть. Тем более она и двух долларов за нее не платила.
Но сейчас, в здании Харди, когда общественные работы ей реально угрожают, в голове Джейд начинается завихрение.
Что, если он заставит ее мыть свою «Бронко»? Велит тыкать палкой для мусора на мелководье озера Индиан, где каждая третья находка будет не просто куском резины, а шкурой того, кого она знала лично? Нет уж, спасибо!
Может, удастся прожить лето и без двенадцати часов общественных работ? В конце концов, чем ей это грозит? Шериф ее арестует? Не даст окончить школу? Джейд и так ее пока не окончила.
Украдкой вытащив из холщовой сумки грубый лоскут, Джейд пускает его по ветру и трусит, задом наперед, как бы показывая, какой она сознательный сборщик мусора, ведь улетевший лоскут надо обязательно поймать. Но тот ловко ускользает от палки. Джейд ловит его снова и снова, и вот уже из окна Харди ее, наверное, не видно.
Жизнь летнего дворника, да. Все великолепнее и великолепнее, пока великолепие не попрет наружу и она не взорвется солнечным светом от чистой радости, что бурлит внутри.
Это ложь только наполовину: ведь чем дольше ждешь слэшера, тем сильнее предвкушение. Снова и снова, наблюдая, как Лета Мондрагон выходит из маленькой элегантной «Ауди» и движется к причалу, где стоит похожий на сигарету катер «Умиак», Джейд так и тянется к ней, словно хочет предупредить, все объяснить, но не выдает себя ни единым жестом. Разве что глазами. Рано или поздно сказать все равно придется. Не потому, что Джейд собирается ее к чему-то подталкивать, просто из вежливости.
Джейд еще не вызвала Лету Мондрагон на разговор, потому что на сто десять процентов не уверена, что все происходит не только у нее в голове, что она не выдает желаемое за действительное. Может быть, во всем виноваты видеокассеты. Может быть, накопившаяся в ней ненависть ползком пробирается в мозг, красит мысли в черное, искажает восприятие реального мира.
Когда особые знаки появятся в небе, это и будет сигнал – началось.
Пока остается лишь наблюдать и ждать. Вот только… только на этот раз все непременно случится! Лета Мондрагон не появилась бы, не будь поблизости слэшера. Как иначе? Правда, не всегда ясно, кто появится первым – слэшер или последняя девушка, курица или чертово яйцо, но раз есть одно, должно быть и другое, и не важно, что раньше, а что позже.
Вообще-то Джейд знает, что должно быть первым: слэшер, конечно. Он является исправить ошибки прошлого, потом его заносит, и природа выталкивает на поверхность защитника, ставит заслонку, шлет силы в лице одной-единственной особы женского пола, своего яростного ангела – последнюю девушку. Она – единственный барьер, способный остановить слэшера.
Джейд больше не пишет трогательных заметочек для мистера Холмса. Тех дней уже нет, прошли навсегда. Теперь она участвует в слэшере самолично.
Удар ножом.
На сей раз мертвая птица. Через пластиковую палку Джейд ладонью чувствует мясо и сдавленный хруст и не прогоняет это ощущение, представляет, как распростерлась на земле рука отца, как цепляются за гравий пальцы, как непроизвольно дергается левый ботинок, а ушная раковина наполняется кровью. Левое ухо или правое – не важно.
В мусорной сумке на бедре мертвой птице не место. Джейд каблуком и острием палки выкапывает более или менее глубокую ямку под кустом возле почты. Сегодня суббота, там никого нет, и спрашивать, что она делает, никто не станет.
Она заталкивает мертвую птицу в ямку, засыпает землей, смотрит на потемневшую кровь на наконечнике из нержавеющей стали. В горле встает ком. Когда в рассказах, вспоминает Джейд, написано «нечем дышать», это как раз оно.
Отвернувшись, Джейд сплевывает длинную и вязкую массу. Все-таки не стошнило. Подумаешь, пташка! Молодец, Дженнифер, говорит она себе, отваги не занимать. Все тебе нипочем.
Чтобы прийти в себя, она обходит здание почты и сидит там целый час – измеряет время выкуренными сигаретами, и постепенно тени вокруг удлиняются, а температура понижается, вслед за исчезающим солнцем.
Допустим, она не явится вовремя в начальную школу Голдинга, чтобы вернуть палку для мусора – ну и что? Не засечет ее скрытая камера Фармы – подумаешь, великая проблема. Харди тоже не сидит в кабинете, он и не узнает, что она бездельничает. Отсюда она, если что, увидит его на воде, как он подпрыгивает на своем глиссере, купленном на страховые деньги, которые получил в свое время за смерть дочери.
Поймайте его, сэр, бормочет Джейд, имея в виду Клейта Роджерса – парня, с которым встречалась дочь Харди, когда она утонула.
А как звали саму утопленницу? Мама Джейд иногда называла ее по имени, словно, останься умершая в живых, весь город был бы другим, лучше – ходила бы эта девушка по улицам Пруфрока, и тот был бы таким, каким положено. А не таким, какой он сейчас.
Мелани, конечно.
Ее имя написано на бортах глиссера Харди – будь Джейд поближе, она бы разглядела. Впервые она произнесла это имя вслух, стараясь воспринять его как слово, а не нагромождение синих букв, прилипших к корпусу, классе во втором. Может, и в первом. Летом по традиции все дети, которые еще не слишком выросли, собираются на пирсе в купальниках и плавках, держатся за руки, а шериф Харди разъезжает перед ними на своем глиссере и, как сержант на плацу, рассказывает о правилах поведения на воде, чтобы лето было прекрасным и безопасным.
Дети дергаются, им охота сбежать, особенно когда он быстро поворачивает, запускает большой вентилятор и делает изящный пируэт на воде. Они ждут, в который раз затаив дыхание, но дышать им тоже надо. Джейд это прекрасно запомнила. Слева она держала руку Бетани Мэнкс, справа – Тима Лоусона, тогда она еще не была чокнутой девочкой-ужастиком, обычная девятилетка, у которой впереди целое лето.
А шериф Харди бубнил про безопасность на воде и медлил, медлил, и она едва не лопнула от предвкушения, да и все они, ждать больше просто не было сил, и Джейд помнит, как Харди пытался сдержать улыбку, потом положил палец на переносицу, подтолкнул на лоб очки-хамелеоны и наконец-то поднял дроссель лодки до упора, резко дернул руль – и окатил вереницу детей брызгами ледяной воды. И поехал, стоя в своем глиссере, все дальше и дальше, в глубь озера Индиан.
Это было лет через десять после того как тело его дочери прибило к берегу. Наверное, очки от солнца ему понадобились, чтобы никто не видел его глаз.
И вот он вытащил Джейд с мелководья, наверняка говоря себе – нет, в моем озере больше ни одна девушка не утонет.
Джейд вытирает глаза, а то краска потечет и ее подбородок посинеет как слива, и говорит шерифу, что сочувствует ему, честно. Ничего, он еще вытрясет душу из этого подонка Клейта Роджерса. Может, его друзьям тоже перепадет.
Она фыркает, прислоняется к стене почтового отделения и гадает, не явится ли слэшер на этот раз в облике местного полицейского, как расплавленный терминатор из «Судного дня». И тогда в новостях его так и назовут: «Судный день». Нет, скорее «Резня в глуши» или что-нибудь не менее оскорбительное.
Или нет: «Кровавый Лагерь, Часть 2». Потому что, как говорит Рэнди в «Крике-2», сиквелы всегда должны быть кровавее. Еще вариант: огромное существо примет облик Стейси Грейвс, и тогда подойдет «Озерная Ведьма сеет смерть». Звучит неплохо!
Но все это потом. Сейчас надо отметиться, только не поднимать глаз от пола, чтобы не наткнуться на одну из камер Фармы…
Джейд вжимается в стену, хватает мусорную палку и подносит к груди, губы сжимаются в тонкую линию. Мимо проносится джип, доверху набитый бывшими «ястребиными» чирлидершами. Он оказывается на одной линии с «Умиаком», и Джейд кажется: джип вот-вот врежется в катер, который на самом деле бороздит просторы озера, за блестящим хромированным штурвалом – Тиара Мондрагон, бедра обхвачены совершенно прозрачным саронгом из модного каталога, под ним черный купальник-бикини, на глазах, как ни странно, лыжные очки-консервы.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70523029?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.