Опять не пустили в кино… Роман в рассказиках
Опять не пустили в кино… Роман в рассказиках
Любовь Гурьева
Эта книжица – мой первенец.Она родилась из рассказов, опубликованных в моём блоге в «Живом журнале», который я начала вести через несколько лет после выхода на пенсию.Общаясь с виртуальными друзьями, я просто вспоминала своё детство.Заканчивается книжка многоточием – возможно, будет продолжение…
Опять не пустили в кино…
Роман в рассказиках
Любовь Гурьева
Иллюстратор Алексей Даманский
© Любовь Гурьева, 2024
© Алексей Даманский, иллюстрации, 2024
ISBN 978-5-0062-4716-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Часть 1.
А помнишь, конфету не дали…
Сияют манящие дали…
Там детство… Прекрасно оно…
А помнишь, конфету не дали,
Опять не пустили в кино.
Валентин Берестов
Бутино
Родина моя – деревня Бутино в Кировской области.
Что означает название деревни, выяснить мне не удалось. Прочитала, однако, как и когда она появилась: когда-то в этом месте, близ реки Камы, проходил Сибирский тракт, и, когда в 1669 году было обнаружено богатое месторождение полезной глины, тут построили деревянную церковь Спаса Преображения, а рядом с ней образовалось большое село. Здесь изначально жили мои предки по фамилии Печеницыны, как мой дедушка Павел Николаевич, и Нечаевы – это девичья фамилия моей бабушки Анфисы Егоровны.
И я здесь родилась. Хотя… где конкретно я появилась на свет, и что на этом свете я увидела впервые – белые стены роддома в ближайшем селе или бревенчатые стены бабушкиной деревенской избы, мне никто не рассказывал, и спросить уже не у кого…
А через два года после моего рождения семья перебралась в посёлок Чус, на правый берег Камы.
Помню, помню: это было зимой, я ехала в карете. Крупные, с тетрадный лист, снежинки медленно кружились на фоне серого неба, залетали в приоткрытое окошко кареты, мягко падали и таяли на моём лице…
Когда я несколько лет спустя рассказала об этом бабушке, она слегка оторопела: какая такая карета?! Потом долго смеялась над моими «воспоминаниями»:
– Гляди-ко, цё удумала!
И открыла мне «страшную тайну»: везли меня в простых крестьянских санях-розвальнях, я была укутана в бабушкину шаль, угол которой был откинут, дабы дитятку было чем дышать.
Чус
Посёлок, в котором я прожила следующие 8 лет, называется Чус – по имени речки, впадающей в этом месте в реку Каму.
Уже позже я узнала, что мы с посёлком почти ровесники: он был образован на месте временного сплавного участка Кайского леспромхоза и официально зарегистрирован как посёлок в декабре 1955 года.
Там появились первые щитковые дома, баня, клуб, столовая, пекарня. Одновременно строились производственные объекты: депо для ремонта подвижного состава узкоколейной железной дороги, гараж, пилорама и электростанция.
Вот родители и махнули туда из деревни – в леспромхозе была работа.
Моя семья
Когда я пытаюсь вспомнить своё раннее детство, то кажется, что это была не моя жизнь, а какой-то другой девчонки: отдельные эпизоды очень явственно встают перед глазами, как картинки в кино, другие возникают где-то в глубине сознания расплывчатыми мыслями, и многое остаётся как бы «за кадром».
В посёлке отец устроился машинистом паровоза на узкоколейке.
Мама, не имевшая никакой специальности, работала на лесозаготовках, а одно время – в столовой, о чём я сужу по фотографиям, потому что сама не помню.
После меня уже на Чусу родилась сестра Валя, потом Люда, брат Саша. Мы все были дома под присмотром бабушки. Я даже не знаю, был ли в посёлке детский сад, хотя – как не быть, думаю?!
Бабушка – самый светлый человек в моём детстве. Она была нашей кормилицей, защитницей, воспитательницей, а мне ещё и подружкой. Отец мой так и звал нас язвительно: «подружки».
Бабушка нянчилась со всеми своими внуками, ухаживала за скотиной, работала на огороде, в одиночку ходила летом и осенью в лес «по грибы да по ягоды». Грибы сушила и солила, мочила клюкву и бруснику, готовила незамысловатую крестьянскую еду. И к праздникам пекла пироги.
Где и как мы жили
Жили мы в щитовом домике на четыре семьи, в каждой квартире было по две комнаты с печкой между ними. Комната, в которую выходила печная плита, была одновременно кухней, столовой и спальней для бабушки и нас, детей. Правда, в последние годы мы жили в двух квартирах, в стене между ними отец прорубил дверь. Таким образом, у нас было четыре комнаты с крылечками в противоположных торцах.
Жили мы бедненько. Из мебели были только металлическая кровать для родителей, деревянная – для бабушки и детей (кажется, одна на всех!), столы, табуретки и лавки вдоль окон. Да, ещё сундук был. Бабушкин, привезённый из деревни. Верхнюю одёжку вешали на гвоздики, прибитые к дверям.
На подоконниках в жестяных консервных банках стояли комнатные цветы, которые разводила мама: «мокрый Ванька», крапивка, фикус, горький перец, который я как-то лизнула и долго бегала потом по дому с высунутым языком.
Мама рукодельничала: вышивала и вязала крючком подзоры – кружевные оборки по краям занавесок и простыней. Припоминаю, что и банки под цветами тоже были украшены вязаными «юбочками».
Поблизости от дома стоял хлев, почему-то я его плохо помню. Знаю только, что у нас всегда была корова. Поскольку я, вспоминая о ней, называю её то Милкой, то Малюткой, то могу предположить, что коровы было две. Не сразу, конечно, а поочерёдно.
А я, знаете, что вспомнила? Ни разу не слышала от моей бабушки-крестьянки слова «корова» – всегда только «коровушка», с уважением. А потому что – кормилица же!
Держали также кур и свиней – на мясо, естественно. И, спасибо отцу и бабушке, это они занимались скотиной и резали её на мясо, – я ни разу не видела этого процесса. Хотя почему-то с детства не ем куриное мясо – может, всё-таки что-то было с этим связано…
Рассказ бабушки
Му-у-у-у-у-у!
Услышав тревожный голос Малютки, бабушка забеспокоилась: что-то стряслось! Малютка – корова умная, не станет она просто так громко мычать. Да и Любашки давно не видно, а только что ведь топотала тут, между грядок.
Бабушка, с трудом разогнув затёкшую спину – с утра окучивала картошку, побежала за угол дома.
Картинка, которую увидела бабушка, была из раздела «и смех и грех»: прямо перед ней стоял телок и, ухватив толстыми губами двухлетнюю Любашку за загривок, размахивал ею из стороны в сторону. Малютка, видимо, пыталась образумить сынка, грозно мыча на него, но неслух продолжал забавляться живой «игрушкой».
Самое интересное, смеялась бабушка, Любашка не плакала, а с любопытством смотрела на качающийся перед ней мир.
Видимо, ей нравились такие «качели»…
Голландка
Отец у меня был вообще-то рукастый, много чего мог сам сделать. Сложенная отцом печь-голландка была, мне кажется, гордостью всей его жизни. Где, откуда он взял образец? Тогда даже телевизоров ни у кого в посёлке не было. Но он её сложил, и это слово «голландка» мне с тех пор запомнилось.
Чем же мы отапливали комнаты раньше, спросите вы. Печкой, конечно, только та печка была низкая, как нынешняя электрическая плита. Кроме обогрева, на ней и еду готовили.
Голландка тоже несла на себе двойную задачу, но тепла от неё было больше и сохранялось оно дольше. Да и гордость опять же – голландская!
Прочитала тут, что настоящая голландская печь облицовывалась красивыми изразцами, да и сама такие видела не раз – в музеях.
Но у нас была примитивная, без изразцов, побелённая известью – не графья, чай…
А из нашего окна…
Перед окнами у нас был огород. Довольно большой, как мне сейчас представляется. В открытом грунте росли морковь, свёкла, горошек в стручках – сладкий такой. Огурцы и помидоры выращивали в парнике, который отец сооружал из старых оконных рам, но помидоры за короткое лето всё равно не успевали вызревать, их срывали зелёными и прятали в валенках под кроватями, где они «доходили».
А дальше, левее, если смотреть из окон, – целое поле для картошки. И мне приходилось помогать окучивать и собирать картошку. Отец копнёт лопатой и вывалит рядом на землю кучу картофелин, больших и совсем крохотных, а мы с сестрицей эти картошинки отряхиваем от земли и бросаем в вёдра: крупную к крупным, мелкую к мелким. Ох и не любила я это занятие! Всё время старалась улизнуть, но редко удавалось…
За огородом была тропинка в уборную и дальше – в баню. В бане я помню только предбанник, где мы раздевались и складывали одёжку на лавки. Потом открывалась дверь в саму баню, откуда валил густыми клубами пар.
А за всем этим хозяйством тёмной плотной стеной стоял лес. На самом деле, как я понимаю, до леса ещё надо было довольно долго идти – по тропинкам через поляны и кочки. Но из окошка лес казался совсем рядом.
У меня нет ни одного фото нашего посёлка того времени, но когда я рассказываю о нём, то как будто бы вижу перед собой картину…
Камушка
Посёлок наш стоял на Каме – в том месте, где в неё впадала речка Чус.
Кама (Камушка, как называла её мама) казалась мне очень широкой, а Чус – страшно глубоким, я его до ужаса боялась и до сих пор с трепетом в душе вспоминаю тёмно-коричневый поток воды, стремительно вливавшийся в Камушку.
Тонули в Каме часто, потому что моста не было, на другой берег переправлялись в лодках.
Вот так однажды возвращались женщины из Лойно с покупками. Лодка перевернулась, и мама моей одноклассницы Томы Гущиной утонула, а наша соседка тётя Ира спаслась. Взрослые говорили между собой, что обе они были в одинаковых плащах, но Томина мама была подпоясана, а тёти Ирин плащ без пояса надулся и позволил ей дольше продержаться на плаву.
А потом утонул соседский Вовка. Самого Вовку я не помню, ему было всего 5 лет, я постарше была, но его рыдающие без удержу мать и бабушка до сих пор стоят у меня перед глазами. И с тех пор я с трудом выношу запах хвои и тройного одеколона: Вовку нашли в реке не сразу и, стараясь заглушить смрад, обильно поливали всё вокруг одеколоном.
Детство без шапки
От суровых вятских морозов мою головёнку оберегала бабушкина клетчатая шаль, а подружки форсили в шапках. И я о ней мечтала – о детской шапке из овчины с резинкой под подбородком.
И вот как-то приехала к нам в гости бабушкина племянница Люся и дала мне поносить свою шапку. Как же радостно бежала я по улице в этой светло-коричневой меховой шапке…
Только Люся была уже взрослой девушкой, и шапка у неё была без завязок. А на дворе была весна – хоть и солнечная, но холодная. И я простыла и заболела.
А сейчас я шапки не люблю…
Рябинка за стеклом
Зимы на Чусу были холодные, к их к приходу взрослые готовились загодя: в окна вставлялись вторые рамы, простенки заклеивались газетами, между рамами причудливой горкой укладывалась вата, а на неё клали что-нибудь яркое – ёлочные игрушки, мишуру, засушенные цветы…
Моя мама в художественном беспорядке раскидывала на вате яркие гроздья рябины. Наверное, с тех пор я рябину обожаю и тоже использую её при подготовке к зиме – на свой, городской, лад…
Дратва, вар и шило
Где папка брал смолу, я не знаю. Впрочем, какая проблема – добыть смолу, если ты живёшь на краю большого леса.
Не знаю, как и с чем он варил её на печке в старом котелке, зато как сейчас вижу натянутые через всю комнату нити, сложенные в несколько раз: один конец привязан к блестящей шишечке кровати, другой держит в руках отец. И не просто держит, а скручивает их между ладонями в надетых на руки холщовых рукавицах. В зубах – неизменная папироса.
Потом варом – той самой сваренной с чем-то смолой – начинает натирать эту скрученную нить. Так получается дратва – нитка, которой будут подшиты наши валенки.
По радио поёт Нина Русланова: «Валенки, да валенки – не подшиты, стареньки…». А у нас-то хоть старенькие, да подшитые будут!
Для подшивки ещё надо вырезать стельки из старых голенищ. Да, кажется, ещё не в один слой – чтобы крепче были. А потом дратвой пришить их накрепко к подошве, предварительно проделывая дырки шилом…
– Любка, ну-ка держи! – отец ставит передо мной серые валеночки с коричневой подошвой и горделиво поглядывает на всю семью…
Красота – страшная сила
Мне лет 5 или меньше, волосы у меня зачёсаны назад и заплетены в косицу. А старшая сестра моей подружки Тани ходит с чёлкой. Ох, до чего же красиво! И мне так хочется…
И вот, улучив момент, когда бабушка куда-то ушла, встала на табуретку перед зеркалом, вытянула из косы вперёд прядку волос и стала ладить себе чёлку. Раз ножницами стриганула – нет, ещё надо!
Стригла так понемножку, стригла – ой, как-то уже слишком коротко, бабушка увидит, ругаться будет. А состригу-ка я их совсем – ну, как будто их вообще не было…
Когда бабушка вернулась домой и увидела свою красавицу внучку, она хохотала до упаду. Родители, конечно, тоже сразу заметили. Мамка, небось, немного покричала, может, даже в угол поставила – любила она нас углами воспитывать, а отец хмыкнул только…
Из чего сделаны девчонки…
– Ты представляешь, – говорит мне сестра, – твоя любимая Настасья попросила подарить ей… косметику!
А Настасье в тот момент всего-навсего 3 годика было.
А впрочем, чему удивляться? Наверное, столько же было и Настиной бабке Вале (а мне, соответственно, на два года больше), когда мы красили себе ноготки цветными карандашами, а под пятки в чулки подставляли катушки от ниток и ходили «на каблуках».
Ну, про то, как я чёлку себе выстригала, я уже рассказывала. И лучшей моей игрушкой было в то время подаренное вышеупомянутой бабушкиной племянницей Люсей маленькое круглое зеркальце, на обратной стороне которого была фотография двух котят в одном ботинке…
Тётя Ира
– Вот, всегда бы так-то кушать! – эти слова, мечтательно произнесённые соседкой, относились к ломтю белого хлеба, на который был намазан тонкий слой маргарина, посыпанный сверху сахарным песком.
Почему я почти полвека помню эту фразу? И эту картинку: тёплым летним вечером мы с бабушкой сидим на деревянном крыльце, а на соседнем стоит тётя Ира и с наслаждением кусает свой немудрёный бутерброд…
Как-то в «Одноклассниках» нашла тёти Ириного сына и узнала, что мама его умерла много лет назад…
«Краденое солнце»
Читать я научилась самостоятельно, ещё до школы. В соседней квартире жил мальчик Витька, на год старше меня. Когда он пошёл в школу, я страшно ему завидовала и повадилась чуть ли не каждый день ходить к соседям в гости, чтобы «читать» его учебники. А Витька очень гордился своим статусом первоклассника, и, когда я его просила, он снисходительно показывал буквы.
Складывать из букв слова я научилась раньше своего «первого учителя», и у него из-за этого начались неприятности в виде маминых подзатыльников и нелестного сравнения с малявкой-соседкой. И Витька благоразумно решил дружбу со мной прекратить.
Но горевала я недолго, потому что к тому времени все буквы уже «выведала», а потому пошла и записалась в библиотеку. Конечно, не сама сообразила. Старшая сестра подружки Тани подсказала, что в клубе есть библиотека, там много книжек, и библиотекарь тётя Галя даёт их домой почитать.
Клуб находился на другом конце посёлка, на самом берегу Камы. Одной туда мне путь был заказан. Но что такое запрет родителей по сравнению с желанием читать?! Ну, в угол поставят. Так не впервые же, а за книги можно и в углу постоять…
И я решилась. Отпросилась дома сходить в гости к подружке, а сама что есть мочи рванула к запретно-заветному клубу. Библиотекарша тётя Галя удивилась, увидев перед собой такую крошечную читательницу. Но книжку выдала, наказав вернуть в целости и сохранности.
Дело было зимой, темнело рано, поэтому домой я возвращалась уже в сумерках. Радостная и счастливая, неслась рысцой по пустынной улице, бережно прижимая к груди «Краденое солнце».
Неудавшийся побег
Так вышло, что самым моим любимым занятием в детстве стало чтение. Наверное, читать любила даже больше, чем «бегать» с ребятами по улице. Однако моё пристрастие к чтению крайне огорчало взрослых и часто служило причиной моих наказаний. За провинности меня обычно ставили в угол – без книжки, естественно.
И вот как-то, отстояв в углу очередной срок, решила я из дому бежать. К побегу готовилась несколько дней – собирала немудрёные съестные припасы. Посчитав однажды, что уже пора, раненько утром завязала в узелок схороненные кусочки и направилась прочь от дома.
Куда? К железной дороге, конечно. Отец работал машинистом паровоза на узкоколейке и брал иногда меня с собой, так что направление было известно.
Только вот не учла, глупышка, что в это время папка с ночной смены домой возвращается именно этой пустынной дорогой, вдоль болота. Его-то я первого и встретила, и он вернул беглянку домой. Меня, конечно, опять в угол затолкали, а отец потом долго ещё рассказывал, как возвращался с работы и дочурку свою старшую встретил с узелочком. И главное – чумазую. Этим обстоятельством отец больше всего возмущался:
– Хоть бы умылась, путешественница, – рассказывая о побеге дочери, заключал отец.
Ага! Стала бы умываться, так ещё раньше бы сцапали. Умывальник-то возле печки стоял, а там рядом бабушка спала…
Кукла Люся, кукла Сашик
Почему, размышляла я, у меня в детстве кукол не было? Ну, ни одной, хоть самой завалящей!
Эх, а когда бы мне было в игрушки играть, если у меня живые «куклы» были: сестрички и братик.
Ой, как я не любила, когда меня заставляли с ними «сидеть». Страшно не любила! Ага, это так называлось:
– Любашка, посиди с Людмилкой!
Или с Валюшкой (с ней меньше, но тоже бывало), Сашиком, Танюшкой…
А потом бедолага Танюшка, она на 10 лет была младше меня, «сидела» уже с Раечкой и Зоечкой – мамиными дочками от второго брака.
А чуть позже, после смерти мамы, Раечка с Зоечкой в возрасте семи и шести лет достались мне в «наследство». Мне не было ещё 22 лет, и у меня уже своих двое мальчиков было…
Ну, и когда мне было в куклы-то играть?!
Моя любимая игрушка
«Лишь сделаю рукой движенье – и новое в глазах явленье!»
Мало игрушек было у меня в детстве. А вот такая – была. Это калейдоскоп: узкая трубочка из картона, раскрашенная снаружи. А внутри! Там играли и переливались всеми немыслимыми цветами разноцветные камушки, отражённые в трёх зеркальных пластинках.
Ага, я его разбирала, чтобы посмотреть, что там внутри. А потом опять можно было составить зеркальца под углом друг к другу, ссыпать камушки и разглядывать причудливые узоры часами – ни за что не повторятся!
В 2013 году в Германии я купила себе калейдоскоп. Только принцип действия у него другой. Я его не разбирала: жалко же, он неразборный и на совесть склеен! Да и никаких камушков там нет, просто выпуклое зеркало ловит изображение того, на что направлено, и преобразует его в мозаику – с помощью других зеркал.
Забавно, да. Но то, простенькое, со стеклянными камушками, было интереснее…
Большая маленькая девочка
Это я ещё совсем малышка была, сама не помню, бабушка рассказывала, что стала я как-то жаловаться, что у меня болит животик.
– Ой-ёй-ёй, как болиииит! – причитала я-малютка и хваталась за свою… коленку.
Оказалось, что упала, стукнулась коленкой и заплакала. А когда стали спрашивать, отчего рёв стоит, я и выдала «легенду» про животик.
Мне кажется, сейчас я поняла себя-малышку.
Мне было годика 3, как сказала бабушка. Тогда как раз с полгода назад родилась моя сестричка Валя. Видимо, когда она плакала, взрослые её жалели, приговаривая:
– Животик заболел у маленькой…
А я, что ли, большая была?!
Вкус зимнего винограда
Я ещё в школу не ходила, а в магазин за хлебом меня уже посылали. Идти надо было далеко, как мне тогда казалось: с окраины посёлка, где мы жили, до его центра. Вот закрою глаза – и вижу эту дорогу до магазина, одну из двух. А на карте посмотрела – и запуталась…
За хлебом тогда приходилось в очереди стоять, и продавался он не буханками, а по весу. Ага, подходишь к прилавку и просишь:
– Мне килограмм хлеба чёрного.
Белый тоже был, но почему-то его редко кто покупал. Наверное, потому что он дороже был.
И вот как-то захожу в магазин, а там… запах! Незнакомый такой, слегка кисловатый, но вкууусный! Виноград, говорят, завезли…
Видно, я опрометью домой бросилась да упросила бабушку бежать скорее за виноградом. Потому что точно помню его вкус, я его потом в Ленинабаде не раз встречала: слегка пожухлый у веточки, сорт… зимний какой-то, а я зимой виноград не люблю.
Как воробьи в лужице
Смотрела на «купающихся» в лужице перед подъездом воробьят и почему-то вспомнила, как в раннем детстве, лет в пять или шесть, мы так же пурхались в карьере, заполненном после дождя водой – вроде как в море плавали. «Море» нам было по колено, но мы упорно изображали из себя пловцов, ползая на четвереньках по дну.
С того времени у меня на коленке остался шрам, еле видимый уже. Я тогда наткнулась на горлышко стеклянной бутылки и распорола себе коленку до кости. Бррр – до сих пор страшно вспоминать, как я тогда испугалась…
Моя первая фотосессия
Летом после 1-го класса, услышав, что в посёлок к нам приехал фотограф, собрала своих сестриц – их тогда у меня только две ещё было: пятилетняя Валя и двухлетка Людмилка, – умыла их, причесала, как могла, сама в школьную форму принарядилась, косицу заплела, и пошли мы запечатлеться на память. Фотограф на забор покрывало в цветочек повесил и на его фоне нас щёлкнул…
Нет, денег у меня не было при себе, деньги же отдавали за готовые фотографии.
Не помню, чтобы меня за это ругали. Думаю, что родители просто обалдели от моей самостоятельности. А бабушка долго потом вспоминала и дивилась:
– От ить, цё удумала! Взяла и повела хвотограхвироваться!
А чего? Оставили на меня двух малолеток – ни с подружками в куклы поиграть, ни с мальчишками в войнушку побегать. Так с ними всё своё детство и просидела…
Зато фото на память осталось.
Драчунья
Честно сказать, сомневалась, есть ли такое слово в русском языке. Я-то его только к одному человеку применяла всю жизнь – к моей сестре, второй после меня в нашей многодетной семье. Потому что Валька на самом деле в детстве была ужасной драчуньей. Чуть что, лезла в драку – со мной, с третьей нашей сестрой Людой, младшеньким тоже порой доставалось.
Я всегда считала, что хуже всего быть в семье старшей – это ведь пожизненная ответственность за малявок. Но с годами, послушав Валю, поняла, что второй-то, может быть, ещё тяжелее: всего на каких-то два с половиной года младше, а тебе все на старшую указывают: бери с неё пример; будь такой, как она; учись не хуже…
Ой, я бы точно тоже драться начала!
Впрочем, с тех пор много воды утекло, Валентина Викторовна давно уже стала респектабельной дамой, ответственной и трудолюбивой, бабушкой троих внуков.
«А помнишь, конфету не дали…»
Вчера купила конфетки: жёлтый горошек в сахаре с помадкой внутри.
И вспомнила, как приехала к нам в гости тётя Зина, папина сестра, – вся из себя такая городская, загадочная.
Уж не помню, чем её бабушка кормила, а вот к чаю для тётки были куплены конфеты в коробочке – как раз вот такие драже в сахаре, с помадкой и с лимонным вкусом. Нам тех конфет лишь чуть-чуть попробовать позволили. А потому как – гостья…
Тёти Зинины бурки
Тётя Зина вышла из вагона вся такая из себя чудная и даже по виду нездешняя – в лохматой шубе и белой шали-паутинке поверх шляпки. А на ногах-то! Эко чудо какое: валенки не валенки, никогда таких не видела! Ну так – из города, чай, тётка прикатила в нашу глушь.
Восьмилетняя деревенская девочка, коей я в то время была, таких «мадам Фу-Фу» только в кино видела. Сама-то ходила в стареньком пальтишке на вате, шерстяном полушалке и подшитых папкой серых валенках.
А тётя Зина приехала к нам с поручением от отца, он уехал к сестре в гости, да и решил там остаться, устроился на работу. А через полгода отправил сестру за семьёй, вот она и заявилась.
Видимо, заметив мой любопытный взгляд на свою обувку, тётя Зина гордо пояснила:
– Это, деточка, бурки.
Бабушкины рассказики
Не помню, чтобы бабушка баловала нам сказками: про репку там, про лису и зайца с их избушками, про Машеньку с медведями…
Нет, бабушка рассказывала нам истории из жизни, которые ей самой казались забавными. Интересного в её жизни было немало, потому что детство и молодость Анфисы Егоровны пришлись на первую половину стремительно развивающегося XX века. К примеру, в соседнем селе появился первый телефон – уж такая невидаль для того времени. Все знали, что с его помощью можно разговаривать с другими деревнями, а что к чему, как он работает, как им пользоваться, никто не понимал. Объяснили только, что разговор передаётся по проводам.
Бабушка с юмором, преображаясь (артистка она у нас была!), рассказывала, как одна селянка, у которой пропал сынишка, в отчаянье подскочила к телефонному столбу и давай кричать:
– Першина гора! Першина гора! Сын потерялся!
И бабуля заливалась весёлым смехом: вот дурная баба! И мы с Валей тоже хохотали в голос над бестолковой женщиной…
Першина Гора – деревня в Верхнекамском районе Кировской области, упразднённая в 2012 году.
Про фильм-оперу
Бабушка работала техничкой в поселковом клубе, и я часто после школы бегала к ней – вроде как помогать, а больше в библиотеке ошивалась.
Но вечером в клубе шёл фильм, и мы с бабулей частенько оставались на сеанс. Много я тогда фильмов посмотрела, некоторые до сих пор хорошо помню. Привезли как-то фильм-оперу. Тут у меня загвоздка с памятью: я всегда считала, что это была «Катерина Измайлова», но по времени не подходит, этот фильм вышел в 1966 году, мы в это время уже уехали из посёлка. Тогда, значит, мы смотрели «Иоланту», потому что главной героиней там была красивая женщина.
Самое забавное – бабуля моя неграмотная, всю жизнь прожившая в глухой деревне, естественно, про оперу и не слыхивала, но со знанием дела мне объясняла: есть, мол, такие народы, которые вот так разговаривают – песнями…
Не вырубить топором…
Когда мы с Чуса уезжали, там уже построили новый клуб. Я примерно представляю, где он стоял, но как выглядел, совсем не помню. А в старом клубе на берегу Камы я часто бывала, бегала туда в библиотеку и в кино. В кинозале слева от экрана было написано: «В науке нет широкой столбовой дороги, и только тот может достигнуть её сияющих вершин, кто, не страшась усталости, карабкается по её каменистым тропам».
Или то было справа, а слева – это: «Математику уж потому учить следует, что она ум в порядок приводит».
Представляете? До сих пор помню. Вот только, что висело справа, а что слева, запамятовала…
Клуба того давно уже нет, говорят, а что стоит (и стоит ли) на том месте, я не знаю. Может, и берег тот был не так крут, как мне кажется теперь…
И только цитаты эти врезались в память.
Папка
Мы именно так его и называли.
И когда в третьем лице о нём говорили: «папка идёт», «папка сказал»…
И когда обращались к нему…
Оп-па! Вот тут я и зависла. А обращались ли мы когда-нибудь к отцу?
Не помню… Но должны же были – за всю-то жизнь!
Отец наш был старше мамы на 9 лет и имел над ней неограниченную власть. А может, не потому что старше был, а просто сильнее характером…
Но об их взаимоотношениях я сегодня говорить не стану. Тем более, что позже, нажив пятерых детей, они благополучно разбежались в разные стороны, оставив своё потомство на бабушку, мамину маму.
Отца боялись все, кроме бабушки и меня. Мне повезло быть его первым ребёнком, и он меня любил. Да и характер у меня был (почему – был-то?) его, отцовский.
– Гурьевское отродье! – выговаривала мне бабушка, когда натыкалась на моё упрямство. И добавляла:
– Ох, и чежело тебе будет жить с твоим карактером.
И, конечно же, была права…
А отец звал меня «бабушкиной подружкой», потому что я всегда за неё заступалась.
Справедливости ради, именно отец купил мне первые туфельки на каблучке. Это было в конце 8-го класса. Я до сих пор их помню: цвета хаки, с матовыми пряжками, мне тогда все девчонки завидовали.
Когда мне исполнилось 33 года, у отца выявили рак гортани. Он всю жизнь (по-моему, с раннего детства) курил. Я ходила к нему в больницу, а потом навещала дома, что-то по хозяйству помогала. Он даже научил меня новому способу закрутки огурцов, которым я пользуюсь и сейчас.
Жил он один в собственной однокомнатной квартире, выданной ему как инвалиду Великой Отечественной войны. Ни моей мамы, ни бабушки уже не было в живых, папка оставался единственным родным предком.
Хоронили мы его все – все его дети, любимые и не очень…
А я корю себя за то, что не нашла в себе ни сил, ни времени, ни мудрости просто поговорить с ним – о нём самом. Как и он – со мной обо мне. Гурьевское мы с ним отродье…
Москва слезам не верит
– Ну-ка, мелочь пузатая, бегом сюда! – зовёт нас папка. – Я вам сейчас Москву покажу!
Что это за Москва такая, мы с сестрой не знаем, мы ещё маленькие: мне четыре, ей почти два. Да и какая разница?! Главное, что папка сегодня весёлый, не ругается и не дерётся. И мы охотно выстраиваемся в очередь на «просмотр» обещанной Москвы.
Подхожу первой, я же старшая. Отец обхватывает ладонями с обеих сторон мою головёшку, сжимает её и тянет меня вверх. В голове шумит, ушам больно, но я таращу глаза, пытаясь увидеть Москву.
– Ну как, видишь? – весело смеётся отец.
– Нееет, – из моих глаз уже брызжут слёзы.
И Валя начинает громко реветь, ещё даже и не попытавшись посмотреть на Москву…
Теперь и я своим гостям Москву показываю, – я же дочь своего отца, тоже юмористка.
– Хочешь, – спрашиваю, – Москву тебе покажу?
А кто не хочет? Тогда я подвожу гостя к окошку и показываю: вооон она, Москва. И тычу пальцем в сторону небольшого уголка района Митино. А вы думали, что Москва – это только Кремль и Красная площадь? Москва – она разная. Она – большая…
И слезам она точно не верит.
Отец и мат
Наверное, я всё-таки немного ханжа. Если под это определение попадают те, кто отрицательно относится к мату. Я именно из таких вот фифочек: не люблю, не поощряю и не употребляю.
Лет до 30 просто физически мат не переносила. Всякий раз, когда его слышала, меня передёргивало. А всё очень просто: папаня мой покойный был страшным, просто до безобразия ужасным матерщинником. То есть буквально каждое нормальное слово перемежалось у него с нецензурным.
– Любка, блин, принеси-ка мне, блин, папиросы, блин, – такая вот, с позволения сказать, отеческая просьба произносилась вполне миролюбивым тоном: отче мой в это время… читал Бориса Можаева, Василия Белова или Ремарка. Думаю, если бы кто-то сказал папуле, что с детьми так общаться непозволительно, он бы очень удивился: а что он такого сказал? По-другому он просто не умел.
Ну, и что мне оставалось? Либо, подражая папочке, начать тоже активно осваивать и усовершенствовать ненормативную лексику, либо – никогда не употреблять эти нехорошие слова.
Сейчас, правда, я уже спокойно воспринимаю идиоматические выражения. А иногда даже сожалею, что не умею «образно» выразиться…
Когда Гагарин полетел в космос
Врать не буду, ни «своими глазами» не видела, как приземлился первый космонавт, ни «своими руками» не помогала ему освободиться от скафандра, но день этот я действительно помню.
Мне было шесть лет. Единственным источником всех новостей из внешнего мира у нас были радиорепродукторы – висевшие на столбах чёрные тарелки. В этот день бархатный баритон диктора Левитана (тогда я, естественно, не знала, что это Левитан) торжественно произносил непонятные слова: космос, ракета, «Восток», Гагарин…
Все взрослые говорили лишь об этом событии. Как позже со смехом вспоминала бабушка, мужики даже пить перестали. Моя врождённая любознательность оказалась сильнее стеснительности, и я приставала ко всем с расспросами и уточнениями, что позволило в конце концов сложить эти незнакомые слова в определённую картинку: Юрий Гагарин на ракете «Восток» полетел в космос. Вот только зачем он туда полетел, выяснить так и не удалось – никто из взрослых внятно объяснить не мог.
«Видимо, подвиг совершать», – решила я. Раз о нём все говорят, то значит, он герой, как Зоя Космодемьянская, про которую бабушка рассказывала.
Уяснив для себя, что к чему, авторитетно поведала о событии своей сестрёнке Вале и соседскому мальчишке Витьке, которые очень внимательно слушали меня. А потом мы вместе всматривались в небо, стараясь увидеть там Гагарина на ракете.
Кстати, спустя всего несколько дней поселковая ребятня (и я в том числе) распевала пошловатую песенку:
Высоко летит над облаками
Юрий Алексеевич Гагарин,
А жена кричит ему вдогонку:
«Юрочка, не пей там самогонку!»
Качели
Хорошо помню качели, которые перед нашим домом соорудил отец: два высоких столба с перекладиной, через которую перекинуты крепкие канаты – два на одну сторону длинной доски, два – на другую.
Качели были на двоих, «стоячие»: встаёшь на один край доски, держась за верёвки, на другую встаёт кто-то из дружков-подружек и – полетели, раскачиваясь всё сильнее и сильнее.
И не страшно ведь было. А сейчас я забоялась бы…
Хотя я всё же чуть было не пала их жертвой: соскочила с ещё раскачивающейся доски, она и наподдала мне «под заденку», выражаясь языком моей бабушки. Ох и больно было!..
Новогоднее ностальгическое
У меня хорошая память – я помню детство. Нет, правда, многие ведь напрочь забыли, что когда-то были детьми. Некоторые же вообще считают, что так и родились взрослыми, умными и серьёзными…
А я хорошо помню, что совсем недавно, всего каких-то лет шестьдесят с небольшим назад, была ребёнком. И, как все дети, с нетерпением ждала наступления весёлого праздника по имени Новый год.
Хотя, с точки зрения нынешней детворы, это был так себе праздник – никаких тебе Барби и новенького смартфона в подарок. Да и – чего уж там! – дома у нас даже ёлки-то наряженной никогда не было.
И всё равно это был самый что ни на есть развесёлый и долгожданный праздник. Потому что ёлка всё-таки была – в школе: большая, красивая, блестящая. И Дед Мороз был. И Снегурочка. И кулёчек с невообразимым богатством: с конфетами, с орехами и с маленькой оранжевой мандаринкой. Да ещё и родители приносили по профсоюзному пакету – с таким же примерно набором.
Я высыпала из кульков всё богатство и начинала его рассматривать и перебирать – конфетка к конфетке. По обёртке пыталась угадать, которая из них вкуснее, затем выкладывала конфетины в очередь: первыми съедались простенькие карамельки, а шоколадные в нарядных обёртках оставлялись на потом.
И, скажу я вам, разглядывание цветных фантиков и сам факт обладания такими сокровищами доставляли больше счастья, чем процесс их поедания.
Совсем скоро опять Новый год. Я обязательно наряжу красивую ёлку – к счастью, мне пока нравится этот процесс. И буду искренне радоваться каждому подарку, независимо от его величины, дороговизны и нужности.
Но… Почему же мне всё-таки грустно? Почему я завидую той девочке, которая с восторгом и трепетом смотрела на незатейливо наряженную лесную гостью, а затем с замиранием сердца открывала невзрачные бумажные кулёчки с карамельками и шоколадками?!
Чем сердце успокоится…
Ни разу не видела, чтобы моя бабушка молилась, и икон у нас дома не было никогда. Но я знаю с детства почти все православные праздники, о них нам бабушка рассказывала. Без фанатизма, просто как дань семейным традициям, отмечали мы Пасху куличом и крашеными луковой шелухой яйцами, ходили на кладбище в Семик, в Троицу рвали берёзовые ветки, на Масленицу пекли блины.
О гаданиях «в крещенский вечерок» бабушка поведала нам такую историю. Когда дедушка Павел был на Финской войне, задумали бабушка и её золовка Ульяна погадать, вернётся ли он домой. Ворожили, насколько я помню бабушкин рассказ, со свечами и зеркалом. В зеркало и увидела бабуля своего любимого мужа – со страшным чёрным лицом и ввалившимися глазами. Испугались они и стали втайне от свекрови переживать и плакать. К счастью, через некоторое время дедушка мой вернулся, но буквально вскоре ушёл на другую войну – на Великую Отечественную, где и пропал без вести, успев написать лишь одно письмецо: «Завтра в первый раз идём в бой»…
Поплакав в который уж раз над рассказанной историей, бабушка мне вновь и вновь наказывала: никогда не гадай на близких. Что там дальше будет, пусть то и будет. А увидишь, не приведи господь, беду какую, то и станешь невольно ждать её, тем и накликаешь…
Уж не знаю, бабушкины ли рассказы так повлияли на мою детскую психику, или сама я пришла к этому, но я и правда не хочу знать, что будет завтра. Сегодня всё хорошо, все живы-здоровы, и я счастлива.
Как мы с сестрицей рыбу ловили
Чего нас с Валькой туда понесло? Ведь не велела бабушка из огорода уходить, пока она грядки полола, так нет – к самому болоту усвистали, а это аж на другом конце улицы, да не нашей, а той, что с нашей угол составляла.
Подробностей я сама не помню, мала была, а сестрица – тем более, она двумя годами младше меня. Бабушка позже рассказывала:
«Потеряла я их: куды девались? Только что тут обе под ногами крутились, мявкали, а хватилась – и нету их. Я туды-сюды, к соседке кинулась:
– Ира, девок моих не видела?
– Дык, и я Витьку своего, – говорит, – потеряла. Вместе, видно, где-то бегают. Ты, – говорит, – Егоровна, погоди, я сбегаю, поищу их.
– И цё ты думаешь, – продолжает бабуля, – идёт, гляжу, Ира, Витьку своего хворостиной погоняет, у того слёзы в три ручья. А сзади мои две марфушки волокутся и издаля кричат:
– Ба-а-абушка! Мы тебе рыбу несём.
Тут Ира хворостину бросила и за живот схватилась – прямо пополам от смеха согнулась».
И бабушка сама начинала хохотать. Хохотушка у нас бабулька была. Зато нам с Валькой не попало: бабушка, как наш «улов» увидела, от смеха даже ругаться не могла.
Что за «улов», спрашиваете? А я думала, догадались, – головастиков в банку наловили.
Два утра
Затемно ещё разбудили монотонные постукивания за окошком.
Долго прислушивалась, но не поняла, что это было, и выглянула в окно.
По кромке неба уже пробивались первые лучики, но трава ещё была тёмной. Вот где-то залаяли собаки, и я вдруг увидела себя в детстве.
Точно так же когда-то было ещё темно, но уже ясно, что день будет солнечным; на другом конце улицы лаяли собаки, а я смотрела на улицу сверху…
Откуда? Мы же в одноэтажном доме жили…
А всё просто, я и это вспомнила: отец на чердаке обустроил спальное место с марлевым пологом от комаров. Вот в чердачное окно я и выглядывала в то далёкое раннее утро…
И ноготки… с того времени я и помню эти жёлтые цветочки календулы, они росли у нас перед домом. И ещё космея с розово-сиреневыми лепестками на тонких ножках раскачивалась на ветру…
Про рыжего лесоруба
Я училась в 3-м классе, а рыжий Валерка, сосед наш, был старше то ли на год, то ли на два. И вот этот конопатый паразит всё время писал мне записочки про любовь, а проходя мимо напевал: «Ах, зачем же наша Люба полюбила лесоруба? За гармошку удалую, за работу боевую и за волосы немного рыжеватые». А я его за это лупила по спине портфелем.
И вот как-то мамка нашла у меня в кармане записку от него – про любовь. Я не помню, что говорила мама и говорила ли что-то или просто смеялась, но помню, что мне было жутко стыдно…
Про лилипутов
Когда наши родители уже уехали в Ленинабад, бабушка устроилась техничкой в клуб, и мы туда часто бегали: в кино, в библиотеку, на редкие концерты.
Почему-то на всю жизнь запомнила, как однажды к нам приехали циркачи-лилипуты, и мне безумно понравилась маленькая гибкая девушка, которая, изогнувшись калачом, доставала зубами лежащую на столе розу. Смотрела на неё, затаив дыхание…
Смеюсь – бабушка, небось, опять выдвинула легенду: есть, мол, такие народы… Выдумщица она у нас была, вот и я в неё немного пошла.
Как я в школу хотела
Всё лето радовалась, что скоро пойду в школу, плясала от счастья по поводу каждой купленной к школе вещи: учебникам, тетрадкам, карандашам, ленточкам. А большая красивая коробка «Подарок первокласснику» – сколько всего интересного там было! И до сих пор помню коричневые полуботинки – новенькие, блестящие, на шнурках, 33-го размера.
Но первый день в школе… кажется, меня никто не отводил, сама бежала. И торжественную линейку смутно помню… разве что как первый звонок звонит.
Зато хорошо помню себя в классе, за третьей партой в среднем ряду. Перед нами стоит учительница Алевтина Николаевна – красивая до невозможности, вся какая-то… неземная прямо.
Эх, хотела расспросить Свету, одноклассницу мою, она дольше меня в этой школе училась, да и мама её Наталья Фёдоровна была в ней директором, но не успела, – нет больше Светы…
Учительница первая моя
Мою первую учительницу звали Алевтина Николаевна Копосова.
Молодая, красивая, стройная, улыбчивая, она приехала в наш посёлок сразу после училища – видимо, по распределению.
С каким обожанием я смотрела на Алевтину Николаевну, стоящую у доски с указкой в руке: в тёмном узком платье чуть ниже колена и тёмных же лодочках на шпильках. А перед тем, как Алевтина Николаевна выходила из школы в слякотную погоду, она прямо на туфельки надевала резиновые боты.
Очень мне всё нравилось в ней: строгая причёска валиком, платье с крупными пуговками у ворота, ботики и туфельки. Дома я рассказывала младшей сестре про мою учительницу, и мы обе с ней ходили на носочках – как будто на шпильках.
Я с удовольствием и даже с радостью вставала рано утром и бежала в школу. Читать и «печатать» буквы я уже умела, а вот писать прописью научила меня она. Помню, у меня почему-то не получалась заглавная буква «Ф», да она у меня и до сих пор слегка корявая выходит…
Ленточка в косе…
Ой, и про ленточки помню. Купили мне родители две атласные ленты: розовую и красную. И я, до этого заплетавшая волосы в одну косицу, заплела их в две, чтобы обе ленточки сразу завязать. Из ребят вроде никто не заметил, но Алевтина Николаевна увидела и объяснила мне, что банты в обеих косах должны быть одинаковые.
Вот так на корню и был зарублен мой «креатив»…
Да, такая строгая раньше «мода» была, а нынче-то! Да хоть ещё одну вплетай – синюю, к примеру, или зелёную…
Школьные принадлежности
В начальных классах мы писали перьевой ручкой, обмакивая перо в чернильницу. Ох, уж эти пёрышки: если не почистишь их перочисткой, то обязательно кляксу посадишь.
А перочистки мы сами шили: несколько фланелевых кружочков диаметром примерно 4—5 см прошивали ниткой в центре – вот вам и перочистка.
Чернильницы были источником многих бед – опрокидывались (хоть и непроливайки) и пачкали всё вокруг: учебники, тетрадки, парты, пальцы, даже форму. А мальчишки-дураки косы девчачьи в чернила макали, но им за это от нас тоже доставалось!
Ой! А ещё я носила нарукавники сатиновые, какие в старых фильмах носят бухгалтеры. Это чтобы рукава форменного платья не протирались, да и как защита всё от той же чернильницы.
Приснилось страшное
В общем, и сон-то всего в одну картинку: страница якобы написанного мной диктанта, где в каждом слове красные правки. И в конце – крупная, на полстраницы, заходящая на текст, единица. Кол, как мы в школе говорили. И – мой ужас при виде этой картинки. Полнейшая растерянность и смятение: от «не может быть!» до «как теперь жить?!».
Поутру в связи со сном вспомнила… Писали мы в третьем классе диктант, и я получила пятёрку. Но Эльвира Васильевна (она замещала ушедшую в декрет Алевтину Николаевну) вздумала вдруг «разборки» устроить для тех, кто ошибок наделал: как правильно пишется то или иное слово, и почему его надо так писать. «Засада» поджидала всех на слове «чёрный»: почему-то многие написали его с «о» вместо «ё». Долго пытала всех Эльвира Васильевна, требуя вспомнить нужное правило, – никто не признавался. И вот учительница, устав от пыток, опустилась на стул и кивнула мне:
– Скажи, Люба, ты!
Правило я знала и скрывать от одноклассников не стала. На этом бы всё и закончить, но нет! Учительнице надо было ещё, чтобы Люба назвала проверочное слово.
Хе! И Люба выдала:
– ЧЁРТ!
Вот тогда мне Эльвира Васильевна и вкатила кол – прямо в журнал…
Моё музыкальное образование
– А у вас в школе были уроки пения? – спросил вдруг Алексей.
Стала вспоминать. В начальных классах точно были, мы пели: «То берёзка, то рябина…». И танцевать нас Алевтина Николаевна учила, и хороводы водить. А вот дальше…
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70499635?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Любовь Гурьева
Эта книжица – мой первенец.Она родилась из рассказов, опубликованных в моём блоге в «Живом журнале», который я начала вести через несколько лет после выхода на пенсию.Общаясь с виртуальными друзьями, я просто вспоминала своё детство.Заканчивается книжка многоточием – возможно, будет продолжение…
Опять не пустили в кино…
Роман в рассказиках
Любовь Гурьева
Иллюстратор Алексей Даманский
© Любовь Гурьева, 2024
© Алексей Даманский, иллюстрации, 2024
ISBN 978-5-0062-4716-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Часть 1.
А помнишь, конфету не дали…
Сияют манящие дали…
Там детство… Прекрасно оно…
А помнишь, конфету не дали,
Опять не пустили в кино.
Валентин Берестов
Бутино
Родина моя – деревня Бутино в Кировской области.
Что означает название деревни, выяснить мне не удалось. Прочитала, однако, как и когда она появилась: когда-то в этом месте, близ реки Камы, проходил Сибирский тракт, и, когда в 1669 году было обнаружено богатое месторождение полезной глины, тут построили деревянную церковь Спаса Преображения, а рядом с ней образовалось большое село. Здесь изначально жили мои предки по фамилии Печеницыны, как мой дедушка Павел Николаевич, и Нечаевы – это девичья фамилия моей бабушки Анфисы Егоровны.
И я здесь родилась. Хотя… где конкретно я появилась на свет, и что на этом свете я увидела впервые – белые стены роддома в ближайшем селе или бревенчатые стены бабушкиной деревенской избы, мне никто не рассказывал, и спросить уже не у кого…
А через два года после моего рождения семья перебралась в посёлок Чус, на правый берег Камы.
Помню, помню: это было зимой, я ехала в карете. Крупные, с тетрадный лист, снежинки медленно кружились на фоне серого неба, залетали в приоткрытое окошко кареты, мягко падали и таяли на моём лице…
Когда я несколько лет спустя рассказала об этом бабушке, она слегка оторопела: какая такая карета?! Потом долго смеялась над моими «воспоминаниями»:
– Гляди-ко, цё удумала!
И открыла мне «страшную тайну»: везли меня в простых крестьянских санях-розвальнях, я была укутана в бабушкину шаль, угол которой был откинут, дабы дитятку было чем дышать.
Чус
Посёлок, в котором я прожила следующие 8 лет, называется Чус – по имени речки, впадающей в этом месте в реку Каму.
Уже позже я узнала, что мы с посёлком почти ровесники: он был образован на месте временного сплавного участка Кайского леспромхоза и официально зарегистрирован как посёлок в декабре 1955 года.
Там появились первые щитковые дома, баня, клуб, столовая, пекарня. Одновременно строились производственные объекты: депо для ремонта подвижного состава узкоколейной железной дороги, гараж, пилорама и электростанция.
Вот родители и махнули туда из деревни – в леспромхозе была работа.
Моя семья
Когда я пытаюсь вспомнить своё раннее детство, то кажется, что это была не моя жизнь, а какой-то другой девчонки: отдельные эпизоды очень явственно встают перед глазами, как картинки в кино, другие возникают где-то в глубине сознания расплывчатыми мыслями, и многое остаётся как бы «за кадром».
В посёлке отец устроился машинистом паровоза на узкоколейке.
Мама, не имевшая никакой специальности, работала на лесозаготовках, а одно время – в столовой, о чём я сужу по фотографиям, потому что сама не помню.
После меня уже на Чусу родилась сестра Валя, потом Люда, брат Саша. Мы все были дома под присмотром бабушки. Я даже не знаю, был ли в посёлке детский сад, хотя – как не быть, думаю?!
Бабушка – самый светлый человек в моём детстве. Она была нашей кормилицей, защитницей, воспитательницей, а мне ещё и подружкой. Отец мой так и звал нас язвительно: «подружки».
Бабушка нянчилась со всеми своими внуками, ухаживала за скотиной, работала на огороде, в одиночку ходила летом и осенью в лес «по грибы да по ягоды». Грибы сушила и солила, мочила клюкву и бруснику, готовила незамысловатую крестьянскую еду. И к праздникам пекла пироги.
Где и как мы жили
Жили мы в щитовом домике на четыре семьи, в каждой квартире было по две комнаты с печкой между ними. Комната, в которую выходила печная плита, была одновременно кухней, столовой и спальней для бабушки и нас, детей. Правда, в последние годы мы жили в двух квартирах, в стене между ними отец прорубил дверь. Таким образом, у нас было четыре комнаты с крылечками в противоположных торцах.
Жили мы бедненько. Из мебели были только металлическая кровать для родителей, деревянная – для бабушки и детей (кажется, одна на всех!), столы, табуретки и лавки вдоль окон. Да, ещё сундук был. Бабушкин, привезённый из деревни. Верхнюю одёжку вешали на гвоздики, прибитые к дверям.
На подоконниках в жестяных консервных банках стояли комнатные цветы, которые разводила мама: «мокрый Ванька», крапивка, фикус, горький перец, который я как-то лизнула и долго бегала потом по дому с высунутым языком.
Мама рукодельничала: вышивала и вязала крючком подзоры – кружевные оборки по краям занавесок и простыней. Припоминаю, что и банки под цветами тоже были украшены вязаными «юбочками».
Поблизости от дома стоял хлев, почему-то я его плохо помню. Знаю только, что у нас всегда была корова. Поскольку я, вспоминая о ней, называю её то Милкой, то Малюткой, то могу предположить, что коровы было две. Не сразу, конечно, а поочерёдно.
А я, знаете, что вспомнила? Ни разу не слышала от моей бабушки-крестьянки слова «корова» – всегда только «коровушка», с уважением. А потому что – кормилица же!
Держали также кур и свиней – на мясо, естественно. И, спасибо отцу и бабушке, это они занимались скотиной и резали её на мясо, – я ни разу не видела этого процесса. Хотя почему-то с детства не ем куриное мясо – может, всё-таки что-то было с этим связано…
Рассказ бабушки
Му-у-у-у-у-у!
Услышав тревожный голос Малютки, бабушка забеспокоилась: что-то стряслось! Малютка – корова умная, не станет она просто так громко мычать. Да и Любашки давно не видно, а только что ведь топотала тут, между грядок.
Бабушка, с трудом разогнув затёкшую спину – с утра окучивала картошку, побежала за угол дома.
Картинка, которую увидела бабушка, была из раздела «и смех и грех»: прямо перед ней стоял телок и, ухватив толстыми губами двухлетнюю Любашку за загривок, размахивал ею из стороны в сторону. Малютка, видимо, пыталась образумить сынка, грозно мыча на него, но неслух продолжал забавляться живой «игрушкой».
Самое интересное, смеялась бабушка, Любашка не плакала, а с любопытством смотрела на качающийся перед ней мир.
Видимо, ей нравились такие «качели»…
Голландка
Отец у меня был вообще-то рукастый, много чего мог сам сделать. Сложенная отцом печь-голландка была, мне кажется, гордостью всей его жизни. Где, откуда он взял образец? Тогда даже телевизоров ни у кого в посёлке не было. Но он её сложил, и это слово «голландка» мне с тех пор запомнилось.
Чем же мы отапливали комнаты раньше, спросите вы. Печкой, конечно, только та печка была низкая, как нынешняя электрическая плита. Кроме обогрева, на ней и еду готовили.
Голландка тоже несла на себе двойную задачу, но тепла от неё было больше и сохранялось оно дольше. Да и гордость опять же – голландская!
Прочитала тут, что настоящая голландская печь облицовывалась красивыми изразцами, да и сама такие видела не раз – в музеях.
Но у нас была примитивная, без изразцов, побелённая известью – не графья, чай…
А из нашего окна…
Перед окнами у нас был огород. Довольно большой, как мне сейчас представляется. В открытом грунте росли морковь, свёкла, горошек в стручках – сладкий такой. Огурцы и помидоры выращивали в парнике, который отец сооружал из старых оконных рам, но помидоры за короткое лето всё равно не успевали вызревать, их срывали зелёными и прятали в валенках под кроватями, где они «доходили».
А дальше, левее, если смотреть из окон, – целое поле для картошки. И мне приходилось помогать окучивать и собирать картошку. Отец копнёт лопатой и вывалит рядом на землю кучу картофелин, больших и совсем крохотных, а мы с сестрицей эти картошинки отряхиваем от земли и бросаем в вёдра: крупную к крупным, мелкую к мелким. Ох и не любила я это занятие! Всё время старалась улизнуть, но редко удавалось…
За огородом была тропинка в уборную и дальше – в баню. В бане я помню только предбанник, где мы раздевались и складывали одёжку на лавки. Потом открывалась дверь в саму баню, откуда валил густыми клубами пар.
А за всем этим хозяйством тёмной плотной стеной стоял лес. На самом деле, как я понимаю, до леса ещё надо было довольно долго идти – по тропинкам через поляны и кочки. Но из окошка лес казался совсем рядом.
У меня нет ни одного фото нашего посёлка того времени, но когда я рассказываю о нём, то как будто бы вижу перед собой картину…
Камушка
Посёлок наш стоял на Каме – в том месте, где в неё впадала речка Чус.
Кама (Камушка, как называла её мама) казалась мне очень широкой, а Чус – страшно глубоким, я его до ужаса боялась и до сих пор с трепетом в душе вспоминаю тёмно-коричневый поток воды, стремительно вливавшийся в Камушку.
Тонули в Каме часто, потому что моста не было, на другой берег переправлялись в лодках.
Вот так однажды возвращались женщины из Лойно с покупками. Лодка перевернулась, и мама моей одноклассницы Томы Гущиной утонула, а наша соседка тётя Ира спаслась. Взрослые говорили между собой, что обе они были в одинаковых плащах, но Томина мама была подпоясана, а тёти Ирин плащ без пояса надулся и позволил ей дольше продержаться на плаву.
А потом утонул соседский Вовка. Самого Вовку я не помню, ему было всего 5 лет, я постарше была, но его рыдающие без удержу мать и бабушка до сих пор стоят у меня перед глазами. И с тех пор я с трудом выношу запах хвои и тройного одеколона: Вовку нашли в реке не сразу и, стараясь заглушить смрад, обильно поливали всё вокруг одеколоном.
Детство без шапки
От суровых вятских морозов мою головёнку оберегала бабушкина клетчатая шаль, а подружки форсили в шапках. И я о ней мечтала – о детской шапке из овчины с резинкой под подбородком.
И вот как-то приехала к нам в гости бабушкина племянница Люся и дала мне поносить свою шапку. Как же радостно бежала я по улице в этой светло-коричневой меховой шапке…
Только Люся была уже взрослой девушкой, и шапка у неё была без завязок. А на дворе была весна – хоть и солнечная, но холодная. И я простыла и заболела.
А сейчас я шапки не люблю…
Рябинка за стеклом
Зимы на Чусу были холодные, к их к приходу взрослые готовились загодя: в окна вставлялись вторые рамы, простенки заклеивались газетами, между рамами причудливой горкой укладывалась вата, а на неё клали что-нибудь яркое – ёлочные игрушки, мишуру, засушенные цветы…
Моя мама в художественном беспорядке раскидывала на вате яркие гроздья рябины. Наверное, с тех пор я рябину обожаю и тоже использую её при подготовке к зиме – на свой, городской, лад…
Дратва, вар и шило
Где папка брал смолу, я не знаю. Впрочем, какая проблема – добыть смолу, если ты живёшь на краю большого леса.
Не знаю, как и с чем он варил её на печке в старом котелке, зато как сейчас вижу натянутые через всю комнату нити, сложенные в несколько раз: один конец привязан к блестящей шишечке кровати, другой держит в руках отец. И не просто держит, а скручивает их между ладонями в надетых на руки холщовых рукавицах. В зубах – неизменная папироса.
Потом варом – той самой сваренной с чем-то смолой – начинает натирать эту скрученную нить. Так получается дратва – нитка, которой будут подшиты наши валенки.
По радио поёт Нина Русланова: «Валенки, да валенки – не подшиты, стареньки…». А у нас-то хоть старенькие, да подшитые будут!
Для подшивки ещё надо вырезать стельки из старых голенищ. Да, кажется, ещё не в один слой – чтобы крепче были. А потом дратвой пришить их накрепко к подошве, предварительно проделывая дырки шилом…
– Любка, ну-ка держи! – отец ставит передо мной серые валеночки с коричневой подошвой и горделиво поглядывает на всю семью…
Красота – страшная сила
Мне лет 5 или меньше, волосы у меня зачёсаны назад и заплетены в косицу. А старшая сестра моей подружки Тани ходит с чёлкой. Ох, до чего же красиво! И мне так хочется…
И вот, улучив момент, когда бабушка куда-то ушла, встала на табуретку перед зеркалом, вытянула из косы вперёд прядку волос и стала ладить себе чёлку. Раз ножницами стриганула – нет, ещё надо!
Стригла так понемножку, стригла – ой, как-то уже слишком коротко, бабушка увидит, ругаться будет. А состригу-ка я их совсем – ну, как будто их вообще не было…
Когда бабушка вернулась домой и увидела свою красавицу внучку, она хохотала до упаду. Родители, конечно, тоже сразу заметили. Мамка, небось, немного покричала, может, даже в угол поставила – любила она нас углами воспитывать, а отец хмыкнул только…
Из чего сделаны девчонки…
– Ты представляешь, – говорит мне сестра, – твоя любимая Настасья попросила подарить ей… косметику!
А Настасье в тот момент всего-навсего 3 годика было.
А впрочем, чему удивляться? Наверное, столько же было и Настиной бабке Вале (а мне, соответственно, на два года больше), когда мы красили себе ноготки цветными карандашами, а под пятки в чулки подставляли катушки от ниток и ходили «на каблуках».
Ну, про то, как я чёлку себе выстригала, я уже рассказывала. И лучшей моей игрушкой было в то время подаренное вышеупомянутой бабушкиной племянницей Люсей маленькое круглое зеркальце, на обратной стороне которого была фотография двух котят в одном ботинке…
Тётя Ира
– Вот, всегда бы так-то кушать! – эти слова, мечтательно произнесённые соседкой, относились к ломтю белого хлеба, на который был намазан тонкий слой маргарина, посыпанный сверху сахарным песком.
Почему я почти полвека помню эту фразу? И эту картинку: тёплым летним вечером мы с бабушкой сидим на деревянном крыльце, а на соседнем стоит тётя Ира и с наслаждением кусает свой немудрёный бутерброд…
Как-то в «Одноклассниках» нашла тёти Ириного сына и узнала, что мама его умерла много лет назад…
«Краденое солнце»
Читать я научилась самостоятельно, ещё до школы. В соседней квартире жил мальчик Витька, на год старше меня. Когда он пошёл в школу, я страшно ему завидовала и повадилась чуть ли не каждый день ходить к соседям в гости, чтобы «читать» его учебники. А Витька очень гордился своим статусом первоклассника, и, когда я его просила, он снисходительно показывал буквы.
Складывать из букв слова я научилась раньше своего «первого учителя», и у него из-за этого начались неприятности в виде маминых подзатыльников и нелестного сравнения с малявкой-соседкой. И Витька благоразумно решил дружбу со мной прекратить.
Но горевала я недолго, потому что к тому времени все буквы уже «выведала», а потому пошла и записалась в библиотеку. Конечно, не сама сообразила. Старшая сестра подружки Тани подсказала, что в клубе есть библиотека, там много книжек, и библиотекарь тётя Галя даёт их домой почитать.
Клуб находился на другом конце посёлка, на самом берегу Камы. Одной туда мне путь был заказан. Но что такое запрет родителей по сравнению с желанием читать?! Ну, в угол поставят. Так не впервые же, а за книги можно и в углу постоять…
И я решилась. Отпросилась дома сходить в гости к подружке, а сама что есть мочи рванула к запретно-заветному клубу. Библиотекарша тётя Галя удивилась, увидев перед собой такую крошечную читательницу. Но книжку выдала, наказав вернуть в целости и сохранности.
Дело было зимой, темнело рано, поэтому домой я возвращалась уже в сумерках. Радостная и счастливая, неслась рысцой по пустынной улице, бережно прижимая к груди «Краденое солнце».
Неудавшийся побег
Так вышло, что самым моим любимым занятием в детстве стало чтение. Наверное, читать любила даже больше, чем «бегать» с ребятами по улице. Однако моё пристрастие к чтению крайне огорчало взрослых и часто служило причиной моих наказаний. За провинности меня обычно ставили в угол – без книжки, естественно.
И вот как-то, отстояв в углу очередной срок, решила я из дому бежать. К побегу готовилась несколько дней – собирала немудрёные съестные припасы. Посчитав однажды, что уже пора, раненько утром завязала в узелок схороненные кусочки и направилась прочь от дома.
Куда? К железной дороге, конечно. Отец работал машинистом паровоза на узкоколейке и брал иногда меня с собой, так что направление было известно.
Только вот не учла, глупышка, что в это время папка с ночной смены домой возвращается именно этой пустынной дорогой, вдоль болота. Его-то я первого и встретила, и он вернул беглянку домой. Меня, конечно, опять в угол затолкали, а отец потом долго ещё рассказывал, как возвращался с работы и дочурку свою старшую встретил с узелочком. И главное – чумазую. Этим обстоятельством отец больше всего возмущался:
– Хоть бы умылась, путешественница, – рассказывая о побеге дочери, заключал отец.
Ага! Стала бы умываться, так ещё раньше бы сцапали. Умывальник-то возле печки стоял, а там рядом бабушка спала…
Кукла Люся, кукла Сашик
Почему, размышляла я, у меня в детстве кукол не было? Ну, ни одной, хоть самой завалящей!
Эх, а когда бы мне было в игрушки играть, если у меня живые «куклы» были: сестрички и братик.
Ой, как я не любила, когда меня заставляли с ними «сидеть». Страшно не любила! Ага, это так называлось:
– Любашка, посиди с Людмилкой!
Или с Валюшкой (с ней меньше, но тоже бывало), Сашиком, Танюшкой…
А потом бедолага Танюшка, она на 10 лет была младше меня, «сидела» уже с Раечкой и Зоечкой – мамиными дочками от второго брака.
А чуть позже, после смерти мамы, Раечка с Зоечкой в возрасте семи и шести лет достались мне в «наследство». Мне не было ещё 22 лет, и у меня уже своих двое мальчиков было…
Ну, и когда мне было в куклы-то играть?!
Моя любимая игрушка
«Лишь сделаю рукой движенье – и новое в глазах явленье!»
Мало игрушек было у меня в детстве. А вот такая – была. Это калейдоскоп: узкая трубочка из картона, раскрашенная снаружи. А внутри! Там играли и переливались всеми немыслимыми цветами разноцветные камушки, отражённые в трёх зеркальных пластинках.
Ага, я его разбирала, чтобы посмотреть, что там внутри. А потом опять можно было составить зеркальца под углом друг к другу, ссыпать камушки и разглядывать причудливые узоры часами – ни за что не повторятся!
В 2013 году в Германии я купила себе калейдоскоп. Только принцип действия у него другой. Я его не разбирала: жалко же, он неразборный и на совесть склеен! Да и никаких камушков там нет, просто выпуклое зеркало ловит изображение того, на что направлено, и преобразует его в мозаику – с помощью других зеркал.
Забавно, да. Но то, простенькое, со стеклянными камушками, было интереснее…
Большая маленькая девочка
Это я ещё совсем малышка была, сама не помню, бабушка рассказывала, что стала я как-то жаловаться, что у меня болит животик.
– Ой-ёй-ёй, как болиииит! – причитала я-малютка и хваталась за свою… коленку.
Оказалось, что упала, стукнулась коленкой и заплакала. А когда стали спрашивать, отчего рёв стоит, я и выдала «легенду» про животик.
Мне кажется, сейчас я поняла себя-малышку.
Мне было годика 3, как сказала бабушка. Тогда как раз с полгода назад родилась моя сестричка Валя. Видимо, когда она плакала, взрослые её жалели, приговаривая:
– Животик заболел у маленькой…
А я, что ли, большая была?!
Вкус зимнего винограда
Я ещё в школу не ходила, а в магазин за хлебом меня уже посылали. Идти надо было далеко, как мне тогда казалось: с окраины посёлка, где мы жили, до его центра. Вот закрою глаза – и вижу эту дорогу до магазина, одну из двух. А на карте посмотрела – и запуталась…
За хлебом тогда приходилось в очереди стоять, и продавался он не буханками, а по весу. Ага, подходишь к прилавку и просишь:
– Мне килограмм хлеба чёрного.
Белый тоже был, но почему-то его редко кто покупал. Наверное, потому что он дороже был.
И вот как-то захожу в магазин, а там… запах! Незнакомый такой, слегка кисловатый, но вкууусный! Виноград, говорят, завезли…
Видно, я опрометью домой бросилась да упросила бабушку бежать скорее за виноградом. Потому что точно помню его вкус, я его потом в Ленинабаде не раз встречала: слегка пожухлый у веточки, сорт… зимний какой-то, а я зимой виноград не люблю.
Как воробьи в лужице
Смотрела на «купающихся» в лужице перед подъездом воробьят и почему-то вспомнила, как в раннем детстве, лет в пять или шесть, мы так же пурхались в карьере, заполненном после дождя водой – вроде как в море плавали. «Море» нам было по колено, но мы упорно изображали из себя пловцов, ползая на четвереньках по дну.
С того времени у меня на коленке остался шрам, еле видимый уже. Я тогда наткнулась на горлышко стеклянной бутылки и распорола себе коленку до кости. Бррр – до сих пор страшно вспоминать, как я тогда испугалась…
Моя первая фотосессия
Летом после 1-го класса, услышав, что в посёлок к нам приехал фотограф, собрала своих сестриц – их тогда у меня только две ещё было: пятилетняя Валя и двухлетка Людмилка, – умыла их, причесала, как могла, сама в школьную форму принарядилась, косицу заплела, и пошли мы запечатлеться на память. Фотограф на забор покрывало в цветочек повесил и на его фоне нас щёлкнул…
Нет, денег у меня не было при себе, деньги же отдавали за готовые фотографии.
Не помню, чтобы меня за это ругали. Думаю, что родители просто обалдели от моей самостоятельности. А бабушка долго потом вспоминала и дивилась:
– От ить, цё удумала! Взяла и повела хвотограхвироваться!
А чего? Оставили на меня двух малолеток – ни с подружками в куклы поиграть, ни с мальчишками в войнушку побегать. Так с ними всё своё детство и просидела…
Зато фото на память осталось.
Драчунья
Честно сказать, сомневалась, есть ли такое слово в русском языке. Я-то его только к одному человеку применяла всю жизнь – к моей сестре, второй после меня в нашей многодетной семье. Потому что Валька на самом деле в детстве была ужасной драчуньей. Чуть что, лезла в драку – со мной, с третьей нашей сестрой Людой, младшеньким тоже порой доставалось.
Я всегда считала, что хуже всего быть в семье старшей – это ведь пожизненная ответственность за малявок. Но с годами, послушав Валю, поняла, что второй-то, может быть, ещё тяжелее: всего на каких-то два с половиной года младше, а тебе все на старшую указывают: бери с неё пример; будь такой, как она; учись не хуже…
Ой, я бы точно тоже драться начала!
Впрочем, с тех пор много воды утекло, Валентина Викторовна давно уже стала респектабельной дамой, ответственной и трудолюбивой, бабушкой троих внуков.
«А помнишь, конфету не дали…»
Вчера купила конфетки: жёлтый горошек в сахаре с помадкой внутри.
И вспомнила, как приехала к нам в гости тётя Зина, папина сестра, – вся из себя такая городская, загадочная.
Уж не помню, чем её бабушка кормила, а вот к чаю для тётки были куплены конфеты в коробочке – как раз вот такие драже в сахаре, с помадкой и с лимонным вкусом. Нам тех конфет лишь чуть-чуть попробовать позволили. А потому как – гостья…
Тёти Зинины бурки
Тётя Зина вышла из вагона вся такая из себя чудная и даже по виду нездешняя – в лохматой шубе и белой шали-паутинке поверх шляпки. А на ногах-то! Эко чудо какое: валенки не валенки, никогда таких не видела! Ну так – из города, чай, тётка прикатила в нашу глушь.
Восьмилетняя деревенская девочка, коей я в то время была, таких «мадам Фу-Фу» только в кино видела. Сама-то ходила в стареньком пальтишке на вате, шерстяном полушалке и подшитых папкой серых валенках.
А тётя Зина приехала к нам с поручением от отца, он уехал к сестре в гости, да и решил там остаться, устроился на работу. А через полгода отправил сестру за семьёй, вот она и заявилась.
Видимо, заметив мой любопытный взгляд на свою обувку, тётя Зина гордо пояснила:
– Это, деточка, бурки.
Бабушкины рассказики
Не помню, чтобы бабушка баловала нам сказками: про репку там, про лису и зайца с их избушками, про Машеньку с медведями…
Нет, бабушка рассказывала нам истории из жизни, которые ей самой казались забавными. Интересного в её жизни было немало, потому что детство и молодость Анфисы Егоровны пришлись на первую половину стремительно развивающегося XX века. К примеру, в соседнем селе появился первый телефон – уж такая невидаль для того времени. Все знали, что с его помощью можно разговаривать с другими деревнями, а что к чему, как он работает, как им пользоваться, никто не понимал. Объяснили только, что разговор передаётся по проводам.
Бабушка с юмором, преображаясь (артистка она у нас была!), рассказывала, как одна селянка, у которой пропал сынишка, в отчаянье подскочила к телефонному столбу и давай кричать:
– Першина гора! Першина гора! Сын потерялся!
И бабуля заливалась весёлым смехом: вот дурная баба! И мы с Валей тоже хохотали в голос над бестолковой женщиной…
Першина Гора – деревня в Верхнекамском районе Кировской области, упразднённая в 2012 году.
Про фильм-оперу
Бабушка работала техничкой в поселковом клубе, и я часто после школы бегала к ней – вроде как помогать, а больше в библиотеке ошивалась.
Но вечером в клубе шёл фильм, и мы с бабулей частенько оставались на сеанс. Много я тогда фильмов посмотрела, некоторые до сих пор хорошо помню. Привезли как-то фильм-оперу. Тут у меня загвоздка с памятью: я всегда считала, что это была «Катерина Измайлова», но по времени не подходит, этот фильм вышел в 1966 году, мы в это время уже уехали из посёлка. Тогда, значит, мы смотрели «Иоланту», потому что главной героиней там была красивая женщина.
Самое забавное – бабуля моя неграмотная, всю жизнь прожившая в глухой деревне, естественно, про оперу и не слыхивала, но со знанием дела мне объясняла: есть, мол, такие народы, которые вот так разговаривают – песнями…
Не вырубить топором…
Когда мы с Чуса уезжали, там уже построили новый клуб. Я примерно представляю, где он стоял, но как выглядел, совсем не помню. А в старом клубе на берегу Камы я часто бывала, бегала туда в библиотеку и в кино. В кинозале слева от экрана было написано: «В науке нет широкой столбовой дороги, и только тот может достигнуть её сияющих вершин, кто, не страшась усталости, карабкается по её каменистым тропам».
Или то было справа, а слева – это: «Математику уж потому учить следует, что она ум в порядок приводит».
Представляете? До сих пор помню. Вот только, что висело справа, а что слева, запамятовала…
Клуба того давно уже нет, говорят, а что стоит (и стоит ли) на том месте, я не знаю. Может, и берег тот был не так крут, как мне кажется теперь…
И только цитаты эти врезались в память.
Папка
Мы именно так его и называли.
И когда в третьем лице о нём говорили: «папка идёт», «папка сказал»…
И когда обращались к нему…
Оп-па! Вот тут я и зависла. А обращались ли мы когда-нибудь к отцу?
Не помню… Но должны же были – за всю-то жизнь!
Отец наш был старше мамы на 9 лет и имел над ней неограниченную власть. А может, не потому что старше был, а просто сильнее характером…
Но об их взаимоотношениях я сегодня говорить не стану. Тем более, что позже, нажив пятерых детей, они благополучно разбежались в разные стороны, оставив своё потомство на бабушку, мамину маму.
Отца боялись все, кроме бабушки и меня. Мне повезло быть его первым ребёнком, и он меня любил. Да и характер у меня был (почему – был-то?) его, отцовский.
– Гурьевское отродье! – выговаривала мне бабушка, когда натыкалась на моё упрямство. И добавляла:
– Ох, и чежело тебе будет жить с твоим карактером.
И, конечно же, была права…
А отец звал меня «бабушкиной подружкой», потому что я всегда за неё заступалась.
Справедливости ради, именно отец купил мне первые туфельки на каблучке. Это было в конце 8-го класса. Я до сих пор их помню: цвета хаки, с матовыми пряжками, мне тогда все девчонки завидовали.
Когда мне исполнилось 33 года, у отца выявили рак гортани. Он всю жизнь (по-моему, с раннего детства) курил. Я ходила к нему в больницу, а потом навещала дома, что-то по хозяйству помогала. Он даже научил меня новому способу закрутки огурцов, которым я пользуюсь и сейчас.
Жил он один в собственной однокомнатной квартире, выданной ему как инвалиду Великой Отечественной войны. Ни моей мамы, ни бабушки уже не было в живых, папка оставался единственным родным предком.
Хоронили мы его все – все его дети, любимые и не очень…
А я корю себя за то, что не нашла в себе ни сил, ни времени, ни мудрости просто поговорить с ним – о нём самом. Как и он – со мной обо мне. Гурьевское мы с ним отродье…
Москва слезам не верит
– Ну-ка, мелочь пузатая, бегом сюда! – зовёт нас папка. – Я вам сейчас Москву покажу!
Что это за Москва такая, мы с сестрой не знаем, мы ещё маленькие: мне четыре, ей почти два. Да и какая разница?! Главное, что папка сегодня весёлый, не ругается и не дерётся. И мы охотно выстраиваемся в очередь на «просмотр» обещанной Москвы.
Подхожу первой, я же старшая. Отец обхватывает ладонями с обеих сторон мою головёшку, сжимает её и тянет меня вверх. В голове шумит, ушам больно, но я таращу глаза, пытаясь увидеть Москву.
– Ну как, видишь? – весело смеётся отец.
– Нееет, – из моих глаз уже брызжут слёзы.
И Валя начинает громко реветь, ещё даже и не попытавшись посмотреть на Москву…
Теперь и я своим гостям Москву показываю, – я же дочь своего отца, тоже юмористка.
– Хочешь, – спрашиваю, – Москву тебе покажу?
А кто не хочет? Тогда я подвожу гостя к окошку и показываю: вооон она, Москва. И тычу пальцем в сторону небольшого уголка района Митино. А вы думали, что Москва – это только Кремль и Красная площадь? Москва – она разная. Она – большая…
И слезам она точно не верит.
Отец и мат
Наверное, я всё-таки немного ханжа. Если под это определение попадают те, кто отрицательно относится к мату. Я именно из таких вот фифочек: не люблю, не поощряю и не употребляю.
Лет до 30 просто физически мат не переносила. Всякий раз, когда его слышала, меня передёргивало. А всё очень просто: папаня мой покойный был страшным, просто до безобразия ужасным матерщинником. То есть буквально каждое нормальное слово перемежалось у него с нецензурным.
– Любка, блин, принеси-ка мне, блин, папиросы, блин, – такая вот, с позволения сказать, отеческая просьба произносилась вполне миролюбивым тоном: отче мой в это время… читал Бориса Можаева, Василия Белова или Ремарка. Думаю, если бы кто-то сказал папуле, что с детьми так общаться непозволительно, он бы очень удивился: а что он такого сказал? По-другому он просто не умел.
Ну, и что мне оставалось? Либо, подражая папочке, начать тоже активно осваивать и усовершенствовать ненормативную лексику, либо – никогда не употреблять эти нехорошие слова.
Сейчас, правда, я уже спокойно воспринимаю идиоматические выражения. А иногда даже сожалею, что не умею «образно» выразиться…
Когда Гагарин полетел в космос
Врать не буду, ни «своими глазами» не видела, как приземлился первый космонавт, ни «своими руками» не помогала ему освободиться от скафандра, но день этот я действительно помню.
Мне было шесть лет. Единственным источником всех новостей из внешнего мира у нас были радиорепродукторы – висевшие на столбах чёрные тарелки. В этот день бархатный баритон диктора Левитана (тогда я, естественно, не знала, что это Левитан) торжественно произносил непонятные слова: космос, ракета, «Восток», Гагарин…
Все взрослые говорили лишь об этом событии. Как позже со смехом вспоминала бабушка, мужики даже пить перестали. Моя врождённая любознательность оказалась сильнее стеснительности, и я приставала ко всем с расспросами и уточнениями, что позволило в конце концов сложить эти незнакомые слова в определённую картинку: Юрий Гагарин на ракете «Восток» полетел в космос. Вот только зачем он туда полетел, выяснить так и не удалось – никто из взрослых внятно объяснить не мог.
«Видимо, подвиг совершать», – решила я. Раз о нём все говорят, то значит, он герой, как Зоя Космодемьянская, про которую бабушка рассказывала.
Уяснив для себя, что к чему, авторитетно поведала о событии своей сестрёнке Вале и соседскому мальчишке Витьке, которые очень внимательно слушали меня. А потом мы вместе всматривались в небо, стараясь увидеть там Гагарина на ракете.
Кстати, спустя всего несколько дней поселковая ребятня (и я в том числе) распевала пошловатую песенку:
Высоко летит над облаками
Юрий Алексеевич Гагарин,
А жена кричит ему вдогонку:
«Юрочка, не пей там самогонку!»
Качели
Хорошо помню качели, которые перед нашим домом соорудил отец: два высоких столба с перекладиной, через которую перекинуты крепкие канаты – два на одну сторону длинной доски, два – на другую.
Качели были на двоих, «стоячие»: встаёшь на один край доски, держась за верёвки, на другую встаёт кто-то из дружков-подружек и – полетели, раскачиваясь всё сильнее и сильнее.
И не страшно ведь было. А сейчас я забоялась бы…
Хотя я всё же чуть было не пала их жертвой: соскочила с ещё раскачивающейся доски, она и наподдала мне «под заденку», выражаясь языком моей бабушки. Ох и больно было!..
Новогоднее ностальгическое
У меня хорошая память – я помню детство. Нет, правда, многие ведь напрочь забыли, что когда-то были детьми. Некоторые же вообще считают, что так и родились взрослыми, умными и серьёзными…
А я хорошо помню, что совсем недавно, всего каких-то лет шестьдесят с небольшим назад, была ребёнком. И, как все дети, с нетерпением ждала наступления весёлого праздника по имени Новый год.
Хотя, с точки зрения нынешней детворы, это был так себе праздник – никаких тебе Барби и новенького смартфона в подарок. Да и – чего уж там! – дома у нас даже ёлки-то наряженной никогда не было.
И всё равно это был самый что ни на есть развесёлый и долгожданный праздник. Потому что ёлка всё-таки была – в школе: большая, красивая, блестящая. И Дед Мороз был. И Снегурочка. И кулёчек с невообразимым богатством: с конфетами, с орехами и с маленькой оранжевой мандаринкой. Да ещё и родители приносили по профсоюзному пакету – с таким же примерно набором.
Я высыпала из кульков всё богатство и начинала его рассматривать и перебирать – конфетка к конфетке. По обёртке пыталась угадать, которая из них вкуснее, затем выкладывала конфетины в очередь: первыми съедались простенькие карамельки, а шоколадные в нарядных обёртках оставлялись на потом.
И, скажу я вам, разглядывание цветных фантиков и сам факт обладания такими сокровищами доставляли больше счастья, чем процесс их поедания.
Совсем скоро опять Новый год. Я обязательно наряжу красивую ёлку – к счастью, мне пока нравится этот процесс. И буду искренне радоваться каждому подарку, независимо от его величины, дороговизны и нужности.
Но… Почему же мне всё-таки грустно? Почему я завидую той девочке, которая с восторгом и трепетом смотрела на незатейливо наряженную лесную гостью, а затем с замиранием сердца открывала невзрачные бумажные кулёчки с карамельками и шоколадками?!
Чем сердце успокоится…
Ни разу не видела, чтобы моя бабушка молилась, и икон у нас дома не было никогда. Но я знаю с детства почти все православные праздники, о них нам бабушка рассказывала. Без фанатизма, просто как дань семейным традициям, отмечали мы Пасху куличом и крашеными луковой шелухой яйцами, ходили на кладбище в Семик, в Троицу рвали берёзовые ветки, на Масленицу пекли блины.
О гаданиях «в крещенский вечерок» бабушка поведала нам такую историю. Когда дедушка Павел был на Финской войне, задумали бабушка и её золовка Ульяна погадать, вернётся ли он домой. Ворожили, насколько я помню бабушкин рассказ, со свечами и зеркалом. В зеркало и увидела бабуля своего любимого мужа – со страшным чёрным лицом и ввалившимися глазами. Испугались они и стали втайне от свекрови переживать и плакать. К счастью, через некоторое время дедушка мой вернулся, но буквально вскоре ушёл на другую войну – на Великую Отечественную, где и пропал без вести, успев написать лишь одно письмецо: «Завтра в первый раз идём в бой»…
Поплакав в который уж раз над рассказанной историей, бабушка мне вновь и вновь наказывала: никогда не гадай на близких. Что там дальше будет, пусть то и будет. А увидишь, не приведи господь, беду какую, то и станешь невольно ждать её, тем и накликаешь…
Уж не знаю, бабушкины ли рассказы так повлияли на мою детскую психику, или сама я пришла к этому, но я и правда не хочу знать, что будет завтра. Сегодня всё хорошо, все живы-здоровы, и я счастлива.
Как мы с сестрицей рыбу ловили
Чего нас с Валькой туда понесло? Ведь не велела бабушка из огорода уходить, пока она грядки полола, так нет – к самому болоту усвистали, а это аж на другом конце улицы, да не нашей, а той, что с нашей угол составляла.
Подробностей я сама не помню, мала была, а сестрица – тем более, она двумя годами младше меня. Бабушка позже рассказывала:
«Потеряла я их: куды девались? Только что тут обе под ногами крутились, мявкали, а хватилась – и нету их. Я туды-сюды, к соседке кинулась:
– Ира, девок моих не видела?
– Дык, и я Витьку своего, – говорит, – потеряла. Вместе, видно, где-то бегают. Ты, – говорит, – Егоровна, погоди, я сбегаю, поищу их.
– И цё ты думаешь, – продолжает бабуля, – идёт, гляжу, Ира, Витьку своего хворостиной погоняет, у того слёзы в три ручья. А сзади мои две марфушки волокутся и издаля кричат:
– Ба-а-абушка! Мы тебе рыбу несём.
Тут Ира хворостину бросила и за живот схватилась – прямо пополам от смеха согнулась».
И бабушка сама начинала хохотать. Хохотушка у нас бабулька была. Зато нам с Валькой не попало: бабушка, как наш «улов» увидела, от смеха даже ругаться не могла.
Что за «улов», спрашиваете? А я думала, догадались, – головастиков в банку наловили.
Два утра
Затемно ещё разбудили монотонные постукивания за окошком.
Долго прислушивалась, но не поняла, что это было, и выглянула в окно.
По кромке неба уже пробивались первые лучики, но трава ещё была тёмной. Вот где-то залаяли собаки, и я вдруг увидела себя в детстве.
Точно так же когда-то было ещё темно, но уже ясно, что день будет солнечным; на другом конце улицы лаяли собаки, а я смотрела на улицу сверху…
Откуда? Мы же в одноэтажном доме жили…
А всё просто, я и это вспомнила: отец на чердаке обустроил спальное место с марлевым пологом от комаров. Вот в чердачное окно я и выглядывала в то далёкое раннее утро…
И ноготки… с того времени я и помню эти жёлтые цветочки календулы, они росли у нас перед домом. И ещё космея с розово-сиреневыми лепестками на тонких ножках раскачивалась на ветру…
Про рыжего лесоруба
Я училась в 3-м классе, а рыжий Валерка, сосед наш, был старше то ли на год, то ли на два. И вот этот конопатый паразит всё время писал мне записочки про любовь, а проходя мимо напевал: «Ах, зачем же наша Люба полюбила лесоруба? За гармошку удалую, за работу боевую и за волосы немного рыжеватые». А я его за это лупила по спине портфелем.
И вот как-то мамка нашла у меня в кармане записку от него – про любовь. Я не помню, что говорила мама и говорила ли что-то или просто смеялась, но помню, что мне было жутко стыдно…
Про лилипутов
Когда наши родители уже уехали в Ленинабад, бабушка устроилась техничкой в клуб, и мы туда часто бегали: в кино, в библиотеку, на редкие концерты.
Почему-то на всю жизнь запомнила, как однажды к нам приехали циркачи-лилипуты, и мне безумно понравилась маленькая гибкая девушка, которая, изогнувшись калачом, доставала зубами лежащую на столе розу. Смотрела на неё, затаив дыхание…
Смеюсь – бабушка, небось, опять выдвинула легенду: есть, мол, такие народы… Выдумщица она у нас была, вот и я в неё немного пошла.
Как я в школу хотела
Всё лето радовалась, что скоро пойду в школу, плясала от счастья по поводу каждой купленной к школе вещи: учебникам, тетрадкам, карандашам, ленточкам. А большая красивая коробка «Подарок первокласснику» – сколько всего интересного там было! И до сих пор помню коричневые полуботинки – новенькие, блестящие, на шнурках, 33-го размера.
Но первый день в школе… кажется, меня никто не отводил, сама бежала. И торжественную линейку смутно помню… разве что как первый звонок звонит.
Зато хорошо помню себя в классе, за третьей партой в среднем ряду. Перед нами стоит учительница Алевтина Николаевна – красивая до невозможности, вся какая-то… неземная прямо.
Эх, хотела расспросить Свету, одноклассницу мою, она дольше меня в этой школе училась, да и мама её Наталья Фёдоровна была в ней директором, но не успела, – нет больше Светы…
Учительница первая моя
Мою первую учительницу звали Алевтина Николаевна Копосова.
Молодая, красивая, стройная, улыбчивая, она приехала в наш посёлок сразу после училища – видимо, по распределению.
С каким обожанием я смотрела на Алевтину Николаевну, стоящую у доски с указкой в руке: в тёмном узком платье чуть ниже колена и тёмных же лодочках на шпильках. А перед тем, как Алевтина Николаевна выходила из школы в слякотную погоду, она прямо на туфельки надевала резиновые боты.
Очень мне всё нравилось в ней: строгая причёска валиком, платье с крупными пуговками у ворота, ботики и туфельки. Дома я рассказывала младшей сестре про мою учительницу, и мы обе с ней ходили на носочках – как будто на шпильках.
Я с удовольствием и даже с радостью вставала рано утром и бежала в школу. Читать и «печатать» буквы я уже умела, а вот писать прописью научила меня она. Помню, у меня почему-то не получалась заглавная буква «Ф», да она у меня и до сих пор слегка корявая выходит…
Ленточка в косе…
Ой, и про ленточки помню. Купили мне родители две атласные ленты: розовую и красную. И я, до этого заплетавшая волосы в одну косицу, заплела их в две, чтобы обе ленточки сразу завязать. Из ребят вроде никто не заметил, но Алевтина Николаевна увидела и объяснила мне, что банты в обеих косах должны быть одинаковые.
Вот так на корню и был зарублен мой «креатив»…
Да, такая строгая раньше «мода» была, а нынче-то! Да хоть ещё одну вплетай – синюю, к примеру, или зелёную…
Школьные принадлежности
В начальных классах мы писали перьевой ручкой, обмакивая перо в чернильницу. Ох, уж эти пёрышки: если не почистишь их перочисткой, то обязательно кляксу посадишь.
А перочистки мы сами шили: несколько фланелевых кружочков диаметром примерно 4—5 см прошивали ниткой в центре – вот вам и перочистка.
Чернильницы были источником многих бед – опрокидывались (хоть и непроливайки) и пачкали всё вокруг: учебники, тетрадки, парты, пальцы, даже форму. А мальчишки-дураки косы девчачьи в чернила макали, но им за это от нас тоже доставалось!
Ой! А ещё я носила нарукавники сатиновые, какие в старых фильмах носят бухгалтеры. Это чтобы рукава форменного платья не протирались, да и как защита всё от той же чернильницы.
Приснилось страшное
В общем, и сон-то всего в одну картинку: страница якобы написанного мной диктанта, где в каждом слове красные правки. И в конце – крупная, на полстраницы, заходящая на текст, единица. Кол, как мы в школе говорили. И – мой ужас при виде этой картинки. Полнейшая растерянность и смятение: от «не может быть!» до «как теперь жить?!».
Поутру в связи со сном вспомнила… Писали мы в третьем классе диктант, и я получила пятёрку. Но Эльвира Васильевна (она замещала ушедшую в декрет Алевтину Николаевну) вздумала вдруг «разборки» устроить для тех, кто ошибок наделал: как правильно пишется то или иное слово, и почему его надо так писать. «Засада» поджидала всех на слове «чёрный»: почему-то многие написали его с «о» вместо «ё». Долго пытала всех Эльвира Васильевна, требуя вспомнить нужное правило, – никто не признавался. И вот учительница, устав от пыток, опустилась на стул и кивнула мне:
– Скажи, Люба, ты!
Правило я знала и скрывать от одноклассников не стала. На этом бы всё и закончить, но нет! Учительнице надо было ещё, чтобы Люба назвала проверочное слово.
Хе! И Люба выдала:
– ЧЁРТ!
Вот тогда мне Эльвира Васильевна и вкатила кол – прямо в журнал…
Моё музыкальное образование
– А у вас в школе были уроки пения? – спросил вдруг Алексей.
Стала вспоминать. В начальных классах точно были, мы пели: «То берёзка, то рябина…». И танцевать нас Алевтина Николаевна учила, и хороводы водить. А вот дальше…
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70499635?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Любовь Гурьева
Тип: электронная книга
Жанр: Современная русская литература
Язык: на русском языке
Издательство: Издательские решения
Дата публикации: 24.09.2024
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: Эта книжица – мой первенец.Она родилась из рассказов, опубликованных в моём блоге в «Живом журнале», который я начала вести через несколько лет после выхода на пенсию.Общаясь с виртуальными друзьями, я просто вспоминала своё детство.Заканчивается книжка многоточием – возможно, будет продолжение…