В добровольном изгнании. О женах и сестрах декабристов
В добровольном изгнании. О женах и сестрах декабристов
Элеонора Александровна Павлюченко
Научно-популярная литература (Наука)
Книга известного российского историка, кандидата исторических наук Элеоноры Павлюченко, автора множества работ по истории общественного движения XIX века, посвящена женам и сестрам декабристов. Эти женщины, решившиеся последовать за своими мужьями и братьями в Сибирь, на каторгу, совершили настоящий подвиг во имя любви. С их именами связана одна из самых романтичных страниц в истории нашей страны.
Э. Павлюченко рассказывает о своих героинях с большой симпатией и любовью. В книге множество писем, воспоминаний, исторических документов – живых свидетельств эпохи.
В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.
Элеонора Павлюченко
В добровольном изгнании. О женах и сестрах декабристов
© Павлюченко Э. ?., 2022
© ФГБУ Издательство «Наука», серия «Научно-популярная литература» (разработка, оформление), 2022
© ФГБУ Издательство «Наука», редакционно-издательское оформление, 2022
Глава 1. Самые счастливые
Я самая счастливая из женщин…
А.Г. Муравьева
В ночь с 14 на 15 декабря 1825 г. в дом Российско-американской компании в Петербурге, где жил Кондратий Федорович Рылеев, прибыл флигель-адъютант Дурново с солдатами Семеновского полка: царь повелел доставить во дворец живым или мертвым поэта Рылеева.
Рылеев распрощался с семьей накануне утром, отправляясь на Сенатскую площадь; рыдания жены и даже просьбы пятилетней дочери Настеньки не остановили его. Вечером, после разгрома восстания, совсем неожиданно они увиделись вновь, чтобы после этого расстаться навсегда.
15 декабря был арестован полковник Сергей Трубецкой, несостоявшийся диктатор восставших. Его жена, урожденная графиня Лаваль, вышивала, по слухам, знамя для повстанцев, но оно не понадобилось князю Сергею, он пошел не на Сенатскую площадь, а в дом родственника, где его и взяли…[1 - Граф Лебцельтерн, муж сестры Е.И. Трубецкой, в 1826 г. вынужден был вместе с семьей покинуть Россию.] В знаменитом дворце Лавалей всю ночь по приказанию Николая I и под охраной двадцати солдат Павловского полка взламывали штыками шкафы, рылись в ящиках письменного стола[2 - Интересные сведения о семье и доме Лавалей содержатся в статье В.П. Павловой и АЛ. Вайнштейн «Декабристы и салон Лаваль» (Литературное наследие декабристов. Л., 1975. С. 165–194).].
В этот же день в Петербурге забрали Андрея Розена – поручика лейб-гвардии Финляндского полка, члена Северного общества декабристов, лишь несколько месяцев тому назад женившегося на Анне Васильевне Малиновской.
Дальнейшие аресты и особенно перевозка арестованных в Петербург потребовали значительного времени. Росло не только число жертв, но и ширилась география розысков: Москва и Подмосковье, Тульчин, Киев, Бобруйск, Кишинев, Бердичев, Тифлис, Белая Церковь… Во все концы летели строжайшие предписания, подобные этому:
От петербургского военного генерал-губернатора. Секретно. Смоленскому гражданскому губернатору, 20 декабря 1825 г.
В числе лиц, дерзнувших на происшествие, о котором Вашему превосходительству известно из высочайшего манифеста, вчерашнего числа изданного и коего у сего екземпляр прилагаю, находился и, по словам самовидцев, даже участвовал в произведенном мятеже коллежский асессор Кюхельбекер. Он того же дня при наступлении ночи скрылся, и по всем изысканиям местопребывание его не открыто ни в столице, ни в уездах здешней губернии. По некоторым следам предполагается вероятным, что сей Кюхельбекер, чтоб укрыть себя от поисков, отправился к матери своей, жительствующей в вверенной Вашему превосходительству Смоленской губернии Духовского уезда в мызе Закупе.
Имея высочайшее его императорского величества повеление преследовать сего мятежника, как одного из главных зачинщиков, я признал себя в обязанности отнестись к Вашему превосходительству и по важности обстоятельства отправить сие с нарочным в Смоленск с тем, дабы благоволили Вы, милостивый государь мой, скромным образом, не теряя времени, поручить кому следует разведать со всею точностию, не укрывается ли помянутый Кюхельбекер у матери своей в Духовском уезде? И ежели он там будет найден, то прикажите его взять под крепкий надзор, отправить сюда с моим нарочным, придав для караула другого чиновника.
За писарской копией следует подпись генерал-губернатора с собственноручной припиской: «Ежели будет пойман, то везти скованного»[3 - Государственный архив Смоленской области. Ф. 1 (канцелярии Смоленского гражданского губернатора), 1825 г. Оп. 1. Ед. хр. 16.].
Бунтовщиков увозили прямо из полков, из имений.
18 декабря последовал приказ об аресте Никиты Муравьева, одного из лидеров Северного общества, автора конституции. Его взяли только 20-го, в Тагине, орловском имении тестя Чернышева, на глазах беременной жены, малолетних дочерей, стариков-родителей.
23 декабря Муравьев шлет из Москвы, с дороги, первое сообщение жене, пытаясь успокоить растерявшуюся от неожиданного потрясения Александру Григорьевну:
Мой добрый друг, я прибыл сюда сегодня в 8 часов утра. Было очень холодно, но благодаря предусмотрительности твоей, мой ангел, и отца, я перенес холод великолепно… Крепко обними за меня мать, отца и детей. Тебя же целую так, как люблю. Помни о твоем обещании беречь себя: мать семейства в твоем положении имеет священные обязанности, и, чтобы их исполнять, прежде всего нужно чувствовать себя хорошо[4 - Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. 1153. Оп. 1. Ед. хр. 133. Л. 21 (пер. с франц.).].
26 декабря арестанта доставляют в Петропавловскую крепость с указанием «посадить по удобности под строжайший арест; дать, однако, бумагу».
В те дни, когда в Петербурге уже допрашивали первых узников, в имении Яновка близ Чигирина собралась группа встревоженных людей.
27-летний подполковник Александр Поджио ждет самого худшего (он – один из главных «южан»), благословляет судьбу за то, что не успел жениться, но беспокоится о матери и сестре. Еще хуже настроение у его старшего брата-33-летнего Иосифа, отставного штабс-капитана, тоже члена Южного общества. Здесь, в Яновке, при бабушке находятся четверо его малолетних детей от первого брака, да еще беременная молодая жена Мария Андреевна. Она вышла за штабс-капитана недавно, против воли отца, сенатора Бороздина. Но зато ее браку сочувствует дядя (со стороны матери), декабрист Василий Львович Давыдов.
Прибыл в Яновку в это время с молодой женой еще один обреченный родственник братьев Поджио – подпоручик Владимир Лихарев. Только четыре месяца тому назад он женился на другой дочери того же сенатора Бороздина – Екатерине Андреевне. Она тоже ждет ребенка, в то время как ее муж ждет ареста: Лихарев, как и братья Поджио, из «пестелевой дружины».
Втайне от перепуганных женщин три декабриста, встретившиеся в Яновке, жгут бумаги, обсуждают, что же предпринять.
И вот 29 декабря в Яновке слышится звон колокольчика. За кем едут?
Ждать ответа пришлось недолго – за Лихаревым. Приказ на Александра Поджио, высланный из Петербурга двое суток назад, в пути, он еще не достиг и Киева.
«Признаться должен, – писал Александр Поджио, – что при виде исступления жены его беременной, воплей матери моей, сестры и ужаса, всех одолевшего… я брату сказал: «Друг мой… простись со мной, я тут же мертв паду, я преступления не переживу»»[5 - Восстание декабристов. М., 1954. Т. XI. С. 62.].
Последняя надежда – вспыхнувший в тот же день неподалеку мятеж Черниговского полка. Напрасные ожидания!
Тоскливо встречен новый, 1826 год. А 3 января – второй колокольчик. Генерал-майор Нагель, сопровождаемый казаками, предъявляет ордер на арест Александра Поджио и сообщает между прочим, что восстание, поднятое на Юге Сергеем Муравьевым-Апостолом, подавлено.
14 января – третий колокольчик в Яновке, в третий раз – «исступление и ужас» женщин и детей, а 21 января штабс-капитан Иосиф Поджио уже значится в одиннадцатом номере Кронверкской куртины Петропавловской крепости…
Сергея Волконского арестовали 7 января 1826 г. по месту службы, в Умани, где он командовал 1-й бригадой 19-й пехотной дивизии. За несколько дней до ареста он заезжает на сутки к молодой жене, ожидающей первенца-сына. Ночью генерал разжигает камин, и ничего не понимающая женщина помогает ему бросать в огонь исписанные листы бумаги. На вопрос жены: «В чем дело?» – генерал бросает:
– Пестель арестован!
– За что?
Нет ответа.
Тогда еще Мария Николаевна Волконская не знала, что уже взяты под стражу два ее брата, Александр и Николай Раевские, и что такая же участь ждет ее мужа и дядю Василия Львовича Давыдова. Только через два месяца генерал Раевский приехал в имение Болтышка и рассказал дочери о судьбе ее мужа.
Раевский пишет в марте 1826 г. брату Сергея Волконского:
Милостивый государь князь Николай Григорьевич! По приезде моем нашел дочь мою Марью после жестокой болезни, в большой слабости и в неведении о муже, она подозревала, что он умер или болен, что сделало, что известие о его арестации послужило облегчением. Я привез ей от князя Сергея письмо. В четыре дни, что я нахожусь здесь, она удивительно взяла силы и, не узнав важности обстоятельств, довольно покойна, кой же час оправится, то поедет в Петербург с сестрой… Я оставляю Машинъку в ее спокойствии насчет дела князя Сергея, исподволь же буду приготовлять ее на всякий случай[6 - Отдел письменных источников (ОПИ) Государственного исторического музея (ГИМ). Ф. 18. Ед. хр. 97. Л. 7.].
8 января 1826 г. из Москвы в Петропавловскую крепость доставили полковника Тарутинского пехотного полка, члена Северного общества декабристов Михаила Нарышкина. Не прошло еще и двух лет со времени совсем другого царского указа – о выдаче фрейлине и графине Елизавете Петровне Коновницыной 12 тысяч рублей в связи со свадьбой ее и Нарышкина…
Давыдова искали целый месяц. Еще 18 декабря 1825 г. по донесению Витта велено было хорошенько разобраться, у кого именно из Давыдовых и где проходили собрания, и «определить, кого из них взять должно»[7 - ГАРФ. Ф. 48. Оп. 1. Ед. хр. 469. Л. 2 об. – 3.]. К 20 января разобрались и привезли из Киева в Петербург Василия Львовича Давыдова, владельца знаменитой Каменки, где часто собирались заговорщики, где не раз бывал Пушкин. В Каменке осталась жена Давыдова Александра Ивановна с детьми[8 - Давыдов был одним из самых многодетных декабристов: к моменту приговора он имел шестерых детей; В.И. Штейнгель – восьмерых; Иосиф Поджио, как и А.К. Берстель (член Общества соединенных славян, отбывал «крепостную работу» в Бобруйске), – пятерых, А.Ф. Бригген – четверых.].
Отставного генерал-майора Михаила Александровича Фонвизина нашли в подмосковной деревне Крюково и 12 января 1826 г. доставили в Петропавловскую крепость с царским напутствием: «Посадить, где лучше, но строго, и не давать видеться ни с кем». Наталья Дмитриевна, жена генерала, осталась с двухлетним Дмитрием на руках в ожидании другого сына: он родится во время пребывания отца в крепости. Кстати сказать, при подобных обстоятельствах, вскоре после событий на Сенатской площади, на свет появилось девять детей: Волконского, И. Поджио, Лихарева, Никиты Муравьева, Фонвизина, сыновья Розена, Якушкина и Поливанова, первая дочь Анненкова.
Полковника Александра Бриггена, также отставника, увезли 10 января 1826 г. от жены и четверых детей из черниговского имения тестя, екатеринославского губернатора Миклашевского. Следом за Бриггеном из Тульчина в Петербург привезли членов Южного общества П.И. Фаленберга и A.B. Ентальцева. Тот и другой были женаты, но не имели детей.
Основную массу арестантов доставили в Петропавловскую крепость в течение января 1826 г. Но поток не иссякал. 2 марта к нижегородскому губернатору явился один из учредителей Союзов спасения и благоденствия отставной майор Федор Шаховской, узнавший о том, что Следственная комиссия разыскивает его.
В Наталью Дмитриевну Щербатову, ставшую женой Шаховского, долго и безнадежно был влюблен другой декабрист и потенциальный цареубийца – Иван Якушкин. Его решение пойти на смертельный поединок с самодержцем объясняли тем, что Якушкин «в мучениях несчастной любви ненавидел жизнь». Уже после революции были опубликованы письма Н.Д. Щербатовой, связанные с личной драмой Якушкина в 1817 г. Узнав о его намерении покончить с собой, Наталья Дмитриевна писала: «Живите, Якушкин!.. Имейте мужество быть счастливым и подумайте о том, что от этого зависит счастие, спокойствие и самое здоровье Телании» (т. е. Наталии, буквы в имени переставлены)[9 - Из бумаг Н.Д. Шаховской (урожденной Щербатовой / Публ. Д. Шаховского // Декабристы и их время. М., 1928. Т. I. С. 189.]. Якушкин тут же откликнулся: «Неужели мне суждено быть виновником одних только Ваших беспокойств, между тем как я отдал бы жизнь свою за минуту Вашего покоя!.. Вы повелеваете, чтобы я продолжал влачить свое существование; Ваша воля будет исполнена. Я буду жить и даже по возможности без жалоб. Только бы Вы смогли быть спокойны и счастливы»[10 - Из бумаг Н.Д. Шаховской (урожденной Щербатовой / Публ. Д. Шаховского // Декабристы и их время. М., 1928. Т. I. С. 190.].
Наталья Дмитриевна предпочла другого «цареубийцу» – Шаховского, в котором находила «много ума, возвышенную душу, превосходное сердце». В 1819 г. она стала его женой, в 1820 г. родила сына Дмитрия. Князь Шаховской, некогда готовый «посягнуть на жизнь государя», отошел от тайного общества, вышел в отставку, чтобы заняться хозяйством…
Судьба Н.Д. Щербатовой оказалась не менее трагичной, чем судьба Якушкина. В ссылке Шаховской сошел с ума. Жена добивалась его перевода в отдаленное имение. Царь разрешил перевезти больного в Суздаль, в Спасо-Евфимиев монастырь, а жене поселиться неподалеку. Здесь Наталья Дмитриевна и схоронила мужа через два месяца после приезда. Умерла она в глубокой старости, восьмидесяти девяти лет, в одиночестве, пережив намного не только мужа, но и сына.
Якушкина арестовали значительно раньше, чем Шаховского, – 10 января, в Москве, за вечерним чаем в кругу семьи. 14 января он был доставлен в Петропавловскую крепость с царским указанием: «Заковать в ножные и ручные железа; поступать с ним строго и не иначе содержать, как злодея».
Совсем юная жена Якушкина, Анастасия Васильевна Шереметева (в 1826 г. ей исполнилось девятнадцать лет), родила второго сына через десять дней после ареста мужа.
Всего к следствию по делу декабристов привлекли 579 человек. Считая ближайших родственников, причастными к дознанию оказались несколько тысяч человек. Неудивительно поэтому, что многие дворянские семьи, связанные с заговорщиками родством или знакомством, жили в постоянном страхе.
А.И. Кошелев, известный впоследствии деятель крестьянской реформы, вспоминал, как его матушка в те тревожные дни на всякий случай (т. е. на случай ареста сына) держала в его комнате теплую фуфайку, сапоги и дорожную шубу. «Описать или словами передать ужас и уныние, которые овладели всеми, – нет возможности, – добавляет мемуарист, – словно каждый лишился своего отца или брата»[11 - Кошелев А.И. Записки. Берлин, 1884. С. 18.].
Другой молодой москвич, князь В.Ф. Одоевский, также непричастный к заговору, но издававший вместе с «государственным преступником» Вильгельмом Кюхельбекером альманах «Мнемозина», запасся медвежьей шубой… Брат П.Я. Чаадаева, помещик, далекий от революции, напуганный делом 14 декабря, «всю жизнь боялся звона колокольчика; все думал, не едут ли с обыском»[12 - Пиксанов Н. Дворянская реакция на декабризм // Звенья. М.; Л., 1933. Кн. 2. С. 143.].
Уже с 15 декабря Николай I получает многочисленные выражения преданности престолу и отечеству. Царь пишет брату Константину 23 декабря 1825 г.: «Здесь все усердно помогали мне в этой ужасной работе; отцы приводят ко мне своих сыновей, все желают показать пример и, главное, хотят видеть свои семьи очищенными от подобных личностей и даже от подозрений этого рода»[13 - Междуцарствие 1825 г. и восстание декабристов в переписке и мемуарах царской семьи. М.; Л., 1926. С. 168.].
Старый царский служака B.C. Шереметев отрекается от сына: «Если сын мой в том заговоре, – говорит он великому князю Михаилу Павловичу, – я не хочу более его видеть, и даже я первый вас прошу его не щадить». Когда же сына перед отправкой в ссылку приводят проститься с отцом, тот долго отказывается видеть его, и только слезы семьи и самого юного бунтовщика несколько смягчают Шереметева.
Родители Пестеля громко осуждают идеи сына, а брат его усиленно делает карьеру и получает флигель-адъютантские аксельбанты одновременно с приказом о повешении пяти декабристов, в числе которых и Павел Пестель. Мать Сергея Волконского так же исправно, как и до ареста сына, исполняет обязанности первой статс-дамы, живет в царском дворце и обедает за одним столом с Николаем I, отправившим ее сына на каторгу.
Находятся охотники поживиться за счет «государственных преступников». Новоиспеченный граф Чернышев, получивший титул за усердные труды в Следственном комитете, претендует на богатейший майорат Чернышевых, оказавшийся выморочным в результате ареста единственного наследника – Захара Чернышева. Об этом много толкуют в Петербурге. И когда кто-то возмущается незаконностью притязаний А.И. Чернышева, прославленный генерал А.П. Ермолов, известный также своим свободомыслием и близостью к декабристам, выражается резко и определенно: «Нет, это не беззаконно: по древнему обычаю в России шуба, шапка и сапоги казненного принадлежат палачу».
С претензиями на наследство Михаила Лунина выступает его бывший товарищ по Кавалергардскому полку и родственник (муж сестры) Ф.А. Уваров.
В условиях паники, охватившей широкие круги дворянства, в течение нескольких дней декабря история и историки безвозвратно утратили много драгоценных документов. По всей стране в печах и каминах горели письма, дневники, протоколы. Упомянутый выше Одоевский сжег бумаги Общества любомудров. Будущий известный писатель и цензор A. B. Никитенко уничтожил все свои бумаги за 1825 год. Такая же участь постигла часть знаменитого премухинского архива семьи Бакуниных[14 - См.: Затерянные и утраченные произведения декабристов: Историко-библиографический обзор М.К. Азадовского // Литературное наследство. М., 1954. Т. 59.]. Не успевшие это сделать заблаговременно старались наверстать упущенное. Если верить декабристу Д.И. Завалишину, Коновницына за взятку добилась изъятия из следственного дела документов, компрометировавших двух ее сыновей и особенно зятя – М.М. Нарышкина…
Но, конечно, как и всегда, не бывает правил без исключения. Бумаги Якушкина, например, долгие годы берегла теща декабриста, H.H. Шереметева. Эта женщина, яркая, незаурядная, спрятала их под полом кабинета, но перед смертью, незадолго до амнистии, опасаясь, что они попадут в чужие руки, все сожгла. Часть бумаг Матвея Муравьева-Апостола долго хранились у его сестры Е.И. Бибиковой, но затем эти документы были уничтожены уже ее наследниками. Сохранением революционных сибирских сочинений Михаила Лунина историки обязаны его сестре – Екатерине Уваровой. Перечень подобных фактов можно продолжить, но ограничимся последним, широко известным: поэт П.А. Вяземский вечером 14 декабря пришел к своему другу H.H. Пущину, предвидя его арест, и предложил сохранить у себя наиболее ценные бумаги. Через тридцать два года он вернул владельцу запертый портфель с запретными стихами Пушкина, Рылеева, с текстом конституции Никиты Муравьева…
Князь Вяземский, не побоявшийся хранить документы, за которые шли на каторгу; генерал Ермолов, открыто назвавший палачами судей над декабристами; молодой Кошелев, сочувствовавший осужденным… Все эти примеры свидетельствуют о том, что дворянство если в целом и не оказало декабристам, дворянским революционерам, ни активной, ни пассивной поддержки, однако нередко проявляло к ним сочувствие.
«Декабрист без декабря» – так метко назван исследователем один из виднейших представителей русской литературы и общественности первой половины XIX в., автор «возмутительных стихотворений», имевший репутацию вольнодумца, якобинца, близкий со многими декабристами князь Петр Андреевич Вяземский[15 - Кутаное Н. Декабрист без декабря // Декабристы и их время. М., 1932. Т. II.]. Вяземскому принадлежит один из самых резких отзывов на приговор суда и казнь декабристов. 17 июля 1826 г. он пишет жене: «Для меня Россия теперь опоганена, окровавлена: мне в ней душно, нестерпимо… Я не могу, не хочу жить спокойно на лобном месте, на сцене казни! Сколько жертв и какая железная рука пала на них»[16 - Остафьевский архив князей Вяземских. СПб., 1913. Т. V, вып. 2. С. 53.]. Широкую известность получило письмо Вяземского В.А. Жуковскому, написанное в марте 1826 г.: «…И после того ты дивишься, что я сострадаю жертвам и гнушаюсь даже помышлением быть соучастником их палачей? Как не быть у нас потрясениям и порывам бешенства, когда держат нас в таких тисках… Разве наше положение не насильственное? Разве не согнуты мы в крюк?»[17 - Цит по ст.: Пиксанов Н. Дворянская реакция на декабризм. С. 147.]
Другой поэт, Н.М. Языков, вскоре после казни пишет такие строки:
Рылеев умер как злодей!
О, вспомяни о нем, Россия.
Когда восстанешь от цепей
И силы двинешь громовые
На самовластие царей![18 - Цит по ст.: Пиксанов Н. Дворянская реакция на декабризм. С. 148.]
19 июля 1826 г. царь устраивает в Москве, в Кремле, «очистительное молебствие», долженствующее, по его мнению, упрочить идею самодержавия, торжественно закрепить победу над «бунтовщиками». Молились царская семья, сенат, министры, вокруг стояли коленопреклоненные гвардейцы без киверов. Но здесь же, «потерянным в толпе», находился 14-летний мальчик, который «перед алтарем, оскверненным кровавой молитвой», «клялся отомстить казненных и обрекал себя на борьбу с этим троном, с этим алтарем, с этими пушками». Этого мальчика звали Александр Герцен. В 1855 г. А.И. Герцен в «Полярной звезде» напишет: «Я не отомстил; гвардия и трон, алтарь и пушки – все осталось; но через тридцать лет я стою под тем же знаменем, которого не покидал ни разу»[19 - Герцен А.И. Собрание сочинений: В 30 т. М., 1956. Т. VIII. С. 62.].
Власти усиленно распространяют свою версию о событиях 14 декабря и последующих: взбунтовалась шайка «мальчишек», «злодеев». Но в стране начиная с самого момента выступления на Сенатской площади нарастает волна активной поддержки революционеров. Историки собрали и изучили факты проявления этого сочувствия декабристам в среде оппозиционного дворянства, офицерства, в крестьянской и рабочей среде[20 - См.: Нечкина М.В. Движение декабристов. М., 1955 Т. II; Мандрыкина Л.А. После 14 декабря 1825 г. // Декабристы и их время. Т. I; Пиксанов Н. Дворянская реакция на декабризм, и др.].
Для нас, конечно, прежде всего интересен отклик простого народа на восстание – того народа, на который не решились опереться дворянские революционеры.
В январе 1826 г. в городе Шуе арестовали рабочего Николая Рогожкина, который рассказывал товарищам о событиях 14 декабря и о том, что «будто его императорское величество вступил на престол усильно, будто присяга требована была на верность подданства посредством пушечных выстрелов, наконец, что если бы он в это время был в Петербурге, то также взял ружье и убил бы кого-нибудь, так как в то время и генералов били»[21 - Цит. по ст.: Пиксанов Н. Дворянская реакция на декабризм. С. 135.].
5 апреля того же года сенатор Дивов записал в дневнике: «Ходят слухи о возмущении крестьян; они отказываются платить подати помещикам, говорят, что покойный император дал им свободу, а ныне царствующий император не хочет этого исполнить. Подобные слухи несомненно являются последствием заговора 14 декабря»[22 - Цит. по кн.: Нечкина М.В. Движение декабристов. Т. II. С. 419–420.].
Еще одним «последствием заговора» и результатом крестьянских волнений стал вынужденный манифест Николая I (май 1826 г.), в котором опровергались ложные слухи об освобождении крестьян.
Через пять дней после казни пятерых декабристов один из агентов III отделения доносил: «О казни и вообще о наказаниях преступников в простом народе, и в особенности в большей части дворовых людей и между кантонистами, слышны также для безопасности империи вредные выражения»[23 - Цит. по ст.: Пиксанов Н. Дворянская реакция на декабризм. С. 135–136.].
«Дерзкие разговоры» не прекращались и в разночинско-интеллигентской среде. 17 апреля 1826 г. начальник главного штаба Дибич писал флигель-адъютанту С.Г. Строганову: «Дошло до сведения государя императора, что между воспитанниками Московского университета, а наипаче принадлежащего к оному благородного пансиона, господствует неприличный образ мыслей»[24 - Цит. по ст.: Чулков Н. Москва и декабристы // Декабристы и их время. Т. II. С. 313.]. Строганову предписывалось навести порядок в университете. В ноябре 1826 г. в Москве был арестован юнкер А. Зубов, распространявший собственные стихотворения, посвященные декабристам и воспевавшие свободу. Подобные же политические сочинения, обличавшие деспотизм, распространялись среди студентов Харьковского университета[25 - См.: Пиксанов Н. Дворянская реакция па декабризм. С. 136–137.].
Восстание декабристов и особенно его разгром усиливают раскол в русском обществе: его реакционная часть поддерживает и одобряет жестокую расправу над восставшими, передовая – сочувствует им. Естественно, что всякое проявление сочувствия рассматривается как антиправительственный акт, усердие в отношении властей поощряется. Неудивительно поэтому, что являются, по словам Герцена, «дикие фанатики рабства: одни – из подлости, а другие хуже – бескорыстно»[26 - Герцен А.И. Собрание сочинений: В 30 т. Т. VIII. С. 59.].
Первыми открыто выразили участие опальным женщины, члены их семейств. Больше того, сразу же после катастрофы они начали бороться за близких, пуская в ход все: деньги, родственные связи, влиятельные знакомства, прошения на «высочайшее имя». И без сомнения, надо было обладать немалым мужеством, чтобы пойти против самодержавной воли, мнения большинства. Так, с первых же часов и дней после 14 декабря активная поддержка женщин, близких декабристам, казалось бы не выходящая за естественные пределы личного, родственного участия, становится фактором общественной жизни страны.
В 1925 г. Б.Л. Модзалевский опубликовал документ из архива III отделения – «Донесение тайного агента о настроении умов в Петербурге после казни декабристов»[27 - Декабристы: Неизданные материалы и статьи / Под ред. Б. Л. Модзалевского и Ю.Г. Оксмана. М., 1925. С. 38–39.]. Агент сообщал: «Казнь, слишком заслуженная, но давно в России небывалая, заставила, кроме истинных патриотов и массы народа, многих, особливо женщин, кричать: „quelle horreur! et avec quelle prеcipitation“»[28 - Какой ужас! И с какою стремительностью (франц.).].
Доносчик разделял возмущавшихся женщин на три «разряда». В первый из них попали «ста двадцати одного преступника жены, сестры, матери, родственницы, приятельницы et les amies des leurs amies»[29 - И подруги их подруг (франц.).]. В два других – дамы из «больших кругов», презрительно определяемые агентом как «пожилые мотовки» или красавицы, потерявшие надежду «успеть» у самодержца…
Активная позиция женщин произвела немалое впечатление на власть имущих особенно потому, что женские голоса, как мы знаем, были не одиноки и прозвучали в хоре возмущавшихся или просто недовольных.
29 декабря 1825 г., сидя в одиночной камере Петропавловской крепости, Никита Муравьев пишет страшное покаянное письмо жене:
Мой добрый друг, помнишь ли ты, как при моем отъезде говорила мне, что можно ли опасаться, не сделав ничего плохого? Этот вопрос тогда пронзил мне сердце, и я не ответил на него. Увы! Да, мой ангел, я виновен, – я один из руководителей только что раскрытого общества. Я виновен перед тобой, столько раз умолявшей меня не иметь никаких тайн от тебя… Сколько раз с момента нашей женитьбы я хотел раскрыть тебе эту роковую тайну… Я причинил горе тебе и всей твоей семье. Все твои меня проклинают. Мой ангел, я падаю к твоим ногам, прости меня. Во всем мире у меня остались только мать и ты. Молись за меня богу: твоя душа чиста, и ты сможешь вернуть мне благосклонность неба[30 - ГАРФ. Ф. 1153. Оп. 1. Ед. хр. 135. Л. 1 (пер. с франц.).].
Неожиданный арест, одиночное заключение, допросы и очные ставки, опасение за беременную жену, детей, мать, предчувствие трагической развязки тяжко сказались на морально-психическом состоянии заключенного декабриста.
Александра Григорьевна Муравьева была в Петербурге уже 30-го. 2 января 1826 г. она отвечает мужу:
Мой добрый друг, мой ангел, когда я писала тебе в первый раз, твоя мать не передала еще мне твое письмо, оно было для меня ударом грома! Ты преступник! Ты виновный! Это не умещается в моей бедной голове… Ты просишь у меня прощения. Не говори со мной так, ты разрываешь мне сердце. Мне нечего тебе прощать. В течение почти трех лет, что я замужем, я не жила в этом мире, – я была в раю. Счастье не может быть вечным… Не предавайся отчаянию, это слабость, недостойная тебя. Не бойся за меня, я все вынесла. Ты упрекаешь себя за то, что сделал меня кем-то вроде соучастницы такого преступника, как ты… Я самая счастливая из женщин…
Письмо, которое ты мне написал, показывает все величие твоей души. Ты грешишь, полагая, что все мои тебя проклинают. Ты знаешь безграничную привязанность к тебе. Если бы ты видел печаль бедной парализованной мамы! Последнее слово, которое я от нее услыхала, было твое имя. Ты говоришь, что у тебя никого в мире нет, кроме матери и меня. А двое и даже скоро трое твоих детей – зачем их забывать. Нужно себя беречь для них больше, чем для меня. Ты способен учить их, твоя жизнь будет им большим примером, это им будет полезно и помешает впасть в твои ошибки. Не теряй мужества, может быть, ты еще сможешь быть полезен своему государю и исправишь прошлое. Что касается меня, мой добрый друг, единственное, о чем я тебя умоляю именем любви, которую ты всегда проявлял ко мне, береги свое здоровье…[31 - ГАРФ. Ф. 1153. Оп. 1. Ед. хр. 118 (пер. с франц.).]
H. Муравьев (1795-1843) и А. Муравьева (1804-1832) Акварель П.Ф. Соколова. 1825 г.
Взволнованное письмо Александрины Муравьевой, написанное нервной рукой, очень неразборчивым почерком, короткими отрывочными фразами, производит сильное впечатление. Оно – свидетельство не только благородства души, самоотверженности любви, но и мужества, с которым молодая, избалованная жизнью женщина переносит внезапно свалившееся на нее несчастье. И этим оно выгодно отличается от письма самого Муравьева. Потом и с Александрой Григорьевной будет всякое: слезы, нервные припадки, отчаяние. Однако очень важно, что в первый и чрезвычайно сложный момент она проявляет твердость духа, поддерживает растерявшегося мужа, выражает готовность разделить его участь, дает высокую нравственную оценку поступкам мужа.
Официальные свидания с близкими в Петропавловской крепости заключенным разрешены один раз в неделю. Поэтому любящие жены и сестры под всякими предлогами и любыми способами (вплоть до переодевания в костюм горничной!) пробираются в крепость, подкупают стражу, коменданта. Молодая энергичная француженка Полина Гебль платит 200 рублей унтер-офицеру, передавшему ей первую записку от ее гражданского мужа Ивана Анненкова. Она разрабатывает даже план его побега, отказаться от которого заставляет только нехватка денег (мать Анненкова не дает их: «Мой сын – беглец, сударыня!? Я никогда не соглашусь на это, он честно покорится своей судьбе»).
Более или менее регулярная связь узников с волей установилась уже в первые дни заключения. Этому в немалой степени способствовало сочувственное отношение караула Петропавловской крепости к арестованным декабристам. Различные свидетельства такого сочувствия собраны в монографии М.В. Нечкиной «Движение декабристов». Уже 20 декабря 1825 г. Николай I потребовал от коменданта крепости Сукина расследовать случаи тайной передачи писем на волю[32 - См.: Нечкина М.В. Движение декабристов. Т. II. С. 419.]. Но переписка продолжалась.
Мой добрый друг, – пишет Никита Муравьев жене, – податель этой записки расскажет подробности обо мне как очевидец. Моя участь несомненно улучшилась, я переведен в другую камеру. У меня хорошенькая комната на втором этаже с большим окном. Я отделен от соседа деревянной стеной, что дает нам возможность беседовать целый день, и даже я передаю через него мои мысли соседям с другой стороны. Мое здоровье очень хорошее, и сознаюсь, что я здесь чувствую себя несравнимо оживленней, чем на прежнем месте, где я был абсолютно лишен всякого общества. Я раздал все, что вы мне посылали, и вот почему все израсходовалось так быстро. Мы с соседом придумали играть в шахматы. Каждый из нас сделал себе доску и маленькие кусочки бумаги, и мы уже сыграли 10 партий. Из своего окна я вижу, как проходит мой шурин (Захар Чернышев. – Э.П.) в баню. Он чувствует себя хорошо. Пришли мне, пожалуйста, апельсинов и варенья, мне доставляет развлечение быть поставщиком моих соседей. Нам подали надежду, что это кончится скоро. Прощай, мой ангел, целую тебя так крепко, как люблю. Надейся на бога, который не оставит нас. Этот человек – мой часовой и увидит меня еще сегодня. Пусть небо поможет ему![33 - ГАРФ. Ф. 1153. Оп. 1. Ед. хр. 141. Л. 15 (пер. с франц.).]
Через подкупленную стражу (приходилось платить по 50 рублей за записку) Муравьев не только сообщал о своем самочувствии, но и давал жене и матери указания, какие книги или рукописи нужно уничтожить или спрятать от глаз следователей. Н.М. Дружинин, автор монографии о Никите Муравьеве, отметив, что в сохранившемся архиве декабриста имеются разнообразные исторические и военные записки и отсутствуют какие-либо политические заметки, не без оснований полагает, что Муравьев «успел уничтожить руками своей жены все имевшиеся вещественные улики»[34 - Дружинин Н. Конституция Никиты Муравьева // Декабристы и их время. Т. I. С. 64.]. В одной из многочисленных записок к Александре Григорьевне Н.М. Муравьев замечает: «Я очень доволен твоими распоряжениями»[35 - ГАРФ. Ф. 1153. Оп. 1. Ед. хр. 134. Л. 164.].
Подобно Муравьевой, безоговорочно и сразу поддержавшей мужа, Мария Волконская, едва узнав об аресте своего супруга, пишет ему, что «готова следовать во всякое заточение и в Сибирь»[36 - ОПИ ГИМ. Ф. 18. Ед. хр. 97. Л. 7.].
Мария Казимировна Юшневская, жена генерал-интенданта 2-й армии, узнав в июле 1826 г., что ее муж как член Южного общества декабристов осужден по первому разряду на пожизненную каторгу, тут же подает прошение о разрешении следовать за ним: «Для облегчения участи мужа моего повсюду последовать за ним хочу, для благополучия жизни моей мне больше теперь ничего не нужно, как только иметь счастье видеть его и разделить с ним все, что жестокая судьба предназначила… Прожив с ним 14 лет счастливейшей женой в свете, я хочу исполнить священнейший долг мой и разделить с ним его бедственное положение. По чувству и благодарности, какую я к нему имею, не только бы взяла охотно на себя все бедствия в мире и нищету, но охотно отдала бы жизнь мою, чтобы только облегчить участь его»[37 - Базилевич В.М. Декабрист О.П. Юшневський. Спроба бioгpaфii // Декабристи на Украiнi. Киiв, 1930. Т. II. С. 65.].
Сейчас, спустя столько лет после тех драматических событий, трудно точно определить, что послужило первым толчком к принятию каждой из декабристок решения обречь себя на добровольное изгнание. Подвижничество во имя любви? Супружеский долг? Чувство справедливости? Сострадание к ближнему? О многом можно только догадываться. Бесспорно одно: в 1826 г. эти женщины оказались в трудном положении. Переписка Александры Муравьевой, воспоминания Марии Волконской, другие документы той поры показывают полную неосведомленность жен в делах мужей. Женщины, уделом которых в то время была семья, и не подозревали о существовании тайных обществ, о том, что их мужья участвовали в заговоре против царя.
Правда, Михаил Бестужев пишет, будто сестре декабриста Торсона, «очень умной девушке, были известны дела Общества»[38 - Воспоминания Бестужевых. М.; Л., 1951. С. 131.]. Полина Гебль-Анненкова вспоминает, что примерно за месяц до восстания декабристов она узнала о готовящемся заговоре из бесед молодых людей, собиравшихся в доме Анненкова. «Это, конечно, меня сильно встревожило и озаботило и заставило опасаться за жизнь обожаемого мною человека, так что я решилась сказать ему о моих подозрениях и умоляла ничего не скрывать от меня. Тогда он сознался, что участвует в тайном обществе и что неожиданная смерть императора может вызвать страшную катастрофу в России, и заключил свой рассказ тем, что его наверное ожидает крепость или Сибирь. Тогда я поклялась ему, что последую за ним всюду»[39 - Воспоминания Полины Анненковой. С приложением воспоминаний ее дочери О.И. Ивановой и материалов из архива Анненковых. М., 1929. С. 61.]
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/eleonora-aleksandrov/v-dobrovolnom-izgnanii-o-zhenah-i-sestrah-dekabristov-70480372/chitat-onlayn/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Сноски
1
Граф Лебцельтерн, муж сестры Е.И. Трубецкой, в 1826 г. вынужден был вместе с семьей покинуть Россию.
2
Интересные сведения о семье и доме Лавалей содержатся в статье В.П. Павловой и АЛ. Вайнштейн «Декабристы и салон Лаваль» (Литературное наследие декабристов. Л., 1975. С. 165–194).
3
Государственный архив Смоленской области. Ф. 1 (канцелярии Смоленского гражданского губернатора), 1825 г. Оп. 1. Ед. хр. 16.
4
Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. 1153. Оп. 1. Ед. хр. 133. Л. 21 (пер. с франц.).
5
Восстание декабристов. М., 1954. Т. XI. С. 62.
6
Отдел письменных источников (ОПИ) Государственного исторического музея (ГИМ). Ф. 18. Ед. хр. 97. Л. 7.
7
ГАРФ. Ф. 48. Оп. 1. Ед. хр. 469. Л. 2 об. – 3.
8
Давыдов был одним из самых многодетных декабристов: к моменту приговора он имел шестерых детей; В.И. Штейнгель – восьмерых; Иосиф Поджио, как и А.К. Берстель (член Общества соединенных славян, отбывал «крепостную работу» в Бобруйске), – пятерых, А.Ф. Бригген – четверых.
9
Из бумаг Н.Д. Шаховской (урожденной Щербатовой / Публ. Д. Шаховского // Декабристы и их время. М., 1928. Т. I. С. 189.
10
Из бумаг Н.Д. Шаховской (урожденной Щербатовой / Публ. Д. Шаховского // Декабристы и их время. М., 1928. Т. I. С. 190.
11
Кошелев А.И. Записки. Берлин, 1884. С. 18.
12
Пиксанов Н. Дворянская реакция на декабризм // Звенья. М.; Л., 1933. Кн. 2. С. 143.
13
Междуцарствие 1825 г. и восстание декабристов в переписке и мемуарах царской семьи. М.; Л., 1926. С. 168.
14
См.: Затерянные и утраченные произведения декабристов: Историко-библиографический обзор М.К. Азадовского // Литературное наследство. М., 1954. Т. 59.
15
Кутаное Н. Декабрист без декабря // Декабристы и их время. М., 1932. Т. II.
16
Остафьевский архив князей Вяземских. СПб., 1913. Т. V, вып. 2. С. 53.
17
Цит по ст.: Пиксанов Н. Дворянская реакция на декабризм. С. 147.
18
Цит по ст.: Пиксанов Н. Дворянская реакция на декабризм. С. 148.
19
Герцен А.И. Собрание сочинений: В 30 т. М., 1956. Т. VIII. С. 62.
20
См.: Нечкина М.В. Движение декабристов. М., 1955 Т. II; Мандрыкина Л.А. После 14 декабря 1825 г. // Декабристы и их время. Т. I; Пиксанов Н. Дворянская реакция на декабризм, и др.
21
Цит. по ст.: Пиксанов Н. Дворянская реакция на декабризм. С. 135.
22
Цит. по кн.: Нечкина М.В. Движение декабристов. Т. II. С. 419–420.
23
Цит. по ст.: Пиксанов Н. Дворянская реакция на декабризм. С. 135–136.
24
Цит. по ст.: Чулков Н. Москва и декабристы // Декабристы и их время. Т. II. С. 313.
25
См.: Пиксанов Н. Дворянская реакция па декабризм. С. 136–137.
26
Герцен А.И. Собрание сочинений: В 30 т. Т. VIII. С. 59.
27
Декабристы: Неизданные материалы и статьи / Под ред. Б. Л. Модзалевского и Ю.Г. Оксмана. М., 1925. С. 38–39.
28
Какой ужас! И с какою стремительностью (франц.).
29
И подруги их подруг (франц.).
30
ГАРФ. Ф. 1153. Оп. 1. Ед. хр. 135. Л. 1 (пер. с франц.).
31
ГАРФ. Ф. 1153. Оп. 1. Ед. хр. 118 (пер. с франц.).
32
См.: Нечкина М.В. Движение декабристов. Т. II. С. 419.
33
ГАРФ. Ф. 1153. Оп. 1. Ед. хр. 141. Л. 15 (пер. с франц.).
34
Дружинин Н. Конституция Никиты Муравьева // Декабристы и их время. Т. I. С. 64.
35
ГАРФ. Ф. 1153. Оп. 1. Ед. хр. 134. Л. 164.
36
ОПИ ГИМ. Ф. 18. Ед. хр. 97. Л. 7.
37
Базилевич В.М. Декабрист О.П. Юшневський. Спроба бioгpaфii // Декабристи на Украiнi. Киiв, 1930. Т. II. С. 65.
38
Воспоминания Бестужевых. М.; Л., 1951. С. 131.
39
Воспоминания Полины Анненковой. С приложением воспоминаний ее дочери О.И. Ивановой и материалов из архива Анненковых. М., 1929. С. 61.
Элеонора Александровна Павлюченко
Научно-популярная литература (Наука)
Книга известного российского историка, кандидата исторических наук Элеоноры Павлюченко, автора множества работ по истории общественного движения XIX века, посвящена женам и сестрам декабристов. Эти женщины, решившиеся последовать за своими мужьями и братьями в Сибирь, на каторгу, совершили настоящий подвиг во имя любви. С их именами связана одна из самых романтичных страниц в истории нашей страны.
Э. Павлюченко рассказывает о своих героинях с большой симпатией и любовью. В книге множество писем, воспоминаний, исторических документов – живых свидетельств эпохи.
В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.
Элеонора Павлюченко
В добровольном изгнании. О женах и сестрах декабристов
© Павлюченко Э. ?., 2022
© ФГБУ Издательство «Наука», серия «Научно-популярная литература» (разработка, оформление), 2022
© ФГБУ Издательство «Наука», редакционно-издательское оформление, 2022
Глава 1. Самые счастливые
Я самая счастливая из женщин…
А.Г. Муравьева
В ночь с 14 на 15 декабря 1825 г. в дом Российско-американской компании в Петербурге, где жил Кондратий Федорович Рылеев, прибыл флигель-адъютант Дурново с солдатами Семеновского полка: царь повелел доставить во дворец живым или мертвым поэта Рылеева.
Рылеев распрощался с семьей накануне утром, отправляясь на Сенатскую площадь; рыдания жены и даже просьбы пятилетней дочери Настеньки не остановили его. Вечером, после разгрома восстания, совсем неожиданно они увиделись вновь, чтобы после этого расстаться навсегда.
15 декабря был арестован полковник Сергей Трубецкой, несостоявшийся диктатор восставших. Его жена, урожденная графиня Лаваль, вышивала, по слухам, знамя для повстанцев, но оно не понадобилось князю Сергею, он пошел не на Сенатскую площадь, а в дом родственника, где его и взяли…[1 - Граф Лебцельтерн, муж сестры Е.И. Трубецкой, в 1826 г. вынужден был вместе с семьей покинуть Россию.] В знаменитом дворце Лавалей всю ночь по приказанию Николая I и под охраной двадцати солдат Павловского полка взламывали штыками шкафы, рылись в ящиках письменного стола[2 - Интересные сведения о семье и доме Лавалей содержатся в статье В.П. Павловой и АЛ. Вайнштейн «Декабристы и салон Лаваль» (Литературное наследие декабристов. Л., 1975. С. 165–194).].
В этот же день в Петербурге забрали Андрея Розена – поручика лейб-гвардии Финляндского полка, члена Северного общества декабристов, лишь несколько месяцев тому назад женившегося на Анне Васильевне Малиновской.
Дальнейшие аресты и особенно перевозка арестованных в Петербург потребовали значительного времени. Росло не только число жертв, но и ширилась география розысков: Москва и Подмосковье, Тульчин, Киев, Бобруйск, Кишинев, Бердичев, Тифлис, Белая Церковь… Во все концы летели строжайшие предписания, подобные этому:
От петербургского военного генерал-губернатора. Секретно. Смоленскому гражданскому губернатору, 20 декабря 1825 г.
В числе лиц, дерзнувших на происшествие, о котором Вашему превосходительству известно из высочайшего манифеста, вчерашнего числа изданного и коего у сего екземпляр прилагаю, находился и, по словам самовидцев, даже участвовал в произведенном мятеже коллежский асессор Кюхельбекер. Он того же дня при наступлении ночи скрылся, и по всем изысканиям местопребывание его не открыто ни в столице, ни в уездах здешней губернии. По некоторым следам предполагается вероятным, что сей Кюхельбекер, чтоб укрыть себя от поисков, отправился к матери своей, жительствующей в вверенной Вашему превосходительству Смоленской губернии Духовского уезда в мызе Закупе.
Имея высочайшее его императорского величества повеление преследовать сего мятежника, как одного из главных зачинщиков, я признал себя в обязанности отнестись к Вашему превосходительству и по важности обстоятельства отправить сие с нарочным в Смоленск с тем, дабы благоволили Вы, милостивый государь мой, скромным образом, не теряя времени, поручить кому следует разведать со всею точностию, не укрывается ли помянутый Кюхельбекер у матери своей в Духовском уезде? И ежели он там будет найден, то прикажите его взять под крепкий надзор, отправить сюда с моим нарочным, придав для караула другого чиновника.
За писарской копией следует подпись генерал-губернатора с собственноручной припиской: «Ежели будет пойман, то везти скованного»[3 - Государственный архив Смоленской области. Ф. 1 (канцелярии Смоленского гражданского губернатора), 1825 г. Оп. 1. Ед. хр. 16.].
Бунтовщиков увозили прямо из полков, из имений.
18 декабря последовал приказ об аресте Никиты Муравьева, одного из лидеров Северного общества, автора конституции. Его взяли только 20-го, в Тагине, орловском имении тестя Чернышева, на глазах беременной жены, малолетних дочерей, стариков-родителей.
23 декабря Муравьев шлет из Москвы, с дороги, первое сообщение жене, пытаясь успокоить растерявшуюся от неожиданного потрясения Александру Григорьевну:
Мой добрый друг, я прибыл сюда сегодня в 8 часов утра. Было очень холодно, но благодаря предусмотрительности твоей, мой ангел, и отца, я перенес холод великолепно… Крепко обними за меня мать, отца и детей. Тебя же целую так, как люблю. Помни о твоем обещании беречь себя: мать семейства в твоем положении имеет священные обязанности, и, чтобы их исполнять, прежде всего нужно чувствовать себя хорошо[4 - Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. 1153. Оп. 1. Ед. хр. 133. Л. 21 (пер. с франц.).].
26 декабря арестанта доставляют в Петропавловскую крепость с указанием «посадить по удобности под строжайший арест; дать, однако, бумагу».
В те дни, когда в Петербурге уже допрашивали первых узников, в имении Яновка близ Чигирина собралась группа встревоженных людей.
27-летний подполковник Александр Поджио ждет самого худшего (он – один из главных «южан»), благословляет судьбу за то, что не успел жениться, но беспокоится о матери и сестре. Еще хуже настроение у его старшего брата-33-летнего Иосифа, отставного штабс-капитана, тоже члена Южного общества. Здесь, в Яновке, при бабушке находятся четверо его малолетних детей от первого брака, да еще беременная молодая жена Мария Андреевна. Она вышла за штабс-капитана недавно, против воли отца, сенатора Бороздина. Но зато ее браку сочувствует дядя (со стороны матери), декабрист Василий Львович Давыдов.
Прибыл в Яновку в это время с молодой женой еще один обреченный родственник братьев Поджио – подпоручик Владимир Лихарев. Только четыре месяца тому назад он женился на другой дочери того же сенатора Бороздина – Екатерине Андреевне. Она тоже ждет ребенка, в то время как ее муж ждет ареста: Лихарев, как и братья Поджио, из «пестелевой дружины».
Втайне от перепуганных женщин три декабриста, встретившиеся в Яновке, жгут бумаги, обсуждают, что же предпринять.
И вот 29 декабря в Яновке слышится звон колокольчика. За кем едут?
Ждать ответа пришлось недолго – за Лихаревым. Приказ на Александра Поджио, высланный из Петербурга двое суток назад, в пути, он еще не достиг и Киева.
«Признаться должен, – писал Александр Поджио, – что при виде исступления жены его беременной, воплей матери моей, сестры и ужаса, всех одолевшего… я брату сказал: «Друг мой… простись со мной, я тут же мертв паду, я преступления не переживу»»[5 - Восстание декабристов. М., 1954. Т. XI. С. 62.].
Последняя надежда – вспыхнувший в тот же день неподалеку мятеж Черниговского полка. Напрасные ожидания!
Тоскливо встречен новый, 1826 год. А 3 января – второй колокольчик. Генерал-майор Нагель, сопровождаемый казаками, предъявляет ордер на арест Александра Поджио и сообщает между прочим, что восстание, поднятое на Юге Сергеем Муравьевым-Апостолом, подавлено.
14 января – третий колокольчик в Яновке, в третий раз – «исступление и ужас» женщин и детей, а 21 января штабс-капитан Иосиф Поджио уже значится в одиннадцатом номере Кронверкской куртины Петропавловской крепости…
Сергея Волконского арестовали 7 января 1826 г. по месту службы, в Умани, где он командовал 1-й бригадой 19-й пехотной дивизии. За несколько дней до ареста он заезжает на сутки к молодой жене, ожидающей первенца-сына. Ночью генерал разжигает камин, и ничего не понимающая женщина помогает ему бросать в огонь исписанные листы бумаги. На вопрос жены: «В чем дело?» – генерал бросает:
– Пестель арестован!
– За что?
Нет ответа.
Тогда еще Мария Николаевна Волконская не знала, что уже взяты под стражу два ее брата, Александр и Николай Раевские, и что такая же участь ждет ее мужа и дядю Василия Львовича Давыдова. Только через два месяца генерал Раевский приехал в имение Болтышка и рассказал дочери о судьбе ее мужа.
Раевский пишет в марте 1826 г. брату Сергея Волконского:
Милостивый государь князь Николай Григорьевич! По приезде моем нашел дочь мою Марью после жестокой болезни, в большой слабости и в неведении о муже, она подозревала, что он умер или болен, что сделало, что известие о его арестации послужило облегчением. Я привез ей от князя Сергея письмо. В четыре дни, что я нахожусь здесь, она удивительно взяла силы и, не узнав важности обстоятельств, довольно покойна, кой же час оправится, то поедет в Петербург с сестрой… Я оставляю Машинъку в ее спокойствии насчет дела князя Сергея, исподволь же буду приготовлять ее на всякий случай[6 - Отдел письменных источников (ОПИ) Государственного исторического музея (ГИМ). Ф. 18. Ед. хр. 97. Л. 7.].
8 января 1826 г. из Москвы в Петропавловскую крепость доставили полковника Тарутинского пехотного полка, члена Северного общества декабристов Михаила Нарышкина. Не прошло еще и двух лет со времени совсем другого царского указа – о выдаче фрейлине и графине Елизавете Петровне Коновницыной 12 тысяч рублей в связи со свадьбой ее и Нарышкина…
Давыдова искали целый месяц. Еще 18 декабря 1825 г. по донесению Витта велено было хорошенько разобраться, у кого именно из Давыдовых и где проходили собрания, и «определить, кого из них взять должно»[7 - ГАРФ. Ф. 48. Оп. 1. Ед. хр. 469. Л. 2 об. – 3.]. К 20 января разобрались и привезли из Киева в Петербург Василия Львовича Давыдова, владельца знаменитой Каменки, где часто собирались заговорщики, где не раз бывал Пушкин. В Каменке осталась жена Давыдова Александра Ивановна с детьми[8 - Давыдов был одним из самых многодетных декабристов: к моменту приговора он имел шестерых детей; В.И. Штейнгель – восьмерых; Иосиф Поджио, как и А.К. Берстель (член Общества соединенных славян, отбывал «крепостную работу» в Бобруйске), – пятерых, А.Ф. Бригген – четверых.].
Отставного генерал-майора Михаила Александровича Фонвизина нашли в подмосковной деревне Крюково и 12 января 1826 г. доставили в Петропавловскую крепость с царским напутствием: «Посадить, где лучше, но строго, и не давать видеться ни с кем». Наталья Дмитриевна, жена генерала, осталась с двухлетним Дмитрием на руках в ожидании другого сына: он родится во время пребывания отца в крепости. Кстати сказать, при подобных обстоятельствах, вскоре после событий на Сенатской площади, на свет появилось девять детей: Волконского, И. Поджио, Лихарева, Никиты Муравьева, Фонвизина, сыновья Розена, Якушкина и Поливанова, первая дочь Анненкова.
Полковника Александра Бриггена, также отставника, увезли 10 января 1826 г. от жены и четверых детей из черниговского имения тестя, екатеринославского губернатора Миклашевского. Следом за Бриггеном из Тульчина в Петербург привезли членов Южного общества П.И. Фаленберга и A.B. Ентальцева. Тот и другой были женаты, но не имели детей.
Основную массу арестантов доставили в Петропавловскую крепость в течение января 1826 г. Но поток не иссякал. 2 марта к нижегородскому губернатору явился один из учредителей Союзов спасения и благоденствия отставной майор Федор Шаховской, узнавший о том, что Следственная комиссия разыскивает его.
В Наталью Дмитриевну Щербатову, ставшую женой Шаховского, долго и безнадежно был влюблен другой декабрист и потенциальный цареубийца – Иван Якушкин. Его решение пойти на смертельный поединок с самодержцем объясняли тем, что Якушкин «в мучениях несчастной любви ненавидел жизнь». Уже после революции были опубликованы письма Н.Д. Щербатовой, связанные с личной драмой Якушкина в 1817 г. Узнав о его намерении покончить с собой, Наталья Дмитриевна писала: «Живите, Якушкин!.. Имейте мужество быть счастливым и подумайте о том, что от этого зависит счастие, спокойствие и самое здоровье Телании» (т. е. Наталии, буквы в имени переставлены)[9 - Из бумаг Н.Д. Шаховской (урожденной Щербатовой / Публ. Д. Шаховского // Декабристы и их время. М., 1928. Т. I. С. 189.]. Якушкин тут же откликнулся: «Неужели мне суждено быть виновником одних только Ваших беспокойств, между тем как я отдал бы жизнь свою за минуту Вашего покоя!.. Вы повелеваете, чтобы я продолжал влачить свое существование; Ваша воля будет исполнена. Я буду жить и даже по возможности без жалоб. Только бы Вы смогли быть спокойны и счастливы»[10 - Из бумаг Н.Д. Шаховской (урожденной Щербатовой / Публ. Д. Шаховского // Декабристы и их время. М., 1928. Т. I. С. 190.].
Наталья Дмитриевна предпочла другого «цареубийцу» – Шаховского, в котором находила «много ума, возвышенную душу, превосходное сердце». В 1819 г. она стала его женой, в 1820 г. родила сына Дмитрия. Князь Шаховской, некогда готовый «посягнуть на жизнь государя», отошел от тайного общества, вышел в отставку, чтобы заняться хозяйством…
Судьба Н.Д. Щербатовой оказалась не менее трагичной, чем судьба Якушкина. В ссылке Шаховской сошел с ума. Жена добивалась его перевода в отдаленное имение. Царь разрешил перевезти больного в Суздаль, в Спасо-Евфимиев монастырь, а жене поселиться неподалеку. Здесь Наталья Дмитриевна и схоронила мужа через два месяца после приезда. Умерла она в глубокой старости, восьмидесяти девяти лет, в одиночестве, пережив намного не только мужа, но и сына.
Якушкина арестовали значительно раньше, чем Шаховского, – 10 января, в Москве, за вечерним чаем в кругу семьи. 14 января он был доставлен в Петропавловскую крепость с царским указанием: «Заковать в ножные и ручные железа; поступать с ним строго и не иначе содержать, как злодея».
Совсем юная жена Якушкина, Анастасия Васильевна Шереметева (в 1826 г. ей исполнилось девятнадцать лет), родила второго сына через десять дней после ареста мужа.
Всего к следствию по делу декабристов привлекли 579 человек. Считая ближайших родственников, причастными к дознанию оказались несколько тысяч человек. Неудивительно поэтому, что многие дворянские семьи, связанные с заговорщиками родством или знакомством, жили в постоянном страхе.
А.И. Кошелев, известный впоследствии деятель крестьянской реформы, вспоминал, как его матушка в те тревожные дни на всякий случай (т. е. на случай ареста сына) держала в его комнате теплую фуфайку, сапоги и дорожную шубу. «Описать или словами передать ужас и уныние, которые овладели всеми, – нет возможности, – добавляет мемуарист, – словно каждый лишился своего отца или брата»[11 - Кошелев А.И. Записки. Берлин, 1884. С. 18.].
Другой молодой москвич, князь В.Ф. Одоевский, также непричастный к заговору, но издававший вместе с «государственным преступником» Вильгельмом Кюхельбекером альманах «Мнемозина», запасся медвежьей шубой… Брат П.Я. Чаадаева, помещик, далекий от революции, напуганный делом 14 декабря, «всю жизнь боялся звона колокольчика; все думал, не едут ли с обыском»[12 - Пиксанов Н. Дворянская реакция на декабризм // Звенья. М.; Л., 1933. Кн. 2. С. 143.].
Уже с 15 декабря Николай I получает многочисленные выражения преданности престолу и отечеству. Царь пишет брату Константину 23 декабря 1825 г.: «Здесь все усердно помогали мне в этой ужасной работе; отцы приводят ко мне своих сыновей, все желают показать пример и, главное, хотят видеть свои семьи очищенными от подобных личностей и даже от подозрений этого рода»[13 - Междуцарствие 1825 г. и восстание декабристов в переписке и мемуарах царской семьи. М.; Л., 1926. С. 168.].
Старый царский служака B.C. Шереметев отрекается от сына: «Если сын мой в том заговоре, – говорит он великому князю Михаилу Павловичу, – я не хочу более его видеть, и даже я первый вас прошу его не щадить». Когда же сына перед отправкой в ссылку приводят проститься с отцом, тот долго отказывается видеть его, и только слезы семьи и самого юного бунтовщика несколько смягчают Шереметева.
Родители Пестеля громко осуждают идеи сына, а брат его усиленно делает карьеру и получает флигель-адъютантские аксельбанты одновременно с приказом о повешении пяти декабристов, в числе которых и Павел Пестель. Мать Сергея Волконского так же исправно, как и до ареста сына, исполняет обязанности первой статс-дамы, живет в царском дворце и обедает за одним столом с Николаем I, отправившим ее сына на каторгу.
Находятся охотники поживиться за счет «государственных преступников». Новоиспеченный граф Чернышев, получивший титул за усердные труды в Следственном комитете, претендует на богатейший майорат Чернышевых, оказавшийся выморочным в результате ареста единственного наследника – Захара Чернышева. Об этом много толкуют в Петербурге. И когда кто-то возмущается незаконностью притязаний А.И. Чернышева, прославленный генерал А.П. Ермолов, известный также своим свободомыслием и близостью к декабристам, выражается резко и определенно: «Нет, это не беззаконно: по древнему обычаю в России шуба, шапка и сапоги казненного принадлежат палачу».
С претензиями на наследство Михаила Лунина выступает его бывший товарищ по Кавалергардскому полку и родственник (муж сестры) Ф.А. Уваров.
В условиях паники, охватившей широкие круги дворянства, в течение нескольких дней декабря история и историки безвозвратно утратили много драгоценных документов. По всей стране в печах и каминах горели письма, дневники, протоколы. Упомянутый выше Одоевский сжег бумаги Общества любомудров. Будущий известный писатель и цензор A. B. Никитенко уничтожил все свои бумаги за 1825 год. Такая же участь постигла часть знаменитого премухинского архива семьи Бакуниных[14 - См.: Затерянные и утраченные произведения декабристов: Историко-библиографический обзор М.К. Азадовского // Литературное наследство. М., 1954. Т. 59.]. Не успевшие это сделать заблаговременно старались наверстать упущенное. Если верить декабристу Д.И. Завалишину, Коновницына за взятку добилась изъятия из следственного дела документов, компрометировавших двух ее сыновей и особенно зятя – М.М. Нарышкина…
Но, конечно, как и всегда, не бывает правил без исключения. Бумаги Якушкина, например, долгие годы берегла теща декабриста, H.H. Шереметева. Эта женщина, яркая, незаурядная, спрятала их под полом кабинета, но перед смертью, незадолго до амнистии, опасаясь, что они попадут в чужие руки, все сожгла. Часть бумаг Матвея Муравьева-Апостола долго хранились у его сестры Е.И. Бибиковой, но затем эти документы были уничтожены уже ее наследниками. Сохранением революционных сибирских сочинений Михаила Лунина историки обязаны его сестре – Екатерине Уваровой. Перечень подобных фактов можно продолжить, но ограничимся последним, широко известным: поэт П.А. Вяземский вечером 14 декабря пришел к своему другу H.H. Пущину, предвидя его арест, и предложил сохранить у себя наиболее ценные бумаги. Через тридцать два года он вернул владельцу запертый портфель с запретными стихами Пушкина, Рылеева, с текстом конституции Никиты Муравьева…
Князь Вяземский, не побоявшийся хранить документы, за которые шли на каторгу; генерал Ермолов, открыто назвавший палачами судей над декабристами; молодой Кошелев, сочувствовавший осужденным… Все эти примеры свидетельствуют о том, что дворянство если в целом и не оказало декабристам, дворянским революционерам, ни активной, ни пассивной поддержки, однако нередко проявляло к ним сочувствие.
«Декабрист без декабря» – так метко назван исследователем один из виднейших представителей русской литературы и общественности первой половины XIX в., автор «возмутительных стихотворений», имевший репутацию вольнодумца, якобинца, близкий со многими декабристами князь Петр Андреевич Вяземский[15 - Кутаное Н. Декабрист без декабря // Декабристы и их время. М., 1932. Т. II.]. Вяземскому принадлежит один из самых резких отзывов на приговор суда и казнь декабристов. 17 июля 1826 г. он пишет жене: «Для меня Россия теперь опоганена, окровавлена: мне в ней душно, нестерпимо… Я не могу, не хочу жить спокойно на лобном месте, на сцене казни! Сколько жертв и какая железная рука пала на них»[16 - Остафьевский архив князей Вяземских. СПб., 1913. Т. V, вып. 2. С. 53.]. Широкую известность получило письмо Вяземского В.А. Жуковскому, написанное в марте 1826 г.: «…И после того ты дивишься, что я сострадаю жертвам и гнушаюсь даже помышлением быть соучастником их палачей? Как не быть у нас потрясениям и порывам бешенства, когда держат нас в таких тисках… Разве наше положение не насильственное? Разве не согнуты мы в крюк?»[17 - Цит по ст.: Пиксанов Н. Дворянская реакция на декабризм. С. 147.]
Другой поэт, Н.М. Языков, вскоре после казни пишет такие строки:
Рылеев умер как злодей!
О, вспомяни о нем, Россия.
Когда восстанешь от цепей
И силы двинешь громовые
На самовластие царей![18 - Цит по ст.: Пиксанов Н. Дворянская реакция на декабризм. С. 148.]
19 июля 1826 г. царь устраивает в Москве, в Кремле, «очистительное молебствие», долженствующее, по его мнению, упрочить идею самодержавия, торжественно закрепить победу над «бунтовщиками». Молились царская семья, сенат, министры, вокруг стояли коленопреклоненные гвардейцы без киверов. Но здесь же, «потерянным в толпе», находился 14-летний мальчик, который «перед алтарем, оскверненным кровавой молитвой», «клялся отомстить казненных и обрекал себя на борьбу с этим троном, с этим алтарем, с этими пушками». Этого мальчика звали Александр Герцен. В 1855 г. А.И. Герцен в «Полярной звезде» напишет: «Я не отомстил; гвардия и трон, алтарь и пушки – все осталось; но через тридцать лет я стою под тем же знаменем, которого не покидал ни разу»[19 - Герцен А.И. Собрание сочинений: В 30 т. М., 1956. Т. VIII. С. 62.].
Власти усиленно распространяют свою версию о событиях 14 декабря и последующих: взбунтовалась шайка «мальчишек», «злодеев». Но в стране начиная с самого момента выступления на Сенатской площади нарастает волна активной поддержки революционеров. Историки собрали и изучили факты проявления этого сочувствия декабристам в среде оппозиционного дворянства, офицерства, в крестьянской и рабочей среде[20 - См.: Нечкина М.В. Движение декабристов. М., 1955 Т. II; Мандрыкина Л.А. После 14 декабря 1825 г. // Декабристы и их время. Т. I; Пиксанов Н. Дворянская реакция на декабризм, и др.].
Для нас, конечно, прежде всего интересен отклик простого народа на восстание – того народа, на который не решились опереться дворянские революционеры.
В январе 1826 г. в городе Шуе арестовали рабочего Николая Рогожкина, который рассказывал товарищам о событиях 14 декабря и о том, что «будто его императорское величество вступил на престол усильно, будто присяга требована была на верность подданства посредством пушечных выстрелов, наконец, что если бы он в это время был в Петербурге, то также взял ружье и убил бы кого-нибудь, так как в то время и генералов били»[21 - Цит. по ст.: Пиксанов Н. Дворянская реакция на декабризм. С. 135.].
5 апреля того же года сенатор Дивов записал в дневнике: «Ходят слухи о возмущении крестьян; они отказываются платить подати помещикам, говорят, что покойный император дал им свободу, а ныне царствующий император не хочет этого исполнить. Подобные слухи несомненно являются последствием заговора 14 декабря»[22 - Цит. по кн.: Нечкина М.В. Движение декабристов. Т. II. С. 419–420.].
Еще одним «последствием заговора» и результатом крестьянских волнений стал вынужденный манифест Николая I (май 1826 г.), в котором опровергались ложные слухи об освобождении крестьян.
Через пять дней после казни пятерых декабристов один из агентов III отделения доносил: «О казни и вообще о наказаниях преступников в простом народе, и в особенности в большей части дворовых людей и между кантонистами, слышны также для безопасности империи вредные выражения»[23 - Цит. по ст.: Пиксанов Н. Дворянская реакция на декабризм. С. 135–136.].
«Дерзкие разговоры» не прекращались и в разночинско-интеллигентской среде. 17 апреля 1826 г. начальник главного штаба Дибич писал флигель-адъютанту С.Г. Строганову: «Дошло до сведения государя императора, что между воспитанниками Московского университета, а наипаче принадлежащего к оному благородного пансиона, господствует неприличный образ мыслей»[24 - Цит. по ст.: Чулков Н. Москва и декабристы // Декабристы и их время. Т. II. С. 313.]. Строганову предписывалось навести порядок в университете. В ноябре 1826 г. в Москве был арестован юнкер А. Зубов, распространявший собственные стихотворения, посвященные декабристам и воспевавшие свободу. Подобные же политические сочинения, обличавшие деспотизм, распространялись среди студентов Харьковского университета[25 - См.: Пиксанов Н. Дворянская реакция па декабризм. С. 136–137.].
Восстание декабристов и особенно его разгром усиливают раскол в русском обществе: его реакционная часть поддерживает и одобряет жестокую расправу над восставшими, передовая – сочувствует им. Естественно, что всякое проявление сочувствия рассматривается как антиправительственный акт, усердие в отношении властей поощряется. Неудивительно поэтому, что являются, по словам Герцена, «дикие фанатики рабства: одни – из подлости, а другие хуже – бескорыстно»[26 - Герцен А.И. Собрание сочинений: В 30 т. Т. VIII. С. 59.].
Первыми открыто выразили участие опальным женщины, члены их семейств. Больше того, сразу же после катастрофы они начали бороться за близких, пуская в ход все: деньги, родственные связи, влиятельные знакомства, прошения на «высочайшее имя». И без сомнения, надо было обладать немалым мужеством, чтобы пойти против самодержавной воли, мнения большинства. Так, с первых же часов и дней после 14 декабря активная поддержка женщин, близких декабристам, казалось бы не выходящая за естественные пределы личного, родственного участия, становится фактором общественной жизни страны.
В 1925 г. Б.Л. Модзалевский опубликовал документ из архива III отделения – «Донесение тайного агента о настроении умов в Петербурге после казни декабристов»[27 - Декабристы: Неизданные материалы и статьи / Под ред. Б. Л. Модзалевского и Ю.Г. Оксмана. М., 1925. С. 38–39.]. Агент сообщал: «Казнь, слишком заслуженная, но давно в России небывалая, заставила, кроме истинных патриотов и массы народа, многих, особливо женщин, кричать: „quelle horreur! et avec quelle prеcipitation“»[28 - Какой ужас! И с какою стремительностью (франц.).].
Доносчик разделял возмущавшихся женщин на три «разряда». В первый из них попали «ста двадцати одного преступника жены, сестры, матери, родственницы, приятельницы et les amies des leurs amies»[29 - И подруги их подруг (франц.).]. В два других – дамы из «больших кругов», презрительно определяемые агентом как «пожилые мотовки» или красавицы, потерявшие надежду «успеть» у самодержца…
Активная позиция женщин произвела немалое впечатление на власть имущих особенно потому, что женские голоса, как мы знаем, были не одиноки и прозвучали в хоре возмущавшихся или просто недовольных.
29 декабря 1825 г., сидя в одиночной камере Петропавловской крепости, Никита Муравьев пишет страшное покаянное письмо жене:
Мой добрый друг, помнишь ли ты, как при моем отъезде говорила мне, что можно ли опасаться, не сделав ничего плохого? Этот вопрос тогда пронзил мне сердце, и я не ответил на него. Увы! Да, мой ангел, я виновен, – я один из руководителей только что раскрытого общества. Я виновен перед тобой, столько раз умолявшей меня не иметь никаких тайн от тебя… Сколько раз с момента нашей женитьбы я хотел раскрыть тебе эту роковую тайну… Я причинил горе тебе и всей твоей семье. Все твои меня проклинают. Мой ангел, я падаю к твоим ногам, прости меня. Во всем мире у меня остались только мать и ты. Молись за меня богу: твоя душа чиста, и ты сможешь вернуть мне благосклонность неба[30 - ГАРФ. Ф. 1153. Оп. 1. Ед. хр. 135. Л. 1 (пер. с франц.).].
Неожиданный арест, одиночное заключение, допросы и очные ставки, опасение за беременную жену, детей, мать, предчувствие трагической развязки тяжко сказались на морально-психическом состоянии заключенного декабриста.
Александра Григорьевна Муравьева была в Петербурге уже 30-го. 2 января 1826 г. она отвечает мужу:
Мой добрый друг, мой ангел, когда я писала тебе в первый раз, твоя мать не передала еще мне твое письмо, оно было для меня ударом грома! Ты преступник! Ты виновный! Это не умещается в моей бедной голове… Ты просишь у меня прощения. Не говори со мной так, ты разрываешь мне сердце. Мне нечего тебе прощать. В течение почти трех лет, что я замужем, я не жила в этом мире, – я была в раю. Счастье не может быть вечным… Не предавайся отчаянию, это слабость, недостойная тебя. Не бойся за меня, я все вынесла. Ты упрекаешь себя за то, что сделал меня кем-то вроде соучастницы такого преступника, как ты… Я самая счастливая из женщин…
Письмо, которое ты мне написал, показывает все величие твоей души. Ты грешишь, полагая, что все мои тебя проклинают. Ты знаешь безграничную привязанность к тебе. Если бы ты видел печаль бедной парализованной мамы! Последнее слово, которое я от нее услыхала, было твое имя. Ты говоришь, что у тебя никого в мире нет, кроме матери и меня. А двое и даже скоро трое твоих детей – зачем их забывать. Нужно себя беречь для них больше, чем для меня. Ты способен учить их, твоя жизнь будет им большим примером, это им будет полезно и помешает впасть в твои ошибки. Не теряй мужества, может быть, ты еще сможешь быть полезен своему государю и исправишь прошлое. Что касается меня, мой добрый друг, единственное, о чем я тебя умоляю именем любви, которую ты всегда проявлял ко мне, береги свое здоровье…[31 - ГАРФ. Ф. 1153. Оп. 1. Ед. хр. 118 (пер. с франц.).]
H. Муравьев (1795-1843) и А. Муравьева (1804-1832) Акварель П.Ф. Соколова. 1825 г.
Взволнованное письмо Александрины Муравьевой, написанное нервной рукой, очень неразборчивым почерком, короткими отрывочными фразами, производит сильное впечатление. Оно – свидетельство не только благородства души, самоотверженности любви, но и мужества, с которым молодая, избалованная жизнью женщина переносит внезапно свалившееся на нее несчастье. И этим оно выгодно отличается от письма самого Муравьева. Потом и с Александрой Григорьевной будет всякое: слезы, нервные припадки, отчаяние. Однако очень важно, что в первый и чрезвычайно сложный момент она проявляет твердость духа, поддерживает растерявшегося мужа, выражает готовность разделить его участь, дает высокую нравственную оценку поступкам мужа.
Официальные свидания с близкими в Петропавловской крепости заключенным разрешены один раз в неделю. Поэтому любящие жены и сестры под всякими предлогами и любыми способами (вплоть до переодевания в костюм горничной!) пробираются в крепость, подкупают стражу, коменданта. Молодая энергичная француженка Полина Гебль платит 200 рублей унтер-офицеру, передавшему ей первую записку от ее гражданского мужа Ивана Анненкова. Она разрабатывает даже план его побега, отказаться от которого заставляет только нехватка денег (мать Анненкова не дает их: «Мой сын – беглец, сударыня!? Я никогда не соглашусь на это, он честно покорится своей судьбе»).
Более или менее регулярная связь узников с волей установилась уже в первые дни заключения. Этому в немалой степени способствовало сочувственное отношение караула Петропавловской крепости к арестованным декабристам. Различные свидетельства такого сочувствия собраны в монографии М.В. Нечкиной «Движение декабристов». Уже 20 декабря 1825 г. Николай I потребовал от коменданта крепости Сукина расследовать случаи тайной передачи писем на волю[32 - См.: Нечкина М.В. Движение декабристов. Т. II. С. 419.]. Но переписка продолжалась.
Мой добрый друг, – пишет Никита Муравьев жене, – податель этой записки расскажет подробности обо мне как очевидец. Моя участь несомненно улучшилась, я переведен в другую камеру. У меня хорошенькая комната на втором этаже с большим окном. Я отделен от соседа деревянной стеной, что дает нам возможность беседовать целый день, и даже я передаю через него мои мысли соседям с другой стороны. Мое здоровье очень хорошее, и сознаюсь, что я здесь чувствую себя несравнимо оживленней, чем на прежнем месте, где я был абсолютно лишен всякого общества. Я раздал все, что вы мне посылали, и вот почему все израсходовалось так быстро. Мы с соседом придумали играть в шахматы. Каждый из нас сделал себе доску и маленькие кусочки бумаги, и мы уже сыграли 10 партий. Из своего окна я вижу, как проходит мой шурин (Захар Чернышев. – Э.П.) в баню. Он чувствует себя хорошо. Пришли мне, пожалуйста, апельсинов и варенья, мне доставляет развлечение быть поставщиком моих соседей. Нам подали надежду, что это кончится скоро. Прощай, мой ангел, целую тебя так крепко, как люблю. Надейся на бога, который не оставит нас. Этот человек – мой часовой и увидит меня еще сегодня. Пусть небо поможет ему![33 - ГАРФ. Ф. 1153. Оп. 1. Ед. хр. 141. Л. 15 (пер. с франц.).]
Через подкупленную стражу (приходилось платить по 50 рублей за записку) Муравьев не только сообщал о своем самочувствии, но и давал жене и матери указания, какие книги или рукописи нужно уничтожить или спрятать от глаз следователей. Н.М. Дружинин, автор монографии о Никите Муравьеве, отметив, что в сохранившемся архиве декабриста имеются разнообразные исторические и военные записки и отсутствуют какие-либо политические заметки, не без оснований полагает, что Муравьев «успел уничтожить руками своей жены все имевшиеся вещественные улики»[34 - Дружинин Н. Конституция Никиты Муравьева // Декабристы и их время. Т. I. С. 64.]. В одной из многочисленных записок к Александре Григорьевне Н.М. Муравьев замечает: «Я очень доволен твоими распоряжениями»[35 - ГАРФ. Ф. 1153. Оп. 1. Ед. хр. 134. Л. 164.].
Подобно Муравьевой, безоговорочно и сразу поддержавшей мужа, Мария Волконская, едва узнав об аресте своего супруга, пишет ему, что «готова следовать во всякое заточение и в Сибирь»[36 - ОПИ ГИМ. Ф. 18. Ед. хр. 97. Л. 7.].
Мария Казимировна Юшневская, жена генерал-интенданта 2-й армии, узнав в июле 1826 г., что ее муж как член Южного общества декабристов осужден по первому разряду на пожизненную каторгу, тут же подает прошение о разрешении следовать за ним: «Для облегчения участи мужа моего повсюду последовать за ним хочу, для благополучия жизни моей мне больше теперь ничего не нужно, как только иметь счастье видеть его и разделить с ним все, что жестокая судьба предназначила… Прожив с ним 14 лет счастливейшей женой в свете, я хочу исполнить священнейший долг мой и разделить с ним его бедственное положение. По чувству и благодарности, какую я к нему имею, не только бы взяла охотно на себя все бедствия в мире и нищету, но охотно отдала бы жизнь мою, чтобы только облегчить участь его»[37 - Базилевич В.М. Декабрист О.П. Юшневський. Спроба бioгpaфii // Декабристи на Украiнi. Киiв, 1930. Т. II. С. 65.].
Сейчас, спустя столько лет после тех драматических событий, трудно точно определить, что послужило первым толчком к принятию каждой из декабристок решения обречь себя на добровольное изгнание. Подвижничество во имя любви? Супружеский долг? Чувство справедливости? Сострадание к ближнему? О многом можно только догадываться. Бесспорно одно: в 1826 г. эти женщины оказались в трудном положении. Переписка Александры Муравьевой, воспоминания Марии Волконской, другие документы той поры показывают полную неосведомленность жен в делах мужей. Женщины, уделом которых в то время была семья, и не подозревали о существовании тайных обществ, о том, что их мужья участвовали в заговоре против царя.
Правда, Михаил Бестужев пишет, будто сестре декабриста Торсона, «очень умной девушке, были известны дела Общества»[38 - Воспоминания Бестужевых. М.; Л., 1951. С. 131.]. Полина Гебль-Анненкова вспоминает, что примерно за месяц до восстания декабристов она узнала о готовящемся заговоре из бесед молодых людей, собиравшихся в доме Анненкова. «Это, конечно, меня сильно встревожило и озаботило и заставило опасаться за жизнь обожаемого мною человека, так что я решилась сказать ему о моих подозрениях и умоляла ничего не скрывать от меня. Тогда он сознался, что участвует в тайном обществе и что неожиданная смерть императора может вызвать страшную катастрофу в России, и заключил свой рассказ тем, что его наверное ожидает крепость или Сибирь. Тогда я поклялась ему, что последую за ним всюду»[39 - Воспоминания Полины Анненковой. С приложением воспоминаний ее дочери О.И. Ивановой и материалов из архива Анненковых. М., 1929. С. 61.]
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/eleonora-aleksandrov/v-dobrovolnom-izgnanii-o-zhenah-i-sestrah-dekabristov-70480372/chitat-onlayn/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Сноски
1
Граф Лебцельтерн, муж сестры Е.И. Трубецкой, в 1826 г. вынужден был вместе с семьей покинуть Россию.
2
Интересные сведения о семье и доме Лавалей содержатся в статье В.П. Павловой и АЛ. Вайнштейн «Декабристы и салон Лаваль» (Литературное наследие декабристов. Л., 1975. С. 165–194).
3
Государственный архив Смоленской области. Ф. 1 (канцелярии Смоленского гражданского губернатора), 1825 г. Оп. 1. Ед. хр. 16.
4
Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. 1153. Оп. 1. Ед. хр. 133. Л. 21 (пер. с франц.).
5
Восстание декабристов. М., 1954. Т. XI. С. 62.
6
Отдел письменных источников (ОПИ) Государственного исторического музея (ГИМ). Ф. 18. Ед. хр. 97. Л. 7.
7
ГАРФ. Ф. 48. Оп. 1. Ед. хр. 469. Л. 2 об. – 3.
8
Давыдов был одним из самых многодетных декабристов: к моменту приговора он имел шестерых детей; В.И. Штейнгель – восьмерых; Иосиф Поджио, как и А.К. Берстель (член Общества соединенных славян, отбывал «крепостную работу» в Бобруйске), – пятерых, А.Ф. Бригген – четверых.
9
Из бумаг Н.Д. Шаховской (урожденной Щербатовой / Публ. Д. Шаховского // Декабристы и их время. М., 1928. Т. I. С. 189.
10
Из бумаг Н.Д. Шаховской (урожденной Щербатовой / Публ. Д. Шаховского // Декабристы и их время. М., 1928. Т. I. С. 190.
11
Кошелев А.И. Записки. Берлин, 1884. С. 18.
12
Пиксанов Н. Дворянская реакция на декабризм // Звенья. М.; Л., 1933. Кн. 2. С. 143.
13
Междуцарствие 1825 г. и восстание декабристов в переписке и мемуарах царской семьи. М.; Л., 1926. С. 168.
14
См.: Затерянные и утраченные произведения декабристов: Историко-библиографический обзор М.К. Азадовского // Литературное наследство. М., 1954. Т. 59.
15
Кутаное Н. Декабрист без декабря // Декабристы и их время. М., 1932. Т. II.
16
Остафьевский архив князей Вяземских. СПб., 1913. Т. V, вып. 2. С. 53.
17
Цит по ст.: Пиксанов Н. Дворянская реакция на декабризм. С. 147.
18
Цит по ст.: Пиксанов Н. Дворянская реакция на декабризм. С. 148.
19
Герцен А.И. Собрание сочинений: В 30 т. М., 1956. Т. VIII. С. 62.
20
См.: Нечкина М.В. Движение декабристов. М., 1955 Т. II; Мандрыкина Л.А. После 14 декабря 1825 г. // Декабристы и их время. Т. I; Пиксанов Н. Дворянская реакция на декабризм, и др.
21
Цит. по ст.: Пиксанов Н. Дворянская реакция на декабризм. С. 135.
22
Цит. по кн.: Нечкина М.В. Движение декабристов. Т. II. С. 419–420.
23
Цит. по ст.: Пиксанов Н. Дворянская реакция на декабризм. С. 135–136.
24
Цит. по ст.: Чулков Н. Москва и декабристы // Декабристы и их время. Т. II. С. 313.
25
См.: Пиксанов Н. Дворянская реакция па декабризм. С. 136–137.
26
Герцен А.И. Собрание сочинений: В 30 т. Т. VIII. С. 59.
27
Декабристы: Неизданные материалы и статьи / Под ред. Б. Л. Модзалевского и Ю.Г. Оксмана. М., 1925. С. 38–39.
28
Какой ужас! И с какою стремительностью (франц.).
29
И подруги их подруг (франц.).
30
ГАРФ. Ф. 1153. Оп. 1. Ед. хр. 135. Л. 1 (пер. с франц.).
31
ГАРФ. Ф. 1153. Оп. 1. Ед. хр. 118 (пер. с франц.).
32
См.: Нечкина М.В. Движение декабристов. Т. II. С. 419.
33
ГАРФ. Ф. 1153. Оп. 1. Ед. хр. 141. Л. 15 (пер. с франц.).
34
Дружинин Н. Конституция Никиты Муравьева // Декабристы и их время. Т. I. С. 64.
35
ГАРФ. Ф. 1153. Оп. 1. Ед. хр. 134. Л. 164.
36
ОПИ ГИМ. Ф. 18. Ед. хр. 97. Л. 7.
37
Базилевич В.М. Декабрист О.П. Юшневський. Спроба бioгpaфii // Декабристи на Украiнi. Киiв, 1930. Т. II. С. 65.
38
Воспоминания Бестужевых. М.; Л., 1951. С. 131.
39
Воспоминания Полины Анненковой. С приложением воспоминаний ее дочери О.И. Ивановой и материалов из архива Анненковых. М., 1929. С. 61.
Элеонора Павлюченко
Тип: электронная книга
Жанр: Популярно об истории
Язык: на русском языке
Издательство: Издательство "Наука"
Дата публикации: 23.04.2024
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: Книга известного российского историка, кандидата исторических наук Элеоноры Павлюченко, автора множества работ по истории общественного движения XIX века, посвящена женам и сестрам декабристов. Эти женщины, решившиеся последовать за своими мужьями и братьями в Сибирь, на каторгу, совершили настоящий подвиг во имя любви. С их именами связана одна из самых романтичных страниц в истории нашей страны.