Главная страница | Современная русская литература | Страшный доктор. Реальные истории из жизни хирурга

Страшный доктор. Реальные истории из жизни хирурга
Натан Иванович Варламов
Звезда соцсети
Что такое настоящий хирург? Этот страшный доктор со скальпелем. Он имеет дело с человеческой болью и вместе с тем дает пациентам надежду на выздоровление. Поэтому не стоит бояться хирургов, они делают все возможное, даже отказывая себе в сне и отдыхе, чтобы помочь и излечить.

Натан Варламов
Страшный доктор. Реальные истории из жизни хирурга

© Н. И. Варламов, текст, 2024
© ООО «Издательство АСТ», оформление, 2024
* * *

Глава 1
В плавнях шорох,
и легавая застыла чутко.
Ай да выстрел!
Только повезло опять не мне.
    Александр Розенбаум
Хирург – профессия неоднозначная, особенно в современном обществе. Рос я в семье неполной (а если быть точнее – женской), главным работником в которой была, естественно, мама. Работает она всегда в нескольких местах. Как говорится, одна для души, вторая для заработка. Вот именно этой работой для души оказалась реанимация сочетанной патологии: пациенты после жутких ДТП с травмами, которые при описании сложно представить как совместимые с жизнью.
Помню времена, когда я оставался у мамы на дежурстве. Я тогда не осознавал всю атмосферу до конца. Дяденьки в белых халатах и зеленых хирургических робах вызывали у меня восхищение. Я видел лишь верхушку этого айсберга. Может быть, мое общество было ограничено общением с врачами разных специальностей и мастей, однако все эти спасатели мне казались супергероями. С ними было интересно беседовать, их юмор был такой специфический, грубый, циничный. Мне это нравилось. Когда в отделение реанимации заходил хирург после операции в два часа ночи, чтобы выпить очередную кружку растворимого кофе с двумя ложками сахара без молока, я всегда садился и просил пойти посмотреть.
Сейчас я не вспомню первую операцию, которую мне довелось увидеть своими глазами. Но через мрак разума ощущается эта эйфория, когда медработники с таким невозмутимым видом берут скальпель в руку и делают разрез. Ничего не понятно, они о чем-то говорят словами будто из древних заклинаний. Не отрывая глаз от операционного поля, отводят левую руку в сторону медсестры, а она кладет туда разные зажимы, молча, будто они понимают друг друга без слов. Прекрасное зрелище. А этот момент, когда наложен последний шов… Оператор так пафосно снимает перчатки, швыряет их через половину операционной в желтый пакет с отходами класса Б – какой-то навык, выработанный годами, – а после спокойно идет смывать пот с лица. Не проходит и трех минут, как он в дверном проеме в мокрой от пота и умывания хирургичке интересуется у анестезиолога, как все прошло. Он же делал операцию, только он понимает, как там все было на самом деле, а этот анестезиолог просто сидел на стуле полтора часа и изредка смотрел на время, потому что, как я думал, хочет скорей пойти спать.
Понять все мне удалось позднее, гораздо позднее, даже не во время учебы в университете. После таких дежурств с мамой я очень уставал. Но время шло, я пошел в 9 класс, где начиналось формирование по направлениям: физико-математический, информационно-технологический, социально-экономический, гуманитарный, естественно-научный. Выбор был очевиден. Я же был уверен, что стану врачом. Буду делать операции сам, люди будут просыпаться от наркоза и говорить, как им стало легче. Да и вообще, ходить в белом халате, писать в углу на диванчике истории болезней под чашечку кофе. Это определенно мое будущее. Я не был гением, а уж тем более зубрилой. Предметы давались мне не сложно, а если подумать глубже, то вообще легко. Я редко готовился к экзаменам, надеялся на авось и мне везло. ЕГЭ тогда только вводился. Чтоб попасть в университет, мне требовалось сдать физику, химию, алгебру и русский язык. Какая тут связь с медициной – мне не понятно. Я честно пытался готовиться. Химию я вообще не понимал, как мне казалось, но на уроках в 11 классе был примером и блистал у доски после неудачных попыток моих одноклассников.
В последний день учебы сильно нетрезвый, с красной ленточкой с гордой надписью «последний звонок», завязанной, как у пиратов, на лбу, я вернулся домой и уснул с одной лишь мыслью: наконец-то начинаются лучшие времена. ЕГЭ я выбрал сдавать в университете, быстрее хотелось мне попасть в эти стены. За день до экзамена я не знал ничего, а пытаться выучить то, что не успел за одиннадцать классов школы, за сутки невозможно. Нервы мешали мне сосредоточиться, я рисовал шпаргалки перед каждым предметом. Вообще все эти подготовки ассоциируются с искусанным карандашом, вкусом грифеля на языке. Когда я сидел за светлым столом и держал учебник на подставке, за которой, прикрываясь книгами, съел тонну шоколадок и пирожков из столовой за фактически десять лет учебы.

Вывеска с результатами аттестации. На массивной дубовой двери пятого корпуса университета между четырех колонн вывесили списки поступивших. Я приехал рано, очень рано, однако меня встретила огромная очередь абитуриентов и их родителей. Я стремительно двигался к плакату, смотря на радостные лица этих личинок медицины. Найдя себя в списке, я раз пять перепроверил, точно ли я поступил. Да, пульс мой достиг максимума за свои семнадцать лет. Я спокойно развернулся, пытаясь сдерживать улыбку, и пошел к маме. Она еще за двадцать метров поняла, что я поступил, не знаю, что меня выдало в тот момент. «Естественно, поступил», – с ухмылкой поделился я. Этот момент был началом новой стадии в моей жизни. Я перестал ходить на дежурства. Я стал уже большим мальчиком, вечера я проводил в анатомичке, с университетскими товарищами.
С теплотой я вспоминаю эти 6 лет, проведенных в университете. Столько знаний пытаются вместить во врача за эти годы. Я был уверен, что буду хирургом, и гордо на вопрос экзаменатора, кем я стану, отвечал: «Хирургом». Я закончил университет и поступил в интернатуру. Та самая больница, в которой я проводил беспечные детские ночи, была кафедрой хирургии, и меня распределили именно туда. За год интернатуры мне надо было побывать в хирургии чистой и гнойной, урологии, проктологии.
Нас было в группе 8 человек, двоих я никогда не видел за время интернатуры. Первый день был знакомством. Наш руководитель – азербайджанец грузинского происхождения – был серьезным (но с какой-то доброй улыбкой) профессором кафедры. Он распределил меня в гнойную хирургию.
– Спускайся на четвертый этаж и знакомься с докторами, – сказал он.
– Хорошо, – улыбаясь, робко ответил я.
– Быстро!
Я, одетый в белоснежный халат, в чистых сандаликах помчался по лестнице на 4-й этаж. Длинный коридор, желтая потрескавшаяся краска, линолеум середины прошлого столетия и запах табака с ноткой тухловатых сладких персиков. По правую сторону коридора была ординаторская, по крайней мере, там так написано. Открыв дверь, я увидел светлую комнату, где было четыре компьютера, столы, образующие букву П, и отдельно стоящий стол с креслом. Спиной ко мне сидел очень большой врач, увлеченно, медленно и громко что-то печатающий. Под его массой ножки стула продавили траншею на полу. Я решил, что это заведующий.
– Здрасте, – промямлил я, но ничего не поменялось в этой спокойной атмосфере ординаторской. Сделав шага три, я повторил, но громче и уверенней.
– Че надо?! – повернувшись и немного подпрыгнув – стремительно, как голова филина, только всем телом со стулом вместе, – грубо пробормотал он.
– Я интерн, буду у вас работать.
– Тебе… – сказал он, почесав затылок со шрамом на темечке в виде эмблемы мерседеса, и с тяжелой одышкой продолжил: – Надо к заведующему, но его нет. Так что иди отсюда.
– Хорошо, спасибо. – Огорченный, я вышел из ординаторской.
Не успев сделать и десяти шагов, я услышал скрип той самой двери, которую я только что закрыл. Обернулся, подумав, что меня сейчас позовут обратно, но это был ветер. Я решил вернуться и уточнить: может, ему нужен интерн. Я был готов выполнять любые задания за возможность обучения искусству врачевания.
– А вам нужен интерн? Меня послали найти себе куратора.
– Мне не нужны никакие интерны, я один работаю, – уже не повернувшись, через плечо ответил он.
В этот момент в комнату забежал доктор восточной внешности с короткими черными, как уголь, волосами и смуглой кожей. Он был в синей хирургической форме. Очень громкий: его смех был настолько пронзительным и неповторимым, как у безумного злодея из комиксов, что становилось немного жутко. Он что-то выкрикнул тому доктору за компьютером, подбежал, схватил его за шею, как боец смешанных единоборств, и пытался по-дружески немного задушить. Это отделение теперь вызывало у меня еще больше вопросов. Под дикий продолжающийся смех его оттолкнули и матом сказали, чтобы отвалил. Меня как будто не существовало, я стоял как призрак в центре ординаторской. Но, вытерев слезы от смеха, мой новый знакомый обернулся ко мне.
– Привет! Студент? – уже куда более серьезно спросил он меня.
– Добрый день! Интерн.
– С кем работаешь? – развалившись на диване, поинтересовался он.
– Я не знаю, вот пришел прикрепиться к врачу.
– Значит будешь со мной, – решил он. – Куришь? – Мужчина подмигнул и немного двинулся на край дивана.
– Я… нет.
– Ладно, все равно пошли.
Он встал с дивана, подтолкнул меня в спину и дружелюбным жестом предложил следовать за ним.
Этот длинный коридор по левую сторону имел два прохода, которые именовались блоками. Третий блок был прям совсем гнойным, там лежали в большинстве своем пациенты с гангренами, остеомиелитами, флегмонами, абсцессами разных локализаций и другими тяжелыми гнойными патологиями. Четвертый блок по большей части составляли аппендициты, огнестрельные и ножевые ранения, ущемленные грыжи. Мы проследовали до комнатушки с табличкой «Клизменная». Это помещение размером метр на два, где стоял унитаз с ржавой дорожкой от постоянно текущей воды и кушетка, обтянутая красным дерматином.
– Заходи и дверь закрой. – Приглашая, как гостя в собственную квартиру, он указал мне ладонью на кушетку. – Как звать?
Я представился, закрывая дверь с внутренней стороны.
– Значит так, ты дежурить будешь с врачом, к которому тебя прикрепят, помогать будешь всем, кто попросит. Будь активнее и пойми: врачам не нужны интерны. Учить вас – это трата своего времени. Я сам сделаю свою работу быстрее и качественнее, а после тебя еще все исправлять придется. Узлы[1 - Имеются в виду хирургические узлы. (Здесь и далее – прим. науч. ред.)] умеешь вязать? Мыться[2 - Мыться – обрабатывать руки антисептическими растворами перед операцией.] умеешь?
– Умею, – отвечаю я, вспоминая, сколько узлов я вязал за время учебы в университете, прокалывая подушку, диван, вокруг спинки стула и на других предметах.
– Это уже что-то, – затягиваясь с наслаждением тлеющим «ротмансом», сказал он.
– Я буду с вами работать? – уточнил я.
– В сентябре у заведующего всегда отпуск, в саду своем копается. Он шеф, выйдет завтра, как скажет – так и будет. А я работаю дежурантом в основном. Днем можно заниматься своими делами, а вечером пришел, прооперировал и забыл. Дневные врачи у нас неизменны, только в случае болезни или отпуска заменяют. Это надо заслужить. Да мне и так нравится, бумажной работы гораздо меньше. Ты, кстати, истории писать умеешь?
– В университете приходилось, на кафедре терапии писали.
Он опять начал смеяться, достал вторую сигарету и закурил. Запах дыма дешевых сигарет пропитывал мой халат.
– Я сегодня дежурю, так что и ты остаешься, понял?!
– Понял, – согласился я, хотя планы у меня были другие.
– Погнали, обход сделаем.
Встав с кушетки и оставив дверь приоткрытой, мы вышли из клизменной.
Начали мы с 4-го блока. Какое бесчисленное количество патологий я увидел за какие-то 5 минут… Мой сегодняшний босс заходил в палаты и осматривал каждого, спрашивал, как дела у пациентов, шутил, улыбался и подбадривал всех. Это был первый раз, когда я не как студент смотрел выбранных преподавателем пациентов в университетских клиниках, а как врач осматривал всех без исключения. Дойдя до 3-го блока и вновь почувствовав тот самый запах тухлых персиков, мы начали с первой палаты. Тут контингент уже был другой: инвалиды с диабетом без конечностей, наркоманы, бомжи. Улыбок было уже меньше. Но мой первый наставник управлял ситуацией: с кем-то он мило беседовал на протяжении 2–3 минут, другим угрожал выпиской за нарушение режима больницы, а к некоторым, особо неприятным и зловонным, подходил на расстояние около двух метров и просил показать послеоперационные повязки. Часть из них была такого необычного цвета морской волны, градиент переходил то в глубинный синий, то в болотно-зеленый. Тут я понял, что эти инфицированные раны издают совершенно неповторимое амбре.
Запах не казался мне отвратным, однако этот аромат я отличу везде и всюду – настолько он специфичен. Pseudomonas aeruginosa, она же синегнойная палочка, подруга и обитательница, наверное, всех стационаров, враг клинических фармакологов. В природе синегнойная палочка обитает в почве и воде. Абсолютно непривередлива: даже в дистиллированной воде растет и размножается, правда, не так активно. Pseudomonas aeruginosa отлично растет и живет в темной, сырой и теплой среде. И тут пазл складывается: человек – отличное место для жизни и размножения, а именно – его открытые раны, дыхательные и мочевыводящие пути. Да любые полости, которые возможно катетеризировать. Но как она попадает в рану под бинт? Она же не умеет летать. В этом помогаем ей мы – медицинский персонал. Общие полотенца в перевязочной, несоблюдение правил обработки рук, и один-единственный больной в отделении – этого достаточно для того, чтобы к концу рабочего дня обсеменены были все.
Я только лишь провел обход, но голова моя уже трескалась от избытка информации.
– Ну, как тебе? – с ухмылкой спросил меня дежурный доктор.
– Интересные больные.
Он опять залился своим безумным смехом.
– Иди отдыхай, книжки почитай, завтра придет шеф. Бывай.
Он пожал мне руку, я собрал вещи и ушел. Вечер я провел за учебником оперативной хирургии, изучая аппендицит и проведение первичных хирургических обработок. Я очень не выспался, однако решил прибыть самым первым, считая, что так проще знакомиться. Будут заходить доктора по одному, а я буду представляться. Так и случилось: с первыми лучами я уже был на территории больницы. Перед тем как постучаться в ординаторскую, я посмотрел на часы, они показывали 6:45. Я не рассчитывал услышать ответ, но мои робкие стуки по двери спровоцировали какое-то движение в кабинете. Я приоткрыл дверь и встал в проеме.
– Да?! – откликнулся мужчина в белоснежном халате, с ровно подстриженными, как обувная щетка, седоватыми усами. Он сидел за отдельным столом и от него веяло таким авторитетом, который сложно описать – какая-то внутренняя сила, уверенность: «Да, я и есть заведующий».
– Доброе утро! – Я громко представился, прошел до середины ординаторской и остановился.
– Знаем такого. – Он улыбнулся. В эти моменты его лисьи глаза превращались в щелочки, а багрово-фиолетовые щеки поднимались в улыбке. – Зачем пришел? – продолжил он, ни на секунду не отводя от меня взгляд.
– Учиться хирургии, – машинально ответил я.
– А каким хирургом хочешь стать? – с какой-то подковыркой спросил он.
– Ну, э-э-э… Не знаю пока, – все тише и тише отвечал я.
– Ты понимаешь, что сейчас попал в отделение гнойной хирургии? Тут нет космических операций, мы людям мозги не пересаживаем. Тебе это надо?
– Естественно, – кратко, но четко поставил я точку, понимая, что это основа всего. Однако у меня закрались сомнения: а хочу ли я посвятить жизнь спасению других жизней от обыденных проблем? Аппендициты, ампутации, грыжи – это же уровень оперативной хирургии пятого курса учебника в университете. Однако я продолжил давить: – Ну, кто-то же должен этим заниматься, я хочу уметь все, как вы.
– Ну, ясно. – Он что-то фыркнул и продолжил листать истории.
Тут в кабинет зашел мой вчерашний знакомый. Увидев шефа, он подбежал к нему, пожал руку и встал как бронзовое изваяние. Затем немного неуверенным голосом попросил выйти.
Я вышел за дверь. Речь мне полностью разобрать не удалось, но я понял, что шеф его отчитывает за какую-то оплошность. Когда дверь открылась и из нее вышел осажденный моральными гонениями доктор, он взял меня за предплечье и повел в курилку. Времени выкуривания двух сигарет хватило, чтобы описать проблему: вчера врач приемного покоя положил больного в урологию под видом почечной колики. По данным УЗИ в животе и забрюшинном пространстве норма, свободной жидкости нет, клинические анализы на момент поступления относительно спокойные, на урографии камней не видно, однако болит в правом боку, при поколачивании боль усиливается. Пациенту сделали уколы обезболивающего и спазмолитика, и вроде стало легче. А суть проблемы в том, что пациента просили посмотреть очно, а мой товарищ проконсультировал по телефону.
Мы спустились в отделение урологии, где на койке у окна лежал молодой тощий мужчина лет тридцати, может чуть больше. Его вынужденное положение было необычным: он лежал на спине и прижимал обеими руками правое колено к животу. Ноги были в множественных мелких язвах, зубы в ужасном состоянии. Проведя беседу, удалось выяснить, что он наркоман с большим стажем и болит у него правая половина живота уже около недели. Для снятия болевого синдрома он использовал героин, который колол в пах. Он не давал себя пальпировать из-за того, что попросту не мог выпрямить ногу. Мы покинули палату и сказали медсестре, чтобы его подавали в операционную.
– Чем болеет? – поинтересовался доктор.
– Видимо, перитонит, – не придумав ничего интересного, ответил я.
– Это не диагноз. Какие-нибудь более точные варианты предложишь? – с ухмылкой переспросил он.
– Ну-у-у, аппендицит, перитонит… На прободную язву не похоже, – ответил я, понимая, что мыслю не в ту сторону.
– Ну вот сейчас и посмотрим, – очевидно, зная ответ, загадочно сказал он мне.
Мы отправились в операционную. Я уже слышал крики больного при перекладывании в предоперационной, она же «моечная». Мне сказали мыться, и я начал натирать свои пальцы мылом из дозатора как никогда раньше, обработав три раза сначала по локоть, потом до середины предплечья, а напоследок ладони и все межпальцевые промежутки. Мой разум был затуманен предстоящими событиями, и, отойдя от раковины, я опустил руки, позволив каплям с локтей стечь. За спиной я услышал: «Перемывайся!» Еще три минуты я драил свои руки.
Когда я зашел в операционную, меня пробрала легкая дрожь. Белая плитка, металлические столы, огромные окна без штор. Корчащийся от боли мужчина и колдующий над ним анестезиолог. Когда врач ввел препараты, его нога наконец-то распрямилась. Мы обработали операционное поле три раза и начали «обкладываться» стерильными простынями. Я понимал, что стерильно и можно трогать, а что категорически запрещено. Медсестра передала скальпель, а я был готов ассистировать.
Кожный разрез был длиной около 15 см, и я сначала подумал, что с аппендицитом угадал, однако скальпель следовал вдоль подвздошного гребня. Рассечена кожа, подкожная клетчатка, фасция, апоневроз наружной косой мышцы. И тут я увидел брюшину. Определенно, это аппендицит. Но вместо рассечения и проникновения в брюшную полость мы отслоили брюшину кверху. Мой наставник взял длинный зажим Микулича[3 - Зажим Микулича – хирургический инструмент, предназначенный для захвата брюшины, прикрепления операционного белья к брюшине, может применяться для тупферов.] с тупфером[4 - Тупфер – стерильный тампон, который состоит из марли, ваты или другого пористого материала. Применяется с целью осушения операционной раны, полости, наполненной отделяемым, или тупого расслаивания тканей.], и при дальнейшей сепарации поступила струя гноя цвета шоколадного коктейля. От запаха меня чуть не стошнило под маску. Отсосом аспирировано 550 мл гноя. Полость была санирована[5 - Санация в хирургии – обработка раны (удаление мертвых тканей с язв, ожогов или удаление разложившегося органа).], установлены толстые дренажные трубки, тампоны с антисептиком. И эта огромная рана не была ушита. Мне сказали, что очень повезло увидеть эту патологию – не самое частое явление. Никто не сознавался, но это был не аппендицит.
Когда я вернулся в отделение, заведующий назначил мне куратора. Это был худощавый высокий мужчина средних лет, с огромными голубыми, как океанская волна в знойный день, глазами, с трехдневной щетиной и немного неряшливой прической. Он выглядел очень уставшим, как будто не спал пару ночей. Его халат был мятым, с множеством пятен, которые, видимо, уже не отстирать, а кожаные сандалии со стоптанными задниками намекали, что он не первый день ходит в операционную. После знакомства и непродолжительного диалога он предложил идти домой и почитать про сегодняшний гнойник. А завтра он дежурит сутки, и, соответственно, я вместе с ним.
Вернувшись домой, я начал ретроспективно мыслить, что сегодня была за операция. Естественно, я не мог найти себе покоя, пока не прочитал в интернете, что это был псоас-абсцесс. Пазл сложился. Довольный собой, я осознал, что на поиски ответа был потрачен вечер, а параллельно изучена анатомия забрюшинного пространства еще раз. В университете мы учили анатомию три семестра, и большую ее часть – на трупах. Половину я сейчас и не вспомню, ведь этот период делится на большие отделы: кости, связки, мышцы, внутренние органы, центральная и периферическая нервная система, сосуды, – освоить которые за такой срок катастрофически сложно. С этого момента я взял за правило открывать учебник по анатомии каждый раз, когда вижу незнакомый для меня орган или ткань. Забегая вперед, скажу, что надолго меня не хватило.
К своему первому дежурству я приготовился основательно: собрал портфель со всеми предметами гигиены, взял сменные носки, приготовил много еды и даже взял новые гелевые ручки. Этот день останется со мной на всю жизнь, а те ощущения хочется пережить еще раз. Как блюдо, вкус которого не понять сразу, а эмоции от первого укуса не вернуть.
Закончился день. Лечащие доктора покидали стационар, закрыв шкафчики и оставляя здоровье населения на ночных опекунов. На обходе спокойно, тихо, все довольны. Я сел писать дневники, а мой куратор закрылся в ординаторской. Писал я медленно, пытаясь отражать действительность в историях болезни, – как я был молод и наивен. Смеркалось. За окнами виднелся лесопарк, и солнце земляничного цвета подчеркивало очертания черных облаков, будто знамение. Куратор проснулся и позвал на ужин.
– Написал дневники? – с ухмылкой спросил он.
– Естественно, – довольный собой, поспешно ответил я.
– Приятного аппетита, – пожелал он мне.
– Спасибо, а… вчерашний забрюшинный гнойник – это же гнойный илеопсоит? – не давая ему спокойно хлебать суп, спросил я.
Врач посмеялся.
– Ну ты гигант, молодец. Патология сложно диагностируемая, сколько их было вскрыто не вовремя, ты бы знал, – с набитым ртом просвещал меня он.
– А как вы узнали? – не сдерживая любопытства, продолжал я.
– Не знаю, похоже, да и копытце он к брюху подтягивал. Вообще Кузьмич назвал диагноз, только открыв дверь в палату – ну, с его-то опытом. А так можно сделать КТ, прицельно смотреть подвздошно-поясничную мышцу. Хотя мы же хирурги…
– Кузьмич? – перебил его я.
Он снова засмеялся и чуть не подавился.
– Кузьмич – тот усатый за отдельным столом.
– Нормальное прозвище для заведующего, – я улыбнулся.
– Мужики, здорово! – Зайдя в ординаторскую без стука, веселый пухленький доктор сел рядом со мной.
– Привет, Гималай, – пожав руку, спокойно поздоровался мой куратор.
– Интерн? Слушай, я его заберу помочь на отростке, – осматривая меня с головы до ног, обратился он к моему куратору.
– Конечно.
– А что? Куда… – Не успел я задать вопросы, как мы уже были у дверей в операционную.
– Мойся, накрывайся, я сейчас приду.
– Первый раз? – встретила меня вопросом операционная сестра.
– Нет! – с некоторым чувством оскорбленности ответил я.
– Хорошо, доктор, какой у вас размер?
– Э-э-э… – не сразу сообразив, размер одежды или обуви, промычал я.
– Варежки какие? – с ноткой сарказма усмехнулась она.
– А-а-а… седьмые, – ответил я.
– Все-таки, наверное, в первый, – не переставая меня подкалывать, продолжила она. – Есть или шесть с половиной, или восемь.
– Восемь, пожалуйста, – пытаясь быть серьезным, сказал я, решив, что лучше брать больше.
– Пожалуйста, доктор.
Я чувствовал себя очень странно: с одной стороны, ко мне относятся как к настоящему врачу; с другой стороны, ощущение, что все смеются надо мной, не покидало меня. В операционной уже был Гималай, начавший обработку операционного поля. Едкий дым сигарет окутывал его. Он быстро оделся и начал помогать «накрываться». После всех подготовительных мероприятий анестезиолог дал отмашку к началу.
– Нож! – немного грозно сказал Гималай.
– Скальпель, – передавая ему инструмент, продублировала сестра.
– Не мне, – указывая на меня, пробормотал он.
– Ему? – с недоумением возразила она.
– Ты слышишь плохо?! – рявкнул доктор.
Мне было неловко в этой ситуации, но оплошать я не мог. Взяв скальпель в немного дрожащую руку, я начал линию разреза через точку Мак-Бурнея[6 - Точка Мак-Бурнея – точка на границе между нижней и средней третью линии, соединяющей пупок и правую верхнюю переднюю ость.]. Разрез был перпендикулярен вышеуказанной линии. На мой взгляд, около семи сантиметров. Я очень боялся сделать длинный разрез, но его длина должна обеспечивать хороший обзор зоны операции, она очень условна и зависит от толщины подкожно-жировой клетчатки пациента. Когда последняя обнажилась, я продолжил рассекать скальпелем. С хорошо кровоснабжаемого жира пошла кровь, и я сразу начал дергаться и искать салфетки. Но тут появилась рука моего ассистента, которая уже просушила раны и остановила подтекание крови электрокоагулятором[7 - Электрокоагулятор – хирургический инструмент, который воздействует на биологические ткани высокочастотным электрическим током.]. Взяв в руки тупфер, я сдвинул клетчатку и увидел поверхностную фасцию, а за ней уже скрывались волокна апоневроза наружной косой мышцы живота. Эти волокна рассечены ножницами.
Я молчал, пытаясь как-то силой мысли остановить пот, стекающий с моего лба, а Гималай меня подбадривал. Я понимал, что все идет как по учебнику, но страх совершить ошибку меня не покидал. Внутренняя косая и поперечная мышцы были тупо разведены с помощью кровоостанавливающих зажимов. И вот передо мной появилась брюшина – гладкая, сияющая. Я уже потянулся за скальпелем, но рука была остановлена. Гималай спокойным голосом сказал, что хочет мне немного помочь. Взяв в руки два зажима Микулича, он ловко подхватил брюшину, рассек ее, а по краям этими же зажимами зафиксировал марлевые салфетки. И лапаротомия по Волковичу-Дьяконову была завершена. Указательным пальцем доктор проник в брюшную полость. Он смотрел в потолок, и гримасы на его лице напоминали момент, когда потерял тот самый винтик за водительским сиденьем и пытаешься его нащупать. Не прошло и половины минуты, как в этом раневом «колодце» очутился купол слепой кишки. Потянув за него, мы увидели червеобразный отросток. Плотный, пухлый, багрового цвета. Толстой шелковой нитью при помощи зажима мой ассистент перевязал брыжейку у основания отростка. Кисетный шов на слепую кишку вокруг основания отростка был искусно выполнен тонкой нитью на расстоянии 1–1,5 см от него. Червеобразный отросток был перевязан и пересечен лично мной. А потом его культю мне помогли погрузить в кисетный шов. После его удаления слепую кишку мы погрузили обратно в брюшную полость.
Убедившись в отсутствии кровотечения и инородных тел внутри, рану брюшной стенки позволили зашивать мне – послойно, как положено. Я старался наложить самые красивые швы на кожу. Но получилось что получилось. В экстазе от выполняемой работы я не замечал, насколько обстановка была напряжена. Оказывается, эти минуты в моем сознании обернулись двумя часами работы. Все смотрели «косо», но не на меня, а на Гималая.
– Всем спасибо! – сказал он операционной бригаде, снимая перчатки. Выйдя из операционной, мы сели за компьютер, и я под диктовку начал писать направление на гистологию, направление на бактериальный посев, осмотр, предоперационный эпикриз, протокол операции. В общем, мне все было понятно, я был доволен, но истощен как морально, так и эмоционально. Победы утомляют, вчерашний студент – уже оперирующий хирург.
– Сколько методов аппендэктомии[8 - Аппендэктомия – хирургическая операция, при которой удаляется червеобразный отросток (аппендикс).] ты знаешь и какую мы сделали? – спросил мой «ассистент».
– Антеградная, с доступом по Волковичу, – ответил я.
– Ну ладно. – Гималай улыбнулся, открыл окно и впустил прохладный осенний ветерок. Он снял свои сандалии, сел на подоконник и закурил в открытое окно. – Что смотришь? Печатай давай.
Из северного конца операционного блока раздался женский громкий крик: «Ремзал! Ремзал!» Он звучал не как крик о помощи, а как призыв к обороне во время осады замка. Мы быстрым шагом отправились в реанимацию. Этот зал меня встретил суетой. Происходил какой-то хаос. В центре на столе лежал мужчина – точнее тело, похожее на мужчину. У его головы кружились два анестезиолога: один его интубировал[9 - Интубация трахеи – введение специальной трубки в трахею с целью обеспечения проходимости дыхательных путей.], второй ставил катетер в подключичную вену. Анестезистки со своими чемоданчиками с наркотиками набирали препараты, а операционные сестры расчехлили биксы[10 - Бикс – металлическая коробка для стерилизации материалов и инструментов медицинского назначения.] с инструментами. Нейрохирурги и травматологи стояли рядом, ожидая чего-то.
Из предоперационной переодевалки вышел мой куратор Елисей. Да, его имя похоже на название реки, только через букву «л». Он переглянулся с Гималаем. И по их взглядам, учитывая окружающую суматоху, я не смог понять, что за ощущение пьянящей радости на фоне скрытой тревоги они испытывают. Бледный цвет кожных покровов мужчины отлично гармонировал с затертой голубой плиткой операционной. Но эту холодную атмосферу темным вишневым пятном увенчала экстренная лапаротомия. От рукоятки грудины[11 - Грудина состоит из трех частей: верхняя – рукоятка, средняя – тело, нижняя – мечевидный отросток.] до лобка длинный разрез, который обогнул пупок слева. Не послойно, а через все слои одним движением. Легкая дрожь пробрала меня. Рука Елисея нырнула в брюшную полость, и он начал вычерпывать массивные кровяные сгустки, а Гималай тем временем аспирировал еще жидкую кровь. Свой интерес увидеть, что там в животе, я не смог утолить, хотя и операторы сами наверняка ничего там не могли адекватно разглядеть. Это оказался травматический разрыв селезенки. Кровотечение быстро остановили. Зажим типа Шамли[12 - Зажим типа Шамли – изогнутый кровоостанавливающий зубчатый хирургический зажим.] – и селезенка уже лежала в лотке.
Брюшную полость отмыли, поступления свежей крови не было. Анестезиологи капали кровь и твердили, что слева дыхание не прослушивается. Там был явный перелом ребер и, видимо, пневмоторакс. Лежачему пациенту на корточках травматолог установил дренаж в плевральную полость, чтобы расправить легкое, и установил систему с водяным замком по типу Бюлау[13 - Аппарат для дренажа Бюлау – способ удаления жидкости и воздуха из плевральной полости с помощью трубчатого дренажа, вводимого путем прокола грудной стенки и действующего по принципу сообщающихся сосудов.]. А господа хирурги уже зашивались. Положив асептические наклейки на рану, они завершили операцию. А далее продолжилось лечение в реанимации.
На тот момент из-за переизбытка впечатлений и эмоций я не отследил судьбу больного. Но повторно его не брали в операционную, это точно. Вечер был удачным для меня.
Напитавшись духом операционной, я пошел в приемный покой искать врачей, которым нужна помощь. Гималай познакомил меня с коллегами из приемника. Вечер любого приемного покоя в каждой городской больнице богат на бомжей. А они, в свою очередь, – хороший материал для практики. Вряд ли бездомный будет сильно беспокоиться, что его шов немного косой. Эта ночь была в моей власти, я зашивал все, что можно: раны на теле, голове, разбитые губы, брови. Каждый новый прокол был увереннее, точнее, ровнее. Встретив первый луч солнца, я вышел из перевязочной. Длинный коридор, соединяющий токсикологию и хирургическую реанимацию, был пуст. Ни души. Тишина. Поднявшись в ординаторскую моего отделения, я присел на диван.
Ударом по плечу меня разбудил Елисей. Началась утренняя оперативка, а я занял диван. Я сложил руки на груди и пытался делать вид, что бодр.
Дни стремительно бежали. Я помогал на перевязках, а потом бежал в операционную, где участвовал в плановых операциях. Там все было немного иначе. Без спешки, размеренно, под музыку «Ретро FM» из старого бумбокса проходили резекции щитовидных желез, грыж различных локализаций, удаления разных новообразований. Каждое дежурство я составлял компанию Елисею. Он неплохо объяснял, и я даже начинал верить в свои силы. Неуверенность и боязнь навредить мешали мне прыгнуть через голову. В таком режиме я трудился около трех месяцев. К сожалению, обновлять свои знания из учебников мне не хватало времени. Практика должна все покрыть. Меня стали узнавать и здороваться уже как с членом команды. Я понимал, что надо продолжать в том же духе, помогать в операционной, писать все истории и выполнять бытовые обязанности. Я никогда не умел отказывать, а если помощь принесет результаты, то такой симбиоз мне по душе.
Однажды на дежурстве проктолог позвал меня на помощь, он выглядел очень интеллигентным молодым человеком. После трех извинений он вежливо попросил ассистировать ему на выведении колостомы пациенту с кишечной непроходимостью. Колостома – это искусственно созданный ход кишки на переднюю брюшную стенку. В проктологии обычно это опухоли, которые закрывают или сдавливают собой просвет кишечника, из-за чего естественный акт дефекации становится невозможным. Главной проблемой пациента является беспокойство за дальнейшую жизнь и ее качество. Эта операция заставляет менять образ жизни. Ходить в туалет в мешок на животе с невозможностью контролировать этот акт. Людям приходится менять характер работы, а некоторым переходить на инвалидность. Это грязный отпечаток на семейной жизни, на психическом состоянии человека. Даже полностью осознавая, что операция нацелена на спасение жизни, смириться с ней под силу не всем.
Операция прошла стандартно. Я познакомился с новым интересным доктором, по ощущению, ненамного старше меня, однако уверенность, которую он источал, заставляла меня задуматься, что работа проктологом не такая уж и страшная. Пока я узнавал новые ветви хирургии, становилось все интереснее и интереснее. Казалось бы, как можно за один год интернатуры освоить такую науку. Ведь хирург – это в первую очередь врач, человек, который лечит, применяя физическое вмешательство в организм пациента. Человек, который может навредить излишним вмешательством, испортить или лишить жизни. По незнанию, по ошибке, по невнимательности. Этот экстрим как раз и манил юных хирургов, таких как я.
К середине интернатуры нам выпала честь самостоятельно провести операции плановым пациентам. Мне досталась женщина с пупочной грыжей. Сложно вспомнить ее лицо, но эта операция зажила рубцом в моей памяти.
Грыжа – это патологическое выпячивание органа или его части из брюшной полости через естественное отверстие (пупочное кольцо, паховый канал) или через дефект брюшной стенки, образовавшийся в результате оперативного лечения или травмы. Сама грыжа состоит из трех частей: грыжевой мешок, грыжевые ворота и само содержимое. Любой хирург сталкивается с этой работой рано или поздно. Аппендикс после его удаления новый не вырастает, а вот грыжи могут рецидивировать, сформироваться на других местах. Если в плановой хирургии грыжесечение – это треть всех операций, то не стоит рассчитывать, что дежурант в скоропомощной больнице не встретит ущемленку, так как на районе уже всех прооперировали. Наоборот: подавляющее число людей живет с грыжами, сами себе их вправляют, стесняются сходить к врачу и сделать операцию в плановом порядке. Я всегда считал, что если при кашле часть кишки проваливается в мошонку, то так жить неудобно.
Но моя первая пациентка, моя первая плановая операция была не из таких. Грыжа у нее была пупочная, около 8 см в диаметре. Абсолютно все стандартно и банально. Пациентка на столе, я мою руки и первый захожу в операционную. За мной плетется мой наставник Елисей. Операция планировалась под местной анестезией, без протезирования сеткой. Если в двух словах, нужно было вправить грыжу на место и зашить грыжевые ворота.
Мне помогли облачиться в операционный хирургический костюм, дали скальпель и, так как у нас операция без наркоза, я начал проводить анестезию новокаином. Елисей стоял рядом и ничего не комментировал. Начав кожный полулунный разрез длиной 5 см, я отделял кожу с подкожной клетчаткой от грыжевого мешка самой пупочной грыжи до тех пор, пока не стали четко видны грыжевые ворота. Пациентка время от времени дергалась и говорила, что ей больно. Я набирал еще новокаин и подкладывал в необходимые места. Осмотрев грыжевые ворота, я немного задумался, но в моей голове четко вырисовывались картинки из учебника оперативной хирургии. Мне так хотелось озвучить вслух, что сейчас я продольным разрезом рассеку пупочное кольцо, но видимо волнение и контроль над тремором рук не давали мне такие привелегии. Грыжевой мешок выделен, вскрыт, в нем меня встретил сальник. Аккуратным движением указательного пальца я вправил его в брюшную полость, но при дыхании он опять покидал свое родное место. После многочисленных попыток его заправить Елисей все же помог мне, взяв в руки зажим с марлевым шариком и утопив его в недрах брюшной полости. Грыжевой мешок был полностью иссечен, а брюшина ушита непрерывным швом из кетгутовой нити[14 - Кетгутовые нити – саморассасывающийся хирургический шовный материал.].
Настало время швов. Верхний лоскут апоневроза прошит шелком сначала снаружи внутрь, а затем этой же нитью ровными стежками на нижнем крае апоневроза снаружи внутрь и изнутри кнаружи. Таких швов было три. При завязывании образуется нахлест, который вторым рядом швов надежно закрепляет нижний край апоневроза со свободным верхним в виде дупликатуры[15 - Дупликатура – анатомическое образование, состоящее из двух слоев какой-либо пластинчатой структуры.]. На коже я сделал красивый внутрикожный шов. Завершив последний стежок, я понял, что такое экстаз, и осознал относительность времени.
В общей сложности при поддержке Елисея мои труды заняли 2,5 часа. Это, конечно, крайне долго, и нет слов, чтобы описать мое восхищение выдержкой пациентки и операционной бригады.
– Ну, теперь… – начал Елисей с довольной улыбкой, – надо проставляться за первую операцию.
В тот момент я вообще плохо воспринимал происходящее, направив свой взор на лицо пациентки. Она смотрела на меня, и эти глаза, прищуренные от радости, стоят потраченных минут в операционной и лет в университете.
– Конечно, с меня поляна, спасибо! Всем спасибо!
Легкий дурман, как от половины бокала шампанского, потная холодная майка, бодрящее прикосновение которой приводит в чувство, ладони в морщинах, будто пролежал в ванне сутки, и кристаллики соли, скатившиеся со лба, в уголках глаз. Вот за этим я пришел на работу. Внутренний мазохист пировал. А вместе с ним пировали коллеги. Кузьмич, Елисей, Гималай и тот самый крупный доктор. В день своего дежурства здоровяк после плотного обеда выгонял всех из ординаторской, чтоб покурить и сделать тихий час. Ничего не поменялось после моего маленького праздника. Открыв окно, он сложил руки на поясе.
– Время видели? – пробормотал он.
– Игорь! – шипящим смехом, с выражением хитрого песца хохотал шеф.
– Задолбали жрать! Давайте, по пакетикам сложили и пошли домой, я сегодня дежурю, – не поворачиваясь к нам, бормотал он в открытое окно.
– Окно закрой, сейчас сдует! Игорь! – возразил Гималай.
– Кому прохладно – идите в теплый коридор, – непоколебимо, как скала, стоял наш морж.
– Ты его шкуру видел? – продолжил шеф.
Два раза чиркнув зажигалкой, Игорь прикурил.
– Смотри, смотри, сейчас обидится, – с ухмылкой продолжал Гималай.
– Ладно, давайте расходиться, – предложил Елисей, – а то Игоря Алексеевича сейчас начнет тошнить.
– От тебя уже давно тошнит. Тебя четыре ребенка ждут, иди домой, – выпячивая нижнюю губу, фыркнул Игорь.
– На диване видел вмятину размером с луну? – обратился ко мне Гималай.
– Вот этот кратер? – решил пошутить я.
– Так… – обернувшись в мою сторону и сморщив лоб, Игорь зафиксировал свой взгляд на мне. – А для тебя будет партийное задание.
Достав из надорванного халата сморщенную купюру в 100 рублей, он положил ее мне в карман на груди:
– Сгоняй в магаз и возьми мне сигареты, только тонкие! Понял? ТОНКИЕ! Можно с кнопкой, – наказал Игорь Алексеевич.
Выбора у меня не было. Закрыв дверь под хохот коллег, я пошел. Путь мой был недлинный, метров четыреста до киоска на остановке.
– Мне сигареты тонкие, пожалуйста, можно с кнопкой, – сказал я продавщице.
Мне протянули Kiss с ментолом. Я забрал сдачу и направился формировать дружеские отношения с Игорем. Легкий и теплый снежок меня очень воодушевлял. Я отлучился всего на 5 минут, однако в отделении уже царила тишина. Дверь в ординаторскую была закрыта. Я постучал и услышал скрип дивана. Я постучал еще раз, но настойчивее.
– Врач ушел в операционную! – с некоторой одышкой воскликнул Игорь.
– Да это я.
– Ох. – Я вновь услышал скрип дивана и тяжелое дыхание, после чего дверь отворилась.
– Вот, – протянув пачку дамских сигарет, сказал я.
– Попроси его водку принести – так он одну возьмет! Как это можно курить? Они у меня изо рта вываливаются, я же не бабские просил, а тонкие. Уф, давай сдачу.
Растерявшись, я отдал ему явно больше, чем следует. Его голос внушал ужас. Он как тролль из-под моста. Социопатичный, грубый, страшный, ему только дубины не хватало для полноты картины.
– Ой, ладно. – Захлопнув дверь прямо перед моим носом, Игорь завалился на свой диван.
Я стал для отделения и гонцом, и писарем, и айтишником. Но я получал возможность помогать на дежурствах. И помогал я всем: Елисею, Гималаю, шефу на плановых операциях и каждому, кто попросит подержать камеру, просушить рану, зашить доступ. С момента моей самостоятельной операции прошло достаточно времени, и жажда стоять на месте оперирующего хирурга не утолялась. Естественно, «прыщи»[16 - Имеются в виду различные фурункулы, карбункулы.] я вскрывал сам, без какого-либо контроля.
– Можно мне аппендицит сделать? – спросил я на дежурстве во время перекуса у Елисея.
– Найди и делай.
– Подробнее? У меня есть друзья, у которых еще остался червеобразный отросток, – в шутку, но с излучающей надежду улыбкой уточнил я.
– Идешь в приемный покой, принимаешь больных, находишь аппендицит, оформляешь историю, договариваешься об операции, показываешь все мне, а я тебе помогу в операционной, если захочешь.
– А если случайно залетит в отделение, можно мне сделать?
– Я же объяснил…
– Вас понял, спасибо.
Путь мой лежал на первый этаж больницы, в это адское жерло, в место, где всегда движение, конфликты. Безусловно, это важное консультативно-диагностическое отделение, ведь первичный диагноз ставят там. Врач в профильном отделении может и не догадываться, что происходит внизу, пока он пьет кофе. Я пообщался с доктором из «приемника» и предложил ему безвозмездную помощь. Пятница, ближе к полуночи – отличное время, чтобы обратиться в больницу с аппендицитом.
А ночка была спокойной: пять обращений, из которых всего три госпитализации. Один мужчина с клиникой кишечной непроходимости на фоне вероятной спаечной болезни, которого я госпитализировал, явно требовал хирургического вмешательства. Я позвонил в операционный блок, анестезиологам и отправил пациента. Сам решил остаться дальше на этой своеобразной рыбалке. Но трофейного аппендицита я не нашел.
Время приближалось к четырем часам ночи. За углом у регистратуры я услышал знакомый спокойный тембр голоса. Елисей в своей флегматичной манере общался по телефону. В этот момент я почувствовал вину, но за что конкретно – еще сам не понимал.
– Ну, вот и все… – начал он.
У меня появился легкий тремор в голосе и какая-то слабость в коленях.
– Что? Что произошло? – глотая слюну, спросил я.
– Непроход, говоришь?
– Да, там живот острый – перитонит, похоже, или некроз кишки… Он что, умер?
Я захожу в операционную, там лежит мужчина и стоит вся бригада, причем косо смотрят на меня.
– А вот теперь скажи: в чем срочность этой операции? Ты сделал рентген обзорный? УЗИ? Барий дал? Анализ крови и ЭКГ – все, что я нашел в истории болезни.
– Ну, там болевой синдром…
– Боль – вообще чувство субъективное. Мы лечим не анализы, не боль, не заболевание как таковое, а человека. Есть конкретные показания для экстренных операций, для срочных операций и для плановых. В чем здесь срочность? Операция – наиболее опасный и ответственный этап, который должен выполняться по показаниям, причем обоснованным. Характер патологии, прогнозируемые осложнения и неблагоприятные исходы, эффект от операции или консервативного лечения. Все нужно учитывать перед тем, как отправить пациента на стол.
– Там на рентгеновском снимке… – я показал в область левого подреберья на снимке, где определялся уровень жидкости, – чаша Клойбера[17 - Чаша Клойбера – специфический рентгенологический симптом кишечной непроходимости.], что является признаком кишечной непроходимости.
– Ты ошибся, – с печалью в глазах сказал Елисей. – Но страшного ничего нет, не переживай, просто в следующий раз советуйся со мной перед тем, как госпитализировать пациента. Пойдем лучше кофе глотнем.
Мы отправились в ординаторскую, он вызвал лифт. Похлопывая по плечу, пытался как-то подбодрить. Но гнев переполнял меня: а если бы я пошел и начал операцию, доверившись юнцу из приемного отделения? Я же мог покалечить человека, мог погубить его. Что управляло мной в тот момент, когда я выставил диагноз и показания к операции?! Я же просто поторопился или хотел казаться лучше, чем есть на самом деле… или был напуган криками, воплями, страданиями пациента и пытался быстро переложить ответственность на других. Во время нашей кофейной церемонии я молча осушил кружку и затем вернулся в приемный покой. Поток амбулаторных больных быстро вернул меня в строй. Перевязки, хирургические обработки ран, осмотры и консультации для смежных специалистов украсили восход солнца.
Я очнулся на кушетке возле кабинета нейрохирургов. Время идти домой.
Подходили мои крайние дни в роли ученика. Получение сертификата. Самостоятельность.
Больница – это недвижимость, динамика которой создается людьми, трудящимися в ней. Я часто слышу, что, мол, вот этот стационар плохой, а этот отличный. Но стены не лечат – лечат только специалисты, передающие свой опыт свежим поколениям. Вот что ценно. С опытом они также передают традиции. И такая местная традиция существовала и для интернов, называлась она «Днем интерна». В этот день за одним столом сидят все хирурги больницы и наши любимые анестезиологи-реаниматологи.
Чтобы отдать дань уважения своим учителям, порадоваться своему сертификату и запомнить начало новой самостоятельной жизни, мы сняли в аренду загородный дом, закупили напитки и еду и накрыли отменный стол – как на маленькой свадьбе уж точно. Первыми нас посетили хирурги помоложе, вчерашние интерны, так сказать. Мы присели за стол и начали вспоминать прошедший учебный год. Гималай уже раздувал угли. Играла громкая музыка и царил некий приятный беззаботный хаос. Тем временем закупоренные бутылки покрылись холодной испариной, которая оседала на скатерть блестящей росой, но никто не прикасался к ним до прихода боссов. И вот пришел Кузьмич. Так приятно смотреть на начальника, когда он не думает о работе, когда он одет в футболку и вообще похож на обычного дядьку, которого можно встретить на улице, курящего у остановки и читающего свежие новости.
Он подошел к нам, но атмосфера не сгущалась, как это происходит в стенах больницы.
– Здорово, врачи! – обратился он к нам.
– Добрый вечер! – хором ответили интерны.
– Так… а где наши звезды?
– Вы про Игоря Алексеевича? – улыбаясь, уточнил я.
– Ну, естественно, как без него-то. Вы же его позвали?
– Он обещал приехать…
– Хотя после последнего «Дня интерна» у него могут быть сомнения. – Заливаясь смехом, Кузьмич пошел дальше в зал.
Я решил уточнить, что произошло, и отправился на расследование. Гималай с баночкой пива в одиночестве махал подносом и пел какую-то песню – видимо, сам для себя.
– А что случилось с Игорем на предыдущем дне интерна? – спросил я.
– По его версии, ему в затылок прилетела хоккейная шайба.
– В июне?
– Ага. А вообще, как ты понял, он тот еще болельщик. Сидели мы в сауне, а он забрался на самый верхний полок и через запотевшее стекло пытался смотреть трансляцию какого-то хоккейного матча. Ну вот когда «наши» забили, он так радовался, что оттуда и улетел затылком вниз.
– А он трезвый был? – уточнил я.
– Конечно, – посмеявшись, продолжал Гималай. – Самое смешное, что там было прямо настоящее рассечение. Ну, мы его на месте и зашили, благо он был уже обезболен. Как видишь, зажило неплохо.
Наш разговор прервал громкий стук по воротам в коттедж.
– Вы че там закрылись?! – кричал Игорь Алексеевич.
Я открыл дверь и увидел его, курящего свои тонкие сигареты, и Елисея.
– Привет, – сказал Игорь, пожал мне руку и отправился уверенно, как будто он тут уже был, в сторону дома.
Все расположились за столом, в центре сидел Кузьмич. Какая-то волнительная тишина, как при получении диплома… Он встал. И начал свою речь.
– Дорогие друзья! Я подчеркну слово – друзья. Именно так мы должны относиться друг к другу, не все присутствующие здесь интерны будут работать хирургами, не все останутся в этой работе, не все мы будем коллегами, но мы должны остаться друзьями. Много чего было за этот год, кто-то проявил себя великолепно и готов начать свой путь. Вы работали за троих, помогали нам, а мы, как наставники, старались научить азам хирургии и вообще медицины. Вы освоили действительно много оперативных моментов, но поняли ли вы хирургию? Я думаю, нет. Год – это мимолетный момент. Но вы своим упорством – я в этом уверен на сто процентов – сможете достичь высот, о которых мечтает каждый врач. Я всегда думаю над тем, кто будет лечить моих детей, моих внуков. Будущее медицины стоит перед нами. Главное – помните и каждый раз задавайте себе вопрос: зачем, как и почему вы делаете то или иное действие? Хирург – это врач, который лечит не только головой, но иногда и руками. Не теряйте голову. Подходя к пациенту, думайте, хотели бы вы, чтобы вас лечил такой же доктор? Если это так… – Возникла пауза. Этот момент будто замер. Все были очень-очень сосредоточенны и как будто не дышали, пока Кузьмич говорил. – Будьте счастливы, поздравляю вас! – закончил он.
Все начали шуметь, стучать бокалами, разговаривать, смеяться, и создалось ощущение некой таверны, где после длительного похода вновь собрались путники и начали делиться впечатлениями. В этот день не было масок, не было места официозу, в этот день вино лилось рекой, и я чувствовал себя самым счастливым. Ближе к вечеру обстановка становилась все менее и менее формальной. Праздник плавно перетекал в дискотеку, и мужской компании требовались партнерш для танцев. Эти злые операционные медсестры. Недолго думая, мы начали обзванивать всех и каждую, приглашая на внезапную вечеринку. И самое неожиданное было то, что отказов мы не получали. Все любят отдыхать, все хотят беззаботных выходных, а сегодня был как раз тот самый день.
Ближе к полуночи в сауне уже не было места для кислорода от горячих камней и множества нетрезвых тел. Где-то около двух часов ночи энергия высшего эшелона заканчивалась, и они начинали расходиться. Обнимаясь, как с родными братьями, мы попрощались и продолжали пир. Внезапно, как волшебник из шляпы, Гималай вытащил из-под стола гитару. Мы вышли во двор. В свете луны и зарева костра он начал играть знакомые всем песни. Я удивился, насколько люди, окружающие меня, талантливы. Его шелковый баритон был как никогда мягок, а мы подпевали как могли. Приятно было видеть коллег без халатов и хирургичек. Игорь, шатаясь, как медведь, и опираясь на дом, начал подходить к каждой медсестре, обнимать и целовать в щеку или куда получится, сопровождая невнятными комплиментами. Под припев песни Розенбаума «Утиная охота» я уснул.

Утро встретило меня болью.
Прошли и мои последние в жизни каникулы. Две недели пролетели незаметно. Я забрал свой сертификат об окончании интернатуры и пришел устраиваться на работу. Возможно, этот день был роковым в моей карьере. Может, стоило подумать, а может, просто кинуть кости на удачу. Мы постоянно принимаем решения – серьезные и не очень, – иногда даже не задумываясь, куда может привести необдуманная мысль. Приехав в альма-матер, я пошел на встречу к своему научному руководителю. Мы присели за стол и решили выпить немного кофе.
– Все-таки решил стать хирургом? – уточнил он.
– Естественно, – без доли сомнения ответил я.
Он задумался.
– Могу ли я устроиться в то же место, где проходил интернатуру? – продолжил я. Вы же там всех знаете и сами работали на той базе.
– Сожалею, но там нет свободных мест. Можно попробовать устроить тебя в отделение первой хирургии, там тоже хорошо. Для начала на половину ставки, поработаешь в приемнике, потом на этаж, в отделение.
– Но…
– Что «но»? Ты на работу хочешь устроиться или жену на всю жизнь найти? В общем, есть вариант очень перспективный. У меня друг работает в столице. Он рентгенэндоваскулярный хирург[18 - Рентгенэндоваскулярная хирургия – направление в медицине, предполагающее манипуляции с кровеносными сосудами человека путем воздействия на них изнутри.]. У них сейчас идет набор в ординатуру. Могу организовать тебе туда путевку. Два года отучиться – и ты работаешь в самом востребованном направлении современной хирургии. Сейчас уклон в малоинвазивную хирургию. Лет через 10 хирурги даже аппендицит без камеры не смогут убрать. Наука движется, медицина развивается, и тебе я советую забросить идею сельского доктора. Надо найти свое направления, освоить его и развивать. Что скажешь?
– Мне нужно подумать, это ведь очень ответственный шаг, – сказал я.
– Тогда в конце недели я буду ждать от тебя ответ.
– Спасибо, я заеду к вам.
Осушив чашку, я вышел из кабинета и оказался в некой прострации. Я не понимал, что мне делать. Весь этот год, проведенный в тяготах и радостях с людьми, и отношения, которые мы строили, как влюбленная пара… Неужели все было зря?!
На следующее утро я поехал к шефу. Зайдя в отделение, я понял, как мне тут уютно. Кузьмич пригласил к себе в кабинет.
– Ну, чего? – шевеля усами, пробормотал он.
– Я хочу работать у вас в отделении.
– Зачем? – уточнил шеф.
Этот вопрос я не совсем понял. Логичнее было спросить: «Почему?» – как это принято на собеседованиях. Но он человек, который не ошибается в наречиях.
– Потому что я готов быть хирургом и хочу оказывать экстренную помощь, я уже многому научился и стану еще лучше, – начал рекламировать себя я.
Кузьмич смеялся в своем стиле. Его губы от смеха становились лилового цвета.
– Я спрашиваю, зачем тебе эта помойка, – продолжил он. – Ладно, я уже давно не молод. Мне зарплату платят, хватает на недешевые сигареты и проезд до огорода, а большего мне и не надо. А ты хочешь, видимо, так же?
– Я хочу уметь все! Как вы, – ответил я.
Он опять залился смехом, открыл окно и закурил.
– Так… Сейчас, чтоб взять тебя на работу, мест нет. Бездельничать тоже неправильно.
– Что мне тогда делать?! – в отчаянии спросил я.
– Трудно сказать…
Видимо, в тот момент я очень хотел пережить этот год еще раз, поэтому предложил:
– А давайте я поступлю в ординатуру по хирургии? Буду продолжать учиться в вашем отделении, а когда появится место, вы возьмете меня на работу.
– Два года учиться? У тебя и так уже есть сертификат по хирургии, – недоумевая и как будто пытаясь отговорить, не останавливался Кузьмич.
– Да.
– Ну, ты мальчик большой, твое решение. Поступай как знаешь. Я могу лишь обещать, что при возможности возьму тебя в наш штат, – докурив глубоким затягом, промолвил Кузьмич.
– Спасибо большое! – ответил я.
Улыбка не сходила в тот день с моего лица. Я, не дождавшись конца недели, помчался к научному руководителю со своим предложением. На меня все смотрели скорее как на дурака, нежели как на гения-мецената, но это мое решение. Так и случилось: я поступил в ординатуру на ту же специальность, на которую уже отучился.
И вот все как в первый раз: новый учебный год, новые интерны, которые хотят за год освоить хирургию, и среди них я, опытный молодой хирург. Программа ординатуры более широкая: я посетил и урологию, и проктологическое отделение, но дежурил я все так же со своим Елисеем. Мне доверяли самостоятельно выполнять небольшие операции типа вскрытия гнойников, ампутации пальцев. Я рос каждый день, и вот уже все аппендициты стали моими. Хоть рядом и стоял Елисей, он все меньше и меньше смотрел на монитор и контролировал меня.
Зима пришла неожиданно быстро. Кузьмич после утреннего обхода взял меня под руку и повел к себе. Я уже обдумал все косяки, совершенные мной за последнюю неделю, но он, как обычно, затянулся «Парламентом аква».
– Бегом в отдел кадров! – приказным тоном сказал он.
– Эм-м, зачем? – не сразу поверив его словам, спросил я.
– Пора уже получать деньги за свою работу, устраивайся.
– Есть! – не зная, какими словами его благодарить, ответил я.
Я быстро оформил все документы. И принялся работать врачом. Меня устроили на полставки, а это около 4–5 дежурств в месяц. К сожалению, окончание ординатуры только через полтора года, поэтому все смешалось. Каждый день я приезжал как ординатор. Дежурил с Елисеем как ординатор. А приемный покой я охранял как настоящий врач, за что, собственно, получал зарплату. Если не учитывать пару ночей в месяце, когда я ночевал дома, в остальное время я жил в больнице. И, наверное, меня это устраивало. Я получал около 10 тысяч рублей в месяц, чего мне хватало на проезд и еду. А что еще нужно юному энтузиасту?
Приемный покой. Откуда это название? Покой там только снится. Но сегодня работа шла как-то равномерно. Естественно, все пациенты, которые навестили травматолога, в большей части нуждаются в осмотре хирурга. Бывает, ехал на мотоцикле между рядов, никого не трогал, а потом тебя зажали между бульдозером и жигулями пятой модели. Хрусь… и помимо сломанных косточек у тебя еще и селезенку изымут – жаль, что в мусорное ведро. А если постараться, можно и подарить жизнь другому человеку, нуждающемуся в почке.
У меня на приеме сидела женщина с подозрением на ущемленную пупочную грыжу и ждала своего обследования. Почти идеальный вечер омрачил наряд скорой помощи. Выбивая дверь, в приемный покой заезжает каталка, на которой расположился мужчина без сознания.
– Открывайте ремзал, тут ДТП, – кричал мне врач скорой помощи.
Но я, пытаясь сохранять спокойствие, решил выяснить отношения.
– Почему вы не отзвонились, что везете в реанимационный зал? Вы сейчас заехали со стороны приемного покоя, – уточнил я.
– Быстрее, больной тяжелый. Давления нет! – паниковал врач скорой помощи.
И правда: взглянув на пациента, я увидел бледное тело с синими губами, будто его достали из сугроба. С огромным, как у беременной на поздних сроках, животом. На мое счастье, мимо проходил анестезиолог. И хоть он не растерялся. Словно уличный маг, он достал из кармана интубационную трубку и вслепую, без релаксантов пациенту, который лежал на каталке, выполнил интубацию трахеи. Они ринулись в ремзал, а я начал звонить старшему дежурному хирургу.
– Але? Але? Игорь Алексеевич!
– Ну? – пробормотал он.
– В ремзал бегите! – пытаясь не создавать лишней паники, сказал я.
– Что там?
– После ДТП мужчина, видимо, перфорация полого органа или кровотечение, не знаю. Анестезиологи уже там.
Он повесил трубку. В такие моменты время будто замирает. Я понимал, что надо что-то делать, но собрать свои мысли не удавалось. Я метнулся от компьютера в кабинете хирурга к лаборатории, чтобы они быстрее совместили кровь. И это было критически верным решением. Напротив лаборатории находился кабинет переливания крови. По дежурству там нет никого, а ключ лежит у администратора. Забежав в кабинет, я открыл холодильник и чудесным образом увидел пять пакетов первой отрицательной крови. У меня не было времени записывать в журнал списания крови, я же даже еще историю не оформил. А какая может быть совместимость – на это времени не было. Каждый раз, когда бежишь в реанимационный зал, проклинаешь проектировщиков больницы за эти длинные коридоры. Открывая двери, я достал из карманов 3 пакета донорской крови. У пациента уже стояли два центральных катетера. Анестезистка выхватила у меня их и уже заряжала систему. В этот момент хладнокровным оставался только анестезиолог. Он проверил этикетки и приказал начать капать. Игорь уже стоял стерильным и делал лапаротомию, причем это было настолько быстро, что прошло менее десяти секунд, как из доступа брюшной стенки начали вываливаться массивные сгустки крови. Я очень хотел быть за операционным столом, хотел участвовать в этой операции, но я дежурил по приемнику.
Я ринулся за свежезамороженной плазмой, по пути узнав группу крови пациента. За время моего отсутствия Игорь уже выполнил спленэктомию[19 - Спленэктомия – удаление селезенки.] и нашел источник кровотечения: нижняя полая вена. Но что может сделать хирург при таких травмах? Он наложил зажим на артерию и затампонировал вену.
– Зовите сосудистых! – рычал он.
– А смысл есть? – меланхолично набирая на телефоне номер сосудистых хирургов, интересовался анестезиолог. – Хотя давление он вроде держит. Только от мозгов, наверное, уже ничего не осталось.
– Сейчас у тебя не останется! Где они?
– Видимо, я его разбудил, но сказал, что сейчас придет, – продолжил раздражать своим спокойствием заведующий анестезиологии.
Все это время в пациента рекой вливалась кровь, плазма и норадреналин.
– Пойду покурю. Пока вас дождешься… – поднимаясь со стула, вещал наркотизатор. – Игорь?
– М-м? – промычал тот под маску, которая уже давно сползла с носа на второй подбородок.
– Держи там крепче.
– Иди уже!
Сосудистые хирурги не заставили себя ждать. Я знал, что в моей больнице есть такое отделение, но никогда не видел этих мифических докторов. В ремзал вошел молодой высокий доктор. Все смотрели на него как на спасителя. А я в его глазах видел страх, столь знакомый мне. Но он держался молодцом, позвонил своему заведующему и пошел мыться на операцию.
Меня опять позвали в приемник. Я быстро осмотрел и распределил толпу больных животиков, скопившихся за время моего отсутствия. Последняя пациентка в коричневой меховой куртке сидела на углу кушетки. Я позвал ее в кабинет для осмотра. Но вялым голосом она сказала, что ей уже лучше. Я попросил подождать меня, потому что ее анализы еще не готовы, а сам помчался обратно в ремзал.
Игорь и сосудистый хирург, одетый, словно спецагент, с окулярами и налобным фонарем, что-то зашивали. Со стороны кажется, будто они просто водят инструментами, но нить 6–0 настолько тонкая, что волос человека может показаться стальным прутом по сравнению с ней. Стало как-то «скучно» в один момент. Все молчат, даже анестезиолог перестал комментировать происходящее, Игорь постоянно просил медсестру протирать ему очки от пота, а сосудистый, чьи руки сводил тремор, колдовал над швом. Прошло около часа, и в ремзал забежал заведующий сосудистой хирургией. Он даже не посмотрел в рану, а сразу помчался надевать перчатки. Отодвинув всех, он резюмировал:
– А меня-то зачем звали? Все же и так сделали отлично.
– Ну вот и зашивайся со своим другом, меня уже тошнит тут стоять, – сказал Игорь и снял перчатки.
Алексеевич вышел из ремзала на улицу прямо в насквозь мокрой от пота зеленой хирургической форме, забрызганной кровью. Закурил и замер как статуя. На морозе от него исходил пар, как от горячего пирожка, купленного в канун Нового года.
Поскольку ситуация разрешилась, я отправился обратно в приемный покой. Та женщина свернулась калачиком на кушетке и, видимо, ждала меня. Мы уединились в смотровой. Жалобы у нее были на опоясывающие боли, которые не поддавались коррекции анальгетиком. Я провел все мануальные методы осмотра, как обычно начав с пальпации. Живот был спокойным, перитонеальные симптомы отсутствовали. Это не было похоже на невралгию, больше на какой-то холецистопанкреатит. Нарушения в диете она отрицает. Говорит, что пока ждала меня, ее вырвало два раза. Я принял решение отправить ее на УЗИ брюшной полости.
При осмотре врач УЗИ обращает внимание на размеры долей печени, ее контуры, форму и структуру, а также состояние желчных протоков. У женщины печень имеет следующие размеры: левая доля – до 7 см, правая – до 12 см, общий желчный проток – 6 мм, диаметр портальной вены – до 11 мм, края печени ровные, а структура однородная, без каких-либо образований. УЗИ желчного пузыря в норме: длина составляет от 8 см, ширина – до 2 см, толщина стенки – максимум 2 мм. В пузыре определяется взвесь. Все отклонения, выявленные во время ультразвукового исследования желчного пузыря, должны расцениваться как патологические изменения. Повышенная толщина указывает на наличие хронического холецистита, ширина и длина – на наличие конкрементов и наполнения желчи в нем. Также во время выполнения УЗИ можно выявить патологические выпячивания слизистой оболочки – полипы, а также установить развитие патологического процесса.
Но в нашем случае это не должно давать такой болевой синдром. Мы перешли к осмотру поджелудочной железы: эхогенность одинаковая на всем своем протяжении, хоть и повышенная. Она сильно изменяется при остром панкреатите за счет отека. Но размеры самой железы соответствуют норме. Усиление эхогенности также может быть связано с фиброзом при хроническом панкреатите, что опять не укладывается в картину. Свободной жидкости в брюшной полости нет.
Мы вернулись в приемный покой без ответа. Я решил попробовать сделать спазмолитический коктейль. В процедурном кабинете пациентке сделали укол из анальгетиков и спазмолитиков. Я оставил ее наедине с болью. Кружечка горячего растворимого кофе взбодрила меня. Спустя полчаса мы встретились, и я не узнал больную: она стояла улыбаясь и благодарила меня.
– Доктор, спасибо, у меня все прошло, – сказала пациентка.
– Замечательно! Такой вот приступ у вас был, видимо, поджелудочная все-таки дала о себе знать.
– Как мне себя дальше вести? – спросила она.
– Вас ждет ограничение в диете: нежирное мясо, нежирная рыба, крупы типа овсянки на воде и риса, макаронные изделия из твердых сортов пшеницы, кисломолочная продукция. Категорически исключить редис, редьку, хрен, перец, приправы и острые специи, алкоголь, кофе и газированные напитки. Принимайте ферменты с едой, чтоб разгрузить вашу поджелудочную. Кушайте небольшими порциями, но часто. Понятно?
– Хорошо, поняла.
– Сейчас я вам все запишу и можете идти домой.
Всегда приятно помогать людям, особенно когда ты осмысленно делаешь назначения и они реально работают. Мы расстались, с чувством выполненного долга я вернулся в ординаторскую, и до утра меня никто не поднимал.

Дежурства бывают разные. Временами бывает так спокойно половину дня, а затем в одиннадцать вечера из ниоткуда приезжают кареты скорой помощи и все к тебе, все по показаниям – и ночь становится как никогда длинной и темной. Через день я опять заступил на смену и опять в приемный покой. Как говорил Кузьмич, нельзя называться хирургом, не «отсидев» в приемнике приличный срок. Я стал замечать за собой, что с каждым дежурством все чаще угадывал диагнозы. Осматривал пациента, предполагал, скажем, аппендицит, подавал его в операционную и смотрел, что скажут оперирующие врачи. А дежурство было вполне приличным. За вечер поступила так называемая святая троица: аппендицит, прободная язва, гангрена.
Операционная номер 52 находилась рядом с кабинетом врача-хирурга приемного покоя, поэтому любые гнойные процессы я старался вскрывать сам, оформлять историю и только потом отправлять пациентов на «этаж».
Ко мне подошла медсестра и сказала, что еще два человека с самообращением. Первый паренек показал мне свой грибковый вросший ноготь первого пальца правой стопы. Я предложил убрать ногтевую пластину, но доверием ко мне он не проникся и сказал, что попробует дальше полечиться. А вот вторая женщина… Мы виделись позавчера, на этом же месте. И выглядела она, откровенно говоря, паршиво.
– Ну, здрасте, опять не тот пирожок съели? – думая разрядить обстановку, попробовал пошутить я.
– Я вам сейчас кое-что покажу, – начала говорить она.
– Давайте вы мне это в кабинете покажете.
Мы зашли за ширму, и она начала раздеваться, превозмогая боль. И тут я немного удивился, причем неприятно: две трети грудной клетки пациентки было покрыто широкой красно-розовой полосой с множеством мелких пузырьков.
– У меня сепсис, и я умру?! – сквозь наворачивающиеся слезы начала она.
– Эм-м, ну, видимо, вы не совсем понимаете, что такое сепсис. И умереть вы не должны, – ответил я.
– А что это тогда со мной такое? – спросила женщина.
– Присядьте, успокойтесь, сейчас я позову специалиста по сыпи.
Естественно, у нас не кожвендиспансер и дерматолога нет, но старшим хирургом сегодня был Игорь Алексеевич, и я думал, он мне не откажет. Я быстро рванул на 4 этаж. Где можно найти Игоря Алексеевича в это время? Конечно, на диване в малой ординаторской. Дверь была заперта, поэтому я решил постучаться.
– Игорь Алексеевич! Это я, – направляя голос в дверную щель, сказал я.
– Какой сейчас час? – отворив дверь, с прищуром спросил старший хирург.
– Сейча-а-ас…
– Тихий час сейчас у меня! Чего надо?
– Там женщина поступила, я ее смотрел на днях, типа панкреатит. Обезболил, и она ушла. А сейчас опять она явилась, только в какой-то сыпи, посмотрите, пожалуйста, – жалобно попросил я.
– Уф, сейчас приду, – сказал Игорь, зажигая сигарету и высовываясь в окно.
Я подождал старшего, вместе мы спустились в приемный покой. Пациентка лежала на спине с голым торсом. Игорь Алексеевич подошел к ней, посмотрел минуты 2. Тот случай, когда он даже не стал прикасаться к больной. Он тыкнул меня в бок и маякнул, что надо выйти.
– Ты что, лишай никогда не видел? – усомнился в моих знаниях Игорь.
– Только на картинках.
– Ну, в общем, в кожвен ее отправляй.
– Хорошо, спасибо большое, – ответил я.
Я вернулся и объяснил пациентке, что в большинстве случаев лечение опоясывающего лишая заключается в симптоматической терапии. Больной обычно остается дома, то есть лечится амбулаторно, а госпитализация проводится лишь при поражении мозга или глаз. Конечно, в медицине все относительно и некоторые формы бывают очень тяжелыми, тогда без госпитализации не обойтись. Но в любом случае надо обратиться к профильному специалисту.
Обидно, что я даже и не подумал про эту патологию, но, благо, мы разобрались. Сколько же нужно знать… Я понимал, что за всю жизнь не смогу выучить всю хирургию, а тут еще надо понимать смежные специальности, но это был интересный случай. Надеюсь, если в будущем будет такая же непонятная ситуация, я смогу поразить всех своими знаниями, – подумал про себя.
Я всегда успевал все делать в приемном покое, мне вообще довольно легко удавалось консультировать и определять, кому требуется хирургическая помощь, а кому нет. Бывали смешные случаи, бывали и грустные. Я проработал в приемнике около года. И тут настал момент, когда мне пришлось заменить врача в отделении.
Когда сидишь на первой линии в приемном покое, то думаешь, что это самая сложная и ответственная работа в структуре больницы. Ведь ты смотришь сто процентов поступлений, отбираешь и координируешь потоки пациентов, а вот малая часть из осмысленных тобой с готовым диагнозом идут в отделение. Естественно, от предложения отработать в отделении нельзя отказаться, это ведь новый уровень.
Я начал дежурство крайне активно: прошелся по всем палатам, пообщался с каждым нуждающимся, как идеальный доктор из сериалов. В приемном покое дежурил молодой хирург примерно моего возраста, а старшим был доктор из другой хирургии. Конечно, я нервничал, все-таки это мой первый день, и помощи ждать, наверное, неоткуда. К счастью, все шло спокойно. Но часам к 10 вечера мне позвонил старший и сказал спускаться в реанимацию. Он был, наверное, неплохой доктор, но очень ленивый, заставить его мыться в операционную непросто, а может, и невозможно. Свои дежурства он проводил за компьютером, раскладывая пасьянс «косынку». Но я таким быть не хотел и отправился спасать жизни.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70473397?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes
Примечания

1
Имеются в виду хирургические узлы. (Здесь и далее – прим. науч. ред.)

2
Мыться – обрабатывать руки антисептическими растворами перед операцией.

3
Зажим Микулича – хирургический инструмент, предназначенный для захвата брюшины, прикрепления операционного белья к брюшине, может применяться для тупферов.

4
Тупфер – стерильный тампон, который состоит из марли, ваты или другого пористого материала. Применяется с целью осушения операционной раны, полости, наполненной отделяемым, или тупого расслаивания тканей.

5
Санация в хирургии – обработка раны (удаление мертвых тканей с язв, ожогов или удаление разложившегося органа).

6
Точка Мак-Бурнея – точка на границе между нижней и средней третью линии, соединяющей пупок и правую верхнюю переднюю ость.

7
Электрокоагулятор – хирургический инструмент, который воздействует на биологические ткани высокочастотным электрическим током.

8
Аппендэктомия – хирургическая операция, при которой удаляется червеобразный отросток (аппендикс).

9
Интубация трахеи – введение специальной трубки в трахею с целью обеспечения проходимости дыхательных путей.

10
Бикс – металлическая коробка для стерилизации материалов и инструментов медицинского назначения.

11
Грудина состоит из трех частей: верхняя – рукоятка, средняя – тело, нижняя – мечевидный отросток.

12
Зажим типа Шамли – изогнутый кровоостанавливающий зубчатый хирургический зажим.

13
Аппарат для дренажа Бюлау – способ удаления жидкости и воздуха из плевральной полости с помощью трубчатого дренажа, вводимого путем прокола грудной стенки и действующего по принципу сообщающихся сосудов.

14
Кетгутовые нити – саморассасывающийся хирургический шовный материал.

15
Дупликатура – анатомическое образование, состоящее из двух слоев какой-либо пластинчатой структуры.

16
Имеются в виду различные фурункулы, карбункулы.

17
Чаша Клойбера – специфический рентгенологический симптом кишечной непроходимости.

18
Рентгенэндоваскулярная хирургия – направление в медицине, предполагающее манипуляции с кровеносными сосудами человека путем воздействия на них изнутри.

19
Спленэктомия – удаление селезенки.