Главная страница | Стихи и поэзия | Отговорила роща золотая… Новокрестьянская поэзия

Отговорила роща золотая… Новокрестьянская поэзия
Поэтическая антология
А. П. Данилова
Всемирная литература
В антологию «Отговорила роща золотая…» вошли избранные стихотворения поэтов новокрестьянской школы – одного из интереснейших поэтических течений Серебряного века. Произведения Сергея Есенина и его единомышленников и современников отражают как чаяния тогдашней «народной интеллигенции», так и печаль по уходящей Руси. В книгу входят не только стихотворения, включённые в школьные и университетские программы изучения литературы, но и малоизвестные тексты, впервые представляемые широкой аудитории. Внимательно составленная антология даёт возможность познакомиться с творчеством Николая Клюева, Сергея Клычкова, Петра Орешина и других ярких представителей движения новокрестьянской поэзии.

Новокрестьянская поэзия
Отговорила роща золотая…

Николай Алексеевич
Клюев
(1887–1937)

Александру Блоку

1
Верить ли песням твоим —
Птицам морского рассвета, —
Будто туманом глухим
Водная зыбь не одета?
Вышли из хижины мы,
Смотрим в морозные дали:
Духи метели и тьмы
Взморье снегами сковали.
Тщетно тоскующий взгляд
Скал испытует граниты, —
В них лишь родимый фрегат
Грудью зияет разбитой.
Долго ль обветренный флаг
Будет трепаться так жалко?..
Есть у нас зимний очаг,
Матери мерная прялка.
В снежности синих ночей
Будем под прялки жужжанье
Слушать пролет журавлей,
Моря глухое дыханье.
Радость незримо придет,
И над вечерними нами
Тонкой рукою зажжет
Зорь незакатное пламя.
2
Я болен сладостным недугом —
Осенней, рдяною тоской.
Нерасторжимым полукругом
Сомкнулось небо надо мной.
Она везде, неуловима,
Трепещет, дышит и живет:
В рыбачьей песне, в свитках дыма,
В жужжанье ос и блеске вод.
В шуршанье трав – ее походка,
В нагорном эхо – всплески рук,
И казематная решетка —
Лишь символ смерти и разлук.
Ее ли косы смоляные,
Как ветер смех, мгновенный взгляд…
О, кто Ты: Женщина? Россия?
В годину черную собрат!
Поведай: тайное сомненье
Какою казнью искупить,
Чтоб на единое мгновенье
Твой лик прекрасный уловить?
    1910

«Безответным рабом…»
«Безответным рабом
Я в могилу сойду,
Под сосновым крестом
Свою долю найду».
Эту песню певал
Мой страдалец-отец
И по смерть завещал
Допевать мне конец.
Но не стоном отцов
Моя песнь прозвучит,
А раскатом громов
Над землей пролетит.
Не безгласным рабом,
Проклиная житье,
А свободным орлом
Допою я ее.
    1905

«Братья, мы забыли подснежник…»
Братья, мы забыли подснежник,
На проталинке снегиря,
Непролазный, мертвый валежник
Прославляют поэты зря!
Хороши заводские трубы,
Многохоботный маховик,
Но всевластней отрочьи губы,
Где живет исступленья крик.
Но победней юноши пятка,
Рощи глаз, где лешачий дед.
Ненавистна борцу лампадка,
Филаретовских риз глазет!
Полюбить гудки, кривошипы —
Снегиря и травку презреть…
Осыпают церковные липы
Листопадную рыжую медь.
И на сердце свеча и просфорка,
Бересклет, где щебечет снегирь.
Есть Купало и Красная горка,
Сыропустная блинная ширь.
Есть Россия в багдадском монисто,
С бедуинским изломом бровей…
Мы забыли про цветик душистый
На груди колыбельных полей.
    1920

«Бродит темень по избе…»
Бродит темень по избе,
Спотыкается спросонок,
Балалайкою в трубе
Заливается бесенок:
«Трынь да брынь, да
тере-рень…»
Чу! Заутренние звоны…
Богородицына тень,
Просияв, сошла с иконы.
В дымовище сгинул бес,
Печь, как старица, вздохнула.
За окном бугор и лес
Зорька в сыту окунула.
Там, минуючи зарю,
Ширь безвестных плоскогорий,
Одолеть судьбу-змею
Скачет пламенный Егорий.
На задворки вышел Влас
С вербой, в венчике сусальном.
Золотой, воскресный час,
Просиявший в безначальном.
    1915

«В избе гармоника: „Накинув плащ с гитарой…“»
В избе гармоника: «Накинув плащ с гитарой…»
А ставень дедовский провидяще грустит:
Где Сирии – красный гость, Вольга с Мемелфой старой,
Божниц рублевский сон, и бархат ал и рыт?
«Откуля, доброхот?» – «С Владимира-Залесска…» —
«Сгорим, о братия, телес не посрамим!..»
Махорочная гарь, из ситца занавеска,
И оспа полуслов: «Валета скозырим».
Под матицей резной (искусством позабытым)
Валеты с дамами танцуют «вальц-плезир»,
А Сирин на шестке сидит с крылом подбитым,
Щипля сусальный пух и сетуя на мир.
Кропилом дождевым смывается со ставней
Узорчатая быль про ярого Вольгу,
Лишь изредка в зрачках у вольницы недавней
Пропляшет царь морской и сгинет на бегу.
    1918

«В морозной мгле, как око сычье…»
В морозной мгле, как око сычье,
Луна-дозорщица глядит;
Какое светлое величье
В природе мертвенной сквозит.
Как будто в поле, мглой объятом,
Для правых подвигов и сил,
Под сребротканым, снежным платом,
Прекрасный витязь опочил.
О, кто ты, родина? Старуха?
Иль властноокая жена?
Для песнотворческого духа
Ты полнозвучна и ясна.
Твои черты январь-волшебник
Туманит вьюгой снеговой,
И схимник-бор читает требник,
Как над умершею тобой.
Но ты вовек неуязвима,
Для смерти яростных зубов,
Как мать, как женщина, любима
Семьей отверженных сынов.
На их любовь в плену угрюмом,
На воли пламенный недуг,
Ты отвечаешь бора шумом,
Мерцаньем звезд да свистом вьюг.
О, изреки: какие боли,
Ярмо какое изнести,
Чтоб в тайниках твоих раздолий
Открылись торные пути?
Чтоб, неизбывная доселе,
Родная сгинула тоска
И легкозвоннее метели,
Слетала песня с языка?
    1911

«В просинь вод загляделися ивы…»
В просинь вод загляделися ивы,
Словно в зеркальцо девка-краса.
Убегают дороги извивы,
Перелесков, лесов пояса.
На деревне грачиные граи,
Бродит сон, волокнится дымок;
У плотины, где мшистые сваи,
Нижет скатную зернь солнопек —
Водянице стожарную кику:
Самоцвет, зарянец, камень-зель.
Стародавнему верен навыку,
Прихожу на поречную мель.
Кличу девушку с русой косою,
С зыбким голосом, с вишеньем щек,
Ивы шепчут: «Сегодня с красою
Поменялся кольцом солнопек,
Подарил ее зарною кикой,
Заголубил в речном терему…»
С рощи тянет смолой, земляникой,
Даль и воды в лазурном дыму.
    1912

«Весна отсияла… Как сладостно больно…»
Весна отсияла… Как сладостно больно,
Душой отрезвяся, любовь схоронить.
Ковыльное поле дремуче-раздольно,
И рдяна заката огнистая нить.
И серые избы с часовней убогой,
Понурые ели, бурьяны и льны
Суровым безвестьем, печалию строгой —
«Навеки», «Прощаю», – как сердце, полны.
О матерь-отчизна, какими тропами
Бездольному сыну укажешь пойти:
Разбойную ль удаль померить с врагами,
Иль робкой былинкой кивать при пути?
Былинка поблекнет, и удаль обманет,
Умчится, как буря, надежды губя, —
Пусть ветром нагорным душа моя станет
Пророческой сказкой баюкать тебя.
Баюкать безмолвье и бури лелеять,
В степи непогожей шуметь ковылем,
На спящие села прохладою веять,
И в окна стучаться дозорным крылом.
    1911

«Вы, белила-румяна мои…»
Вы, белила-румяна мои,
Дорогие, новокупленные,
На меду-вине развоженные,
На бело лицо положенные,
Разгоритесь зарецветом на щеках,
Алым маком на девических устах,
Чтоб пригоже меня, краше не было,
Супротивницам-подруженькам назло.
Уж я выйду на широкую гульбу —
Про свою людям поведаю судьбу:
«Вы не зарьтесь на жар-полымя румян,
Не глядите на парчовый сарафан.
Скоро девушку в полон заполонит
Во пустыне тихозвонный, белый скит».
Скатной ягоде не скрыться при пути —
От любови девке сердце не спасти.
    1909

«Вылез тулуп из чулана…»
Вылез тулуп из чулана
С летних просонок горбат:
«Я у татарского хана
Был из наряда в наряд.
Полы мои из Бухары
Род растягайный ведут,
Пазухи – пламя Сахары
В русскую стужу несут.
Помнит моя подоплека
Желтый Кашмир и Тибет,
В шкуре овечьей Востока
Теплится жертвенный свет.
Мир вам, Ипат и Ненила,
Печь с черномазым горшком!
Плеск звездотечного Нила
В шорохе слышен моем.
Я – лежебок из чулана
В избу зазимки принес…
Нилу, седым океанам
Устье – запечный Христос».
Кто несказанное чает,
Веря в тулупную мглу,
Тот наяву обретает
Индию в красном углу.
    1916 или 1917

«Галка-староверка ходит в черной ряске…»
Галка-староверка ходит в черной ряске,
В лапотках с оборой, в сизой подпояске.
Голубь в однорядке, воробей в сибирке,
Курица ж в салопе – клеваные дырки.
Гусь в дубленой шубе, утке ж на задворках
Щеголять далося в дедовских опорках.
В галочьи потемки, взгромоздясь на жердки,
Спят, нахохлив зобы, курицы-молодки,
Лишь петух-кудесник, запахнувшись в саван,
Числит звездный бисер, чует травный ладан.
На погосте свечкой теплятся гнилушки,
Доплетает леший лапоть на опушке,
Верезжит в осоке проклятый младенчик…
Петел ждет, чтоб зорька нарядилась в венчик.
У зари нарядов тридевять укладок…
На ущербе ночи сон куриный сладок:
Спят монашка-галка, воробей-горошник…
Но едва забрезжит заревой кокошник —
Звездочет крылатый трубит в рог волшебный:
«Пробудитесь, птицы, пробил час хвалебный,
И пернатым брашно, на бугор, на плесо,
Рассыпает солнце золотое просо!»
    1914 или 1915

Голос из народа
Вы – отгул глухой, гремучей,
Обессилевшей волны,
Мы – предутренние тучи,
Зори росные весны.
Ваши помыслы – ненастье,
Дрожь и тени вечеров,
Наши – мерное согласье
Тяжких времени шагов.
Прозревается лишь в книге
Вами мудрости конец, —
В каждом облике и миге
Наш взыскующий Отец.
Ласка Матери-природы
Вас забвеньем не дарит, —
Чародейны наши воды
И огонь многоочит.
За слиянье нет поруки,
Перевал скалист и крут,
Но бесплодно ваши стуки
В лабиринте не замрут.
Мы, как рек подземных струи,
К вам незримо притечем
И в безбрежном поцелуе
Души братские сольем.
    1910

«Есть две страны; одна – Больница…»
Есть две страны; одна – Больница,
Другая – Кладбище, меж них
Печальных сосен вереница,
Угрюмых пихт и верб седых!
Блуждая пасмурной опушкой,
Я обронил свою клюку
И заунывною кукушкой
Стучусь в окно к гробовщику:
«Ку-ку! Откройте двери, люди!»
«Будь проклят, полуночный пес!
Кому ты в глиняном сосуде
Несешь зарю апрельских роз?!
Весна погибла, в космы сосен
Вплетает вьюга седину…»
Но, слыша скрежет ткацких кросен,
Тянусь к зловещему окну.
И вижу: тетушка Могила
Ткет желтый саван, и челнок,
Мелькая птицей чернокрылой,
Рождает ткань, как мерность строк.
В вершинах пляска ветродуев
Под хрип волчицыной трубы.
Читаю нити: «Н. А. Клюев —
Певец олонецкой избы!»
    25 марта 1937 г.

«За лебединой белой долей…»
За лебединой белой долей,
И по-лебяжьему светла,
От васильковых меж и поля
Ты в город каменный пришла.
Гуляешь ночью до рассвета,
А днем усталая сидишь
И перья смятого берета
Иглой неловкою чинишь.
Такая хрупко-испитая
Рассветным кажешься ты днем,
Непостижимая, святая, —
Небес отмечена перстом.
Наедине, при встрече краткой,
Давая совести отчет,
Тебя вплетаю я украдкой
В видений пестрый хоровод.
Панель… Толпа… И вот картина,
Необычайная чета:
В слезах лобзает Магдалина
Стопы пречистые Христа.
Как ты, раскаяньем объята,
Янтарь рассыпала волос, —
И взором любящего брата
Глядит на грешницу Христос.
    1911

«Запечных потемок чурается день…»
Запечных потемок чурается день,
Они сторожат наговорный кистень, —
Зарыл его прадед-повольник в углу,
Приставя дозором монашенку-мглу.
И теплится сказка. Избе лет за двести,
А все не дождется от витязя вести.
Монашка прядет паутины кудель,
Смежает зеницы небесная бель.
Изба засыпает. С узорной божницы
Взирают Микола и сестры Седмицы,
На матице ожила карлиц гурьба,
Топтыгин с козой – избяная резьба.
Глядь, в горенке стол самобранкой накрыт
На лавке разбойника дочка сидит,
На ней пятишовка, из гривен блесня,
Сама же понурей осеннего дня.
Ткачиха-метель напевает в окно:
«На саван повольнику ткися, рядно,
Лежит он в логу, окровавлен чекмень,
Не выведал ворог про чудо-кистень!»
Колотится сердце… Лесная изба
Глядится в столетья, темна, как судьба,
И пестун былин, разоспавшийся дед,
Спросонок бормочет про тутошний свет.
    1913

«Зима изгрызла бок у стога…»
Зима изгрызла бок у стога,
Вспорола скирды, но вдомек
Буренке пегая дорога
И грай нахохленных сорок.
Сороки хохлятся – к капели,
Дорога пега – быть теплу.
Как лещ наживку, ловят ели
Луча янтарную иглу.
И луч бежит в переполохе,
Ныряет в хвои, в зыбь ветвей…
По вечерам коровьи вздохи
Снотворней бабкиных речей:
«К весне пошло, на речке глыбко,
Буренка чует водополь…»
Изба дремлива, словно зыбка,
Где смолкли горести и боль.
Лишь в поставце, как скряга злато,
Теленье числя и удой,
Подойник с кринкою щербатой
Тревожат сумрак избяной.
    1916

«Зурна на зырянской свадьбе…»
Зурна на зырянской свадьбе,
В братине знойный чихирь,
У медведя в хвойной усадьбе
Гомонит кукуший псалтирь:
«Борони, Иван волосатый,
Берестяный семиглаз…»
Туркестан караваном ваты
Посетил глухой Арзамас.
У кобылы первенец – зебу,
На задворках – пальмовый гул.
И от гумен к новому хлебу
Ветерок шафранный пахнул.
Замесит Орина ковригу —
Квашня семнадцатый год…
По малину колдунью-книгу
Залучил корявый Федот.
Быть приплоду нутром в Микулу,
Речью в струны, лицом в зарю…
Всеплеменному внемля гулу,
Я поддонный напев творю.
И ветвятся стихи-кораллы,
Неявленные острова,
Где грядущие Калевалы
Буревые пожнут слова.
Где совьют родимые гнезда
Фламинго и журавли…
Как зерно залягу в борозды
Новобрачной, жадной земли!
    1918 или 1919

«Из подвалов, из темных углов…»
Из подвалов, из темных углов,
От машин и печей огнеглазых
Мы восстали могучей громов,
Чтоб увидеть все небо в алмазах,
Уловить серафимов хвалы,
Причаститься из Спасовой чаши!
Наши юноши – в тучах орлы,
Звезд задумчивей девушки наши.
Город-дьявол копытами бил,
Устрашая нас каменным зевом.
У страдальческих теплых могил
Обручились мы с пламенным гневом.
Гнев повел нас на тюрьмы, дворцы,
Где на правду оковы ковались…
Не забыть, как с детями отцы
И с невестою милый прощались…
Мостовые расскажут о нас,
Камни знают кровавые были…
В золотой, победительный час
Мы сраженных орлов схоронили.
Поле Марсово – красный курган,
Храм победы и крови невинной…
На державу лазоревых стран
Мы помазаны кровью орлиной.
    Конец 1917 г. или начало 1918 г.

«Костра степного взвивы…»
Костра степного взвивы,
Мерцанье высоты,
Бурьяны, даль и нивы —
Россия – это ты!
На мне бойца кольчуга,
И, подвигом горя,
В туман ночного луга
Несу светильник я.
Вас, люди, звери, гады,
Коснется ль вещий крик:
Огонь моей лампады —
Бессмертия родник!
Все глухо. Точит злаки
Степная саранча…
Передо мной во мраке
Колеблется свеча,
Роняет сны-картинки
На скатертчатый стол —
Минувшего поминки,
Грядущего символ.
    1910

Красная песня
Распахнитесь, орлиные крылья,
Бей, набат, и гремите, грома, —
Оборвалися цепи насилья,
И разрушена жизни тюрьма!
Широки черноморские степи,
Буйна Волга, Урал златоруд, —
Сгинь, кровавая плаха и цепи,
Каземат и неправедный суд!
За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой
Идем мы на битву с врагами, —
Довольно им властвовать нами!
На бой, на бой!
Пролетела над Русью жар-птица,
Ярый гнев зажигая в груди…
Богородица наша Землица, —
Вольный хлеб мужику уроди!
Сбылись думы и давние слухи, —
Пробудился народ-Святогор;
Будет мед на домашней краюхе,
И на скатерти ярок узор.
За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой
Идем мы на битву с врагами, —
Довольно им властвовать нами!
На бой, на бой!
Хлеб да соль, Костромич и Волынец,
Олончанин, Москвич, Сибиряк!
Наша Волюшка – божий гостинец —
Человечеству светлый маяк!
От Байкала до теплого Крыма
Расплеснется ржаной океан…
Ослепительней риз серафима
Заревой Святогоров кафтан.
За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой
Идем мы на битву с врагами, —
Довольно им властвовать нами!
На бой, на бой!
Ставьте ж свечи мужицкому Спасу!
Знанье – брат и Наука – сестра,
Лик пшеничный, с брадой солнцевласой —
Воплощенье любви и добра!
Оку Спасову сумрак несносен,
Ненавистен телец золотой;
Китеж-град, ладан Саровских сосен —
Вот наш рай вожделенный, родной.
За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой
Идем мы на битву с врагами, —
Довольно им властвовать нами!
На бой, на бой!
Верьте ж, братья, за черным ненастьем
Блещет солнце – господне окно;
Чашу с кровью – всемирным причастьем
Нам испить до конца суждено.
За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой
Идем мы на битву с врагами, —
Довольно им властвовать нами!
На бой, на бой!
    1918

Лес
Как сладостный орган, десницею небесной
Ты вызван из земли, чтоб бури утишать,
Живым дарить покой, жильцам могилы тесной
Несбыточные сны дыханьем навевать.
Твоих зеленых волн прибой тысячеустный,
Под сводами души рождает смутный звон,
Как будто моряку, тоскующий и грустный,
С родимых берегов доносится поклон.
Как будто в зыбях хвой рыдают серафимы,
И тяжки вздохи их и гул скорбящих крыл,
О том, что Саваоф броней неуязвимой
От хищности людской тебя не оградил.
    1912

«Лесные сумерки – монах…»
Лесные сумерки – монах
За узорочным часословом,
Горят заставки на листах
Сурьмою в золоте багровом.
И богомольно старцы-пни
Внимают звукам часословным…
Заря, задув свои огни,
Тускнеет венчиком иконным.
Лесных погостов старожил,
Я молодею в вечер мая,
Как о судьбе того, кто мил,
Над палой пихтою вздыхая.
Забвенье светлое тебе
В многопридельном хвойном храме,
По мощной жизни, по борьбе,
Лесными ставшая мощами!
Смывает киноварь стволов
Волна финифтяного мрака,
Но строг и вечен часослов
Над котловиною, где рака.
    1915

«Любви начало было летом…»
Любви начало было летом,
Конец – осенним сентябрем.
Ты подошла ко мне с приветом
В наряде девичьи простом.
Вручила красное яичко
Как символ крови и любви:
Не торопись на север, птичка,
Весну на юге обожди!
Синеют дымно перелески,
Настороженны и немы,
За узорочьем занавески
Не видно тающей зимы.
Но сердце чует: есть туманы,
Движенье смутное лесов,
Неотвратимые обманы
Лилово-сизых вечеров.
О, не лети в туманы пташкой!
Года уйдут в седую мглу —
Ты будешь нищею монашкой
Стоять на паперти в углу.
И, может быть, пройду я мимо,
Такой же нищий и худой…
О, дай мне крылья херувима
Лететь незримо за тобой!
Не обойти тебя приветом,
И не раскаяться потом…
Любви начало было летом,
Конец – осенним сентябрем.
    1908

Матрос
Грохочет Балтийское море,
И, пенясь в расщелинах скал,
Как лев, разъярившийся в ссоре,
Рычит набегающий вал.
Со стоном другой, подоспевший,
О каменный бьется уступ,
И лижет в камнях посиневший,
Холодный, безжизненный труп.
Недвижно лицо молодое,
Недвижен гранитный утес…
Замучен за дело святое
Безжалостно юный матрос.
Не в грозном бою с супостатом,
Не в чуждой, далекой земле —
Убит он своим же собратом,
Казнен на родном корабле.
Погиб он в борьбе за свободу,
За правду святую и честь…
Снесите же, волны, народу,
Отчизне последнюю весть.
Снесите родной деревушке
Посмертный, рыдающий стон
И матери, бедной старушке,
От павшего сына – поклон!
Рыдает холодное море,
Молчит неприветная даль,
Темна, как народное горе,
Как русская злая печаль.
Плывет полумесяц багровый
И кровью в пучине дрожит…
О, где же тот мститель суровый,
Который за кровь отомстит?
    1918

«Мне сказали, что ты умерла…»
Гумилевой
Мне сказали, что ты умерла
Заодно с золотым листопадом
И теперь, лучезарно светла,
Правишь горным, неведомым градом.
Я нездешним забыться готов,
Ты всегда баснословной казалась
И багрянцем осенних листов
Не однажды со мной любовалась.
Говорят, что не стало тебя,
Но любви иссякаемы ль струи:
Разве зори – не ласка твоя,
И лучи – не твои поцелуи?
    1913

«Мой край, мое поморье…»
Мой край, мое поморье,
Где песни в глубине!
Твои лядины, взгорья
Дозорены Егорьем
На лебеде-коне!
Твоя судьба – гагара
С Кащеевым яйцом,
С лучиною стожары,
И повитухи-хмары
Склонились над гнездом.
Ты посвети лучиной,
Синебородый дед!
Гнездо шумит осиной,
Ямщицкою кручиной
С метелицей вослед.
За вьюжною кибиткой
Гагар нескор полет…
Тебе бы сад с калиткой
Да опашень враскидку
У лебединых вод.
Боярышней собольей
Привиделся ты мне,
Но в сорок лет до боли
Глядеть в глаза сокольи
Зазорно в тишине.
Приснился ты белицей —
По бровь холстинный плат,
Но Алконостом-птицей
Иль вещею зегзицей
Не кануть в струнный лад.
Остались только взгорья,
Ковыль да синь-туман,
Меж тем как редкоборьем
Над лебедем-Егорьем
Орлит аэроплан.
    1927

«На припеке цветик алый…»
На припеке цветик алый
Обезлиствел и поблек —
Свет-детина разудалый
От зазнобушки далек.
Он взвился бы буйной птицей
Цепи-вороги крепки,
Из темницы до светлицы
Перевалы далеки.
Призапала к милой стежка,
Буреломом залегла.
За окованным окошком —
Колокольная игла.
Все дозоры да запоры,
Каземат – глухой капкан…
Где вы, косы – темны боры,
Заряница – сарафан?
В белоструганой светелке
Кто призарился на вас,
На фату хрущата шелка,
На узорный канифас?
Заручился кто от любы
Скатным клятвенным кольцом:
Волос – зарь, малина – губы,
В цвет черемухи лицом?..
Захолонула утроба,
Кровь, как цепи, тяжела…
Помяни, душа-зазноба,
Друга – сизого орла!
Без ножа ему неволя
Кольца срезала кудрей,
Чтоб раздольней стало поле,
Песня-вихорь удалей.
Чтоб напева ветровова
Не забыл крещеный край…
Не шуми ты, мать-дуброва,
Думу думать не мешай!
    1913

«На часах у стен тюремных…»
На часах у стен тюремных,
У окованных ворот,
Скучно в думах неизбежных
Ночь унылая идет.
Вдалеке волшебный город,
Весь сияющий в огнях,
Здесь же плит гранитных холод
Да засовы на дверях.
Острый месяц в тучах тонет,
Как обломок палаша;
В каждом камне, мнится, стонет
Заключенная душа.
Стонут, бьются души в узах
В безучастной тишине.
Все в рабочих синих блузах,
Земляки по крови мне.
Закипает в сердце глухо
Яд пережитых обид…
Мать родимая старуха,
Мнится, в сумраке стоит,
К ранцу жалостно и тупо
Припадает головой…
Одиночки, как уступы,
Громоздятся надо мной.
Словно глаз лукаво-грубый,
За спиной блестит ружье,
И не знаю я – кому бы
Горе высказать свое.
Жизнь безвинно-молодую
Загубить в расцвете жаль, —
Неотступно песню злую
За спиною шепчет сталь.
Шелестит зловеще дуло:
«Не корись лихой судьбе.
На исходе караула
В сердце выстрели себе
И умри безумно молод,
Тяготенье кончи дней…»
За тюрьмой волшебный город
Светит тысячью огней.
И огни, как бриллианты,
Блесток радужных поток…
Бьют унылые куранты
Череды унылой срок.
    1907

«Не верьте, что бесы крылаты…»
Не верьте, что бесы крылаты, —
У них, как у рыбы, пузырь,
Им любы глухие закаты
И моря полночная ширь.
Они за ладьею акулой,
Прожорливым спрутом, плывут;
Утесов подводные скулы —
Геенскому духу приют.
Есть бесы молчанья, улыбки,
Дверного засова и сна…
В гробу и в младенческой зыбке
Бурлит огневая волна.
В кукушке и в песенке пряхи
Ныряют стада бесенят.
Старушьи, костлявые страхи —
Порука, что близится ад.
О горы, на нас упадите,
Ущелья, окутайте нас!
На тле, на воловьем копыте
Начертан громовый рассказ.
За брашном, за нищенским кусом
Рогатые тени встают…
Кому же воскрылья с убрусом
Закатные ангелы ткут?
    1916

«Не жди зари, она погасла…»
«Не жди зари, она погасла
Как в мавзолейной тишине
Лампада чадная без масла…» —
Могильный демон шепчет мне.
Душа смежает робко крылья,
Недоуменно смущена,
Пред духом мрака и насилья
Мятется трепетно она.
И демон сумрака кровавый
Трубит победу в смертный рог.
Смутился кубок брачной славы,
И пуст украшенный чертог.
Рассвета луч не обагрянит
Вино в бокалах круговых,
Пока из мертвых не восстанет
Гробнице преданный Жених.
Пока же камень не отвален
И стража тело стережет,
Душа безмовие развалин,
Чертога брачного поет.
    1910

«Недозрелую калинушку…»
Недозрелую калинушку
Не ломают и не рвут, —
Недорощена детинушку
Во солдаты не берут.
Придорожну скатну ягоду
Топчут конник, пешеход, —
По двадцатой красной осени
Парня гонят во поход.
Раскудрявьтесь, кудри-вихори,
Брови – черные стрижи,
Ты, размыкушка-гармоника,
Про судину расскажи:
Во незнаемой сторонушке
Красовита ли гульба?
По страде свежит ли прохолодь,
В стужу греет ли изба?
Есть ли улица расхожая,
Девка-зорька, маков цвет,
Али ночка непогожая
Ко сударке застит след?
Ах, размыкушке-гармонике
Поиграть не долог срок!..
Придорожную калинушку
Топчут пеший и ездок.
    1912

Обидин плач
В красовитый летний праздничек,
На раскат-широкой улице,
Будет гульное гуляньице —
Пир – мирское столованьице.
Как у девушек-согревушек
Будут поднизи плетеные,
Сарафаны золоченые,
У дородных добрых молодцов,
Мигачей и залихватчиков,
Перелетных зорких кречетов,
Будут шапки с кистью до уха,
Опояски соловецкие,
Из семи шелков плетеные.
Только я, млада, на гульбище
Выйду в старо-старом рубище,
Нищим лыком опоясана…
Сгомонятся красны девушки,
Белолицые согревушки, —
Как от торопа повального
Отшатятся на сторонушку.
Парни ражие, удалые
За куветы встанут талые,
Притулятся на завалины
Старики, ребята малые —
Диво-дивное увидючи,
Промежду себя толкуючи:
«Чья здесь ведьма захудалая
Ходит, в землю носом клюючи?
Уж не горе ли голодное,
Лихо злое, подколодное,
Забежало частой рощею.
Корбой темною, дремучею,
Через лягу – грязь топучую,
Во селенье домовитое,
На гулянье круговитое?
У нас время недогуляно,
Зелено вино недопито,
Девицы недоцелованы,
Молодцы недолюбованы,
Сладки пряники не съедены,
Серебрушки недоменяны…»
Тут я голосом, как молотом,
Выбью звоны колокольные:
«Не дарите меня золотом,
Только слухайте, крещеные:
Мне не спалось ночкой синею
Перед Спасовой заутреней.
Вышла к озеру по инею,
По росе медвяной, утренней.
Стала озеро выспрашивать,
Оно стало мне рассказывать
Тайну тихую поддонную
Про святую Русь крещеную.
От озерной прибауточки,
Водяной потайной басенки,
Понабережье насупилось,
Пеной-саваном окуталось.
Тучка сизая проплакала —
Зернью горькою прокапала,
Рыба в заводях повытухла,
На лугах трава повызябла…
Я поведаю на гульбище
Праздничанам-залихватчикам,
Что мне виделось в озерышке,
Во глуби на самом донышке.
Из конца в конец я видела
Поле грозное, убойное,
Костяками унавожено.
Как на полюшке кровавоем
Головами мосты мощены,
Из телес реки пропущены,
Близ сердечушка с ружья паля,
О бока пуля пролятыва,
Над глазами искры сыплются…
Оттого в заветный праздничек
На широкое гуляньице
Выйду я, млада, непутною,
Встану вотдаль немогутною,
Как кручинная кручинушка,
Та пугливая осинушка,
Что шумит-поет по осени
Песню жалкую свирельную,
Ронит листья – слезы желтые
На могилу безымянную».
    1908, 1919

Осинушка
Ах, кому судьбинушка
Ворожит беду:
Горькая осинушка
Ронит лист-руду.
Полымем разубрана,
Вся красным-красна,
Может быть, подрублена
Топором она.
Может, червоточина
Гложет сердце ей,
Черная проточина
Въелась меж корней.
Облака по просини
Крутятся в кольцо,
От судины-осени
Вянет деревцо.
Ой, заря-осинушка,
Златоцветный лет,
У тебя детинушка
Разума займет!
Чтобы сны стожарные
В явь оборотить,
Думы – листья зарные —
По ветру пустить.
    1913

Отверженной
Если б ведать судьбину твою,
Не кручинить бы сердца разлукой
И любовь не считать бы свою
За тебя нерушимой порукой.
Не гадалося ставшее мне,
Что, по чувству сестра и подруга,
По своей отдалилась вине
Ты от братьев сурового круга.
Оттого, как под ветром ковыль,
И разлучная песня уныла,
Что тебе побирушки костыль
За измену судьба подарила.
И неведомо: я ли не прав
Или сердце к тому безучастно,
Что, отверженный облик приняв,
Ты, как прежде, нетленно прекрасна?
    1910

Пахарь
Вы на себя плетете петли
И навостряете мечи.
Ищу вотще: меж вами нет ли
Рассвета алчущих в ночи?
На мне убогая сермяга,
Худая обувь на ногах,
Но сколько радости и блага
Сквозит в поруганных чертах.
В мой хлеб мешаете вы пепел,
Отраву горькую в вино,
Но я, как небо, мудро-светел
И неразгадан, как оно.
Вы обошли моря и сушу,
К созвездьям взвили корабли,
И лишь меня – мирскую душу,
Как жалкий сор, пренебрегли.
Работник родины свободной
На ниве жизни и труда,
Могу ль я вас, как терн негодный,
Не вырвать с корнем навсегда?
    1911, 1918

«Печные прибои пьянящи и гулки…»
Печные прибои пьянящи и гулки,
В рассветки, в косматый потемочный час,
Как будто из тонкой серебряной тулки
В ковши звонкогорлые цедится квас.
В полях маета, многорукая жатва,
Соленая жажда и сводный пот.
Квасных переплесков свежительна дратва,
В них раковин влага, кувшинковый мед.
И мнится за печью седое поморье,
Гусиные дали и просырь мереж…
А дед запевает о Храбром Егорье,
Склонив над иглой солодовую плешь.
Неспора починка, и стег неуклюжий,
Да море незримое нудит иглу…
То Индия наша, таинственный ужин,
Звенящий потирами в красном углу.
Печные прибои баюкают сушу,
Смывая обиды и горестей след.
«В раю упокой Поликарпову душу», —
С лучом незабудковым шепчется дед.
    1916 (?)

Плясея
Девка – запевало:
Я вечор, млада, во пиру была,
Хмелен мед пила, сахар кушала,
Во хмелю, млада, похвалялася
Не житьем-бытьем – красной удалью.
Не сосна в бору дрожмя дрогнула,
Топором-пилой насмерть ранена,
Не из невода рыба шалая,
Извиваючись, в омут просится, —
Это я пошла в пляску походом:
Гости-бражники рты разинули,
Домовой завыл – крякнул под полом,
На запечье кот искры выбрызнул:
Вот я —
Плясея —
Вихорь, прах летучий,
Сарафан —
Синь-туман,
Косы – бор дремучий!
Пляс – гром,
Бурелом,
Лешева погудка,
Под косой —
Луговой
Цветик незабудка!
Парень – припевало:
Ой, пляска приворотная,
Любовь – краса залетная,
Чем вчуже вами маяться,
На плахе белолиповой
Срубить бы легче голову!
Не уголь жжет мне пазуху,
Не воск – утроба топится
О камень – тело жаркое,
На пляс – красу орлиную
Разбойный ножик точится!
    1912

Поволжский сказ
Собиралися в ночнину,
Становились в тесный круг.
«Кто старшой, кому по чину
Повести за стругом струг?
Есть Иванко Шестипалый,
Васька Красный, Кудеяр,
Зауголыш, Рямза, Чалый
И Размыкушка-гусляр.
Стать негоже Кудеяру,
Рямзе с Васькой-яруном!»
Порешили: быть гусляру
Струговодом-большаком!
Он доселе тешил братов,
Не застаивал ветрил,
Сызрань, Астрахань, Саратов
В небо полымем пустил.
В епанчу, поверх кольчуги,
Оболок Размыка стан
И повел лихие струги
На слободку – Еруслан.
Плыли долго аль коротко,
Обогнули Жигули,
Еруслановой слободки
Не видали – не нашли.
Закручинились орлята:
Наважденье чем избыть?
Отступною данью-платой
Волге гусли подарить…
Воротилися в станища,
Что ни струг, то сирота,
Буруны разъели днища,
Червоточина – борта.
Объявилась горечь в браге.
Привелось, хоть тяжело,
Понести лихой ватаге
Черносошное тягло.
И доселе по Поволжью
Живы слухи: в ледоход
Самогуды звучной дрожью
Оглашают глуби вод.
Кто проведает – учует
Половодный, вещий сказ,
Тот навеки зажалкует,
Не сведет с пучины глаз.
Для того туман поречий,
Стружный парус, гул валов —
Перекатный рокот сечи,
Удалой повольный зов.
Дрожь осоки – шепот жаркий,
Огневая вспышка струй —
Зарноокой полонянки
Приворотный поцелуй.
    1913

Посв. Гумилевой
Ржавым снегом – листопадом
Пруд и домик замело.
Под луны волшебным взглядом
Ты – как белое крыло.
Там, за садом, мир огромный,
В дымных тучах небосклон,
Здесь серебряные клены,
Чародейный, лунный сон.
По кустам досель кочуя,
Тень балкон заволокла.
Ветер с моря. Бурю чуя,
Крепнут белые крыла.

Прогулка
Двор, как дно огромной бочки,
Как замкнутое кольцо;
За решеткой одиночки
Чье-то бледное лицо.
Темной кофточки полоски,
Как ударов давних след,
И девической прически
В полумраке силуэт.
После памятной прогулки,
Образ светлый и родной,
В келье каменной и гулкой
Буду грезить я тобой.
Вспомню вечер безмятежный,
В бликах радужных балкон
И поющий скрипкой нежной
За оградой граммофон,
Светлокрашеную шлюпку,
Весел мерную молву,
Рядом девушку-голубку —
Белый призрак наяву…
Я все тот же – мощи жаркой
Не сломил тяжелый свод…
Выйди, белая русалка,
К лодке, дремлющей у вод!
Поплывем мы… Сон нелепый!
Двор, как ямы мрачной дно,
За окном глухого склепа
И зловеще и темно.
    1907

Рождество избы
От кудрявых стружек тянет смолью,
Духовит, как улей, белый сруб.
Крепкогрудый плотник тешет колья,
На слова медлителен и скуп.
Тепел паз, захватисты кокоры,
Крутолоб тесовый шоломок.
Будут рябью писаны подзоры,
И лудянкой выпестрен конек.
По стене, как зернь, пройдут зарубки:
Сукрест, лапки, крапица, рядки,
Чтоб избе-молодке в красной щубке
Явь и сонь мерещились – легки.
Крепкогруд строитель-тайновидец,
Перед ним щепа как письмена:
Запоет резная пава с крылец,
Брызнет ярь с наличника окна.
И когда оческами кудели
Над избой взлохматится дымок —
Сказ пойдет о красном древоделе
По лесам, на запад и восток.
    1915 или 1916

Свадебная
Ты, судинушка – чужая сторона,
Что свекровьими попреками красна,
Стань-ка городом, дорогой столбовой,
Краснорядною торговой слободой!
Было б друженьке где волю волевать,
В сарафане-разгуляне щеголять,
Краснорядцев с ума-разума сводить,
Развеселой слобожанкою прослыть,
Перемочь невыносимую тоску —
Подариться нелюбиму муженьку!
Муж повышпилит булавочки с косы,
Не помилует девической красы,
Сгонит с облика белила и сурьму,
Не обрядит в расписную бахрому.
Станет друженька преклонливей травы,
Не услышит человеческой молвы,
Только благовест учует поутру,
Перехожую волынку ввечеру.
    1912

«Солнце Осьмнадцатого года…»
Солнце Осьмнадцатого года,
Не забудь наши песни, дерзновенные кудри!
Славяно-персидская природа
Взрастила злаки и розы в тундре.
Солнце Пламенеющего лета,
Не забудь наши раны и угли-кровинки,
Как старого мира скрипучая карета
Увязла по дышло в могильном суглинке!
Солнце Ослепительного века,
Не забудь Праздника великой коммуны!..
В чертоге и в хижине дровосека
Поют огнеперые Гамаюны.
О шапке Мономаха, о царьградских бармах
Их песня? О Солнце, – скажи!..
В багряном заводе и в красных казармах
Роятся созвучья-стрижи.
Словить бы звенящих в построчные сети,
Бураны из крыльев запрячь в корабли…
Мы – кормчие мира, мы – боги и дети,
В пурпурный Октябрь повернули рули.
Плывем в огнецвет, где багрец и рябина,
Чтоб ран глубину с океанами слить;
Суровая пряха – бессмертных судьбина
Вручает лишь Солнцу горящую нить.
    1918

Старуха
Сын обижает, невестка не слухает,
Хлебным куском да бездельем корит;
Чую – на кладбище колокол ухает,
Ладаном тянет от вешних ракит.
Вышла я в поле, седая, горбатая, —
Нива без прясла, кругом сирота…
Свесила верба сережки мохнатые,
Меда душистей, белее холста.
Верба-невеста, молодка пригожая,
Зеленью-платом не засти зари!
Аль с алоцветной красою не схожа я —
Косы желтее, чем бус янтари.
Ал сарафан с расписной оторочкою,
Белый рукав и плясун-башмачок…
Хворым младенчиком, всхлипнув над кочкою,
Звон оголосил пролесок и лог.
Схожа я с мшистой, заплаканной ивою,
Мне ли крутиться в янтарь-бахрому…
Зой-невидимка узывней, дремливее,
Белые вербы в кадильном дыму.
    1912

«Уже хоронится от слежки…»
Уже хоронится от слежки
Прыскучий заяц… Синь и стыть,
И нечем голые колешки
Березке в изморозь прикрыть.
Лесных прогалин скатеретка
В черничных пятнах, на реке
Горбуньей-девушкою лодка
Грустит и старится в тоске.
Осина смотрит староверкой,
Как четки, листья обронив,
Забыв хомут, пасется Серко
На глади сонных, сжатых нив.
В лесной избе покой часовни —
Труда и светлой скорби след…
Как Ной ковчег, готовит дровни
К веселым заморозкам дед.
И ввечеру, под дождик сыпкий,
Знать, заплутав в пустом бору,
Зайчонок-луч, прокравшись к зыбке,
Заводит с первенцем игру.
    1915

«Хорошо ввечеру при лампадке…»
Хорошо ввечеру при лампадке
Погрустить и поплакать втишок,
Из резной низколобой укладки
Недовязанный вынуть чулок.
Ненаедою-гостем за кружкой
Усадить на лежанку кота
И следить, как лучи над опушкой
Догорают виденьем креста,
Как бредет позад дремлющих гумен,
Оступаясь, лохмотница-мгла…
Все по-старому: дед, как игумен,
Спит лохань и притихла метла.
Лишь чулок – как на отмели верши,
И с котом раздружился клубок.
Есть примета: где милый умерший,
Там пустует кольцо иль чулок,
Там божничные сумерки строже,
Дед безмолвен, провидя судьбу,
Глубже взор и морщины… О Боже —
Завтра год, как родная в гробу!
    1915

«Чтобы медведь пришел к порогу…»
Чтобы медведь пришел к порогу
И щука выплыла на зов,
Словите ворона-тревогу
В тенета солнечных стихов.
Не бойтесь хвойного бесследья,
Целуйтесь с ветром и зарей,
Сундук железного возмездья
Взломав упорною рукой.
Повыньте жалости повязку,
Сорочку белой тишины,
Переступи в льняную сказку
Запечной, отрочьей весны.
Дремля присядьте у печурки —
У материнского сосца
И под баюканье снегурки
Дождитесь вещего конца.
Потянет медом от оконца,
Паучьим лыком и дуплом,
И, весь в паучьих волоконцах,
Топтыгин рявкнет под окном.
А в киноваренном озерке,
Где золотой окуний сказ,
На бессловесный окрик – зорко
Блеснет каурый щучий глаз.
    1917 (?)

Юность
Мой красный галстук так хорош,
Я на гвоздику в нем похож, —
Гвоздика – радостный цветок
Тому, кто старости далек
И у кого на юной шее, —
Весенних яблонь розовее,
Горит малиновый платок,
Гвоздика – яростный цветок!
Мой буйный галстук – стая птиц,
Багряных зябликов, синиц,
Поет с весною заодно,
Что парус вьюг упал на дно,
Во мглу скрипучего баркаса,
Что синь небесного атласа
Не раздерут клыки зарниц.
Мой рдяный галстук – стая птиц!
Пусть ворон каркает в ночи.
Ворчат овражные ключи,
И волк выходит на опушку, —
Козлятами в свою хлевушку
Загнал я песни и лучи…
Пусть в темень ухают сычи!
Любимый мир – суровый дуб
И бора пихтовый тулуп,
Отары, буйволы в сто пуд
В лучах зрачков моих живут;
Моим румянцем под горой
Цветет шиповник молодой,
И крепкогрудая скала
Упорство мышц моих взяла!
Мой галстук с зябликами схож,
Румян от яблонных порош,
От рдяных листьев Октября
И от тебя, моя заря,
Что над родимою страной
Вздымаешь молот золотой!
    1927

«Я молился бы лику заката…»
Я молился бы лику заката,
Темной роще, туману, ручьям,
Да тяжелая дверь каземата
Не пускает к родимым полям —
Наглядеться на бора опушку,
Листопадом, смолой подышать,
Постучаться в лесную избушку,
Где за пряжею старится мать…
Не она ли за пряслом решетки
Ветровою свирелью поет…
Вечер нижет янтарные четки,
Красит золотом треснувший свод.
    1912

«Я пришел к тебе, сыр-дремучий бор…»
Я пришел к тебе, сыр-дремучий бор,
Из-за быстрых рек, из-за дальних гор,
Чтоб у ног твоих, витязь-схимнище,
Подышать лесной древней силищей!
Ты прости, отец, сына нищего,
Песню-золото расточившего,
Не кудрявичем под гуслярный звон
В зелен терем твой постучался он!
Богатырь душой, певник розмыслом,
Раздружился я с древним обликом,
Променял парчу на сермяжину,
Кудри-вихори на плешь-лысину.
Поклонюсь тебе, государь, душой —
Укажи тропу в зелен терем свой!
Там, двенадцать в ряд, братовья сидят —
Самоцветней зорь боевой наряд…
Расскажу я им, баснослов-баян,
Что в родных степях поредел туман,
Что сокрылися гады, филины,
Супротивники пересилены,
Что крещеный люд на завалинах
Словно вешний цвет на прогалинах…
Ах, не в руку сон! Седовласый бор
Чуда-терема сторожит затвор:
На седых щеках слезовая смоль,
Меж бровей-трущоб вещей думы боль.
    1912

«Я – посвященный от народа…»
Я – посвященный от народа,
На мне великая печать,
И на чело свое природа
Мою прияла благодать.
Вот почему на речке-ряби,
В ракитах ветер-Алконост
Поет о Мекке и арабе,
Прозревших лик карельских звезд.
Все племена в едином слиты:
Алжир, оранжевый Бомбей
В кисете дедовском зашиты
До золотых, воскресных дней.
Есть в сивке доброе, слоновье,
И в елях финиковый шум, —
Как гость в зырянское зимовье
Приходит пестрый Эрзерум.
Китай за чайником мурлычет,
Чикаго смотрит чугуном…
Не Ярославна рано кычет
На забороле городском, —
То богоносный дух поэта
Над бурной родиной парит;
Она в громовый плащ одета,
Перековав луну на щит.
Левиафан, Молох с Ваалом —
Ее враги. Смертелен бой.
Но кроток луч над Валаамом,
Целуясь с ладожской волной.
А там, где снежную Печору
Полою застит небосклон,
В окно к тресковому помору
Стучится дед – пурговый сон.
Пусть кладенечные изломы
Врагов, как молния, разят, —
Есть на Руси живые дремы,
Невозмутимый, светлый сад.
Он в вербной слезке, в думе бабьей,
В богоявленье наяву,
И в дудке ветра об арабе,
Прозревшем Звездную Москву.
    1918

Петр Васильевич
Орешин
(1887–1938)

«Вспыхнуло вешнее пламя…»
Вспыхнуло вешнее пламя,
Степи да небо кругом.
Воля, не ты ли над нами
Машешь высоким крылом?
Шире лесные просторы,
Ярче просторы земли.
Новые речи и споры
В поле жнецы повели.
Хижина светом объята,
Радость, как брага, хмельна.
Ходит по розовым хатам
Новая сказка – весна.
Стану сейчас на колени.
– Вольная, слава тебе!
Светлые вешние тени
Ходят по новой избе.
    1917

Дед
В полях по колосьям – колдующий звон,
Поспел, закачался в туманах загон.
Гадает по звездам старуха изба,
На крыше – солома, на окнах – резьба.
За пламенным лесом толпа деревень,
С плетнем обнимается старый плетень.
Мурлычет над речкой усатая мгла,
С седым камышом разговор повела.
В колодец за пойлом полезло ведро.
Горит за погостом жар-птицы крыло.
Горит переметно у дедовых ног,
А хлеб по полям и зернист, и высок.
Жует, как корова, солому серпом
Невидимый дед в терему расписном.
Волосья – лохмотья седых облаков,
Глаза – будто свечки далеких веков.
На третий десяток старуха в гробу:
Поджатые губы и венчик на лбу.
Остался на свете невидимый дед,
В полях недожатых лазоревый свет.
Народу – деревня, а дед за селом
Живет со своим золотым петухом.
А ляжет на стол под божницею дед, —
Погаснет над рожью лазоревый свет.
За меру пшена и моченых краюх
Споет панихиду дружище-петух.
Придет в голубом сарафане весна,
Опять в решете зазвенят семена.
На полке, в божнице – зеленая муть,
Зеленая проседь, – пора отдохнуть:
Под саваном дед безответен и глух,
Без деда зарю кукарекнул петух.
    1917

Деревенский учитель
В селеньях, где шумят колосья
И сохнут избы на буграх,
Идет он рожью, льном и просом,
В простой рубашке и в очках.
Прозрачна даль. Туман не застит
Тропы зеленый поворот.
И он идет, влюбленный в счастье,
В лесные зори и в народ.
Раздвинет пальцами спросонка
Камыш зеленый кое-где.
И отразится бороденка
В заколыхавшейся воде.
Туман упал, но мысли ясны,
Они горят, как зорный куст.
Какой-то парень не напрасно
Снял пред учителем картуз.
И ветер треплет кудри эти
Желтее скошенного льна.
На избы темные в рассвете
Заря упала, как волна.
Напрасно старые судачат,
Не им идти в далекий путь.
Веселым смехом глаз ребячьих
Полна учителева грудь.
В очках, он зарослью исконной
Ведет в грядущие века.
Весной через камыш зеленый
Уйдет из берегов река!
    1918

«Если есть на этом белом свете…»
Если есть на этом белом свете
В небесах негаснущих Господь,
Пусть Он скажет: «Не воюйте, дети,
Вы – моя возлюбленная плоть!
Отдаю вам все мои богатства,
Все, что было и пребудет вновь…
Да святится в жизни вашей братство
И в сердцах – великая любовь!»
Он сказал. А мы из-за богатства
Льем свою бунтующую кровь…
Где ж оно, святое наше братство,
Где ж она, великая любовь!
    [1917]

Женщина
О. М. Орешиной
В каждой песне про тебя поется,
В каждой сказке про тебя молва,
Мир твоими ямками смеется,
Сном твоим струится синева.
Погляжу на вечер незакатный,
На луга, на дальние цветы, —
Мне, как всем вам, ясно и понятно:
Дикой мальвой розовеешь ты.
Если ночью мне тепло и душно,
От жары туманится луна,
Это значит – плоть твоя послушна,
Ты в кого-то нынче влюблена!
Если ночь вдруг росами заплачет,
Холодом повеет на кусты,
Это значит, непременно значит:
Вновь кого-то разлюбила ты!
Ты любовью напоила землю,
Словно медом, словно молоком…
Оттого я каждый день приемлю,
Догораю смирным огоньком!
Если вечер бьет дождем и пеной,
Лес шумит, а степь черным-черна,
Это значит, чьей-то злой изменой
Ты до дна души возмущена.
Но не вечно буря в сердце бьется.
Разве ты любовью не пьяна?
Мир твоими ямками смеется,
Сном твоим струится синева!
    1926

Журавлиная
Соломенная Русь, куда ты?
Какую песню затянуть?
Как журавли, курлычут хаты,
Поднявшись в неизвестный путь.
Я так заслушался, внимая
Тоске протяжной журавлей,
Что не поспел за светлой стаей
И многого не понял в ней.
Соломенная Русь, куда ты?
Погибель – солнечная высь!
Но избы в ранах и заплатах
Над миром звездно вознеслись.
И с каждой пяди мирозданья,
Со всех концов седой земли —
Слыхать, как в розовом тумане
Курлычут наши журавли.
Совсем устали от дозора
Мои зеленые глаза.
Я видел – каменные горы
Огнем ударила гроза.
И что ж? Крестом, как прежде было,
Никто тебя не осенил.
Сама себя земля забыла
Под песню журавлиных крыл.
Ой, Русь соломенная, где ты?
Не видно старых наших сел.
Не подивлюсь, коль дед столетний
Себя запишет в комсомол.
Иные ветры с поля дуют,
Иное шепчут ковыли.
В страну далекую, родную
Шумят крылами журавли!
    1923

Земля родная
Артему Веселому
Незадаром жестоко тоскую,
Заглядевшись на русскую сыть.
Надо выстрадать землю родную
Для того, чтоб ее полюбить.
Пусть она не совсем красовита,
Степь желта, а пригорок уныл, —
Сколько дум в эту землю убито,
Сколько вырыто свежих могил!
Погляжу на восток и на север,
На родные лесные края.
Это ты и в туманы, и в клевер
Затонула, родная земля!
Пусть желтеют расшитые стяги,
Багровеют в просторах степных, —
Незадаром родные сермяги
Головами ложились на них.
Слышу гомон ковыльного юга,
Льется Волга, и плещется Дон.
Вот она, трудовая лачуга,
Черноземный диковинный звон!
Не видать ни начала, ни края.
Лес да поле, да море вдали.
За тебя, знать, недаром, родная,
Мы тяжелую тягу несли!
Каждый холм – золотая могила,
Каждый дол – вековая любовь.
Не загинь, богатырская сила!
Не застынь, богатырская кровь!
В черный день я недаром тоскую,
Стерегу хлебозвонную сыть.
Надо выстрадать землю родную
Для того, чтоб ее полюбить!
    1926

Кровавые следы
Кровавые следы остались на полях.
Следы великого державного разбоя.
Под гнетом виселиц и грозных царских плах
Стонало горько ты, отечество родное.
Изношен по полю батрацкий мой кафтан,
Но гневу нашему нет, кажется, износу.
Горят рубцы глубоких старых ран,
Как будто прямо в грудь вонзил мне ворог косу.
Как будто бы вчера меня под крик и свист
Пороли на скамье по барскому приказу
За то, что молод я, и буен, и речист,
За то, что барину не кланялся ни разу.
Как будто бы вчера наш неуемный поп
На буйное село шел к приставу с доносом.
Клеймом позорным – раб! – клеймили каждый лоб,
И плакался народ набатом безголосым.
Как будто бы вчера по всей родной земле
С улыбкой дьявольской расхаживал Иуда.
Но пала власть царя. И в солнечном селе
Увидел я невиданное чудо.
Свобода полная! Долой нелепый страх!
Но ум встревоженный совсем твердил иное.
Уму все чудятся ряды кровавых плах,
Под палкой и кнутом отечество родное.
    1917

«Кто любит родину…»
Кто любит родину,
Русскую землю с худыми избами,
Чахлое поле,
Градом побитое?
Кто любит пашню,
Соху двужильную, соху-матушку?
Выйдь только в поле
В страдные дни подневольные.
Сила измызгана,
Потом и кровью исходит силушка,
А избы старые,
И по селу ходят нищие.
Вешнее солнце
В светлой сермяге
Плачет над Русью
Каждое утро росой серебряной.
Кто любит родину?
Ветер-бродяга ответил красному:
– Кто плачет осенью
Над нивой скошенной и снова
Под вешним солнцем
В поле – босой и без шапки —
Идет за сохой, —
Он, лапотный, больше всех любит родину!
Ведь кровью и потом
Облил он, кормилец, каждую глыбу
И каждый рыхлый
И теплый ломоть скорбной земли своей!
    1915

Морока
Ты меня задушила снегами,
И туманом упала на грудь.
Опоен беспокойными снами,
Я иду, чтоб в снегах утонуть.
Проняла меня песней унылой,
Красным звоном, присядкой лихой,
Волжским гневом, тайговою силой, —
Вечным призраком ты предо мной.
Обняла Володимиркой пыльной, —
Но с тобой куда хочешь пойду!
И недаром печально застыли,
Как глаза твои, звезды в пруду.
Вдруг в пути замаячат в тумане
Вихорьки придорожных костров.
Так и кажется: гикнут цыгане
И – вприсядку под звон бубенцов.
Пусть летят с кистенями ватаги
Свистом по лесу, – я не боюсь!
Может быть, мне от выпитой браги
С опохмелья мерещится Русь?
    1920

«Обветренное тело…»
Обветренное тело
Осеннего цветка
Поблекло – облетело
И сморщилось слегка.
Товарищи, мы тоже
В просторе ветровом,
Что нам всего дороже
Теряем… и живем!
Жестокие утраты
Мы забываем в час.
Не край ли синеватый
Глядит из наших глаз?
И кто нас разгадает?
Всему свой час и срок.
Недаром увядает
По осени цветок!
    1927

Обедня
Подойду я к озеру студену,
Помолюсь седому в камышах.
Помолюсь на древнюю икону
В голубых над полем облаках.
Затрезвонит озеро обедню,
На камыш налепит вспыхи свеч.
Буду слушать птиц степные бредни,
Птичьи песни помнить и беречь.
Повернусь к заутреннему лесу
И ему поклон отдам земной.
Тростником заплачу я чудесным
Над зеленой в поле целиной.
Лес на пашню голову положит,
Поведет березовой ноздрей.
На долинах с посохом прохожий —
Опояшусь лыковой зарей.
Подниму обветренные длани,
О погибших братьях помолюсь.
Воспою их тяжкие страданья
И твои, моя родная Русь.
Под ремнем опухли в небо плечи,
Под котомкой с новым сбором слой.
На меня, великого предтечу,
Смотрит Русь полей и родников.
Отслужило озеро обедню,
Отзвонили дней колокола.
Над полями выше и победней
Радость наша крылья подняла!
    1917

Письмо с позиций
Если умру я, усну навсегда,
Кто пожалеет?
Может быть, солнце могилу мою
В полдень согреет?
Может быть, ветер в могильных кустах
Ночью заплачет?
Может быть, месяц, как по полю конь,
Мимо проскачет?
Все позабудут! Напрасно себя
Памятью тешим.
Время закроет дороги-пути
Конным и пешим.
Как я любил! Лишь родная моя
Это оценит.
Или и ей, как и всем на земле,
Память изменит?
    1916

Привычка
Любую птаху назову по крику.
Мила мне в селах праздничная сонь.
Люблю послушать песню-горемыку
И свист в два пальца ночью под гармонь.
Глаза мои привыкли к перевалам,
К степной избе, к запаханным буграм,
Где золотая тучка ночевала
И шум зеленый шел по деревням.
Привыкли ноги мять траву и вьюгу,
Месить в дороге столбовую грязь!
Земля родная, черная подруга,
В тебя ложиться буду я, смеясь!
Привыкли руки гладить сивке гриву,
Звенеть косой и нажимать на плуг.
И сладко им обжечься о крапиву,
И отдохнуть в нечаянный досуг.
Не задержусь на этом свете долго,
Пришел я гостем в этот светлый дом.
Да как же я не залюбуюсь Волгой
И не поплачу над родным селом?!
Да что же будет, если я покину
И разлюблю тоску степных берез,
Перед окном осеннюю рябину
И дальний скрип и разговор колес!
    1924

Ржаное солнце
Буду вечно тосковать по дому,
Каждый куст мне памятен и мил.
Белый звон рассыпанных черемух
Навсегда я сердцем полюбил.
Белый цвет невырубленных яблонь
Сыплет снегом мне через плетень.
Много лет душа тряслась и зябла
И хмелела хмелем деревень.
Ты сыграй мне, память, на двухрядке,
Все мы бредим и в бреду идем.
Знойный ветер в хижинном порядке,
Сыплет с крыш соломенным дождем.
Каждый лик суров, как на иконе,
Странник скоро выпросил ночлег.
Но в ржаном далеком перезвоне
Утром сгинет пришлый человек.
Дедов сад плывет за переулок,
Ветви ловят каждую избу.
Много снов черемуха стряхнула
На мою суровую судьбу.
Кровли изб – сугорбость пошехонца,
В этих избах, Русь, заполовей!
Не ржаное ль дедовское солнце
Поднялось над просинью полей?
Солнце – сноп, а под снопом горячим
Звон черемух, странник вдалеке,
И гармонь в веселых пальцах плачет
О простом, о темном мужике.
    1922

С обозом
Загуляли над лесом снега,
Задымила деревня морозом,
И несет снеговая пурга,
Заметая следы, за обозом.
Поседел вороной меренок,
Растрепалась кудлатая грива.
Снежный путь бесконечно далек,
А в душе и темно, и тоскливо.
Без нужды опояшешь ремнем
Меренку дуговатые ноги.
По колено в снегу, и кругом
Не видать ни пути, ни дороги.
До зари хорошо бы домой.
На столе разварная картошка.
– Н-но, воронушка, трогай, родной,
Занесет нас с тобой заворошка!
В поле вихрится ветер-зимач,
За бураном – вечерние зори.
Санный скрип – недоплаканный плач,
Дальний путь – безысходное горе.
    1914

«Свой крестный путь превозмогая…»
Свой крестный путь превозмогая,
Крутой свершая поворот,
К ржаным колосьям Русь святая
Непобедимая идет.
Изба – душистое кадило,
Поля – заиндевелый храм.
Святая Мати через силу
Идет к Исусу по горам.
Глаза – лазоревые реки,
Уста – расцветшие холмы.
Нетленны в русском человеке
Отцов и прадедов псалмы.
Мечта – несказанное Слово,
Душа – нечитанный Псалтырь.
Шумит под колоколом новым
В снегах таежная Сибирь.
Со всех сторон на Русь святую
Бросают петли, но вовек
От Бога в сторону другую
Не мыслил русский человек.
Ни войны, выдумки царевы,
Ни кровь, ни козни тяжких смут, —
В душе народной Божье Слово
И волю Божью не убьют.
    [1917]

Сергей Есенин
Сказка это, чудо ль,
Или это – бред:
Отзвенела удаль
Разудалых лет.
Песня отзвенела
Над родной землей.
Что же ты наделал,
Синеглазый мой?
Отшумело поле,
Пролилась река,
Русское раздолье,
Русская тоска.
Ты играл снегами,
Ты и тут и там
Синими глазами
Улыбался нам.
Кто тебя, кудрявый,
Поманил, позвал?
Пир земной со славой
Ты отпировал.
Было это, нет ли,
Сам не знаю я.
Задушила петля
В роще соловья.
До беды жалею,
Что далеко был
И петлю на шее
Не перекусил!
Кликну, кликну с горя,
А тебя уж нет.
В черном коленкоре
На столе портрет.
Дождичек весенний
Окропил наш сад.
Песенник Есенин,
Синеглазый брат,
Вековая просинь,
Наша сторона…
Если Пушкин – осень,
Ты у нас – весна!
В мыслях потемнело,
Сердце бьет бедой.
Что же ты наделал,
Раскудрявый мой?!
    1926

Стальной соловей
Заря взошла, не вспомнив обо мне, —
Должно быть, я не нужен никому.
Стихи мои о красной стороне —
Костры мои – задохнутся в дыму.
Дулейка милая, кому сейчас
Нужна твоя подонная тоска?
Задушит нас, задушит скоро нас
В полях ржаных железная рука.
Ты скоро перестанешь петь и звать,
А я уйду от пастбищ и от нив.
Стальные соловьи идут встречать
Стальной зари чудовищный разлив.
И все грустней и заунывней звук,
И я хриплю, и часто не пою,
Как будто бы мильон железных рук
Вцепились в глотку певчую мою!
Но грусть моя – безвременная грусть:
Конец пришел, и в поле голубом
Я скоро тож, березовая Русь,
Зальюсь стальным веселым соловьем!
    1922

Страда
Рожь густая недожата,
Осыпается зерно.
Глянешь в небо, через хаты,
Небо в землю влюблено.
Зной палит. В крови ладони.
Рожь, как камень, под серпом.
Руки жнут, а сердце стонет,
Сердце сохнет об одном.
Думы, думы, тяжко с вами,
Серп не держится в руках.
Мил лежит под образами,
Точно колос на полях.
Рожь густая, – не одюжишь
Ни косою, ни серпом.
И поплачешь, и потужишь
Над несвязанным снопом.
    1914

«Строительству не видно берегов…»
Строительству не видно берегов.
На улицах – за рвом глубокий ров.
Кирка, лопата, лом, рабочий крик.
Дымит котел, воняет грузовик.
К Арбату ближе – пестрая толпа
Разглядывает кости, черепа.
Осколки древних, глиняных посуд.
Рабочие кричат: «Чего вам надо тут?»
Спускают трубы. И гудит толпа,
Топча безмолвствующие черепа.
    1931

Тятька
Тятька вернется на зорьке,
Весело будет в избе.
Будет с усмешкою горькой
Он говорить о себе.
Выставит ногу, обрубок,
Жаркому дню напоказ.
В хате березовой любо
Слушать диковинный сказ.
Будет охотно дивиться
Жутким рассказам народ.
Только жены белолицей
Грусти никто не поймет!
    1916

Урожай
Рожь шумит высоким лесом,
Нынче весело полям.
Солнце красное воскресло,
И идет, и светит вам.
Утро синью напоило
Наш ржаной медовый край.
– Выходи, ржаная сила,
Жать богатый урожай!
Синь – косой раздайся шире,
Сытой грудью развернись.
Мы не даром в этом мире
Спелой рожью поднялись.
Не поймать седому долу
Песню красную в полон.
Нива колосом тяжелым
Бьет косцу земной поклон.
Завтра рожь под дружным взмахом
Ляжет в длинные ряды,
И придется сытым птахам
На ночлег лететь в скирды.
Рожь вскипела, зазвонила,
Взволновала сытый край.
– Выходи, ржаная сила,
Жать богатый урожай!
    1918

Элегия
Ив. Касаткину
Скоро, скоро в дальнюю дорогу
Я отправлюсь, радостями жив,
От работы поустав немного,
Ничего с собой не захватив.
Но пока я не покинул края,
Где я прожил тридцать девять лет,
Стойко буду, сторона родная,
О житейский обжигаться бред.
Полюбуюсь на твои равнины,
На разливы полноводных рек.
Все мы в жизни рубимся, как льдины,
И недолог наш рабочий век.
Оттого и хочется до боли
Наворочать кучу всяких дел,
Распахать тоскующее поле,
Чтобы колос веселей звенел.
Сколько дум навеяно холмами
И рядами неприметных изб!
Золотыми в поле журавлями
Мы недаром дружно поднялись.
Жизнь моя поблекнула в опале,
В жгучем ветре вечных голодух.
На крутом житейском перевале
Я устал и медленно потух.
Но до самой до последней пяди
И сейчас уверенно пойду
Новой жизни, новой песни ради
На любую тяжкую беду.
Мне не страшно заседеть годами,
Я люблю веселой жизни звук.
И земли мечтающее знамя
До конца не выроню из рук!
    1926

Александр Васильевич
Ширяевец
(1887–1924)

Аму-Дарья
Лавиной неприглядно-бурой
Бурлит меж низких берегов,
И будто слышен голос хмурый:
– «Я – дочь снегов и ледников!
Все опрокину, все смету я!»
И вот, разрушив ряд плотин,
Вдруг воду желтую, густую,
Стремит по новому пути!
Всегда в борьбе неутомимой,
Всегда тоска созревших сил!
За это в крае нелюбимом
Тебя одну я полюбил!
    1919

Архангельский глас
Щупал девок я, ластился к бабам,
Матершинничал в три этажа.
Повлекут по загробным ухабам,
Чтоб поджарить меня, как стрижа.
Заартачившись у сковородки,
Завоплю я, ругнувшись зело:
– Отпустите – катнуться на лодке
На денек только – в наше село!
Взгромыхает Архангельский глас.
– Не годишься ни в ад ты, ни в рай!
Убирайся-ка, парень, от нас!
Щупай девок, гармонь раздувай!

Атаманова зазноба
Нет утехи, нет спокоя
С той поры, как мой родной
Закатился с голытьбою
К понизовью на разбой…
Где простились, вкруг да окол
Все брожу я у реки…
– Ах, неужто сгибнет сокол
С той ли вражеской руки!
Ночью снится взгляд прощальный,
Клич могутный… стон… пальба,
Да железный звон кандальный,
Да два висельных столба…
И взбегаю на бугры я,
Где разгульник поклялся:
Не метнутся ль заревые
С понизовья паруса?..

Башня Сумбеки
Давно-давно умолк Сумбеки
Великий плач, а ты – цела.
И будешь ты грустить вовеки
О тех, кого пережила.
Не о Сумбеки ли прибоем
Поет весенняя река?
Одна… не скачут с диким воем
На помощь ханские войска…
Лишь ночью жуткой и туманной,
В годину битвы роковой,
Услышишь снова вой гортанный
И плач Сумбеки горевой…
    1916, (?)

Бурлак
Уплыву, как только вспенится
Волга-матушка-река!
У бродяг душа не пленница.
Не дрожит у кошелька!
Любо петь мне песни смелые,
Что поет по Волге голь,
Двинуть весла в гребни белые!
– Эх, зазноба, не неволь!
Уноси быстрей, кормилица,
Наши барки и плоты!
Глядь и ветер принасилится.
Будет меньше маеты…
Не меня ль краса румяная
Манит с берега рукой?..
Да милей мне воля пьяная!
Обручился я с рекой!

«В душном городе нищ я и жалок…»
В душном городе нищ я и жалок,
И тоску одолеть мне невмочь…
Снятся пляски и песни русалок
В колдовскую Купальскую ночь…
– Сам не свой я! Мерещится, снится,
Как аукает Леший в бору,
И огнится, взлетая, Жар-птица,
И разбойничий клад на яру…
Жутко мне… Захирею я скоро…
Не заглянет сюда Лесовик…
– Убежать бы к родному простору,
На зазывный русалочий крик!
    1916, 1918

Волге
Тускнеет твой венец алмазный,
Не зыкнет с посвистом жених…
Все больше пятен нефти грязной —
Плевки Горынычей стальных…
Глядишь, старея и дряхлея,
Как пароходы с ревом прут,
И голубую телогрею
Чернит без устали мазут…
А жениха все нет в дозоре…
Роняет известь едкий прах…
Плывешь ты с жалобою к морю,
Но и оно – в плевках, в гудках…

Гадание
Месяц скатною жемчужиной
Засветился над горой.
– Выйди, званый, выйди, суженый!
Правду, зеркальце, открой!
Крестик снят… Одна я в горнице,
Ставлю свечи у зеркал…
– Кто покажется затворнице:
Стар иль молодец-удал?..
Вот и полночь… Жутко… Слышу я.
Как хохочет, весела,
Нечисть страшная под крышею,
Пляс бесовский завела…
Кто-то тянется и корчится.
Метит лапою обнять…
– Убежала бы, да хочется
О заветном разузнать…
Месяц скатною жемчужиной
Льет узорные лучи.
– Выйди, званый, выйди, суженый!
Сердце, сердце, не стучи!

Глаза
Посмотришь бегло – будто бы как все…
Посмотришь глубже – засосало в омут!
Глаза, глаза!.. И льнешь лучом к росе,
И давит, жжет квадрат холодных комнат.
И кто ж тебе придется по душе?
Калик немало пустишь ты по свету!..
Тону, тону в глазах, как в Иртыше
Тонул Ермак… И нет спасенья, нету…
    17 ноября 1920 г.

«Говорил ты мне, что мало у меня удалых строк…»
Николаю Клюеву
Говорил ты мне, что мало у меня удалых строк:
Удаль в городе пропала, – замотался паренек…
А как девица-царевна, светом ласковых очей,
Душу вывела из плена – стали песни позвончей.
А как только домекнулся: кинуть город мне пора, —
Всколыхнулся, обернулся в удалого гусляра!
    1909–1910 гг.

Грозовое
В гулкие гулы,
Уткою
Солнце нырнуло,
Скрылось пугливо…
Громами вольными
Мерится высь!
Громовые грохоты!
Удалые хохоты!
Грозовая вольница
Громыхает, гонится!
Молнии жуткие
С красной расшивы
Красными кольями
В берег впились!

«День – мордвин, от сусла разомлелый…»
День – мордвин, от сусла разомлелый, —
Снял онучи, зашагал в лесок.
Баловался земляникой спелой,
Горячо глотал березный сок.
Побежал на визги человечьи
К плесу – бабы бултыхались вплавь.
Задышал вдруг огненною печью,
Увидавши медовую явь…
Проглядел, как тихо ночь подкралась,
Наложила ептимью: «Казнись!»
Бил поклоны, а душа металась
К телу бабью, на сверкучий визг…
    16 ноября 1920

«Дышат пьяно лиловые выси…»
Дышат пьяно лиловые выси,
Как всегда, беспечальны…
Месяц четок, как был при Чингисе,
Весь хрустальный.
Громкий выкрик призывно-покорный
С высоты минарета.
Звон дутара тягуче-минорный
Где-то…
    1919, 1924

«Ем сочный виноград янтарно-хризолитовый…»
Ем сочный виноград янтарно-хризолитовый,
А в небе бирюза и мысли бирюзовы…
Чайханщик Ахмеджан с усердною молитвою
Сидит на коврике и бьет поклоны снова…
Проходит девушка…
Из-под чимбета глянули
Глаза лукавые, без робости и страха.
Вот скрылась за углом…
Прощай, прощай!.. Ну, стану ли
Роптать на жизнь, на мудрого Аллаха?..
Смущен мой Ахмеджан, знать, то же за молитвою
Увидел старый плут…
Не прочь пожить он снова!..
…Ем сочный виноград янтарно-хризолитовый,
А в небе бирюза и мысли бирюзовы…
Портрет мой
Орясина солидная! Детина!
Русоволос, скуласт, медведя тяжелей…
Великоросс – что между строчек: финна,
Славян, монголов помесь.
В песнях – соловей…
Боюсь чертей, возню их ухо слышит,
Дышу всем тем, чем Русь издревле дышит.

«Есть ли что чудесней…»
Памяти матери моей
Марии Ермолаевны
Есть ли что чудесней
Жигулей хребтов!
А какие песни
С барок и плотов!
А какие сказы
Ходят с голытьбой!
Услыхал и сразу
Закипел гульбой!
Жемчуг пьяных весел!
Паруса – суда!
Все бы кинул-бросил
И махнул туда —
С озорной волною
В эту синь и ширь!
Добывал бы с бою
Новую Сибирь.
…Пенные осколки
До небес летят…
Матери и Волге
Мой последний взгляд!

«За Русью-молодицей…»
За Русью-молодицей
Бегут два паренька:
– Ну, что же, озорница,
Кому твоя рука?
– Не я ли ражий, бравый,
С червонцами мошна, —
Пойдем со мной направо,
Ей будешь, что княжна!
– Не слушайся буржуя!
Уж я ль не по душе?
Налево! Докажу я —
Быть счастью в шалаше!
…Несутся вперегонку,
За белы руки хвать…
Она смеется звонко:
– Ой, не пора ль отстать!
Скажу я вам без гнева:
– Я путь без вас найду!
Ни вправо и ни влево
Я с вами не пойду!
    Лето 1917 г.

Из зимних картин
Всю ночь, как призрак белый,
Пустившись в дикий пляс,
Метель в полях шумела,
Куда-то вдаль неслась…
И прилетала снова
На крыльях из парчи, —
И был, как стон больного,
Ее напев в ночи…
Всю ночь метель рыдала,
И крылась в сердце жуть, —
И сердце, ноя, знало,
Что счастья не вернуть…
    1910

Из песен о городе
Лишь вечер – дикие напевы
И стон шарманки зазовут
Туда, где крашеные девы,
Торгуясь, тело продают…
…В узорах ярких скинет платье
И, взглядом опытным маня,
Свои продажные объятья
Раскроет с смехом для меня…
И вот безвольному, хмельному,
На миг сожмет мне душу стыд
И унесет меня к былому,
И светом детства озарит…
…Я задрожу от скорби жуткой,
Но говорит твой взгляд: «Я жду!»
И я, с бесмысленною шуткой,
В твои объятья упаду…
    1910

Илья Муромец
Забражничали вешние ветра,
Трубят хвалу забытому Стрибогу.
– Илюшенька, пора бы встать, пора!
Да где ж – сидит. Что плети руки, ноги.
Над Карачаровым метельный вой,
Бьет батогом Оку мороз сердито.
– Вставай, Илюшенька! Вставай, родной!
А ноги будто оловом налиты.
Так просидел он тридцать три годка
Под тихий свет лампад неугасимых.
Деревенела матери тоска, —
Заела сына немочь, подкосила!
– Стук-стук в окно. – Калики! – Заходи!
И вот ввалились нищие бродяги;
Такая мочь из каждой прет груди,
В глазах степная, земляная брага!
Заветным словом одарен Илья,
Заохала родимая сквозь слезы:
Встает сынок, выходит из жилья,
И пожню с займищем расчистил борзо!
Смеются перехожие: вот-вот!
Давно бы так! Чуть-чуть не засмердило!
Дивится Карачаровский народ,
А там и Русь, и свет весь дался диву!
– Илюшенька, остепенись, присядь!
А он с работой днюет и ночует.
И не уймут Илью, и не унять
Вовеки силу земляную!
    Февраль 1924 г.

Кабацкая
Одному-то – утехи да золото,
А другому – сума, лоскуты…
– Кем-то жизнь моя смята, размолота,
Кем-то радости все отняты…
Голоси про «Варяга», гармоника!
Разрыдаюсь, что сам не герой…
Разуважит судьбина покойника
Той сосновой доской гробовой…
Кто помянет бездольного пьяницу,
Что расскажут, споют обо мне?! —
И от думы душа затуманится…
– Утопить бы кручину в вине!
Тем – палаты, утехи и золото,
А тебе – кабаки, беднота!..
– Кем-то сгублена жизнь и размолота, —
Эх, недаром она пропита!
    1913

Казанская татарка
Глаза – агаты. Сколько зноя!
И так стройна, и так смугла!
Есть что-то дикое, степное, —
Не с Тамерланом ли пришла?..
Тебя мольбой и вздохом слезным
Никто б разжалобить не смог,
А вот перед Иваном Грозным
Сама упала бы у ног!
    1915

Картинка
Посевов изумрудные квадраты,
Ряд тополей, талы, карагачи,
Речонка… Запах близкой сердцу мяты
И солнца необычные лучи.
На ишаке старик длиннобородый
Трусит рысцой… Заплатанный халат,
Но выглядит калифом. Ищет броду
Сартенок смуглый, мутным струям рад.
А вдалеке, грядой неровно-длинной,
Вонзились в небо горные вершины.
    1919

Клад
– «Аль весь век носить онучи!
Срам!.. И девки не глядят!»
И пошел он в лес дремучий
Поискать заветный клад.
– «Чай, недаром молвят старцы,
Будто там вон, под бугром,
Цепью скованные лaрцы
С атамановым добром»…
…Заработал тяжким ломом,
Ажно пронял жар и пот…
– Вот не будет бобылем он,
Первым выйдет в хоровод!
Темень… Шорох… Чьи-то зенки,
Словно уголь… Хвост… Рога…
Кто-то ловит за коленки…
Топот, крики: «Ага-га!»
– «Не трусливого десятка!» —
Молвит парень. – «Не спугнуть!»
Но душа уходит в пятки,
И мутит лесная жуть…
Звякнул лом о клад заветный…
Парню дрожь унять невмочь:
– «Будут все теперь приветны!
В жены – старостину дочь!»
«Слава богу!» —
Только это
Молвил, – вырос вновь бугор…
…Прошатался до рассвета —
И в онучах до сих пор…
    1 января 1914 г., 1916 г.

Клич
На кургане, в шапке-зорнице
Стенька встал разгульно-смел,
Молодецкую он вольницу
Кликал, звонницей гудел:
– Гей-эй-эй!..
Собирайся-ка, голь перекатная,
Шалый сброд!
Будут гульбища, подвиги ратные, —
Русь зовет!
Хватай ножи с пистолями!
Гульнем по вольной воле мы!
Не дам народ в обиду я!
Айда тягаться с Кривдою!
– Гей-эй-эй!..
Нет житья от боярства от чванного,
Воевод!
Всех достанет рука атаманова,
Всех уймет!
Не дам народ в обиду я!
Айда тягаться с Кривдою!
Хватай ножи с пистолями!
Гульнем по вольной воле мы!
– Гей-эй-эй!..
Царь не видит, в палатах все тешится,
Спозарань…
А и нам, братцы, время потешиться!
Грянь-ка, рвань!
Хватай ножи с пистолями!
Гульнем по вольной воле мы!
Не дам народ в обиду я!
Айда тягаться с Кривдою!
…Так бросал слова смутьянные
Разин, взявшись за пистоль,
И ватагою буянною
На курган валила голь…
Не леса шумят кудрявые,
То повольники шумят;
Помыкает всей оравою
Колдовской, зовущий взгляд…
Зацвели ладьи узорные!
Песни, посвисты и гул!
Загляделись выси горные
На диковинный загул!
Не с того ли крика шалого
Волга вспенила сильней?..
Любо Стеньку разудалого
Уносить далеко ей!

Магам
О «маги» рифм, изысканных донельзя,
Волхвы с бульваров Питера, Москвы,
Не стoите вы пуговицы Ерьзи
И волоса с Коненковской главы!
К чему плести венки сонетов кислых?..
Разливом книг вливаться в города? —
Цветущий жезл в перчатках ваших высох,
В вас крови нет! – гематоген! – вода!

Масленица
Сергею Городецкому
Взвились кони, пляшут санки —
Мигом смерим все концы!
– Голоси мне в лад, тальянка!
Заливайтесь, бубенцы!
Сколько смеху! Сколько песен!
Ошалело все село!
Снег дорожный месим, месим
Пообгоним всех назло.
Алым цветом пышут девки,
Глянут – звонче я зальюсь…
Да неужто, в кои веки,
Пропадет такая Русь!
Голосистую тальянку
Бросил в ноги…
Шибче! Эх!..
Мчатся кони, пляшут санки,
Свищет ветер, брызжет снег!

Матери
Нас с тобой нужда разъединила,
Злобная, голодная нужда,
Ты свои уж растеряла силы
По пути тяжелого труда,
И с тоской, волнуясь и не веря,
Смотришь в даль, загадочную даль;
С каждым днем обида и потеря,
С каждым днем сильней гнетет печаль.
Молод я, но та же ждет дорога,
Ты прошла, мой темный путь далек…
О блесни ж, заветный огонек,
Слишком было выстрадано много!..
    25 июля 1905 г.

Миссис Бром

Америко-трагедия
I
Муж – король кофейно-чайный,
(Кто не знает мистер Брома!)
Деловит необычайно,
Посему так редко дома…
Миссис (родом из Ташкента)
Все скучает… ищет друга,
И, конечно, ждет момента
Водрузить рога супругу…
II
Жарко летом в Нью-Йорке,
Разъезжаются все янки…
Бромы тоже. На пригорке
Дача грустной туркестанки…
По делам кофейно-чайным
Колесит муж ряд плантаций,
Ищет ярких встреч случайных
Миссис (впору ей стреляться!).
III
И случилось – (все возможно! —
Лишь была бы воля Рока…)
По соседству – гость вельможный,
Магараджа, сын Востока…
Имя… впрочем, важно ль это!
Право, длинное такое…
Суть ведь в том, что он с рассвета
Шлет и розы и левкои…
IV
Магараджа статен, строен,
В драгоценных весь каменьях,
Не один дворец построен
У него в своих селеньях…
Яхты… и аэропланы
(Миссис к ним питала слабость!..)
…И сердечные туманы
Разлетелись… в сердце радость!..
V
По делам кофейно-чайным
Мистер Бром летит в экспрессе,
Магараджа (не случайно!)
С миссис вылез в поднебесье…
Мистер Бром, дымя гаванной,
Шпарит мысленно активы,
Миссис шепчет: «Мой желанный,
Как красиво! Как красиво!»
VI
Гм… да… После дел кофейных
Возвратился Бром на дачу,
Но не видит плеч лилейных,
Ищет, ищет… чуть не плачет!
Где же, где? Глядит в испуге…
– Сто чертей! Но нет смуглянки…
И остался без супруги
Мистер Бром, нью-йоркский янки…
VII
Где кумирни, как громады,
Где идут все к Гангу с жаждой,
По буддийскому обряду
Повенчалась с магараджей
Миссис Бром… – Глаза как угли
У супруга, и суровым
Не бывает… Ездят в джунгли, —
Жизнь не та, что с мистер Бромом!..
VIII
…Мчатся месяцы и годы,
Утекают в море реки…
Снова на сердце невзгоды, —
Ах, нам счастье не навеки!
Миг, и вдруг покажет жальце
Жизнь (об этом знает каждый).
…Грезит миссис о ямайце,
Будет с носом магараджа…
    1918

«Мои стихи певучей изразцов…»
Мои стихи певучей изразцов
Мечетей Самарканда, но зачах я
В лучах чужих!.. – Страна моих отцов,
Несусь к тебе на песенных ладьях я!..
Звенит здесь небо сказкой бирюзы,
Но нету в нем Ильи-пророка грома!..
С пахучим сеном не скрипят возы!..
Не дышит прель Весны и чернозема!
Что в розах мне!.. Пускай цветут шелка
Огнями зорь – не здесь я!.. Не в пустынях!..
Я слышу зов родного василька!..
Я у разливов Волги хмельно-синих!..
    13 декабря 1920 г.

Молодецкий курган

Сказ
Ты жила в скиту замшелом.
Все молилась, ладан жгла.
Он охотником был смелым
Из приволжского села.
Нес он с песней диких уток,
Позабыла, где свеча…
С развеселых прибауток
Стала ярче кумача…
Соловьи в лесу скликались.
Разливался вешний мед…
И ушла ты, не печалясь,
От своих святых ворот
К песням аховым, к шиханам…
Повенчались без венцов…
Стал охотник атаманом,
Кликнул голь со всех концов…
За шелками, за коврами
Для тебя он уплывал…
Как любились вечерами!
Что за песни он певал!
В ночь, над Волгой звездоокой
Разгорался буй-костер,
Днем маячил издалека
Алый бархатный шатер…
Заглянуло к вышке Лихо,
Быль иная зацвела…
Белотелая купчиха
Мила-друга отняла…
Ты дозналась про смутьяну,
И за смертную тоску,
Ночью, сонного с кургана
Опрокинула в реку.
И сама метнулась с кручи
За изменником в простор…
И зовут курган дремучий
Молодецким – с этих пор…

Мордовка
На белой, узорной рубахе
Монет и ужовок не счесть!
Румяна… Вот кинутся свахи!
А косы – одной не заплесть!
А голос – певучий и зычный:
Как выйдешь с подругами петь,
Заслушался б город столичный,
Заслушался б сам Кереметь!..
Пусть зимнее солнце так тускло,
Пусть снежная вьюга пушит, —
Напаришь похмельного сусла
И выпьешь – огонь пробежит!
Ты чтишь и иконы, и мощи,
Обедню, молясь, простоишь…
– Кто ж тянет в священные рощи,
Кому заклинанья творишь?
    1916, (?)

«Моя королева – Русь…»
Моя королева – Русь,
Лесная, речная, степная!
Все сказы ее наизусть
Я знаю, ее лишь не знаю!
Клады заклятые свои
Издревле хранит она строго…
Не знали и деды мои,
Быть может, не выдаст и Богу…
За Птицей чудесной я мчусь,
Запевы я Сирина чую!
Моя королева – Русь!
Ей песни и жизнь отдаю я!
    1920 или 1921 г.

Мужикослов
Памяти матери моей
Марии Ермоловны

I
Космы ночи
Прикрыли село,
А над нивами, над бором
Волхование звездное шло…
Вышний пастырь плелся дозором,
Важеватый,
С янтарь-клюкой,
И пророчил, пророчил, пророчил
Над лохматой
Моей башкой.
II
О полночи
Вскочил, как пьяный,
Замутила тоска-туга,
Будто ловит меня арканом,
Топчет-топчет конем баскак.
Будто вспыхнул, горит домишко,
Бабий рев, рев набатный в селе!
Свищут стрелы. Сестра нагишкой
На татарском лежит седле!
III
Фу ты, леший! Сестренка здеся,
Дом целехонек… что за блажь!
Ходит пастырь с мудреной вестью,
Ставит-ладит златой шалаш…
Ворохнулся младенчик хлипко,
Ткнула соску ему жена;
Поскрипела недолго зыбка,
Тишь да гладь… Петухи… Луна…
IV
Высуну в окно
Несуразную
Рожу,
Надышусь
Сеновалом
И летом,
Авось
Малость
Вздремну-усну…
Нету!
Напирает
Бередит одно
Да то же:
Как жилось,
Что знавала
В свою весну
Чумазая
Русь.
V
Накрывается тучей-схимою
Вышний пастырь, а звезды кудесно
Ярки.
Вот встают они, праотцы, деды,
Отцы мои —
Мужики, мужики, мужики!
Всласть поели немного вы ситного,
Пиво ячное, мед протекли мимо ртов…
За лихое тягло, за судьбу челобитную
Быть вам, быть окол райских кустов!
VI
Тяти! Деды!
Лапотники,
Пахотники,
Чернокостники – смерды!
А кто с альпийских лысин
Свистнул
На весь мир?
Вы!
Вы!
Кто песенных
Жар-птиц метнул по свету?
Вы!
Вы!
Печальники,
Кабальники,
Безвестники,
Смерды…
VII
Тихо… тихо…
А сердце все мечется, мечется,
Все торчу у окна,
Не сплю…
И мерещится:
Не луна —
Салтычиха,
Салтычиха,
Мне бросает на шею петлю!..
VIII
Али Спас никогда не поможет?
Вековечный отмою срам!
На коня! Где булатный ножик?
Ускачу к донским ковылям!
Снеговые пусть плачут хлопья
Над костями, под вьюжный пляс!
Глубже Волги тоска холопья!
Рассчитаюсь, отцы, за вас!
IX
Храпанула пеганка… Чую,
Лезет шатко к ней домовой…
Вышний пастырь вблизи кочует
И глядит на шалашик свой.
Нету схимы, сиянье льется,
Да словес золотых не понять…
Положил клюку у колодца,
Домовой от пеганки – драть.
X
…Мамыньки! Баушки!
Арины Родионовны!
Зацапанные барами —
Блуднями
Для соромной забавушки!
Рано вас сгорбили
Буднями
Черными!
Радости видано много ли?
Не вы ли
Поили
Песнями, сказами ярыми
Пушкиных, Корсаковых, Гоголей!
А самим – оплеухи, пинки,
Синяки
Да могилки незнаемые, убогие!
XI
Распалилась мужицкая дума!
Чу, засеченных смертный крик!
Брызжут искры костра Аввакума,
Слышу Разина грозный зык!
Эй, Ивана Великого вышка,
Разнеси-ка пожарче звон!
Да не я ли Отрепьев Гришка?
Только я не отдал свой трон!
XII
Пьянчуги,
Святые угодники,
Муромцы, Пугачи, Ермаки,
Юродные, буйноголовые —
Други!
Сродники! Сродники!
Бью челом вам я,
Бью челом.
XIII
Крест ли, меч ли возьму – не знаю,
Помолюсь кому – невдомек!
Только в каждом – душа родная!
Каждый с лаской меня берег.
Для чего?
Да не выпрыгни, сердце!
Знаю! Понял! Не блажь, не бред!
Душегубцы и страстотерпцы,
На холопский гляньте рассвет!
XIV
Ой, да скинем, братцы,
Шобоны!
Не иное ль уготовано!
Может, святцы-то
Облыжные:
Да смеяться,
А не плакать нам!
Эвон что на нас накаркали!
Зарудеем, братцы,
Вишнями!
Выходи на загулянье!
На велико пированье!
Подымайся, солнце жаркое!
Зазвони, пляши над крышами!
XV
…Прокричал о заре байку кочет,
Засмеялась она…
На покой
Вышний пастырь идет и пророчит,
Над моей все пророчит башкой.

«На чужбине невеселой…»
На чужбине невеселой
Эти песни я пою.
Через горы, через долы
Вижу родину свою:
Жигули в обновах вешних,
Волга… Улица села…
В церковь, солнышка утешней,
Ты лебедкою плыла…
– Не найти нигде чудесней
Русых кос и синих глаз!
Из-за них Кольцовской песней
Заливался я не раз…
Я ушел… я ждал иного,
Не к сохе влеклась рука…
И уплыл… А ты с крутого
Мне махала бережка…
На сторонке чужедальней
Позабыть тебя не мог…
Снится грустный взгляд прощальный,
Вижу беленький платок…
Что сулит мне воля божья?
Ворочусь ли я назад?
– Пусть к родимому Поволжью
Песни звонкие летят!

«Не надо мной летят стальные птицы…»
Не надо мной летят стальные птицы,
Синиц с Дуная мне прилет милей!
Я наяву, – да это мне не снится! —
Плыву в шелках червленых кораблей!..
– Вокзалов нет!.. Железных хриплых ревов!
Нет паровозов черных! – я не ваш!..
– Есть вешний шум в сияющих дубровах,
Запев Садко, звон богатырских чаш!..

«Не сдержали станичники атаманов зарок…»
Не сдержали станичники атаманов зарок:
Схоронить атаманушку промеж трех ли дорог, —
На Болотной на площади на колу голова, —
Так с повольницей царская расплатилась Москва!
Стихла голь, и не пенится в Жигулях пьяный мед,
Снова Кривда кобенится и с побором идет…
Да зато Стеньки аховый не забудется клик,
Пусть монахи с анафемой, – песней вспомнит мужик!
    Ноябрь 1917 г.

«Никогда старина не загаснет…»
Никогда старина не загаснет:
Слишком русское сердце мое.
Позабуду ли песни на Клязьме!
Как я мчался с тяжелым копьем.
Разгорается удаль Добрыни!
Звяк железный кольчужных колец…
Глядь, я в лавре у древней святыни
Ставлю свечи, тихоня-чернец…
Вечевые прибойные клики!
Ветер Волхова вздул паруса!
То палач я, то нищий-калика,
То с булатом в разбойных лесах…
Не припомню, какого я роду,
Своего я не знаю села…
Ускакал я в бывалые годы,
Старь родная меня занесла.
    1924

«О, сколько их, просящих хлеба…»
О, сколько их, просящих хлеба
На тротуарах, папертях!
Зачем вас осудило небо
Влачиться у нужды в когтях!
Или к молитвам вашим глухо,
Или не видит, как толпой
Ребята, старики, старухи
Стоят с протянутой рукой?!
А тут же рядом блеск богатства,
Веселый говор, сытый смех…
Одним – утонченные яства
И ряд утонченных утех,
Другим – скитание до ночи
Из-за гроша, из-за куска,
Всегда заплаканные очи,
Всегда голодная тоска!..
    1909

«Одному-то сужено – ряса да скиты…»
Одному-то сужено – ряса да скиты,
А другому – бархаты, Жигули да нож.
– Путь – моя дороженька, и куда же ты,
Да в какую сторону парня поведешь?..
Где-то: в дыме ль ладана, о грехах стеня,
В келье я последнюю перейду межу,
Аль на площадь Красную поведут меня
И на плахе голову буйную сложу?..
    ? января 1917

Осеннее
Догорают, червонятся листья опавшие,
Тянет в степи сожженные петь на ветру…
Нынче снилась Аленушка, горько рыдавшая
Во сыром, обнищалом, осеннем бору…
Шелестела дубровушка, словно ласково сетуя,
А она разливалася – ни кровинки в лице…
И всплакнул я во сне над весною отпетою,
О загубленных силах, о близком конце…
    1919, 1922

Палач

Песенный сказ
I
День ласкался, весел и лазорев,
Малым, старым будоражил кровь.
В этот день он по цареву слову
Пять удалых отрубил голов.
Четверо-то были супостаты,
Кровянили все пути на Брынь.
Пятый был веселым, кудреватым,
Не хватался в страхе за вихры.
Не скулил, как те, на комья глины
Не упал, не плакал, не просил…
Вышел к плахе, словно именинник,
Поклонился нищенской Руси:
– Вы простите, сирые и смерды!
Не вините – ради вас я сгиб!
Посытнее, царь-отец, обедай,
Голову возьми на пироги!
Оттолкнул попишку в черной рясе,
Усмехнулся палачу – ему:
– Ну-ка, братец, половчее хрястни! —
И скатился в земляную тьму…
День плескался лаской и лазорью,
Девьи щеки рдели, как кумач.
Веселились и луга, и взгорья,
Но не весел был седой палач.
Ночью месяц заиграл на скатах,
Вспыхнули кресты у Покрова.
А ему все снился кудреватый,
Чудились последние слова.
II
Кажет солнышко
Лицо вешнее,
В зарянице
Купола.
– Что же, женушка,
Не прежняя,
Отчего невесела?
У божницы
Хороводиться
Со свечами али прок?
Брось угодников и угодниц-то,
Государев вспень медок!
Молча женка снеди ставила,
Полнит чашу до краев,
Только вспыхнула черным заревом
От усмешливых этих слов.
– Ну и ладная! Ну и баская!
Слаще пасхи-кулича!
Да почто ж глядишь с опаскою
На хрыча, на палача?
Ой, как вздрогнула! Ой, как грохнулась
На дубовую скамью!
Да вот крикнула, да вот охнула,
Тайну выдала свою…
Ай, проклятье, ай, бездольице!
Что ж угодники молчат!
Ведь как молится! Только молится
Не за старого хрыча —
Палача.
III
В кружале крик —
Гуляет сброд.
Гроза-старик
Запоем пьет.
– Чего жалеть!
К чему добро!
Спускай и медь,
И серебро!
Трень-трень-трень-трень-трень!
Ха-ха-ха! Топ-топ!
А палач, как пень,
Не расхмурит лоб.
Трень-трень-трень-трень-трень!
Языком звони!
– Эй, кафтан надень!
– Ковшик хватани!
Гугнявит дьяк:
– Ах, мать растак!
Винюсь: люблю
Жену твою!
– Что? Ах, ты… —
Бац!
Дрожит изба!
Дьяка за дверь, —
Гугни теперь.
Трень-трень-трень-трень-трень!
Языком звони!
Эй, запрячь кистень,
Ворот расстегни!
Кто там сказал про кровь?..
– Вина!
Да чьи ж глаза
В слюде окна?
С чего знобит,
Мутит мозги?
Чей смех: руби!
– Уйди… сгинь! сгинь!
Трень-трень-трень-трень-трень!
Бряк об стол, как пень.
Трень-трень-трень! Ха-ха!
Долго ль до греха?
IV
Наорались вдосталь певни,
Синим небо залило,
Солнце кинуло молельни,
В гусли загуслярило:
Эй, вставайте, лежебоки!
Выходи, не мешкая!
А не то слетят сороки,
Заклюют усмешкою!
За работу с песней красной,
С думами сокольими,
Чтобы молвить: не напрасно
Жили – своеволили!
V
Брел домой, сгибая плечи,
Муж-запойник в третий день,
Не горят пред Спасом свечи,
Нету женки, нет нигде.
Сапожок сафьянный брошен,
Кольца, серьги на полу.
Только кошка с пухлой рожей
Отсыпается в углу.
– Нет. Ну, ладно же! Достану!
Вздыблю! Не уйти тебе!
Веницейские стаканы
Раззвенелись по избе.
Аксамиты смяты в груду.
– Да куда ж бежать с тоски? —
Перегляды, пересуды,
Чешут бабы языки.
На знакомый полушалок
Харкнул, сапожищем ткнул
И опять, опять в кружало
К балалайкам и вину.
– Эй, пляши, леса и горы!
Нету счета серебру!..
И опять царевны свора
Кличет к делу-топору.
VI
Ой, и мчатся дни-быструхи

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70245682?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.