Рыцарь, красавица, чудовище, шут. Съешь сердце – получишь любовь
Рыцарь, красавица, чудовище, шут. Съешь сердце – получишь любовь
Стелла Фракта
Серийный убийца Сердцеед держит в страхе элитный квартал Балтимора. Помощь в расследовании оказывает психиатр-консультант, между его пациенткой, золотоволосой певицей, и молодым агентом ФБР вспыхивает роковая страсть. Детективу-профайлеру, использующему метод активного воображения, некто оставляет подсказки; молчаливый бодибилдер, живущий по соседству, становится хранителем чужих секретов. Съешь сердце – получишь любовь… Таков заголовок трагедии о драконе, который убивал принцесс и искал друга.
Рыцарь, красавица, чудовище, шут
Съешь сердце – получишь любовь
Стелла Фракта
Все непреходящее есть только символ! И поэты слишком много лгут.
Фридрих Ницше, Так говорил Заратустра
Дизайнер обложки Александра Undead
© Стелла Фракта, 2024
© Александра Undead, дизайн обложки, 2024
ISBN 978-5-0062-0999-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
1. Кукольный домик
[Соединенные Штаты Америки, Балтимор, Резервуар-Хилл]
Очередное высокое крыльцо, кирпичный фасад дома с многоуровневыми квартирами, резная дверь и звонок, издающий типичный, пафосный и раскатистый звук колокола. Они, что, все сговорились? Это уже седьмой, к счастью, последний в списке адрес, по которому был один и тот же сигнал – выходит, местные богачи совсем обделены фантазией и подражают друг другу.
Аллекс вздохнул, охватил взглядом квадраты окон, переступил с ноги на ногу, похлопывая себя по бедру планшетом с прикрепленными к нему листами. Он втайне надеялся, что в квартире никого не окажется – и тогда он, наконец, сделает перерыв на обед… Он был уставший и жутко голодный.
Надо хотя бы посмотреть, кто проживает в кукольном домике… Аллексу требовалась обычно пара секунд, чтобы получить нужную информацию, он умел читать по диагонали, заглядывал в планшет только перед визитом – как правило, уже на подходе. Он импровизировал – потому что знал, что запланированное заранее все равно придется переигрывать.
За дверью послышались шаги, легкие, ритмичные. Его будущая собеседница – какая-то артистка… Аллекс не разбирался ни в фильмах, ни в кинозвездах, ни в певцах, ни в музыкантах, его не интересовала медийная жизнь – а сегодня, как назло, ему попадалась одна высокомерная богема, каждый причудливее предыдущего.
Один из них даже осуждающе косился на пыльные ботинки Аллекса с отбитыми носами, когда тот ступал по антикварному ковру ручной работы… Если персона из списка под номером семь будет такой же зазнайкой – а вероятность этого велика, – он просто… А что сделает? Ему придется расспросить ее – такая работа.
Не так он себе представлял первую рабочую неделю в новом отделе, в новой команде на новом расследовании. Его опять отправили выполнять то, что другие сочли бы занудным делом – а он мог бы приносить реальную пользу!
Дверь отворилась, перед ним предстала высокая молодая женщина, с золотыми волосами, бледным и худощавым фактурным лицом. Аллекс мгновенно вынырнул из омута мыслей, почему-то встрепенулся, и ему показалось, осенний солнечный блик пробежался по стеклам и фасаду, краски стали ярче.
Скорее всего, это эффект от сочетания оттенков – прически и серо-голубой блузки, идеально отутюженной, подходящей под цвет глаз.
Аллекс был наблюдательным, иногда чересчур. Он по привычке впитал весь облик напротив целиком, вгрузил в память каждую деталь, отметил нейтральный макияж в стиле «без макияжа» и едва различимый легкий тон – отчего хозяйка выглядела совсем молодо, – астеническое телосложение с тонкими запястьями, узкие плечи и высокую грудь, выразительные брови и длинные ресницы.
Ресницы совершили взмах, Аллекс еще не успел рта раскрыть, чтобы сообщить о цели своего визита, как золотоволосая артистка произнесла:
– К сожалению, мистера де Лавендера нет дома, но я могу передать ему, что вы приходили.
Аллекс моргнул, покачал головой.
– Мисс Вильгельмина Густавссон? – обратился он к ней. – Агент Аллекс Серрет, ФБР. Мне нужно задать вам несколько вопросов, это не займет много времени.
Аллекс полез в карман, достал и продемонстрировал документы, прижимая планшет к ребрам под мышкой, куртка топорщилась на боку, прикрывая кобуру. На миг по лицу мисс Густавссон словно промелькнула тень, однако оно тут же приняло дружелюбно-нейтральное выражение, такое же, как мгновение назад.
– Можете не беспокоиться, вопросы будут не про вас, а про доктора Лукаса Гаштольда. Он ваш терапевт.
Естественно, мисс Густавссон знала, что Гаштольд ее терапевт… Психотерапевт. Она к нему по два раза в неделю ходит. Аллекс за сегодняшний день привык, что пациенты доктора Гаштольда пугаются жетона, самого упоминания ФБР, не могут определиться, как с ним разговаривать – глядя сверху вниз, как они обычно смотрели бы на невзрачно одетого парня в обшарпанных ботинках, слишком юного, чтобы быть агентом, или снизу вверх, подобострастно, лишь бы Аллекс не пронюхал об их делишках…
До делишек и мелких пакостей богатых клиентов успешных психиатров Аллексу Серрету не было никакого интереса. В центре его внимания были убийцы, особенно серийные, особенно те, что спокойно бродили по улицам Балтимора и совершали очередное жестокое и жуткое злодеяние.
Пока он ходит по квартирам и опрашивает возможных – но маловероятных – свидетелей, его новая команда отправилась на повторный осмотр места последнего преступления, потому что на специального агента Уильяма Гатти снизошло очередное озарение.
– Да, конечно, – отозвалась мисс Густавссон. – Прошу, проходите.
Аллекс переступил порог кукольного домика, последовал внутрь по светлому коридору, вдоль широкого зеркала в золотой раме, предметов интерьера, подходящих по стилю к музею, а не к современной городской квартире… В отражении краем глаза он увидел себя: диссонансное пятно куртки цвета хаки, взлохмаченные каштановые волосы – образ, кажущийся абсолютно не к месту, будто из другой вселенной, очутившийся не по плану в аристократическом гнезде.
– Могу я предложить вам чай, кофе?
Вильгельмина Густавссон, двадцати пяти лет от роду, живет со своим отчимом в шикарной трехэтажной квартире в элитном квартале Маунт-Роял-Террас района Резервуар-Хилл. Она профессиональная певица, никогда не привлекалась ни за какие правонарушения и не участвовала в богемных скандалах, о ней и ее прошлом почти ничего не известно, несмотря на публичность ее персоны. Мисс Густавссон – пациентка Гаштольда уже четыре года, ни разу не пропускала сессии и даже не опаздывала… Последнее Аллекс предположил по портрету, сформированному буквально за несколько секунд наблюдения за золотоволосой артисткой, ему не нужно было прилагать усилия, чтобы подмечать такие мелочи.
Прическа мисс Густавссон – волосок к волоску, золотые пряди до плеч расчесаны и аккуратно уложены волнами; туфли на невысоком каблуке – при ее росте больше шести футов – блестят, как новые, блузка и брюки шиты по индивидуальному заказу, каждая складка легкой ткани как деталь, как штришок на произведении искусства; прямой стан и узкая талия, плавные движения, как у кошки – той, что с большими ушами, поджарым телом, длинными костлявыми ногами и без шерсти…
Мисс Густавссон была намного красивей странной кошки, и Аллекс почему-то таращился на нее и не сразу ответил на вопрос.
– Чай, пожалуйста.
– Черный, зеленый, белый, красный…
Зачем так сложно? Надо было просить кофе – или вообще ничего не просить… Аллекс уже пожалел, что не приступил к делу сразу. Он, вероятно, настолько устал, что потерял бдительность – и повелся на этот несчастный чай.
– Черный. Без лимона, без бергамота, без сахара, без всего, но с горячей водой… Спасибо.
Мисс Густавссон улыбнулась чуть шире, снисходительно и понимающе. Аллекс вздохнул.
Они все еще стояли посреди просторного гостиного зала, с креслами с хитро выгнутыми ножками, мраморной рамкой наличника камина, уютными атрибутами, составляющими кошмар регулярной уборки для клининговой службы.
– Присаживайтесь, – указала молодая женщина в сторону кушетки, пуфа и кофейного столика, – я принесу чай.
«Идиот, – ругал себя мысленно Аллекс, оглядываясь по сторонам, сидя на шелковом сиденье для императорских особ, когда мисс Густавссон скрылась в широком проеме арки, очевидно, в направлении кухни, – лучше бы отказался от всего и начал работать! Она же сейчас только чай будет заваривать полчаса, с церемониалом и паузами!»
Однако золотоволосая артистка, вопреки ожиданиям Аллекса, явилась вскоре, с белоснежным фарфоровым сервизом на серебряном подносе.
– Вы не возражаете, если я начну?
– Нет, конечно, спрашивайте, – спокойно отозвалась собеседница.
Тонкопалые кисти расставляли чашки и блюдца, гость наблюдал. Мисс Густавссон сидела на пуфе прямо и ровно, как по струнке, идеально вписывалась в обстановку, как очередная диковинная вещица; Аллекс же не мог найти удобное положение, перекрестил ступни, затем подогнул ногу, вторая в колене начинала самопроизвольно подрыгивать, выдавая непоседливую натуру.
Они были как порядок и хаос, в одной комнате, объединенные одной задачей – на удачу Аллекса, ненадолго.
– Из кабинета доктора Гаштольда были украдены некоторые его записи, – молвил агент Серрет, – с личными данными пациентов. Все детали я вам сообщить не могу, но важно то, что содержимое этих записей, причины происшествия или личность вора могут быть связаны с расследованием другого, очень серьезного преступления.
– Какого?
Мисс Густавссон придерживала крышку чайника, изящно поднимая носик над чашкой, струйка лилась и звенела, пузырилась растущей лужицей на дне емкости. Ресницы совершили взмах, на Аллекса не отрываясь смотрели серо-голубые глаза.
Коленка перестала дергаться, агент Серрет заговорщически улыбнулся, чуть наклонился к столику, рассматривая бледное фактурное лицо.
– Вы слышали о «Сердцееде»?
О нем все слышали… Те, кто читают газеты, смотрят новости, слушают сплетни – но Аллекс, дабы не сойти с ума от усталости и скуки, впервые за весь день поймал долгожданный шанс развеять напряжение и подурачиться.
Мисс Густавссон изображала невинность, хлопая прекрасными очами – но задала вопрос не из наивности и даже не из праздного любопытства… Это было приглашение на диалог.
– Да, – отозвалась она, золотоволосая голова чуть склонилась набок, и мисс Густавссон вернула чайник на место.
– Значит, вы понимаете, насколько все серьезно, – сказал Аллекс. – Четыре жертвы найдены, а сколько еще может быть…
Вильгельмина Густавссон взяла чашку в руки, гость повторил за ней. После Аллекс задавал той дежурные вопросы – что она делала в день кражи, что в ее конфиденциальных беседах, зафиксированных доктором Гаштольдом, может быть связанного с каннибализмом, женоненавистничеством, ритуальными жертвоприношениями, людьми, которые высказывались или действовали подозрительно или странно…
Аллекс не заметил, как пролетело время, как чай закончился, как закончились вопросы. Мисс Густавссон смотрела на него открыто, отвечала спокойно, улыбалась на его шутки – на обе две – и в финале беседы спросила, много ли заметок психиатра попало в посторонние руки.
Агент Серрет не дал точную цифру, но объяснил, что небольшое количество подтверждает предположение следствия о неслучайности выбранных тетрадей – в кабинете доктора Гаштольда данные нескольких десятков его пациентов, прошлых и нынешних, за многие годы работы. Безусловно, подобно каждому врачу, он шифрует свои записи… Но злоумышленник наверняка знал об этом.
Аллекс поставил чашку на стол, желудок протяжно взвыл возгласом голодной собаки, в повисшей паузе между репликами вой был отчетливо слышен.
– Мне пора, – забавно пуча глаза и улыбаясь, не скрывая казуса, произнес юноша. – Спасибо за помощь, мисс Густавссон.
Он взял планшет под мышку, поднялся с кушетки, молодая женщина последовала его примеру.
Когда Аллекс вышел на крыльцо, уже попрощавшись и отдав визитку – на случай, если Вильгельмина Густавссон что-нибудь вспомнит, – та окликнула его из двери.
– Агент Серрет!
Аллекс обернулся, занес ногу над ступенью, вечерний ветер холодным порывом растрепал копну каштановых волос.
– Может быть, странный вопрос, но… почему люди убивают, намеренно идут на убийство – в ситуациях, когда есть иной выбор?
Ступня агента Серрета вернулась на крыльцо, молодое лицо с россыпью веснушек приняло сначала удивленное, затем задумчивое и даже немного печальное выражение.
Аллекс ответил честно.
– Для некоторых убийство является единственным способом почувствовать контроль – над ситуацией, над человеком, над чем угодно. Причина – всегда отчаяние. Ну и нарушенная логика – когда в картине мира считается совершенно обыкновенным вырвать человеку сердце и сожрать его.
– Спасибо.
– Не за что, – кивнул Аллекс, наблюдая, как дверь медленно затворяется, и золотоволосая голова исчезает в кукольном домике.
Он легко сбежал по лестнице, ветер забирался под распахнутую куртку, желудок по-прежнему урчал и требовал ужина, но на душе почему-то было спокойно и даже радостно.
Среди пустоголовых богачей есть небезнадежные… Мисс Густавссон оказалась вознаграждением за тяжелый день дурацких опросов, косых взглядов и бессмысленной беготни по адресам клиентов доктора Гаштольда.
Жаль, что они вряд ли снова увидятся. «С ней было… – Аллекс пытался подобрать подходящее слово во внутреннем монологе. – Приятно…»
Он прекрасно понимал, что всего лишь посмотрел красивую картинку – как по телевизору, – с идеально гладкими лицами, отутюженными блузками и рубашками под цвет глаз, вкусным чаем и непринужденной беседой. Пора возвращаться в прозаичную реальность – где есть и бедность, и боль, и уродство, и смерть, и убийство.
Аллекс был рад, что не всем следует знать, насколько мир может быть безумным в истреблении себя же самого. Он любил свою работу – и принимал разные ее стороны, от нудного общения со свидетелями до оперативного задержания, с перестрелками и замесом.
2. Глотает, не жуя
[Соединенные Штаты Америки, Куантико, Академия ФБР]
– Он делает это голыми руками, – говорил Аллекс с набитым ртом, указывая на снимки на доске. – Вскрывает грудную клетку охотничьим ножом, снимая грудину, без использования специальных инструментов – не как хирург, а как патологоанатом.
– Как самоучка, – кивнул Уилл. – Он отделяет хрящи и мышцы, чтобы добраться до внутренностей, небрежно, не заботясь об эстетике.
Эстетики в творениях Сердцееда, действительно, было мало. Убийство и надругательство над телом были скорее хаотичным актом, нетерпеливым и грубым, как попало.
– Он не медик и не мясник…
Крошки падали на пол, Аллекс жадно укусил сэндвич, шурша бумагой, прищурился, разглядывая фото, наклонился чуть ближе.
– Он раздобыл методичку по вскрытию трупов и просто взял оттуда то, что нужно, не вдаваясь в детали, – продолжал Уилл. – Ему трудно дается обучение – даже чтение.
– Задержка в развитии?
Специальный агент Уилл Гатти на секунду задумался, поджал губы.
– Скорее синдром дефицита внимания и гиперактивности.
Аллекс хмыкнул, вновь начал жевать. Он не стал говорить, что его неуемность, неспособность усидеть на месте, типичное СДВГ, воспринимали как умственную отсталость или педагогическую запущенность…
– Серрет, каждый раз, когда тебя вижу, ты все время жрешь! – раздалось из-за их спин.
– Я постоянно хочу есть, – пожал тот плечами, не оборачиваясь. – Ничего не могу поделать.
Беверли Круз, криминалист отдела уголовно-следственного анализа, тем временем, приблизилась, каблуки легкой поступи стучали о блестящий пол лаборатории. Женщина встала между Уиллом и Аллексом, скрестила руки на груди, окинула взглядом размещенные на доске изображения.
– Проверься на наличие гельминтов, – усмехнулась она, обращаясь к юноше.
Аллекс засунул остаток сэндвича в рот, смял бумагу намеренно шумно.
– Хоть сейчас могу дать тебе образец на анализ, – промычал он с полным ртом.
– Нет, спасибо, у меня и без твоих фекалий много работы.
Уилл молчал, даже не замечая их взаимные подколы, он был погружен в мысли, в картину преступления, видел от первого лица искореженные женские трупы на обеденных столах, стоял над ними, упираясь коленями по обе стороны от бедер мертвых тел, с перепачканными по локоть в крови руками, ртом, полным склизкой плоти, еще теплой и сладкой.
Если бы у него в желудке что-то было, оно бы попросилось наружу. Как Серрет может равнодушно уплетать обед, когда перед глазами мерзкие снимки? Уилл не мог есть на работе, даже когда находился вне стен лаборатории или офиса, кусок в горло не лез.
Он буквально ощущал скользкую, упругую сердечную мышцу, сползающую вниз по пищеводу, непрожеванную до конца, в спешке, в жадном экстазе, в аффекте.
– Он глотает, не жуя, – будто сам себе под нос пробормотал Уилл.
– У него наверняка проблемы со стулом. Как у Серрета, – согласилась Круз.
– Нормально у меня все со стулом, – скривился Аллекс. – Даже если я буду жрать гвозди…
– У него оральная фиксация. Он не ест, чтобы съесть, он ест, чтобы проглотить, – не слушая их, говорил специальный агент Гатти. – Его будоражит ощущение во рту.
– Какая прелесть.
– У него может быть расстройство пищевого поведения, – предположил Аллекс, бросая обертку от сэндвича в корзину. – Булимия, компульсивное переедание… В запущенной стадии это легко определить по внешнему виду.
– Я узнаю у доктора Гаштольда, – кивнул Уилл. – Тот, кто проник в его кабинет, мог быть его пациентом, знакомым…
Все четыре жертвы Сердцееда были клиентами или членами семьи клиентов Лукаса Гаштольда, психиатра-консультанта, оказывавшего помощь ФБР в некоторых других расследованиях. Этот факт всплыл, лишь когда тот сообщил Уиллу о краже тетрадей с историями болезней, спустя два дня после обнаружения последнего тела. Всех их объединял один район Балтимора, сектор элитных кварталов, все они были молодыми женщинами приятной наружности, с мужьями и детьми.
Всем им зверским образом вскрыли грудь, вырвали сердце, предварительно задушив, возложив бездыханное тело на стол в обеденном зале. Убийца не насиловал их и не производил никаких действий сексуального характера с телами до или после смерти – по крайней мере ни следов спермы, ни других свидетельств манипуляций обнаружено не было.
Сердцеед не оставлял следов. Он настигал женщин дома, когда они возвращались в одиночестве, немного играл с ними, давая повырываться и побегать в панике по квартире, посшибать антикварную мебель, поразбивать вазы и прочие занятные предметы декора. Он был силен физически, крупнее них, он знал свое превосходство и преимущество.
Он ковырялся в телах голыми руками, но убивал в перчатках. Он не хотел касаться их, пока они живы…
Аллекс еще надолго остался в лаборатории, сидел на стуле, уставившись перед собой невидящим взором. Еще недавно юноша воображал, что, вернувшись в группу уголовно-следственного анализа под руководством главы подразделения поведенческих наук Джека Говарда, он будет заниматься расследованием дела Мэрилендского Потрошителя, неуловимого серийного убийцы, по предположению ФБР извлекающего из жертв органы для приготовления в пищу… Новый мясник был ничуть не лучше, но, к счастью следствия, дилетант – Сердцеед еще учился, он набирал силу постепенно. У них будет шанс его поймать – главное быть внимательными к деталям.
Агент Серрет закончил обучение в Академии ФБР в Куантико полтора года назад, но отличился не высоким баллом, а уникальной способностью лезть не в свое дело, попадать в переделки и перечить преподавателям. Даже в период практики он умудрился разворошить муравейник, поднять из архивов давно закрытое дело, доказать нестыковки в результатах расследования и заставить Говарда, ответственного за это, принять меры.
Говард сперва не мог поверить, как курсант, мелкий парень с вечно лохматой головой, веснушками на заостренном носу, активно жестикулирующий, настоящая заноза в заднице, посмел оспаривать экспертизу профессионалов… Но вскоре убедился: Серрет прав.
Ему не выразили благодарность публично, не похвалили – лишь сообщили, что его информация была принята к сведению и подтверждена.
Когда Аллекс получил жетон и документы сотрудника ФБР, Говард позвал его к себе в уголовно-следственный отдел. Серрет был хорош как профайлер, он обращал свою неуемную энергию на пользу, был готов работать без отдыха, увлеченно и страстно. Он был внимателен, как может быть внимателен тот, кто обрабатывает информацию со скоростью света, но при этом рискует растерять контекст. Серрет был упрям как осел, иногда наивен как дитя, его нельзя было запугать наказанием или словом… Он был как танк, что такое дипломатичность он не ведал, при этом белозубая улыбка и природная очаровательность давали привилегию, он мог понравиться любому при желании, даже со своими дурацкими шутками и пантомимами.
После очередного конфликта за пару месяцев агента Аллекса Серрета перевели в отдел критических инцидентов, где его гиперактивности и непробиваемости нашли применение. Он выезжал на захваты и облавы, помогал проводить переговоры с преступниками, лез в гущу событий – конфликты и адреналин были его комфортной средой.
После недавних событий Говард пересмотрел свое отношение к Серрету – ему был нужен свежий взгляд и помощь, его не смущало, что Аллекса прозвали клоуном ФБР, рыцарем-клоуном… Глава подразделения поведенческих наук не прогадал – с появлением Серрета у Уильяма Гатти появился единомышленник.
Угрюмый аутист Гатти, ранее преподаватель Академии ФБР, в данный момент имеющий должность специального агента, не идущий на социальное взаимодействие, но выдающий ошеломительные результаты профайлинга, удивительным образом образовал тандем с юным, шумным и вечно кривляющимся Серретом… Они были настолько разными, что дополняли друг друга. Они мыслили по-разному – и разными путями одновременно приходили к одному выводу.
Они оба были непреклонные и несговорчивые, вцеплялись зубами в дело, которое им поручал Джек Говард. Их обоих поначалу команда воспринимала в штыки…
Неделю назад, когда на место преступления оперативно выехала вся группа, включая начальника, трех криминалистов и Гатти, Говард взял с собой и Серрета. Он предполагал недоумение своих людей, но не настолько…
– Джек! – окликнула его Круз, поднимая голову от стола с распластанным окровавленным месивом. – Что здесь делают рыжие клоуны? У нас своих достаточно.
Поодаль, прикладывая к макушке пару оленьих рогов на подставке, стоял Серрет, увлеченно разглядывающий что-то на высоком стеллаже. Джимми Росс и Брайан Бейли, скрупулезно изучающие пол и окружающее пространство, в недоумении вытаращились на юношу. Уилл Гатти ничего вокруг себя не замечал, он даже не обернулся в сторону, куда указывала Беверли Круз.
Женщина держала вытянутую руку в перчатке до тех пор, пока Говард не отреагировал. Он и забыл про новенького…
– Серрет! – рявкнул он. – Положи на место!
Тот вздрогнул, молодое лицо состроило рожицу, темные глаза блеснули. Он нехотя поставил на стеллаж рога, обошел препятствие, открыто встречая недовольные физиономии своих коллег.
– С сегодняшнего дня агент Аллекс Серрет член нашей команды, никакие возражения не принимаются, вам следует раз и навсегда оставить свои недомолвки, мы работаем на общее благо. Всем ясно?
Круз поджала губы, но коротко и сдержанно кивнула, Бейли и Росс повторили за ней.
– С Круз, Россом и Бейли ты знаком, их я представлять не буду. Специальный агент Уильям Гатти…
Джек Говард вздохнул, он предчувствовал головную боль, на мгновение засомневался, справится ли он, с аутистом и шутом…
– Специальный агент Уильям Гатти! – строго и громко позвал его начальник.
Росс моргнул от неожиданности, блокнот и ручка скрипнули в стиснутых пальцах.
Уилл очнулся, обвел взглядом помещение, остановил взор на Говарде.
– Агент Аллекс Серрет работает с нами, посвятите его в детали как можно скорее, – а затем добавил, обращаясь к юноше, убедившись, что Гатти его слышит: – Держись рядом с Уиллом и следуй за его логикой.
– Да, сэр, – полушутя, полусерьезно отозвался Аллекс, приподнимаясь и опускаясь на носках, заведя руки за спину.
– И не трогай ничего! – шикнула на него Круз.
Аллекс поднял кисти на уровень груди в жесте невиновности, скривил лицо, пуча глаза.
Он не хотел спорить. Он уже следил за Уильямом Гатти и ловил каждое выражение его подвижной мимики, каждый шаг. У профессора Гатти, лектора курса по «злым умам» и психологии серийных убийц, была такая же, как у Аллекса, неоднозначная репутация…
Аллекс помнил его с занятий, тот был, действительно, незаурядным, невероятно умным, но чрезвычайно закрытым, а студенты прозвали Гатти – не иначе как в дополнение к его кошачьей фамилии, в переводе с итальянского означавшей «кошки»[1 - Уильям Гатти в роли профессора школы сомелье на итальянских виноградниках в Бароло – персонаж романа Стеллы Фракта «Кошки не пьют вино».] – угрюмой собакой: за насупленный вид, транслирующий в каждой детали идеологию одиночки.
Профессор Гатти был высокофункциональным аутистом, а его уникальная, феноменальная способность видеть глазами преступника – именуемая методом активного воображения – поражала всех: и тех, кто относился к его таланту с недоверием, и тех, кто намеревался использовать умение в собственных целях, в интересах следствия – как Джек Говард.
Аллекс был такой же зверушкой, самобытной, но полезной. Аллекс верил в экспертность и профессионализм каждого из присутствующих в обеденном зале, ставшем местом преступления Сердцееда. Вспышка фотоаппарата Бейли свистела и перезаряжалась, ручка Росса шуршала по листу блокнота, Круз давала указания, хмурила брови, переступала через кровавые кляксы на полу.
Уилл Гатти не замечал Аллекса до тех пор, пока тот не встал у него за спиной, почти вплотную, чтобы видеть картинку с нужного ракурса, и не озвучил вслух свои мысли.
– Он подает их на стол… Кому?
– Себе, – ответил Уилл после паузы. – Он смотрит на них сам.
– Он эстет? Можно есть на полу, если очень голоден.
Профессор Гатти покосился на юношу, чуть обернулся.
– Можно, – согласился он. – Но он хочет на столе. Так, как было принято у него в семье.
– Но он не ждет семью на ужин?
Уилл прищурился, пытаясь понять, прикалывается ли Аллекс или спрашивает серьезно.
– Ждет… – со вздохом заключил он. – Но не семью.
3. Лучший сотрудник
[Соединенные Штаты Америки, Балтимор, Резервуар-Хилл]
– Что ты возишься? Там еще десяток коробок на складе!
Шуршание и треск картона от лезвия канцелярского ножа, гомон голосов покупателей, плач ревущих детей, писк сканера штрихкодов на кассах… Все как всегда. Чаще его просто не замечают, уже не подгоняют, потому что он делает все как нужно, усвоил скорость, время, ритм, место, рутина стала канвой, в которую можно было вписать что угодно – или оставить беззвучную пустоту.
Дилан даже не повернул головы, когда старший продавец – темнокожая тучная Мириам – окликнула его. Иногда он изображал глухого, иногда немого, а иногда глухонемого… Иногда вставлял в уши наушники – но без музыки, для вида, – чтобы его иной раз никто не отвлекал. Кепку он натягивал почти до переносицы, серые глаза-льдинки лишь изредка царапали посетителей торгового зала: он не оборачивался, стоял лицом к прилавку, спиной к окружающему миру.
С упаковками итальянской пасты было покончено, пачки лежали ровными рядами – но ненадолго… Скоро какой-нибудь покупатель-дегенерат начнет бездумно перебирать их, положит взятый товар не на то место, Дилану будет выговор.
Хуже работа была только у уборщицы, не прекращающей намывать блестящие кафельные полы – от пыли, воды или снега, от рассыпанных кукурузных хлопьев или разбитой бутылки кетчупа. Некоторый кетчуп был похож на кляксы крови, но только некоторый…
Дилан Вермиллион был на доске лучших сотрудников магазина, но у него, единственного из всех, не было фото – лишь указаны имя и должность. Он не любил фотографироваться, руководство не настаивало… Было бы странно думать, что кому-либо, кроме сотрудников, эта доска приносила хоть какую-то пользу. Посетители не обращали внимания ни на доску, ни на работников, ни на ценники, они беспечно устраивали беспорядок в торговом зале, роняли на пол блоки туалетной бумаги, пачки печенья, средство от ржавчины для сантехники… Дилан за ними прибирал.
Какая-то кукла с раздутыми губами катила тележку, набитую продуктами, с яркими пачками мармеладных мишек и торчащим в сторону зеленым хвостом лука-порея, набирала текстовое сообщение в смартфоне, не смотрела под ноги. Дилан отсчитывал секунды до столкновения со случайным препятствием, широкая спина в рабочей куртке была неподвижна, лишь руки совершали механические, однообразные движения.
Он долго учился этой неподвижности, возможно даже, переборщил – и со стороны его мускулистая фигура казалась замершей в кататоническом ступоре статуей.
С противоположного торца прилавка, вслед за глухим ударом послышался вскрик, затем шелест падения пакетов с чипсами, лавинообразный, прерываемый шлепками и грохотом от тщетных попыток удержать водопад товаров.
– Простите! – одновременно выпалили два голоса, мужской, молодой, сипловатый, и женский, манерный, растягивающий гласные.
Они рассмеялись, зашуршали, очевидно, начали собирать с пола продукты. Спустя полминуты хаотичных усилий девица, хихикая, проследовала дальше, изредка бросая заинтересованные взгляды на оставшегося на месте парня, тот отправился в противоположном направлении.
Как только его силуэт оказался в пролете, где Дилан раскладывал коробки с соком, с прежнего места продуктовой катастрофы послышался подозрительный шорох. Парень в зеленой куртке обернулся, выставил ладони вперед, словно заклиная прилавок не обрушиваться, с широко распахнутыми глазами наблюдая, как все опять валится на пол.
– Нет-нет-нет… Пожалуйста, нет! – взмолился он. – Твою мать!
Он зажал руками рот, бледное лицо раскраснелось, из груди вырвался нелепый писк.
Он оглянулся по сторонам, встретился взглядом с молчаливым Диланом, брови сложились домиком.
– Мне жаль! – выпалил он, убирая ладони от лица. – Я пытался!
Дилан сперва хотел обозвать его криворуким идиотом, злобно фыркнул, оставил раскладку и коробки, разворачиваясь в направлении юноши. Грозная шестифутовая фигура направилась к горе упавших пачек, виновник стоял неподвижно, без страха, но с виноватым видом.
Кажется, он единственный, кто за всю историю работы Дилана в этом магазине извинился за погром. Кажется, он единственный, кто вообще Дилану в глаза посмотрел, обратился к нему – а не к безликому типу в рабочей куртке и кепке, который стоит на проходе и мешает пройти.
– Я сейчас все приберу, просто скажите, как их сложить так, чтобы оно больше не падало.
Взъерошенные каштановые волосы лежали беспорядочными локонами, куртка топорщилась, ботинки были с побитыми носами, под мышкой зажат планшет… Темные глаза смотрят открыто и прямо.
– На задние ряды – все, что правильной формы, в плотных упаковках, вперед – воздушное и легкое. Что куда и на какую полку – подписано на ценниках.
Дилан сам не узнал свой голос, твердый, строгий, спокойный. Парень кивнул, белозубый рот улыбнулся.
– Я понял, – сказал он. – Спасибо.
Когда тот наклонился и начал собирать с пола картонные пачки и круглые тубы, читая этикетки, Дилан присоединился к нему.
На самом деле, он не ронял проклятые чипсы, это сделала та овца с тележкой… Мог бы сбежать, свалить вину на нее, просто сделать вид, что он ни при чем. Мог – но не стал.
Вероятно, ему просто нечем заняться поздним вечером буднего дня, и, вероятно, он тут впервые и больше не появится – он не очень походил на отпрыска богатенького папочки, обитающего в квартире-особняке элитного района. Он курьер или волонтер, слишком молод и слишком просто одет, чтобы быть здесь не по работе.
Дилан не сразу заметил кобуру под задравшейся на узкой талии курткой, когда тот присел, и ничем не выдал своего удивления. Значит, ботинки у него такие, потому что он частенько ими вышибает дверь или чей-то дух из преступной головы. Парень полицейский… Так вот откуда комплекс белого рыцаря!
Они закончили быстро, успешно справившись в четыре руки. Дилан молчал, лохматая голова поворачивалась в его сторону всего пару раз, но тоже не произнесла ни слова.
Ну конечно же он смотрит на его шрам! Или не смотрит… Парень смотрел в глаза, губы улыбались, на щеках, покрытых едва заметной рыжеватой щетиной, были ямочки.
Нет, он не смотрит.
– Спасибо, Дилан! Еще раз простите, – произнес рыцарь-полицейский, дружелюбным, обыденным тоном, протянул ладошку для рукопожатия.
Дилан Вермиллион моргнул. Он не сразу понял, откуда он знает его имя, что оно написано на бейдже, это же так просто…
Его рука была в тканевой перчатке, он помедлил, в раздумьях, но все-таки снял ее. Ладонь парня была крепкой и теплой, сильной, не соответствующей его щуплой комплекции.
Он был на полголовы ниже, пусть и хорошо сложен. Внешность обманчива…
– Все в порядке. Вам спасибо, – отозвался Дилан.
Парень сделал шаг в сторону, высокая фигура работника торгового зала отступила, пропуская его дальше.
– Я уже боюсь двигаться и что-то трогать, – хохотнул он.
– Остерегайтесь женщин с тележками, – хмыкнул Дилан с безэмоциональным выражением лица.
Юноша забавно скривил рожу, подмигнул, пошел по ряду вдоль прилавков, на повороте поднял руки вверх в наигранном ужасе, давая дорогу разговаривающему по гарнитуре рассеянному покупателю.
Аллекс в тот вечер купил себе сэндвич в супермаркете недалеко от дома Вильгельмины Густавссон стоимостью в ползарплаты, и он был вовсе не такой вкусный, как из кафетерия на работе. Он пролил горячий кофе себе на джинсы, пока ловил такси, пытаясь на ходу жевать, отпивать из картонного стаканчика, не уронить планшет и одновременно голосовать.
Поистине странный день! Как только он вернулся в комнату общежития при Академии, в двух часах дороги от Балтимора, он упал на кровать и даже не разделся, лишь с трудом стащил ботинки, отбросив их в произвольном направлении.
Он мгновенно провалился в сон без сновидений.
4. Под прикрытием
[Соединенные Штаты Америки, Балтимор, Резервуар-Хилл]
Столы ломились от изысканных яств, пирамидки из бокалов-блюдец с игристым вином искрились в приглушенном свете, блики танцевали на серьгах, колье, брошах и кольцах дам, на запонках и в блестящих от задора глазах господ. Голоса не смолкали, восторженные возгласы с придыханием и притворно сдержанный смех были неотъемлемым звуковым сопровождением званого приема доктора Гаштольда, фоновым лейтмотивом ярмарки тщеславия, на которой собралась чуть ли ни вся богема Балтимора.
Лукас Гаштольд был не только успешным психиатром, стилягой в костюме-тройке, с идеально подобранной фактурой ткани к узору галстука и нагрудного платка, но и бесподобным кулинаром: все без исключения блюда на вечеринке были приготовлены им самим. Каждый гость счел нужным поблагодарить его лично, каждому он приветливо улыбался тонкими губами, лицо-маска при этом оставалась неподвижной, темные глаза смотрели в самую душу подобно рентгену.
– Доктор Гаштольд! – Феб де Лавендер выплыл из толпы, приподнял бокал с золотистым, как его волосы, вином, выражая почтение хозяину вечера. – Признайтесь, вы пленили демона магическим заклинанием, и он трудится для вас на кухне.
– Вы меня раскусили.
Де Лавендер в прошлом году был признан самым молодым меценатом округа, на его деньги кормились Симфонический зал Иосифа Мейерхофа и Лирическая опера, за его спонсорство боролись Балтиморский художественный музей и Художественный музей Уолтерса. Он был хорош собой, умен и обходителен, как безупречная картинка с обложки «Форбс». Идеальной рукой с идеальным маникюром он пригубил вина, улыбнулся идеальными губами на идеально выбритом лице.
– И как вам?
Лукас Гаштольд указал взглядом на бокал в руке собеседника, тот усмехнулся.
– Безалкогольное – ужасно, настоящее наказание для ханжей, доктор Гаштольд, – признался де Лавендер. – Безвкусно.
Последнее слово он особенно выделил, произнес почти шепотом.
– Такова жертва во имя красоты, – многозначно отозвался доктор Гаштольд, удовлетворенный результатом наказания для тех, кто выбрал ненастоящее вино. – Вы хотите жить вечно?
– Я хочу жить долго.
– Понимаю, отцовство накладывает определенную ответственность.
Взор Гаштольда соскользнул с лица мецената вправо, воспитанница де Лавендера, Вильгельмина Густавссон, мгновение спустя приблизилась к ним, оба мужчины синхронно повернулись.
– Доктор Гаштольд, приветствую, – кивнула она. – Чудесный прием, я очень благодарна за приглашение.
Вильгельмина до последнего не хотела идти, но Феб настоял. Каждый раз одно и то же: пустые маски и разговоры, новости, сплетни, пыль в глаза… Она – золотоволосая кукла в картонной коробке, с прозрачной фронтальной стороной, прикрепленная хомутками к задней стенке, и они больно режут запястья и щиколотки, но надо терпеть и не роптать – ибо ей грех жаловаться на свою судьбу.
Пару недель назад она подписала контракт с крупным лейблом, через полтора месяца она солирует с камерным оркестром в местной филармонии, анонсы уже заказаны у топовых агентств, в стриминговых сервисах у нее постоянно растет количество прослушиваний – потому что новый музыкальный клип произвел фурор. На ней платье стоимостью c автомобиль, на языке – вкуснейшие закуски и лучшие мировые вина.
Она солгала Фебу, что тоже пьет безалкогольное – из солидарности… Вильгельмина никогда не пьянела, ее самообладанию и дистанцированию от телесности мог позавидовать любой хладнокровный психопат, а умению ублажить – любая гейша.
– Мы как раз говорили о цене вечной жизни и молодости, – сказал де Лавендер, зеленые глаза смотрели на девушку. – Я хочу застать день, когда Вильгельмина будет на сцене Бродвея, и ей будет лет так пятьдесят!
– Мисс Густавссон будет на сцене Бродвея намного раньше, – улыбнулся Гаштольд одними губами.
– Конечно, – рука де Лавендера легла на спину, между лопаток, воспитаннице, задержалась на несколько секунд. – Когда ей будет пятьдесят, она будет ходить туда, как к себе домой.
Феба не волновало, что думает Вильгельмина по этому поводу – а для нее Бродвей виделся слишком коммерциализированным, слишком массовым, пусть и масштабным и громким. Вильгельмине больше по душе были классические постановки, оперные и театральные, а не современные мюзиклы – она с большим удовольствием работала бы в парижской опере или Ла Скала, но она вовсе отвыкла от академического вокала, ее исполнение в эстрадной манере было более востребовано.
Чуть позже хозяин вечера оставил их, чтобы совершить очередной обход по залу, де Лавендера увлекли беседой, и он исчез из поля зрения, а Вильгельмина Густавссон была предоставлена самой себе. Блюда, действительно, бесподобны, доктор Гаштольд прекрасно знает, что делает… Бокал вина был второй по счету, взгляд серо-голубых глаз рассеянно скользил по пространству, пока не зацепился за смутно знакомый образ, как из позабытого сна – каштановую макушку и щуплый, поджарый силуэт.
Вильгельмина моргнула, поднесла к носу бокал, но так и не сделала глоток. Сквозь столпотворение гостей в противоположной стороне гостиной доктора Гаштольда она видела агента Серрета – точнее, его затылок, спину в белой рубашке и подтяжках, узкую талию, упругую задницу в облегающих черных штанах. В руках юноши – поднос с бокалами, на физиономии – белозубая улыбка.
Вильгельмина снова моргнула.
Когда Серрет развернулся вокруг своей оси, позволяя проходящей мимо паре взять подаваемые напитки, мисс Густавссон уже сменила дислокацию, оставив недопитый напиток на столике с закусками, двигалась плавно вдоль стены с картинами в темных рамах, крыла фортепьяно, скрипачей, альтиста и виолончелиста, играющих струнный квартет Бетховена номер три.
Лица сменяли друг друга как в калейдоскопе, сквозь гомон голосов и музыку нельзя было различить ничего, если не приближаться вплотную. Участь официанта была незавидная – приходилось постоянно передвигаться по залам… Тонкопалая рука в сверкающих браслетах потянулась к подносу и забрала бокал, Аллекс на автоматизме кивнул и улыбнулся, его взгляд встретился с взглядом золотоволосой молодой женщины.
Улыбка агента Серрета стала шире, темные глаза распахнулись от удивления. Та самая артистка, пациентка доктора Гаштольда, тоже его узнала – и смотрела внимательно и прямо.
Аллексу почему-то стало волнительно, галстук-бабочка сдавила горло.
– Добрый вечер! – молвил он.
– Добрый вечер, – отозвалась мисс Густавссон и взмахнула длинными ресницами.
Волосы агента Серрета были аккуратно расчесаны, волнистые локоны чуть блестели от средства укладки, падали на высокий лоб, лицо с россыпью веснушек было гладко выбрито, на левой щеке ближе к уху алела едва заметная полоска от свежего пореза. Без бесформенной куртки и мешковатых джинсов он выглядел иначе, его выдавал лишь дерзкий взгляд и прежняя непоседливость.
– Я думал, с вашей профессией не остается свободного времени на подработки в кейтеринге, – сказала Вильгельмина.
Она все прекрасно поняла – агент Серрет здесь под прикрытием. Его бы вряд ли кто-то узнал в образе холеного официанта… На этот раз ботинки были другие, черные, сияющие от воска и щетки.
– Я умею совмещать, – улыбнулся юноша. – Но за сегодняшнюю смену мне не заплатят.
Мисс Густавссон сделала глоток, посторонилась, когда мимо проплыли гости, но и не думала уходить. Аллекс сканировал взглядом толпу, но потом возвращал взор на артистку, та лишь изредка поглядывала на него, стоя вполоборота.
Они оба были шпионами: Серрет под личиной обслуживающего персонала, а Вильгельмина в несвойственном ей любопытстве и желании это любопытство скрыть. Феб крайне ревностно относился к любому ее неформальному общению, даже к вечериночному обмену репликами, на людях оставался вежлив и учтив, но дома высказывал претензии.
Когда де Лавендер узнал, что в его отсутствие Вильгельмина беседовала с агентом ФБР, он буквально вышел из себя.
«В следующий раз сначала советуйся со мной, моя дорогая Вильгельмина, – осуждающе поджимал губы Феб. – Ты же знаешь, что каждое слово, сказанное твоим замечательным ртом, может быть использовано против тебя…»
Он имел в виду, «против нас». Феб всегда думал только о себе.
Как оставаться привлекательным атрибутом нарцисса, предметом роскоши, которым он хвастается перед всеми, и при этом не вызвать гнев и подозрение? Вильгельмина пользовалась отсутствием Феба во время командировок, на работе без надзора чувствовала себя комфортно и свободно, выучила все способы выполнить требуемые от нее обязательства, и при этом сохранить время на что-то личное.
Времени было не так много… Но оно было. Терапия, наконец, давала свои плоды – и Вильгельмина становилась все смелее и увереннее.
– Есть новости по делу страшного злодея?
Нет, она определенно не хочет уходить… Аллекс улыбнулся, на щеках появились ямочки, он кивнул очередному гостю, на подносе оставалось всего несколько бокалов.
– К сожалению, – покачал он головой с театральным вздохом, – этого я вам сказать не могу.
– Понимаю, – отозвалась мисс Густавссон.
– Но я могу сказать что-нибудь другое, – спохватился агент Серрет. – Например, – он снова растянул губы и тряхнул волосами, – о том, что у вас в бокале.
Вильгельмина знала, что у нее в бокале – она пила эльзасский рислинг, – но природная любознательность взяла свое. Она опустошила бокал на глазах у Серрета, покрутила им, держа за ножку, как дирижер палочкой.
– Да, расскажите.
Феба не было поблизости, пока можно продолжать… Вильгельмина взяла новый напиток, но не стала пить. Кажется, она чересчур много смотрит на собеседника, чересчур открыто, не может не замечать четкие линии скул, рисунок ушной раковины, мягкие каштановые локоны, упругими полукольцами изгибающиеся у шеи.
– Это рислинг из Эльзаса, немецкий стиль с французского виноградника класса Гран Крю, – говорил Аллекс, а мисс Густавссон смотрела на него внимательно поверх поднесенного к носу бокала, даже серо-голубые глаза не мигали – как у инопланетной кошки. – Забавно, что производитель не признает классификацию виноградников и даже не помещает этот почетный факт на этикетку…
Вильгельмина ощущала не ароматику вина, а парфюмерную композицию дешевого геля для душа, которым пользовался агент Серрет. Дезодорант был без отдушки, как и в прошлый раз их встречи, а то, что она сперва приняла за средство для укладки, оказалось просто водой, которой тот смочил волосы, заставив пряди сложиться волнами.
– Знания о винах тоже обязательны для агента?
Мисс Густавссон чуть прищурилась, лукаво улыбнулась. Аллекс пожал плечом, поднос накренился, он тут же спохватился и ловко выровнял его, очаровательно изобразил изумление и испуг.
– Нет, не обязательны. Я просто работал барменом, пока учился в Академии, мне пришлось знать.
Так вот почему дезодорант без отдушки – привычка! В барах и ресторанах официантам и остальному персоналу нельзя пользоваться ни духами, ни другими сильно ароматизированными средствами.
Вильгельмина кивнула. Агент Серрет вовсе не так прост! Пока она выдумывала, что бы еще такое спросить, чтобы заполнить повисшую паузу, на горизонте мелькнул силуэт де Лавендера.
– Не буду вас больше отвлекать, агент Серрет, – промолвила мисс Густавссон, отступая, огибая юношу по периферии. – Была рада поговорить с вами. До свидания.
– Я тоже, – ответил Аллекс, – был рад, до свидания, мисс Густавссон.
Золотоволосая артистка, как загадочная сирена, вскоре затерялась в толпе, агент Серрет выдохнул, сдувая волосы со лба, на пару секунд замерев в раздумьях.
Когда он отправился на кухню за новой партией бокалов, он увидел мисс Густавссон в компании с золотоволосым мужчиной, очень похожим на нее внешне, но только с более правильными чертами лица. Гордая осанка, взгляд сверху вниз, ироничная, но холодная усмешка на губах…
Рука мужчины скользнула по лопаткам мисс Густавссон неуловимым движением – в глубоком вырезе платья на спине, – и если бы Аллекс в тот момент на них пристально не таращился, даже он бы не заметил, что означало это прикосновение. Мисс Густавссон поднимает на него глаза, хлопает ресницами, робко улыбается…
Аллекс почему-то считал, что Феб де Лавендер, ее отчим, намного старше – этому франту было от силы тридцать пять.
Или он ей не отчим, а опекун, покровитель… Кто их разберет, этих чудаков высшего общества, и что у них на уме? Выходит, ее беседа с Аллексом была лишь развлечением, от скуки, пресытившись пустым трепом с гостями, она решила поболтать с переодетым в официанта агентом ФБР.
А чего он хотел? Все смотрят сквозь него, он всего лишь кукла в белой рубашке с черной бабочкой, в тесных штанах. В костюме, который накануне ему принес Уилл, было невероятно душно и непривычно, он ощущал себя мальчишкой из бойз-бенда.
Идея отправить Серрета на прием к доктору Гаштольду принадлежала Говарду… Клоуну – маскарады, Аллекс не возражал. Он был готов поспорить, доктор Гаштольд тоже был в курсе происходящего, Гатти консультировался с ним по поводу деталей расследования, и всего раз агент Серрет общался с ним лично.
Впечатление сложилось неоднозначное, от Лукаса Гаштольда у него был мороз по коже, и если бы он был животным, у него бы шерсть вставала дыбом. Психиатр был умен, тактичен, остроумен – в своих странных шутках, которые были смешны ему одному, – но как будто бы пустым внутри.
Аллексу были слишком знакомы эти ассоциации, слишком неприятны… Но он не стал ничего говорить ни Уиллу Гатти, ни кому-либо еще. Его отношения с отцом – его лично дело, приводить их как аргумент в своих подозрениях о неискренности доктора Гаштольда было бы абсурдным.
Доктор Гаштольд, к примеру, с теплотой глядел на Гатти – это несвойственно нарциссам. Уилл, как всегда, закрывшись от любых внешних стимулов, будто не замечал взгляда темных глаз, вкрадчивого мягкого тембра, чуть склоненной головы, настроенного только на него одного приемника… Доктор Гаштольд не нарцисс и не психопат, не серийный убийца – он просто сам себе на уме, как и все одаренные и талантливые люди… Это просто Аллексу везде начинают мерещиться монстры и демоны, жрущие представителей рода человеческого, он просто устал.
Может ли быть Сердцеедом, допустим, де Лавендер? А мисс Густавссон – может быть потенциальной жертвой?
Де Лавендер слишком субтильный на вид, он не подходил под портрет атлетичного убийцы… А мисс Густавссон, пусть и светская дива, но выделяется из всей публики званого ужина. Она слишком… живая для этих ходячих мертвецов в шелковых костюмах, масках социального грима на лицах, бриллиантах и пафосных речах.
Или Аллексу кажется… Что мисс Густавссон тут тогда делает, если она не такая, как они?
Нет, ему определенно следует отдохнуть – но, скорее всего, это удастся сделать не скоро.
5. Накормить друга
[Соединенные Штаты Америки, Балтимор, Резервуар-Хилл]
В девять утра Уилл Гатти позвонил в дверь дома доктора Гаштольда, громкий, растянутый резонансом колокол разнесся в холле по противоположную сторону створки. От морозного воздуха Уилл поежился, прикрывая нос воротом куртки, широко зевнул, облачко пара вырвалось из открытого рта.
Лукас Гаштольд, отворивший дверь, застал специального агента Гатти стоящим на пороге с перекошенным лицом, с распахнутой пастью лохматого пса.
– Здравствуй, Уилл!
– Доброе утро, доктор Гаштольд, – отозвался Уилл после паузы на смыкание губ, короткого контакта взглядов.
– Прошу, проходи.
Уилл Гатти всего несколько раз был в гостях у доктора Гаштольда, чаще их встречи проходили в офисе, на работе, на местах преступлений, в кабинете психиатра, в двух кварталах отсюда, или Гаштольд навещал Уилла в пригороде Вьенны. Жилище Гаштольда производило противоречивое впечатление – искушало изыском и некоторым излишеством, но угнетало мрачностью, возвышенные мотивы, вопреки одухотворенным образам, подавляли непосильной тяжестью.
Уилл предпочитал сдержанные цвета, минималистичность в деталях, чтобы ничего не отвлекало и не цепляло глаз, а в доме доктора Гаштольда вещицы, одна причудливей другой, постоянно притягивали его внимание, ему было не по себе.
– Я как раз приготовил завтрак, – доктор Гаштольд указал в направлении кухни, откуда доносились манящие запахи свежего хлеба, мяса и пряностей. – Он уже ждет тебя.
Уилл кивнул. Он не успел поесть перед выходом, практически не спал, провел всю ночь в раздумьях над делом Сердцееда. Дорога заняла больше двух часов, он был не против подкрепиться – благо доктор Гаштольд всегда баловал его чем-нибудь вкусным…
Когда за обеденным столом специальный агент Гатти увидел уплетающего скрембл Серрета, он опешил.
– Привет, Уилл! – воскликнул тот с набитым ртом. – Ты как раз вовремя!
Доктора Гаштольда позабавила реакция Уилла, он улыбнулся тонкими губами, указал на накрытый стол и свободное место для гостя.
– Я предложил Аллексу остаться на ночь после вчерашнего мероприятия, его стойкости остается только позавидовать, – пояснил Лукас Гаштольд.
– Очень любезно с вашей стороны, доктор Гаштольд, – отозвался Серрет, откусывая от багета. – Даже не знаю, что бы я без вас – и без вашей заботы – делал!
Он не лукавил, он, действительно, был благодарен. После званого ужина, когда Аллекс уже переоделся в свой привычный наряд и шел к выходу, а обслуживающий персонал был распущен по домам, доктор Гаштольд окликнул его.
– Поистине сумасшедший вечер, агент Серрет, – произнес он.
– Не могу поверить, что он закончился, – ответил Аллекс.
– Вы голодны? Я не видел, чтобы вы делали перерыв во время работы.
Аллекс пытался понять намерения Гаштольда, но пока не находил причин для беспокойства. Он любит кормить людей… В этом не было ничего предосудительного.
– Я попробовал пару закусок, не смог устоять, – пожал плечами юноша. – Это нечто, я такого в жизни никогда не ел… Но если вы предлагаете мне поужинать, я пас, – добавил он. – До Куантико долго добираться, я завтра превращусь в зомби, если не успею поспать хотя бы пару часов.
Темные глаза доктора Гаштольда смотрели не отрываясь, Аллекс на мгновение ощутил себя голым… Уилл Гатти неспроста игнорирует подобного рода внимание.
– Вы можете остаться здесь на ночь, с утра придет Уилл, вы как раз обсудите с ним все, что нужно, не теряя времени на дорогу.
Аллексу было нечего возразить.
– Это меняет дело, – кивнул он. – Спасибо!
Аллекс без стеснения налегал на угощения, сидя с торца длинного обеденного стола пустого зала, доктор Гаштольд прибирал посуду, отдавая короткие поклоны на периодические восторженные восклицания юноши, ходил по дому, не смущая гостя своим присутствием. Потом Аллекс лег спать на кушетке в гостиной, с полным желудком, гудящими от усталости ногами, ноющей поясницей.
Утром доктор Гаштольд вновь его кормил. Со своей взлохмаченной копной каштановых волос Аллекс походил на зверька, которого можно приручить только лаской и горячей едой, он отзывался на хорошее отношение, как чуткая дека музыкального инструмента… Агент Серрет работал челюстями, еда исчезала с тарелки с немыслимой скоростью, будто внутри юноши была бездонная пропасть.
Уилл ел с аппетитом, но медленнее. Аллекс не досаждал ему беседой, дожидаясь окончания трапезы, несмотря на нестерпимое желание поделиться, наконец, своими соображениями о прошлом вечере, доктор Гаштольд молчал и наблюдал за ними, едва различимо улыбаясь своим мыслям.
В ту же секунду, как агент Гатти положил приборы на тарелку, Аллекс спросил:
– Я правильно понимаю, доктор Гаштольд в курсе всех деталей расследования, и мы можем обсуждать при нем дело Сердцееда открыто?
– Да, – ответил Уилл в кружку.
– Я провел весь вечер в гуще событий, но среди гостей я не увидел никого, кто бы подходил под портрет. Нарциссы, садисты и даже перверты – были, но качка с булимией среди них не было.
Он посмотрел на Лукаса Гаштольда с приглашением к комментарию, тот склонил голову чуть набок, будто в раздумьях: говорить или нет то, что на уме.
– Я тоже склонен считать, что среди вчерашних гостей нет Сердцееда, – отозвался он. – По крайней мере по тому описанию, которым располагает следствие.
Уилл смотрел в сторону и кусал губы.
– Я не могу поставить на место одну деталь, – начал он. – Он убивает из ненависти к женщинам, обеспеченным и привлекательным; он полон ярости, которую можно заглушить только поеданием их внутренностей, изнывает от беспокойства, которое уходит только от ощущения наполненности; он силен физически и упивается своей властью над жертвой. Он делает шоу не для тех, кто увидит труп, он накрывает стол для трапезы, но не ждет семью – которая его отвергла… Он ждет друга – и при этом ест сам.
Аллекс прищурился.
– Друга?
– Да. Того, кто придет на ужин. Как если бы их было двое – один готовит, второй ест.
– Но друг не приходит, и он начинает без него?
Уилл задумался.
– Нет. Не пойму. Друг приходит – и сжирает угощение, жадно, грубо, с нетерпением вскрывает подарок, рвет обертку… А тот, кто готовил, осторожен, спокоен, не оставляет следов.
Доктор Гаштольд заговорил, когда Уилл и Аллекс посмотрели на него.
– Диссоциативное расстройство идентичности достаточно редкое заболевание, – изрек он. – Чаще это, все же, лишь совокупность психологических защит, вытеснение, частичная амнезия, состояние экзальтации. Если внутри убийцы живут две личности, найти его будет сложнее – он может скрываться под любой личиной, особенно если тот, кто делает грязную работу, чтобы ублажить другого, отдает себе отчет в действиях и не допускает ошибок.
Его рука в теплой, влажной полости грудной клетки, кровь стекает между пальцев, щекочет кожу, сердце словно еще пульсирует в ладонях, губы касаются гладкой, скользкой, солоноватой, маняще пахнущей плоти. Язык ощущает рельеф мелких борозд, упругую мышечную ткань, зубы надавливают, впиваются в нее, чувствуя сопротивление, на короткий миг рот обволакивает слюной вперемешку с непрожеванным куском брызжущего соком мяса. Оно наполняет глотку, проскальзывает вниз, дыхание перехватывает, звон в ушах нарастает, на грудь по подбородку и шее стекают алые ручейки, живот пульсирует от смутной, фантомной боли…
Уилл резко выдохнул, тряхнул головой. Руки его упирались по обе стороны от тарелки, спина покрылась испариной под клетчатой рубашкой и пуловером, ноги непроизвольно дернулись под столом.
Еще мгновение – и он бы возбудился, кровь отхлынула и вновь прилила к лицу, волосы на руках встали дыбом. Их двое… в одном.
– Он кормит его, – тихо произнес Уилл, Аллекс таращился на агента Гатти с благоговейным ужасом. – Он хочет с ним подружиться.
– Зачем ему дружить с тем, кто жрет людей?
Серрет бил не в бровь, а в глаз… Действительно, зачем?
Уилл не знал ответа, потому и мучился всю ночь накануне, не мог разгадать головоломку. Друг, которого он боится, друг, которого он боготворил – и не хочет отпускать… Или хочет привязать к себе.
– Как он выглядит, Уилл? – спросил доктор Гаштольд.
Он плохо представлял себе его внешность, лицо было как в тумане – даже если он воображал, что смотрит в зеркало. Он не знает, кто он… Или знает – и бежит от себя.
Уилл засопел, пот выступил на лбу, каштановые локоны потемнели и прилипли к лицу.
– У него дисморфофобия. Он думает, что он чудовище, – не сразу ответил специальный агент Гатти. – Он…
– Демон! – ахнул Аллекс, по-прежнему не сводя глаз с Уилла. – Он думает, что он демон! Он кормит демона!
Тот не разделял энтузиазма и радости юноши, он был угрюм и огорчен. Человек, идущий на зверские убийства, методично продумывающий каждый свой шаг, чтобы угодить чудовищу внутри него, был ему неприятен… Однако боль и отчаяние, с которыми Сердцеед трепетно готовил обед для «друга», пробирали до костей – преступник был болен, его разум извратил логику, вписав в картину мира оправданную жестокость и необходимость в принесении жертвы, задыхаясь в одиночестве.
– Во многих культах есть традиции принесения даров демону, в том числе, и для установления связи с ним, слияния с ним – и для этого есть инструменты условной диссоциации. Надень маску зверя – стань зверем, нарисуй на камне глаза – сделай его живым, убей врага – забери его душу. Съешь сердце – получишь храбрость, съешь сердце – получишь любовь… Среди моих пациентов – и вчерашних гостей вечера – нет тех, кто бы был готов идти на подобные меры – даже если бы на словах перспектива отдаться демону прельщала их.
Личность убийцы казалась фантастической и парадоксальной. Качок-дисморфофоб с оральной фиксацией, держащий обиду на женщин элитного квартала Балтимора, желающий дружить с демоном внутри него… Демон неаккуратен и несдержан, сам преступник расчетлив и спокоен. Всех жертв объединяло привилегированное положение, у всех четверых был определенный фенотип крашеных светловолосых блогеров-домохозяек – слишком распространенный, чтобы понимать специфику выборки.
Наказание бессердечной привлекательной женщины было метафорой, Сердцеед мог быть отвергнутым поклонником или завистником. Записи доктора Гаштольда могли пригодиться лишь ради справки, в первых трех преступлениях убийца обошелся и без них.
– Мы все время искали среди тех, кто обитает в этом районе, – молвил Уилл. – Среди знакомых жертв, среди знакомых доктора Гаштольда. Но что, если это мог быть кто угодно – и он выбирал их случайно?
Специальный агент Гатти утверждал, что Сердцеед соблюдал семейную традицию собираться за обеденным столом как правило этикета – до тех пор, пока не залезал на стол с ногами и не начинал кромсать жертву. Они единогласно решили, что преступник – представитель обеспеченного сословия, сосед ничего не подозревающих бизнесменов, артистов, успешных стоматологов и психиатров…
Он проникал в двери, используя копию ключа, отключал сигнализацию кодом, носил дорогую обувь – судя по следам отпечатков крови на месте преступления, – но был небрежен в экстазе, когда жертва была уже мертва – от удушения – и водружена на стол. Его никто не видел ни до, ни после – словно он был невидимкой, призраком.
Все жертвы вели одинаковый образ жизни – с йогой по утрам, поздним завтраком, процедурами красоты и зрелищными мероприятиями, прогулкой с детьми и семейным ужином – с обязательной демонстрацией своих кулинарных талантов в соцсетях.
Жертвы были знакомы между собой – если верить их соцсетям, в которых они взаимно ставили отметки под публикациями, – но это не означало дружбу или даже приятельство…
Но по ним можно выстроить хронологию, понять больше об их ежедневной рутине, чем сказали о жертвах их мужья.
– Я еще раз сопоставлю их соцсети, ходили ли они на одни вечеринки или выставки, – сказал Аллекс. – Если между ними не будет ничего общего, мы начнем искать среди курьеров и клинингового сервиса, и так, пока не увидим закономерность.
Уилл уже не был так самонадеян. Этот Сердцеед как будто самозванец…
Его по-прежнему мутило, он передернул плечами.
– Ему неуютно в своей шкуре, – произнес специальный агент Гатти, – и потому он хочет воплотиться в кого-то другого.
– Я помогу найти то, во что он хочет воплотиться, – заявил доктор Гаштольд, глядя на Уилла Гатти, дожидаясь, пока тот посмотрит на него в ответ. – Мифический ли это персонаж или выдуманный им самим – он определяет действия и мотивы.
6. Лесная куница
[Соединенные Штаты Америки, Балтимор, Резервуар-Хилл]
Осеннее солнце в зените наблюдало за Балтимором, небо было ясным и синим, Аллекс решил прогуляться вдоль особняков, выстроенных в ряд на уютной улице, засаженной дубами в рамках городской программы озеленения. Четыре жертвы ходили теми же дорожками, небрежно парковали автомобили вдоль узкого тротуара, щурились от яркого полуденного света, пакетиком собирали с газонов какашки своих крошечных собак… Рядом с их домом – уютные кафе и ресторанчики, лавки фермерских продуктов и барбершопы, даже психиатр живет в двух минутах ходьбы!
«Нет, все же, пациенты доктора Гаштольда тут ни при чем, – размышлял Аллекс, поправляя на плече лямку рюкзака со сменной одеждой официанта. – Уилл сказал, Сердцеед в ярости, в отчаянии, которая копилась годами…»
Чуть позже он отправится в офис, к оставленному там рабочему компьютеру, чтобы собрать сведения об обыкновенном дне местной домохозяйки. Смартфона у Аллекса не было, он разбил последний около месяца назад – когда устройство неудачно столкнулось с кулаком задерживаемого преступника. Предыдущие он ронял при активном движении, падениях, или экран просто в один прекрасный день трескался… Кнопочный телефон был надежнее, он умел звонить и отправлять текстовые сообщения, им при желании можно было забивать гвозди или в кого-нибудь кинуть. Единственным минусом было отсутствие камеры – чтобы фиксировать улики на месте.
Длинный черный, с полированными боками автомобиль, притормозил у тротуара на противоположной стороне улицы, солнечные блики отразились от тонированных стекол. Типичная ситуация буднего дня, водитель люксового электромобиля – с претензией на заботу об экологии – выходит из салона, обходит капот, отворяет заднюю дверь… Золотые волосы пассажира, ловко выскользнувшего наружу, Аллекс заметил сразу, боковым зрением, и только мгновение спустя осознал промелькнувшую в уме ассоциацию.
Вильгельмина Густавссон кивнула водителю, дала знак ожидать в машине, прямая спина в пальто цвета грозового неба, надетого поверх бежевой толстовки с капюшоном, направлялась к крыльцу продуктового супермаркета.
Ноги сами потянули агента Серрета вслед за ней, он уже переходил дорогу, когда осознал, что причину – о пользе следствию – он начинает выдумывать искусственно.
Через несколько секунд он уже отворял дверь, выпуская выходящих на крыльцо мать с двумя детьми и забитой продуктами тележкой, затем заходил внутрь, мимо охранника, глядящего на него так, словно он уже что-то украл.
Охранник был крупным, с фигурой бодибилдера, однако Аллекс прекрасно понимал, что от журнальной картинки с конкурса мужской красоты может быть мало толка – они неповоротливы и не знают даже базовых приемов, их работа быть пугалом, впечатляющим фасадом.
Золотоволосая мисс Густавссон мелькнула в пролете прилавков с печеньем и скрылась из виду, Аллекс направился туда же. Чем та отличается от домохозяйки, заботы которой – поддерживать образ счастливой семьи на публике, быть красивой и изредка выходить в свет, работать – как правило, в творческой профессии – только тогда, когда хочется? Она так же будет катить тележку с продуктами, набирать в нее все, что приглянется, не снимет солнечных очков даже в зале магазина… Готовит за нее повар, водитель довозит ее даже за два квартала от дома, удивительно, что тележку катит не телохранитель или помощник.
Аллекс шагал вдоль стеллажа, изредка выглядывал в промежутки между полками, мисс Густавссон шла параллельно с непроницаемой физиономией. Лицо, как и прежде, с ровным тоном и без румянца на скулах, волосы лежат идеально, но свободно, одна светлая прядь чуть выбилась на лоб, и девушка тут же ее поправила… Серо-голубые глаза скрываются за солнечными очками, Аллекс не может понять, когда та все же смотрит в его сторону, но продолжает таращиться. В него, как назло, уже въехала какая-то бабка в красном берете, на повороте проехали колесом тележки по ботинку, когда он зазевался, наблюдая, как мисс Густавссон берет с прилавка воду и внимательно читает состав.
В паре десятков ярдов раздался странный грохот, агент Серрет и Вильгельмина одновременно повернули головы к источнику шума.
– Это ограбление! Всем лечь на пол! Давай сюда деньги, иначе я прострелю тебе башку!
Крики и возгласы испуганных зрителей были соответствующим сопровождением, Вильгельмину словно парализовало, рука сжалась вокруг пластика бутылки, но ни один мускул не дрогнул на бледном лице.
Как же ей не везет! Теперь Феб ее и в магазин одну не будет пускать, только с сопровождением! Проклятый придурок, неужели не мог найти другого магазина, не мог прийти грабить в другое время?!
То, что у обычных людей входило в ежедневную рутину и было в порядке вещей, Вильгельмине доставалось с боем: пройтись в одиночестве вдоль прилавков, прогуляться по парку, сходить в кофейню в перерывах между съемками – для воспитанницы Феба де Лавендера непозволительная роскошь. Любимая, дорогая, но все же кукла… Феб контролировал все ее передвижения, мог проверить телефон – даже не скрывая своей вседозволенности, – знал обо всех ее знакомых и коллегах, выбирал ей гардероб.
Вильгельмине несказанно повезло, что против худи оттенка кэмел и синего пальто – из последней коллекции Берберри с фирменным клетчатым принтом на подкладе, – Феб не имел ничего против, и можно было надеть что-нибудь менее формальное.
Иногда Вильгельмина ощущала себя неблагодарной сукой, последней предательницей, когда переставала ценить комфорт и удовольствия, которые мог себе позволить не каждый. Далеко не каждый… Однако цена за рабство была высока.
«Другим хуже, чем мне…» – успокаивала себя она. Она была вежлива со всеми, дружила со всеми вне зависимости от положения – как можно дружить, если приходится скрывать одну маленькую деталь, определяющую все ее существование… Она ощущала себя самозванкой на празднике жизни, мертвецом, не способным понять радость, страсть и беззаботность, вкус свободы и простого бытия. У нее это украли – и убедили, что она продала душу, за гроши, за бесценок, в то время как продали ее саму без ее на то желания.
Агент Серрет встрепенулся, тело напряглось, превратилось в упругую пружину, во взведенный курок. Он был похож на дикого зверька, учуявшего опасность, принимающего решение в считанные секунды – атаковать или бросаться наутек. Вильгельмина пыталась понять, кого тот ей напоминает… Лесная куница! Каштановая шкурка, темные глаза-бусинки, острый нос и пушистый хвост.
Куницы – хищники. Вильгельмина еще не успела сообразить, что последует дальше, а агент Серрет уже бесшумно положил рюкзак на пол и начал плавно двигаться в направлении грабителя по противоположную сторону от прилавка, ноги его ступали бесшумно.
Их было не видно, они оба обладали тем уровнем слабоумия и отваги, чтобы не пригнуться, а с любопытством выглядывать из-за товарных рядов.
Кассир скрипела денежным ящиком, выкладывала купюры на стол, охранник с красным от натуги лицом, лежал, зажав уши, посреди открытого пространства зала. Грабитель в белой пластмассовой маске, закрывающей все лицо, стоял напротив, в вытянутой вперед руке ходил ходуном пистолет.
– Что ты возишься, овца! Живее!
Оружие качнулось, кассир взвизгнула, по толпе застывших зевак пробежал ропот и писк. Если она и нажала тревожную кнопку, преступник уйдет раньше, чем прибудет полиция.
Вильгельмина в недоумении едва не открыла рот, лишь сняла очки и убрала во внутренний карман, когда Серрет вышел из-за прилавка, мимо лежащих на полу, дрожащих в ужасе тел, тем самым обнаруживая себя. Кто-то уже ревел в панике, прячась за тележкой, кто-то снимал происходящее на камеру смартфона, снизу, растянувшись на блестящем кафеле, упираясь локтем в брендовую сумку.
Сюжет походил на постановку театра абсурда. Серрет просто ненормальный! Куда он идет – под пистолет?!
Вильгельмина огляделась по сторонам, словно пытаясь найти подтверждение – или опровержение – реальности, увидела только работника торгового зала, сжимающего кулаки в перчатках, то ли от негодования, то ли от беспокойства. Тот будто ощутил взор золотоволосой девушки на своем затылке в кепке, повернул голову, взгляд Вильгельмины встретился с серыми льдинками глаз.
Вильгельмина смотрела на него не отрываясь, тот покачал головой.
Тем временем грабитель уже схватил два продуктовых бумажных пакета с деньгами – не очень крупный куш, учитывая, что большинство цивилизованного мира уже перестало платить наличными, – и пошел к выходу, по-прежнему держа наготове пистолет.
Он увидел отделившуюся от прилавков фигуру, но спасительная дверь была уже рядом.
Очевидно потерявший рассудок Серрет окликнул его.
– Если ты положишь оружие на пол и сдашься, мы скажем, что ты был вежлив и добр.
Самоубийца! Вильгельмина порой воображала, как бросается под едущую на полной скорости машину, как прыгает с моста – но подставляться под пули случайного бандита-дилетанта еще надо догадаться!
Преступник дернул ручку створки, но она была заперта – после срабатывания экстренного вызова сигнализации двери блокировались.
– Всем лежать! Ляг на пол, сука! Открой мне дверь!
– Увы, – спокойно сказал агент Серрет, продолжая приближаться к нему, чуть разводя руки в стороны, – дверь не откроется, пока не приедет полиция.
– Я буду стрелять! – завопил человек в маске. – В нее! – он указал на кассира и ее соседку, притаившуюся у стойки. – В него! – под дулом пистолета оказался сидящий на полу охранник, уже пришедший в себя после ударов по ушам. – Ты этого хочешь?!
Грабитель был крупнее Серрета, но ненамного, у него в руках – боевое оружие, а самое главное – он был не очень стабильным, в голосе слышались нотки надрыва.
– Нет, ты не будешь стрелять, положишь пистолет на пол и дождешься полиции.
Следующие несколько мгновений были словно взяты из фильма, со стремительным выбиванием оружия из руки противника, парой выпадов двух дерущихся мужчин, злобным криком преступника, поваленного на пол, с заведенными за спину руками. Агент Серрет сидел у него на закорках, хитрым образом зажимая коленями запястья, не давая двигаться, белая маска валялась в стороне, рядом с пистолетом и пакетами денег.
– ФБР! – громко и четко произнес юноша, доставая из-за пазухи документы, поднимая их над головой. – Все закончилось, все под контролем, можете подниматься с пола, полиция едет, зверь уже не опасен.
В подтверждение своих слов он впечатал поднятую физиономию преступника обратно в пол, хлопая того по затылку.
Покупатели магазина оживились, отовсюду послышался гам, тут же начались стенания и запоздалые истерики. Будто издалека, из параллельной вселенной, доносился приближающийся вой полицейских сирен.
Когда Вильгельмина, бледная, с выпученными глазами, подошла к агенту Серрету, сидящему на полу поверх трясущегося в яростных конвульсиях тела, в кармане зеленой куртки лесной хищной куницы ожил телефон.
– Серрет! – ответил тот, оборачиваясь на Вильгельмину Густавссон, сначала торжествующе улыбаясь оттого, что поймал добычу, но затем резко меняясь в лице, от сообщения, произнесенного голосом начальника в трубке. – Джек, я скоро буду. Четверть часа, примерно. Да, да, у доктора Гаштольда. Нет, я уже почти освободился.
Взгляд его невольно скользил по фигуре молодой золотоволосой женщины, от осенних туфель, идеально отутюженных стрелок брюк, вверх по поле расстегнутого пальто.
– Вот сукин сын!
Аллекс убрал телефон в карман, от досады аж подпрыгнул на грабителе.
– Сам сукин сын! – сдавленно отозвался тот.
– Да не ты!
Вильгельмина смотрела на агента Серрета, тот, наконец, сообразил, что нельзя просто так таращиться.
– Добрый день, мисс Густавссон, – улыбнулся он.
Грустно улыбнулся. Вильгельмина была готова поспорить, произошло что-то нехорошее, и ему об этом только что сообщили.
– Добрый день, агент Серрет, – отозвалась Вильгельмина. – Спасибо.
Она вложила в интонацию голоса все, что не смогла описать словами. В груди был ком ужаса, неверия, гнева – от непонятной глупости и бессмысленной бравады – и одновременного восхищения.
– Пустяки, – хохотнул он. – Он безобидный. Он даже стрелять не умеет.
На брань лежащего ничком грабителя никто не обратил внимания, в суете продавцы помогали покупателям прийти в себя, в распахнутые створки вошли двое полицейских.
Агент Серрет объяснил произошедшее, передал им уже не сопротивляющееся тело. Оказалось, пистолет у преступника был не настоящий – а лесная куница это как-то просекла… На крыльце уже маячила фигура водителя, обеспокоенного произошедшим, пора было возвращаться, но Вильгельмина не могла сдвинуться с места, она не могла уйти, от любопытства и азарта, от несвойственного ей возбуждения и трепета было невозможно вот так просто отказаться.
Работник торгового зала, тот самый, с которым Вильгельмина переглядывалась между прилавками, точно так же уставился на Серрета, однако по каменному лицу – со шрамом после поздней пластической коррекции заячьей губы – было сложно прочесть мысли.
Аллекс вышел на улицу вместе с последними посетителями и мисс Густавссон, которую тут же, чуть ли не под руку, увел и посадил в машину водитель. Золотоволосая артистка прощалась сдержанно и холодно, но взгляд горящих глаз – когда Аллекс сидел на полу, на пойманном грабителе, а та смотрела сверху вниз, – юноша ощутил на себе отчетливо, он словно обжег прикосновением.
Аллекс геройствовал ради этого внимания, он даже не пытался отрицать. Брать огонь на себя было привычкой, которую невозможно искоренить… А он и не старался никогда. Ему нечего терять – у него работа такая…
Широкоплечий Дилан кивнул ему, когда Аллекс покидал магазин – уж он-то точно понимает, что на работе всякое случается.
Сейчас его ждало новое место преступления – в соседнем доме от кабинета доктора Гаштольда: сукин сын Сердцеед опять кого-то сожрал!
7. Белокурая бестия
[Соединенные Штаты Америки, Балтимор, Резервуар-Хилл]
[Соединенные Штаты Америки, Куантико, Академия ФБР]
Уилл осторожно переступал пятна крови на паркете, старался смотреть на распластанный на столе труп беспристрастным взглядом, не вовлекаясь в пучину видения, не соприкасаться с картинками, возникающими в мыслях. Ощущение подступающего эмпатичного переживания ощущалось так, словно его начинало клонить в сон, он тщетно сопротивлялся, но проваливался в колодец без дна, зависал в свободном падении, растворялся, терял себя, а затем выныривал обратно, наружу, в реальный мир. По возвращении он хватал ртом воздух, пытался стряхнуть чужие чувства, как стряхивали налипшую грязь и репейник его псы, но краски въедались в кожу, цеплялись за шерсть, пропитывали одежду, отравляли его изнутри, как непрошенный, замедленного действия, яд.
Пробуждение от видения было таким же болезненным, как погружение, таким же захватывающим дух и разбивающим вдребезги – будто его встряхивали, как копилку с монетами, сдирали кожу, надевали новый костюм, вываливали кишки из штанов. Он ненавидел эти качели… Возвращение было самым противным из всех ощущений.
Говард и криминалисты – Круз, Бейли и Росс – были еще в пути, нельзя было ничего трогать, а он не мог себя контролировать тогда, когда работал… Уилл попросил доктора Гаштольда проследить, не дать ему устроить беспорядок на месте преступления в трансе – если вдруг его затянет в водоворот сопричастности.
Лукас Гаштольд стоял у дверей, наблюдал за передвижениями специального агента Гатти: как тот в задумчивости шевелит пальцами чуть расставленных в стороны рук, как шагает по полу, опустив взлохмаченную голову вниз, как бликуют в оправе на носу стекла без диоптрий. Несколько слоев бесформенной одежды, очки, вечная небритость, настороженный взгляд исподлобья – все, чтобы выстроить защиту от нежелательных стимулов, сохранить в целостности уязвимую душу, прикрыть обнаженные нервы, не подпустить близко.
Он даже на сессии терапии говорит словно через несколько пуленепробиваемых стекол, сидит в закрытой позе, часто уходит во внутренний монолог и замолкает – несмотря на просьбу и настояние доктора Гаштольда озвучивать вслух мысли, ибо терапия для этого и предназначена.
Лукас Гаштольд стал его психиатром недавно, ненамного после того как специальный агент Гатти стал работать в отделе уголовно-следственного анализа, приостановив преподавание в Академии ФБР. От интенсивной работы и стресса у Уилла начались приступы тревоги, он все больше замыкался, ему приходилось напоминать о необходимости растождествляться с видениями, не оценивать их и не пытаться понять их рациональным умом.
Разум преступника в агонии, логика искажена, ее не постигнуть сознанием здорового человека. У Уильяма Гатти была уникальная способность интерпретировать улики, воссоздавая картину произошедшего, но опасность таилась в ракурсе от первого лица… Он слишком остро чувствовал, слишком перенимал на себя.
Немного человек понимали талант Уилла и цену, которую он платит, чтобы ловить для Джека Говарда серийных убийц. «Мыслить, как преступник» было не просто девизом подразделения поведенческих наук ФБР, единственно верным способом поймать злодея, но и совершенно реальной ситуацией, в которую погружался Уилл Гатти, состоянием, которое испытывал на себе раз за разом.
Он боялся, что сам станет преступником, что часть него уже утрачена, отравлена – настолько его угнетали одежды, примеряемые ради работы. Его начинало ломать, выкручивать, моральные скрепы пошатнулись, черное и белое уже стали серыми разных оттенков… Он запутался, ему было неспокойно.
Джек давил на Уилла долгом, ответственностью, риском для невинных жизней, возможностью спасти потенциальных жертв, свершить правосудие – вопреки очевидным проблемам с ментальным состоянием специального агента Гатти. Говард говорил, что Уилл может уйти когда угодно и вернуться в Академию – если вдруг он почувствует себя плохо – но тут же сыпал картинками страшных последствий того, что очередной преступник бродит на свободе.
Верные псы ищут трюфели, в дождь и в снег, в жару и в холод, топчут лапами лесной грунт, роют носами рыхлую землю, повизгивают над находкой, а Джек Говард собирает урожай.
Уилл замер, отвернулся, снял очки и начал тереть руками лицо.
– Не могу, – пробурчал он. – Надо дождаться остальных – иначе я здесь все переверну.
В холле послышались торопливые шаги, оба мужчины в нетерпении повернули головы, но на пороге обеденного зала появился агент Серрет, пропускаемый дежурными полицейскими – а не группа криминалистов.
– Давно вы здесь? – спросил Аллекс.
– Нет, – по-прежнему угрюмо пробормотал Уилл.
– Да, – сказал Гаштольд одновременно с ним.
– Ясно. И что тут?
Уилл сперва хотел ответить злобной иронией, но передумал. Он вкратце рассказал о жертве – ничего нового, все та же блондинка тридцати лет с грудными имплантами, мать и жена – пока агент Серрет подходил ближе.
Когда Аллекс увидел перепачканное кровью лицо, он ахнул.
– Так это же…
Девица с тележкой! Та самая, которая наехала на него в магазине, опрокинула полки с чипсами! Он не мог перепутать – несмотря на то что они все будто делаются на одном заводе пластическими хирургами и специалистами индустрии красоты, – у него была хорошая память на лица.
– Я видел ее в местном супермаркете на Резервуар-стрит, неподалеку, – пояснил Аллекс под пристальным взглядом двух пар глаз, – в день, когда проводил опрос клиентов из заметок доктора Гаштольда. Ничего необычного, она просто покупала продукты…
Она просто жила – и уже не живет.
Убита она была больше двенадцати часов назад, шокированный муж, обнаруживший тело уже утром, по возвращении, вызвал полицию. В том, что преступление дело рук Сердцееда, не было сомнений – он продолжает убивать.
Первый раз – два месяца назад, второй и третий, после паузы в десять дней – с перерывом в неделю, четвертый – после паузы в месяц, пятый – спустя две недели и один день… В датах не было закономерности, при этом все требовало подготовки и плана, он не мог просто брать и затевать спонтанную расправу.
Откуда он брал ключи, как отключал кодом сигнализацию, чтобы проникнуть в дом раньше жертвы? Враг ли это мужей убитых жен, были ли у него личные мотивы? Опросы не давали результатов.
Они провели на месте преступления еще несколько часов, были в лаборатории ФБР уже вечером. Уилл Гатти, мрачнее тучи, ходил кругами около доски со схемами и фото, а доктор Гаштольд остался в Балтиморе и обещал заняться поиском ответа, зачем Сердцеед ест именно сердце.
Поздно ночью на работе оставались только Серрет, которому уже становилось дурно от фотографий в соцсетях жертв и их супругов, и Круз, изучавшая рану, в которой преступник ковырялся голыми руками.
Желудок противно урчал, звук в тишине был громким и заунывным, под стать настроению. Аллекс подпер подбородок ладонью, листал ленту постов, периодически рисовал граф зависимостей, со связями между жертвами, несколькими кафе, барами, мероприятиями, маникюрным салоном и фитнес-клубом в их районе, которые отмечались на изображениях. Каждый был подписан на каждого, они знали друг друга по псевдонимам, но понятия не имели, как на самом деле живет сосед через дорогу… У всех – красочные фото, яркие наряды, милые дети и заботливые – если муж может быть заботлив, не интересуясь делами жены – мужья.
Первая жертва была флористом, вторая – дизайнером верхней одежды, третья писала картины и выставлялась в частных галереях, четвертая пела джаз, а пятая…
До пятой, фотографа полуголых моделей в белье, Аллекс так и не добрался – потому что случайно на совместной фотографии джазовой певицы он увидел знакомый золотоволосый образ.
Вильгельмина Густавссон очаровательно улыбалась, на ней был белый брючный костюм, на шее массивное сверкающее колье, рука слегка приобнимала четвертую жертву… Выход какого-то альбома какого-то музыканта, вечеринка и фуршет, много гостей.
Аллекс, недолго думая, перешел на страницу золотоволосой артистки, прилип к экрану, позабыв о голоде и слипающихся глазах.
Вильгельмина Густавссон в студии звукозаписи, Вильгельмина Густавссон на отдыхе в Индийском океане, Вильгельмина Густавссон празднует День отца со своим отчимом, опекуном, неважно… Последнее вызвало у Аллекса нервный смешок, пост выглядел больше как ирония, чем правда – ибо на фото свежая и молодая физиономия де Лавендера вовсе не походила на отца.
Увлекательная жизнь успешной артистки, искусственный фасад… Аллекс прекрасно понимал, зачем мисс Густавссон – как и ее коллеги – формирует определенный образ на своих страницах, выкладывает только то, что будет сочтено крутым и завидным. Фотографии золотоволосой мисс Густавссон буквально кричали о том, что у нее все замечательно, и она очень счастлива – пусть и были сдержанными, гармоничными, с грамотными фразами каждой подписи, продуманного смысла до мелочей.
А может, она не сама ведет свои страницы… У нее не было, к примеру, фото домашних питомцев, перепачканных шоколадом детей, влогов о посадке дерева в парке или покупке новой сумки.
Мисс Густавссон была красивой, пусть и имела нестандартную, андрогинную, инопланетную внешность, вытянутое, фактурное лицо улыбалось всегда одинаково мягко. В музыкальных видео, отрывки которых Аллекс начал смотреть, прикрывая рот, замерев на стуле в неудобной позе, Вильгельмина Густавссон была другой…
Живой, разной, страстной, яростной, нежной, в сполохах неонового света, в черно-белой сепии, в образе кровожадного Великого Красного Дракона, в роли лирической героини любовной баллады.
Она могла примерить любую роль, она жила в роли. Ее голос, подобно пению сирены, ласкал душу и слух, Аллекс забыл, где находится, потерял счет времени.
– У меня для тебя хорошая новость, – вырвал его из грез голос за спиной.
Аллекс обернулся, поставил клип на паузу.
– У нашего демонического друга порезы или царапины на руках, он оставляет следы воспаленного эпидермиса и дермы внутри жертвы, – заявила Беверли Круз.
Она смотрела не на Серрета, а на стоп-кадр, где тонкопалые руки в черной крови держали нож.
– Я все перепроверила, – продолжила женщина. – С предыдущим случаем у меня возникло подозрение, но подтвердить не удалось, реакция была меньше: у него, видимо, еще не было таких повреждений.
– Что это может быть?
– Аллергия, расчес, царапины, которые не заживают и начинают гноиться, периодически воспаляться. Причина может быть любой – от заноз до обгрызенных ногтей.
– Последнее более вероятно, – согласился юноша.
– А что насчет прекрасного создания?
Круз кивнула в сторону монитора, Аллекс закусил губу.
– Это пациентка Гаштольда, знакомая наших жертв, – не сразу ответил Серрет.
– Хорошо артистам, – с усмешкой вздохнула Круз. – У них лишь искусственная кровь, искусственные слезы, искусственная еда…
Желудок Серрета отозвался на единственное известное ему слово, Беверли Круз похлопала сидящего на стуле коллегу по плечу.
– Иди домой. Твоя белокурая бестия от тебя никуда не убежит.
– Белокурая бестия?
Она иногда поражалась его тугодумию…
– Это Густавссон, «белокурая бестия». Ей даже какую-то премию дали за актерское воплощение кровавой сексуальности – а на вид золотоволосый ангел.
Аллекс стал еще более задумчив, Круз пожалела, что вообще завела разговор об объекте фантазий агента Серрета, на которую тот с вожделением таращился четверть часа не отрываясь.
– Я не позволю тебе здесь ночевать, иди уже!
Если он не послушается, она выпнет из-под него стул. Юноша кивнул, на уставшем лице появилась вымученная улыбка. У него не было сил даже шутить или отвечать на ее колкости.
Когда Аллекс потянулся под стол, чтобы взять рюкзак и положить туда ноутбук, рюкзака на полу не оказалось. События прошедшего дня пронеслись перед глазами, от конца к началу… В последний раз он помнил рюкзак в магазине, как положил вещи у прилавка и пошел ловить грабителя.
Выходит, он оставил его в магазине!
Это был не первый раз, когда агент Серрет терял вещи – именно поэтому он предпочитал не носить никаких сумок и рюкзаков, распихивать необходимые предметы по карманам куртки и джинсов – благо одежды у него было не так много, чтобы перекладывать с места на место.
Придется завтра ехать в Балтимор. Он надеялся, что рюкзак окажется там, где он его и оставил – а заодно и поговорит с работниками.
Аллекс снял с доски пять фотографий светловолосых женщин, убрал во внутренний карман куртки, подхватил под мышку ноутбук.
Белокурая бестия, значит. На его лице почему-то была сияющая улыбка идиота.
8. Невидимка
[Соединенные Штаты Америки, Балтимор, Резервуар-Хилл]
Хромированные перекладины расчерчивали пространство под прямыми углами, в зеркалах отражались лампочки искусственного белого света, в воздухе, несмотря на кондиционер и вентиляцию, стояла взвесь соленого пота и дезодоранта. Звяканье грифа об подставку, редкие возгласы поднимающих штангу мужчин, размеренные шаги женщин в облегающих костюмах на беговой дорожке, ритмичная музыка, заполняющая звуком тренажерный зал… Специальный агент Уильям Гатти заглянул внутрь из коридора, но не стал заходить – ибо он прекрасно знал, что его неуместное появление тут же привлечет ненужное внимание.
Он уже поговорил с менеджером за стойкой, ждал, пока тот выгрузит из базы и распечатает список клиентов, которые ходили в зал по утрам – как и мужья жертв, – и оказалось, что таких подавляющее большинство. Озарение посетило Уилла несколько часов назад, после того как он обсудил новости с Серретом по дороге в Балтимор.
Как можно достать ключи от квартиры, а затем вернуть на место, чтобы пропажу никто не заметил? Раздевалка в фитнес-клубе, с ненадежными ящиками, с возможностью без лишних вопросов залезть в чужие вещи.
Загвоздка была в том, что утро – самое популярное время для тренировок. Как сказал менеджер, зал пустует только по ночам – и то бывает, какой-нибудь ночной житель решит потягать железо в одиночестве…
Просто так ходить и таращиться на посетителей Уилл не хотел, ему нужно было прикрытие. Он не был похож на бодибилдера, пусть и был хорошо сложен – благодаря генетике и физической активности, помогавшей справляться с потоком непрошенных мыслей, – а в невзрачной одежде, очках и с растрепанными волосами он тут же себя выдаст.
Завтра они отправят Серрета… Кажется, он незаменим там, где надо проявить фантазию и харизму, если его причесать и нарядить в соответствующую одежду, он вполне сойдет за молодого блогера, который хочет поддерживать себя в форме.
Аллекса недооценивали из-за щуплой комплекции, но Уилл видел в нем настоящую машину для убийства – которую лишь надо регулярно кормить. Поначалу Аллекс Серрет казался ему чересчур активным, шумным, неуемным, от него фонило неутилизированной энергией, находиться рядом с ним было как стоять около готового вот-вот взорваться кипящего котла.
Потом Уилл приспособился, на удивление быстро привык, увидел в проактивности Аллекса положительные стороны… Аллекс понимал с полуслова многие вещи, которые Уилл не смел произносить вслух до недавнего времени, его дурачество было, действительно, смешным.
Доктор Лукас Гаштольд – с его проницательностью и спокойствием – и Аллекс Серрет – с извечной пантомимой на веснушчатом лице – стали первыми людьми, которых он подпустил близко.
С Гаштольдом Уилл держал дистанцию, намеренно обращался к нему «доктор Гаштольд», соблюдал субординацию терапевт-пациент. Уилл редко признавал мудрость постороннего человека, редко принимал чужое мнение, он привык к тому, что несмотря на опыт и интеллект, люди просто не были способны понять его – и дать верный совет или комментарий. С доктором Гаштольдом все было иначе: тот всегда был на шаг впереди, имел ответы на любые вопросы, ни разу не высказал ни одного оценочного суждения, был осторожен, как хищник на мягких лапках, в которых спрятаны лезвия когтей.
Доктор Гаштольд был настоящим профессионалом – и Уилл ценил превыше всего их отношения в рабочей плоскости, в том формате, в котором они были на данный момент. Уилл прекрасно знал, как действуют проекции и переносы, особенно с психиатрами, особенно у таких, как он, в глубине души изголодавшихся по приятельскому общению и дружбе.
С Серретом было просто дружить, тот был открыт, смотрел в глаза без стеснения, с улыбкой, говорил вслух порой то, что стоило держать за зубами. Он не боялся показаться нелепым или смешным, он был прямолинеен в своих симпатиях и антипатиях, нередко получая за это по лицу – в прямом и переносном смысле.
И одновременно Аллекс был наивен как дитя, часто воспринимал все буквально. Придирки Круз он всерьез объяснял ее неприязнью, Уилл же прекрасно видел, как та на него смотрит, облизываясь, как они оба в некоторой мере наслаждаются странной игрой во взаимные укусы, катаясь по полу, сцепившись, как дворовые коты.
Аллекс был клоуном – и принял роль, как маску, воплотился в ней в полной мере. Уилл иногда завидовал ему – потому что сам не знал, кто он, сомневался в любом своем качестве, считая его лишь приставшей характеристикой кого-то, чьи мысли и чувства он «подцепил» – от обилия внешних стимулов, будоражащих воображение, его рабочий инструмент.
Доктор Гаштольд утверждал, что человек не в состоянии испытать того, чего в нем нет… Однако из этого следовало и то, что жуткие видения, кровь, расчлененные трупы, вонь мертвых тел и эрекция от видений были частью него. Доктор Гаштольд утверждал, что нет ни бога, ни дьявола, нет ни черного, ни белого, ни абсолюта, ни истины – есть лишь субъективное восприятие, индивидуальная история, набор ценностей, которые мы применяем для ориентации в пространстве.
Уилл был согласен… Но сопротивлялся. Он слишком долго держал оборону, слишком долго крепость переживала осаду, силы его на исходе. Он боялся потерять остатки себя и раствориться в бездне, в безумии, в хитросплетении разрозненных образов, перемолотых в мясорубке.
Легко было перенять радость, счастье, эйфорию и покой, принять их и присвоить себе; и так непросто было признать, что мерзость этого мира есть в каждом из живущих существ, и в нем самом, в том числе.
Пока специальный агент Гатти предавался философским рассуждениям у стойки ресепшена элитного фитнес-клуба на Уайтлок-стрит, Аллекс Серрет беседовал со старшим продавцом продуктового магазина.
Полная, улыбчивая, но жесткая Мириам Хилл пожимала плечами, разглядывая фото блондинок с полными губами. Они тоже были ей на одно лицо…
– Я помню каждую, но никогда не приглядываюсь, даже не пытаюсь искать отличий, – говорила она, параллельно следя издалека за работой стажеров, как вездесущая мама-кошка. – Каждый день пара сотен человек, я бы с ума сошла, если бы обращала на них внимание!
Пока от общих сведений было мало пользы. Трафик покупателей небольшой, но постоянный, в основном – местные мажоры, реже – случайные, как Аллекс, курьеры, няни, работники сферы обслуживания, которых смутят цены и грозный вид охранника.
Ограблений за несколько лет работы мисс Хилл было всего два, причем последнее – вчера, с эпичным геройским поступком юного агента ФБР.
– Виновато сезонное обострение, – усмехнулась женщина, – у психов это как цепная реакция. Теперь даже у нас паника, все боятся серийника – как будто мы ему нужны!
– А кто ему нужен?
– А то вы сами не знаете! – округлила черные глаза Мириам Хилл. – Обеспеченные бессердечные суки в Гуччи и Живанши! Он жрет их сердца, потому что у них нет сердца, оно им не нужно!
Неужели все так просто? Зависть, злость – за их безбедное существование и красоту?
– Если так рассуждать, то убийца – женщина, – хмыкнул Аллекс.
– Почему нет? Женщины жестокие существа, агент Серрет.
Аллекс пожал плечами. Женщина, которая ненавидит женщин, сильна как тяжелоатлет, грызет ногти и недовольна своим внешним видом… Но у этой женщины мужской размер ноги, тяжелая рука, хладнокровный расчет и строгая логика.
– Сердцеед слишком большой и сильный, чтобы быть женщиной.
– Ну, значит, его обидели женщины! Или член у него не стоит!
Вот тут уже ближе к истине… Убийце не до секса – по крайней мере не до конвенционального его вида, – он слишком погружен в поедание угощения, перевоплощаясь в демона.
Уилл сказал, он должен сделать какой-то ритуал, у него есть якорь – чтобы триггернуть вход в состояние диссоциации. Заклинание, жест, маска…
Например, как у Вильгельмины Густавссон из музыкального видео про Великого Красного Дракона.
Круз права, в художественных фильмах часто показывают красивую, эстетичную, привлекательную обертку, романтизируют насилие и убийства, идеализируют антагонистов. Мисс Густавссон, со стекающими по подбородку, шее и полуобнаженной груди кляксами краски, поющая о возрождении через смерть, опасна в способности навязать величие и силу темной стороны человеческой души.
Но если бы Аллекс не был рационально мыслящим агентом ФБР, он бы визжал как девочка-подросток и бежал в первые ряды танцпола, чтобы поглядеть на красивую артистку.
Рюкзак сотрудники магазина не находили. Аллекс ничуть не расстроился, пусть и прекрасно понимал, что придется нелепо оправдываться и разводить руками за потерянную форму.
– Может, посоветуете, с кем еще поговорить, кто у вас наблюдательный? – спросил агент Серрет.
Мисс Хилл шагала вдоль стеллажей, подчиненные, замечая ее приближение, тут же переставали бездельничать и принимались за дело, Аллекс шел рядом.
– Дарио Пеше и Сара Рот, – после паузы на раздумья ответила старший продавец. – Ну и еще Сабрина Максвелл, но у нее сегодня выходной.
Все работали по графику четыре-два, по двенадцать часов плюс время на подготовку торгового зала и уборку после смены, все были дружны, подменяли друг друга при необходимости, не отказывались от дополнительной подработки, в том числе и в роли курьера, чтобы доставить тяжелые пакеты с продуктами клиентам домой.
Занимающийся раскладкой на прилавки Дарио начал рассказ с того, что всегда мечтал стать детективом, поэтому с радостью поможет следствию, чем может. Странных покупателей он не замечал, они даже не воруют, лишь по невнимательности что-нибудь забывают в корзине, или их дети тащат в карманы приглянувшиеся конфеты в ярких фантиках. Чудные есть, но все местные богачи с придурью, он уже успел привыкнуть, а вот опасных или жутких не замечал… Кассир Сара была из той категории людей, которые находят общий язык со всеми, обязательно предложат что-нибудь купить и формируют большой средний чек. Грудь и бедра у Сары были тоже большие, а талия тонкой, это благоприятно сказывалось на показателях ее продуктивности.
На доске лучших сотрудников месяца они висели в одном ряду с Диланом Вермиллионом, единственным из всех, без фото.
Аллекс спросил про Дилана у Сары, когда они вышли на задний двор во время ее перерыва.
– Он вряд ли вам будет полезен, – хохотнула она, выдыхая сигаретный дым. – Он же не разговаривает.
– Ну как же… – растерялся Аллекс. – Со мной разговаривал.
Сара разглядывала агента Серрета пристальнее, чем можно было бы разглядывать сотрудника ФБР. В зеленых глазах горел лукавый огонек, как на алеющем конце сигареты, зажатой между пальцами.
– А с нами – нет. Он нелюдимый, ему нет никакого дела до коллег, он не остается выпить пива или съесть торт по случаю чьего-нибудь дня рождения, ни разу не приходил на корпоратив – а у нас часто устраивается что-нибудь для сотрудников.
– Разве плохо, что он выбирает то, что ему комфортнее?
– Нет, не плохо… Наверное, – протянула Сара. – Я вообще забываю, что он есть. Если бы вы не спросили, я бы не вспомнила о нем.
Вот как… Знакомая ситуация – как с нелюдимостью в стиле специального агента Гатти, так и с ролью невидимки.
Аллекс в детстве настолько возненавидел равнодушие отца, что пытался привлечь внимание любым способом… В итоге это стало частью его личности, быть на виду, всегда быть громким, всегда быть главной ненавистной заботой, занозой в заднице, поводом краснеть.
Дилан не показался ему забитым или стеснительным, неспособным заявить о себе. Дилану было комфортно в тени, ему не нужно было внимание.
Закончив с опросом в магазине, агент Серрет направился в приемный кабинет к доктору Гаштольду – где они с Уиллом договорились встретиться. От дома с высокими окнами и каменными колоннами крыльца отъезжал знакомый черный автомобиль, Аллекс невольно глядел ему вслед, пока тот не скрылся за поворотом узкой улочки элитного квартала.
9. Контроль
[Соединенные Штаты Америки, Балтимор, Резервуар-Хилл]
– Вы так и не пробовали вообразить что-нибудь приятное в тот момент, когда нужно диссоциироваться.
– Мне это не поможет, доктор Гаштольд, я не хочу убегать, – последнее слово Вильгельмина Густавссон особенно выделила, кривая усмешка появилась на губах. – Мне не понятна стратегия эскапизма и избегания, я должна помнить, что происходит на самом деле.
– Вы сопротивляетесь естественному механизму психологической защиты.
– Я знаю. И от этого еще сложнее.
– Вам хочется хотя бы в этом ощущать контроль? Контроль над своей ненавистью, отвращением, над своими чувствами?
Вильгельмина задумалась, серо-голубые глаза чуть затуманились, длинные ресницы совершили взмах.
– Да, – коротко ответила она.
– Что еще позволит вам обрести утраченный контроль? Некоторым людям достаточно контролировать еду в своей тарелке, свой режим дня, свои расходы…
– Я не «некоторые люди», – обреченно вздохнула мисс Густавссон. – Не потому что я ставлю себя выше – или ниже… Я просто…
Она подбирала слова, как кусочки пазла, как стеклышки витражной мозаики, осторожно ступая по крошкам битого фарфора, который впивался в голые пятки, и на полу оставались кровавые кляксы. Она давно перестала фильтровать мысли, высказываемые на приеме у психотерапевта, она не боялась доктора Гаштольда – оценки, реакции неприятия, сочувствия… Доктор Гаштольд был холоден и беспристрастен, настоящий хирург.
Хирургам приходится отстраненно воспринимать ситуацию, делать людям больно – чтобы потом те выздоравливали.
– Вы не думали о том, чтобы завести любовника?
Серо-голубые глаза моргнули, взгляд перешел от статуэтки – благородного оленя авторства французского скульптора 19-го века – на мужчину в кресле напротив.
– Зачем?
Вильгельмина по привычке уже успела отловить первую пришедшую в голову мысль, поймала ее, как кошка ловит мышь, за хвост когтем, уже успела проанализировать ее значение.
Она сперва подумала не о резонности и смысле… Перед глазами, яркий как вспышка фотокамеры, явился, будто из ниоткуда, образ с копной каштановых волос и веснушками на молодом лице.
– Вам необходимо отвлечься. То, как вы будете скрывать наличие интрижки, позволит вам ощутить власть и сладость тайны, которые вы себе не позволяли.
– Это физически невозможно, – отвечала Вильгельмина, прекрасно понимая, что доктор Гаштольд уже сделал выводы: что та вместо отрицания переключилась на логику, спряталась за рационализацию, не отказалась. – Феб знает обо всем, у меня нет ни минуты, чтобы он не присутствовал в моей жизни – явно или неявно.
– Все возможно – если вы захотите. Подумайте над этим, просто подумайте, не гоните эту мысль.
Вильгельмина не гнала… Она думала.
– Расскажите о человеке, который бы мог вам понравиться.
– Доктор Гаштольд, я бы не хотела сейчас это обсуждать, мне важнее…
Кого она обманывает! Она пришла на сессию с определенным запросом, который не имел ничего общего с ее настоящей проблемой! Она ускользает, прячется, осуждая свой же собственный эскапизм…
Феб начал ее раздражать в последнее время намного сильнее, Вильгельмина уже просто не могла выносить аромата его парфюма, запаха тела, а рвотный рефлекс, казалось бы, навсегда утраченный, вновь поднимал голову и норовил подняться с колен… Она хотела, чтобы доктор Гаштольд дал ей прикладной совет, какую-нибудь методику для аутотренинга на принятие ситуации, а в итоге пришла к тому, от чего пыталась убежать.
Феб стал ей противен, потому что вдруг стал приятен кто-то другой. Раньше, сколько бы де Лавендер не совал член Вильгельмине в рот, сколько бы ни мял руками ее грудь и задницу, не хватал за волосы, осторожно, боясь испортить прическу, Вильгельмине было все равно.
Она искренне думала, что давно умерла, что от нее осталась лишь оболочка, ходячий мертвец, даже не мертвая невеста, в обличье куклы на шарнирах… Оказалось, ее сердце умеет биться неровно, не в такт, не по заученному сценарию.
Она вмиг позабыла слова роли, она растерялась и начала падать в пропасть, испугалась, что суфлер исчез – и больше не подскажет, как быть.
Она была в рабстве слишком долго, она должна была позабыть о любой возможности выбраться! Она ощущала себя глупой и слабой, она боялась даже думать о том, что ее привычный уклад изменится.
Доктор Гаштольд предложил представлять в моменты близости с де Лавендером что-нибудь приятное, Вильгельмина надевала маску равнодушия, просто не ведая, что бы вообще она сочла приятным.
Теплый лазурный океан, горячий белый песок, покалывающие лицо снежинки, свежий ветер горнолыжного курорта, вкус – и ощущение – во рту чуть черствого, вчерашнего хлеба из грубой муки… А еще она иногда воображала, что Феб мертв, что вдруг не стало рядом мучителя, надзирателя, заботливого хозяина, держащего поводок с золотой цепью, в шею больше не впивается ошейник из телячьей кожи.
– Вы и сами понимаете, что это лишь внутреннее сопротивление. Хорошо, Вильгельмина, мы поговорим об этом, когда вы будете готовы.
– У него теплые руки и добрая улыбка, – вдруг сказала Вильгельмина. – У него взлохмаченные волосы, обычная, самая обычная, чуть поношенная одежда, от него пахнет дешевым гелем для душа.
– Продолжайте.
– Он похож на… – она выдохнула, почти хихикнула, – лесную куницу. У него острые зубы и когти, сильное ловкое тело, пушистый хвост.
Вильгельмина замолкла, тонкопалые руки отпустили подлокотники кресла, легли на колени в широких брюках с идеально четкими стрелками.
– Что вы чувствуете, когда вы с ним?
«Чувствуете» – а не «будете чувствовать». Наверняка, какой-то прием доктора Гаштольда на погружение в определенное состояние.
– Я могу быть собой, я чувствую себя собой, мне спокойно.
Она посмотрела на доктора, тот кивнул.
– Это прекрасно, Вильгельмина. Вы знаете, кого искать. И что делать, тоже знаете.
Это было из области фантастики – даже вообразить, что в ее жизни появится кто-то помимо Феба. Кто-то, кто будет ее касаться, кто будет смотреть в глаза, шептать на ухо разные глупости, чей смех будет переливаться, как колокольчик… Тот, кого Вильгельмина захочет касаться сама. Немыслимо!
Доктор Гаштольд знал, о чем говорит, Вильгельмина ему верила – но в ее ситуации подобный способ «отвлечься» выглядел самоубийством.
Иногда Вильгельмина думала, что терапия ей не помогает, иногда оглядывалась назад и видела положительные изменения, свой рост и прогресс… Даже когда она лишь посещала поддерживающие сессии с регулярным рассказом о последних днях, однообразных до зубной боли, кабинет психиатра был единственным местом, где она могла говорить открыто, называть вещи своими именами.
Феб де Лавендер ее купил, выращивал с детского возраста, как свинью на убой, принудил к близости, когда Вильгельмине было восемнадцать, трахал ее как куклу все последующие годы, пусть и редко – из-за низкого либидо, – возил с собой везде как дорогую, шикарную вещь. Феб де Лавендер был строг, но объяснял строгость заботой и любовью, он никогда не поднимал на Вильгельмину руку и даже не поднимал голоса. Он говорил спокойно, но властно, не забывая раз от раза напоминать, откуда он Вильгельмину забрал, от какого дерьма отмыл, и как ему иногда хочется вернуть ее обратно в бордель в Латинской Америке, где ищущие экзотических удовольствий богачи могут запросто купить себе белокурую шведскую девочку одиннадцати лет.
Купить насовсем тоже можно. Феб де Лавендер отдал за Вильгельмину пятьсот тысяч долларов, удочерил ее, как дальнюю родственницу, в долю наследства – по справедливости – завещал той аналогичную сумму.
Вильгельмина заметила, как на одной из сессий – с очередной порцией откровений мисс Густавссон – при слове «справедливость» доктор Гаштольд чуть растянул губы в осуждающей и грустной улыбке. Он часто спрашивал, какой бы была жизнь Вильгельмины без де Лавендера… Заставлял ее задумываться о неосуществимой реальности, за гранью возможного, зачем-то увидеть в грезах ненастоящие картинки, вызывающие резь в глазах – либо не вызывающие ничего.
Вильгельмина не понимала смысла вопросов психиатра – до недавнего времени.
Что бы она в первую очередь сделала, если бы у нее был свободный день? Без приложения для слежки с использованием навигации – как это делают родители с детьми, – без постоянного триггера вибрации сообщений и таймеров на часах, чтобы отвечать Фебу, чтобы спросить Феба, как у него дела, чтобы проявлять активность, служить…
Она служила. Она была полезной и ценной игрушкой, она старалась угодить, ловила каждую кривую улыбку, каждый саркастический вздох, каждое пожатие плечом, каждое слово – чтобы поддакивать, говорить в такт, играть роль как идеальная актриса.
– Вы забросили театр, – словно читая ее мысли, молвил доктор Гаштольд. – Он вам больше не приносит утешения?
Уже не первый раз он спрашивает… Не в первый раз Вильгельмина говорит, что скоро вернется в театральную студию, напишет, наконец, сценарий для нового клипа… Но у нее не было сил. Игра требует отдачи, ей страшно вовлекаться в поток, она боится потерять себя, остаться в роли.
Она даже не пела в последнее время – только разминалась, делала распевки, разогревала связки, чтобы поддерживать голос в форме.
Если ее вдруг переклинит, и она станет смелее, сильнее, вырвет у де Лавендера сердце – как Великий Красный Дракон? А вдруг не сможет остановиться – как серийный убийца Сердцеед?
Вильгельмина часто слышала утверждение, что у музыкантов исключительное чувство времени. Она была не согласна – потому что в музыке правит не время, а ритм и размер, динамика определяет иррациональное, субъективное замедление или ускорение, страсть и томление, тянущееся ожидание или промелькнувшие мгновения.
До окончания сессии оставалось три минуты.
– Не приносит, – призналась Вильгельмина. – Ношение разных масок стало слишком тяжким трудом.
– Но вы выплескивали наружу свои чувства, вам и терапия была не нужна, вы были спокойнее и гармоничнее.
Может быть… Она выгуливала демонов, она могла позволить на короткий промежуток времени стать кем-то другим, почувствовать вкус свободы, вкус слез, вкус любви, о которой пела, но никогда не испытывала.
– Может быть, доктор Гаштольд, – отозвалась мисс Густавссон, погрузившись в пучину мыслей, вовсе не касающихся работы. – Я не знаю.
– «Не знаю» это тоже ответ, – кивнул Гаштольд. – Есть ли еще что-то, что вы хотите спросить?
Доктор Гаштольд участвует в расследовании, он сотрудничает с ФБР, в его доме на званом приеме под прикрытием работали агенты… Он наверняка знает последние новости, в курсе всех событий.
А еще он вовсе не выказывал никакого беспокойства по поводу того, что записи о его клиентах украдены.
– Нет, ничего. Спасибо, как всегда, очень много новой информации для переваривания, доктор Гаштольд.
Вильгельмина Густавссон покинула офис психиатра, из головы не выходила догадка, что тот подстроил исчезновение тетрадей, чтобы участвовать в поимке преступника. Отличный повод оказаться не только консультантом, но и полноценным членом команды – и даже при желании никто не сможет доказать обратное.
У Вильгельмины появилась идея. Она аж приостановилась на лестнице крыльца, на бледном лице проступила улыбка озарения, которую она тут же спрятала под гримом равнодушия.
Она тоже может придумать повод – пусть даже он будет немного ненастоящий.
10. Объект для изучения
[Соединенные Штаты Америки, Балтимор, Резервуар-Хилл]
[Соединенные Штаты Америки, Вьенна, Вулф-Трап]
Агент Серрет с энтузиазмом жевал утиную ножку, макал хлебный мякиш в ароматный жир, Уилл рассказывал о своем плане по визиту в фитнес-клуб. Доктор Гаштольд одобрил идею нарядить Аллекса в спортивную форму, дать ему премиум-абонемент – чтобы никто не заподозрил подвох.
– Если бы я был блондинкой, можно было бы использовать меня как приманку, – то ли шутя, то ли серьезно, рассуждал Аллекс. – Но уж как получилось, увы. Главное, увидеть как можно больше за каждое посещение, потому что демон и не думает останавливаться.
В зоне риска была каждая светская дива – и таких, по их сведениям, насчитывалось немало. Если Сердцеед еще не выбрал новую жертву и будет пытаться раздобыть ключ, его следует искать вблизи объектов интереса и тех, кто находится в окружении.
Пресса подливала масла в огонь, новости пестрели громкими заголовками о жутких убийствах, с кучей преувеличений и искажений, репортеры выставляли преступника сектантом, импотентом, жалким подражателем Мэрилендского Потрошителя, любимца популярной культуры. Тексты могли поднять новую волну убийств не только самого Сердцееда, но и подобных ему, разозлить преступника и заставить его опровергать клевету. К счастью, журналисты не писали о деталях расследования, которые могли бы спугнуть Сердцееда, дать понять, что следствие село ему на хвост.
У них по-прежнему не было никаких зацепок – лишь бесполезный образец ДНК, портрет преступника и догадки, основанные на выводах уникального детективного метода специального агента Гатти.
Уилл выглядел паршиво, под серо-сине-зелеными глазами-хамелеонами залегли тени, волосы были еще более взлохмаченными, чем обычно, на щеках под щетиной выступал болезненный румянец. Аппетита у него не было, поэтому Серрет слопал угощение за двоих.
Уилл и доктор Гаштольд сошлись на мнении, что Сердцеед, действительно, считает жертв бессердечными суками, мясом, не испытывает угрызений совести. Он не создает определенный образ намеренно, он следует своей собственной системе символов, в которой он сжирает сердце врага, вершит справедливый акт, во имя возмездия и одновременного желания угодить альтер эго. То, что он сам себе противен – вне зависимости от убийств – было лишь следствием его психологической травмы.
Но он хорошо притворяется. Его образ в обычной жизни – выстроенный годами фасад, бесчувственная маска.
Аллекс видел много монстров, много пустых глаз, бездушных тел нарциссов и психопатов, мертвых оболочек, но этот, по словам Уилла, был жив – и будто умирал в агонии, надеясь на несбыточное осуществление мечты в избавлении от страданий. Аллексу казалось, если он увидит Сердцееда, он сразу поймет… От таких веет жутью, даже если они притворяются обычными людьми.
Три коротких вибросигнала прозвучали из кармана куртки агента Серрета. Когда юноша достал телефон и прочел сообщение, лицо невольно вытянулось от удивления.
«Он похож на лесную куницу, – вспоминал доктор Гаштольд слова недавней своей пациентки. – У него острые зубы и когти, сильное ловкое тело, пушистый хвост…»
Аллекс Серрет был, действительно, похож на зверька, наивного и доброго, но способного проглотить жертву в два раза крупнее себя. А еще он был внимателен с теми, кого считал друзьями… Он то и дело поглядывал на мрачного Уилла, но к концу встречи удостоверился, что доктор Гаштольд не хуже него заметил подавленное состояние специального агента Гатти – и сказал, что подождет в машине.
На выходе из кабинета психиатра он набирал текстовое сообщение, губы его улыбались.
– Уилл, – молвил доктор Гаштольд. – Я бы хотел, чтобы ты пришел сегодня на ужин.
– Вы считаете, мне нужна дополнительная сессия, доктор Гаштольд?
Когда Уилл был раздосадован или расстроен, он становился жестче, из бронированного панциря вылезали иглы, как у дикобраза.
– Я считаю, тебе нужно отвлечься, – терпеливо отвечал Лукас Гаштольд. – Это не будет ни терапией, ни рабочим разговором. Ты думаешь о деле Сердцееда день и ночь, оно изматывает тебя.
Уилл закусил губу, глаза-хамелеоны смотрели в сторону.
– Я не могу о нем не думать. И думать уже тоже не могу – потому что запутался, что я вообще о нем думаю…
– Я понимаю.
Уилл с надеждой посмотрел на собеседника – чтобы увидеть, не лукавит ли он. Странно… Если порой взор доктора Гаштольда был холодным, пронизывающим насквозь, то сейчас он глядел мягко, доброжелательно.
Уилл в последнее время много думал – и не только о серийных убийцах. Доктор Гаштольд ежедневно слышит кучу историй, в курсе каждой мерзкой мыслишки извращенных богатеев, видит мусор в чужих головах – и при этом остается спокоен. К нему не прилипает ни грязь, ни страх, ни сомнение… Уилл же впитывает их как губка, стоит ему только пройти мимо очередного монстра. Доктор Гаштольд говорил, это привычка, навык, который вырабатывается с опытом.
Единственным способом отстаивать свои личные границы у Уилла до сих пор является настороженность и угрюмость. И иногда сарказм… Сейчас ему было не до сарказма, он даже не нашел силы посмеяться над шутками Серрета.
– Спасибо, доктор Гаштольд, я подумаю.
– Если тебе не удобно приезжать в Балтимор сегодня, я могу навестить тебя сам.
У Уилла три собаки, его дом расположен на краю географии, на севере Вирджинии, у заповедника, в свободное от работы время он рыбачит и ремонтирует моторы лодок… Было бы странным заставлять его возвращаться вечером – чтобы поужинать с психотерапевтом.
Его не так просто расположить к себе, он не Серрет, которого достаточно накормить и сказать пару добрых слов… С ним было сложно – и доктора Гаштольда привлекала недоступность Уилла, его многослойность, многогранность, железобетонные стены защит.
– Хорошо, – наконец согласился Уилл. – Но я вряд ли смогу быть достойным собеседником, я слишком рассеян.
– Нам не обязательно говорить, – произнес Гаштольд. – И ты прекрасно знаешь, что мне комфортно с тобой в любом твоем виде.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/stella-frakta/rycar-krasavica-chudovische-shut-sesh-serdce-poluchish-lubov-70241653/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Уильям Гатти в роли профессора школы сомелье на итальянских виноградниках в Бароло – персонаж романа Стеллы Фракта «Кошки не пьют вино».
Стелла Фракта
Серийный убийца Сердцеед держит в страхе элитный квартал Балтимора. Помощь в расследовании оказывает психиатр-консультант, между его пациенткой, золотоволосой певицей, и молодым агентом ФБР вспыхивает роковая страсть. Детективу-профайлеру, использующему метод активного воображения, некто оставляет подсказки; молчаливый бодибилдер, живущий по соседству, становится хранителем чужих секретов. Съешь сердце – получишь любовь… Таков заголовок трагедии о драконе, который убивал принцесс и искал друга.
Рыцарь, красавица, чудовище, шут
Съешь сердце – получишь любовь
Стелла Фракта
Все непреходящее есть только символ! И поэты слишком много лгут.
Фридрих Ницше, Так говорил Заратустра
Дизайнер обложки Александра Undead
© Стелла Фракта, 2024
© Александра Undead, дизайн обложки, 2024
ISBN 978-5-0062-0999-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
1. Кукольный домик
[Соединенные Штаты Америки, Балтимор, Резервуар-Хилл]
Очередное высокое крыльцо, кирпичный фасад дома с многоуровневыми квартирами, резная дверь и звонок, издающий типичный, пафосный и раскатистый звук колокола. Они, что, все сговорились? Это уже седьмой, к счастью, последний в списке адрес, по которому был один и тот же сигнал – выходит, местные богачи совсем обделены фантазией и подражают друг другу.
Аллекс вздохнул, охватил взглядом квадраты окон, переступил с ноги на ногу, похлопывая себя по бедру планшетом с прикрепленными к нему листами. Он втайне надеялся, что в квартире никого не окажется – и тогда он, наконец, сделает перерыв на обед… Он был уставший и жутко голодный.
Надо хотя бы посмотреть, кто проживает в кукольном домике… Аллексу требовалась обычно пара секунд, чтобы получить нужную информацию, он умел читать по диагонали, заглядывал в планшет только перед визитом – как правило, уже на подходе. Он импровизировал – потому что знал, что запланированное заранее все равно придется переигрывать.
За дверью послышались шаги, легкие, ритмичные. Его будущая собеседница – какая-то артистка… Аллекс не разбирался ни в фильмах, ни в кинозвездах, ни в певцах, ни в музыкантах, его не интересовала медийная жизнь – а сегодня, как назло, ему попадалась одна высокомерная богема, каждый причудливее предыдущего.
Один из них даже осуждающе косился на пыльные ботинки Аллекса с отбитыми носами, когда тот ступал по антикварному ковру ручной работы… Если персона из списка под номером семь будет такой же зазнайкой – а вероятность этого велика, – он просто… А что сделает? Ему придется расспросить ее – такая работа.
Не так он себе представлял первую рабочую неделю в новом отделе, в новой команде на новом расследовании. Его опять отправили выполнять то, что другие сочли бы занудным делом – а он мог бы приносить реальную пользу!
Дверь отворилась, перед ним предстала высокая молодая женщина, с золотыми волосами, бледным и худощавым фактурным лицом. Аллекс мгновенно вынырнул из омута мыслей, почему-то встрепенулся, и ему показалось, осенний солнечный блик пробежался по стеклам и фасаду, краски стали ярче.
Скорее всего, это эффект от сочетания оттенков – прически и серо-голубой блузки, идеально отутюженной, подходящей под цвет глаз.
Аллекс был наблюдательным, иногда чересчур. Он по привычке впитал весь облик напротив целиком, вгрузил в память каждую деталь, отметил нейтральный макияж в стиле «без макияжа» и едва различимый легкий тон – отчего хозяйка выглядела совсем молодо, – астеническое телосложение с тонкими запястьями, узкие плечи и высокую грудь, выразительные брови и длинные ресницы.
Ресницы совершили взмах, Аллекс еще не успел рта раскрыть, чтобы сообщить о цели своего визита, как золотоволосая артистка произнесла:
– К сожалению, мистера де Лавендера нет дома, но я могу передать ему, что вы приходили.
Аллекс моргнул, покачал головой.
– Мисс Вильгельмина Густавссон? – обратился он к ней. – Агент Аллекс Серрет, ФБР. Мне нужно задать вам несколько вопросов, это не займет много времени.
Аллекс полез в карман, достал и продемонстрировал документы, прижимая планшет к ребрам под мышкой, куртка топорщилась на боку, прикрывая кобуру. На миг по лицу мисс Густавссон словно промелькнула тень, однако оно тут же приняло дружелюбно-нейтральное выражение, такое же, как мгновение назад.
– Можете не беспокоиться, вопросы будут не про вас, а про доктора Лукаса Гаштольда. Он ваш терапевт.
Естественно, мисс Густавссон знала, что Гаштольд ее терапевт… Психотерапевт. Она к нему по два раза в неделю ходит. Аллекс за сегодняшний день привык, что пациенты доктора Гаштольда пугаются жетона, самого упоминания ФБР, не могут определиться, как с ним разговаривать – глядя сверху вниз, как они обычно смотрели бы на невзрачно одетого парня в обшарпанных ботинках, слишком юного, чтобы быть агентом, или снизу вверх, подобострастно, лишь бы Аллекс не пронюхал об их делишках…
До делишек и мелких пакостей богатых клиентов успешных психиатров Аллексу Серрету не было никакого интереса. В центре его внимания были убийцы, особенно серийные, особенно те, что спокойно бродили по улицам Балтимора и совершали очередное жестокое и жуткое злодеяние.
Пока он ходит по квартирам и опрашивает возможных – но маловероятных – свидетелей, его новая команда отправилась на повторный осмотр места последнего преступления, потому что на специального агента Уильяма Гатти снизошло очередное озарение.
– Да, конечно, – отозвалась мисс Густавссон. – Прошу, проходите.
Аллекс переступил порог кукольного домика, последовал внутрь по светлому коридору, вдоль широкого зеркала в золотой раме, предметов интерьера, подходящих по стилю к музею, а не к современной городской квартире… В отражении краем глаза он увидел себя: диссонансное пятно куртки цвета хаки, взлохмаченные каштановые волосы – образ, кажущийся абсолютно не к месту, будто из другой вселенной, очутившийся не по плану в аристократическом гнезде.
– Могу я предложить вам чай, кофе?
Вильгельмина Густавссон, двадцати пяти лет от роду, живет со своим отчимом в шикарной трехэтажной квартире в элитном квартале Маунт-Роял-Террас района Резервуар-Хилл. Она профессиональная певица, никогда не привлекалась ни за какие правонарушения и не участвовала в богемных скандалах, о ней и ее прошлом почти ничего не известно, несмотря на публичность ее персоны. Мисс Густавссон – пациентка Гаштольда уже четыре года, ни разу не пропускала сессии и даже не опаздывала… Последнее Аллекс предположил по портрету, сформированному буквально за несколько секунд наблюдения за золотоволосой артисткой, ему не нужно было прилагать усилия, чтобы подмечать такие мелочи.
Прическа мисс Густавссон – волосок к волоску, золотые пряди до плеч расчесаны и аккуратно уложены волнами; туфли на невысоком каблуке – при ее росте больше шести футов – блестят, как новые, блузка и брюки шиты по индивидуальному заказу, каждая складка легкой ткани как деталь, как штришок на произведении искусства; прямой стан и узкая талия, плавные движения, как у кошки – той, что с большими ушами, поджарым телом, длинными костлявыми ногами и без шерсти…
Мисс Густавссон была намного красивей странной кошки, и Аллекс почему-то таращился на нее и не сразу ответил на вопрос.
– Чай, пожалуйста.
– Черный, зеленый, белый, красный…
Зачем так сложно? Надо было просить кофе – или вообще ничего не просить… Аллекс уже пожалел, что не приступил к делу сразу. Он, вероятно, настолько устал, что потерял бдительность – и повелся на этот несчастный чай.
– Черный. Без лимона, без бергамота, без сахара, без всего, но с горячей водой… Спасибо.
Мисс Густавссон улыбнулась чуть шире, снисходительно и понимающе. Аллекс вздохнул.
Они все еще стояли посреди просторного гостиного зала, с креслами с хитро выгнутыми ножками, мраморной рамкой наличника камина, уютными атрибутами, составляющими кошмар регулярной уборки для клининговой службы.
– Присаживайтесь, – указала молодая женщина в сторону кушетки, пуфа и кофейного столика, – я принесу чай.
«Идиот, – ругал себя мысленно Аллекс, оглядываясь по сторонам, сидя на шелковом сиденье для императорских особ, когда мисс Густавссон скрылась в широком проеме арки, очевидно, в направлении кухни, – лучше бы отказался от всего и начал работать! Она же сейчас только чай будет заваривать полчаса, с церемониалом и паузами!»
Однако золотоволосая артистка, вопреки ожиданиям Аллекса, явилась вскоре, с белоснежным фарфоровым сервизом на серебряном подносе.
– Вы не возражаете, если я начну?
– Нет, конечно, спрашивайте, – спокойно отозвалась собеседница.
Тонкопалые кисти расставляли чашки и блюдца, гость наблюдал. Мисс Густавссон сидела на пуфе прямо и ровно, как по струнке, идеально вписывалась в обстановку, как очередная диковинная вещица; Аллекс же не мог найти удобное положение, перекрестил ступни, затем подогнул ногу, вторая в колене начинала самопроизвольно подрыгивать, выдавая непоседливую натуру.
Они были как порядок и хаос, в одной комнате, объединенные одной задачей – на удачу Аллекса, ненадолго.
– Из кабинета доктора Гаштольда были украдены некоторые его записи, – молвил агент Серрет, – с личными данными пациентов. Все детали я вам сообщить не могу, но важно то, что содержимое этих записей, причины происшествия или личность вора могут быть связаны с расследованием другого, очень серьезного преступления.
– Какого?
Мисс Густавссон придерживала крышку чайника, изящно поднимая носик над чашкой, струйка лилась и звенела, пузырилась растущей лужицей на дне емкости. Ресницы совершили взмах, на Аллекса не отрываясь смотрели серо-голубые глаза.
Коленка перестала дергаться, агент Серрет заговорщически улыбнулся, чуть наклонился к столику, рассматривая бледное фактурное лицо.
– Вы слышали о «Сердцееде»?
О нем все слышали… Те, кто читают газеты, смотрят новости, слушают сплетни – но Аллекс, дабы не сойти с ума от усталости и скуки, впервые за весь день поймал долгожданный шанс развеять напряжение и подурачиться.
Мисс Густавссон изображала невинность, хлопая прекрасными очами – но задала вопрос не из наивности и даже не из праздного любопытства… Это было приглашение на диалог.
– Да, – отозвалась она, золотоволосая голова чуть склонилась набок, и мисс Густавссон вернула чайник на место.
– Значит, вы понимаете, насколько все серьезно, – сказал Аллекс. – Четыре жертвы найдены, а сколько еще может быть…
Вильгельмина Густавссон взяла чашку в руки, гость повторил за ней. После Аллекс задавал той дежурные вопросы – что она делала в день кражи, что в ее конфиденциальных беседах, зафиксированных доктором Гаштольдом, может быть связанного с каннибализмом, женоненавистничеством, ритуальными жертвоприношениями, людьми, которые высказывались или действовали подозрительно или странно…
Аллекс не заметил, как пролетело время, как чай закончился, как закончились вопросы. Мисс Густавссон смотрела на него открыто, отвечала спокойно, улыбалась на его шутки – на обе две – и в финале беседы спросила, много ли заметок психиатра попало в посторонние руки.
Агент Серрет не дал точную цифру, но объяснил, что небольшое количество подтверждает предположение следствия о неслучайности выбранных тетрадей – в кабинете доктора Гаштольда данные нескольких десятков его пациентов, прошлых и нынешних, за многие годы работы. Безусловно, подобно каждому врачу, он шифрует свои записи… Но злоумышленник наверняка знал об этом.
Аллекс поставил чашку на стол, желудок протяжно взвыл возгласом голодной собаки, в повисшей паузе между репликами вой был отчетливо слышен.
– Мне пора, – забавно пуча глаза и улыбаясь, не скрывая казуса, произнес юноша. – Спасибо за помощь, мисс Густавссон.
Он взял планшет под мышку, поднялся с кушетки, молодая женщина последовала его примеру.
Когда Аллекс вышел на крыльцо, уже попрощавшись и отдав визитку – на случай, если Вильгельмина Густавссон что-нибудь вспомнит, – та окликнула его из двери.
– Агент Серрет!
Аллекс обернулся, занес ногу над ступенью, вечерний ветер холодным порывом растрепал копну каштановых волос.
– Может быть, странный вопрос, но… почему люди убивают, намеренно идут на убийство – в ситуациях, когда есть иной выбор?
Ступня агента Серрета вернулась на крыльцо, молодое лицо с россыпью веснушек приняло сначала удивленное, затем задумчивое и даже немного печальное выражение.
Аллекс ответил честно.
– Для некоторых убийство является единственным способом почувствовать контроль – над ситуацией, над человеком, над чем угодно. Причина – всегда отчаяние. Ну и нарушенная логика – когда в картине мира считается совершенно обыкновенным вырвать человеку сердце и сожрать его.
– Спасибо.
– Не за что, – кивнул Аллекс, наблюдая, как дверь медленно затворяется, и золотоволосая голова исчезает в кукольном домике.
Он легко сбежал по лестнице, ветер забирался под распахнутую куртку, желудок по-прежнему урчал и требовал ужина, но на душе почему-то было спокойно и даже радостно.
Среди пустоголовых богачей есть небезнадежные… Мисс Густавссон оказалась вознаграждением за тяжелый день дурацких опросов, косых взглядов и бессмысленной беготни по адресам клиентов доктора Гаштольда.
Жаль, что они вряд ли снова увидятся. «С ней было… – Аллекс пытался подобрать подходящее слово во внутреннем монологе. – Приятно…»
Он прекрасно понимал, что всего лишь посмотрел красивую картинку – как по телевизору, – с идеально гладкими лицами, отутюженными блузками и рубашками под цвет глаз, вкусным чаем и непринужденной беседой. Пора возвращаться в прозаичную реальность – где есть и бедность, и боль, и уродство, и смерть, и убийство.
Аллекс был рад, что не всем следует знать, насколько мир может быть безумным в истреблении себя же самого. Он любил свою работу – и принимал разные ее стороны, от нудного общения со свидетелями до оперативного задержания, с перестрелками и замесом.
2. Глотает, не жуя
[Соединенные Штаты Америки, Куантико, Академия ФБР]
– Он делает это голыми руками, – говорил Аллекс с набитым ртом, указывая на снимки на доске. – Вскрывает грудную клетку охотничьим ножом, снимая грудину, без использования специальных инструментов – не как хирург, а как патологоанатом.
– Как самоучка, – кивнул Уилл. – Он отделяет хрящи и мышцы, чтобы добраться до внутренностей, небрежно, не заботясь об эстетике.
Эстетики в творениях Сердцееда, действительно, было мало. Убийство и надругательство над телом были скорее хаотичным актом, нетерпеливым и грубым, как попало.
– Он не медик и не мясник…
Крошки падали на пол, Аллекс жадно укусил сэндвич, шурша бумагой, прищурился, разглядывая фото, наклонился чуть ближе.
– Он раздобыл методичку по вскрытию трупов и просто взял оттуда то, что нужно, не вдаваясь в детали, – продолжал Уилл. – Ему трудно дается обучение – даже чтение.
– Задержка в развитии?
Специальный агент Уилл Гатти на секунду задумался, поджал губы.
– Скорее синдром дефицита внимания и гиперактивности.
Аллекс хмыкнул, вновь начал жевать. Он не стал говорить, что его неуемность, неспособность усидеть на месте, типичное СДВГ, воспринимали как умственную отсталость или педагогическую запущенность…
– Серрет, каждый раз, когда тебя вижу, ты все время жрешь! – раздалось из-за их спин.
– Я постоянно хочу есть, – пожал тот плечами, не оборачиваясь. – Ничего не могу поделать.
Беверли Круз, криминалист отдела уголовно-следственного анализа, тем временем, приблизилась, каблуки легкой поступи стучали о блестящий пол лаборатории. Женщина встала между Уиллом и Аллексом, скрестила руки на груди, окинула взглядом размещенные на доске изображения.
– Проверься на наличие гельминтов, – усмехнулась она, обращаясь к юноше.
Аллекс засунул остаток сэндвича в рот, смял бумагу намеренно шумно.
– Хоть сейчас могу дать тебе образец на анализ, – промычал он с полным ртом.
– Нет, спасибо, у меня и без твоих фекалий много работы.
Уилл молчал, даже не замечая их взаимные подколы, он был погружен в мысли, в картину преступления, видел от первого лица искореженные женские трупы на обеденных столах, стоял над ними, упираясь коленями по обе стороны от бедер мертвых тел, с перепачканными по локоть в крови руками, ртом, полным склизкой плоти, еще теплой и сладкой.
Если бы у него в желудке что-то было, оно бы попросилось наружу. Как Серрет может равнодушно уплетать обед, когда перед глазами мерзкие снимки? Уилл не мог есть на работе, даже когда находился вне стен лаборатории или офиса, кусок в горло не лез.
Он буквально ощущал скользкую, упругую сердечную мышцу, сползающую вниз по пищеводу, непрожеванную до конца, в спешке, в жадном экстазе, в аффекте.
– Он глотает, не жуя, – будто сам себе под нос пробормотал Уилл.
– У него наверняка проблемы со стулом. Как у Серрета, – согласилась Круз.
– Нормально у меня все со стулом, – скривился Аллекс. – Даже если я буду жрать гвозди…
– У него оральная фиксация. Он не ест, чтобы съесть, он ест, чтобы проглотить, – не слушая их, говорил специальный агент Гатти. – Его будоражит ощущение во рту.
– Какая прелесть.
– У него может быть расстройство пищевого поведения, – предположил Аллекс, бросая обертку от сэндвича в корзину. – Булимия, компульсивное переедание… В запущенной стадии это легко определить по внешнему виду.
– Я узнаю у доктора Гаштольда, – кивнул Уилл. – Тот, кто проник в его кабинет, мог быть его пациентом, знакомым…
Все четыре жертвы Сердцееда были клиентами или членами семьи клиентов Лукаса Гаштольда, психиатра-консультанта, оказывавшего помощь ФБР в некоторых других расследованиях. Этот факт всплыл, лишь когда тот сообщил Уиллу о краже тетрадей с историями болезней, спустя два дня после обнаружения последнего тела. Всех их объединял один район Балтимора, сектор элитных кварталов, все они были молодыми женщинами приятной наружности, с мужьями и детьми.
Всем им зверским образом вскрыли грудь, вырвали сердце, предварительно задушив, возложив бездыханное тело на стол в обеденном зале. Убийца не насиловал их и не производил никаких действий сексуального характера с телами до или после смерти – по крайней мере ни следов спермы, ни других свидетельств манипуляций обнаружено не было.
Сердцеед не оставлял следов. Он настигал женщин дома, когда они возвращались в одиночестве, немного играл с ними, давая повырываться и побегать в панике по квартире, посшибать антикварную мебель, поразбивать вазы и прочие занятные предметы декора. Он был силен физически, крупнее них, он знал свое превосходство и преимущество.
Он ковырялся в телах голыми руками, но убивал в перчатках. Он не хотел касаться их, пока они живы…
Аллекс еще надолго остался в лаборатории, сидел на стуле, уставившись перед собой невидящим взором. Еще недавно юноша воображал, что, вернувшись в группу уголовно-следственного анализа под руководством главы подразделения поведенческих наук Джека Говарда, он будет заниматься расследованием дела Мэрилендского Потрошителя, неуловимого серийного убийцы, по предположению ФБР извлекающего из жертв органы для приготовления в пищу… Новый мясник был ничуть не лучше, но, к счастью следствия, дилетант – Сердцеед еще учился, он набирал силу постепенно. У них будет шанс его поймать – главное быть внимательными к деталям.
Агент Серрет закончил обучение в Академии ФБР в Куантико полтора года назад, но отличился не высоким баллом, а уникальной способностью лезть не в свое дело, попадать в переделки и перечить преподавателям. Даже в период практики он умудрился разворошить муравейник, поднять из архивов давно закрытое дело, доказать нестыковки в результатах расследования и заставить Говарда, ответственного за это, принять меры.
Говард сперва не мог поверить, как курсант, мелкий парень с вечно лохматой головой, веснушками на заостренном носу, активно жестикулирующий, настоящая заноза в заднице, посмел оспаривать экспертизу профессионалов… Но вскоре убедился: Серрет прав.
Ему не выразили благодарность публично, не похвалили – лишь сообщили, что его информация была принята к сведению и подтверждена.
Когда Аллекс получил жетон и документы сотрудника ФБР, Говард позвал его к себе в уголовно-следственный отдел. Серрет был хорош как профайлер, он обращал свою неуемную энергию на пользу, был готов работать без отдыха, увлеченно и страстно. Он был внимателен, как может быть внимателен тот, кто обрабатывает информацию со скоростью света, но при этом рискует растерять контекст. Серрет был упрям как осел, иногда наивен как дитя, его нельзя было запугать наказанием или словом… Он был как танк, что такое дипломатичность он не ведал, при этом белозубая улыбка и природная очаровательность давали привилегию, он мог понравиться любому при желании, даже со своими дурацкими шутками и пантомимами.
После очередного конфликта за пару месяцев агента Аллекса Серрета перевели в отдел критических инцидентов, где его гиперактивности и непробиваемости нашли применение. Он выезжал на захваты и облавы, помогал проводить переговоры с преступниками, лез в гущу событий – конфликты и адреналин были его комфортной средой.
После недавних событий Говард пересмотрел свое отношение к Серрету – ему был нужен свежий взгляд и помощь, его не смущало, что Аллекса прозвали клоуном ФБР, рыцарем-клоуном… Глава подразделения поведенческих наук не прогадал – с появлением Серрета у Уильяма Гатти появился единомышленник.
Угрюмый аутист Гатти, ранее преподаватель Академии ФБР, в данный момент имеющий должность специального агента, не идущий на социальное взаимодействие, но выдающий ошеломительные результаты профайлинга, удивительным образом образовал тандем с юным, шумным и вечно кривляющимся Серретом… Они были настолько разными, что дополняли друг друга. Они мыслили по-разному – и разными путями одновременно приходили к одному выводу.
Они оба были непреклонные и несговорчивые, вцеплялись зубами в дело, которое им поручал Джек Говард. Их обоих поначалу команда воспринимала в штыки…
Неделю назад, когда на место преступления оперативно выехала вся группа, включая начальника, трех криминалистов и Гатти, Говард взял с собой и Серрета. Он предполагал недоумение своих людей, но не настолько…
– Джек! – окликнула его Круз, поднимая голову от стола с распластанным окровавленным месивом. – Что здесь делают рыжие клоуны? У нас своих достаточно.
Поодаль, прикладывая к макушке пару оленьих рогов на подставке, стоял Серрет, увлеченно разглядывающий что-то на высоком стеллаже. Джимми Росс и Брайан Бейли, скрупулезно изучающие пол и окружающее пространство, в недоумении вытаращились на юношу. Уилл Гатти ничего вокруг себя не замечал, он даже не обернулся в сторону, куда указывала Беверли Круз.
Женщина держала вытянутую руку в перчатке до тех пор, пока Говард не отреагировал. Он и забыл про новенького…
– Серрет! – рявкнул он. – Положи на место!
Тот вздрогнул, молодое лицо состроило рожицу, темные глаза блеснули. Он нехотя поставил на стеллаж рога, обошел препятствие, открыто встречая недовольные физиономии своих коллег.
– С сегодняшнего дня агент Аллекс Серрет член нашей команды, никакие возражения не принимаются, вам следует раз и навсегда оставить свои недомолвки, мы работаем на общее благо. Всем ясно?
Круз поджала губы, но коротко и сдержанно кивнула, Бейли и Росс повторили за ней.
– С Круз, Россом и Бейли ты знаком, их я представлять не буду. Специальный агент Уильям Гатти…
Джек Говард вздохнул, он предчувствовал головную боль, на мгновение засомневался, справится ли он, с аутистом и шутом…
– Специальный агент Уильям Гатти! – строго и громко позвал его начальник.
Росс моргнул от неожиданности, блокнот и ручка скрипнули в стиснутых пальцах.
Уилл очнулся, обвел взглядом помещение, остановил взор на Говарде.
– Агент Аллекс Серрет работает с нами, посвятите его в детали как можно скорее, – а затем добавил, обращаясь к юноше, убедившись, что Гатти его слышит: – Держись рядом с Уиллом и следуй за его логикой.
– Да, сэр, – полушутя, полусерьезно отозвался Аллекс, приподнимаясь и опускаясь на носках, заведя руки за спину.
– И не трогай ничего! – шикнула на него Круз.
Аллекс поднял кисти на уровень груди в жесте невиновности, скривил лицо, пуча глаза.
Он не хотел спорить. Он уже следил за Уильямом Гатти и ловил каждое выражение его подвижной мимики, каждый шаг. У профессора Гатти, лектора курса по «злым умам» и психологии серийных убийц, была такая же, как у Аллекса, неоднозначная репутация…
Аллекс помнил его с занятий, тот был, действительно, незаурядным, невероятно умным, но чрезвычайно закрытым, а студенты прозвали Гатти – не иначе как в дополнение к его кошачьей фамилии, в переводе с итальянского означавшей «кошки»[1 - Уильям Гатти в роли профессора школы сомелье на итальянских виноградниках в Бароло – персонаж романа Стеллы Фракта «Кошки не пьют вино».] – угрюмой собакой: за насупленный вид, транслирующий в каждой детали идеологию одиночки.
Профессор Гатти был высокофункциональным аутистом, а его уникальная, феноменальная способность видеть глазами преступника – именуемая методом активного воображения – поражала всех: и тех, кто относился к его таланту с недоверием, и тех, кто намеревался использовать умение в собственных целях, в интересах следствия – как Джек Говард.
Аллекс был такой же зверушкой, самобытной, но полезной. Аллекс верил в экспертность и профессионализм каждого из присутствующих в обеденном зале, ставшем местом преступления Сердцееда. Вспышка фотоаппарата Бейли свистела и перезаряжалась, ручка Росса шуршала по листу блокнота, Круз давала указания, хмурила брови, переступала через кровавые кляксы на полу.
Уилл Гатти не замечал Аллекса до тех пор, пока тот не встал у него за спиной, почти вплотную, чтобы видеть картинку с нужного ракурса, и не озвучил вслух свои мысли.
– Он подает их на стол… Кому?
– Себе, – ответил Уилл после паузы. – Он смотрит на них сам.
– Он эстет? Можно есть на полу, если очень голоден.
Профессор Гатти покосился на юношу, чуть обернулся.
– Можно, – согласился он. – Но он хочет на столе. Так, как было принято у него в семье.
– Но он не ждет семью на ужин?
Уилл прищурился, пытаясь понять, прикалывается ли Аллекс или спрашивает серьезно.
– Ждет… – со вздохом заключил он. – Но не семью.
3. Лучший сотрудник
[Соединенные Штаты Америки, Балтимор, Резервуар-Хилл]
– Что ты возишься? Там еще десяток коробок на складе!
Шуршание и треск картона от лезвия канцелярского ножа, гомон голосов покупателей, плач ревущих детей, писк сканера штрихкодов на кассах… Все как всегда. Чаще его просто не замечают, уже не подгоняют, потому что он делает все как нужно, усвоил скорость, время, ритм, место, рутина стала канвой, в которую можно было вписать что угодно – или оставить беззвучную пустоту.
Дилан даже не повернул головы, когда старший продавец – темнокожая тучная Мириам – окликнула его. Иногда он изображал глухого, иногда немого, а иногда глухонемого… Иногда вставлял в уши наушники – но без музыки, для вида, – чтобы его иной раз никто не отвлекал. Кепку он натягивал почти до переносицы, серые глаза-льдинки лишь изредка царапали посетителей торгового зала: он не оборачивался, стоял лицом к прилавку, спиной к окружающему миру.
С упаковками итальянской пасты было покончено, пачки лежали ровными рядами – но ненадолго… Скоро какой-нибудь покупатель-дегенерат начнет бездумно перебирать их, положит взятый товар не на то место, Дилану будет выговор.
Хуже работа была только у уборщицы, не прекращающей намывать блестящие кафельные полы – от пыли, воды или снега, от рассыпанных кукурузных хлопьев или разбитой бутылки кетчупа. Некоторый кетчуп был похож на кляксы крови, но только некоторый…
Дилан Вермиллион был на доске лучших сотрудников магазина, но у него, единственного из всех, не было фото – лишь указаны имя и должность. Он не любил фотографироваться, руководство не настаивало… Было бы странно думать, что кому-либо, кроме сотрудников, эта доска приносила хоть какую-то пользу. Посетители не обращали внимания ни на доску, ни на работников, ни на ценники, они беспечно устраивали беспорядок в торговом зале, роняли на пол блоки туалетной бумаги, пачки печенья, средство от ржавчины для сантехники… Дилан за ними прибирал.
Какая-то кукла с раздутыми губами катила тележку, набитую продуктами, с яркими пачками мармеладных мишек и торчащим в сторону зеленым хвостом лука-порея, набирала текстовое сообщение в смартфоне, не смотрела под ноги. Дилан отсчитывал секунды до столкновения со случайным препятствием, широкая спина в рабочей куртке была неподвижна, лишь руки совершали механические, однообразные движения.
Он долго учился этой неподвижности, возможно даже, переборщил – и со стороны его мускулистая фигура казалась замершей в кататоническом ступоре статуей.
С противоположного торца прилавка, вслед за глухим ударом послышался вскрик, затем шелест падения пакетов с чипсами, лавинообразный, прерываемый шлепками и грохотом от тщетных попыток удержать водопад товаров.
– Простите! – одновременно выпалили два голоса, мужской, молодой, сипловатый, и женский, манерный, растягивающий гласные.
Они рассмеялись, зашуршали, очевидно, начали собирать с пола продукты. Спустя полминуты хаотичных усилий девица, хихикая, проследовала дальше, изредка бросая заинтересованные взгляды на оставшегося на месте парня, тот отправился в противоположном направлении.
Как только его силуэт оказался в пролете, где Дилан раскладывал коробки с соком, с прежнего места продуктовой катастрофы послышался подозрительный шорох. Парень в зеленой куртке обернулся, выставил ладони вперед, словно заклиная прилавок не обрушиваться, с широко распахнутыми глазами наблюдая, как все опять валится на пол.
– Нет-нет-нет… Пожалуйста, нет! – взмолился он. – Твою мать!
Он зажал руками рот, бледное лицо раскраснелось, из груди вырвался нелепый писк.
Он оглянулся по сторонам, встретился взглядом с молчаливым Диланом, брови сложились домиком.
– Мне жаль! – выпалил он, убирая ладони от лица. – Я пытался!
Дилан сперва хотел обозвать его криворуким идиотом, злобно фыркнул, оставил раскладку и коробки, разворачиваясь в направлении юноши. Грозная шестифутовая фигура направилась к горе упавших пачек, виновник стоял неподвижно, без страха, но с виноватым видом.
Кажется, он единственный, кто за всю историю работы Дилана в этом магазине извинился за погром. Кажется, он единственный, кто вообще Дилану в глаза посмотрел, обратился к нему – а не к безликому типу в рабочей куртке и кепке, который стоит на проходе и мешает пройти.
– Я сейчас все приберу, просто скажите, как их сложить так, чтобы оно больше не падало.
Взъерошенные каштановые волосы лежали беспорядочными локонами, куртка топорщилась, ботинки были с побитыми носами, под мышкой зажат планшет… Темные глаза смотрят открыто и прямо.
– На задние ряды – все, что правильной формы, в плотных упаковках, вперед – воздушное и легкое. Что куда и на какую полку – подписано на ценниках.
Дилан сам не узнал свой голос, твердый, строгий, спокойный. Парень кивнул, белозубый рот улыбнулся.
– Я понял, – сказал он. – Спасибо.
Когда тот наклонился и начал собирать с пола картонные пачки и круглые тубы, читая этикетки, Дилан присоединился к нему.
На самом деле, он не ронял проклятые чипсы, это сделала та овца с тележкой… Мог бы сбежать, свалить вину на нее, просто сделать вид, что он ни при чем. Мог – но не стал.
Вероятно, ему просто нечем заняться поздним вечером буднего дня, и, вероятно, он тут впервые и больше не появится – он не очень походил на отпрыска богатенького папочки, обитающего в квартире-особняке элитного района. Он курьер или волонтер, слишком молод и слишком просто одет, чтобы быть здесь не по работе.
Дилан не сразу заметил кобуру под задравшейся на узкой талии курткой, когда тот присел, и ничем не выдал своего удивления. Значит, ботинки у него такие, потому что он частенько ими вышибает дверь или чей-то дух из преступной головы. Парень полицейский… Так вот откуда комплекс белого рыцаря!
Они закончили быстро, успешно справившись в четыре руки. Дилан молчал, лохматая голова поворачивалась в его сторону всего пару раз, но тоже не произнесла ни слова.
Ну конечно же он смотрит на его шрам! Или не смотрит… Парень смотрел в глаза, губы улыбались, на щеках, покрытых едва заметной рыжеватой щетиной, были ямочки.
Нет, он не смотрит.
– Спасибо, Дилан! Еще раз простите, – произнес рыцарь-полицейский, дружелюбным, обыденным тоном, протянул ладошку для рукопожатия.
Дилан Вермиллион моргнул. Он не сразу понял, откуда он знает его имя, что оно написано на бейдже, это же так просто…
Его рука была в тканевой перчатке, он помедлил, в раздумьях, но все-таки снял ее. Ладонь парня была крепкой и теплой, сильной, не соответствующей его щуплой комплекции.
Он был на полголовы ниже, пусть и хорошо сложен. Внешность обманчива…
– Все в порядке. Вам спасибо, – отозвался Дилан.
Парень сделал шаг в сторону, высокая фигура работника торгового зала отступила, пропуская его дальше.
– Я уже боюсь двигаться и что-то трогать, – хохотнул он.
– Остерегайтесь женщин с тележками, – хмыкнул Дилан с безэмоциональным выражением лица.
Юноша забавно скривил рожу, подмигнул, пошел по ряду вдоль прилавков, на повороте поднял руки вверх в наигранном ужасе, давая дорогу разговаривающему по гарнитуре рассеянному покупателю.
Аллекс в тот вечер купил себе сэндвич в супермаркете недалеко от дома Вильгельмины Густавссон стоимостью в ползарплаты, и он был вовсе не такой вкусный, как из кафетерия на работе. Он пролил горячий кофе себе на джинсы, пока ловил такси, пытаясь на ходу жевать, отпивать из картонного стаканчика, не уронить планшет и одновременно голосовать.
Поистине странный день! Как только он вернулся в комнату общежития при Академии, в двух часах дороги от Балтимора, он упал на кровать и даже не разделся, лишь с трудом стащил ботинки, отбросив их в произвольном направлении.
Он мгновенно провалился в сон без сновидений.
4. Под прикрытием
[Соединенные Штаты Америки, Балтимор, Резервуар-Хилл]
Столы ломились от изысканных яств, пирамидки из бокалов-блюдец с игристым вином искрились в приглушенном свете, блики танцевали на серьгах, колье, брошах и кольцах дам, на запонках и в блестящих от задора глазах господ. Голоса не смолкали, восторженные возгласы с придыханием и притворно сдержанный смех были неотъемлемым звуковым сопровождением званого приема доктора Гаштольда, фоновым лейтмотивом ярмарки тщеславия, на которой собралась чуть ли ни вся богема Балтимора.
Лукас Гаштольд был не только успешным психиатром, стилягой в костюме-тройке, с идеально подобранной фактурой ткани к узору галстука и нагрудного платка, но и бесподобным кулинаром: все без исключения блюда на вечеринке были приготовлены им самим. Каждый гость счел нужным поблагодарить его лично, каждому он приветливо улыбался тонкими губами, лицо-маска при этом оставалась неподвижной, темные глаза смотрели в самую душу подобно рентгену.
– Доктор Гаштольд! – Феб де Лавендер выплыл из толпы, приподнял бокал с золотистым, как его волосы, вином, выражая почтение хозяину вечера. – Признайтесь, вы пленили демона магическим заклинанием, и он трудится для вас на кухне.
– Вы меня раскусили.
Де Лавендер в прошлом году был признан самым молодым меценатом округа, на его деньги кормились Симфонический зал Иосифа Мейерхофа и Лирическая опера, за его спонсорство боролись Балтиморский художественный музей и Художественный музей Уолтерса. Он был хорош собой, умен и обходителен, как безупречная картинка с обложки «Форбс». Идеальной рукой с идеальным маникюром он пригубил вина, улыбнулся идеальными губами на идеально выбритом лице.
– И как вам?
Лукас Гаштольд указал взглядом на бокал в руке собеседника, тот усмехнулся.
– Безалкогольное – ужасно, настоящее наказание для ханжей, доктор Гаштольд, – признался де Лавендер. – Безвкусно.
Последнее слово он особенно выделил, произнес почти шепотом.
– Такова жертва во имя красоты, – многозначно отозвался доктор Гаштольд, удовлетворенный результатом наказания для тех, кто выбрал ненастоящее вино. – Вы хотите жить вечно?
– Я хочу жить долго.
– Понимаю, отцовство накладывает определенную ответственность.
Взор Гаштольда соскользнул с лица мецената вправо, воспитанница де Лавендера, Вильгельмина Густавссон, мгновение спустя приблизилась к ним, оба мужчины синхронно повернулись.
– Доктор Гаштольд, приветствую, – кивнула она. – Чудесный прием, я очень благодарна за приглашение.
Вильгельмина до последнего не хотела идти, но Феб настоял. Каждый раз одно и то же: пустые маски и разговоры, новости, сплетни, пыль в глаза… Она – золотоволосая кукла в картонной коробке, с прозрачной фронтальной стороной, прикрепленная хомутками к задней стенке, и они больно режут запястья и щиколотки, но надо терпеть и не роптать – ибо ей грех жаловаться на свою судьбу.
Пару недель назад она подписала контракт с крупным лейблом, через полтора месяца она солирует с камерным оркестром в местной филармонии, анонсы уже заказаны у топовых агентств, в стриминговых сервисах у нее постоянно растет количество прослушиваний – потому что новый музыкальный клип произвел фурор. На ней платье стоимостью c автомобиль, на языке – вкуснейшие закуски и лучшие мировые вина.
Она солгала Фебу, что тоже пьет безалкогольное – из солидарности… Вильгельмина никогда не пьянела, ее самообладанию и дистанцированию от телесности мог позавидовать любой хладнокровный психопат, а умению ублажить – любая гейша.
– Мы как раз говорили о цене вечной жизни и молодости, – сказал де Лавендер, зеленые глаза смотрели на девушку. – Я хочу застать день, когда Вильгельмина будет на сцене Бродвея, и ей будет лет так пятьдесят!
– Мисс Густавссон будет на сцене Бродвея намного раньше, – улыбнулся Гаштольд одними губами.
– Конечно, – рука де Лавендера легла на спину, между лопаток, воспитаннице, задержалась на несколько секунд. – Когда ей будет пятьдесят, она будет ходить туда, как к себе домой.
Феба не волновало, что думает Вильгельмина по этому поводу – а для нее Бродвей виделся слишком коммерциализированным, слишком массовым, пусть и масштабным и громким. Вильгельмине больше по душе были классические постановки, оперные и театральные, а не современные мюзиклы – она с большим удовольствием работала бы в парижской опере или Ла Скала, но она вовсе отвыкла от академического вокала, ее исполнение в эстрадной манере было более востребовано.
Чуть позже хозяин вечера оставил их, чтобы совершить очередной обход по залу, де Лавендера увлекли беседой, и он исчез из поля зрения, а Вильгельмина Густавссон была предоставлена самой себе. Блюда, действительно, бесподобны, доктор Гаштольд прекрасно знает, что делает… Бокал вина был второй по счету, взгляд серо-голубых глаз рассеянно скользил по пространству, пока не зацепился за смутно знакомый образ, как из позабытого сна – каштановую макушку и щуплый, поджарый силуэт.
Вильгельмина моргнула, поднесла к носу бокал, но так и не сделала глоток. Сквозь столпотворение гостей в противоположной стороне гостиной доктора Гаштольда она видела агента Серрета – точнее, его затылок, спину в белой рубашке и подтяжках, узкую талию, упругую задницу в облегающих черных штанах. В руках юноши – поднос с бокалами, на физиономии – белозубая улыбка.
Вильгельмина снова моргнула.
Когда Серрет развернулся вокруг своей оси, позволяя проходящей мимо паре взять подаваемые напитки, мисс Густавссон уже сменила дислокацию, оставив недопитый напиток на столике с закусками, двигалась плавно вдоль стены с картинами в темных рамах, крыла фортепьяно, скрипачей, альтиста и виолончелиста, играющих струнный квартет Бетховена номер три.
Лица сменяли друг друга как в калейдоскопе, сквозь гомон голосов и музыку нельзя было различить ничего, если не приближаться вплотную. Участь официанта была незавидная – приходилось постоянно передвигаться по залам… Тонкопалая рука в сверкающих браслетах потянулась к подносу и забрала бокал, Аллекс на автоматизме кивнул и улыбнулся, его взгляд встретился с взглядом золотоволосой молодой женщины.
Улыбка агента Серрета стала шире, темные глаза распахнулись от удивления. Та самая артистка, пациентка доктора Гаштольда, тоже его узнала – и смотрела внимательно и прямо.
Аллексу почему-то стало волнительно, галстук-бабочка сдавила горло.
– Добрый вечер! – молвил он.
– Добрый вечер, – отозвалась мисс Густавссон и взмахнула длинными ресницами.
Волосы агента Серрета были аккуратно расчесаны, волнистые локоны чуть блестели от средства укладки, падали на высокий лоб, лицо с россыпью веснушек было гладко выбрито, на левой щеке ближе к уху алела едва заметная полоска от свежего пореза. Без бесформенной куртки и мешковатых джинсов он выглядел иначе, его выдавал лишь дерзкий взгляд и прежняя непоседливость.
– Я думал, с вашей профессией не остается свободного времени на подработки в кейтеринге, – сказала Вильгельмина.
Она все прекрасно поняла – агент Серрет здесь под прикрытием. Его бы вряд ли кто-то узнал в образе холеного официанта… На этот раз ботинки были другие, черные, сияющие от воска и щетки.
– Я умею совмещать, – улыбнулся юноша. – Но за сегодняшнюю смену мне не заплатят.
Мисс Густавссон сделала глоток, посторонилась, когда мимо проплыли гости, но и не думала уходить. Аллекс сканировал взглядом толпу, но потом возвращал взор на артистку, та лишь изредка поглядывала на него, стоя вполоборота.
Они оба были шпионами: Серрет под личиной обслуживающего персонала, а Вильгельмина в несвойственном ей любопытстве и желании это любопытство скрыть. Феб крайне ревностно относился к любому ее неформальному общению, даже к вечериночному обмену репликами, на людях оставался вежлив и учтив, но дома высказывал претензии.
Когда де Лавендер узнал, что в его отсутствие Вильгельмина беседовала с агентом ФБР, он буквально вышел из себя.
«В следующий раз сначала советуйся со мной, моя дорогая Вильгельмина, – осуждающе поджимал губы Феб. – Ты же знаешь, что каждое слово, сказанное твоим замечательным ртом, может быть использовано против тебя…»
Он имел в виду, «против нас». Феб всегда думал только о себе.
Как оставаться привлекательным атрибутом нарцисса, предметом роскоши, которым он хвастается перед всеми, и при этом не вызвать гнев и подозрение? Вильгельмина пользовалась отсутствием Феба во время командировок, на работе без надзора чувствовала себя комфортно и свободно, выучила все способы выполнить требуемые от нее обязательства, и при этом сохранить время на что-то личное.
Времени было не так много… Но оно было. Терапия, наконец, давала свои плоды – и Вильгельмина становилась все смелее и увереннее.
– Есть новости по делу страшного злодея?
Нет, она определенно не хочет уходить… Аллекс улыбнулся, на щеках появились ямочки, он кивнул очередному гостю, на подносе оставалось всего несколько бокалов.
– К сожалению, – покачал он головой с театральным вздохом, – этого я вам сказать не могу.
– Понимаю, – отозвалась мисс Густавссон.
– Но я могу сказать что-нибудь другое, – спохватился агент Серрет. – Например, – он снова растянул губы и тряхнул волосами, – о том, что у вас в бокале.
Вильгельмина знала, что у нее в бокале – она пила эльзасский рислинг, – но природная любознательность взяла свое. Она опустошила бокал на глазах у Серрета, покрутила им, держа за ножку, как дирижер палочкой.
– Да, расскажите.
Феба не было поблизости, пока можно продолжать… Вильгельмина взяла новый напиток, но не стала пить. Кажется, она чересчур много смотрит на собеседника, чересчур открыто, не может не замечать четкие линии скул, рисунок ушной раковины, мягкие каштановые локоны, упругими полукольцами изгибающиеся у шеи.
– Это рислинг из Эльзаса, немецкий стиль с французского виноградника класса Гран Крю, – говорил Аллекс, а мисс Густавссон смотрела на него внимательно поверх поднесенного к носу бокала, даже серо-голубые глаза не мигали – как у инопланетной кошки. – Забавно, что производитель не признает классификацию виноградников и даже не помещает этот почетный факт на этикетку…
Вильгельмина ощущала не ароматику вина, а парфюмерную композицию дешевого геля для душа, которым пользовался агент Серрет. Дезодорант был без отдушки, как и в прошлый раз их встречи, а то, что она сперва приняла за средство для укладки, оказалось просто водой, которой тот смочил волосы, заставив пряди сложиться волнами.
– Знания о винах тоже обязательны для агента?
Мисс Густавссон чуть прищурилась, лукаво улыбнулась. Аллекс пожал плечом, поднос накренился, он тут же спохватился и ловко выровнял его, очаровательно изобразил изумление и испуг.
– Нет, не обязательны. Я просто работал барменом, пока учился в Академии, мне пришлось знать.
Так вот почему дезодорант без отдушки – привычка! В барах и ресторанах официантам и остальному персоналу нельзя пользоваться ни духами, ни другими сильно ароматизированными средствами.
Вильгельмина кивнула. Агент Серрет вовсе не так прост! Пока она выдумывала, что бы еще такое спросить, чтобы заполнить повисшую паузу, на горизонте мелькнул силуэт де Лавендера.
– Не буду вас больше отвлекать, агент Серрет, – промолвила мисс Густавссон, отступая, огибая юношу по периферии. – Была рада поговорить с вами. До свидания.
– Я тоже, – ответил Аллекс, – был рад, до свидания, мисс Густавссон.
Золотоволосая артистка, как загадочная сирена, вскоре затерялась в толпе, агент Серрет выдохнул, сдувая волосы со лба, на пару секунд замерев в раздумьях.
Когда он отправился на кухню за новой партией бокалов, он увидел мисс Густавссон в компании с золотоволосым мужчиной, очень похожим на нее внешне, но только с более правильными чертами лица. Гордая осанка, взгляд сверху вниз, ироничная, но холодная усмешка на губах…
Рука мужчины скользнула по лопаткам мисс Густавссон неуловимым движением – в глубоком вырезе платья на спине, – и если бы Аллекс в тот момент на них пристально не таращился, даже он бы не заметил, что означало это прикосновение. Мисс Густавссон поднимает на него глаза, хлопает ресницами, робко улыбается…
Аллекс почему-то считал, что Феб де Лавендер, ее отчим, намного старше – этому франту было от силы тридцать пять.
Или он ей не отчим, а опекун, покровитель… Кто их разберет, этих чудаков высшего общества, и что у них на уме? Выходит, ее беседа с Аллексом была лишь развлечением, от скуки, пресытившись пустым трепом с гостями, она решила поболтать с переодетым в официанта агентом ФБР.
А чего он хотел? Все смотрят сквозь него, он всего лишь кукла в белой рубашке с черной бабочкой, в тесных штанах. В костюме, который накануне ему принес Уилл, было невероятно душно и непривычно, он ощущал себя мальчишкой из бойз-бенда.
Идея отправить Серрета на прием к доктору Гаштольду принадлежала Говарду… Клоуну – маскарады, Аллекс не возражал. Он был готов поспорить, доктор Гаштольд тоже был в курсе происходящего, Гатти консультировался с ним по поводу деталей расследования, и всего раз агент Серрет общался с ним лично.
Впечатление сложилось неоднозначное, от Лукаса Гаштольда у него был мороз по коже, и если бы он был животным, у него бы шерсть вставала дыбом. Психиатр был умен, тактичен, остроумен – в своих странных шутках, которые были смешны ему одному, – но как будто бы пустым внутри.
Аллексу были слишком знакомы эти ассоциации, слишком неприятны… Но он не стал ничего говорить ни Уиллу Гатти, ни кому-либо еще. Его отношения с отцом – его лично дело, приводить их как аргумент в своих подозрениях о неискренности доктора Гаштольда было бы абсурдным.
Доктор Гаштольд, к примеру, с теплотой глядел на Гатти – это несвойственно нарциссам. Уилл, как всегда, закрывшись от любых внешних стимулов, будто не замечал взгляда темных глаз, вкрадчивого мягкого тембра, чуть склоненной головы, настроенного только на него одного приемника… Доктор Гаштольд не нарцисс и не психопат, не серийный убийца – он просто сам себе на уме, как и все одаренные и талантливые люди… Это просто Аллексу везде начинают мерещиться монстры и демоны, жрущие представителей рода человеческого, он просто устал.
Может ли быть Сердцеедом, допустим, де Лавендер? А мисс Густавссон – может быть потенциальной жертвой?
Де Лавендер слишком субтильный на вид, он не подходил под портрет атлетичного убийцы… А мисс Густавссон, пусть и светская дива, но выделяется из всей публики званого ужина. Она слишком… живая для этих ходячих мертвецов в шелковых костюмах, масках социального грима на лицах, бриллиантах и пафосных речах.
Или Аллексу кажется… Что мисс Густавссон тут тогда делает, если она не такая, как они?
Нет, ему определенно следует отдохнуть – но, скорее всего, это удастся сделать не скоро.
5. Накормить друга
[Соединенные Штаты Америки, Балтимор, Резервуар-Хилл]
В девять утра Уилл Гатти позвонил в дверь дома доктора Гаштольда, громкий, растянутый резонансом колокол разнесся в холле по противоположную сторону створки. От морозного воздуха Уилл поежился, прикрывая нос воротом куртки, широко зевнул, облачко пара вырвалось из открытого рта.
Лукас Гаштольд, отворивший дверь, застал специального агента Гатти стоящим на пороге с перекошенным лицом, с распахнутой пастью лохматого пса.
– Здравствуй, Уилл!
– Доброе утро, доктор Гаштольд, – отозвался Уилл после паузы на смыкание губ, короткого контакта взглядов.
– Прошу, проходи.
Уилл Гатти всего несколько раз был в гостях у доктора Гаштольда, чаще их встречи проходили в офисе, на работе, на местах преступлений, в кабинете психиатра, в двух кварталах отсюда, или Гаштольд навещал Уилла в пригороде Вьенны. Жилище Гаштольда производило противоречивое впечатление – искушало изыском и некоторым излишеством, но угнетало мрачностью, возвышенные мотивы, вопреки одухотворенным образам, подавляли непосильной тяжестью.
Уилл предпочитал сдержанные цвета, минималистичность в деталях, чтобы ничего не отвлекало и не цепляло глаз, а в доме доктора Гаштольда вещицы, одна причудливей другой, постоянно притягивали его внимание, ему было не по себе.
– Я как раз приготовил завтрак, – доктор Гаштольд указал в направлении кухни, откуда доносились манящие запахи свежего хлеба, мяса и пряностей. – Он уже ждет тебя.
Уилл кивнул. Он не успел поесть перед выходом, практически не спал, провел всю ночь в раздумьях над делом Сердцееда. Дорога заняла больше двух часов, он был не против подкрепиться – благо доктор Гаштольд всегда баловал его чем-нибудь вкусным…
Когда за обеденным столом специальный агент Гатти увидел уплетающего скрембл Серрета, он опешил.
– Привет, Уилл! – воскликнул тот с набитым ртом. – Ты как раз вовремя!
Доктора Гаштольда позабавила реакция Уилла, он улыбнулся тонкими губами, указал на накрытый стол и свободное место для гостя.
– Я предложил Аллексу остаться на ночь после вчерашнего мероприятия, его стойкости остается только позавидовать, – пояснил Лукас Гаштольд.
– Очень любезно с вашей стороны, доктор Гаштольд, – отозвался Серрет, откусывая от багета. – Даже не знаю, что бы я без вас – и без вашей заботы – делал!
Он не лукавил, он, действительно, был благодарен. После званого ужина, когда Аллекс уже переоделся в свой привычный наряд и шел к выходу, а обслуживающий персонал был распущен по домам, доктор Гаштольд окликнул его.
– Поистине сумасшедший вечер, агент Серрет, – произнес он.
– Не могу поверить, что он закончился, – ответил Аллекс.
– Вы голодны? Я не видел, чтобы вы делали перерыв во время работы.
Аллекс пытался понять намерения Гаштольда, но пока не находил причин для беспокойства. Он любит кормить людей… В этом не было ничего предосудительного.
– Я попробовал пару закусок, не смог устоять, – пожал плечами юноша. – Это нечто, я такого в жизни никогда не ел… Но если вы предлагаете мне поужинать, я пас, – добавил он. – До Куантико долго добираться, я завтра превращусь в зомби, если не успею поспать хотя бы пару часов.
Темные глаза доктора Гаштольда смотрели не отрываясь, Аллекс на мгновение ощутил себя голым… Уилл Гатти неспроста игнорирует подобного рода внимание.
– Вы можете остаться здесь на ночь, с утра придет Уилл, вы как раз обсудите с ним все, что нужно, не теряя времени на дорогу.
Аллексу было нечего возразить.
– Это меняет дело, – кивнул он. – Спасибо!
Аллекс без стеснения налегал на угощения, сидя с торца длинного обеденного стола пустого зала, доктор Гаштольд прибирал посуду, отдавая короткие поклоны на периодические восторженные восклицания юноши, ходил по дому, не смущая гостя своим присутствием. Потом Аллекс лег спать на кушетке в гостиной, с полным желудком, гудящими от усталости ногами, ноющей поясницей.
Утром доктор Гаштольд вновь его кормил. Со своей взлохмаченной копной каштановых волос Аллекс походил на зверька, которого можно приручить только лаской и горячей едой, он отзывался на хорошее отношение, как чуткая дека музыкального инструмента… Агент Серрет работал челюстями, еда исчезала с тарелки с немыслимой скоростью, будто внутри юноши была бездонная пропасть.
Уилл ел с аппетитом, но медленнее. Аллекс не досаждал ему беседой, дожидаясь окончания трапезы, несмотря на нестерпимое желание поделиться, наконец, своими соображениями о прошлом вечере, доктор Гаштольд молчал и наблюдал за ними, едва различимо улыбаясь своим мыслям.
В ту же секунду, как агент Гатти положил приборы на тарелку, Аллекс спросил:
– Я правильно понимаю, доктор Гаштольд в курсе всех деталей расследования, и мы можем обсуждать при нем дело Сердцееда открыто?
– Да, – ответил Уилл в кружку.
– Я провел весь вечер в гуще событий, но среди гостей я не увидел никого, кто бы подходил под портрет. Нарциссы, садисты и даже перверты – были, но качка с булимией среди них не было.
Он посмотрел на Лукаса Гаштольда с приглашением к комментарию, тот склонил голову чуть набок, будто в раздумьях: говорить или нет то, что на уме.
– Я тоже склонен считать, что среди вчерашних гостей нет Сердцееда, – отозвался он. – По крайней мере по тому описанию, которым располагает следствие.
Уилл смотрел в сторону и кусал губы.
– Я не могу поставить на место одну деталь, – начал он. – Он убивает из ненависти к женщинам, обеспеченным и привлекательным; он полон ярости, которую можно заглушить только поеданием их внутренностей, изнывает от беспокойства, которое уходит только от ощущения наполненности; он силен физически и упивается своей властью над жертвой. Он делает шоу не для тех, кто увидит труп, он накрывает стол для трапезы, но не ждет семью – которая его отвергла… Он ждет друга – и при этом ест сам.
Аллекс прищурился.
– Друга?
– Да. Того, кто придет на ужин. Как если бы их было двое – один готовит, второй ест.
– Но друг не приходит, и он начинает без него?
Уилл задумался.
– Нет. Не пойму. Друг приходит – и сжирает угощение, жадно, грубо, с нетерпением вскрывает подарок, рвет обертку… А тот, кто готовил, осторожен, спокоен, не оставляет следов.
Доктор Гаштольд заговорил, когда Уилл и Аллекс посмотрели на него.
– Диссоциативное расстройство идентичности достаточно редкое заболевание, – изрек он. – Чаще это, все же, лишь совокупность психологических защит, вытеснение, частичная амнезия, состояние экзальтации. Если внутри убийцы живут две личности, найти его будет сложнее – он может скрываться под любой личиной, особенно если тот, кто делает грязную работу, чтобы ублажить другого, отдает себе отчет в действиях и не допускает ошибок.
Его рука в теплой, влажной полости грудной клетки, кровь стекает между пальцев, щекочет кожу, сердце словно еще пульсирует в ладонях, губы касаются гладкой, скользкой, солоноватой, маняще пахнущей плоти. Язык ощущает рельеф мелких борозд, упругую мышечную ткань, зубы надавливают, впиваются в нее, чувствуя сопротивление, на короткий миг рот обволакивает слюной вперемешку с непрожеванным куском брызжущего соком мяса. Оно наполняет глотку, проскальзывает вниз, дыхание перехватывает, звон в ушах нарастает, на грудь по подбородку и шее стекают алые ручейки, живот пульсирует от смутной, фантомной боли…
Уилл резко выдохнул, тряхнул головой. Руки его упирались по обе стороны от тарелки, спина покрылась испариной под клетчатой рубашкой и пуловером, ноги непроизвольно дернулись под столом.
Еще мгновение – и он бы возбудился, кровь отхлынула и вновь прилила к лицу, волосы на руках встали дыбом. Их двое… в одном.
– Он кормит его, – тихо произнес Уилл, Аллекс таращился на агента Гатти с благоговейным ужасом. – Он хочет с ним подружиться.
– Зачем ему дружить с тем, кто жрет людей?
Серрет бил не в бровь, а в глаз… Действительно, зачем?
Уилл не знал ответа, потому и мучился всю ночь накануне, не мог разгадать головоломку. Друг, которого он боится, друг, которого он боготворил – и не хочет отпускать… Или хочет привязать к себе.
– Как он выглядит, Уилл? – спросил доктор Гаштольд.
Он плохо представлял себе его внешность, лицо было как в тумане – даже если он воображал, что смотрит в зеркало. Он не знает, кто он… Или знает – и бежит от себя.
Уилл засопел, пот выступил на лбу, каштановые локоны потемнели и прилипли к лицу.
– У него дисморфофобия. Он думает, что он чудовище, – не сразу ответил специальный агент Гатти. – Он…
– Демон! – ахнул Аллекс, по-прежнему не сводя глаз с Уилла. – Он думает, что он демон! Он кормит демона!
Тот не разделял энтузиазма и радости юноши, он был угрюм и огорчен. Человек, идущий на зверские убийства, методично продумывающий каждый свой шаг, чтобы угодить чудовищу внутри него, был ему неприятен… Однако боль и отчаяние, с которыми Сердцеед трепетно готовил обед для «друга», пробирали до костей – преступник был болен, его разум извратил логику, вписав в картину мира оправданную жестокость и необходимость в принесении жертвы, задыхаясь в одиночестве.
– Во многих культах есть традиции принесения даров демону, в том числе, и для установления связи с ним, слияния с ним – и для этого есть инструменты условной диссоциации. Надень маску зверя – стань зверем, нарисуй на камне глаза – сделай его живым, убей врага – забери его душу. Съешь сердце – получишь храбрость, съешь сердце – получишь любовь… Среди моих пациентов – и вчерашних гостей вечера – нет тех, кто бы был готов идти на подобные меры – даже если бы на словах перспектива отдаться демону прельщала их.
Личность убийцы казалась фантастической и парадоксальной. Качок-дисморфофоб с оральной фиксацией, держащий обиду на женщин элитного квартала Балтимора, желающий дружить с демоном внутри него… Демон неаккуратен и несдержан, сам преступник расчетлив и спокоен. Всех жертв объединяло привилегированное положение, у всех четверых был определенный фенотип крашеных светловолосых блогеров-домохозяек – слишком распространенный, чтобы понимать специфику выборки.
Наказание бессердечной привлекательной женщины было метафорой, Сердцеед мог быть отвергнутым поклонником или завистником. Записи доктора Гаштольда могли пригодиться лишь ради справки, в первых трех преступлениях убийца обошелся и без них.
– Мы все время искали среди тех, кто обитает в этом районе, – молвил Уилл. – Среди знакомых жертв, среди знакомых доктора Гаштольда. Но что, если это мог быть кто угодно – и он выбирал их случайно?
Специальный агент Гатти утверждал, что Сердцеед соблюдал семейную традицию собираться за обеденным столом как правило этикета – до тех пор, пока не залезал на стол с ногами и не начинал кромсать жертву. Они единогласно решили, что преступник – представитель обеспеченного сословия, сосед ничего не подозревающих бизнесменов, артистов, успешных стоматологов и психиатров…
Он проникал в двери, используя копию ключа, отключал сигнализацию кодом, носил дорогую обувь – судя по следам отпечатков крови на месте преступления, – но был небрежен в экстазе, когда жертва была уже мертва – от удушения – и водружена на стол. Его никто не видел ни до, ни после – словно он был невидимкой, призраком.
Все жертвы вели одинаковый образ жизни – с йогой по утрам, поздним завтраком, процедурами красоты и зрелищными мероприятиями, прогулкой с детьми и семейным ужином – с обязательной демонстрацией своих кулинарных талантов в соцсетях.
Жертвы были знакомы между собой – если верить их соцсетям, в которых они взаимно ставили отметки под публикациями, – но это не означало дружбу или даже приятельство…
Но по ним можно выстроить хронологию, понять больше об их ежедневной рутине, чем сказали о жертвах их мужья.
– Я еще раз сопоставлю их соцсети, ходили ли они на одни вечеринки или выставки, – сказал Аллекс. – Если между ними не будет ничего общего, мы начнем искать среди курьеров и клинингового сервиса, и так, пока не увидим закономерность.
Уилл уже не был так самонадеян. Этот Сердцеед как будто самозванец…
Его по-прежнему мутило, он передернул плечами.
– Ему неуютно в своей шкуре, – произнес специальный агент Гатти, – и потому он хочет воплотиться в кого-то другого.
– Я помогу найти то, во что он хочет воплотиться, – заявил доктор Гаштольд, глядя на Уилла Гатти, дожидаясь, пока тот посмотрит на него в ответ. – Мифический ли это персонаж или выдуманный им самим – он определяет действия и мотивы.
6. Лесная куница
[Соединенные Штаты Америки, Балтимор, Резервуар-Хилл]
Осеннее солнце в зените наблюдало за Балтимором, небо было ясным и синим, Аллекс решил прогуляться вдоль особняков, выстроенных в ряд на уютной улице, засаженной дубами в рамках городской программы озеленения. Четыре жертвы ходили теми же дорожками, небрежно парковали автомобили вдоль узкого тротуара, щурились от яркого полуденного света, пакетиком собирали с газонов какашки своих крошечных собак… Рядом с их домом – уютные кафе и ресторанчики, лавки фермерских продуктов и барбершопы, даже психиатр живет в двух минутах ходьбы!
«Нет, все же, пациенты доктора Гаштольда тут ни при чем, – размышлял Аллекс, поправляя на плече лямку рюкзака со сменной одеждой официанта. – Уилл сказал, Сердцеед в ярости, в отчаянии, которая копилась годами…»
Чуть позже он отправится в офис, к оставленному там рабочему компьютеру, чтобы собрать сведения об обыкновенном дне местной домохозяйки. Смартфона у Аллекса не было, он разбил последний около месяца назад – когда устройство неудачно столкнулось с кулаком задерживаемого преступника. Предыдущие он ронял при активном движении, падениях, или экран просто в один прекрасный день трескался… Кнопочный телефон был надежнее, он умел звонить и отправлять текстовые сообщения, им при желании можно было забивать гвозди или в кого-нибудь кинуть. Единственным минусом было отсутствие камеры – чтобы фиксировать улики на месте.
Длинный черный, с полированными боками автомобиль, притормозил у тротуара на противоположной стороне улицы, солнечные блики отразились от тонированных стекол. Типичная ситуация буднего дня, водитель люксового электромобиля – с претензией на заботу об экологии – выходит из салона, обходит капот, отворяет заднюю дверь… Золотые волосы пассажира, ловко выскользнувшего наружу, Аллекс заметил сразу, боковым зрением, и только мгновение спустя осознал промелькнувшую в уме ассоциацию.
Вильгельмина Густавссон кивнула водителю, дала знак ожидать в машине, прямая спина в пальто цвета грозового неба, надетого поверх бежевой толстовки с капюшоном, направлялась к крыльцу продуктового супермаркета.
Ноги сами потянули агента Серрета вслед за ней, он уже переходил дорогу, когда осознал, что причину – о пользе следствию – он начинает выдумывать искусственно.
Через несколько секунд он уже отворял дверь, выпуская выходящих на крыльцо мать с двумя детьми и забитой продуктами тележкой, затем заходил внутрь, мимо охранника, глядящего на него так, словно он уже что-то украл.
Охранник был крупным, с фигурой бодибилдера, однако Аллекс прекрасно понимал, что от журнальной картинки с конкурса мужской красоты может быть мало толка – они неповоротливы и не знают даже базовых приемов, их работа быть пугалом, впечатляющим фасадом.
Золотоволосая мисс Густавссон мелькнула в пролете прилавков с печеньем и скрылась из виду, Аллекс направился туда же. Чем та отличается от домохозяйки, заботы которой – поддерживать образ счастливой семьи на публике, быть красивой и изредка выходить в свет, работать – как правило, в творческой профессии – только тогда, когда хочется? Она так же будет катить тележку с продуктами, набирать в нее все, что приглянется, не снимет солнечных очков даже в зале магазина… Готовит за нее повар, водитель довозит ее даже за два квартала от дома, удивительно, что тележку катит не телохранитель или помощник.
Аллекс шагал вдоль стеллажа, изредка выглядывал в промежутки между полками, мисс Густавссон шла параллельно с непроницаемой физиономией. Лицо, как и прежде, с ровным тоном и без румянца на скулах, волосы лежат идеально, но свободно, одна светлая прядь чуть выбилась на лоб, и девушка тут же ее поправила… Серо-голубые глаза скрываются за солнечными очками, Аллекс не может понять, когда та все же смотрит в его сторону, но продолжает таращиться. В него, как назло, уже въехала какая-то бабка в красном берете, на повороте проехали колесом тележки по ботинку, когда он зазевался, наблюдая, как мисс Густавссон берет с прилавка воду и внимательно читает состав.
В паре десятков ярдов раздался странный грохот, агент Серрет и Вильгельмина одновременно повернули головы к источнику шума.
– Это ограбление! Всем лечь на пол! Давай сюда деньги, иначе я прострелю тебе башку!
Крики и возгласы испуганных зрителей были соответствующим сопровождением, Вильгельмину словно парализовало, рука сжалась вокруг пластика бутылки, но ни один мускул не дрогнул на бледном лице.
Как же ей не везет! Теперь Феб ее и в магазин одну не будет пускать, только с сопровождением! Проклятый придурок, неужели не мог найти другого магазина, не мог прийти грабить в другое время?!
То, что у обычных людей входило в ежедневную рутину и было в порядке вещей, Вильгельмине доставалось с боем: пройтись в одиночестве вдоль прилавков, прогуляться по парку, сходить в кофейню в перерывах между съемками – для воспитанницы Феба де Лавендера непозволительная роскошь. Любимая, дорогая, но все же кукла… Феб контролировал все ее передвижения, мог проверить телефон – даже не скрывая своей вседозволенности, – знал обо всех ее знакомых и коллегах, выбирал ей гардероб.
Вильгельмине несказанно повезло, что против худи оттенка кэмел и синего пальто – из последней коллекции Берберри с фирменным клетчатым принтом на подкладе, – Феб не имел ничего против, и можно было надеть что-нибудь менее формальное.
Иногда Вильгельмина ощущала себя неблагодарной сукой, последней предательницей, когда переставала ценить комфорт и удовольствия, которые мог себе позволить не каждый. Далеко не каждый… Однако цена за рабство была высока.
«Другим хуже, чем мне…» – успокаивала себя она. Она была вежлива со всеми, дружила со всеми вне зависимости от положения – как можно дружить, если приходится скрывать одну маленькую деталь, определяющую все ее существование… Она ощущала себя самозванкой на празднике жизни, мертвецом, не способным понять радость, страсть и беззаботность, вкус свободы и простого бытия. У нее это украли – и убедили, что она продала душу, за гроши, за бесценок, в то время как продали ее саму без ее на то желания.
Агент Серрет встрепенулся, тело напряглось, превратилось в упругую пружину, во взведенный курок. Он был похож на дикого зверька, учуявшего опасность, принимающего решение в считанные секунды – атаковать или бросаться наутек. Вильгельмина пыталась понять, кого тот ей напоминает… Лесная куница! Каштановая шкурка, темные глаза-бусинки, острый нос и пушистый хвост.
Куницы – хищники. Вильгельмина еще не успела сообразить, что последует дальше, а агент Серрет уже бесшумно положил рюкзак на пол и начал плавно двигаться в направлении грабителя по противоположную сторону от прилавка, ноги его ступали бесшумно.
Их было не видно, они оба обладали тем уровнем слабоумия и отваги, чтобы не пригнуться, а с любопытством выглядывать из-за товарных рядов.
Кассир скрипела денежным ящиком, выкладывала купюры на стол, охранник с красным от натуги лицом, лежал, зажав уши, посреди открытого пространства зала. Грабитель в белой пластмассовой маске, закрывающей все лицо, стоял напротив, в вытянутой вперед руке ходил ходуном пистолет.
– Что ты возишься, овца! Живее!
Оружие качнулось, кассир взвизгнула, по толпе застывших зевак пробежал ропот и писк. Если она и нажала тревожную кнопку, преступник уйдет раньше, чем прибудет полиция.
Вильгельмина в недоумении едва не открыла рот, лишь сняла очки и убрала во внутренний карман, когда Серрет вышел из-за прилавка, мимо лежащих на полу, дрожащих в ужасе тел, тем самым обнаруживая себя. Кто-то уже ревел в панике, прячась за тележкой, кто-то снимал происходящее на камеру смартфона, снизу, растянувшись на блестящем кафеле, упираясь локтем в брендовую сумку.
Сюжет походил на постановку театра абсурда. Серрет просто ненормальный! Куда он идет – под пистолет?!
Вильгельмина огляделась по сторонам, словно пытаясь найти подтверждение – или опровержение – реальности, увидела только работника торгового зала, сжимающего кулаки в перчатках, то ли от негодования, то ли от беспокойства. Тот будто ощутил взор золотоволосой девушки на своем затылке в кепке, повернул голову, взгляд Вильгельмины встретился с серыми льдинками глаз.
Вильгельмина смотрела на него не отрываясь, тот покачал головой.
Тем временем грабитель уже схватил два продуктовых бумажных пакета с деньгами – не очень крупный куш, учитывая, что большинство цивилизованного мира уже перестало платить наличными, – и пошел к выходу, по-прежнему держа наготове пистолет.
Он увидел отделившуюся от прилавков фигуру, но спасительная дверь была уже рядом.
Очевидно потерявший рассудок Серрет окликнул его.
– Если ты положишь оружие на пол и сдашься, мы скажем, что ты был вежлив и добр.
Самоубийца! Вильгельмина порой воображала, как бросается под едущую на полной скорости машину, как прыгает с моста – но подставляться под пули случайного бандита-дилетанта еще надо догадаться!
Преступник дернул ручку створки, но она была заперта – после срабатывания экстренного вызова сигнализации двери блокировались.
– Всем лежать! Ляг на пол, сука! Открой мне дверь!
– Увы, – спокойно сказал агент Серрет, продолжая приближаться к нему, чуть разводя руки в стороны, – дверь не откроется, пока не приедет полиция.
– Я буду стрелять! – завопил человек в маске. – В нее! – он указал на кассира и ее соседку, притаившуюся у стойки. – В него! – под дулом пистолета оказался сидящий на полу охранник, уже пришедший в себя после ударов по ушам. – Ты этого хочешь?!
Грабитель был крупнее Серрета, но ненамного, у него в руках – боевое оружие, а самое главное – он был не очень стабильным, в голосе слышались нотки надрыва.
– Нет, ты не будешь стрелять, положишь пистолет на пол и дождешься полиции.
Следующие несколько мгновений были словно взяты из фильма, со стремительным выбиванием оружия из руки противника, парой выпадов двух дерущихся мужчин, злобным криком преступника, поваленного на пол, с заведенными за спину руками. Агент Серрет сидел у него на закорках, хитрым образом зажимая коленями запястья, не давая двигаться, белая маска валялась в стороне, рядом с пистолетом и пакетами денег.
– ФБР! – громко и четко произнес юноша, доставая из-за пазухи документы, поднимая их над головой. – Все закончилось, все под контролем, можете подниматься с пола, полиция едет, зверь уже не опасен.
В подтверждение своих слов он впечатал поднятую физиономию преступника обратно в пол, хлопая того по затылку.
Покупатели магазина оживились, отовсюду послышался гам, тут же начались стенания и запоздалые истерики. Будто издалека, из параллельной вселенной, доносился приближающийся вой полицейских сирен.
Когда Вильгельмина, бледная, с выпученными глазами, подошла к агенту Серрету, сидящему на полу поверх трясущегося в яростных конвульсиях тела, в кармане зеленой куртки лесной хищной куницы ожил телефон.
– Серрет! – ответил тот, оборачиваясь на Вильгельмину Густавссон, сначала торжествующе улыбаясь оттого, что поймал добычу, но затем резко меняясь в лице, от сообщения, произнесенного голосом начальника в трубке. – Джек, я скоро буду. Четверть часа, примерно. Да, да, у доктора Гаштольда. Нет, я уже почти освободился.
Взгляд его невольно скользил по фигуре молодой золотоволосой женщины, от осенних туфель, идеально отутюженных стрелок брюк, вверх по поле расстегнутого пальто.
– Вот сукин сын!
Аллекс убрал телефон в карман, от досады аж подпрыгнул на грабителе.
– Сам сукин сын! – сдавленно отозвался тот.
– Да не ты!
Вильгельмина смотрела на агента Серрета, тот, наконец, сообразил, что нельзя просто так таращиться.
– Добрый день, мисс Густавссон, – улыбнулся он.
Грустно улыбнулся. Вильгельмина была готова поспорить, произошло что-то нехорошее, и ему об этом только что сообщили.
– Добрый день, агент Серрет, – отозвалась Вильгельмина. – Спасибо.
Она вложила в интонацию голоса все, что не смогла описать словами. В груди был ком ужаса, неверия, гнева – от непонятной глупости и бессмысленной бравады – и одновременного восхищения.
– Пустяки, – хохотнул он. – Он безобидный. Он даже стрелять не умеет.
На брань лежащего ничком грабителя никто не обратил внимания, в суете продавцы помогали покупателям прийти в себя, в распахнутые створки вошли двое полицейских.
Агент Серрет объяснил произошедшее, передал им уже не сопротивляющееся тело. Оказалось, пистолет у преступника был не настоящий – а лесная куница это как-то просекла… На крыльце уже маячила фигура водителя, обеспокоенного произошедшим, пора было возвращаться, но Вильгельмина не могла сдвинуться с места, она не могла уйти, от любопытства и азарта, от несвойственного ей возбуждения и трепета было невозможно вот так просто отказаться.
Работник торгового зала, тот самый, с которым Вильгельмина переглядывалась между прилавками, точно так же уставился на Серрета, однако по каменному лицу – со шрамом после поздней пластической коррекции заячьей губы – было сложно прочесть мысли.
Аллекс вышел на улицу вместе с последними посетителями и мисс Густавссон, которую тут же, чуть ли не под руку, увел и посадил в машину водитель. Золотоволосая артистка прощалась сдержанно и холодно, но взгляд горящих глаз – когда Аллекс сидел на полу, на пойманном грабителе, а та смотрела сверху вниз, – юноша ощутил на себе отчетливо, он словно обжег прикосновением.
Аллекс геройствовал ради этого внимания, он даже не пытался отрицать. Брать огонь на себя было привычкой, которую невозможно искоренить… А он и не старался никогда. Ему нечего терять – у него работа такая…
Широкоплечий Дилан кивнул ему, когда Аллекс покидал магазин – уж он-то точно понимает, что на работе всякое случается.
Сейчас его ждало новое место преступления – в соседнем доме от кабинета доктора Гаштольда: сукин сын Сердцеед опять кого-то сожрал!
7. Белокурая бестия
[Соединенные Штаты Америки, Балтимор, Резервуар-Хилл]
[Соединенные Штаты Америки, Куантико, Академия ФБР]
Уилл осторожно переступал пятна крови на паркете, старался смотреть на распластанный на столе труп беспристрастным взглядом, не вовлекаясь в пучину видения, не соприкасаться с картинками, возникающими в мыслях. Ощущение подступающего эмпатичного переживания ощущалось так, словно его начинало клонить в сон, он тщетно сопротивлялся, но проваливался в колодец без дна, зависал в свободном падении, растворялся, терял себя, а затем выныривал обратно, наружу, в реальный мир. По возвращении он хватал ртом воздух, пытался стряхнуть чужие чувства, как стряхивали налипшую грязь и репейник его псы, но краски въедались в кожу, цеплялись за шерсть, пропитывали одежду, отравляли его изнутри, как непрошенный, замедленного действия, яд.
Пробуждение от видения было таким же болезненным, как погружение, таким же захватывающим дух и разбивающим вдребезги – будто его встряхивали, как копилку с монетами, сдирали кожу, надевали новый костюм, вываливали кишки из штанов. Он ненавидел эти качели… Возвращение было самым противным из всех ощущений.
Говард и криминалисты – Круз, Бейли и Росс – были еще в пути, нельзя было ничего трогать, а он не мог себя контролировать тогда, когда работал… Уилл попросил доктора Гаштольда проследить, не дать ему устроить беспорядок на месте преступления в трансе – если вдруг его затянет в водоворот сопричастности.
Лукас Гаштольд стоял у дверей, наблюдал за передвижениями специального агента Гатти: как тот в задумчивости шевелит пальцами чуть расставленных в стороны рук, как шагает по полу, опустив взлохмаченную голову вниз, как бликуют в оправе на носу стекла без диоптрий. Несколько слоев бесформенной одежды, очки, вечная небритость, настороженный взгляд исподлобья – все, чтобы выстроить защиту от нежелательных стимулов, сохранить в целостности уязвимую душу, прикрыть обнаженные нервы, не подпустить близко.
Он даже на сессии терапии говорит словно через несколько пуленепробиваемых стекол, сидит в закрытой позе, часто уходит во внутренний монолог и замолкает – несмотря на просьбу и настояние доктора Гаштольда озвучивать вслух мысли, ибо терапия для этого и предназначена.
Лукас Гаштольд стал его психиатром недавно, ненамного после того как специальный агент Гатти стал работать в отделе уголовно-следственного анализа, приостановив преподавание в Академии ФБР. От интенсивной работы и стресса у Уилла начались приступы тревоги, он все больше замыкался, ему приходилось напоминать о необходимости растождествляться с видениями, не оценивать их и не пытаться понять их рациональным умом.
Разум преступника в агонии, логика искажена, ее не постигнуть сознанием здорового человека. У Уильяма Гатти была уникальная способность интерпретировать улики, воссоздавая картину произошедшего, но опасность таилась в ракурсе от первого лица… Он слишком остро чувствовал, слишком перенимал на себя.
Немного человек понимали талант Уилла и цену, которую он платит, чтобы ловить для Джека Говарда серийных убийц. «Мыслить, как преступник» было не просто девизом подразделения поведенческих наук ФБР, единственно верным способом поймать злодея, но и совершенно реальной ситуацией, в которую погружался Уилл Гатти, состоянием, которое испытывал на себе раз за разом.
Он боялся, что сам станет преступником, что часть него уже утрачена, отравлена – настолько его угнетали одежды, примеряемые ради работы. Его начинало ломать, выкручивать, моральные скрепы пошатнулись, черное и белое уже стали серыми разных оттенков… Он запутался, ему было неспокойно.
Джек давил на Уилла долгом, ответственностью, риском для невинных жизней, возможностью спасти потенциальных жертв, свершить правосудие – вопреки очевидным проблемам с ментальным состоянием специального агента Гатти. Говард говорил, что Уилл может уйти когда угодно и вернуться в Академию – если вдруг он почувствует себя плохо – но тут же сыпал картинками страшных последствий того, что очередной преступник бродит на свободе.
Верные псы ищут трюфели, в дождь и в снег, в жару и в холод, топчут лапами лесной грунт, роют носами рыхлую землю, повизгивают над находкой, а Джек Говард собирает урожай.
Уилл замер, отвернулся, снял очки и начал тереть руками лицо.
– Не могу, – пробурчал он. – Надо дождаться остальных – иначе я здесь все переверну.
В холле послышались торопливые шаги, оба мужчины в нетерпении повернули головы, но на пороге обеденного зала появился агент Серрет, пропускаемый дежурными полицейскими – а не группа криминалистов.
– Давно вы здесь? – спросил Аллекс.
– Нет, – по-прежнему угрюмо пробормотал Уилл.
– Да, – сказал Гаштольд одновременно с ним.
– Ясно. И что тут?
Уилл сперва хотел ответить злобной иронией, но передумал. Он вкратце рассказал о жертве – ничего нового, все та же блондинка тридцати лет с грудными имплантами, мать и жена – пока агент Серрет подходил ближе.
Когда Аллекс увидел перепачканное кровью лицо, он ахнул.
– Так это же…
Девица с тележкой! Та самая, которая наехала на него в магазине, опрокинула полки с чипсами! Он не мог перепутать – несмотря на то что они все будто делаются на одном заводе пластическими хирургами и специалистами индустрии красоты, – у него была хорошая память на лица.
– Я видел ее в местном супермаркете на Резервуар-стрит, неподалеку, – пояснил Аллекс под пристальным взглядом двух пар глаз, – в день, когда проводил опрос клиентов из заметок доктора Гаштольда. Ничего необычного, она просто покупала продукты…
Она просто жила – и уже не живет.
Убита она была больше двенадцати часов назад, шокированный муж, обнаруживший тело уже утром, по возвращении, вызвал полицию. В том, что преступление дело рук Сердцееда, не было сомнений – он продолжает убивать.
Первый раз – два месяца назад, второй и третий, после паузы в десять дней – с перерывом в неделю, четвертый – после паузы в месяц, пятый – спустя две недели и один день… В датах не было закономерности, при этом все требовало подготовки и плана, он не мог просто брать и затевать спонтанную расправу.
Откуда он брал ключи, как отключал кодом сигнализацию, чтобы проникнуть в дом раньше жертвы? Враг ли это мужей убитых жен, были ли у него личные мотивы? Опросы не давали результатов.
Они провели на месте преступления еще несколько часов, были в лаборатории ФБР уже вечером. Уилл Гатти, мрачнее тучи, ходил кругами около доски со схемами и фото, а доктор Гаштольд остался в Балтиморе и обещал заняться поиском ответа, зачем Сердцеед ест именно сердце.
Поздно ночью на работе оставались только Серрет, которому уже становилось дурно от фотографий в соцсетях жертв и их супругов, и Круз, изучавшая рану, в которой преступник ковырялся голыми руками.
Желудок противно урчал, звук в тишине был громким и заунывным, под стать настроению. Аллекс подпер подбородок ладонью, листал ленту постов, периодически рисовал граф зависимостей, со связями между жертвами, несколькими кафе, барами, мероприятиями, маникюрным салоном и фитнес-клубом в их районе, которые отмечались на изображениях. Каждый был подписан на каждого, они знали друг друга по псевдонимам, но понятия не имели, как на самом деле живет сосед через дорогу… У всех – красочные фото, яркие наряды, милые дети и заботливые – если муж может быть заботлив, не интересуясь делами жены – мужья.
Первая жертва была флористом, вторая – дизайнером верхней одежды, третья писала картины и выставлялась в частных галереях, четвертая пела джаз, а пятая…
До пятой, фотографа полуголых моделей в белье, Аллекс так и не добрался – потому что случайно на совместной фотографии джазовой певицы он увидел знакомый золотоволосый образ.
Вильгельмина Густавссон очаровательно улыбалась, на ней был белый брючный костюм, на шее массивное сверкающее колье, рука слегка приобнимала четвертую жертву… Выход какого-то альбома какого-то музыканта, вечеринка и фуршет, много гостей.
Аллекс, недолго думая, перешел на страницу золотоволосой артистки, прилип к экрану, позабыв о голоде и слипающихся глазах.
Вильгельмина Густавссон в студии звукозаписи, Вильгельмина Густавссон на отдыхе в Индийском океане, Вильгельмина Густавссон празднует День отца со своим отчимом, опекуном, неважно… Последнее вызвало у Аллекса нервный смешок, пост выглядел больше как ирония, чем правда – ибо на фото свежая и молодая физиономия де Лавендера вовсе не походила на отца.
Увлекательная жизнь успешной артистки, искусственный фасад… Аллекс прекрасно понимал, зачем мисс Густавссон – как и ее коллеги – формирует определенный образ на своих страницах, выкладывает только то, что будет сочтено крутым и завидным. Фотографии золотоволосой мисс Густавссон буквально кричали о том, что у нее все замечательно, и она очень счастлива – пусть и были сдержанными, гармоничными, с грамотными фразами каждой подписи, продуманного смысла до мелочей.
А может, она не сама ведет свои страницы… У нее не было, к примеру, фото домашних питомцев, перепачканных шоколадом детей, влогов о посадке дерева в парке или покупке новой сумки.
Мисс Густавссон была красивой, пусть и имела нестандартную, андрогинную, инопланетную внешность, вытянутое, фактурное лицо улыбалось всегда одинаково мягко. В музыкальных видео, отрывки которых Аллекс начал смотреть, прикрывая рот, замерев на стуле в неудобной позе, Вильгельмина Густавссон была другой…
Живой, разной, страстной, яростной, нежной, в сполохах неонового света, в черно-белой сепии, в образе кровожадного Великого Красного Дракона, в роли лирической героини любовной баллады.
Она могла примерить любую роль, она жила в роли. Ее голос, подобно пению сирены, ласкал душу и слух, Аллекс забыл, где находится, потерял счет времени.
– У меня для тебя хорошая новость, – вырвал его из грез голос за спиной.
Аллекс обернулся, поставил клип на паузу.
– У нашего демонического друга порезы или царапины на руках, он оставляет следы воспаленного эпидермиса и дермы внутри жертвы, – заявила Беверли Круз.
Она смотрела не на Серрета, а на стоп-кадр, где тонкопалые руки в черной крови держали нож.
– Я все перепроверила, – продолжила женщина. – С предыдущим случаем у меня возникло подозрение, но подтвердить не удалось, реакция была меньше: у него, видимо, еще не было таких повреждений.
– Что это может быть?
– Аллергия, расчес, царапины, которые не заживают и начинают гноиться, периодически воспаляться. Причина может быть любой – от заноз до обгрызенных ногтей.
– Последнее более вероятно, – согласился юноша.
– А что насчет прекрасного создания?
Круз кивнула в сторону монитора, Аллекс закусил губу.
– Это пациентка Гаштольда, знакомая наших жертв, – не сразу ответил Серрет.
– Хорошо артистам, – с усмешкой вздохнула Круз. – У них лишь искусственная кровь, искусственные слезы, искусственная еда…
Желудок Серрета отозвался на единственное известное ему слово, Беверли Круз похлопала сидящего на стуле коллегу по плечу.
– Иди домой. Твоя белокурая бестия от тебя никуда не убежит.
– Белокурая бестия?
Она иногда поражалась его тугодумию…
– Это Густавссон, «белокурая бестия». Ей даже какую-то премию дали за актерское воплощение кровавой сексуальности – а на вид золотоволосый ангел.
Аллекс стал еще более задумчив, Круз пожалела, что вообще завела разговор об объекте фантазий агента Серрета, на которую тот с вожделением таращился четверть часа не отрываясь.
– Я не позволю тебе здесь ночевать, иди уже!
Если он не послушается, она выпнет из-под него стул. Юноша кивнул, на уставшем лице появилась вымученная улыбка. У него не было сил даже шутить или отвечать на ее колкости.
Когда Аллекс потянулся под стол, чтобы взять рюкзак и положить туда ноутбук, рюкзака на полу не оказалось. События прошедшего дня пронеслись перед глазами, от конца к началу… В последний раз он помнил рюкзак в магазине, как положил вещи у прилавка и пошел ловить грабителя.
Выходит, он оставил его в магазине!
Это был не первый раз, когда агент Серрет терял вещи – именно поэтому он предпочитал не носить никаких сумок и рюкзаков, распихивать необходимые предметы по карманам куртки и джинсов – благо одежды у него было не так много, чтобы перекладывать с места на место.
Придется завтра ехать в Балтимор. Он надеялся, что рюкзак окажется там, где он его и оставил – а заодно и поговорит с работниками.
Аллекс снял с доски пять фотографий светловолосых женщин, убрал во внутренний карман куртки, подхватил под мышку ноутбук.
Белокурая бестия, значит. На его лице почему-то была сияющая улыбка идиота.
8. Невидимка
[Соединенные Штаты Америки, Балтимор, Резервуар-Хилл]
Хромированные перекладины расчерчивали пространство под прямыми углами, в зеркалах отражались лампочки искусственного белого света, в воздухе, несмотря на кондиционер и вентиляцию, стояла взвесь соленого пота и дезодоранта. Звяканье грифа об подставку, редкие возгласы поднимающих штангу мужчин, размеренные шаги женщин в облегающих костюмах на беговой дорожке, ритмичная музыка, заполняющая звуком тренажерный зал… Специальный агент Уильям Гатти заглянул внутрь из коридора, но не стал заходить – ибо он прекрасно знал, что его неуместное появление тут же привлечет ненужное внимание.
Он уже поговорил с менеджером за стойкой, ждал, пока тот выгрузит из базы и распечатает список клиентов, которые ходили в зал по утрам – как и мужья жертв, – и оказалось, что таких подавляющее большинство. Озарение посетило Уилла несколько часов назад, после того как он обсудил новости с Серретом по дороге в Балтимор.
Как можно достать ключи от квартиры, а затем вернуть на место, чтобы пропажу никто не заметил? Раздевалка в фитнес-клубе, с ненадежными ящиками, с возможностью без лишних вопросов залезть в чужие вещи.
Загвоздка была в том, что утро – самое популярное время для тренировок. Как сказал менеджер, зал пустует только по ночам – и то бывает, какой-нибудь ночной житель решит потягать железо в одиночестве…
Просто так ходить и таращиться на посетителей Уилл не хотел, ему нужно было прикрытие. Он не был похож на бодибилдера, пусть и был хорошо сложен – благодаря генетике и физической активности, помогавшей справляться с потоком непрошенных мыслей, – а в невзрачной одежде, очках и с растрепанными волосами он тут же себя выдаст.
Завтра они отправят Серрета… Кажется, он незаменим там, где надо проявить фантазию и харизму, если его причесать и нарядить в соответствующую одежду, он вполне сойдет за молодого блогера, который хочет поддерживать себя в форме.
Аллекса недооценивали из-за щуплой комплекции, но Уилл видел в нем настоящую машину для убийства – которую лишь надо регулярно кормить. Поначалу Аллекс Серрет казался ему чересчур активным, шумным, неуемным, от него фонило неутилизированной энергией, находиться рядом с ним было как стоять около готового вот-вот взорваться кипящего котла.
Потом Уилл приспособился, на удивление быстро привык, увидел в проактивности Аллекса положительные стороны… Аллекс понимал с полуслова многие вещи, которые Уилл не смел произносить вслух до недавнего времени, его дурачество было, действительно, смешным.
Доктор Лукас Гаштольд – с его проницательностью и спокойствием – и Аллекс Серрет – с извечной пантомимой на веснушчатом лице – стали первыми людьми, которых он подпустил близко.
С Гаштольдом Уилл держал дистанцию, намеренно обращался к нему «доктор Гаштольд», соблюдал субординацию терапевт-пациент. Уилл редко признавал мудрость постороннего человека, редко принимал чужое мнение, он привык к тому, что несмотря на опыт и интеллект, люди просто не были способны понять его – и дать верный совет или комментарий. С доктором Гаштольдом все было иначе: тот всегда был на шаг впереди, имел ответы на любые вопросы, ни разу не высказал ни одного оценочного суждения, был осторожен, как хищник на мягких лапках, в которых спрятаны лезвия когтей.
Доктор Гаштольд был настоящим профессионалом – и Уилл ценил превыше всего их отношения в рабочей плоскости, в том формате, в котором они были на данный момент. Уилл прекрасно знал, как действуют проекции и переносы, особенно с психиатрами, особенно у таких, как он, в глубине души изголодавшихся по приятельскому общению и дружбе.
С Серретом было просто дружить, тот был открыт, смотрел в глаза без стеснения, с улыбкой, говорил вслух порой то, что стоило держать за зубами. Он не боялся показаться нелепым или смешным, он был прямолинеен в своих симпатиях и антипатиях, нередко получая за это по лицу – в прямом и переносном смысле.
И одновременно Аллекс был наивен как дитя, часто воспринимал все буквально. Придирки Круз он всерьез объяснял ее неприязнью, Уилл же прекрасно видел, как та на него смотрит, облизываясь, как они оба в некоторой мере наслаждаются странной игрой во взаимные укусы, катаясь по полу, сцепившись, как дворовые коты.
Аллекс был клоуном – и принял роль, как маску, воплотился в ней в полной мере. Уилл иногда завидовал ему – потому что сам не знал, кто он, сомневался в любом своем качестве, считая его лишь приставшей характеристикой кого-то, чьи мысли и чувства он «подцепил» – от обилия внешних стимулов, будоражащих воображение, его рабочий инструмент.
Доктор Гаштольд утверждал, что человек не в состоянии испытать того, чего в нем нет… Однако из этого следовало и то, что жуткие видения, кровь, расчлененные трупы, вонь мертвых тел и эрекция от видений были частью него. Доктор Гаштольд утверждал, что нет ни бога, ни дьявола, нет ни черного, ни белого, ни абсолюта, ни истины – есть лишь субъективное восприятие, индивидуальная история, набор ценностей, которые мы применяем для ориентации в пространстве.
Уилл был согласен… Но сопротивлялся. Он слишком долго держал оборону, слишком долго крепость переживала осаду, силы его на исходе. Он боялся потерять остатки себя и раствориться в бездне, в безумии, в хитросплетении разрозненных образов, перемолотых в мясорубке.
Легко было перенять радость, счастье, эйфорию и покой, принять их и присвоить себе; и так непросто было признать, что мерзость этого мира есть в каждом из живущих существ, и в нем самом, в том числе.
Пока специальный агент Гатти предавался философским рассуждениям у стойки ресепшена элитного фитнес-клуба на Уайтлок-стрит, Аллекс Серрет беседовал со старшим продавцом продуктового магазина.
Полная, улыбчивая, но жесткая Мириам Хилл пожимала плечами, разглядывая фото блондинок с полными губами. Они тоже были ей на одно лицо…
– Я помню каждую, но никогда не приглядываюсь, даже не пытаюсь искать отличий, – говорила она, параллельно следя издалека за работой стажеров, как вездесущая мама-кошка. – Каждый день пара сотен человек, я бы с ума сошла, если бы обращала на них внимание!
Пока от общих сведений было мало пользы. Трафик покупателей небольшой, но постоянный, в основном – местные мажоры, реже – случайные, как Аллекс, курьеры, няни, работники сферы обслуживания, которых смутят цены и грозный вид охранника.
Ограблений за несколько лет работы мисс Хилл было всего два, причем последнее – вчера, с эпичным геройским поступком юного агента ФБР.
– Виновато сезонное обострение, – усмехнулась женщина, – у психов это как цепная реакция. Теперь даже у нас паника, все боятся серийника – как будто мы ему нужны!
– А кто ему нужен?
– А то вы сами не знаете! – округлила черные глаза Мириам Хилл. – Обеспеченные бессердечные суки в Гуччи и Живанши! Он жрет их сердца, потому что у них нет сердца, оно им не нужно!
Неужели все так просто? Зависть, злость – за их безбедное существование и красоту?
– Если так рассуждать, то убийца – женщина, – хмыкнул Аллекс.
– Почему нет? Женщины жестокие существа, агент Серрет.
Аллекс пожал плечами. Женщина, которая ненавидит женщин, сильна как тяжелоатлет, грызет ногти и недовольна своим внешним видом… Но у этой женщины мужской размер ноги, тяжелая рука, хладнокровный расчет и строгая логика.
– Сердцеед слишком большой и сильный, чтобы быть женщиной.
– Ну, значит, его обидели женщины! Или член у него не стоит!
Вот тут уже ближе к истине… Убийце не до секса – по крайней мере не до конвенционального его вида, – он слишком погружен в поедание угощения, перевоплощаясь в демона.
Уилл сказал, он должен сделать какой-то ритуал, у него есть якорь – чтобы триггернуть вход в состояние диссоциации. Заклинание, жест, маска…
Например, как у Вильгельмины Густавссон из музыкального видео про Великого Красного Дракона.
Круз права, в художественных фильмах часто показывают красивую, эстетичную, привлекательную обертку, романтизируют насилие и убийства, идеализируют антагонистов. Мисс Густавссон, со стекающими по подбородку, шее и полуобнаженной груди кляксами краски, поющая о возрождении через смерть, опасна в способности навязать величие и силу темной стороны человеческой души.
Но если бы Аллекс не был рационально мыслящим агентом ФБР, он бы визжал как девочка-подросток и бежал в первые ряды танцпола, чтобы поглядеть на красивую артистку.
Рюкзак сотрудники магазина не находили. Аллекс ничуть не расстроился, пусть и прекрасно понимал, что придется нелепо оправдываться и разводить руками за потерянную форму.
– Может, посоветуете, с кем еще поговорить, кто у вас наблюдательный? – спросил агент Серрет.
Мисс Хилл шагала вдоль стеллажей, подчиненные, замечая ее приближение, тут же переставали бездельничать и принимались за дело, Аллекс шел рядом.
– Дарио Пеше и Сара Рот, – после паузы на раздумья ответила старший продавец. – Ну и еще Сабрина Максвелл, но у нее сегодня выходной.
Все работали по графику четыре-два, по двенадцать часов плюс время на подготовку торгового зала и уборку после смены, все были дружны, подменяли друг друга при необходимости, не отказывались от дополнительной подработки, в том числе и в роли курьера, чтобы доставить тяжелые пакеты с продуктами клиентам домой.
Занимающийся раскладкой на прилавки Дарио начал рассказ с того, что всегда мечтал стать детективом, поэтому с радостью поможет следствию, чем может. Странных покупателей он не замечал, они даже не воруют, лишь по невнимательности что-нибудь забывают в корзине, или их дети тащат в карманы приглянувшиеся конфеты в ярких фантиках. Чудные есть, но все местные богачи с придурью, он уже успел привыкнуть, а вот опасных или жутких не замечал… Кассир Сара была из той категории людей, которые находят общий язык со всеми, обязательно предложат что-нибудь купить и формируют большой средний чек. Грудь и бедра у Сары были тоже большие, а талия тонкой, это благоприятно сказывалось на показателях ее продуктивности.
На доске лучших сотрудников месяца они висели в одном ряду с Диланом Вермиллионом, единственным из всех, без фото.
Аллекс спросил про Дилана у Сары, когда они вышли на задний двор во время ее перерыва.
– Он вряд ли вам будет полезен, – хохотнула она, выдыхая сигаретный дым. – Он же не разговаривает.
– Ну как же… – растерялся Аллекс. – Со мной разговаривал.
Сара разглядывала агента Серрета пристальнее, чем можно было бы разглядывать сотрудника ФБР. В зеленых глазах горел лукавый огонек, как на алеющем конце сигареты, зажатой между пальцами.
– А с нами – нет. Он нелюдимый, ему нет никакого дела до коллег, он не остается выпить пива или съесть торт по случаю чьего-нибудь дня рождения, ни разу не приходил на корпоратив – а у нас часто устраивается что-нибудь для сотрудников.
– Разве плохо, что он выбирает то, что ему комфортнее?
– Нет, не плохо… Наверное, – протянула Сара. – Я вообще забываю, что он есть. Если бы вы не спросили, я бы не вспомнила о нем.
Вот как… Знакомая ситуация – как с нелюдимостью в стиле специального агента Гатти, так и с ролью невидимки.
Аллекс в детстве настолько возненавидел равнодушие отца, что пытался привлечь внимание любым способом… В итоге это стало частью его личности, быть на виду, всегда быть громким, всегда быть главной ненавистной заботой, занозой в заднице, поводом краснеть.
Дилан не показался ему забитым или стеснительным, неспособным заявить о себе. Дилану было комфортно в тени, ему не нужно было внимание.
Закончив с опросом в магазине, агент Серрет направился в приемный кабинет к доктору Гаштольду – где они с Уиллом договорились встретиться. От дома с высокими окнами и каменными колоннами крыльца отъезжал знакомый черный автомобиль, Аллекс невольно глядел ему вслед, пока тот не скрылся за поворотом узкой улочки элитного квартала.
9. Контроль
[Соединенные Штаты Америки, Балтимор, Резервуар-Хилл]
– Вы так и не пробовали вообразить что-нибудь приятное в тот момент, когда нужно диссоциироваться.
– Мне это не поможет, доктор Гаштольд, я не хочу убегать, – последнее слово Вильгельмина Густавссон особенно выделила, кривая усмешка появилась на губах. – Мне не понятна стратегия эскапизма и избегания, я должна помнить, что происходит на самом деле.
– Вы сопротивляетесь естественному механизму психологической защиты.
– Я знаю. И от этого еще сложнее.
– Вам хочется хотя бы в этом ощущать контроль? Контроль над своей ненавистью, отвращением, над своими чувствами?
Вильгельмина задумалась, серо-голубые глаза чуть затуманились, длинные ресницы совершили взмах.
– Да, – коротко ответила она.
– Что еще позволит вам обрести утраченный контроль? Некоторым людям достаточно контролировать еду в своей тарелке, свой режим дня, свои расходы…
– Я не «некоторые люди», – обреченно вздохнула мисс Густавссон. – Не потому что я ставлю себя выше – или ниже… Я просто…
Она подбирала слова, как кусочки пазла, как стеклышки витражной мозаики, осторожно ступая по крошкам битого фарфора, который впивался в голые пятки, и на полу оставались кровавые кляксы. Она давно перестала фильтровать мысли, высказываемые на приеме у психотерапевта, она не боялась доктора Гаштольда – оценки, реакции неприятия, сочувствия… Доктор Гаштольд был холоден и беспристрастен, настоящий хирург.
Хирургам приходится отстраненно воспринимать ситуацию, делать людям больно – чтобы потом те выздоравливали.
– Вы не думали о том, чтобы завести любовника?
Серо-голубые глаза моргнули, взгляд перешел от статуэтки – благородного оленя авторства французского скульптора 19-го века – на мужчину в кресле напротив.
– Зачем?
Вильгельмина по привычке уже успела отловить первую пришедшую в голову мысль, поймала ее, как кошка ловит мышь, за хвост когтем, уже успела проанализировать ее значение.
Она сперва подумала не о резонности и смысле… Перед глазами, яркий как вспышка фотокамеры, явился, будто из ниоткуда, образ с копной каштановых волос и веснушками на молодом лице.
– Вам необходимо отвлечься. То, как вы будете скрывать наличие интрижки, позволит вам ощутить власть и сладость тайны, которые вы себе не позволяли.
– Это физически невозможно, – отвечала Вильгельмина, прекрасно понимая, что доктор Гаштольд уже сделал выводы: что та вместо отрицания переключилась на логику, спряталась за рационализацию, не отказалась. – Феб знает обо всем, у меня нет ни минуты, чтобы он не присутствовал в моей жизни – явно или неявно.
– Все возможно – если вы захотите. Подумайте над этим, просто подумайте, не гоните эту мысль.
Вильгельмина не гнала… Она думала.
– Расскажите о человеке, который бы мог вам понравиться.
– Доктор Гаштольд, я бы не хотела сейчас это обсуждать, мне важнее…
Кого она обманывает! Она пришла на сессию с определенным запросом, который не имел ничего общего с ее настоящей проблемой! Она ускользает, прячется, осуждая свой же собственный эскапизм…
Феб начал ее раздражать в последнее время намного сильнее, Вильгельмина уже просто не могла выносить аромата его парфюма, запаха тела, а рвотный рефлекс, казалось бы, навсегда утраченный, вновь поднимал голову и норовил подняться с колен… Она хотела, чтобы доктор Гаштольд дал ей прикладной совет, какую-нибудь методику для аутотренинга на принятие ситуации, а в итоге пришла к тому, от чего пыталась убежать.
Феб стал ей противен, потому что вдруг стал приятен кто-то другой. Раньше, сколько бы де Лавендер не совал член Вильгельмине в рот, сколько бы ни мял руками ее грудь и задницу, не хватал за волосы, осторожно, боясь испортить прическу, Вильгельмине было все равно.
Она искренне думала, что давно умерла, что от нее осталась лишь оболочка, ходячий мертвец, даже не мертвая невеста, в обличье куклы на шарнирах… Оказалось, ее сердце умеет биться неровно, не в такт, не по заученному сценарию.
Она вмиг позабыла слова роли, она растерялась и начала падать в пропасть, испугалась, что суфлер исчез – и больше не подскажет, как быть.
Она была в рабстве слишком долго, она должна была позабыть о любой возможности выбраться! Она ощущала себя глупой и слабой, она боялась даже думать о том, что ее привычный уклад изменится.
Доктор Гаштольд предложил представлять в моменты близости с де Лавендером что-нибудь приятное, Вильгельмина надевала маску равнодушия, просто не ведая, что бы вообще она сочла приятным.
Теплый лазурный океан, горячий белый песок, покалывающие лицо снежинки, свежий ветер горнолыжного курорта, вкус – и ощущение – во рту чуть черствого, вчерашнего хлеба из грубой муки… А еще она иногда воображала, что Феб мертв, что вдруг не стало рядом мучителя, надзирателя, заботливого хозяина, держащего поводок с золотой цепью, в шею больше не впивается ошейник из телячьей кожи.
– Вы и сами понимаете, что это лишь внутреннее сопротивление. Хорошо, Вильгельмина, мы поговорим об этом, когда вы будете готовы.
– У него теплые руки и добрая улыбка, – вдруг сказала Вильгельмина. – У него взлохмаченные волосы, обычная, самая обычная, чуть поношенная одежда, от него пахнет дешевым гелем для душа.
– Продолжайте.
– Он похож на… – она выдохнула, почти хихикнула, – лесную куницу. У него острые зубы и когти, сильное ловкое тело, пушистый хвост.
Вильгельмина замолкла, тонкопалые руки отпустили подлокотники кресла, легли на колени в широких брюках с идеально четкими стрелками.
– Что вы чувствуете, когда вы с ним?
«Чувствуете» – а не «будете чувствовать». Наверняка, какой-то прием доктора Гаштольда на погружение в определенное состояние.
– Я могу быть собой, я чувствую себя собой, мне спокойно.
Она посмотрела на доктора, тот кивнул.
– Это прекрасно, Вильгельмина. Вы знаете, кого искать. И что делать, тоже знаете.
Это было из области фантастики – даже вообразить, что в ее жизни появится кто-то помимо Феба. Кто-то, кто будет ее касаться, кто будет смотреть в глаза, шептать на ухо разные глупости, чей смех будет переливаться, как колокольчик… Тот, кого Вильгельмина захочет касаться сама. Немыслимо!
Доктор Гаштольд знал, о чем говорит, Вильгельмина ему верила – но в ее ситуации подобный способ «отвлечься» выглядел самоубийством.
Иногда Вильгельмина думала, что терапия ей не помогает, иногда оглядывалась назад и видела положительные изменения, свой рост и прогресс… Даже когда она лишь посещала поддерживающие сессии с регулярным рассказом о последних днях, однообразных до зубной боли, кабинет психиатра был единственным местом, где она могла говорить открыто, называть вещи своими именами.
Феб де Лавендер ее купил, выращивал с детского возраста, как свинью на убой, принудил к близости, когда Вильгельмине было восемнадцать, трахал ее как куклу все последующие годы, пусть и редко – из-за низкого либидо, – возил с собой везде как дорогую, шикарную вещь. Феб де Лавендер был строг, но объяснял строгость заботой и любовью, он никогда не поднимал на Вильгельмину руку и даже не поднимал голоса. Он говорил спокойно, но властно, не забывая раз от раза напоминать, откуда он Вильгельмину забрал, от какого дерьма отмыл, и как ему иногда хочется вернуть ее обратно в бордель в Латинской Америке, где ищущие экзотических удовольствий богачи могут запросто купить себе белокурую шведскую девочку одиннадцати лет.
Купить насовсем тоже можно. Феб де Лавендер отдал за Вильгельмину пятьсот тысяч долларов, удочерил ее, как дальнюю родственницу, в долю наследства – по справедливости – завещал той аналогичную сумму.
Вильгельмина заметила, как на одной из сессий – с очередной порцией откровений мисс Густавссон – при слове «справедливость» доктор Гаштольд чуть растянул губы в осуждающей и грустной улыбке. Он часто спрашивал, какой бы была жизнь Вильгельмины без де Лавендера… Заставлял ее задумываться о неосуществимой реальности, за гранью возможного, зачем-то увидеть в грезах ненастоящие картинки, вызывающие резь в глазах – либо не вызывающие ничего.
Вильгельмина не понимала смысла вопросов психиатра – до недавнего времени.
Что бы она в первую очередь сделала, если бы у нее был свободный день? Без приложения для слежки с использованием навигации – как это делают родители с детьми, – без постоянного триггера вибрации сообщений и таймеров на часах, чтобы отвечать Фебу, чтобы спросить Феба, как у него дела, чтобы проявлять активность, служить…
Она служила. Она была полезной и ценной игрушкой, она старалась угодить, ловила каждую кривую улыбку, каждый саркастический вздох, каждое пожатие плечом, каждое слово – чтобы поддакивать, говорить в такт, играть роль как идеальная актриса.
– Вы забросили театр, – словно читая ее мысли, молвил доктор Гаштольд. – Он вам больше не приносит утешения?
Уже не первый раз он спрашивает… Не в первый раз Вильгельмина говорит, что скоро вернется в театральную студию, напишет, наконец, сценарий для нового клипа… Но у нее не было сил. Игра требует отдачи, ей страшно вовлекаться в поток, она боится потерять себя, остаться в роли.
Она даже не пела в последнее время – только разминалась, делала распевки, разогревала связки, чтобы поддерживать голос в форме.
Если ее вдруг переклинит, и она станет смелее, сильнее, вырвет у де Лавендера сердце – как Великий Красный Дракон? А вдруг не сможет остановиться – как серийный убийца Сердцеед?
Вильгельмина часто слышала утверждение, что у музыкантов исключительное чувство времени. Она была не согласна – потому что в музыке правит не время, а ритм и размер, динамика определяет иррациональное, субъективное замедление или ускорение, страсть и томление, тянущееся ожидание или промелькнувшие мгновения.
До окончания сессии оставалось три минуты.
– Не приносит, – призналась Вильгельмина. – Ношение разных масок стало слишком тяжким трудом.
– Но вы выплескивали наружу свои чувства, вам и терапия была не нужна, вы были спокойнее и гармоничнее.
Может быть… Она выгуливала демонов, она могла позволить на короткий промежуток времени стать кем-то другим, почувствовать вкус свободы, вкус слез, вкус любви, о которой пела, но никогда не испытывала.
– Может быть, доктор Гаштольд, – отозвалась мисс Густавссон, погрузившись в пучину мыслей, вовсе не касающихся работы. – Я не знаю.
– «Не знаю» это тоже ответ, – кивнул Гаштольд. – Есть ли еще что-то, что вы хотите спросить?
Доктор Гаштольд участвует в расследовании, он сотрудничает с ФБР, в его доме на званом приеме под прикрытием работали агенты… Он наверняка знает последние новости, в курсе всех событий.
А еще он вовсе не выказывал никакого беспокойства по поводу того, что записи о его клиентах украдены.
– Нет, ничего. Спасибо, как всегда, очень много новой информации для переваривания, доктор Гаштольд.
Вильгельмина Густавссон покинула офис психиатра, из головы не выходила догадка, что тот подстроил исчезновение тетрадей, чтобы участвовать в поимке преступника. Отличный повод оказаться не только консультантом, но и полноценным членом команды – и даже при желании никто не сможет доказать обратное.
У Вильгельмины появилась идея. Она аж приостановилась на лестнице крыльца, на бледном лице проступила улыбка озарения, которую она тут же спрятала под гримом равнодушия.
Она тоже может придумать повод – пусть даже он будет немного ненастоящий.
10. Объект для изучения
[Соединенные Штаты Америки, Балтимор, Резервуар-Хилл]
[Соединенные Штаты Америки, Вьенна, Вулф-Трап]
Агент Серрет с энтузиазмом жевал утиную ножку, макал хлебный мякиш в ароматный жир, Уилл рассказывал о своем плане по визиту в фитнес-клуб. Доктор Гаштольд одобрил идею нарядить Аллекса в спортивную форму, дать ему премиум-абонемент – чтобы никто не заподозрил подвох.
– Если бы я был блондинкой, можно было бы использовать меня как приманку, – то ли шутя, то ли серьезно, рассуждал Аллекс. – Но уж как получилось, увы. Главное, увидеть как можно больше за каждое посещение, потому что демон и не думает останавливаться.
В зоне риска была каждая светская дива – и таких, по их сведениям, насчитывалось немало. Если Сердцеед еще не выбрал новую жертву и будет пытаться раздобыть ключ, его следует искать вблизи объектов интереса и тех, кто находится в окружении.
Пресса подливала масла в огонь, новости пестрели громкими заголовками о жутких убийствах, с кучей преувеличений и искажений, репортеры выставляли преступника сектантом, импотентом, жалким подражателем Мэрилендского Потрошителя, любимца популярной культуры. Тексты могли поднять новую волну убийств не только самого Сердцееда, но и подобных ему, разозлить преступника и заставить его опровергать клевету. К счастью, журналисты не писали о деталях расследования, которые могли бы спугнуть Сердцееда, дать понять, что следствие село ему на хвост.
У них по-прежнему не было никаких зацепок – лишь бесполезный образец ДНК, портрет преступника и догадки, основанные на выводах уникального детективного метода специального агента Гатти.
Уилл выглядел паршиво, под серо-сине-зелеными глазами-хамелеонами залегли тени, волосы были еще более взлохмаченными, чем обычно, на щеках под щетиной выступал болезненный румянец. Аппетита у него не было, поэтому Серрет слопал угощение за двоих.
Уилл и доктор Гаштольд сошлись на мнении, что Сердцеед, действительно, считает жертв бессердечными суками, мясом, не испытывает угрызений совести. Он не создает определенный образ намеренно, он следует своей собственной системе символов, в которой он сжирает сердце врага, вершит справедливый акт, во имя возмездия и одновременного желания угодить альтер эго. То, что он сам себе противен – вне зависимости от убийств – было лишь следствием его психологической травмы.
Но он хорошо притворяется. Его образ в обычной жизни – выстроенный годами фасад, бесчувственная маска.
Аллекс видел много монстров, много пустых глаз, бездушных тел нарциссов и психопатов, мертвых оболочек, но этот, по словам Уилла, был жив – и будто умирал в агонии, надеясь на несбыточное осуществление мечты в избавлении от страданий. Аллексу казалось, если он увидит Сердцееда, он сразу поймет… От таких веет жутью, даже если они притворяются обычными людьми.
Три коротких вибросигнала прозвучали из кармана куртки агента Серрета. Когда юноша достал телефон и прочел сообщение, лицо невольно вытянулось от удивления.
«Он похож на лесную куницу, – вспоминал доктор Гаштольд слова недавней своей пациентки. – У него острые зубы и когти, сильное ловкое тело, пушистый хвост…»
Аллекс Серрет был, действительно, похож на зверька, наивного и доброго, но способного проглотить жертву в два раза крупнее себя. А еще он был внимателен с теми, кого считал друзьями… Он то и дело поглядывал на мрачного Уилла, но к концу встречи удостоверился, что доктор Гаштольд не хуже него заметил подавленное состояние специального агента Гатти – и сказал, что подождет в машине.
На выходе из кабинета психиатра он набирал текстовое сообщение, губы его улыбались.
– Уилл, – молвил доктор Гаштольд. – Я бы хотел, чтобы ты пришел сегодня на ужин.
– Вы считаете, мне нужна дополнительная сессия, доктор Гаштольд?
Когда Уилл был раздосадован или расстроен, он становился жестче, из бронированного панциря вылезали иглы, как у дикобраза.
– Я считаю, тебе нужно отвлечься, – терпеливо отвечал Лукас Гаштольд. – Это не будет ни терапией, ни рабочим разговором. Ты думаешь о деле Сердцееда день и ночь, оно изматывает тебя.
Уилл закусил губу, глаза-хамелеоны смотрели в сторону.
– Я не могу о нем не думать. И думать уже тоже не могу – потому что запутался, что я вообще о нем думаю…
– Я понимаю.
Уилл с надеждой посмотрел на собеседника – чтобы увидеть, не лукавит ли он. Странно… Если порой взор доктора Гаштольда был холодным, пронизывающим насквозь, то сейчас он глядел мягко, доброжелательно.
Уилл в последнее время много думал – и не только о серийных убийцах. Доктор Гаштольд ежедневно слышит кучу историй, в курсе каждой мерзкой мыслишки извращенных богатеев, видит мусор в чужих головах – и при этом остается спокоен. К нему не прилипает ни грязь, ни страх, ни сомнение… Уилл же впитывает их как губка, стоит ему только пройти мимо очередного монстра. Доктор Гаштольд говорил, это привычка, навык, который вырабатывается с опытом.
Единственным способом отстаивать свои личные границы у Уилла до сих пор является настороженность и угрюмость. И иногда сарказм… Сейчас ему было не до сарказма, он даже не нашел силы посмеяться над шутками Серрета.
– Спасибо, доктор Гаштольд, я подумаю.
– Если тебе не удобно приезжать в Балтимор сегодня, я могу навестить тебя сам.
У Уилла три собаки, его дом расположен на краю географии, на севере Вирджинии, у заповедника, в свободное от работы время он рыбачит и ремонтирует моторы лодок… Было бы странным заставлять его возвращаться вечером – чтобы поужинать с психотерапевтом.
Его не так просто расположить к себе, он не Серрет, которого достаточно накормить и сказать пару добрых слов… С ним было сложно – и доктора Гаштольда привлекала недоступность Уилла, его многослойность, многогранность, железобетонные стены защит.
– Хорошо, – наконец согласился Уилл. – Но я вряд ли смогу быть достойным собеседником, я слишком рассеян.
– Нам не обязательно говорить, – произнес Гаштольд. – И ты прекрасно знаешь, что мне комфортно с тобой в любом твоем виде.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/stella-frakta/rycar-krasavica-chudovische-shut-sesh-serdce-poluchish-lubov-70241653/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Уильям Гатти в роли профессора школы сомелье на итальянских виноградниках в Бароло – персонаж романа Стеллы Фракта «Кошки не пьют вино».
Стелла Фракта
Тип: электронная книга
Жанр: Триллеры
Язык: на русском языке
Издательство: Издательские решения
Дата публикации: 31.07.2024
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: Серийный убийца Сердцеед держит в страхе элитный квартал Балтимора. Помощь в расследовании оказывает психиатр-консультант, между его пациенткой, золотоволосой певицей, и молодым агентом ФБР вспыхивает роковая страсть. Детективу-профайлеру, использующему метод активного воображения, некто оставляет подсказки; молчаливый бодибилдер, живущий по соседству, становится хранителем чужих секретов. Съешь сердце – получишь любовь… Таков заголовок трагедии о драконе, который убивал принцесс и искал друга.