Главная страница | Эротические романы | Мессалина. Трагедия императрицы

Мессалина. Трагедия императрицы
Ирена Гарда
Эта женщина была истинной дочерью своего времени – эпохи полусумасшедших императоров и любовных безумств, невиданной роскоши и неслыханного разврата, переворотов, доносов и казней. Само имя Мессалины стало нарицательным, войдя в историю как символ сладострастия и порока. Наложница кровавого Калигулы и жена безвольного императора Клавдия, она была ославлена как величайшая грешница и интриганка, которая якобы посещала публичные дома, отдаваясь за плату всем желающим, и собиралась свергнуть мужа, чтобы самой править Римом, – за что и поплатилась жизнью, когда ее заговор был раскрыт… Что в этих обвинениях правда, а что – пустые наветы на потеху охочей до грязных сплетен толпе? Была ли Мессалина «чудовищем разврата» и преступной злоумышленницей или несчастной жертвой мужчин и обстоятельств вы узнаете из этой книги.

Ирена Гарда
Мессалина. Трагедия императрицы

Часть 1. Тиберий
– Мессалина, веди себя прилично!
Венера Родоначальница, сколько раз на дню она слышала от матери эти слова! Можно подумать, что небо упадет на землю, если она чуть подольше посмотрит на статного юношу, который неспешно беседует с Иродом Агриппой на ступенях базилики Юлия, греясь под лучами ласкового осеннего солнца. Или на мускулистого раба, ведущего в поводу двух коней. Напуганные людским гомоном, благородные животные фыркают, пытаясь встать на дыбы, и парню приходится прилагать все силы, чтобы не дать им вырваться. Какие руки, такой торс! В конце концов, они с матерью пришли на Форум Романум – главную площадь Римской империи – именно для того, чтобы на людей посмотреть и себя показать. И она не виновата, что, рано сформировавшись, в тринадцать лет выглядит так, что римская чернь восторженно свистит ей вслед, а знакомые мужчины многословно выражают восхищение очарованию юной красавицы, пытаясь незаметно потискать смазливую девочку в укромном уголке.
Даже старый чванливый этруск Луций Элий Сеян – префект претория и доверенное лицо императора Тиберия – и тот, встретив ее на прогулке в саду Мецената, так уставился на высокую грудь юной чаровницы, что привыкшая к свободным римским нравам девушка засмущалась и поплотнее прикрывшись накидкой, поспешила домой, забыв о свидании с юным Вителлием.
Но и дома не было спасения от мужского внимания. По мере взросления дочери в особняк Домиции Лепиды Младшей, вдовы Марка Валерия Мессалы Барбата, вереницей потянулись представители мужского пола из лучших домов Рима от шестнадцати до семидесяти лет. Сама еще не старая, Лепида сначала радовалась приходу гостей, но потом, поняв, что под крышей ее дома их интересует иная цель, нежели ее персона, стала придираться к дочери, завидуя в душе ее молодости и красоте. Что поделать: женская ревность не смиряется ни перед родственной привязанностью, ни перед неумолимым ходом времени. Впрочем, сама Лепида не осознавала подоплеку своей неприязни, свято веря, что не позволяет дочери лишнего для ее же блага.
Вот и теперь, слыша за спиной свист и видя, как восхищенно встречные мужчины таращатся на точеную фигуру идущей рядом юной девушки, Лепида все больше приходила в мрачное настроение. Нет, боги явно на нее за что-то осерчали, когда послали ей дитя, готовое строить глазки всем мужчинам, не зависимо от возраста и положения в обществе. Это же надо: совершенно не считаться с традициями и обычаями родного города!
Так, думая каждая о своем, мать и дочь медленно шли по мощеной булыжником площади, лениво поглядывая на лавки ювелиров, белый мрамор храмов и вечную толчею у базилик. За хозяйками прилежно семенила недавно купленная рабыня, прижимая к груди корзинку с приобретенными у бродячих продавцов лентами и прочими милыми дамскому сердцу пустячками: в Риме было полно воров, а за утерю самой малости ей могло изрядно достаться от суровой Домиции Лепиды. Другой рукой служанка держала зонт над головой своей госпожи, стараясь, чтобы ни один лучик солнца не упал не белоснежную кожу молодящейся матроны.
Перед знатными римлянками вышагивали два дюжих херуска, бесцеремонно расталкивая толпу, чтобы освободить дорогу для внучатой племянницы покойного императора Августа и ее прелестной дочери. Мессалина засмотрелась на спину левого раба – красивого блондина по имени Квинт – решая, насколько правдива сплетня, будто он помогает матери коротать одинокие ночи, но та, проследив за взглядом дочери, одернула ее вторично:
– Ты что, не слышишь, что я тебе сказала? Сколько можно пялиться на мужчин? Ты больше похожа на девицу из лупанара, чем на девушку из благородной семьи.
– Но, мама!.. – Привычно заныла Мессалина, начиная набивший оскомину от частых повторений диалог, но тут же осеклась, потому что толпа забурлила, пропуская огромные носилки с полуопущенными занавесками, которые несли восемь дюжих чернокожих рабов. Спины носильщиков блестели от пота, а они сами едва держались на ногах, сгибаясь под тяжестью огромного портшеза, украшенного затейливой резьбой, по сторонам которого шествовали суровые ликторы, неся знаки профессионального отличия – фасции. Из-под волчьих шкур, покрывавших их головы, на толпу глядели равнодушные холодные глаза людей, готовых убить родную мать по приказу своего господина.
Торговый люд и зеваки благоговейно расступались перед эскортом префекта претория, этруска Сеяна – второго человека в Империи, правой руки самого императора Тиберия, несколько лет назад удалившегося на далекий Капри. В городе поговаривали, что Сеян унаследует верховную власть после смерти приемного сына божественного Августа. Конкуренцию ему могли составить только дети любимого всеми Германика, убитого несколько лет назад в Сирии, из которых живыми и на свободе оставались три дочери – Агриппина Младшая, Ливилла, Юлия Друзилла – и придурковатый сын Гай Юлий Цезарь Август Германик по прозвищу Калигула, который, как шептались в Риме, не пропускал ни одной юбки, в том числе и юбки родных сестер.
Носилки поравнялись с презрительно прищурившейся Лепидой и остановились, повинуясь тихому приказу из-за полуопущенного полога. Занавеска еще сильнее отодвинулась, и дамы почтительно поздоровались с всемогущим префектом претория, чьи холодные голубые глаза, скользнув по Лепиде, остановились на теле Мессалины, отмечая его прельстительные изгибы. Девушка передернула плечами: она почти физически ощущала взгляд Сеяна, словно голая рабыня на невольничьем рынке.
С видимым усилием отведя прищуренные глаза от крутых бедер Мессалины, Сеян, еще больше выдвинул и без того выступающий подбородок и, растянув губы в подобии любезной улыбки, нехотя поглядел на ее мать, которая, по сообщениям доносчиков, не раз говорила о нем в оскорбительном тоне.
– Добродетельная Домиция Лепида, рад нашей нечаянной встрече. Что-то давно не видел я тебя на своих празднествах. Тебе они кажутся скучными, или появились дела, не позволяющие внучатой племяннице божественного Августа посетить пирушки, устраиваемые скромным префектом претория? А может тебе не интересно наше общество?
Мессалина скосила глаза на мать, сохранявшую любезное выражение лица, хотя ее сильная рука, державшая за предплечье дочь, сжалась так, что девушка чуть не взвизгнула от боли.
– Ты ошибаешься, Сеян, – низкий голос Лепиды предательски дрогнул. – Я всегда с радостью принимаю присланные тобой приглашения. Разве можно пропустить роскошные пиры, устраиваемые префектом претория, которые по праву считаются лучшими в городе? Буду счастлива в любой момент посетить твой дом, когда у тебя появится желание меня видеть.
– Оно у меня уже появилось, – холодно улыбнулся этруск, обнажив крепкие белые зубы. – Жду тебя завтра после полудня. Будет небольшое застолье для узкого круга. И обязательно приведи с собой дочь. Это непростительно таить от нас такой прелестный цветок… Посмотри на меня, Мессалина…
Девушка подняла фиалковые глаза, прятавшиеся за густым опахалом длинных ресниц, и содрогнулась от выражения плотоядного удовольствия на лице стареющего мужчины.
– Ты слышала, что я сказал твоей матери: завтра жду вас обеих в гости. Ты поняла?
Пухлые губы юной красавицы чуть дрогнули в печальной усмешке. Тринадцать лет в Риме – тот возраст, когда девочке не надо объяснять, что хочет от нее мужчина.
– Я давно мечтала посетить дом могущественного префекта претория и уверена, что наш визит запомнится мне надолго.
– Ну, вот и славно! – Ухмыльнулся, оценив услышанную двусмысленность, этруск.
Унизанные кольцами пальцы опустили занавеску, и по этому сигналу рабы, подхватив носилки, снова дружно двинулись вперед, унося с площади господина.
Продолжать прогулку уже не хотелось, и хмурая Лепида в сопровождении своей «фамилии» повернула домой. Что думают по поводу услышанного разговора рабы никого не интересовало, но Мессалине было приятно, когда проходивший мимо Квинт вдруг улыбнулся и по-мальчишечьи озорно подмигнул ей. О да, ты прав, Квинт, от этого никто еще не умирал, но почему же тогда так противно на душе?

Всю дорогу домой Лепида молчала, сосредоточенно обдумывая состоявшийся разговор с всесильным этруском. Могущественный префект претория ясно дал понять, чего требует от женщин из дома Мессалы в качестве подтверждения их лояльности. Не то, чтобы римлянка была возмущена тем, что пятидесятилетний старик хочет обесчестить ее тринадцатилетнюю дочь – это в Риме было в порядке вещей; но то, что выскочка-этруск посмел позариться на внучатую племянницу самого божественного Августа, приводило ее в бешенство. Да как он смел, забери Танат его душу!
Лепида так ушла в свои мысли, что не замечала ни приветствий добрых знакомых, ни недоуменных взглядов собственной дочери, озадаченной тем, что всегда придирчивая мать не сказала ей ни слова осуждения за разговор с доверенным лицом императора. Если говорить по чести, то внешность ее поклонника не произвела на девушку большого впечатления: хоть богатейший человек империи и делал все возможное, чтобы остановить время, но оно брало свое, и морщины частой сеткой легли на его лицо. Гораздо больше ей понравились носилки из черного дерева, украшенные слоновой костью. О, за то, чтобы в них прокатиться, она была готова отдать все на свете!
Едва придя домой, Мессалина поспешила к себе в комнату, чтобы обсудить со служанкой Порцией завтрашний визит к префекту, но едва она начала описывать парчовые подушки, на которые облокачивался префект, как появился сопровождавший их на прогулке херуск Квинт, и сообщил, что домина Лепида желает немедленно видеть свою дочь. Строптиво передернув плечами, кокетка спрыгнула с постели, лежа на которой предавалась мечтам, и, поправив платье, поспешила за гонцом, удивляясь, зачем она понадобилась матери. Между ними не было особо теплых отношений, и вызов на глаза суровой родительнице не сулил ничего хорошего.
Удивление девушки возросло еще больше, когда Квинт вместо того, чтобы провести ее в атриум, свернул в коридор, ведущий в хозяйскую спальню и, приподняв занавеску, заменявшую в Риме внутренние двери, пропустил Мессалину, зайдя следом.
В освещенной масляными светильниками комнате удушливо пахло розовым маслом. Лепида сидела на шатком треножнике, привезенном отцом из Африки, и внимательно разглядывала себя в медном зеркале. При появлении дочери она отложила дорогую игрушку и, поднявшись, сделала жест, приглашая дочь подойти поближе.
Мессалина повиновалась, исподтишка поглядывая по сторонам. Мать не любила, когда ее тревожили в личных покоях, и девушка несколько лет не заходила к ней в спальню. За это время мало что изменилось. Разве только горшочков с разными притираниями стало больше на стоявшем у окна столике, да поубавилось светильников, словно Лепида не хотела, чтобы избранные, допущенные в спальню, видели следы ее увядания. Впрочем, опасения хозяйки дома были напрасными: она выглядела старшей сестрой своей дочери, но все мы относимся слишком критично к своим недостаткам, не правда ли?
Все также молча, Лепида обошла вокруг Мессалины, придирчиво оглядывая ее, словно впервые увидела эту вполне сформировавшуюся черноволосую девушку, чья высокая грудь, узкая талия, широкие бедра и длинные ноги могли свести с ума любого мужчину. М-да, похоже, что дочь уже созрела до замужества. Порция уже полгода назад доложила, что у Мессалины начались месячные, но матери было все как-то недосуг поговорить с наследницей о будущем.
– Сними платье.
Мессалина тревожно оглянулась на стоящего позади Квинта, но без возражений скинула легкое одеяние на пол, открыв тонкую нежную кожу, которую изо всех сил прятала от лучей южного солнца. Загар – это для рабынь. Кожа представительницы римской аристократии должна сиять молочной белизной, и кожа Мессалины отливала голубизной, словно драгоценный лунный камень.
При виде такой красоты мужчина присвистнул и откровенно уставился на девушку, пожирая ее глазами. Ко все возраставшему удивлению Мессалины, мать не только не одернула обнаглевшего раба, но даже чуть усмехнулась, словно радовалась результату.
– Послушай меня внимательно, дочка, – наконец вымолвила она таким тоном, словно обсуждала с поваром меню обеда. – Как ты слышала, нам завтра предстоит визит к префекту претория, который упрекнул меня в непочтительности к его персоне. Такое обвинение грозит нам всем большими неприятностями, невзирая на нашу родословную и положение в обществе. Принцепс далеко, и все новости он получает от префекта, так что, в случае чего, мы моргнуть не успеем, как наши бездыханные тела окажутся на Гемониях, поскольку нас обвинят в оскорблении величия или еще чем-нибудь столь же опасном. Таким образом, не пойти завтра мы не сможем и, более того, нам придется быть предельно любезными с этим человеком.
Лепида хотела сказать «старым козлом», но вовремя остановилась. Как известно, и стены имеют уши, даже стены ее спальни. Мессалина, стоя босиком на холодном полу, переступила с ноги на ногу и кивнула головой, подтверждая, что прекрасно все помнит и понимает.
– Так вот, – посуровел голос матери, – даже слепому ясно, что Сеян млеет, глядя на твои прелести, и завтра попытается тобой овладеть. Не знаю, получиться у него это или нет, но в сложившихся обстоятельствах, мы… ты… не можешь строить из себя недотрогу. Более того, он должен быть доволен свиданием с тобой, чтобы оставить наш дом в покое. Но я не желаю, чтобы этот выскочка осквернил твою девственность – много чести!.. Если уж тебе суждено потерять главное сокровище добропорядочной девушки не на супружеском ложе, то пусть это будет кто угодно, но только не этруск! Квинт, – она поманила пальцем молодого херуска, – я хочу, чтобы этим мужчиной был ты. Сеян получит мою дочь, но только после моего раба! О, это сладкая месть!
Глаза римлянки полыхнули огнем торжества. Сейчас она меньше всего походила на добродетельную матрону, которую привыкли видеть горожане. Алые губы гордой римлянки искривила усмешка, обнажая белый ряд зубов, согнувшиеся пальцы напоминали когти хищной птицы.
Не ожидавшая такого поворота, Мессалина ахнула, прижав к голой груди руки, и покосилась на мужчину, который шагнул к ней, скидывая на ходу одежду. Под его набедренной повязкой явственно проступали последствия созерцания ее обнаженного тела.
– Но, мама, он же раб! От такого позора отец восстанет из мертвых!
– Если бы твой папаша не помер, все было бы по-другому. Так что это его вина, и нечего пугать оставшуюся в живых семью! Никто не будет знать, кто лишил тебя девственности, только мы трое. Квинт не дурак и будет молчать, я тоже не намерена распространяться на эту тему, и если ты не будешь настолько глупа, чтобы распустить язык, твоя репутация останется при тебе.
– Но зачем тогда это нужно? – Девушка почувствовала, как ее тело сжали сильные мужские руки.
– Это будет большая неожиданность для Сеяна и славная месть! Представляю, как он обозлится… Что ты стоишь столбом, Квинт? Я не за этим тебя позвала!.. Не бойся, дорогая, он умелый любовник, тебе понравится.
С этими словами Лепида стремительно вышла из комнаты, уверенная, что ни дочь, ни раб не осмелятся не подчиниться ее жесткому приказу.
– Не бойся, госпожа, – услышала Мессалина хриплый шепот, ощущая, как к ее коже прижимается горячее мужское тело. – Я не сделаю тебе больно. Расслабься и доверься мне. Все будет хорошо.
– А я и не боюсь, – откликнулась осмелевшая девушка, поворачиваясь к Квинту лицом. – Ты мне нравишься, херуск. Научи меня, как надо любить мужчину, чтобы он стонал от наслаждения, и я буду любить тебя так, чтобы ты навсегда запомнил эту ночь. Я хочу, чтобы не моя мать, а я сама занимала твои мысли. Ты сделаешь то, о чем я тебя прошу?
Чуть наклонившись, мужчина подхватил девушку на руки и понес к раскрытой постели.
– Я научу тебя, как подчинить себе любого мужчину, – пообещал он Мессалине перед тем, как опустить ее на мягкое ложе, на котором еженощно ублажал ее мать. – Ты будешь царить в римских спальнях, и сама Венера будет брать у тебя уроки любви. Я тебе это обещаю.

Квинт действительно оказался умелым любовником, и когда на следующий день Лепида вместе с дочерью отправились во дворец Сеяна, щеки девушки были покрыты легким румянцем, глаза сияли умиротворенным светом, а движения приобрели грацию сытой кошки.
Мерно покачиваясь на носилках, которые несли восемь мускулистых рабов, Лепида задумчиво посматривала на мечтательно глядящую на мир Мессалину. Похоже, что у ее дочери есть все шансы сделать прекрасную партию, если, конечно, она не окажется гусыней и не влюбится в какого-нибудь нищего проходимца или вольноотпущенника неизвестного роду-племени. Но что-то говорило повидавшей многое римлянке, что ее дитя не рождено для сидения за прялкой и бесед с поваром о расходе сельдерея. Отнюдь! Как с утра доложил измученный Квинт, это весьма страстная натура, с которой будет еще много проблем… Жаль, конечно, что теперь придется продать красавца куда-нибудь в подальше, чтобы избежать нечаянной огласки…
Лепида тяжело вздохнула, вспомнив, как быстро пролетали ночи в объятиях Квинта. А Мессалине надо будет присмотреть подходящего мужа из достойной семьи, а то как бы она, действительно, чего не натворила.
– Ой, мам, смотри, гладиаторы идут! – Оживилась вдруг девушка, указывая тонким пальчиком на группу мужчин, которую сопровождала большая толпа поклонников гладиаторского искусства. – Я совсем забыла, что завтра в Септе пройдут бои. Посмотри, какой красавчик ретиарий идет, с ума сойти можно! Уверена, что половина женщин, которые будут завтра смотреть на его бой, захотят потом провести с ним ночь!
Впервые в душе Лепиды шевельнулось нехорошее предчувствие, что она, кажется, перестаралась, желая с одной стороны угодить префекту претория, а с другой стороны напакостить выскочке-этруску. И Квинт тоже перестарался, разбудив в девочке дремавшую доселе женскую сущность. Или ей только так кажется?
А сопровождавшая гладиаторов толпа уже валила мимо, расталкивая попадавшихся навстречу прохожих. Хорошо еще, что привыкшие к подобным эксцессам носильщики сами, без предупреждения, уступили дорогу любимцам кровавых зрелищ, продолжившим традиционный проход по улицам Рима, случавшийся накануне боев. Несколько десятков мужчин, вопя от восторга, сопровождали своих кумиров, многим из которых было суждено погибнуть завтра на арене. Тут же в толпе шло обсуждение преимуществ мирмиллонов перед фракийцами, или надо или не надо дозволять ретиариям надевать поножи или эффектнее будет выпускать их в бой, лишив ноги всяческой защиты.
Понемногу над городом собирались тучи, предвещая ливень. Как всегда, перед грозой было душно, и мать с дочерью боялись, что от выступившего на лице пота потечет краска, но им повезло: они успели сойти с носилок и спрятаться под портиком дворца Сеяна прежде, чем упали первые крупные капли дождя.

Не успел раб-именователь сообщить об их прибытии, как навстречу гостьям вышел сам префект в сопровождении красавицы Ливиллы, или, официально – Ливии Юлии, чей наряд мало походил на вдовье одеяние по случаю кончины ее мужа Друза, единственного сына императора Тиберия, которого принцепс прочил себе в наследники. В городе ходили упорные слухи, что она сама отравила своего супруга, чтобы расчистить любовнику путь к трону. Так или иначе, но теперь Сеян, специально для этого разведшийся с женой Апикатой, тщетно просил у Тиберия разрешения жениться на вдове его сына. Сидевший на Капри хитрый старик не говорил ни да, ни нет, чем изрядно раздражал властного префекта претория.
За отцом, не поднимая от пола глаз, тихо семенила дочь. Девочка была чуть младше Мессалины и смотрела на гостей с робким выражением лица, ясно говорившим о том, что она побаивается и отца, и капризную Ливиллу, чувствовавшую себя уже хозяйкой великолепного дворца.
Закутанный в роскошную тогу императорский любимец протянул Лепиде унизанные перстнями руки:
– А вот и долгожданная гостья! Клянусь Аполлоном, я уже не чаял, что ты почтишь нас своим визитом. Боялся, что дождь в очередной раз помешает тебе добраться до моего скромного жилища. – Приподняв брови, он выдержал небольшую паузу, значительно посмотрев на Лепиду. – Только что прибежал гонец от городского префекта: тот пишет, что у него вот-вот родит жена, и он не может покинуть ее в столь важный момент. Впрочем, мы будем не одни. Здесь еще наш милый Гай со своими сестрами. Девицы сегодня, как обычно резвы и, как всегда, обожают своего брата. С Ливиллой вы знакомы. Моя дочь, Прима… Обычно я ее не выпускаю к гостям – мала еще, но сегодня она так просила позволения познакомиться с Мессалиной, которая обещает стать первой красавицей Рима, что я не смог ей отказать…
– Как же я могла не принять столь любезное приглашение от самого Луция Элия Сеяна? Как поживает Тиберий, да продлят боги его жизнь! надеюсь, он скоро покинет свое уединение на Капри? Рим соскучился без своего принцепса.
– Слава Юпитеру, у него все хорошо. От него только вчера пришло письмо. Я собираюсь зачитать выдержки из него, как только наступит подходящий момент… А теперь прошу к столу! Мой повар уже поседел от ужаса, боясь, что приготовленные им с таким старанием блюда остынут, и гости не смогут в полной мере насладиться их дивным вкусом. Я вам не говорил, что взял к себе на работу одного вольноотпущенника, который учился благородному искусству кулинарии у повара самого Лукулла? Недавно этот искусник побаловал нас пирогом из соловьиных язычков, а сегодня приготовил фаршированную раками мурену, цукаты из апельсинов и… Не буду раскрывать все тайны, иначе будет не интересно.
Они перешли в просторный триклиний, где их уже ждали, привольно расположившись на ложах вокруг стола, Калигула, красивое лицо которого портило насторожено-злое выражение, и три его рыжие сестры Агриппина Младшая, Юлия Друзилла и ровесница Мессалины Юлия Ливилла. Судя по тому, как отпрянула от брата Друзилла, молодые люди не скучали в отсутствии хозяев.
Мессалина недолюбливала будущего преемника ныне здравствующего принцепса. При всей кажущейся доброте и открытости в поступках и словах у Гая проскальзывало нечто трудно объяснимое, но вызывающее подозрение в искренности его намерений и слов. Может быть, это было связано с тем, что, будучи еще совсем юным мальчишкой, он, копируя поведение взрослых мужчин, не раз задирал ей юбку, заливаясь громким смехом? Или девушку шокировали его отношения с сестрами, а, может, ей просто был неприятен его смех – громкий, резко начинающийся и так же резко обрывающийся, словно не человек смеялся, а лаяла злая собака?
При виде Мессалины девушки громко защебетали и, вскочив на ноги, подбежали к юной гостье, тормоша и расспрашивая о последних новостях. Мессалине показался странным такой прием: она не очень хорошо знала детей Германика и Агриппины Старшей, да и не жаждала знакомиться с ними поближе. После того, как Тиберий отправил их мать и двух братьев практически на смерть, знакомство с этой четверкой было небезопасно, а, кроме того, потомки Цезаря всегда недолюбливали потомков Августа, которые платили им той же монетой.
Но, наконец, все успокоились и, расположившись вокруг стола, приготовились к трапезе. По знаку хозяина слуги начали выносить блюда, на которых громоздились деликатесы как местного производства, так и привезенные издалека. Самое большое впечатление на Мессалину произвела запеченная страусятина. Незадолго до этого дня она видела на арене выступление венаторов, убивавших мечущихся в ужасе огромных птиц, чьи великолепные перья, напоминавшие плывущие по небу легкие облака, привели девушку в восторг. На следующий день она выпросила у матери сделанный из них веер и демонстрировала подарок всем желающим, гордясь его красотой. И вот теперь, поедая мясо страусов, напоминавшее обыкновенную курятину, Мессалина чувствовала, как меркнет окружавший их ореол экзотической красоты.
Правда, в остальном дворец всесильного временщика оказался даже роскошнее, чем она ожидала: везде золото, серебро, драгоценные камни, слоновая кость, каррарский мрамор и великолепная мозаика. Изысканные фрески местных мастеров соседствовали с вывезенными из Греции бронзовыми фигурами атлетов и богинь, а легкие занавеси были сделаны из тончайшего виссона, один локоть которого стоил баснословные деньги. Даже обстановка императорского дворца уступала по великолепию дому префекта претория, не говоря уже о ее родном доме, хотя родители Мессалины были далеко не бедными людьми.
Особенно понравилась девушке фреска на дальней стене триклиния, изображавшая буйство вакханок, возглавляемых вечно юным богом, шествующим во главе процессии в окружении сатиров. Вакх сильно напоминал хозяина дома, и Мессалине вдруг пришло в голову, что неизвестный художник изобразил не пьяную свиту жуликоватого бога виноделия и пьянства, а жителей Рима, следующих за этрусским выскочкой, которого они принимают в пьяном угаре за самого бога. Мессалина внутренне усмехнулась дерзкой идее, но тут же попыталась выкинуть ее из головы – вдруг Сеян умеет читать мысли? Не зря же в народе шепчутся, что этруск якшается с магами и чародеями.
Как всегда в подобных случаях, присутствующие вели ничего не значащий разговор, обсуждая последние римские сплетни: кто из матрон завел роман с гладиатором или актером, кто женился, кто развелся, кто умер и какую сумму завещал императору. Мессалина вполуха слушала светскую болтовню, от которой сводило скулы от скуки. Из-под ресниц она внимательно изучала Сеяна, сравнивая его с Квинтом. Преимуществом первого были невероятные деньги и безграничная власть. Второй был молод, красив и силен. Венера Родоначальница, что это была за дивная ночь! Она ни на мгновение не сомкнула глаз, наслаждаясь каждой секундой, проведенной в объятиях херуска. Его губы и руки ласкали ее так, что, казалось, она не выдержит наслаждения и умрет прямо в его объятиях, а последняя близость заставила девушку кричать от восторга, так что Квинту пришлось заткнуть ей рот рукой, чтобы не сбежались все домочадцы. Мессалина чувствовала, что ее сердце тает, при воспоминании о красавце из неведомых ей германских земель. Если это была не любовь, то что-то очень на нее похожее. Лицо юной красавицы приняло мечтательное выражение, но она быстро очнулась, вспомнив, через что ей предстояло пройти. Если она будет и дальше так думать о Квинте, то вряд ли выдержит свидание с хозяином этих хором.
Мессалина совсем другими глазами осмотрела зал, который, в отличие от скромно обставленных римских жилищ, был заставлен роскошной резной мебелью из черного и красного дерева, а пол украшали привезенные с Востока роскошные ковры. Оставь свои глупости, девочка, что такое нищий раб по сравнению с всесильным префектом претория? Меньше, чем ничто. Ну, когда же префект попытается сделать то, ради чего он ее пригласил?
Словно прочитав ее мысли, Сеян лениво поднялся с пиршественного ложа, вытирая о платок испачканные в жире руки.
– Предлагаю сделать в трапезе небольшой перерыв, чтобы, так сказать, освободить немного места для продолжения застолья. Дорогая (это он Ливилле), проводи, пожалуйста, гостей в сад, и скажи Марку, что мы там продолжим трапезу… Калигула, разбавь, пожалуйста, дамское общество своим присутствием… А тебе, Мессалина, я хочу показать великолепный образчик греческой скульптуры, который по случаю купил у одного знакомого легата. Тот клялся и божился, что это работа самого Фидия.
Внезапно застеснявшись, девушка склонила голову, соглашаясь с каждым его словом. Вот оно, то, о чем предупреждала ее мать! Она послушно поднялась и, расправляя складки одежды, услышала позади себя громкий шепот Калигулы:
– Можешь сегодня идти с этим жирным боровом, но когда я стану императором, то ты будешь ублажать меня и только меня.
Следуя за хозяином дома, порозовевшая от смущения девушка покосилась на Ливиллу – такое пренебрежительное отношение Сеяна к чувствам невесты было слишком даже для Рима, жители которого не отличались сентиментальностью – и была потрясена, насколько равнодушно восприняла та вызывающее поведение жениха. Проводив глазами вставшего из-за стола любовника, она потянулась за вареными в меду орехами, продолжая рассказывать Лепиде о последней моде на прически.
Разумеется, ни для кого не было тайной, что Сеян не отличался добродетельным поведением в роли мужа. История его женитьбы и развода с Апикатой ясно показали, чего стоит этруск. Но до недавнего времени он всячески пытался доказать окружающим, и Тиберию в особенности, что их с Ливиллой связывает великая любовь, основанная на общем горе по дорогому Друзу. Или он решил, что мнение принцепса ему уже не важно?
И почему только она не родилась где-нибудь подальше от Рима, среди засеянных пшеницей равнин, виноградников или лесных полян, в стороне от всей этой мерзости?
Мессалина не раз слышала дома обрывки разговоров, которые могли навлечь на ее семью большие неприятности. Лепида не выносила Сеяна, стараясь, по возможности, избегать с ним общения, а если уж приходилось вести с префектом разговор, то мать становилась подчеркнуто вежливой, что было не менее оскорбительно, чем откровенная дерзость. И вот теперь дочери приходится расплачиваться за материнский снобизм. Веселенькое дело, ничего не скажешь.

Лепида оказалась как всегда права. Не успела следовавшая за хозяином дома Мессалина скрыться в глубине коридора, как сильные мужские руки рванули с нее платье с такой силой, что сломали фибулу, скреплявшую на плече ткань, так что когда, спустя почти час они вернулись в пиршественный зал, вместо красивой застежки левое плечо девушки украшал грубый узел. Увидев его сестры Калигулы захихикали и принялись шушукаться между собой, а он сам с таким выражением лица облизнул свои узкие губы, что Мессалину начало подташнивать от омерзения. Славившаяся злоязычием Агриппина что-то прошептала, склонившись к уху брата, и тот расхохотался лающим смехом, бесцеремонно разглядывая жертву Сеяновского сладострастия. «Ну, погоди, Агриппина, я тебе еще отомщу!», – мелькнуло в голове Мессалины. С тех пор непримиримая вражда разделила этих двух незаурядных женщин, повлияв на судьбу Рима.

Посидев для приличия еще несколько минут, Лепида величественно поднялась, поманив за собой дочь.
– Благодарю тебя за приглашение, префект. Вечер был просто чудесный. Надеюсь теперь видеть тебя с Ливиллой и дочерью у себя в гостях. Мой дом, конечно, не столь роскошен, как твой, но я постараюсь, чтобы ваш визит тоже запомнился всем надолго. – Она чуть склонила голову, не обращая внимания на бесцеремонный смех Калигулы.
Никто не стал их задерживать, и скоро мать с дочерью, облегченно вздохнув, забрались в родные носилки. Рабы привычно вскинули брусья себе на плечи и бодро зашагали домой, унося хозяек подальше от Палатинского холма.
– Ну и как все прошло? – Поинтересовалась Лепида, едва успев опустить легкие занавески, чтобы загородиться от взглядов случайных прохожих. – В подробности можешь не вдаваться.
– Все как ты говорила, – Мессалина утомленно закрыла глаза и откинулась на подушки.
– И..? – В материнском голосе послышалось нетерпение. – Я думала, вы вернетесь быстрее.
– Префекту так понравилась беседовать со мной о скульптуре Фидия, что мы дважды возвращались к этой важной теме, – хмыкнула Мессалина, приоткрыв один глаз, чтобы видеть выражение лица матери.
– И его ничего не удивило? – В голосе Лепиды послышалось легкое разочарование.
– Боюсь, матушка, что твои усилия вчера пропали втуне. Он был настолько нетерпелив, что даже не дал мне снять платье, и, похоже сам толком не понял, что произошло. А когда второй раз принялся за дело, то я имела полное право сказать, что он сам лишил меня девственности. Не уверена, что мой довод был слишком веским, но, похоже, что он предпочел мне поверить – так приятнее его самолюбию. Во всяком случае, он был так любезен, что вместо сломанной застежки он подарил мне вот это, – и девушка достала из-за пазухи тяжелое золотое ожерелье с тремя огромными изумрудами.
– Юнона Монета! – Охнула Лепида, изумленно разглядывая драгоценный дар. – Он тебе это подарил?! Этот известный сквалыга так расщедрился? Чем ты его так обворожила?
Мессалина замялась с притворной скромностью.
– Ну-у-у, Квинт вчера показал мне несколько ласк, способных доставить удовольствие мужчине.
– Его никто не просил этого делать! – Вспыхнула матрона, нахмурив брови. – Завтра же продам его в Тингитанскую Мавретанию или еще куда подальше. Слишком много воли забрал!
– Не стоит, матушка, – лучезарно улыбнулась Мессалина, играя с ожерельем, – его опытность может мне пригодиться. Похоже, что Калигула тоже оказался неравнодушен к моим чарам. Он будущий принцепс и, говорят, большой любитель женского тела. Мне надо еще многому научиться, чтобы он, став императором, захотел, чтобы его постель согревала я, а не облезлая кошка Агриппина.
Услышав такое из уст собственной дочери, Лепида пришла в ужас: боги свидетели, она хотела, чтобы ее девочка стала благовоспитанной матроной, удачно вышедшей замуж и нарожавшей кучу детей, а не искательницей приключений на свою голову. Квинт вчера не просто перестарался в обучении его дочери премудростям любви, но вложил в ее голову мысли, недостойные не то, что родственницы императора, но даже вчерашней вольноотпущенницы.
– Чтобы я больше не слышала подобных глупостей! – Рявкнула разъяренная мать, отвесив дочери звонкую оплеуху.
На щеке девушки проступил красный отпечаток материнской руки, но Мессалина даже бровью не повела.
– Ты можешь ругать меня сколько захочешь, – отчеканила она, глядя в родное и, одновременно, чужое лицо матери огромными синими глазами, – можешь даже выгнать из дома. Но если ты еще раз тронешь меня хотя бы пальцем, я расскажу префекту претория все, что ты говорила в его адрес. Подумай, матушка. Мне кажется, он вряд ли будет в восторге, если узнает, каким образом я лишилась главного украшения любой добропорядочной римлянки.
Лепида снова взмахнула рукой, но звука пощечины не последовало. Она вдруг посмотрела на рассматривавшую изумруды дочь глазами не матери, но стороннего человека, и заметила, как изменилось выражение лица Мессалины. Рядом с ней равномерно покачивалась на носилках не тринадцатилетняя девочка, смотревшая на мир широко распахнутыми глазами, а расчетливая женщина, возмечтавшая о невозможном.
– Ты обрекаешь себя на ужасную жизнь, – только и смогла прошептать умудренная жизнью римлянка, чувствуя, как теряет последнюю власть над дочерью.
– Я обрекаю себя на вечную славу, – холодно откликнулась Мессалина, но тут же, смягчившись, положила мягкую ладонь на безвольно лежавшую руку матери. – Пока моим телом пользовался префект, я думала о своем будущем, мама. Если в великом Риме родственница императора должна ублажать какого-то жалкого этруска, чтобы спасти свою жизнь, то, значит, я должна добиться такого положения, чтобы никто больше не посмел уложить меня к себе в постель как девку из лупанара.
– Но я, твоя мать… – Сделала последнюю попытку образумить дочь Лепида. – Я подарила тебе жизнь и имею право…
– А я сегодня, возможно, спасла твою жизнь, – пожала плечами девушка, – так что мы квиты. Позволь я сама выберу свою судьбу. А это ожерелье я хочу подарить тебе на память о сегодняшнем дне. Смотри на него почаще.
С этими словами Мессалина протянула руку и, откинув занавеску, улыбнулась прохожим, точно была уже их императрицей. Тема замужества в разговорах с матерью была закрыта ею навсегда.

На следующий день бесследно исчез Квинт. Мессалина приняла это событие как должное, хотя ее сердце было разбито. Никто и никогда не будет любить ее с такой нежностью как этот красавец херуск, но знатная патрицианка была истинной римлянкой и не могла себе позволить убиваться из-за какого-то раба. За все в жизни надо платить – это непреложный закон. И если слава и власть требуют, чтобы она забыла о стыде и любви, то, значит, она избавиться от того и другого. Квинту не было места в ее жизни, а раз так, то не стоит о нем думать. Точка.

Спустя неделю, ближе к ночи, в дом вдовы Мессала Барбата постучал гость, давно не переступавший его порога. У ворот, держа под уздцы тяжело дышащего коня, топтался уставший Квинт Невий Корд Серторий Макрон, старый друг Мессала, один из офицеров, прикомандированных к Тиберию в его добровольной ссылке на Капри.
Выскочившие на стук рабы повели в конюшню усталое животное, а самого гостя пригласили в атриум, куда уже вышла прихорашивавшаяся на ходу Лепида. Услышав о пришельце, она чуть побледнела и приказала позвать Мессалину, чтобы дочь тоже выказала уважение к гостю. Только важные вести могли привести старого знакомца ее мужа в Рим, и она в нетерпении устремилась ему навстречу, приказав слугам быстро накрыть богатый стол.
В доме тут же поднялся переполох, который всегда бывает при появлении нежданных гостей. Как обычно, необходимые продукты закончились, а те, что остались, были не первой свежести, и повар бился в истерике, крича, что не сможет приготовить ничего путного. Узнав об этом, хозяйка дома, сохраняя приветливое выражение лица, попросила дворецкого передать на кухню, что отправит всех в каменоломню, и повар, тут же успокоившись, кинулся к плите, подгоняя поварят.
– Дорогой Макрон, как я рада тебя видеть!
Мужчина, сняв увенчанный страусовыми перьями шлем, склонил седеющую голову.
– Прекрасная Лепида, время не властно над твоей красотой. Мы не виделись уже сто лет, а ты все такая же очаровательная, как в юные годы. Венера щедро оделила тебя своими милостями.
– Ты еще не видел моей дочери! Ты ведь последний раз посетил наш дом, когда она была еще совсем малышкой.
В этот момент послышались легкие шаги, и Лепида указала на Мессалину, которая как раз выходила на свет из бокового прохода, гордо подняв голову, отягченную весом двух тяжелых кос, уложенных в замысловатый узел.
Повидавший много женщин на своем веку, воин даже присвистнул при виде прелестной девушки.
– О, да! Тогда она была гадким утенком, а сейчас я вижу красавицу, которая, боюсь, разобьет множество сердец в Риме. Мессалина, ты великолепна!
Он понимающе переглянулся с Лепидой, и та, кивнув, жестом подозвала к себе дочь.
– Я тоже этого боюсь… Мессалина, ты помнишь дядю Макрона? Хотя вряд ли, ты тогда была еще совсем маленькая… Однако, ты наверно устал с дороги и проголодался. Слуга показывает, что стол уже накрыт. Пойдем, я постараюсь накормить тебя, хотя, конечно, мой стол беднее императорского. Как себя чувствует принцепс?
Они перешли в обеденный зал и, устроились вокруг стола, на котором не осталось свободного места от множества блюд.
– Да это же Лукуллов пир! – Снова присвистнул Макрон, никак не могший избавиться от армейских привычек. – Должен признаться, что за последние сутки у меня в желудок попали только пара ломтей хлеба и горсточка фиников. Дражайшая Лепида, ты возвращаешь меня к жизни!
– Что же заставило благородного Макрона мчаться в Рим с такой скоростью, что не было времени даже поесть?
Гость отодвинул блюдо, к которому протянул было руку, и задумчиво посмотрел на мать с дочерью, смотревшие на него с напряженным вниманием.
– Не могу тебе ответить на этот вопрос, дорогая, хотя и очень хотел бы. Считай, что я прибыл для наблюдения за получением инвеституры с трибунскими полномочиями некоего важного господина. Кстати, какие у тебя отношения с нашим префектом претория?
Насторожившаяся Лепида пожала плечами, пытаясь сообразить, какая степень откровенности приличествует при разговоре с императорским гонцом.
– Никаких. Вижусь с ним не чаще, чем со всеми остальными римскими аристократами, чьи дома стоят на Палатине, Целии, Квиринале, Эсквилине и Капитолии.
Взгляд Макрона стал чуточку жестче.
– Правда? А мне одна птичка напела, что Домиция Лепида и ее дочь Валерия Мессалина совсем недавно были в гостях у этруска, причем девушка пользовалась его благосклонностью… Извини, если я тебя обидел, – спохватился гость, увидев, как от гнева затрепетали ноздри хозяйки дома, – но я хочу, чтобы между нами было все предельно ясно.
С трудом сдержав рвущееся наружу бешенство, Лепида глубоко вздохнула, стараясь унять бьющееся сердце.
– Твои осведомители просто изумительны. Восхищаюсь тобой, Макрон: только что въехал в город, а уже знаешь, кто с кем спит. Признаюсь, тебя не обманули. Мы действительно были у префекта в гостях, и все было именно так, как ты говоришь… Кстати, а тебе не забыли доложить, что мы явились к Сеяну только после того, как он начал мне угрожать, поскольку прекрасно знает, как я к нему отношусь? И Мессалина отдалась этому холеному индюку, только чтобы спасти свою мать?..
– Это правда, девочка? – Взгляд мужчины потеплел.
Девушка опустила печальные глаза и кивнула, теребя край платья, весьма натурально изображая поруганную невинность.
– Он потребовал, чтобы я пришла к нему во дворец, иначе нам всем несдобровать, – прошептала она робко, и прозрачная слеза прочертила дорожку по побледневшей щеке.
– Вот негодяй!.. Ну, ничего… Поквитаемся… Лепида, ты была женой моего друга, и на этом основании я чувствую себя в ответе за ваше благополучие. Не могу сказать, ради чего приехал в город, но… Весьма настоятельно советую вам обеим сказаться больными, и ближайшую пару дней не выходить из дома и, кроме меня, никого не принимать… – Осторожность не дала ему сказать больше, и офицер замялся, но ожидание вкусного обеда и усталость сделали свое дело, и он нехотя продолжил. – Кстати, если среди твоих должников есть близкие префекту люди, то, боюсь, тебе придется простить им долги, поскольку они вряд ли смогут тебе их отдать. Ничего более конкретного я сказать не могу. Если я зайду к вам завтра вечером в гости, все будет отлично, если нет – забудьте, что я здесь был, и слугам велите под страхом смерти никому об этом не рассказывать.
– Все так серьезно? Что-то случилось с Тиберием? Он жив? – Лепида даже затаила дыхание в ожидании ответа.
– Когда я уезжал с Капри, он был в добром здравии, и не пытай меня, пожалуйста, я больше ничего не скажу. А теперь позвольте мне отведать этого каплуна, а то сидеть перед горой еды и не иметь возможности ничего съесть – это такая пытка, что и врагу не пожелаешь.
– Ох, извини, – вспомнила Лепида об обязанностях гостеприимной хозяйки. – Я так редко последнее время принимаю гостей, что совсем забыла о правилах приличия. Конечно, угощайся, пожалуйста. Позволь предложить тебе фалернского. Прекрасное вино. Марк очень его любил.
– Не печалься об ушедших временах, – улыбнулся ей Макрон, отправляя в рот большой кусок мяса. – Может, в этом доме еще будут собираться застолья, и, кстати, ты всегда великолепно принимала гостей. А теперь прости, я должен идти. Меня ждут. Но если ты позволишь мне переночевать под твоим кровом, то я буду очень благодарен. Не хотелось бы, чтобы о моем приезде знали лишние люди.
Он подмигнул Мессалине, которая слушала его, чуть приоткрыв рот. Она, как и ее мать, чувствовала, что присутствует при начале каких-то важных событий. Со слов Макрона выходило, что Сеян стоит на пороге падения, но в это было невозможно поверить! Рим так давно не видел своего принцепса, спрятавшегося на Капри, что уже почти смирился с тем, что городом правит чужак. Неужели римляне недооценили своего правителя? Заинтригованная подобными размышлениями, она призывно улыбнулась ему в ответ, ловко облизнув губы розовым язычком. У мужчины заиграли желваки на щеках, но он быстро отвел взгляд и, вставая из-за стола, потянулся за снятым шлемом и отстегнутым мечом.
– Не знаю, когда приду, но постараюсь быть не очень поздно.
– Но ты почти ничего не съел!
– Не стоит волноваться, Лепида, куриная ножка не даст мне умереть в ближайшие несколько часов, а там… – Он словно наткнулся на стену и скороговоркой добавил. – Там посмотрим.

Когда за Макроном закрылась дверь, Лепида быстро стрельнула глазами по сторонам – не подслушивает ли кто, – а затем, не удержавшись, торжествующе посмотрела на дочь.
– Ты слышала, дорогая? Сеяну конец! Уверена, что завтра произойдут события, о которых будут долго судачить в Риме. Пойду распоряжусь на кухне, чтобы слуги отправились за продуктами на рынок прямо к его открытию, а не тянули до полудня. И пусть закупят побольше съестного. Если у Макрона получится то, ради чего он примчался в город, то мы устроим роскошный пир. А если у него ничего не выйдет (храни его Юпитер Капитолийский!), то для нас будет лучше некоторое время не показываться на людях, не говоря уже о том, что если начнутся беспорядки, то рынки не будут работать. Ты же, пока я занимаюсь делами, принеси жертву ларам – пусть они позаботятся о безопасности нашего дома.
С этими словами раскрасневшаяся от возбуждения матрона отправилась отдавать распоряжения, а девушка, прижав руки к груди, долго еще смотрела на дверь, за которой скрылся нежданный гость. Вот оно, настоящее счастье: быть в центре событий, творить историю Вечного города, а не отдаваться противному этруску, чтобы спасти дом от его гнева. И Мессалина поклялась себе, что или умрет, или станет первой женщиной Рима.

Макрон пришел только под утро и, тихо постучавшись в дверь, был немедленно впущен в дом предупрежденным привратником. Лицо мужчины еще больше осунулось и посерело. Слава богам, пока все шло самым лучшим образом: консул Регул обещал рано утром созвать заседание сената в храме Аполлона, а префект Рима Грецин Лакон поклялся окружить здание караульными частями, однако до последнего момента, даже всеведущие гарсупики вряд ли смогут предсказать, чем закончится его миссия. Страшно подумать: от него одного сейчас зависит судьба Рима, Империи и его собственная, кстати, тоже. А он так устал…
До развязки оставалось еще несколько томительных часов, и надо было хоть немного подкрепиться и освежиться, чтобы быть готовым к любым поворотам дела.
Гость почти не удивился, когда ему навстречу из темноты вышла хозяйка дома в сопровождении дочери, но из осторожности предпочел изобразить изумление:
– Лепида, Мессалина, почему вы на ногах в такое время? Неужели я вас так напугал глупыми разговорами? Если так, то приношу свои извинения. Я сейчас лягу, если мне кто-нибудь укажет, где я могу преклонить свою голову, но перед этим, с вашего позволения, дойду до кухни и чего-нибудь перекушу. Честно признаться, несчастная куриная ножка только раздразнила мой аппетит, и я сейчас готов съесть целого быка.
– Мы велели не убирать со стола, так что можно вернуться и продолжить трапезу, – мягко улыбнулась заинтригованная матрона, надеявшаяся хоть что-то узнать о ближайших планах гостя. – Единственная беда – все остыло. Но, думаю, такая малость не остановит привыкшего к лишениям воина.
– Не остановит, – при мысли о еде Макрон сглотнул голодную слюну. Завтра в это же время он либо будет спать в шатре командира преторианцев, либо его тело сволокут по Гемониям в Тибр, но грядущая битва с Сеяном еще не повод, чтобы отказаться от доброго ужина. Старый солдат уже давно привык к опасностям и не позволял себе поддаваться страху или волнениям. Если уж говорить по чести, то вся его служба на Капри была хождением по лезвию меча. Что же тогда, с голоду помирать, что ли?
Они посидели еще за столом, пока гость насыщался после долгого воздержания, но сколько дамы не пытались разговорить императорского гонца, тот не сказал больше ни одного лишнего слова, и разочарованные мать и дочь были вынуждены оставить его в покое.

В ту ночь никто так и не сомкнул глаз, да и отправляться в объятия Морфея было уже некогда. Когда Макрон, наконец, понял, что наелся, над городом уже простерла свои руки вечно юная Эос, возвещая о появлении коней Гелиоса. В какой-то момент от сытной пищи и приятного воркования двух мягких женских голосов у него начали слипаться глаза, но офицер поборол дремоту и, потребовав принести таз холодной воды, вылил ее себе на голову в перистиле. Столь оригинальное омовение на холодном ветру вернуло ясность мыслям, и мужчина понял, что готов к борьбе.
Слуги принесли почищенный от пыли плащ, а также снятые шлем и меч, которые тут же заняли положенные им места на плечах, голове и правом боку воина.
– Ну все, я пошел, – он поднял руку в приветствии, как сделал бы перед своими легионерами.
– Да хранят тебя Юпитер с Квирином, – выдохнули одновременно Лепида и Мессалина, еще раз пообещавшие Макрону затаиться и, заперев ворота до его возвращения, сидеть тихо как мыши.
Но как только гость скрылся за порогом, следом за ним скользнула тоненькая фигурка кухонного мальчишки, откликавшегося на кличку Воробей, известного лентяя и бездельника, отличавшегося, однако, хитростью, сообразительностью и изворотливостью. Парнишке было приказано проследить за красивым офицером и доложить, если в городе начнется что-нибудь необычное. Более точные указания Лепида не дала как из-за собственного неведения, так и из соображений безопасности – мало ли в какую передрягу может попасть паршивец. Чем меньше он сможет рассказать о своей хозяйке, тем спокойнее она будет спать. Чего-чего, а осторожности римляне были хорошо обучены еще со времен Суллы.
Над крышами Рима начало восходить солнце, возвещая наступление нового дня, и дамы разошлись по своим комнатам, чтобы облачиться в лучшие одежды. Если дело Макрона выгорит – пусть он увидит, что они были уверены в его успехе, а если прогорит, то Сеян наверняка решит с ними разделаться, а кончать жизнь самоубийством пристойнее в приличном виде.
В любом случае, они встретят вести в подходящих случаю туалетах.

Утро прошло в страшном напряжении. Лепида вздрагивала от любого шума, доносившегося с улицы, а для Мессалины ожидание больше походило на игру, и она при каждом удобном случае бегала к запертым входным дверям, чтобы еще раз прислушаться к привычным звукам города, живущего своей обычной жизнью. Их кухонный соглядатай тоже не появлялся, и раздраженная его отсутствием римлянка не раз давала себе клятву выдрать нерадивого раба за промедление.
Но вот, наконец, ближе к полудню кто-то замолотил кулаками по двери, и привратник впустил в дом запыхавшегося сорванца.
– Ну, что там? – Кинулась к нему Мессалина, от волнения позабывшая о необходимости шествовать с достоинством, как полагается знатной дочери Рима.
– Ой, что делается! Что делается! – Затараторил задыхающийся от бега малец, хватая воздух ртом.
– Говори, или я продам тебя на галеры!
– Как домина велела, я побежал за господином… Он дошел до храма Аполлона, по ступеням которого уже поднимались люди в тогах… Я спросил у храмового раба, что происходит, и он ответил, что здесь будет заседание сената… В это время появился префект претория в сопровождении своих гвардейцев. Мой господин и Сеян раскланялись и, дружески разговаривая, вошли внутрь, а я остался дежурить у входа. Преторианцы окружили храм, и все затихло… Я уж подумал, что больше ничего интересного не случится, но тут вышел господин, о чем-то пошептался с трибуном преторианцев и передал ему небольшой мешочек. Тот кивнул головой, построил своих людей, и они куда-то ушли… – Он надсадно закашлялся. – Ой, можно попить водички, а то у меня в горле першит?
– Нет, это выше моих сил, – охнула подошедшая Лепида, которая слушала своего разведчика, затаив дыхание. – Я не знаю, что сейчас с ним сделаю!.. Эй, принесите быстрее воды!
Приказ хозяйки дома предназначался для двух служанок, которые, как и остальные обитатели дома, подслушивали разговор, прячась за колоннами и легкими занавесями. Девицы оказались чуть любопытнее, чем следовало, и попались на глаза раздраженной хозяйке, в нетерпении постукивавшей ногой по покрытому мозаикой полу.
Никогда еще хозяйские приказы не выполнялись с такой скоростью. Через пару мгновений ковшик с водой был уже в руках мальчишки и тот, сделав пару глотков под суровыми взглядами своих повелительниц, продолжил повествование.
– Ну вот, они ушли, и тут появилась городская стража во главе со своим командиром. Они заняли места преторианцев, и снова все стихло. На улице все было как всегда, и я начал уже скучать, когда двери храма распахнулись, и оттуда быстро вышел господин, который сбежал по ступеням и быстро куда-то пошел. Я хотел бежать за ним, но отсидел ногу и не мог на нее наступить. Пока я ее растирал, господин скрылся в толпе…
– И ты дал ему уйти? Мама, я его сейчас убью! – Протянула к нему руки Мессалина, с явным намерением воплотить угрозу в жизнь, но Воробей юрко увернулся от ее пальцев и снова торопливо заговорил, чуть заикаясь от страха:
– Я тоже решил, что опоздал, но потом увидел такое, от чего обомлели все, кто был поблизости от храма.
– Ну и?.. – У Мессалины от нетерпения сердце было готово вырваться из груди.
– Стражники вывели префекта претория, который выглядел точно мокрая курица, и куда-то повели. Тут такая повисла тишина, что я даже испугался. Вся площадь молчала, провожая его глазами. А потом все начали кричать и обниматься от радости, а я побежал следом за стражниками и увидел, что они повели этруска в тюрьму, а сенаторы побежали из храма… А я побежал к вам… Вот…
Он робко взглянул на своих хозяек, не зная, что ожидать за свои труды: порку или награду, но те потрясенно смотрели друг на друга.
– Так вот оно что… – Выдохнула Мессалина, пытаясь собраться с мыслями.
– Я предполагала что-то похожее, но не думала, что Тиберий предпримет столь радикальные меры. Мы слишком рано сбросили его со счетов… – Тут Лепида опомнилась и, оглянувшись по сторонам, заметила, что в атриуме собралось слишком много лишних ушей.
– Ты можешь идти, – кивнула она мальчишке, нетерпеливо переминавшемуся с ноги на ногу. – Если все окажется так, как ты сказал, то я тебе дам двадцать, нет, сто сестерциев. Но если ты солгал – выпорю так, что ты месяц не сможешь ходить. Понял?
– Благодарю, госпожа! – Обещанная награда была гораздо большей, чем он предполагал, и довольный Воробей умчался, подпрыгивая от радости на кухню. За ним потянулся целых хвост из прислуги, желающей услышать больше подробностей.
Дождавшись, когда топот множества ног затихнет в направлении кухни, Лепида сделала дочери знак, чтобы та последовала за ней в перистиль – внутренний дворик, украшенный греческими статуями и прелестными газонами. В центре всей этой красоты возвышался фонтан, изображавший трубящего Тритона, но сегодня им было не до его прохладных струй.
– Ты понимаешь, что произошло? – Начала Лепида, убедившись, что никто не подслушивает их разговор.
– Император возвращается в Рим?
– Видимо, да. Но это потом, а сейчас, наверняка, начнутся репрессии. Будут преследовать всех, кто так или иначе связан с этруском и его семьей. Боюсь, что полетят головы. Слава Минерве, что мы были от него далеки, если не считать…
– Вот-вот, – чуть более злорадно, чем ей хотелось, подтвердила Мессалина. – Не зря вчера Макрон об этом спрашивал.
– И что нам теперь делать? – Вконец расстроилась матрона, жалевшая, что они слишком рано вернулись в этом году из Путеол, где пережидали летнюю жару.
Мессалина почувствовала вдруг жалость к этой стареющей женщине, с которой они никогда не были по-настоящему близки.
– Ничего страшного не произошло, мама. В конце концов, Макрон всего лишь мужчина, который, правда, как говорят, любит свою жену. Однако, что-то мне подсказывает, что если я приложу немного усилий, то…
– Что ты говоришь, глупая девчонка! Не хватало еще, чтобы ты легла в постель с другом отца! Макрон, был с нами очень любезен, и я надеюсь, что все обойдется.
– Его любезность ни о чем не говорит. Ты сама только что слышала, что с Сеяном он был тоже весьма любезен в это утро. Поверь мне, я знаю, что говорю.
– Ты стала циничной.
– Учителя хорошие были.
Лепида пристально посмотрела на свою дочь. Перед ней стояла красавица, глаза которой были холодны, как родниковая вода. Как, когда она пропустила момент, после которого ее дочь из непосредственной девочки превратилась в бездушную и хитрую женщину? Этот вопрос еще долго не давал матроне покоя. Но если бы кто-нибудь сказал гордой римлянке, что превращение произошло в тот момент, когда Мессалина услышала об исчезновении Квинта, то Лепида не поверила бы своим ушам. Не могла ее дочь, краса и гордость семьи, так убиваться из-за какого-то несчастного раба, пусть даже он и был недурен в постели. Честь римлянки не позволила бы!

Весь день за закрытыми дверями дома Мессалы бушевала восторженная толпа. Стоя рядом с матерью в атриуме, Мессалина прислушивалась к радостным крикам, изредка перекрываемыми отчаянными воплями и грохотом падающих камней – это счастливые граждане крушили памятники ненавистному этруску и били тех, кто своим поведением давал хоть малейший повод заподозрить их в сочувствии к падшему временщику.
Возбужденная всеобщим ликованием девушка несколько раз порывалась выйти на улицу и принять участие в веселье, но осторожная Лепида удерживала ее дома, ссылаясь на приказ Макрона. Разумеется, она была рада, что ее враг получил по заслугам, но арестовать Сеяна было еще полдела: еще не сказала своего слова преторианская гвардия, находившаяся под командованием этруска – единственная реальная сила, с которой не смогли бы справиться не только граждане Рима, но и когорты городской стражи, бывшие в вечных контрах с заносчивыми гвардейцами.
Близился вечер, но шум на улице не затихал. Более того, он стал еще громче. Все чаще стали раздаваться выкрики «Смерть предателю!», и вдруг, словно в театре, послышались аплодисменты. Этого изнывающая от любопытства Мессалина выдержать не могла и, решительно направившись к двери, девушка сделала знак привратнику отодвинуть тяжелый засов. Тот повиновался и, вытащив железный штырь, приоткрыл одну из створок, наполнив атриум уличным гамом.
Не обращая внимания на увещевания матери, Мессалина накинула на голову шаль и, выскользнув под сень портика, ахнула, прижав ладони к щекам: куда ни кинь взгляд – все пространство вокруг было забито людьми. Она поймала за рукав ближайшего к ней мужчину, который, судя по исходящему от него запаху, промышлял продажей жареной рыбы, и робко поинтересовалась, озираясь по сторонам:
– Скажите, пожалуйста, чему только что так радовались граждане Рима?
Тот удивленно взглянул на хорошо одетую юную римлянку и улыбаясь воскликнул:
– Ты откуда такая взялась? Да каждая бродячая собака в Риме знает, что сегодня по приказанию принцепса, да хранят его боги!, арестовали проклятого этруска и всю его семью вместе с Ливиллой. А аплодировали потому, что прошел слух, что их казнили, а еще кто-то видел, как их тела сейчас стаскивают по Гемониям, чтобы бросить в Тибр.
Мессалина вспомнила тихую девочку, которую встретила в доме Сеяна.
– Но ведь дочь префекта претория – девственница, и по законам Рима ее не могут казнить.
Торговец рыбой смущенно хмыкнул и почесал плохо выбритую щеку.
– Не задавай глупых вопросов, девочка. Или ты сочувствуешь его семье? – В его глазах появилось подозрение. – Дорогое платье, ухоженные руки… Ну-ка, покажи лицо! Может ты одна из прихвостней Сеяна, раз заступаешься за его выродков.
От страха у Мессалины екнуло сердце и свело живот, но она, не дрогнув, откинула с лица покрывало и повернулась к торгашу.
– Я дочь Марка Валерия Мессалы Барбата, родственница императора. И не тебе мне указывать, за кого я должна волноваться. Но если уж на то пошло, то меня беспокоит не судьба дочери проклинаемого всеми префекта, а соблюдение законов Рима. Или ты забыл, что закон в Риме превыше всего?
Не ожидавший такого отпора, торговец смутился и, пробормотав «Сумасшедшая девка!», скрылся в людском водовороте, смешавшем в своем потоке аристократов и бедняков. В это время кто-то истошно завопил: «К Гемониям! Пойдемте к Гемониям, и сами убедимся, что этруска казнили со всем его семейством!». Словно только и ждавшая появления вожака, толпа, радостно заревев, понеслась вперед, заставляя встречный люд прижиматься к стенам домов и увлекая его за собой.
Мессалина не успела увернуться, и плотная людская масса, подхватив ее, поволокла вперед по городским улицам. Вначале девушка еще попыталась выскочить из потока, но потом, поняв всю бесполезность предпринимаемых усилий, смирилась, и побежала, приноравливаясь к шагу окружавших ее людей.
Внезапно впереди раздался вопль: это кто-то, споткнувшись, упал и, не в силах подняться кричал от боли и ужаса. Но толпа никак не отозвалась на его крик, продолжая мчаться вперед, и Мессалина с ужасом подумала, что может, как и десятки других людей, пройти по мертвому телу. Однако в этот день Фортуна была на ее стороне: чуть левее кто-то охнул, запнувшись о труп, но удержался на ногах, продолжая бежать вперед, словно сама судьба зависела от того, успеет он увидеть или нет окровавленные останки нескольких людей на лестнице, спускавшейся к Тибру со скалы Капитолийского холма.
Не добежав немного до места казни, Мессалина, наконец, смогла выбраться из толпы и спрятаться за колоннами портика, не желая видеть того, что должно была предстать ее взору. Но радостных криков и разговоров возвращавшихся назад людей было достаточно, чтобы в подробностях представить себе все, что увидели римляне на Гемониях.
Дождавшись, пока сгустившаяся тьма разгонит по домам любителей кровавых зрелищ, которым было все равно на что глазеть – гладиаторские бои или казни преступников, – Мессалина поспешила домой, стараясь не попадаться на глаза случайным прохожим. В эту ночь в Риме было слишком много возбужденных мужчин, чтобы бродить одной по его темным улицам. То тут, то там раздавались пьяные выкрики и звуки драк, и Мессалина осторожно перебегала от одного укромного места до другого, старательно избегая освещенных мест.
Девушке повезло: на половине дороге домой ей попался раб соседа-сенатора, относивший Грецину Лакону записку своего господина, и Мессалина обрела в его лице не только защитника, но и весьма осведомленного собеседника. Поминутно оглядываясь по сторонам и вздрагивая от криков, она слушала своего спутника все с большим изумлением.
Оказалось, что Макрон, покинув заседание Сената, отправился в лагерь преторианцев и объявил что, согласно приказу Тиберия становится их префектом. Самолично подписанный принцепсом приказ, а также раздача денежных подарков помогли ему справиться с взбудораженными преторианцами, и сейчас там стоят тишина и покой.
Мессалина облегченно вздохнула: теперь понятно, почему Макрон не выполнил своего обещания и не явился рассказать о своих делах. Хвала богам, они с матерью могут перевести дух и заняться своими делами.
С этой радостной вестью она предстала пред очами перенервничавшей Лепиды, которая уже и не чаяла увидеть дочь живой. При свете масляных светильников хозяйка дома казалась старше своих лет, почти старухой. Не говоря ни слова, она быстро подошла к дочери и отвесила ей такую оплеуху, что у Мессалины зазвенело в голове.
– Где ты шлялась, мерзавка?
– На минутку вышла из дома, чтобы узнать, что происходит, а толпа потащила меня к Гемониям. Там я и просидела до вечера, – девушка чуть не плакала от обиды и усталости. – А потом потихонечку пошла домой… Мама, Рим сошел у ума! Никто не спит! Все бродят по городу, кричат, кругом полно пьяных… Я так боялась попасться кому-нибудь из них на глаза…
– И поделом тебе! Не будешь болтаться в следующий раз, где не следует! И нечего жаловаться, что кругом полно пьяных! Ты же любишь мужчин, так что радоваться должна была, что их полно, а не прятаться! Развела бы ноги, и получила удовольствие! Ты же прекрасно умеешь это делать!
Обвинение было столь чудовищным, что Мессалина, не найдя слов, замерла, глядя на мать полными слез широко раскрытыми глазами. Прошло несколько мгновений, пока до Лепиды дошел весь ужас того, что она наговорила дочери. Склонив покаянно голову, она с трудом выдавила из себя:
– Прости, кажется, я сказала лишнего.
Большего раскаяния привыкшая к безропотному повиновению домочадцев Лепида позволить себе не могла, но для Мессалины и этого было достаточно. Зарыдав, она кинулась на шею матери, и прижалась к ней, заливая материнскую грудь слезами. Растерявшаяся Лепида осторожно погладила дочь по спине:
– Ну, полно, хватит реветь. Ты римлянка или нет? Прекращай это безобразие.
Не отрываясь от материнской груди, девушка, соглашаясь, затрясла головой, но слезы продолжали течь потоком, и Лепида наконец обняла дочь, задумчиво глядя в сгустившуюся вокруг них тьму.
После положенной доли горьких слов, Мессалина, наконец, получила возможность рассказать о своих приключениях. То ли матрона была уже не в состоянии больше гневаться, то ли рассказ дочери тронул ее сердце, но девушка получила приказ отправиться спать и, наконец, после всех треволнений, смогла забраться под одеяло и смежить ресницы.
Она думала, что мгновенно заснет, но не тут-то было. Картины прошедшего дня проносились у нее перед глазами, и девушке казалось, что она присутствует при казни проклятого этруска и его запуганной девочки.
Наконец, не выдержавшая ее вздохов Порция, чьей обязанностью было спать под дверью молодой госпожи, принесла Мессалине макового отвара, и, выпив его, девушка наконец провалилась в сон без сновидений.

Макрон прекрасно помнил о своем обещании посетить вдову своего друга и ее очаровательную дочь. На следующий день он явился к ним при полном параде, сияя начищенными фалерами, с наброшенным на плечи пурпурным плащом. Победителя Сеяна встретили как триумфатора, и сама хозяйка дома, шурша шелковой столой, разбилась в лепешку, обхаживая дорогого гостя.
Новоявленный префект претория был проведен в триклиний, где его уже ждал ломящийся от яств стол. Лепида, забыв о принадлежности к великому роду, услала рабов и сама ухаживала за гостем, подкладывая ему лучшие куски и следя, чтобы в кубке префекта не кончалось вино. При этом она бросала недовольные взгляды на принарядившуюся дочь, смотревшую на офицера такими восторженно-испуганными глазами, что у него кусок в горло не лез.
С одной стороны она восхищалась этим суровым немногословным человеком, сумевшим свергнуть всесильного этруска. С другой стороны, приключение, пережитое накануне, произвело на девушку сильное впечатление, и одна мысль, что ее тело может оказаться на печально известной лестнице, приводила ее в состояние крайнего ужаса. Мессалине доводилось слышать рассказы стариков о Сулле и его проскрипционных списках, и она, вспомнив брошенные накануне слова матери, была почти уверена, что попадет в таковые, составленные пришедшим к власти Макроном. Не может быть, чтобы тот не захотел свести счеты с друзьями врага! А что ее, после визита к Сеяну, сочтут таковой, она почти не сомневалась.
Это потом, много лет спустя, прошедшей огонь и воду императрице Мессалине будет море по колено, а пока юная дочь Мессалы еще не научилась, как настоящая римлянка, презрительно смотреть на смерть. Чтобы спасти свою жизнь, надо было срочно задобрить нового префекта претория, и она старалась изо всех сил произвести на Макрона приятное впечатление.
Усилия юной красавицы не прошли даром, и Макрон все чаще начал обращаться к ней, а не к ее матери. Насторожившаяся Лепида видела, что вытворяет ее дочь, но ничего не могла поделать: не скажешь же дочери при госте, чтобы она вела себя скромнее, тем более что старый дурак (атлетического вида мужчина пятидесяти лет) смотрел на нее с едва сдерживаемым вожделением.
– А какая судьба постигла Ливиллу и дочь Сеяна? – Спросила она невпопад Макрона в то время, как он намекал Мессалине, что прекрасно знает, чем она занималась с Сеяном в тот проклятый визит к временщику.
Услышав заданный вопрос, гость поперхнулся вином и, поставив кубок на стол, зашелся в кашле. С трудом отдышавшись, ответил:
– Ливиллу отправили к матери, чтобы она наказала ее по своему усмотрению. Что касается дочери, то ее казнили вместе со всеми.
– Но ведь она была невинной девочкой! – Снова заступилась за дочь Сеяна Мессалина. – А как же римские законы?
Макрон внимательно посмотрел на девушку тем особым взглядом, от которого даже у бывалых воинов пробегал холодок по коже, но Мессалина не опустила глаз, только задрожала рука, которой она отщипывала ягоды от кисти винограда.
– Когда ее казнили, она не была девственницей.
– Но… – Не сдавалась девушка, невзирая на умоляющие взгляды матери.
– Еще раз повторяю: она не была невинной девушкой. Палач перед казнью лишил ее девственности, так что все формальности были соблюдены.
Значит, бедную девочку еще и изнасиловали! Перед глазами Мессалины пронеслись воспоминания о Квинте и потные руки Сеяна, лезущие к ней под тунику. В этом есть какая-то высшая справедливость, что дочь этруска поплатилась за ее бесчестье, только почему она не может порадоваться этому факту?
Между тем, размякший от вкусной еды, хорошего вина и близости юной красавицы, Макрон разоткровенничался с хозяйкой дома.
– Грядут большие перемены, – сообщил он доверительно Лепиде, поглядывая на полуобнаженную грудь Мессалины, – Апиката перед тем, как покончить с собой, отправила письмо принцепсу, из которого следует, что его сын Друз не умер естественной смертью, а был отравлен Сеяном и прелюбодейкой Ливиллой, его собственной невесткой, женой сына! Когда старик его прочтет, то впадет в дикую ярость. Так что советую, дражайшая Лепида, во-первых, забыть этот разговор, а во-вторых, как я тебя уже предупреждал, быстро взыскать долги (если таковые есть) с друзей Сеяна, а то, боюсь, взыскивать будет не с кого. Или, нет, наоборот: сначала взыскать, а затем забыть. Ты меня поняла?
– Чего уж не понять? – Усмехнулась матрона. – Только мне взыскивать особо не с кого. Лучше я сразу постараюсь забыть. А какие у тебя планы? Как поживает твоя супруга?
– Отлично поживает, – ухмыльнулся понимающе Макрон. – Я ее оставил пока на Капри под присмотром принцепса. Думаю, что ей там самое место. Так что я свободен, и буду рад видеть вас так часто, как это возможно. Мне сейчас как никогда нужны верные друзья. Мой дом – ваш дом, если ты меня, конечно, понимаешь…
Он многозначительно посмотрел на Мессалину, которая ответила ему ленивой улыбкой и зовущим взглядом из-под опущенных ресниц.
– Не знаю, насколько это прилично, – нахмурила брови Лепида. – Мы с дочерью добропорядочные римлянки из приличной семьи, и нам не пристало посещать одинокого мужчину, пусть даже и друга моего почившего супруга.
– Насколько я помню, присутствие Ливиллы не помешало веселому времяпрепровождению твоей дочери в доме Сеяна, дражайшая Лепида. Или ты хочешь сказать, что только Сеян был достоин общения с твоей дочкой? Может быть, ты скорбишь о его смерти? Тогда, конечно, я забуду о своем приглашении… На время.
Добропорядочная матрона поняла, что вместе с дочерью попала из огня да в полымя. Избавившись от домогательств Сеяна, они оказались в лапах не менее хищного зверя. И сейчас малейшее сопротивление его желаниям может привести… Об этом лучше не думать!
– Ты неправильно нас понял, – пошла она на попятную. – Разумеется, мы с Мессалиной с удовольствием зайдем к тебе в гости в любое удобное для тебя время, просто я хочу сказать, что негоже нам одним появляться в твоем доме.
Приподнявшийся было Макрон снова откинулся на подушки.
– Ну, если дело только за этим, то можешь не волноваться: у меня есть парочка свихнувшихся от старости теток, которые с удовольствием придут ко мне домой одновременно с вами. Я отнюдь не хочу портить репутацию Мессалины. Я ее помню и люблю вот с такого возраста.
Он показал расстояние примерно с локоть от пола. Это была откровенная ложь, но хозяйка дома предпочла не заострять на этом внимания. Главное, что дочери снова придется расплачиваться с мужчиной своим телом за мифические грехи. Впрочем, ей, кажется, это даже нравиться.
Лепида была недалека от истины. Мессалина действительно наслаждалась вниманием мужчины, который только что, почти шутя, низверг всесильного Сеяна, заняв его место. Ей нравилась власть и мужчины, обладающие ею. И девушка почти обрадовалась, услышав предложение Макрона, хотя и прекрасно понимала его подоплеку.
Слуги подали фалернское. Одним махом выпив кубок, мужчина внимательно оглядел сидевшую перед ним очаровательную девушку. «Клянусь Меркурием, – мелькнуло у него в голове, – эта крошка далеко пойдет, если правильно сумеет распорядиться дарами богов и собственных родителей».
– Говорят, что у вас прекрасный цветник в перистиле, – чуть более хрипло, чем обычно, произнес новоиспеченный префект претория, – Мессалина, ты не покажешь мне его? Я просто обожаю цветы… А ты, Лепида, не беспокойся, – махнул гость рукой приподнявшейся за дочерью матроне, – мне достаточно будет общества твоей дочери. Уверен, она хорошо знает собственный сад.
Откровенный приказ Макрона застал матрону врасплох, и она беспомощными глазами посмотрела в лицо своей дочери, но оно излучало такое удовлетворение, что хозяйке дома оставалось только кивнуть головой.
– Да-да, конечно. Только долго не задерживайтесь: у Мессалины много дел, да и холодно для прогулок на улице.
– О, разумеется, я не буду злоупотреблять вашим гостеприимством, – оскалил в улыбке зубы гость, поднимаясь с обеденного ложа.
Болтая ни о чем, Мессалина и Макрон вышли в просторный перистиль – гордость хозяйки дома. По периметру садика шел широкий портик, в который выходили двери комнат прислуги и хозяйственные каморки. Прогулочным шагом они дошли до дальнего угла, где располагался склад всяких ненужных в хозяйстве вещей.
Заведя болтающую Мессалину за колонну, префект резко остановил ее, повернув к себе лицом. Остановленная на середине слова девушка выжидательно посмотрела в лицо мужчине, и тот хрипло попросил, вернее приказал:
– Подними тунику!
С легкой усмешкой, девушка задрала спереди юбку, открыв мужскому взору свое тело от талии до носков башмаков. Налившимися кровью глазами, Макрон долго смотрел на то место, где сходились ее ноги. В повисшей тишине было слышно только его тяжелое дыхание.
Наконец, мужчина оторвался от созерцания девичьих прелестей, и с трудом отвел глаза.
– Передай матери, что я вас жду у себя завтра после полудня, – приказал он и, развернувшись, поспешно исчез в доме. Глядя ему в спину, Мессалина тихо хихикнула, опустив юбку. До чего же глупы мужчины! Достаточно показать им свое тело, и они теряют разум. Что же будет, если она потребует от мужчины за обладание ею денег, драгоценностей или власти? Надо будет выяснить границы своего могущества. И сделает она это незамедлительно. Завтра же. Макрон будет первым на ее пути к вершине.

Лепида как в воду глядела, говоря, что Рим ждут тяжелые времена. Узнав о насильственной кончине сына, Тиберий словно с цепи сорвался. Всплыли старые семейные дрязги, виной которым было противостояние Юлиев и Клавдиев, волею судьбы и божественного Августа сцепившихся в битве за перстень принцепса.
Тем, кто плохо знаком с развеселым семейством Юлиев-Клавдиев, трудно разобраться в сложной паутине их родственных отношений, свадеб, разводов, внезапных смертей, любви и ненависти.
Если посмотреть в корень всех бед, то начались они в тот день, когда божественный император Август, женившись вторым браком на Скрибонии, родил дочь Юлию Старшую. Но и эта супруга не устроил разборчивого римлянина и, не успела Скрибония разрешиться от бремени, как он в тот же день развелся с ней, чтобы жениться на красавице Ливии Друзилле, с которой и прожил до своей естественной кончины, не имея, однако, общих детей.
Однако радоваться покою в семейной жизни Августу не приходилось. Его супруга оказалась женщиной властной, желавший после смерти мужа видеть во главе Рима только собственного сына от предыдущего брака Тиберия, юношу трудолюбивого, но недалекого. Чтобы обеспечить ему родство с Августом, Ливия выдала за него свою падчерицу, Юлию Старшую. А чтобы еще крепче связать сына с императорским домом, уговорила мужа усыновить пасынка. Второй ее отпрыск Друз тоже не остался без «приза». Ливия женила его на любимой племяннице Августа Антонии Младшей, дочери сестры Августа Октавии и почившего Марка Антония.
Правда, были еще претенденты на престол, но они все удивительно удачно либо скончались сами, либо были казнены. В городе ходили глухие слухи, что к этим смертям приложила руку сама Ливия, чтобы обеспечить власть сыновьям. А уж совсем злые языки поговаривали, что и Август умер не своей смертью, покушав отравленных фиг, преподнесенных ему супругой. Но этим слухам никто не верил.
Ливия умерла за два года до описываемых событий. Все время, прошедшее со смерти Августа, она прожила в Риме, распоряжаясь в городе так, будто она, а не Тиберий, являлась властительницей Рима. Те же злые языки поговаривали, что император сбежал на Капри не столько боясь всяких напастей, сколько из-за семейной тирании собственной матери, с которой в последние годы у него были натянутые отношения.
Получив после смерти Августа власть над Римом, Тиберий едва ли почувствовал себя слишком счастливым. Во-первых, он, по большому счету, не был Юлием, а принадлежал, как и его отец Нерон Старший, к роду Клавдиев, о чем его супруга Юлия не раз указывала бедняге в пылу скандалов, на которые была большая мастерица.
Во-вторых, Юлия Старшая была его второй супругой. До этого он был удачно женат на Випсании Агриппине, которую любил всем сердцем. Ради получения прав на трон, мать заставила его расторгнуть счастливый брак, оставив в сердце сына незаживающую рану. Только однажды, спустя несколько лет, Тиберию и Випсании было суждено увидеться, и это свидание произвело на мужчину столь угнетающее впечатление, что его бывшей жене было предписано покинуть Рим, чтобы больше никогда не попадаться ему на глаза.
И что самое ужасное, так это то, что, пожертвовав своей любовью Тиберий получил в жены женщину, которая не только его не любила, а просто-таки не выносила на дух, унижая и оскорбляя супруга на каждом шагу. Более того, весь Рим вскоре заговорил о ее изменах. Чтобы избегнуть насмешек, Тиберию пришлось покинуть Рим, перебравшись в добровольную ссылку на Родос.
Но отъезд супруга не принес счастья его развратной жене. Устав наставлять своенравную дочь, Август отправил ее в ссылку на Пандетерию, которая спустя несколько лет была заменена на Регию. Придя к власти, Тиберий не удержался от мщения и так урезал средства, выделяемые на содержание Юлии, что она умерла от истощения. После ее смерти остались две дочери от предшествующего Тиберию брака Юлии Старшей с Агриппой – Юлия Младшая и Агриппина Старшая. Три сына успели к этому времени погибнуть, причем некоторые не без участия Ливии, расчищавшей путь к трону для своего сына.
Казалось бы, Клавдии одержали решительную победу над Юлиями, и Тиберий может больше не волноваться за свою власть. Но не тут-то было! Женщины из рода Юлиев не уступали мужчинам в отваге и честолюбии. И если Юлия Младшая, сосланная за прелюбодеяние (что, в общем-то, по римским меркам не было серьезным преступлением) на Тремити, не претендовала ни на что, то не такой была ее сестра.
В возрасте девятнадцати лет Агриппина Старшая была выдана замуж за племянника Тиберия, Германика, когда-то соперничавшего с дядей за императорскую власть. Сначала все было очень хорошо. Тиберий, доверительно относившийся к своему племяннику, отправил его командовать войсками на северных рубежах империи, с чем Германик прекрасно справлялся. Вопреки традициям, Агриппина не осталась в Риме, а последовала в армию за своим мужем, разделяя с ним все опасности и тяготы армейского быта. Невзирая на все лишения, она родила Германику шестерых детей и была вполне довольна жизнью. Легионы обожали своего командира, что, естественно, не могло понравиться Тиберию. Отношение императора к племяннику резко изменилось. Его перевели на Восток, где он вскоре был отравлен правителем Сирии Гнеем Кальпурнием Пизоном. Смерть Германика потрясла всех, кто его знал. Даже недолюбливавший Рим парфянский царь Артабан III прервал охоту в знак охватившей его скорби.
После смерти мужа, Агриппина Старшая вместе с тремя сыновьями и тремя дочерями возвратилась в Рим, неся урну с прахом своего мужа, и весь народ сбегался выразить ей свое горе. Попытки добиться суда над Пизоном ни к чему не привели. Более того, спустя несколько лет, почти в то же время, когда скончалась ее сестра, Агриппина была сослана по наущению врагов на тот же остров, где умерла ее бабушка, а ее сын Нерон Цезарь – на Понтию. Немного позднее в тюрьме оказался и второй сын Агриппины Друз Юлий Цезарь.
В год описываемых событий Нерон Цезарь погиб в тюрьме то ли от голода, то ли покончив жизнь самоубийством. Мать и брат пережили его на два года и тоже умерли от истощения.
Таким образом, во время казни Сеяна из всего рода Юлиев на свободе остались четверо детей Агриппины Старшей – Гай Калигула и три его сестры – Юлия Друзилла, Агриппина Младшая и Юлия Ливилла, за которыми пристально следили люди императора.
Кроме того, в претендентах на роль принцепса числился брат почившего Германика Клавдий, которого собственная мать считала образцом глупости, и внук императора Тиберий Гемелл. Подозрительный Тиберий долго присматривался к Клавдию, решая, позволить ли ему жить или дать умереть, но тот был до такой степени лишен честолюбия, что император махнул рукой на родственничка, предоставив ему возможность писать многотомные труды по истории этрусков и Карфагена, а также придумывать лишние буквы алфавита, без которых римляне преспокойно обходились.
Гемелл же был еще очень юн, да и любовные отношения его матери с Сеяном вызывали у старика справедливые сомнения в законности происхождения внука. Кто знает, не этрусская ли кровь течет в его жилах?
Бесконечная чехарда естественных смертей и подозрительных кончин не могли не сказаться на характерах представителей правящей династии Юлиев-Клавдиев. Все они, улыбаясь при встрече, ненавидели друг друга, и семидесятилетнему Тиберию предстояла тяжелая задача выбрать среди оставшихся в живых родственников себе преемника. Можно было, конечно, по примеру Августа, выбрать достойного представителя какого-нибудь славного рода и усыновить его так же, как когда-то сам Тиберий был назван сыном императора, но стоит ли Рим такого благодеяния?

Теперь, после предательства Сеяна, Тиберий еще больше возненавидел город, который так и не смог полюбить. Он жаждал отомстить за смерть Друза и покарать клубок змей, мечтавших ужалить его даже в уединении на Капри. И император обрушился на город всей тяжестью своего гнева. Слухи об арестах представителей римской аристократии множились с ужасающей скоростью. Все чаще старики вспоминали проскрипции Триумвирата или Суллы. Страшно было оставаться в Риме, страшно уезжать из города. Эйфория после падения Сеяна быстро прошла, уступив место настороженному ожиданию.

Прошло несколько недель, и вот однажды Макрон явился в дом Лепиды бледный и усталый больше обычного. Ввалившись в комнату Мессалины, он швырнул на постель отстегнутый меч и, обняв девушку за талию, взял левой рукой ее за подбородок, заставив взглянуть себе в глаза.
– Зашел попрощаться, – без длинных предисловий сообщил он юной любовнице. – Принцепс вызвал к себе Калигулу, и я должен его сопровождать. Завтра после обеда мы отбываем на Капри. Не знаю, как пойдут дела дальше, но, надеюсь, вскоре вернуться к моей красавице.
Префект потянулся губами к щеке насупившейся любовницы, но Мессалина отвела голову.
– А как же мы? – Посмотрела она на него своими загадочными синими глазами. – Неужели ты оставишь нас с мамой трястись от страха в Риме? А если с нами что-нибудь случится? Ты лучше меня знаешь, скольких людей уже запытали до смерти, казнили или заставили покончить с собой! Говорят, что старик приказал убить даже своего друга, приехавшего по его же приглашению в Рим! Я хочу уехать отсюда на нашу виллу в Путеолы!
За прошедшее время ее связь с Макроном потеряла очарование новизны и порочной тайны, добавлявшей их свиданиям привкус запретного плода. Лепида, страшась репрессий полоумного старца, старалась быть любезной с новым префектом претория и уже не досаждала дочери нравоучениями, а сам Макрон, измученный необходимостью присутствовать при пытках сообщников и друзей Сеяна уже не горел той страстью, что присутствовала в начале их знакомства. Тем не менее, он при любой возможности с удовольствием заходил на пару часов в гостеприимный дом, где мог хотя бы ненадолго отвлечься от малоприятных обязанностей. Иногда он просто падал одетым на постель и засыпал на несколько часов, прижав к себе скучающую Мессалину. Она уже не была его игрушкой, скорее это сам префект ощущал потребность в ее обществе.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/irena-garda-32803270/messalina-tragediya-imperatricy-70200949/chitat-onlayn/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.