Главная страница | Современная русская литература | По секрету всему свету

По секрету всему свету
Ольга Александровна Помыткина
Главная героиня – Ольга. В начале ей 12 лет. Она беззаботна и общительна, любит своих бабушек, у одной из них необычный и странный характер. Ольга частенько приходит к ней в гости. Потом семья Ольги переезжает в другой поселок. Она скучает по своей родине, и летом приезжает погостить к бабушкам. Там она встречает свою первую любовь, но все заканчивается неудачно. Ольга взрослеет, у нее появляются другие интересы. Она увлекается неженским спортом – тяжелой атлетикой. Поступает в спортивный техникум. Но вскоре бросает спорт и возвращается домой.

Ольга Помыткина
По секрету всему свету

Моя бабушка Мария. 1987 год
Моя бабушка Мария Александровна, 1912 года рождения, была женщиной набожной, суеверной и со странностями. Как сейчас помню (было мне тогда двенадцать лет): подхожу я к ограде, наполовину плетённой из болотного тальника, наполовину из деревянного штакетника, открываю шаткую и скрипучую калитку, захожу в ограду, заросшую вытоптанным спорышом. Бабушка (мы ее звали баба Маруся) сидит на краю крылечка, на своем старом, но крепком стуле. Еще издали я заметила, как она прищурила глаза и подставила ко лбу правую руку, как козырек. А во дворе заскрипела ветками и зашелестела листвой толстая береза преклонных лет.
– Баб Маруся, привет! – весело и громко произнесла я, подходя все ближе. Она в ответ молчала, прищуривалась, все еще держа козырек. Видно, не узнавала меня. А потом громко своим грубоватым голосом ответила:
– Ольга, это ты! А я тебя не признала!
– Баб Марусь, ты меня просила в лес тебя сводить. Пойдешь? – спросила также громко я.
– Да. Попозже, попозже. А Шука (так она называла сына Александра, моего отца) что делат?
– Да он на работе. А мама с сестрами дома.
– Ну, пойдем в хату, – предложила бабуля и стала потихоньку подыматься. Она была среднего роста, с горбинкой на спине, полноватой, с выпирающим вперед животом, c синими венозными ногами, в чулках телесного цвета. Она не снимала их даже в самый жаркий день. На ней был старый, дырявый халат из байки, с поблекшими цветами и старая-престарая вязаная кофта с грубыми заплатами из какого-то материала – и это выглядело забавно.
Она мне всегда напоминала старуху из сказки Пушкина «О золотой рыбке». В веранде пахло полынью, разложенной на столе, и сырой бумагой из кладовой с покосившейся облезлой дверью. Мухи бились в закопченное от пыли окно и громко жужжали. На подоконнике стояли банки с пожухлыми сушеными цветами. Мне всегда хотелось их выбросить, так как от них несло гнилью, но бабушка мне не разрешала, она говорила:
– Я люблю засушенные цветы.
Я в ответ пожимала плечами и думала про себя: «Вот странная, зачем держать гниль на подоконнике и разводить мушек».
В дом мы зашли, не разуваясь, как положено, возле порога, что меня всегда удивляло. На мое предложение подмести и вымыть пол она отказывалась:
– Нет! Нет! Я не доверяю тебе. Вот Шука придет и вымат.
– Ну хорошо, – соглашалась я.
По правде говоря, мне не хотелось мести ее пыльные облезлые полы и собирать бумажки, заткнутые в каждом углу. Я села у стола-буфета на стул и молча смотрела, пока она медленно, скрипя полом, перебирает ногами, телепаясь до своего любимого синего табурета. Она никому не разрешала садиться на него, так как ее странная и удивительная натура верила, что после сидевшего, она непременно, чем-нибудь заболеет и ляжет в больницу. Мне всегда представлялось, что моя бабуля прилетела с другой планеты на космическом корабле, который утонул в болоте за ее огородом. Она редко улыбалась, была угрюмой и частенько рассказывала о своих болячках, слегка покачиваясь на своем табурете взад-вперед. Однажды я спросила ее:
– Баб Маруся, а почему ты качаешься, когда с кем-нибудь разговариваешь? Это нервы? Да? На что она усмехнулась:
– Эта привычка осталась у меня после операции на желчь. Я вот так качалась, когда у меня все болело – так и пошло.
Она посидела немного, отдышалась и пошла наливать мне чай (от которого я отказывалась) в спаленку, где стояла ее кровать, плитка с чайником и умывальник с ведром, при этом что-то бормоча себе под нос. Из всех слов я поняла оладьи, кошки, и догадалась, что она опять постряпала свои кислые оладьи. Хозяйкой она была не очень хорошей: пельмени очень соленые, оладьи сильно кислые, в общем, какое бы блюдо (варево) она ни приготовила, оно было полно соли. А ей это нравилось. А мне нравилась ее соленая капуста кусочками, в рассоле да со свеклой. Я могла съесть много и попросить еще.
Она налила чай в граненый стакан, поставила передо мной, тут же достала из стола-буфета оладьи на тарелке.
– Я прячу от кошек. Кошки по столу полезут – стащат, – громко сказала она и села на стул.
Есть мне не хотелось, но, чтобы не обидеть хозяйку, я взяла одну лепешку и откусила:
«Да. Ничего, съедобная и почти не кислая», – подумала я, запивая ее чаем из душицы.
Над печкой и в углах колыхалась пыльная паутина, и большой черный паук спускался с потолка. Суетливые мухи пролетали мимо. Пахло сыростью и полынью. На подоконнике также стояли сушеные цветы в банке. Кругом не белено, не крашено. В открытой углярке, перед печкой, лежал уголь с мусором, кругом зола и сажа.
«Как здесь жить можно, – думала всегда я. – Наверно привычка».
Пока я пила чай, баба Маруся сняла пожелтевший платок с головы и стала расчесывать свои жидкие, но длинные беловатые волосы гребешком так тщательно, что даже рыжий кот, высунув голову из зала, наблюдал за ней, насторожив уши. Но, когда я на него шикнула, он мигом исчез: кот был диким и всех боялся, кроме хозяйки.
Было около двух часов дня, когда мы вышли из ворот. Солнце слепило глаза. Я была в простом ситцевом платье без рукавов, в светлых гольфах и сандалиях. А из-под косынки выглядывала косичка до плеч. А бабуля – в байковом халате, чулках и в тапках, кофту она решила снять. От ворот мы пошли вверх (к лесу) по щебеночной накатанной дороге.
Поселок Щ. небольшой, и если посмотреть на него сверху, со скалистых возвышенностей, заросших редкой травой, то можно увидеть, что сам поселок находится внизу, как в яме. А вокруг, огибая эти холмы, растет хвойный лес: высокие полуголые сосны, как карандаши, пышные могучие ели; попадаются и лиственные деревья: черемухи, калины, вязы и т.д. За поселком имеются карьеры по добыче камня, построен целый завод по его переработке и производству щебня, крошки. Каждый день с карьера слышен взрыв, а перед этим звучит предупреждающая сирена по всему поселку. Готовый щебень и крошку вывозят грузовым и железнодорожным транспортом по месту назначения.
Поселок славится заводом и хвойным лесом. На скалистых полянах мы с ребятней часто находили окаменелые ракушки и окаменелые морские полипы.
– Да, здесь, когда-то было море, а вместо поселка кругом была вода, – размышляли мы с ребятней, представляя, как здесь плескалась доисторическая рыба: киты, акулы, да росли кораллы и полипы.
Примерно в ста метрах от дома начинался хвойный лес. Дорога сворачивала налево, огибая последний дом и уходила в глубь леса.
Бабушка шла очень медленно, опираясь на березовый горбыль. Я торопилась вперед, потом останавливалась, садилась на корточки или переминалась с ноги на ногу – ждала баб Марусю. Она была медлительной, нерасторопной, все разглядывала вокруг: каждый кустик, веточку, цветок, высказывала о каждом мнение.
– Ты, Ольга, далеко не ходи. Лес темен – утащат.
– Ну, ладно, – я поравнялась с ней, и мы тихо пошли дальше по щебеночной дороге, которая становилась все круче и круче. И из-за высоких деревьев, стоящих вдоль дороги, стало совсем темно и мрачно. Ни один луч света не проникал сквозь густой лес. Безветренно. Пахло хвоей и сыростью.
– Грибами пахнет, – сказала моя спутница и остановилась. – Маслята впору поспели, может, заглянешь вон под теми елками.
– Баб Марусь, да какие сейчас маслята, они в июне были, а сейчас июль. Они уже переросли да сгнили. Мы с папкой еще на той неделе в лес ходили и нашли только переросшие гнилые.
Но ответа не последовало, может быть, она не расслышала меня, хотя вряд ли: в лесу было тихо, лишь птицы перелетали с ветки на ветку и где-то далеко куковала кукушка. Дальше мы шли молча. Дорога была крутой, и я слышала тяжелое дыхание своей спутницы.
– Может, мы дальше не пойдем, что-то страшновато, – сказала я, переводя дух.
– Ну, пойдем взад. Дале тяжелее идти.
И мы пошли обратно.
– Баб Марусь, а расскажи что-нибудь о себе, о детстве. Помнишь? – спросила я.
– Как же… Помню, – и она начала свой рассказ тихо, с расстановкой, облизывая то и дело пересохшие губы и тяжело дыша. – Отец мой Александр имел большое хозяйство. Аж четырнадцать коров. Их доила наша мать сама. Встанет рано по утру и в хлев. Тяжко, руки болят, а никуда не денешься, надо всех управить и детей пятерых поднять. Жили сытно, всего вдоволь: масло, творог, сметана, молоко. Отец купил маслобойку и сам делал масло. Мать много чего продавала на рынке. Ну а после революции стало тяжко и страшно. Было дело: придут белые – мать накрыват стол, угощат. Уходят. Придут красные – опять им стол делат, кормит, поит… А отца обвинили в предательстве, в заговоре против Совенской власти и забрали его посредь ночи. Так мы его не видели, нам сообщили, что его убили красные. Осталась мать с нами одна, а Совенская власть все отобрала, акромя одной коровы, – и тут бабушка замолчала (ей было трудно вспоминать прошлое), на ее глазах выступили слезы, губы задрожали.
С горки мы шли быстрее, и уже вышли из леса. Яркое солнце согрело нас своими лучами, ведь там, в чаще леса, было прохладно и сыро. Теплый ветерок заколыхал мое платьице. А баб Маруся, поправляя свой платок, медленно наклонилась над цветком колокольчиком, чтобы сорвать его. И когда она убедилась, что ей это не удастся, ее фигура также медленно выпрямилась, опираясь на горбыль.
«Да, страшное было время: белые, красные, революция, нищета».
Бабушка подставила руку по лбу, как козырек, и разглядывала все вокруг. Ее душа, кажется, успокоилась.
Когда мы зашли в ограду, бабушка села на стул, а я залезла на перила крылечка, пол которого состоял из старых прогнивших досок, лежащих прямо на земле. На мое неумолимое: «Расскажи еще что-нибудь» она ответила согласием:
– Замуж меня отдали в 15 лет за тваво деда Степана Григорьевича, старше меня на пять лет. Очень характерный, вредный был. Всему меня учил. Я делать ничего не умела: ни стирать, ни варить. А там дети пошли: Иван с 1928 г, – и она загнула первый палец, помогая другой рукой. И тут я заметила, что руки у нее крепкие, жилистые и сморщенные, слегка с синими выпирающими жилками. – Лида с 1930, Володя с 1932, Анатолий с 1935, Виктор с 1938, Вера с 1940, Вена с 1944, Александр 1949, Люда 1952. Вот все мои девять детей. Грамоте я не обучена. Правда, ходила немного на ликбез, знаю все буквы, но слагаю с трудом их. Деньги считать, знаю как.
Наступило молчание.
– Жили мы со Степаном плохо. Потом я узнала, что у него на стороне дитя есть. Переживала и детям говорила об этом. А Виктору сгоряча сказала, что его бил отец, когда он болел коклюшем в шесть месяцев. И Виктор затаил на него злобу и перестал с ним разговаривать. Ходил обиженный, держал злость за себя и за меня. И согрешил: убил отца.
У бабушки на глазах появились слезы. Она обтерла губы краешком платка, завязанным впереди, помолчала немножко, вздохнула и продолжила рассказывать, глядя не на меня, а куда-то вдаль. Руки ее дрожали, и она потихоньку покачивалась – вперед, назад.
– Грех большой, – повторила она.
– Если тебе трудно вспоминать, давай не будем? – спросила я тихо.
Но она, все смотря куда-то вдаль, продолжала:
– Степан отдыхал в зале после работы, он лежал лицом к стене, а Виктор маялся – ходил туда-сюда. Шука с Людой сидели в зале за столом, рядом с кроватью отца. Слышу вскрик Степана. Я пошла из кухни в зал и обмерла: Виктор стоял с молотком в руках, а у Степана хлестала кровища из виска. «Боже, Боже, господи!» – закричала я. А Виктор в горячке крикнул: «Вызывайте скорую, милицию!» И взял в заложены тваво отца, да так кричал. А я с места не могла сдвинуться, ноги онемели. Когда приехала милиция, он сдался. А было Виктору 27 лет, а Шуке шешнадцать (16 лет). Виктора признали больным и забрали в психбольницу. Там он и умер через 15 лет. А каким он умным был: играл на гитаре, гармошке, балалайке, вышивал, рисовал портреты, писал стихи. Жена у него была и дочка, но они вместе не жили.
Ее серые глаза, с желтыми белками опять наполнились слезами и слегка задрожали губы:
– Дети выросли, разъехались. Здесь остались только твой отец, Иван, Вена.
– А тетя Лида когда умерла? – спросила я.
– Она умерла, когда Шуке было 6 лет, а ей, – и она задумалась. – Ей было 25 лет. Да, 25. Молодая. Умерла от рака желудка. Она так мучилась, а чем я могла ей помочь.
На крылечке было прохладно, мощная береза давала хорошую тень. А еще перед домом, далее, стояли старые вязы, а под ними крапива и лопухи.
«Некому делать клумбы и сажать цветы», – подумала я, оглядывая все вокруг, и такая тоска накатила на меня.
И тут до моего уха долетел знакомый голос – это моя подруга Олеся, всегда улыбающаяся, довольная. Эдакая милая десятилетняя девочка, полненькая, с толстой русой косой до пояса, в трикотажном платьице.
– Привет! Здравствуйте, бабушка! – произнесла с улыбкой девчонка и взглянула на меня.
– Сейчас, – сказала я ей, – ну ладно, баб Марусь, я пошла. Завтра приду картошку тяпать.
– Хорошо. И пусть отец приходит.
– Да, – и я вышла из ворот довольная.

На следующий день мы втроем отправились к бабушке. Отец шел впереди, держа на плече три тяпки. А мы с Варей шли сзади, болтая и заливаясь от смеха, доводя соседских собак до бешенства. Наш небольшой домик в 49 кв. м. располагался через два дома от бабушкиного, и поэтому мы шли налегке с моей сестрой, в ситцевых платьях и резиновых полусапожках. Работать, конечно, не хотелось в такую солнечную погоду.
«Да, быстро оттяпаемся и на улицу пойдем», – думала я, закрывая калитку и посматривая на высокий забор дома напротив, туда, где жила моя подруга Олеся, в надежде увидеть ее. Но тут меня окликнула сестра:
– Ты скоро там!
– Да иду, иду! – нехотя ответила я.
Дверь дома была закрыта на железную щеколду, и мы пошли сразу в огород. Там стояла бабуля под высокой раскидистой черемухой, сгорбившись и прислонив ко лбу руку – козырек, оглядывая свои владения, не слыша и не замечая нас. Когда отец крикнул: «Мам!» (совсем близко), она вздрогнула, повернулась к нам и опустила руку.
– Привет! Помощников не ждала? – спросил спокойно отец.
– А! Шука! И девки! Хорошо!
Мы тоже поздоровались и пошли в картошку, высокую и тонкую, слегка заросшую травой. Огород, по моим детским меркам, казался довольно большим. Справа (если стоять к дому спиной) стояла старая бревенчатая стайка, с низкой входной дверью и с двумя комнатушками. В одной стояла железная печь, в другой, с очень низкой дверью, был курятник, где имелись шесты для курей и кучи помета с землей и пылью. За стайкой стояла старая уборная и ряды заросшей мелкой малины. Слева – маленькие грядочки с овощами и зеленью. Прямо – непроходимое болото с тальником и близко растущими березами. Летом болото подсыхало, а весной вода разливалась далеко, заполняя огород. Рядом с болотом имелся очень глубокий колодец с шатким журавлем.
Мы получили с сестрой по инструменту и приступили к работе. День был в самом разгаре, солнце жгло спину и резало глаза. Даже надвинутая на брови косынка не помогала.
– Так, что согнулись, как вопросительные знаки! – строго, но тихо произнес отец, показывая, как нужно стоять и тяпать. – Вот так, спину ровно, срезать траву наискосок, а не зарывать в землю, – и его стройная высокая фигура, с крепкими мышцами, сделала показательные выступления перед нами. – Поняли?
– Да, – ответила я за нас, чувствуя, что силы меня покидают, и так захотелось пить. Облизывая губы языком и морщась от солнца, я продолжала тяпать, искоса поглядывая на свою сестру в цветастой косынке и с жидким коротеньким хвостиком. Она старше на год и повыше ростом.
Под тяпку попадались не только сорняки, но и песчаные камни, их здесь было очень много. Ведь местность каменистая. Тяпка дзинькала и тукала. А меня тянуло в сон.
– Перерыв! – крикнул отец, глядя на нас. – Идите в тенек или попейте воды.
Мы с Варей пошли в дом, а отец присел на скамейку из березовых чурок, под черемухой, вытирая платочком пот с лица. На нем была ситцевая кепка, трикотажная светлая майка и трико.
Бочок с водой стоял на веранде. Попросив разрешение, мы зачерпнули ковшиком воду и стали пить по очереди. Воду в дом приносили дети с колонки за оградой, недалеко от дома. Баб Маруся сидела на табурете возле стола-буфета и молча смотрела на нас, веселых, суетливых девчонок. А мы шутили, улыбались и посматривали на нее, такие беззаботные и счастливые. Побродив несколько минут в тени вязов и черемух, мы вернулись в картошку, отец был уже там. Работа после отдыха спорилась быстрее, и уже через часок мы сидели возле грядок, разморенные солнцем, вырывая редкую траву и оставляя тоненькие росточки моркови и свеклы. А иногда рука выдергивала и их.
– Да, все пересохло и не растет, – сказала я, вздыхая. – А кто здесь поливает?
– Не знаю. Иногда папка. А так, наверно, дядя Ваня, он же живет рядом, за забором, – ответила Варя, прищуривая свои карие глаза.
Я чувствовала, как по спине течет пот. Было так жарко и безветренно, что в носу пересохло. В высокой траве возле забора стрекотали кузнечики; суетились воробьи на черемухе; летали белые бабочки-капустницы; лаяли соседские собаки.
– Ох, ну и жара! – протянула жалобно сестра, допалывая последнюю грядку. – Пойдем, посмотрим колодец.
– Пойдем, – согласилась я.
Мы подошли к бревенчатому срубу по пояс и посмотрели вниз.
– Ого, воды почти не видно. Как глубоко, – сказала я с замиранием сердца и отошла подальше, боясь, что бревна рухнут, и я, непременно, полечу вниз. И барахтаясь, захлебываясь, буду кричать о помощи, а Варя будет спасать меня, опуская прогнивший скрипучий Журавль. И я все же утону.
«Ох, как страшно», – подумала я.
– Пойдем. Хватит смотреть вниз.
– Пошли. Да, глубоко, – рассуждала Варя. – И как его могли вырыть и чем? Интересно?
Мы пошли по тропинке, мимо болота. И тут я заметила в болоте бельевую веревку, натянутую между березами, а на ней белье: кофты, халаты, платки, и всё выцветшее, серое, потрепанное.
– Надо снять, оно уже высохло, – предложила я.
– Не надо, оно здесь висит уже месяц или больше, – усмехнулась Варя. – Просто баба Маруся не носит новое белье, а вывешивает его в болоте. Пока его дождем не обмоет, ветром не обдует – она носить его не будет.
– Как так? – не поняла я.
– Да так. Вот такая странная наша бабуля.

Прошла неделя. Дождя все еще не было, хотя на небе появились темные дождевые тучи и солнце изредка пряталось за них.
В нашей чистой небольшой ограде ребятня не выводилась, каждый день слышались смех и крики. Это оттого, что наш отец – столяр преобразил и украсил двор качелями, скамейками, песочницей. Одна скамейка вокруг тонкой, но высокой березы – красивая, двухцветная. А еще две под стриженым кленом – это любимое место для настольных игр, так называемая, тенистая беседка, рядом с окном веранды. Домик наш маленький, чисто выбелен, со ставнями и крыльцом до самых ворот.
В палисаднике, перед домом – заросли цветов Золотые шары и два куста сирени. От крыльца до летней кухни и бани (отдельно) – деревянный тротуар.
Сегодня мама, Татьяна Ивановна, пекла блины в летней кухне, натопив жарко печь. Она часто выходила на крыльцо проветриваться, поглядывая на свою шестилетнюю дочь Машу – очень худенькую девочку с копной курчавых русых волос. Дочка сидела в песочнице возле летней кухни и играла. А из-под платьица торчали тоненькие, как былинки, ручки и ножки. Мама смотрела на нее с жалостью и болью в глазах. Это было болезненное и слабенькое дитя с довольно капризным характером. Сама же мама – невысокая, хрупкая на вид женщина, но терпеливая, выносливая и очень чистоплотная. Она преподавала в школе домоводство у девочек, а летом у нее были каникулы, как и у нас.
Мы с сестрой Варей и подругой Галей сидели в нашей тенистой беседке, когда баба Маруся, слегла косолапя, подошла к воротам и стала искать крючок, чтобы открыть их, но так и не нашла. Тогда я поспешила ей на помощь.
– Привет, баб Марусь! – поприветствовала я ее и вернулась за стол.
– Здоровья всем! – сказала она, ступая по крыльцу, глядя на маму, а не на нас.
– Привет, мам, иди сюда. Ты как раз вовремя, чаю попьем, – весело и гостеприимно сказала мама.
– Таня! А Шука где? – взволнованно, с обидой произнесла она.
– Он на работе. А что случилось?
– Ничего. Ничего. Он обещал прийти и забыл.
– А! Но вечером зайдет.
Бабушка Маруся зашла в летнюю кухню, она была в легком платье с поблекшими цветами, в чулках и вельветовых тапках, на голове – цветастый платок.
– Ох, какая духота, нет, Таня, я пойду наружу, там прохладно.
– На тебе блинчик масленый, – мама свернула блин и подала бабе Марусе. Та приняла, откусила и вышла на улицу.
– Ой, какой вкусный! – сказала она, громко причмокивая и быстро глотая, точно давно ничего не ела. Мама вынесла ей стул, но она на него не села, видно боялась заболеть. Я наблюдала за ней из беседки, хотя это было очень закрытое место. Солнце спряталось за тучи, и подул сильный ветер. Стало пасмурно и скучно. Подружка Галина, худенькая десятилетняя девочка, побежала домой, увидев на крыльце (через дорогу) свою мать, тетю Соню. Варя собрала со стола тетрадки и альбомы и пошла в дом. Где-то вдалеке загремел гром, и на небе мелькнула яркая полоса. Даже наш пес Енот залез в будку, оглядываясь и прижимая уши. Редкие капли дождя стали потихоньку накрапывать.
– Ой, дождались дождя! – сказала бабуля громко, но с досадой. – Не мог попозже, как до дому идти.
– Пережди у нас и пойдешь, – проговорила мама.
А я зашла в летнюю кухню, налила себе чаю и села есть блины, быстро откусывая и глотая, поглядывая через окно на бабу Марусю, которая все же села на стул у окна кухни. Мама ушла в дом с Машей. А бабуля сидела, тоскливо и задумчиво поглядывая на трепетавшую под ветром березу. В ее взгляде не было страха и ужаса от раскатов грома, она сидела тихо, покорно шевеля губами, словно что-то шептала. А гром усиливался, и полил сильный дождь, размывая песок в песочнице.
Тут прибежала мама, намокшая, и завела бабушку в кухню, держа ее под руку.
– Да, Таня, я же под крышей, не промокла бы, – сопротивлялась та.
– Промокла бы, смотри, как хлещет.
И правда, ветер метал дождь в разные стороны, и по двору, к огороду потекли большие лужи, так как двор имел уклон.
Мы втроем сидели и смотрели на улицу через окно и открытую дверь. Сырой прохладой потянуло снаружи, и в кухне стало свежо. Мама налила чай матери и поставила перед ней блины со сметаной. И та с аппетитом, причмокивая, поедала их, запивая чаем.
– Таня, как там мать твоя живет? Что-то ее не видно? Не болеет? Раньше часто проходила мимо, останавливалась, рассказывала о себе, о внуках.
– Да нет, не болеет, дел у нее много, – с иронией и обидой сказала мама. – К нам не зайдет никогда, все мимо проходит.
– А по что так?
– Дел много.
– Она очень грозы боится, – вмешалась я в разговор. – Сейчас, наверно, под подушкой лежит. Ее сестру убило молнией. Да, мам?
– Да, совсем молодую, – грустно ответила мама, вытирая платком мокрые коротенькие волосы цвета каштана.
Несмотря на скромную обстановку, в летней кухне было чистенько и уютно: известкой побеленные стены, два светлых окна; рядом – стол, несколько стульев и табуреток.
Разувались возле порога, кроме баб Маруси, она всегда заходила в обуви, обтерев об траву или тряпку. Исключением служила дождливая погода. Бабушке приходилось потрудиться, чтобы снять обувь, так как у нее сильно болела спина.
Дождь скоро закончился, а с крыши все еще капало, и по дорогам текли ручейки. Щебеночные дороги хорошо впитывали воду, не было грязи и жижи.
– Спасибо, Таня, накормила, я пойду домой, – сказала бабуля и вышла на крыльцо, а я следом за ней.
На улице пахло дождем и прибитой к земле пылью.
– Мам, я баб Марусю провожу? – неуверенно спросила я.
– Проводи, проводи. Поди, к подруге собралась?
А мне ничего не оставалось, как улыбнуться в ответ, ведь она была, как всегда права. Мы шли потихоньку, выбирая, где посуше и тверже. Мелкая крошка щебня прилипала к ногам. Где-то далеко еще сияло небо и громыхало. Ветер затихал. Очень далеко, за горой, эхом отдавался стук колес железнодорожного состава – это на Баскускане (поселок) шел поезд. Несколько дней жары настолько измучили природу и нас, что наступившая прохлада очень радовала и восхищала всех.
На улице не было ни души и затихли собаки. Маленькая собачка моей подруги, обычно заливавшаяся хриплым лаем, тоже молчала. Даже когда я подошла к высокому забору, из-за которого не было видно двора, и несколько раз крикнула: «Олеся!», она лишь огрызнулась и звякнула цепью. Баба Маруся молча пошла до дома, а я осталась ждать ответа. В ограду зайти я не могла – она была закрыта изнутри. И напрасно я долго стояла, всматриваясь в высокие окна веранды, никто не вышел на мой голос. Что ж, нужно идти домой.
Не было еще 12 часов дня, когда меня принесло к бабушкиному дому. Шторки в комнатах были еще занавешены, по старинке (с середины окна). Тучки плыли по небу, а солнце, выглядывая краешком, согревало и подсушивало промокшую землю и зелень. Трава возле ворот и во дворе еще мокрая, намочила мне гольфы в сандалиях, и стало совсем зябко. Да еще ветер смел капли дождя с березы на меня.
– Прекрасно! – сказала я вслух. – А у баб Маруси в доме холодно и сыро, но я все же зайду.
Прикрытая дверь легко открылась. В веранде неприятно пахло сыростью и плесенью, из-за чего у меня перехватило дух. Нет, я не была брезгливой к этому дому, впрочем, и привычная обстановка меня нисколько не угнетала, но жить я бы здесь не смогла, ни за что. Этот некрашеный, старый домишко не шел в сравнение с нашим меньшим домиком по своей чистоте и ухоженности.
Мама – эталон чистоты и доброжелательности, вычищала свой дом до блеска, даже белье в шкафах было разложено по ассортименту и в аккуратные стопки. И не дай бог нам навести там хаос, на что она очень сердилась и заставляла нас наводить порядок. Эта дисциплина нас с сестрой иногда угнетала, но подчиняться все же приходилось, так как разгневанная мама могла и отлупить. Но только меня, очень вредного и строптивого ребенка, всегда идущего наперекор. Я понимала, что бабушке в ее годах трудно управляться с таким домом, и всячески предлагала ей свою помощь. Но она отказывалась, ссылаясь на то, что ее вполне все устраивает, и она не хочет ничего менять. А запах свежей краски и вовсе не переносит. Меня многое удивляло и поражало в ней – это спокойное отношение к жизни и ее безразличие к некоторым вещам. К примеру, ее мало волновал огород, которым занимались ее дети для нее, беспорядок в доме ее не задевал, а ведь она же не калека, и если бы двигалась больше, а не сидела целыми днями на крыльце на своем стуле, то может и болела бы меньше. Хотя это мое личное мнение.
В доме пахло жареной рыбой. Хозяйка стояла ко мне спиной, слегка согнувшись над сковородкой в своей маленькой спаленке. На столе-буфете творился беспорядок: грязные граненые стаканы в заварке, крошки хлеба, клубочки светлых волос (видимо, она расчесывалась недавно), кишки рыбы, стекающие с разделочной доски.
«Интересно! Чтобы на это сказала мама, если бы увидела все это на нашем столе?» – подумала я и произнесла:
– Баб Марусь, Привет!
Она спокойно повернулась всем телом и, не удивляясь, не улыбаясь, а так, как-то безразлично произнесла:
– А, Ольга, это ты. А я рыбу жарю.
– Понятно, – огорченно ответила я и плюхнулась на табурет, разглядывая на пыльном окне паутину с бьющейся мухой и пауком, спускающимся к ней.
«Сейчас заколет», – подумала я.
– Отец скоро придет? – перебила мои мысли бабуля.
– Да. Он сегодня отдыхает, – последовал мой ответ.
Мне пришлось отвернуться от окна и смотреть на сгорбившуюся старушку с пожелтевшим платком и в кофте с заплатами. Да на старенькие занавески в спальне, придающие сумрачное настроение комнате. В этом доме занавески открывались ровно в двенадцать часов дня. Этот распорядок установила бабушка – самая странная и удивительная натура, привлекающая этим меня. А почему она так делала уже много лет, никто не знал, да и сама она не давала ответа. Телепая по дому и шаркая ногами, хозяйка двигала тряпочки на окнах по натянутым с середины окна веревочкам. В комнатах стало светлее, но запах сырости сидел в доме крепко, и выгнать его могла лишь затопленная печь, которую давно не топили. В веранде послышались тяжелые шаги, и на пороге, хлопнув дверью, появился крепкий, стройный мужчина с аккуратно стриженными русыми волосами и серыми глазами – это был отец. Он задумчиво улыбнулся и крикнул матери:
– Мам, я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало! – и увидев меня в зале, он сказал: – А что ты так рано сбежала, даже не завтракала, мать там переживает.
– Да, мне к Олесе надо было сходить, – ответила я, разглядывая портреты на стенах: на одном портрете – Виктор, на другом – Лида, и вышивка Виктора в рамочке.
Отец пришел сделать доброе дело для матери – постирать ее белье. Ей самой была не по силам эта работа. Так как воду нужно принести с колонки, а грязную вынести на улицу (слива в доме не было).
– Ну что, займемся стиркой века! – весело сказал отец, глядя на меня. – Пока я буду носить воду ты, мать, собери грязное белье.
– Соберу, соберу, – спохватилась мать.
Стирать решили в зале, выкатив круглую стиральную машину на середину комнаты. Отец взял два ведра и пошел за водой.
– Ладно, пойду прогуляюсь, – проговорила я.
Предлагать свою помощь я не стала, так как заранее знала, что стирку мне не доверят и не разрешат даже помочь. Лишь двум детям мать доверяла это грязное дело: моему отцу и дочери Люде, которая жила в городе с семьей и редко приезжала.
На улице немного потеплело. Ветер весело разгонял тучи и играл листвой березы – стоял тихий шелест. Птицы щебетали на деревьях, где-то на доме непрерывно стучал дятел.
– Куда же мне сходить? А, кажется, баба Шура в огороде, точно.
В кустах малины маячил белый платок, он то исчезал, то появлялся снова. Баба Шура жила через дорогу, выше на дом, возле самого леса. А сейчас она рвала траву и складывала ее в ведра. Маленькая, худенькая старушка и очень шустрая, торопливо работала.
– Привет! Как дела? – спросила я, зайдя в огород.
– Оля! Да вот, трава наросла.
– Помочь?
– Да я уже справилась. У бабки была?
– Ага. Там папка белье будет стирать, она никому больше не доверяет.
– А, вот она что. Ну, пойдем, что ли в хату, сейчас руки обмою. – И она пошла в другую сторону огорода, где стояли старые ветвистые ранетки, но все еще дающие приплод и радующие нас осенью ароматными яблочками. Сад из семи разных ранеток казался нам большим и привлекательным, особенно весной в своем благоухающем и белоснежном цветении, привлекающий много пчел, шмелей, мух. Весной ранетки жужжали и гудели. Баба Шура отмыла руки в железной бочке и пошла в дом, а я следом за ней. В маленьком домике, состоящем из кухни и двух комнат, было уютно и тепло от натопленной печи. Всюду самотканые дорожки и кружки, связанные хозяйкой, кровати с красивыми покрывалами и большими подушками. В кухне самодельный буфет и стол-буфет, сделанные когда-то хозяином. Бабушка последние полтора года жила одна. Муж Иван (наш дед) бросил ее и уехал к себе на родину в Липецкую область, там жила его первая жена.
Я села к столу-буфету, рядом с окном, а баба Шура суетилась возле печи – наливала щи.
– Давай поедим, пока горячие, они вкуснее, – сказала она. – А ты нарежь хлеб, он в столе. Я открыла дверцы стола-буфета и оттуда пахнуло хлебным духом да чем-то прелым – это заплесневевшие оладьи. Бабуля, несомненно, была хорошей хозяйкой, но буфет ее редко убирался. Она забывала про него или не успевала за суетой. И мне пришлось вытащить тарелку с оладьями и поставить на стол.
– Баб Шура, это нужно выкинуть.
– Хорошо. А я все собираюсь убрать и забываю, – проговорила она, уже что-то смакуя во рту и громко причмокивая. – Хлеб нарежь.
– Уже режу.
Щи были очень вкусными, пожалуй, я ничего вкуснее не ела. Он получался у бабушки каким-то особенным, как говорят «со смаком», хотя приправ она не добавляла, кроме черного перца и лаврового листа. Пожалуй, она знала какой-то секрет. Да и стряпня у нее была превосходная: оладьи, блины, булочки, каральки – пальчики оближешь. Над столом висели часы кукушка. Механизм часов был поврежден, и поэтому кукушка путала время, а иногда и вовсе не могла полностью выйти из окошка – высовывалась. Открывала рот без звука, в ней что-то трещало и щелкало. Вот и сейчас она обманула нас на два часа, но очень громко и уверенно.
– Ох, уже час, – сказала хозяйка, обернувшись в комнату, там висели часы с маятником под стеклом и глухо чакали. – Как там бабка поживает, не болеет?
– Да. У нее все болит: ноги, руки, спина. Она мне ноги показывала – совсем синие в бугорках, венах, – ответила я с грустью.
– Сидит много, ничего не делает, а она меня старше на два года. Из другой комнаты вышла трехцветная кошка с белой грудкой и молча села напротив хозяйки, которая смаковала куриную косточку из супа, громко причмокивая. Кошка облизнулась и встала передними лапами на табурет. И так стояла, глядя на хозяйку.
– Кис, кис! – позвала я ее
– Да она же глухая, – сказала баба Шура, с полным ртом.
– А я забыла, всегда забываю. Как-же плохо быть глухой, а слепой еще хуже. Как твой глаз?
– Пелена стоит и мутно вижу.
Я знала, что баба Шура стала слепнуть на один глаз с тех пор, как уехал ее муж. Ее переживания, частые слезы отнимали у нее здоровье. Прожить всю жизнь вместе, родить 6 детей, вырастить, а потом, под старость лет, все бросить и уехать – никак не укладывалось в ее голове.
«Как он мог так поступить, и правда – больная голова», – часто говорила она со слезами на глазах.
А он писал вполне грамотные письма о том, что живет неплохо в домике своей покойной жены (первая жена умерла несколько месяцев назад) и возвращаться не собирается. Это еще больше расстраивало бабу Шуру. Она молчала, уходя в свои мысли и плакала.
– Баб Шура, спасибо, накормила. Куда убрать тарелку?
– Да оставь, я приберу.
– Спасибо. Мне пора идти к бабе Марусе. Как там у них дела?
На улице все еще было прохладно и ветрено да сырая трава и земля. В огороде два дерева: черемуха и мелкая ранетка – свисали над головой, закрывая маленький дворик своими ветками, образуя тень.
Первая партия постельного белья уже вертелась в стиральной машинке полуавтомат, вспенивая мыльную воду. Отец с бабушкой Марусей стояли над кучей белья и о чем-то негромко спорили. Я встала рядом. Папка, почти ничего не понимающий в стирке, делал вид опытной прачки и давал советы своей матери. А она утверждала, что прошлый раз он стирал по-другому. Я улыбалась, глядя на них, хотя не понимала, о чем идет разговор.
– Ну ладно, стирай, как знаешь, – сдалась мать и пошла в кухню.
– А что она хочет? – спросила я у отца.
– Да она сама не знает. Говорит, полоскать тоже не надо, дождем вымоет.
– Пап, тебе помочь?
– Да нет, не надо.
– Ну я пошла.
Я сказала «до свидания» баб Марусе и вышла на улицу. Разные несознательные мысли лезли мне в голову – думы над смыслом моей жизни да о пользе для общества и предназначение. Для чего живет человек и что будет после его смерти – перерождение души в животных, насекомых или исчезнет бесследно. И хорошо, что наше время не совпало с Отечественной войной – самой страшной трагедией для народа.
Мне хватало фильмов о войне и ночных кошмаров, чтобы представить, какой ужас испытали люди в то страшное военное время.
Одиноким и серым смотрелся дом бабушки Маруси среди зарослей жгучей крапивы и высоких корявых вязов, не хватало на нем красок, клумб с цветами во дворе. Такой же одинокой и угрюмой сидела она на своем крыльце, прищуриваясь и разглядывая прохожих. Не было в ней задора, радости, серый клубок прожитых бед мучил и тревожил ее, не давая покоя. Внешне она ничем не отличалась от совершено спокойного человека, но это только видимость, на самом же деле, переживания были очень глубоки, что отражались на ее здоровье – поднималось высокое давление, болело сердце, путались мысли и переплетались одна за другой. Хотя странной, как говорят люди, она была всегда, может наследственность. С людьми она общалась редко, в магазин сама не ходила, продукты ей покупал отец или дядя Ваня (сын), который жил через огород, а ходил очень редко. И часто слыша от бабули непривычное для слуха ударение в слове «магазин», я улыбалась и вспоминала, что есть еще слова необычно произносимые ей: гумага (бумага), велон (велик), пинжак (пиджак) и другие.
Суббота – банный день. Мама по субботам меняла постельное белье, убиралась в доме, мыла полы, а мы помогали ей, чем могли. Вечером же после всех дел топилась баня.
Для баб Маруси баня случалась очень редко. К нам она отказывалась идти из-за плохого здоровья. И тогда отец устраивал ей свою баню в бревенчатой стайке. Скотину там держали так давно, что никто и не помнил. Навозу в ней не было, и стены были чисты. А за порядком и за самой хозяйкой (как бы не случилось чего дурного) следить приходилось мне. Я наливала ей воду, терла спину, подносила белье. Вот и сегодня, управившись со своими домашними делами, мы пришли с отцом устроить банный день. Отец затопил железную печь и попросил меня прибраться. Я согласилась, но долго стояла с метелкой, не зная, чем мне заняться сперва – стряхнуть паутину или мало-мальски подмести пол. Большое окно заслоняла ветками разросшаяся черемуха, делая тень. Мусор легко смелся в прогнившие щели, на мой взгляд стало чисто.
– Все готово, быстро и без хлопот, – сказала я себе вслух и подумала: «Мыться я бы здесь не согласилась, все же это стайка, фу».
Возле скамейки на полу лежал небольшой деревянный щит. Отец принес тазик, ведра с холодной водой и подкинул угля в печь.
Баня была готова, и вода согрета кипятильником. Баб Маруся медленно вошла в свою баню, а я за ней неуверенно и нехотя. Внутри стало душно и жарко. Я помогла раздеться бабуле и сложила белье на табурет. Она села на скамью и глубоко, с удовольствием вдохнула жар. Видно, она любила баню. А мне, одетой, становилось очень жарко – лицо покраснело и на спине выступил пот.
– Да, жарковато, – сказала я, вздыхая.
Тогда моя подопечная, погруженная в свои мысли, отвлеклась и обратилась ко мне:
– А ты, Ольга, иди на улицу. Я справлюсь.
– Точно?
– Да, ступай, а то запреешь.
Я вышла в свежую, волнующую ветром прохладу и облегченно вздохнула. Отец ходил по огороду и вырывал большую траву. После дождей она росла очень быстро.
«Опять придется тяпать да окучивать», – подумала с сожалением я.
– Ольга! Ольга! – крикнула баб Маруся из стайки-бани.
– Иду! Иду! – я набрала побольше воздуха и зашла внутрь.
– Потри-ка мне спину.
– Конечно, – я согласилась, взяла из ее рук намыленную мочалку и стала тереть ее спину, как она любит.
– Ничего, ничего, три шипче, – повторяла она.
– Да я тру, тру.
– Так. Иди опять на улицу.
Я вышла. Баб Маруся мылась всегда подолгу, тщательно терлась мочалкой по два-три раза (зачем – я не понимала). И моему удивлению не было предела – так долго да при такой жаре с ее давлением.
Прошло еще несколько долгожданных минут, а бабуля все не кликала меня, и тогда я заволновалась – зашла внутрь. Она сидела с закрытыми глазами, не двигалась, а когда услышала скрип, вздрогнула и приоткрыла веки. Cтала потихоньку одеваться, и я ей помогла.
– Ой, слава богу! – вздохнула я с облегчением.
– Как я намылась! – протянула хозяйка стайки-бани.
Раскрасневшаяся, с мокрым лицом вышла она на улицу.
Отец произнес: «С легким паром!» и вошел внутрь стайки, открыв дверь – ему предстояла уборка.
– Пап, я домой пошла.
– Иди. Я сейчас тоже пойду.
– Баб Марусь, до свидания! – крикнула я вслед ей, но она не обернулась.
Дорогой мне размышлялось очень хорошо. И о чем ни были бы заняты мои мысли, в конце – концов все сводилось к одному – зачем мы живем и какие беспомощные станем в старости, если доживем.
На небе опять сгущались тучи, шелестела листва от ветра, и где-то в лесу куковала кукушка.
«Может быть пройдет много лет, и я вспомню этот хороший день», – подумала я, заходя к себе в дом.
Осенью 1988 года мы переехали в поселок П. Все у нас складывалось неплохо. Но меня всегда тянуло в поселок моего детства. Я скучала.

Я влюбилась. 1989 год
Мне было уже четырнадцать лет. И я была наивна, беззаботна, мечтала о большой чистой любви и думала, что она вот-вот придет, одурманит, затуманит мою светлую голову.
И она действительно пришла и принесла мне много радости, счастья, а потом огорчение и разочарование.
Случилось это в поселке Щ., куда я летом приезжала погостить к своим бабушкам: Шуре и Марусе. Но жила я у семидесятипятилетней бабушки Шуры, а бабушку Марусю навещала редко, так как она была не очень общительной и, по моему мнению, стала совсем затворницей. Она по-прежнему часто болела и получала помощь от двух своих сыновей.
Заканчивался июнь. Я уже пять дней как жила в небольшом уютном домике на краю леса, хозяйкой которого была маленькая, худенькая, но шустрая старушка, моя бабушка Шура. Она не знала покоя, всегда была в работе и в суете. Я же, по своей молодости, была ленива, любила больше посидеть и помечтать за кружкой чая или за тарелкой супа.
Спала я до десяти или до одиннадцати часов утра. Потом завтракала и уходила гулять в лес со своей подружкой Олесей. Красивый и ароматный хвойный лес пугал нас своей таинственностью. Мы бродили, болтали ни о чем. Я рассказывала Олесе о жизни в своем поселке, она о жизни у них; о своем несносном старшем брате, который болтается по ночам с друзьями; о мальчишках из ее класса, которые еще не доросли и озорничают, как дети.
Двенадцатилетняя Олеся сама в сущности была ребенком. Ее еще детское тело требовало веселья, игры. Она была ниже меня ростом на целую голову, по-прежнему пухленькая и с длинной русой косой чуть ниже пояса. Я часто наблюдала, как она, прежде чем закинуть свою непослушную косу назад, гладила ее, поправляла бантик, а потом бережно откидывала за спину, да так важно, точно говорила: «Видите, какая я красавица! Смотрите и завидуйте!» Я ей завидовала и думала, что, если бы у меня вместо жиденького хвостика была такая красивая и толстая коса, я бы ходила с высоко поднятой головой, и все бы девочки в нашем поселке на меня смотрели и удивлялись. Хохотушка Олеся на первый взгляд казалась беззаботной бездельницей. Но, когда ее мама заставляла что-нибудь сделать по дому, она беспрекословно и даже с радостью подчинялась. И я видела, с каким рвением маленькая девочка приступала к работе, как взрослая.
Веранду и крылечко Олеся мыла каждый день. Я помню, как однажды полил сильный дождь, и мы забежали на крыльцо в грязных сандалиях. Она очень разволновалась, увидев на окрашенных в темный цвет досках, следы.
– Надо срочно вымыть пол! – вскрикнула она.
– Но твоя мама придет не скоро, – проговорила я, не понимая подругу. – И отец тоже на работе до вечера. Да и брата нет.
– Ну и что, надо помыть пол, я не люблю, когда грязно. – Олеся забежала в дом и уже скоро возвратилась с ведром и тряпкой.
Она очень тщательно мыла, точно сама была хозяйкой этого дома.
Потом Олеся сказал, что у нее еще много дел, надо помыть посуду, убраться в комнатах и почистить картошку, так как мама может прийти раньше и будет недовольна.
А мне показалось, что я ей просто надоела, и таким образом она решила от меня избавиться.
Я еще немного постояла одна на мокром, но чистом крыльце, подождала, пока закончится дождь, а потом обулась и ушла очень грустная, думая только об одном: «Неужели она, двенадцатилетняя девчонка, действительно будет мыть посуду, убираться в доме и чистить картошку. Ладно, пол, а вот картошку и я чистить толком не умею…» Но на Олесю я никогда не обижалась.
Мама у нас тоже была очень строгая, но почти всю работу по дому делала сама, не надеясь на нас, дочерей: Варю и меня. Может быть, потому что на нас нельзя положиться. Единственное, к чему нас мама приучила, так это наводить в своем шкафу порядок. Однажды она просто выкинула все вещи на пол и заставила все сложить стопочкой, при этом сердито произнесла: «Какие из вас
выйдут хозяйки, если я не приучу вас к порядку, бездельницы… И в кого вы такие ленивые. Я в вашем возрасте уже коров пасла и на покос ходила». А я представила, как наша мама пасет коров, косит сено, и мне стало очень весело. Но мама разозлилась еще сильнее: «Ты мне тут не ухмыляйся, а быстро собирай вещи». И мы с Варей нехотя взялись за дело, маленькая же сестренка Маша бегала на улице.
Баба Шура же относилась ко мне снисходительно, жалела меня. Правда, пол в ее доме мыла я сама, без чьей-либо указки, а иногда наводила порядок в комнатах от нечего делать. И когда приходила соседка, пятидесятипятилетняя Августина, или просто Гутя, важная, хозяйственная, полная особа и, видя, как я убираюсь, говорила: «Вот помощница приехала, какая молодец!» Взгляд же у соседки был хитрый, высокомерный, и мне казалось, что она думает так: «Вот нахлебница приехала к бабке, прибавила хлопот, хоть бы раз в огород вышла, лишь бы болтаться».
Как-то раз мы гуляли долго по поселку, потом прошлись по лесу. Кругом щебетали птицы, стучал где-то дятел, легкий ветерок обдувал мои распущенные темно-русые волосы. А Олеся бережно поправляла косу. Я была в красном ситцевом платье и в туфлях, а подруга в зеленом легком сарафане, на голых ее ногах красовались белые сандалии.
Хотелось развлечений, каких-нибудь шалостей, моя душа истосковалась.
Мы уже подходили к дому бабушки Шуры, как на высокой каменистой горе, которую мы все называли Лысой из-за отсутствия на ней травы, я увидела две мужские фигуры.
– Олеся, смотри, кто это? – спросила я.
– Не знаю, – ответила она. – Да они очень далеко, их трудно разглядеть.
– Давай подойдем поближе, – предложила я.
Мы подошли к подножию горы, где был хвойный лес, и спрятались за деревья. Но, видимо, были замечены, и парочка побежала с горы очень быстро по направлению к нам. Мы же поспешили к дому Олеси. Прибежали и сели на скамейку за оградой, взволнованные и едва переводя дух. Я почувствовала, что настроение у меня поднялось. Именно этого мне и не хватало почти целую неделю. А подруга тихонько смеялась и тяжело дышала.
Фигуры быстро вышли из леса и направлялись к нам.
– Зайдем в ограду? – запереживала Олеся.
– Нет, зачем! Мне интересно узнать, кто это?
Это оказались мальчишки. Один был низенький, другой повыше, и оба они были худощавы и энергичны.
– Что же вы убегаете от нас! – уже подходя близко, крикнул парнишка повыше.
– А мы не убегаем, мы пешком шли, – сердито сказала Олеся, поджимая губки, чтобы не прыснуть смехом.
– А! Вы пешком шли, – улыбаясь, красивым голосом проговорил тот же парнишка.
Голос у него был очень хорош, такой мужской и уверенный, с четкой дикцией. И он никак не сочетался с худощавой и невысокой фигурой. Одет был парнишка в синий спортивный костюм и черные кроссовки. Лицо его выглядело серьезным и строгим. Тут он улыбнулся, и на щеках образовались ямочки. Я стала рассматривать незнакомца, и он мне показался несимпатичным. Но брюнетом, что неплохо, так как я не люблю рыжих и блондинов. Я считаю, что мужчине подходит темно-русый и черный цвет волос. А девушке – рыжий и белый.
– А как ваши имена? – спросил парнишка пониже, с мягким детским голосом и довольно симпатичным лицом. Небрежный и слегка развязный, он был одет в трико и белую рубашку с коротким рукавом. Темно-русые волосы взъерошены.
– Я Оля, она Олеся, – сказала я также уверенно, как тот парнишка повыше.
– Очень приятно познакомиться. А я Женя, а он Андрей, – сказал тот же парнишка.
– Тоже очень приятно познакомиться, – произнесла я.
Если бы у Андрея был такой же голос, как у Жени, я бы подумала, что это еще глупый ребенок. Но уверенный и четкий тембр делал его взрослым и умным. И если слушать Андрея с закрытыми
глазами, то можно подумать, что перед тобой стоит высокий, накаченный и широкоплечий парень, а не худощавый маленький парнишка.
– Чем вы занимаетесь сегодня вечером? – спросил Андрей.
– Чем придется, – ответила я.
Олеся все еще стояла с поджатыми губами и хотела смеяться. Видимо, все это ее забавляло.
– Не желаете с нами прогуляться по лесу? – опять спросил Андрей.
– Мне сегодня некогда, – вдруг выпалила Олеся, которая сделалась очень серьезной. – Мне нужно помыть пол в доме и прополоть грядки. А сколько, если не секрет, вам лет? – вдруг неожиданно даже для меня спросила подруга.
– Мне четырнадцать, – сказал Андрей.
– А мне двенадцать, – проговорил Женя.
– Надо же, как нам с тобой, Оля, – обрадовалась подруга. – Ей четырнадцать, а мне двенадцать.
– Правда, удивительное совпадение! – произнес Андрей. – Так что, не желаете прогуляться?
– Сегодня не желаем, завтра в это же время на этом месте, – ответила уверенно я.
– Так, а сколько сейчас на наших соломенных? – Андрей отодвинул манжет спортивной кофты и взглянул на наручные блестящие часы, которые казались для его руки, не совсем сформировавшейся, громоздкими и тяжелыми. – Сейчас три часа дня. Встретимся завтра в это же время, – точно военный, отрапортовал он.
Олеся забежала в ограду.
– Пока! – крикнула я и зашла следом за подругой.
– До завтра, – произнес Андрей.
За высоким и сплошным забором из дерева я, наконец, выдохнула. Общение с мальчишками меня почему-то напрягло, и мне захотелось скорее где-нибудь укрыться. А за забором не было видно улицы.
И теперь я думала: «Стоит ли завтра идти с ними гулять. Андрей был чуть-чуть ниже меня, мне так показалось, а Женя и вовсе малыш. Разве это парни. Пожалуй, их предложение мы проигнорируем».
– Сейчас я быстро прополю грядку, и мы попьем чаю, – сказала Олеся, как взрослая.
– Тогда я тебе помогу.
Небольшую грядку с морковкой мы быстро освободили от сорняков и пошли пить чай в летнюю кухню, построенную совсем недавно. Там было чисто, уютно, и вся посуда была перенесена из дома тоже недавно.
– Когда это вы успели сюда перебраться? – поинтересовалась я.
– Вчера вечером, папка тут кое-что доделал, и мы все перенесли.
– Здесь здорово! – восхитилась я. – Кругом зелень, как в раю.
– Мне тоже здесь нравится, – улыбнулась подруга.
Она взяла чайник с горячей печки, которая уже не топилась, но держала жар, и разлила кипяток в фарфоровые кружки. Потом налила из чайничка заварку. Все это она делала очень ловко и быстро. А я наблюдала за ней и думала: «А ведь я старше Олеси, но не такая хозяйственная, как она и не гостеприимная…» Затем она поставила на стол жареные шанежки и банку сгущенки. Мне, конечно, стало как-то неловко, я сыпанула в чай три ложки сахару, быстро размешала и стала его пить.
– А шанежки ешь, они очень вкусные, – проговорила Олеся с набитым ртом.
– Хорошо, – я тоже взяла стряпню, но не стала ее обмакивать в сгущенное молоко.
Ела Олеся очень много, шумно причмокивала, облизывала с пальцев сгущенку, потом опять макала стряпню в сгущенное молоко, и оно текло по пальцам, она его снова слизывала с наслаждением. Все это меня очень забавляло.
Когда она наконец-то наелась, то откинулась на спинку стула и погладила свой животик.
– Фу, наелась, очень вкусно! – выдохнула она. – А что ты так мало съела?
– Я много не ем.
– А я люблю покушать, особенно что-нибудь стряпанное.
«Надо тебе поменьше есть и побольше двигаться», – подумала я и увидела в огороде маму Олеси.
– А сегодня тетя Надя дома?
– Да, она сегодня дома и завтра тоже.
Мне стало как-то совсем неловко. Тетя Надя смотрела всегда на меня, как соседка Августина, недоброжелательно и высокомерно. Ее взгляд говорил: «Вот болтаешься без дела, бездельница и дочь мою отрываешь от работы». Она могла пройти мимо меня и не поздороваться. А когда я ей говорила: «Здравствуйте, теть Надь!», – она поднимала голову и проводила взглядом по мне сверху вниз, как бы решая, желать мне сегодня здоровья или нет. Потом брезгливо говорила: «Здравствуйте!», – и снова опускала свои голубые глаза. Конечно, тетя Надя была очень красивой женщиной, блондинкой. Она следила за собой и приучала к этому дочь. В доме у них было чисто и современно. И приятная внешность тети Нади никак не сочеталась с ее скверным характером.
– Ты знаешь, Олесь, я наверно пойду домой, – вдруг засобиралась я, когда увидела, что тетя Надя медленно приближается к летней кухне. Ее пышные элегантные формы в ситцевом сарафане, казалось, парили в лучах яркого солнца. Соломенная шляпка, с большими полями, придавала ей вид светской дамы. В ней было что-то сдержанное, аристократическое и в тоже время отталкивающее.
– Ну, ладно, а я пойду телевизор посмотрю, а потом помою пол, – быстро согласилась подруга.
Я вышла на улицу и шмыгнула к воротам, довольная, что не встретилась с хозяйкой дома. Только маленькая собачка Моська несколько раз огрызнулась на меня, так как я потревожила ее сон.
На следующий день, около трех часов дня, мы с Олесей решили не показываться на глаза мальчишкам, придумали их одурачить. Выйдя через калитку в конце огорода, двинулись в лес одни. Погода стояла чудесная. Щебетали весело птицы, перелетая с дерева на дерево. И кукушка долго куковала на сосне. Жужжали пчелы, и изредка назойливые комары лезли в лицо.
– Они, наверно, сейчас нас ждут возле лавочки, а мы тут! – загалдела подруга. – Здорово мы их обманули!
– Ага, здорово! – отозвалась я.
И мне почему-то стало как-то грустно. Пока мы бежали через огород, а потом к лесу – было весело, а когда были далеко, какое-то непонятное чувства разочарования накатило на меня. Захотелось вернуться, показаться на глаза мальчишкам и опять броситься бежать куда-нибудь от них. Видимо, игра в «кошки-мышки» мне нравилась.
– Что ты молчишь? – спросила Олеся.
– Как-то тоскливо. Может вернемся?
– Не знаю, давай вернемся, – согласилась подруга.
Мы повернули обратно.
И тут неожиданно из-за кустов вынырнули мальчишки. Мы с подругой даже вздрогнули.
– Здрасьте! Это как понимать? – начал возмущаться Андрей. – Мы их там ждем, а они тут гуляют.
– Очень интересно? – подтвердил Женя.
– А мы забыли, – не растерялась я.
– Я так и думал, – сказал Андрей. – Девичья память короткая, – и опять его голос звучал красиво и решительно.
– Пойдем, Оля, домой, – взволнованно проговорила подруга. – А то мама будет ругаться, что я убежала без спроса.
– Давай немножко пройдемся по лесу, – попросила я шепотом.
– Ну, хорошо, только совсем немножко, – уже громче ответила Олеся.
Мы двинулись вперед.
Мальчишки пошли следом. Одеты они были также, как вчера. Олеся тоже нечасто меняла наряды. Я же привезла с собой весь свой гардероб и, почти каждый день переодевалась. Сегодня я была в голубоватом спортивном костюме, который очень мне нравился. Он придавал моему крепкому телосложению женственность и уверенность.
Дома же у себя, в своем поселке, я не любила такие переодевания, часто ходила в одном и том же. Предпочитала спортивные штаны и спортивную кофту.
Мальчики начали о чем-то шушукаться, и Женя то и дело тихонько хихикал. А Олеся то поглядывала на меня, то поворачивала голову назад. Она слегка улыбалась и покачивала головой, тем самым говоря: «Ни стыда ни совести – идти сзади и шептаться. Зачем мы только пошли с ними?»
Мне же стало совсем не до улыбок, я почувствовала себя неловко, точно являлась предметом для насмешек. И тут я резко обернулась и сказала мальчишкам:
– Наверно, мы пойдем домой.
– Извините нас, шептаться за вашей спиной – это неприлично, – интеллигентно произнес Андрей.
– Наконец-то дошло, – сказала подруга. – Пойдем домой, Оля.
– Мы больше не будем, – громко, улыбаясь, проговорил Женя и, повернувшись назад, стал кидать на дорогу сосновые шишки, которые он успел набрать.
Андрей поднял с накатанной щебеночной дороги несколько шишек и тоже стал их кидать, не обращая на нас внимания.
Мы с Олесей переглянулись, удивленные и разочарованные. Нам показалось, что они над нами просто издеваются.
– Давай убежим, – прошептала я.
– Давай, – отозвалась шепотом подруга.
И мы кинулись в глубину леса. Несколько шагов, и кучка плотно выросших густых молоденьких ёлок скрыла нас в одно мгновение. Но мы не остановились, а бежали все дальше и дальше. Нам стало очень весело.
Мы выбежали из леса и поторопились к огороду Олеси. И только там смогли перевести дух и оглянуться назад. За нами никто не бежал.
– Какие-то дураки! – громко проговорила подруга.
– Не говори, – подтвердила я. – Детство еще в голове.
– Точно. Больше с ними не пойдем гулять.
Почти весь день мы просидели у Олеси в доме одни, смотрели телевизор и болтали. Ее мама уехала к сестре в гости в соседний поселок, оставив записку.
На следующий день, около десяти часов утра, я пошла за хлебом. О том, к кому приехали мальчишки в гости, я узнала от подруги. И проходя мимо маленького старенького домика, в котором жила бабушка мальчиков, я опустила глаза на дорогу. Но взгляд мой все же скользнул в сторону деревянного забора. В ограде никого не было. Я с облегчением выдохнула и почему-то разочаровалась. Конечно, я хотела увидеть мальчиков. Увидеть их и быстро куда-нибудь скрыться. Мне почему-то захотелось рассмеяться им в лицо громко, с презрением и убежать.
Когда я шла обратно, в ограде по-прежнему никого не было.
«Может быть, они домой уехали? – подумала я. – А может быть, они где-то гуляют? Интересно, где они? – меня мучил вопрос, и я уже не понимала себя. – Мне кажется, что это происходит со мной от тоски и безделья. И если я чем-нибудь займусь, то это пройдет».
И я сегодня решила поработать в огороде.
Как только я сообщила об этом бабушке Шуре, она, обычно говорившая: «Что ты, Олечка, отдыхай, я сама все сделаю. Да и работы там совсем немного», произнесла: «Я не откажусь от помощи. Да и грядки у меня заросли»
Я поела и вышла в огород.
Возле дома стояли три старых ранетки. Дальше расположились грядки с овощами, рядом росла картошка, высокая и тонкая, слегка заросшая осотом. А в основном было все чисто и аккуратно. Бабушка моя – настоящая трудяга. Только грядка с морковкой затянулась мокрецом. Я присела и стала полоть. А мысли мои блуждали по лесу, там, где мы последний раз расстались с мальчишками.
Несмотря на то что детство еще играло в них и многие выходки казались нелепыми да наивными, меня тянуло к ним. Может, действительно, от безделья.
– Вот она где! – услышала я за своей спиной тихий голос.
Я повернула голову и увидела подругу в голубом трикотажном платье. Лицо ее сияло.
– Привет! – отозвалась я, стараясь улыбнуться.
– А мне твоя бабушка сказала, что ты сильно занята. Тебе еще много полоть?
– Я почти закончила.
– Вот здорово! – произнесла Олеся. – Потом погуляем по лесу.
– А что, можно и погулять, – обрадовалась я. – Ты случайно мальчишек не видела?
– Видела, они у тетки своей, которая за нашим огородом живет. Я их увидела, когда горох полола.
Что-то екнуло во мне, точно Олеся говорила о моем парне. Даже холодок по телу пробежал.
«Да какое мне до них дело, – успокоила я себя. – Пусть себе гуляют, где хотят».
А когда я закончила работу, то выходя за ограду, внимательно посмотрела по сторонам. И тут мой взгляд остановился на Андрее, который сидел на скамейке возле забора т. Гути, опустив голову. А рядом стоял Женя и чертил правой ногой по земле, при этом внимательно что-то разглядывая у себя под ногами.
Мы с Олесей решили пройти мимо, не обращая на них внимания.
– Здравствуйте, девушки! – громко произнес Андрей.
– Здрасьте! – ответила я и отвернулась.
Андрей, глядя на нас и понимая, что мы ими больше не интересуемся, решил пойти на уловки: он сделал вид, что что-то поймал и сейчас держал это в ладони.
– Гляди-ка, Жека! Ничего себе… Я и не думал, что поймаю его…. Какой он огромный… Кошмар! Девчонки тоже такого не видели!
Олеся попалась, как и Женя, они подошли близко и стали внимательно смотреть на его кулак. Я же подошла к Олесиным воротам.
– А я вас обманул, у меня ничего нет! – вдруг прыснул смехом Андрей, глядя на меня.
– Дурак! – крикнула на него Олеся и побежала ко мне.
– А что сразу обзываться, – обиделся парнишка. – Я просто хотел с вами пообщаться, прогуляться по лесу.
– Ага, сейчас, нам и без вас хорошо! – крикнула девчонка.
– А вот нам без вас плохо, – проговорил Андрей. – Давайте дружить.
Мальчишки встали и пошли в нашу сторону.
– Ну, давайте прогуляемся и поговорим о чем-нибудь, – умоляюще, глядя на меня, сказал Женя.
– Хорошо, давайте погуляем, – согласилась я, глядя на подружку, у которой было недовольное лицо.
– Иди с ними, если хочешь, а я дома останусь, – в обиде проговорила она тихо.
– Я не пойду без тебя, ты что такое говоришь, – прошептала я.
– Хорошо, пойдем, только недолго, у меня много дел.
Олеся всегда ссылалась на какие-то домашние дела, хотя последнее время только и занималась тем, что мыла пол и посуду. А остальное время гуляла со мной или просиживала возле телевизора.
Брата Саши постоянно не было дома. Родители с утра до вечера на работе. А она покормит кота и собаку, вымоет пол да посуду и свободна.
В ограде залаяла Моська.
– Моська, это мы! – крикнула хозяйка.
– Пойдемте в лес и не будем нервировать Моську, – прошептал Андрей.
И вот мы шли по лесу. Андрей рассказывал о себе и о двоюродном брате Жене. Мы узнали, что живут они в разных городах, но каждое лето проводят вместе. Сюда, к своей бабушке и тетке, приезжали два года назад.
Потом я начала рассказывать о себе и как-то незаметно мы разбрелись по парам: Андрей шел со мной, а Женя догонял Олесю, которая убежала вперед.
Тут Андрей остановился, сорвал гвоздичку и, смущаясь, как джентльмен, поднес ее мне. Я даже вздрогнула. Сердце у меня заколотилось. И теплая волна прокатилась по телу, когда мой спутник взглянул мне в глаза. В сумраке леса его загорелое лицо с ямочками на щеках показалось мне привлекательным и даже красивым. Как же я этого не замечала раньше. Его зеленые глаза смотрели на меня ласково и нежно, точно просили о помощи и о сострадании.
– Спасибо, – растерянно проговорила я и вдохнула аромат цветка. Мне было очень приятно.
Так мы прогуляли около двух часов, я много узнала о незнакомцах, которые еще несколько часов назад не вызывали у меня доверия.
И когда мы прощались возле бабушкиной калитки, мне стало очень грустно, даже не хотелось идти домой.
Но начиналась гроза. Черные тучи заволокли небо. Подул ветер, листва на черемухах во дворе запрыгала. Я, взволнованная, и охваченная каким-то непонятным чувством, и в тоже время счастливая, посидела немного на скамейке во дворе под деревьями и подошла к двери дома. Высокая ранетка, повисшая над крышей веранды, скинула мне под ноги несколько маленьких зеленых плодов. И тут полил сильный дождь.
«Ох, мальчишки, наверно не успели еще добежать до дома! – подумала я. – А как там бабушка Шура, ведь она очень боится грозу и прячется в спальне под подушку? Ее старшую сестру, молодую Дашу, убило молнией на крыльце своего дома. У Даши остался муж и трехлетний сынишка. Это было так давно, а баба Шура по-прежнему вспоминает со слезами на глазах сестру, когда начинается гроза».
Я не ошиблась, баба Шура лежала на кровати в спальне молча, положив на голову подушку и наблюдала за происходящим в маленькую щелочку. А когда за окном озарялось, она вздрагивала и причитала: «О, господи! О, господи!»
И мне бесстрашной, которая относилась к грозе безразлично, на какое-то время тоже становилось жутковато и очень одиноко.
– О, господи, Оля, где тебя носит? Когда начинается гроза, надо бежать домой. Доведешь ты меня до могилы. Что я матери твоей скажу…
– Но ничего же не случилось, – отмахнулась я.
– Вот бедную Дашеньку убило грозой… как это страшно, – сказала баба Шура и приподняла край подушки. – Кажись, поутихло, посветлело за окном.
– Так лет пятьдесят уже прошло или больше, а ты все вспоминаешь и боишься грозу.
– Так она – Дашенька, у меня перед глазами стоит, хоть я ее тогда не видела и не хоронила. Она в Саратовской области жила, мы то уехали в Сибирь с братом и мамой, а она осталась.
– Баб Шур, расскажи что-нибудь о себе.
– А что говорить то?
– В каком году ты родилась? Где?
– Родилась то… 17 мая 1914 году в селе Андреевка Сердобского уезда Саратовской губернии… Тятенька Платон Кузин был беден. Умер он, царствие ему небесное, когда мне было шесть лет. Я это хорошо помню. Лето стояло. Все ушли в поле, а я осталась дома с тятенькой, его недавно
привезли из клиники, ему сделали операцию на аппендикцит. Он лежал на кровати больной и попросил попить. Я принесла ему цельный чайник квасу. Он очень много выпил, ему стало плохо. Открылось кровонтечение, и он умер, прямо на моих глазах. Если б я тогда знала, что пить ему нельзя… – баба Шура смахнула слезу и всхлипнула. – Мама моя Евдокия была батрачкой. Она родила шешнадцать (16) детей, но все умерли, не дожив и до года, акромя Даши, Кирилла и меня. После смерти отца совсем обнищали, голодали. Печку топили кизяками (коровьими лепешками), дров не было. Питались, чем придется. И мама решила продать дом и уехать с нами в Сибирь. Говорили тогда знакомые, что там живется лучше и голода нет. Дом продали и поехали. Даша с нами не поехала, она вышла замуж. Здесь, в Сибири, мы купили маленький домишко и стали жить втроем. Мама моя так и не вышла замуж, она была инвалидкой. Жилось получше, но она очень скучала и хотела вернуться, но так и не получилось, началась война. Вскоре мама умерла… Я вышла замуж в 1944 году за тваво деда Ивана. Он тоже переехал из Липецкой области где-то в 1943 году. Ваня родился в 10 году (1910). До меня он был женат два али три раза. Я у него четвертая жена, кажись. Правда, от первого брака детей у него не было…
– Баба Шура, а наш дед живет в Липецкой области уже больше трех лет?
– Да.
– Он же бросил тебя, – выпалила я.
– Ну что значит, бросил? Ну да, бросил. Он уехал в Липецкую область на родину, там его родственники живут. Его первая жена, она правда умерла. Он туда подался из-за того, что, видите ли, я ему надоела хуже горькой редьки… А я кажный день плакала, все его вспоминала, и сейчас плачу… у меня и зрение стало портиться только из-за него. Мне сделали операцию на глаз, но толку мало – не спасли глаз.
– Да, я знаю. А как ты думаешь, он вернется?
– Он мне не пишет, а пишет дочерям. Он же и вам писал. А мне одно письмо прислал, да так он меня поливал в нем грязью. Письмо читала Гутя, а я все плакала… Что же я ему плохого сделала, ведь много лет мы с ним прожили. Всю жизнь он пил, душу мне мотал. А сейчас говорит, что не пьет и живет хорошо, а меня, змею, видеть не хочет.
– Значит, не вернется, – сказала я.
На улице стало совсем светло, дождь перестал лить.
– Скажи, баб Шур, а твой брат Кирилл давно умер?
– Его на войне убило, двое детей осталось: Тася и Гена. А у Дашеньки сын остался Николай трехлетний, его тетка вырастила.
Когда баба Шура рассказывала мне о своей нелегкой судьбе, я, конечно, ей сочувствовала, но это все было так далеко от меня. Я не могла прочувствовать ее страдания. Хотела, но не смогла. А старушка по-прежнему плакала и вытирала лицо краешком белого платка. Потом она встала и направилась на кухню.
А я подумала: «Как все-таки хорошо, что я не родилась в то тяжелое и голодное время».
На следующий день я уже с утра думала об Андрее, он мне уже казался таким взрослым юношей. Я поняла, что не могу не думать о нем, и мне захотелось с ним еще раз встретиться, только наедине. Мне хотелось с ним прогуляться по лесу. Пусть он мне срывает цветы и рассказывает о себе. А я буду слушать и удивляться.
Но день прошел, и я не увидела ни мальчишек, ни Олесю. Она уехала к тетке в город, так сказала ее бабушка, которую я застала возле ворот, она собиралась уходить. А про мальчишек я ничего не смогла узнать.
Утром, около восьми часов, меня разбудила подружка.
Баба Шура уже успела открыться и суетилась на кухне, громко шаркая ногами и гремя посудой. Я слышала ее сквозь сон. Тут в дверь тихонько постучали. Старушка вздрогнула и спросила:
– Кто там? Входите!
Зашла Олеся.
– Здрасьте! А Оля где? – спросила она.
– Спит, проходи в комнату.
– Хорошо, – она зашла в комнату и, взволнованным торопливым голосом проговорила, – Оля, вставай, ты непременно должна мне помочь. Оля!
– А! Что случилось? – я широко открыла глаза.
– Ты не могла бы со мной съездить в город?
– Зачем?
– В парикмахерскую.
– Зачем?
– Мне мама разрешила прическу сделать.
Я села на кровать и удивленно посмотрела на подругу.
– У тебя такая красивая коса. Ты что?
– Я хочу прическу… я хочу быть красивой. Поедем на полдесятого в город, – заныла она.
– Ладно, поедем.
Малолетка Олеся переживала по поводу своей внешности. Она видела, как мальчики смотрят на меня с обожанием и восторгом, а с ней обращаются, как с ребенком. Между тем, ей хотелось уже повзрослеть и тоже нравиться. Я и не думала, что это для нее так важно.
Сначала и мне казалось, что я не могу иметь успех у сильной половины. Ведь я ни с кем никогда не дружила, хотя мне нравились мальчики. Думала, что я серенькая мышка. Но лишь стоило парням обратить на меня внимание, как самооценка моя поднялась. И я уже гордо смотрела на всех, точно была королевой. Как можно быстро задрать голову и не замечать других. В данном случае свою подругу. Ведь каждая девушка хочет быть в центре внимания. В дальнейшем моя высокая самооценка сыграет со мной злую шутку. Ведь именно зависть и ревность встанет на пути к моему счастью.
Я спала в сорочке, которую мне подарила баба Шура. Гостья посмотрела на меня очень грустно. Потом улыбнулась и отвела взгляд в сторону, когда я соскочила с кровати и поспешила в бабушкину спальню, чтобы одеться.
– А знаешь, я ведь тоже хотела прическу себе сделать! – крикнула я из спальни.
– Зачем, тебе и так хорошо! – в голосе почувствовалась тревога.
– Я сделаю химию на челку. Вернее, можно состричь волосы коротко по кругу и сделать химию.
– И как это будет выглядеть? – насупилась подруга, подумав, что это будет выглядеть красиво.
– Думаю, хорошо. Точно, деньги у меня есть.
Я видела, как остатки настроения у подруги улетучились прочь.
– Баба Шура, а можно мы с Олесей съездим в город. Ей очень нужно.
– Если очень нужно, то ехайте. Только поесть надо. Садитесь поешьте.
– Я не хочу, – выдала подруга.
– А я чай попью.
На остановке мы простояли недолго, минут десять, и ехали минут двадцать.
В парикмахерской народу было немного. Олеся сидела молча и грустила. По ее лицу было видно, что она сильно переживает. Она даже начала подергивать ногой. Честно сказать, я ее в таком упадническом настроении еще не видела. Лицо ее то хмурилось, то становилось каким-то восковым и бледным.
Я посматривала на нее и старалась представить новую прическу. Но спросить не решалась.
Как только подруга зашла в зал, оттуда послышались какие-то возмущения. Я подошла поближе и прислушалась.
– Как хочешь, но стричь я тебя не буду! – сопротивлялась парикмахерша. – А завтра приедет твоя мать и мне голову оторвет. Вот если бы ты с ней приехала, то другое дело.
– Она мне разрешила, – застонала девчонка.
– Я не верю… Такую косу отрезать, это просто ужас!
– Я же вам за это деньги заплачу. Не просто так.
– Да ты не понимаешь своей красоты! – продолжала женщина. – Отрезать недолго. А вот вырастить заново – очень проблемно.
– Я хочу короткую стрижку.
– Не буду стричь, приходи с матерью завтра.
– Она на работе. А со мной ведь сестра приехала, – сходу придумала Олеся. – Она подтвердит мамины слова.
– Где сестра?
– Там, в коридоре.
Я поспешила сесть на место. Из кабинета вышла стройная женщина с красивой короткой стрижкой и обратилась ко мне:
– Вы сестра этой девочки?
Олеся сделала мне знаки глазами и скривила лицо.
– Да, а что?
– Ей мама разрешила стричься?
– Конечно, мы бы сюда не пришли.
– А волосы продадите?
Подруга отрицательно помотала головой.
– Нет, – ответила я.
– Ладно, как хотите. Ну что, будем стричь, если сестра не против.
Когда подруга вышла из зала через несколько минут, я чуть не лишилась чувств. На ней была мальчиковая стрижка. Какое-то время я даже не могла оторвать от нее глаз. Ее волосы, слегка волнистые, даже потемнели. И сама Олеся стала серьезнее и намного старше своих лет. Точно эта женщина из салона красоты сунула мою подругу в капсулу времени и добавила ей года три- четыре. Мне даже показалось, что волнения женщины были не напрасны, она превратила это милое создание во взрослую девушку.
– Ого! Ничего себе! – удивилась я.
– Нравится?
– Хм!
– Так нравится или нет? – гордо приподняв голову, спросила Олеся.
– Красиво! – неуверенно произнесла я. – Очень красиво!
– Мне тоже понравилось.
Если честно, то Олесе коса шла больше, нежели такая короткая стрижка. Она сделала девушку угловатее и строже, менее женственной, как мне показалось. Кажется, голос у нее стал грубее.
– А коса твоя где?
– В сумке, здесь.
– А мама то знает, что ты так коротко пострижешься?
– Нет, я ей сказала, что немножко подравняю волосы.
– И что теперь будет!? – вспыхнула я.
– Поворчит да перестанет, – спокойно ответила подруга. – Мальчишки зато удивятся.
– Это точно. А ты спросила, здесь химию можно сделать?
– Нет, они химии не делают, – соврала Олеся.
Я бы все равно не стала здесь делать, так как нам надо было успеть на автобус.
В автобусе я все посматривала на подружку. Она даже вести себя стала по-другому: задрала подбородок, распустила алые губки и сдержанно посматривала по сторонам. Мне показалось, что ее голубые глаза стали еще ярче. Теперь я привыкала к ее новому облику и к ее новым манерам.
«Но все равно, ей идут длинные волосы, – сделала я вывод, – можно было остричь просто покороче».
Когда мы вышли из автобуса, я сказала Олесе, что мне нужно навестить мамину знакомую, которая живет недалеко, и чтобы она, Олеся, шла домой. Она согласилась и поспешила вперед.
А я подождала, пока она скроется за поворотом и побежала в местную парикмахерскую.
В двухэтажное здание я зашла решительно. Главное показать, что я взрослая девушка и мечтаю сделать прическу.
Конечно, это место мне не показалось таким порядочным, как в городе. В коридоре было грязно. Горела тусклая лампочка. Стены, выкрашенные в синий цвет, выглядели убого. Какие-то облезлые полированные шкафы загромождали помещение. Деревянные ящики из-под овощей стояли тут же в углу. Три двери были закрыты. Мне показалось, что я попала не туда. И нигде не было вывески: «Парикмахерская». Я уже хотела повернуть назад, как услышала за спиной женский голос:
– Девушка, ты что-то хотела?
– Да, а где тут парикмахерская?
– Здесь. Ты хотела подстричься?
– Сделать химию.
Женщина, средних лет, очень полная, неопрятная, в выцветшем синем халате посмотрела на меня оценивающе и с удивлением. На голове у нее была косынка, из-под которой торчали рыжие кудряшки.
– Проходи сюда, – сказала она совершенно спокойно, точно это и ожидала от меня услышать.
Я зашла в такое же грязное помещение с зеркалом, на котором имелись закопченные трещины, точно зеркалу было сто лет. Рядом стоял деревянный стул. Тут же в углу имелись два электросушителя для волос. Возле плинтусов и кое-где на полу валялись волосы и клочки пыли. Двойные окна с решетками закоптились изнутри. Недалеко стояла эмалированная раковина с ржавыми потеками.
– Садись на стул.
Я брезгливо уселась, озираясь вокруг.
– Химию на все волосы? – спросила женщина.
– На челку, немножко сзади и по бокам, – невнятно объяснила я. – Волосы можно немного обстричь по кругу, совсем немножко. Только подлиннее.
– Понятно, – произнесла грубо женщина.
– А сколько это будет стоить?
– Недорого…
Цена мне понравилась, и я стала ждать, пока женщина что-то доставала на пыльной полке. Какие-то бутылочки, мелкие бигуди…
Потом она распустила мои волосы, состригла несколько локонов и приступила к самому главному – химической завивке. Пока она работала со мной, подошли еще три женщины: две завиваться, а одна стричься. Они уселись напротив нас на стулья с электросушилками и стали внимательно смотреть. Я даже почувствовала дискомфорт, точно со мной производили что-то скверное и недозволенное моему возрасту. Но никто из них даже не спросил, сколько мне лет. Да, я и выглядела на шестнадцать. Главное, быть в этом уверенной. Может быть, мастер тоже подумала, что мне шестнадцать лет. Или ей все равно, только бы платили деньги. От этих мыслей мне стало спокойней.
Следующие несколько минут я сидела в сторонке, тоже наблюдая за происходящим.
А когда мое время подошло, хозяйка сняла с моей головы бигуди и позвала к раковине.
Намылила мне голову шампунем и потянула под теплую струю воды. Вонючая гадость полилась с меня, даже запершило в горле и заслезились глаза. Я ойкала, а женщина меня успокаивала:
– Сейчас, моя хорошая, еще немножко.
– Как воняет эта химия.
– Да уж, это точно не ландыши. А теперь – на полотенце, вытрись и садись под сушилку.
Я засунула голову под электросушилку, похожую на купол, и почувствовала теплый ветерок. Стало приятно и даже захотелось спать. Только теперь я подумала об Андрее, который, возможно, удивится и обрадуется моему новому виду. А я вся такая красивая буду сиять от восторга.
Но когда я вылезла из-под купола и увидела себя в зеркале, настроение мое испортилось в доли секунды. На меня смотрел барашек.
«Нет, только не это, – подумала я. – Это не я, это словно другой человек».
Даже лицо у меня стало каким-то смешным.
– Что нравится? – спросила мастер.
Все сидевшие улыбнулись.
– Да, уж! – только и сказала я.
– Что не нравится? Через неделю, после мытья, такой курчавости не будет, она немного сойдет. И будет очень красиво.
– Наверно, – растерянно проговорила я.
Расплатилась с мастером и вышла на улицу.
Сейчас главное – не попадаться никому на глаза.
Единственный человек, который меня увидел – это бабушка Олеси. Я проходила мимо ее дома, а она стояла возле ворот. Когда она меня увидела, то ее глаза сделались очень большими. Я кивнула ей головой и поторопилась, понимая, что теперь все узнают о моей прическе, так как эта старуха была местной сплетницей. И все про всех знала. Любила сообщать первые новости. Но баба Шура редко с ней общалась, старалась обойти ее стороной.
На скамейке тети Гути сидела Олеся и плакала. Когда она увидела меня, ее лицо окаменело и глаза стали большими.
– Только не говори, что я похожа на барана, нет, на овцу!
– Ты что, химию сделала? – проговорила подруга сквозь слезы.
– Да, сделала на свою голову. А ты че плачешь?
– Меня мамка из дома выгнала… Она меня моей косой отлупила…
– Конечно, ведь ты не спрашивала у нее разрешение на стрижку.
– А зачем, это мои волосы, что хочу то и делаю, – захныкала Олеся.
– Да ладно, не плачь, все наладится.
– А ты про химию спрашивала у бабы Шуры?
– Нет.
– Что теперь будет?
– Ничего не будет. Это мои волосы, – повторила я слова подруги.
– Конечно, – уже улыбнулась Олеся.
– Пойдем к нам, чай попьем… Ты давно здесь сидишь?
– Давно, тебя жду.
К моему счастью, бабушки не было дома. Я сняла ключ с гвоздика, прибитого с другой стороны дома, и открыла дверь.
Олеся погостила около часа и ушла домой.
Бабушке Шуре не понравилась моя химическая завивка. Я давно не видела ее такой злой. Она кричала, что моя мама ее, бабушку, отругает из-за недогляда за мной. Потом ее понесло совсем в другую сторону: я, оказывается, заболталась с мальчиками, особенно с этим Андрюшей. И что ей об этом рассказала бабка Олеси.
Я даже заплакала и, подойдя к умывальнику, стала мочить волосы. Потом собрала тугой хвостик повыше, так что часть химической завивки попала под резинку.
– Да ты что такое говоришь, ты с ума сошла! – крикнула я на бабушку. – Я не шалаболка, я порядочная.
– Ты встречаешься с этим Андреем! – крикнула бабушка. – Да, о тебе плохо сама Олеська говорит, она все и рассказала своей бабке.
– Она рассказала!? – крикнула я. – Да, Олеся с нами гуляла.
– Вот, вот, вы туда еще ее втягиваете!
– Куда втягиваем?! Ты говоришь ерунду!
– А вот пришел бы этот Андрей к нам, и посидели бы вы на скамейке. Нет, надо по лесу шастать.
Я больше не желала слушать глупости и вышла на улицу. Баба Шура поспешила за мной.
– Чем болтаться, лучше воды принеси!
Мне совсем стало грустно, я забежала в дом, схватила ведро и поспешила к колонке, расположенной возле дороги через два дома. Вся улица по-прежнему брала воду оттуда, никто не подумывал провести здесь центральный водопровод. Мне приходилось частенько носить воду.
К моему приходу бабушка уже сидела молча в зале и вязала носок.
Я снова вышла на улицу и пошла к бабушке Марусе, у которой не была два дня.
Баб Маруся сидела на стуле, стоящем на крылечке, и смотрела по сторонам. Она очень редко выходила из своей ограды. Выглядела она такой же крепкой, но не толстой. За это время она совсем не изменилась. В доме у нее по-прежнему было не крашено, не белено, всюду пыль и грязь.
– Привет, баб Марусь!
– А, Ольга! Заходи!
– Как здоровье?
– Вот сижу, жду, Иван должен прийти, надо воды натаскать.
– Так давай я тебе принесу.
– Нет, Иван принесет! – всполошилась старушка.
– Ну, хорошо, – успокоилась я. Мне и самой ничего не хотелось делать.
– А отец приедет меня навестить?
– Обещал. Он в отпуск пойдет в августе.
День клонился к вечеру, становилось прохладно. Бабушка не заметила мою завивку, хоть со зрением у нее было лучше, чем у бабы Шуры.
Я посматривала на забор Олеси. Вся злость моя улетучилась. Но мне хотелось спросить, зачем она рассказывает своей бабке о нас, обо мне. Ведь она всегда гуляла с нами, а придумала бог знает что. Только сейчас я сделала окончательный вывод, что это может быть от ревности, и прическу она сделала, чтобы выглядеть красивее и взрослее. Ведь это ясно, как божий день.
Вскоре пришел дядя Ваня. Он поздоровался со мной и прошел в дом. Баба Маруся медленно встала и последовала за ним, не обращая на меня внимания.
Мне ничего не оставалось, как уйти.
На следующий день, ближе к обеду, когда я сидела и ела суп, с улицы зашла баба Шура и сказала, что меня зовет какой-то парнишка, похоже Андрей. Я очень удивились, так как мне не верилось, что он мог вот так просто прийти к нам. Ведь он даже не знает мою бабушку.
Я бросила есть и кинулась к трюмо в спальне, чтобы хорошо собрать свои волосы и не выглядеть курчаво.
Сердце мое замерло, когда за калиткой я увидела Андрея. Он улыбался и казался таким взрослым да очень красивым. У него была обаятельная улыбка и слегка припухшие алые губы, которые долго потом я вспоминала. И мне захотелось услышать красивый голос моего нового друга.
Андрей слегка удивился моей курчавой челке, кстати, ему она понравилась.
Он предложил прогуляться по лесу.
Баба Шура стояла в кустах малины, делая вид, что рвет сорняки, а сама внимательно наблюдала за нами. Мне стало неловко. Оставаться здесь не хотелось и идти в лес после вчерашнего скандала тоже не резон. Да и меня не отпустят. Но все же я решила попытать счастье.
– Подожди минутку, я отпрошусь, – сказала я.
– Хорошо.
Я только подошла к бабушке, она мне сразу строго выдала:
– Оля, никуда не уходи.
– А можно мы на полянке посидим?
– А что я матери твоей скажу, когда она спросит?
– А ты ничего ей не говори. Да мы на полянке посидим и все.
– Только в лес не уходите. Смотри, Оля, в оба, они, эти молодые очень хитрые, у них только одно на уме… Смотри, – читала тихонько наставления бабушка.
– Ладно, я поняла.
Недалеко от дома имелась хорошая полянка, с двух сторон окруженная высокими соснами. Мы присели на спиленный кусок сосны, оставленный здесь специально для отдыха, и какое-то время молчали. Андрей нежно смотрел на меня. Я изредка поглядывала на него и в кусты малины, в которых по-прежнему скрывалась бабушка.
– Мы ведь с Олесей вчера были в городе, она подстриглась очень коротко. Может быть, мне тоже подстричься?
– Ты будешь красивая с любой прической, – проговорил мой друг и опустил взгляд.
По моему телу растеклась нежная волна счастья.
Тут я увидела, как баба Шура зашла в дом.
– Давай прогуляемся по лесу, – спешно проговорила я, озираясь по сторонам и посматривая в ограду тети Гути. Там было тоже чисто.
– Хорошо.
Мы двинулись в лес по тропинке. Андрей вел себя как настоящий джентльмен, и ничего дурного у него и в мыслях не было. Он даже меня, как мне показалось, стеснялся. Я чувствовала его скованность и волнение. За всю прогулку он ни разу не прикоснулся ко мне, хотя очень страстно и внимательно смотрел на меня. А я на него. Он почти молчал, но даже это молчание мне нравилось, в нем была какая-то таинственная страсть.
«И почему я его сразу не заметила… Ведь он показался мне сперва даже страшным, а теперь… Неужели я влюбилась в него?» – думала я.
После прогулки Андрей проводил меня до дома. Мы долго стояли возле ворот молча и смотрели друг на друга.
– Я скоро уезжаю, через денька два или три, – вдруг сказал он.
У меня даже дух перехватило.
– Как уезжаешь?
– Скоро отец за мной приедет, и мы поедем домой.
– Мы будем переписываться?
– Конечно будем, я тебе дам свой адрес, а ты мне свой. Я буду тебе писать. А теперь мне нужно идти.
Мой друг посмотрел на меня очень грустно, мне даже показалось, что он вот-вот заплачет. Он слегка улыбнулся и снова сделал серьезное лицо.
– Пока, – сказал он и пошел.
И мне стало очень грустно, точно я потеряла родного и близкого человека.
Бабушка, видимо, не заметила моего отсутствия, так как ничего мне не сказала. Она вязала носок в зале. Рядом лежала та же трехцветная кошка с белой грудкой. Кошка от рождения была глухая, но мышей ловила справно. Видимо, у нее было хорошее чутье на них.
Я налила себе чай и села за стол-буфет.
В дверь постучали.
– Войдите! – громко отреагировала я.
Зашла Олеся. Я сразу вспомнила про наш скандал с бабушкой, виновницей которого была, несомненно, моя подруга. Ведь именно она наплела бог знает что своей бабке.
– Привет! Что делаешь?
– Ем.
– Оля, кто там? – спросила бабушка.
– Олеся пришла, – меня кинуло в жар от злости. Мне хотелось наговорить кучу гадостей, но я сдержалась, так как не хотела, чтобы слышала бабушка.
«Ладно, я с тобой потом поговорю, наедине, и все выскажу».
– Садись. Будешь суп или чай? – спросила я как можно вежливее.
– Нет, я только что поела, – гостья села рядом на табурет.
– А как там твоя мама, не ругается на тебя?
– Да нет. Правда она сегодня на брата кричала, он совсем ничего не хочет по дому делать. С дружками заболтался. В лагере часто пропадает. А Андрей от вас шел? – спросила она грустно.
– Да.
– А Женю ты не видела?
– Нет.
Подруга загрустила.
– Да, кстати, что-то лагерных ребят не видно, – решила я повернуть разговор в другое русло.
– А заезд в начале июня был. Просто они по другой дороге ходят, не мимо нас.
– Может быть прогуляемся до лагеря «Светлый ключ», – вежливо предложила я очень тихо, чтобы не слышала бабушка.
– Да, можно. А когда?
– Сегодня, в часов восемь вечера.
– Тогда я пойду пол помою и дома уберусь, – заторопилась подруга.
– И маме скажи, что у меня будешь в гостях. А я бабе Шуре, что у тебя.
– Я с собой магнитофон возьму.
– Здорово!
Около семи вечера ко мне пришла Олеся и принесла старенький кассетный магнитофон. На подруге был светло-зеленый спортивный костюм и черные кроссовки. Я тоже оделась по- спортивному и подошла к бабушке, которая перебирала белье в своем сундуке, в спальне.
– Баба Шура, а можно я к Олесе пойду?
– Сходи ненадолго.
Олеся стояла на кухне.
– Отпустила, – тихонько сказала я. – Давай пройдем через наш огород, а то тетя Гутя нас увидит.
Мы так и сделали.
Пионерский лагерь «Светлый ключ» находился в двух километрах от дома, нужно было приподняться в горку, немного пройти по лесу. Уже несколько дней по вечерам оттуда слышалась приглушенная музыка. Лагерные ребята были разных возрастов, начиная с четвертых классов и заканчивая десятыми. Местных отдыхающих почти не было, все приезжие из разных городов и поселков. Частенько по вечерам устраивались дискотеки, и ребята, жившие неподалеку, старались пробраться в лагерь. Хотя это удавалось не всем – на воротах стояли дежурные и не пускали посторонних. Однако местные уже знали все лазейки через металлический забор. Но и там иногда прохаживались дежурные.
Мы подошли к лагерю.
– Сейчас попробуем залезть через черный ход, мы в прошлом году там проходили, – сказала Олеся.
– А может быть попытаемся зайти с главного входа? – спросила я у подруги, у которой брат частенько сюда захаживал с друзьями.
– Нет, нас не пустят. Пойдем через черный ход.
– А далеко?
– Нет.
Пролезая через кусты и ломая ветки, мы уже подумывали вернуться назад. Уж какими-то дебрями показался нам этот путь к веселью. Лучше бы мы посидели на скамейке возле дома и поболтали, чем путаться в кустах вербы, дикой малины и колючем шиповнике. Дальше пошла крапива.
– Да неужели здесь никто еще не ходил? – возмутилась я.
– Нам надо было пройти другой стороной.
– А ты что сразу не могла сказать, что здесь не пройти. Вечно ты так!.. – зарычала я на подругу.
– Да я здесь была один раз, и крапивы не было.
– Ай, боже мой, какая жгучая! Может, вернемся!? И вообще, я хотела тебе кое-что высказать, – окончательно разозлилась я.
– Что ты хотела высказать? – насторожилась подруга
– Ты зачем своей бабке наговорила про меня всякую гадость. Она все рассказала бабе Шуре, а та на меня накинулась.
– Я рассказала? – очень удивилась Олеся и сделалась такой милой и невинной. – Я просто сказала, что ты дружишь с Андреем и все.
На самом деле я уже передумала обсуждать с подругой эту тему, тем более в таком тоне, но эта крапива меня вывела из себя, и вот пожалуйста…
– Ты сказала своей бабке, что я шалава и гулящая. Что скажешь – не так?!
– Ты что, я такое не говорила! – заныла подруга.
– Ай, эта крапива, хорошо хоть костюм надела… Хотя она даже через костюм чувствуется. И долго еще идти?
Но Олеся молчала. Она обиделась на меня.
Мы кое-как выбрались из крапивы и подошли к самому забору из металлических прутьев.
– И что теперь? – спросила я.
– Не знаю, – обиженно проговорила Олеся. – Запомни, я ничего такого не говорила.
– Хорошо, – сжалилась я. – Ты не говорила, может, эта твоя бабка придумала или моя. Пойдем, не обижайся на меня.
– Да ладно!
Мы шли и нигде не видели даже намека на лазейку. И уже незаметно подобрались к главным воротам. Там стояло два дежурных. Один сидел в маленькой будке, другой стоял на улице.
– И что будем делать? – спросила я.
– Попробуем зайти в ворота.
– Давай попробуем.
Парнишка лет пятнадцати сразу направился к нам, а другой по-прежнему сидел в будке.
– Вы куда? – спросил строго парень.
– Мы на дискотеку! – выдала Олеся уверенно.
– Проходите, – сказал парень. – Только до одиннадцати часов. Потом мы всех посторонних просим покинуть лагерь.
– Ясно, – ответила Олеся.
Я даже поперхнулась собственными слюнями. Стоило ли лезть по кустам в мокром месте и пролазить крапиву, когда можно просто зайти с главного входа. Я с укором посмотрела на обманщицу.
– Я то откуда знала, они никогда раньше не пускали, – стала она оправдываться.
– А может быть, мы им понравились. Или они пускают не всех. Короче, неясно.
Но следом за нами шло несколько местных парней, и их тоже пропустили. Мне стало очень интересно, и я спросила у парней:
– Скажите, а что сегодня за день, что всех пускают?
– Сегодня день открытых дверей, – засмеялся парень, и трое его подхватили. – Просто сегодня открытие нового сезона: будет концерт и танцы. А потом только по пропускам. У вас есть пропуск или волчий билет? – И парень снова засмеялся.
– Идиот! – прошептала подруга.
А я злобно посмотрела на парня, на что он опять прыснул смехом.
– Что-то мне здесь не нравится, – выдавила я.
– Давай концерт посмотрим и пойдем домой.
– И зачем мы только магнитофон взяли. Ты бы хоть в сумку его положила, а то целую дорогу на руках тащила.
– А в сумке – не на руках, – возмутилась Олеся.
– Не поняла?
– Да ничего, – отмахнулась она. – Обратно пойдем и послушаем.
Концерт уже шел. Сцена располагалась на улице, под крышей, и имела заднюю стену да две боковых стены с маленькими комнатками. Это сооружение было довольно старое, в некоторых местах прогнившее и много раз крашенное. Почерневший же пол сцены никогда не красили, некоторые доски на нем заменили на новые недавно, так как они были белее остальных. На сцене валялись сосновые иголки, так как лагерь находился в сосновом бору. Дышалось легко и свободно. Напротив сцены стояли лавочки в несколько рядов. Они уже были все заполнены зрителями.
Мы остановились с краю и внимательно обвели зрителей взглядом. На нас тоже посмотрели с любопытством. А на сцене шло представление: пел хор девочек старшеклассниц. Они были в русских народных костюмах. Пели они неплохо, но мне было неинтересно их слушать.
И Олесе, видимо, тоже, она то и дело поглядывала на сидевших, точно кого-то искала.
Мне по-прежнему хотелось вернуться домой. И я обратилась к подруге:
– Что-то мне здесь совершенно неинтересно.
– Давай еще побудем немножко.
– Кого ты все ищешь взглядом? – прошептала я.
– Да так, знакомых.
– А кого? Мы же не будем здесь весь концерт стоять.
– Да, щас. Подожди меня здесь, я приду. На магнитофон. – Олеся кому-то улыбнулась из присутствующих, стоящих на другой стороне и удалилась.
Девушки допели и покинули сцену под бурные аплодисменты. Нарядная и симпатичная молодая женщина объявила следующих участников. Два высоких парня вышли на сцену с гармошками, сели на стулья и заиграли. Но микрофон начал часто отключаться и греметь, и поэтому слышимость была неважной. Но парни не обращали на это внимания и продолжали играть веселую музыку. Среди зрителей начались возмущения, некоторые вставали и уходили, видимо, потерявшие интерес к концерту. Я села на свободное место с краю, положила на коленки магнитофон и стала искать глазами подругу. Но ее нигде не было.
«Еще этого мне не хватало».
Рядом со мной встал парень лет двадцати и стал проявлять ко мне интерес. Он поглядывал то на меня, то на сцену. А я косилась на него и только думала об одном: скорее бы пришла Олеся, и мы бы покинули это неспокойное и неинтересное место.
Уже закончили играть гармонисты, вышли клоуны и стали смешить народ. Но мне было совершенно не до смеха. Парень продолжал на меня поглядывать. Он был высок, худощав, с большими глазами и с выпирающими скулами. И кроме того, он был пьян.
Я встала и пошла в ту сторону, куда ушла Олеся. Парень пошел за мной.
– Девушка, а можно с вами познакомиться! – развязно произнес парень неприятным голосом. А я вспомнила красивый тембр Андрея, и мне стало тоскливо.
Я очень быстро направилась в сторону выхода, оборачиваясь по сторонам. И буквально налетела на юношу в синем костюме. Каково было мое удивление, когда я узнала в нем родственника Андрея, двадцатипятилетнего Василия.
– Ой, вы отдавили мне ногу! – взвыл юноша.
– Ой, извините! – сочувствующе произнесла я.
– И здрасьте! Вот не ожидал такой встрече!
– Здрасьте! – растерялась я.
Парень, преследовавший меня, пошел в другую сторону. Я с облегчением выдохнула.
Василий хотел что-то спросить, но я заторопилась к выходу. Мне не хотелось с ним общаться. Я подумала, что если он расскажет Андрею, то плохая репутация мне обеспечена.
«Пусть только вернется Олеся, уж я ее отругаю. – Я и не думала, что моя давняя подруга решила таким способом мне отомстить за мою дерзость. И вообще, последнее время она стала какая-то странная: смотрит на меня с обидой, косо, сделала прическу, наговорила про меня ерунды своей бабке. А может, она влюбилась в кого-то из мальчиков. Может, в Женю? А может, в Андрея? Да нет, она еще ребенок».
Я решила вспомнить себя в 12 лет. Какой я была и о чем думала. И влюблялась ли я в 12 лет?
Точно, влюблялась в четырнадцатилетнего Антона, который учился с моей сестрой Варей. Варя дружила с ним. Он частенько приходил к нам в гости, и они с сестрой отправлялись на прогулку. Я следовала за ними тайком, прячась, где придется, чтобы они меня только не заметили. Стояла осень. Снега еще не было, но холодная, сырая погода портила настроение. Особенно мне, прыгающей по лужам и по грязным дорогам. А молодые просто гуляли и болтали. Частенько я слышала Варин смех и завидовала, что весело сейчас не мне, а ей, влюбленной и счастливой. Но
тогда мне совсем не нравился Антон. Просто мне тоже хотелось подружить и узнать каково это – встречаться с мальчиком.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/olga-aleksandrovna-pomytkina/po-sekretu-vsemu-svetu-70096399/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.