Главная страница | Научная фантастика | Кошмарный робот

Кошмарный робот
Фрэнк Орндорф

Леандер С. Кейсер

Майлз Джон Брейер

Эдмонд Гамильтон

Эдвард Сирс

Флетчер Прэтт

Мельбурн Хафф

Чарльз Клуки

Джек Барнетт

Роберт Барр

Чарльз Вулф

Уоррен Эрл

Джо Симмонс

Артур Бенджамин Рив

Денис Геннадьевич Балонов


Фантастика эпохи радия
Сборник рассказов, объединивших в себе два интереснейших литературных жанра: детектив и научную фантастику! Захватывающие детективные истории, научный подход к их раскрытию, невероятные криминальные личности – все это привлечет внимание широкого круга читателей! А фамилии именитых писателей-фантастов, таких как: Эдмонд Гамильтон, Флетчер Прэтт, Майлз Джон Брейер, Чарльз Вулф, Чарльз Клуки и многих других, станут гарантией интересного чтива!





Роберт Барр, Леандер С. Кейсер, Уоррен Эрл, Артур Бенджамин Рив, Чарльз Вулф, Фрэнк Орндорф, Майлз Джон Брейер, Эдвард Сирс, Чарльз Клуки, Флетчер Прэтт, Джо Симмонс, Джек Барнетт, Мельбурн Хафф, Эдмонд Гамильтон

Кошмарный робот





Игра в шахматы



Роберт Барр

Ниже следует сокращенный перевод письма, которое Анри Друмон написал в Букре за два дня до своей смерти своему дяде, графу Феррану, в Париж. В нем объясняются события, которые привели к ситуации, о которой пойдет речь далее:

"Мой дорогой дядя,

Из моих прежних писем Вы, наверное, поняли, что, когда продвигаешься к востоку от Будапешта, коррупция среди чиновников достигает таких масштабов, что на Западе в это трудно поверить. Бог свидетель, в Париже тоже все достаточно плохо, но парижская официальная жизнь сравнительно чиста, если сравнивать ее с Букрой. Еще до отъезда из Франции я прекрасно понимал, что для получения концессии на электроснабжение Букры придется тайно потратить немалые деньги, но я не был готов к тем поборам, которые с меня взимались на практике. Надо признать, что чиновники достаточно алчны, но, купившись, они так и остаются купленными, по крайней мере, таков был мой опыт общения с ними.

Есть, однако, целая орава прихлебателей, которые, похоже, еще более ненасытны, чем руководство города, и худший из них – некто Швиков, редактор ведущей здешней газеты " Букрская газета", которая представляет собой просто ежедневный газетный листок шантажа. Он обладает всеми необходимыми качествами для редактора восточноевропейской газеты, которые можно свести к тому, что он до беспредела владеет рапирой и метко стреляет из пистолета. Он неоднократно заявлял, что его гнусная газета может разрушить нашу схему, и я считаю, что в его утверждении есть доля истины Как бы то ни было, я в разное время выплачивал ему крупные суммы денег, но каждая выплата казалась лишь предвестником более гнусного требования. В конце концов я был вынужден отказаться от дальнейших взносов на его банковский счет, и молодой человек улыбнулся, сказав, что надеется, что мое решение не окончательное, так как, если бы оно было окончательным, я бы об этом пожалел. Хотя Швиков этого не знал, но в тот момент я уже подписал и оформил концессию, документ о которой я отправил Вам вчера утром. Я ожидал, что Швиков, узнав об этом, очень рассердится, но этого не случилось.

Он встретил меня вчера вечером в курительной комнате Императорского клуба, пожал руку с видимым радушием, посмеялся над своей оплошностью и заверил меня, что я один из самых проницательных бизнесменов, которых он когда-либо встречал. Я был рад такому отношению, и вечером, когда он предложил мне сыграть с ним партию в шахматы, я принял его приглашение, решив, что для нашей Компании будет лучше, если он станет другом, раз уж он так настроен.

Мы не успели далеко продвинуться в игре, как он вдруг обвинил меня в том, что я сделал ход, на который не имел права. Я попытался объясниться, но он вскочил в притворной ярости и выплеснул мне в лицо бокал вина. В комнате было много офицеров и джентльменов. Я знаю, что вы можете счесть меня глупцом, пославшим своих секундантов к такому человеку, как Швиков, который является известным шантажистом, но, тем не менее, он из хорошей семьи, и я, служивший во французской армии и принадлежащий к вашей крови, не мог спокойно стерпеть такого оскорбления.

Если то, что я слышал о его мастерстве фехтовальщика, правда, то я вступаю в поединок, прекрасно понимая, что уступаю ему в мастерстве, так как боюсь, что в последнее время в своем стремлении к научным знаниям я пренебрег тренировкой правой руки. Каким бы ни был результат, мне приятно сознавать, что поставленная передо мной задача выполнена. Теперь наша компания имеет право открыть свой завод и проложить провода в Букре, а здешние жители испытывают такой восточный восторг от всего блестящего и сверкающего, что я уверен: наш проект будет иметь финансовый успех.

Мы со Швиковым встретимся примерно в то время, когда Вы получите это письмо, или, может быть, немного раньше, так как мы сражаемся на рассвете на рапирах в большом зале здешней Школы фехтования на оружии.

Примите, мой дорогой дядя, уверения в моем самом искреннем уважении.

-Ваш недостойный племянник,

Хенки."

Рука старика дрогнула, когда он положил письмо, прочитав его, и взглянул на часы. Было утро дуэли, а в Букре рассвет наступал раньше, чем в Париже.

Граф Ферран принадлежал к старинной французской семье, обедневшей в результате революции (Французская революция 1789-1799гг). С тех пор семья Ферранов жила достаточно бедно, пока граф в молодости не обратил свое внимание на науку, и теперь, в старости, он, как считалось, обладал баснословным богатством и был известен как глава одной из крупнейших в окрестностях Парижа компаний по производству электричества.

Никто на заводе не знал, что молодой человек Анри Друмон, получивший работу на мануфактуре после службы в армии, был племянником старого графа, так как глава компании считал, что молодой человек лучше разберется в деле, если ему придется пройти через все трудности и изучить свое ремесло снизу доверху.

Взгляд на часы подсказал старому графу, что дуэль, каков бы ни был ее результат, состоялась. Поэтому ничего не оставалось делать, как ждать вестей. Их принес управляющий заводами.

– С прискорбием сообщаю вам, сударь, – сказал он, – что молодой человек, Анри Друмон, которого мы послали в Букру, был убит сегодня утром на дуэли. Его помощник телеграфирует, чтобы получить инструкции. У молодого человека здесь нет родственников, насколько мне известно, поэтому я полагаю, что его следует похоронить там, где он умер.

Управляющий не подозревал, что рассказывает своему шефу о смерти наследника.

– Тело должно быть доставлено во Францию, – спокойно сказал граф.

И это было сделано. Позже, когда встал вопрос о том, что делать с концессией, полученной от Букры, граф удивил директоров, объявив, что, поскольку концессия была важной, он сам отправится в Букру и останется там до тех пор, пока не будет построена электростанция, которую уже переправили, и не найдется подходящий местный управляющий,

Граф отправился из Парижа на Восточном экспрессе и, прибыв в Букру, с удивительной для его лет энергией принялся за завершение работ, которые должны были обеспечить город электричеством.

Граф Ферран отказывал в приеме всем приходящим, пока электрическая станция не была введена в эксплуатацию, а интерьер купленного им здания не был завершен к его удовлетворению. Тогда практически первым в его личный кабинет был допущен Швиков, редактор "Букрахской газеты". Он прислал свою визитку с просьбой, написанной на неплохом французском языке, предоставить информацию об электроустановке, которая, по его словам, будет интересна читателям "Газеты".

Таким образом, Швиков был допущен к графу Феррану, племянника которого он убил, но журналист, конечно, ничего не знал об их отношениях и подумал, что, возможно, оказал любезному пожилому господину услугу, устранив с пути его продвижения молодого человека, занимавшего должность, которую сейчас занимает этот седовласый ветеран.

Старый дворянин принял своего посетителя со всей учтивостью, и шантажист, глядя на его суровое, непроницаемое лицо, изборожденное жизненным опытом, подумал, что в данном случае, пожалуй, ему придется труднее, чем в случае со свободолюбивым молодым парнем, которого он так учтиво вычеркнул из жизни, строго придерживаясь правил игры, а сам, оправданный законом своей страны и обычаями своего города, невредимым вышел на свою обычную жизненную дорогу, чтобы беспрепятственно орудовать рапирой со следующим обидчиком. Граф Ферран вежливо сказал, что готов предоставить всю имеющуюся у него информацию для публикации. Молодой человек улыбнулся и слегка пожал плечами.

– По правде говоря, сэр, сразу и откровенно, я пришел не столько для того, чтобы расспросить вас о вашем бизнесе, сколько для того, чтобы договориться о прессе, с которой я имею честь быть связанным. Вы, наверное, понимаете, сэр, что успех вашей компании во многом будет зависеть от отношения к вам прессы. Я подумал, что, возможно, вы сможете предложить метод, с помощью которого все трудности будут сглажены; метод, который приведет к нашей взаимной выгоде.

– Не стану притворяться, что я вас неправильно понял, – ответил граф, – но меня уверили, что крупные суммы уже выплачены и что трудности, как вы их называете, уже устранены.

– Что касается меня, – ответил шантажист, – то выплаченные мне суммы были сравнительно незначительны, и я надеялся, что, когда компания начнет активно работать, как это происходит благодаря вашей энергии, она будет обходиться со мной более либерально.

Граф молча просмотрел несколько бумаг, которые он достал из ящика, затем сделал несколько пометок в лежащем перед ним блокноте. Наконец он заговорил.

– Правильно ли я понимаю, что мой предшественник заплатил Вам сумму, превышающую десять тысяч франков, для того, чтобы гарантировать успех Вашей газеты?

Швиков снова пожал плечами.

– Возможно, что-то в этом роде, – небрежно ответил он. – Я не веду никакого учета в таких вопросах.

– Это большая сумма, – продолжал Ферран.

– О! Приличная сумма; но все же вы должны помнить, что вы за нее получили. Вы имеете право навечно обескровить всех жителей Букры.

– И это дает вам право пускать нам кровь?

– О! Если вы хотите так выразиться, то да. Мы даем вам квид про кво в том смысле, что заступаемся за вас, когда поступают жалобы на ваши злоупотребления.

– Именно так. Но я деловой человек и хотел бы видеть, куда я иду. Тогда вы меня обяжете, назвав определенную сумму, которая будет получена вами в качестве удовлетворения всех требований.

– Ну, в таком случае, я думаю, что двадцать тысяч франков были бы умеренной суммой.

– Не могу сказать, что умеренность – самая яркая черта вашего предложения, – резко сказал граф, – но мы не будем переживать по этому поводу, если вы будете разумны в вопросе оплаты. Я предлагаю платить вам частями по тысяче франков в месяц.

– Это займет почти два года, – возразил Швиков. – Жизнь штука ненадежная. Одному небу известно, где мы будем через два года.

– Совершенно верно; или даже через день. Тем не менее, мы потратили много денег на это заведение, а доходы еще не появились, поэтому от имени компании я должен настаивать на удобных выплатах. Я, впрочем, согласен на две тысячи франков в месяц, но дальше я не хотел бы действовать без связи с Парижем.

– Ну, что ж, – проворчал Швиков с видом человека, идущего на большие уступки, – я полагаю, мы можем считать это удовлетворительным, если вы сделаете первый платеж прямо сейчас.

– Я не держу в своем кабинете такой суммы, и, кроме того, я хочу выдвинуть дополнительные условия. Я не намерен заключать соглашение ни с кем, кроме ведущей газеты этого места, каковой, как я понимаю, является "Газета".

– Похвальное намерение. "Газета" – единственная влиятельная компания в Букре.

– Очень хорошо; тогда я должен попросить вас, как ради себя, так и ради меня, держать это дело в строжайшем секрете; даже отрицать, что вы получаете какую-либо поддержку, если такой вопрос возникнет.

– О, конечно, конечно.

– Вы будете приходить за выплатой, которая будет производиться золотом, после окончания рабочего дня, первого числа каждого месяца. Я буду здесь один, чтобы принять вас. Я предпочел бы, чтобы вы вошли через черный ход, где ваше появление не будет замечено, и мы избежим комментариев, потому что, отказывая другим, я не хотел бы, чтобы они знали, что один из их товарищей имеет перед ними преимущество. Я возьму деньги в банке до его закрытия. В какой час после шести часов вам будет удобнее всего?

– Это неважно – в семь, восемь, девять, или даже позже, если хотите.

– Восемь часов будет вполне удобно; к этому времени все, кроме меня, уже покинут здание. Я не люблю опозданий, даже если они случаются не чаще раза в месяц. Ровно в восемь часов вы найдете дверь с задней стороны приоткрытой. Входите без предупреждения, так чтобы нас не застали врасплох. Дверь самозапирающаяся, и вы найдете меня здесь с деньгами. Теперь, чтобы успеть получить золото, я должен с вами распрощаться.

Ровно в восемь часов граф Ферран, стоявший в проходе, увидел, как дверь черного хода толчком распахнулась, и Швиков вошел, закрыв ее за собой.

– Надеюсь, я не заставил вас ждать, – сказал Швиков.

– Ваша расторопность исключительна, – вежливо сказал другой. – Как бизнесмен, я должен признаться, что люблю пунктуальность. Я оставил деньги в верхней комнате. Будьте добры, следуйте за мной.

Они поднялись по четырем лестничным маршам, освещенным лампами накаливания. Войдя в коридор на верхнем этаже, граф закрыл за собой большую дверь, затем, открыв другую дверь, они попали в большую продолговатую комнату, занимавшую почти весь верхний этаж, ярко освещенную электрическим блеском, падавшим с потолка.

– Это моя экспериментальная лаборатория, – сказал старик, закрывая за собой вторую дверь.

Это была удивительная комната, полностью лишенная окон. На стене, по правую руку от входа, висели многочисленные выключатели из блестящей латуни, меди и стали.

От двери и дальше было около десяти футов обычного пола, затем во всю ширину комнаты простиралась гигантская шахматная доска с желтыми и серыми квадратами, сделанными попеременно из меди и стали; за ней – еще десять футов обычного пола, на котором стоял письменный стол и несколько стульев.

Глаза Швикова заблестели, когда он увидел на столе груду золота. Рядом со столом находился огромный открытый камин, не похожий ни на один камин, который Швиков когда-либо видел. В центре, где должна была находиться решетка, стояло нечто, похожее на огромную фаянсовую ванну длиной около шести-семи футов.

– Это, – сказал электрик, заметив взгляд собеседника, – электропечь моего собственного изобретения, возможно, самая большая электропечь в мире. Я убежден, что за карбидом кальция большое будущее (карбид кальция – химическое соединение, используемое для получения ацетиленового газа для фонарей или химических удобрений), и провожу некоторые эксперименты, направленные на совершенствование электрического тигля (использование электричества для расплавления предметов в емкости).

– Карбид кальция? – повторил Швиков. – Никогда о нем не слышал.

– Возможно, это вас не интересует, но это любопытно с той точки зрения, что это конкурент электрической лампы, и тем не менее только с помощью электричества карбид кальция стал доступен для коммерческого использования.

– Электричество создает своего конкурента, вы имеете в виду; весьма интересно, я уверен. А это шахматная доска, вделанная в пол?

– Да, еще одно мое изобретение. Я поклонник шахмат.

– И я тоже.

– Тогда нам необходимо сыграть партию друг с другом. Надеюсь, вы не возражаете против высоких ставок?

– О, нет, если у меня будут деньги.

– А, ну тогда мы должны сыграть партию с достаточно высокими ставками, чтобы соревнование было интересным.

– Где ваши шахматные фигуры? Они должны быть огромными.

– Да, эта доска была устроена так, чтобы на ней могли играть живые шахматные фигуры. Видите ли, чередующиеся квадраты – из меди, остальные – из стали. А та черная линия, которая окружает каждый квадрат, – это твердая резина, которая не позволяет электричеству переходить от одного квадрата к другому.

– Значит, вы используете электричество в игре.

– О, электричество – это движущая сила игры; я вам сейчас все объясню, а пока не могли бы вы пересчитать золото на столе? Думаю, вы найдете там ровно две тысячи франков.

Пожилой человек прошел по металлической шахматной доске. Он предложил Швикову стул, тот сел перед столом.

Граф Ферран взял другой стул, перенес его на металлическую платформу и сел возле выключателя, поставив таким образом огромную шахматную доску между собой и своим гостем. Он перевел рычаг с одной полированной ручки на другую, отчего произошла злая, яркая вспышка, озарившая комнату ядовитым блеском голубой молнии. Швиков на мгновение вздрогнул от треска и ослепительного света. Затем он молча продолжил считать. Наконец он поднял глаза и сказал:

– Сумма абсолютно верная.

– Пожалуйста, не вставайте со стула, – приказал граф. – Я предупреждаю вас, что сейчас между вами и шахматной доской проходит широкая полоса смерти. На каждом диске включается ток, и человек, ступивший на доску, примет на свое тело две тысячи вольт, которые убьют его мгновенно, как удар молнии, что собственно говоря, так и есть.

– Это розыгрыш? – спросил Швиков, слегка побледнев губами и сидя неподвижно, как ему было приказано.

– Да, это очень практично, и это не шутка, как вы поймете, когда узнаете об этом побольше. Вы видите у меня под рукой этот круг из двадцати четырех регуляторов, с каждым из которых поочередно взаимодействует этот рычаг, когда я его поворачиваю.

По мере того как граф говорил, он двигал рычаг, который с треском проходил мимо полукруга регуляторов, испуская злые отблески огня, похожего на блеск стали, когда он касался каждого металлического выступа.

– От каждого из этих регуляторов, – объяснял граф, словно читал научную лекцию, – электричество подается на определенную комбинацию квадратов, находящихся перед вами. Когда я начал говорить, вся доска была наэлектризована; теперь человек может пройти по этой доске, и его шансы добраться до этой стороны живым будут как три к одному.

Швиков резко вскочил на ноги, на его лице отразился ужас, и он, казалось, собирался броситься наутек. Старик вернул рычаг в прежнее положение.

– Я хочу, чтобы вы поняли, – учтиво сказал граф, – что при любом вашем движении я мгновенно наэлектризую всю доску. И, пожалуйста, помните, что, хотя я могу сделать шахматную доску безопасной, как обычный пол, одно лишь нажатие на этот рычаг – и металл превратится в пояс уничтожения. Вы должны сохранять холодную голову на плечах, господин Швиков, иначе у вас нет шансов на спасение.

Швиков, стоя на месте, незаметно достал из набедренного кармана револьвер. Граф продолжал ровным тоном:

– Я вижу, что вы вооружены, и знаю, что вы меткий стрелок. Вы легко можете застрелить меня, пока я здесь сижу. Я все продумал за то время, которое посвятил продумыванию этого мероприятия. На моем столе внизу лежит письмо управляющему, в котором я сообщаю, что меня неожиданно вызывают в Париж и что я вернусь только через месяц. Я прошу его продолжать работу и прошу ни в коем случае не впускать никого в эту комнату. Вы можете кричать до хрипоты, но снаружи вас никто не услышит. Стены, потолок и пол так эффективно заглушены, что мы находимся практически в беззвучном замкнутом пространстве. Выхода нет, разве что через дымоход, но если вы посмотрите на тигель, на который я обратил ваше внимание, то увидите, что он раскален до бела, так что выбраться оттуда невозможно. Поэтому вы будете находиться здесь в заточении до тех пор, пока не умрете от голода или пока отчаяние не заставит вас покончить жизнь самоубийством, ступив на наэлектризованный пол.

– Я могу разбить ваш коммутатор отсюда пулями.

– Попробуйте, – спокойно сказал старик. – Разрушение распределительного щита приведет лишь к тому, что электричество будет постоянно поступать на пол. Если вы разобьете распределительный щит, то я не смогу освободить вас, даже если бы захотел, не спустившись по лестнице и не отключив электричество. Уверяю вас, что все это я самым серьезным образом продумал, и хотя не исключено, что что-то было упущено, вряд ли вы, в вашем нынешнем взвинченном состоянии духа, случайно заметите это упущение.

Швиков опустился в кресло.

– Почему вы хотите меня убить? – спросил он. – Вы можете оставить себе деньги, если вам так хочется, а я буду молчать о вас в газете.

– О, мне нет дела ни до денег, ни до газеты.

– Это потому, что я убил вашего предшественника?

– Мой предшественник был моим племянником и наследником. Благодаря его дуэли с вами, я теперь бездетный старик, богатство которого лишь обременяет его, и все же это богатство позволит мне приобрести свободу, если я убью вас средь бела дня на улице. Готовы ли вы теперь выслушать условия, которые я вам предлагаю?

– Да.

– Очень хорошо. Бросьте ваш пистолет в угол комнаты рядом со мной, обладание им не принесет вам никакой пользы.

После минутного колебания Швиков швырнул пистолет по металлическому полу в угол. Старик повернул рычаг на другую ручку.

– Теперь, – сказал он, – у вас снова есть шанс на жизнь: тридцать два квадрата наэлектризованы, тридцать два – безвредны. Встаньте, прошу вас, на квадрат, предназначенный для Черного короля.

– И встречу свою смерть.

– Не на этой клетке, уверяю вас. Она совершенно безопасна.

Но молодой человек не сделал ни малейшего движения, чтобы подчиниться.

– Я прошу вас объяснить ваше намерение, – сказал он.

– Вы сыграете самую коварную шахматную партию, в которой когда-либо участвовали; вашим противником будет Смерть. Вы будете вправе делать движения за короля – на одну клетку в любом направлении по вашему выбору. Вы никогда не окажетесь в положении, в котором у вас не будет выбора по крайней мере между двумя клетками, на которые вы можете безнаказанно ступить; фактически, у вас будет выбор при каждом ходе между восемью клетками, на которые вы можете ступить, и, как правило, четыре из них будут означать безопасность, а остальные четыре – смерть, хотя иногда шансы будут больше против вас, а иногда – больше в вашу пользу. Если вы доберетесь до этой стороны целым и невредимым, то сможете спокойно уйти, если же коснетесь одного из электрических квадратов, то смерть будет мгновенной. Тогда я выключу ток, положу ваше тело в эту электрическую печь, снова включу ток, в результате чего в течение нескольких мгновений из трубы будет идти густой черный дым, а в горниле – лежать горстка белого пепла.

– И вы не подвергаетесь никакой опасности.

– Не больше, чем когда вы выступили против моего племянника, предварительно несправедливо оскорбив его.

– Дуэль была проведена по законам кодекса.

– Законы моего кодекса более щедры. У вас есть шанс сохранить свою жизнь. Мой племянник не имел такого шанса, он был обречен с самого начала, и вы это знали.

– Он был офицером французской армии.

– Он позволил своей шпаге отвыкнуть от практики, что, конечно, было неправильно, и он пострадал от этого. Но мы не будем обсуждать его, речь идет о вашей судьбе. Я даю вам две минуты, чтобы занять свою позицию на королевской клетке.

– А если я откажусь?

– Если вы откажетесь, я выключу электричество на всей доске, и тогда я покину вас. Я порву письмо, которое лежит на моем столе внизу, вернусь сюда утром, подниму тревогу, скажу, что вы вломились ко мне, чтобы отнять золото, которое лежит рядом с вами на столе, и отдам вас в руки властей как опозоренного человека.

– А если я скажу правду?

– Вам не поверят, и я с удовольствием узнаю, что у меня достаточно денег, чтобы посадить вас в тюрьму на всю оставшуюся жизнь. Однако есть вероятность, что при полностью включенном электричестве это здание сгорит еще до утра. Боюсь, что моя изоляция недостаточно совершенна, чтобы выдержать столь сильный ток. На самом деле, раз уж эта мысль пришла мне в голову, то шина кажется мне хорошим решением проблемы. Уходя, я уложу провода так, что пожар вспыхнет через час после моего ухода, и, уверяю в этом, вас не спасут пожарные, когда поймут, что им грозит опасность от проводов под напряжением в здании, от которого, как я им скажу, невозможно отключить электричество. Итак, сэр, у вас есть две минуты.

Швиков стоял неподвижно, пока Ферран отсчитывал оставшиеся ему секунды; наконец, когда время истекло, он ступил на королевскую клетку и замер, слегка покачиваясь, с капельками пота на лбу.

– Браво! – воскликнул граф, – видите, все совершенно безопасно, как я вам и говорил. Даю вам две минуты, чтобы сделать следующий шаг.

Швиков с побелевшими губами шагнул по диагонали на клетку ферзевой пешки и замер, тяжело дыша, но невредимый.

– Две минуты на следующий ход, – сказал старик бесстрастным тоном судьи.

– Нет, нет! – взволнованно закричал Швиков, – Последний ход я сделал сразу, у меня есть почти четыре минуты. Меня нельзя торопить, я должен сохранять спокойствие. Я, как видите, прекрасно владею собой.

Его голос перешел на крик, а открытая рука смахнула пот со лба на лицо, размазав его по мрачному лицу.

Я спокоен! – кричал он, стуча коленями, – но это не игра в шахматы, это убийство. В шахматах я мог бы сколько угодно раздумывать над ходом.

– Верно, верно! – учтиво сказал старик, откинувшись в кресле, хотя его рука не покидала черной рукоятки рычага. – Вы правы. Прошу прощения за нарушение шахматных законов, не торопитесь, у нас впереди целая ночь.

Швиков долго стоял в зловещей тишине, которую то и дело прерывал оглушительный треск со стороны раскаленной электропечи. Воздух казался заряженным электричеством и почти не ощущался. Время, отпущенное ему, не давало преимущества, а только расшатывало нервы, и, когда он с опаской оглядывал металлическую шахматную доску, медные квадраты казались раскаленными докрасна, и опасная иллюзия, что стальные квадраты холодны и безопасны, занимала все большее место в его сознании.

С криком ужаса он быстро отдернул ногу.

С трудом обуздав желание прыгнуть, он встал, балансируя на левой ноге, и осторожно приблизился к стальному квадрату носком правой. Когда носок ботинка коснулся стального квадрата, Швиков почувствовал, как по его телу прошло странное ощущение. С криком ужаса он быстро отдернул ногу и замер, наклоняясь то вправо, то влево, как высокое дерево, колеблющееся перед падением. Чтобы удержаться, он пригнулся.

– Пощадите! Пощадите! – кричал он. – Я уже достаточно наказан. Я убил человека, но его смерть была внезапна, а не такой чудовищной пыткой, как эта. Я достаточно наказан.

– Неправда, – сказал старик. "Око за око".

Все самообладание покинуло жертву. Из положения приседа он прыгнул, как тигр. Почти перед тем, как его вытянутые руки коснулись полированного металла, тело выпрямилось и застыло в рывке, и когда он с шипящим звуком упал замертво на шахматную доску, старик освободил рычаг от рокового зацепления. На его суровом лице не было сострадания к казненному, напротив, глаза блестели научным пылом исследователя. Он поднялся, перевернул тело ногой, снял один из башмаков и отодрал изнутри тонкую пробковую подошву.

– Как я и думал, – пробормотал он. "О, ирония невежества! Ведь существовало единственное условие, которое я не предусмотрел. Я знал, что он был защищен, как только ступил на вторую клетку, и, если бы мужество не покинуло его, он мог бы невредимым пройти по доске, как в средневековые времена праведники проходили через испытание раскаленными лемехами" (В Средние века подозреваемого в совершении преступления подвергали испытанию, когда он должен был выдержать опасное испытание, чтобы доказать свою невиновность; одним из примеров было требование пройти по раскаленной стали длинного лемеха, прикрепленного к основанию почвообрабатывающего орудия).

1893 год

Игра в шашки

Фред М. Уайт

Клиффорд Стил спокойно констатировал, что игра окончена, и его противник радостно признал этот факт, дав понять, что в игре в шашки есть нечто большее, чем люди себе представляют. Эти двое играли, удобно устроившись в роскошном холле отеля "Брема Касл" в перерывах между сигарами. Где-то вдалеке играл оркестр, слышалось крещендо звонких голосов, мягкий шелест драпировок. Высокая девушка с белоснежным печальным лицом прошла мимо, когда Стил собирал шашки. Она внезапно остановилась.

– Может быть, вы хотите сыграть, мисс Денбери? – осведомился Стил. Его недавний противник отошел в сторону. – Если да…

– Я ненавижу эту игру, – произнесла Анжела почти со страстью. – На мой взгляд, в ней есть что-то ужасно странное… Мистер Стил, вы хорошо играете?

Девушка сделала паузу, и ее взгляд внезапно изменился. Остроглазый, проницательный молодой адвокат пристально смотрел на нее. Несомненно, простая неприязнь к невинной забаве не могла так глубоко затронуть ее чувства. Анджела Денбери стала еще красивее, чем тогда, когда Стил впервые встретил ее на Давос-Платц около восемнадцати месяцев назад, но в то время белая печаль на ее лице была светящимся счастьем безответственной юности. В последнее время уходящие месяцы внесли в жизнь Анджелы Денбери грустные нотки. Она присела рядом со Стилом и принялась осторожно обмахивать себя веером.

– Мистер Стил, – резко сказала она, – вы помните Раймонда Хэйра?

Стил кивнул. Он начинал вспоминать. Раймонд Хэйр был в то время на Давос-Платц… Безусловно, красивый, здоровый молодой парень, у которого все было хорошо. На лице Анджелы появился румянец.

– Если я могу вам помочь, – предложил Стил, – пожалуйста, обращайтесь ко мне.

– Да, да. Вы очень хороший. Когда я встретил вас вчера в коридоре, мне пришло в голову, что вы располагаете к себе… Вы понравились Раймонду, более того, вы были очень дружелюбны в Давосе. Вы знаете, что Хэйр Парк, резиденция Раймонда, находится недалеко отсюда?

– Тогда я обязательно заеду туда и навещу его, – сказал Стил. – Надеюсь, он здоров. Хотя спортсмены такого класса никогда не болеют и не хворают.

– В действительности, вы совершенно не правы, – ответила мисс Денбери. – Раймонд умирает. Он умирает от разбитого сердца. И будет милосердно, если его заберут до того, как он окончательно потеряет рассудок.

Стил был глубоко потрясен. Что-то подсказывало ему, что он должен услышать еще кое-что, но у него было слишком много такта и деликатности, чтобы задавать вопросы. Под мечтательный шум оркестра и улыбающиеся лица вокруг него, казалось, трудно сразу понять трагедию, нависшую над двумя жизнями.

– Это кажется почти фарсом, – продолжала Анжела, – по крайней мере, в некотором смысле. Минуту или две назад вы были удивлены моей вспышкой гнева из-за простого вопроса об игре в шашки. Если бы эта игра никогда не была изобретена, я была бы сегодня счастливой девушкой с…

– Раймонд Хэйр, – пробормотал Стил. – Не примете ли вы меня в свое распоряжение? Все, что в моих силах сделать, я сделаю с радостью.

Прошло несколько мгновений, прежде чем Анджела ответила. Ее темные глаза были устремлены в пространство.

– Вы верите в предсказания, баньши и оккультные вещи? – спросила она вдруг.

– Нисколько, – ответил Стил. – Я нашел воздух криминальных судов удивительно эффективным в раскрытии загадок такого рода.

– Тогда вы бы с подозрением отнеслись к игре в шашки, разыгрываемой в полночь невидимыми руками в старом замке.

– Так и есть. Это все очень подходит для страниц рождественской сказки.

– Мистер Стил, я сама это видела, я чувствовала ледяной сквозняк, я слышала звон стали, я видела, как двигаются красные и белые фигуры. И когда игра будет сыграна пятьдесят второй раз подряд в субботу вечером, Раймонд Хэйр умрет – если сначала не сойдет с ума".

Последние несколько слов были произнесены с глубочайшей печалью. Они были тем более печальными, потому что звучали так странно, как будто были здесь не к месту.

– Исполнение предания, – пробормотал Стил. – Пожалуйста, расскажите мне эту историю. Вы даже не представляете, как глубоко я заинтересован. Эти призрачные соперники играют за жизнь живого человека. Я, как лучший игрок, очень хотел бы побывать на одном из этих состязаний. Неужели всегда побеждает кто-то один?

– О, нет! Иногда один игрок, а иногда другой. Если в большинстве случаев красный выиграет, то жизнь Раймонда будет сохранена. В противном случае – о, мистер Стил! возможно ли, чтобы такое действительно было?

Светский человек скептически улыбнулся. Эти семейные легенды были, как правило, очень занимательны. Он намекнул, что очень хотел бы услышать эту.

– Я могу рассказать вам в нескольких словах, – сказала Анжела. – Хэйры и Монки всегда были злейшими соперниками, и когда началась Война Роз, главы двух домов выбрали разные стороны. После поражения на Босвортском поле Аливард Монк бежал из дома, а Эмиас Хэйр выдал его. Первый застал второго врасплох глубокой ночью за диковинной шашечной доской в большом зале. Затем произошла схватка. Никто из них не был вооружен, но рапир в доме было предостаточно. Монк поклялся, что либо он, либо Хэйр должны умереть. Тогда они сыграли в шашки на жизнь друг друга, и Аливард Монк выиграл. Эмиас Хэйр передал рапиру победителю, и тот пронзил его сердце на глазах у жены несчастного, которая спустилась посмотреть, почему ее муж не ложится спать. И с тех пор, в течение года после смерти главы семейства Хэйров, эта призрачная игра проводится каждую субботу вечером. Без сомнения, вы слышали много подобных легенд, но я сама видела, как это происходит. Иногда проклятие минует несколько поколений, но сейчас оно действует на Раймонда Хэйра так же, как и на его отца. Последний знал, что его конец близок, и он наступил. Через неделю после окончания своего трудового года он сломал шею на охоте.

– Это могло быть совпадением, – предположил Стил.

– О, я допускаю это! – воскликнула Анжела. – Тем более, что с того ужасного случая, когда жена по рассеянности обнаружила его, Хэйры были очень нервной, эмоциональной, склонной к фантазиям семьей. Однако сейчас все идет своим чередом, и Раймонд не выдержит такого напряжения. Если его не доведут до самоубийства, его разум должен сдаться. А мы были так счастливы вместе, мы так горячо любили друг друга. А теперь, а теперь…

Девушка сделала паузу, на ее ресницах, как бриллианты, блестели слезы. Глубокая печаль на ее лице тронула Стила до глубины души.

– Позвольте мне задать вам один конкретный вопрос, – сказал он. – В случае смерти Раймонда Хэйра, кто вступит в права собственности?

Анджела Денбери не совсем понимала. Вместе с Хэйром жил пожилой троюродный брат, очень приятный человек, который, по ее мнению, был ближайшим родственником. Джордж Минтон когда-то был великим геологом или кем-то в этом роде, но отказался от карьеры ради Хейра. Стил небрежно кивнул, но сделал соответствующую пометку.

– Теперь расскажите мне что-нибудь об этих явлениях, – попросил он. – Когда и при каких обстоятельствах вы увидели это своими глазами?

– Ну, конечно, я знала об этом уже много лет, – ответила Анджела. – Раймонд рассказал мне, как эта штука действовала в случае с его отцом. Но это было около пяти лет назад, и, в конце концов, все основывалось на показаниях слуг. Кроме того, отец Раймонда был очень суровым человеком и в любом случае не смог бы долго прожить. Раймонд никогда не видел, как двигаются эти металлические шашки, вплоть до того момента, как мы обручились, а потом была большая домашняя вечеринка в Хэйр-Парке. Я никогда не забуду его лицо на следующее утро. По моей настоятельной просьбе секрет был сохранен от всех, кроме мистера Минтона. В то же время я не могла заставить себя поверить в эти явления. Я решила сама убедиться в этом в следующую субботу вечером, когда в доме станет тихо.

– Чуть позже полуночи я спустилась в большой зал с флагами. Ночь была теплая, и я не чувствовала никаких неприятных ощущений. Я дошла до места, где стояла странная металлическая шашечная доска с металлическими фигурами на ней. У меня возникло странное чувство, что за мной кто-то наблюдает. В зале всегда горели одна или две электрические лампы, и я набралась смелости. Затем, с чувством, что все это полная ерунда, я спряталась за занавеской.

– По истечении десяти минут по залу пронесся ледяной сквозняк. Послышался какой-то ропот, похожий на звуки борьбы, небольшая пауза, затем, к моему ужасу, одна из шашек зашевелилась! Лишь огромным усилием воли я удержалась от громкого крика. . . . В общем, я наблюдала за этой хитроумной, странной игрой, пока не победили белые – белые, цвет дома Йорков, за которых выступал Аливард Монк. Если бы на столе лежали материальные руки двух чемпионов, игра была бы ничуть не лучше. Я видела, как взятые фигуры поднялись в воздух и с глухим звоном упали на стол, потом услышала стук тела и звяканье рапиры, которую победитель небрежно бросил на пол. Если вы спросите меня, что произошло после этого, я честно отвечу, что не знаю. Когда я снова пришла в себя, я лежала на полу своей спальни, а часы в конюшне били три.

Девушка сделала паузу с протяжным вздохом; ее темные глаза были полны боли. Она полуобернулась к своему собеседнику, чтобы посмотреть, не улыбается ли он ей. Но на строгом, чисто выбритом лице Стила улыбки не было.

– Можете ли вы поверить в мою историю? – спросила Анджела.

– До последнего слова, – быстро ответил Стил. – Я уверен, что ваши глаза вас не обманули. Я также уверен, что этому есть какое-то объяснение. И теперь я собираюсь помочь вам, если смогу. Прежде всего, вы не должны никому сообщать о том, что поведали мне – даже Раймонду Хэйру. Он должен понять, что семейная тайна осталась неприкосновенной. Далее, вы должны устроить так, чтобы я на несколько дней стал гостем в Хэйр-Парке. Приезжает ли Хэйр сюда вообще, чтобы увидеться с вами, я имею в виду?

– Два или три раза в неделю, на самом деле, я живу в этом отеле, чтобы быть рядом с ним. Он настаивает на разрыве нашей помолвки, но пока есть жизнь, есть и надежда, и я никогда не откажусь от Раймонда, никогда!

– На самом деле, я уверен, что для этого не будет причин, – тепло сказал Стил. – Напишите и попросите Хэйра приехать к вам завтра. Скажите, что утром я уезжаю в Шотландию, и моя комната уже занята. Под предлогом того, что я не смогу здесь оставаться, я попрошу мистера Хэйра приютить меня на день или два.

– Он будет в восторге. Лицо старого друга отвлечет его от…

– Тогда решено, – жизнерадостно сказал Стил. – Сейчас я пойду в свою комнату, где смогу все хорошенько обдумать за сигарой. Кроме того, мне нужно будет написать одно-два важных письма. Спокойной ночи.

Он тепло сжал руку девушки, оставив в ней сияние и ощущение счастья, с которым она давно не была знакома. Он сидел у своего окна, пока шум и грохот отеля не стихли; он смотрел в темноту с зажатой между зубами сигарой. Постепенно в его голове начало формироваться нечто похожее на теорию. Затем Стил включил свет и написал несколько писем, которые решил отправить лично. Одно было адресовано известной фирме частных детективов. В нем не было ничего, кроме имени одного человека, написанного посередине страницы, и вопроса после него. Стил мрачно улыбнулся, скрепляя конверт и запечатывая его; после этого он выбросил эту историю из головы и отправился спать.




II


Закурив послеобеденную сигару, Стил задумчиво разглядывал принимавшего его хозяина. Присутствовал еще один человек – невысокий, с приятным лицом и открытой улыбкой, которого Стилу представили как Минтона. Сам Раймонд Хэйр делал на скатерти рисунки из хлебных крошек. Он был смертельно бледен, напряженно молчал и лихорадочно играл. Его темные глаза странно расширились, веки быстро и нервно подергивались. Стил знал двух человек, которые прошли через всю осаду Кимберли, и он узнал те же симптомы – нервозность наихудшего вида.

– Вы должны быть здесь счастливым человеком, – сказал он. – Я никогда не видел более совершенного образца Тюдоровского дома. Человек, владеющий семью Ромни, не может быть несчастен. Как вы думаете, мистер Минтон?

Минтон улыбнулся в своей приятной манере. Хэйр вздрогнул. Казалось, он был на грани вспышки гнева, но сдержался.

– Я никогда не бываю счастлив в субботу вечером, – сказал он, как бы обращаясь больше к самому себе, чем к кому-либо другому. – Что за чушь я несу!

Стил вежливо изобразил недоумение, а Минтон выразил досаду. С дальней стороны электрической подставки для цветов Стил мог наблюдать за двумя остальными. Электрические лампы в старых медных светильниках были повсюду. Ночь была немного прохладной, так что в глубоком старомодном камине поблескивал электрический радиатор. Раймонд Хэйр поднялся со своего места, бормоча, что он что-то забыл. Его лицо было ужасно бледным, а на лбу выступили крупные капли, но Стил старался не подавать вида.

– Мой племянник в последнее время не совсем в себе, – сказал мистер Минтон.

– Не совсем, – усмехнулся Стил. – Это моя любимая аксиома, что человек, у которого есть все, никогда не бывает по-настоящему счастлив. Для меня же смена отеля на такой дом – большое удовольствие. Как чудесно сочетаются электрические лампы с этими старыми стенами! А ваши печки подключены к одному проводу?

Минтон объяснил, что для печей был предусмотрен второй провод. Если обычное освещение выходило из строя, то у них всегда были печи, на которые можно было положиться. Схема была его собственной, хотя он и не утверждал, что знает что-то о технической стороне дела.

– Значит, вы не изучали электричество? – небрежно спросил Стил.

– Мне стыдно сказать, что я ничего об этом не знаю, – рассмеялся Минтон. – Возьмите сигару и приходите сыграть партию в бильярд. Осмелюсь предположить, что Раймонд скоро снова спустится.

В целом, вечер был очень скучным, и Стил не раз мечтал снова оказаться в отеле. Хэйр был мрачен и неспокоен, а Минтон, казалось, с тревогой следил за ним. После третьей партии Стил положил свой кий и наотрез отказался играть дальше.

– Боюсь, что мы оба не в лучшей форме, – сказал он. – Поскольку сейчас уже одиннадцать часов, я не осмеливаюсь более играть, чтобы игра не затянулась до воскресенья, что является одним из недостатков субботнего вечера.

– Ночь – это суббота, – неожиданно сказал Хэйр. – Кто-то ходит по моей могиле. Надеюсь, завтра мне будет лучше.

Стил пробормотал нечто уместное. Лично он хотел предложить послать за доктором и попросить кого-нибудь присмотреть за хозяином, но об этом не могло быть и речи. За стенами психушки он никогда не видел ничего подобного тому лицу, с которым его друг повернулся к нему в этот момент. Ни один разум не смог бы долго выдерживать такое напряжение.

В доме стало тихо, в холле и коридорах горел слабый свет. Большую часть времени Стил сидел в своей комнате и курил. За несколько минут до полуночи он бросил сигарету и вышел в коридор. Он выглядел очень мрачным и темным, несмотря на пятна света то тут, то там. Черные стены с портретами, призрачные фигуры в доспехах – все это будоражило воображение. Хорошо владея собой, Стил ощущал учащенное сердцебиение, пока спускался по лестнице. Вскоре он стоял на отполированном дубовом полу рядом с роковой шашечной доской, на которой были аккуратно расставлены фигурки.

Стил принялся внимательно изучать диковинку. Доска стояла на тонкой железной ножке, причудливо украшенной луженой медью. Ножка была украшена такими же богатыми завитками; верхняя часть представляла собой совершенный образец искусства железных дел мастера. Ножка была привинчена к полу, так как ее можно было опрокинуть. Двадцать четыре шашки были сделаны из какого-то металла; столешницы были покрыты красной и белой эмалью. В целом это было изящное произведение искусства, которое можно было увидеть на аукционе Кристи и за которое можно было выручить до тысячи фунтов. Пока Стил стоял там, часы пробили полночь.

Почти мгновенно коридор наполнился ледяным потоком воздуха. Стил огляделся, ожидая найти где-нибудь открытое окно, но его не было видно, и холодный воздух продолжал дуть. Откуда-то сверху доносился слабый стонущий звук – странный звук, способный расшатать не слишком закаленные нервы. Стил почувствовал его воздействие.

Он на мгновение отступил назад, и в этот момент одна из красных шашек переместилась на квадрат. Стил отчетливо услышал скольжение металла по металлу. По позвоночнику пробежало диковинное ощущение, у корней волос появилось странное покалывание. На мгновение у него возник дикий порыв броситься обратно в свою комнату и запереться там.

– Я не удивлен состоянием Хэйра, – пробормотал он. – Такое событие, уведенное неожиданно, испытало бы нервы самого сильного человека.

Призрачная игра продолжалась. Стил подавил страх, сковавший его. Он наблюдал за происходящим с живым любопытством, которое было почти равносильно страданиям. Призрачное состязание не только продолжалось, но и было мастерским. Шашки толкали вперед и брали, они взмывали в воздух быстрым движением и падали с глухим щелчком на стол. Стил наблюдал за всем процессом застывшим взглядом. Он видел мастерство атаки и парирования и видел, что постепенно невидимый белый противник одерживает верх. По истечении четверти часа игра была выиграна. У белых оставалось в запасе две фигуры. Странная особенность игры заключалась в том, что ни один из противников не предпринял ни малейшей попытки получить дамку. Состязание с самого начала и до конца носило характер рубки. Возможно, дамка в шашках был новшеством во времена Тюдоров. Игра была окончена. Почти сразу после ее завершения раздался глухой звук, похожий на падение тела, затем звон стали, как будто кто-то небрежно бросил рапиру на дубовый пол.

Этот звук вернул Стила из забытья. Он почувствовал, что для одной ночи с него вполне достаточно. Этому странному зрелищу должно было быть какое-то объяснение, но все же Стил чувствовал, что лучше разобраться в этом сможет при свете своей спальни. Повернувшись, он наткнулся на что-то мягкое и податливое. Это был Раймонд Хэйр, стоявший как вкопанный и совершенно не сознававший, что он не один.

– Белые победили! – хрипло прошептал он. – Опять белые! Это уже три субботы подряд – почти два к одному против меня. Боже, будь милостив ко мне!

В ужасе он переминался с ноги на ногу. Когда он вдруг осознал присутствие Стила, он открыл губы для крика отчаяния. Рука Стила мгновенно закрыла ему рот.

– Ни звука, – сурово приказал он. – Поднимитесь со мной в мою комнату, и я дам вам немного бренди из моей фляжки.

Сильный разум подавил слабый. Дрожащей рукой Хэйр начал расставлять шашки по местам. Он прошептал что-то о слугах и о том, что у них не должно быть возможности сплетничать. Возможно, в конце концов, он не так уж далеко зашел, подумал Стил. Он был вынужден признаться себе, что не стоило беспокоиться об этой проблеме.

С чувством приятного удовлетворения он снова оказался в своей комнате. Порция бренди немного освежила щеки Хэйра.

– Как долго это продолжается? – спросил Стил.

– Уже год, – ответил Хэйр. – Полагаю, вы все узнали. Что ж, мне не жаль, Стил, если я не расскажу кому-нибудь, то сойду с ума. Иногда белые выигрывают, иногда красные, но всегда баланс против меня. И когда этот год закончится, я умру, как и мой отец до меня.

– Надеюсь, что нет, старина. Случай твоего отца был заверен?

– Полагаю, да, – безнадежно ответил Хэйр. – Незадолго до его смерти старая служанка сказала, что однажды утром она спустилась и обнаружила шашки, лежащие на краю стола, как будто кто-то играл партию.

– Это, конечно, совпадение. В то же время нерадивый слуга мог случайно смахнуть их мимоходом. Лично я отказываюсь верить, что в этом деле вообще есть что-то оккультное. Давайте поговорим о другом. Я говорил вашему дяде, как хорошо эти электроприборы сочетаются со старым домом. Давно ли они у вас?

– Впервые свет был использован 19 декабря прошлого года, – сказал Заяц.

– Что же, с вашей памятью все в порядке, – улыбнулся Стил, – если человек может вспомнить такие вещи.

– Но, мой дорогой друг, у меня есть самые веские причины для воспоминаний, – сказал Хэйр. – Именно на третий день после этого призраки снова вернулись, чтобы сыграть свою страшную игру за мою жизнь.

– В этом случае вы бы точно вспомнили, – задумчиво сказал Стил. – Вы сами видели эту игру или кто-то из слуг?

– Слуги ничего не знают о нынешней беде. Первым это увидел мой дядя. Он был так страшно расстроен и взволнован, что я догадался, что произошло, и обвинил его во всем. Как человек чести, он должен был сказать правду. И с тех пор много утомительных суббот я наблюдал за игрой. Одному Богу известно, почему сейчас я в здравом уме и могу рассказать эту историю.

В сердце Стила зародилась глубокая жалость, жалость, скрытая в более сильных чувствах. Он начинал видеть свой путь. Тем временем он хотел побыть один, чтобы подумать. Большую часть следующего дня он писал письма. Он отправил две длинные телеграммы и лично ждал ответа. Ближе к вечеру он позвонил на почту, чтобы получить письма, и получил одну маленькую посылку, похожую на какой-то флакон. Это был маленький пузырек с белой жидкостью, который он сунул в карман своего жилета, когда садился ужинать. Если в его теории что-то есть, Стил был намерен проверить это на практике в ближайшее время, и если он окажется прав, то пообещал себе неплохую комедию еще до истечения недели.

Это был тихий вечер и тихий ужин, как и все остальные. Стил, сославшись на то, что ему нужно писать письма, ушел рано, как и остальные. Но письмописец, должно быть, быстро закончил работу, потому что чуть позже, в рубашке с засученными рукавами, он решительно вышел в коридор, а затем в холл. В руке он держал молоток, плоскогубцы и отвертку. Молоток с громким стуком упал в коридоре. После этого не последовало ни звука. Затем он спустился в холл и включил пару дополнительных светильников.

Пробило час, когда Стил снова вернулся в свою комнату. В его глазах была улыбка, но губы были мрачно сжаты. В целом, у него был вид человека, довольного собой.

– Если бы я был романистом, – сказал он, – я бы сделал из этого потрясающую историю.




III


Большие часы над конюшней пробили полночь. Не успел отзвучать второй удар, как Стил уже вышел из комнаты в коридор. Теперь в его движениях не было никакой скрытности. Он дошел до двери, ведущей в комнату мистера Минтона, и громко постучал. Не дождавшись ответа, он без церемоний вошел внутрь.

В комнате горел свет, а Минтон, как и прежде, был полностью одет. На лице пожилого человека был лишь оттенок раздражения. Он холодно потребовал выяснить, что означает это вторжение Стила, когда тот прервал его.

– Это очень срочное дело, – сказал он. – Я хочу, чтобы вы были настолько добры, чтобы пройти со мной без промедления. Я сделал открытие.

– Ах! Так вы узнали тайну дома! Вы когда-нибудь слышали о чем-нибудь столь печальном, столь… вы понимаете, что я имею в виду?

– Я прекрасно понимаю, что вы имеете в виду, – мрачно сказал Стил. – И я вполне понимаю, почему об этом никогда не говорят посторонним. Между тем, мне кажется, я нашел способ спасти вашего несчастного племянника. Вы пойдете со мной?

Минтон кивнул. Было видно, что он что-то с трудом проглотил. Просьба Стила прозвучала скорее как приказ. Внизу, в холле, стоял Раймонд Хэйр и с ошеломленным, нездоровым восторгом наблюдал за этой адской игрой в шашки. Ни у одного убийцы, ожидающего приговора, не было более мучительного взгляда. Он совершенно не замечал двух других, не обращал внимания ни на что, кроме жутких перемещающихся фигур. Игра продолжалась; красный сделал свой последний роковой ход; для самого убогого разума было очевидно, что состязание закончено, хотя фигура или две еще оставались на столе. Затем раздался звук падающего тела, лязг стали о дерево.

Стил тронул Раймонда Хэйра за плечо. Тот резко обернулся. Минтон поспешил бы его увести, но Стил вмешался.

– Я не совсем уверен, – тихо сказал он. – Лично я еще не убедился, что в этом деле нет никакой материальной подоплеки. Я собираюсь снова выставить на доску этих парней, и когда я это сделаю…

– Ради всего святого, – хрипло сказал Минтон, – будьте осторожны! Сейчас не время…

– Я знаю это, но я ничуть не боюсь. Я расставил их так; я собираюсь вызвать дух дома Йорков на небольшую игру. Теперь, сэр, если вы готовы.

Стил насмешливо поклонился. Он протянул руку вперед, коснулся доски, и белая фигура по собственной воле пришла в движение. Тут же красная перепрыгнула с одной клетки на другую. Стил с улыбкой повернулся к своим глубоко заинтересованным зрителям. С губ Хэйра сорвался причудливый, дрожащий возглас.

– Это другая игра, – сказал он, – ходы другие. Небеса свидетельствуют, что я могу отличить их, ведь они выжжены в самой материи моего мозга!

Он дрожал с головы до ног от внезапной, мучительной надежды. Ходы в новой партии были до ужаса однобокими. Почти не успев начаться, белые были перебиты направо и налево, и бой закончился.

– Мы привели в порядок научные знания, – легкомысленно сказал Стил. – Тень вашего ушедшего предка, очевидно, присутствовала на турнире или двух. Подобный оборот или пара подобных приемов всегда даст ему возможность лучше узнать своего старого противника. На самом деле, мой дорогой Хэйр, в будущем тебе не придется больше волноваться. Спокойно проводите субботние вечера в своей постели, и в конце года белые окажутся в безнадежном меньшинстве в отношении побед. Еще раз!

Он снова расставил фигуры, и снова они начали по собственному желанию. На этот раз ходы немного отличались от предыдущих, но после того, как было пройдено полдюжины клеток, белые снова оказались в затруднительном положении. Элемент чуда, казалось, почти пропал из игры. С лица Хэйра исчезла гримаса мучения; он смотрел на происходящее с видом человека, который впервые видит что-то новое и диковинное в работе механизмов.

– Уходите, – хрипло сказал Минтон. – В этом есть что-то кощунственное. И в любом случае, это безрассудство…

Он отошел к стене, и тут же все погрузилось в темноту. Электрические лампы внезапно погасли. Хэйр испуганно вскрикнул, его нервы разом сдали, и он испугался какого-то призрачного визита. Но Стил сделал шаг к шашечной доске и стал ждать. Вскоре он почувствовал руку, просунутую мимо его собственных пальцев. Он тут же ухватился за нее. Не произнося ни звука, он лишь крепко вцепился в руку. Его невидимому противнику бесполезно было сопротивляться.

– Включите печь в камине, – сказал он. – Мне сказали, что она работает на отдельном источнике тока, и это даст нам достаточно света. Ага! Я так и думал.

Тусклое красное свечение от большого радиатора заполнило зал и высветило фигуру Минтона по другую сторону плиты. Его запястье крепко сжимал Стил, его симпатичное лицо было бледным, мрачным и хмурым.

– Он выдернул предохранитель, – холодно сказал Стил. – Мистер Минтон, любезно дайте мне отрезок медной проволоки, чтобы я мог снова восстановить цепь. Я знаю, что вы обычно носите несколько штук в кармане. Ваш дядя – умный человек, Хэйр, он большой специалист в вопросах электричества.

Минтон что-то пробормотал. Тем не менее, он сделал то, что требовал Стил. Восстановить цепь было делом одной минуты, почти так же легко, как ребенку связать два конца шнурка. Хэйр переводил взгляд с одного лица на другое. На него снизошло озарение.

– Меня одурачили, – сказал он. – Дьявольское плутовство…

– В самую точку, – ответил Стил. – Что касается мистера Минтона, то с ним покончено. Такова судьба семьи, тщательно взращиваемой на старых суевериях. Ваши предки и до вас рассказывали эту историю, пока не поверили в нее. Смерть вашего отца выглядела как наглядный пример. И это дало злобному дядюшке подсказку. Я не подозревал его, пока он не заверил меня, что ничего не знает об электричестве. Когда я убедился, что это было его занятие, я начал складывать два и два. Смотрите сюда.

Стил достал из кармана надежную отвертку и принялся освобождать от креплений старую причудливую шашечную доску. Под полом оказалось несколько тонких электрических проводов, идущих вверх по полой ножке стола.

– Столешница стола полая, – объяснил Стил. – Таким образом, сделать это небольшое устройство стало еще проще. Если вы рассмотрите верхнюю часть этой доски с помощью увеличительного стекла, то увидите, что в каждую клетку был вставлен крошечный медный диск. Как только это было сделано, остальное не составило труда. Вам нужно только составить определенную комбинацию ходов, а остальное сделает электрическое устройство. Прилагаются маленькие часы, чтобы можно было заставить аппарат работать в определенный час, и вот все готово. Ночь за ночью вы с завороженным ужасом наблюдали за этой штукой, хотя все это время она была всего лишь механизмом. И все же я вполне мог понять ваши чувства.

– А каковы были ваши собственные, когда вы увидели это в первый раз? – хрипло спросил Хэйр.

Стил честно признался, что эта штука задела его нервы.

– Ледяной сквозняк было легко создать, – продолжал он. – Открыть мансардное окно, в котором был установлен электрический вентилятор, было просто. Одна такая штука прогонит воздух по всему дому менее чем за тридцать секунд". Что касается столкновения стали, то плоский кусок металла под полом, прикрепленный к одному из этих проводов, справится с этой задачей. Все это было очень изобретательно организовано и осуществлено. Вам пришлось иметь дело с совершенно беспринципным негодяем, и все прекрасно сложилось в его руках. Если бы я был на вашем месте, я бы не стал возбуждать дело; я бы просто выгнал его из дома утром. И если когда-нибудь негодяй заслуживал того, чтобы его повесили…

Хэйр пылко обернулся. Но Минтон уже успел незаметно исчезнуть. Послышался угрюмый стук в дверь и быстрый, скрежещущий звук ключа в замке.

– Выходите, Минтон, – мрачно сказал Стил. – Если вы не слишком устали…

– Устал! – вскрикнул Хэйр. – Устал! Я чувствую себя так, как будто никогда больше не захочу спать. Если бы вы только могли представить, какой груз был снят с моего сердца, если бы вы только могли понять, как бурлит и радуется жизнь, и знать, что проклятие…

– Проклятия вообще не существовало, – сказал Стил. – Но пойдемте в мою комнату, и за сигарой я расскажу вам все, начиная с того момента, когда мисс Денбери доверилась мне и я пообещал свою помощь.

Хэйр с готовностью последовал за ним. Он откинулся на спинку кресла и с наслаждением затянулся сигарой. На его бледных щеках уже появился более здоровый оттенок.

– Прежде всего, я должен был кого-то заподозрить, – сказал Стил. – Я отдал предпочтение вашему дяде, собственно говоря, больше некому. Я взял на себя труд поинтересоваться его происхождением. Оно оказалось весьма скверным, он сильно погряз в долгах и делал ставку на то, что может случиться, если вы умрете. Если вы умирали, он входил во все права. Если бы вы потеряли рассудок, то ему досталось бы чуть меньше, чем при получении наследства оптом. Потом я узнал, что ваш родственник был специалистом по электричеству. Также я выяснил, что до появления в доме электрического света видение шашечной игры никогда не было явным.

– После этого мне все стало ясно. Я изучил эту тему, накачал виски с содовой вашего дорогого дядюшку однажды вечером, а затем принялся за работу. Я разобрал эту шашечную доску на части и еще до рассвета не только овладел всеми ее секретами, но и перестроил механическую часть под собственную задачу. Я собирался позабавиться за счет твоего дяди, но он испугался, и мне пришлось действовать наобум. Вы видели его лицо, когда он увидел, как от прикосновения моей руки пришла в движение новая комбинация? Нет? Осмелюсь предположить, что у вас не было места ни для каких мыслей, кроме своих собственных.

– Он хотел свести меня с ума! – прошептал Хэйр.

– Полагаю, он хотел довести вас до самоубийства, – ответил Стил. – И когда я увидел вас в первый раз, когда пришел сюда, он был недалек от осуществления своего замысла.

Яркая волна краски нахлынула на щеки Хэйра. Казалось, он с трудом выговаривает слова.

– Почти, – сказал он низким голосом. – Если бы не тот факт, что есть девушка, которая любит меня и которая так остро почувствовала бы позор и печаль этого, я не раз был на грани… Но зачем говорить об этом сейчас? Стил, как я могу отблагодарить тебя? Как я могу…?

Он совсем растерялся, но вскоре его глаза стали яркими и солнечными, как в былые дни в Давосе. Он встал и подошел к Стилу с протянутыми руками.

– Пусть эта тайна останется между нами на все времена, – сказал он.

– Разрешаю, но при одном условии, – рассмеялся Стил. – Это я должен ставить условия.

– Конечно, но мне кажется, я догадываюсь, в чем дело. Вы хотите быть…

– Вашим шафером, – тихо сказал Стил. – Это мое право, я полагаю.

1903 год




Видение сквозь полевой бинокль


Леандер С. Кейсер

Видение с большого расстояния, которое, как оказалось, доказывает, что, в конце концов, видеть – не значит верить.

*****

Вы когда-нибудь чувствовали, как холодные мурашки бегут по спинному мозгу? "На самом деле, трудно понять, что мурашки могут быть от чего угодно, кроме как от холода"; но все же надо отдать должное популярному слогу.

Именно это испытал на себе Роберт Мэнделл, стоя на вершине холма у кромки бурьяна и глядя в свой мощный полевой бинокль.

Здесь следует пояснить в скобках, что Роберт Мэнделл был заядлым туристом и в тот ясный апрельский день отправился на вышеупомянутую вершину холма в интересах проводимых им естественно-исторических исследований.

Он и подумать не мог, что его научные изыскания будут грубо и загадочно прерваны,

В укромной ложбине, вдававшейся, как клин, в гряду холмов на противоположной стороне широкой долины, стоял небольшой фермерский дом, окруженный обычным набором хозяйственных построек. От наблюдательного пункта Мэнделла до места, о котором идет речь, было около двух миль.

По какой-то причине, которую он так и не смог объяснить, он направил свой бинокль на маленькую усадьбу. Усадьба была скрыта среди деревьев и поросли лесной опушки, на которой она стояла.

В бинокль с увеличением порядка в пять раз вся картина была видна так отчетливо, как будто она находилась всего в нескольких шагах от него.

И тут он стал свидетелем трагедии, от которой у него перехватило дыхание и мурашки побежали по позвоночнику. Вот сцена, которая предстала перед его завороженным взглядом:

Мужчина и женщина стояли лицом к лицу во дворе с одной стороны небольшого фермерского дома. Судя по всему, они вели несколько оживленный диалог, так как женщина сделала несколько выразительных жестов рукой.

Мужчина держал на плече длинную лопату, округлое лезвие которой было хорошо видно наблюдателю с вершины холма. Он был довольно молод на вид, без бороды и темных усов. Лицо женщины тоже было юным и светлым, хотя с расстояния Мэнделл не мог разглядеть ее черты.

Внезапно, к ужасу Роберта Мэнделла, мужчина поднял лопату и со всей силы обрушил ее на голову женщины, повалив ее на землю. Затем он нанес еще один удар, как бы желая окончательно убедиться в том, что его жертва мертва.

От волнения Мэнделл тяжело дышал и что-то бессвязно бормотал, его тело дрожало так, что на несколько мгновений он потерял дар речи от ужасной трагедии.

Когда ему снова удалось увидеть происходящее в полевой бинокль, убийца нес на плече обмякшую женщину через двор, расположенный позади дома, а в правой руке держал лопату.

Он быстро проскочил через фруктовый сад, затем повернул налево и пошел вдоль ограды, которая шла по диагонали склона и частично заслоняла его. При этом он все время пригибался, чтобы скрыться от посторонних глаз.

Наконец он незаметно пробрался к кустам на границе редколесья. Сквозь сеть веток еще не покрытой листвой чащи Мэнделл увидел, что мужчина копает могилу, в которой похоронит свою жертву и скроет следы преступления.

В процессе работы он время от времени нервно оглядывался по сторонам, словно опасаясь, что его обнаружат.

Мэнделл был настолько взволнован, что только усилием воли заставил себя поднести окуляры к глазам. Однако он решительно продолжал наблюдение, пока мужчина не опустил свою жертву в вырытую им яму и не начал засыпать землей.

Тогда Мэнделл внимательно огляделся вокруг, как в бинокль, так и без него, чтобы убедиться, что сможет определить место, где произошла трагедия и захоронено тело.

Да, это была усадьба в небольшой ложбине почти прямо к югу от него и на противоположной стороне долины. Он был уверен, что не ошибется с местом. Да и вершина, на которой он стоял, была ему хорошо знакома: в былые времена он не раз совершал на нее экскурсии, так как она занимала весьма выгодное положение.

Он достал часы и отметил, что уже без нескольких минут десять.

Накинув на плечи ремешок полевого бинокля, он быстро, как только мог, побежал вниз по крутому склону к ближайшему фермерскому дому. Вскоре он нашел хозяина, которого, к счастью, знал.

– Мистер Васнер, – взволнованно сказал он, – я дам вам пять долларов, если вы отвезете меня в город как можно быстрее. Случилось что-то ужасное, и я должен немедленно встретиться с шерифом. Я не могу сейчас сказать, что именно. Все, что я хочу, – это чтобы меня поскорее отвезли в Банфорд.

– Хорошо, мистер Мэнделл, – согласился фермер, подавляя свое любопытство. – Я попрошу парня отвезти вас. Вот, Майк, – обратился он к своему почти взрослому сыну, – запрягай Фанни в легкую коляску и вези мистера Мэнделла в город. И побыстрее!

Дорога была всего три мили, и немногим более чем через полчаса Роберт Мэнделл добрался до офиса шерифа и рассказал свою историю изумленному чиновнику. Чуть позже Мэнделл, шериф и еще трое офицеров быстро ехали по проселочной дороге к месту трагедии. Их путь сначала пролегал через высокий горный хребет, а затем спускался в широкую долину, на которую смотрел Мэнделл, когда стал свидетелем убийства женщины.

– Вон та вершина, мистер Томпкинс, на которой я стоял, когда увидел убийство женщины, – сказал Мэнделл.

– Ага! Понятно, – ответил шериф.

Проехав несколько миль вверх по долине, они оказались на дорожке, ведущей к месту, которое они намеревались посетить. Предварительно расспросив соседа, они узнали, что фермера, к кому они должны были попасть, зовут Джордж Хардинг.

Подъезжая к небольшому каркасному дому, Роберт Мэнделл и офицеры не знали, какой прием может их ожидать.

– Будьте готовы к любой неожиданности, – приказал шериф. "Неизвестно, что произойдет, когда Хардинг узнает, что мы собираемся делать.

Мужчины собрались, положили руки на револьверы и, ведомые шерифом, спокойно пошли по тропинке к дому.

Когда они подошли к дому, из боковой двери вышел человек и с немым вопросом на лице посмотрел на гостей. Никакого страха на его лице не отразилось. Он просто недоуменно смотрел на мужчин, ни один из которых не был одет как представитель закона.

– Думаю, это ваш человек, мистер Томпкинс, – шепнул Мэнделл шерифу. "Его внешность соответствует внешности человека, совершившего преступление. Действуйте быстро, офицер.

– Поднимите руки, мистер Хардинг, – приказал шериф, наставив на парня револьвер, и остальные офицеры сделали то же самое.

Руки мужчины были быстро подняты над головой, а его лицо побагровело, и он завопил:

– Вы что, грабители?

В этот момент в дверях появилась женщина и издала испуганный крик:

– Что это значит?

Офицер строго сказал: "Руки вверх, мадам!", и она, увидев направленные на нее револьверы, не замедлила подчиниться.

Мистер Хардинг задрожал, похоже, решив, что его посетители – банда разбойников.

– Извините, мистер Хардинг, но я вынужден вас арестовать, – ответил шериф, выходя вперед и надевая на запястья мужчины наручники. Думаю, для надежности мне лучше взять под стражу и эту леди. Она ваша жена, мистер Хардинг?

– Да, – ответил мужчина, его лицо и побелело и покраснело от явного изумления, – За что меня арестовывают, мистер Томпкинс? Я… я законопослушный гражданин.

Когда он говорил, на его лице, несомненно, отражалось искреннее изумление, а не чувство вины. Мэнделл не мог не удивиться этому невинному выражению. Он, безусловно, не был похож на человека, способного совершить даже пустяковый проступок, не говоря уже о тяжком преступлении.

Однако офицер привык к имитации невинности и не позволил отвлечь себя от выполнения служебного долга.

– Вы все узнаете в свое время, мистер Хардинг, – сказал он несколько грубовато. – Когда мы осмотрим помещение, у нас, несомненно, будет множество доказательств вашего преступления.

– Джордж, – обратился он к одному из офицеров, – ты останешься с задержанными, а мы пока осмотримся и проведем осмотр. А теперь, мистер Мэнделл, расскажите нам, где произошло это событие.

– Наверное, это было здесь, – ответил Мэнделл, несколько озадаченно оглядываясь по сторонам, – прямо у дома, в нескольких футах от тропинки, примерно в этом месте, я бы сказал. Дорожку я помню отчетливо.

Офицер продолжил осмотр лужайки и дорожки, даже опустился на колени в поисках пятен крови. Начав с указанного места, он двигался все более широкими кругами, пока не охватил почти всю территорию бокового двора.

Все это время мистер и миссис Хардинг с удивлением наблюдали за происходящим. Если они были виновны в смертном преступлении, наказанием за которое, как они должны были знать, является смерть, то они, конечно, прекрасно умели скрывать свои чувства.

Вскоре шериф поднялся, вернулся к Мэнделлу и сказал:

– Я не нахожу здесь никаких улик.

– Это очень странно, – ответил Мэнделл. Но доказательства могли быть уничтожены между совершением преступления и нашим прибытием.

– Но на лужайке нет никаких следов конфликта.

– Да, это странно, – признал Мэнделл. – Но пойдемте, мистер Томпкинс, я проведу вас к роще, которая находится вон там.

– Во имя всего святого, что вы ищете, господа? – вмешался мистер Хардинг. – Разумеется, вы не пытаетесь обвинить нас в грязном преступлении!

– Об этом вы узнаете в свое время, мистер Хардинг, – парировал шериф. – Где мы можем найти несколько лопат?

– Вон там, в дровяном сарае, – без тени сомнения ответил мистер Хардинг.

Вслед за шерифом и двумя другими офицерами Мэнделл направился по склону холма в сторону фермерских построек. Когда они подошли к углу фруктового сада, его на мгновение озадачило одно необычное обстоятельство: ограда из реек шла вдоль склона, а не по диагонали, как он полагал. Но, возможно, если смотреть на него издалека, то так и будет казаться, подумал он.

Они шли вдоль забора, пока не уперлись в заросли на границе небольшого участка леса. Должно быть, это и есть та самая роща, в которой было тайно захоронено тело женщины. Пульс Мэнделла учащенно забился, когда он приблизился к этому месту, которое, как ему показалось, было наполнено какой-то жуткой атмосферой.

Шериф и его люди вошли в рощу и стали осматривать землю в том месте, которое указал им проводник. К своему удивлению, они обнаружили, что земля повсюду покрыта опавшей листвой, травой, мелкими кустами и зарослями. Свежей грязи было не видно, никаких следов земляных работ; ни один листик, ни одна травинка, ни один кустик не были потревожены во всей чащобе площадью в несколько саженей.

Все кусты были крепко укоренены и не подавали признаков того, что их когда-то выкапывали. Сыщики тщательно обследовали каждый фут почвы.

В конце концов шериф выбрался из зарослей и посмотрел на Мэнделла так, словно сомневался в его здравом уме.

– Что вы думаете об этом, мистер Мэнделл? – поинтересовался шериф.

– Я в глубоком шоке! – признался Мэнделл, вытирая лоб носовым платком. – Я был уверен, что смогу привести вас прямо на место. Вон та вершина холма через долину, где я стоял и видел всю трагедию. Как я мог ошибиться!

– И вы ясно видели, как это было сделано?

– Я готов поклясться, что видел все так же ясно, как вижу вас сейчас.

– На этой стороне холма нет других рощ, не так ли?

– Никаких, – сказал он, оглядываясь по сторонам. – Это просто обязана быть та чаща, о которой шла речь. Вы сами видите, что это небольшая ложбина прямо к югу от холма, на котором я стоял.

– У вас хороший бинокль?

– Первоклассный. Лучше не бывает. Я готов поручиться, что он меня не подведет. Даже плохая по качеству оптика не могла бы заставить человека увидеть то, что увидел я. Это совершенно необъяснимо.

– Ну что ж, пройдемся еще раз по всей местности.

Они так и сделали, но все было безрезультатно: во всей роще не было ни малейшего доказательства того, что хоть одна травинка была сдвинута неестественным образом.

Это было непостижимо. Мэнделла бросало то в жар, то в холод, когда он размышлял об этом.

Может быть, он стал жертвой оптического обмана? Или это была психическая галлюцинация? Он не мог принять ни одну из альтернатив.

Невозможно, чтобы его зрительный нерв мог представить себе такую сцену, как та, которую он наблюдал через свое стекло. Он также не был подвержен психическим отклонениям.

Но в чем же смысл этой загадки? Унизительно было и то, что его здравый смысл и даже здравомыслие вызывали подозрение у офицеров, которые, как ему показалось, с любопытством смотрели на него.

Они вернулись в дом и стали расспрашивать и переспрашивать мистера Хардинга и его жену:

– Что вы делали между девятью и десятью часами, мистер Хардинг? – спросил шериф.

– Я пахал в поле за холмом, – быстро ответил тот.

– И как долго вы там были?

– Всю первую половину дня – с завтрака до обеда.

– Вы вообще были в доме во второй половине дня? – спросил Мэнделл.

– Нет, сэр; я оставался в поле примерно с половины шестого утра до тех пор, пока моя жена не позвонила в обеденный колокол в двенадцать часов.

– Вы уже ужинали?

– Да, сэр; я как раз закончил есть, когда вы подъехали к дому.

– Могли ли вы видеть дом с того места, где вы пахали?

– Нет, сэр; поле находится по другую сторону небольшого холма.

Затем шериф направил свою цепь вопросов на миссис Хардинг.

– Вы были здесь в доме все утро, мадам? – спросил он.

– Да, была, – ответила она, твердо глядя ему в глаза.

– Что-нибудь необычное происходило во второй половине дня?

– Ничего, по крайней мере, я ничего не видела. Почему вы спрашиваете?

– Не обращайте внимания, миссис Хардинг. Если бы у меня не было веских причин, я бы не стал беспокоить вас этими вопросами.

– Были ли у вас посетители во второй половине дня? – поинтересовался Манделл.

– Ни одного.

– Вы уверены?

– Так же, как я уверена в собственном существовании.

– Миссис Хардинг, посмотрите мне прямо в глаза и ответьте на такой вопрос, – сказал Мэнделл, пристально глядя на нее, – Не видели ли вы мужчину и женщину, стоявших здесь, в вашем дворе, чуть раньше десяти часов утра?

– Нет, сэр, – ответила женщина самым утвердительным тоном, непоколебимо глядя в глаза своему собеседнику.

– Как вы думаете, могли ли мужчина и женщина находиться здесь и вы бы их не заметили?

– Я думаю, что нет, сэр. Я весь день работала в столовой и на кухне, и, как вы видите, двери и окна выходят на эту сторону дома.

– Что вы делали с девяти до десяти часов?

– Я пекла, сэр. Это мой день выпечки. В это время я, скорее всего, пекла пироги, потому что они были в духовке через несколько минут после десяти часов. Видите ли, я всегда смотрю на часы, когда ставлю пироги в духовку, чтобы знать…

– Да, конечно, мисс Хардинг. Когда вы готовили пироги, в каком направлении вы смотрели…

– В эту сторону, сэр. Можете посмотреть сами. Мой кухонный стол, на котором я всегда замешиваю и раскатываю тесто, стоит прямо перед этим окном. Значит, я должна была стоять лицом к окну, и ни один человек не мог находиться в этой части двора, чтобы я его не увидела.

Никакие перекрестные вопросы не смогли пошатнуть показания супругов. Более того, во всех их показаниях чувствовалась достоверность, которая придавала им убедительность.

– У меня к вам еще одна просьба, шериф, – сказал Мэнделл. – Оставьте ваших офицеров здесь присматривать за задержанными, а сами отправьтесь со мной на вершину холма, где я стоял, когда увидел трагедию.

– Хорошо, сэр, – ответил офицер. – Лучше поедем немедленно.

На вершине холма Роберт Мэнделл сразу же навел свой бинокль на маленький фермерский домик на противоположном склоне.

Когда он посмотрел в окуляры, его передернуло. Затем он поднял бинокль, повернул ручку фокусировки и снова посмотрел.

С его губ сорвался возглас удивления. Это что, он заколдован или сошел с ума?

Он протер внешние призмы полевого бинокля. Он также протер глаза. Затем он снова посмотрел.

– В чем дело, мистер Мэнделл? – сурово спросил шериф.

– Вроде бы и место подходящее, а все же не совсем то, – неохотно признался путешественник. – Лощина, извилистая дорожка, маленький домик, фруктовый сад над хозяйственными постройками, роща на краю леса… но… но, постойте! Изгородь идет прямо, а не по диагонали, и склон круче, чем казался сегодня днем, и вся сцена выстроена в гораздо меньшем масштабе; и, что ж! Я с трудом верю своим глазам, ибо вспоминаю, что вся вершина холма, какой я видел ее сегодня утром, была покрыта лесом, тогда как вершина, на которую я сейчас смотрю, полностью лишена деревьев.

– Что ж, мистер Томпкинс, признаюсь, я озадачен, ошарашен. Я не знаю, что сказать. Я не могу быть уверен в том, что именно здесь было совершено страшное преступление.

– Посмотрите вверх и вниз по долине, и убедитесь, нет ли там другого места, которое соответствует нужному, – попросил шериф.

– Нет ни одного, – заявил Мэнделл после тщательной проверки. – Вы можете вернуться и освободить пленников, чтобы невиновные не пострадали от несправедливого обвинения. Давайте замолчим это дело, пока тайна не прояснится.

Так и поступили. На следующий день Мэнделл был занят, но после обеда он отправился на вершину холма, которая теперь так странно очаровывала его, и обнаружил, что дом Хардинга выглядит точно так же, как и накануне.

Он вернулся домой озадаченный и взволнованный до крайности. Впервые в жизни он оказался перед лицом настоящей загадки, к разгадке которой он не мог найти ключа.

Через несколько дней городские газеты облетела новость об исчезновении женщины, поиски которой оказались тщетными. В последний раз, когда ее видели дома, она в порыве раздражения заявила, что уходит и не вернется до вечера, но не дала ни малейшего намека на то, куда она собирается идти.

Сопоставив даты, Мэнделл обнаружил, что день ее исчезновения был тем самым днем, когда он стал свидетелем страшной трагедии на склоне холма. Она вышла из дома около восьми часов утра, что дало бы ей время отправиться в деревню миль за десять.

Мэнделл задумался, нет ли между этими двумя событиями какой-либо связи.

Атмосфера таинственности, окружавшая трагедию, которую он видел в полевой бинокль, нависла над ним как дымка. Она преследовала его днем и ночью. Она разрушала все его удовольствия от научных экспедиций за город.

Через несколько дней он нашел время для прогулки, и его почти непреодолимо потянуло к той роковой вершине.

Было чуть больше десяти часов, когда он добрался до возвышенности, в тот самый час, когда за несколько дней до этого он стал невольным зрителем преступления, ставшего причиной смерти.

Направив бинокль на юг и пристально вглядываясь в окуляры, он издал возглас испуга, и бинокль едва не выпал из его ослабевшей руки. Затем он посмотрел еще раз.

На этот раз бинокль показал точное место, где он был свидетелем трагедии! В течение десяти минут он не отрывал глаз от пейзажа, который рассматривал во всех подробностях, зная, что не может ошибиться в его идентичности.

Вскоре его глаза устали от напряжения, он повесил бинокль на бок и несколько раз прошелся по лесу, чтобы отдохнуть и выплеснуть переполнявшие его эмоции.

Когда он снова поднял бинокль и посмотрел в него, то с изумлением обнаружил, что картина вновь сменилась прозаической фермой Хардингов! Он взглянул на часы и обнаружил, что время было немного за десять.

В течение нескольких дней он повторял этот эксперимент на вершине холма и сделал следующее странное открытие. Примерно с половины девятого до десяти часов утра его бинокль показывал место преступления, а в остальное время – маленькую ферму Хардингов.

Что это означало? Здесь была загадка на загадке. Что это было? Оптическая иллюзия или психическая галлюцинация? В чем причина странного явления – в бинокле, или в его глазах, или в мозгу, или в пейзаже?

Пока он размышлял, в его голове промелькнула неожиданная мысль. Он поспешил домой и стал строить планы, как продолжить свои исследования в новой области.

Перед рассветом следующего утра он оставил город позади и стал подниматься по крутому склону к югу от холма, на котором он провел столько дней. Миля за милей он пробирался по вершине гребня, каждые несколько минут останавливаясь, чтобы осмотреть местность с обеих сторон.

Нет нужды говорить, что он метался между надеждой и страхом. У него была теория, но подтвердится ли она или нет?

Несколько часов утомительного марша привели его на вершину хребта, расположенного прямо над домом Хардинга. Сначала он направил свой взгляд на север, на вершину холма, который познакомил его с тайной, которую он теперь пытался разгадать. На возвышающейся вершине чувствовался знакомый запах. Затем он повернулся на юг и устремил свой взгляд через долину к высокой гряде холмов на противоположной стороне.

С его пересохших губ сорвалось восклицание, и по всему телу прошла дрожь, заставившая его затрепетать как лист. Вы спросите, почему?

Вон там, на другой стороне долины, находилось место трагедии, свидетелем которой он стал. Даже невооруженным глазом он узнал его, а когда навел на него бинокль, то все черты пейзажа проявились с предельной отчетливостью: ложбина, дом и другие хозяйственные постройки, небольшой двор, фруктовый сад, ограда, идущая по диагонали склона, вершина холма, увенчанная высокими лесными деревьями, и роковая роща, где тайно было закопано тело.

Он смотрел прямо на юг. В нескольких милях к северо-востоку лежало широкое красивое озеро, сверкавшее в лучах солнца, как драгоценный сапфир.

– Я решил свою проблему, – пробормотал он, дрожа от волнения, – и решил ее на научных принципах.

Но он хотел убедиться в этом, ведь ему нужны были факты, а не теории.

Через несколько часов он пересек вторую долину, незаметно взобрался на противоположную высоту и почти на руках и коленях пробрался через лес к зарослям, в которых, как он полагал, хранился страшный секрет убийцы.

При осмотре места происшествия его кровь поочередно то стыла, то разгоралась: всего несколько минут осмотра дали неопровержимое доказательство правильности его суждения – за несколько дней до этого в зарослях производился раскоп.

Следующим шагом было поспешить в город и попросить шерифа и его помощников осмотреть заросли. Это было сделано незамедлительно, в результате чего тело пропавшей женщины было эксгумировано, а настоящий убийца предстал перед судом.

Это был еще один случай преступления, совершенного на почве ревности и гнева. На суде, где Роберт Мэнделл был одним из главных свидетелей, адвокат защиты задал ему такой вопрос.

– Как вы объясните, мистер Мэнделл, что вы увидели эту трагедию в свой полевой бинокль, когда стояли на вершине холма, расположенного так далеко на севере?

– Таким образом, – ответил Роберт Мэнделл с уверенностью, – Серебристое озеро, положение солнца, состояние атмосферы, своеобразный рельеф местности – все это в данном конкретном месте и в данный час дня создало мираж особой четкости.

1906 год




Дело "Штат против Форбс"


Уоррен Эрл

Из всех вопросов, задаваемых адвокату, чаще всего ему приходится отвечать на один, если его работа связана с выполнением этой задачи, – как можно с чистой совестью защищать убийцу, если ты понимаешь, что он виновен?

И хотя на этот вопрос есть много хороших ответов с юридической точки зрения, они редко, а то и вообще никогда не приходят на ум обывателю. Для обывателя человек, которому предъявлено обвинение, скорее всего, виновен. Если впоследствии присяжные признают его виновным, то первоначальное мнение подтверждается. Если же нет, то в немалой степени заслуга в этом принадлежит проницательности адвоката, сумевшего свести на нет все возможности закона. В любом случае общественность абсолютно уверена в своих выводах, а первоначальный вопрос остается открытым.

Мне посчастливилось защищать нескольких человек, обвиняемых в тяжких преступлениях и правонарушениях, и неизменно мои друзья и знакомые задавали мне этот вопрос. Иногда меня публично критиковали или жалостливо оправдывали, ссылаясь на то, что это мое дело, с ударением на "дело". Все это еще свежо в памяти, потому что повторялось в течение последних нескольких недель. Многие мои дела вызывали комментарии, но ни одно из них не вызвало такого повсеместного поднятия бровей и выпячивания подбородков, как моя недавняя защита доктора Форбса. Справедливости ради отмечу, что факты, представленные на суде, скорее оправдывали мою позицию, если такая позиция вообще может быть оправдана. Задолго до окончания процесса общественность осудила обвиняемого, и вердикт присяжных соответствовал общественному мнению. И теперь, когда они высказали свое мнение, я склонен высказать свое. Не потому, что я намерен изменить общественное мнение или попытаться сделать это, а потому, что факты представляют собой один из самых любопытных случаев, когда-либо попадавших в поле моего зрения.

Для тех, кто никогда не слышал о деле "Штат против Форбса", я вкратце изложу суть дела в соответствии с показаниями свидетелей: Доктор Форбс был мужчиной тридцати шести лет, неженатым и жившим очень тихо в старом квартале города. Его родители умерли, и, по сути, не было установлено, что у него есть какие-либо живые родственники, за исключением младшей сестры, которая жила с ним и присматривала за домом. Он был хорошо образованным человеком, имел хорошие научные навыки и располагал достаточными средствами для того, чтобы вплотную заняться научными медицинскими исследованиями, которым он, по-видимому, посвящал значительную часть своего времени. В задней части дома у него была лаборатория, где он продолжал работать и проводить эксперименты. Он был замкнутым и неразговорчивым, немного своенравным и, как следствие, пользовался среди соседей репутацией странного, чудаковатого, надменного и "заносчивого" человека.

Сестра, Рода Форбс, была очень красивой девушкой лет двадцати четырех, и те же соседи, которые осуждали брата, называли ее живой, умной и жизнерадостной. Оказалось, что они остались сиротами, когда она была еще маленьким ребенком, и ее воспитание и содержание легло на плечи старшего брата. Между ними, несмотря на разницу в темпераменте, существовали прекрасные и добрые отношения, что, в общем, оказалось крайне затруднительным для государственного обвинителя в его попытках доказать мотив. Нет необходимости говорить о том, что у молодой женщины было несколько ухажеров, но, за единственным исключением, ни один из них не привлек особого внимания на суде.

Исключением был Берт Лапхэм, сын одного из городских коммерсантов с хорошей репутацией и крупным состоянием. Молодой человек окончил колледж и, в отличие от своего отца, имел в городе далеко не лучшую репутацию. Естественно, что во время ухаживания за Родой Форбс эта сторона его характера не выставлялась напоказ, и из показаний можно сделать вывод, что он не был нежеланным гостем в доме. Не похоже, чтобы доктор поощрял его визиты, но то же самое можно сказать и о других молодых людях. И если не считать некоторой ревности, которую он, по-видимому, проявлял ко всем, кто добивался расположения его сестры, то по отношению к Лапхэму он не проявлял излишней недоброжелательности. Таково было положение дел, когда утром 2 февраля 1905 года доктор Форбс встретил Лапхэма на улице и умышленно и расчетливо застрелил его. Лапхэм умер почти мгновенно, не успев ничего сказать.

Доктор был арестован и доставлен в тюрьму. Он не оказал никакого сопротивления, но, как это часто бывает с убийцами, вел себя как человек, который все спланировал вплоть до конкретного момента и свершения, а дальше не было никакой цели. Как только от убийцы избавились, полицейские отправились к нему домой и там, на операционном столе в лаборатории, обнаружили труп сестры. Был вызван судмедэксперт, проведено дознание. Вызвали еще двух врачей, было принято решение о вскрытии. Оно тоже было проведено, и врачи констатировали отсутствие видимых признаков преступления. Неожиданный вердикт вызвал немалое удивление. Врачей спросили, как она могла умереть, да еще в таком месте, и они в поразительном порыве врачебной откровенности ответили, что не знают, и добавили, что, скорее всего, это были проблемы с сердцем.

Не имея доказательств в отношении сестры, присяжные просто предъявили доктору обвинение в убийстве Лапхэма. Выше приведены факты, выясненные на суде; о том, что следует далее, я узнал из уст самого доктора. Вскоре после предъявления обвинения он послал за мной, и в ответ на его просьбу я отправился в тюрьму.

Мне пришлось подождать всего несколько минут, прежде чем его ввели в помещение. Я читал несколько не самых громких статей об этом деле и имел достаточное представление о фактах и человеке, но, тем не менее, был несколько удивлен его внешним видом. Его описывали как человека среднего роста, со смуглым цветом лица, черными волосами с сединой, карими глазами, каштановыми усами и бородой в стиле Вандайк. Все это соответствовало действительности, но не были упомянуты низкий и очень широкий лоб, а также то, что он смотрел на человека ровным, немигающим взглядом близорукого прирождённого исследователя. Он был похож на обеспеченного доктора, занимающегося наукой, и, шагнув вперед, чтобы поприветствовать его, я подумал: "Он может убить ради науки, но не в порыве страсти".

Он невозмутимо приветствовал меня, и мы сели.

– Вы за мной посылали, – сказал я.

– Да, – ответил он спокойным тоном. – Да. Полагаю, вы знаете о предъявленном мне обвинении и о деле?

– Я читал некоторые отчеты. Вы обвиняетесь в убийстве Лапхэма.

– Да. Все произошло примерно так, как пишут в газетах. Собственно говоря, я полагаю, что адекватной защиты не существует.

– Лучше расскажите мне о фактах, – предложил я.

Он пожал плечами.

– Они у вас уже есть, – ответил он.

– Все? – спросил я.

– Нет…, – заколебался он. – Нет, но все, которые могли бы принести вам пользу.

– Было бы лучше, если бы я знал их все, – сказал я.

– Нет такого, что могло бы помочь.

– Но, возможно, есть что-то, что может развлечь.

Он кивнул, улыбнулся и задумчиво провел пальцем по бороде.

– Вкратце, – сказал он, – я встретил Лапхэма на улице. Я сказал: "Сэр, я сейчас вас убью". Я поднял револьвер и выстрелил. Я вышел из дома с целью совершить это. Это то, что, как я полагаю, вы называете преднамеренностью, и то, за что вешают людей. Я купил револьвер в магазине по дороге в центр города, и попросил человека показать мне, как заряжать и стрелять. Это я сделал для того, чтобы не промахнуться при встрече с ним. Все детали я продумал еще до выхода из дома.

– Именно так, – сказал я, – а теперь о том, что произошло до того, как вы все продумали.

– Боюсь, эти события вам не помогут.

– А я уверен, что они меня развлекут, – повторил я.

Он смотрел на меня сквозь полузакрытые веки пристально, внимательно, вопросительно.

– Мне нравится ваша позиция, – сказал он и после еще одной короткой паузы, еще раз проведя рукой по бороде, добавил:

– Но я предупреждаю вас, что во всем, что я скажу, вы не найдете ни крупицы того, что вы называете вескими доказательствами.

– Мотивы редко служат законным оправданием, – сказал я, – и нам нет необходимости рассматривать их в этом свете, если вы этого хотите.

Он протянул мне свой портсигар, и, пока он держал спичку, я впервые заметил в его глазах какой-то звериный блеск. Он сделал длинный вдох и опустил веки, как кошка, уютно устроившаяся у камина, или тигр в состоянии покоя.

– Если вы хотите меня понять, – сказал он, – то должны знать, что наша семья особенная в одном отношении. Нас можно назвать телеграфной расой. Вы знаете, что в силу инстинкта, развития или воспитания некоторые семьи во всех своих разветвлениях имеют определенные черты, я имею в виду не просто физические черты, а, в частности, склонность к определенным видам деятельности. Я могу назвать семьи, в которых на протяжении столетий в роду были священнослужители. Есть и другие, в которых рождаются адвокаты, торговцы, клоуны и так далее. В нашей семье эта тенденция связана с телеграфией. Мой отец, все его братья и их отцы до них, и это во времена становления науки, были связаны с телеграфным делом.

– Не думаю, что сегодня в нашей семье найдется мужчина или женщина, не знакомые досконально с приборами и законами этого ремесла. Я сам, как и моя сестра, выучил телеграфный код, как только научился читать. В старом доме у нас были передатчики, и среди моих самых ранних воспоминаний – резкое щелканье машинок. Вы знаете, что вещи, которые мы получаем в наследство, и уроки, которые мы усваиваем в раннем детстве, постепенно становятся инстинктами, не меньше. Так было и со мной, и с моей сестрой. Мы никогда не забывали о своем первоначальном обучении и, более того, развивали его. Сотней способов мы использовали его в доме, где мы жили вместе, и даже играли вместе с ним в других местах. В театре или в церкви мы отстукивали друг другу послания ногтями по дереву, таким образом.

Он бесстрастно барабанил по подлокотникам своего кресла с таким совершенным безразличием, что, если бы я не обратил на него внимание, я бы не уловил этого своеобразного телеграфного ритма.

– Наш дом был оснащен всевозможными устройствами. Передатчики были спрятаны в укромных местах и, как правило, в пределах досягаемости руки, так что часто, когда я находился в лаборатории, а Рода в гостиной, она рассказывала мне о том, что в данный момент делает и говорит ее собеседник. Конечно, расположение и характер этих приборов мы держали в секрете от всех наших знакомых, и в этом нам очень помогала определенная приставка, которая делала передачу без звука и которая была и остается тайной моей семьи.

– Лично от меня родители ожидали, что я пойдут по их стопам, но с возрастом обнаружил, что у меня есть природная склонность к медицине и хирургии, и особенно к последней. С возрастом эта склонность усилилась, и еще до окончания академического курса в колледже я решил заняться практикой. В этом плане механический склад моей крови был нарушен. С течением времени меня все больше поглощала научная сторона вопроса. Я еще учился в колледже, когда впервые был открыт рентгеновский луч. Он прочно завладел моим воображением. Я наблюдал и следил за усовершенствованиями и без лишних разговоров решил посвятить свою жизнь этой работе. Будучи достаточно обеспеченным материально, чтобы не иметь необходимости заниматься практикой, я отказался от нее, за исключением тех случаев, когда она была связана с моей научной работой. Как видите, я не старый человек, и действительно, прошло всего несколько лет после окончания университета.

– Эти годы я посвятил достижению одной цели – совершенствованию рентгеновского излучения. Как вам, несомненно, известно, несмотря на всю газетную рекламу этого изобретения, самое большее, что удалось сделать мастерам, это использовать рентгеновский луч для обнаружения и определения местонахождения твердых веществ, вложенных в вещества меньшей плотности или окруженных ими. Это, например, восприятие костей в плоти руки или ноги или присутствие металлов в теле.

– Занимаясь этим исследованием, я стремился усовершенствовать аппарат до такой степени, чтобы можно было различать кровеносные сосуды, а возможно, и нервы. Этой задаче я посвятил все свое время, и, сэр, могу сказать, что мне это удалось!

Он наклонился вперед и всмотрелся в мое лицо. В его глазах светился пыл восторженного энтузиаста. Он тяжело вздохнул и опустился в кресло, и прошло несколько минут, прежде чем он продолжил свой рассказ.

– У меня в лаборатории есть стол, операционный стол, который является результатом моих изобретений. На этот стол я кладу тело. Под ним – луч, а с лучом, сверху и непосредственно над ним, соединен обычный флюороскоп с микроскопической приставкой. Я не берусь описывать вам всю суть дела. Если вы не обладаете научным складом ума, вы не поймете, и…

Он сделал паузу, и я покачал головой.

– Ах, вы не понимаете, тогда я воздержусь. Достаточно сказать, что флюороскоп и соединенные с ним лучи можно перемещать по своему усмотрению и исследовать любую часть тела. Свет вырабатывается в лампе, как в обычном аппарате, но его качество и, соответственно, полезность для исследования нервов, мышц или кровеносных сосудов – это секрет, который я узнал. Возможно, вы лучше поймете, если я скажу, что для каждого вида исследования я использую отдельную лампу. То есть для обнаружения металла я использую обычный рентгеновский аппарат. С помощью другой лампы все мешающие вещества исчезают в тумане, и обнажаются нервы. Таким образом, с помощью еще одного приспособления я могу изучать кровь, причем микроскоп, как вы легко поймете, оказывает очень существенную помощь.

Он, видимо, решил, что я устал от его объяснений, и продолжил:

– Вы не понимаете, какое отношение все это имеет к убийству Лапхэма.

Он говорил так, словно убийство на улице из дешевого револьвера, купленного специально для этой цели, было научным феноменом. Я ответил, что меня очень заинтересовало его открытие, и я не сомневался, что оно имеет существенное отношение к трагедии.

– Так и есть, – пробормотал он, – так и есть, – и вдруг замолчал.

Он так и сидел, неподвижно глядя в пространство, и дым медленно поднимался от окурка его сигареты. Я наблюдал за ним и видел, как в его глазах постепенно нарастает блеск, точно такой же, как в глазах убийцы Харли, когда в суде предъявили сердце человека, которого он зарезал, с дырой, проделанной ножом. Доктор Форбс вдруг стряхнул пепел с сигареты и, быстро повернувшись ко мне, сказал:

– Я с первого взгляда определил в этом человеке злодея. Я знал это инстинктивно. Я знал это из наблюдений. Но, как последний глупец, я не мог довольствоваться простым пониманием. Я должен был кому-то сказать, что я о нём думаю, и, что самое глупое, я сказал об этом Роде. Она не хотела, не желала, так относится к нему. Я боялся, что она влюбится в него. Он приходил, а я ничего не говорил. Он продолжал приходить, а я протестовал. Она смеялась и защищала его. Он приходил все чаще и чаще, и, обнаружив, что возражать бесполезно, я закрылся в своей лаборатории и поверил, что ее природный здравый смысл раскусит его. Они стали близки, но насколько близки, я так и не понял, пока однажды вечером, когда он пришел к нам, телеграфный аппарат в лаборатории не выдал сообщение: "Приходите в библиотеку".

– Я бросил работу и помчался туда. Они встретили меня взрывом смеха, а на мои расспросы Рода объяснила, что она показывала все наши личные средства связи и послала это сообщение, чтобы доказать их эффективность! Я был очень зол, но не только из-за неудачной шутки в мой адрес, но и из-за того, что посторонний человек узнал наши секреты. Боюсь, я говорил слишком резко. Я, конечно, вышел из комнаты в ярости.

– На самом деле, я, наверное, слишком близко к сердцу принял этот инцидент, но в то время он казался мне безошибочным свидетельством того, что она любит этого человека, и у меня не было желания, чтобы она выходила за него замуж. Однако эти опасения оказались беспочвенными, так как уже через некоторое время после этого она пришла ко мне ночью и рассказала, что он сделал ей предложение, а она ему отказала. Я спросил, как он это воспринял, и она нехотя призналась, что он был очень зол. Я ожидал, что это положит конец его визитам, но этого не произошло. Мужчина был увлечен и продолжал регулярно наведываться к нам.

– Тем временем, то есть все это время, существовал еще один молодой человек, от которого, казалось, невозможно было оторваться. Возможно, вы его знаете. Он молодой адвокат и очень порядочный человек – Хэл Дреннинг.

Я признался в небольшом знакомстве.

– Признаться, я был весьма расположен к нему и надеялся, что если кому-то и удастся добиться успеха, то именно ему. Главным его недостатком казался вспыльчивый и резкий нрав. Я знал, что он предпочтительнее Лапхэма, и так и сказал, а когда произнес это, то с удивлением заметил, что Рода покраснела. Возможно, я был слишком склонен к диктаторству, но, заметив это, я сказал:

– "Рода, я бы на твоем месте не кокетничала с ним".

– Она рассмеялась и спросила:

– "Почему?"

– "Я думаю, что он любит тебя, – ответила я, – и я его вполне одобряю".

– Она сделала насмешливый реверанс и весело сказала:

– Но как я могу выйти за него замуж, если Берт сказал, что я выйду за него и только за него?

– "Когда он это сказал?" – спросила я.

– "О, в тот вечер, после того как он обвинил меня в том, что я слишком часто встречаюсь с мистером Дреннингом".

– Я довольно резко высказал свое мнение по поводу его дерзости и, все еще злясь, собирался выйти из комнаты, как вдруг она закружилась передо мной в танце и с улыбкой объявила меня глупцом.

– "Я не выйду ни за кого из них, – сказала она, – я останусь здесь и буду твоей верной и преданной сестрой".

– "Вы откажете Хэлу?" – сказала я.

– "Конечно, я откажу им всем", – воскликнула она.

– "Хэл не воспримет отказ спокойно," – сказал я, и в этот момент мне пришла в голову мысль о его неуправляемом нраве. Действительно, он не принял бы отказа спокойно, и если она действительно собиралась отказать ему, то ее поведение было непростительным, так как она возмутительно флиртовала с ним.

– Этот разговор состоялся чуть больше недели назад. В прошлый вторник вечером Рода спустилась в восемь часов, одетая для приема гостей. Я находился в лаборатории за работой, когда она вошла ко мне и, крутясь на месте, демонстрировала новое платье. Я что-то сказал о нем в ответ на ее вопросы о длине, фасоне и т.д., а затем спросил, кто придет, и она, как бы надувшись, сказала, что не знает, скажет она мне или нет. Я был несколько раздосадован, так как не видел причин для подобного поведения, когда она, быстро переменившись, разразилась смехом и сказала – я отчетливо помню ее слова:

– "Ой-ой, какой ты смешной братец. Ну, если хочешь знать, это…" – она на мгновение замешкалась, – "твой друг, мистер Дреннинг. Видишь ли, он может сделать предложение в любой момент, и я хочу быть готовой к непредвиденным обстоятельствам".

– Все еще смеясь, она, слегка запнувшись, вышла из комнаты, и, конечно, мне и в голову не пришло, что она могла пошутить. Чуть позже я услышал звонок и шаги в коридоре. Я продолжил свою работу, которая заключалась в тестировании новых ламп и записи их относительной силы. Ближе к вечеру я услышал, как хлопнула входная дверь, и кто-то вышел из дома. Это было обычное явление, которое не произвело на меня никакого впечатления. Вы понимаете. Я часто замечал, как, полагаю, и вы, что необычное редко сопровождается явлениями, которые можно назвать предвосхищением.

– Прошел, наверное, час, когда я закончил свою работу, и тут мне впервые пришло в голову, что Рода не зашла пожелать мне спокойной ночи, и я не слышал, как она поднималась наверх. Я зажег сигарету и, открыв дверь в холл, увидел, что в гостиной все еще горит свет. Подумав, что она читает и что ей пора на покой, я прошел по коридору и вошел в комнату.

Доктор сделал паузу и закрыл глаза рукой.

– Я полагаю, – продолжал он, – что буду продолжать стоять и смотреть из этого дверного проема до тех пор, пока не окажусь бесцельно крутящимся на конце веревки". Она сидела в кресле Морриса у стола, лицом ко мне. Ее тело обмякло, голова свесилась влево, язык вывалился из идиотски раскрытого рта, и слюна стекала с губ на кружевную оборку платья. Глаза ее были открыты, остекленевшие, полные дикого ужаса. Руки ее лежали на подлокотниках кресла, и по ним было видно, что она внезапно упала, тщетно пытаясь до чего-то дотянуться. Я не знаю, не могу объяснить вам, как и почему лежащая в кресле фигура может навести на мысль о падении, которому предшествовало напряжение в поисках какого-то определенного предмета, но именно такой эффект произвело на меня то мгновение, когда я стоял в оцепенении.

– Придя в себя, я бросился к ней и распрямил ее. В моих руках она была словно безвольная плоть. Я пощупал пульс и ничего не почувствовал. Я попробовал еще раз, но ничего не произошло. Я поднес хрустальный циферблат своих часов к ее рту. Дыхания не было видно. Она была мертва. Я уронил ее руку и побежал в лабораторию за стимулятором. Я всегда держал запас в маленьком шкафчике в углу, и вот я уже нащупывал нужную мне склянку, когда меня испугал быстрый щелчок одного из телеграфных аппаратов. Я остановился в изумлении. Из комнаты, которую я только что покинул, пришло сообщение, и это было ее сообщение. Я бы узнал его из тысячи.

– Отрывисто, в сокращениях, которые мы использовали для большего удобства, были набраны эти слова: "Приходите, убивают", – я не стал больше ждать, а бросился в комнату. Она была пуста, кроме нее, и лежала точно так же, как я ее оставил, только рука ее соскользнула с подлокотника кресла и свисала наружу.

– Минуточку, – сказал я. – Был ли на этом стуле передатчик?

Он неподвижно смотрел на меня, веки медленно скатывались с белков его глаз.

– Ваш разум путешествует вместе с моим, сэр, – сказал он хрипловатым шепотом. – На подлокотнике кресла, с нижней стороны, был установлен передатчик. Как вы думаете, возможно ли, чтобы она смогла прийти в себя настолько, чтобы отправить сообщение? Между нами говоря, когда я уронил ее руку перед тем, как уйти за стимулятором, я оставил ее рядом с передатчиком. Я знаю, что рука не висела, когда я уходил.

– Продолжайте, – попросил я.

Он не обращал на меня внимания, а начал говорить словно сам с собой.

– Но она была мертва, – сказал он. – Она была мертва. Она была мертва не менее часа. Когда я вернулся, в ней не было абсолютно никаких изменений. Она была мертва и до, и после. Я знал это, хотя и не признавался себе в этом.

Он словно вышел из задумчивости и, снова повернувшись ко мне, продолжил свой рассказ:

– Я подхватил ее на руки и понес, безжизненную, ускользающую, желеобразную массу, в лабораторию, положил на операционный стол. Там, в бешеной спешке, я испробовал все известные мне способы оживления, и все безуспешно. Сэр, с того момента, как я впервые увидел ее, и до тех пор, пока я окончательно не отказался от борьбы, клянусь вам, не было ни одного движения, знака, символа или признака жизни. Она была мертва.

– Как и любой другой человек, внезапно лишившийся чего-то ценного, я поначалу не понимал смысла этого. Да и вряд ли когда-нибудь пойму. Только после того, как я отказался от попыток реанимации, я начал размышлять". Судмедэксперты вынесли свой вердикт. Вы знаете, что они сказали. Они не знают, что стало причиной ее смерти. Они думают, что я убил ее во время эксперимента, как мне кажется".

Он взглянул на меня краем глаза и продолжил спокойно, как мог бы говорить совершенно незаинтересованный свидетель:

– На теле не было никаких следов. На коже не было ни царапины, ни булавочного укола. Не было ни синяков, ни пятен, ни ссадин, ни следов или признаков физического насилия. Я уже собирался сказать, что это болезнь сердца, как вдруг вспомнил сообщение, пришедшее по телеграфу: "Приходите, убивают…". Впервые я понял, что сообщение было неполным. По какой-то непонятной причине этот факт до сих пор ускользал от меня. Тогда, сэр, я успокоился и планомерно принялся за работу.

– Я не сомневался в личности убийцы, если таковой был. Я рассудил, что Дреннинг сделал ей предложение, получил отказ и, возможно, в порыве страсти ударил и убил ее. "Но… но, – сказал я, – никаких ударов не было. Это должно быть сделано каким-то другим способом. Но если это было сделано, то обязательно найдутся следы". Тело уже лежало на операционном столе, я подсоединил соответствующую трубку и стал искать металлические частицы. Я ожидал обнаружить в теле какое-то твердое, инородное тело, способное вызвать смерть. Я не знал, в какой именно части тела оно будет находиться, поэтому искал тщательно, понимая, что оно может принять любое из десятка странных и неожиданных обличий, например, как игла, воткнутая в жизненно важную часть и отломанная. Вы, наверное, знаете, что длинные тонкие иглы из стекла, если их быстро воткнуть, убивают очень эффективно, а при использовании такого орудия, если его аккуратно сломать, рана почти не видна.

– Я работал над ней много часов. Я ничего не нашел, но не сдавался. Я снова и снова осматривал ее, и всегда с одним и тем же результатом. Только через четыре долгих часа я сел, поняв, что дальнейшие поиски тщетны.

– Невозможно объяснить вам чувство гнева, которое овладело мной в следующие полчаса. Это была ярость, выросшая из чувства бессилия, вызванная осознанием того, что, несмотря на все мои знания, я оказался в тупике. Я перебрал все известные мне способы. Я думал о каждом устройстве, о котором когда-либо слышал. Я старался изобрести новые и неиспытанные эксперименты, и в процессе этих поисков мне пришло в голову, что исследование крови и нервов может по какой-то случайности что-то показать.

– В отчаянии я установил лампу для кровеносной системы и развернул флюороскоп над телом. Я решил начать с рук, так как там, в очень мелких кровеносных сосудах, где тельца проходят в один ряд, если что-то не так, то это будет заметно. Я включил питание и поднес глаз к микроскопу. Постепенно, по мере того как я смотрел, и мой глаз привыкал к свету, плоть с костей исчезала, оставляя их довольно грубыми и отвратительными, как засохший и распаренный обрубок конечности. В продолжающемся свете трубки, даже когда я наблюдал за ними, они тоже поблекли и исчезли. Затем постепенно и медленно стала видна кровеносная система, сеть вен, похожая на паутину паука.

– Я смотрел на кончик первого пальца правой руки. И вот, когда кровь стала более отчетливой, я сменил предметное стекло микроскопа на более сильное, и с его помощью в поле зрения попал один участок минутного сосуда. Достаточно было одного взгляда, чтобы убедиться в полной исправности аппарата. Вот наружные стенки вены, а внутри, как монеты в желобке, лежат похожие на диски тельца, но не такие, какими я их часто видел, медленно двигающиеся по своему пути, а остановившиеся, застывшие на своих местах, неподвижные, как неподвижен механизм, когда двигатель заглох.

– Я внимательно присмотрелся и уже собирался прекратить свои исследования, ничего не найдя, как вдруг заметил, что все тельца расположены определенным образом. Это было настолько необычно, что привлекло мое внимание. Вместо того чтобы красные и белые тельца были перемешаны, как это обычно бывает, без всякого порядка и последовательности, все они в поле зрения микроскопа были так точно упорядочены, как будто их разложили и поставили на свои места. Они располагались последовательно: три красных диска, выстроенных в линию, короткий промежуток, один белый диск, еще два красных и длинный промежуток, после чего то же самое повторялось. Это было собрание групп телец, каждая из которых отличалась друг от друга и состояла из них, как я уже указывал.

Кажется, я ахнул, потому что он быстро сделал карандашный набросок:

– Именно так они и были расположены, – сказал он.

Я не выглядел прозревшим, так как не увидел ничего странного.

– Вы знаете, что это такое? – спросил он, возбужденно наклонившись вперед. – Это буквы Л и A азбуки Морзе, вместе они образуют сокращение имени Лапхем, которое мы всегда использовали для его обозначения, когда нам доводилось передавать его имя по проводам". Сэр, в ее крови не было никаких посторонних или ядовитых проявлений, но во всех ее венах, во всем ее теле я нашел тельца, расположенные таким образом. Какое это имеет значение? Я не психолог. Я не могу объяснить, но вы легко поймете, в каком состоянии я нахожусь.

– Мы поставлены перед альтернативой. Когда я вошел в комнату, она была либо мертва, либо находилась в коматозном состоянии. Если она была мертва, то передача неполного сообщения может быть объяснена только спиритизмом или тем, что подсознательное "я", которое в нашей семье, вероятно, является телеграфным, было временно приведено в действие прикосновением пальца к кнопке. В этом случае не будет пустым воображением предположить, что вся материальная ткань сконцентрировалась в высказывании, которое она произнесла, и такая концентрация, естественно, затронула бы основополагающие элементы жизни, в первую очередь кровь.

– С другой стороны, если она не умерла, то те же самые рассуждения остаются в силе. Учитывая концентрацию, которая, несомненно, должна была присутствовать, добавьте только руку, соскользнувшую с подлокотника кресла и передатчика в тот момент, когда нужно было передать имя убийцы, и когда вся система была заряжена символом, и идентичная ситуация, представленная здесь, не могла бы быть невозможной.

Он резко остановился, рассеянно поднес к губам потухшую сигарету, затянулся раз-другой и, глядя на меня, медленно произнес:

– Я вижу, что вы меня поняли. Теперь перед вами весь ход событий, предшествующий преднамеренному убийству. Могу только добавить, что когда я объявил Лапхэму о своем намерении стрелять, в его глазах блеснул первобытный страх, а на его затвердевшем языке прозвучало слабое "Боже, как вы это узнали?". Вот и вся история, и, как я уже сказал, вы признаете абсолютную бесполезность всего этого в качестве доказательства.

– Есть еще кое-что, – сказал я, – что стало причиной ее смерти?

В этот момент охранник подошел ближе и, чтобы нас не подслушали, наклонился и прошептал мне на ухо. Я был поражен.

– Как он узнал об этом? – спросил я. – Это очень необычно.

– Не знаю, – сказал он, – но это можно было сделать таким образом.

Вот почему я защищал доктора Форбса. После вынесения приговора я намеревался позволить ему выступить в суде и рассказать свою историю и тем самым спасти свою шею, а его самого поместить в психушку, но, к сожалению, в ночь после оглашения приговора он был найден мертвым в своей камере. Врачи в очередном порыве врачебной откровенности заявили, что не знают причины смерти, но склонны подозревать сердце.

1906 год




Бактериологический детектив


Артур Бенджамин Рив

Кеннеди был погружен в работу над лекцией о химическом составе различных бактериальных токсинов и антитоксинов, что было для меня так же незнакомо, как Камчатка, но было знакомо Кеннеди, как Бродвей и Сорок вторая улица.

– И действительно, – заметил он, откладывая авторучку и в сотый раз зажигая сигару, – чем больше думаешь о том, как современный преступник упускает свои возможности, тем удивительнее это кажется. Почему, когда есть такой великолепный ассортимент изысканных методов, они используют пистолеты, хлороформ и синильную кислоту?

– Да брось ты, старик, – устало ответил я, – разве только потому, что у них нет воображения. Хочется надеяться, что они им не будут пользоваться. Что станет с моим бизнесом, если они это сделают? Как из этого можно сделать действительно драматический материал для "Стар"? "Пунктирная линия отмечает путь, пройденный смертельным микробом; крестик указывает место, где его атаковал антитоксин" – ха-ха-ха, не очень-то это подходит для желтых журналов, Крейг.

– На мой взгляд, Уолтер, это было бы верхом драматизма – гораздо более сильного драматизма, чем пустить пулю в человека. Любой дурак может выстрелить из пистолета или перерезать горло, но для того, чтобы быть на высоте, нужны мозги.

– Возможно, так оно и есть, – признал я и продолжил чтение, в то время как Кеннеди усердно корпел над своей лекцией. Я упоминаю об этом разговоре и потому, что он имеет отношение к моему рассказу по довольно необычному совпадению, и потому, что он показал мне еще одну сторону удивительных изысканий Кеннеди. Он интересовался бактериями не меньше, чем химией, а история эта связана как раз с бактериями.

Прошло, наверное, четверть часа, когда раздался зуммер на двери нашего холла. Представьте себе мое удивление, когда, открыв дверь, я увидел стройную фигуру очаровательной молодой женщины, которая была тщательно скрыта вуалью. Она находилась в состоянии, почти граничащем с истерикой, что заметил даже я, несмотря на свою обычную тупость.

– Профессор Кеннеди дома? – спросила она с надеждой.

– Да, мэм, – ответил я, открывая дверь в наш кабинет.

Она направилась к нам, повторив свой вопрос.

– Я профессор Кеннеди. Прошу вас, присаживайтесь, – сказал он.

Присутствие дамы в нашей квартире было настолько необычным, что я и в самом деле забыл о том, что нужно было исчезнуть, а занялся тем, что поправил мебель и открыл окно, чтобы выветрился застоявшийся запах табака.

– Меня зовут Эвелина Бисби, – начала она. – Я слышала, профессор Кеннеди, что вы умеете докопаться до сути сложных загадок.

– Вы мне льстите, – ответил он с чувством признательности. – Кто был настолько глуп, что сказал вам это?

– Один друг, который слышал о деле Керра Паркера, – ответила она.

– Прошу прощения, – встрял я, – я никоим образом не желаю вам мешать. Я, пожалуй, выйду. Я вернусь через пару часов.

– Пожалуйста, мистер Джеймсон… вы ведь мистер Джеймсон, не так ли?

Я с удивлением поклонился.










Если это возможно, я хотел бы, чтобы вы остались и выслушали мою историю.



– Если это возможно, я хотел бы, чтобы вы остались и выслушали мою историю. Мне сказали, что вы и профессор Кеннеди всегда работаете вместе.

Настала моя очередь смутиться от комплимента.

– Мне рассказала миссис Флетчер из Грейт-Нека, – пояснила она. Я считаю, что профессор Кеннеди оказал Флетчерам большую услугу, хотя и не знаю, в чем она заключалась. Во всяком случае, я пришла к вам со своим делом, по которому у меня мало надежды получить содействие, если только вы не поможете мне. Если профессор Кеннеди не сможет решить эту проблему, то, боюсь, никто не сможет.

Она сделала небольшую паузу, а затем добавила:

– Вы, конечно, читали о смерти моего опекуна на днях.

Конечно, читали. Кто не знал, что Джим Бисби, нефтяной магнат из Южной Калифорнии, внезапно умер от брюшного тифа в частной клинике доктора Белла, куда он был доставлен из своей роскошной квартиры на Риверсайд-драйв? В то время мы с Кеннеди обсуждали этот вопрос. Мы говорили об искусственности двадцатого века. У людей больше нет домов, у них есть квартиры, говорил я. Они больше не болеют старым добрым способом; более того, они даже снимают специальные палаты, в которых умирают. А для похорон арендовали залы. Удивительно, что они не арендовали могилы. Все это было следствием разрушения традиций в двадцатом веке. В действительности мы знали о смерти Джима Бисби. Но в ней не было ничего загадочного. Она была типичной для первого десятилетия двадцатого века в большом искусственном городе – одинокая смерть великого человека, окруженного всем, что можно купить за деньги.

Мы читали и о его подопечной, прекрасной мисс Эвелин Бисби, дальней родственнице. Когда под воздействием жары и волнения она приподняла вуаль, мы очень заинтересовались ею. По крайней мере, я уверен, что даже Кеннеди в этот момент начисто выкинул из головы лекцию о токсинах.

– В смерти моего опекуна, – начала она низким и дрожащим голосом, – есть нечто такое, что, я уверена, потребует расследования. Возможно, это всего лишь глупые женские страхи, но до сих пор я не рассказывала об этом никому, кроме миссис Флетчер. Мой опекун, как вы, наверное, знаете, проводил лето в своем загородном доме в Бисби-Холле, штат Нью-Джерси, откуда он вернулся довольно неожиданно около недели назад. Наши друзья подумали, что это всего лишь странная прихоть – вернуться в город до того, как лето закончится, но это было не так. За день до возвращения его садовник заболел тифом. Это обстоятельство заставило мистера Бисби вернуться в город на следующий день. Представьте себе его ужас, когда на следующее утро он обнаружил, что его камердинер тоже заболел. Конечно, друзья немедленно отправились в Нью-Йорк, затем они написали мне в Ньюпорт, и мы вместе открыли его квартиру в отеле "Людовик Кинз".

– Но на этом неприятности не закончились. Один за другим заболевали слуги в Бисби-Холле, пока не умерло пятеро из них. Затем последовал последний удар – мистер Бисби пал жертвой болезни в Нью-Йорке. Меня пока что болезнь обошла стороной. Но кто знает, сколько еще это продлится? Я была так напугана, что с тех пор, как вернулась, ни разу не обедала в квартире. Когда я голодна, я просто отправляюсь в гостиницу – каждый раз в другую. Я не пью никакой воды, кроме той, которую тайком кипячу в своей комнате на газовой плите. Дезинфицирующие и бактерицидные средства расходуются галлонами, и все равно я не чувствую себя в безопасности. Даже органы здравоохранения не снимают моих опасений. Со смертью моего опекуна мне стало казаться, что, возможно, все кончено. Но нет. Сегодня утром заболел еще один слуга, пришедший на прошлой неделе из пансиона, и доктор объявил, что это тоже тиф. Неужели я буду следующей? Может быть, это просто глупый страх? Почему болезнь преследует нас до самого Нью-Йорка? Почему она не прекратилась в Бисби-холле?

Мне кажется, я никогда не видел живого существа, которого бы так сильно одолевал ужас, какой-то незримый, смертельный страх. Поэтому вдвойне ужасно это было ощущать в такой привлекательной девушке, как Эвелина Бисби. Когда я слушал, я чувствовал, как это ужасно – быть преследуемым таким страхом. Каково это – быть преследуемым по пятам болезнью столь же неотступно, как ее преследовал этот брюшной тиф? Если бы это была какая-то большая, но видимая, осязаемая опасность, с какой радостью я бы встретил ее только ради улыбки такой женщины. Но это была опасность, которую могли преодолеть только знание и терпение. Инстинктивно я повернулся к Кеннеди, а в голове у меня была абсолютная пустота.

– Есть ли кто-нибудь, кого вы подозреваете в том, что он является причиной такой эпидемии? – спросил он. – Я могу сказать вам прямо сейчас, что у меня уже есть две теории – одна совершенно естественная, другая дьявольская. Расскажите мне все.

– Что ж, я рассчитывала получить по его завещанию состояние в миллион долларов, без всяких ограничений, а сегодня утром его адвокат Джеймс Денни сообщил мне, что было составлено новое завещание. В нем по-прежнему фигурирует один миллион. Но оставшаяся часть, вместо того чтобы пойти в ряд благотворительных организаций, в деятельности которых он, как известно, принимал участие, идет на формирование трастового фонда для Школы механических искусств Бисби, единственным попечителем которой является мистер Денни. Конечно, мне мало что известно об интересах моего опекуна при его жизни, но мне кажется странным, что они должны были так радикально измениться, и, кроме того, новое завещание составлено таким образом, что если я умру не имея детей, то мой миллион также переходит в эту школу – местонахождение не называется. Я не перестаю недоумевать по поводу всего этого.

– Почему вы удивлены – по крайней мере, какие еще у вас есть причины для сомнений?

– О, я не могу их выразить. Может быть, в конце концов, это всего лишь бестолковая женская интуиция. Но в последние несколько дней я часто думала об этой болезни моего опекуна. Это было очень странно. Он всегда был таким осторожным. Вы же знаете, что богатые люди не часто болеют тифом.

– У вас нет оснований предполагать, что он умер не от тифа?

Она заколебалась.

– Нет, – ответила она, – но если бы вы знали мистера Бисби, вам бы тоже показалось это странным. Он с ужасом относился к инфекционным и заразным болезням. Его квартира и загородный дом были образцовыми. Ни один санаторий не мог бы быть более чистоплотным. Он жил жизнью, которую один из его друзей назвал антисептической. Может быть, я глупая, но сейчас это все больше и больше приближается ко мне, и… я хотела бы, чтобы вы рассмотрели это дело. Пожалуйста, успокойте меня и уверьте, что ничего страшного нет, что все это происходит естественным образом.

– Я помогу вам, мисс Бисби. Завтра вечером я хочу спокойно отправиться в Бисби-холл. Вы позаботитесь о том, чтобы все было в порядке, чтобы у меня были соответствующие распоряжения, позволяющие провести тщательное расследование.

Я никогда не забуду немую и красноречивую благодарность, с которой она пожелала мне спокойной ночи после обещания Кеннеди.

После ее ухода Кеннеди еще около часа сидел, прикрыв глаза рукой. Затем он внезапно вскочил.

– Уолтер, – сказал он, – давай зайдем к доктору Беллу. Я знаю там старшую медсестру. Возможно, мы кое-что сможем узнать.

Когда мы сидели в приемной с толстыми восточными коврами и красивой мебелью из красного дерева, я снова и снова возвращался к нашему разговору, состоявшемуся ранним вечером.

– Боже мой, Кеннеди, ты был прав, – воскликнул я. – Если в этой ее микробной истории и есть что-то от заговора, то это действительно верх драматизма – это дьявольщина. Ни один простой смертный на такое не способен.

В этот момент вошла старшая медсестра, крупная женщина в безупречной униформе, дышащая здоровьем и жизнерадостностью. Нам были оказаны все знаки внимания. Скрывать, собственно, было нечего. Этот визит развеял мои последние подозрения, что, возможно, Джим Бисби отравился каким-то лекарством. Графики его температуры и искренность медсестры были абсолютно убедительны. Это действительно был брюшной тиф, и дальнейшее расследование ничего не дало.

Вернувшись в квартиру, Крейг начал собирать чемодан с теми немногими вещами, которые ему понадобятся для поездки.

– Завтра я уезжаю на несколько дней в Бисби-Холл, Уолтер, и если ты сочтешь возможным поехать со мной, я хотел бы заручиться твоей помощью.

– По правде говоря, Крейг, я боюсь ехать, – сказал я.

– Не стоит. Сначала я отправлюсь на армейский пункт на Губернаторском острове, чтобы сделать прививку от тифа. Потом я подожду несколько часов, пока она не подействует, и только потом поеду. Насколько я знаю, это единственное место в городе, где можно сделать прививку от тифа. Хотя лучше всего сделать три прививки, я полагаю, что для обычной защиты достаточно одной, и это все, что нам понадобится, если вообще понадобится.

– Вы уверены в этом?

– Практически уверен.

– Отлично, Крейг. Я поеду.

На следующее утро на армейском пункте нам без всяких проблем сделали прививку от болезни. Работа по иммунизации нашей армии в это время шла полным ходом, и несколько тысяч солдат в разных частях страны уже были привиты, причем с самыми положительными результатами.

– Много ли гражданских лиц приходит на вакцинацию? – спросил Крейг майора Кэрролла, главного хирурга.

– Немного, потому что мало кто об этом слышал, – ответил тот.

– Полагаю, вы ведете их учет.

– Только их имена – мы не можем следить за их судьбой вне армии, чтобы посмотреть, как это работает. Тем не менее, когда они обращаются к нам, как это сделали вы и мистер Джеймсон, мы с готовностью делаем им прививки. Армейский медицинский корпус придерживается позиции, что если это полезно для армии, то полезно и для гражданских, и пока к нам обращается лишь небольшое число гражданских лиц, мы вполне готовы делать это за плату, равную затратам.

– И вы позволите мне ознакомиться со списком?

– Конечно. Вы сможете ознакомиться с ним прямо сейчас.

Кеннеди торопливо просмотрел короткий список имен, достал блокнот, сделал запись и передал список обратно.

– Спасибо, майор.

Бисби-Холл – великолепное местечко, расположенное в самом сердце огромного парка, площадь которого измерялась не акрами, а квадратными милями. Но Крейг не собирался там останавливаться, а поселился в ближайшем городке, где мы также планировали питаться. Когда мы приехали, было уже поздно, и мы провели беспокойную ночь, так как прививка "взялась". Это было не страшнее, чем легкий приступ гриппа, и утром, пройдя так называемую "негативную фазу", мы снова были здоровы. Я, например, чувствовал себя гораздо спокойней.

Город был очень взволнован эпидемией в Холле, и если я и задавался вопросом, зачем Крейг хочет взять меня с собой, то вскоре мой вопрос был снят. Он поручил мне прочесать весь город и деревню в поисках каждого случая или слуха о брюшном тифе на много миль вокруг. Я сделал своей штаб-квартирой местную еженедельную газету, редактор которой оказался очень любезным. Он разрешил мне читать все новостные сообщения от своего корреспондента с каждого перекрестка. Я продирался через рассказы о новорожденных телятах и жеребятах, новых заборах и сараях, о том, кто "воскресничает" со своим братом, и т.д., и вскоре у меня был список всех случаев заболевания в этой части провинции. Он был не очень длинным, но разрозненным. После того как я проследил их, следуя инструкциям Кеннеди, они ничего не показали, за исключением того, что они не были связаны с эпидемией в Холле.

Тем временем Кеннеди был очень занят. В его распоряжении были микроскоп, предметные стекла, пробирки, химические реактивы для тестирования, и я не знаю, что еще, потому что у него не было времени посвящать меня во все эти тайны. Он проверял воду из разных колодцев и в резервуаре, молоко от коров, пытался выяснить, какие продукты поступают извне, хотя их практически не водилось, так как хозяйство находилось на самообеспечении. Он не оставлял без внимания ни одного камушка.

Когда я вернулся к нему вечером, он был явно озадачен. Думаю, что и мой доклад не уменьшил его недоумения.

– Остается только одно, что я смог выяснить за день работы, – сказал он после того, как мы обсудили наши действия за день. – Джим Бисби никогда не пил воду из собственных скважин. Он всегда пил бутилированную воду, доставляемую из его собственного поселения в штате Нью-Йорк, где был замечательный горный источник. Я проверил несколько полных бутылок в Холле, но они оказались совершенно чистыми. Ни в одной из них не было и следа тифозной палочки. И тут мне пришло в голову, что, в конце концов, это не то, что нужно делать. Надо проверить пустые. Но пустых не оказалось. Мне сказали, что вчера их всех отвезли на товарную станцию, чтобы отправить в поселок. Надеюсь, они еще не уехали. Давайте проедемся и посмотрим, на месте ли они.

Начальник товарной станции уже уходил, но, узнав, что мы из Холла, позволил нам осмотреть бутылки. Они были закупорены и находились в деревянных ящиках, что прекрасно их защищало. При свете станционных фонарей и с помощью карманной лупы Кеннеди осмотрел их снаружи и убедился, что после того, как бутылки были помещены в деревянные ящики, они не подвергались никакому воздействию.

– Вы позволите мне взять несколько бутылок на ночь? – спросил он начальника. – Я даю вам слово, что завтра они будут возвращены в целости и сохранности. Если понадобится, я получу на них соответствующий ордер.

Станционный смотритель неохотно уступил, особенно учитывая, что в сделке фигурировала мелкая зеленая купюра. Мы с Крейгом бережно погрузили большие бутылки в ящиках в нашу легковушку и поехали обратно в свои номера в гостинице. Это вызвало немалый интерес у окружающих, когда мы подъехали с кучей пустых пятигаллонных бутылок и понесли их наверх, но я уже давно перестал опасаться общественного мнения при выполнении любого поручения Крейга.

В нашей комнате мы работали до глубокой ночи. Крейг тщательно исследовал дно и стенки каждой бутылки, насаживая маленький кусочек ваты на конец длинной проволоки. Затем он выдавливал воду с ватного тампона на маленькие стеклянные предметные стекла, покрытые агар-агаром, или японскими морскими водорослями, – средой, в которой быстро размножаются микроорганизмы. Он поместил предметные стекла в небольшую камеру со спиртовой лампой, которую принес с собой, и оставил их на ночь при нагреве до температуры крови.

Все это время я замечал, что он очень старался не прикасаться к бутылкам снаружи. Что касается меня, то я бы не притронулся к ним ни за что на свете. На самом деле, мне было так дурно, что я не решался ни к чему прикасаться. Я практически боялся дышать, хотя знал, что вреда от этого не будет. Однако не опасность заражения при прикосновении к бутылкам заставляла Крейга быть таким осторожным. В тусклом свете станционных ламп он заметил на бутылках следы пальцев, которые, похоже, заинтересовали его и, более того, побудили к дальнейшему исследованию бутылок.




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/artur-bendzhamin-riv/koshmarnyy-robot-70074397/chitat-onlayn/?lfrom=390579938) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.