Русские женщины
Русские женщины
Литагент Эксмо (новый каталог ОСНОВНОЙ)
Николай Алексеевич Некрасов
Всемирная литература
«Русские женщины» – это сборник поэм и стихотворений Николая Некрасова, классика русской поэзии, по праву занявшего одно из центральных мест на русском поэтическом олимпе. В настоящее издание включены одни из наиболее важных гражданских поэм Николая Алексеевича – «Русские женщины», «Тишина» и «Мороз, Красный нос», а также стихотворения на общественно-политические темы, не теряющие своей актуальности и сегодня.
Николай Некрасов
Русские женщины: поэмы и стихотворения
В оформлении переплета использованы фрагменты работ художников Людовики Симановиц и Ивана Айвазовского
© Ан. Тит., предисловие, 2024
© Данилова А.П., составление, 2024
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024
Предисловие
В стихотворении «Поэт и гражданин», явившемся предисловием к первому сборнику Николая Некрасова «Стихотворения» (1856), поэт эксплицитно выразил программу собственного творчества:
Поэтом можешь ты не быть,
Но гражданином быть обязан.
Сейчас мы знаем Некрасова как одного из первых российских поэтов, которые открыто и ярко заговорили о социальных проблемах своего времени.
Однако для современников Некрасов был скорее успешным предпринимателем и одной из центральных фигур литературного процесса. Живя в Петербурге в начале 1840-х, начиная с юмористических стихов и заметок в «Литературной газете», Некрасов уже к середине сороковых выпустил два альманаха, которые стали ярчайшим примером натуральной школы в русской литературе – «Физиология Петербурга» (1845) и «Петербургский сборник» (1846).
Следующие десятилетия Некрасов был одним из выдающихся издателей толстых журналов – новой формы производства и распространения литературы. Выкупив у Петра Плетнева созданный еще Александром Пушкиным журнал «Современник», Некрасов сделал его самым успешным на литературной арене своего времени. Совладельцами журнала на ранних этапах были Александр Никитенко и Иван Панаев, чьи деньги послужили основным капиталом при покупке журнала. Позже в «Современнике» работали Николай Чернышевский и Михаил Салтыков-Щедрин, а издавались в нем такие произведения, как «Детство», «Отрочество», «Юность», «Севастопольские рассказы» Л.?Н. Толстого, «Обыкновенная история» И.?А. Гончарова, «Рудин» и «Дворянское гнездо» И.?С. Тургенева. «Современник» в числе прочего печатал статьи на самые актуальные темы, поэтому вовлеченность Некрасова в социально-политический контекст присутствовала и в его редакторской работе. Среди современников Некрасов прослыл эксплуататором писателей и человеком, наживавшемся на чужом таланте. Однако благодаря исследованиям Михаила Макеева известно, что издание «Современника» требовало большого количества вложений, и Некрасов выпускал журнал себе в убыток.
Некрасов сочувствовал «нигилистам» и поддержал разночинцев Чернышевского и Добролюбова в конфликте с умеренно-либеральными дворянами Тургеневым и Дружининым. Политические симпатии Некрасова также были на стороне более молодого поколения, несмотря на дворянские привычки и попытки найти некоторый компромисс со властью, что иногда позволяло Некрасову добиваться своих целей.
Благодаря издательской деятельности, Некрасов был активно включен как в литературный, так и в социально-политический процессы своего времени. Неудивительно, что Некрасов явился певцом тоски и скорбей русского народа. В настоящий сборник, носящий название одноименной поэмы «Русские женщины», вошли четыре поэмы Некрасова, с разных сторон затрагивающие социально значимые вопросы и события российской истории в эпоху Великих реформ. Поэмы написаны в период с 1857 («Тишина») по 1872 («Русские женщины») год – эпоху правления императора Александра II, означенную глобальным реформированием социально-политического устройства Российской империи. Поэзия Некрасова, основанная на описании несчастий другого, внимании к социальной несправедливости и проблемам страны, оказалась востребована в обстановке пристального внимания образованного класса к социальным проблемам.
Тишина и Крымская кампания
К 1850-м гг. Российская империя находилась в сложном социально-экономическом положении. Политика императора Николая I, стремящаяся укрепить феодальную модель экономических отношений, привела к сильнейшему отставанию страны в области промышленности, а производительность крестьянского труда оказалась слишком низкой, чтобы обеспечить продовольствием Крымскую военную кампанию (1853–1855 гг.). Поражение в Крымской войне стало в таких условиях последней каплей, переполнившей чашу терпения общественности, что привело к кризису дворянского государства и активному пересмотру в кругах образованных людей путей развития страны, а смерть Николая I в год поражения была воспринята обществом как символическое начало открытой дискуссии на социально значимые темы.
Опыт Крымской войны нашел отражение в третьей главе поэмы Некрасова «Тишина», вошедшей в настоящий сборник. Поэма впервые опубликована в 1857 г. в журнале «Современник», руководителями которого вместе с Некрасовым были Н.?Г. Чернышевский и Н.?А. Добролюбов. Читатели отмечали новое звучание поэмы, отличное от предшествующих текстов Некрасова: призывы к смирению казались тогда несвойственными ироничному и в некотором роде желчному Некрасову, выставляющему напоказ все язвы общества. Главным героем поэмы выступает собирательный образ народа, основной чертой которого оказывается христианское смирение и непротивление злу. Православная образность, как кажется, регулярно сопровождает стихотворения Некрасова, посвященные крестьянству и народу (см., например, стихотворение «Влас» 1855 г.), однако для современников обилие христианской символики в «Тишине» оказалось неожиданным. Так А.?И. Герцен в письме И.?С. Тургеневу писал: «Видел ли ты, что Некрасов обратился в православие? Магдалинится молодой человек».
В христианском смирении находит Некрасов путь не только для русского народа, опозоренного сдачей Севастополя, но и для себя лично. В письме к И.?С. Тургеневу от 30 июня 1857 года Некрасов писал: «…есть предел всякой силе. Право, и у меня ее было довольно. Никогда я не думал, что так сломлюсь душевно, а сломился. <…> Горе, стыд, тьма и безумие – этими словами я еще не совсем полно обозначу мое душевное состояние»[1 - Некрасов Н.?А. Полное собрание сочинений и писем: в 15 т. Т. 14, кн. 2. Письма. 1856–1862 / подгот. текста и коммент. О.?Б. Алексеева и др.; ред. Б.?В. Мельгунов. СПб.: Наука, 1999. С. 79.]. В письме речь идет об осложнениях во взаимоотношениях Некрасова с Авдотьей Панаевой, с которой у поэта долгое время была романтическая связь. Так в поэме «Тишина» христианские образы помогают Некрасову справиться с тревогой как национального, так и личного масштаба.
Крестьянский вопрос и Мороз, Красный нос
Поражение в Крымской войне и смерть Николая I в 1855 г. изменили политическую ситуацию в Российской империи. На престол взошел император Александр II, была пересмотрена система политических возможностей как отдельных граждан, так и социальных движений, которые начали формироваться именно в этот период. Открытая критика рабства, экономической отсталости страны, патриархального и феодального уклада выдвинули на повестку дня вопрос о крепостном праве. Тяжесть положения российского крестьянства к этому периоду нельзя переоценить – в первой половине XIX в. количество крестьянских наделов резко сокращалось, а объем податей и повинностей лишь рос. Крепостное население страны в 1858–1859 гг. составляло 22,6 млн человек обоих полов. В результате длительной общественной дискуссии в 1861 г. крепостное право в Российской империи было упразднено. Однако получив личные свободы, крестьяне не могли иметь в собственности землю, так как были объединены в общины (иначе сельские общности), в которых происходило перераспределение земли, взятой в аренду у помещиков (за нее крестьяне платили барщину). Дворовые крепостные были освобождены без получения какого бы то ни было имущества (при этом в течение двух лет они оставались в полной зависимости от помещика). К концу века подобные полумеры привели к аграрному перенаселению (ситуация в которой количество крестьян увеличилось, а количество обрабатываемой ими земли нет, из-за чего крестьяне не могли прокормить себя и свои семьи) и к колоссальному напряжению в деревне, которое снизилось лишь во время столыпинских реформ, благодаря которым крестьяне получили право выхода из общины и возможность приобретения земли в частную собственность.
Некрасов, выступавший, как и его коллеги по «Современнику» (Добролюбов и Чернышевский), за «землю и волю» для крестьян (то есть за предоставление крепостным земли в частную собственность), был крайне разочарован содержанием императорского манифеста от 19 февраля 1961 г. Чернышевский в своих «Заметках» о Некрасове так описывал реакцию поэта на опубликованный в газете манифест:
«В тот день, когда было обнародовано решение дела, я вхожу утром в спальную Некрасова. Он, по обыкновению, пил чай в постели. Он был, разумеется, еще один; кроме меня редко кто приходил так (по его распределению времени) рано. Для того я и приходил в это время, чтобы не было мешающих говорить о журнальных делах. – Итак, я вхожу. Он лежит на подушке головой, забыв о чае, который стоит на столике подле него. Руки лежат вдоль тела. В правой руке тот печатный лист, на котором обнародовано решение крестьянского дела. На лице выражение печали. Глаза потуплены в грудь. При моем входе он встрепенулся, поднялся на постели, стискивая лист, бывший у него в руке, и с волнением проговорил: “Так вот что такое эта ‘воля?. Вот что такое она!” – Он продолжал говорить в таком тоне минуты две. Когда он остановился перевести дух, я сказал: “А вы чего же ждали? Давно было ясно, что будет именно это”. – “Нет, этого я не ожидал”, – отвечал он и стал говорить, что, разумеется, ничего особенного он не ждал, но такое решение дела далеко превзошло его предположения»[2 - Чернышевский Н.?Г. Заметки о Некрасове // Чернышевский Н.?Г. Полное собрание сочинений: в 15 т. Т. 1. М.: Художественная литература, 1939. С. 747.].
Для «Современника» 1861 год стал временем «бури и натиска». Активная печать нелегальных материалов, арест М.?Л. Михайлова – руководителя иностранного отдела журнала – и В.?А. Обручева – гвардейского офицера, сотрудничавшего с изданием – за распространение революционных прокламаций, создание «Земли и воли» – тайной организации, идейным вдохновителем которой был Чернышевский и о создании которой Некрасов вряд ли мог не знать. Позже – болезнь и скорая смерть Н.?А. Добролюбова, И.?И. Панаева (соредактора Некрасова по журналу), арест Чернышевского и заключение его в Петропавловской крепости. Как итог, в середине июня по «высочайшему повелению» выпуск «Современника» был запрещен на восемь месяцев за «вредное направление», а позже, в 1866 г. после покушения на императора, журнал был закрыт навсегда.
1860-е годы станут для самого Некрасова временем поэм о крестьянской жизни, первыми из которых будут «Коробейники» – наиболее острая реакция поэта на «решение» крестьянского вопроса, сначала столь радостно принятого в либерально-демократических кругах – а венцом этого условного цикла станет поэма «Кому на Руси жить хорошо». В это же время Некрасов начинает серию «Красных книжек» – произведений Некрасова, которые распространялись среди народа по цене в 3 копейки, из которых сам Некрасов не получал ничего. Первой книгой в этой серии как раз стали «Коробейники».
Другим текстом в череде поэм о крестьянской жизни стала поэма «Мороз, Красный нос», первые наброски которой датируются осенью 1862 г., первая публикация в журнале «Время» – 1863 г., а итоговый текст в «Современнике» – 1864 г. По словам писателя П.?Д. Боборыкина, на вечере Литературного фонда Некрасов заявил, что «его новое произведение не имеет никакой тенденции, почему он и просит слушателей не подозревать в нем никакой задней мысли, другими словами, никакого служения направлению. Мне хотелось, – сказал г. Некрасов, – написать несколько картинок русской сельской жизни; я попытался изобразить судьбу нашей крестьянской женщины; я прошу внимания слушателей, ибо «если они не найдут в моей поэме того, что я задумал, они ничего в ней не найдут»»[3 - Библиотека для чтения. 1864. Т. 2. С. 68.]. Тенденцией Некрасов называет здесь изображение крестьянской жизни исключительно в мрачных тонах.
Нельзя сказать, что поэма «Мороз, Красный нос» лишена оптимистичных картин крестьянского быта (например, сны и воспоминания Дарьи, связанные с семьей и крестьянским трудом, проникнуты огромным восхищением и теплотой), но тем не менее общая тематическая и образная канва поэмы – горе, потери, скорби, тяжелый труд и тотальность смерти. Поэма делится на две части: в первой описываются похороны Прокла Севастьяныча, а во второй его жена Дарья едет за дровами после похорон и замерзает насмерть в лесу. Обе части объединены не только размышлениями поэта о «скорбной доле» крестьянки, но и схожими художественными приемами (например, антитеза реального или воображаемого прошлого, связанного с периодом летней жатвы и настоящего зимнего пейзажа, проникнутого образами смерти). Важной является для Некрасова связь Дарьи с православной культурой, которая выражается в ее походе за иконой, имеющей целебную силу, и с природой, что выражено не только ее смертью, замерзанием в лесной глуши, но и в эпизоде начала поэмы, когда Дарья сравнивается с колосом («Слеза за слезой упадает // На быстрые руки твои. // Так колос беззвучно роняет // Созревшие зерна свои…»).
Композиционно разделены в поэме пространства публичного и приватного: если в первой части поэмы присутствует обобщенный образ народа, который наблюдает за горем Дарьи и ее домочадцев, оценивает, выносит суждения о будущем, то вторая часть поэмы – в лесу – образует пространство скорби, где Дарья находит уединение и может позволить себе излить душу, поговорить с покойником и обрести покой (в прямом и переносном смысле). Подобное противопоставление обнаруживает себя также в описании коллективного обряда скорби – похорон – и индивидуального процесса проживания горя, что позволяет Некрасову обратить внимание читателя на противоречие в восприятии крестьянства как единого целого, общинной сущности, подчеркивая возможность искреннего переживания утраты лишь в уединении и одиночестве:
Великое горе вдовицы
И матери малых сирот
Подслушали вольные птицы,
Но выдать не смели в народ…
При этом начало поэмы делает судьбу Дарьи более типичной, чем исключительной, что позволяет Некрасову через описание индивидуального поднимать вопросы о жизни крестьян в целом. Эта черта поэтики Некрасова была сформирована еще на этапе работы над альманахами «Физиология Петербурга» и «Петербургский сборник». В центре поэмы находится не просто героиня, но характер, олицетворяющий, по Чернышевскому (см. «Эстетические отношения искусства к действительности»), народное представление о прекрасном – о красоте труда, трудолюбия, смирения. Вместе с фольклорной эстетикой, заданной не только приметами, плачами, народными способами лечения больного, но и образом Мороза, это позволяет поэме обрести позитивное звучание и эпическую перспективу, в противовес тяготеющей к трагизму фабуле.
Современная Некрасову критика отнеслась к поэме двояко. Признавая ее художественные заслуги, одни прочитывали ее как «беспощадную иронию», «злейшее отрицание» и «положительнейший nihil» (Н.?М. Павлов, обозреватель славянофильской газеты «День»), другие говорили о созданном Некрасовым «высоком идеале» (речь шла о втором сне Дарьи), который сподвигает лирического героя на столь сильный протест против угнетения крестьян (В.?А. Зайцев, газета «Русское слово»), третьи обвиняли Некрасова в романтизации крестьянского быта и нереалистичности изображаемых им картин (Н.?Н. Страхов, журнал «Эпоха»). Спор современников быстро перешел от содержания самой поэмы к более широкому кругу вопросов, касающихся послереформенной жизни крестьян, что в очередной раз подчеркивает, насколько плотно вплетены тексты Некрасова в актуальный социополитический контекст своего времени.
Миф о декабристах и поэмы 1870-х
Для разговора о поэмах, написанных Некрасовым в 1870-е гг., вернемся немного назад.?26 августа (7 сентября) 1856 г. состоялась коронация Александра II, а уже в 1856 г. новоиспеченный правитель подписал амнистию декабристов (а также участников польского восстания 1830–1831 гг. и петрашевцев). На пороге Великих реформ сочувствие декабристам в среде либерально- и революционно-демократически настроенной интеллигенции лишь росло (хотя еще с событий на Сенатской площади декабристы в сознании многих являлись борцами за свободу, романтическими узниками и страдальцами). Временное смягчение цензурных ограничений в этот же период позволило выйти различным мемуарам декабристов и их жен (материалы декабристов публиковались, например, в журналах «Русский архив» (с 1863 г.) и «Русская старина» (с 1870 г.), а произведения слишком радикального характера печатались за границей при активной поддержке Александра Герцена.
Для формирующейся политической жизни и в особенности для радикально настроенных сообществ, в которые входил и Некрасов, амнистия стала знаменательным событием по нескольким причинам. Во-первых, она лишь усилила ощущение надвигающихся перемен, расположила общественность по отношению к новому императору. А во?вторых, декабристы стали основой мифологии общественных движений, а символическая ценность подобного капитала очень высока (свою генеалогию к декабристам возводили практически все движения: от эсеров и народовольцев до умеренных либералов и реформаторов). Последующее разочарование, связанное с полумерами, выданными за «освобождение» крестьян, усилением цензуры и нарастающими репрессиями, не прошло бесследно для популярности императора, и еще сильнее подогрело общественный интерес к фигурам, открыто протестовавшим против самодержавия. Общественное мнение по вопросу декабристского восстания было однозначным – декабристы стали героями для новых поколений революционеров и реформаторов (негативное отношение к ним было лишь в радикально правом крыле).
Не осталась в стороне и художественная литература, сыгравшая, как кажется, более значительную роль в формировании мифа о декабристах, чем их собственные мемуары, окружив действия восставших 14 декабря и их семей героическим и романтическим ореолом.
В настоящий сборник вошли две поэмы, посвященные декабристам. Более ранняя из них – «Дедушка» (1870) – была написана Некрасовым под впечатлением от знакомства с сыном Сергея и Марии Волконских – Михаилом Волконским (в этот период Некрасов уже арендовал у Андрея Краевского «Отечественные записки», где впервые публикуется поэма). Воспоминания сына декабриста, рожденного в ссылке, и «Записки декабриста» Андрея Розена послужили источниками для поэмы. Из «Записок…» Некрасов, в частности, почерпнул историю села Тарбагатай, основанного сосланными раскольниками в XVIII в. – сюжет об этом нашел свое место в поэме:
Чудо я, Саша, видал:
Горсточку русских сослали
В страшную глушь, за раскол,
Волю да землю им дали;
Год незаметно прошел…
…Так постепенно в полвека
Вырос огромный посад —
Воля и труд человека
Дивные дивы творят!
Поэма стала одним из первых больших художественных текстов о декабристах в русской литературе, хотя и не первым текстом о них в творчестве Некрасова (о сосланных в Сибирь поэт упоминал еще в поэме «Несчастные», 1856). В тексте особенно остро звучит тема преемственности революционного движения в России, что задает рамку мифа о декабристах, которую, в частности, присвоит и большевистское движение начала XX века. В поэме также находят отражение актуальные вопросы 1870-х гг. – цели и способы революции, итоги отмены крепостного права, роль народа в исторических преобразованиях и т. д. Последняя тема, как можно заметить, перекликается с поэмой «Тишина»: есть в поэме и сам мотив тишины, однако звучащий более зловеще и тревожно, когда все члены семьи скрывают от Саши участие деда в восстании на Сенатской площади.
Тем не менее одним из самых значительных произведений, посвященных декабристам, стала поэма Некрасова «Русские женщины», сюжет которой строится вокруг судеб двух жен декабристов – Екатерины Трубецкой и Марии Волконской, – которые отправились вслед за мужьями в Сибирь. Поэма разделена на две части. Изначально части поэмы выходили в печать как самостоятельные тексты, однако задумка Некрасова включала в себя также написание третьего раздела «Русских женщин», посвященного жизни декабристов и их жен в ссылке. Главной героиней будущей поэмы Некрасов планировал сделать Александру Григорьевну Муравьеву, которая скончалась в Сибири, так и не дождавшись амнистии. Некрасов также много размышлял над формой для третьей части: в письме к А.?Н. Островскому он говорил, что третья часть «укладывается… в драму!», но что он стремится обойти стороной подобное формальное решение. Однако третья часть поэмы так и не была написана.
Увидевшие же свет в 1871 и 1872 годах первая и вторая части не менее интересны с формальной точки зрения. В «Княгине Трубецкой» мы можем найти элементы драматического текста (разговор княгини и губернатора в финале), но центральным формальным решением является мотив пути, который соединяется с темой зимы, связанной в русской литературе с духовными (и реальными) испытаниями, судьбой, бесовским началом («Капитанская дочка», «Бесы» А.?С. Пушкина, «Анна Каренина» Л.?Н. Толстого и др.), а в творчестве самого Некрасова, как видно из поэмы «Мороз, Красный нос», с трагическим в народной жизни. При этом сохраняется также контраст, который мы уже видели в поэме «Мороз, Красный нос» – зима и лето маркируют счастливое и трагическое в судьбе героини, а также делают ярче различие между дворянской жизнью Трубецкой и «царством нищих и рабов», с которым сталкивается княгиня в дороге. В «Княгине Волконской» основной формальной стратегией выступает подражание эго-документу (воспоминаниям), что связано и с главным источником поэмы – воспоминаниями Марии Трубецкой, которые Некрасов имел возможность слушать и конспектировать у Михаила Волконского.
Современники Некрасова много высказывались о возвращении поэме названия «Декабристки», однако поэт, то ли страшась цензурных ограничений, то ли универсализируя тяжелую женскую долю, настоял на названии «Русские женщины». Однако в отличие от женщин-крестьянок, жены декабристов выступают в поэме в некотором акте преображения: из просто спутниц жизни – в политических субъектов, что выражено, например, в одном из диалогов княгини Трубецкой и губернатора (диалог княгини и иркутского губернатора Некрасов, вероятно, почерпнул из «Записок декабриста» Розена, хотя при работе над поэмой он обращался к широкому ряду источников):
И прежде был там рай земной,
А нынче этот рай
Своей заботливой рукой
Расчистил Николай.
Там люди заживо гниют —
Ходячие гробы,
Мужчины – сборище Иуд,
А женщины – рабы.
Что там найду я? Ханжество,
Поруганную честь,
Нахальной дряни торжество
И подленькую месть.
Нет, в этот вырубленный лес
Меня не заманят,
Где были дубы до небес,
А нынче пни торчат!
Вернуться? жить среди клевет,
Пустых и темных дел?..
Там места нет, там друга нет
Тому, кто раз прозрел!
Интересна в этом фрагменте строчка о «рабстве» женщин, которая противопоставлена решению Трубецкой разделить ссылку с мужем, преподнесенному как политическая позиция не только ее мужа, но и ее самой. В этом смысле, выстраивая повествование вокруг образов княгинь, Некрасов обращается к остро поставленному в 1860–1870-е женскому вопросу.
Кризис дворянского государства в 1859–1861 годы позволил выйти на политическую арену другой части общества – разночинцам. Однако, если к изменению социально приемлемого поведения мужчин общество относилось хоть с каким-то пониманием, то в отношении женщин все оказывалось куда сложнее: их положение было исключительно зависимо от мужчин семьи. В этот же период огромное количество разорившихся дворянок оказываются перед вопросами элементарного выживания, так как традиционная модель решения экономических проблем – замужество – перестает срабатывать: молодые люди из дворянского сословия предпочитали повременить с женитьбой и занимались вопросами собственного социального положения, а брак с представителями других сословий все еще считался мезальянсом и порицался в обществе.
Женщина-врач в Российской империи, выпускница Женских медицинских курсов в Санкт-Петербурге Е.?С. Некрасова (1847–1905) называла экономические причины главными в стремлении русских женщин взять собственную судьбу в свои руки:
«Экономические условия русской жизни и общественнный переворот, совершившийся 19 февраля 1861 г., вызвали и женщину на борьбу за существование, потребовали и от нее непременного участия в труде. Вынужденная силой необходимости, а не модой – как казалось тогда многим, – она заявила свою готовность к приобретению одинаковых с мужчиной прав на знание и труд, заявила потребность высшего образования»[4 - Некрасова Е. Студентка на войне. Письма с войны 1877 года // Русская мысль. 1898. С. 808.].
Именно такие женщины, как у Некрасова (дворянки в тяжелом экономическом положении, разделявшие либеральные настроения общества), начали формировать социальную базу будущего женского движения в России, а также бороться за возможность трудиться вне «домашнего очага». Об одной из таких женщин – Н.?П. Сусловой – пишет в «Воспоминаниях» Авдотья Панаева:
«Она резко отличалась от других тогдашних барышень, которые тоже посещали лекции в университете и в медицинской академии. В ее манерах и разговоре не было кичливого хвастовства своими занятиями и того смешного презрения, с каким относились они к другим женщинам, не посещающим лекций. Видно было по энергичному и умному выражению лица молодой Сусловой, что она не из пустого тщеславия прослыть современной передовой барышней занялась медициной, а с разумной целью, и серьезно относилась к своим занятиям, что и доказала впоследствии на деле. Когда в Петербурге доступ женщинам на лекции в медицинскую академию был запрещен, Суслова уехала в Цюрих слушать лекции. В 1868 году она первая из русских женщин (и чуть ли не из первых европейских женщин) получила диплом доктора медицины и вернулась в Петербург держать экзамен в медико-хирургической академии».
Примеры политически активных женщин, вопросы о женском образовании, о преобразованиях в семейной жизни повлияли и на литературную репрезентацию женщин-дворянок, отражение чего мы можем видеть в характерах Волконской и Трубецкой, которые, хотя и через фигуру мужа, включаются в контекст политической борьбы и стремятся осознать и отрефлексировать ситуацию в стране, сделать собственный выбор, идущий вразрез с авторитетами (например, с царским поведением (Трубецкая) или с волеизъявлением отца (Волконская)). Не случайно в поэме так важен мотив размышления, рефлексии – и губернатор говорит Тургеневой «подумать», и отец призывает Волконскую подумать о том, зачем она едет за мужем, что ее ждет, каковы будут результаты ее действий. В этом осмыслении собственной судьбы проявляется зачаток субъектности и ответственности женщины за саму себя, за принятое ей решение:
Я думать училась: отец приказал
Подумать… нелегкое дело!
Давно ли он думал за нас – и решал,
И жизнь наша мирно летела?
Училась я много; на трех языках
Читала. Заметна была я
В парадных гостиных, на светских балах,
Искусно танцуя, играя;
Могла говорить я почти обо всем,
Я музыку знала, я пела,
Я даже отлично скакала верхом,
Но думать совсем не умела.
Поэтика Некрасова: реформация поэтического языка
Как было продемонстрировано, поэмы Некрасова существовали не в вакууме, а оказывались вплетены в сложный социально-политический контекст конца 1850-х – начала 1870-х гг. Тем не менее, говоря лишь о политической значимости текстов Некрасова мы упускаем из виду тот факт, что его творчество оказало значительное влияние на дальнейшее развитие русскоязычной поэзии. Современники Некрасова считали его стихи слабыми именно с точки зрения их формы: они, вероятно, не могли представить, какой интерес будет проявлен к его лирике на рубеже веков – Некрасова любили Валерий Брюсов и Александр Блок, его изучением занимался Корней Чуковский. Но что же зацепило модернистов в текстах Некрасова, которые, например, Тургенев называл «жеванным папье-маше с подливкой из острой водки»?
Поэтический метод Некрасова выражается главным образом в создании «понятной» поэзии, в явном понижении поэтического как такового, в поиске простоты поэтического и поэтизации простоты. Во многом это было связано с основным предметом некрасовской поэзии, который оказался совсем не романтическим, а скорее дворовым, бытовым. Другой причиной подобного «снижения» («снижение» здесь лишено негативного подтекста) было стремление Некрасова расширить аудиторию собственных текстов, сделать их не только актуальными времени, но и доступными широкому кругу читателей.
Тем не менее подобная «простота» не означает изолированности Некрасова от предшественников. Наоборот, его первый сборник наполнен «возвышенными» и «высокопарными» метафорами, которые представлялись на момент выхода (речь идет о сборнике «Мечты и звуки» 1840 года) застывшими клише. Позднее Некрасов вполне осознанно отходит от подобного видения поэтического и ищет, как пишет Эйхенбаум, «новые приемы, новые методы и в области стиха и в области жанра»[5 - Эйхенбаум Б. О поэзии. Л.: Советский писатель, 1969. С. 40.]. Не случайно в период сороковых Некрасов обращается к жанру пародии, фельетона и водевиля – это оказывается логичным способом пересмотреть уходящую, преимущественно романтическую поэтику. Как отмечал Тынянов, «сущность его пародий не в осмеивании пародируемого, а в самом ощущении сдвига старой формы вводом прозаической темы и лексики»[6 - Тынянов Ю.?Н. Поэтика. История литературы. Кино. М.: Наука, 1977. С. 19.].
Следующим этапом сдвига, совершенного Некрасовым, было сближение стиха с прозой. С.?А. Андреевский в статье в «Литературных очерках» говорит о том, что Некрасову нужно было «”опрозаить” стих». Однако это не значило лишить поэзию пафоса, который привлекал Некрасова в стихотворениях Тютчева (см. статью Некрасова «Второстепенные поэты»). Речь шла о создании нового ораторского пафоса, совмещенного со сниженным, прозаизированным языком. Как пишет Эйхенбаум, Некрасов встраивается в традицию, которая противостояла гармоническому пушкинскому стиху, он продолжает то, что начали Державин, Тютчев, Шевырев, Хомяков и др.
При этом Некрасов активно обновляет и жанровую специфику текстов: так, например, поэма «Русские женщины» является примером совмещения классической формы ямбической поэмы и сюжета исторического романа. Именно разрыв со старыми поэтическими шаблонами, ироническое их переосмысление, прозаизация языка и тем, размытие устоявшихся жанровых границ сделали звучание стихов Некрасова столь актуальным как для лирики своего времени, так и для будущих поколений поэтов. Некрасов понимал, «что учиться у классиков не значит следовать им»[7 - Эйхенбаум Б. Указ соч. С. 48.].
Реформирование стиха Некрасовым на этом не заканчивается. На уровне лексики он активно вводит диалектизмы, придавая своим текстам «народное» звучание. Другая особенность поэтики Некрасова – ее монотонность, напевность, медитативность – связана с переоткрытием трехсложных размеров, которые до него использовались в элегиях (Жуковским и Лермонтовым). Для Некрасова же трехсложные размеры оказываются способом перехода от фельетонности к медитативности и напевности.
Обман ожиданий привыкшего к гармоническим пушкинским стихотворениям читателя, введение диссонанса на уровне предмета и лексики, пародирование традиции – все это в поэтике Некрасова окажется невероятным образом созвучно дальнейшим модернистским поискам. Так, например, тексты символистов на рубеже веков казались еще более оскорбительными, эпатажными, вульгарными. В этом и заключается основной принцип развития литературы – значение в ней имеет не только сиюминутная политическая актуальность, которой у Некрасова не отнять, но и переосмысление традиционных форм, взаимодействие с предшественниками и формирование нового индивидуального стиля, который при этом оказывается лишь ступенью в общем историческом развитии поэзии.
Ан. Титов
Русские женщины
Княгиня Трубецкая
(1826 год)
Часть первая
Покоен, прочен и легок
На диво слаженный возок;
Сам граф-отец не раз, не два
Его попробовал сперва.
Шесть лошадей в него впрягли,
Фонарь внутри его зажгли.
Сам граф подушки поправлял,
Медвежью полость в ноги стлал,
Творя молитву, образок
Повесил в правый уголок
И – зарыдал… Княгиня-дочь…
Куда-то едет в эту ночь…
I
«Да, рвем мы сердце пополам
Друг другу, но, родной,
Скажи, что ж больше делать нам?
Поможешь ли тоской!
Один, кто мог бы нам помочь
Теперь… Прости, прости!
Благослови родную дочь
И с миром отпусти!
II
Бог весть, увидимся ли вновь.
Увы! надежды нет.
Прости и знай: твою любовь,
Последний твой завет
Я буду помнить глубоко
В далекой стороне…
Не плачу я, но не легко
С тобой расстаться мне!
III
О, видит бог!.. Но долг другой,
И выше и трудней,
Меня зовет… Прости, родной!
Напрасных слез не лей!
Далек мой путь, тяжел мой путь,
Страшна судьба моя,
Но сталью я одела грудь…
Гордись – я дочь твоя!
IV
Прости и ты, мой край родной,
Прости, несчастный край!
И ты… о город роковой,
Гнездо царей… прощай!
Кто видел Лондон и Париж,
Венецию и Рим,
Того ты блеском не прельстишь,
Но был ты мной любим —
V
Счастливо молодость моя
Прошла в стенах твоих,
Твои балы любила я,
Катанья с гор крутых,
Любила плеск Невы твоей
В вечерней тишине,
И эту площадь перед ней
С героем на коне…
VI
Мне не забыть… Потом, потом
Расскажут нашу быль…
А ты будь проклят, мрачный дом,
Где первую кадриль
Я танцевала… Та рука
Досель мне руку жжет…
Ликуй. . . . . .
. . . . . . .»
Покоен, прочен и легок,
Катится городом возок.
Вся в черном, мертвенно бледна,
Княгиня едет в нем одна,
А секретарь отца (в крестах,
Чтоб наводить дорогой страх)
С прислугой скачет впереди…
Свища бичом, крича: «Пади!»
Ямщик столицу миновал…
Далек княгине путь лежал,
Была суровая зима…
На каждой станции сама
Выходит путница: «Скорей
Перепрягайте лошадей!»
И сыплет щедрою рукой
Червонцы челяди ямской.
Но труден путь! В двадцатый день
Едва приехали в Тюмень,
Еще скакали десять дней,
«Увидим скоро Енисей, —
Сказал княгине секретарь.
Не ездит так и государь!..»
Вперед! Душа полна тоски,
Дорога все трудней,
Но грезы мирны и легки —
Приснилась юность ей.
Богатство, блеск! Высокий дом
На берегу Невы,
Обита лестница ковром,
Перед подъездом львы,
Изящно убран пышный зал,
Огнями весь горит.
О радость! нынче детский бал,
Чу! музыка гремит!
Ей ленты алые вплели
В две русые косы,
Цветы, наряды принесли
Невиданной красы.
Пришел папаша – сед, румян, —
К гостям ее зовет.
«Ну, Катя! чудо-сарафан!
Он всех с ума сведет!»
Ей любо, любо без границ.
Кружится перед ней
Цветник из милых детских лиц,
Головок и кудрей.
Нарядны дети, как цветы,
Нарядней старики:
Плюмажи, ленты и кресты,
Со звоном каблуки…
Танцует, прыгает дитя,
Не мысля ни о чем,
И детство резвое шутя
Проносится… Потом
Другое время, бал другой
Ей снится: перед ней
Стоит красавец молодой,
Он что-то шепчет ей…
Потом опять балы, балы…
Она – хозяйка их,
У них сановники, послы,
Весь модный свет у них…
«О милый! что ты так угрюм?
Что на сердце твоем?»
– Дитя! мне скучен светский шум,
Уйдем скорей, уйдем! —
И вот уехала она
С избранником своим.
Пред нею чудная страна,
Пред нею – вечный Рим…
Ах! чем бы жизнь нам помянуть —
Не будь у нас тех дней,
Когда, урвавшись как-нибудь
Из родины своей
И скучный север миновав,
Примчимся мы на юг.
До нас нужды, над нами прав
Ни у кого… Сам-друг
Всегда лишь с тем, кто дорог нам,
Живем мы, как хотим;
Сегодня смотрим древний храм,
А завтра посетим
Дворец, развалины, музей…
Как весело притом
Делиться мыслию своей
С любимым существом!
Под обаяньем красоты,
Во власти строгих дум,
По Ватикану бродишь ты
Подавлен и угрюм;
Отжившим миром окружен,
Не помнишь о живом.
Зато как странно поражен
Ты в первый миг потом,
Когда, покинув Ватикан,
Вернешься в мир живой,
Где ржет осел, шумит фонтан,
Поет мастеровой;
Торговля бойкая кипит,
Кричат на все лады:
«Кораллов! раковин! улит!
Мороженой воды!»
Танцует, ест, дерется голь,
Довольная собой,
И косу черную как смоль
Римлянке молодой
Старуха чешет… Жарок день,
Несносен черни гам,
Где нам найти покой и тень?
Заходим в первый храм.
Не слышен здесь житейский шум,
Прохлада, тишина
И полусумрак… Строгих дум
Опять душа полна.
Святых и ангелов толпой
Вверху украшен храм,
Порфир и яшма под ногой
И мрамор по стенам…
Как сладко слушать моря шум!
Сидишь по часу нем,
Неугнетенный, бодрый ум
Работает меж тем…
До солнца горною тропой
Взберешься высоко —
Какое утро пред тобой!
Как дышится легко!
Но жарче, жарче южный день,
На зелени долин
Росинки нет… Уйдем под тень
Зонтообразных пинн…
Княгине памятны те дни
Прогулок и бесед,
В душе оставили они
Неизгладимый след.
Но не вернуть ей дней былых,
Тех дней надежд и грез,
Как не вернуть потом о них
Пролитых ею слез!..
Исчезли радужные сны,
Пред нею ряд картин
Забитой, загнанной страны:
Суровый господин
И жалкий труженик-мужик
С понурой головой…
Как первый властвовать привык,
Как рабствует второй!
Ей снятся группы бедняков
На нивах, на лугах,
Ей снятся стоны бурлаков
На волжских берегах…
Наивным ужасом полна,
Она не ест, не спит,
Засыпать спутника она
Вопросами спешит:
«Скажи, ужель весь край таков?
Довольства тени нет?..»
– Ты в царстве нищих и рабов! —
Короткий был ответ…
Она проснулась – в руку сон!
Чу, слышен впереди
Печальный звон – кандальный звон!
«Эй, кучер, погоди!»
То ссыльных партия идет,
Больней заныла грудь.
Княгиня деньги им дает, —
«Спасибо, добрый путь!»
Ей долго, долго лица их
Мерещатся потом,
И не прогнать ей дум своих,
Не позабыться сном!
«И та здесь партия была…
Да… нет других путей…
Но след их вьюга замела.
Скорей, ямщик, скорей!..»
Мороз сильней, пустынней путь,
Чем дале на восток;
На триста верст какой-нибудь
Убогий городок,
Зато как радостно глядишь
На темный ряд домов,
Но где же люди? Всюду тишь,
Не слышно даже псов.
Под кровлю всех загнал мороз,
Чаек от скуки пьют.
Прошел солдат, проехал воз,
Куранты где-то бьют.
Замерзли окна… огонек
В одном чуть-чуть мелькнул.
Собор… на выезде острог…
Ямщик кнутом махнул:
«Эй вы!» – и нет уж городка,
Последний дом исчез…
Направо – горы и река,
Налево – темный лес…
Кипит больной, усталый ум,
Бессонный до утра,
Тоскует сердце. Смена дум
Мучительно быстра;
Княгиня видит то друзей,
То мрачную тюрьму,
И тут же думается ей —
Бог знает почему,
Что небо звездное – песком
Посыпанный листок,
А месяц – красным сургучом
Оттиснутый кружок…
Пропали горы; началась
Равнина без конца.
Еще мертвей! Не встретит глаз
Живого деревца.
«А вот и тундра!» – говорит
Ямщик, бурят степной.
Княгиня пристально глядит
И думает с тоской:
Сюда-то жадный человек
За золотом идет!
Оно лежит по руслам рек,
Оно на дне болот.
Трудна добыча на реке,
Болота страшны в зной,
Но хуже, хуже в руднике,
Глубоко под землей!..
Там гробовая тишина,
Там безрассветный мрак…
Зачем, проклятая страна,
Нашел тебя Ермак?..
Чредой спустилась ночи мгла,
Опять взошла луна.
Княгиня долго не спала,
Тяжелых дум полна…
Уснула… Башня снится ей…
Она вверху стоит;
Знакомый город перед ней
Волнуется, шумит;
К обширной площади бегут
Несметные толпы:
Чиновный люд, торговый люд,
Разносчики, попы;
Пестреют шляпки, бархат, шелк,
Тулупы, армяки…
Стоял уж там какой-то полк,
Пришли еще полки,
Побольше тысячи солдат
Сошлось. Они «ура!» кричат,
Они чего-то ждут…
Народ галдел, народ зевал,
Едва ли сотый понимал,
Что делается тут…
Зато посмеивался в ус,
Лукаво щуря взор,
Знакомый с бурями француз,
Столичный куафер…
Приспели новые полки:
«Сдавайтесь!» – тем кричат.
Ответ им – пули и штыки,
Сдаваться не хотят.
Какой-то бравый генерал,
Влетев в каре, грозиться стал —
С коня снесли его.
Другой приблизился к рядам:
«Прощенье царь дарует вам!» —
Убили и того.
Явился сам митрополит
С хоругвями, с крестом:
«Покайтесь, братия! – гласит, —
Падите пред царем!»
Солдаты слушали, крестясь,
Но дружен был ответ:
– Уйди, старик! молись за нас!
Тебе здесь дела нет… —
Тогда-то пушки навели,
Сам царь скомандовал: «Па-ли!..»
Картечь свистит, ядро ревет,
Рядами валится народ.
«…О милый! Жив ли ты?»
Княгиня, память потеряв,
Вперед рванулась и стремглав
Упала с высоты!
Пред нею длинный и сырой
Подземный коридор,
У каждой двери часовой,
Все двери на запор.
Прибою волн подобный плеск
Снаружи слышен ей;
Внутри – бряцанье, ружей блеск
При свете фонарей;
Да отдаленный шум шагов
И долгий гул от них,
Да перекрестный бой часов,
Да крики часовых…
С ключами старый и седой,
Усатый инвалид —
«Иди, печальница, за мной! —
Ей тихо говорит. —
Я проведу тебя к нему,
Он жив и невредим…»
Она доверилась ему,
Она пошла за ним…
Шли долго, долго… Наконец
Дверь визгнула – и вдруг
Пред нею он… живой мертвец…
Пред нею – бедный друг!
Упав на грудь ему, она
Торопится спросить:
«Скажи, что делать? Я сильна
Могу я страшно мстить!
Достанет мужества в груди,
Готовность горяча,
Просить ли надо?..» – Не ходи,
Не тронешь палача! —
«О милый! что сказал ты? Слов
Не слышу я твоих.
То этот страшный бой часов,
То крики часовых!
Зачем тут третий между нас?..»
Наивен твой вопрос. —
«Пора! пробил урочный час!» —
Тот «третий» произнес…
Княгиня вздрогнула – глядит
Испуганно кругом,
Ей ужас сердце леденит:
Не все тут было сном!..
Луна плыла среди небес
Без блеска, без лучей,
Налево был угрюмый лес,
Направо – Енисей.
Темно! Навстречу ни души,
Ямщик на козлах спал,
Голодный волк в лесной глуши
Пронзительно стонал,
Да ветер бился и ревел,
Играя на реке,
Да инородец где-то пел
На странном языке.
Суровым пафосом звучал
Неведомый язык
И пуще сердце надрывал,
Как в бурю чайки крик…
Княгине холодно; в ту ночь
Мороз был нестерпим,
Упали силы; ей невмочь
Бороться больше с ним.
Рассудком ужас овладел,
Что не доехать ей.
Ямщик давно уже не пел,
Не понукал коней,
Передней тройки не слыхать.
«Эй! жив ли ты, ямщик?
Что ты замолк? не вздумай спать!»
– Не бойтесь, я привык… —
Летят… Из мерзлого окна
Не видно ничего,
Опасный гонит сон она,
Но не прогнать его!
Он волю женщины больной
Мгновенно покорил
И, как волшебник, в край иной
Ее переселил.
Тот край – он ей уже знаком —
Как прежде неги полн,
И теплым солнечным лучом
И сладким пеньем волн
Ее приветствовал, как друг…
Куда ни поглядит:
«Да, это юг! да, это юг!» —
Все взору говорит…
Ни тучки в небе голубом,
Долина вся в цветах,
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70030492?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Некрасов Н.?А. Полное собрание сочинений и писем: в 15 т. Т. 14, кн. 2. Письма. 1856–1862 / подгот. текста и коммент. О.?Б. Алексеева и др.; ред. Б.?В. Мельгунов. СПб.: Наука, 1999. С. 79.
2
Чернышевский Н.?Г. Заметки о Некрасове // Чернышевский Н.?Г. Полное собрание сочинений: в 15 т. Т. 1. М.: Художественная литература, 1939. С. 747.
3
Библиотека для чтения. 1864. Т. 2. С. 68.
4
Некрасова Е. Студентка на войне. Письма с войны 1877 года // Русская мысль. 1898. С. 808.
5
Эйхенбаум Б. О поэзии. Л.: Советский писатель, 1969. С. 40.
6
Тынянов Ю.?Н. Поэтика. История литературы. Кино. М.: Наука, 1977. С. 19.
7
Эйхенбаум Б. Указ соч. С. 48.
Литагент Эксмо (новый каталог ОСНОВНОЙ)
Николай Алексеевич Некрасов
Всемирная литература
«Русские женщины» – это сборник поэм и стихотворений Николая Некрасова, классика русской поэзии, по праву занявшего одно из центральных мест на русском поэтическом олимпе. В настоящее издание включены одни из наиболее важных гражданских поэм Николая Алексеевича – «Русские женщины», «Тишина» и «Мороз, Красный нос», а также стихотворения на общественно-политические темы, не теряющие своей актуальности и сегодня.
Николай Некрасов
Русские женщины: поэмы и стихотворения
В оформлении переплета использованы фрагменты работ художников Людовики Симановиц и Ивана Айвазовского
© Ан. Тит., предисловие, 2024
© Данилова А.П., составление, 2024
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024
Предисловие
В стихотворении «Поэт и гражданин», явившемся предисловием к первому сборнику Николая Некрасова «Стихотворения» (1856), поэт эксплицитно выразил программу собственного творчества:
Поэтом можешь ты не быть,
Но гражданином быть обязан.
Сейчас мы знаем Некрасова как одного из первых российских поэтов, которые открыто и ярко заговорили о социальных проблемах своего времени.
Однако для современников Некрасов был скорее успешным предпринимателем и одной из центральных фигур литературного процесса. Живя в Петербурге в начале 1840-х, начиная с юмористических стихов и заметок в «Литературной газете», Некрасов уже к середине сороковых выпустил два альманаха, которые стали ярчайшим примером натуральной школы в русской литературе – «Физиология Петербурга» (1845) и «Петербургский сборник» (1846).
Следующие десятилетия Некрасов был одним из выдающихся издателей толстых журналов – новой формы производства и распространения литературы. Выкупив у Петра Плетнева созданный еще Александром Пушкиным журнал «Современник», Некрасов сделал его самым успешным на литературной арене своего времени. Совладельцами журнала на ранних этапах были Александр Никитенко и Иван Панаев, чьи деньги послужили основным капиталом при покупке журнала. Позже в «Современнике» работали Николай Чернышевский и Михаил Салтыков-Щедрин, а издавались в нем такие произведения, как «Детство», «Отрочество», «Юность», «Севастопольские рассказы» Л.?Н. Толстого, «Обыкновенная история» И.?А. Гончарова, «Рудин» и «Дворянское гнездо» И.?С. Тургенева. «Современник» в числе прочего печатал статьи на самые актуальные темы, поэтому вовлеченность Некрасова в социально-политический контекст присутствовала и в его редакторской работе. Среди современников Некрасов прослыл эксплуататором писателей и человеком, наживавшемся на чужом таланте. Однако благодаря исследованиям Михаила Макеева известно, что издание «Современника» требовало большого количества вложений, и Некрасов выпускал журнал себе в убыток.
Некрасов сочувствовал «нигилистам» и поддержал разночинцев Чернышевского и Добролюбова в конфликте с умеренно-либеральными дворянами Тургеневым и Дружининым. Политические симпатии Некрасова также были на стороне более молодого поколения, несмотря на дворянские привычки и попытки найти некоторый компромисс со властью, что иногда позволяло Некрасову добиваться своих целей.
Благодаря издательской деятельности, Некрасов был активно включен как в литературный, так и в социально-политический процессы своего времени. Неудивительно, что Некрасов явился певцом тоски и скорбей русского народа. В настоящий сборник, носящий название одноименной поэмы «Русские женщины», вошли четыре поэмы Некрасова, с разных сторон затрагивающие социально значимые вопросы и события российской истории в эпоху Великих реформ. Поэмы написаны в период с 1857 («Тишина») по 1872 («Русские женщины») год – эпоху правления императора Александра II, означенную глобальным реформированием социально-политического устройства Российской империи. Поэзия Некрасова, основанная на описании несчастий другого, внимании к социальной несправедливости и проблемам страны, оказалась востребована в обстановке пристального внимания образованного класса к социальным проблемам.
Тишина и Крымская кампания
К 1850-м гг. Российская империя находилась в сложном социально-экономическом положении. Политика императора Николая I, стремящаяся укрепить феодальную модель экономических отношений, привела к сильнейшему отставанию страны в области промышленности, а производительность крестьянского труда оказалась слишком низкой, чтобы обеспечить продовольствием Крымскую военную кампанию (1853–1855 гг.). Поражение в Крымской войне стало в таких условиях последней каплей, переполнившей чашу терпения общественности, что привело к кризису дворянского государства и активному пересмотру в кругах образованных людей путей развития страны, а смерть Николая I в год поражения была воспринята обществом как символическое начало открытой дискуссии на социально значимые темы.
Опыт Крымской войны нашел отражение в третьей главе поэмы Некрасова «Тишина», вошедшей в настоящий сборник. Поэма впервые опубликована в 1857 г. в журнале «Современник», руководителями которого вместе с Некрасовым были Н.?Г. Чернышевский и Н.?А. Добролюбов. Читатели отмечали новое звучание поэмы, отличное от предшествующих текстов Некрасова: призывы к смирению казались тогда несвойственными ироничному и в некотором роде желчному Некрасову, выставляющему напоказ все язвы общества. Главным героем поэмы выступает собирательный образ народа, основной чертой которого оказывается христианское смирение и непротивление злу. Православная образность, как кажется, регулярно сопровождает стихотворения Некрасова, посвященные крестьянству и народу (см., например, стихотворение «Влас» 1855 г.), однако для современников обилие христианской символики в «Тишине» оказалось неожиданным. Так А.?И. Герцен в письме И.?С. Тургеневу писал: «Видел ли ты, что Некрасов обратился в православие? Магдалинится молодой человек».
В христианском смирении находит Некрасов путь не только для русского народа, опозоренного сдачей Севастополя, но и для себя лично. В письме к И.?С. Тургеневу от 30 июня 1857 года Некрасов писал: «…есть предел всякой силе. Право, и у меня ее было довольно. Никогда я не думал, что так сломлюсь душевно, а сломился. <…> Горе, стыд, тьма и безумие – этими словами я еще не совсем полно обозначу мое душевное состояние»[1 - Некрасов Н.?А. Полное собрание сочинений и писем: в 15 т. Т. 14, кн. 2. Письма. 1856–1862 / подгот. текста и коммент. О.?Б. Алексеева и др.; ред. Б.?В. Мельгунов. СПб.: Наука, 1999. С. 79.]. В письме речь идет об осложнениях во взаимоотношениях Некрасова с Авдотьей Панаевой, с которой у поэта долгое время была романтическая связь. Так в поэме «Тишина» христианские образы помогают Некрасову справиться с тревогой как национального, так и личного масштаба.
Крестьянский вопрос и Мороз, Красный нос
Поражение в Крымской войне и смерть Николая I в 1855 г. изменили политическую ситуацию в Российской империи. На престол взошел император Александр II, была пересмотрена система политических возможностей как отдельных граждан, так и социальных движений, которые начали формироваться именно в этот период. Открытая критика рабства, экономической отсталости страны, патриархального и феодального уклада выдвинули на повестку дня вопрос о крепостном праве. Тяжесть положения российского крестьянства к этому периоду нельзя переоценить – в первой половине XIX в. количество крестьянских наделов резко сокращалось, а объем податей и повинностей лишь рос. Крепостное население страны в 1858–1859 гг. составляло 22,6 млн человек обоих полов. В результате длительной общественной дискуссии в 1861 г. крепостное право в Российской империи было упразднено. Однако получив личные свободы, крестьяне не могли иметь в собственности землю, так как были объединены в общины (иначе сельские общности), в которых происходило перераспределение земли, взятой в аренду у помещиков (за нее крестьяне платили барщину). Дворовые крепостные были освобождены без получения какого бы то ни было имущества (при этом в течение двух лет они оставались в полной зависимости от помещика). К концу века подобные полумеры привели к аграрному перенаселению (ситуация в которой количество крестьян увеличилось, а количество обрабатываемой ими земли нет, из-за чего крестьяне не могли прокормить себя и свои семьи) и к колоссальному напряжению в деревне, которое снизилось лишь во время столыпинских реформ, благодаря которым крестьяне получили право выхода из общины и возможность приобретения земли в частную собственность.
Некрасов, выступавший, как и его коллеги по «Современнику» (Добролюбов и Чернышевский), за «землю и волю» для крестьян (то есть за предоставление крепостным земли в частную собственность), был крайне разочарован содержанием императорского манифеста от 19 февраля 1961 г. Чернышевский в своих «Заметках» о Некрасове так описывал реакцию поэта на опубликованный в газете манифест:
«В тот день, когда было обнародовано решение дела, я вхожу утром в спальную Некрасова. Он, по обыкновению, пил чай в постели. Он был, разумеется, еще один; кроме меня редко кто приходил так (по его распределению времени) рано. Для того я и приходил в это время, чтобы не было мешающих говорить о журнальных делах. – Итак, я вхожу. Он лежит на подушке головой, забыв о чае, который стоит на столике подле него. Руки лежат вдоль тела. В правой руке тот печатный лист, на котором обнародовано решение крестьянского дела. На лице выражение печали. Глаза потуплены в грудь. При моем входе он встрепенулся, поднялся на постели, стискивая лист, бывший у него в руке, и с волнением проговорил: “Так вот что такое эта ‘воля?. Вот что такое она!” – Он продолжал говорить в таком тоне минуты две. Когда он остановился перевести дух, я сказал: “А вы чего же ждали? Давно было ясно, что будет именно это”. – “Нет, этого я не ожидал”, – отвечал он и стал говорить, что, разумеется, ничего особенного он не ждал, но такое решение дела далеко превзошло его предположения»[2 - Чернышевский Н.?Г. Заметки о Некрасове // Чернышевский Н.?Г. Полное собрание сочинений: в 15 т. Т. 1. М.: Художественная литература, 1939. С. 747.].
Для «Современника» 1861 год стал временем «бури и натиска». Активная печать нелегальных материалов, арест М.?Л. Михайлова – руководителя иностранного отдела журнала – и В.?А. Обручева – гвардейского офицера, сотрудничавшего с изданием – за распространение революционных прокламаций, создание «Земли и воли» – тайной организации, идейным вдохновителем которой был Чернышевский и о создании которой Некрасов вряд ли мог не знать. Позже – болезнь и скорая смерть Н.?А. Добролюбова, И.?И. Панаева (соредактора Некрасова по журналу), арест Чернышевского и заключение его в Петропавловской крепости. Как итог, в середине июня по «высочайшему повелению» выпуск «Современника» был запрещен на восемь месяцев за «вредное направление», а позже, в 1866 г. после покушения на императора, журнал был закрыт навсегда.
1860-е годы станут для самого Некрасова временем поэм о крестьянской жизни, первыми из которых будут «Коробейники» – наиболее острая реакция поэта на «решение» крестьянского вопроса, сначала столь радостно принятого в либерально-демократических кругах – а венцом этого условного цикла станет поэма «Кому на Руси жить хорошо». В это же время Некрасов начинает серию «Красных книжек» – произведений Некрасова, которые распространялись среди народа по цене в 3 копейки, из которых сам Некрасов не получал ничего. Первой книгой в этой серии как раз стали «Коробейники».
Другим текстом в череде поэм о крестьянской жизни стала поэма «Мороз, Красный нос», первые наброски которой датируются осенью 1862 г., первая публикация в журнале «Время» – 1863 г., а итоговый текст в «Современнике» – 1864 г. По словам писателя П.?Д. Боборыкина, на вечере Литературного фонда Некрасов заявил, что «его новое произведение не имеет никакой тенденции, почему он и просит слушателей не подозревать в нем никакой задней мысли, другими словами, никакого служения направлению. Мне хотелось, – сказал г. Некрасов, – написать несколько картинок русской сельской жизни; я попытался изобразить судьбу нашей крестьянской женщины; я прошу внимания слушателей, ибо «если они не найдут в моей поэме того, что я задумал, они ничего в ней не найдут»»[3 - Библиотека для чтения. 1864. Т. 2. С. 68.]. Тенденцией Некрасов называет здесь изображение крестьянской жизни исключительно в мрачных тонах.
Нельзя сказать, что поэма «Мороз, Красный нос» лишена оптимистичных картин крестьянского быта (например, сны и воспоминания Дарьи, связанные с семьей и крестьянским трудом, проникнуты огромным восхищением и теплотой), но тем не менее общая тематическая и образная канва поэмы – горе, потери, скорби, тяжелый труд и тотальность смерти. Поэма делится на две части: в первой описываются похороны Прокла Севастьяныча, а во второй его жена Дарья едет за дровами после похорон и замерзает насмерть в лесу. Обе части объединены не только размышлениями поэта о «скорбной доле» крестьянки, но и схожими художественными приемами (например, антитеза реального или воображаемого прошлого, связанного с периодом летней жатвы и настоящего зимнего пейзажа, проникнутого образами смерти). Важной является для Некрасова связь Дарьи с православной культурой, которая выражается в ее походе за иконой, имеющей целебную силу, и с природой, что выражено не только ее смертью, замерзанием в лесной глуши, но и в эпизоде начала поэмы, когда Дарья сравнивается с колосом («Слеза за слезой упадает // На быстрые руки твои. // Так колос беззвучно роняет // Созревшие зерна свои…»).
Композиционно разделены в поэме пространства публичного и приватного: если в первой части поэмы присутствует обобщенный образ народа, который наблюдает за горем Дарьи и ее домочадцев, оценивает, выносит суждения о будущем, то вторая часть поэмы – в лесу – образует пространство скорби, где Дарья находит уединение и может позволить себе излить душу, поговорить с покойником и обрести покой (в прямом и переносном смысле). Подобное противопоставление обнаруживает себя также в описании коллективного обряда скорби – похорон – и индивидуального процесса проживания горя, что позволяет Некрасову обратить внимание читателя на противоречие в восприятии крестьянства как единого целого, общинной сущности, подчеркивая возможность искреннего переживания утраты лишь в уединении и одиночестве:
Великое горе вдовицы
И матери малых сирот
Подслушали вольные птицы,
Но выдать не смели в народ…
При этом начало поэмы делает судьбу Дарьи более типичной, чем исключительной, что позволяет Некрасову через описание индивидуального поднимать вопросы о жизни крестьян в целом. Эта черта поэтики Некрасова была сформирована еще на этапе работы над альманахами «Физиология Петербурга» и «Петербургский сборник». В центре поэмы находится не просто героиня, но характер, олицетворяющий, по Чернышевскому (см. «Эстетические отношения искусства к действительности»), народное представление о прекрасном – о красоте труда, трудолюбия, смирения. Вместе с фольклорной эстетикой, заданной не только приметами, плачами, народными способами лечения больного, но и образом Мороза, это позволяет поэме обрести позитивное звучание и эпическую перспективу, в противовес тяготеющей к трагизму фабуле.
Современная Некрасову критика отнеслась к поэме двояко. Признавая ее художественные заслуги, одни прочитывали ее как «беспощадную иронию», «злейшее отрицание» и «положительнейший nihil» (Н.?М. Павлов, обозреватель славянофильской газеты «День»), другие говорили о созданном Некрасовым «высоком идеале» (речь шла о втором сне Дарьи), который сподвигает лирического героя на столь сильный протест против угнетения крестьян (В.?А. Зайцев, газета «Русское слово»), третьи обвиняли Некрасова в романтизации крестьянского быта и нереалистичности изображаемых им картин (Н.?Н. Страхов, журнал «Эпоха»). Спор современников быстро перешел от содержания самой поэмы к более широкому кругу вопросов, касающихся послереформенной жизни крестьян, что в очередной раз подчеркивает, насколько плотно вплетены тексты Некрасова в актуальный социополитический контекст своего времени.
Миф о декабристах и поэмы 1870-х
Для разговора о поэмах, написанных Некрасовым в 1870-е гг., вернемся немного назад.?26 августа (7 сентября) 1856 г. состоялась коронация Александра II, а уже в 1856 г. новоиспеченный правитель подписал амнистию декабристов (а также участников польского восстания 1830–1831 гг. и петрашевцев). На пороге Великих реформ сочувствие декабристам в среде либерально- и революционно-демократически настроенной интеллигенции лишь росло (хотя еще с событий на Сенатской площади декабристы в сознании многих являлись борцами за свободу, романтическими узниками и страдальцами). Временное смягчение цензурных ограничений в этот же период позволило выйти различным мемуарам декабристов и их жен (материалы декабристов публиковались, например, в журналах «Русский архив» (с 1863 г.) и «Русская старина» (с 1870 г.), а произведения слишком радикального характера печатались за границей при активной поддержке Александра Герцена.
Для формирующейся политической жизни и в особенности для радикально настроенных сообществ, в которые входил и Некрасов, амнистия стала знаменательным событием по нескольким причинам. Во-первых, она лишь усилила ощущение надвигающихся перемен, расположила общественность по отношению к новому императору. А во?вторых, декабристы стали основой мифологии общественных движений, а символическая ценность подобного капитала очень высока (свою генеалогию к декабристам возводили практически все движения: от эсеров и народовольцев до умеренных либералов и реформаторов). Последующее разочарование, связанное с полумерами, выданными за «освобождение» крестьян, усилением цензуры и нарастающими репрессиями, не прошло бесследно для популярности императора, и еще сильнее подогрело общественный интерес к фигурам, открыто протестовавшим против самодержавия. Общественное мнение по вопросу декабристского восстания было однозначным – декабристы стали героями для новых поколений революционеров и реформаторов (негативное отношение к ним было лишь в радикально правом крыле).
Не осталась в стороне и художественная литература, сыгравшая, как кажется, более значительную роль в формировании мифа о декабристах, чем их собственные мемуары, окружив действия восставших 14 декабря и их семей героическим и романтическим ореолом.
В настоящий сборник вошли две поэмы, посвященные декабристам. Более ранняя из них – «Дедушка» (1870) – была написана Некрасовым под впечатлением от знакомства с сыном Сергея и Марии Волконских – Михаилом Волконским (в этот период Некрасов уже арендовал у Андрея Краевского «Отечественные записки», где впервые публикуется поэма). Воспоминания сына декабриста, рожденного в ссылке, и «Записки декабриста» Андрея Розена послужили источниками для поэмы. Из «Записок…» Некрасов, в частности, почерпнул историю села Тарбагатай, основанного сосланными раскольниками в XVIII в. – сюжет об этом нашел свое место в поэме:
Чудо я, Саша, видал:
Горсточку русских сослали
В страшную глушь, за раскол,
Волю да землю им дали;
Год незаметно прошел…
…Так постепенно в полвека
Вырос огромный посад —
Воля и труд человека
Дивные дивы творят!
Поэма стала одним из первых больших художественных текстов о декабристах в русской литературе, хотя и не первым текстом о них в творчестве Некрасова (о сосланных в Сибирь поэт упоминал еще в поэме «Несчастные», 1856). В тексте особенно остро звучит тема преемственности революционного движения в России, что задает рамку мифа о декабристах, которую, в частности, присвоит и большевистское движение начала XX века. В поэме также находят отражение актуальные вопросы 1870-х гг. – цели и способы революции, итоги отмены крепостного права, роль народа в исторических преобразованиях и т. д. Последняя тема, как можно заметить, перекликается с поэмой «Тишина»: есть в поэме и сам мотив тишины, однако звучащий более зловеще и тревожно, когда все члены семьи скрывают от Саши участие деда в восстании на Сенатской площади.
Тем не менее одним из самых значительных произведений, посвященных декабристам, стала поэма Некрасова «Русские женщины», сюжет которой строится вокруг судеб двух жен декабристов – Екатерины Трубецкой и Марии Волконской, – которые отправились вслед за мужьями в Сибирь. Поэма разделена на две части. Изначально части поэмы выходили в печать как самостоятельные тексты, однако задумка Некрасова включала в себя также написание третьего раздела «Русских женщин», посвященного жизни декабристов и их жен в ссылке. Главной героиней будущей поэмы Некрасов планировал сделать Александру Григорьевну Муравьеву, которая скончалась в Сибири, так и не дождавшись амнистии. Некрасов также много размышлял над формой для третьей части: в письме к А.?Н. Островскому он говорил, что третья часть «укладывается… в драму!», но что он стремится обойти стороной подобное формальное решение. Однако третья часть поэмы так и не была написана.
Увидевшие же свет в 1871 и 1872 годах первая и вторая части не менее интересны с формальной точки зрения. В «Княгине Трубецкой» мы можем найти элементы драматического текста (разговор княгини и губернатора в финале), но центральным формальным решением является мотив пути, который соединяется с темой зимы, связанной в русской литературе с духовными (и реальными) испытаниями, судьбой, бесовским началом («Капитанская дочка», «Бесы» А.?С. Пушкина, «Анна Каренина» Л.?Н. Толстого и др.), а в творчестве самого Некрасова, как видно из поэмы «Мороз, Красный нос», с трагическим в народной жизни. При этом сохраняется также контраст, который мы уже видели в поэме «Мороз, Красный нос» – зима и лето маркируют счастливое и трагическое в судьбе героини, а также делают ярче различие между дворянской жизнью Трубецкой и «царством нищих и рабов», с которым сталкивается княгиня в дороге. В «Княгине Волконской» основной формальной стратегией выступает подражание эго-документу (воспоминаниям), что связано и с главным источником поэмы – воспоминаниями Марии Трубецкой, которые Некрасов имел возможность слушать и конспектировать у Михаила Волконского.
Современники Некрасова много высказывались о возвращении поэме названия «Декабристки», однако поэт, то ли страшась цензурных ограничений, то ли универсализируя тяжелую женскую долю, настоял на названии «Русские женщины». Однако в отличие от женщин-крестьянок, жены декабристов выступают в поэме в некотором акте преображения: из просто спутниц жизни – в политических субъектов, что выражено, например, в одном из диалогов княгини Трубецкой и губернатора (диалог княгини и иркутского губернатора Некрасов, вероятно, почерпнул из «Записок декабриста» Розена, хотя при работе над поэмой он обращался к широкому ряду источников):
И прежде был там рай земной,
А нынче этот рай
Своей заботливой рукой
Расчистил Николай.
Там люди заживо гниют —
Ходячие гробы,
Мужчины – сборище Иуд,
А женщины – рабы.
Что там найду я? Ханжество,
Поруганную честь,
Нахальной дряни торжество
И подленькую месть.
Нет, в этот вырубленный лес
Меня не заманят,
Где были дубы до небес,
А нынче пни торчат!
Вернуться? жить среди клевет,
Пустых и темных дел?..
Там места нет, там друга нет
Тому, кто раз прозрел!
Интересна в этом фрагменте строчка о «рабстве» женщин, которая противопоставлена решению Трубецкой разделить ссылку с мужем, преподнесенному как политическая позиция не только ее мужа, но и ее самой. В этом смысле, выстраивая повествование вокруг образов княгинь, Некрасов обращается к остро поставленному в 1860–1870-е женскому вопросу.
Кризис дворянского государства в 1859–1861 годы позволил выйти на политическую арену другой части общества – разночинцам. Однако, если к изменению социально приемлемого поведения мужчин общество относилось хоть с каким-то пониманием, то в отношении женщин все оказывалось куда сложнее: их положение было исключительно зависимо от мужчин семьи. В этот же период огромное количество разорившихся дворянок оказываются перед вопросами элементарного выживания, так как традиционная модель решения экономических проблем – замужество – перестает срабатывать: молодые люди из дворянского сословия предпочитали повременить с женитьбой и занимались вопросами собственного социального положения, а брак с представителями других сословий все еще считался мезальянсом и порицался в обществе.
Женщина-врач в Российской империи, выпускница Женских медицинских курсов в Санкт-Петербурге Е.?С. Некрасова (1847–1905) называла экономические причины главными в стремлении русских женщин взять собственную судьбу в свои руки:
«Экономические условия русской жизни и общественнный переворот, совершившийся 19 февраля 1861 г., вызвали и женщину на борьбу за существование, потребовали и от нее непременного участия в труде. Вынужденная силой необходимости, а не модой – как казалось тогда многим, – она заявила свою готовность к приобретению одинаковых с мужчиной прав на знание и труд, заявила потребность высшего образования»[4 - Некрасова Е. Студентка на войне. Письма с войны 1877 года // Русская мысль. 1898. С. 808.].
Именно такие женщины, как у Некрасова (дворянки в тяжелом экономическом положении, разделявшие либеральные настроения общества), начали формировать социальную базу будущего женского движения в России, а также бороться за возможность трудиться вне «домашнего очага». Об одной из таких женщин – Н.?П. Сусловой – пишет в «Воспоминаниях» Авдотья Панаева:
«Она резко отличалась от других тогдашних барышень, которые тоже посещали лекции в университете и в медицинской академии. В ее манерах и разговоре не было кичливого хвастовства своими занятиями и того смешного презрения, с каким относились они к другим женщинам, не посещающим лекций. Видно было по энергичному и умному выражению лица молодой Сусловой, что она не из пустого тщеславия прослыть современной передовой барышней занялась медициной, а с разумной целью, и серьезно относилась к своим занятиям, что и доказала впоследствии на деле. Когда в Петербурге доступ женщинам на лекции в медицинскую академию был запрещен, Суслова уехала в Цюрих слушать лекции. В 1868 году она первая из русских женщин (и чуть ли не из первых европейских женщин) получила диплом доктора медицины и вернулась в Петербург держать экзамен в медико-хирургической академии».
Примеры политически активных женщин, вопросы о женском образовании, о преобразованиях в семейной жизни повлияли и на литературную репрезентацию женщин-дворянок, отражение чего мы можем видеть в характерах Волконской и Трубецкой, которые, хотя и через фигуру мужа, включаются в контекст политической борьбы и стремятся осознать и отрефлексировать ситуацию в стране, сделать собственный выбор, идущий вразрез с авторитетами (например, с царским поведением (Трубецкая) или с волеизъявлением отца (Волконская)). Не случайно в поэме так важен мотив размышления, рефлексии – и губернатор говорит Тургеневой «подумать», и отец призывает Волконскую подумать о том, зачем она едет за мужем, что ее ждет, каковы будут результаты ее действий. В этом осмыслении собственной судьбы проявляется зачаток субъектности и ответственности женщины за саму себя, за принятое ей решение:
Я думать училась: отец приказал
Подумать… нелегкое дело!
Давно ли он думал за нас – и решал,
И жизнь наша мирно летела?
Училась я много; на трех языках
Читала. Заметна была я
В парадных гостиных, на светских балах,
Искусно танцуя, играя;
Могла говорить я почти обо всем,
Я музыку знала, я пела,
Я даже отлично скакала верхом,
Но думать совсем не умела.
Поэтика Некрасова: реформация поэтического языка
Как было продемонстрировано, поэмы Некрасова существовали не в вакууме, а оказывались вплетены в сложный социально-политический контекст конца 1850-х – начала 1870-х гг. Тем не менее, говоря лишь о политической значимости текстов Некрасова мы упускаем из виду тот факт, что его творчество оказало значительное влияние на дальнейшее развитие русскоязычной поэзии. Современники Некрасова считали его стихи слабыми именно с точки зрения их формы: они, вероятно, не могли представить, какой интерес будет проявлен к его лирике на рубеже веков – Некрасова любили Валерий Брюсов и Александр Блок, его изучением занимался Корней Чуковский. Но что же зацепило модернистов в текстах Некрасова, которые, например, Тургенев называл «жеванным папье-маше с подливкой из острой водки»?
Поэтический метод Некрасова выражается главным образом в создании «понятной» поэзии, в явном понижении поэтического как такового, в поиске простоты поэтического и поэтизации простоты. Во многом это было связано с основным предметом некрасовской поэзии, который оказался совсем не романтическим, а скорее дворовым, бытовым. Другой причиной подобного «снижения» («снижение» здесь лишено негативного подтекста) было стремление Некрасова расширить аудиторию собственных текстов, сделать их не только актуальными времени, но и доступными широкому кругу читателей.
Тем не менее подобная «простота» не означает изолированности Некрасова от предшественников. Наоборот, его первый сборник наполнен «возвышенными» и «высокопарными» метафорами, которые представлялись на момент выхода (речь идет о сборнике «Мечты и звуки» 1840 года) застывшими клише. Позднее Некрасов вполне осознанно отходит от подобного видения поэтического и ищет, как пишет Эйхенбаум, «новые приемы, новые методы и в области стиха и в области жанра»[5 - Эйхенбаум Б. О поэзии. Л.: Советский писатель, 1969. С. 40.]. Не случайно в период сороковых Некрасов обращается к жанру пародии, фельетона и водевиля – это оказывается логичным способом пересмотреть уходящую, преимущественно романтическую поэтику. Как отмечал Тынянов, «сущность его пародий не в осмеивании пародируемого, а в самом ощущении сдвига старой формы вводом прозаической темы и лексики»[6 - Тынянов Ю.?Н. Поэтика. История литературы. Кино. М.: Наука, 1977. С. 19.].
Следующим этапом сдвига, совершенного Некрасовым, было сближение стиха с прозой. С.?А. Андреевский в статье в «Литературных очерках» говорит о том, что Некрасову нужно было «”опрозаить” стих». Однако это не значило лишить поэзию пафоса, который привлекал Некрасова в стихотворениях Тютчева (см. статью Некрасова «Второстепенные поэты»). Речь шла о создании нового ораторского пафоса, совмещенного со сниженным, прозаизированным языком. Как пишет Эйхенбаум, Некрасов встраивается в традицию, которая противостояла гармоническому пушкинскому стиху, он продолжает то, что начали Державин, Тютчев, Шевырев, Хомяков и др.
При этом Некрасов активно обновляет и жанровую специфику текстов: так, например, поэма «Русские женщины» является примером совмещения классической формы ямбической поэмы и сюжета исторического романа. Именно разрыв со старыми поэтическими шаблонами, ироническое их переосмысление, прозаизация языка и тем, размытие устоявшихся жанровых границ сделали звучание стихов Некрасова столь актуальным как для лирики своего времени, так и для будущих поколений поэтов. Некрасов понимал, «что учиться у классиков не значит следовать им»[7 - Эйхенбаум Б. Указ соч. С. 48.].
Реформирование стиха Некрасовым на этом не заканчивается. На уровне лексики он активно вводит диалектизмы, придавая своим текстам «народное» звучание. Другая особенность поэтики Некрасова – ее монотонность, напевность, медитативность – связана с переоткрытием трехсложных размеров, которые до него использовались в элегиях (Жуковским и Лермонтовым). Для Некрасова же трехсложные размеры оказываются способом перехода от фельетонности к медитативности и напевности.
Обман ожиданий привыкшего к гармоническим пушкинским стихотворениям читателя, введение диссонанса на уровне предмета и лексики, пародирование традиции – все это в поэтике Некрасова окажется невероятным образом созвучно дальнейшим модернистским поискам. Так, например, тексты символистов на рубеже веков казались еще более оскорбительными, эпатажными, вульгарными. В этом и заключается основной принцип развития литературы – значение в ней имеет не только сиюминутная политическая актуальность, которой у Некрасова не отнять, но и переосмысление традиционных форм, взаимодействие с предшественниками и формирование нового индивидуального стиля, который при этом оказывается лишь ступенью в общем историческом развитии поэзии.
Ан. Титов
Русские женщины
Княгиня Трубецкая
(1826 год)
Часть первая
Покоен, прочен и легок
На диво слаженный возок;
Сам граф-отец не раз, не два
Его попробовал сперва.
Шесть лошадей в него впрягли,
Фонарь внутри его зажгли.
Сам граф подушки поправлял,
Медвежью полость в ноги стлал,
Творя молитву, образок
Повесил в правый уголок
И – зарыдал… Княгиня-дочь…
Куда-то едет в эту ночь…
I
«Да, рвем мы сердце пополам
Друг другу, но, родной,
Скажи, что ж больше делать нам?
Поможешь ли тоской!
Один, кто мог бы нам помочь
Теперь… Прости, прости!
Благослови родную дочь
И с миром отпусти!
II
Бог весть, увидимся ли вновь.
Увы! надежды нет.
Прости и знай: твою любовь,
Последний твой завет
Я буду помнить глубоко
В далекой стороне…
Не плачу я, но не легко
С тобой расстаться мне!
III
О, видит бог!.. Но долг другой,
И выше и трудней,
Меня зовет… Прости, родной!
Напрасных слез не лей!
Далек мой путь, тяжел мой путь,
Страшна судьба моя,
Но сталью я одела грудь…
Гордись – я дочь твоя!
IV
Прости и ты, мой край родной,
Прости, несчастный край!
И ты… о город роковой,
Гнездо царей… прощай!
Кто видел Лондон и Париж,
Венецию и Рим,
Того ты блеском не прельстишь,
Но был ты мной любим —
V
Счастливо молодость моя
Прошла в стенах твоих,
Твои балы любила я,
Катанья с гор крутых,
Любила плеск Невы твоей
В вечерней тишине,
И эту площадь перед ней
С героем на коне…
VI
Мне не забыть… Потом, потом
Расскажут нашу быль…
А ты будь проклят, мрачный дом,
Где первую кадриль
Я танцевала… Та рука
Досель мне руку жжет…
Ликуй. . . . . .
. . . . . . .»
Покоен, прочен и легок,
Катится городом возок.
Вся в черном, мертвенно бледна,
Княгиня едет в нем одна,
А секретарь отца (в крестах,
Чтоб наводить дорогой страх)
С прислугой скачет впереди…
Свища бичом, крича: «Пади!»
Ямщик столицу миновал…
Далек княгине путь лежал,
Была суровая зима…
На каждой станции сама
Выходит путница: «Скорей
Перепрягайте лошадей!»
И сыплет щедрою рукой
Червонцы челяди ямской.
Но труден путь! В двадцатый день
Едва приехали в Тюмень,
Еще скакали десять дней,
«Увидим скоро Енисей, —
Сказал княгине секретарь.
Не ездит так и государь!..»
Вперед! Душа полна тоски,
Дорога все трудней,
Но грезы мирны и легки —
Приснилась юность ей.
Богатство, блеск! Высокий дом
На берегу Невы,
Обита лестница ковром,
Перед подъездом львы,
Изящно убран пышный зал,
Огнями весь горит.
О радость! нынче детский бал,
Чу! музыка гремит!
Ей ленты алые вплели
В две русые косы,
Цветы, наряды принесли
Невиданной красы.
Пришел папаша – сед, румян, —
К гостям ее зовет.
«Ну, Катя! чудо-сарафан!
Он всех с ума сведет!»
Ей любо, любо без границ.
Кружится перед ней
Цветник из милых детских лиц,
Головок и кудрей.
Нарядны дети, как цветы,
Нарядней старики:
Плюмажи, ленты и кресты,
Со звоном каблуки…
Танцует, прыгает дитя,
Не мысля ни о чем,
И детство резвое шутя
Проносится… Потом
Другое время, бал другой
Ей снится: перед ней
Стоит красавец молодой,
Он что-то шепчет ей…
Потом опять балы, балы…
Она – хозяйка их,
У них сановники, послы,
Весь модный свет у них…
«О милый! что ты так угрюм?
Что на сердце твоем?»
– Дитя! мне скучен светский шум,
Уйдем скорей, уйдем! —
И вот уехала она
С избранником своим.
Пред нею чудная страна,
Пред нею – вечный Рим…
Ах! чем бы жизнь нам помянуть —
Не будь у нас тех дней,
Когда, урвавшись как-нибудь
Из родины своей
И скучный север миновав,
Примчимся мы на юг.
До нас нужды, над нами прав
Ни у кого… Сам-друг
Всегда лишь с тем, кто дорог нам,
Живем мы, как хотим;
Сегодня смотрим древний храм,
А завтра посетим
Дворец, развалины, музей…
Как весело притом
Делиться мыслию своей
С любимым существом!
Под обаяньем красоты,
Во власти строгих дум,
По Ватикану бродишь ты
Подавлен и угрюм;
Отжившим миром окружен,
Не помнишь о живом.
Зато как странно поражен
Ты в первый миг потом,
Когда, покинув Ватикан,
Вернешься в мир живой,
Где ржет осел, шумит фонтан,
Поет мастеровой;
Торговля бойкая кипит,
Кричат на все лады:
«Кораллов! раковин! улит!
Мороженой воды!»
Танцует, ест, дерется голь,
Довольная собой,
И косу черную как смоль
Римлянке молодой
Старуха чешет… Жарок день,
Несносен черни гам,
Где нам найти покой и тень?
Заходим в первый храм.
Не слышен здесь житейский шум,
Прохлада, тишина
И полусумрак… Строгих дум
Опять душа полна.
Святых и ангелов толпой
Вверху украшен храм,
Порфир и яшма под ногой
И мрамор по стенам…
Как сладко слушать моря шум!
Сидишь по часу нем,
Неугнетенный, бодрый ум
Работает меж тем…
До солнца горною тропой
Взберешься высоко —
Какое утро пред тобой!
Как дышится легко!
Но жарче, жарче южный день,
На зелени долин
Росинки нет… Уйдем под тень
Зонтообразных пинн…
Княгине памятны те дни
Прогулок и бесед,
В душе оставили они
Неизгладимый след.
Но не вернуть ей дней былых,
Тех дней надежд и грез,
Как не вернуть потом о них
Пролитых ею слез!..
Исчезли радужные сны,
Пред нею ряд картин
Забитой, загнанной страны:
Суровый господин
И жалкий труженик-мужик
С понурой головой…
Как первый властвовать привык,
Как рабствует второй!
Ей снятся группы бедняков
На нивах, на лугах,
Ей снятся стоны бурлаков
На волжских берегах…
Наивным ужасом полна,
Она не ест, не спит,
Засыпать спутника она
Вопросами спешит:
«Скажи, ужель весь край таков?
Довольства тени нет?..»
– Ты в царстве нищих и рабов! —
Короткий был ответ…
Она проснулась – в руку сон!
Чу, слышен впереди
Печальный звон – кандальный звон!
«Эй, кучер, погоди!»
То ссыльных партия идет,
Больней заныла грудь.
Княгиня деньги им дает, —
«Спасибо, добрый путь!»
Ей долго, долго лица их
Мерещатся потом,
И не прогнать ей дум своих,
Не позабыться сном!
«И та здесь партия была…
Да… нет других путей…
Но след их вьюга замела.
Скорей, ямщик, скорей!..»
Мороз сильней, пустынней путь,
Чем дале на восток;
На триста верст какой-нибудь
Убогий городок,
Зато как радостно глядишь
На темный ряд домов,
Но где же люди? Всюду тишь,
Не слышно даже псов.
Под кровлю всех загнал мороз,
Чаек от скуки пьют.
Прошел солдат, проехал воз,
Куранты где-то бьют.
Замерзли окна… огонек
В одном чуть-чуть мелькнул.
Собор… на выезде острог…
Ямщик кнутом махнул:
«Эй вы!» – и нет уж городка,
Последний дом исчез…
Направо – горы и река,
Налево – темный лес…
Кипит больной, усталый ум,
Бессонный до утра,
Тоскует сердце. Смена дум
Мучительно быстра;
Княгиня видит то друзей,
То мрачную тюрьму,
И тут же думается ей —
Бог знает почему,
Что небо звездное – песком
Посыпанный листок,
А месяц – красным сургучом
Оттиснутый кружок…
Пропали горы; началась
Равнина без конца.
Еще мертвей! Не встретит глаз
Живого деревца.
«А вот и тундра!» – говорит
Ямщик, бурят степной.
Княгиня пристально глядит
И думает с тоской:
Сюда-то жадный человек
За золотом идет!
Оно лежит по руслам рек,
Оно на дне болот.
Трудна добыча на реке,
Болота страшны в зной,
Но хуже, хуже в руднике,
Глубоко под землей!..
Там гробовая тишина,
Там безрассветный мрак…
Зачем, проклятая страна,
Нашел тебя Ермак?..
Чредой спустилась ночи мгла,
Опять взошла луна.
Княгиня долго не спала,
Тяжелых дум полна…
Уснула… Башня снится ей…
Она вверху стоит;
Знакомый город перед ней
Волнуется, шумит;
К обширной площади бегут
Несметные толпы:
Чиновный люд, торговый люд,
Разносчики, попы;
Пестреют шляпки, бархат, шелк,
Тулупы, армяки…
Стоял уж там какой-то полк,
Пришли еще полки,
Побольше тысячи солдат
Сошлось. Они «ура!» кричат,
Они чего-то ждут…
Народ галдел, народ зевал,
Едва ли сотый понимал,
Что делается тут…
Зато посмеивался в ус,
Лукаво щуря взор,
Знакомый с бурями француз,
Столичный куафер…
Приспели новые полки:
«Сдавайтесь!» – тем кричат.
Ответ им – пули и штыки,
Сдаваться не хотят.
Какой-то бравый генерал,
Влетев в каре, грозиться стал —
С коня снесли его.
Другой приблизился к рядам:
«Прощенье царь дарует вам!» —
Убили и того.
Явился сам митрополит
С хоругвями, с крестом:
«Покайтесь, братия! – гласит, —
Падите пред царем!»
Солдаты слушали, крестясь,
Но дружен был ответ:
– Уйди, старик! молись за нас!
Тебе здесь дела нет… —
Тогда-то пушки навели,
Сам царь скомандовал: «Па-ли!..»
Картечь свистит, ядро ревет,
Рядами валится народ.
«…О милый! Жив ли ты?»
Княгиня, память потеряв,
Вперед рванулась и стремглав
Упала с высоты!
Пред нею длинный и сырой
Подземный коридор,
У каждой двери часовой,
Все двери на запор.
Прибою волн подобный плеск
Снаружи слышен ей;
Внутри – бряцанье, ружей блеск
При свете фонарей;
Да отдаленный шум шагов
И долгий гул от них,
Да перекрестный бой часов,
Да крики часовых…
С ключами старый и седой,
Усатый инвалид —
«Иди, печальница, за мной! —
Ей тихо говорит. —
Я проведу тебя к нему,
Он жив и невредим…»
Она доверилась ему,
Она пошла за ним…
Шли долго, долго… Наконец
Дверь визгнула – и вдруг
Пред нею он… живой мертвец…
Пред нею – бедный друг!
Упав на грудь ему, она
Торопится спросить:
«Скажи, что делать? Я сильна
Могу я страшно мстить!
Достанет мужества в груди,
Готовность горяча,
Просить ли надо?..» – Не ходи,
Не тронешь палача! —
«О милый! что сказал ты? Слов
Не слышу я твоих.
То этот страшный бой часов,
То крики часовых!
Зачем тут третий между нас?..»
Наивен твой вопрос. —
«Пора! пробил урочный час!» —
Тот «третий» произнес…
Княгиня вздрогнула – глядит
Испуганно кругом,
Ей ужас сердце леденит:
Не все тут было сном!..
Луна плыла среди небес
Без блеска, без лучей,
Налево был угрюмый лес,
Направо – Енисей.
Темно! Навстречу ни души,
Ямщик на козлах спал,
Голодный волк в лесной глуши
Пронзительно стонал,
Да ветер бился и ревел,
Играя на реке,
Да инородец где-то пел
На странном языке.
Суровым пафосом звучал
Неведомый язык
И пуще сердце надрывал,
Как в бурю чайки крик…
Княгине холодно; в ту ночь
Мороз был нестерпим,
Упали силы; ей невмочь
Бороться больше с ним.
Рассудком ужас овладел,
Что не доехать ей.
Ямщик давно уже не пел,
Не понукал коней,
Передней тройки не слыхать.
«Эй! жив ли ты, ямщик?
Что ты замолк? не вздумай спать!»
– Не бойтесь, я привык… —
Летят… Из мерзлого окна
Не видно ничего,
Опасный гонит сон она,
Но не прогнать его!
Он волю женщины больной
Мгновенно покорил
И, как волшебник, в край иной
Ее переселил.
Тот край – он ей уже знаком —
Как прежде неги полн,
И теплым солнечным лучом
И сладким пеньем волн
Ее приветствовал, как друг…
Куда ни поглядит:
«Да, это юг! да, это юг!» —
Все взору говорит…
Ни тучки в небе голубом,
Долина вся в цветах,
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70030492?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Некрасов Н.?А. Полное собрание сочинений и писем: в 15 т. Т. 14, кн. 2. Письма. 1856–1862 / подгот. текста и коммент. О.?Б. Алексеева и др.; ред. Б.?В. Мельгунов. СПб.: Наука, 1999. С. 79.
2
Чернышевский Н.?Г. Заметки о Некрасове // Чернышевский Н.?Г. Полное собрание сочинений: в 15 т. Т. 1. М.: Художественная литература, 1939. С. 747.
3
Библиотека для чтения. 1864. Т. 2. С. 68.
4
Некрасова Е. Студентка на войне. Письма с войны 1877 года // Русская мысль. 1898. С. 808.
5
Эйхенбаум Б. О поэзии. Л.: Советский писатель, 1969. С. 40.
6
Тынянов Ю.?Н. Поэтика. История литературы. Кино. М.: Наука, 1977. С. 19.
7
Эйхенбаум Б. Указ соч. С. 48.
Николай Некрасов
Тип: электронная книга
Жанр: Русская поэзия
Язык: на русском языке
Издательство: Эксмо
Дата публикации: 19.04.2024
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: «Русские женщины» – это сборник поэм и стихотворений Николая Некрасова, классика русской поэзии, по праву занявшего одно из центральных мест на русском поэтическом олимпе. В настоящее издание включены одни из наиболее важных гражданских поэм Николая Алексеевича – «Русские женщины», «Тишина» и «Мороз, Красный нос», а также стихотворения на общественно-политические темы, не теряющие своей актуальности и сегодня.