Главная страница | Монографии | Задержание подозреваемого. Конституционно-межотраслевой подход

Задержание подозреваемого. Конституционно-межотраслевой подход
Сергей Борисович Россинский
Монография посвящена комплексному анализу теории законодательного регулирования и практики задержания по подозрению в совершении преступления как принудительной меры, ограничивающей конституционное право человека на свободу и личную неприкосновенность.
Автор отходит от традиционного понимания задержания подозреваемого как акта предварительного расследования и института уголовно-процессуального права. Задержание подозреваемого рассматривается как сложный, комплексный, многоаспектный организационно-правовой феномен, выраженный в конституционном базисе и межотраслевом правоограничительном механизме.
В работе находят отражение проблемы сущности, правовой природы и нормативного регулирования задержания подозреваемого; рассматриваются его цели и основания. Особое внимание уделяется проблемам фактического задержания и доставления подозреваемого, его допроса и личного обыска, правовым гарантиям, присущим ограничению свободы и неприкосновенности личности.
Наряду с доктринальными и законодательными вопросами автор рассматривает сугубо прикладные аспекты, анализирует трудности, имеющие место в современной правоприменительной практике, предлагает возможные варианты их преодоления.
Законодательство приведено по состоянию на октябрь 2018 г.
Монография будет полезна научным и практическим работникам, преподавателям, аспирантам (адъюнктам), а также всем, кто интересуется проблемами задержания подозреваемого.

С. Б. Россинский
Задержание подозреваемого. Конституционно-межотраслевой подход. Монография


ebooks@prospekt.org
Информация о книге
УДК 343.125
ББК 67.410.2
Р76

Автор:
Россинский С. Б., доктор юридических наук, профессор кафедры уголовно-процессуального права Московского государственного юридического университета имени О. Е. Кутафина (МГЮА).
Рецензенты:
Грибунов О. П.,доктор юридических наук, заместитель начальника по научной работе Восточно-Сибирского института МВД России;
Дикарев И. С.,доктор юридических наук, директор Института права Волгоградского государственного университета.

УДК 343.125
ББК 67.410.2
© Россинский С. Б., 2018
© ООО «Проспект», 2018

От автора
В 2019 году исполняется 20 лет с того момента, когда автор этих строк, находясь на практической работе в органах предварительного следствия, впервые решил попробовать свои силы на поприще научно- исследовательской деятельности и начал собирать материалы для будущей кандидатской диссертации. И одним из первых научных источников, изученных нами, стала вышедшая незадолго до этого Монография моего Учителя профессора Виктора Николаевича Григорьева «Задержание подозреваемого» с напутственной надписью.
С тех самых пор интерес к различным аспектам теории, нормативного регулирования и практики задержания лица по подозрению в совершении преступления не покидал нас ни на минуту. Несмотря на то что указанные проблемы все это время находились вне основного вектора наших научных исследований, автор неоднократно возвращался к попыткам их анализа и осмысления. И надеялся, что когда-нибудь сможет обобщить все свои разрозненные идеи и суждения, «поселить их под одной крышей», интегрировать в рамках единого научного труда.
В 2012 году увидела свет небольшая работа «Права граждан при задержании», написанная нами по заданию Министерства юстиции РФ и Ассоциации юристов России в рамках совместного проекта по правовому просвещению населения. И хотя данная публикация не имела строго научной направленности, ее подготовка в очередной раз заставила обратить внимание на множество вопросов, возникающих в этом сегменте уголовно-процессуального регулирования, и задуматься об их рассмотрении на более серьезном уровне.
Проблематика задержания подозреваемого традиционно вызывала повышенный интерес со стороны специалистов в области уголовного процесса, криминалистики, административного права, оперативно-розыскной деятельности. Не последнюю роль в возникновении этих научных тенденций сыграли особенности советской модели уголовного судопроизводства, номинально признающей главенствующую роль суда, но тем не менее фактически сориентированной на приоритет предварительного расследования. Многие сложившиеся в советский период научные школы действовали на базе научно-исследовательских и учебных заведений Генеральной прокуратуры СССР, МВД СССР, КГБ СССР, а их представители имели в прошлом стаж практической работы в правоохранительных органах, что и обусловливало преимущественно досудебную направленность проводившихся исследований.
Но несмотря на изменение политического климата и пересмотр концептуальных подходов к соотношению судебной и следственной власти, невзирая на возникновение большого количества новых научных школ, на возрастающую научную активность представителей судейского корпуса и адвокатуры, к проблемам задержания подозреваемого продолжает проявляться повышенный интерес.
Тем более, что в последнее время различные доктринальные, законодательные и прикладные аспекты задержания подозреваемого получили новый импульс для своего развития ввиду проводимых в Российской Федерации реформ, направленных на постепенный поиск собственного пути дальнейшего развития уголовного судопроизводства, с одной стороны, отвечающего существующим международным стандартам и передовым общественно-политическими достижениям мировой цивилизации, а с другой – учитывающего национальные традиции и богатый опыт, накопленный в этой сфере за многие годы. Уголовно-процессуальный кодекс РФ, построенный на характерных для демократического государства правовых идеях, закрепляя важнейшие юрисдикционные гарантии, содержит множество принципиально новых положений, коснувшихся практически всех аспектов деятельности органов дознания и предварительного следствия, в том числе и задержания подозреваемого.
Последние годы ознаменовались выходом в свет нескольких фундаментальных монографий, затрагивающих проблемы задержания подозреваемого в уголовном судопроизводстве; им же посвящен и целый ряд диссертационных исследований.
Вместе с тем многие вопросы теории, нормативного регулирования и практики применения данного правоограничительного механизма так и не получили своего окончательного разрешения, продолжая оставаться предметом бурной полемики. В этой связи представляется целесообразным осуществление дальнейших научных изысканий, направленных на изучение феномена задержания подозреваемого в общей системе правового регулирования Российской Федерации в целях развития правовой доктрины, совершенствования законодательства и оптимизации деятельности органов дознания и предварительного следствия. Все эти обстоятельства и обусловили подготовку настоящей монографии.
В монографии получили дальнейшее развитие некоторые вопросы, затрагиваемые в прежних работах автора, в частности, в книгах «Обыск в форме специальной операции» (2003), «Результаты “невербальных” следственных и судебных действий как вид доказательств по уголовному делу» (2015), «Механизм формирования результатов “невербальных” следственных и судебных действий в уголовном судопроизводстве» (2015), «Следственные действия» (2018), в вышеупомянутом пособии «Права граждан при задержании» (2012), в авторском учебнике «Уголовный процесс» (2009), а также в ряде статей и иных научных публикаций.
Настоящая монография не является учебником, учебным пособием или научно-практическим комментарием, предполагающим очередное изложение общеизвестных истин. Ее содержание носит сугубо научный характер; в книге освещаются наиболее сложные, дискуссионные методологические и праксиологические проблемы, связанные с реализацией механизмов задержания подозреваемого, которые еще не получили окончательного разрешения. Монография сориентирована на подготовленного читателя, специалиста, знающего и понимающего тонкости уголовно-процессуального права и хитросплетения следственной практики.
Автор выражает признательность заместителю начальника по научной работе Восточно-Сибирского института МВД России доктору юридических наук Олегу Павловичу Грибунову и директору Института права Волгоградского государственного университета доктору юридических наук Илье Степановичу Д?кареву за положительную оценку монографии, данную при ее рецензировании.
Благодарен коллективу издательства «Проспект» за предоставленную возможность выхода монографии в свет.
И наконец, хочется высказать слова признательности всем остальным ученым и практическим работникам, оказывавшим содействие и помощь автору в его научных изысканиях.

Глава 1. Методологические и правовые основы задержания подозреваемого

§ 1.1. Сущность задержания подозреваемого в уголовном судопроизводстве
Вопросы сущности задержания подозреваемого и его места в системе уголовно-процессуального регулирования традиционно привлекали внимание ученых-процессуалистов и являлись предметом многочисленных монографий, статей, диссертационных исследований. Причем вплоть до настоящего времени в теории уголовного процесса по этому поводу так и не сложилась единая позиция, что приводит к целому ряду научных дискуссий.
Анализ существующих (по крайней мере, известных нам) точек зрения позволяет выделить два основных подхода к сущности задержания подозреваемого. Представители первого из них относят задержание к мерам уголовно-процессуального принуждения, полагая, что оно заключается в кратковременном лишении лица, подозреваемого в совершении преступления, права на свободу и личную неприкосновенность посредством его содержания в специализированным учреждении – изоляторе временного содержания (ИВС). Некоторые «ростки», зачатки подобной позиции, можно распознать даже в работах дореволюционных юристов: И. Я. Фойницкого
, В. К. Случевского
, Н. Н. Розина
и др. Хотя ввиду отсутствия задержания подозреваемого как самостоятельного, обособленного института в системе уголовно-процессуального регулирования того времени их суждения были еще весьма неопределенными, сделанными как бы вскользь, в контексте рассмотрения первого этапа заключения под стражу.
В советской и ранней постсоветской уголовно-процессуальной доктрине о задержании как о мере принуждения писали М. А. Чельцов
, Ю. Д. Лившиц и А. Я. Гинзбург
, А. Д. Соловьев и И. А. Гельфанд
, Д. С. Карев
, З. Ф. Коврига
, Г. А. Абдумаджидов
, И. М. Гуткин
, В. Н. Григорьев
, И. А. Веретенников
и многие другие авторы.
Однако наибольшее развитие, «второе рождение» данная точка зрения приобрела в последние годы в условиях действия нового уголовно-процессуального законодательства РФ, благодаря прямому указанию на задержание подозреваемого как на меру уголовно-процессуального принуждения в п. 11 ст. 5 УПК РФ
и включению соответствующих норм в 4-й раздел Кодекса. Подобные взгляды можно встретить в работах Б. Я. Гаврилова
, Л. В. Головко
, М. Е. Токаревой
, Л. Л. Зайцевой и А. Г. Пурса
, В. Н. Авдеева и Ф. А. Богацкого
, С. С. Черновой
и целого ряда других специалистов. Эта же точка зрения ранее неоднократно высказывалась и нами.
Второй подход предполагает рассмотрение задержания подозреваемого как следственного действия, придает ему поисково-познавательную направленность и связывает его цели с собиранием (формированием) доказательств. Активными сторонниками данной точки зрения являлись А. Н. Гаврилов, С. П. Ефимичев, В. А. Михайлов и П. М. Туленков
, И. Е. Быховский
, А. Я. Дубинский
, С. А. Шейфер
и др. Среди современных авторов такая позиция прослеживается в работах В. М. Быкова
, А. А. Тарасова
, Е. С. Комиссаренко
, а также в отдельных публикациях по криминалистике
. Некоторые ученые придерживаются более умеренных взглядов и позиционируют задержание подозреваемого как меру принуждения, лишь частично содержащую элементы поисково-познавательной направленности, схожие по своим задачам со следственными действиями
.
На сегодняшний день ввиду изложенной выше четкой позицией законодателя, включившего задержание подозреваемого в систему мер процессуального принуждения, указанная научная дискуссия в определенной степени потеряла свою актуальность. В свое время мы даже позволили высказать по этому поводу несколько резкое суждение об отнесении задержания подозреваемого к числу следственных действий как о явном анахронизме
. И тем не менее дальнейшие исследования привели нас к убеждению, что точка зрения о задержании подозреваемого как о следственном действии не так уж и беспочвенна ввиду целого ряда обстоятельств, требующих более глубокого осмысления.
Подобные позиции частично обусловлены отсутствием единообразных научных и законодательных подходов к самой категории «следственные действия». И если представители так называемого узкого подхода (Н. В. Жогин, Ф. Н. Фаткуллин, И. Е. Быховский, А. Б. Соловьев, С. А. Шейфер и др.) рассматривали в качестве следственных действий только механизмы поисково-познавательной направленности, то другие ученые (М. А. Чельцов, И. М. Лузгин, А. М. Ларин, И. Ф. Герасимов, Г. Г. Доспулов) понимали под ними любые процессуальные формы деятельности органов предварительного расследования
.
Последний (широкий) подход вполне дает основания причислить к следственным действиям и задержание подозреваемого как форму реализации государственно-властных полномочий органами дознания или предварительного следствия. В частности, И. М. Гуткин, называя задержание подозреваемого следственным действием, прямо указывал об употреблении этого термина в широком значении
.
Вполне возможно, что именно эта идея в свое время и была использована законодателем при формулировании диспозиции ст. 119 УПК РСФСР 1960 года
, прямо причислявшей задержание к числу неотложных следственных действий. Примечательно, что к этой правовой норме до сих пор апеллируют многие авторы, ратующие за поисково-познавательную направленность задержания подозреваемого. Видимо, своеобразным наследием данного подхода является и содержание ст. 92 УПК РФ, предписывающей оформление процессуального решения о задержании подозреваемого не постановлением, как в случаях применения других мер принуждения, а именно протоколом (более подробно этот вопрос будет освещен в § 3.1 настоящей Монографии).
Таким образом, представляется, что для формирования единой позиции о сущности и юридической природе задержания подозреваемого в первую очередь необходимо расставить все точки над «i» в многолетнем споре о сущности и системе следственных действий.
Хотя это позволит лишь «заложить первый камень» в решение поднимаемой научной проблемы. А наибольшая сложность в данном вопросе вызвана другим обстоятельством – отсутствием доктринальной и правовой определенности относительно того смысла, который вкладывается в саму категорию «задержание подозреваемого». Ведь системный анализ различных положений УПК РФ и иных корреспондирующих ему нормативных актов, регламентирующих задержание подозреваемого, позволяет констатировать, что в них содержится совершенно разный «правовой контент». Так, предусмотренная п. 11 ст. 5 УПК РФ законодательная дефиниция определяет задержание как меру процессуального принуждения. Кстати, в данном контексте задержание может рассматриваться и как процессуальное действие, выраженное в кратковременном нахождении лица под стражей (применение меры принуждения)
, и как принятие соответствующего процессуального решения (избрание меры принуждения).
С другой стороны, категорией «задержание подозреваемого» охватывается целый комплекс процессуальных действий, урегулированных гл. 12 УПК РФ, куда наряду с составлением протокола входит допрос подозреваемого (ч. 4 ст. 92 УПК РФ), его личный обыск (ст. 93 УПК РФ), направление уведомлений (ч. 3 ст. 92, ст. 96 УПК РФ) и т. д. Под таким углом задержание подозреваемого уже вряд ли может быть представлено исключительно как мера процессуального принуждения. В его структуру включаются и отдельные поисково-познавательные элементы, обуславливающие возможность собирания (формирования) новых или проверки имеющихся доказательств, о чем в своих работах как раз и писали И. Е. Быховский, С. А. Шейфер и другие авторы. Ведь допрос подозреваемого предполагает формирование его показаний. Результаты личного обыска, которые, кстати, почему-то должны быть отражены прямо в протоколе задержания (ч. 2 ст. 92 УПК), – это доказательства, предусмотренные ст. 83 УПК РФ; здесь же могут быть обнаружены и изъяты потенциальные вещественные доказательств или «иные»
документы.
Из смысла закона вытекает еще одно, более широкое значение категории «задержание подозреваемого», которое наряду с процессуальными действиями и решениями охватывает и отдельные фрагменты непроцессуальной деятельности, а именно: фактическое задержание и доставление. Являясь по своей правовой природе оперативно-розыскными или административно-правовыми мероприятиями, сегодня они в определенной степени имплантированы в сферу уголовно-процессуального регулирования ввиду необходимости обеспечения международных и конституционных ценностей, а также реализации принципа неприкосновенности личности в уголовном судопроизводстве (ст. 10 УПК РФ). Например, с момента фактического задержания начинает исчисляться 48-часовой срок применения данной меры принуждения, а задержанный приобретает право на телефонный звонок, на получение квалифицированной юридической помощи и др. С момента доставления исчисляется трехчасовой срок, установленный для составления протокола, и т. д.
В подобном контексте задержание подозреваемого рассматривается целым рядом ученых-процессуалистов. В частности, И. Л. Петрухин включал в задержание подозреваемого: а) фактическое задержание на месте; б) доставление; в) проверку оснований задержания; г) составление протокола задержания; д) возбуждение (или отказ от возбуждения) уголовного дела и водворение задержанного в камеру для задержанных, а военнослужащего на гауптвахту (или освобождение от задержания); е) уведомление прокурора о задержании.
По мнению автора, с задержанием связаны и последующие этапы движения уголовного дела: а) проведение следственных действий как продолжение проверки обоснованности задержания; б) первый допрос задержанного; в) предъявление задержанному обвинения; д) избрание меры пресечения
.
Близкие по смыслу суждения выражаются В. Н. Григорьевым
, И. А. Веретенниковым
, Е. С. Березиной
и некоторыми другими исследователями. Кстати, схожие позиции высказываются и в криминалистической литературе, где задержание традиционно рассматривается как объект криминалистической тактики. В данном случае подробно анализируются тактические приемы и технологии подготовки задержания подозреваемого, осуществления его захвата
, подготовки и проведения его личного обыска, составления плана его допроса и т. д.

С учетом последующего помещения лица в изолятор временного содержания задержание подозреваемого приобретает еще одно значение, в котором может быть рассмотрено не как объект уголовно-процессуального регулирования, а как режимное мероприятие, установленное Законом «О содержании под стражей»
. В свое время И. М. Гуткин писал об этом как об административной (исполнительной) части задержания, которая, оставаясь обусловленной процессуальным назначением, реализуется посредством иных (по мнению автора, административных) правоотношений
.
Различные научные взгляды о природе задержания подозреваемого, отсутствие законодательного единообразия в этом вопросе сильно затрудняют нахождение «общего знаменателя», то есть выработку унифицированной научно-практической позиции относительно сущности и определения его места в системе уголовно-процессуального регулирования.
По сути, задержание не предполагает единой, однородной правовой природы, а подлежит рассмотрению и осмыслению как многогранная, многоаспектная доктринальная и правовая категория, имеющая не одно, а несколько различных значений, ипостасей, обусловленных разными формами правоохранительной деятельности и соответствующими им сферами правового регулирования.
Вместе с тем, близкие по смыслу позиции просматриваются в работах других ученых. Хотя при этом они носят лишь фрагментарный характер, не образуя цельной методологической базы. В частности, А. А. Леви пишет о возможности рассмотрения задержания с уголовно-процессуальных позиций – как меры принуждения и с криминалистических позиций – как следственного действия
. О неоднородности правовой природы задержания подозреваемого пишут В. Н. Григорьев
, И. А. Веретенников
и некоторые другие авторы.
Имеющиеся в теории уголовного процесса и криминалистике подходы к сущности и правовой природе задержания подозреваемого не должны противопоставляться друг другу; каждый из них всего лишь более или менее удачно характеризует разные проявления одного и того же сложного организационно-правового феномена, именуемого задержанием подозреваемого. Представляется, что сущность задержания подозреваемого выражается по крайней мере в четырех различных значениях (ипостасях):
– задержание подозреваемого – это мера уголовно-процессуального принуждения (узкий процессуальный подход);
– задержание подозреваемого – это процессуальная комбинация (широкий процессуальный подход);
– задержание подозреваемого – это тактическая операция (криминалистический подход);
– задержание подозреваемого – это совокупность режимных мероприятий (уголовно-исполнительный подход).
Остановимся на каждом из них более подробно.
1. Задержание подозреваемого как мера процессуального принуждения – это предусмотренное уголовно-процессуальным законом и применяемое на основе специального решения субъекта уголовной юрисдикции
принудительное средство внешнего воздействия на поведение участвующего в уголовном деле лица, чье ненадлежащее поведение создает или может создать препятствия для расследования и последующего судебного разбирательства уголовного дела. Для задержания подозреваемого характерны все признаки, определяющие сущность мер государственного принуждения в системе уголовно-процессуального регулирования
; его основания, участники, сроки и порядок применения строго предусмотрены УПК РФ.
Исключительный уголовно-процессуальный характер задержания подозреваемого отличает его от близких по содержанию принудительных мер, применяемых в иных сферах правоохранительной деятельности. Так, ст. 27.3 КоАП РФ
предусматривает административное задержание физического лица в целях обеспечения правильного и своевременного рассмотрения дела об административном правонарушении, исполнения постановления по делу об административном правонарушении. Часть 3 ст. 67 Кодекса торгового мореплавания РФ
и ч. 3 ст. 67 Кодекса внутреннего водного транспорта РФ
наделяют капитанов судов правом изолировать лиц, действия которых не содержат признаков преступления, но создают угрозу безопасности судна или находящихся на нем людей и имущества. Целый ряд положений уголовно-исполнительного законодательства РФ регламентирует задержание лиц, злостно уклоняющихся от исполнения уголовного наказания (ст. 30, 32, 46, 58 и др. УИК РФ
), и т. д. Более того, практике известно множество случав, когда административное или иное задержание плавно перетекает в задержание уголовно-процессуальное, а задержанное лицо – остается под стражей. Еще Д. Я. Мирский писал, что вопрос о применении к задержанному мер уголовно-процессуального или административного характера часто решается лишь после доставления в правоохранительные органы и проведения соответствующего разбирательства
.
Однако эти формы государственного принуждения не нацелены на достижение задач уголовного судопроизводства, и поэтому осуществляются в принципиально ином правовом режиме, установленном не УПК РФ, а другими законодательными актами. В этой связи Генеральный прокурор РФ специально обращал внимание на необходимость пресечения прокурорами случаев задержания лиц, подозреваемых в совершении преступлений, на основании протоколов об административных правонарушениях
.
Задержание подозреваемого, как и любая другая мера уголовно-процессуального принуждения, применимо лишь к участнику уголовного судопроизводства, чье ненадлежащее поведение препятствует или может препятствовать нормальному течению уголовно-процессуальных правоотношений. По смыслу закона таким участником может являться только подозреваемый. Однако исходя из потребностей следственной практики задержание вполне допустимо и в отношении обвиняемого.
В современной теории уголовного процесса под задержанием обвиняемого понимается неотложная мера процессуального принуждения, применяемая органом дознания на основе вынесенного следователем постановления на срок не более 48 часов с момента фактического лишения свободы обнаруженного обвиняемого в целях обеспечения судебной процедуры избрания в отношении него меры пресечения в виде заключения под стражу
. Подобный механизм необходим, например, в случае фактического задержания скрывавшегося лица, которому обвинение ранее было предъявлено заочно, и необходимости его доставления в суд для решения вопроса об избрании меры пресечения в виде заключения под стражу. «А причиной его введения в орбиту уголовно-процессуального регулирования – пишет О. И. Цоколова – послужила трудноразрешимая ситуация, возникшая в связи с запретом “заочного” ареста»
. Однако, как справедливо отмечается в литературе, институт задержания обвиняемого еще находится в стадии формирования, поэтому должен применяться в порядке правовой аналогии
.
В современных публикациях по уголовному процессу выделяется еще одна форма – задержание осужденного при исполнении приговора, которая, по мнению авторов, представляет собой новую, малоисследованную категорию и нуждается в самостоятельной правовой регламентации
.
Возможность применения процессуального принуждения лишь к участнику уголовного судопроизводства вовсе не означает, что он должен стать подозреваемым до своего задержания. Согласно п. 2 ч. 1 ст. 46 УПК РФ лицо становится подозреваемым одновременно и в связи со своим задержанием. Однако непосредственно находиться под стражей и испытывать на себе все связанные с этим негативные обстоятельства человек может, лишь пребывая в данном статусе.
Задержание подозреваемого, как любая другая мера уголовно-процессуального принуждения, применяется на основании специального решения субъекта уголовной юрисдикции. Согласно ч. 1 ст. 91 УПК РФ правом вынесения такого решения обладает орган дознания, дознаватель или следователь
. Толкование указанной правовой нормы в системном единстве с другими положениями уголовного-процессуального закона также позволяет распространить эти полномочия на руководителя следственного органа (ч. 2 ст. 39 УПК РФ), начальника органа дознания (ч. 2 ст. 40.2 УПК РФ) и начальника подразделения дознания (ч. 2 ст. 40.1 УПК РФ).
Законодатель не наделяет правом задержания подозреваемого суд или судью, поскольку ввиду несовместимости современных механизмов реализации судебной власти со статусом подозреваемого эти правовые возможности все равно не имеют никакого смысла и принципиально нереализуемы. Следовательно, задержание является исключительно внесудебной мерой уголовно-процессуального принуждения, что и обуславливает его максимальный 48-часовой срок. Некоторым исключением из данного правила является установленный ч. 7 ст. 108 УПК РФ механизм судебного продления времени задержания подозреваемого на срок не более 72 часов для представления сторонами дополнительных доказательств обоснованности/необоснованности избрания меры пресечения арестантского характера. Однако он имеет несколько иное, отличное от гл. 12 УПК РФ процессуальное предназначение. Хотя законодатель и называет такую процедуру продлением задержания, фактически в данном случае имеет место усеченный вариант судебного (!) заключения под стражу.
Еще раз обратим внимание, что, являясь мерой процессуального принуждения и будучи направленным исключительно на обеспечение надлежащего поведения человека и создание условий для решения задач уголовного судопроизводства, задержание подозреваемого (в контексте рассматриваемого узкого процессуального подхода) не может считаться следственным действием и включаться в систему следственных действий. В этой связи необходимо отметить, что в своих работах мы традиционно придаем категории «следственные действия» наиболее узкий смысл, предполагающий их поисково- познавательный характер и нацеленность на получение или проверку доказательственной информации
.
Иной, широкий подход, отождествляющий следственные действия с любыми процессуальными формами работы следователя, стирает границы этой категории и фактических сводит на нет существование следственных действий как самостоятельного доктринального объекта и автономного правового института. При подобном понимании следственные действия становятся равнозначными любым процессуальным действиям.
Хотя, для справедливости, необходимо обратить внимание, что не только отдельные ученые, но и сам законодатель в ряде случаев использует широкий подход к следственным действиям. Например, в ст. 215 УПК РФ под окончанием следственных действий понимается завершение любых действий следователя, составляющих содержание предварительного расследования. Статья 157 УПК РФ в своем системном единстве с п. 19 ст. 5 УПК РФ под неотложными следственными действиями подразумевает всю процессуальную деятельность органа дознания до момента передачи уголовного дела следователю. Как отмечалось выше, этот же подход был заложен и в ст. 119 УПК РФ, которая причисляла задержание подозреваемого к неотложным следственным действиям и, таким образом, давала ученым легальное основание для подобных, на наш взгляд, совершенно неверных высказываний.
Некоторые авторы, признавая исключительный поисково-познавательный характер следственных действий, тем не менее, включают в их число и задержание подозреваемого. Обычно подобная позиция аргументируется необходимостью изложения в протоколе задержания различных обстоятельств, которые впоследствии могут иметь значение для изобличения лица в совершении преступления.
В зависимости от конкретной ситуации, при которой гражданин был задержан, – пишет А. В. Гриненко – особое значение может иметь информация о его поведении в момент задержания. Поясняя свой тезис примером, автор отмечает, что, если человек был застигнут в момент совершения кражи, имеет существенное значение не только сам факт наличия у него имущества, но и его удаление от места совершения преступления в пространстве и от момента совершения кражи во времени
.
Только при оформлении протокола задержания – полагает А. А. Тарасов – процессуальную фиксацию получает факт обнаружения конкретного человека в конкретном месте в конкретное время (нередко в месте совершенного только что преступления или поблизости от него) и основания собственно задержания, то есть фактического захвата этого человека, указанные в уголовно-процессуальном законе. Заканчивая свою мысль, автор отмечает, что причастность человека к преступлению – это предмет дальнейшего расследования. Однако набор первоначальных действий, дающих основания предположить такую причастность, имеет место именно при его задержании, в протоколе которого соответствующие сведения и фиксируются
.
Один из самых авторитетных специалистов в этой области С. А. Шейфер в ряде своих работ приводил уже ставший притчей во языцех пример о задержании в ночное время сотрудниками милиции при выходе из магазина человека с транзисторным телевизором, двумя фотоаппаратами, тремя магнитофонами и электрогитарой. Ученый полагал, что отображение всех этих сведений в протоколе задержания позволяет придать им надлежащую процессуальную форму и доказательственное значение. Тогда как в противном случае они могут быть зафиксированы рапортом сотрудника органа внутренних дел, который в отличие от протокола процессуальным документом не является
.
Относясь с большим уважением и к самому профессору С. А. Шейферу, и к его единомышленникам, мы, тем не менее, вынуждены констатировать некоторую некорректность их суждений по данным вопросам. Придавая задержанию подозреваемого поисково-познавательный характер, они смешивают совершенно разные аспекты и формы правоприменения: фактическое задержание и последующее составление протокола, не хотят учитывать многогранности этого правового явления (о чем мы писали выше), не обращают внимание на разницу между задержанием подозреваемого как мерой принуждения (в уголовно-процессуальном смысле) и задержанием подозреваемого как комплексом правоохранительных действий (в криминалистическом смысле).
Вступая с нами в дискуссию по данному поводу, А. А. Тарасов пишет, что С. А. Шейфер прекрасно понимал (просто не мог не понимать!) различия в процессуальном статусе субъектов уголовного судопроизводства и непроцессуальной деятельности, осуществляющих фактическое задержание и доставление
. Скорее всего, автор абсолютно прав. И в этой связи представляется более чем вероятной еще одна гипотеза, объясняющая точку зрения С. А. Шейфера: искренне болея душой за развитие уголовного судопроизводства, он в своих доводах исходил не из сугубо доктринальных позиций, а из реальных возможностей следственной практики, ограниченной рамками далеко не совершенной процессуальной формы. Иными словами, ученый как бы подсказывал правоприменителю единственно «допустимый» прикладной выход из подобной ситуации.
Вполне возможно, что во времена формирования С. А. Шейфером его знаменитой теории следственных действий подобное практическое решение было вполне приемлемым. Однако за последние десятилетия многие существующие ранее постулаты уголовно-процессуальной доктрины подверглись серьезным изменениям либо были просто переосмыслены. В частности, 1970–1980-е годы ознаменовались выходом в свет нескольких крупных работ по проблемам уголовно-процессуальных правоотношений. В 1990-е годы ввиду принятия Конституции РФ особое внимание ученых стало уделяться уголовно-процессуальной форме как необходимому условию допустимости доказательств. И, в конце концов, сам УПК РФ исключил протокол задержания из перечня доказательств.
Все эти тенденции в своей совокупности предопределили невозможность использования прежних «Шейферовских» технологий в следственной практике и неизбежно потребовали более глубинных перемен, пересмотра многих прежних доктринальных позиций.
Застигая человека в момент совершения преступления, сотрудники полиции или иных правоохранительных органов осуществляют не процессуальную, а оперативно-розыскную или административную деятельность и руководствуются не уголовно-процессуальным законом, а иными нормативными правовыми актами (например, Законом «О полиции»
, Законом «О ФСБ»
, Законом «О таможенном регулировании»
и т. д.). Фактическое задержание достаточно часто проводят должностные лица (например, сотрудники патрульно-постовой службы, вневедомственной охраны, дорожно-патрульной службы ГИБДД и др.), которые в принципе не наделены полномочиями по производству предварительного расследования и, таким образом, не имеют никаких законных прав на вынесение уголовно-процессуального акта – протокола задержания подозреваемого. Как совершенно справедливо писал И. М. Гуткин, такая деятельность во многих случаях осуществляется лицами рядового и младшего начальствующего состава милиции, которые не пользуются правом производства уголовно-процессуальных действий. Аналогичным образом следует оценивать и полномочия представителей среднего и старшего начальствующего состава, связанные с выполнением обязанностей по охране общественного порядка
.
Если в фактическом задержании принимает участие штатный следователь (что иногда случается в практике) или оперативный сотрудник (что бывает достаточно часто), то он, лично восприняв обстоятельства, имеющие значение для дела, становится свидетелем произошедшего, поэтому ввиду прямого предписания ч. 1 ст. 61 и ч. 1 ст. 62 УПК РФ обязан устраниться от участия в уголовном судопроизводстве. А ч. 2 ст. 41 УПК РФ запрещает возложение полномочий по проведению дознания на лицо, которое проводило или проводит по данному уголовному делу оперативно-розыскные мероприятия.
Кстати, на данные обстоятельства указывал и С. А. Шейфер, который, однако, писал, что в подобной ситуации сотрудник обязан устраниться от дальнейшего расследования лишь после составления протокола задержания
. Если следователь не имеет права участвовать в производстве по уголовному делу, то этот запрет по смыслу закона должно распространять на все процессуальные действия и решения. Предложенный С. А. Шейфером выборочный характер (составить протокол задержания – можно, а все остальное – нельзя) представляется более чем странным.
Процессуальное решение о задержании подозреваемого принимается не лицом, участвовавшим в его фактическом захвате, и не в месте его проведения, а несколько позднее, после доставления – в кабинете следователя, на что прямо указывает ч. 1 ст. 92 УПК РФ. Поэтому излагаемые в нем основания и мотивы – это не плоды непосредственного восприятия автором протокола обстоятельств фактического задержания, а сведения, полученные из других источников: из показаний потерпевшего, свидетелей-очевидцев, результатов осмотра места происшествия, обыска, предъявления для опознания и т. д. Протокол задержания – писал И. М. Гуткин – не обладает свойствами, кои характерны для протоколов следственных действий. По мнению автора, в нем действительно фиксируются факты, обстоятельства, указывающие на причастность лица к совершению преступления, но не наблюдавшиеся непосредственно автором протокола, а установленные с помощью иных источников
. В. Н. Григорьев отмечает, что подобные сведения фактически получаются в результате предшествующих задержанию подозреваемого или предпринимаемых одновременно с ним следственных действий и других способов собирания доказательств. К моменту составления протокола задержания они должны уже быть удостоверены надлежащим способом. Это необходимое требование при задержании, одно из условий его обоснованности
.
Именно для собирания (формирования), проверки и оценки необходимых доказательств законодатель и предоставляет те самые три часа, в течение которых должен быть составлен протокол задержания. Аргумент о том, что в реальности следователи далеко не всегда и далеко не сразу допрашивают в качестве свидетелей лиц, проводящих фактическое задержание, – это не проблема теории уголовного процесса или закона, а системный недостаток правоприменительной практики, который подлежит обязательному устранению.
Однако для справедливости необходимо обратить внимание, что специфические особенности некоторых практических ситуаций объективно не позволяют полностью исключить практику составления протоколов задержания подозреваемых лицами, которые являлись очевидцами преступления и принимали участие в фактическом захвате. Например, как быть сельскому участковому уполномоченному полиции, пресекшему попытку совершения кражи из магазина? Ввиду большого расстояния от места постоянной дислокации органа внутренних дел и длительного времени (гораздо более трех часов), требующегося для прибытия на место следователя, решение о задержании подозреваемого придется принимать именно ему; для этого, собственно говоря, и установлен процессуальный механизм, предусмотренный ст. 157 УПК РФ. Аналогичная ситуация будет складываться в отдаленных воинских частях, на кораблях, находящихся в дальнем плавании, в местах дислокации геологоразведочных партий и зимовок, антарктических станций и других объектов, расположенных в удалении от «большой земли» (к рассмотрению данного вопроса мы еще вернемся в § 3.1 настоящей Монографии).
А упоминаемые С. А. Шейфером случаи фиксации обстоятельств, сопутствующих фактическому задержанию, в различных рапортах и иных непроцессуальных документах связаны с совершенно иной проблемой уголовно-процессуальной науки и практики – возможностью использования в доказывании результатов непроцессуальной (оперативно-розыскной и административной) деятельности. Мы уже неоднократно писали, что эти вопросы должны разрешаться не посредством придания искусственного доказательственного значения протоколам задержания, а иным способом – через прямое, непосредственное введение таких результатов в уголовный процесс, придание им статуса полноценных доказательств
. Тем более что по данным специальных исследований, протокол задержания в качестве самостоятельного доказательства на практике фактически не используется
.
Таким образом, задержание подозреваемого как одну из мер уголовно-процессуального принуждения нельзя смешивать с иными правовыми средствами, находящимися в арсенале органов предварительного расследования.
2. Задержание подозреваемого – это процессуальная комбинация, то есть предусмотренный уголовно-процессуальным законодательством комплекс определенных взаимообусловленных следственных и иных процессуальных действий, направленных на решение частных (локальных) задач уголовного судопроизводства и производимых на основании общего решения.
Процессуальная комбинация – это новая доктринальная категория. Идея о необходимости ее введения в понятийный аппарат уголовно-процессуальной науки была предложена нами в январе 2005 года
и получила развитие в наших последующих работах
. Своим комплексным характером процессуальные комбинации напоминают разрабатываемые учеными-криминалистами тактические комбинации – определенные сочетания тактических приемов, следственных или судебных действий, преследующие цели решения конкретных задач предварительного расследования или судебного разбирательства и обусловленные этими целями и следственной ситуацией
.
Вместе с тем процессуальная комбинация имеет строго формализованную процедуру; ее содержание и последовательность входящих в нее процессуальных действий прямо регламентированы УПК РФ. Тогда как содержание и последовательность тактической комбинации определяет сам следователь, руководствуясь при этом криминалистическими рекомендациями и своим практическим опытом. Типичными процессуальными комбинациями, на наш взгляд, являются: наложение ареста на почтово-телеграфные отправления, их осмотр и выемка (ст. 185 УПК РФ); контроль и запись переговоров (ст. 186 УПК РФ); получение информации о соединениях между абонентами и (или) абонентскими устройствами (ст. 186.1 УПК РФ), которые имеют познавательный характер и направлены на получение новой или проверку имеющейся доказательственной информации.
Продолжая анализировать указанные вопросы, мы пришли к выводу, что процессуальные комбинации существуют не только в системе механизмов уголовно-процессуального познания. Комбинированный характер вполне может быть присущ и другим установленным законом юрисдикционным процедурам, в частности задержанию подозреваемого в его широком значении, то есть всей системе действий, предусмотренных гл. 12 УПК РФ
. Впервые этот тезис был предложен вниманию специалистов весной 2005 года на научно-практической конференции, проводимой кафедрой управления органами расследования преступлений Академии управления МВД России, и вызвал вполне ожидаемую филиппику со стороны некоторых ученых-процессуалистов, в частности профессора В. П. Божьева. Тем не менее результаты наших дальнейших исследований полностью подтвердили справедливость данной позиции, по крайней мере применительно к современному механизму задержания подозреваемого – далеко не безгрешному, но все же легальному, прямо установленному гл. 12 УПК РФ.
Задержание подозреваемого как процессуальная комбинация – это не единичный акт реализации следователем своих полномочий, а целый комплекс взаимосвязанных процессуальных действий, обусловленных общим процессуальным решением, выносимым в современных условиях в форме протокола в порядке ч. 1–2 ст. 92 УПК РФ. Все входящие в этот комплекс действия, а также общая последовательность и сроки их производства прямо регламентированы Уголовно-процессуальным кодексом РФ; несоблюдение установленного порядка следует считать грубым нарушением закона, обуславливающим лишение подозреваемого важнейших конституционных гарантий, в частности права на свободу и личную неприкосновенность, на защиту и др.
В содержание процессуальной комбинации, именуемой задержанием подозреваемого, входят следующие действия: а) составление протокола задержания подозреваемого; б) предоставление задержанному возможности телефонного звонка своим родственникам или близким лицам с целью уведомления о факте задержания; в) разъяснение подозреваемому его прав; г) обеспечение задержанному защитника; д) личный обыск задержанного; е) допрос подозреваемого; ж) письменное уведомление прокурора о задержании подозреваемого, которое следователь обязан направить в 12-часовой срок (ч. 3 ст. 92 УПК РФ); уведомление о задержании заинтересованных лиц: близких родственников (родственников или близких лиц); законных представителей, командование воинской части; адвокатскую палату субъекта РФ, посольство или консульство (ст. 96 УПК РФ).
В завершении поясним, что, рассматривая задержание как процессуальную комбинацию, мы лишь констатируем факт ее существования, анализируем действующий порядок, предусмотренный гл. 12 УПК РФ, и не более. При этом, несколько забегая вперед, отметим, что в последующих главах будет обоснована точка зрения об отсутствии какой-либо необходимости в уголовно-процессуальной регламентации большинства элементов, входящих в процедуру задержания подозреваемого и придающих ей комбинированный характер.
3. Задержание подозреваемого – это тактическая операция, то есть определенная совокупность следственных и иных процессуальных действий, оперативно-розыскных, организационно-технических и иных мероприятий, направленных на решение конкретной задачи расследования, обусловленная сложившейся по делу следственной ситуацией.
Тактическая операция не является сугубо уголовно-процессуальной категорией. Сочетая процессуальные действия с иными мероприятиями правоохранительных органов, она частично выходит из сферы регулирования, установленной УПК РФ. Поэтому научные и методические основы проведения тактических операций традиционно входили в предмет криминалистики. Большой вклад в разработку тактических операций в свое время внесли А. В. Дулов (который и ввел эту категорию в научный обиход)
, Л. Я. Драпкин
, В. И. Шиканов
и другие авторы.
Однако криминалисты практически не рассматривали в качестве самостоятельной тактической операции совокупность процессуальных действий: оперативно-розыскных и иных мероприятий, направленную на задержание лица по подозрению в совершении преступления, то есть задержание в самом широком значении. И это не удивительно. Ведь криминалистика – это наука, которая традиционно касается вопросов уголовного судопроизводства преимущественно в контексте работы с доказательствами в целях установления обстоятельств, имеющих значение для уголовного дела. Достаточно вспомнить данное Р. С. Белкиным и ставшее классическим определение криминалистики как науки о закономерностях механизма преступления, возникновения информации о преступлении и его участниках, собирания, исследования, оценки и использования доказательств и основанных на познании этих закономерностей специальных средствах и методах судебного исследования и предотвращения преступлений
. Поэтому ученые обычно пытаются примерить категории криминалистической тактики к следственным или судебным действиям, к судебным экспертизам или иным познавательным приемам, находящимся в арсенале органов дознания, предварительного следствия или суда. Несмотря на то что некоторые специалисты все-таки пишут о тактике задержания подозреваемого (о чем уже отмечалось выше) и даже придают ему характер целостной системы
, эти вопросы в контексте тактических операций рассматриваются очень и очень фрагментарно
.
На наш взгляд, задержание подозреваемого в своем широком значении полностью отвечает всем признакам тактической операции:
а) направленно на решение единых и конкретных задач предварительного расследования, обусловленных сложившейся по делу следственной ситуацией – на обеспечение нахождения лица в условиях доступности для установления его причастности к совершению преступления, на воспрепятствование противодействию расследованию, на пресечение дальнейшей преступной деятельности;
б) связывает общим замыслом проводимые следственные действия и иные мероприятия, осуществляется на основании единого плана, нередко являющего залогом успеха задержания подозреваемого и правильного формирования ключевых доказательств по уголовному делу;
в) представляет собой совокупность различных по правовому режиму актов правоохранительной деятельности: следственных и иных процессуальных действий, оперативно-розыскных, административно-правовых и организационно-технических мероприятий. Остановимся на этом вопросе более подробно.
К процессуальным действиям, безусловно, относятся все действия органов предварительного следствия, предусмотренные гл. 12 УПК РФ и входящие в содержание задержания подозреваемого как процессуальной комбинации (обеспечение защитника, допрос, личный обыск, направление уведомлений и т. д.). Однако исходя из криминалистической природы тактической операции в ее содержание могут включаться и другие первоначальные следственные действия, обусловленные сложившейся по делу следственной ситуацией. В современной практике наиболее часто проводятся допросы, очные ставки, предъявления для опознания, осмотры, освидетельствования, обыски.
Допросы потерпевших и свидетелей-очевидцев необходимы для получения сведений, указывающих на фактически задержанных лиц как на совершивших преступления. Посредством данных показаний у следователя появляются основания для задержания, предусмотренные ст. 91 УПК РФ. В целях проверки этих показаний могут также проводиться очные ставки и предъявления для опознания. Для решения вопроса о задержании подозреваемого особую актуальность имеют допросы в качестве свидетелей сотрудников правоохранительных органов либо иных людей, застигших подозреваемого при совершении преступления или непосредственно после. К сожалению, как уже отмечалось выше, в современной практике следователи в связи с процессуальным цейтнотом и другими обстоятельствами далеко не всегда и далеко не сразу допрашивают в качестве свидетелей лиц, проводящих фактическое задержание, чем явно сужают доказательственную базу по уголовному делу.
Освидетельствование задержанного или потерпевшего осуществляется в целях обнаружения на теле человека особых примет, следов преступления, телесных повреждений, выявления внешних симптомов опьянения или иных свойств и признаков, имеющих значение для уголовного дела. В частности, освидетельствование, проводимое в отношении фактически задержанного, во многих случаях позволит выявить признаки, указывающие на основание для задержания, предусмотренное п. 3 ч. 1 ст. 91 УПК РФ. Например, по уголовным делам, связанным с незаконным оборотом наркотиков, посредством освидетельствования могут быть сделаны смывы с ладоней или сострижены ногти. По уголовным делам об изнасилованиях на теле задержанного могут быть обнаружены характерные царапины и другие следы активного сопротивления со стороны потерпевшей и т. д.
Особую роль при задержании подозреваемого играет обыск его жилища (иного помещения или автотранспортного средства), где могут находиться явные следы преступления: орудия, оборудование или иные средства его совершения, похищенные предметы, документы, ценности и т. д. Обнаруженные в ходе подобных обысков объекты подлежат предъявлению для опознания потерпевшему или другим лицам.
Следственный осмотр – это действие, которое позволяет обследовать место фактического задержания подозреваемого в целях обнаружения оставленных им следов, объектов, от которых он постарался избавиться, и т. д. В современной правоприменительной практике особую роль осмотр места происшествия приобретает в связи с невозможностью проведения до возбуждения уголовного дела обыска или выемки. Подобная технология, в частности, используется при задержаниях должностных лиц в момент получения ими взяток.
Примером здесь может послужить следующий случай. В начале 2011 года один из московских адвокатов пригласил автора этих строк в качестве специалиста для разъяснения некоторых спорных вопросов по уголовному делу. Из представленных в наше распоряжение материалов усматривалось, что в июле 2010 года сотрудниками органов внутренних дел по Центральному федеральному округу был проведен комплекс оперативно-розыскных мероприятий, направленных на задержание с поличным начальника одного из подмосковных отделов Росреестра И. по факту якобы вымогаемой им взятки за регистрацию земельного участка. После осуществления оперативного эксперимента в служебном кабинете И. незамедлительно был произведен осмотр места происшествия, в ходе которого был обнаружен принадлежащий И. портфель с денежными средствами (в российских рублях и иностранной валюте) и имеющими отношение к делу документами.
Вполне очевидно, что подобный способ обследования помещения и личных вещей задержанного не в полной мере соответствует закону. Фактически здесь имеет место полноценный обыск, который формально маскируется под осмотр места происшествия. Но в силу прямого запрета на производство обыска до возбуждения уголовного дела – это чуть ли не единственная практическая возможность процессуально зафиксировать факт нахождения денежных средств или иных объектов у задержанного и впоследствии изобличить его в совершении преступления.
В ходе описываемой тактической операции вполне допустимо проведение судебных экспертиз. Однако ввиду краткосрочности задержания подозреваемого в данном случае практически приемлемыми будут лишь те экспертизы, производство коих не занимает длительного времени (например, исследование огнестрельного или холодного оружия, наркотических средств, драгоценных металлов, поддельных денег и т. д.). При задержании подозреваемого актуальна и судебно-наркологическая экспертиза человека, направленная на установление состояния алкогольного или иного опьянения, которая в практической деятельности ошибочно именуется медицинским освидетельствованием
.
Известны случаи производства иных следственных действий, направленных на решение вопросов, связанных с задержанием подозреваемого: следственного эксперимента и проверки показаний на месте, примерами чего могут послужить эпизоды из нашей собственной практики во время прохождения службы в Главном следственном управлении при ГУВД г. Москвы.
Так, при попытке сбыта нескольких поддельных 100-рублевых купюр были задержаны граждане Н. и К. Они показали, что приобретали указанные деньги у своего знакомого Ш., который изготавливал их у себя дома посредством самого современного на тот момент компьютерного оборудования. В ходе обыска, проведенного по месту жительства Ш., были изъяты персональный компьютер и принтер; на компьютере были обнаружены графические файлы с изображением билетов банка РФ и иностранных денежных знаков, в частности долларов США. Для решения вопроса о задержании Ш. по подозрении в совершении преступления, предусмотренного ч. 3 ст. 186 УК РФ
, проводился следственный эксперимент, посредством которого была установлена возможность изготовления поддельных купюр на изъятом оборудовании
.
При попытке предъявления к оплате поддельного векселя в помещении одного из московских банков был задержан гражданин А. В ходе допроса он сообщил, что в целях совершения мошеннических действий использовал поддельную печатную форму (печать) одной из коммерческих организаций. Он также пояснил, что за два дня до своего задержания выбросил указанную печать в сугроб, находящийся на бульварной части Ленинградского проспекта в районе станции метро «Динамо». С учетом насупившей весенней оттепели, несмотря на ночное время, нами было принято решение о незамедлительном следовании совместно с задержанным к указанному им месту в целях поиска печати. Однако данный объект обнаружен не был.
Среди оперативно-розыскных элементов тактической операции по задержанию подозреваемого особое значение имеют проверочная закупка, оперативное наблюдение, отождествление личности, обследование помещений, зданий, сооружений, участков местности и транспортных средств, оперативное внедрение, контролируемая поставка и оперативный эксперимент. К административно-правовым мероприятиям, подлежащим включению в тактическую операцию по задержанию подозреваемого, можно отнести само фактическое задержание, пресечение осуществления преступной деятельности, проверку документов, административное оцепление, доставление, административный досмотр и т. д.
К организационно-техническим элементам тактической операции по задержанию подозреваемого могут относиться самые разнообразные служебно-вспомогательные приемы, необходимые для эффективного производства описанных выше следственных действий, оперативно-розыскных и административных мероприятий. В частности, таковыми являются использование дополнительных сил, специальных технических средств, служебно-розыскных собак, заполнение карточек статистической отчетности и т. д. Сюда же следует отнести тщательную подготовку и планирование тактической операции. А. А. Леви включает в перечень таких действий следующие: получение возможной информации о лицах, подлежащих задержанию; изучение места и определение времени предстоящего задержания; определение состава группы задержания и подготовка ее участников; составление плана задержания; репетиция задержания; проведение необходимых организационных мероприятий на месте задержания
. Схожие рекомендации содержатся в работах В. Н. Григорьева
и ряде учебников по криминалистике.
Конечно, план – это совсем не обязательный атрибут операции по задержанию подозреваемого. Нередко фактические задержания происходят в условиях спонтанности (В. Н. Григорьев называет их задержаниями при непосредственном обнаружении общественно опасного деяния
), например, когда лицо застигнуто сотрудниками полиции при попытке совершения квартирной кражи или сотрудниками пограничной службы ФСБ России при попытке незаконного пересечения Государственной границы РФ и т. д. В подобных случаях ввиду безотлагательности действий правоохранительных органов составление плана невозможно. Однако при тщательной и заблаговременной подготовке операции по задержанию подозреваемого (В. Н. Григорьев называет их задержаниями в результате анализа собранных материалов
) их надлежащее планирование просто необходимо.
В современной практике достаточно частое распространение возымели ситуации, когда план общей тактической операции по задержанию подозреваемого составляется оперативными работниками и утверждается начальником соответствующего органа. Так, например, по уголовному делу о получении взятки одним из должностных лиц префектуры САО г. Москвы план его задержания с поличным был подготовлен старшим оперуполномоченным ОБЭПиПК и утвержден начальником полиции округа. Помимо прочего план включал проведение следователем осмотра места происшествия, допрос и личный обыск задержанного. В подобных случаях роль следователя представляется весьма странной. В качестве кого он выступает: процессуально самостоятельного участника или рядового исполнителя замысла оперативных работников? С точки зрения уголовно-процессуального законодательства данная правовая коллизия выглядит просто абсурдной. Ведь согласно ч. 1 ст. 152 и ч. 4 ст. 157 УПК РФ именно следователь вправе поручить органу дознания производство отдельных следственных действий, а не наоборот.
4. Задержание подозреваемого – это совокупность режимных мероприятий, связанных с помещением лица в изолятор временного содержания и его нахождением под стражей в условиях изоляции от общества. Правовой основой задержания подозреваемого в данном контексте выступает Закон «О содержании под стражей»
, который устанавливает порядок и определяет условия нахождения подозреваемых в изоляторах временного содержания, регламентирует основные гарантии прав и законных интересов задержанных. К режимным мероприятиям, установленным данным законодательным актом, в частности, относятся прием задержанного в ИВС, его личный обыск (досмотр), дактилоскопирование, фотографирование, опрос и санитарная обработка подозреваемого, размещение в камере и т. д.
Итак, подводя итог всему вышесказанному, еще раз обратим внимание, что задержание подозреваемого, являясь сложной, многогранной правовой категорий, не может рассматриваться исключительно как объект уголовно-процессуального регулирования и уголовно-процессуальной науки. В задержании подозреваемого можно выделить уголовно-процессуальные, криминалистические, криминологические, судебно-психологические, оперативно-розыскные, административно-правовые, уголовно-исполнительные и иные аспекты, которые в своей совокупности и должны формировать соответствующую практику, с одной стороны, отвечающую назначению уголовного судопроизводства и обеспечивающую права и свободы личности, а с другой – позволяющую эффективно решать задачи, стоящие перед правоохранительными органами, в особенности на первоначальном этапе уголовного преследования.

§ 1.2. Правовые основы задержания подозреваемого
В современных условиях особую актуальность представляют вопросы, связанные с правовыми основами задержания подозреваемого
, получившими новый импульс для своего развития в связи с признанием приоритета прав и свобод личности, ратификацией международно-правовых документов в этой области и имплантацией в систему законодательства РФ позиций Европейского суда по правам человека.
Имея безусловный принудительный характер, задержание подозреваемого затрагивает одну из важнейших правовых ценностей – право на свободу и личную неприкосновенность. Поэтому его применение требует от государственных органов и должностных лиц строжайшего соблюдения законности, о чем уже неоднократно отмечалось в юридической литературе
.
Правовые основы задержания подозреваемого имеют четырехзвенную структуру, включающую: а) международно-правовой уровень; б) конституционный уровень; в) законодательный уровень; г) подзаконный уровень.
На международном уровне правовая регламентация задержания подозреваемого выражается в общем контексте обеспечения права человека на свободу и личную неприкосновенность. Соответствующие нормы содержаться в целом ряде международно-правовых документов, имеющих высшую юридическую силу. Так, ст. 3, 9 Всеобщей декларации прав человека
провозглашают, что каждый человек имеет право на свободу и личную неприкосновенность и что никто не может быть подвергнут произвольному аресту или задержанию. Аналогичная норма представлена в ч. 1 ст. 9 Международного пакта о гражданских и политических правах
. А ч. 4 ст. 9 этого документа определяет право каждого задержанного на безотлагательное разбирательство его дела в суде в целях определения законности его задержания и решения вопроса об его возможном освобождении. Статья 5 Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод (Европейской конвенции)
устанавливает, что право лица на свободу и личную неприкосновенность (в контексте целей задержания подозреваемого) может быть ограничено с тем, чтобы оно предстало перед компетентным органом по обоснованному подозрению в совершении правонарушения или в случае, когда имеются достаточные основания полагать, что необходимо предотвратить совершение им правонарушения или помешать ему скрыться после его совершения. Этой же статьей установлены и другие международно-правовые гарантии в части ограничения права на свободу, а именно: право на разъяснение лицу на понятном языке причин его ареста и любого предъявленного ему обвинения; право на незамедлительное доставление задержанного к судье (к иному должностному лицу, наделенному, согласно закону, судебной властью) и на судебное разбирательство в течение разумного срока или на освобождение до суда; право на безотлагательное рассмотрение судом правомерности его заключения под стражу и на освобождение, если его заключение под стражу признано судом незаконным; право на компенсацию в случае незаконного ареста или заключения под стражу.
Необходимо обратить внимание на существующие по данному поводу позиции Европейского суда по правам человека, который исходит из того, что возможность законного посягательства на свободу и личную неприкосновенность человека должна предполагать соразмерность ограничения этого права, выраженную в балансе между общественными интересами, требующими предварительного заключения под стражу, и значительностью права на свободу личности – с учетом презумпции невиновности. При установлении такого баланса важным фактором является продолжительность содержания под стражей, которая не должна превышать разумных пределов
. А практика, которая складывается в связи с законодательным пробелом и в соответствии с которой лицо заключается под стражу на неопределенный срок, противоречит одному из фундаментальных принципов правосудия – принципу правовой обеспеченности
.
Кроме того, Европейский суд выражает весьма интересные правовые позиции в толковании ст. 5 Европейской конвенции относительно самого понятия «лишение физической свободы». В ряде его решений отмечается, что такое лишение может приобретать разнообразные формы, не всегда адекватные классическому тюремному заключению. В этой связи предлагается оценивать лишение физической свободы не по формальным, а по сущностным признакам, таким как принудительное пребывание в ограниченном пространстве, изоляция человека от общества, семьи, прекращение выполнения служебных обязанностей, невозможность свободного передвижения и общения с неопределенным кругом лиц. По мнению Европейского суда, ограничение свободы и лишение свободы отличаются друг от друга лишь степенью или интенсивностью, а не природой или сущностью
. При этом ст. 5 Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод, провозглашая право на свободу и личную неприкосновенность, говорит именно о свободе физической; ее цель – гарантировать, чтобы никто не мог быть произвольно лишен свободы в смысле данной статьи
. Европейский суд по правам человека исходит из того, что само по себе лишение свободы не обязательно является нарушением п. 1 ст. 5 Европейской конвенции, но перечень исключений из права на свободу является исчерпывающим и только узкое толкование этих исключений соответствует цели данного положения, а именно обеспечению того, чтобы никто не был лишен свободы произвольно
.
Обосновывая этот подход, Европейский суд по правам человека пришел к выводу, что при определении того, был ли кто-то лишен свободы в смысле ст. 5 Европейской конвенции, точкой отсчета должна быть его конкретная ситуация. Следует учитывать весь спектр критериев, таких как вид, длительность, последствия и способ применения рассматриваемой меры; различие между лишением и ограничением свободы состоит, тем не менее, лишь в степени суровости, а не в природе или сущности
.
Правовые стандарты задержания подозреваемого в общем контексте ограничения права на свободу и личную неприкосновенность находят свое отражение еще в целом ряде международных документов, в частности, в Минимальных стандартных правилах обращения с заключенными
, в Минимальных стандартных правилах ООН, касающихся отправления правосудия в отношении несовершеннолетних (Пекинских правилах)
, в Основных принципах обращения с заключенными
, в Своде принципов защиты всех лиц, подвергаемых задержанию или заключению в какой бы то ни было форме
, в Правилах ООН, касающихся защиты несовершеннолетних, лишенных свободы
, и целом ряде других международно-правовых актов.
Говоря о международных стандартах в области задержания подозреваемого и обращения с задержанными, следует обратить внимание, что они вовсе не являются некой правовой догмой и, тем более, не направлены на построение в определенном государстве, например в Российской Федерации, идеальной системы правоограничительных норм, регламентирующих основания, порядок и условия применения данной меры принуждения. Как справедливо отмечает В. Н. Григорьев, с учетом разнообразия юридических, социальных, экономических, географических условий вполне очевидно, что не все эти правила можно применять повсеместно и одновременно
. Представляется, что цель международных стандартов в сфере задержания лица по подозрению в совершении преступления заключается в создании правового вектора, позволяющего определить направление для формирования и развития национальной системы законодательных норм, регламентирующих применение данной меры уголовно-процессуального принуждения.
На конституционном уровне правовая регламентация задержания подозреваемого находит отражение в ряде положений гл. 2 Конституции РФ
, определяющей права и свободы человека и гражданина. Так, согласно ст. 22 Конституции РФ каждый имеет право на свободу и личную неприкосновенность. Арест, заключение под стражу и содержание под стражей допускаются только по судебному решению. До судебного решения лицо не может быть подвергнуто задержанию на срок более 48 часов.
Кстати, весьма примечательно, что установленный Конституцией РФ 48-часовой срок задержания не продиктован никакими международными стандартами. Предопределяя концептуальные подходы к ограничению права на свободу и личную неприкосновенность, ст. 5 Европейской конвенции и иные основополагающие транснациональные правовые акты не регламентируют четких сроков внесудебного нахождения человека под стражей, оставляя данный «пункт» в ведении соответствующего государства. В этой связи многие ученые, в особенности практики, не перестают задаваться вопросом, чем же все-таки руководствовались разработчики действующей Конституции РФ, устанавливая столь короткий временной промежуток, который явно недостаточен для надлежащего выполнения всех предусмотренных законом процедурных правил задержания в соответствии с их подлинным правовым смыслом и назначением.
Ввиду общего 48-часового срока задержания, включающего время, затраченное на доставление лица в орган предварительного расследования, а также 8-часовой «резерв», предусмотрительно оставленный законодателем для судебного заседания (ч. 3–4 ст. 108 УПК РФ), в распоряжении следователя на проведение всех необходимых процессуальных действий остаются «жалкие кроки» – немногим более суток. О какой свободе оценки доказательств в данном случае вообще можно говорить? Успеть бы провести минимум первоначальных следственных действий, «на скорую руку» сформулировать обвинение, предъявить его задержанному, да подготовить в суд ходатайство об избрании меры пресечения. И еще хорошо, если к следователю доставлен только один подозреваемый. А если их несколько?
Конечно, Уголовно-процессуальный кодекс предусматривает выход из всех подобных ситуаций – возможность воспользоваться правом избрания меры пресечения в отношении подозреваемого (ст. 100 УПК РФ). Однако законодатель прямо указывает на данный механизм как на исключительный, подразумевая возможность его использования в редких, очевидно, наиболее сложных случаях, связанных, например, с большим количеством задержанных, удаленностью суда и другими нестандартными обстоятельствами. Как совершенно справедливо отмечает Л. В. Головко, особый порядок избрания меры пресечения в отношении подозреваемого имеет технический характер и лишь подчеркивает общее правило: в нормальной ситуации для применения меры пресечения требуется сначала предъявить обвинение
.
Советское уголовно-процессуальное законодательство устанавливало более благоприятный правовой режим – 72 (24+48) часа с момента составления протокола задержания (ст. 104 УПК РСФСР 1923 года
, ст. 122 УПК РСФСР 1960 года). Да и сложный судебный порядок избрания меры пресечения в виде ареста не требовался; эти вопросы решались посредством прокурорского санкционирования. Но даже этих трех суток подчас бывало недостаточно для полноценного формирования необходимой совокупности доказательств, предъявления задержанному обвинения и обоснования целесообразности его дальнейшего заключения под стражу. Автор этих строк, успев поработать следователем в условиях действия прежнего процессуального Кодекса, прекрасно помнит те бессонные ночи, которые были посвящены производству неотложных следственных действий по факту очередного задержания и составлению множества процессуальных и служебных документов.
Самое интересное, что ни в одном из доступных на сегодняшний день источников, касающихся подготовки проекта Конституции РФ, не содержится какого-либо понятного, логического и тем более доктринального обоснования предельного 48-часового срока ограничения права личности на свободу. Понять замысел конституционного законодателя в этой части фактически невозможно.
Здесь возникает лишь одна более или менее приемлемая версия. Видимо, разработчики действующей Конституции, пытаясь продемонстрировать всему миру переход Российской Федерации к либерализму, желая максимально наглядно выставить на всеобщее обозрение заботу о правах личности как о высшей ценности, изобрели самый гуманный, самый благоприятный для человека режим вынужденного ограничения его свободы и личной неприкосновенности. При этом реальные потребности следственной практики ими во внимание не принимались или до конца не осознавались, а, может быть, с учетом навеянного антисоветской пропагандой того времени негативного отношения к правоохранительным органам вообще были проигнорированы сознательно.
Между прочим, в этом стремлении российские демократы и либеральные реформаторы начала 1990-х годов оказалась как всегда «первыми учениками» у западных «гуру», обогнав в своем старании даже другие постсоветские государства. Весьма примечательно, что Конституции этих стран (Беларуси, Украины, Армении и т. д.) регламентируют подобные вопросы гораздо более взвешенно. Закрепляя общий принцип свободы и неприкосновенности личности, они вообще не предполагают каких-либо сроков его ограничения, как бы передавая этот вопрос на отраслевой уровень. А соответствующие уголовно-процессуальные кодексы предусматривают более длительные сроки задержания подозреваемых (например, Беларусь – 72 часа (ст. 108 УПК Беларуси
), Украина – 72 часа (ст. 211 УПК Украины
), Армения – 96 часов (ст. 129 УПК Армении
) и т. д.).
Возвращаясь к правовым основам задержания подозреваемого, обратим внимание еще на несколько конституционных положений. Так, в соответствии с ч. 2 ст. 48 Конституции РФ каждый задержанный, заключенный под стражу, обвиняемый в совершении преступления, имеет право пользоваться помощью адвоката (защитника) с момента соответственно задержания, заключения под стражу или предъявления обвинения. И, наконец, ч. 3 ст. 55 Конституции РФ устанавливает, что права и свободы человека и гражданина могут быть ограничены федеральным законом только в той мере, в какой это необходимо в целях защиты основ конституционного строя, нравственности, здоровья, прав и законных интересов других лиц, обеспечения обороны страны и безопасности государства.
Указанные конституционные принципы подлежат развитию и некоторому толкованию в целом ряде позиций Конституционного Суда РФ по вопросам применения федерального законодательства. В частности, отмечается, что публично-правовые интересы государства могут оправдывать ограничения прав и свобод, только если такие ограничения отвечают требованиям справедливости, являются адекватными, пропорциональными, соразмерными и необходимыми для защиты конституционно значимых ценностей
. Выявляя конституционно-правовой смысл понятия «лишение свободы», Конституционный Суд РФ установил, что оно имеет автономное значение, заключающееся в том, что любые вводимые в отраслевом законодательстве меры, если они фактически влекут лишение свободы (будь то санкция за правонарушение или принудительные меры, обеспечивающие производство по делу), должны отвечать критериям правомерности именно в контексте ст. 22 Конституции РФ и ст. 5 Европейской конвенции, составляющих нормативную основу регулирования ареста, задержания, заключения под стражу и содержания под стражей в сфере преследования за совершение уголовных и административных правонарушений в качестве мер допустимого лишения свободы. Задержание, арест, заключение под стражу и содержание под стражей, несмотря на их процессуальные различия, по сути есть лишение свободы
. Помимо этого, Конституционным Судом РФ сформулирована правовая позиция, согласно которой всякое ограничение или лишение права на свободу и личную неприкосновенность в связи с необходимостью изоляции человека от общества, применяемой в виде меры пресечения в процессе судопроизводства либо в виде уголовного или административного наказания, должно обеспечиваться судебным контролем и другими правовыми гарантиями его справедливости и соразмерности, исходя из его законодательно установленных пределов
. И, наконец, Конституционным Судом РФ высказано мнение относительно прямого действия ст. 53 Конституции РФ при задержании подозреваемого. Отмечается, что вред, причиненный незаконными действиями органов дознания, предварительного следствия и прокуратуры, должен возмещаться государством в полном объеме независимо от вины соответствующих должностных лиц не только в прямо перечисленных в п. 1 ст. 1070 ГК РФ
случаях, но и тогда, когда вред причиняется в результате незаконного применения в отношении гражданина такой меры процессуального принуждения, как задержание
.
На законодательном уровне правовая регламентация задержания подозреваемого находит отражение в ряде положений Уголовно-процессуального кодекса РФ и Закона «О содержании под стражей». Полномочия отельных правоохранительных органов в части фактического задержания подозреваемых определены в ст. 14 Закона «О полиции», ст. 13, 14, 14.1, 14.3–14.6 Закона «О ФСБ», ст. 19–20 Закона «О таможенном регулировании», ст. 14, 26, 28, 28.1, 30, 31.2, 31.3, 36 Закона «О ФСИН»
, ст. 10 Закона «О Росгвардии»
, ст. 30 Закона «О государственной границе»
, ст. 15 Закона «О государственной охране»
и некоторых других законодательных актах. Кроме того, ст. 26 Закона «Об основах охраны здоровья граждан в РФ»
предусматривает право задержанных на получение медицинской помощи.
Уголовно-процессуальный кодекс РФ, являясь основным законодательным актом, регламентирующим порядок расследования и судебного разбирательства уголовных дел, определяет принципиальное положение о неприкосновенности личности в уголовном судопроизводстве (ст. 10 УПК РФ), легальную дефиницию задержания подозреваемого как меры принуждения (п. 11 ст. 5 УПК РФ), правовые основания и порядок задержания и освобождения подозреваемого (гл. 12 УПК РФ), а также устанавливает иные публичные правоотношения, возникающие в связи с применением данного механизма: допрос подозреваемого (ч. 2 ст. 46 УПК РФ), личный обыск задержанного (ст. 93, 184 УПК РФ), особенности задержания отдельных категорий лиц (ст. 423, 449 УПК РФ) и т. д.
Вместе с тем, уголовно-процессуальная регламентация задержания подозреваемого, несмотря на свою долгую историю и достаточно фундаментальную доктринальную основу, не лишена целого ряда пробелов и недочетов, весьма негативно сказывающихся на следственной практике. В действующем Кодексе почему-то не определены цели задержания подозреваемого, что, в свою очередь, обуславливает методологические ошибки, допущенные законодателем при формулировании оснований и мотивов для данной меры принуждения. Кроме того, законодатель не уделяет должного внимания моменту фактического задержания подозреваемого, хотя связывает с ним возникновение большинства правоотношений, характеризующих данную меру принуждения, о чем уже неоднократно отмечалось в специальной литературе. Существуют и другие пробелы в нормативно-правовой регламентации задержания подозреваемого, имеющие место в действующем УПК РФ. Все эти проблемы будут подробно исследованы в последующих параграфах настоящей Монографии.
Закон «О содержании под стражей» устанавливает специальный правовой режим, действующий в изоляторах временного содержания, а также основные гарантии прав и законных интересов лиц, задержанных по подозрению в совершении преступления. В этой связи Конституционный Суд РФ отметил, что данный закон не только направлен на выполнение задач, предусмотренных УПК РФ, но и преследует цель обеспечения личной безопасности подозреваемых и обвиняемых, содержащихся под стражей
. Этим законом, в частности, установлены правовые условия и механизмы обеспечения личной безопасности подозреваемых, определены правила обеспечения изоляции, направленные на выполнение задач данной меры принуждения, а также ответственность за их нарушение, определены основания и правовые условия общения «с внешним миром»: свиданий с защитниками, близкими родственниками, иными лицами, получения корреспонденции, передач и т. д.
Подзаконный уровень правовой регламентации задержания подозреваемого обусловлен наличием различных ведомственных нормативных правовых актов, конкретизирующих положения федерального законодательства. Указанные нормативные правовые акты носят преимущественно технический, инструктивный характер и не предполагают какого-либо «высокого» правового смысла. Однако они являются важным подспорьем для сотрудников правоохранительных органов в реализации возложенных на них публично-правовых функций.
Некоторые аспекты задержания находят отражение, например, в Уставе патрульно-постовой службы полиции
, в Административном регламенте ГИБДД
, в Наставлении о порядке исполнения обязанностей и реализации прав полиции в дежурной части территориального органа МВД России после доставления граждан
, в Уставе военной полиции
, в Правилах внутреннего распорядка ИВС ОВД
, в Правилах внутреннего распорядка в изоляторах временного содержания подозреваемых и обвиняемых пограничных органов
и целом ряде иных подзаконных нормативных правовых актов.
Сложность и разветвленность существующей в настоящее время нормативной базы, обеспечивающей возможность задержания, неизбежно обуславливает наличие известных правовых коллизий и противоречий между ее отдельными элементами, что в конечном счете негативно сказывается на повседневной работе правоохранительных органов и реализации основополагающего права личности на свободу и неприкосновенность. Представляется, что в современных условиях давно назрела необходимость в совершенствовании этой базы, в определенной интеграции существующих нормативных актов, в приведении содержащихся в них положений «к общему знаменателю» в целях обеспечения стройной, единообразной и взаимосвязанной практики всех субъектов, участвующих в процессе задержания лиц по подозрению в совершении преступлений.

§ 1.3. Цели задержания подозреваемого
Комплексное рассмотрение института задержания подозреваемого в совершении преступления невозможно без определения его цели – основополагающей методологической категории, обуславливающей и юридические основания его применения, и его процедуру, и его содержание.
Четкое формулирование цели и представляет собой первый этап любого научного исследования и создания любого общественно полезного блага. Очевидно, что свои цели должны быть присущи всем правовым институтам и механизмам, используемым в сфере уголовного судопроизводства; в противном случае их применение лишено какого-либо смысла и превращается в ничем не обоснованное принуждение, ограничение прав и свобод участвующих лиц или несет в себе иные негативные последствия. И в этой связи весьма примечательно, что действующий уголовно-процессуальный закон содержит достаточное количество различных предписаний и запретов, лишенных какой-то определенной цели, фактически превращающих соответствующие действия и решения органов предварительного расследования и суда в набор ничем не обоснованных формальностей.
В философии цель традиционно определяется как идеальный или реальный предмет сознательного или бессознательного стремления субъекта; конечный результат, на который преднамеренно направлен процесс
. Исходя из общего методологического постулата о подчиненности любых социально-правовых категорий, в том числе механизмов выявления, раскрытия и расследования преступлений, законам философии, целью любого уголовно-процессуального действия или решения также всегда должен являться некий конечный результат, некий предполагаемый итог, для достижения которого предусмотрены и публично-правовые полномочия государственных органов, и порядок (форма) их реализации.
Например, основной (перспективной) целью всего уголовного судопроизводства является обеспечение возможности законного, обоснованного и справедливого применения уголовного закона (уголовно-правовой нормы); целью судебного разбирательства уголовного дела в первой инстанции – разрешение по существу выдвинутой стороной обвинения публичной претензии уголовно-правового характера; целью следственного действия – установление каких-либо новых сведений, имеющих значение для уголовного дела, получение какой-либо значимой доказательственной информации
и т. д.
Каковы же цели задержания подозреваемого? К великому сожалению действующий УПК РФ не содержит четкого и ясного ответа на данный вопрос; здесь имеет место некоторая правовая неопределенность. О целях задержания можно судить лишь исходя из смысла уголовно-процессуального закона, иных (в том числе уже не действующих) нормативных правовых актов в совокупности с доктринальными источниками.
Так, еще в 1961 году Ю. Д. Лившиц и А. Я. Гинзбург указывали, что задержание подозреваемого направлено на воспрепятствование уклонению лица от органов предварительного расследования и на пресечение возможности совершения новых преступлений
. В. М. Корнуков связывает цели (назначение) задержания с исключением возможности уклонения от органов предварительного расследования и иного противодействия осуществлению этой деятельности
. Л. Л. Зайцева и А. Г. Пурс отмечают, что общевидовой перспективной целью для любого вида задержания является обеспечение надлежащих условий осуществления уголовно-процессуальной деятельности, а общевидовой ближайшей целью – обеспечение надлежащего поведения лица
. Н. В. Луговец пишет, что целями задержания является необходимость пресечь преступную деятельность или попытки создания помех производству по делу путем сокрытия доказательств или воздействия на свидетелей либо воспрепятствовать уклонению от следствия, а также установить личность подозреваемого
. К. В. Муравьев, в свою очередь, указывает, что задержание традиционно имеет собственные условия, основания и процедуру применения, однако при этом не теряет своего основного назначения – предупредить уклонение преследуемого лица от органов, ведущих производство по делу, и, таким образом, обеспечить возможность исполнения предполагаемого наказания
. Близкие по смыслу точки зрения высказываются и другими учеными
. Подобные позиции в свое время находили отражение и в ст. 257 Устава уголовного судопроизводства 1864 года
, и в ст. 100 УПК РСФСР 1923 года.
Некоторые авторы, основываясь на действовавшем ранее специальном нормативном правовом акте – Положении о порядке кратковременного задержания подозреваемых 1976 года
, связывают цели применения данной меры принуждения с выяснением причастности задержанного к преступлению и разрешением вопроса о применении к нему меры пресечения в виде заключения под стражу
. Исходя из эмпирических данных, собранных Е. С. Березиной, такая позиция разделяется и большинством практических работников
.
Но мы не можем солидаризироваться с Л. Л. Зайцевой и А. Г. Пурсом, как бы противопоставляющими указанную точку зрения вышеприведенным взглядам на цели задержания подозреваемого
. Полагаем, что данные противоречия имеют несколько надуманный характер и обусловлены не совсем корректной формулировкой ст. 1 названного Положения. Цели задержания действительно не следует ставить в прямую зависимость от дальнейшего применения меры пресечения и выяснения причастности лица к совершению преступления; эти вопросы вполне могут быть разрешены и без задержания подозреваемого. Скорее здесь следует согласиться с Е. Г. Васильевой, что проведение задержания только ради выяснения причастности лица к преступлению и решения вопроса о применении к нему меры пресечения при отсутствии желания у задержанного скрыться, продолжить преступную деятельность или скрыть (уничтожить) доказательства не совсем оправдано. Автор справедливо полагает, что это вопросы можно решить и не задерживая человека, личность и местонахождение которого установлены
.
Однако при возникновении опасности противодействия предварительному расследованию со стороны подозреваемого именно задержание обеспечивает возможность производства ряда следственных и иных процессуальных действий с участием подозреваемого, что позволяет проверить его причастность к совершению преступления, а также установить основания и осуществить процедуру избрания в отношении него меры пресечения. Причем первостепенное, основное значение задержания подозреваемого, безусловно, приобретает в связи с дальнейшей перспективой применения к лицу заключения под стражу или домашнего ареста, требующих проведения специального судебного заседания и вынесения соответствующего судебного решения. Ведь если следователь уже заранее исключает необходимость последующего применения к человеку меры пресечения арестантского характера, то задержание вообще теряет всякий смысл и превращается в ничем не оправданное ограничение свободы и неприкосновенности.
В результате всего вышеизложенного напрашивается вполне очевидный вывод: основная цель задержания подозреваемого – это обеспечение нахождения лица «при уголовном деле», то есть в условиях процессуальной доступности для производства с его участием следственных действий и иных процессуальных процедур, направленных на установление его причастности к совершению преступления и решение вопроса о возможности применения к нему заключения под стражу или домашнего ареста. В качестве дополнительных, но не менее важных целей задержания подозреваемого следует назвать воспрепятствование другим формам противодействия расследованию (воздействию на свидетелей, экспертов, уничтожению доказательств и т. д.), а также пресечение иной преступной деятельности.
В подобном контексте цели задержания подозреваемого оказываются весьма схожи (может быть, даже идентичны) с целями мер уголовно-процессуального пресечения (гл. 13 УПК РФ). Напомним, что, по мнению большинства специалистов, работающих в этом научном направлении, целями мер пресечения являются воспрепятствование уклонению от явки в органы предварительного расследования, в суд или иным формам противодействия производству по уголовному делу, продолжению преступной деятельности, созданию помех для исполнения приговора
.
И в этом нет ничего удивительного. Ведь задержание подозреваемого фактически представляет собой упрощенный и краткосрочный вариант наиболее строгой меры уголовно-процессуального пресечения – заключения под стражу; оба этих правоограничительных механизма сопряжены с временной изоляцией лица от общества, причем порядок их реализации предусмотрен единым Законом «О содержании под стражей». В. Н. Григорьев прямо называет задержание подозреваемого начальным этапом заключения под стражу
.
Основное преимущество задержания – его оперативность, возможность в кратчайшие сроки обеспечить достижение вышеназванных целей без необходимости проведения сложной процедуры получения судебного решения. И. М. Гуткин был совершенно прав, отмечая, что потребность в задержании возникает в случае необходимости заключения человека под стражу, когда немедленное применения этой меры пресечения по тем или иным причинам невозможно
. Задержание – пишет К. В. Муравьев – по своей природе «полицейская» мера процессуального принуждения, применяемая в экстренном порядке
. С это точкой зрения также солидаризируются О. В. Химичева и Д. В. Шаров
.
Тождество, по крайней мере сходство, целей задержания подозреваемого с целями мер уголовно-процессуального пресечения методологически должно обуславливать и единые основания для их применения, вытекающие из данных целей. Однако законодатель решает этот вопрос несколько иначе. Прямая взаимосвязь целей и соответствующих оснований предусмотрена лишь в части правовой регламентации мер пресечения (ст. 97 УПК РФ); для задержания подозреваемого установлены совершенно иные основания (ст. 91 УПК РФ)
, которые никоим образом не согласуются с его целями.
В этой связи мы не можем согласиться с А. М. Панокиным, абсолютно голословно, без каких-либо аргументов утверждающим, что цели задержания производны от оснований для избрания меры пресечения
. Ведь методологически цели любого акта человеческой деятельности могут находиться в причинно-следственной связи лишь с основаниями (с причинами) этого же самого акта. Таким образом, основания задержания могут обуславливаться только его целями, равно как основания для избрания мер принуждения – только целями мер принуждения. Кстати, при этом автор вообще путает причину и следствие местами, поскольку, как известно, не цели зависят от оснований, а наоборот.
Несогласованность целей и установленных законом оснований для задержания подозреваемого представляет собой не только теоретическую, но и сугубо прикладную проблему. Она приводит к существенным ошибкам, возникающим в следственной практике, и негативно сказывается на правах и свободах конкретных лиц. Постараемся проиллюстрировать это еще одним примером из собственной практики. Осенью 1997 года сотрудники УБЭП ГУВД г. Москвы задержали некого А. М. Миносяна, который, находясь на площади Курского вокзала, пытался незаконно сбыть несколько слитков драгоценного металла – серебра, ранее выплавленного им из частей радиодеталей, найденных на свалке военных отходов. В этот же день дежурный следователь возбудил уголовное дело по ч. 1 ст. 191 УК РФ и процессуально оформил задержание А. М. Миносяна в соответствии с действующей тогда ст. 122 УПК РСФСР 1960 года (подозреваемый был застигнут в момент совершения преступления, и при нем оказались слитки серебра – явные следы преступления). На первый взгляд, легитимность данного решения не вызывала никаких сомнений, поскольку вышеуказанные основания полностью подтверждались результатами проведенных «на скорую руку» первоначальных следственных действий. Однако, приняв на следующий день уголовное дело к своему производству, автор этих строк пришел к выводу, что дежурный следователь поступил опрометчиво, допустил ошибку, стоившую подозреваемому почти целых суток нахождения под стражей. В связи со сравнительно небольшой тяжестью содеянного и обстоятельствами, характеризующими личность подозреваемого (он совершил преступление впервые ввиду тяжелого материального положения – имея на иждивении больную супругу и двух несовершеннолетних детей, остался без постоянной работы и т. д.), необходимость его дальнейшего нахождения под стражей, на наш взгляд, отсутствовала. В связи с чем было принято решение о незамедлительном освобождении А. М. Миносяна из изолятора временного содержания «под честное слово», которое он, кстати, достойно сдержал.
Прекрасно понимая бесперспективность дальнейшего ареста подозреваемых, сотрудники органов предварительного расследования, оказываясь в подобных ситуациях, зачастую принимают процессуальные решения об их задержании сугубо формально. Тем более, юридическая гипотеза ст. 91 УПК РФ сформулирована таким образом, что позволяет применить этот механизм практически в 100 % случаев за исключением, пожалуй, лишь уголовных дел о преступлениях, не караемых лишением свободы. В части задержания даже не предусмотрена правовая норма, предполагающая необходимость изучения всех нюансов личности подозреваемого и других обстоятельств, влияющих на указанное решение подобно тому, как это определено ст. 99 УПК РФ. Действующий уголовно-процессуальный закон и основанная на нем следственная практика не только приводят к ограничению конституционных прав подозреваемых на свободу и личную неприкосновенность, но и фактически отнимают у них возможность обжалования таких актов. К слову, об отсутствии перспектив в обжаловании задержаний постоянно говорят и многие практические работники, в первую очередь адвокаты.
Конечно, сглаживание указанных изъянов будет напрямую зависеть от повышения профессионализма, правосознания, правопонимания и ответственности следственных работников и совершенствования научно-практических рекомендаций в части задержаний подозреваемых. Многие специалисты согласятся с разумностью подобного тезиса и не подвергнут его сомнению.
Но нам бы хотелось взглянуть на данную проблему с несколько иной, как бы методологической, стороны и попытаться найти еще один (параллельный) вариант ее разрешения. Вполне возможно, что, двигаясь одновременно по двум параллельным линиям, будет намного быстрее и проще устранить заложенные в механизм задержания подозреваемого доктринальные и законодательные недостатки, а в перспективе – оптимизировать соответствующую правоприменительную практику.
Как уже отмечалось выше, цели задержания имеют правоограничительную (пресекательную) направленность: обеспечить нахождение лица «при уголовном деле», воспрепятствовать противодействию расследования, пресечь продолжение преступной деятельности и пр. Однако сложный комплексный характер задержания подозреваемого, предполагающий его многогранность, неоднородную правовую природу, невольно наводит на закономерный вопрос: а в какой, собственно, конкретный момент человек реально (фактически) оказывается во власти правоохранительных органов и лишается возможности свободно располагать собой?
Ответ на него очевиден – это происходит одновременно с так называемым фактическим задержанием (захватом), являющимся самым первым этапом всей процедуры задержания подозреваемого в совершении преступления. Именно в этот момент происходит ограничение предусмотренного ст. 22 Конституции РФ права на свободу и личную неприкосновенность; в этот же момент человеку предоставляются основные юридические гарантии, предопределяющие статус задержанного и его последующие взаимоотношения с правоохранительными органами. Достаточно хотя бы вспомнить уже упомянутые в § 1.2 настоящей Монографии решения Европейского суда по правам человека, связывающие лишение физической свободы не с формальными, а с сущностными факторами, например, с принудительным пребыванием в ограниченном пространстве, с изоляцией от общества, семьи, с прекращением выполнения служебных обязанностей, с невозможностью свободного передвижения и общения с неопределенным кругом лиц. Подобных позиций традиционно придерживался и Конституционный Суда РФ. Так, в одном из самых известных постановлений по вопросам задержания подозреваемого – по делу В. И. Маслова – отмечается, что ч. 2 ст. 48 Конституции РФ определенно указывает именно на сущностные признаки, характеризующие фактическое положение лица как нуждающегося в правовой помощи в силу того, что его конституционные права, прежде всего на свободу и личную неприкосновенность, ограничены, в том числе в связи с уголовным преследованием в целях установления его виновности
.
Таким образом, система действующего законодательства предполагает весьма парадоксальную ситуацию. Основная цель прямо предусмотренного УПК РФ уголовно-процессуального механизма достигается за рамками уголовного судопроизводства (часто даже до возбуждения уголовного дела), в ходе реализации своих служебных полномочий лицами, не входящими в круг участников расследования. Органы предварительного следствия получают в свое ведение задержанного уже после обеспечения необходимых условий нахождения данного лица «при уголовном деле» (а как же иначе!), пресечения возможности попыток воспрепятствовать их деятельности и продолжить криминальное поведение. Задержание – пишет Л. В. Головко – почти всегда является фактическим, что вытекает из его природы и оснований, поэтому противопоставлять надо не фактическое и юридическое задержание, а само задержание и его процессуальное оформление, происходящее postfactum
.
Но если так, то какую же цель тогда преследует собственно процессуальное решение о задержании подозреваемого, принимаемое в порядке ст. 91–92 УПК РФ? Представляется, что лишь только одну. Посредством составления протокола следователь осуществляют своеобразную процессуальную легализацию принятого ранее полицией или иными правоохранительными органами акта ограничения конституционного права лица на свободу и личную неприкосновенность.
Исходя из предопределенных международно-правовыми стандартами и Конституцией РФ подходов, процессуальное решение о задержании не привносит в уголовное дело ничего нового, не обуславливает возникновение, изменение и прекращение никаких принципиально новых правоотношений. Все основные права (на телефонный звонок, на уведомление заинтересованных лиц, на защиту и т. д.) задержанный получает с момента своего захвата. Кстати, эти права также не имеют ярко выраженного процессуального характера и вполне могут быть обеспечены правоохранительными органами, например, в соответствии со ст. 14 Закона «О полиции» (более подробно этот вопрос будет рассмотрен в § 2.2 настоящей Монографии).
Чтобы окончательно развеять возможные сомнения и заранее ответить на вполне ожидаемую критику оппонентов – мол, подозреваемый имеет куда больше прав – опять позволим себе забежать вперед, пояснив, что юридическое признание за лицом данного процессуального статуса совсем не обязательно должно быть привязано к составлению протокола задержания, как это определено в п. 2 ч. 1 ст. 46 УПК РФ. В § 3.3 настоящей Монографии мы приходим к выводу, что начало осуществления в отношении задержанного уголовного преследования, предполагающего закрепление за ним статуса подозреваемого в уголовно-процессуальном смысле, целесообразнее увязывать с его допросом как первым и практически единственным актом его взаимодействия со следователем в установленном УПК РФ правовом режиме.
Протокол задержания даже нельзя признать неким «актом приема-передачи» доставленного лица из ведения приведших его сотрудников в распоряжение следователя с переходом к последнему всей полноты ответственности за судьбу данного человека. Ведь согласно ч. 1 ст. 92 УПК РФ протокол должен быть составлен не сразу, а в течение трех часов с момента доставления. Этот срок установлен для проведения необходимых для обоснования задержания процессуальных действий, во время которых доставленный уже находится в зоне ответственности субъекта уголовной юрисдикции.
Представляется, что процессуальное решение о задержании не имеет «высокого» правового смысла, который вкладывается в иные резолютивные акты предварительного расследования. Существующему в общей системе правового регулирования протоколу задержания более подходит роль некоего технического документа, составляемого для «внутреннего» пользования, например для руководителя следственного органа, в целях более эффективного ведомственного контроля за законностью деятельности своих подчиненных.
Мы, конечно, не уверены, уместно ли здесь приводимое сравнение, но решение о задержании подозреваемого формально скорее напоминает своеобразный «протокол о намерениях», посредством которого следователь фиксирует свой замысел на дальнейшее применение к лицу меры пресечения арестантского характера. К слову сказать, в данном контексте процессуальный акт задержания вообще теряет всякий смысл, поскольку ровно те же самые намерения, но уже обличенные в более развернутую и мотивированную форму, вытекают из следующего по порядку документа – ходатайства в суд о заключении задержанного под стражу или под домашний арест (ч. 3 ст. 108 УПК РФ).
В одной и своих последних публикаций, проанализировав правовую сущность обвинения как результата дискретных полномочий следователя, основанного на совокупности достаточных доказательств, мы пришли к выводу о поспешности и необоснованности так называемого первоначального обвинения, обусловленного правилом, предполагающим применение к лицу меры пресечения лишь после его привлечения к уголовной ответственности. В этой связи было внесено предложение о возможности избрания меры пресечения в отношении подозреваемого не как исключения (ст. 100 УПК РФ), а как основного правила
.
И если придерживаться именно такого подхода (он-то и представляется нам единственно верным), то временной интервал между актом процессуального задержания подозреваемого и ходатайством в суд об избрании в отношении него меры пресечения вообще сокращается до минимума. А с учетом того, что на практике эти несколько часов обычно полностью посвящаются формированию и предъявлению обвинения, решение о задержании и ходатайство в суд вообще должны неразрывно следователь одно за другим.
Резюмируя вышеизложенное, мы приходим к, может быть, не совсем «традиционному», своеобразному, но тем не менее единственно возможному выводу. Процессуальное решение следователя о задержании подозреваемого – лишнее звено в механизме краткосрочного (внесудебного) ограничения конституционного права человека на свободу и личную неприкосновенность в преддверии его предполагаемого заключения под стражу или домашнего ареста. А для оформления правовых намерений органов предварительного расследования применить к задержанному данные меры пресечения вполне достаточно иных предусмотренных УПК РФ процессуальных средств, в частности направляемого в суд ходатайства в порядке, установленном ч. 3 ст. 108 УПК РФ.
Несмотря на все попытки советского, а затем и российского законодателя ввести задержание подозреваемого в сферу уголовно-процессуального регулирования, оно фактически остается превентивной «полицейской» мерой, применяемой лишь в целях «внешнего», «запроцессуального» обеспечения благоприятного режима досудебного производства по уголовному делу. Такой она представлялась еще дореволюционному законодателю (ст. 257 Устава уголовного судопроизводства 1864 года), таковой она, очевидно, останется и впредь.
В этой связи весьма уместно привести позицию Л. В. Головко. Автор пишет, что во всех правопорядках между задержанием кратковременным и задержанием длительным (заключением под стражу) есть принципиальная разница: задержание является по своей природе полицейской мерой, а заключение под стражу – мерой судебной. Называться эти меры могут по-разному в соответствии с национальной терминологической традицией, более устойчивой в континентальных правопорядках, например французское противопоставление garde? vue (задержание) и dеtentionprovisoire (заключение под стражу). Однако само по себе разграничение двух принципиально отличных друг от друга форм ограничения физической свободы лица является объективной и универсальной константой
.
Автору настоящей Монографии не хотелось бы, чтобы высказанная позиция была истолкована превратно – как полностью исключающая какое-либо процессуальное участие следователя в процедуре задержания лица по подозрению в совершении преступления. Мы вовсе не ратуем за полное упразднение следственного присутствия в этом механизме. В конце концов, подобные полномочия обусловлены международно-правовыми стандартами, в том числе ч. 3 ст. 5 Европейской конвенции; они же вытекают из системы действующего законодательства РФ. Именно следователь как субъект уголовной юрисдикции осуществляет проверку законности и обоснованности «полицейского» задержания, определяя дельнейшее положение подозреваемого и принимая на себя всю полноту процессуальной ответственности за его судьбу.
Мы лишь выступаем за упразднение самого процессуального решения о задержании как самостоятельного резолютивного акта, который не имеет никакого юридического смысла и лишь дублирует предшествующие «полицейские» документы. Полагаем, что законность и обоснованность задержания подозреваемого вполне может быть обеспечена не протоколом, оформляемым в порядке ст. 91–92 УПК РФ, а иными процессуальными актами: мотивированным ходатайством в суд об избрании в отношении лица меры пресечения арестантского характера или, наоборот, постановлением об его освобождении из-под стражи, выносимом в порядке ч. 1 ст. 94 УПК РФ.
Предлагая на строгий суд читателей вышеприведенную точку зрения, автор прекрасно понимает вероятность ее скептических оценок со стороны блюстителей «традиционных» подходов к задержанию подозреваемого. И, тем не менее, мы осознанно идем на подобные исследовательские риски в надежде усовершенствовать существующие законодательные механизмы и оптимизировать сложившуюся правоприменительную практику в контексте поиска разумного баланса между публичными и частными интересами, между полномочиями государства и правами личности как одной из основных задач уголовно-процессуальной науки.
Мы также отчетливо предвидим все возможные упреки, адресовнные данной работе, со стороны представителей либеральной общественности и иных любителей «спекулировать» правами человека – мол, автор хочет упростить и без того слабо обеспечивающую защиту личности процессуальную форму, не учитывает соответствующие международно-правовые стандарты, да и вообще ратует за создание еще более карательного механизма задержания подозреваемого даже по сравнению с тем, который существует в настоящее время.
Да, действительно, предлагаемые новации предполагают некоторое упрощение процессуальной формы. Но так ли это опасно для правовой защищенности лиц, волею судьбы подвергаемых уголовному преследованию? Представляется, что не так. Сама по себе формализация никоим образом не обуславливает уровень обеспеченности участников уголовного дела юридическими гарантиями. Процессуальная форма должна быть не «сильной» или «слабой», а реально выполнимой (практически реализуемой), отвечающей целям уголовного судопроизводства и его отдельных актов, здравому смыслу, национальным традициям и вышеуказанному разумному балансу между публичными и частными интересами. И именно поэтому в своих работах применительно к одним правоотношениям мы выступаем за усиление процессуальной формы, а применительно к другим – наоборот, за ее упрощение.
В завершении следует отметить, что затронутые в настоящем параграфе проблемы и предложенные варианты их решения невольно обуславливают некоторый пересмотр, переосмысление и дальнейшее развитие иных вопросов, касающихся задержания подозреваемого, в частности его оснований, осуществления фактического захвата лица, необходимости составления протокола и т. д. Этим вопросам и будут посвящены последующие главы и параграфы Монографии.

§ 1.4. Основания задержания подозреваемого
Как известно, основания задержания подозреваемого – это предусмотренные ст. 91 УПК РФ правовые гипотезы, обуславливающие необходимость кратковременного ограничения права человека на свободу и личную неприкосновенность в связи с началом осуществления в отношении него уголовного преследования.
Анализ специальной литературы позволяет констатировать, что вопросы, связанные с основаниями задержания подозреваемого, почему-то никогда не привлекали особого внимания специалистов; эти основания традиционно воспринимались как само собой разумеющиеся. Ученые-процессуалисты в своей массе либо вообще не поднимали данных проблем, ограничиваясь лишь констатацией соответствующей правовой нормы (ст. 91 УПК РФ, ст. 122 УПК РСФСР 1960 года и т. д.)
, либо раскрывали основания для задержания подозреваемого через их буквальное толкование, то есть анализировали определенные юридические факты, подпадающие под смысл указанных статей уголовно-процессуального закона
.
При этом основания задержания подозреваемого остаются практически неисследованными с методологических позиций, то есть в контексте рассмотренных нами в предыдущих параграфах настоящей Монографии сущности и целей данной правоограничительной меры. Между тем, подобная постановка вопроса позволяет выявить и поднять на поверхность еще целый пласт неразрешенных доктринальных проблем, ставящих под сомнение и само содержание ст. 91 УПК РФ, и правомерность соответствующей следственной практики.
Итак, современное уголовно-процессуальное законодательство предусматривает четыре основания для задержания подозреваемого: а) лицо застигнуто при совершении преступления или непосредственно после его совершения; б) потерпевшие или очевидцы указали на данное лицо как на совершившее преступление; в) на лице или его одежде, при нем или в его жилище обнаружены явные следы преступления; г) имеются иные данные, дающие основание подозревать лицо в совершении преступления, если этот человек пытался скрыться, либо не имеет постоянного места жительства, либо не установлена его личность, либо если следователь уже направил в суд ходатайство об избрании в отношении него меры пресечения в виде заключения под стражу. Таким образом, любое из этих оснований должно подразумевать наличие некоего юридического факта, обуславливающего необходимость кратковременного лишения человека права на свободу и неприкосновенность в целях обеспечения его нахождения «при уголовном деле» (в условиях доступности для производства с его участием первоначальных следственных и иных процессуальных действий), а также пресечения возможности попыток воспрепятствовать предварительному расследованию и продолжить дальнейшее криминальное поведение. И самое главное, любое из оснований для задержания подозреваемого должно предполагать предварительный расчет на применениея к лицу меры пресечения арестантского характера: заключения под стражу или домашнего ареста.
Но так ли это на самом деле? Для ответа на данный вопрос представляется необходимым более подробно рассмотреть каждое из указанных оснований в отдельности.
1. Лицо застигнуто при совершении преступления или непосредственно после его совершения – данное основание предполагает нахождение человека в момент его фактического захвата в непосредственной близости от места совершения преступления или места обнаружения следов преступления. В частности, это может выражаться в пресечении сотрудниками правоохранительных органов самой преступной деятельности или попыток скрыться, уничтожить следы преступления, довести до конца преступный умысел и т. д. Такое основание распространяется и на случаи, когда лицо застигнуто в ином месте, но после длительного преследования (погони), начатой в месте совершения преступления.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/sergey-borisovich-ro/zaderzhanie-podozrevaemogo-konstitucionno-mezhotrasle-69438169/chitat-onlayn/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.