Главная страница | Эротическая литература | Раб колдуньи

Раб колдуньи
Стеша Новоторова


Жёсткий фемдом, БДСМ, спанкинг. Лицам до 18 лет и не уверенным в устойчивости своей психики читать не рекомендуется. Это рассказ о том, как парочка безобидных аферистов попадает в самое настоящее рабство к молодой и коварной ведьме. И это лишь начало их злоключений…





Стеша Новоторова

Раб колдуньи



Это не правильно, что нас называли мошенниками. Мы с братом не мошенничали, мы честно чинили пластиковые оконные рамы и двери. Ну может иногда где-нибудь чуть сильнее дёрнем, чтобы немного расшатать запорную арматуру, но мы же видим, что арматура и так старая, разболтавшаяся, через пару лет развалится. И балконная дверь рухнет на голову этой несчастной старушке, и мы как бы будем виноваты…

В общем, мы с брательником Николаем приходили в дом, навешивали лапши на уши доверчивым хозяевам что, мол, оконные рамы надо каждые пять лет диагностировать и менять кое-какие детали, а еще лучше всю арматуру и фурнитуру менять полностью. Ну, и если видим, что хозяева богатенькие буратинки, да к тому же лохи, мы им напускали технического тумана и выставляли счет. Старались не борщить – тысяч двадцать-тридцать, не больше. Если уж совсем повезет – полтинничек с буратинки брали и никогда никаких угрызений совести не чувствовали. А что, мы же работу делали исправно, ни у кого ничего не крали…

Тем летом мы окучивали города Тверской области и как раз приехали в Торжок. Старинный городок, красивый, статный, что называется себе на уме. Но и народ здесь прижимистый, хитроватый, лишнюю копейку не переплатят.

Обошли мы с Николашей с десяток квартир и пяток частных домов и… ничего. Ни одного заказа! Уже вечерело, а у нас такое правило – в день хоть одного лоха, но обуть надобно. Без этого спать не ложись. Иначе на голодный желудок продовольственный склад приснится. Уже отчаялись мы заработать хоть копеечку в этот день и заметили, что почти все частники, которые в своих домах живут, настойчиво нам рекомендуют сходить к некой Акулине. У неё, мол, свой здоровенный особняк, там и окна и двери и лоджии – всё из пластика и главное – баба она зажиточная. Уж она-то не поскупится. Спросили мы, как найти эту Акулину и отправились по указанному адресу.

Оказалось, что живет она на отшибе, на территории санатория Митино, в роскошном сосновом бору. Дом и правда у неё знатный. Не дом, а скорее маленький дворец, будто игрушечный, но вполне себе добротный. И что удивительно – в глаза он совсем не бросается. Если не знать точного адреса, и не найти совсем. Да и сама Акулина уже как будто ждала нас. Только мы подошли к воротам, Николаша потянулся к звонку, а дверь сама с тихим щелчком отворяется, и хозяйка нас встречает с улыбкой.

Нам бы бежать в тот момент сразу и без оглядки, но куда там! Как кролики в пасть удава мы с брательником шагнули в этот дом…

Жила Акулина в таком солидном особняке явно на широкую ногу. Мебель старинная, на полу во всех комнатах ковры, картины в резных рамах по стенам развешаны, всякие антикварные безделушки типа бронзовых подсвечников и потемневших от времени шкатулок…

Осмотрелись мы привычным взором, поняли: вот она, наша клиентка. Уж если её мы не облапошим нынче, то грош нам цена в базарный день. Брательник сразу стал окна осматривать, за ручки дергать, дверь балконную приоткрыл на нижний запор и давай её трясти, чтобы, значить расшатать салазки и показать всю ненадёжность запорной фурнитуры. А я за саму хозяйку дома принялся. У нас всегда так – один фронт работ осматривает, а второй зубы заговаривает хозяевам, чтобы держать их в тонусе и не давать расслабляться.

Акулина поначалу показалась мне совсем простушкой. Высокого роста, рыжеволосая блондинка, пышнотелая, а глазищи-то! Как распахнёт, как умоет тебя зелёно-серым омутом, как махнёт пару раз ресницами… Так и смотрелся бы в эти омуты-глаза и совсем бы ничего не говорил, а только тихо и умилённо улыбался – настолько хорошо мне в тот момент стало.

Помню, бродил я по мягким коврам из комнаты в комнату, раздвигал тяжелые портьеры, показывал Акулине где и что срочно менять надо, а сам чувствовал, что плыву. От её присутствия голова моя тяжелела, аромат вокруг этой дамы такой распространялся, что хотелось его не просто вдыхать, а жрать ртом, будто голод во мне проснулся звериный.

Кстати, про голод. Усадила нас хозяйка за стол, а там уже самовар, да не электрический, а самый настоящий, двухведерный, на углях, вовсю пыхтит. А весь стол уставлен корзинками со всякой выпечкой, будто дорогих гостей Акулина ждала. И у нас с брательником даже и сомнения не возникло, что это мы и есть – те самые дорогие гости.

В общем, нажрались мы, напились наливочки, отведали расстегаев с зайчатиной, ватрушек с творогом, блинов с икоркой, тут мой Николаша, обнаглев окончательно, и выкатил счет Акулине – сто тысяч. Чтобы, мол, всё как следует поменять, полностью обновить всю фурнитуру на всех окнах и балконных дверях, необходимо сто тысяч рублей, но такой замечательной женщине как Акулинушка наша полагается небывало щедрая скидка. Итого – девяносто тыщ деревянных.

Мне, если честно, даже неудобно за брательника стало. Ну, можно же было не наглеть! Ну полтоса бы за глаза хватило, а там, глядишь, в процессе работы еще десяточку – другую выцыганили бы на всякие мелкие расходные материалы. То на то и вышло бы. Так нет же! Он сразу заломил по максимуму, да еще и рожу скорчил, будто от себя эту скидку отрывает.

Думаю, в тот момент наша судьба и решилась.

Хотя сама Акулина и бровью не повела, лишь тихо так переспросила, как будто с первого раза не расслышала:

– Сколько? Сто тысяч?

Николаша солидно насупившись, кивнул, еще наливочки хряпнул и поискал глазами, чем бы еще закусить. Но, видимо, ничего уже не лезло в глотку его ненасытную, а в голове изрядно шумело.

А я смотрю в окно, там уже вовсю темно, и ни одного огонька даже не светит. Окна-то этого чудо-особняка на речку выходят, которая едва за соснами проглядывается, только теперь это всё черным-черно, а мы и не помним, особо, как сюда добирались. Как же теперь в город обратно ехать? Да и машину нашу мы у ворот оставили, не дай бог местные залезут…

– Да не волнуйся ты, Олежек, – говорит мне Акулина, словно мысли эти я вслух высказал. – Не переживай. У меня заночуете. Я вам мягко постелю.

И смеется так по-доброму, ласково.

Мягко, говорит, постелю…



***

А наутро всё иначе выглядело. Проснулся я на лавке оттого, что холодно мне стало. Смотрю – дверь во двор открыта, и слышу, как Николаша остервенело дрова рубит. Выхожу и вижу что рубаха на нем уже вся мокрая, сам мой братишка уже едва на ногах держится, покачивается, а все никак не может остановиться. Только одно полено разрубит, как за другое уже хватается, будто кто над ним самим с топором стоит. Я его еле-еле унял, что ты, говорю, успокойся, братка. Смотрю, а глаза у него вовнутрь себя обращены, не видит он меня. Но топор кое-как у него отобрал, а тут и Акулина на крыльце появилась.

Посмотрела она на меня, как на пустое ведро. Холодно так посмотрела, с полнейшим безразличием. В глазах-омутах будто какой черт всю муть со дна поднял, взворошил, замутил да так и оставил – себе, рогатому, на потеху. Умыла она меня этой холодной мутью и говорит ворчливо:

– Ну а ты какого хрена прохлаждаешься? Аль не видишь, что баньку захотелось мне протопить для себя и для вас – дорогих гостей? Николаша твой вовсю уже работает, а ты всё дрыхнешь? Ну-ка, схватил вёдра, тележку, большой бидон и на речку – воду таскать! Живо!

Меня как из душа окатило от такой наглости.

Ну, думаю, наглючая баба какая попалась! Сейчас я тебя, сучку, пошлю куда подальше, да так пошлю, что запомнишь до конца жизни! А сам при этом… сам при этом уже спускаюсь по неровной колее к реке с тележкой за спиной, большим бидоном на ней и ведёрком. И главное, сам понимаю, что что-то здесь не так, ведь не хотел же я переть за водой чтобы баньку этой стерве топить, а вот же – иду как послушный ослик и тележку тащу!

Набрал воды сорок литров, поднимаюсь вверх, тащу тележку, неудобно и трудно с непривычки-то. По незнакомой колее, того и гляди бидон перевернётся… Тьфу, чертыхаюсь про себя, да на кой мне хер всё это сдалось?! А сам тороплюсь! Как бы не разозлить Хозяйку…

Хозяйку! Сам только что поймал себя на мысли, что называю её не иначе как Хозяйка – и именно так – с большой буквы! И волнуюсь, как бы не прогневать её, блять, величество! Но притащил первый бидон воды, смотрю, а Акулина стоит и на меня насмешливо так смотрит. И рукой показывает в сторону рубленой приземистой баньки, куда, значит, мне воду нужно таскать. Ну, я пошёл, опрокинул бидон в огромную бочку, что на печи стояла, возвращаюсь. Смотрю, а Акулина уже в шезлонге устроилась так удобненько, руки за голову закинула, пятки свои бесстыже выставила и улыбается совсем уж откровенно по-хамски.

– Давай, – говорит, – хлопчик, таскай ещё! Я люблю как следует попариться, чтобы семь потов сошло. Да и вас попарю знатно. Чтобы грязь всю вашу городскую выскрести да выпарить! Так что таскай-таскай, не ленись!

Странно, но посылать нахер эту стерву мне как-то уже и расхотелось. Дай-ка, думаю, и правда воды натаскаю, попаримся вместе с Акулиной, может, чем чёрт не шутит, и вдую ей промеж булок! А булки-то у неё знатные – телеса пышные и упругие, так и хочется заграбастать её одной рукой за жопу, второй за ляхи и утащить куда-нибудь в парную, где пока еще прохладно, да там и оприходовать. Видать истосковалось женское тело по крепкой мужской руке, вот и чудит бабонька, ерепенится.

Так я думал, корячась вверх по кривой дорожке-тропинке, таща за собой тележку со вторым бидоном. А там, на дворе, уже и поглядеть лишний раз в сторону Акулинушки, Хозяйки нашей, стесняюсь. Как краем глаза увижу её гладкие холёные ступни да пальчики с алым, явно городским педикюром, так и сердце трепыхаться начинает от волнения. Не дай бог прогневать нашу барыню! Смотрю, а брательник мой уже вовсю печку в бане растапливает, дрова таскает, шустро так всё делает и самое удивительное – молчаливо! Как будто давно уже в холопах у этой Акулины состоит, привык.

Да, тащу вверх третью тележку, а сам понимаю, что вот это слово – холоп, наиболее точно отражает нашу с братом внутреннюю сущность. Вот что нам стоит просто уйти – вот же они, ворота. Не заперты! Да и были б заперты – махни через забор, а там машина наша стоит. Завели и – в город. На трассу и через три часа дома. А мы тут ишачим на эту сучку, которая еще над нами издевается. Кто мы после этого? Холопы и есть! Добровольные холопы. Только что-то не то с нашей добровольностью. И вообще что-то здесь всё не то…

Двухсотлитровой бочка у Акулины в баньке оказалась. Натаскал я пять бидонов, заполнил бочку под завязку. Тоже уже весь взмок, думал, передохну немного, ан нет! Не вставая с шезлонга Хозяйка мне пальчиком указывает – давай, мол, продолжай! Таскай ещё! Куда ж ещё-то? – думаю.

– А там вторая бочка есть, – говорит госпожа наша новоиспечённая, вот её и наполнишь холодной водой. Это если вдруг мне захочется ополоснуться и охладится прохладненькой.

И так глумливо на меня смотрит. Я еле отдышался, а ноги уже сами меня к речке тянут – спешу, чтобы не прогневать заразу эту. Только вот вторую бочку уже намного труднее было натаскать – и дыхалка подводить стала и колени разболелись, и пот уже глаза разъедает. Но я всё равно таскаю и таскаю…

Но кое-как справился. Николаша тем временем уже вовсю орудует в бане, смотрю, там печка уже гудит, дым валит из трубы густой, смолистый, клубастый. Вода в бочке уже горячая, парит. Акулина куда-то пропала, а потом вернулась с веником, полотенцами и охапкой каких-то прутьев. Присмотрелся – так и есть! Тонкие ивовые прутки – самые настоящие розги! Гибкие, видимо, только что срезаны. Ну не заранее же она их замачивала в рассоле, как пишут в книгах про всякие ужасы крепостничества.

Ну а уж как попарились мы в тот первый раз, я вовек не забуду!



***

Уселись мы голые, втроём на верней полке, Акулина как зачерпнёт ковшик кипятка, да как маханёт его на камни. Только свист в ушах, да темень в глазах! Мы с брательником и повалились вниз, на вторую полку. Хозяюшка сверху над нами смеётся, да еще, смотрю, ковшик зачёрпывает. Ну, думаю, всё – пришел мой смертный час, сердце через рот вот-вот выскочит. После второго ковшика, мигом испарившегося на раскаленных до красна камнях, мой Николаша, гляжу, крестик нательный с себя срывает – забыв, видать, что ни крестик, ни цепочку с собой с парную брать нельзя – любой металл там мигом раскаляется. Только у него уже красная полоса вокруг шеи образовалась. А до меня медленно так доходит, что крестик он сорвал да и бросил прочь. На пол бросил, а куда – я не успел углядеть…

Сам-то я крест не ношу, хотя крещёный, конечно же.

Ну, думаю, всё – беда нам с тобой, братка, пришла. А сам тоже потихоньку со второй полки сползаю на пол. Так и пол уже горячий до невозможности! Вода на него попавшая разом испаряется. А Акулина, как ни в чем не бывало, сверху над нами хохочет, а я слышу, что смех у неё какой-то неестественный, заливистый, будто сумасшедшая какая смеется. Хохочет, и поддает парку. Хохочет, и поддаёт…

Мы как слепые котята внизу ползаем, дверь найти пытаемся, чтобы из этой преисподней выбраться. Только глаз открыть невозможно, а на ощупь никак мы эту дверь не найдем. А от жара уже уши натурально закручиваются в трубочки, как листья в огне. Легли мы с баром на пол, щекой прижались к горячим доскам, рты открываем как рыбы снулые, задыхаемся. Акулина над нами сжалилась, спустилась тоже на вторую полку, присела, приоткрыв немного дверь. Мы, было, в ту дверь сразу вдвоём намылились, чтобы ускользнуть на свежий воздух, но куда там!

– Лежать! – прикрикнула Хозяйка.

Мы и замерли. Вот понимаем, что надо выползти, иначе всё – кранты, задохнемся. А тело ни в какую! Не слушаются нас ни руки, ни ноги. И внутри всё замерло. А в голове уже молоточки стучат.

Акулина прошла над нами в предбанник, вернулась с ковшиком холодной водицы, полила нам на головы, кое-как очухались мы с браткой. А она села над нами, ноги свои потные поставила нам на головы и говорит ласковым голосом:

– Ну что, детки мои, пришло время вас немного повоспитывать. А то, смотрю, совсем вы от рук отбились. Мысли всякие непотребные у вас завелись. Вот ты, Николаша, моё платье украсть мечтаешь, а зачем оно тебе? Да ладно б только платье! Ты ж, подлец, всё моё бельё нательное себе присвоить захотел! А ну, отвечай, чего это за блажь такая? А?

Я смотрю, а у Николаши глаза вот-вот из орбит выпрыгнут и по полу поскачут! От ужаса это. Что Акулина его тайные пристрастия так легко проведала. Я-то знаю, что он до шестнадцати лет всё в мамкины платья переодевался и у зеркала сам на себя дрочил в таком срамном виде. Я знаю, а больше никто во всем мире этого не знает! А Акулина вот легко прочитала моего брательника до самых дальних закоулков его подсознания! Срам-то какой!

Коля и без того красный как рак, стал вообще пунцовым и мычит что-то нечленораздельное.

– Не слышу, громче говори! – велит ему Акулина.

– Каюсь, матушка, есть такой грех, хотел украсть твое платье, – со стыда сгорая, отвечает брат.

– То-то же, – довольна Акулина. – Не стал врать и запираться, молодец. За это выйдет тебе скащуха.

Какая скащуха, думаю я. А Хозяйка наша вслух на мои мысли отвечает:

– А вот такая, что не запорю я его до смерти, а лишь до полного бесчувствия и то будет ему уроком, ясно?

Куда уж яснее, киваю я, а сам всё молчу, вдруг да не узнает она, о чем я на самом-то деле думаю. Да какой-то там! Всё она про нас знала с первого самого дня. Всё, вот только не всё нам говорила…

– Олежек, обращается она ко мне почти ласково, подай-ка прутик. И ногу свою с моей головы убирает. Как только ногу убрала – так и смог я на четвереньки встать и проползти до пучка розог. А иначе никак не мог даже пошевелиться – такую силу она над нами имела.

Покорно ползу, подаю ей розгу. Со свистом взмахивает она этим прутом, рассекая воздух, примериваясь как сейчас вжарит по нашим голым, скользким от пота телам. И мне опять указывает куда лечь – чтоб головой под её стопой оказался – так ей, видимо, легче меня контролировать.

Ну и пошла потеха!



***

Взмахнет Акулина рукой – я маму родненькую вспоминаю. Наискосок – от жопы до плеча как будто раскаленной саблей меня рассекает. Дергаюсь, напрягаюсь весь, а пошевелиться ни-ни! Будто пригвожден я к полу её тяжелой стопой. Взмахнет еще разок – брательник мой Николаша визжит да охает, тоже, как червяк под её правой пятой корчится. А она два раза по мне протянет, так что слезы из глаз просто сами брызжут, и два по Коле – тот аж заходится криком. Потому как боль от тех прутьев невыносимая была. Это потому, что порола нас Акулина в самой парной, по разгоряченным телам, когда не то что розга, а и малейшее прикосновение особо остро ощущается.

Выли мы с братом, скулили, молили о пощаде, да только без толку всё это было. Порола нас эта сучка с особым наслаждением, в первый раз, и этот первый раз для неё как самый первый оргазм за ночь – особо вкусным казался. Потом она нас каждый день ведь охаживала, но сама признавалась, что как в первый раз уже того эффекта никак не могла достичь. Всё как будто чего-то не хватало. То, да не то. Кайф притупился. Вот и изощрялась потом в наказаниях своих и мучительствах особым образом. Но об этом после.

А в тот раз чувствую, что уже не могу орать – горло саднит и рот пересох. А не орать тоже не получается, – садюга это кладет удары рядком, вдоль спины, в ложбинку между ягодиц норовить прутом попасть – там особо болючее место, а я даже повилять жопой не могу – прищемила Хозяюшка мою голову жирной своей пяткой – будто голову в медвежий капкан сунула. Коля тоже, смотрю, уже зажмурился и хрипит как-то по-особому, нехорошо так хрипит. Как бы не сердечный приступ у него случился, думаю я с надеждой, что мысли мои Акулинушка прочитает, и хотя бы брательника помилует.

Наивный был, да. Думал, что разжалобить можно этого монстра.

Только когда уже совсем от боли стал сознание терять, она прекратила пытку. Да и то лишь потому, что самой жарко стало махать прутом. Кстати, прут тот раза два уже сломался, так что я за вторым и третьим ползал, поливая своими слезами и потом горячие доски пола.

Пинками нас выгнала на свежий воздух, на лужайку перед баней, сама вышла голая, распаренная, тоже вся мокрая от пота, но довольная – похоже обкончавшаяся во время экзекуции. И не мудрено – по довольной, лоснящейся роже её было видно, что высечь мужика прутом для неё самый сладкий секс.

– Облейтесь, – говорит, – холодной водичкой, сейчас продолжим. Это лишь разминка была. Основное наказание еще впереди!

Я поливаю брата из деревянной бадьи, он меня. Смотрю, а его спина вся багровыми рубцами покрыта. До крови в некоторых местах распорола кожу розга. По глазам Николаши понимаю, что и он в ужасе – видимо, и моя спина в таком же плачевном состоянии находится. Холодная вода вроде притупила немного боль, но понятно же, что сейчас мы просто умрем, если она хоть разок по иссечённым местам нас ладошкой хлопнет! Нельзя нас сейчас пороть, нельзя! На колени мы с Колей повалились, не сговариваясь перед Хозяйкой, в ноги ей кланяемся, молим наперебой:

– Прости, Акулинушка, дай передохнуть, правда плохо нам, отложи наказание хоть на завтра, ей-богу, кончимся мы в этой баньке…

В общем, хрень какую-то несём. А у меня в подкорке засела одна-единственная мысль: но ведь можно же как-то сбежать от этой уродины! Ведь не связаны мы, не на цепи сидим, всего лишь силой своего колдовства она нас держит, значит, можно будет дождаться, когда она отойдет подальше и рвануть! Хоть за забор перескочить, а там, глядишь, и избавиться от наваждения её проклятого! С ментами вернусь братана выручать – лично ей морду набью, скотине!

А она лишь посмеивается, забыл я в полубреду, что мысли мои для неё как тихий шёпот – чуть прислушайся и всё слышно!

– За ментами решил сбегать, сердешный? – спрашивает меня Хозяйка и весь пучок розог, оставшийся, из бани выносит. Выбирает прут потолще, поупругее. Проверяет, как он в руку ложится, взмахивает им приноравливаясь. Представляет, как теперь уже меня одного персонально протягивать этим прутом будет. Притом не спешит. Ей явно сам процесс подготовки не менее нравится, чем сама порка. Да и моим ужасом и отчаянием она еще не вполне насладилась, упивается, поглядывая мне в глаза.

А я плачу. Хотя сам не замечаю, как рыданья спазмами горло и грудь сжимают, как слезы ручьями текут по лицу. Плачу как в детстве. Ну и сломался я как ребенок в этот момент. Упал ничком Хозяюшке прямо в ножки, обнимаю её ступни лоснящиеся, лицом к ним прижимаюсь и, рыдая, говорю что мол, всё, не могу больше, на всё согласен, рабом её буду до конца жизни, только не мучай больше, госпожа ты моя любимая, отложи хоть до завтра наказание.

– Рабом, говоришь, готов моим стать! – весело смеется Акулина. – На всю жизнь?!!

А сама розгой всё сильнее помахивает.

– Ну а чего ж раньше-то не сказал?! Это ж совсем другое дело! Хорошо, так и быть, отложу до завтра твоё наказание. Сегодня отдыхай.

Я ушам своим не поверил от счастья, а потом слышу:

– А вместо тебя сегодня твой братка всё по полной получит. И за себя, и за тебя… – ласково так говорит Акулинушка, елейным можно сказать голоском. – Подставил ты его сегодня, подвел под монастырь. Давай, Николаша, заходи в парную. Сейчас мы продолжим…

На меня Коля даже не взглянул, проходя в дубовую дверь бани. Лишь лицо руками закрыл и всхлипнул, как маленький. Зато Акулина широко мне улыбнулась и приказала:

– А ты здесь, под дверью посиди, послушай, что там будет происходить. Аккурат для тебя этот урок я затеяла. Чтобы понял ты кое-что…

Что я должен был понять – не знаю. Сидел и слушал, как выл мой Коленька там, в парной, как по мокрому ложились жгучие удары розги на его залитую потом и уже теперь и кровью спину. Как ревел он белухою, а потом затих. И только жалобно так вскрикивал время от времени, когда уже совсем больно видать было.

Выполз он на этот раз из бани на свежий воздух, а лицо его потемнело, и слезы уже высохли. Только губы у него тряслись, и глаза совсем потухли. Никогда я таким брата не видел.

Зато Акулина прям расцвела вся от удовольствия. Будто рота голодных солдат там её трахнула. Я уж, дурак, подумал, что отстанет она от нас по крайней мере на сегодня. Успокоится, удовлетворившись. Но не тут-то было.

На меня она взор свой ласковый обратила, подошла ко мне поближе, пиздой своей горячей и мокрой в лицо меня пнула.

– А ну-ка, отлижи!

Я чуть со стыда не сгорел! На глазах у брата, которого только что эта ведьма до крови исполосовала, я должен еще и вылизывать её истекающую соком пизду! Уж лучше бы она меня…

Но не смог я даже додумать эту мысль. Никаких во мне сил не осталось для внутреннего протеста. Ляпнул сдуру, что рабом её хочу стать, лишь бы от боли избавиться, да видать слово и правда не воробей. Вот и стал рабом, внутренне сломался, сам себя теперь не уважаю и готов что угодно ей вылизать лишь бы… А что «лишь бы»? Пороть она вроде меня сегодня не обещала, чего я испугался-то? Да только не испуг это, понял я, а покорность. Лишь бы она довольна мной осталась – вот что не решился я додумать. А она услышала меня снова и подсказала эту подлую холопскую мысль. Я и вправду теперь холопом её стал, заодно и брата подставив…

Но деваться-то некуда. Приподнялся я на коленях перед ней, потянулся к её набухшей от соков пиздёнке, приготовившись вылизывать. А Акулина неожиданно, со смехом, ко мне задом поворачивается! Лижи, мол, холопская морда, мне задницу! И руками свои булки упругие раздвигает! Смотрю, Коля мой даже отвернулся, чтобы не видеть этого позора. Только от Хозяюшки нашей не спрячешься. Грозно так она на него цыкнула, и Коля открыв рот стал смотреть. Стал смотреть, как я сую свою физиономию в эту раздвинутую, распахнутую словно пасть Ваала ведьмину задницу. Как упираюсь носом во что-то мягкое, горячее, скользкое и липкое от пота и смазки, как чавкая начинаю всю эту прелесть вылизывать зажмурившись, чтобы белого света не видеть.

Вот не помню, какая она была на вкус. Вроде бы кислая, и немного соленая. Помню, что охала Акулинушка наша от блаженства, постанывала и вздыхала томно так, да подмахивала задом, все сильнее прижимая меня к стенке. Думал, расплющит мне нос своей необъятной жопой. Долго лизал. Язык одеревенел с непривычки-то. Я вообще-то бабам никогда не полировал даже кунку, тем более под хвостовик залезать – ни боже мой! Воротило даже порнуху такую смотреть. А тут самому пришлось изучать тонкую науку ануслинга. Это я потом узнал, как правильно, по научному отлизывание женской задницы называется. А тогда просто чавкал и ждал, когда же она наконец насытится моим унижением и кончит. Пусть мне в лицо даже пёрнет, лишь бы всё это поскорее прекратилось бы!

Забыл же, идиот, что она прекрасно всё слышит, вот и накаркал. Пёрнула, сука. Несильно так, но припустила шептуна.

Впрочем, в тот момент я даже и не почуял ничего такого, особо противного. Всё думал, как же так опустился, что садистку бабу облизываю, которая над моим братом глумилась и чуть до обморока его не довела! Вот себя от боли спас, еще и её ублажаю! Как будто бы её благодарю, что не меня, а его она высекла. Приятно ей делаю, жопу готов лизать!

Стыд меня с ума сводил. Чувство вины.

Хотел было умыться, но Коля меня опередил. К бадье с водой кинулся и давай умываться, а мне так рукой машет, мол не подходи. Я что ты, братка, давай помогу, полью водички-то. А он мычит, головой крутит из стороны в сторону, глаза закрыл и рукой всё меня отгоняет. Я наклонился над ним, чую, что он него женской мочой несёт. Вот оно что! Обоссала она его там, в бане-то!

Умылись мы кое-как, сидим рядом, друг на друга нет сил даже посмотреть. Хотя чего тут стыдится-то? Сопротивляться злой ведьме мы все равно не в состоянии. Что мы можем сделать, если даже мысли наши о побеге она легко читает. Да и честно говоря, у меня лично и не осталось таких мыслей. Апатия полная. Лишь бы не била она нас больше, не заставляла работать, дала бы отдохнуть. Но солнце еще высоко было, так что отдыха холопам никто предоставлять не собирался.

Улеглась опять эта стервоза в свой шезлонг, чуть халатиком прикрылась, а так как голой была, так и осталась, ничуть нас не стесняясь. Да и чего нас стесняться-то? Холопы мы её, сами это понимаем, и она прекрасно видит, что мы это понимаем. Смирились. Её это наше смирение особенно радует, омуты-глазищи её сияют надменным огоньком. Наконец-то настоящей барыней себя ощутила, видать давно у неё никто в холопах не бывал, в ногах не валялся да под розгой не страдал. Изголодалась по власти над невольниками её темная сущность. Интересно, почему так? Неужели кому-то удавалось от неё сбежать? Или, не дай бог, изводила она их до смерти?

Да только размышлять над этими странными явлениями у меня времени не было. Велела наша новая госпожа уборку начинать. И в бане, и по всему двору всё в порядок приводить. Дрова Колей наколотые ровненько под навес сложить, всё до единой щепочки убрать, даже кору подмести. Баню всю промыть и вытереть насухо. Кипяток оставшийся перелить в отдельный бидон и отнести в дом. В общем, гоняла нас, как новобранцев. Только одно дело закончишь, тут же следует новый приказ. Спешишь выполнить, чтобы хоть минутку передохнуть – она еще работу тебе придумала. И главное постоянно издевается: вот закончите, говорит, уборку и всё – можете полчасика на травке поваляться. А сама новые задания одно за другим нам выдает. Туда сходи, то принеси, здесь подмети, там вычисти, да ещё крапиву вдоль забора всю повыдерай! И да – голыми руками выдёргивай эту крапиву распроклятую, нет, мол, у меня для холопов никаких рукавиц, не предусмотрено!

Так до вечера над нами глумилась. Солнышко уже к закату катится, а мы стоим перед ней почти голые (хорошо хоть труселя разрешила надеть), она валяется в своём шезлонге и посмеиваясь так говорит:

– Ну извините, что так получилось, не виновата я, что вы такие недотёпы и отдохнуть у вас нет времени. Пошустрее надо быть. А сейчас пора ужин готовить – идите на кухню, картошку чистить. Жрать-то, небось, хотите?

Тут вспомнили мы, что с утра у нас маковой росинки во рту не было, желудки аж взвыли и заурчали от голода. Пошли чистить картошку, куда деваться-то?

Накормила, правда, нас Акулина вкусно. Вкусно, но мало. Правда и тут не обошлось без унижения. Поставила перед нами по миске тушеной картошки с каким-то мясом (уж не человечина ли?). Но не на стол, а… на пол!

– Чего смотрите? – говорит. – Давайте, жрите, свиньи.

И ногой своей миски в нашу сторону подталкивает. А сама как всегда издевательски над нами посмеивается. Она вообще веселая в тот вечер была.

Ну нам не привыкать уже было на колени перед ней бухаться. Встали и тут на четвереньки. Видим, что никаких ложек она нам не выделила, сообразили, что придется так, по-собачьи хавать. Но не до политесу уже было, слюни практически на пол капали. Сунули мы с браткой в эти миски свои морды страдальческие, а эта скотина тут же голыми своими ногами их от нас закрыла, нате, мол, целуйте, холопы, мне ножки, прежде чем есть. Благодарите свою барыню!

Переглянулись и молча расцеловали её пухлые ступни. Не впервой уже. Да и мысли не возникло, чтоб уклониться-то. Как нормальное явление мы теперь такое поклонение воспринимали. После всего, что она с нами в тот день сделала.

Жрём, а она нас по головкам гладит ногами. Как пёсиков своих послушных. А кто мы есть теперь, разве не пёсики?

А после ужина повела нас Акулина в свою опочивальню. И сделала Николаю роскошный подарок, от которого он, правда, потом часто плакал и впадал в странную задумчивость, почти что в депрессию. Распахнула она перед нами свой огромный шкаф-гардероб весь забитый роскошными нарядами и говорит Коле:

– Выбирай, холоп. Какое платье у меня стащить хотел? Накажу, как и обещала, но платье подарю. Любое!

Коля завис, тупо разглядывая всё это несметное для него богатство. И стыдно ему было до чёртиков, и глаза аж сумасшедшими сделались от вожделения. Вот, оказывается, о чем он втайне от всех мечтал до сорока лет-то! Вот что его изводило по ночам в горячих влажных снах.

Любое, говорит, подарю. И было из чего выбирать! И роскошные бальные платья со всякими украшениями (я в них нихера не смыслю, но Коля, наверняка оценил!) и попроще и поскромнее, на любой вкус! А выбрал он всё равно то, в котором Акулина нас вчера встречала. Уж больно оно запало ему в душу. Ухмыльнулась Хозяйка наша его выбору, как будто по особому его оценила, и отдала ему, приказав тут же надеть.

Засмущался еще сильнее мой брательник, не знал, куда взгляд спрятать. Но Акулина строга и пытаться её осушаться, хоть и в мелочах, весьма чревато. Мы это уже поняли. Так что пришлось Коленьке тут же, при нас, в платье своей жестокой барыни втискиваться. Правда, оно ему в самый раз подошло. Но лишних движений теперь Коля себе позволить не мог. Мужчина в женском платье обязан вести себя соответствующим образом – как скромная взрослая женщина. Собранно и аккуратно. Каждый свой шаг надо контролировать. А Коля мой поначалу в таком наряде нелепо выглядел, но разве захочешь еще разок в парной оказаться под розгами-то? Так что быстро освоился.

А мне-то каково на него смотреть было? Глаза б себе выколол лучше! Но постарался больше в пол пялиться, чтоб лишний раз с омутами-глазищами Акулины не встречаться взглядом. И так куклой себя чувствовал в её присутствии. Тряпичной такой куклой – петрушкой, которую на руку надевают…



***

Хотите узнать, как проходит обычный наш день? Пожалуйста. Спим мы на полу, рядом с кроватью нашей барыни. Это чтобы всегда под рукой были, если захочет что-нибудь приказать среди ночи Хозяюшка – всегда к её услугам. Просыпаемся по хлопку её ладоней. Рано просыпаемся, потому, как у ведьм не принято долго спать, у них утро – самое колдовское время, как, впрочем, и полночь. Но об этом позже.

Итак, просыпаемся, когда Акулина в ладошки хлопнет. При этом она обычно сладко потягивается у себя под одеялом, довольно жмурится, словно кошечка, сытая и довольная, и тут же ножки свои божественно-белые из-под одеяла высовывает, свешивая их по обе стороны кровати. Нам с Коляном не нужно объяснять смысл этого движения, мы уже научены что и как надо делать. В тот же миг устремляемся к её стопам и как можно более ласково и нежно лобзаем их, смачно чмокая и слегка полизывая. Начинаем с пяточек, затем вверх по ступне поднимаемся и обсасываем отдельно каждый пальчик. Обязательно между пальчиками отдельно вылизываем, Хозяйка особенно это дело любит, шевелит пальчиками игриво, и даже иной раз хихикает негромко от такой ласки. Видать там у неё эрогенная зона, а у нас на то и расчет тонкий имеется.

Потому как на самом деле это соревнование между нами. Кто лучше Хозяйке ножки с утра вылижет, того она заставит ей утренний куни делать, а это весьма почетная обязанность. Проигравший в этом раунде отправляется на кухню готовить завтрак. А допущенный до хозяйской кунки устраивается у неё между ног и погружается в промежность, стараясь угадать темп и интенсивность отлиза. Тут тоже тонкая интуиция требуется. Лизать надо нежно, но настойчиво и страстно. Страстность особенно ценится Акулиной. Ей нужно, чтобы холоп её не просто боготворил, но чтобы еще и любил как женщину, и старался бы её удовлетворять каждый раз по-особенному. А как это – по особенному? Хрен его знает…

Но когда у тебя вся жопа в синяках, а на спине еле успевают за ночь зажить рубцы от розог и плетки, ты всему быстро интуитивно учишься. Так что кое-как справляемся.

Утренние утехи Акулины не просто ради её сексуального удовлетворения придуманы. В это время она нас с братом зомбирует самым натуральным образом. Пока мы шлифуем своими мокрыми языками её бархатные пятки и сосём пальчики, она нам негромко внушает ласковым голосом, что мы созданы исключительно для служения её величеству и смысл нашей никчемной жизни – вот так пресмыкаться перед ней на коврике. Что до этого времени мы прожигали жизнь в грехе и обмане, а теперь благодаря служению ей, отмоемся от грехов и обретем белые одежды. Но для этого нам надо слушаться её – Хозяйку нашу и с благодарностью принимать от неё все заслуженные нами наказания. Главное – служить и терпеть наказания. Даже если они и кажутся нам порой чрезмерными.

А нам эти наказания действительно кажутся чрезмерными. И не порой, а постоянно. Потому что Акулина всё время придумывает самые изощренные способы причинения боли – например порка плеткой по животу. Это ж с ума можно сойти от десятка ударов! Или стояние на коленях на мелком гравии! Целый час! Попробуйте ради интереса десять минут простоять не шелохнувшись. А нам нельзя даже дрожать от боли во время этого наказания. Потому что если, не приведи господ, хотя бы дрогнешь слегка – всё, отсчет времени наказания начинается сначала! А стоять на солнцепёке с вытянутыми в стороны руками, держа в них по полену? И тоже не шелохнувшись! А Акулина рядом всё время шастает и зорко следит, чтобы ты руки вниз не опускал. И как только чуть припустил – моментально плеткой по рёбрам. Да с захлёстом, чтобы кончик той плетки кровавую отметину где-нибудь на соске оставил… Это не просто больно, это до слёз невыносимо.

Да мы давно бы уже в мясо сплошное превратились с брательником. В стейки с кровью слегка прожаренные на солнце, если бы Акулина не была столь могущественной ведьмой. Она ведь нас не просто мучает, она нас еще и лечит каждый день, вернее каждую ночь, заставляя пить перед сном отвратительный по вкусу отвар. Подозреваю, что это она на нас новые зелья свои испытывает. Но спим мы после этой гадости как младенцы, без снов и кошмаров, и наутро как огурчики (не в смысле зелёные и все в пупырышках) а свежие и бодрые. Вчерашние раны заживают самым мистическим образом, правда шрамы остаются на память. Но зато с утра можно опять по нам и каблучками пройтись (об этой забаве Акулины тоже как-нибудь расскажу отдельно), и главное – пороть и пороть нас без оглядки на необходимость сохранять наши шкурки.

Хотя, если честно, нет никакой особой необходимости нам что-то внушать. Мы и так готовы прислуживать этой гадкой ведьме, во всяком случае, пока она рядом – в пределах её имения. Здесь она над нами абсолютную власть имеет. Любой её приказ для нас закон. И что самое ужасное и паршивое – сами понимаем, что делаем порой всякие мерзости, унижаемся и ползаем в грязи, человеческое и мужское особенно своё достоинство растеряли, но ничего поделать не можем. В этом и сила её катастрофическая – прикажи она нам убить друг друга – в глотки моментально вцепимся и будем рвать зубами кадыки. Родной брат – родному брату…

И это самое страшное. Потому и благодарны мы ей, по-своему, по-холопски благодарны, что не заставляет она нас совсем уж ужасные вещи делать. Говно жрать не заставляет, убивать никого не велит, хотя могла бы. Ноги вот только лизать мы ей должны постоянно. За каждую милость и за любую боль. Это её всегда успокаивает и умиротворяет. Да и нам как-то легче наказания её переносить, целую и полируя языком её туфельки или резиновые боты, в которых она по росе утренней или вечерней любит гулять по своим колдовским делам. Особенно жестока она бывает там, в темной лесу, на окраине таинственного болота Маркистан, в новолуние или в глухую безлунную ночь, когда катается на нас, как на жеребцах. Видимо наша боль, и унижения особую силу ей придают, вот она в них и купается с особым удовольствием.

Но и об этом тоже расскажу в своё время. Это совсем уж запретная тема…

А еще думать она нам запретила о будущем, вот мы и не задумываемся, что же с нами дальше-то будет. Живем одним днем. Сегодняшним.

А сегодня Акулине больше понравилось, как мой брательник ей языком пятки шлифовал. С большим, видимо, энтузиазмом он это делал. Так что завтрак готовить отправляюсь на кухню я. А Николаша остался хозяйкину набухшую от возбуждения кунку ублажать тем же языком. Между прочим, тоже непростая работа – чуть что не так за вихры Хозяйка так оттаскает, что мама не горюй. И по мордасам схлопочешь, и всё равно перелизывать будешь, пока не удовлетворишь на пятерку. А вся морда у тебя будет после этого мокрая после её соков, и не вздумай утереться украдкой – вот за такое будет весь день потом гнобить с особым пристрастием. Должен с благодарностью принимать все её выделения. Даже если вдруг захочется королеве нашей кому-нибудь из нас на голову пописать – такое тоже частенько случается. Терпи и улыбайся. Такие дела.

Завтрак, в общем-то, простой: каша рисовая, на молоке, кофе с булочками, иногда, по особому распоряжению, яичница с беконом и гренки. Сок гранатовый, настоящий. Мы его Колей выжимаем вручную. Нас Акулина тоже кормит той же едой, что и сама ест, но мы при этом перед ней на коленях стоим. Субординация. Едим у неё с руки и ладошки ей должны за это с благодарностью облизывать. Ну чисто как собачки.

А Коля уже третий день в платье хозяйкином ходит, практически его не снимая. И поменялся он за это время заметно. Я смотрю и охреневаю: прямо на глазах мужик бабу превращается. Уже и походняк у него какой-то манерный стал, как будто он собой втайне любуется. В зеркало стал чаще смотреться, как бы украдкой, но я-то вижу! И Акулина, наверняка, тоже замечает, она вообще всё видит, даже когда её рядом нет. Она поощряет в нем эти метаморфозы. За хорошее поведение, если за день никаких особых косяков за нами Акулина не заметила, то вечером она Николашу даже сама прихорашивает, какие-то бабские безделушки ему дарит, всякие заколки, повязки, своей косметикой разрешает ему пользоваться, один раз даже сама его накрасила.

У меня аж во рту пересохло в тот момент, настолько мне всё это диким показалось. А Хозяюшка это заметила, хотя даже не смотрела на меня, спиной ко мне сидела. И тут же велела держать в руках её шкатулку со всякими косметическими причиндалами и смотреть, естественно, как она брата моего в потаскуху какую-то превращает. Вот это было унижение чисто моральное. Смотрю на всю эту мерзость, а сам должен улыбаться и ей поддакивать. Как, мол, идет Коле этот тональный крем, как отлично тени ложатся вокруг глаз, какую лучше ему помаду выбрать – ту, что потемнее, или всё-таки розоватую с отливом.

Ну пиздец же, блять, пиздец!

И что самое ужасное – ладно бы это было из-под палки. Понятно было бы: в рабстве мы с ним, барыня наша совсем кукухой поехала, вот творит всякие непотребства себе на потеху, нам на горе. Но я ведь вижу, как Коля мой весь внутренне зажатый и замороженный какой-то с каждым часом в таком неестественном обличье оттаивает и расцветает! Ему всё это по кайфу, вот только боится он и сам себе, и Акулине в этом признаться. А со мной, когда взглядом встречается, вообще слеза у него наворачивается. Мне за него стыдно, но и слова ему сказать не могу, и так ведь мужик страдает…

Хотя… Не очень-то он против этих экспериментов по постепенной смене пола возражает. Уж и не знаю, холоп он, как и я, или уже теперь девка дворовая. И замечаю я, что чем больше Коленька в горничную превращается, тем добрее к нему Акулина начинает относиться. Нет, по-прежнему и плеткой протянуть по голым ногам случая не упустит, и за малейшую неловкость в три погибели согнет и каблучок на загривок поставит, в этом смысле у неё не забалуешь, но вот всё чаще любоваться она стала брательником моим, его грацией и женственностью.

Тьфу ты, черт знает что такое. Ведьма, она и есть ведьма.

Сварил кашку, достал маслице из холодильника, сливки, всё как положено приготовил. Варю кофе, а сам думаю: а что будет, если вот в кофейник ей плюнуть ненароком, а? Ей сейчас явно не до меня, она вон как стонет и даже временами орет, погружаясь в экстаз. Вот-вот кончит, а когда Акулина кончает – даже посуда в комоде дребезжит в ужасе! И филин в лесу ухать начинает.

Плюнуть, или нет?

Сама Акулина любит нам частенько в лицо неожиданно так плюнуть, чтобы знал, холопская морда, своё место. Плюнет, и смотрит так, ядовито улыбаясь, зорко следит за тем, не появится ли ненароком гримаса отвращения у кого из нас. И попробуй хоть чуть губы скривить или улыбнуться недостаточно радостно. Обычная порка детской игрой покажется. Есть у неё и особо утонченные наказания.

Позавчера она меня вечером, после чая, когда мы уже спать готовились ложиться, повела вдруг во двор, на свежий воздух. Вставай, говорит, Олежек, вот тут, посреди двора, и раздевайся. Я поспешно рубашку скинул, штаны тоже, стою в носках и труселях, жду дальнейших указаний. А сам уже всё понял – комары ко мне так всем табуном и устремились.

– Давай-давай, – сладко улыбаясь, подбадривает меня Акулина, – всё снимай, чтоб голый здесь стоял! Хочу тебя во всей красе разглядеть!

Я бельишко своё скинул, вздохнул глубоко и глаза закрыл от ужаса. Вмиг меня комариная туча накрыла, облепили и с дикой радостью впились в меня тысячами жал своих. Вспомнил я, что это комарихи кровь человеческую пьют, а услышав подлый смех повелительницы понял, что смерть она мне приготовила лютую и долгую. Сама-то она сидит на крылечке, и каким-то таинственным амулетиком дымящимся обмахивается. От неё тучи кровососов как черт от ладана шарахаются, и всё ко мне, в мою сторону устремляются. Вот она, беззащитная жертва, ату его!

Я кое-как отбиваюсь от них и тут приказ:

– Замри! Стоять смирно! Не шевелись!

Я лишь лицо успел закрыть руками, потому как с детства помню: если комар мне в бровь или в веко укусит, то всё – глаз заплывает и превращается в громадный пельмень. Стою и чувствую, как всё тело болью сплошной укутало, как кровь моя закипает от тысячи капелек комариного яда, впрыснутых мне под кожу. И нова приказ ведьмы:

– Руки вверх подними! И правую ногу вперёд вытяни! Хочу чтоб ты как чучело тут стоял.

А куда деваться? Теперь и лицо мое облепили, и подмышки жалят, и в пах кусать пытаются. Десяти минут я не выдержал, заревел, слезы из глаз полились, сам себе противен стал, молю о пощаде. Акулина еще минут пять меня помурыжила, потом смилостивилась, отпустила в баню водой обливаться. У меня натуральный шок, думаю всё – кончаюсь. Все тело горит огнем, чешется, шкуру сам с себя готов содрать, лишь бы зуд этот невероятный как-то унять. Но ведьма-то Акулина первоклассная, этого не отнять. Окатила она меня из ковшика чем-то вроде сыворотки, что от молока скисшего остаётся, разок-другой окатила, какое-то заклинание скороговоркой прочитала и… всё! Боль утихла, зуд прошёл, я снова себя человеком почувствовал, да как будто заново родился!

А Акулина сладко улыбаясь, мне и говорит:

– Вот ты, Олежек, и познакомился с ней – смертушкой своей. Не угодишь мне, поперёк моей дорожки ляжешь – на Маркистан выгоню и там комарихам и отдам на съедение. До косточек обглодают, не сомневайся, милок.

А я и не сомневаюсь. Очень живо теперь представляю себе эту казнь.

Так что ну его нафиг, плевать ей в кофий. Повременю, пожалуй.

Сидим, завтракаем. Акулина у стола, а мы как положено – перед ней на полу, у ног. Она нас своими объедками кормит, сама кофий попивает и мне так добродушно подмигивает. Видать сладко ей сегодня Николаша отлизал с утра. Это хорошо. Не так злобствовать будет наша госпожа хотя бы до обеда.

Если никаких срочных дел для нас нет, то мы должны Акулина прислуживать во время её приёмов. Она ведь действующая ведьма, к ней весь город со своими бедами ходит. В основном бабы, конечно. Мужиков своих от водки отвораживать, а молодухи чужих парней присушивать приходят. Акулина никому не отказывает, хотя всегда подчеркивает, что грех это – вмешиваться в судьбы людей да семьи разрушать. Строго так отчитывает каждую новую претендентку на халявную суррогатную любовь, но потом ведет в баньку – там, в основном, ворожит.

Чего уж в городе творится от её колдовских упражнений мне страшно и представить. Судя по тому, как нас она в своих холопов шутя превратила, силища у неё темная и страшная. Не дай бог под такую попасть, мы вот с братом попали, теперь прошлое своё забыли практически, а будущего не имеем. Живем в безвременье, и сколько так будет продолжаться – не ведаем. Посмотрите на нас, девки-молодухи и умудренные жизнью матроны – вот что вас ждет. Вас, или ваших мужей-женихов.

Но куда там! Все на нас смотрят, но никто из посетителей как будто и не замечает. Хотя даже лично я пару раз прислуживал Акулине в её обряде привороте на рабство. Оказывается, кто б мог подумать! – такой приворот тоже большой популярностью пользуется. Сразу после порчи злейшему врагу.

Пришла как-то такая обычная сельская мышь, вроде как учительница даже местная. Все жаловалась, что пока она в школе пропадает да детские тетрадки до ночи проверяет, её муж, якобы по другим бабам таскается, а её не то что не любит уже, а даже и не уважает совсем. Мстить и порчу наводить она не захотела, говорит, что слышала про такой ритуал – превратить человека в персонального раба. Чтобы я могла его бить поленом, – так и сказала эта школьная училка-мышь, – а он чтобы мне пятки лизал! Есть такой ритуал?

Прямо вот так и сказала. Мы с братом лишь переглянулись и поспешили спрятаться с глаз долой, от греха подальше. Но не тут то было. Чтобы продемонстрировать, что такой ритуал действительно существует, Акулина меня позвала. Я вошел, как положено у порога уже согнулся пополам, а дальше к Хозяюшке моей на коленях подполз. Так нам велено к ней подходить по зову. Пока полз вижу, как серая мышь с восхищением за мной наблюдает. Именно таким, видать, своего мужа хочет иметь.

– Это Олежек, холоп мой, в услужении у меня за долги свои и пакостные намерения, – говорит ей Акулина. – Поленом его бить еще не пробовала, но порю розгами регулярно. А уж как пятки лизать любит!

И протягивает мне свою жирную ногу. Ну я с улыбкой блаженного хватаю её стопу, облизываю в ту же секунду и умильно так на гостью смотрю – а сам думаю: а не влетит ли мне за такие вольности?

Наверняка влетит. Но черт меня словно дергает так поступать. Постоянно.

– Хочешь, тебе пятки полижет? – спрашивает Акулина гостью.

Та кивает, слегка смущаясь, но ногу свою протягивает. Полизал и ей, а куда деваться? Понятно же, что для того меня Хозяйка и позвала. В предбаннике они тогда сидели, чай попивали. Я мигом после того выскочил во двор, присел у порога за дверью, чтобы меня не видно было, но чтобы слышать, если Хозяйка позовет. Вот так и подслушал, как ритуал этот делается.

Оказывается, должна эта серая мышь принести в следующий раз с собой ошейник, снятый с дворового пса, лучше своего. Но можно и с чужого, хотя это сложнее будет сделать. Маленькую фотографию мужа, как на паспорт. И свои любимые сапожки. Не новые, но чтобы выбрасывать она их не собиралась. И главное – чтобы стельки в тех сапогах были. Если стелек нет, то надо обязательно купить и походит в этих сапогах со стельками, чтобы они тоже слегка ношеными были. Также волосы мужа надо принести, его носовой платок и что-то там еще, я не вполне расслышал.

Через пару дней появилась мышь – сияющая и решительная. Акулина заставила её какой-то сложный заговор три раза прочитать, затем они ещё что-то там делали, я не подсматривал, но слышал, что училка молитву какую-то задом наперед читала. А потом Акулина воском от горящей свечи запечатала фото училкиного мужа на её стельку, велела в сапог засунуть и там носить фото – под стелькой и никогда оттуда не вынимать. А собачий ошейник мужу в ту же ночь надеть на шею – он спать будет как убитый, ничего не почувствует.

Такой вот ритуал. Судя по тому, как спустя неделю серая мышь довольная прибежала прямо с утра и деньги Акулине отдала – ритуал вполне сработал. Теперь вот в городе еще один раб перед своей жёнушкой пресмыкается. А она его поленом, как и мечтала. Ритуал, кстати, дорогой. Тысяч двадцать, не меньше. Откуда у училки такая пачка пятисоток взялась, не представляю. Видать, давно копила.

Это было, сам видел и слышал. Но в основном свои ведьмины таинства она творит за закрытыми дверями. Нас лишь как черную прислугу иногда использует. И что характерно, Колю в женском его наряде абсолютно все посетительницы как служанку-горничную воспринимают. Никто его не стыдится и не чурается. Но я-то вижу, что это мужик! Ну да, в платье, накрашенный как девка, но – мужик ведь! Почему никто из городских этого не понимает? Что тут не так? Неужели он действительно превратился в женщину, а я его как родного брата всё ещё мужиком вижу потому, что родня мы кровная?

Стараюсь об этом не думать. И так своих забот хватает. Иногда Акулина нас заставляет ужасные вещи делать, например жертвоприношения. Сегодня вот приказала черной курице голову отрубить. Пока та по двору в агонии еще бегала, мы должны были её поймать и держать, пока очередная посетительница свои руки, груди и лицо в её крови не измажет. Жуть как это выглядело. Даже описывать тут не буду эту мерзость.

Зато в обед Акулина была особо любезна с нами и чем-то очень довольна. Видимо после кровавых зрелищ у неё либидо повышается и аппетит просыпается волчий. Наварила она нам с Коляном суп из этой самой курицы, напекла блинов с икоркой, даже самовар вскипятила, чего в обед никогда не делала – чай всегда у нас на вечер полагается. А тут сидит, рожа масляная, сытая, довольная. Попивает чаёк, вареньице пробует, а сама мне и говорит:

– А что, Олежек, ты вот всё в исподнем разгуливаешь, одёжку твою я давно в печке банной сожгла, ни к чему она тебе теперь. Но мало ли дожди будут, да и в лес скоро пойдём, надо бы и тебе какой из моих нарядов присмотреть, как считаешь?

У меня аж сердце упало от таких её слов. Если честно, то всё что угодно от неё ожидал, но не этого! Меня вслед за брательником в бабу нарядить?!

Вздохнул глубоко, глаза вниз опустил, принял, так сказать, позу глубочайшего сожаления и безграничной покорности.

– Чувствую, что не готов я, барыня, к такой высокой миссии – стать вашей дворовой девкой. До Коляна мне далеко…

Но тут она меня строго перебила:

– До Коляши. Твою сестру теперь зовут Коляшей, запомни это.

Я усилием воли протолкнул сквозь горло кусок недожёванного блина.

– Коляши, да…

– И перестань умничать, холопская твоя морда, – чуть снисходительнее продолжила Акулина. – Это я здесь решаю, кто к чему готов, а кто нет, понятно? Я не предлагаю тебе становиться дворовой девкой, я лишь платье тебе примерить хочу. Посмотреть, как ты в нем смотреться будешь. До Коляши тебе действительно далеко, как до Китая раком. Она девушка сознательная, к такой роли, может, всю жизнь готовилась, внутренне созревала, верно?

И смотрит так пронзительно на братана моего… тьфу, ты черт, на… сестрицу, получается!

А Коля-Коляша глазки подведённые так скромненько в стол потупил, губки бантиком сложил и кивает, паскуда! Кивает, а у самого (самой?) румянец настоящий (не косметический, блять!) щечки заливает. А я замечаю, что уж с неделю брательник мой не бреется и никакой щетины, даже самой малой у него ни на щеках, ни на шее не образуется. Чистенькая, гладенькая кожа у него теперь на лице! И морщины все вокруг глаз разгладились! В парике этом (Акулина ему какой-то из своих париков подарила) он и правда не на девку, конечно, но на начинающую стареть девственницу похож стал! И в роль эту вжился настолько, что приросла она к нему!

И вот такое будущее Акулина мне сейчас предлагает! Блины с икоркой больше в рот не лезли. В животе раздувался всеобъемлющий страх. Потому что понимал я: стоит лишь разок надеть это самое платье (тем более Её платье, с Её, так скажем плеча, точнее талии!) и всё – прощай пенис! Это всё слова, что девкой я не готов стать, и не хочет она мне пол менять, это пока не хочет. А завтра захочет, и что тогда? А всё, поздно будет! Платье-то ко мне уже прирастёт, с кожей отдирать придётся. Да и отодрать не получится. У Акулины не забалуешь. Пара сотен розог в бане, или плеткой по рёбрам и как миленький запоёшь женским голоском.

Пиписька сама потом отвалится, уверен на сто процентов.

Мысли эти лихорадочно в моей голове пронеслись в один миг. Я теперь научился быстро думать, чтобы Хозяйка моя не успевала всё это читать. А она откинулась на своем кресле и смотрит на меня явно упиваясь моим ужасом и отчаяньем.

– Так что думай до вечера, Олежка, вспоминай и прикидывай, в каком платье тебе сподручнее теперь ходить. Я тебя не тороплю, но хочу, чтобы обе мои служанки были одеты благообразно. И не стыдно мне было показать вас своим гостям, понял?

Понял, конечно, как тут не понять! «Обе служанки». Более чем понятно. У Акулины ведь неточных словечек не выскакивает, она ведьма и работает со словом, слово для неё – прежде всего заклятие. И раз сказала «обе» значит обе. Значит, сделает из меня холопку, дворовую девку для черной работы. В горничные меня, конечно, не допустит, хотя я по-прежнему еще каждое утро её постель заправляю и по вечерам стелю и подушки ей взбиваю. Но какая из меня горничная? Ни присесть в реверансе, ни жопой повилять при проходке по дому. Да и вообще не знаю я чего там как у них, у этих… как их… Сисси, что ли они называются? Служанки-мужчины, которые переделаны.

Вот откуда, скажите, я слово-то это вспомнил? Ведь не смотрел никогда такую порнуху, брезговал. А теперь что получается? УЖЕ интересуюсь этим? А там и до примерки платья один шаг остаётся? Хотя если подумать, то куда я нахер денусь-то? До вечера ведь времени мне дано подумать. То есть смириться. Потому что хули тут думать, она уже всё придумала и за меня решила! А мне дала время, чтобы принять это Её решение. Вот так теперь обстоят дела.

Сама Акулина после такой обильной обжираловки отправилась отдыхать. Обычно отдыхает она у себя в спальне, развалясь на перине своей и плотно занавесив окна, чтобы полумрак и прохлада у неё там были. И кого-нибудь из нас зовёт почесать ей пятки – всегдашняя забава русских барынь. А я пока со стола всё убираю, холодок в груди пытаюсь унять и всё по полочкам у себя в голове разложить. Потому как в присутствии барыни не получается у меня в последнее время думать спокойно – воздействует она на меня сокрушительно.

Получается, что всё – потерял я свою половую идентичность на этой работе. Сначала платье, потом косметика, потом женское имя мне придумает, как братке, а там либо кастрирует, либо в жопу меня отъебет. Чем? Да хоть пальцем, всё равно ведь жест этот символичным считается. Разок-другой трахнет в сраку, а там я и привыкну к этому и буду до конца своих дней под хвостовик баловаться. Может она мужиков в принципе не любит, может ей приятнее с двумя сучками жить у неё в услужении находящимися, кто её знает… Вот и изведёт она нашу мужицкую сущность под корень. Станем двумя сестричками. Как братья Вачовски, тьфу ты! Всё какие-то жуткие картинки в голове всплывают!

Убрал всё, посуду помыл, сижу на крылечке, курю. Благо пока еще курить нам с брат… с сестричкой еще позволено. Хотя уже несколько дней не замечал я, чтобы Николаша курил. Сидит со мной по вечерам, тихо беседуем, я курю, а он нет. Значит и меня такоё ждет. Брошу курить, буду здоровеньким и красивеньким. Как эти. Метросексуалы, мать их. Красавчики. Хотя нет, меня же в девку определит эта… госпожа наша. Слава Акулине хоть участь стать пидором мне не грозит. Стану барышней. Сиськи отрастут, волосы… Голос изменится. Надо начинать присматриваться, как красить глаза, как там что подводить и выщипывать, блять…

Сижу и не знаю, плакать мне или смеяться. И тут зовёт меня Хозяйка к себе в опочивальню, стало быть моя очередь сегодня пятки ей щекотать.

Вхожу с поклоном, смотрю: лежит такая, почти голая, кунку свою на мороз выставила, физиономия по-прежнему довольная, пальчиками ног шевелит как будто я не знаю, что надо делать. Ужом подполз к её кровати, пальчики эти соленые облобызал, как положено и начинаю потихоньку ступни её разминать, как бы массажик такой лёгкий делаю. Акулина баба грузная, дородная, ей целый день ходить без отдыха трудно, вот она и любит чтобы после обеда ей ножки расслабили, потёрли пяточки, помассировали подъем стопы и икры. Балдеет она от этого, так что у нас с Колей еще один момент интимной близости с ней есть в такие часы. Иногда она даже задремать может от правильного массажа ног, тогда надлежит нам по-тихому убраться восвояси и не мешать её сну.

Но не сегодня. Сегодня у неё видимо игривое настроение.

– Ну что, испугался? – А сама меня по лицу своей ногой гладит.

Шершавые у неё всё-таки пятки, как мы их ни облизываем с Колей каждый день, какие только крема ни втираем перед сном вечером, а они всё равно немного шершавыми остаются.

Киваю молча. А что тут скрывать – да, боюсь потерять последнее, что осталось. Смирился, что холопом век свой проживу, но хотя бы мужиком, а тут… Сам не ожидая от себя такой наглости спрашиваю дерзко:

– Это вместо кастрации нам такое положено? Чтобы мы с братом углы не метили и на баб больше не заглядывались?

Усмехается и пальчиками меня в нос пихает:

– За «баб» накажу. Больно. Напомни мне потом, чтобы выпорола тебя вечером, перед самым сном. Или на всю ночь чучелом поставить?

Жесть, однако. Чучелом на ночь это, если помните, в фильме про Штирлица пастора Шлага уголовники в тюрьме ставили с поднятыми руками и на одной ноге, чтобы стоял и страдал. А Акулина любит так поставить на всю ночь, и когда в обморок падаешь (потому что пошевелится никак нельзя) – лупит плеткой и ставит снова. И так всю ночь!

– Розгами, матушка! – соглашаюсь тут же, пока она не почувствовала, что чучела я боюсь сильнее.

Усмехается и суёт большой палец ноги мне в рот. Чтобы сосал и помалкивал. Палец толстый и соленый. Иногда она любит нас заставить, чтобы мы ей ноги мыли языками, но не сегодня. Сегодня ей хочется, чтобы я просто пальчик её пососал. Тоже вроде привычное дело, а у меня и тут стрёмные мысли: это что – она меня уже в соски определила? Невольно вспомнилось, что и клитор вчера она заставила ей не просто лизать, а взять губами и слегка посасывать. А клитор у неё толстый, большой, когда набухает от вожделения, становится как сосок на груди у негритянки (видел такое в порнухе, каюсь).

– Думаешь, мне трудно было бы вас кастрировать, чтобы вы даже этого и не заметили?

– Не сомневаюсь, барыня.

– А чего тогда боишься? Не вздумай врать, за это точно на три ночи поставлю чучелом, да еще в огороде!

– Боюсь, что в женщину превратите, – отвечаю честно, и хоть на детекторе лжи меня проверяй – это правда.

Задумалась барыня, на меня не смотрит, только пальцем ноги у меня во рту шевелит. А я его сосу прилежно, как приказано, палец вроде уже почти и не соленый, чистый… Наконец говорит серьёзно:

– Правильно боишься. Есть у меня такая мысль шлюху из тебя сделать. Чтобы ты физически женщиной стал, даже половые органы чтобы у тебя изменились соответствующим образом, а внутри – мужиком бы остался. Брутальным. И в бордель тебя отправить. Сам знаешь, что там с тобой делать будут.

Вот тут я понял, что все мои прошлые страхи так, детский лепет по сравнению с тем, что на самом деле может со мной случиться. Молча продолжаю пальчик её мусолить, и думаю второй тоже в рот взять. Есть у неё такая мысль, но намерения-то пока вроде нет? Может, смилуется? А для чего тогда приказала о платьях думать до вечера? И почему так скоро, срок уже определила для моей метаморфозы?

– Иди, думай! – велит мне Акулина и палец у меня изо рта выдергивает.

Встаю на четвереньки чтобы по-тихому исчезнуть, а она сонно на бок поворачивается, своей необъятной шахной ко мне.

– Целуй!

Со всем почтением припадаю к её попке, целую горячо и страстно. Акулина чуть слышно постанывает, раздвигая половинки задницы. Я погружаюсь всё глубже, а ей видимо хочется, чтобы я в самое очко её целовал. Я и целую. В самый анус. Горячий и влажный. Долго целую, пока она, наконец, не поворачивается ко мне всем своим грузным телом и не хватает меня за волосы, рывком опрокидывая на кровать.

Силища у Акулины дикая, необузданная. Сгребла меня в охапку, как котенка, опрокинула на себя, а потом и сама на мне оказалась всем своим центнером сплошной бабской похоти. Пыхтя словно борчиха, схватила меня за руки, заломила их над моей головой, припечатала меня к постели, надавила животом и грудью так, что я едва не задохнулся под её горячим упругим телом.

Ну, думаю, всё, сейчас эта паучиха меня просто сожрёт!

Но у Акулины в тот момент были на меня совсем иные планы. Придавив меня локтем (зачем? Я ведь и не думал сопротивляться!), она рывком стащила с меня всё исподнее и схватила цепкими пальцами мою мошонку. Вот тут мне впервые в жизни стало по-настоящему страшно. Оторвет ведь, не моргнув и глазом! Я в её руках как мышонок в лапах кошки. Мало того, что здоровенная бабища, так еще и мерзкая ведьма, страшной силы. Надругается как прапорщик над институткой и фамилии не спросит!

Но молчу, терплю, жду, что дальше будет. Ясно одно – насиловать будет. Жёстко и, возможно, с последствиями. Хотя зачем меня насиловать? Я и так любую её прихоть выполню, хоть добровольно, хоть под колдовским воздействием. Зачем такие оргии в стиле маркиза де Сада? Видать нравится этой сучке мальчиков насиловать, такой у неё сценарий сексуальных игр.

Не хочется играть в такие игры, а придётся. Заломила меня, завалила, придушила, уселась верхом. И тут я чувствую, что под её мокрым горячим задом член мой встаёт колом и напрягается как во времена школьной юности! И Акулина это явственно ощущает, скалится в дьявольской улыбке, елозит, насаживаясь на него поплотнее, зажимает каким-то непостижимым образом своим влагалищем мой скромный орган. Вот он, плен дамских чресел! Никогда с таким не сталкивался, но тут понятно – меня насилует не простая женщина, а могущественная ведьма и как там у них всё происходит, я даже в фильмах ужасов не видел. А вот сейчас, похоже, узнаю на личном опыте. Скорее всего, будет всё как у Черной Вдовы – после соития откусит она мне голову. Но, говорят, секс с потусторонними сущностями бывает невероятным! Хотя кто говорит-то? Кто такое пережил?

А Акулина, похоже, всё больше в раж входит. Засосала мой пенис глубоко в себя и давай на мне скакать, как на жеребце. Раскраснелась вся, вспотела в один миг, волосы растрепались, глазищи-омуты сверкают мутными изумрудами, рот в хищной улыбке перекошен – не ведьма даже, а какой-то суккуб на грани оргазма. Мне в глаза ей взглянуть и в обычной обстановке бывает страшно, а тут что делать? Зажмуриться? А вдруг ей это не понравится? И как вообще я должен вести себя с Хозяйкой, которая меня как бы насилует, но которую, я как бы трахаю в силу наших непреодолимых гендерных ролей? Кто я сейчас, самец или жертва?

Сколько всё это продолжалось, я не помню. Время, разумеется, исчезло, превратившись в продолжительность её, Акулининого, блаженства. Сколько она хотела, столько это и было. Не знаю, магия тут сыграла свою роль, или женские чары самой колдуньи, но кол мой стоял безупречно и с нетерпением подрагивал всякий раз, когда на него плюхалась всем своим весом моя госпожа и повелительница. Под конец она разъярилась не на шутку и стала меня по щекам бить с размаху, но даже боли я особой не ощущал. Хотя голова моя моталась из стороны в сторону. А Акулина всё била и приговаривала:

– Будешь знать, сучка как мне перечить! Будешь знать, будешь, будешь, будешь!

Хотя в чем и когда я ей перечил-то? Да и посмел бы я? Но видимо эти оплеухи её дополнительно стимулировали, приближая оргазм. Пресытилась она, видать, трахом, хотела уже кончить поскорее. А кончает она, когда кого-нибудь лупит.

И вероятно помнила в этот момент, как я отказывался в девочку превращаться. Похоже, злило её это. Плохо, коли так.

Оргазм у Акулины случился внезапно и был похож на маленькое землетрясение. Она заорала как сумасшедшая, затряслась буквально вся, всем своим пышным горячим телом, сгребла руками чуть ли не всю постель и забросала меня подушками, покрывалом, одеялом да еще и сверху на мою голову навалилась, явно стараясь придушить напоследок. Я еще раз попрощался с белым светом и замер под ней, стараясь не вздрагивать. Ощутил, как вокруг моего члена растекается что-то совсем уж горячее и липкое. Эта сучка меня обкончала. Придется еще и всё её постельное бельё перестирывать. Ну да ладно, лишь бы теперь живым из-под неё выбраться. Потому что если ей захочется еще и поиграть в удушение, то это мой самый страшный кошмар, этого я точно не переживу. Клаустрофоб с детства.

Но обошлось. Откинулась довольная назад, ногами меня поперек моей талии зажала слегка так, чтобы только-только в глазах у меня всё потемнело, и тут же ослабила хватку. Живи, мол, малёк, повезло тебе сегодня. А я и сам понимаю, что повезло несказанно. Саму Хозяйку сподобился удовлетворить да не языком, как обычно, а самым полноценным образом!

Хотя и языком пришлось поработать. Отдышалась она, чуть поостыла и опять режим строгой барыни включила.

– Ты там не очень-то расслабляйся, холопская твоя рожа. А то, небось, возомнил о себе не весть что. Вылижи-ка мне лучше там всё насухо. Сам знаешь, что да как…

Привычно нырнул в её кунку, а там болото сплошное из её выделений! Неужели так давно баба не трахалась? Или у неё такая бешеная секреция постоянно? Но рассуждать некогда было – лизал и глотал как проигранный. Вся морда и правда в её соках вымокла, умыться бы да кто её знает, когда отпустит.

Но отпустила. Отпустила и улеглась поспать после столь бурного оргазма. А это значит, что пара часов у нас с братиком есть. Отдохнем и мы немного.



***

Но на этом наш обычный день и закончился. А начался побег.

Не было у нас никаких планов изначально. Да и не могло их быть. В присутствии Акулины мы как кролики перед удавом – замираем от страха и в штаны вот-вот наложим или лужицу под собой сделаем. А тут внезапно воспряли духом и почти не сговариваясь рванули через забор к нашей машине. Еще запомнилось мне, что вечер такой тихий был, солнышко уже в лесу пряталось, сквозь ветки елей нам с Коляном подбадривающее так светило.

Забор мы преодолели легко. А вот дальше начались проблемы. Старенькая наша Волга без нас заскучала настолько, что не захотела заводиться. Ну вот никак. Мы покрутились вокруг, поискали, у кого помощи можно спросить, а дом Акулины на отшибе, в лесу, и дорожка к нему узкая петлявая, с трассы нас не видно. Соседних домов никаких нет, это надо в поселок идти. Но нам это совсем не выгодно, нам надо как можно быстрее на трассу выбираться. Пока мы будет здесь по поселку шастать и соседей уговаривать нам помочь, Акулина проснется и всё, пипец и маленькая тележка.

Оставалось одно – толкать нашу ласточку пердячим паром. Что она таким образом заведется шансов мало было, но попробовать стоило. Особенно, если по-тихому всё сделать. А там, на трассе, глядишь кто и прикурить даст, заведёмся и до Москвы ни один черт нас не заставит даже притормозить, не то что остановится!

Колян за руль сел, я пристроился сзади и, упираясь рогом, стал толкать. Сначала, вроде, неплохо пошло, под горку. И до половины я дотолкал сравнительно легко, а вот дальше… Коля тоже вылез, стал мне помогать. Так толкаем, разгоняемся, вроде братка пытается завести машину, но тыр-пыр-пыр и ни хуя!

Умотались довольно быстро. Я-то особенно. После этого чертова секса с Акулиной, когда она меня буквально выебла и высушила, чувствовал себя выжитым лимоном. Ну и Колян смотрю уже покачиваясь шагает. Особенно комично он в этом платье выглядел. А что делать, – не раздеваться же здесь, на дороге, догола! Вдруг кто поедет случайно, не поймут. Я-то в труселях-семейниках и майке алкоголичке ничего так смотрелся, по сезону. Мужики, особенно в провинции, всегда так ходят летом. Этим никого не удивишь. Но вот в женском платье рассекать… Да еще на трассе…

В общем, эти восемьсот метров до трассы мы толкали с Колей практически до заката. У меня майка на спине мокрая стала, как будто меня из ведра окатили. Колян вообще еле живой стоит, смотрю, а у него губы аж серые стали. Как бы чего с сердцем не случилось – думаю. На трассе я его в салон спрятал, чтобы он цветастым платьем не светил проезжающим водителям, не пугал их нетрадиционным своим внешним видом. Не сразу, но нашлись добрые люди, дали прикурить, завелась наша Волжанка и тут Колян еще одну ошибку сделал – роковую. Сел за руль. Гоняет он, конечно, получше меня. В шестнадцать лет еще права получил, по путевке от военкомата. Но вот в чужом городе, да еще в таком виде. Да еще и сбежав от такой сучки, как Акулина…

Мы ведь последние сто метров толкали, замирая от страха и прислушиваясь – нет ли за нами погони. Уж больно подозрительно всё складывалось: легко так сбежали, она даже и не проснулась, прошло уже часа два, а за нами никакой погони. Неужто отпустить нас решила? Вот так просто? Я такому счастью не особенно верил, а Колян, смотрю, напротив – ожил на глазах! Газ в пол вдавил до визга шин, с проворотом мы стартовали и полетели по трассе. Но всё равно через город ехать пришлось, там объездной дороги нет. Нам бы в обратную сторону направиться, на Питер. И где-нибудь там, на трассе, развернуться. Но мы в тот момент еще до конца от наваждения Акулининого не оттаяли. Не сообразили. Поехали через город. И на выезде нас, с нашими-то московскими номерами, местные менты и тормознули. Смотрят, а за рулем брательник мой в женском платье сидит. И явно так нервничает.

Ну заставили выйти из машины, руки на капот, где документы, все дела… А у нас, разумеется, ни документов, ни своих, ни на машину, одет я как местный гопник, а Колян вообще… В общем, стоим так, паримся, пока ментура в своей машине по рации с горотделом советуется, что с нами делать. Потом подходит к нам огромный такой ментяра, явно бывший спецназовец, улыбается и весело так говорит, что заява на нас в отделе лежит. Украли мы, говорит, у граждански Акулины Прокофьевны платье женское, да еще кое-что из нижнего белья. И просит она нас задержать, но никому не говорить об этом, чтобы нам не сломать ненароком жизнь. Потому как ежели нас в таком наряде доставят в отдел, а там до разбирательства со следователем посадят в камеру к уголовникам, то плохо нам придётся. А ей, Акулине Прокофьевне, такого поворота событий явно бы не хотелось.

Тут и другой мент подошел, тоже смеётся, на нас глядючи. Оба ржут, не понимая, что дело тут не шуточное. А что мы им скажем? Что нас последние две недели в рабстве держала эта самая Акулина Прокофьевна, порола как сидоровых коз, переодела в своё платье и вообще в холопок собиралась превратить? Ну и как мы будем выглядеть после такого рассказа? А эта сука еще и фальшивую заботу о нас проявляет. Мол, пусть отдадут платье, только вы их не сажайте. Вот как всё просто оказывается – дерзкий побег, мытарства на дороге, отчаянье и близкое спасение ан нет! Тупо попались последнему на выезде из города патрулю! И что нам теперь делать?

Мент говорит, что Акулина звонила в горотдел, сказала, что сейчас сама сюда подъедет разобраться на месте, и если всё решим полюбовно, то она заберет заявление о краже, а у полиции к нам никаких претензий не будет. Ну вот и всё – у меня желудок аж свело от такой новости. Всё, пиздец, приехали. Вернее, сейчас приедем, тут недалеко… Там нас ждет тёплый приём и горячая банька.

Но деваться некуда, стоим на выезде из Торжка, ждем Акулину. Она и правда довольно быстро домчала на такси. Или на метле долетела, только мы этого не замелили?

Спецназовец, оказывается, с ней хорошо знаком. Всё смеялся на нас глядя, даже попросил разрешения сфотографировать нас в таком жалком виде. Я полуголый, Коля весь в женском, проезжающие водилы через одного нам сигналят, видимо думают, что полиция извращенцев поймала. Акулина что-то ему на ухо сказала, он заржал как ненормальный и смартфон свой убрал – не стал фоткать нас. И на том спасибо.

– И сколько такое платье стоит? – спросил второй мент, тот, что за рулем был. – Из-за чего весь сыр-бор-то?

– Одиннадцать тысяч, скромно похвалилась Акулина, на нас насмешливо поглядывая.

– Солидно, – покачал головой страж порядка. – И за что такие деньги народ платит? Обычное, вроде бы платье. У моей свадебное вполовину меньше стоило.

– Волшебное платье! – смеясь, говорит Акулина. – Повесила после стирки, а этот дурачок стырил и вздумал с ним сбежать. Уж не знаю, для чего на себя напялил. Только я-то знаю, что в моём платье далеко не убежишь, оно свою хозяйку за десять вёрст почует. И не отпустит.

Многозначительно это прозвучало, да только никто на эти слова внимания не обратил. Сунула Акулина ментам что-то в руки, поблагодарила сердечно, они продемонстрировав нам полицейский разворот по Торжокски и уехали. Остались мы одно с Хозяюшкой нашей. А она стоит как ни в чем не бывало, задумчиво на город смотрит, что остался якобы позади нас, из которого мы как бы вырвались сегодня, стоит и молчит. На нас ноль внимания. А уже явственно вечереет. Как будем домой-то добираться, волнует меня вопрос. Машинка-то наша опять заглохла, и судя по всему аккумулятор у неё сел, а за короткую поездку не успел как следует зарядиться. Но у Акулинушки свои планы на этот счет были.

Поглядела на нас задумчиво так, оценивающе. Колю явно выбрала.

– Ты первый! – говорит. – Садись.

И на асфальт указывает пальчиком.

– Как садиться? – убитым голосом переспрашивает брат. А я смотрю, губы-то у него опять серые, а взгляд потух совсем. Вот-вот в обморок свалится. Перебздел совсем мой братишка.

– На корачки, как же ещё! – издевается Акулина. – Или в детстве никого на загривке не катал? В казаки-разбойники не играли?

Вот оно что придумала наша барыня. Вот как, оказывается, поедем мы в её имение. На холопах своих решила прокатиться! Чтобы и нам урок был, как сбегать, не спросив разрешения, и чтобы весь город видел, как она на мужиках ездит верхом в буквальном смысле слова. Понятно…

Коля, смотрю, уже сломался окончательно. Садится и голову пригибает, чтобы этой стерве поудобнее было ему на шею сесть. Она и садится, а сама всё на меня победоносно так поглядывает, вот, мол, до чего ты довёл своего братца своим неумным побегом. Теперь я на вас покатаюсь всласть!

А в ней под сотню килограммов на минуточку вспомните! Колян аж охнул в первый момент, как встал с таким весом на плечах. Повёз её на себе, но я видел, что через сотню шагов он окончательно рухнет под ней и никакая колдовская сила не заставит подняться. Но повёз!

А я плетусь сзади, и понимаю, что если вот сейчас она его до инфаркта укатает, то виноват в смерти брата буду только я. С неё какой спрос, она же ведьма! Это её работа – морочить, мучить и губить людей. С ментами она, судя по всему, дружит, так что спишут всё на несчастный случай. А мне как с этим жить дальше?

Ладно, думаю, как только братан уставать начнет, я его подменю. Взрослый мужик, на мне пахать можно, если жене верить. Что я, не утащу на себе вздорную бабищу? К тому же я его подменю, он потом меня – так, глядишь, по очереди и побудем немного скакунами. Хотя какие нахер скакуны! Тяжеловозы мы получаемся.

Так дошли до горбатого моста. Я иду сзади, смотрю как прогибается Колина спина под тяжестью ведьминой задницы, как уже шататься стал мой братка и ноги у него заплетаются. Всё, думаю, мой выход. Народ тем временем вокруг на нас с изумлением смотрит – ничего себе картинка: баба на мужике катается, ножки свесила, погоняет его и нагло так улыбается! Оборачиваться стали, молодежь вообще прикалывается, на телефоны не то что фотографируют, а даже и видео, смотрю, снимают. Особенно молодые девчонки были в восторге. Все своих парней подначивали: а слабо тебе меня так покатать! Те смеялись, но больше никто нашему примеру вроде не последовал.

Хотя, думаю, девки такое запомнят и обязательно своих дожмут – катание на мальчиках в этом городе мы еще увидим.

А Акулина тем временем свернула под горбатый мост и решила срезать дорогу – повела нас через частный сектор, в сторону автовокзала. Тут я к ней со слезой во взоре и обращаюсь:

– Смилуйся, барыня, хочешь, прямо здесь запори до смерти, но позволь брата подменить – он с детства от физкультуры был освобожден, шумы в сердце у него рано обнаружили. Разреши мне тебя покатать. Тем более что это я его на побег подбил, с меня и спрос…

Она на меня сверху там надменно смотрит, еще и ногой в лицо пихает, отвали, мол, с дороги, не мешайся, холоп. Когда надо будет – повезешь.

Еще метров сто прошли, уже вокзал показался вдали. Опять на дорогу асфальтовую вышли. Коля еже валится с ног, того и гляди уронит барыню. Она это заметила, приказала остановиться. Он перед ней ни жив, ни мёртв стоит, еле с колен поднялся. А Акулина ему неожиданно в лицо плюнула и говорит презрительно:

– Слабак. А еще бежать собрался. Куда бы такой дохлый от меня сбежал бы? Впереди пойдёшь, чтобы я тебя видела. А то еще свалишься где-нибудь, ищи тебя потом…

Я обрадовался было, думал мне-то что, я и грузчиком по молодости работал, и стокилограммовые мешки таскал на плечах запросто. Ну присел также на корачки, усадил Хозяйку себе на горбину, встал, а чувствую, что колени так внезапно и очень неприятно захрустели. Но ничего, пошёл. Покачиваясь, правда, с непривычки, но пошёл!

До вокзала довёз ведьму сравнительно легко. Пот, правда, уже глаза заливает, в ушах молоточки стучат всё настойчивее, спина болит уже по-серьёзному, но иду, понимая, что эти минуты отдыха для брата ох как нужны сейчас. Что иначе она ему просто спину сломает, как Чингисхан любил своим подданным спины ломать – такая жуткая казнь была в Орде. Чувствую, как горячая жопа Хозяйки по мне елозит, как ляжками своими она мне голову сдавливает периодически – видимо снова сучка возбудилась от таких веселых сексуальных покатушек. А пуще всего её внимание окружающих заводит. Смотрю, а на нас уже практически все оборачиваются. А у вокзала, тем более, народ тасуется, кто на поезд, кто только что приехал. А тут такое бесплатное зрелище: барыня на холопах катается. Коля, кстати, перед нами идёт, весь такой понурый, еле ногами перебирает, как пьяный. Но я-то знаю, что это у него полный и окончательный упадок сил, что второго сеанса в качестве лошадки он просто не вытянет!

И потому везу эту сучку, везу, стараясь не глядеть в радостно ухмыляющиеся лица прохожих, везу, морщась от заливающего лицо горячего пота… И чувствую, что промежность у Акулины и правда взмокла от возбуждения. «Давай-давай!» – это она меня еще и каблуками туфель старается пришпорить, чтобы побольнее было. Каблучки её и правда в бока мне вонзаются – жесть. И стыдно, и больно, и тяжело уже до невозможности. А она там наверху сидит, на прохожих как королева поглядывает, да на Колю, впереди плетущегося, с презрением смотрит. Вот такое нам наказание за наш побег выпало. Да только не наказание это было. Это был позорный путь домой. Чтобы мы поняли, что никуда от Хозяйки нам не сбежать, а если попытаемся – то назад дорога нашим кровавым потом будет полита. На себе её величество потащим обратно, грыжу себе зарабатывая. Чтоб не вздумали впредь даже во сне такие побеги видеть.

Кстати, я это не придумал ради красного словца. В тот же вечер, когда мы кое-как добрели до имения Акулины, она нам объявила, что теперь будет наши мысли контролировать и даже во сне мы не должны мечтать о свободе. А если что-нибудь такое приснится ненароком, обязаны сами о такой крамоле на себя доносить и она уже будет решать, как нас за эти сны наказывать.

В ногах мы у неё ползали с братом в тот момент на всё согласные. Потому что понимали – завтра с утра основное наказание-то и начнется. Не миновать нам той горькой чаши.

Но и с вечера немного кренделей отхватили оба. Посмотрела на нас Акулина строго, встала, подошла поближе, за волосы каждого взяла (крепко так взяла, сморщились мы с братаном, я даже застонал слегка) и к своей мокрой пахучей кунке притянула наши физиономии.

– Разозлили вы меня сегодня, – говорит, – разозлили, но и раззадорили. Давно так сладко не каталась на мальчишках. Демонов в моей душе вы славно потешили. А меня возбудили и что теперь мне делать? Кто первым отлизывать мне будет?

А мы уже знаем по опыту, что кто первым отлизывать вызывается, тот и в шоколаде. Так что я первым кунку её поцеловал, думал брату подсоблю – если я отлизываю, то его она отдохнуть отпустит. А оказалось всё немного сложнее.

– Отлично, – говорит Хозяюшка. – Значит, ты язык свой в писю мне засунул, а ты – она брату плетку показывает, которая неизвестно откуда у неё в руке взялась – раком встал, жопу оголил и приготовился получить сотню горячих.

И сладострастно так посмеиваясь, добавляет:

– Сотню – это если братик твой сноровистым лизуном окажется. Быстро удовлетворить меня сумеет. Пока я тебе сотню эту отстегивать буду. Сразу предупреждаю – с протяжкой буду отстегивать, так что терпи. Ну а если никудышным он будет лизунчиком, то и помучиться тебе придётся подольше. Уж не взыщите, перевозбудилась я сегодня, так что без порки вряд ли кончить смогу.

И вот опять, в который уже раз получилось, что брата я под плеть подставил. Зарылся в её слизистые складки, весь в её соках, хлюпаю и глотаю, носом даже ей клитор её разбухший пытаюсь удовлетворить, а сам с ужасом слышу, как стегает она плеткой по спине моего Коляна. Как он вскрикивает после каждого удара и старается не стонать, но плохо у него это получается. И удары эти слышу – с протяжкой, по вспотевшей плоти, как по мясу живому… Это из-за меня он так страдает, а я? А я садистку его истязающую позорно языком ублажаю. Да ладно б ублажил как следует и избавил бы братуху от боли лютой. Так ведь получается, что я правда никчёмный кунилингер. Никак Акулина не кончает. Пыхтит, тоже стонет, но от наслаждения, паскуда этакая, а кончить – никак. Голову мою одной рукой себе в пизду по самые уши уже вдавила, чуть ли не все волосья повыдёргивала, а не кончает и всё тут…

Я от отчаяния даже заплакал, но тут как раз Акулина и задрожала всем телом, забилась в оргазменном пароксизме, меня утопила в своих выделениях чуть больше, чем полностью. Вроде как довольна осталась. Завалилась на постель, еле отдышаться смогла. Ну и нам поспать разрешила, отложив главные разборки до утра.



***

Мне в ту ночь ничего крамольного не снилось. Снилась речка, как мы с братом купаемся, правда, никакой барыни с нами рядом нет, и мы отдыхаем, а потом рыбу ловим. Приличную такую щуку вытащили, килограммов на восемь. Только собрались уху варить – слышу хлопок в ладошки. Акулина нам пятки свои свешивает с кровати – лизать, холопы!

А у меня тело так болит, что я даже пошевелиться не могу. Представляю как сейчас Коляну – он-то помимо катания на себе этой коровы еще и плетей отхватил сверх всякой меры человеческого терпения. Но смотрю – бодрячком братан мой держится. Спина и что пониже исполосованы, конечно, но не до крови, во всяком случае Акулинин отвар раны по-прежнему заживляет исправно. Всё это я успел заметить, пока Коля платье своё через голову натягивал, а через секунду мы уже распластались перед королевой нашей на полу, и ноги её соленые и горячие в рот ловим, чтобы облизать и обсосать как божественные леденцы. Таков порядок. Полчасика каждое утро она всегда наслаждается оральным массажем стоп. Она говорит, что это по-научному называется шриппинг. Мне поначалу противно было до жути, особенно между пальцами ей вылизывать, и пятку сосать, а сейчас ничего, привык. После этого обычно бывает куни, но сегодня Хозяйка явно настроена была на разбор вчерашних полетов.

Хотя перед этим мы позавтракали. Распорядок дня она соблюдает неукоснительно. На то и ведьма. Говорит что ведьмы – самые дисциплинированные существа на свете. Мы не спорим.

После трапезы вывела нас во двор, поставила перед собой и говорит:

– Ну, видимо, по-хорошему вы никак не понимаете. Доброту мою за слабость принимаете, без дисциплины никак. Пряником вас не проймёшь (это розги-то в бане и плетка постоянная пряником теперь называются!), значит, придется вас иначе воспитывать.

Я глаза на этих словах закрыл и замер. Что еще эта Эльза Кох для нас придумала за ночь? На углях горящих танцевать заставит? Гвоздями к забору приколачивать будет? Шкурку с нас живьем потихоньку спускать собирается? Какие там еще у ведьм способы изведения рода человеческого остались, с которыми мы еще не знакомы?

Всё оказалось проще. И коснулось лишь меня в основном. Порылась в своей сумке Акулина Прокофьевна и достала оттуда еще одно короткое платьице – на этот раз мне его бросила в лицо.

– Надевай.

Спорить с ней в тот момент мне, разумеется, и в голову не пришло. Быстро натянул кое-как платье, оказалось ничего так, симпатичное, белое в желтый и красный цветочки. Но тесное до невозможности! Как в нём дышать – непонятно. Не то что работу какую выполнять.

– И да, ты теперь не Олежек, а Оля, – спокойно так говорит Акулина, как само собой разумеющееся. – Понял? Не слышу?

– Понял, барыня, меня теперь зовут Олей, – отвечаю я немного двусмысленно, но так, чтобы она эту двусмысленность не уловила бы.

Ага, щаз! Идиота кусок. Она мои намерения теперь строго читала, так что не поленилась, встала, подошла ко мне вплотную, обдав меня ароматом своих прелестей, и глядя в глаза мне повторила злобно-шипяще:

– Не зовут тебя Олей, а Олей ты теперь и станешь. Не сразу, конечно, но обязательно. Уж я об этом позабочусь.

И улыбнулась так же зло и издевательски.

Вот и всё. Теперь мы оба барышни и откликаться должны на женские имена. Его зовут Коляшей (нелепое имя, между прочим, ненастоящее). А меня Олей. Это потому, что я Олегом был. Хотя, что значит был? Причиндалы, слава богу, пока при мне. Голос мужской вроде бы пока остался. Щетина растёт, не то что у Коляна…

Стоп. А что это она с ним такое делает, что он бриться перестал и не обрастает, как раньше? А ну как и меня такие же воздействия ожидают? И как это будет выглядеть? Сам-то я это замечу?

Страшно стало, если честно. В тот момент я почувствовал, что всерьёз за нас взялась эта фурия. Но виду не понял, решил дурачком прикинуться.

А Акулина тем временем продолжила:

– откликаетесь теперь исключительно на женские имена. О себе тоже говорите в женском роде: я пошла, я принесла, я исполнила ваше приказание, это ясно?

Мы кивнули.

– Если кто спросит вас – вы девки мои дворовые, в услужении грехи свои отрабатываете. На самом деле так оно и есть, так что врать вам почти не придется. И пусть вас не смущают ваши пенисы – о них забудьте. Раз и навсегда. Увижу или узнаю, что балуетесь грехом рукоблудия – отдельное наказание воспоследует, не сумневайтесь, голуби. Порка прутиком по члену. Не советую пробовать – лет сто тому назад был у меня в услужении один дъячок из монастыря, заблудился, бедолага в здешних болотцах, так вот он так много претерпел через своё распутство, что к концу его послушания у меня совсем своего поганого отростка лишился. Правда стал потом на огурец садиться попой, но от этого греха его уже в монастыре братия отчитывала.

Мы с Коляшей стоим, оба слушаем, и оба в ахуе полнейшем от таких россказней Акулины. А она времени даром не теряет, достает свою любимую косметичку и подзывает сперва брательника. Ставит перед собой на колени и принимается глаза ему подводить, тени всякие накладывать, попудрить носик и губы аккуратным бантиком накрашивать. И меня тоже рядом поставила, в той же позе и велит внимательно смотреть и учиться этому искусству макияжа. Так как теперь это непосредственно и меня касается.

Я в ужасе. Смотрю как брат Колька, с которым спина к спине во всех драках дворовых стояли, как вместе чуть на малолетку не угодили, как в армию пошли с разницей в один год, теперь вот в барышню превращается. Да почти уже превратился! Остались маленькие штрихи, их-то мне сейчас Акулина и демонстрирует. А еще она упивается моим тихим ужасом. Мне ведь точно такой же путь предстоит. Сначала в платьице похожу пару недель. За это время разучусь бриться, начну волосы отращивать, потом красить она меня станет, сперва насильно, а там и привыкну…

Вот самое страшное – привыкну. Привыкну я откликаться на Олю, самому понравится женскую одежду носить, краситься и прихорашиваться. А там и на каблуки она меня поставит, научит правильно осанку держать, как настоящая барышня. Голос само собой изменится, движения приобретут плавность и женственность. Манеры станут утонченными и сдержанными. А там уж время придет и для танцев и всяких прочих реверансов и приседаний. Когда-нибудь из дворовых девок переведет нас Хозяйка в горничные. А потом отвезет к доктору и операция завершит превращение, разделив нашу жизнь на до и после.

И самое страшное, что всё это я буду отчетливо осознавать, но что-либо противопоставить этому не смогу. В этом смысле несказанно повезло Николаше – он, или теперь уже она, о таком мог лишь мечтать. Хотя даже он вряд ли мог себе представить, что его хрупкая голубая (прости господи!) мечта станет реальностью в таких жутковатых условиях. Но он хотя бы давно смирился со своей женской сущностью, а для меня это ад – оказаться запертым в новом женском теле без возможности и права вернуться в старое мужское.

Да и пенис, честно говоря, жалко до ужаса. Как-то я к нему привык, мы ведь вместе столько разных приключений пережили…

Пока я упивался этим ужасом, госпожа закончила с братом и приступила ко мне. Впервые в жизни я ощутил эти легкие, волшебные прикосновения её рук, пока она наводила глянец на мою, прямо скажем, не самую смазливую мордашку в этом лесу. Лишь спустя полчаса она завела меня в дом и поставила перед зеркалом.

Сказать, что я ахуел от неожиданности – промолчать как сфинкс. Я аж вздрогнул от столь культурного шока. Передо мной стояла среднего роста, скромного телосложения весьма импозантная девица. Не молодая, но весьма симпатичная и совершенно внутренне раскованная. Словно она уже давно здесь, ко всему привыкла и лишь теперь её наконец-то познакомили с собственным отражением. И это отражение ей… явно понравилось!

Вот что было самым жутким! Я себе нравился в таком обличье! Мне нравилось представлять себя девушкой!

Еще один штришок – Акулина достала из верхнего ящика одного из своих бесчисленных комодов густой каштановый парик, и этим окончательно добила во мне всю мою маскулинность и брутальность. Теперь я видел в зеркале немного шалавистую, взбалмошную, непокорную служанку. Этакую дикарку, которую надо еще долго воспитывать и прививать ей хорошие манеры. Я был уверен, что госпожа Акулина сумеет справиться с этой дикаркой. Хотя и будет это очень долго и очень больно. Жопа будет гореть, как в аду, а коленки собьются в мясо от ночных стояний на камнях и горохе.

Но это того стоит! В глубине души я почувствовал восторг. Но внутренний голос тут же охладил мой жар: чему ты радуешься? Это будет не светская карьера новоявленной институтки, а бесконечные мытарства чернявки, золушки без права не то что на бал, но и на корпоративный банкет по случаю смены пола. У Акулины ты всегда будешь просто рабыней, лизалкой и сосалкой для личных утех. Но и настоящие женщины никогда не примут тебя в свой круг, предпочитая видеть в тебе недоженщину-недомужчину. И продолжат вытирать об тебя ноги. Ты для них останешься изгоем. Куклой-трансформером. Еще хуже будет фальшивое участие и снисходительные ухмылки за глаза. И явственный шёпот в спину – недоделанная.

И ты будешь радоваться, что хотя бы в женском роде о тебе говорят. Постараешься отделить себя от мужского племени, будешь гордиться (втайне, разумеется, явно кто ж тебе позволит-то?), что ты все-таки женщина, а значит на ступеньку выше их всех стоишь. И самым страшным ночным кошмаром будет для тебя перспектива и правда попасть в бордель, когда заставят сосать у этих грязных шовинистических свиней, которых ты теперь активно презираешь. Вот тогда ты и повесишься в темном сортире, над самым очком, на окраине этого волшебного городка из русских народных сказок.

Акулина тем временем молча наблюдала за моими ужимками и переживаниями перед зеркалом, с удивлением читая всю гамму моих внезапно нахлынувших чувств и эмоций.

"Э-э, не гони лошадей, – явственно говорил её скептический взгляд. – Ты еще никакая не Галатея, я всё еще могу из тебя сделать грязного пидора и отправить в местную колонию строгого режима, где ты будешь вычёрпывать говно ржавым ведром из глубоких общественных туалетов и дрочить всем подряд за полкружки чифира. Такие перспективы тебе в голову не приходили? Я всё еще твоя хозяйка и твоя судьба целиком пока ещё в моих руках. Так что смотреть скромно, говорить тихо, и дышать мне в писю"!

А я смотрю на Колю, и вижу в его глазах слезы. Настоящие слезы умиления и даже как будто восхищения мной. Представляю нас со стороны – две недотёпы-служанки, стоящие в ожидании хорошей трёпки, перед своей барыней. За вчерашнее приключение мы ведь еще обещанного наказания так и не получили. И этот пробел в нашем воспитании видимо прямо сейчас будет восполнен.

Угадал, вернее накаркал. Как всегда. В то утро Акулина спешила в город, потому экзекуцию решила провести парную – сразу над обеими своими рабынями. Мне велела оголить задницу (труселя-семейники пришлось выкинуть окончательно, под платье их теперь носить невозможно), так что пока сверкаю голой жопой. И сейчас Хозяйка эту самую жопу мне сделает малиновой, сиреневой или темно-синей – это под настроение, как получится. Морально я готов. Всё еще под впечатлением того, что я увидел нынче в зеркале. Это надо осмыслить и принять, а душевные терзания и муки, как известно, лучше переживаются под чисто физическую боль. К тому Акулина явно затягивать как обычно наказание не будет, так что может еще брату и не достанется ни плетей, ни розог, ограничится мной Хозяйка.

Увы, и тут я ошибся. Для Коли придумана была более изощренная пытка. Велела ему Акулина принести деревянную широкую линейку, из нашего же, кстати, арсенала, которой мы в первый день приезда всё ходили-мерили дверные проёмы и оконные рамы, когда Хозяйке пытались голову заморочить с обслуживанием фурнитуры. Наша это была линеечка, родная. Вот теперь она мне службу особую сослужит. Буду я этой штуковиной, судя по всему, сегодня выпорот. А еще Акулина велела брату принести её туфли. Те, что в прихожей стояли. На каблучке.

Принес. Акулина сидит, ногу ему протягивает, а Коленька мой ей туфельки эти обувает и от каблучков этих взгляд оторвать не может. Кажется, и он понял, что сейчас его ожидает. Неспроста ведь Хозяйка именно эту обувь себе заказала. Каблучки хоть и не высокие, сантиметров пять-семь всего, но сделаны шпилькой – острые и на концах металлическая набойка.

Мне Акулина молча указывает развернуться к ней голым задом, а Коле пальчиком вниз – чтобы ложился перед ней на травку. У неё в имении газончики во дворе практически как английские сделаны – травка всегда пострижена, походить по ней и поваляться сплошное удовольствие. Но Коле сейчас предстоит на этой травке жёстко пострадать. Хорошо хоть я это не увижу.

Не увидел (стоял, повернувшись к экзекуторше задом), зато еще как услышал! Едва встала Акулина всем своим весом брательнику на спину, он и завыл собакой побитой. Я представил, как такой каблук вонзается куда-нибудь между лопаток, и у меня тоже мороз по коже, хотя утро вроде бы выдалось жарким. Больно это, невыносимо больно и почти невозможно терпеть – когда на тебе стоит здоровая бабища и шпильками тебе шкуру пропороть пытается. Хотя она не специально, конечно же! Она всего лишь размахнулась линейкой той и впечатала мне в задницу первый удар. Несильный, так, для разогреву. Но покачнулась слегка при этом, и Коля от этого лёгкого переноса давления с одной ноги на другую заверещал снова. И так каждый удар – Акулина лупит всё сильнее, распаляясь и входя в раж, я еле сдерживаюсь, чтобы не орать, а Коля при каждом её движении верещит по-заячьи.

Недооценил я ударную силу этой линейки. Первый десяток ударов вроде бы даже легко перенёс. А вот потом жопа как будто на углях оказалась. Будто бы её в печь засунули, предварительно кожу с ягодиц содрав. Теперь каждый удар у меня отчетливо в мозгу отдавался. А Хозяюшка бьет и бьет, и даже не думает останавливаться, хотя бы на перекур. У меня всегда такая порка панику вызывает, когда даже секундочку передохнуть не дают. Просто перевести дыхание. Но нет: боль-боль-боль – сплошная боль, тотальная.

Уж не помню, как заорал я, завыл на весь лес вокруг, взмолился Акулине чтобы перестала хоть на мину пороть! Да всё без толку – озверела она окончательно, хуярила не останавливаясь, пока сознание я не потерял и на траву не завалился.

Кажется, впервые в жизни со мной такой обморок от боли случился. Правда тут же очнулся, просто голова дико кружилась и слабость во всём теле, как будто вчерашний наш марафон я снова пережил. Обернулся, смотрю на Акулину в ужасе, а она на спине у Коли по-прежнему стоит, хищно так оскалилась и линейкой по ладошке себе хлопает, упивается своим зверством. Хотя какой зверь, какой нафиг хищник до такого садизма додумается? Это ж чисто демоническое – лишить человека его воли и мучить бесконечно и бессмысленно.

Перевожу взгляд на лежащего под ней Николашу и вижу, что у того спина от пота мокрая, и следы на ней от Акулининых каблуков уже кровавыми точками выделяются. Кое-где она до мяса ему натоптала. Вот что такое настоящий трамплинг. И от каждого её движения он тихо воет, уже не останавливаясь, уткнув лицо в траву, и старается на меня не глядеть.

Мой обморок ему передышку дал. Сошла с него Акулина, даже не взглянув, будто не на человеке живом только что стояла, а на коврике обычном. Бросила линейку и говорит мне:

– Живо собирайся, поедешь со мной в город. Я сдуру за лицо своё схватился, забыл, что перед поркой Хозяйка мне идеальный макияж навела, а теперь я его размазал вместе со слезами.

Она смеется и оплеуху мне отвешивает тоже со всей дури. А рука у неё тяжелая – приложит ладонью – может и нос разбить до крови.

– Давай, – говорит, – снова наводи порядок на своей физиономии, привыкай, что теперь ты не мужик лапотный, а девка и, прежде всего, должна думать о своём внешнем виде. Будешь у меня теперь заново десять раз перекрашиваться за день, пока не научишься за собой следить. И не дай бог ненакрашенная выйдешь утром – запорю.

А как мне этот марафет наводить, я ж ни хрена в этом не смыслю? Тупо смотрюсь в зеркало, вроде кое-как вытер потёкшую тушь, помаду как у клоуна по всем щекам размазанную убрал, но что теперь делать? С чего начинать? Туплю в зеркало, а самого нервная дрожь бьёт.

– Время тянешь, сучка?! – смотрю, а Акулина снова в руки линейку взяла, и платье моё задирает, оголяя жопу, которую, честно говоря, я практически и не чувствую.

А она и не стала меня по жопе бить. Вмазала по ляжкам, да безо всякого разогрева, со всего размаха. Всё, тут же сразу четкий алгоритм действий у меня в мозгу и сложился. Начинаю по возможности аккуратно брови прорисовывать, затем ресницы кое-как намазал, получилось слегка вульгарно, но я же шлюха, а не леди, мне сойдёт и так. Дальше хотел румяна на щёки нанести, но Акулина рядом стоит и весь кайф мне ломает:

– Куда-куда, дура! Клоуна из себя лепишь? Может еще сливу тебе на носу сделать?

Так что наспех ограничился тональным кремом, и то намазал его как масло на бутерброд, но ведь в первый же раз крашусь! Не судите меня строго.

Труднее всего помаду для губ было выбирать. У Акулины этого добра полно, но какая мне лучше подойдёт – я не знаю. Вспомнил, как мама в детстве всегда губы темной помадой красила. Выбрал похожую. Акулина внимательно за мной наблюдала, но в мои действия не вмешивалась, и на выбор мной никак не влияла. Лишь многозначительно линейкой себя по ноге похлопывала.

Ну, вроде всё. Поправил парик, одернул платье, осмотрел свои руки. Да уж, не горничной это ладони, скорее лесоруба. Но маникюр – это отдельное искусство, тут, я думаю, специальные уроки мне у Хозяйки брать предстоит. А пока руки можно и за спину спрятать. Или каким-нибудь шарфиком прикрыть.

Покорно склоняюсь перед госпожой. Готова, мол, сопровождать вас, любимая барыня хоть в город, хоть на край света (последнее было бы предпочтительнее).

Оглядела меня еще раз скептически Акулина Прокофьевна, но ничего не сказала. Видимо минимум я кое-как сдал. Первый, так скажем, зачёт. Может и до экзаменов в будущем она меня допустит.

Слышу, такси за воротами сигналит, брат мой Коля на четвереньках отползает к бадье с холодной водой, спину свою истоптанную ополаскивать, а я вслед за Акулиной смело шагаю на улицу. Впервые в жизни в женском образе. По реакции таксиста будет понятно, удалось ли мне проканать за бабу. Там ведь еще надо походку отрабатывать. Хорошо хоть сейчас, в первый этот выход, мне не надо на каблуках рассекать. Хозяйка разрешила в своих кроссовках погулять. Но сказала, что это напоследок. Так что походку «от бедра» мне все равно отрабатывать придется. И в самое ближайшее время.

Таксист, кстати, нормально всё воспринял. Или это из-за Акулины – она на переднее сиденье села и своей невероятной колдовской харизмой водилу и обворожила. Он аж слюной потёк, пока нас до главной площади города вёз. А чего там ехать-то – минут пятнадцать всего. Но я за это время успокоился. В тени Акулины на меня вообще мало кто внимание обращать станет. Главное не отсвечивать.

Не учел я лишь одного – сама по себе Акулина личность в городе известная, хотя и живет затворницей. И потому всякое её появление в публичных местах там вызывает некоторый нездоровый интерес к её персоне. Многие оглядываются, кто-то здоровается, встречаясь с ней взглядом, кое-кто, смотрю, даже слегка кланяется. Одна бабка полусумасшедшего вида даже подскочила и руки Акулине давай целовать. Та милостиво ей улыбнулась, но руку отдернула вроде как бы даже брезгливо.

Очередная осчастливленная или зомбированная, как мы? – подумал я. И тут же с беспокойством оглянулся на Хозяйку. – Услышала или нет? И тут же сам над собой посмеялся: вот же холопская я морда, даже в мыслях теперь её боюсь…

– И правильно делаешь! – неожиданно обернувшись ко мне сказала Акулина.

И беззлобно так мне подмигнула. Добрая такая барыня: всё о себе слышит, всё позволяет своим подданным говорить, и даже поощряет некоторое вольнодумство. Как будто всего час назад я не орал благим матом от боли под её ударами по моему заду.

В Торжке Акулина посетила несколько мест. Сначала прошлась по рынку возле Ильинской площади, накупила всяких безделушек вроде мышеловок, цветастых дешёвых платков, мотков шпагата, наборов швейных игл, и прочей чепухи, непонятно зачем ей понадобившейся. Расплачивалась всегда бумажными мятыми купюрами, а сдачу брала монетами, которые складывала в один платок с завязанными концами, вроде мешочка. Потом пошла в церковь, располагавшуюся тут же, на самой Ильинке. Здесь она коротко помолилась и приобрела в церковной лавке тринадцать свечей, а сдачу велела взять мне. В церкви Акулину видимо хорошо знали – церковная служка ходила за ней буквально по пятам и внимательно смотрела ей в руки – не колдует ли наша госпожа и повелительница. Формально запретить ей ходить в храм божий они не могут, но следят за каждым шагом.

Еще сходила на кладбище, но что она там делала, я не знаю, меня она с собой на саму территорию не взяла, велела ждать у центральных ворот. Там я просидел больше часа. Зашла в пункт выдачи посылок, заказанных по Интернету, и забрала там свою посылку. Оказывается, современные ведьмы вовсю пользуются доставками и не отстают от жизни. Еще посетила несколько частных домов, но и туда меня не пускали, приходилось ждать ее на улице.

Пообедали мы с ней в прекрасной маленькой столовой, с видом на реку Тверцу и пешеходный мост. Там же покормили уток, их огромное количество пасется возле этого моста в ожидании прохожих, желающих пофотографировать крякающую живность и покормить участников фотосессии свежим хлебом.

И ближе к вечеру мы взяли такси до дома. Тут Акулина стала мрачной и поглядывала на меня как-то подозрительно. Я стал припоминать возможные прегрешения, но никакой крамолы за мной точно не было. Причина её мрачности оказалась простой: пока мы были в городе, сбежал Николай.



***

– Ну что ж, – сказала Акулина, пока я снимал с неё модные туфельки, в которых она ездила в город. – Надеюсь, ты понимаешь, почему она это сделала?

Николашу она теперь именовала исключительно в женском роде.

Я съёжился, втянул голову в плечи, в любой момент ожидая удара по голове или плеткой по морде. Я понимал, как её разгневал второй подряд побег за одни сутки, и что скорее всего именно на мне она постарается выместить свой гнев. Покачал головой. Нет, мол, не понимаю.

– Эта дура решила тебе помочь сбежать, неужели и ты такая же тупая? Я вот о тебе была лучшего мнения. Неужели не понимаешь этой простой схемы?

Я пригнулся еще ниже к её ногам, выражая всем своим видом тупую рабскую покорность. И снова помотал гривой (теперь это была полноценная грива – лохматый каштанового цвета парик!).

– Она сбежала в лес, но не в город, как вчера вы рванули, а именно в лес, скорее всего, пойдёт вдоль реки, чтобы я за ней бежала и её бы там ловила на ночь глядя, в темноте. А ты бы, в это время, смогла бы сбежать в город и добраться до вокзала. Ментов в этот раз я вызвать не могу, не в лес же их отправлять, так что тебе дорога открыта. Ну как, побежишь?

Я, конечно, давно оценил простую, но изящную хитрость Колькиного плана, но раз уж включил дурака, решил стратегию не менять.

– Нет, – говорю, – не побегу. Хватит, отбегался.

– Чего ж так? – как будто даже с усмешкой спрашивает Акулина. – Перевоспитался? Думаешь, я поверю?

– Нет, не поверишь, барыня. Но раз ты просчитала план Коли… Николаши, то наверняка и мои действия просчитала так же точно. А значит, у меня нет никаких шансов. Лучше уж я здесь побуду, подле твоей юбки.

Акулина молча кивнула, одобряя мой ход мыслей, и ненадолго ушла к себе в светёлку. Видать ворожить пошла. Колдовать. Сейчас посыплет какой-нибудь отравой Колин след и братана моего разобьёт паралич. И будет он валяться в лесу, ночью, обездвижен, и комары станут по капельке высасывать из него кровь. А он даже позвать на помощь не сможет. Будет с открытыми глазами валяться, смотреть в пустое небо, как там кружит вороньё, почуявшее его скорую смерть. Потом хищные птицы спустятся, станут, каркая прыгать вокруг еще живого тела, подкрадываться и прицеливаться, чтобы в первую очередь выклевать ему глаза. Их тоже, наверняка, подманит Акулина, потому что вороньё – колдовские птицы, она в сговоре обычно бывают с ведьмами, служат им дозорными и посыльными. А еще подчищают места преступлений – убийств. Съедая останки жертв ведьминого коварства.

Причем, что характерно, глаза моему брату вороньё будет выклёвывать, пока он будет еще жив, и даже в сознании. Ведьма специально так натравит летающих хищников, чтобы они клевали человеку глаза в момент его агонии. Чтобы он в последний миг преодолевая сковывающий его паралич смог бы заорать на полную силу своих голосовых связок и чтобы этот жуткий предсмертный крик, многократно усиленный лесным эхом, обязательно услышал бы я. И бросился бы, сломя голову, спасать родного брата.

А когда нашел бы его уже остывающий труп, стал бы рыдать над ним, проклиная всё на свете и свою тупую затею сбежать от Акулины. И она бы потом пришла туда, чтобы попирать ногой грудь умершего Коли, а меня бы, естественно, заставила бы эту её ногу целовать. Долго целовать, может, даже, лизать бы её сапог заставила – и я бы лизал (а куда бы я нахрен делся!). Лизал, а сам смотрел бы в исклёванное до крови лицо умершего брата…

Апофеоз человеческой подлости и покорности. И это я не сам сейчас придумал! Это мне прямо в мозг послала такую картинку, а вернее целый короткометражный клип моя Хозяйка. Я очнулся от столь жуткого видения, а она рядом стоит, недобро так усмехается, и спрашивает:

– Хочешь, чтобы так всё и было? Отвечай! Сейчас тебе придётся отвечать за своего бывшего брата. Теперь – сестру! Хочешь такой конец вашим приключениям?

Я замотал головой от ужаса, настолько реалистичен был сон-клип на тему моих страхов. Всё, вплоть до лесных запахов мокрой травы и мха, и даже вкус резинового сапога ведьмы я прочувствовал гораздо сильнее, чем это могло бы быть в действительности. Мир в колдовских видениях предстает перед нами намного ярче, контрастнее, реалистичнее. Там первозданные краски и звуки намного чище и звонче. После ТАКИХ видений возвращаться в реальность совсем не хочется.

Хотя и жуть невозможная мне тогда привиделась.

И что самое жуткое во всем это было то, что вполне реален был этот сценарий. Вот убила бы она Николашу таким подлым образом, поставила бы ногу на него, велела бы мне лизать её сапог, и я бы лизал.




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=69004525) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.