Главная страница | Современные любовные романы | La convalescence, или Исцеление

La convalescence, или Исцеление
Екатерина Самусенко


Он, она… и трудности перевода с французского языка. История любви-противостояния под крышей старинного университета, рассказанная в трех десятках писем.





Екатерина Самусенко

La convalescence, или Исцеление



(начало исходного файла)

Опять?

Я уже слышу, как ты раздраженно произносишь это вслух, резкими движениями пролистывая вордовский файл. И – что скрывать – при мысли об этом я не могу не улыбнуться.

Да, опять. Слишком коротким было мое объяснение в университетском дворе, когда я, стараясь быть рациональной, выдавила только самое важное и услышала в ответ всего одну-две смущенные фразы.

Не исключаю, что за свои насыщенные двадцать восемь лет ты получил не одно такое признание, но я, наверное, все же побью рекорд по его длине. Есть риск, что она тебя утомит… однако не каждый же день тебе доводится читать пятьдесят страниц о том, какой ты умница и красавец.

Пусть иногда это и невольно проскальзывает в моих едких замечаниях.

Этот дневник – плод эксперимента. Я начала его в день, когда у меня произошел очередной срыв, и вела ежедневно в течение месяца – и когда меня подрубал сон после шести страниц, написанных одним махом, и когда мне казалось, что сказать тебе особенно нечего. Все осталось в почти неизменном виде, как если бы ты, несчастный, вынужден был выслушивать мои монологи в каждый из этих вечеров.

Ты волен показывать этот текст тем, кому сочтешь нужным.

Надеюсь, что он хотя бы немного поддержит тебя, когда в том будет необходимость.




1. 17 ноября


Если меня вдруг попросят пересказать свой самый страшный сон, то я уточню: по сюжету или последствиям?

Хотя что это я. В любом случае я выужу из своего запаса готовых дурацких историй давнишний сон, в котором мы с мамой заходим в черный-пречерный детский сад, под звуки зловещего хохота несколько раз проваливаемся сквозь лестницу, а затем в расстроенных чувствах идем домой. Не очень-то логично, прямо скажем: в реальности я бы безумно радовалась, если бы что-то помешало родителям отвести меня в садик.

Какие, в самом деле, могут быть последствия у сна? Были случаи, когда я вспоминала какой-нибудь кошмар весь следующий день, и мне было не по себе, да и только. Но вот один вполне безобидный сон заканчивается тем, что мы остаемся наедине у занавешенного окна (как не вспомнить Золя, у которого одно такое свидание завершилось поспешной помолвкой!), и ты вдруг привлекаешь меня к себе и целуешь.

Все. Занавес. Пробуждение – прости за пустую фигуру речи – в холодном поту. Неужели?..

Этот сон затем возникал в голове весь день, хуже любого кошмара. Тогда же мне вспомнились слова одного приятеля о том, что некоторые свои влюбленности он осознавал именно во сне. Правда, мне всегда казалось, что такой coup de foudre[1 - любовь с первого взгляда, буквально «удар молнии» (фр.)] должен происходить на довольно ранней стадии знакомства, а не через год с лишним после первой встречи. Ведь весь первый семестр без этого обходилось!

Хотя, наверное, что-то могло произойти и раньше. Помешало глупое, но, пожалуй, счастливое совпадение: как-то утром по дороге в университет я увидела Медного всадника в окружении каких-то конструкций и на занятии предположила, что на площади устроили съемки. Ты был не в настроении и достаточно резко высказался об отечественном кино в целом и, в частности, об актере, по которому я сходила с ума лет в четырнадцать. Пусть я и не подумала заступиться (зачем?..), я все же ощутила, что никогда не смогу полностью согласиться с тобой даже по такому пустяковому поводу. Хотя ? что скрывать! ? мне было обидно за человека, на ежегодных и долгожданных концертах которого я когда-то бегала с букетами к сцене.

Вряд ли тебя бы обрадовало такое соседство среди людей, в которых я была влюблена.

После этого мое восхищение тобой не улеглось, но плавно перетекло из романтического в ироническое русло: я при преподавателях называла тебя небожителем и шутила о тебе с родителями и одногруппниками. Близким я читала лекцию о том, как мне удалось преодолеть легкое увлечение тобой: дескать, несмотря на преклонение перед умом, мне не нравится твой характер, а без этого любви не получится.

Однако был и еще один аспект, который впечатлил меня еще в конце августа прошлого года, на получении студенческих. Я стояла в очереди «Р–Я» уже энный час, когда кто-то крикнул из другой части коридора: «Переводчики, французский язык, есть кто живой?» (а может быть, не совсем так – уже и не вспомнить!).

Я завопила что-то в ответ и увидела далеко впереди тонкую вытянутую руку, силуэт, овал лица, скрытый за медицинской маской – что-то, что немедленно слилось в одно впечатление: «о боже, у нас в группе мальчики!». (Нет, я уже видела фотографию другого будущего одногруппника, но ты сам понимаешь, что бородатого Гошу трудно назвать «мальчиком»…) Стоило четыре года проучиться в исключительно женском коллективе, и тут такое – живая копия Грибоедова с акварели 1820-х годов! А ведь у меня уже успел сложиться стереотип, что французский учат только любительницы круассанов, высокой моды и крышек для айфона с изображением Эйфелевой башни.

Но даже воплощение героя моей юности не заставило меня рискнуть и выйти из очереди (зря, что ли, я стояла в ней три часа?). Так знакомство и отложилось до начала пар.

Только тебе известно, есть ли у тебя склонность к литературе (о переводе я не говорю – это само собой разумеется). В остальном же ты действительно похож на того героя, о котором я читала тыняновский роман, а затем сама писала попаданческую книжку. Я не умею иначе – для каждого зацепившего меня человека я подбираю двойника в виде какого-нибудь исторического или вымышленного героя, которым увлекалась раньше: декабриста, поэта, любого молодого дворянина. И все надежды, которые я вкладывала в такую встречу, и обоснованные сомнения сейчас проявляются особенно ярко: даже если этот герой молод, блестяще умен, обаятелен сам по себе и вдобавок окутан флером прекрасного города, не факт, что при личном общении меня не оттолкнула бы страшная дистанция (или же сходство?) между нашими взглядами и характерами.

Оттолкнула, как и продолжает отталкивать. И все же, на удивление, даже наше объяснение с твоим тихим, но решительным «нет» не смогло отмотать все на месяц назад, и странная зависимость продолжается.

Сегодня дошло до того, что Е.А. почувствовала неладное, и после пары мы с ней проговорили по душам не меньше часа. Я призналась ей, что могу влюбиться только в тех людей, на которых смотрю снизу вверх (а ведь мы с тобой одного роста!). Однако, когда она в слабой попытке утешить меня попыталась назвать тебя высокомерным и невротичным (не стоит осуждать Е.А. – вся ее речь просто сквозила восхищением перед тобой!), это не возымело должного эффекта.

Нет, я понимаю, что ты несовершенен, и, более того, не верю, что у нас могло бы быть счастливое будущее. Пожалуй, я могла бы жить рядом с человеком, который был бы талантлив в какой-то недоступной мне области; однако проблема в том, что ты, как и я, переводчик с французского, и мне до тебя как до луны на велосипеде. Постоянно сравнивая наши успехи, я не смогла бы работать, и вместе с тем тормозила и бесила бы тебя. А не сравнивать невозможно – с самого начала в группе почему-то установилась доброжелательная конкуренция, от которой меня теперь буквально парализует.

Два моих инстинкта остались неосуществленными – тебя не удалось ни догнать или превзойти (феминистский дискурс), ни привлечь (традиционный дискурс). Теперь не остается ничего, кроме как преодолеть это увлечение – мало того, что оно мешает мне жить и учиться, но и, судя по всему, неприятно затрагивает и тебя. Возможно, в следующем семестре, когда занятий почти не останется, станет проще – это если я не успею переболеть к тому времени, – но пока я вижу выход только в такой бесплатной психотерапии. Может быть, из нее потом получится что-нибудь хорошее, раз из чувств не получается.

Хорошо, что если ты это и прочитаешь, то не раньше конца учебного года. Уже представляю себе это выражение лица…




2. 18 ноября


Продолжаю писать стихи в прозе – благо, это отчасти помогает.

Сегодня вспомнилось, как еще год назад я безуспешно искала твои фото в интернете, чтобы отправить маме (она неплохо рисует и иногда набивает руку на портретах моих знакомых) и, что уж тут, немного повздыхать самой. Дошло до того, что мама и сама попросила твое фото, увидев тебя на скриншоте какого-то онлайн-занятия.

На замечание о том, что ты хорошенький, я отшутилась: «а как же – сын маминой подруги!». Забавно, что именно под этим прозвищем тебя знаетбольшинство моих знакомых. В самом деле, большинство моих баек из университета сводятся к одному типичному сюжету: Ирина Петровна дала на перевод ужасающий французский текст со статистикой, группа не знала, куда спрятаться, а «этот сын маминой подруги» разобрался, научил преподавателя, да еще и отчитал авторов учебника за какую-то ошибку! «А зачем ему тогда вообще учиться?» – «Чтобы все его хвалили!». И правда – пусть тебе и пригождается то, что нам дают, очевидно, что без восхищенного фидбека ты бы не обошелся. Неужели это знак неуверенности в себе?

Я слишком мало знаю о тебе, чтобы делать на основании наблюдений какие-то выводы – довелось же мне однажды ошибиться, приняв тебя за человека, для которого наука и работа исключают появление личных отношений. Мне казалось, что ты попросту не захочешь тратить время и силы на эту ерунду (хотя, с другой стороны, твой темперамент говорит об обратном – вспомнить только вспышки твоего смеха…). Поэтому новость о том, что ты встречаешься с кем-то еще, меня удивила и даже немного обрадовала – не могу подавить в себе этот энтузиазм старой кумушки-сплетницы, у которой влюбляются и женятся друзья и знакомые.

Ты кажешься мне похожим на преподавателя по истории французского в моем предыдущем университете – тот же кипучий темперамент, резкие оценки и страсть к своему предмету. Через год он ушел из университета, хлопнув дверью – это неудивительно, а еще через некоторое время женился на своей бывшей студентке (а вот это удивительно, потому что всем казалось, что он презирает девушек с филфака!). Если представить тебя лет через десять-пятнадцать, то перспектива такого романа – или хотя бы одностороннего увлечения тобой – кажется вполне возможной. Вероятно, ты все еще будешь выглядеть очень молодо, особенно если сохранишь стройность и прекрасные волосы, а какие-то отдельные признаки возраста – тонкие морщины в уголках рта, первая седина – только добавят тебе импозантности.

О боже. «Евгений Владиславович». Звучное, строгое имя. Как для штатного преподавателя, так и для знаменитого переводчика, который раз в полгода подключается к онлайн-конференции и небрежно отвечает на восторженное блеяние учительниц: «Спасибо, а теперь перейдем к делу».

Слабость к твоему имени у меня уже давно, и не только из-за вороха пушкинских ассоциаций, которые оно пробуждает у всякой филологической девицы, но и просто из-за того, как красиво оно звучит по-французски. Теперь мне на глаза то и дело попадаются всевозможные Эжены – не только в нашем учебнике по культуре речи, автор которого явно испытывает похожую одержимость, но и во всем остальном, что я читаю.

…Кажется, если я все же покажу этот бред тебе, то ты всерьез посчитаешь, что у меня поехала крыша. Тем не менее, именно теперь я чувствую себя гораздо спокойнее и радостнее, не испытывая потребности говорить о тебе с людьми, которые тебя не знают, или же искать в старой переписке твои редкие фотографии – скрины онлайн-занятий плюс четыре мелких фото с новогодних посиделок. Даже на них тебя пришлось долго и усердно уговаривать – как я позже прокомментировала эти снимки, «Женя вырывался и кричал».

Думать о том, что ты можешь увидеть этот текст, почему-то приятно, хоть я и не тешу себя надеждой, что ты проникнешься бессвязными отрывками мыслей и испытаешь катарсис. Этого и не нужно – мне не хотелось бы что-то кардинально менять в твоей жизни, поскольку я боюсь, что это повлияет на твою успешность. Но где-то глубоко во мне сидит и инстинкт маленького ребенка, который, в восхищении глядя на прекрасную игрушку, хочет забраться внутрь нее и понять, как она устроена – и в конце концов ломает.

Вот я тебя и объективизировала. Мне очень стыдно.




3. 19 ноября


Сегодня над городом, как мы когда-то шутили, сплошной Том Белянеж. Площадь перед общежитием превратилась в каток, а на стеклах припаркованных машин теперь можно писать не «Помой меня», а «Стряхни с меня снег».

В прошлый раз я видела Питер в снегу чуть больше года назад. После пары месяцев учебы в онлайне я отправилась на семестр во Францию и заскочила в город буквально на пару дней. Вписать в свои планы встречу с группой было настолько трудно, что уже тогда я сочла то, что все получилось, настоящим новогодним чудом. Ты тогда задержался, и твою пиццу с пармской (по чьему-то выражению, «пермской») ветчиной заказывала я – и очень радовалась, что всем нам, крайне занятым магистрам-первокурсникам, удалось выкроить день для новогодних посиделок.

И все же тогда еще почти ничего не началось, иначе до чего тяжело было бы уезжать на полгода так далеко! Теперь грустно думать даже о зимних каникулах, а потом о семестре с одним занятием в неделю. И это при том, что в выходные мне ощутимо легче, а ни один учебный день за последнее время не обошелся без срыва.

В те три дня, что проходят между четвергом и понедельником, я могу спокойно говорить о тебе и не так часто думаю; но затем я бодро прихожу на занятия – и с твоим появлением чувствую, что вся уверенность и самообладание по капле вытекают из меня. Это происходит не сразу – некоторое время мы можем спорить и обсуждать что-то постороннее – но ты улыбаешься, понижаешь голос до шепота или, силы небесные, снимаешь очки – и словно удар под дых, думать дальше невозможно ни о чем, кроме тонких пальцев, упрямого колечка волос на затылке, все же исчезнувшего в последнюю стрижку, и глаз – снова цитирую роман любимой эпохи – цвета старого золота. (Смешно, что до недавнего времени я, уже в мыслях слагая о тебе дифирамбы, и не знала, какого цвета твои глаза – у меня плохая зрительная память, а твоих фотографий у меня почти нет!) Это физическое притяжение побеждает все робкие доводы о том, что вообще-то у тебя вздорный и самовлюбленный – или это только напоказ? – характер. Сразу же хочется привлечь твое внимание, и я перебиваю, поддразниваю тебя, а по вечерам пытаюсь вспомнить о каких-нибудь заданиях и дедлайнах, чтобы обрадованно написать об этом в чат группы и посмотреть, когда же ты прочитаешь это абсолютно бесполезное сообщение.

Я объясняла это ощущение Е.А. через избитую метафору зависимости (хотя мне-то откуда знать): сразу после занятий начинается абстинентный синдром, когда даже ничего не хочется, только больно и беспросветно тяжело. Но и в момент встречи я чувствую себя подавленной – только в те редкие секунды, когда удается поймать твой взгляд, увидеть улыбку и все то, что я перечисляла, происходит всплеск эйфории и эстетического восторга, и я не знаю, куда деть глаза, чтобы это не стало очевидно и тебе, и остальным.

До чего же банально.

«А вы садитесь подальше!» – проницательно предложила Е.А.

Ну да, тогда я совсем уж незаметно буду садиться так, чтобы краем глаза наблюдать за тобой – быстрыми ударами пальцев по клавиатуре, резкими движениями рук, когда с плеч сползает куртка («снимайте пальто, здесь вам не изба-читальня!»), перекладыванием футляра для очков с места на место, вправлением карандашей под резинку (и зачем таскать столько карандашей с собой?!). Так я и сажусь на некоторых предметах, и удивительно, что никто еще не сравнил меня с подсолнухом.

Проще всего на парах в «Катакомбах», где можно сесть прямо за твоей спиной и с умным видом внимать преподавателю, ловя каждое твое движение. Зато к концу занятия возникает беспокойство – останешься ли ты на последнюю пару или сбежишь раньше на работу?

И совершенно особенное ощущение появляется на синхронном переводе, в угловой кабине кабинета 8сн (вот уж в самом деле «Седьмое небо»!). Из нее хорошо видно первую, ту самую, заколдованную кабину, и когда заканчивается видеоролик, можно выдохнуть и бросить взгляд на тебя – а ты продолжаешь беззвучно говорить, сопровождая свои слова ровными движениями рук, а затем молниеносно срываешь наушники. Через пять минут Е.А. снова будет превозносить тебя и в шутку упрекать за какую-то ерунду, а ты – отнекиваться и перечислять, что именно у тебя не получилось. Ложная скромность? Внезапно прорывающаяся самокритика? Кто же скажет, если твой перевод не слышно!

Потом ты снова наденешь наушники, уже свои, и исчезнешь на три дня – если только в беседе за это время не появится интересных тебе тем. Поэтому я пишу туда все чаще, задавая вопросы, отправляя напоминания…

Теперь удивительно вспоминать, что год назад мы с тобой даже немного переписывались и гораздо больше разговаривали в университете. О себе ты говорил в довольно общих чертах – о невоспитанном коте, которого завела сестра, о мультсериале, стикеры из которого ты присылал в чат, о стажировке в Риме, о любимой кофейне, про которую даже делал доклад на последовательный перевод…

Поразительно, как устроена память. В самом начале сентября я услышала, как ты говорил о той кофейне, и почти не придала этому значения, однако около месяца назад ноги принесли меня на Фонтанку, и я, нервно посмеиваясь, стала просматривать названия всех ближайших заведений на карте. Оказалось, что та самая кофейня – едва увидев, я узнала название, – находилась буквально в квартале от меня. Я зашла туда, осмотрела интерьер и села в самом стратегически удобном месте, откуда было видно как проход в соседний зал, так и кассу. Атмосфера мне скорее не понравилась, но я упрямо сидела около часа, слушая болтовню студенток соседнего вуза – того самого, где ты учился на бакалавриате. Ты так и не появился. «Что ж ты врал, что буквально живешь там!..».

Я не учусь на своих ошибках. Через несколько дней после этого я снова зашла туда по дороге из архива, но и на этот раз тебя не встретила. А ведь не факт, что я бы рискнула показаться тебе на глаза, даже если бы увидела тебя! Страх быть навязчивой, дать понять, что я «сталкерю» дорогого мне человека, преследует меня уже много лет, борясь с надеждой хоть на короткую встречу. Последний раз я уступила этому желанию в прошлый четверг, когда после пар мне нужно было ехать в центр – я выбежала из университета раньше всех и встала на остановке через дорогу от Кунсткамеры, а потом, увидев тебя в толпе, заулыбалась, как дура, не понимая, заметил ли ты меня.

Как вообще жить, когда тебе на глаза постоянно попадается сохнущий по тебе субъект? Мне бы не хотелось оказаться в таком положении. Во время французской стажировки я попала в достаточно глупую ситуацию на вечеринке для иностранных студентов, когда после полутора часов знакомства некий руандец – к слову, довольно интересный собеседник, – написал, что влюблен в меня и хотел бы на мне жениться. Я проревела весь вечер от злости на себя за то, что, сама того не желая, разбила сердце бедному юноше. Впрочем, вскоре мне удалось убедить себя, что после столь краткого романа он не будет долго страдать, и я добавила его номер в черный список. Счастье, что он жил в другом городе, и после того вечера мы с ним не пересекались.

Хуже, наверное, когда такой человек регулярно с тобой встречается.

Постараюсь вести себя как обычно, чтобы у тебя не было поводов для досады. Хорошо, что теперь есть возможность отвести душу!

И плохо, что у меня нет хотя бы той черно-белой фотографии с твоего профиля в «Зуме» – на скриншотах она совсем низкого качества. Однажды, чтобы решить похожую проблему, я дарила дорогому мне человеку фотосессию, но с тобой это едва ли получится… Так и сижу по ночам, перебирая в голове отдельные детали твоего образа.

Ладно, до этого места ты вряд ли дочитаешь.




4. 20 ноября


Только сейчас поняла, что в начале писем вообще-то принято здороваться. Однако нужно ли это, если в жизни мы с тобой здороваемся и прощаемся лишь по необходимости, столкнувшись лицом к лицу?

Пожалуй, нет. Иначе ты постепенно превратишься в безликого адресата любовных посланий («доброе утро, любовь моя!»), и я забуду, с кем имею дело. Хотя, в самом деле, с кем? Удивительно так непрерывно думать о, в сущности, незнакомом человеке и угадывать за его внешностью мысли, желания, воспоминания.

За год ты будто бы стал сумрачнее, но из-за чего – новостей или каких-то личных поводов для тревоги? А может, это год назад у тебя, как и у всех нас, была эйфория начала магистратуры, а сейчас все вернулось в нормальное русло?

У меня в голове давно развивается метафора, которая, возможно, смотрелась бы уместно в каком-нибудь романе девятнадцатого века из-за особенностей тогдашней планировки. Суть ее в том, что люди кажутся мне похожими на дома с анфиладой комнат: где-то мы равнодушно проходим мимо фасада, где-то не продвигаемся дальше крыльца или прихожей и только по звону посуды и запахам с кухни догадываемся, что внутри кипит какая-то незнакомая жизнь. И случаются моменты, когда в гостиной, где лежит пара альбомов и висит несколько картин – в общем, находится все то, чем хозяева готовы занять хороших знакомых, – ты начинаешь приглядываться к двери в хозяйские апартаменты и будто бы слышишь чьи-то голоса… Тебя туда не пустят, но ты стремишься нарисовать в своем воображении интерьер комнат по ту сторону двери – и тем хуже, если дверь, кажется, не заперта и поддастся от первого толчка…

Чувствую себя Мопассаном, который вместо виллы на берегу Ла-Манша вынужден жить в комнате питерской общаги – какие там приемные и салоны! Прекращаю умничать.

И даже сейчас я, скорее всего, представляю себе не вполне реального тебя, пусть и стараюсь писать так, как говорила бы именно с тобой, если бы в университете было чуть больше места и времени для разговора с глазу на глаз. Хотя нет, я делаю одно огромное допущение: ты молчишь даже во время долгих пауз, тогда как в реальности это вряд ли было бы возможно. Вспомнить только, как мы перебиваем друг друга на занятиях!

Не обижайся. Мне в самом деле было бы важно услышать твой голос, но здесь это не вписалось бы в законы жанра.

Я снова ощущаю себя под мелким дождем в дальнем углу университетского двора, куда я забралась подальше от знакомых. Вторник, первое ноября, большая перемена перед началом наших пар. Я прибежала на место чуть ли не на сорок минут раньше и, поеживаясь, долго рассматривала крупные капли на ветвях полностью облетевшего дерева, краем глаза следя за теми, кто идет в сторону «Катакомб». Ты пришел под зонтом, но затем его закрыл – и до чего же совестно мне было узнать, что тем вечером ты едва не заболел! А через два дня, снова встретив тебя в университете, я даже постеснялась спросить, как ты себя чувствуешь.

Тогда я, конечно, скомкала очень многое из того, о чем пишу теперь. Мне хотелось покончить с этим как можно скорее, потому что было холодно, вокруг сновали шумные студентки, которые пытались понять, зачем у скульптуры собаки на заду надета карнавальная маска, а прямо перед твоим приходом откуда ни возьмись появился Гоша и удивился: «О, привет, а что ты здесь делаешь?». И все же нужно было не раскиснуть и выдать хотя бы часть того, о чем я столько думала – поэтому мне пришлось смотреть куда-то вбок, на зеленую стену, видя тебя только боковым зрением и даже толком не понимая, какое у тебя выражение лица.




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/ekaterina-samusenko/la-convalescence-ili-iscelenie-68918466/chitat-onlayn/?lfrom=390579938) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


любовь с первого взгляда, буквально «удар молнии» (фр.)