Путь в Никуда
Путь в Никуда
Евгений Пышкин
Неизвестное существо нападает на солдата из леса, даруя ему сверхспособности. Планы двух королевств меняются, и они начинают охоту за солдатом, но добыча и охотник меняются местами.Часть текста ранее опубликована в книге «Путь в Никуда. Кровь короля».
Путь в Никуда
Евгений Пышкин
© Евгений Пышкин, 2023
ISBN 978-5-0056-7602-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
1. Нападение
Жизнь шла своим чередом: рождались и умирали люди, уходили в небытие целые культуры, только для людей другой планеты, живущим в условном средневековье так не казалось. Для них время встало. Затянулась война. Уже целое поколение родилось и успело умереть, если не на полях сражений, то естественной смертью.
Мир для того человечества виделся застывшим и покрытым туманом неопределенности. Сквозь него двигались люди.
Время и пространство породило их, и вот: несмелые разговоры и тихие смешки, скрип телег, топот копыт, фырканье лошадей и лязг оружия. Впереди шли знаменосцы. Они везли кожаные чехлы, пристегнутые к седлам лошадей. В чехлах – свернутые стяги королевства. За знаменосцами – командир и его помощники. Далее солдаты, набранные из крестьян и ремесленников. Среди них на лошади ехал представитель власти духовной.
– Ну, что, святой отец, вашими молитвами двигаемся потихоньку? – спросил солдат, ухмыльнувшись.
Это был простой рядовой, но явно облеченный доверием командира Глоза.
– Я не воин, чтобы двигаться, – съязвил Эприн.
– Возьмите, святой отец.
– Что это? Да и к чему?
– Клинок, как видите. Командир разрешил.
– Мое оружие – слово.
– Да, но в мирное время. Сейчас война, на дорогах опасно.
– Меня до этого назначали и в другие отряды, но я никогда не пользовался оружием.
– Молите Двуликого, что не пригодиться. Пусть клинок будет у вас. Пригодится. Не обременит.
Можно подумать, что этот солдат, пытающийся вручить клинок, к чему-то готовил святого отца, или намекал на грядущее событие, или интуиция вдруг подсказала воину обезопасить Эприна.
Но какое событие?
Дело не в событиях, а простое понимание собственного положения. Это война и без оружия не обойтись. Всё это в мгновение родилось в уме святого отца. Мысли пронесли как вихрь. Кажется, они не оставили следа, но Эприн бросил взгляд на рядового. Солдат выжидающе посмотрел в ответ, и в глазах – пристальных и в тоже время уставших от долгих военных походов, – ничего не отразилось. Не смог Эприн ничего прочесть. Он машинально протянул руку, взял клинок и, недолго думая, заткнул его за голенище. Холодное оружие легло удобно, зацепившись плоским эфесом за толстую кожу обуви.
Лезвие клинка было в длину чуть более пяди, а эфес изогнут от рукояти, отчего это напоминало короткие рога неведомого животного. «Рога» пружинили и легко отгибались в сторону от плоскости лезвия – это придавало холодному оружию свойство прищепки.
Святой отец был одет по-военному и ничем не отличался от рядового, но принадлежность к кругу Двуликого выдавали длинные волосы, собранные в две толстых пряди, чуть припудренных сединой. Две пряди символизировали частичную отрешенность от мира. Он был человеком и по закону принадлежал роду людей, как стайное животное принадлежит стае, но душа и помыслы обращались к Двуликому – к богу, что создал все сущее в этом мире.
Эприн, невольно блуждая взглядом по солдатам, что шагали впереди, меланхолично заметил: «Интересно, когда это все закончится? Сколько можно? Сколько идет война? Двадцать восемь лет. Пожалуй, больше. Целая жизнь». Мысли падали в пустоту как холодные капли. Он попытался вспомнить имена погибших солдат, хоть несколько имен, из тех, над которыми он совершил обряд, но не смог. Ни одного. Почему? Будто Двуликий нарочно стер из памяти всех, говоря: не трудись, вот призову тебя, тогда и ответишь.
– Не грустите, святой отец, осталась одна ночевка, и мы соединимся с королевским войском, скоро вы будете свободны от нас, – сказал командир отряда Глоз, поравнявшись с лошадью Эприна.
– Я просто стар, поэтому острее ощущаю усталость.
– Устали? Тут все устали, – отрешенно ответил командир.
«И точно, – удивился Эприн про себя, – что я ворчу на судьбу? Я не солдат, меня не пошлют умирать».
Глоз, натянув поводья, отвел лошадь в сторону и развернул ее в конец каравана.
– А ну, не растягиваться! Бодрее шаг! – послышался надсадный голос командующего.
Но мысль, что Эприна не пошлют умирать, не особо порадовала его, ибо родилась она от безразличия, тихого и вязкого словно трясина. Она затягивала. Но это не пугало. Пугало само безразличие. Будто и не с тобой происходит ужас равнодушия, а с твоим врагом, и ты безучастно смотришь на гибель, возможно, тайно радуешься закату жизни, и только на краю сознания мерцает мысль: это ты, это тебя, это ты сам с собой сделал. И что привело к этому? Какое хитросплетение жизненных путей вывело к топи? Он не испугался, а сделал шаг в сторону погибели. И чего ждать? Смерти? Но умирать не хотелось? «Если бы появилась цель…», – вяло всплыла мысль.
Впереди показалась опушка леса.
Командир повел отряд к ней.
– Костры разведете, пищу сготовите и с наступлением сумерек погасить огонь. Огонь только для дозора, – буднично распорядился Глоз.
Святого отца немного развлекла двойственность собственных мыслей. Вроде, безразличие к жизни и усталость, и в тоже время не хочется умирать. Хочется еще пожить. Эту двойственность он не посчитал малодушием. Просто он человек, как и все остальные, а человек слаб и неоднозначен в своих поступках и мыслях. Пусть остальные рисуют красивые картины бесстрашных воинов и мудрецов – это исключение, ведь большинство… Что большинство? Простые обыватели? Простые смертные?
Например, Эприн не был простым смертным. Он является проводником душ в мир Двуликого. И все обращаются к Эприну не иначе как «святой отец» оттого, что перед святым отцом открыт прямой путь к богу. Это неоспоримый догмат. Когда Двуликий призовет его, он очень скоро предстанет перед властью иного, чтобы держать ответ за умерших. Эприн был готов поручиться за души умерших солдат. Они все, почему-то считал святой отец, были чистыми.
Спустя несколько минут, солдаты разбили лагерь.
Эприн спешился. Его лошадь отвели.
Ночами было прохладно, днем – теплее. Солнце, чуть отогревая воздух, превращало землю под ногами в холодную склиз, что со времен подсыхала.
У опушки, где они остановились, деревья, одетые в жухлую листву, походили на несчастных созданий, которых забыла судьба. Лес убого стоял у края поля, словно попрошайка в нищенском рубище, вызывая одновременно и жалость и брезгливость. И в противовес этому, будто насмехаясь над деревьями, чистый небосклон висел над миром в молчаливом и ледяном величии.
Эприн сел у костра и задумчиво посмотрел на танец огня. Рядовой деревянной ложкой помешал похлебку. Варево бурлило, клубился аппетитный пар, со дна котелка поднималась мутная вода, смешанная с кусочками мяса, овощей и хлеба. Эприн сосредоточенней взглянул на кипящий суп, и ему почему-то почудилась беспокойная река, несущая свои воды за горизонт.
– Святой отец?
– Да, солдат?
– Как думаете, скоро ли война закончится?
– Вопрос не ко мне, а к его величеству. Я ведаю жизней духовной, сам знаешь.
– Не понимаю, за что мы воюем? Ну, поссорились, ну, и решите миром. С глазу на глаз. Мы-то здесь причем?
– Тебя как звать?
– Барр.
– Не боишься, Барр, что твои речи дойдут до ушей короля?
– Я? – Солдат перестал мешать и облизнул ложку. – Я не боюсь, святой отец. Может, меня убьют в следующем бою? Чего бояться-то?
– Верно, все под Двуликим ходим.
– Или вы, отец Эприн, доложите обо мне?
– Мне прибыли с этого никакой.
– И то верно. – Барр продолжил сосредоточенно мешать похлебку.
Эприн машинально поправил ветки в костре и произнес:
– Семья-то есть?
– Не без этого. Жена. Дети.
– Как они без тебя?
– Нечего. Родня помогает. – Эприн кивнул. – Давайте, святой отец, ужинать.
Солдат достал из походного мешка миски и разлил похлебку.
Они сели напротив друг друга. Между ними был костер.
Барр медленно и сосредоточенно жевал. Взгляд его был отсутствующим. Святой отец спросил солдата, откуда тот родом, где живет, когда забрали на войну. Солдат отвечал скупо, не особо желая разговаривать. Беседы не получилось.
С закатом они легли спать под открытым небом, ежась от холода. Эприн думал, что не уснет, но в очередной раз, видно сказалась походная закалка, не заметил, как провалился в глухой сон, что отрезал его от реальности.
Очнулся он от резкого вскрика. Он увидел Барра стоящего в неестественной позе на полусогнутых ногах и пытающегося скинуть кого-то с плеч, а вот кого, в утреннем сумраке святой отец не различил. Разбойник хотел задушить солдата. У нападавшего были едва различимые контуры неестественно длинного и худого тела, в очертаниях которого клубилось серое месиво.
Не думая, Эприн выхватил клинок из сапога и метнул его в разбойника. Клинок с лязгом отбросило в сторону, будто холодное оружие наткнулось на гладкую твердую поверхность.
Разбойник бросил солдата на землю и в мгновение исчез, скрывшись в лесу. Никогда еще святой отец не видел такого быстрого бега. Неизвестный, приминая жухлую траву, растворился среди деревьев, и казалось, что он еще долго мелькал вдалеке.
Лагерь зашумел. Забегали солдаты. Первым подбежал к Эприну испуганный командир отряда.
– Как вы, святой отец?
– Не беспокойтесь. Не ранен. Как Барр?
Глоз, бросив взгляд на лежащего без сознания солдата, вновь обратился к Эприну:
– Что здесь произошло?
– Я проснулся от крика. Вижу, кто-то душит Барра. Я метнул клинок, и негодяй скрылся в лесу. Думаю, на меня хотели напасть. Кому нужен солдат. Солдат, видимо, услышал…
– Ясно, – отрезал командир и, кивнув, приказал двум рядовым поблизости: – Барра ко мне в палатку! Видимо, он еще не очухался. Дышит хоть? Отлично. Оклемается расспросим. Погодите, святой отец, что вы имели в виду, сказав «кто-то»?
– Я не успел рассмотреть, видел его как в дымке. И роста был он головы на две выше Барра.
– В дымке? Призрак что ли?
– Обычно клинок проходит сквозь призрака, не считаете?
– Солдат! – гаркнул командир – Искать клинок!
Расторопный рядовой быстро нашел оружие в траве и передал его командиру.
– Вот видите, святой отец, – сказала Глоз, вертя клинком перед собой. – Вы оказались абсолютно правы. Это не призрак, но придется дать вам другое оружие.
Эприн, внимательно осмотрев лезвие, заметил, что острие было сколото. Он удивленно глянул на Глоза.
– Я, конечно, понимаю, что у вас сильные руки, но не знаю, какую надо иметь броню, чтобы сотворить такое с закаленной сталью.
– Командир Глоз! Командир Глоз! – закричал подбежавший солдат.
– Что, очухался Барр?!
– Нет. Но вам стоит посмотреть на это.
– Вперед. Святой отец, вы тоже со мной.
Они последовали за солдатом.
Войдя в палатку, солдат испуганно шепнул командиру:
– На шее.
– Светильник мне. – Рядовой подал. Глоз склонился над Барром. – Отец Эприн, что скажите?
Эприн взял светильник у командира и, нагнувшись, различил на шее солдата красное пятно с крупную монету. Не заметить такого пятна даже в полумраке палатки было невозможно.
– Если сейчас лето… – задумчиво вымолвил Эприн. – Я бы сказал, что это укус ядовитого насекомого или какого-нибудь лесного гада. Очень похоже. Исходя из моих знаний во врачевании, я бы так рассудил. Но сейчас даже днем бывает прохладно. Насекомых нет. Гады ушли в спячку.
Святой отец положил ладонь на шею потом на лоб Барра, затем послушал дыхание, пощупал поочередно запястья, поднял веко, поднося близко к зрачку светильник.
– Дыхание правильное. Сердце ровное. Зрачок реагирует на свет и не расширен. Такое впечатление, что ему дали снотворное.
– Чепуха! – отозвался Глоз. – Зачем усыплять солдата?
Эприн, пожав плечами, отдал светильник солдату, встал и вышел из палатки. Он остановился в задумчивости, смотря на то как осеннее солнце лениво пробирается по небу. Вот в это мгновение как раз оно оттолкнулось от горизонта и продолжило путь, скупо одаривая теплом.
– Святой отец? – произнес Глоз, выйдя следом. – Что я скажу вышестоящему начальству?
– Говорите все, как я рассказал вам. Я подтвержу ваши слова на любом дознании, – ответил Эприн и, не оборачиваясь, зашагал к своей лошади.
– Хорошо. Святой отец! – Тот остановился и обернулся. – А клинок? – Эприн отрицательно покачал головой. – Ну, как знаете. Чего стоишь?! Быстро ко мне тех, кто стоял в дозоре?!
Последняя фраза относилась к солдату, замешкавшемуся у палатки.
Однако допрос ничего не дал. То, что Глоз предполагал услышать, то он и услышал. Солдаты повторяли одно и то же: никто не заметил, когда лазутчик прокрался в лагерь. Было тихо. А если учесть, что стояла безветренная ночь, то все выглядело крайне пугающе: без единого звука лазутчик просочился в лагерь и повел себя не логично. Зачем нападать на рядового, когда рядом спал более ценный человек – святой человек? Да и в чем смысл нападения? Похищения не случилось. Убийство не произошло. Может, это было животное? Если полагаться на слова святого отца, то незваный гость был почти невидим. Командир отряда не верил в существование призраков, как и Эприн, но объяснить по-иному природу этого «привидения» не смог.
Больше всего Глоз был раздосадован в полдень, когда отряд наконец-то соединился с королевским войском. С одной стороны – камень с плеч, ибо небольшая миссия завершена, и часть обязанностей перешла в руки королевского маршала, а вот с другой стороны – командир готовился к разбирательству. Глоз надеялся на чудо: вдруг Барр оклемается до соединения с войском. Но нет. Лишь ближе к вечеру пострадавший солдат очнулся, и командир привел его на дознание.
В большой палатке при тусклом свете множества плошек за импровизированным столом, состоящим из больших бочек покрытых толстым ковром, сидели маршал Кербент и его адъютанты. Напротив, на стульях расположились отец Эприн, Глоз, Барр и дозорные.
История о нападении уже в который раз была повторена. Адъютанты ничего не говорили, только перешептывались друг с другом. Наконец, очередь дошла до святого отца. Маршал со вниманием выслушал его.
– Что ж, я доверяю вам, – задумчиво произнес Кербент.
– Это было б странно не доверять посреднику Двуликого.
– Безусловно, – улыбнувшись, проговорил маршал и, обращаясь к Барру спросил: – Я верно услышал? Ты ничего не помнишь?
– Да, маршал. Почти. Я помню, что каким-то чудом проснулся. То ли почуял, то ли расслышал шорох, то ли, не знаю, как объяснить.
– Говори своими словами.
– В общем, меня страх обуял. Будто нехороший сон приснился. Или предчувствие. Я открыл глаза, а в следующий миг разбойник набросился на меня. Я вскрикнул и разбудил святого отца.
Барр посмотрел на Эприна. Эприн утвердительно кивнул в ответ.
– Продолжай, – попросил Кербент.
– А дальше, господин маршал, боль в шее. Ну, как бы комар укусил, только сильнее во много раз. А потом… Потом ничего не помню.
– Это всё?
– Да, господин маршал.
Речь Барра была сбивчивой, голос его дрожал, и не удивительно, что Кербент спросил:
– Не спеши солдат и успокойся. Тебя никто не тронет. Ты пострадал, ты должен вспомнить все детали этого нападения. Мы должны понять, кто посмел напасть.
– Стоит ли говорить…
– Любая деталь, – повысил голос Кербент. – Пойми, солдат, даже незначительная деталь весьма важна. Даже какая-нибудь нелепость. Напряги мозги.
– Он, ну, то есть, разбойник быстро прошептал на ухо: «Не сопротивляйтесь».
– Ты не ошибаешься? Именно «не сопротивляйтесь».
– Клянусь. Да. «Не сопротивляйтесь».
– Ясно. – Маршал задумчиво погладил броду, бросая взгляд на адъютантов. – Дознание окончено. Все свободны. – И когда палатку покинули люди, Кербент произнес: – Ну, господа адъютанты, ваше мнение.
– Мы склоняемся к версии о вражеском лазутчике. Только смущает нас описание его внешнего облика.
– У страха глаза велики, – отрезал маршал. – Мало ли что почудилось спросонок. Главное, разбойник не смог никого похитить.
– Да и зачем? Никто не был посвящен в планы. Глоз? Ему сказали от сих мест и до сих мест: идти на соединение с королевским войском. Отец Эприн? Вряд ли. Круга Двуликого вообще военные маневры не касаются.
– Это был вражеский лазутчик, – подвел итог маршал. – На этом все, господа адъютанты. Вызвать ко мне командира Глоза.
2. Это не змеелюд
Эприн чуть замешкался перед воротами, поправил на плече походную сумку, проговаривая про себя все то, что будет говорить старшему посреднику. А расскажет ему он все, кроме того эпизода, где Барр жаловался на бессмысленность войны. Зачем солдату жизнь портить? Да и не относилась кроткая беседа у костра к нападению разбойника. Хотя какой там разбойник? Впору поверить в существование призраков. Но ломать мировоззрение? Заставлять себя менять взгляд на жизнь? Эприну всегда казалось странным быть в круге Двуликого, в сердцевине тайны и волшебства. Ведь именно так и воспринимает простой люд посредников. Конечно, никаких тайн и чудес не было. Мир плоский и одномерный. Это человеческий ум создает новые миры и неведомые страны. Но в тоже время вот она: загадка существа из леса. А есть ли загадка? Противоречие?
Эприн постучал.
И все-таки неестественным показалось верить в Двуликого – в божество, которое довлеет над жизнью людей, – и одновременно не верить в духов. Ведь все едино, все живет в этом мире. И, если есть Двуликий, почему бы не быть иным сущностям?
Деревянные ворота с тихим скрипом приоткрылись, и в проеме появился юноша.
– Мое почтение господину посреднику. – Юноша поклонился.
Святой отец ненадолго увидел коротко остриженную голову. «Послушник, – понял Эприн, – вот только имени его я не помню».
– Отец Эрх у себя?
– Да, его старейшинство, у себя. – И юноша открыл шире ворота, впуская Эприна.
Эприн осмотрелся.
«Когда я в последний раз был здесь?»
Последний раз, верно, месяц назад и за месяц ничего не изменилось. Это то постоянство, которое всегда в радость, и которое успокаивало. Ему показалось, что проходя эти ворота, он начнет дышать свободнее и спокойнее. Да, свобода – это спокойствие, это уверенность. Или, действительно, воздух здесь иной?
Эприн бросил взгляд на юношу. Тот, не обращая внимания на посредника, занялся своей работой: взял деревянные вилы и продолжил раскидывать свежую солому. Мягкая подстилка шуршала под ногами и влажно пахла.
Святой отец пересек двор и по крутой лестнице поднялся в коридор и далее очутился в покоях старшего посредника. Тот уже встречал его, сидя в кресле.
– Ну, проходи, проходи. Я тебя давно жду, отец Эприн. Услышал, петли скрипнули – ты, значит, появился. Кто ж еще. Как чувствовал, что ты придешь сегодня, даже на прогулку не выходил.
Эрх, перебирая в левой руке четки, сверлил взглядом Эприна. Эприн понял, что спустя месяц, изменилось-таки многое. Старший посредник постарел на целый год. Немощь все больше и больше завладевала телом Эрха. Кожа стала подобно старому пергаменту, сухой и сморщенной. Только глаза живые и смотрели с любопытством и в самой их глубине, если приглядеться, можно рассмотреть многие годы, канувшие в неизвестное, называемое прошлым. Эприну ненадолго пришло на ум сравнение с двумя огоньками, которые вопреки всему светят и преодолевают время. Человеческая жизнь – огонь во тьме.
Эприн не был обременен тесными узами со старшим посредником, хоть Эрх и был его наставником. Но он, человек, готовящийся сделать шаг в иной мир, вызвал у Эприна неясное уважение и даже душевный трепет.
– Я слушаю. Что молчишь? – И посредник рассказал все, как и решил заранее.
Эрх погрузился в задумчивость. Взгляд его на мгновение потух, а затем вспыхнул озаренный мыслью.
– Помоги мне подняться.
Эприн взял под локоть Эрха и подвел его к окну. У сводчатого окна стояла высокая лавка, грубо сколоченная и потемневшая от времени. На подоконнике лежали принадлежности для письма. Эрх сел на лавку и, намотав на исхудавшее запястье четки и посмотрев отрешенно в окно, произнес:
– Когда я хожу, легче думается.
Эприн заметил, что зрачки старшего посредника двигаются. Он за кем-то наблюдал. Наверно, за послушником во дворе.
– Святой отец, – неожиданно громко проговорил Эрх, переведя взгляд на собеседника. – Ты слышал о змеелюдах?
– Я читал о них, ваше старейшинство. Но я не верю в их существование.
– Надеюсь, ты все мне рассказал?
– Да. И я понимаю, на что вы намекаете. Обычно, так писалось в легендах о змеелюдах, после их нападений никто не выживал. Они дочиста высасывали жизнь из жертвы. Но Барр жив, и, даже я бы сказал, бодр.
– Бодр, – прошептал с ноткой упрека Эрх и вновь посмотрел во двор.
Упоминание о бодрости его задело. Он тоже хотел быть бодрым, хотел быть молодым, а не еле передвигать ногами по дому и, гуляя, не уходить дальше, чем границы земель храма Двуликого. Да и к чему все тайны Двуликого? И что они? Да и стоят ли они мимолетной молодости?
Молчание длилось долго. Эприн ждал, когда старший посредник отпустит его.
– Посмотри на этого юношу, – заговорил Эрх. – Он тщится постичь тайны Двуликого. Он готов положить на это всю жизнь. Жизнь в обмен на тайну бытия. Он ради этого пошел в послушники. Как тебе это понравиться? Но главная тайна в том, что ни одна тайна не стоит человеческой жизни. Жизнь – вот главная тайна.
Эприн, опершись о подоконник, выглянул во двор. Послушник покрыл свежей соломой весь двор, отчего двор стал выглядеть уютнее.
– Может, жизнь того стоит? Все-таки? – тихо спросил святой отец.
– Возможно. – Эрх вновь сосредоточенно посмотрел на собеседника. – Вот что, Эприн, отправляйся-ка ты обратно и присматривай за Барром. Ничего не спрашивай, что делать тебе конкретно, ибо я и сам не знаю. Я лишь чувствую, что здесь не все так просто, но объяснить что именно, не могу. Я напишу просьбу приписать тебя к королевскому войску. Надеюсь, маршал не будет противиться еще одному посреднику.
Эприн помог развернуть сверток бумаги, снял крышку с чернильницы.
– Ну, вот и все, – сказал Эрх, когда прошение было написано. – Но отправляться к маршалу прямо сейчас не стоит. Это может вызвать подозрения. Отдохни дня два, а лучше три. Кстати, свидишься со своим старым другом Аркусом. Ты давно хотел. Он все там же. Не отказался гордец от мирского пути – преподает в светской школе.
Эрх печально улыбнулся и протянул свиток Эприну. Тот взял его и спрятал в походной сумке.
– Можешь идти, – разрешил старший посредник. Но как только святой отец открыл дверь, Эрх громко проговорил: – Закрой дверь. – Эприн закрыл. – О змеелюдах никому ни слова. Аркусу, конечно, можешь рассказать. А если поползут слухи, народ-то суеверный, так ты будь в стороне. Старайся, чтобы тебя меньше видели с Барром. И да, не змеелюд это вовсе. А теперь точно все. Прощай.
И Эприн вышел в коридор, но сделав пару шагов, удивился: «Почему «прощай»? Или его старейшинство не надеется больше на встречу?»
Святой отец пересек коридор и в задумчивости спустился по лестнице, не заметив послушника, который как обычно сделал короткий поклон. Эприн был удивлен: его старейшинство именно попрощался, не обещая в будущем встречи. Неужели, совершая неприятное открытие, подумал святой отец, Эрх не рассчитывает дожить до следующей дня, недели, месяца, неужели так слаб?
От неприятных мыслей Эприна отвлек Аркус.
Святой отец пешком добрался до школы и уже минут десять ожидал старого знакомого в коридоре у окна напротив двери аудитории, заведомо узнав у распорядителя занятий, какие и где предметы читает Аркус.
Аркус появился минуту спустя после того как шумная толпа учеников схлынула. Он остановился в двери, и мгновение рассматривал гостя как призрака.
– Ты это, или не ты? – наконец вымолвил Аркус.
– Подойди и потрогай, – усмехнулся в ответ Эприн.
– Да уж, я, пожалуй, поверю, что ко мне пришло бесплотное создание, а не ты. Я тебя давно…
– И я тоже давно тебя не видел. – Эприн в приветствии поднял ладонь. Аркус в ответ заключил ее в замок. Со стороны это выглядело на безмолвный поединок. Друзья смотрели пару секунд друг другу в глаза, не размыкая ладоней.
– Пришел вернуть заблудшую душу в мир вечности и безмятежности? – спросил Аркус.
– Вовсе нет. Просто решил тебя увидеть, да и есть один вопрос.
– Тогда пойдем в аудиторию. Следующие занятия не скоро, так что времени поболтать хватит.
Они вошли внутрь.
Если в коридорах школы гулял сквозняк, то здесь в классах воздух показался Эприну вязким и удушливым. Окна были закрыты. Они располагались высоко от пола и пропускали мало света, это навеяло то ли тоску, то ли почудилось, что капля неясной обреченности человека, запертого ненадолго в ограниченном пространстве, растворена в атмосфере. Ряды деревянных безликих скамеек стояли перед большим столом преподавателя. Те скамейки, что пониже – сидения, те, что выше – столы. Эприн не решился бы назвать их столами. Это были именно скамейки, только больших размеров. За преподавательским столом располагалась черная доска, стоящая на широких опорах.
– Не знаю, что ты здесь находишь, – посетовал Эприн. – Ты мог бы вести занятия и в храмах Двуликого. Неужели бы не нашли для тебя чего-нибудь попросторней, а не эту могилу? Хоть класс и большой, но все равно – неприятное место.
– Я руководствовался не размером.
– А чем же?
– Расположением. Подальше от храмов.
Порой в речах Аркуса звучали колкости, направленные на Двуликого и его круг, но в тоже время он никогда не выступал против, никогда не переступал красной черты. Аркус не настолько глуп, и все-таки жизнь его – путь по острию ножа, решил Эприн.
– И еще, я считаю, что знания принадлежат всем, – сказал Аркус. – Ребенок знатных родителей, так и черни должны знать то, что знаем мы.
– А нужны ли им эти знания? Дети благородных кровей делают военную карьеру, или пытаются пробиться поближе к королевскому трону, получить благоволение его величества. Наши знания им не помогут. Ну, а чернь?
– Я не ведаю, нужны ли им наши знания, мое дело дать, а принимать решения – это их дело. Но ты не для этого встретился со мной?
– Верно. – Эприн сел за ученический стол.
– Говори. – Аркус подошел к черной доске. – Кого или чего касаться будет твой вопрос?
– Змеелюдов.
– Серьезно? Но, по-моему, это всего лишь легенда.
– Да. Но со мной приключилась одна история. Ты знаешь, что я приписан к отряду командира Глоза?
– Да, – кивнул Аркус. – Слышал. Ты говорил.
И Эприн коротко рассказал о том странном существе, которое напало на солдата Барра.
– Мда… – Аркус заглянул за доску, пошарил рукой и достал кусок мела. – Действительно, лучше бы это осталось легендой. Ты ведь ничего не приукрасил, не домыслил?
– Ты не томи меня. Я вижу по глазам, у тебя появились мысли.
– Да никаких особых мыслей. Если полагаться на легенды, то да, это был змееелюд. Кровососущая гадина, разумная человекообразная змея с гипнотическими способностями. Но, возможно, это просто неизвестное животное, живущее в лесу.
– Неизвестное? Ты шутишь? Ведь это был никакой-то там неведомый лес, а…
– Погоди, погоди. – Аркус поднял руку с мелом, будто угрожал этим белым камнем собеседнику. – Погоди. Смотри.
Аркус нарисовал на доске в центре небольшой круг и заштриховал его. Затем заключил этот круг еще одним большего диаметра, завершив странную композицию двумя жирными точками. Одна находилась в пределах большого круга, а другая за его границей.
– И что это? – спросил Эприн.
– Это мы и мир, окружающий нас. Вот круг заштрихованный – мы. Большая окружность – предел наших знаний. Все, что находится в очертаниях, мы знаем. – Аркус указал на точку в границах большого круга. – Но есть явления и предметы такие, которые не можем объяснить. – Аркус обвел точку за пределами круга. – Так вот, твое существо или животное, оно еще неведомо нам, поэтому я надеюсь в будущем на вполне разумное объяснение странного и пугающего происшествия, свидетелем которого ты стал. Так что о змеелюдах. Мы можем только строить предположения. Не более.
– Значит, нам не выйти за очертания круга и не приблизиться к той точке?
– Нет, Эприн. – Аркус отрицательно покачал головой. – Нет. Но мы можем увеличить диаметр круга и тем самым приблизиться к разгадке.
– А как же озарение? Чутье?
– Это… Хотя… – Аркус вернул мел на место. – Я слышал одно утверждение. Может, и ты его слышал. Оно звучит так: есть предположения, которые в итоге, на перспективу оказываются верными, но доказать их правдивость или лживость никто в данный момент не может.
– Допустим. – Эприн задумался.
В его ум, словно в невод, попалась очевидная мысль:
– То есть, твое предположение, что это лесной хищник, например, пока невозможно проверить?
– Да. Лишь принять на веру.
– Это означает только одно. Твое предположение нельзя опровергнуть, но и нельзя утвердить.
– До тех, пор пока кто-то не решится поймать это животное.
3. Город мертвецов
Барр продолжил путь. Он не помнил, как и где путь начался. Сколько длится эта дорога, он не ведал. Она показалась ему бесконечной. Барр попытался припомнить, но мысли, как пчелы в растревоженном улье гудели, но на фоне беспокойного гуда не возникло ни единого слова, ничего, хотя бы намека на то, что он здесь делает. Барр машинально шагал, зная, что должен преодолеть данный отрезок пути. Он остановился. Перед ним текла река. Был мост, перекинутый через спокойные воды, и на том берегу крепостные стены родного города. Город, припомнил Барр, цель его пути, конец дороги. Дальше не нужно идти. Интересно, подумал он, я не появлялся в городе много лет, изменилось ли что-нибудь?
Он вошел в город и стал осматриваться. Похоже, нет, не изменился город. Он остался таким же осколком пространства среди прочих осколков, летящих сквозь годы. Время не коснулось его. Те же дома и там же стоят они. Те же люди. Те же скрипучие повозки, везущие товар и прочее. Даже ветхие деревянные постройки каким-то чудом уцелели. А ведь они готовы были рухнуть под тяжестью лет – так считал Барр, когда покидал город.
И странное впечатление завладело душой. Он знал каждый камень родных мест, каждую доску, каждый мелкий фрагмент, и вдруг обнаружил это неизменным даже в незначительных деталях. Поэтому не было нужды что-то воскрешать в памяти. Казалось, город ожил на глазах, будто Барр вынул из закромов памяти знакомую картину, навсегда застывшую, сдул с нее пыль, и вот она заиграла всеми цветами и пришла в движение.
Город жил своей обычной жизнью.
Время приблизилось к закату.
Барр вспомнил, имелось несколько ворот в городе. Четыре входа по сторонам света: северный вход, восточный, южный и западный. Они закрывались посолонь: от северных ворот к западным воротам. Пару минут назад он прошел через северные ворота. Теперь стражники затворили их и опустили решетку с глухим грохотом. Она уперлась остриями в булыжник.
Именно в это мгновение что-то случилось с рассудком. Что-то сломалось внутри. Барр вначале и не понял что. Точно на пути потока мыслей встала плотина, взявшаяся неизвестно откуда. Привычное их течение нарушилось. Краем глаза он заметил неладное: то ли подозрительного человека, то ли строение, которого раньше не видел. Сознание спуталось. Сердце тревожно замерло. Взгляд так и не оторвался от вертикальных перекладин деревянной решетки. Барр боялся пошевелиться. Ждал, что наваждение рассеется. Но нет, оно не исчезло. Что же увидел он краем глаза? Игру света и тени?
Наконец, пересилив себя, он осмотрелся.
Вначале решил, что длинные тени на закате причудливо преобразили город, нарисовав вытянутые заостренные силуэты на серых камнях. Но это росли новые сооружения. И они заострились. Как бы нелепо не звучало, но это единственное слово, пришедшее на ум. Началось колдовство: очертания новых строений заострились, как черты лица только что умершего человека. Была жизнь, и вот она ушла.
Страх, смешанный с удивлением, выжег душу, сковал тело. Руки и ноги стали ватными. Они не слушались. Не двигаясь, Барр, как зачарованный, наблюдал преображение. Из-под земли медленно поднимались новые здания. Они не мешали старым. Они словно раздвигали их. Они завладевали улицами, наступая повсюду. Черные и остроконечные.
Мелькнула мысль о неизлечимом недуге, ворвавшемся в родной город. И город стал похож на рот, заполненный уродливыми полусгнившими зубами. Беспредметный страх попытался сдавить мозг.
И все ж, сбросив оцепенение, Барр сделал первый шаг. И это простое движение дало толчок новой мысли: бежать из города. Но куда? Из родного города? Ведь он считал, что конец пути, что это… Прах все побери! Бежать, но куда? Да куда угодно, только бы прочь отсюда. Уже завладело душой что-то мертвящее, черное, вымораживающее. Трудно понять и невозможно сопротивляться этому чувству. Барр верил только в одно: еще чуть-чуть, и он утонет в этом городе, и город опутает его щупальцами и утянет в свое ненасытное чрево.
Надо бежать к западным воротам. Они закрываются в последнюю очередь. Но ориентироваться стало труднее. Все изменилось. Новые здания, поднявшиеся из-под земли, сбили с толку. Все было чужим.
И вдруг одно открытие окатило Барра ледяной волной: «Я не вижу живых людей». Горожане двигались так, как и несколько минут назад, но их кожа приобрела сероватый оттенок, глаза и щеки провалились внутрь и растворились в серой коже, волосы поредели, сделались седыми и исчезли. Теперь двигались худые серые силуэты.
Барр шарахался от мертвецов, но мертвецы были безучастны к его метаниям и страху, словно ничего и не происходило. Они шли по своим делам. Кажется, Барр расслышал давящую на мозг музыку: нестройный гул, доносящийся из всех закоулков. Вряд ли это была музыка темных миров, в которых даже Двуликий редко бывает. Это была мелодия мертвых: нет жизни вечной, нет богов, из небытия пришел, в небытие живешь, там же и сгинешь, не оставив следа. Нет бессмертной души, да и души вовсе нет, твои метания бессмысленны, твой ум беспомощен. Шумели улицы, кипела смерть. Цветное покрывало жизни, что дышало несколько минут назад, в одно мгновение выцвело под заходящими лучами.
Сколько времени бежал Барр, не помнил. Сколько раз спотыкался, петляя по кривым улочкам когда-то родного города, не сосчитать. Он надеялся, что бежал в верном направлении. И да, вот они западные ворота. Еще открыты. Он заметил стражников. Они были серыми силуэтами. Барру на мгновение показалось, что сквозь серую кожу, как сквозь густой туман, проступили кости. Видимо, жизнь покинула стражников, но они зашевелились при его появлении. Они не попытались ему помешать. Движения их оказались заторможенными и угловатыми, как у марионеток, будто невидимый хозяин, забавляясь, дергал за нити. Он повелевал мертвецам: закрыть ворота. Нет, успею, решил Барр, я еще успею, должен успеть.
И он успел. Ворота с грохотом закрылись за его спиной, но, не веря собственному счастью, Барр машинально пробежал несколько шагов, боясь, что стражники кинутся за ним в погоню. Наконец он остановился и обернулся. Его никто не преследовал. Там лишь закрытые ворота, и точно гробовое молчание опустилось на город. Барр теперь увидел город иным: ошметком мертвой дымящейся плоти, потусторонней сущностью, чашей наполненной смрадом и безысходностью.
Замотав головой, Барр попытался прогнать морок.
«Как легко, как просто поддался я наваждению, словно сломалось что-то внутри. Все было таким реальным», – повторил он про себя несколько раз фразу. В памяти еще стоял мерзкий сладковатый запах разлагающейся плоти и могильный холод.
Восстановив дыхание, еще раз окинув взглядом крепостные стены, Барр заметил, что стены дымились, и это уже не казалось. В свете угасающего дня они дрожали, будто он посмотрел на них сквозь теплые течения воздуха, поднимающиеся от разогретой земли. Стены побледнели, они потеряли цвет, превратившись в призрак. Барр поглядел на запад. Солнце недавно скрылось за горизонтом, оставив высветленный кусок неба. Еще один короткий взгляд на исчезающие крепостные стены – и на мгновение ужас когтем царапнул сердце: а если бы он не успел? Если бы он остался среди мертвецов?
Но Барр отбросил все мысли и быстрым шагом обошел город, очутившись напротив северных ворот. Они были обращены к реке, и только там находился мост. Не доходя его, Барр увидел человека. Пару секунд незнакомец шел по мосту, но, заметив Барра, застыл и наблюдал неотрывно. Барр мог поклясться, что неизвестный путник стоит и сосредоточенно рассматривает его. Находясь во власти недавнего потрясения, Барр решил, что перед ним очередной мертвец, но как была глупа эта мысль. Нет, это живой человек. Самый настоящий. Из плоти и крови. Он обрадовался незнакомцу: живая душа! Барр зашагал смелее и, приблизившись к мосту, узнал путника. Это был отец Эприн.
– Слава Двуликому, ты спасся, – произнес святой отец. – Ты прошел через западные ворота.
– Откуда вы знаете?
– Об этом легко догадаться. Они самые ближние к северным воротам и закрываются после всех. Жаль, ты не послушал меня и отправился сюда.
– Но я ничего не помню. Правда, ничего. Я помню, лишь путь.
– Все помнят свой путь, но не помнят его начала, – задумчиво произнес Эприн.
– Но вы ведь помните?
– Да. Но, во-первых, я посредник, а, во-вторых, твой путь для меня это путь другого человека, то есть я могу увидеть его со стороны.
– Почему же я не вижу его? Я-то должен. Обязан видеть. Это мой путь.
– Так все говорят. Но не каждый признается в том, что его путь уже был когда-то на этой земле, а значит, кто-то проходил его за тебя. Только не говори мне, что путь каждого неповторим. Путь всегда один тот же: от рождения к смерти. От ниоткуда в никуда.
Эприн замолчал, продолжая внимательно рассматривать собеседника, ожидая, что тот задаст вопрос.
– И всё? – удивился Барр.
– Да.
– И что же мне делать?
– Пройди свой путь, – произнес Эприн, указывая на город-призрак, который окончательно испарился.
– Но я не… – Барр осекся. – Но я не… Не желаю.
Эприн раскрыл рот, но слова застыли в горле. Вместо них вырвался гортанный крик:
– Подъем! – И хриплый надрывающийся голос рога, и вновь крик командира Глоза: – Подъем! Всем нежного утра! Встать в строй! Бегом! Живее шевелить конечностями! Или отвыкли от военных будней, насекомые?
Мгновение спустя, Барр, прогоняя остатки сна, осознал, что город-призрак всего лишь был кошмаром, хоть и кошмаром таким реальным. А надрывающийся голос командира стал одновременно и противным и приятным. Приятным потому, что вырвал из тягостного сна.
Барр, вскочив, быстрым заученным движением нацепил пояс с ножнами и огляделся. Он заметил маршальский шатер, перед входом которого нервно вышагивал Глоз. Солдаты строились перед шатром. Через пару секунд Барр был на месте.
Полог шатра откинулся и, не торопясь, будто и не на смотр отряда, а на прогулку, выплыл маршал Кербент. За ним вышел посредник Двуликого. «Отец Эприн? – удивился Барр, – Говорили же, что он вернется к мирной жизни?» Неприятная мысль клюнула мозг, что святой отец рассказал-таки Кербенту о той беседе у костра. «Да не, чушь, – успокоился Барр, – меня бы сразу тогда загребли».
– Итак, солдаты, смотреть в оба и не мигать. Слушать внимательно. Кто не поймет, я разъясню, кто чего пропустит мимо ушей, то его уши я лично прочищу. Ясно?!
– Так точно, командир Глоз! – гаркнул строй.
– Господин маршал. – Глоз коротко поклонился.
– Спасибо, Глоз. Я собрал ваш отряд, чтобы сообщить: вы пойдете в разведку. Кончено, и командир мог донести мой приказ, но я лично захотел увидеть солдат. – При этих словах Кербент, прохаживаясь перед строем, остановился напротив Барра, посмотрел в глаза и тут же отвел взгляд, словно вспомнил нечто важное. – Да, лично. Детали кампании вам расскажет Глоз, но о них никому под страхом смерти и вот почему…
4. Неудачная охота
Опыт мировой истории показывает, что она не совсем есть движение, хотя постоянное взаимное проникновение друг в друга пространства и времени можно назвать событиями, историей, фактами. История не механическое движение, не поток частиц воды в воображаемом русле. Кстати, неизвестно, где лежит исток этих частиц, а где они впадают в море, все также продолжая двигаться, и перемешиваться друг с другом. Куда впадает воображаемая река? В океан или озеро? И что символизирует большая вода? Как движется поток? По каким законам? Ясно одно, что история не линейна. Ее река петляет. Линейное движение есть признак застоя. История циклична и коловращение пространства и времени обеспечивает развитие и жизнь. Любое мыслящее существо и, может быть, сущность, проходит один и тот же цикл: рождение, развитие, старение и смерть. И вновь рождение. Ведь история – это дерзновение против смерти, это желание победить смерть, побороть ее абсурдность и бессмысленность. Смерть обесценивает любые стремления, желания, цели, вожделения. Неважно, какие мысли, светлые они, темные – всё перечеркивает смерть. И вот, история со своей цикличностью, с механизмом постоянного возрождения борется со смертью и порождает…
Мысль не была окончена, но Вертран ясно видел одно: сейчас творится история, он борется со смертью. Это случилось, когда его на охоте тяжело ранила дикая лесная свинья. Еще теплилось дневное сознание после падения на землю, но минуло не так много времени, и сознание угасло, уступив место ночному сознанию. Так луна сменяет солнце, так голубизна неба чернеет с приходом ночи. Ночное сознание было невнятным. Вертран, кажется, различал слова и какие-то предметы, но все это походило на плавание под водой. Все размыто: и звуки, и движения, и очертания. Вертран ночным сознанием понял лишь одно: там, наверху свет и день, а там, внизу, его ждет холод и мрак, но что они означали, он не смог бы объяснить. Они свершившийся факт. Вертран решил вернуться назад, вспомнить, что еще происходило на охоте. Ему показалось, вернувшись к прошлому, он обретет опору, но память воскресила мелькающие картины схватки с взбесившейся дикой свиньей, затем падение на землю и угасающий взгляд выловил среди заснеженных деревьев серую долговязую тень.
Вертран не умер, как на то надеялись его младшие братья Сиус и Тувор, желавшие заполучить трон маленького, но многообещающего королевства.
«Многообещающее королевство» – словосочетание принадлежало Вертрану, его он не раз произносил, но не опускался до подробностей. Казалось, он смотрел в туманную даль будущего и сквозь холодную белую пелену видел величие своего рода. Братья особо не заостряли внимания на этих словах, их интересовали вполне земные дела, которые крутились вокруг единственного предмета – трона – массивного кресла, изготовленного из твердых пород дерева, привезенного с южных границ. Южные границы не являлись границами королевства. На самом деле, туда простиралось только влияние Вертрана. Там, на юге, жили разрозненные племена, которые и не собирались спорить с новоявленным королем, ибо ничего не могли противопоставить сплоченной армии Вертрана.
Сиус и Тувор вначале были взволнованы событиями на охоте, а затем раздражены.
– Я больше так не могу! Я не могу ждать, понимаешь, брат? – возмущался Сиус.
А Тувор, обладая более, если так можно сказать, обволакивающей натурой попытался сгладить острые углы характера брата.
– Нам остается ждать. – Сиус только собрался раскрыть рот, но Тувор остановил его жестом. – Ни слово боле. Терпение, мой брат. Только терпение.
Тувор, встав, сбросил меховую накидку и подошел к огню. Он глянул на огонь, который пожирал древесину. Дрова горели, чуть потрескивая, и давали мало дыма. «Возможно, он прав», – подумал Тувор о брате и повернулся спиной к огню, сделал шаг к столу, за которым сидел Сиус, перевел взгляд на пустующий стул и на свою небрежно брошенную меховую накидку. Вновь взгляд на стол. На столе стоял большой глиняный кувшин с высоким и узким изливом. Сосуд был покрыт глазурью, незатейливый рисунок на кувшине – вроде растительный узор – потускнел. Тувор сел на свое место, отбросив меховую накидку на спинку стула. Желтые блики огня заиграли на глиняном сосуде. Тувор протянул к нему руку и спросил:
– А где чаши? – Сиус рассеяно пожал плечами. Он был погружен в мысли о троне. – Ну, как знаешь.
Тувор взял кувшин за горловину и выпил немного вина. Темное вино вначале обожгло ротовую полость, а мгновение спустя, оставило после себя пряное послевкусие.
– Знаешь, как обучают лошадей? – спросил Тувор.
Сиус вернулся к реальности и удивленно посмотрел на младшего брата.
– Видел, как тренируют лошадей? – продолжил тот. – На длинном поводе, чтобы животное привыкало, его гоняют по кругу. Кажется, занятие сие бессмысленно, ведь лошадь, как и любое другое животное, умеет ходить. – Тувор вернул кувшин с вином на стол. – Где же чаши?
– Попроси слугу принести чаши для вина. Причем здесь лошади?
– Дело не в чашах, а в твоих мыслях. Они – лошади. Хватит гонять их по кругу. Так можно сойти с ума. Я знаю, ты думаешь о троне, о том разлапистом кресле из темного дерева, которое украшено драгоценными металлами. Оно этого пока не стоит. Оно недостойно твоего слишком сосредоточенного внимания. Ведь никто не знает, что случится с Вертраном завтра.
– Тебе хорошо говорить. Ты самый младший из нас, и в случае смерти брата, трон достанется не тебе. По закону власть переходит мне. Тебе хорошо. Тебе ничего не угрожает, тебе не надо бороться…
– Прекрати! Да, я свободный человек. Может, трон мне никогда не достанется, возможно, я удалюсь из этого города, перееду в ближайший город и буду долго и справедливо там править под бдительным оком Вертрана, или под твоим неусыпным оком.
– Тебе нравиться насмехаться надо мной?
Тувор показал пустые ладони и слегка развел руки: что поделаешь, таков мой характер.
– Тьма их всех возьми! Где чаши! – И обращаясь к брату: – Чего они там вокруг него крутятся? Достаточно лекаря. Пусть он делает свою работу.
Сиус вскочил с места и покинул помещения. Тувор сидел неподвижно, рассматривая узор на кувшине и следя за игрой огненных бликов.
Огонь был воплощением всепоглощающего времени, времени безжалостного и неумолимого. Тувор потянулся к вину и сделал медленный глоток из горла кувшина будто нехотя, словно размышляя: а стоило ли его делать. Однако очередная порция вина исчезла в желудке. Она разлилась по телу приятным теплом. Кувшин вновь занял свое место на столе. Тувор не мог понять играет ли время сейчас на их стороне или не играет. Чем дольше Вертран оставался без сознания, чем дольше его душа блуждала между мирами – между миром живых и миром Двуликого, тем больше одолевали его сомнения. Он считал себя достойным трона, а не своего слишком взбалмошного братца. Природа не лишила Сиуса ума, но порой взвинченность по разным поводам если не перечеркивала, то умаляла свойства ума.
– О, Двуликий, реши, наконец, простую задачу. Прими или отпусти нашего брата Вертрана обратно в наш мир, – прошептал Тувор, понимая, что нервность Сиуса, как бы он не желал, передалась и ему.
Тувор тяжело приподнялся и, стараясь шагать медленно и тихо, вышел. Он спустился во внутренний двор и подошел к ловчим, которые на охоте загоняли на Вертрана лесную свинью. Теперь ловчие свежевали ее, кухонные слуги раскладывали готовые куски по блюдам и уносили в дом. Морозный воздух смешался с теплым тошнотворным запахом крови. Примятый снег был забрызган звериной кровью. Ненужную требуху бросали на снег. Собаки осторожно ее растаскивали, но никто не обращал на них внимания. Псы вгрызались в склизкую плоть и урчали, обозначая, кто хозяин этого куска, но склок не было, ибо еды было достаточно и людям и животным. Славная охота. Может смерть этого зверя, понадеялся Тувор, станет разменного монетой для Двуликого. Он примет жертвоприношение и оставит в покое душу Вертрана.
Собственное тело Тувору отчего-то показалось грузным, навалились усталость и апатия. И пропади пропадом этот трон, решил Тувор, хотя бы в ближайшие дни не думать о нем, оставьте меня мысли, вы как назойливые мухи.
Тувор вышел на середину двора и поднял глаза на окна комнаты, где лежал старший брат, застрявший между мирами.
Меж тем Сиус ворвался в ту комнату. Воздух в комнате оказался сопревшим и пах человеческим потом и лекарственными травами. Сиус окинул всех злобным взглядом, задержавшись на Вертране. Тот лежал на широкой кровати неподвижно, как кукла. Лекари уже перевязали раны на животе и левой ноге. Ткань стала бурой от крови.
– Где чаши для вина?! Здесь должны остаться только лекарь и его помощник. Остальные вон! – Все посмотрели на Сиуса, не моргая. – Вон, я сказал! И чаши для вина, быстро! Я буду пить за здоровье брата!
Слуги выбежали через распахнутую дверь. Сиус проводил их злобным взглядом. Лекарь и его помощник подобострастно посмотрели на Сиуса.
– Как? – спросил он.
– Мы сделали все, что смогли. Кровь остановилась, но его величество потерял много крови. Остается молиться Двуликому.
– Так молитесь же. Это в ваших интересах.
Сиус исчез в дверном проеме, громко хлопнув дверью.
Надо успокоиться, надо успокоиться, уговаривал он себя. Сиус вернулся и увидел на стуле брошенную накидку младшего брата, заметил на столе рядом с кувшином две чаши. Сиус налил в чашу вина и одним духом выпил его. С пустой чашей он подошел к окну, осторожно приоткрыл железную ставню и увидел посреди двора Тувора смотрящего на него. Конечно, Тувор разглядывал машинально окна и заметил движение, но не мог он рассмотреть человека в узком проеме. Сиус терялся в полумраке помещения, однако это было неприятно, когда на тебя смотрят, хоть ты и знаешь, что тебя нельзя увидеть. Казалось, Тувор видел не глазами, ибо смотрел не на тело, а в душу. Чтобы увидеть душу глаз не нужно, можно закрыть глаза, чтобы зрение не мешало почувствовать иную душу. «Душа», – мысленно произнес Сиус. Он все отдал бы, чтобы узнать, что думает и делает его брат Вертран. Вернется ли он в этот мир, или придется на его медальоне нацарапать имя и отправить в лучшую жизнь. Где сейчас блуждает душа Вертрана?
5. Повод к войне
Барр вспомнил детство. Тогда, в той далекой и волшебной стране было все иначе. Теперь ему казалось именно так: в волшебной стране. Он задался вопросом: а была ли она? Было ли детство? Или воспоминание о нем – вымысел? Прихоть? Минутный каприз? Вот захотел и придумал его. Нет, не вымысел, было.
Детство…
Самое сладкое воспоминание оттуда – сказки матери. Он любил их слушать, засыпая. Барр погружался в сладкий и теплый мир сновидений, и где-то вдали звучал материнский голос. Он рассказывал ему тихо, спокойно и нежно. Но вскоре и он гас, как исчезает солнце, закатываясь за горизонт.
Барра не интересовали сказки о воинах, о легендарном короле Вертране, основавшем королевство. В тех сказках король представал исполином, обладающим не только невероятной силой, но и мудростью. Эта седая древность была для него исчезающим призраком или ветхим преданием, которого не существовало на самом деле. Он слышал от матери, да и на празднике Вертранского королевства, легенды и сказания о Вертране, но они не коснулись души, оставив блеклые воспоминания: слышал, помнил. И всё.
Барру больше нравились сказки о лесных жителях: о своенравных духах, что могли навредить или помочь человеку. И именно сейчас Барр невольно вспомнил о них. Когда он был ребенком, сказки о лесных проказниках вызывали в душе сладко-жуткие ощущения, в которых невероятным образом сплетались страх и любопытство, радость и настороженность, боязнь и восхищение. Они, жители леса, казались Барру и забавными, и могущественными, и страшными, и справедливыми, и жестокими. Лес в детстве воскрешал в нем именно эти чувства. Кто прятался за кустом? Почему пошевелились лапы елей, ведь ветра нет? Воображение разыгрывалось, и лес преображался благодаря сказочным духам, но маленький Барр ни разу не встречал лесовиков, ни болотовиков, ни водяных, ни змеелюдов.
Он повзрослел, и лес стал другим. По крайней мере, решил Барр, он не виделся враждебным, даже не смотря на то, что поблизости должен располагаться военный лагерь Лиргийского королевства.
– Тихо. Смотри. Это здесь, – отвлек голос солдата.
Барр и остальные воины, осторожно раздвинув ветки, осмотрелись.
Группа солдат, что пробиралась густыми зарослями, обошла стороной Лесную Купель – озеро с дурной славой колдовского места – и, наконец, добралась до опушки леса. Теперь разведчики затаилась среди деревьев и рассматривала поле.
Лесная Купель? Стоило ли верить в сказания о ней. Будто в воде этого озера жили странные и могущественные то ли существа, то ли сущности. Их невозможно убить, и цели их неизвестны. Неизвестность – это и пугало. Страх, имеющий четкие очертания, считай побежден. Страх, не имеющий формы и объяснений, выбивал из-под ног почву, делая человека беззащитным.
– Видимо, они вон за тем холмом, – произнес все тот же солдат. Его командир Глоз назначил старшим в группе. – Самое удачное положение для лиргийцев. Остальные места так, не очень. Я бы выбрал именно то место.
Барр и другие солдаты закивали. Один из них произнес:
– Надо по опушке обогнуть холм. Посмотреть на него с другой стороны, прикинуть одно к другому.
– Хм, – усомнился старший. – Только бы не нарваться. Ладно, двигаемся тихо. Если заприметим чужаков, или неладное, сразу назад.
Солдаты углубились в лес. Было холодно. С наступившими заморозками птицы умолкли и почти никаких звуков, лишь иногда еле заметно покачивались ветки, мерзлая паль хрустела под ногами. Воины ступали осторожно. Хорошо, что не выпал большой снег, иначе передвигаться в лесу было бы тяжело, да и на белом фоне их темные фигуры выделялись бы явственней.
Сосредоточенно осматриваясь, Барр вновь поймал себя на мысли, что лес не кажется ему враждебным, даже наоборот: лес принес умиротворение. Теплая и успокаивающая волна завладела разумом, словно вернулся домой. Впечатление, будто ты родился здесь, жил и по воле нелепого случая вдруг очутился среди людей, обзавелся семьей, жилищем.
Барр хмыкнул про себя: «Ну, что за ерунда лезет в голову, рассказать кому – засмеют». Он потер тыльной стороной ладони бороду и опять осмотрелся. Он ничего не заметил, но взгляд его застыл. В затылке, так ему показалось, что-то щелкнуло, тонкая веревочка порвалась и свободным концом прижгла. Барр быстро зажмурился – красные круги замельтешили – и тут же открыл глаза. Что-то не так с головой. Он вновь осмотрелся, уверенный в том, что все-таки кого-то заметил в зарослях. Лигргийских солдат, кого же еще. Нет, как ни вглядывался в бурое пространство – ничего, точнее никого, но щелчок повторился. Теперь он был похож на смачный цокот языком, но все также возник в затылке. Неприятные ощущения, но больше всего беспокоили не щелчки, они теперь зазвучали чаще, а беспокоила нарастающая тревога.
– Барр, что с тобой? – удивился старший.
– Здесь кто-то есть, – машинально проговорил Барр.
Цокот в затылке прекратился. Он услышал сухой скрип похожий на скрип новых кожаных сапог. Нет, это не кожа, а дерево. Это скрипит дерево. Кто-то намеренно и осторожно выгибает ветвь, чтобы… Лук! Барр, выхватив меч, взмахнул им наискось снизу вверх. Лезвие встретилось с летящей стрелой, перерубив ее пополам.
– Засада! – крикнул старший.
Откуда-то взялись лиргийские мечники, будто лесные духи. Барр видел их как в тумане. Они двигались, словно мухи в меду, медленно-медленно, словно чем-то опоенные.
Началась кутерьма и паника, и только Барр был спокоен. Он, отступая, с успехом отбил вражеские атаки и ранил многих. Разведчикам удалось уйти от лиргийцев, да и противник, не ожидая такого отпора, растворился в лесу. Все это Барр потом смог вспомнить и хоть скупыми фразами рассказать командиру Глозу, но вот каким образом успевал сбивать редкие вражеские стрелы, объяснить даже себе был не в силах. Он просто этого не помнил. Старший, да и другие воины в один голос заявили, что Барр сражался как дикий зверь: бешено и стремительно. И да, они видели, как меч вертелся в его руках, словно заговоренный и легко сшибал стрелы. Отпираться было бесполезно, ибо, когда налетчики исчезли, старший предусмотрительно собрал несколько поломанных лиргийских стрел, какие нашел, и в качестве доказательства предъявил Глозу. Командир, осмотрев поврежденные стрелы, неодобрительно покачал головой:
– Только Двуликий ведает. – Глоз поднял глаза на молчавшего Барра. – У солдата всегда должно быть обостренное чувство опасности и отменная реакция, но это… – Он показал Барру стрелы. – Это выше моего понимания. Это… – И уже обращаясь ко всем солдатам: – Короче, похоже, жизнь наша перестала быть скучной. Вашу группу обнаружили, и теперь лиргийцы предпримут ответный ход. В этом я уверен, и чем раньше случится сражение, тем лучше для нас. А за провал вашей кампании, вы все пойдете в первых рядах. Всё! Свободны!
Солдаты ушли. Глоз, опустив взгляд на охапку сломанных стрел, зажатых в руке, бросил их на землю. Он отвечал за свои слова перед солдатами, тем более время опережало мысли и намерения. Как только вылазка провалилась, прискакал переговорщик от лиргийцев, вручил письмо и скрылся той же дорогой. Создалось впечатление, что послание на имя маршала Кербента было составлено задолго до кампании. Враг знал каждый шаг и всего лишь наблюдал, желая потешить собственную прозорливость.
Письмо было пропитано вычурно-издевательским тоном и звучало так:
– Уважаемый маршал Кербент! Не соблаговолите ли вы уделить хоть толику внимания, чтобы прочесть ниже изложенный текст не ради времяпровождения, а токмо чтобы выслушать меня, мою точку зрению, мой взгляд на сию ситуацию, сложившуюся не по воле случая, а по воле людей нам хорошо известных и высоко почитаемых. Хотелось бы мне в первых строчках, не лукавя, не прибегая к оборотам речи красноречивым приступить к изложению, а изложить желалось бы многое, ибо многое накопилось с того давнего времени, когда наши королевства провели границу и обнажили мечи и натянули луки друг против друга. Ополчившись и озлившись мы совершенно забыли о сути вещей, о сути события того дня, послужившего поводом к вражде. И, казалось бы, достопочтенный маршал Кербент, время залечило бы раны, и сие справедливо во всех случаях, если бы не одно маленькое условие, соблюдение которого помогло бы забыть вражду на веки вечные, и условие это нам, да и не только нам, а всем, известно: не бередить ран. Но, то ли Двуликому, то ли силам иным захотелось свершить иначе и судьба королевств Лиргийского и Вертранского изменилась, и стезя направила народы в русло иное, однако ж, хочу вас заверить немедленно, силы потусторонние здесь ни причем и, считаю, длани Двуликого здесь нет, да и не может быть, ибо сие дела людские. Люди виноваты в том, что раны не заживают, и вражда длиться уже без малого тридцать лет, порой затухая, но, не исчезая полностью. Мы раны бередим – в это я верил, но не до конца, и до вчерашнего дня думал о том, что ошибаюсь, что слухи слухами, новости новостями, и есть повод для неверного толкования, не может противостояние длиться вечно, не могут люди бередить старые раны, но вчера все изменилось. Вчера, многоуважаемый маршал Кербент, ваша разведка заставила обеспокоиться наш отряд, заставила привести силы в боевую готовность, а меня поверить в то, что людям почему-то свойственно тревожить собственные раны. Странно сие, но свершившееся убедило в ином. Вчера я поверил в желание людей тревожить раны, я убедился, что не дадут вертранцы спокойствия никому, даже себе, но главное они не дадут спокойно заглушить вражду, забыть о ней и не дадут жить с новыми силами и чистым умом и сердцем. Я не знаю, каковыми окажутся причины, что подвигли вас выдвинуть отряд на нашу территорию, но признаюсь честно, маршал Кербент, не волнуют меня сии причины, я лишь смотрел за следствиями, а они явно указали на то, что вертранцы не желают забыть о конфликте, не желают, чтобы раны вражды затянулись, посему следует поставить точку не только в этом послании, но и в старой войне. То место в лесной чаще, где встретились наши отряды, станет местом, где, я надеюсь и уповаю на Двуликого, будет поставлена точка. Рядом с той чащей есть поле, известное всем, и я предлагаю сие место для новой встречи. Надеюсь, вы не станете возражать и согласитесь, я готов пойти на уступки и назначить именно вас инициатором новой встречи в любое удобное для вас время. Да, не благодарите меня, а в ближайшее время постарайтесь направить гонца – адъютанта – с ответом. С моей стороны обещаю ему безопасность, и кроме того, пока не забыл: я жду вашего ответа, достопочтенный маршал Кербент, в ближайшие дня два. С огромным уважением к вашей персоне, главнокомандующий лиргийских войск маршал Дерч.
Маршал Кербент закончил чтение и, окинув взглядом адъютантов и командиров отрядом, произнес:
– Какова наглость, а? Он издевается надо мной? Тут голову сломать можно! Красиво изложить на бумаге пасквиль, ибо да, это он и есть. Пасквиль. Он еще назначает меня главным. Он явно хватил через край. Я понимаю, это только чтобы раззадорить, не более, и все ж неприятный он человек – Дерч.
– Господин маршал, как мы ответим на это послание? – спросил один из адъютантов, указав на бумагу.
– А никак! – Кербент бросил сверток, тот прокатился по столу и упал на пол. Маршал посмотрел на адъютанта. – Ничего делать не будем, то есть не будем отвечать на сию мерзость. Если он хочет сражения, он его получит. Наша задача не тратить время на болтовню, а готовить солдат к бою. Кстати, Глоз, а как там Барр? Просветление в голове не наступило.
– Нет, господин маршал.
– Ну, это не так и важно. У меня всё.
Адъютанты и командиры встали с мест. Как по волшебству появилась карта местности, на ней обозначены лес, прилегающее поле, небольшая возвышенность в поле. Карта легла на импровизированный стол из бочек, края карты прижали светильниками.
– Вот этот холм, – начал маршал, – важная высота. Это вы все понимаете. С нее хорошо вести обстрел, ее нужно занять в первые минуты боя. Как оказаться на холме? Слушаю ваши предложения.
6. Чудо-солдат
Полковник вышел на опушку леса, за ним последовали солдаты, рассредоточились и застыли в ожидании команды, только знаменосцы по правую и левую руку встали чуть впереди, развернув пурпурно-черные стяги королевства Вертран. Полковник снял шлем и, прищурившись, стал осматривать возвышенность в поле. Тихо, спокойно и безлюдно, и только ветер. Казалось, никого там и невозможно увидеть. Он отвлекся и глянул назад, словно убеждаясь на месте ли солдаты – четыреста лучников и триста мечников. И вновь всё его внимание обратилось к холму. На этот раз почудилось, что холм ожил, будто сильный ветер начал раскачивать траву, но какая трава глубокой осенью? Из-за возвышенности показались лиргийцы. Солдаты в нетерпеливом ожидании за спиной полковника пришли в движение, вперед выступили командиры отрядов. На холме красно-белые стяги, похожие на белые полотнища обрызганные кровью, заплясали на ветру.
Полковник поднял руку и махнул – вперед – и на ходу одел шлем. Семьсот воинов осторожно направились к возвышенности. Лиргийцы не шевельнулись – так и стояли. Воздух наполнился тягостным ожиданием крови и металлическим лязгом доспехов. Наконец, лиргийские мечники спустились к подножью холма, а лучники остались на вершине, взведя луки.
– Щиты! – скомандовал полковник.
Солдаты остановились и, сгруппировавшись, припали на колени и подняли щиты. Войско стало похоже на гигантскую многоножку, которая замерла, подставив панцирь под удар хищника.
Воздух прочертил рой стрел, затем второй, третий, четвертый…
Как только иссяк стальной поток, вертранцы бросились на штурм холма и тут же промяли оборону, как стенобитное орудие прогибает железную дверь. Воздух наполнился звоном мечей и людским криком. Лиргийцы, не справившись с напором, начали отступать назад. Их, казалось, размазало по холму.
Эту картину видел маршал Кербент и остался доволен, вот только, считал он, слишком долго тянется сражение. Лиргийцы каким-то чудом сдерживали натиск, не давая занять высоту. Их лучники отступили назад, но вели вялый обстрел, что и неудивительно: авангарды войск уже перемешались, и попробуй не попади в своего.
Маршал вспомнил о Барре, вспомнил тот момент, когда он обходил строй солдат командира Глоза и встретился с взглядом Барра. Взгляд как взгляд. Была в нем преданная отстраненность – так оценил про себя Кербент взгляд воина. Но в застывших зрачках плеснулось нечто… Что?
Глоз рассказал после разведывательной кампании о нечеловеческой скорости Барра. Благодаря скорости удалось отряду уйти без потерь и не попасть в плен, но кто знает, возможно, лиргийцы и не собирались преследовать их, а только отпугнуть. Вряд ли эта способность Барра поможет ему в битве. Там такое месиво.
Кербент вернулся из воспоминаний и сосредоточился на битве. Вертранцы продолжали теснить врага, но перелома в сражении еще не наступило. Подножье холма было засыпано трупами. Мелькали окровавленные мечи, доспехи окрасились алыми мазками. Но куда пропали лучники? На вершине их не оказалось. Не верилось, что они отступили окончательно, и всего-то и надо – выждать, и победа сама приплывет в руки.
Как лучники оказались здесь? Кербент был уверен, это они, больше некому. Лучники, обнажив мечи, ударили в тыл его солдатам, а на два фронта вертранцы не смогут сражаться. Надо отступать.
Солдаты начали тонуть в море мечей. Две стальные волны сжимали вертранцев. Все теснее и теснее, но все-таки удалось прорваться, разжав железную хватку лиргийцев. Началось отступление. Воины побежали в сторону леса.
Кербент не оставил резерва. Он сделал ставку на сильный натиск и стремительность. Всю мощь вложить в один короткий удар, но лиргийцы втянули вертранцев в изматывающее сражение, они охладили пыл наступления, им нужно было только продержаться дольше, чтобы лучники завершили маневр.
Барр плохо помнил то сражение за высоту. С ним вновь случился знакомый приступ: снова лопнула нить, обжигая мозг, вновь противное цоканье языком. Сознание изменилось, и смутные силуэты врага стали похожи на призраки или на не упокоенные души, которым пора вернуться в мир мертвых. Они медленно плавали перед ним. Стрелы превратились в черных насекомых, сонно летающих.
Один раз, когда Барр все-таки не успел отбить стрелу, она ужалила, как жалит комар: почувствовал лишь слабый укол в левое предплечье. Он, не думая подбросил меч, который медленно начал поворачиваться в воздухе. Барр не глядя схватился за оперенье стрелы и сломал его. Боли не было. Меч продолжил медленный танец в воздухе. Барр мгновение смотрел на это завораживающее зрелище, затем взялся за его рукоять и продолжил бой.
Показалось, что стрела влила в кровь яд, и он перестал что-либо ощущать. Барр погрузился в серое нечто, которое подобно клубам дыма кипело перед ним, из него заторможено, словно продираясь сквозь плотный кисель, высовывались руки с мечами, появлялись стрелы, иногда проплывали доспехи. Это многорукое и многотелое существо, как неповоротливый исполин беспокоил, но не виделся угрозой. И вдруг все померкло. Накрыла тьма, после которой то ли снился сон ему, то ли он действительно продолжал сражаться в бреду. Наконец, и это прекратилось.
Он очнулся от качки. Его несли с поля сражения. Усталые глаза рассмотрели лиргийцев. Значит, попал в плен. Но почему его не добили? Мысль вяло работала: получить выкуп за командира, полковника – это понятно, но он, простой солдат. Зачем? Для чего? Барр попытался толкнуть мысль дальше, но она рассыпалась, как песчаный ком от неловкого движения. Опять накрыла тишина и тьма. И так длилось очень долго, текло безвременье, как черная смола.
Первое воспоминание в плену касалось лекаря. Он пришел в темницу и приказал Барру сесть на табурет ближе к факелу.
В темнице пахло сыростью и крысами.
Стражник недоуменно и пренебрежительно рассматривал пленника сквозь железные прутья, соображая, отчего столько внимания простому вражескому рядовому. До него уже дошел слух, что сам посредник Двуликого вертранцев Эприн готов внести солидный выкуп. Золотом! Невероятно!
– На спину откинься. Вытяни левую руку, – приказал лекарь.
Барр повиновался. Он перевел взгляд на врачевателя. Тот ловко схватил его запястье и начал разматывать старую повязку. Барр следил за отточенными движениями. Затем лекарь аккуратно, даже благоговейно свернул ткань, пропитанную кровью, и убрал ее в суму.
– Зачем они вам? – спросил Барр.
– Заметил. Я высушу повязки и сохраню.
– Обычно сжигают, чтобы заразу убить.
– А ты ничего не помнишь, солдат?
– Я битвы не помню. Почти.
– С такими ранами, что у тебя по всему телу, умирают сразу, а ты не только не умер, но и выжил. Это я тебя нашел и удивился, затем мой маршал к тебе приставил. Твои раны затянулись с нечеловеческой быстротой. Как тебе это удалось?
Барр лишь неопределенно покачал головой.
– Раны твои недолго кровоточили. Они еще не зажили, а кровь остановилась. Чудеса, – донесся точно сквозь воду голос лекаря.
Барр ощутил слабость. Тело вялое и безвольное, словно мешок набитый соломой. Хотелось лежать и спать, спать, и спать, хотелось вообще не просыпаться. Жажда и голод его мало беспокоили, а вот сон настырно, как голодная крыса, лез из всех щелей темницы.
– Опять морит? Ты хлеба поел бы, – предложил лекарь.
– Не хочу.
– Странно. Ешь мало. Хорошо, ложись. Еще увидимся.
Лекарь направился к выходу, но, остановившись перед дверью, обернулся и произнес:
– Когда более-менее очухаешься, познакомишься с нашим маршалом. Он горит желанием увидеть чудо-солдата.
Лязг закрываемой темницы Барр услышал сквозь дрему. Он вновь провалился в тягучий сон. Слабость именно та, которую он почувствовал сразу после укуса змеелюда, но на этот раз ему не приснился мертвый город.
Сквозь безволие и отупение чувств пробилось воспоминание. Барр опять сидел перед костром, мешал ложкой суп. Напротив расположился посредник Двуликого. Эприн молчал, опустив взгляд. Кажется, он всматривался в танец огня.
– Зачем вы решили выкупить меня? – спросил Барр.
Посредник с опаской поднял глаза на солдата, и в них была растерянность, словно застали на месте преступления. Затем Эприн, овладев собой, посмотрел пристальным, долгим и холодным взглядом, и ответ нехотя слетел с губ:
– Мы еще тебя не выкупили. Ты еще не там, где должен быть, но ты сам знаешь, почему мы решили выкупить тебя. Ведь знаешь? Так?
И в это мгновение Барр ощутил присутствие третьего, который оказался не человеком, а бесполым существом. Оно, серое и долговязое, очутилось перед костром, припало на колени и протянуло когтистую руку к Барру. Тот испугано бросил взгляд на Эприна, и Эприн, сидя неподвижно, кивнул и повторил:
– Ты сам знаешь.
Когтистая рука опустилась на плечо солдата, и солдат увидел еще одно такое же существо за спиной посредника. Оно стояло без движения. Оно нависало над Эприном, и миром сна завладела обреченность.
– Не сопротивляйтесь, – проговорил святой отец.
Барр, ощутив тепло и боль в плече, проснулся.
– Солдат. Вставай солдат. – Рука лекаря лежала на Барровом плече. – Пора. Ты достаточно отдохнул. Третий день не просыпаешься. Давай. Вытяни руки перед собой.
Грохнула дверь темницы, и вошел стражник. Он надел на запястья Барра цепь.
Барр чувствовал себя лучше, но неприятная слабость все еще владела телом, а рассеянное внимание не позволило запомнить дороги. Где его вели – все точно в тумане. Одни коридоры сменяли другие, и все виделось однообразным и безликим. Стало чуть светлее – вяло заметил Барр.
Они поднялись в верхние комнаты и оказались в покоях маршала Дерча.
– А, наконец-то, ведите его сюда, – сказал он.
Стражник покинул комнату. Его сменил другой. Он встал в дверях. Лекарь и Барр проследовали на указанное место.
– Да вы садитесь, – фальшиво дружелюбно произнес маршал. Они сели на лавку. – Ну, Молт, чем удивишь?
– Удивлять нечем, господин Дерч. Все волшебство уже случилось. Он выжил после тех ран, которые считаются смертельными. Мы лишь видим последствие чуда, но объяснить не можем.
– Молт, чудо, которое ты сможешь объяснить, уже не имеет права называться чудом. Мы должны его чувствовать, но не объяснять. Солдат, что скажешь? Что сделали с тобой вертранцы?
– Ничего, – угрюмо ответил Барр.
Он выловил из воздуха гнев, сочащийся из лиргийского маршала, но маршал сдерживался, играя роль милостивого врага.
– Солдат, – продолжил Дерч. – Ты все знаешь. Ты, видимо, слышал о выкупе и поэтому решил молчать? Ваш посредник, Эприн, по-моему… Да, Эприн. Он внес уже половину выкупа. Пришли из Круга Двуликого послушники и принесли на блюде. Бери – не хочу. Я чту закон, я принял мирное посольство и с миром отпустил его, но я задался вопросом: зачем? Зачем им простой солдат? И тут же ответил: твои раны, они заживали быстрее, чем обычно. И я вновь говорю: все дело в тебе. Кто ты?
– Я крестьянин по имени Барр.
Дерч стукнул кулаком о стол. Лекарь Молт невольно дрогнул. Барр не шевельнулся, ему эта сцена показалось смехотворной, он опустил глаза, чтобы скрыть улыбку.
– Крестьянин по имени Барр! – заговорил маршал с нажимом. – Ты жив только благодаря Эприну. Он просил вернуть тебя исключительно живым и здоровым. Я дал слово. Что с тобой случилось? – И Барр рассказал о нападении существа. – Хм… Змеелюд тебя таким сделала?
– Видимо.
Дерч кивнул стражнику. Пленника увели.
Маршал и лекарь остались вдвоем.
– Что скажешь, Молт, ты веришь ему?
– Я верю только своим глазам, а они меня не обманывали ни разу. Я видел, как затянулись его раны, как кровь самопроизвольно останавливалась…
– Это я слышу не в первый раз. Хватит. Мне кажется, он обманывает нас. Змеелюды нападают, чтобы похищать жизни, высасывать силы без остатка, а тут лесное существо вручает ему дар… Кстати, их легендарный король Вертран в одном из сказаний сразился как-то со змеелюдом и остался жив.
– Это все преувеличение, господин маршал. На Вертрана напала дикая лесная свинья.
Маршал засмеялся, а затем проговорил:
– Но все-таки он остался жив. Не верю я ни в каких змеелюдов. Этому солдату зелье дали или…
Дерч подошел к окну, глянул наружу и, обернувшись к лекарю, уточнил:
– А крови точно хватит?
– Я осторожно пускал кровь пленнику раза три, когда он был без сознания. Тело не хотело отдавать кровь, но, думаю, ее будет достаточно для эликсира. Еще попробую смешать кровь с уже известными препаратами.
– Хорошо. У других пленников чудес не наблюдалось?
– Нет, господин.
– Это настораживает. Я понял, если бы зелье дали всем, но зачем давать одному?
– Может, попробовать оставить Барра у себя?
– Не получится. Не хочу настраивать против себя посредников. Наживать врагов из круга Двуликого? По уму его бы следовало припрятать, но мы не успели. Я чувствую себя как на ножах. Ладно, прах все побери! Барр убил столько наших солдат, а мы с ним цацкаемся. Жаль. Придется отпустить.
7. Обряд
– Я понимаю, святой отец, почему круг Двуликого внес выкуп, – сказал Барр. – Я особенный, правда?
Эприн мог бы улыбнуться наивности и открытости солдата, и при иных обстоятельствах, пожалуй, да, но не сейчас. Сейчас ему не хотелось говорить на эту тему. Слова Барра вызвали грусть: если он понимает свое особенное положение, понимает ли, что ждет впереди? Это не завидное будущее.
Поэтому Эприн промолчал, тяжело вздохнул и подумал о том, что все всё осознают, до всех умов дошло куда ведет этот путь, но делают вид, что ничего не изменилось и слепо верят в счастливый случай.
Путь?
«Интересно, – удивился посредник, – а о каком пути я подумал, может, это все-таки мои домыслы, а может, только я и понимаю, куда всё это идет, а все остальные люди на самом деле слепы?»
Эприн машинально осмотрелся, будто ища ответа у природы, но природа молчала. Она была безучастна и то, что Двуликий иногда проявляет волю свою через нее не верилось. Природа скованна морозом. Стояла глубокая осень, облетел последний лист, деревья голы, земля покрылась первым снегом. Робким снегом, сказал бы посредник, потому как тонкий белый покров виделся случайным гостем в этом мире, но снег не сойдет до будущей весны.
Эприн, наконец, произнес:
– Я тебе ничего не скажу, Барр. Ничего не смогу сказать точно, ибо твое будущее, как и будущее всех людей, сокрыто туманом неопределенности. Я лишь по наитию ощущаю его, его очертания, движения, куда оно влечет нас. Я не знаю, что ждет тебя, ты со временем сам разберешься, что происходит, вот только добром это не кончится.
– То есть? – И в голосе тревога.
– Я увидел порезы на твоих руках: на запястьях и локтевых сгибах. Скажу, наверняка, они появились после того, как ты попал в плен. Лиргийцы заметили, раны заживают быстрее, чем у обычного человека, и решили, что у тебя особенная кровь, что благодаря ей случилось чудо.
– Раны быстрее заживают? Прям как у Вертрана Легендарного. Может, я королевских кровей? – пошутил Барр.
«Откуда такая беспечность? Или он притворяется? Или просто защищается?», – подумал Эприн и вслух произнес:
– Это вряд ли.
И задумался, поймав себя на простой мысли. Он удивился тому, отчего эта мысль раньше не приходила в голову, ведь все лежало на поверхности, все очевидно: есть общее между двумя историями, историей солдата из отряда командира Глоза и историей Вертрана. На солдата напала та же сущность, что и на Вертрана Легендарного. Да, тогда напала дикая лесная свинья, но это могло быть поздней придумкой. И самое важное: Барр и Вертран, вопреки всем сказкам об этих тварях, змеелюдах, остались живы.
Святой отец сбавил ход лошади и чуть отстал от телеги, на которой везли раненного Барра. Барр так и не смог к началу поездки выздороветь окончательно, хоть раны и затянулись. Он буквально делал несколько шагов и тут же становился вялым, его клонило в сон. Вот и сейчас Барр выглядел не выспавшимся.
– Святой отец, – сказал раненный.
Эприн пришпорил коня.
– В чем дело? – спросил посредник.
– Вы не верите в сказку о Вертране?
– Я не думал об этом.
– Мне она казалась скучной, как ненастный дождливый день.
– Круг Двуликого хранит немного иную историю.
– Правда? А в чем различие?
Эприн ненадолго задумался и решился:
– Хочешь послушать? Она короткая.
***
Придворный лекарь сказал глухо, что остается только ждать. Ждать и надеяться. Он сказал, что Вертран на пути к Двуликому, но Двуликий, видимо, в раздумьях: пускать ли его в свой мир? Нам остается только ждать, повторил лекарь, словно расписываясь в собственном бессилии перед величайшей тайной мироздания. Никто не ведает мыслей Двуликого, за ним последнее слово и перед ним все равны. И простолюдин, и знатный человек.
Посредник, пришедший из ближайшего круга, осмотрел раны Вертрана и снял медальон – кружок меди с выгравированным именем хозяина. «Вертран», – прочитал имя посредник, хотя и так ясно, кто на смертном ложе. Он перевернул медальон гладкой стороной к себе и задумался. На этой стороне посредники писали поручительство для Двуликого, что он, посредник такого-то круга, ручается за душу человека, отходящего в мир иной, и готов выступить провожатым в тот самый мир, а по смерти своей ответить за эту душу. Это означало одно: взять частицу судьбы покойного на себя, тем самым облегчить жизнь души там. Это как взять частицу плоти и крови себе.
Посредник уже был готов начертить керном поручение, но смутился. Его насторожили раны. Он вернул медальон на шею Вертрана.
– В чем дело? – удивленно спросил лекарь.
– Я хочу знать, что случилось на охоте? Что за животное напало на короля?
– У страха глаза велики, – ответил врачеватель.
– И все же… Что случилось?
Лекарь, не торопясь, все рассказал.
– Дикая свинья? – удивился посредник. – Да, возможно. Но на шее. Ты видел укус? – Лекарь промолчал. – Прах вас побери!
– Это змеелюд.
– Не верю.
Посредник почуял ложь. Или, решил он, никто не понимает, что произошло на самом деле. Змеелюд? Они высасывают жизнь из человека, но король до сих пор жив. Он потерял много крови, это верно, но змеелюды выпивают жизнь до донышка.
Посредник обошел королевское ложе, сосредоточенно осматривая тело, затем наклонился к изголовью, убрал длинные волосы с шеи и вновь увидел это красное пятно на коже, будто насекомое укусило Вертрана. Посредник перевел взгляд на лекаря и вопросительно посмотрел. Лекарь не шелохнулся. Если выйти из комнаты и пройти по недлинному коридору, то можно оказаться перед дверью, за которой в ожидании сидят два младших брата короля: Сиус и Тувор. И первый порыв посредника был именно проследовать в ту комнату и сообщить радостную – радостную ли? – весть о том, что король будет жить. Второй порыв: ничего не объясняя, не проронив ни слова, покинуть королевское поместье.
– Я знаю, – медленно произнес посредник, – вы ничего больше мне не скажите. Поэтому я ухожу.
– Но…
Слово, брошенное лекарем, замерло в воздухе. Оно застало посредника на пороге комнаты. Он взялся за ручку и, приотворив дверь, сказал:
– Его величество не нуждается в заступничестве круга перед Двуликим. Король будет жить. Это не змеелюд. Это не дикая лесная свинья.
– А кто?
– Или что.
– То есть?
Посредник прикрыл дверь, но ручку не отпустил. Он медленного проговорил:
– Никто не знает. Что это, или кто это? Вопрос не имеет смысла. Круг Двуликого пытается разгадать тайну существ, обитающих в лесу, но все дороги ведут к Лесной Купели. К проклятому месту.
И в мгновение комната опустела. Тихо закрылась дверь. Лекарь пораженный смотрел на нее.
И будто бы в ответ размыто прозвучала дробь лошадиных копыт.
«Значит не змеелюд?» – вопрос, оставшийся без ответа.
***
Эприн закончил историю и замолчал. Он больше не говорил с Барром, лишь проводил его до деревни, где жили жена и дети крестьянина. Мысли посредника были заняты его старейшинством.
Всегда это ожидаемо и в тоже время неожиданно, словно блеск молнии и следующий за тем раскат грома, к которому трудно привыкнуть.
Отчего-то смерть близкого или знакомого человека ты оттягиваешь во времени, не желая с ней встречаться, мириться и тем неожиданней конец. Ты сам заостряешь нож, с лезвием которого рано или поздно соприкоснешься. Всё шло к завершению. Всё идет к завершению. Человека, что скажет: знаешь, нас лет через сто не будет, глупо назвать отчаявшимся, потому как он прав, ибо таков закон природы, ведь человек смертен. Но, ответь себе, почему считаешь, что смерть не постучится в твой дом?
Его старейшинство еще при жизни был готов к уходу в мир Двуликого, но Эприн старался не думать об этом. И оттого встреча с чужой смертью стала неожиданной. Почему? Ведь шла война, и десятками умирали солдаты. Но смерть на поле битвы виделась естественной, а эта? Можно ли привыкнуть к смерти? Ведь она – факт жизни.
Эприн хотел плутать в дебрях нескончаемых рассуждений, чтобы запутаться, чтобы уйти от мыслей о смерти.
Он вернулся в круг, когда все было кончено. Он успел на обряд. Тело посредника Эрха лежало на внутреннем дворе на фашинах хвороста прикрытое до подбородка грубой холстиной. «Тело?» – задал вопрос сам себе посредник и сосредоточил взгляд на Эрхе. Как-то странно было назвать это телом. Теперь старший посредник казался выше ростом и благороднее, величественнее, в нем ничего не осталось от немощи последних дней, да и ничего естественного, земного не осталось, и здесь ошибка, грубая, очевидная ошибка, что глава круга обладал этим телом. Странные мысли, будто Эрх владел телесностью как вещью.
Старших посредников и только их не придают земле, как остальных: простолюдинов, господ и королевскую кровь. Старший должен раствориться в природе как можно быстрее, это значило раствориться в Двуликом, стать его частью телесно, ну, а душа, видимо, сейчас предстает перед Двуликим. Тело и душа равнозначны. Душа без тела не существует, и Двуликий в своем мире дает душе новую плоть. Тело без души истлевает. Нет ничего несчастнее души, за которую не поручились. Если нет поручителя, она умирает – так приходит вторая смерть. Смерть окончательная и человек не сможет возродиться к новой жизни, ибо без посредничества Двуликий не дает нового тела.
– Эприн, – сказал брат по кругу, протянув медальон Эрха. – Его последняя воля.
У Эприна не возникло вопроса: почему я? Почему старший посредник именно его выбрал исполнителем? А если бы он задержался во вражеском лагере, забирая пленного крестьянина?
Тонкой струйкой затрепетала несмелая мысль: «Если Эрх передал выкуп за Барра мне и благословил, значит, только на меня полагался, значит, я сейчас должен следовать его воли». Мысль не стоило разъяснять, глупо разъяснять самому себе то, что и так очевидно. И Эприн, заглушая внутренний трепет, задержал дыхание. Священный трепет был неуместен, он казался ребячеством, казался противоестественным.
Аккуратно Эприн нацарапал на меди слово «поручаюсь» и свое имя, надел медальон на Эрха и закрыл холстиной лицо покойника. Один из братьев поджег хворост. Пламя заплясало у ног посредника. Эприн отступил от огня и произнес привычное напутствие одинаковое для всех уходящих из этого мира:
– Пусть тело твое исчезнет, растворившись в мире этом, но пусть душа твоя обретет новое тело и так до бесконечности, ибо таков путь каждого.
Пламя взметнулось ввысь, уже не видно лежащего тела, кажется, что это просто большой костер.
Эприном завладело оцепенение. Он смотрел на огненный пляс. Ему почудилось, что он лишился всех привычных ощущений. Душа, увлекаемая неясными ветрами потусторонних миров, стремилась прочь, улетела неведомо куда и вот разглядела сумрачный мир, окутанный утренним туманом. Туман был настолько густым, что очертания предметов в нем терялись. Туман имел серый оттенок, отчего казался порой дымом. Эприн желал удостовериться, что все случилось, как он хотел, а хотел он увидеть Эрха в мире Двуликого в новом теле. Старший посредник возрожден для новой жизни, однако Эприн не увидел его. Почему-то представился трон, сотканный из серой мглы, на троне восседал Двуликий, а вокруг него, словно свита застыли человеческие тени – высокие и худые. Эприн видел их раньше, точнее одну из них – ту, что напала на Барра.
Эприн очнулся. Костер продолжал гореть. Все шло своим чередом, лишь серые струящиеся тени, сотканные из дыма, тревожили ум.
8. Всё, что тайна
Аркус прислонил ладони к шершавой поверхности печи и с наслаждение почувствовал, как тепло слегка покалывает кожу. Печь была жарко натоплена, но ее тепла едва хватало, чтобы обогреть большую аудиторию, где слушали лекции ученики.
Аркус вернулся к столу и продолжил:
– А теперь зададимся вопросом: что мы имеем в итоге? Мы имеем, казалось бы, совершенно неважный вопрос, на который отвечать значило бы тратить время. В конце концов, хочется сказать: господа, мы имеем дело с реальным миром. Вот он лежит перед нашими ногами, вот мы трогаем руками и способны менять его по мере отпущенных нам возможностей. А что же это за вопрос? А он сложный и несложный одновременно: пространство и время представляют собой… – Секундная пауза. – Что они представляют? Кто скажет? Смелее.
Тихий шепоток прекратился, и воцарилась неестественная тишина, настороженная тишина, которую боятся нарушить неверным словом. Боязнь ошибки, быть осмеянным, или просто всего лишь душевная лень, что мешает думать. Но из курса лекций каждый из них знал несложную формулу:
– Изменения в пространстве характеризуют время, так ведь, учитель Аркус?
– История это и есть изменения пространства со временем.
– Все верно, – одобрительно покачав головой, ответил преподаватель. – Это нехитрую формулу вы запомните до конца своей жизни, и будете применять ее всегда. Или не применять. Кому-то она и не понадобиться. Думаю, большинству. Но важно отметить иное: пространство и время понятия субъективные. Вы попросите привести пример, ибо каждый из вас отметит, что мы можем измерять расстояния и временные промежутки. У нас есть мера. Какая уж тут неопределенность и субъективность, если можно измерить? Расстояния измеряются, например, в шагах, а время в ударах сердца, в промежутках между восходами солнца. И так далее. Но все это относительно, то есть не абсолютно. Что шаг для человека – ничтожность, но для муравья? Если б насекомое обладало разумом человека, что оно рассказало бы нам? Человеческий шаг – внушительный отрезок пути – вот что сказал бы муравей. Все относительно того, кто делает измерения. Человеческая жизнь длинна? Да, она составляет несколько десятков лет, но что она с точки зрения многовекового дерева, которое растет в лесу? Жизнь человека мала, почти мгновение. Или, например, как могла бы воспринять бабочка продолжительность человеческой жизни? Для нее мы бессмертны, ну, почти бессмертны. С таких позиций и стоит, думаю, подходить к понятиям пространства и времени.
Аркус опять подошел к печи, но на этот раз не коснулся ее, а только постоял в молчании пару секунд, ощущая тепло, исходящее от кирпича. Молчать учителю не дали, один из учеников спросил:
– Но что же тогда все живое в глазах Двуликого? Ведь он бессмертен.
– Я не Двуликий, – пошутил Аркус. – Поэтому за него говорить не буду. Это его надо спрашивать. И дело, конечно, не в природе Двуликого, а, если будет так позволено сказать, в его сверхприроде. – Аркус повернулся к аудитории. – Но мы отвлеклись. Я хотел вас подвести к мысли о том, что в своем большинстве люди неверно воспринимают время, отсюда эти странные категории: прошлое, настоящее и будущее. На самом деле ничего этого нет. Прошлое это наша память, даже будущее, которое ждет нас, мы можем представить и спланировать, следовательно, оно тоже существует здесь. – И Аркус приложил указательный палец к виску. – Казалось бы, чепуха. Ничего нет, а мы о нем говорим. Как так? Нам мешает линейное восприятие жизни: из года прошлого в год грядущий – и только так. На самом деле прошлое, настоящее и будущее одновременны, но опять не так, как мы себе это представляем. Так давайте, представим себе огромное поле от горизонта и до горизонта. Оно вокруг нас, куда не кинь взор. И вот это и есть прошлое, настоящее и будущее, просто что-то ближе, что-то дальше, и никто не скажет, что какая-то часть поля не существует, а какая-то существует. Тоже и с пространством. Оно не большое и не маленькое, оно вокруг нас, у него нет впереди и сзади. Впереди и сзади – это мы так видим. У вас есть вопросы?
– А может линейное восприятие правильное? – спросил ученик. – Может, равнинное восприятие ложно?
– Равнинное восприятие? Равнинное мышление? – Аркус обрадовался новому словосочетанию.
В глубине души он, конечно, считал, что цель живого ума, ума творческого – это множить идеи. Чем больше, тем лучше. Не значит, что все идеи, рожденные в нестрогом перебирании слов, верны или неверны, но чем их больше, тем больше вероятность, что среди них окажется та верная и заветная идея. Это закон больших чисел. Идея чиста и прозрачна для понимания, что-то вроде метафорического камня мироздания, который вдруг обнаружен в фундаменте этого самого мироздания. А все остальные идеи, что были пустышками, будут отброшены как шелуха, о них забудут. Порой, в страстном желании об умноженье идей Аркус боялся себе признаться, ибо это вступало в спор с его рассудком, который хотел краткости и ясности в суждениях.
– Кстати, хорошее словосочетание. Я о равнинном восприятии. Ну, а на твой вопрос есть легкий ответ: никто не знает, кто прав. Я рассказал вам о равнине, но это, давайте без лукавства, мое предположение. А любое предположение призывает к размышлению. И, пожалуй, на сегодня хватит. Лекция окончена. Все свободны и желаю всего хорошего.
Ученики покинули аудиторию. Аркус остался один. Он машинально, погруженный в неясный поток мыслей, погрел ладони о печь. Затем отправился в учительскую часть школы, в которой преподавателям отводилось то недолгое время на отдых, еду, обсуждения программ и досуг. Аркус зашел в закуток – правильное название для тесного помещения с арочным потолком и дубовым массивным столом посередине. Добротные лавки стояли по обе стороны стола. Комнатой отдыха назвать это нельзя, ибо нет кроватей, и комната не особо отапливалась, а вот зайти ненадолго, посидеть и отдохнуть, или перекусить вполне можно.
По счастью закуток оказался пустым. Аркус вошел в него, прикрыл плотно дверь и, сев за стол, вынул из мешка свежий хлеб, что-то из овощей и свиное сало. За кипятком идти на кухню не хотелось, потому как заметят и напросятся, возможно, посидеть за компанию, а он не хотел, он желал побыть в одиночестве. Но одиночество тут же было нарушено.
– Отец Эприн, а у вас нюх на меня. – Аркус, хитро улыбнувшись, посмотрел на вошедшего человека.
– Найти тебя не сложно. Даже чужой помощи не потребуется. Кстати, почему на «вы»?
– Тебя ведь можно поздравить?
– С чем?
– Со старшим посредником. Проходи же, садись.
Эприн сел напротив.
– А ты, Аркус, не желаешь вернуться в круг Двуликого? Я бы тебя принял без нареканий, раз уж я стал старшим посредником.
– Тесно мне, ваше старейшинство, тесно в Круге. Все устраивает, но тесно.
– Жаль будет потерять такой ум.
– Ум? Ум самый обыкновенный. Я считаю, что больше пользы принесу здесь. – И Аркус бросил взгляд на еду. Обедать при посреднике он постеснялся.
– Ты так говоришь, Аркус, лишь оттого, что князь в силе. Он книгочей, любит мудрствовать, – произнес Эприн и тут же осекся: покоробили слова: «книгочей» и «мудрствовать» – прозвучало казенно и беспомощно, будто дали здоровому человеку костыли, и человек стал передвигаться хуже. – Только из-за этого. Не будь его, не было бы места для преподавания в этом доме, никто бы не пожертвовал собственностью.
– Знаю, знаю, Эприн. Круг Двуликого не так беден, он мог бы мне позволить… – Аркус пристально посмотрел на старшего посредника. – Но ты не для этого пришел сюда?
– Верно.
– Говори.
В ответ новоиспеченный старший посредник круга Двуликого положил на стол грязные тряпки, испачканные кровью.
– И?
– Этим перевязывали раны Барра. В последней битве солдат был тяжело ранен и попал в плен. Покойный Эрх передал через меня хороший выкуп. Золотом.
– Погоди, Барр – тот солдат, о котором ты мне рассказывал при нашей последней встрече, так? На него напало то животное? – Эприн кивнул. Аркус настороженно глянул на перевязь. – А я здесь причем?
– Барр должен был умереть в плену, но этого не случилось.
– Счастливчик.
– Не спеши. Его раны заживали быстро, что странно, но еще я заметил порезы на руках и они не получены в сражении, они появились позже. Кроме того, эти порезы сделаны мастерски, как если б этим занимался лекарь с большим опытом. Они в плену отворяли ему кровь. Можно подумать, что пытали, но зачем? Барр простой солдат, он не знает никаких военных секретов. Не лечили же его?
– Я понял ход твоей мысли. – И Аркус воровато убрал перевязь во внутренний карман. – Желаешь, чтобы я изучил Баррову кровь? Ты считаешь, что в его крови есть то, что ускорило излечение? – Эприн незаметно кивнул. Аркус расплылся в многозначительной улыбке. Были в ней и затаенная тревога, и предвкушение тайны, и торжество, и догадка о сути происходящего. – Все, что тайна – станет явью, да брат?
– Ты к чему это вспомнил?
– Это я о моих опытах. О подвале.
– Слухи уже дошли, но я как старший посредник закрою глаза. Я ничего не слышал. И все ж будь осторожней, на тебя криво смотрят, шепчут, что ты колдун и знаешься с темными силами.
– Народ темен.
– Народ темен, да костер жгуч.
Эприн поднялся.
– Погоди. С чего такая честь простому солдату?
– Кроме традиционного завещания Эрха, был передан лично мне завет старшего посредника. Всего несколько строк. Суть завета проста: опекать Барра, наблюдать за ним.
– И ты сжег завет?
– Да, как и велит ритуал.
– Ты мог бы и не следовать завету. Кто бы узнал, что там написано, – задумчиво произнес Аркус. – Но тебе самому интересен этот крестьянин?
– Доброго обеда. – И отец Эприн покинул камору.
Аркус приступил к еде. Методично жуя, он припомнил последние слова беседы. Почему-то в голове вертелись: «как и велит ритуал». Стало смешно. Аркус благоговел перед крупицами знаний и мудрыми словами, но это не мешало ему скептически относится к ритуалам в круге Двуликого и вообще к любым ритуалам. К чему эти заветы и завещания, нечто детское виделось в них. Да, дети, играющие в войну, в знатных господ, в посредников – это естественно, но взрослея, неужели они не понимают, что есть доля искусственности в ритуалах, доля лицемерия, желание за ширмой обряда спрятать собственное лицо? Обряд можно совершать машинально, отключив ум, отключив критический взгляд, и прослыть благочестивым жителем своего королевства. Конечно, они всё понимали и оттого рьяней стремились следовать традиции, потому что так легче жить.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/evgeniy-pyshkin-6109285/put-v-nikuda-67872003/) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Евгений Пышкин
Неизвестное существо нападает на солдата из леса, даруя ему сверхспособности. Планы двух королевств меняются, и они начинают охоту за солдатом, но добыча и охотник меняются местами.Часть текста ранее опубликована в книге «Путь в Никуда. Кровь короля».
Путь в Никуда
Евгений Пышкин
© Евгений Пышкин, 2023
ISBN 978-5-0056-7602-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
1. Нападение
Жизнь шла своим чередом: рождались и умирали люди, уходили в небытие целые культуры, только для людей другой планеты, живущим в условном средневековье так не казалось. Для них время встало. Затянулась война. Уже целое поколение родилось и успело умереть, если не на полях сражений, то естественной смертью.
Мир для того человечества виделся застывшим и покрытым туманом неопределенности. Сквозь него двигались люди.
Время и пространство породило их, и вот: несмелые разговоры и тихие смешки, скрип телег, топот копыт, фырканье лошадей и лязг оружия. Впереди шли знаменосцы. Они везли кожаные чехлы, пристегнутые к седлам лошадей. В чехлах – свернутые стяги королевства. За знаменосцами – командир и его помощники. Далее солдаты, набранные из крестьян и ремесленников. Среди них на лошади ехал представитель власти духовной.
– Ну, что, святой отец, вашими молитвами двигаемся потихоньку? – спросил солдат, ухмыльнувшись.
Это был простой рядовой, но явно облеченный доверием командира Глоза.
– Я не воин, чтобы двигаться, – съязвил Эприн.
– Возьмите, святой отец.
– Что это? Да и к чему?
– Клинок, как видите. Командир разрешил.
– Мое оружие – слово.
– Да, но в мирное время. Сейчас война, на дорогах опасно.
– Меня до этого назначали и в другие отряды, но я никогда не пользовался оружием.
– Молите Двуликого, что не пригодиться. Пусть клинок будет у вас. Пригодится. Не обременит.
Можно подумать, что этот солдат, пытающийся вручить клинок, к чему-то готовил святого отца, или намекал на грядущее событие, или интуиция вдруг подсказала воину обезопасить Эприна.
Но какое событие?
Дело не в событиях, а простое понимание собственного положения. Это война и без оружия не обойтись. Всё это в мгновение родилось в уме святого отца. Мысли пронесли как вихрь. Кажется, они не оставили следа, но Эприн бросил взгляд на рядового. Солдат выжидающе посмотрел в ответ, и в глазах – пристальных и в тоже время уставших от долгих военных походов, – ничего не отразилось. Не смог Эприн ничего прочесть. Он машинально протянул руку, взял клинок и, недолго думая, заткнул его за голенище. Холодное оружие легло удобно, зацепившись плоским эфесом за толстую кожу обуви.
Лезвие клинка было в длину чуть более пяди, а эфес изогнут от рукояти, отчего это напоминало короткие рога неведомого животного. «Рога» пружинили и легко отгибались в сторону от плоскости лезвия – это придавало холодному оружию свойство прищепки.
Святой отец был одет по-военному и ничем не отличался от рядового, но принадлежность к кругу Двуликого выдавали длинные волосы, собранные в две толстых пряди, чуть припудренных сединой. Две пряди символизировали частичную отрешенность от мира. Он был человеком и по закону принадлежал роду людей, как стайное животное принадлежит стае, но душа и помыслы обращались к Двуликому – к богу, что создал все сущее в этом мире.
Эприн, невольно блуждая взглядом по солдатам, что шагали впереди, меланхолично заметил: «Интересно, когда это все закончится? Сколько можно? Сколько идет война? Двадцать восемь лет. Пожалуй, больше. Целая жизнь». Мысли падали в пустоту как холодные капли. Он попытался вспомнить имена погибших солдат, хоть несколько имен, из тех, над которыми он совершил обряд, но не смог. Ни одного. Почему? Будто Двуликий нарочно стер из памяти всех, говоря: не трудись, вот призову тебя, тогда и ответишь.
– Не грустите, святой отец, осталась одна ночевка, и мы соединимся с королевским войском, скоро вы будете свободны от нас, – сказал командир отряда Глоз, поравнявшись с лошадью Эприна.
– Я просто стар, поэтому острее ощущаю усталость.
– Устали? Тут все устали, – отрешенно ответил командир.
«И точно, – удивился Эприн про себя, – что я ворчу на судьбу? Я не солдат, меня не пошлют умирать».
Глоз, натянув поводья, отвел лошадь в сторону и развернул ее в конец каравана.
– А ну, не растягиваться! Бодрее шаг! – послышался надсадный голос командующего.
Но мысль, что Эприна не пошлют умирать, не особо порадовала его, ибо родилась она от безразличия, тихого и вязкого словно трясина. Она затягивала. Но это не пугало. Пугало само безразличие. Будто и не с тобой происходит ужас равнодушия, а с твоим врагом, и ты безучастно смотришь на гибель, возможно, тайно радуешься закату жизни, и только на краю сознания мерцает мысль: это ты, это тебя, это ты сам с собой сделал. И что привело к этому? Какое хитросплетение жизненных путей вывело к топи? Он не испугался, а сделал шаг в сторону погибели. И чего ждать? Смерти? Но умирать не хотелось? «Если бы появилась цель…», – вяло всплыла мысль.
Впереди показалась опушка леса.
Командир повел отряд к ней.
– Костры разведете, пищу сготовите и с наступлением сумерек погасить огонь. Огонь только для дозора, – буднично распорядился Глоз.
Святого отца немного развлекла двойственность собственных мыслей. Вроде, безразличие к жизни и усталость, и в тоже время не хочется умирать. Хочется еще пожить. Эту двойственность он не посчитал малодушием. Просто он человек, как и все остальные, а человек слаб и неоднозначен в своих поступках и мыслях. Пусть остальные рисуют красивые картины бесстрашных воинов и мудрецов – это исключение, ведь большинство… Что большинство? Простые обыватели? Простые смертные?
Например, Эприн не был простым смертным. Он является проводником душ в мир Двуликого. И все обращаются к Эприну не иначе как «святой отец» оттого, что перед святым отцом открыт прямой путь к богу. Это неоспоримый догмат. Когда Двуликий призовет его, он очень скоро предстанет перед властью иного, чтобы держать ответ за умерших. Эприн был готов поручиться за души умерших солдат. Они все, почему-то считал святой отец, были чистыми.
Спустя несколько минут, солдаты разбили лагерь.
Эприн спешился. Его лошадь отвели.
Ночами было прохладно, днем – теплее. Солнце, чуть отогревая воздух, превращало землю под ногами в холодную склиз, что со времен подсыхала.
У опушки, где они остановились, деревья, одетые в жухлую листву, походили на несчастных созданий, которых забыла судьба. Лес убого стоял у края поля, словно попрошайка в нищенском рубище, вызывая одновременно и жалость и брезгливость. И в противовес этому, будто насмехаясь над деревьями, чистый небосклон висел над миром в молчаливом и ледяном величии.
Эприн сел у костра и задумчиво посмотрел на танец огня. Рядовой деревянной ложкой помешал похлебку. Варево бурлило, клубился аппетитный пар, со дна котелка поднималась мутная вода, смешанная с кусочками мяса, овощей и хлеба. Эприн сосредоточенней взглянул на кипящий суп, и ему почему-то почудилась беспокойная река, несущая свои воды за горизонт.
– Святой отец?
– Да, солдат?
– Как думаете, скоро ли война закончится?
– Вопрос не ко мне, а к его величеству. Я ведаю жизней духовной, сам знаешь.
– Не понимаю, за что мы воюем? Ну, поссорились, ну, и решите миром. С глазу на глаз. Мы-то здесь причем?
– Тебя как звать?
– Барр.
– Не боишься, Барр, что твои речи дойдут до ушей короля?
– Я? – Солдат перестал мешать и облизнул ложку. – Я не боюсь, святой отец. Может, меня убьют в следующем бою? Чего бояться-то?
– Верно, все под Двуликим ходим.
– Или вы, отец Эприн, доложите обо мне?
– Мне прибыли с этого никакой.
– И то верно. – Барр продолжил сосредоточенно мешать похлебку.
Эприн машинально поправил ветки в костре и произнес:
– Семья-то есть?
– Не без этого. Жена. Дети.
– Как они без тебя?
– Нечего. Родня помогает. – Эприн кивнул. – Давайте, святой отец, ужинать.
Солдат достал из походного мешка миски и разлил похлебку.
Они сели напротив друг друга. Между ними был костер.
Барр медленно и сосредоточенно жевал. Взгляд его был отсутствующим. Святой отец спросил солдата, откуда тот родом, где живет, когда забрали на войну. Солдат отвечал скупо, не особо желая разговаривать. Беседы не получилось.
С закатом они легли спать под открытым небом, ежась от холода. Эприн думал, что не уснет, но в очередной раз, видно сказалась походная закалка, не заметил, как провалился в глухой сон, что отрезал его от реальности.
Очнулся он от резкого вскрика. Он увидел Барра стоящего в неестественной позе на полусогнутых ногах и пытающегося скинуть кого-то с плеч, а вот кого, в утреннем сумраке святой отец не различил. Разбойник хотел задушить солдата. У нападавшего были едва различимые контуры неестественно длинного и худого тела, в очертаниях которого клубилось серое месиво.
Не думая, Эприн выхватил клинок из сапога и метнул его в разбойника. Клинок с лязгом отбросило в сторону, будто холодное оружие наткнулось на гладкую твердую поверхность.
Разбойник бросил солдата на землю и в мгновение исчез, скрывшись в лесу. Никогда еще святой отец не видел такого быстрого бега. Неизвестный, приминая жухлую траву, растворился среди деревьев, и казалось, что он еще долго мелькал вдалеке.
Лагерь зашумел. Забегали солдаты. Первым подбежал к Эприну испуганный командир отряда.
– Как вы, святой отец?
– Не беспокойтесь. Не ранен. Как Барр?
Глоз, бросив взгляд на лежащего без сознания солдата, вновь обратился к Эприну:
– Что здесь произошло?
– Я проснулся от крика. Вижу, кто-то душит Барра. Я метнул клинок, и негодяй скрылся в лесу. Думаю, на меня хотели напасть. Кому нужен солдат. Солдат, видимо, услышал…
– Ясно, – отрезал командир и, кивнув, приказал двум рядовым поблизости: – Барра ко мне в палатку! Видимо, он еще не очухался. Дышит хоть? Отлично. Оклемается расспросим. Погодите, святой отец, что вы имели в виду, сказав «кто-то»?
– Я не успел рассмотреть, видел его как в дымке. И роста был он головы на две выше Барра.
– В дымке? Призрак что ли?
– Обычно клинок проходит сквозь призрака, не считаете?
– Солдат! – гаркнул командир – Искать клинок!
Расторопный рядовой быстро нашел оружие в траве и передал его командиру.
– Вот видите, святой отец, – сказала Глоз, вертя клинком перед собой. – Вы оказались абсолютно правы. Это не призрак, но придется дать вам другое оружие.
Эприн, внимательно осмотрев лезвие, заметил, что острие было сколото. Он удивленно глянул на Глоза.
– Я, конечно, понимаю, что у вас сильные руки, но не знаю, какую надо иметь броню, чтобы сотворить такое с закаленной сталью.
– Командир Глоз! Командир Глоз! – закричал подбежавший солдат.
– Что, очухался Барр?!
– Нет. Но вам стоит посмотреть на это.
– Вперед. Святой отец, вы тоже со мной.
Они последовали за солдатом.
Войдя в палатку, солдат испуганно шепнул командиру:
– На шее.
– Светильник мне. – Рядовой подал. Глоз склонился над Барром. – Отец Эприн, что скажите?
Эприн взял светильник у командира и, нагнувшись, различил на шее солдата красное пятно с крупную монету. Не заметить такого пятна даже в полумраке палатки было невозможно.
– Если сейчас лето… – задумчиво вымолвил Эприн. – Я бы сказал, что это укус ядовитого насекомого или какого-нибудь лесного гада. Очень похоже. Исходя из моих знаний во врачевании, я бы так рассудил. Но сейчас даже днем бывает прохладно. Насекомых нет. Гады ушли в спячку.
Святой отец положил ладонь на шею потом на лоб Барра, затем послушал дыхание, пощупал поочередно запястья, поднял веко, поднося близко к зрачку светильник.
– Дыхание правильное. Сердце ровное. Зрачок реагирует на свет и не расширен. Такое впечатление, что ему дали снотворное.
– Чепуха! – отозвался Глоз. – Зачем усыплять солдата?
Эприн, пожав плечами, отдал светильник солдату, встал и вышел из палатки. Он остановился в задумчивости, смотря на то как осеннее солнце лениво пробирается по небу. Вот в это мгновение как раз оно оттолкнулось от горизонта и продолжило путь, скупо одаривая теплом.
– Святой отец? – произнес Глоз, выйдя следом. – Что я скажу вышестоящему начальству?
– Говорите все, как я рассказал вам. Я подтвержу ваши слова на любом дознании, – ответил Эприн и, не оборачиваясь, зашагал к своей лошади.
– Хорошо. Святой отец! – Тот остановился и обернулся. – А клинок? – Эприн отрицательно покачал головой. – Ну, как знаете. Чего стоишь?! Быстро ко мне тех, кто стоял в дозоре?!
Последняя фраза относилась к солдату, замешкавшемуся у палатки.
Однако допрос ничего не дал. То, что Глоз предполагал услышать, то он и услышал. Солдаты повторяли одно и то же: никто не заметил, когда лазутчик прокрался в лагерь. Было тихо. А если учесть, что стояла безветренная ночь, то все выглядело крайне пугающе: без единого звука лазутчик просочился в лагерь и повел себя не логично. Зачем нападать на рядового, когда рядом спал более ценный человек – святой человек? Да и в чем смысл нападения? Похищения не случилось. Убийство не произошло. Может, это было животное? Если полагаться на слова святого отца, то незваный гость был почти невидим. Командир отряда не верил в существование призраков, как и Эприн, но объяснить по-иному природу этого «привидения» не смог.
Больше всего Глоз был раздосадован в полдень, когда отряд наконец-то соединился с королевским войском. С одной стороны – камень с плеч, ибо небольшая миссия завершена, и часть обязанностей перешла в руки королевского маршала, а вот с другой стороны – командир готовился к разбирательству. Глоз надеялся на чудо: вдруг Барр оклемается до соединения с войском. Но нет. Лишь ближе к вечеру пострадавший солдат очнулся, и командир привел его на дознание.
В большой палатке при тусклом свете множества плошек за импровизированным столом, состоящим из больших бочек покрытых толстым ковром, сидели маршал Кербент и его адъютанты. Напротив, на стульях расположились отец Эприн, Глоз, Барр и дозорные.
История о нападении уже в который раз была повторена. Адъютанты ничего не говорили, только перешептывались друг с другом. Наконец, очередь дошла до святого отца. Маршал со вниманием выслушал его.
– Что ж, я доверяю вам, – задумчиво произнес Кербент.
– Это было б странно не доверять посреднику Двуликого.
– Безусловно, – улыбнувшись, проговорил маршал и, обращаясь к Барру спросил: – Я верно услышал? Ты ничего не помнишь?
– Да, маршал. Почти. Я помню, что каким-то чудом проснулся. То ли почуял, то ли расслышал шорох, то ли, не знаю, как объяснить.
– Говори своими словами.
– В общем, меня страх обуял. Будто нехороший сон приснился. Или предчувствие. Я открыл глаза, а в следующий миг разбойник набросился на меня. Я вскрикнул и разбудил святого отца.
Барр посмотрел на Эприна. Эприн утвердительно кивнул в ответ.
– Продолжай, – попросил Кербент.
– А дальше, господин маршал, боль в шее. Ну, как бы комар укусил, только сильнее во много раз. А потом… Потом ничего не помню.
– Это всё?
– Да, господин маршал.
Речь Барра была сбивчивой, голос его дрожал, и не удивительно, что Кербент спросил:
– Не спеши солдат и успокойся. Тебя никто не тронет. Ты пострадал, ты должен вспомнить все детали этого нападения. Мы должны понять, кто посмел напасть.
– Стоит ли говорить…
– Любая деталь, – повысил голос Кербент. – Пойми, солдат, даже незначительная деталь весьма важна. Даже какая-нибудь нелепость. Напряги мозги.
– Он, ну, то есть, разбойник быстро прошептал на ухо: «Не сопротивляйтесь».
– Ты не ошибаешься? Именно «не сопротивляйтесь».
– Клянусь. Да. «Не сопротивляйтесь».
– Ясно. – Маршал задумчиво погладил броду, бросая взгляд на адъютантов. – Дознание окончено. Все свободны. – И когда палатку покинули люди, Кербент произнес: – Ну, господа адъютанты, ваше мнение.
– Мы склоняемся к версии о вражеском лазутчике. Только смущает нас описание его внешнего облика.
– У страха глаза велики, – отрезал маршал. – Мало ли что почудилось спросонок. Главное, разбойник не смог никого похитить.
– Да и зачем? Никто не был посвящен в планы. Глоз? Ему сказали от сих мест и до сих мест: идти на соединение с королевским войском. Отец Эприн? Вряд ли. Круга Двуликого вообще военные маневры не касаются.
– Это был вражеский лазутчик, – подвел итог маршал. – На этом все, господа адъютанты. Вызвать ко мне командира Глоза.
2. Это не змеелюд
Эприн чуть замешкался перед воротами, поправил на плече походную сумку, проговаривая про себя все то, что будет говорить старшему посреднику. А расскажет ему он все, кроме того эпизода, где Барр жаловался на бессмысленность войны. Зачем солдату жизнь портить? Да и не относилась кроткая беседа у костра к нападению разбойника. Хотя какой там разбойник? Впору поверить в существование призраков. Но ломать мировоззрение? Заставлять себя менять взгляд на жизнь? Эприну всегда казалось странным быть в круге Двуликого, в сердцевине тайны и волшебства. Ведь именно так и воспринимает простой люд посредников. Конечно, никаких тайн и чудес не было. Мир плоский и одномерный. Это человеческий ум создает новые миры и неведомые страны. Но в тоже время вот она: загадка существа из леса. А есть ли загадка? Противоречие?
Эприн постучал.
И все-таки неестественным показалось верить в Двуликого – в божество, которое довлеет над жизнью людей, – и одновременно не верить в духов. Ведь все едино, все живет в этом мире. И, если есть Двуликий, почему бы не быть иным сущностям?
Деревянные ворота с тихим скрипом приоткрылись, и в проеме появился юноша.
– Мое почтение господину посреднику. – Юноша поклонился.
Святой отец ненадолго увидел коротко остриженную голову. «Послушник, – понял Эприн, – вот только имени его я не помню».
– Отец Эрх у себя?
– Да, его старейшинство, у себя. – И юноша открыл шире ворота, впуская Эприна.
Эприн осмотрелся.
«Когда я в последний раз был здесь?»
Последний раз, верно, месяц назад и за месяц ничего не изменилось. Это то постоянство, которое всегда в радость, и которое успокаивало. Ему показалось, что проходя эти ворота, он начнет дышать свободнее и спокойнее. Да, свобода – это спокойствие, это уверенность. Или, действительно, воздух здесь иной?
Эприн бросил взгляд на юношу. Тот, не обращая внимания на посредника, занялся своей работой: взял деревянные вилы и продолжил раскидывать свежую солому. Мягкая подстилка шуршала под ногами и влажно пахла.
Святой отец пересек двор и по крутой лестнице поднялся в коридор и далее очутился в покоях старшего посредника. Тот уже встречал его, сидя в кресле.
– Ну, проходи, проходи. Я тебя давно жду, отец Эприн. Услышал, петли скрипнули – ты, значит, появился. Кто ж еще. Как чувствовал, что ты придешь сегодня, даже на прогулку не выходил.
Эрх, перебирая в левой руке четки, сверлил взглядом Эприна. Эприн понял, что спустя месяц, изменилось-таки многое. Старший посредник постарел на целый год. Немощь все больше и больше завладевала телом Эрха. Кожа стала подобно старому пергаменту, сухой и сморщенной. Только глаза живые и смотрели с любопытством и в самой их глубине, если приглядеться, можно рассмотреть многие годы, канувшие в неизвестное, называемое прошлым. Эприну ненадолго пришло на ум сравнение с двумя огоньками, которые вопреки всему светят и преодолевают время. Человеческая жизнь – огонь во тьме.
Эприн не был обременен тесными узами со старшим посредником, хоть Эрх и был его наставником. Но он, человек, готовящийся сделать шаг в иной мир, вызвал у Эприна неясное уважение и даже душевный трепет.
– Я слушаю. Что молчишь? – И посредник рассказал все, как и решил заранее.
Эрх погрузился в задумчивость. Взгляд его на мгновение потух, а затем вспыхнул озаренный мыслью.
– Помоги мне подняться.
Эприн взял под локоть Эрха и подвел его к окну. У сводчатого окна стояла высокая лавка, грубо сколоченная и потемневшая от времени. На подоконнике лежали принадлежности для письма. Эрх сел на лавку и, намотав на исхудавшее запястье четки и посмотрев отрешенно в окно, произнес:
– Когда я хожу, легче думается.
Эприн заметил, что зрачки старшего посредника двигаются. Он за кем-то наблюдал. Наверно, за послушником во дворе.
– Святой отец, – неожиданно громко проговорил Эрх, переведя взгляд на собеседника. – Ты слышал о змеелюдах?
– Я читал о них, ваше старейшинство. Но я не верю в их существование.
– Надеюсь, ты все мне рассказал?
– Да. И я понимаю, на что вы намекаете. Обычно, так писалось в легендах о змеелюдах, после их нападений никто не выживал. Они дочиста высасывали жизнь из жертвы. Но Барр жив, и, даже я бы сказал, бодр.
– Бодр, – прошептал с ноткой упрека Эрх и вновь посмотрел во двор.
Упоминание о бодрости его задело. Он тоже хотел быть бодрым, хотел быть молодым, а не еле передвигать ногами по дому и, гуляя, не уходить дальше, чем границы земель храма Двуликого. Да и к чему все тайны Двуликого? И что они? Да и стоят ли они мимолетной молодости?
Молчание длилось долго. Эприн ждал, когда старший посредник отпустит его.
– Посмотри на этого юношу, – заговорил Эрх. – Он тщится постичь тайны Двуликого. Он готов положить на это всю жизнь. Жизнь в обмен на тайну бытия. Он ради этого пошел в послушники. Как тебе это понравиться? Но главная тайна в том, что ни одна тайна не стоит человеческой жизни. Жизнь – вот главная тайна.
Эприн, опершись о подоконник, выглянул во двор. Послушник покрыл свежей соломой весь двор, отчего двор стал выглядеть уютнее.
– Может, жизнь того стоит? Все-таки? – тихо спросил святой отец.
– Возможно. – Эрх вновь сосредоточенно посмотрел на собеседника. – Вот что, Эприн, отправляйся-ка ты обратно и присматривай за Барром. Ничего не спрашивай, что делать тебе конкретно, ибо я и сам не знаю. Я лишь чувствую, что здесь не все так просто, но объяснить что именно, не могу. Я напишу просьбу приписать тебя к королевскому войску. Надеюсь, маршал не будет противиться еще одному посреднику.
Эприн помог развернуть сверток бумаги, снял крышку с чернильницы.
– Ну, вот и все, – сказал Эрх, когда прошение было написано. – Но отправляться к маршалу прямо сейчас не стоит. Это может вызвать подозрения. Отдохни дня два, а лучше три. Кстати, свидишься со своим старым другом Аркусом. Ты давно хотел. Он все там же. Не отказался гордец от мирского пути – преподает в светской школе.
Эрх печально улыбнулся и протянул свиток Эприну. Тот взял его и спрятал в походной сумке.
– Можешь идти, – разрешил старший посредник. Но как только святой отец открыл дверь, Эрх громко проговорил: – Закрой дверь. – Эприн закрыл. – О змеелюдах никому ни слова. Аркусу, конечно, можешь рассказать. А если поползут слухи, народ-то суеверный, так ты будь в стороне. Старайся, чтобы тебя меньше видели с Барром. И да, не змеелюд это вовсе. А теперь точно все. Прощай.
И Эприн вышел в коридор, но сделав пару шагов, удивился: «Почему «прощай»? Или его старейшинство не надеется больше на встречу?»
Святой отец пересек коридор и в задумчивости спустился по лестнице, не заметив послушника, который как обычно сделал короткий поклон. Эприн был удивлен: его старейшинство именно попрощался, не обещая в будущем встречи. Неужели, совершая неприятное открытие, подумал святой отец, Эрх не рассчитывает дожить до следующей дня, недели, месяца, неужели так слаб?
От неприятных мыслей Эприна отвлек Аркус.
Святой отец пешком добрался до школы и уже минут десять ожидал старого знакомого в коридоре у окна напротив двери аудитории, заведомо узнав у распорядителя занятий, какие и где предметы читает Аркус.
Аркус появился минуту спустя после того как шумная толпа учеников схлынула. Он остановился в двери, и мгновение рассматривал гостя как призрака.
– Ты это, или не ты? – наконец вымолвил Аркус.
– Подойди и потрогай, – усмехнулся в ответ Эприн.
– Да уж, я, пожалуй, поверю, что ко мне пришло бесплотное создание, а не ты. Я тебя давно…
– И я тоже давно тебя не видел. – Эприн в приветствии поднял ладонь. Аркус в ответ заключил ее в замок. Со стороны это выглядело на безмолвный поединок. Друзья смотрели пару секунд друг другу в глаза, не размыкая ладоней.
– Пришел вернуть заблудшую душу в мир вечности и безмятежности? – спросил Аркус.
– Вовсе нет. Просто решил тебя увидеть, да и есть один вопрос.
– Тогда пойдем в аудиторию. Следующие занятия не скоро, так что времени поболтать хватит.
Они вошли внутрь.
Если в коридорах школы гулял сквозняк, то здесь в классах воздух показался Эприну вязким и удушливым. Окна были закрыты. Они располагались высоко от пола и пропускали мало света, это навеяло то ли тоску, то ли почудилось, что капля неясной обреченности человека, запертого ненадолго в ограниченном пространстве, растворена в атмосфере. Ряды деревянных безликих скамеек стояли перед большим столом преподавателя. Те скамейки, что пониже – сидения, те, что выше – столы. Эприн не решился бы назвать их столами. Это были именно скамейки, только больших размеров. За преподавательским столом располагалась черная доска, стоящая на широких опорах.
– Не знаю, что ты здесь находишь, – посетовал Эприн. – Ты мог бы вести занятия и в храмах Двуликого. Неужели бы не нашли для тебя чего-нибудь попросторней, а не эту могилу? Хоть класс и большой, но все равно – неприятное место.
– Я руководствовался не размером.
– А чем же?
– Расположением. Подальше от храмов.
Порой в речах Аркуса звучали колкости, направленные на Двуликого и его круг, но в тоже время он никогда не выступал против, никогда не переступал красной черты. Аркус не настолько глуп, и все-таки жизнь его – путь по острию ножа, решил Эприн.
– И еще, я считаю, что знания принадлежат всем, – сказал Аркус. – Ребенок знатных родителей, так и черни должны знать то, что знаем мы.
– А нужны ли им эти знания? Дети благородных кровей делают военную карьеру, или пытаются пробиться поближе к королевскому трону, получить благоволение его величества. Наши знания им не помогут. Ну, а чернь?
– Я не ведаю, нужны ли им наши знания, мое дело дать, а принимать решения – это их дело. Но ты не для этого встретился со мной?
– Верно. – Эприн сел за ученический стол.
– Говори. – Аркус подошел к черной доске. – Кого или чего касаться будет твой вопрос?
– Змеелюдов.
– Серьезно? Но, по-моему, это всего лишь легенда.
– Да. Но со мной приключилась одна история. Ты знаешь, что я приписан к отряду командира Глоза?
– Да, – кивнул Аркус. – Слышал. Ты говорил.
И Эприн коротко рассказал о том странном существе, которое напало на солдата Барра.
– Мда… – Аркус заглянул за доску, пошарил рукой и достал кусок мела. – Действительно, лучше бы это осталось легендой. Ты ведь ничего не приукрасил, не домыслил?
– Ты не томи меня. Я вижу по глазам, у тебя появились мысли.
– Да никаких особых мыслей. Если полагаться на легенды, то да, это был змееелюд. Кровососущая гадина, разумная человекообразная змея с гипнотическими способностями. Но, возможно, это просто неизвестное животное, живущее в лесу.
– Неизвестное? Ты шутишь? Ведь это был никакой-то там неведомый лес, а…
– Погоди, погоди. – Аркус поднял руку с мелом, будто угрожал этим белым камнем собеседнику. – Погоди. Смотри.
Аркус нарисовал на доске в центре небольшой круг и заштриховал его. Затем заключил этот круг еще одним большего диаметра, завершив странную композицию двумя жирными точками. Одна находилась в пределах большого круга, а другая за его границей.
– И что это? – спросил Эприн.
– Это мы и мир, окружающий нас. Вот круг заштрихованный – мы. Большая окружность – предел наших знаний. Все, что находится в очертаниях, мы знаем. – Аркус указал на точку в границах большого круга. – Но есть явления и предметы такие, которые не можем объяснить. – Аркус обвел точку за пределами круга. – Так вот, твое существо или животное, оно еще неведомо нам, поэтому я надеюсь в будущем на вполне разумное объяснение странного и пугающего происшествия, свидетелем которого ты стал. Так что о змеелюдах. Мы можем только строить предположения. Не более.
– Значит, нам не выйти за очертания круга и не приблизиться к той точке?
– Нет, Эприн. – Аркус отрицательно покачал головой. – Нет. Но мы можем увеличить диаметр круга и тем самым приблизиться к разгадке.
– А как же озарение? Чутье?
– Это… Хотя… – Аркус вернул мел на место. – Я слышал одно утверждение. Может, и ты его слышал. Оно звучит так: есть предположения, которые в итоге, на перспективу оказываются верными, но доказать их правдивость или лживость никто в данный момент не может.
– Допустим. – Эприн задумался.
В его ум, словно в невод, попалась очевидная мысль:
– То есть, твое предположение, что это лесной хищник, например, пока невозможно проверить?
– Да. Лишь принять на веру.
– Это означает только одно. Твое предположение нельзя опровергнуть, но и нельзя утвердить.
– До тех, пор пока кто-то не решится поймать это животное.
3. Город мертвецов
Барр продолжил путь. Он не помнил, как и где путь начался. Сколько длится эта дорога, он не ведал. Она показалась ему бесконечной. Барр попытался припомнить, но мысли, как пчелы в растревоженном улье гудели, но на фоне беспокойного гуда не возникло ни единого слова, ничего, хотя бы намека на то, что он здесь делает. Барр машинально шагал, зная, что должен преодолеть данный отрезок пути. Он остановился. Перед ним текла река. Был мост, перекинутый через спокойные воды, и на том берегу крепостные стены родного города. Город, припомнил Барр, цель его пути, конец дороги. Дальше не нужно идти. Интересно, подумал он, я не появлялся в городе много лет, изменилось ли что-нибудь?
Он вошел в город и стал осматриваться. Похоже, нет, не изменился город. Он остался таким же осколком пространства среди прочих осколков, летящих сквозь годы. Время не коснулось его. Те же дома и там же стоят они. Те же люди. Те же скрипучие повозки, везущие товар и прочее. Даже ветхие деревянные постройки каким-то чудом уцелели. А ведь они готовы были рухнуть под тяжестью лет – так считал Барр, когда покидал город.
И странное впечатление завладело душой. Он знал каждый камень родных мест, каждую доску, каждый мелкий фрагмент, и вдруг обнаружил это неизменным даже в незначительных деталях. Поэтому не было нужды что-то воскрешать в памяти. Казалось, город ожил на глазах, будто Барр вынул из закромов памяти знакомую картину, навсегда застывшую, сдул с нее пыль, и вот она заиграла всеми цветами и пришла в движение.
Город жил своей обычной жизнью.
Время приблизилось к закату.
Барр вспомнил, имелось несколько ворот в городе. Четыре входа по сторонам света: северный вход, восточный, южный и западный. Они закрывались посолонь: от северных ворот к западным воротам. Пару минут назад он прошел через северные ворота. Теперь стражники затворили их и опустили решетку с глухим грохотом. Она уперлась остриями в булыжник.
Именно в это мгновение что-то случилось с рассудком. Что-то сломалось внутри. Барр вначале и не понял что. Точно на пути потока мыслей встала плотина, взявшаяся неизвестно откуда. Привычное их течение нарушилось. Краем глаза он заметил неладное: то ли подозрительного человека, то ли строение, которого раньше не видел. Сознание спуталось. Сердце тревожно замерло. Взгляд так и не оторвался от вертикальных перекладин деревянной решетки. Барр боялся пошевелиться. Ждал, что наваждение рассеется. Но нет, оно не исчезло. Что же увидел он краем глаза? Игру света и тени?
Наконец, пересилив себя, он осмотрелся.
Вначале решил, что длинные тени на закате причудливо преобразили город, нарисовав вытянутые заостренные силуэты на серых камнях. Но это росли новые сооружения. И они заострились. Как бы нелепо не звучало, но это единственное слово, пришедшее на ум. Началось колдовство: очертания новых строений заострились, как черты лица только что умершего человека. Была жизнь, и вот она ушла.
Страх, смешанный с удивлением, выжег душу, сковал тело. Руки и ноги стали ватными. Они не слушались. Не двигаясь, Барр, как зачарованный, наблюдал преображение. Из-под земли медленно поднимались новые здания. Они не мешали старым. Они словно раздвигали их. Они завладевали улицами, наступая повсюду. Черные и остроконечные.
Мелькнула мысль о неизлечимом недуге, ворвавшемся в родной город. И город стал похож на рот, заполненный уродливыми полусгнившими зубами. Беспредметный страх попытался сдавить мозг.
И все ж, сбросив оцепенение, Барр сделал первый шаг. И это простое движение дало толчок новой мысли: бежать из города. Но куда? Из родного города? Ведь он считал, что конец пути, что это… Прах все побери! Бежать, но куда? Да куда угодно, только бы прочь отсюда. Уже завладело душой что-то мертвящее, черное, вымораживающее. Трудно понять и невозможно сопротивляться этому чувству. Барр верил только в одно: еще чуть-чуть, и он утонет в этом городе, и город опутает его щупальцами и утянет в свое ненасытное чрево.
Надо бежать к западным воротам. Они закрываются в последнюю очередь. Но ориентироваться стало труднее. Все изменилось. Новые здания, поднявшиеся из-под земли, сбили с толку. Все было чужим.
И вдруг одно открытие окатило Барра ледяной волной: «Я не вижу живых людей». Горожане двигались так, как и несколько минут назад, но их кожа приобрела сероватый оттенок, глаза и щеки провалились внутрь и растворились в серой коже, волосы поредели, сделались седыми и исчезли. Теперь двигались худые серые силуэты.
Барр шарахался от мертвецов, но мертвецы были безучастны к его метаниям и страху, словно ничего и не происходило. Они шли по своим делам. Кажется, Барр расслышал давящую на мозг музыку: нестройный гул, доносящийся из всех закоулков. Вряд ли это была музыка темных миров, в которых даже Двуликий редко бывает. Это была мелодия мертвых: нет жизни вечной, нет богов, из небытия пришел, в небытие живешь, там же и сгинешь, не оставив следа. Нет бессмертной души, да и души вовсе нет, твои метания бессмысленны, твой ум беспомощен. Шумели улицы, кипела смерть. Цветное покрывало жизни, что дышало несколько минут назад, в одно мгновение выцвело под заходящими лучами.
Сколько времени бежал Барр, не помнил. Сколько раз спотыкался, петляя по кривым улочкам когда-то родного города, не сосчитать. Он надеялся, что бежал в верном направлении. И да, вот они западные ворота. Еще открыты. Он заметил стражников. Они были серыми силуэтами. Барру на мгновение показалось, что сквозь серую кожу, как сквозь густой туман, проступили кости. Видимо, жизнь покинула стражников, но они зашевелились при его появлении. Они не попытались ему помешать. Движения их оказались заторможенными и угловатыми, как у марионеток, будто невидимый хозяин, забавляясь, дергал за нити. Он повелевал мертвецам: закрыть ворота. Нет, успею, решил Барр, я еще успею, должен успеть.
И он успел. Ворота с грохотом закрылись за его спиной, но, не веря собственному счастью, Барр машинально пробежал несколько шагов, боясь, что стражники кинутся за ним в погоню. Наконец он остановился и обернулся. Его никто не преследовал. Там лишь закрытые ворота, и точно гробовое молчание опустилось на город. Барр теперь увидел город иным: ошметком мертвой дымящейся плоти, потусторонней сущностью, чашей наполненной смрадом и безысходностью.
Замотав головой, Барр попытался прогнать морок.
«Как легко, как просто поддался я наваждению, словно сломалось что-то внутри. Все было таким реальным», – повторил он про себя несколько раз фразу. В памяти еще стоял мерзкий сладковатый запах разлагающейся плоти и могильный холод.
Восстановив дыхание, еще раз окинув взглядом крепостные стены, Барр заметил, что стены дымились, и это уже не казалось. В свете угасающего дня они дрожали, будто он посмотрел на них сквозь теплые течения воздуха, поднимающиеся от разогретой земли. Стены побледнели, они потеряли цвет, превратившись в призрак. Барр поглядел на запад. Солнце недавно скрылось за горизонтом, оставив высветленный кусок неба. Еще один короткий взгляд на исчезающие крепостные стены – и на мгновение ужас когтем царапнул сердце: а если бы он не успел? Если бы он остался среди мертвецов?
Но Барр отбросил все мысли и быстрым шагом обошел город, очутившись напротив северных ворот. Они были обращены к реке, и только там находился мост. Не доходя его, Барр увидел человека. Пару секунд незнакомец шел по мосту, но, заметив Барра, застыл и наблюдал неотрывно. Барр мог поклясться, что неизвестный путник стоит и сосредоточенно рассматривает его. Находясь во власти недавнего потрясения, Барр решил, что перед ним очередной мертвец, но как была глупа эта мысль. Нет, это живой человек. Самый настоящий. Из плоти и крови. Он обрадовался незнакомцу: живая душа! Барр зашагал смелее и, приблизившись к мосту, узнал путника. Это был отец Эприн.
– Слава Двуликому, ты спасся, – произнес святой отец. – Ты прошел через западные ворота.
– Откуда вы знаете?
– Об этом легко догадаться. Они самые ближние к северным воротам и закрываются после всех. Жаль, ты не послушал меня и отправился сюда.
– Но я ничего не помню. Правда, ничего. Я помню, лишь путь.
– Все помнят свой путь, но не помнят его начала, – задумчиво произнес Эприн.
– Но вы ведь помните?
– Да. Но, во-первых, я посредник, а, во-вторых, твой путь для меня это путь другого человека, то есть я могу увидеть его со стороны.
– Почему же я не вижу его? Я-то должен. Обязан видеть. Это мой путь.
– Так все говорят. Но не каждый признается в том, что его путь уже был когда-то на этой земле, а значит, кто-то проходил его за тебя. Только не говори мне, что путь каждого неповторим. Путь всегда один тот же: от рождения к смерти. От ниоткуда в никуда.
Эприн замолчал, продолжая внимательно рассматривать собеседника, ожидая, что тот задаст вопрос.
– И всё? – удивился Барр.
– Да.
– И что же мне делать?
– Пройди свой путь, – произнес Эприн, указывая на город-призрак, который окончательно испарился.
– Но я не… – Барр осекся. – Но я не… Не желаю.
Эприн раскрыл рот, но слова застыли в горле. Вместо них вырвался гортанный крик:
– Подъем! – И хриплый надрывающийся голос рога, и вновь крик командира Глоза: – Подъем! Всем нежного утра! Встать в строй! Бегом! Живее шевелить конечностями! Или отвыкли от военных будней, насекомые?
Мгновение спустя, Барр, прогоняя остатки сна, осознал, что город-призрак всего лишь был кошмаром, хоть и кошмаром таким реальным. А надрывающийся голос командира стал одновременно и противным и приятным. Приятным потому, что вырвал из тягостного сна.
Барр, вскочив, быстрым заученным движением нацепил пояс с ножнами и огляделся. Он заметил маршальский шатер, перед входом которого нервно вышагивал Глоз. Солдаты строились перед шатром. Через пару секунд Барр был на месте.
Полог шатра откинулся и, не торопясь, будто и не на смотр отряда, а на прогулку, выплыл маршал Кербент. За ним вышел посредник Двуликого. «Отец Эприн? – удивился Барр, – Говорили же, что он вернется к мирной жизни?» Неприятная мысль клюнула мозг, что святой отец рассказал-таки Кербенту о той беседе у костра. «Да не, чушь, – успокоился Барр, – меня бы сразу тогда загребли».
– Итак, солдаты, смотреть в оба и не мигать. Слушать внимательно. Кто не поймет, я разъясню, кто чего пропустит мимо ушей, то его уши я лично прочищу. Ясно?!
– Так точно, командир Глоз! – гаркнул строй.
– Господин маршал. – Глоз коротко поклонился.
– Спасибо, Глоз. Я собрал ваш отряд, чтобы сообщить: вы пойдете в разведку. Кончено, и командир мог донести мой приказ, но я лично захотел увидеть солдат. – При этих словах Кербент, прохаживаясь перед строем, остановился напротив Барра, посмотрел в глаза и тут же отвел взгляд, словно вспомнил нечто важное. – Да, лично. Детали кампании вам расскажет Глоз, но о них никому под страхом смерти и вот почему…
4. Неудачная охота
Опыт мировой истории показывает, что она не совсем есть движение, хотя постоянное взаимное проникновение друг в друга пространства и времени можно назвать событиями, историей, фактами. История не механическое движение, не поток частиц воды в воображаемом русле. Кстати, неизвестно, где лежит исток этих частиц, а где они впадают в море, все также продолжая двигаться, и перемешиваться друг с другом. Куда впадает воображаемая река? В океан или озеро? И что символизирует большая вода? Как движется поток? По каким законам? Ясно одно, что история не линейна. Ее река петляет. Линейное движение есть признак застоя. История циклична и коловращение пространства и времени обеспечивает развитие и жизнь. Любое мыслящее существо и, может быть, сущность, проходит один и тот же цикл: рождение, развитие, старение и смерть. И вновь рождение. Ведь история – это дерзновение против смерти, это желание победить смерть, побороть ее абсурдность и бессмысленность. Смерть обесценивает любые стремления, желания, цели, вожделения. Неважно, какие мысли, светлые они, темные – всё перечеркивает смерть. И вот, история со своей цикличностью, с механизмом постоянного возрождения борется со смертью и порождает…
Мысль не была окончена, но Вертран ясно видел одно: сейчас творится история, он борется со смертью. Это случилось, когда его на охоте тяжело ранила дикая лесная свинья. Еще теплилось дневное сознание после падения на землю, но минуло не так много времени, и сознание угасло, уступив место ночному сознанию. Так луна сменяет солнце, так голубизна неба чернеет с приходом ночи. Ночное сознание было невнятным. Вертран, кажется, различал слова и какие-то предметы, но все это походило на плавание под водой. Все размыто: и звуки, и движения, и очертания. Вертран ночным сознанием понял лишь одно: там, наверху свет и день, а там, внизу, его ждет холод и мрак, но что они означали, он не смог бы объяснить. Они свершившийся факт. Вертран решил вернуться назад, вспомнить, что еще происходило на охоте. Ему показалось, вернувшись к прошлому, он обретет опору, но память воскресила мелькающие картины схватки с взбесившейся дикой свиньей, затем падение на землю и угасающий взгляд выловил среди заснеженных деревьев серую долговязую тень.
Вертран не умер, как на то надеялись его младшие братья Сиус и Тувор, желавшие заполучить трон маленького, но многообещающего королевства.
«Многообещающее королевство» – словосочетание принадлежало Вертрану, его он не раз произносил, но не опускался до подробностей. Казалось, он смотрел в туманную даль будущего и сквозь холодную белую пелену видел величие своего рода. Братья особо не заостряли внимания на этих словах, их интересовали вполне земные дела, которые крутились вокруг единственного предмета – трона – массивного кресла, изготовленного из твердых пород дерева, привезенного с южных границ. Южные границы не являлись границами королевства. На самом деле, туда простиралось только влияние Вертрана. Там, на юге, жили разрозненные племена, которые и не собирались спорить с новоявленным королем, ибо ничего не могли противопоставить сплоченной армии Вертрана.
Сиус и Тувор вначале были взволнованы событиями на охоте, а затем раздражены.
– Я больше так не могу! Я не могу ждать, понимаешь, брат? – возмущался Сиус.
А Тувор, обладая более, если так можно сказать, обволакивающей натурой попытался сгладить острые углы характера брата.
– Нам остается ждать. – Сиус только собрался раскрыть рот, но Тувор остановил его жестом. – Ни слово боле. Терпение, мой брат. Только терпение.
Тувор, встав, сбросил меховую накидку и подошел к огню. Он глянул на огонь, который пожирал древесину. Дрова горели, чуть потрескивая, и давали мало дыма. «Возможно, он прав», – подумал Тувор о брате и повернулся спиной к огню, сделал шаг к столу, за которым сидел Сиус, перевел взгляд на пустующий стул и на свою небрежно брошенную меховую накидку. Вновь взгляд на стол. На столе стоял большой глиняный кувшин с высоким и узким изливом. Сосуд был покрыт глазурью, незатейливый рисунок на кувшине – вроде растительный узор – потускнел. Тувор сел на свое место, отбросив меховую накидку на спинку стула. Желтые блики огня заиграли на глиняном сосуде. Тувор протянул к нему руку и спросил:
– А где чаши? – Сиус рассеяно пожал плечами. Он был погружен в мысли о троне. – Ну, как знаешь.
Тувор взял кувшин за горловину и выпил немного вина. Темное вино вначале обожгло ротовую полость, а мгновение спустя, оставило после себя пряное послевкусие.
– Знаешь, как обучают лошадей? – спросил Тувор.
Сиус вернулся к реальности и удивленно посмотрел на младшего брата.
– Видел, как тренируют лошадей? – продолжил тот. – На длинном поводе, чтобы животное привыкало, его гоняют по кругу. Кажется, занятие сие бессмысленно, ведь лошадь, как и любое другое животное, умеет ходить. – Тувор вернул кувшин с вином на стол. – Где же чаши?
– Попроси слугу принести чаши для вина. Причем здесь лошади?
– Дело не в чашах, а в твоих мыслях. Они – лошади. Хватит гонять их по кругу. Так можно сойти с ума. Я знаю, ты думаешь о троне, о том разлапистом кресле из темного дерева, которое украшено драгоценными металлами. Оно этого пока не стоит. Оно недостойно твоего слишком сосредоточенного внимания. Ведь никто не знает, что случится с Вертраном завтра.
– Тебе хорошо говорить. Ты самый младший из нас, и в случае смерти брата, трон достанется не тебе. По закону власть переходит мне. Тебе хорошо. Тебе ничего не угрожает, тебе не надо бороться…
– Прекрати! Да, я свободный человек. Может, трон мне никогда не достанется, возможно, я удалюсь из этого города, перееду в ближайший город и буду долго и справедливо там править под бдительным оком Вертрана, или под твоим неусыпным оком.
– Тебе нравиться насмехаться надо мной?
Тувор показал пустые ладони и слегка развел руки: что поделаешь, таков мой характер.
– Тьма их всех возьми! Где чаши! – И обращаясь к брату: – Чего они там вокруг него крутятся? Достаточно лекаря. Пусть он делает свою работу.
Сиус вскочил с места и покинул помещения. Тувор сидел неподвижно, рассматривая узор на кувшине и следя за игрой огненных бликов.
Огонь был воплощением всепоглощающего времени, времени безжалостного и неумолимого. Тувор потянулся к вину и сделал медленный глоток из горла кувшина будто нехотя, словно размышляя: а стоило ли его делать. Однако очередная порция вина исчезла в желудке. Она разлилась по телу приятным теплом. Кувшин вновь занял свое место на столе. Тувор не мог понять играет ли время сейчас на их стороне или не играет. Чем дольше Вертран оставался без сознания, чем дольше его душа блуждала между мирами – между миром живых и миром Двуликого, тем больше одолевали его сомнения. Он считал себя достойным трона, а не своего слишком взбалмошного братца. Природа не лишила Сиуса ума, но порой взвинченность по разным поводам если не перечеркивала, то умаляла свойства ума.
– О, Двуликий, реши, наконец, простую задачу. Прими или отпусти нашего брата Вертрана обратно в наш мир, – прошептал Тувор, понимая, что нервность Сиуса, как бы он не желал, передалась и ему.
Тувор тяжело приподнялся и, стараясь шагать медленно и тихо, вышел. Он спустился во внутренний двор и подошел к ловчим, которые на охоте загоняли на Вертрана лесную свинью. Теперь ловчие свежевали ее, кухонные слуги раскладывали готовые куски по блюдам и уносили в дом. Морозный воздух смешался с теплым тошнотворным запахом крови. Примятый снег был забрызган звериной кровью. Ненужную требуху бросали на снег. Собаки осторожно ее растаскивали, но никто не обращал на них внимания. Псы вгрызались в склизкую плоть и урчали, обозначая, кто хозяин этого куска, но склок не было, ибо еды было достаточно и людям и животным. Славная охота. Может смерть этого зверя, понадеялся Тувор, станет разменного монетой для Двуликого. Он примет жертвоприношение и оставит в покое душу Вертрана.
Собственное тело Тувору отчего-то показалось грузным, навалились усталость и апатия. И пропади пропадом этот трон, решил Тувор, хотя бы в ближайшие дни не думать о нем, оставьте меня мысли, вы как назойливые мухи.
Тувор вышел на середину двора и поднял глаза на окна комнаты, где лежал старший брат, застрявший между мирами.
Меж тем Сиус ворвался в ту комнату. Воздух в комнате оказался сопревшим и пах человеческим потом и лекарственными травами. Сиус окинул всех злобным взглядом, задержавшись на Вертране. Тот лежал на широкой кровати неподвижно, как кукла. Лекари уже перевязали раны на животе и левой ноге. Ткань стала бурой от крови.
– Где чаши для вина?! Здесь должны остаться только лекарь и его помощник. Остальные вон! – Все посмотрели на Сиуса, не моргая. – Вон, я сказал! И чаши для вина, быстро! Я буду пить за здоровье брата!
Слуги выбежали через распахнутую дверь. Сиус проводил их злобным взглядом. Лекарь и его помощник подобострастно посмотрели на Сиуса.
– Как? – спросил он.
– Мы сделали все, что смогли. Кровь остановилась, но его величество потерял много крови. Остается молиться Двуликому.
– Так молитесь же. Это в ваших интересах.
Сиус исчез в дверном проеме, громко хлопнув дверью.
Надо успокоиться, надо успокоиться, уговаривал он себя. Сиус вернулся и увидел на стуле брошенную накидку младшего брата, заметил на столе рядом с кувшином две чаши. Сиус налил в чашу вина и одним духом выпил его. С пустой чашей он подошел к окну, осторожно приоткрыл железную ставню и увидел посреди двора Тувора смотрящего на него. Конечно, Тувор разглядывал машинально окна и заметил движение, но не мог он рассмотреть человека в узком проеме. Сиус терялся в полумраке помещения, однако это было неприятно, когда на тебя смотрят, хоть ты и знаешь, что тебя нельзя увидеть. Казалось, Тувор видел не глазами, ибо смотрел не на тело, а в душу. Чтобы увидеть душу глаз не нужно, можно закрыть глаза, чтобы зрение не мешало почувствовать иную душу. «Душа», – мысленно произнес Сиус. Он все отдал бы, чтобы узнать, что думает и делает его брат Вертран. Вернется ли он в этот мир, или придется на его медальоне нацарапать имя и отправить в лучшую жизнь. Где сейчас блуждает душа Вертрана?
5. Повод к войне
Барр вспомнил детство. Тогда, в той далекой и волшебной стране было все иначе. Теперь ему казалось именно так: в волшебной стране. Он задался вопросом: а была ли она? Было ли детство? Или воспоминание о нем – вымысел? Прихоть? Минутный каприз? Вот захотел и придумал его. Нет, не вымысел, было.
Детство…
Самое сладкое воспоминание оттуда – сказки матери. Он любил их слушать, засыпая. Барр погружался в сладкий и теплый мир сновидений, и где-то вдали звучал материнский голос. Он рассказывал ему тихо, спокойно и нежно. Но вскоре и он гас, как исчезает солнце, закатываясь за горизонт.
Барра не интересовали сказки о воинах, о легендарном короле Вертране, основавшем королевство. В тех сказках король представал исполином, обладающим не только невероятной силой, но и мудростью. Эта седая древность была для него исчезающим призраком или ветхим преданием, которого не существовало на самом деле. Он слышал от матери, да и на празднике Вертранского королевства, легенды и сказания о Вертране, но они не коснулись души, оставив блеклые воспоминания: слышал, помнил. И всё.
Барру больше нравились сказки о лесных жителях: о своенравных духах, что могли навредить или помочь человеку. И именно сейчас Барр невольно вспомнил о них. Когда он был ребенком, сказки о лесных проказниках вызывали в душе сладко-жуткие ощущения, в которых невероятным образом сплетались страх и любопытство, радость и настороженность, боязнь и восхищение. Они, жители леса, казались Барру и забавными, и могущественными, и страшными, и справедливыми, и жестокими. Лес в детстве воскрешал в нем именно эти чувства. Кто прятался за кустом? Почему пошевелились лапы елей, ведь ветра нет? Воображение разыгрывалось, и лес преображался благодаря сказочным духам, но маленький Барр ни разу не встречал лесовиков, ни болотовиков, ни водяных, ни змеелюдов.
Он повзрослел, и лес стал другим. По крайней мере, решил Барр, он не виделся враждебным, даже не смотря на то, что поблизости должен располагаться военный лагерь Лиргийского королевства.
– Тихо. Смотри. Это здесь, – отвлек голос солдата.
Барр и остальные воины, осторожно раздвинув ветки, осмотрелись.
Группа солдат, что пробиралась густыми зарослями, обошла стороной Лесную Купель – озеро с дурной славой колдовского места – и, наконец, добралась до опушки леса. Теперь разведчики затаилась среди деревьев и рассматривала поле.
Лесная Купель? Стоило ли верить в сказания о ней. Будто в воде этого озера жили странные и могущественные то ли существа, то ли сущности. Их невозможно убить, и цели их неизвестны. Неизвестность – это и пугало. Страх, имеющий четкие очертания, считай побежден. Страх, не имеющий формы и объяснений, выбивал из-под ног почву, делая человека беззащитным.
– Видимо, они вон за тем холмом, – произнес все тот же солдат. Его командир Глоз назначил старшим в группе. – Самое удачное положение для лиргийцев. Остальные места так, не очень. Я бы выбрал именно то место.
Барр и другие солдаты закивали. Один из них произнес:
– Надо по опушке обогнуть холм. Посмотреть на него с другой стороны, прикинуть одно к другому.
– Хм, – усомнился старший. – Только бы не нарваться. Ладно, двигаемся тихо. Если заприметим чужаков, или неладное, сразу назад.
Солдаты углубились в лес. Было холодно. С наступившими заморозками птицы умолкли и почти никаких звуков, лишь иногда еле заметно покачивались ветки, мерзлая паль хрустела под ногами. Воины ступали осторожно. Хорошо, что не выпал большой снег, иначе передвигаться в лесу было бы тяжело, да и на белом фоне их темные фигуры выделялись бы явственней.
Сосредоточенно осматриваясь, Барр вновь поймал себя на мысли, что лес не кажется ему враждебным, даже наоборот: лес принес умиротворение. Теплая и успокаивающая волна завладела разумом, словно вернулся домой. Впечатление, будто ты родился здесь, жил и по воле нелепого случая вдруг очутился среди людей, обзавелся семьей, жилищем.
Барр хмыкнул про себя: «Ну, что за ерунда лезет в голову, рассказать кому – засмеют». Он потер тыльной стороной ладони бороду и опять осмотрелся. Он ничего не заметил, но взгляд его застыл. В затылке, так ему показалось, что-то щелкнуло, тонкая веревочка порвалась и свободным концом прижгла. Барр быстро зажмурился – красные круги замельтешили – и тут же открыл глаза. Что-то не так с головой. Он вновь осмотрелся, уверенный в том, что все-таки кого-то заметил в зарослях. Лигргийских солдат, кого же еще. Нет, как ни вглядывался в бурое пространство – ничего, точнее никого, но щелчок повторился. Теперь он был похож на смачный цокот языком, но все также возник в затылке. Неприятные ощущения, но больше всего беспокоили не щелчки, они теперь зазвучали чаще, а беспокоила нарастающая тревога.
– Барр, что с тобой? – удивился старший.
– Здесь кто-то есть, – машинально проговорил Барр.
Цокот в затылке прекратился. Он услышал сухой скрип похожий на скрип новых кожаных сапог. Нет, это не кожа, а дерево. Это скрипит дерево. Кто-то намеренно и осторожно выгибает ветвь, чтобы… Лук! Барр, выхватив меч, взмахнул им наискось снизу вверх. Лезвие встретилось с летящей стрелой, перерубив ее пополам.
– Засада! – крикнул старший.
Откуда-то взялись лиргийские мечники, будто лесные духи. Барр видел их как в тумане. Они двигались, словно мухи в меду, медленно-медленно, словно чем-то опоенные.
Началась кутерьма и паника, и только Барр был спокоен. Он, отступая, с успехом отбил вражеские атаки и ранил многих. Разведчикам удалось уйти от лиргийцев, да и противник, не ожидая такого отпора, растворился в лесу. Все это Барр потом смог вспомнить и хоть скупыми фразами рассказать командиру Глозу, но вот каким образом успевал сбивать редкие вражеские стрелы, объяснить даже себе был не в силах. Он просто этого не помнил. Старший, да и другие воины в один голос заявили, что Барр сражался как дикий зверь: бешено и стремительно. И да, они видели, как меч вертелся в его руках, словно заговоренный и легко сшибал стрелы. Отпираться было бесполезно, ибо, когда налетчики исчезли, старший предусмотрительно собрал несколько поломанных лиргийских стрел, какие нашел, и в качестве доказательства предъявил Глозу. Командир, осмотрев поврежденные стрелы, неодобрительно покачал головой:
– Только Двуликий ведает. – Глоз поднял глаза на молчавшего Барра. – У солдата всегда должно быть обостренное чувство опасности и отменная реакция, но это… – Он показал Барру стрелы. – Это выше моего понимания. Это… – И уже обращаясь ко всем солдатам: – Короче, похоже, жизнь наша перестала быть скучной. Вашу группу обнаружили, и теперь лиргийцы предпримут ответный ход. В этом я уверен, и чем раньше случится сражение, тем лучше для нас. А за провал вашей кампании, вы все пойдете в первых рядах. Всё! Свободны!
Солдаты ушли. Глоз, опустив взгляд на охапку сломанных стрел, зажатых в руке, бросил их на землю. Он отвечал за свои слова перед солдатами, тем более время опережало мысли и намерения. Как только вылазка провалилась, прискакал переговорщик от лиргийцев, вручил письмо и скрылся той же дорогой. Создалось впечатление, что послание на имя маршала Кербента было составлено задолго до кампании. Враг знал каждый шаг и всего лишь наблюдал, желая потешить собственную прозорливость.
Письмо было пропитано вычурно-издевательским тоном и звучало так:
– Уважаемый маршал Кербент! Не соблаговолите ли вы уделить хоть толику внимания, чтобы прочесть ниже изложенный текст не ради времяпровождения, а токмо чтобы выслушать меня, мою точку зрению, мой взгляд на сию ситуацию, сложившуюся не по воле случая, а по воле людей нам хорошо известных и высоко почитаемых. Хотелось бы мне в первых строчках, не лукавя, не прибегая к оборотам речи красноречивым приступить к изложению, а изложить желалось бы многое, ибо многое накопилось с того давнего времени, когда наши королевства провели границу и обнажили мечи и натянули луки друг против друга. Ополчившись и озлившись мы совершенно забыли о сути вещей, о сути события того дня, послужившего поводом к вражде. И, казалось бы, достопочтенный маршал Кербент, время залечило бы раны, и сие справедливо во всех случаях, если бы не одно маленькое условие, соблюдение которого помогло бы забыть вражду на веки вечные, и условие это нам, да и не только нам, а всем, известно: не бередить ран. Но, то ли Двуликому, то ли силам иным захотелось свершить иначе и судьба королевств Лиргийского и Вертранского изменилась, и стезя направила народы в русло иное, однако ж, хочу вас заверить немедленно, силы потусторонние здесь ни причем и, считаю, длани Двуликого здесь нет, да и не может быть, ибо сие дела людские. Люди виноваты в том, что раны не заживают, и вражда длиться уже без малого тридцать лет, порой затухая, но, не исчезая полностью. Мы раны бередим – в это я верил, но не до конца, и до вчерашнего дня думал о том, что ошибаюсь, что слухи слухами, новости новостями, и есть повод для неверного толкования, не может противостояние длиться вечно, не могут люди бередить старые раны, но вчера все изменилось. Вчера, многоуважаемый маршал Кербент, ваша разведка заставила обеспокоиться наш отряд, заставила привести силы в боевую готовность, а меня поверить в то, что людям почему-то свойственно тревожить собственные раны. Странно сие, но свершившееся убедило в ином. Вчера я поверил в желание людей тревожить раны, я убедился, что не дадут вертранцы спокойствия никому, даже себе, но главное они не дадут спокойно заглушить вражду, забыть о ней и не дадут жить с новыми силами и чистым умом и сердцем. Я не знаю, каковыми окажутся причины, что подвигли вас выдвинуть отряд на нашу территорию, но признаюсь честно, маршал Кербент, не волнуют меня сии причины, я лишь смотрел за следствиями, а они явно указали на то, что вертранцы не желают забыть о конфликте, не желают, чтобы раны вражды затянулись, посему следует поставить точку не только в этом послании, но и в старой войне. То место в лесной чаще, где встретились наши отряды, станет местом, где, я надеюсь и уповаю на Двуликого, будет поставлена точка. Рядом с той чащей есть поле, известное всем, и я предлагаю сие место для новой встречи. Надеюсь, вы не станете возражать и согласитесь, я готов пойти на уступки и назначить именно вас инициатором новой встречи в любое удобное для вас время. Да, не благодарите меня, а в ближайшее время постарайтесь направить гонца – адъютанта – с ответом. С моей стороны обещаю ему безопасность, и кроме того, пока не забыл: я жду вашего ответа, достопочтенный маршал Кербент, в ближайшие дня два. С огромным уважением к вашей персоне, главнокомандующий лиргийских войск маршал Дерч.
Маршал Кербент закончил чтение и, окинув взглядом адъютантов и командиров отрядом, произнес:
– Какова наглость, а? Он издевается надо мной? Тут голову сломать можно! Красиво изложить на бумаге пасквиль, ибо да, это он и есть. Пасквиль. Он еще назначает меня главным. Он явно хватил через край. Я понимаю, это только чтобы раззадорить, не более, и все ж неприятный он человек – Дерч.
– Господин маршал, как мы ответим на это послание? – спросил один из адъютантов, указав на бумагу.
– А никак! – Кербент бросил сверток, тот прокатился по столу и упал на пол. Маршал посмотрел на адъютанта. – Ничего делать не будем, то есть не будем отвечать на сию мерзость. Если он хочет сражения, он его получит. Наша задача не тратить время на болтовню, а готовить солдат к бою. Кстати, Глоз, а как там Барр? Просветление в голове не наступило.
– Нет, господин маршал.
– Ну, это не так и важно. У меня всё.
Адъютанты и командиры встали с мест. Как по волшебству появилась карта местности, на ней обозначены лес, прилегающее поле, небольшая возвышенность в поле. Карта легла на импровизированный стол из бочек, края карты прижали светильниками.
– Вот этот холм, – начал маршал, – важная высота. Это вы все понимаете. С нее хорошо вести обстрел, ее нужно занять в первые минуты боя. Как оказаться на холме? Слушаю ваши предложения.
6. Чудо-солдат
Полковник вышел на опушку леса, за ним последовали солдаты, рассредоточились и застыли в ожидании команды, только знаменосцы по правую и левую руку встали чуть впереди, развернув пурпурно-черные стяги королевства Вертран. Полковник снял шлем и, прищурившись, стал осматривать возвышенность в поле. Тихо, спокойно и безлюдно, и только ветер. Казалось, никого там и невозможно увидеть. Он отвлекся и глянул назад, словно убеждаясь на месте ли солдаты – четыреста лучников и триста мечников. И вновь всё его внимание обратилось к холму. На этот раз почудилось, что холм ожил, будто сильный ветер начал раскачивать траву, но какая трава глубокой осенью? Из-за возвышенности показались лиргийцы. Солдаты в нетерпеливом ожидании за спиной полковника пришли в движение, вперед выступили командиры отрядов. На холме красно-белые стяги, похожие на белые полотнища обрызганные кровью, заплясали на ветру.
Полковник поднял руку и махнул – вперед – и на ходу одел шлем. Семьсот воинов осторожно направились к возвышенности. Лиргийцы не шевельнулись – так и стояли. Воздух наполнился тягостным ожиданием крови и металлическим лязгом доспехов. Наконец, лиргийские мечники спустились к подножью холма, а лучники остались на вершине, взведя луки.
– Щиты! – скомандовал полковник.
Солдаты остановились и, сгруппировавшись, припали на колени и подняли щиты. Войско стало похоже на гигантскую многоножку, которая замерла, подставив панцирь под удар хищника.
Воздух прочертил рой стрел, затем второй, третий, четвертый…
Как только иссяк стальной поток, вертранцы бросились на штурм холма и тут же промяли оборону, как стенобитное орудие прогибает железную дверь. Воздух наполнился звоном мечей и людским криком. Лиргийцы, не справившись с напором, начали отступать назад. Их, казалось, размазало по холму.
Эту картину видел маршал Кербент и остался доволен, вот только, считал он, слишком долго тянется сражение. Лиргийцы каким-то чудом сдерживали натиск, не давая занять высоту. Их лучники отступили назад, но вели вялый обстрел, что и неудивительно: авангарды войск уже перемешались, и попробуй не попади в своего.
Маршал вспомнил о Барре, вспомнил тот момент, когда он обходил строй солдат командира Глоза и встретился с взглядом Барра. Взгляд как взгляд. Была в нем преданная отстраненность – так оценил про себя Кербент взгляд воина. Но в застывших зрачках плеснулось нечто… Что?
Глоз рассказал после разведывательной кампании о нечеловеческой скорости Барра. Благодаря скорости удалось отряду уйти без потерь и не попасть в плен, но кто знает, возможно, лиргийцы и не собирались преследовать их, а только отпугнуть. Вряд ли эта способность Барра поможет ему в битве. Там такое месиво.
Кербент вернулся из воспоминаний и сосредоточился на битве. Вертранцы продолжали теснить врага, но перелома в сражении еще не наступило. Подножье холма было засыпано трупами. Мелькали окровавленные мечи, доспехи окрасились алыми мазками. Но куда пропали лучники? На вершине их не оказалось. Не верилось, что они отступили окончательно, и всего-то и надо – выждать, и победа сама приплывет в руки.
Как лучники оказались здесь? Кербент был уверен, это они, больше некому. Лучники, обнажив мечи, ударили в тыл его солдатам, а на два фронта вертранцы не смогут сражаться. Надо отступать.
Солдаты начали тонуть в море мечей. Две стальные волны сжимали вертранцев. Все теснее и теснее, но все-таки удалось прорваться, разжав железную хватку лиргийцев. Началось отступление. Воины побежали в сторону леса.
Кербент не оставил резерва. Он сделал ставку на сильный натиск и стремительность. Всю мощь вложить в один короткий удар, но лиргийцы втянули вертранцев в изматывающее сражение, они охладили пыл наступления, им нужно было только продержаться дольше, чтобы лучники завершили маневр.
Барр плохо помнил то сражение за высоту. С ним вновь случился знакомый приступ: снова лопнула нить, обжигая мозг, вновь противное цоканье языком. Сознание изменилось, и смутные силуэты врага стали похожи на призраки или на не упокоенные души, которым пора вернуться в мир мертвых. Они медленно плавали перед ним. Стрелы превратились в черных насекомых, сонно летающих.
Один раз, когда Барр все-таки не успел отбить стрелу, она ужалила, как жалит комар: почувствовал лишь слабый укол в левое предплечье. Он, не думая подбросил меч, который медленно начал поворачиваться в воздухе. Барр не глядя схватился за оперенье стрелы и сломал его. Боли не было. Меч продолжил медленный танец в воздухе. Барр мгновение смотрел на это завораживающее зрелище, затем взялся за его рукоять и продолжил бой.
Показалось, что стрела влила в кровь яд, и он перестал что-либо ощущать. Барр погрузился в серое нечто, которое подобно клубам дыма кипело перед ним, из него заторможено, словно продираясь сквозь плотный кисель, высовывались руки с мечами, появлялись стрелы, иногда проплывали доспехи. Это многорукое и многотелое существо, как неповоротливый исполин беспокоил, но не виделся угрозой. И вдруг все померкло. Накрыла тьма, после которой то ли снился сон ему, то ли он действительно продолжал сражаться в бреду. Наконец, и это прекратилось.
Он очнулся от качки. Его несли с поля сражения. Усталые глаза рассмотрели лиргийцев. Значит, попал в плен. Но почему его не добили? Мысль вяло работала: получить выкуп за командира, полковника – это понятно, но он, простой солдат. Зачем? Для чего? Барр попытался толкнуть мысль дальше, но она рассыпалась, как песчаный ком от неловкого движения. Опять накрыла тишина и тьма. И так длилось очень долго, текло безвременье, как черная смола.
Первое воспоминание в плену касалось лекаря. Он пришел в темницу и приказал Барру сесть на табурет ближе к факелу.
В темнице пахло сыростью и крысами.
Стражник недоуменно и пренебрежительно рассматривал пленника сквозь железные прутья, соображая, отчего столько внимания простому вражескому рядовому. До него уже дошел слух, что сам посредник Двуликого вертранцев Эприн готов внести солидный выкуп. Золотом! Невероятно!
– На спину откинься. Вытяни левую руку, – приказал лекарь.
Барр повиновался. Он перевел взгляд на врачевателя. Тот ловко схватил его запястье и начал разматывать старую повязку. Барр следил за отточенными движениями. Затем лекарь аккуратно, даже благоговейно свернул ткань, пропитанную кровью, и убрал ее в суму.
– Зачем они вам? – спросил Барр.
– Заметил. Я высушу повязки и сохраню.
– Обычно сжигают, чтобы заразу убить.
– А ты ничего не помнишь, солдат?
– Я битвы не помню. Почти.
– С такими ранами, что у тебя по всему телу, умирают сразу, а ты не только не умер, но и выжил. Это я тебя нашел и удивился, затем мой маршал к тебе приставил. Твои раны затянулись с нечеловеческой быстротой. Как тебе это удалось?
Барр лишь неопределенно покачал головой.
– Раны твои недолго кровоточили. Они еще не зажили, а кровь остановилась. Чудеса, – донесся точно сквозь воду голос лекаря.
Барр ощутил слабость. Тело вялое и безвольное, словно мешок набитый соломой. Хотелось лежать и спать, спать, и спать, хотелось вообще не просыпаться. Жажда и голод его мало беспокоили, а вот сон настырно, как голодная крыса, лез из всех щелей темницы.
– Опять морит? Ты хлеба поел бы, – предложил лекарь.
– Не хочу.
– Странно. Ешь мало. Хорошо, ложись. Еще увидимся.
Лекарь направился к выходу, но, остановившись перед дверью, обернулся и произнес:
– Когда более-менее очухаешься, познакомишься с нашим маршалом. Он горит желанием увидеть чудо-солдата.
Лязг закрываемой темницы Барр услышал сквозь дрему. Он вновь провалился в тягучий сон. Слабость именно та, которую он почувствовал сразу после укуса змеелюда, но на этот раз ему не приснился мертвый город.
Сквозь безволие и отупение чувств пробилось воспоминание. Барр опять сидел перед костром, мешал ложкой суп. Напротив расположился посредник Двуликого. Эприн молчал, опустив взгляд. Кажется, он всматривался в танец огня.
– Зачем вы решили выкупить меня? – спросил Барр.
Посредник с опаской поднял глаза на солдата, и в них была растерянность, словно застали на месте преступления. Затем Эприн, овладев собой, посмотрел пристальным, долгим и холодным взглядом, и ответ нехотя слетел с губ:
– Мы еще тебя не выкупили. Ты еще не там, где должен быть, но ты сам знаешь, почему мы решили выкупить тебя. Ведь знаешь? Так?
И в это мгновение Барр ощутил присутствие третьего, который оказался не человеком, а бесполым существом. Оно, серое и долговязое, очутилось перед костром, припало на колени и протянуло когтистую руку к Барру. Тот испугано бросил взгляд на Эприна, и Эприн, сидя неподвижно, кивнул и повторил:
– Ты сам знаешь.
Когтистая рука опустилась на плечо солдата, и солдат увидел еще одно такое же существо за спиной посредника. Оно стояло без движения. Оно нависало над Эприном, и миром сна завладела обреченность.
– Не сопротивляйтесь, – проговорил святой отец.
Барр, ощутив тепло и боль в плече, проснулся.
– Солдат. Вставай солдат. – Рука лекаря лежала на Барровом плече. – Пора. Ты достаточно отдохнул. Третий день не просыпаешься. Давай. Вытяни руки перед собой.
Грохнула дверь темницы, и вошел стражник. Он надел на запястья Барра цепь.
Барр чувствовал себя лучше, но неприятная слабость все еще владела телом, а рассеянное внимание не позволило запомнить дороги. Где его вели – все точно в тумане. Одни коридоры сменяли другие, и все виделось однообразным и безликим. Стало чуть светлее – вяло заметил Барр.
Они поднялись в верхние комнаты и оказались в покоях маршала Дерча.
– А, наконец-то, ведите его сюда, – сказал он.
Стражник покинул комнату. Его сменил другой. Он встал в дверях. Лекарь и Барр проследовали на указанное место.
– Да вы садитесь, – фальшиво дружелюбно произнес маршал. Они сели на лавку. – Ну, Молт, чем удивишь?
– Удивлять нечем, господин Дерч. Все волшебство уже случилось. Он выжил после тех ран, которые считаются смертельными. Мы лишь видим последствие чуда, но объяснить не можем.
– Молт, чудо, которое ты сможешь объяснить, уже не имеет права называться чудом. Мы должны его чувствовать, но не объяснять. Солдат, что скажешь? Что сделали с тобой вертранцы?
– Ничего, – угрюмо ответил Барр.
Он выловил из воздуха гнев, сочащийся из лиргийского маршала, но маршал сдерживался, играя роль милостивого врага.
– Солдат, – продолжил Дерч. – Ты все знаешь. Ты, видимо, слышал о выкупе и поэтому решил молчать? Ваш посредник, Эприн, по-моему… Да, Эприн. Он внес уже половину выкупа. Пришли из Круга Двуликого послушники и принесли на блюде. Бери – не хочу. Я чту закон, я принял мирное посольство и с миром отпустил его, но я задался вопросом: зачем? Зачем им простой солдат? И тут же ответил: твои раны, они заживали быстрее, чем обычно. И я вновь говорю: все дело в тебе. Кто ты?
– Я крестьянин по имени Барр.
Дерч стукнул кулаком о стол. Лекарь Молт невольно дрогнул. Барр не шевельнулся, ему эта сцена показалось смехотворной, он опустил глаза, чтобы скрыть улыбку.
– Крестьянин по имени Барр! – заговорил маршал с нажимом. – Ты жив только благодаря Эприну. Он просил вернуть тебя исключительно живым и здоровым. Я дал слово. Что с тобой случилось? – И Барр рассказал о нападении существа. – Хм… Змеелюд тебя таким сделала?
– Видимо.
Дерч кивнул стражнику. Пленника увели.
Маршал и лекарь остались вдвоем.
– Что скажешь, Молт, ты веришь ему?
– Я верю только своим глазам, а они меня не обманывали ни разу. Я видел, как затянулись его раны, как кровь самопроизвольно останавливалась…
– Это я слышу не в первый раз. Хватит. Мне кажется, он обманывает нас. Змеелюды нападают, чтобы похищать жизни, высасывать силы без остатка, а тут лесное существо вручает ему дар… Кстати, их легендарный король Вертран в одном из сказаний сразился как-то со змеелюдом и остался жив.
– Это все преувеличение, господин маршал. На Вертрана напала дикая лесная свинья.
Маршал засмеялся, а затем проговорил:
– Но все-таки он остался жив. Не верю я ни в каких змеелюдов. Этому солдату зелье дали или…
Дерч подошел к окну, глянул наружу и, обернувшись к лекарю, уточнил:
– А крови точно хватит?
– Я осторожно пускал кровь пленнику раза три, когда он был без сознания. Тело не хотело отдавать кровь, но, думаю, ее будет достаточно для эликсира. Еще попробую смешать кровь с уже известными препаратами.
– Хорошо. У других пленников чудес не наблюдалось?
– Нет, господин.
– Это настораживает. Я понял, если бы зелье дали всем, но зачем давать одному?
– Может, попробовать оставить Барра у себя?
– Не получится. Не хочу настраивать против себя посредников. Наживать врагов из круга Двуликого? По уму его бы следовало припрятать, но мы не успели. Я чувствую себя как на ножах. Ладно, прах все побери! Барр убил столько наших солдат, а мы с ним цацкаемся. Жаль. Придется отпустить.
7. Обряд
– Я понимаю, святой отец, почему круг Двуликого внес выкуп, – сказал Барр. – Я особенный, правда?
Эприн мог бы улыбнуться наивности и открытости солдата, и при иных обстоятельствах, пожалуй, да, но не сейчас. Сейчас ему не хотелось говорить на эту тему. Слова Барра вызвали грусть: если он понимает свое особенное положение, понимает ли, что ждет впереди? Это не завидное будущее.
Поэтому Эприн промолчал, тяжело вздохнул и подумал о том, что все всё осознают, до всех умов дошло куда ведет этот путь, но делают вид, что ничего не изменилось и слепо верят в счастливый случай.
Путь?
«Интересно, – удивился посредник, – а о каком пути я подумал, может, это все-таки мои домыслы, а может, только я и понимаю, куда всё это идет, а все остальные люди на самом деле слепы?»
Эприн машинально осмотрелся, будто ища ответа у природы, но природа молчала. Она была безучастна и то, что Двуликий иногда проявляет волю свою через нее не верилось. Природа скованна морозом. Стояла глубокая осень, облетел последний лист, деревья голы, земля покрылась первым снегом. Робким снегом, сказал бы посредник, потому как тонкий белый покров виделся случайным гостем в этом мире, но снег не сойдет до будущей весны.
Эприн, наконец, произнес:
– Я тебе ничего не скажу, Барр. Ничего не смогу сказать точно, ибо твое будущее, как и будущее всех людей, сокрыто туманом неопределенности. Я лишь по наитию ощущаю его, его очертания, движения, куда оно влечет нас. Я не знаю, что ждет тебя, ты со временем сам разберешься, что происходит, вот только добром это не кончится.
– То есть? – И в голосе тревога.
– Я увидел порезы на твоих руках: на запястьях и локтевых сгибах. Скажу, наверняка, они появились после того, как ты попал в плен. Лиргийцы заметили, раны заживают быстрее, чем у обычного человека, и решили, что у тебя особенная кровь, что благодаря ей случилось чудо.
– Раны быстрее заживают? Прям как у Вертрана Легендарного. Может, я королевских кровей? – пошутил Барр.
«Откуда такая беспечность? Или он притворяется? Или просто защищается?», – подумал Эприн и вслух произнес:
– Это вряд ли.
И задумался, поймав себя на простой мысли. Он удивился тому, отчего эта мысль раньше не приходила в голову, ведь все лежало на поверхности, все очевидно: есть общее между двумя историями, историей солдата из отряда командира Глоза и историей Вертрана. На солдата напала та же сущность, что и на Вертрана Легендарного. Да, тогда напала дикая лесная свинья, но это могло быть поздней придумкой. И самое важное: Барр и Вертран, вопреки всем сказкам об этих тварях, змеелюдах, остались живы.
Святой отец сбавил ход лошади и чуть отстал от телеги, на которой везли раненного Барра. Барр так и не смог к началу поездки выздороветь окончательно, хоть раны и затянулись. Он буквально делал несколько шагов и тут же становился вялым, его клонило в сон. Вот и сейчас Барр выглядел не выспавшимся.
– Святой отец, – сказал раненный.
Эприн пришпорил коня.
– В чем дело? – спросил посредник.
– Вы не верите в сказку о Вертране?
– Я не думал об этом.
– Мне она казалась скучной, как ненастный дождливый день.
– Круг Двуликого хранит немного иную историю.
– Правда? А в чем различие?
Эприн ненадолго задумался и решился:
– Хочешь послушать? Она короткая.
***
Придворный лекарь сказал глухо, что остается только ждать. Ждать и надеяться. Он сказал, что Вертран на пути к Двуликому, но Двуликий, видимо, в раздумьях: пускать ли его в свой мир? Нам остается только ждать, повторил лекарь, словно расписываясь в собственном бессилии перед величайшей тайной мироздания. Никто не ведает мыслей Двуликого, за ним последнее слово и перед ним все равны. И простолюдин, и знатный человек.
Посредник, пришедший из ближайшего круга, осмотрел раны Вертрана и снял медальон – кружок меди с выгравированным именем хозяина. «Вертран», – прочитал имя посредник, хотя и так ясно, кто на смертном ложе. Он перевернул медальон гладкой стороной к себе и задумался. На этой стороне посредники писали поручительство для Двуликого, что он, посредник такого-то круга, ручается за душу человека, отходящего в мир иной, и готов выступить провожатым в тот самый мир, а по смерти своей ответить за эту душу. Это означало одно: взять частицу судьбы покойного на себя, тем самым облегчить жизнь души там. Это как взять частицу плоти и крови себе.
Посредник уже был готов начертить керном поручение, но смутился. Его насторожили раны. Он вернул медальон на шею Вертрана.
– В чем дело? – удивленно спросил лекарь.
– Я хочу знать, что случилось на охоте? Что за животное напало на короля?
– У страха глаза велики, – ответил врачеватель.
– И все же… Что случилось?
Лекарь, не торопясь, все рассказал.
– Дикая свинья? – удивился посредник. – Да, возможно. Но на шее. Ты видел укус? – Лекарь промолчал. – Прах вас побери!
– Это змеелюд.
– Не верю.
Посредник почуял ложь. Или, решил он, никто не понимает, что произошло на самом деле. Змеелюд? Они высасывают жизнь из человека, но король до сих пор жив. Он потерял много крови, это верно, но змеелюды выпивают жизнь до донышка.
Посредник обошел королевское ложе, сосредоточенно осматривая тело, затем наклонился к изголовью, убрал длинные волосы с шеи и вновь увидел это красное пятно на коже, будто насекомое укусило Вертрана. Посредник перевел взгляд на лекаря и вопросительно посмотрел. Лекарь не шелохнулся. Если выйти из комнаты и пройти по недлинному коридору, то можно оказаться перед дверью, за которой в ожидании сидят два младших брата короля: Сиус и Тувор. И первый порыв посредника был именно проследовать в ту комнату и сообщить радостную – радостную ли? – весть о том, что король будет жить. Второй порыв: ничего не объясняя, не проронив ни слова, покинуть королевское поместье.
– Я знаю, – медленно произнес посредник, – вы ничего больше мне не скажите. Поэтому я ухожу.
– Но…
Слово, брошенное лекарем, замерло в воздухе. Оно застало посредника на пороге комнаты. Он взялся за ручку и, приотворив дверь, сказал:
– Его величество не нуждается в заступничестве круга перед Двуликим. Король будет жить. Это не змеелюд. Это не дикая лесная свинья.
– А кто?
– Или что.
– То есть?
Посредник прикрыл дверь, но ручку не отпустил. Он медленного проговорил:
– Никто не знает. Что это, или кто это? Вопрос не имеет смысла. Круг Двуликого пытается разгадать тайну существ, обитающих в лесу, но все дороги ведут к Лесной Купели. К проклятому месту.
И в мгновение комната опустела. Тихо закрылась дверь. Лекарь пораженный смотрел на нее.
И будто бы в ответ размыто прозвучала дробь лошадиных копыт.
«Значит не змеелюд?» – вопрос, оставшийся без ответа.
***
Эприн закончил историю и замолчал. Он больше не говорил с Барром, лишь проводил его до деревни, где жили жена и дети крестьянина. Мысли посредника были заняты его старейшинством.
Всегда это ожидаемо и в тоже время неожиданно, словно блеск молнии и следующий за тем раскат грома, к которому трудно привыкнуть.
Отчего-то смерть близкого или знакомого человека ты оттягиваешь во времени, не желая с ней встречаться, мириться и тем неожиданней конец. Ты сам заостряешь нож, с лезвием которого рано или поздно соприкоснешься. Всё шло к завершению. Всё идет к завершению. Человека, что скажет: знаешь, нас лет через сто не будет, глупо назвать отчаявшимся, потому как он прав, ибо таков закон природы, ведь человек смертен. Но, ответь себе, почему считаешь, что смерть не постучится в твой дом?
Его старейшинство еще при жизни был готов к уходу в мир Двуликого, но Эприн старался не думать об этом. И оттого встреча с чужой смертью стала неожиданной. Почему? Ведь шла война, и десятками умирали солдаты. Но смерть на поле битвы виделась естественной, а эта? Можно ли привыкнуть к смерти? Ведь она – факт жизни.
Эприн хотел плутать в дебрях нескончаемых рассуждений, чтобы запутаться, чтобы уйти от мыслей о смерти.
Он вернулся в круг, когда все было кончено. Он успел на обряд. Тело посредника Эрха лежало на внутреннем дворе на фашинах хвороста прикрытое до подбородка грубой холстиной. «Тело?» – задал вопрос сам себе посредник и сосредоточил взгляд на Эрхе. Как-то странно было назвать это телом. Теперь старший посредник казался выше ростом и благороднее, величественнее, в нем ничего не осталось от немощи последних дней, да и ничего естественного, земного не осталось, и здесь ошибка, грубая, очевидная ошибка, что глава круга обладал этим телом. Странные мысли, будто Эрх владел телесностью как вещью.
Старших посредников и только их не придают земле, как остальных: простолюдинов, господ и королевскую кровь. Старший должен раствориться в природе как можно быстрее, это значило раствориться в Двуликом, стать его частью телесно, ну, а душа, видимо, сейчас предстает перед Двуликим. Тело и душа равнозначны. Душа без тела не существует, и Двуликий в своем мире дает душе новую плоть. Тело без души истлевает. Нет ничего несчастнее души, за которую не поручились. Если нет поручителя, она умирает – так приходит вторая смерть. Смерть окончательная и человек не сможет возродиться к новой жизни, ибо без посредничества Двуликий не дает нового тела.
– Эприн, – сказал брат по кругу, протянув медальон Эрха. – Его последняя воля.
У Эприна не возникло вопроса: почему я? Почему старший посредник именно его выбрал исполнителем? А если бы он задержался во вражеском лагере, забирая пленного крестьянина?
Тонкой струйкой затрепетала несмелая мысль: «Если Эрх передал выкуп за Барра мне и благословил, значит, только на меня полагался, значит, я сейчас должен следовать его воли». Мысль не стоило разъяснять, глупо разъяснять самому себе то, что и так очевидно. И Эприн, заглушая внутренний трепет, задержал дыхание. Священный трепет был неуместен, он казался ребячеством, казался противоестественным.
Аккуратно Эприн нацарапал на меди слово «поручаюсь» и свое имя, надел медальон на Эрха и закрыл холстиной лицо покойника. Один из братьев поджег хворост. Пламя заплясало у ног посредника. Эприн отступил от огня и произнес привычное напутствие одинаковое для всех уходящих из этого мира:
– Пусть тело твое исчезнет, растворившись в мире этом, но пусть душа твоя обретет новое тело и так до бесконечности, ибо таков путь каждого.
Пламя взметнулось ввысь, уже не видно лежащего тела, кажется, что это просто большой костер.
Эприном завладело оцепенение. Он смотрел на огненный пляс. Ему почудилось, что он лишился всех привычных ощущений. Душа, увлекаемая неясными ветрами потусторонних миров, стремилась прочь, улетела неведомо куда и вот разглядела сумрачный мир, окутанный утренним туманом. Туман был настолько густым, что очертания предметов в нем терялись. Туман имел серый оттенок, отчего казался порой дымом. Эприн желал удостовериться, что все случилось, как он хотел, а хотел он увидеть Эрха в мире Двуликого в новом теле. Старший посредник возрожден для новой жизни, однако Эприн не увидел его. Почему-то представился трон, сотканный из серой мглы, на троне восседал Двуликий, а вокруг него, словно свита застыли человеческие тени – высокие и худые. Эприн видел их раньше, точнее одну из них – ту, что напала на Барра.
Эприн очнулся. Костер продолжал гореть. Все шло своим чередом, лишь серые струящиеся тени, сотканные из дыма, тревожили ум.
8. Всё, что тайна
Аркус прислонил ладони к шершавой поверхности печи и с наслаждение почувствовал, как тепло слегка покалывает кожу. Печь была жарко натоплена, но ее тепла едва хватало, чтобы обогреть большую аудиторию, где слушали лекции ученики.
Аркус вернулся к столу и продолжил:
– А теперь зададимся вопросом: что мы имеем в итоге? Мы имеем, казалось бы, совершенно неважный вопрос, на который отвечать значило бы тратить время. В конце концов, хочется сказать: господа, мы имеем дело с реальным миром. Вот он лежит перед нашими ногами, вот мы трогаем руками и способны менять его по мере отпущенных нам возможностей. А что же это за вопрос? А он сложный и несложный одновременно: пространство и время представляют собой… – Секундная пауза. – Что они представляют? Кто скажет? Смелее.
Тихий шепоток прекратился, и воцарилась неестественная тишина, настороженная тишина, которую боятся нарушить неверным словом. Боязнь ошибки, быть осмеянным, или просто всего лишь душевная лень, что мешает думать. Но из курса лекций каждый из них знал несложную формулу:
– Изменения в пространстве характеризуют время, так ведь, учитель Аркус?
– История это и есть изменения пространства со временем.
– Все верно, – одобрительно покачав головой, ответил преподаватель. – Это нехитрую формулу вы запомните до конца своей жизни, и будете применять ее всегда. Или не применять. Кому-то она и не понадобиться. Думаю, большинству. Но важно отметить иное: пространство и время понятия субъективные. Вы попросите привести пример, ибо каждый из вас отметит, что мы можем измерять расстояния и временные промежутки. У нас есть мера. Какая уж тут неопределенность и субъективность, если можно измерить? Расстояния измеряются, например, в шагах, а время в ударах сердца, в промежутках между восходами солнца. И так далее. Но все это относительно, то есть не абсолютно. Что шаг для человека – ничтожность, но для муравья? Если б насекомое обладало разумом человека, что оно рассказало бы нам? Человеческий шаг – внушительный отрезок пути – вот что сказал бы муравей. Все относительно того, кто делает измерения. Человеческая жизнь длинна? Да, она составляет несколько десятков лет, но что она с точки зрения многовекового дерева, которое растет в лесу? Жизнь человека мала, почти мгновение. Или, например, как могла бы воспринять бабочка продолжительность человеческой жизни? Для нее мы бессмертны, ну, почти бессмертны. С таких позиций и стоит, думаю, подходить к понятиям пространства и времени.
Аркус опять подошел к печи, но на этот раз не коснулся ее, а только постоял в молчании пару секунд, ощущая тепло, исходящее от кирпича. Молчать учителю не дали, один из учеников спросил:
– Но что же тогда все живое в глазах Двуликого? Ведь он бессмертен.
– Я не Двуликий, – пошутил Аркус. – Поэтому за него говорить не буду. Это его надо спрашивать. И дело, конечно, не в природе Двуликого, а, если будет так позволено сказать, в его сверхприроде. – Аркус повернулся к аудитории. – Но мы отвлеклись. Я хотел вас подвести к мысли о том, что в своем большинстве люди неверно воспринимают время, отсюда эти странные категории: прошлое, настоящее и будущее. На самом деле ничего этого нет. Прошлое это наша память, даже будущее, которое ждет нас, мы можем представить и спланировать, следовательно, оно тоже существует здесь. – И Аркус приложил указательный палец к виску. – Казалось бы, чепуха. Ничего нет, а мы о нем говорим. Как так? Нам мешает линейное восприятие жизни: из года прошлого в год грядущий – и только так. На самом деле прошлое, настоящее и будущее одновременны, но опять не так, как мы себе это представляем. Так давайте, представим себе огромное поле от горизонта и до горизонта. Оно вокруг нас, куда не кинь взор. И вот это и есть прошлое, настоящее и будущее, просто что-то ближе, что-то дальше, и никто не скажет, что какая-то часть поля не существует, а какая-то существует. Тоже и с пространством. Оно не большое и не маленькое, оно вокруг нас, у него нет впереди и сзади. Впереди и сзади – это мы так видим. У вас есть вопросы?
– А может линейное восприятие правильное? – спросил ученик. – Может, равнинное восприятие ложно?
– Равнинное восприятие? Равнинное мышление? – Аркус обрадовался новому словосочетанию.
В глубине души он, конечно, считал, что цель живого ума, ума творческого – это множить идеи. Чем больше, тем лучше. Не значит, что все идеи, рожденные в нестрогом перебирании слов, верны или неверны, но чем их больше, тем больше вероятность, что среди них окажется та верная и заветная идея. Это закон больших чисел. Идея чиста и прозрачна для понимания, что-то вроде метафорического камня мироздания, который вдруг обнаружен в фундаменте этого самого мироздания. А все остальные идеи, что были пустышками, будут отброшены как шелуха, о них забудут. Порой, в страстном желании об умноженье идей Аркус боялся себе признаться, ибо это вступало в спор с его рассудком, который хотел краткости и ясности в суждениях.
– Кстати, хорошее словосочетание. Я о равнинном восприятии. Ну, а на твой вопрос есть легкий ответ: никто не знает, кто прав. Я рассказал вам о равнине, но это, давайте без лукавства, мое предположение. А любое предположение призывает к размышлению. И, пожалуй, на сегодня хватит. Лекция окончена. Все свободны и желаю всего хорошего.
Ученики покинули аудиторию. Аркус остался один. Он машинально, погруженный в неясный поток мыслей, погрел ладони о печь. Затем отправился в учительскую часть школы, в которой преподавателям отводилось то недолгое время на отдых, еду, обсуждения программ и досуг. Аркус зашел в закуток – правильное название для тесного помещения с арочным потолком и дубовым массивным столом посередине. Добротные лавки стояли по обе стороны стола. Комнатой отдыха назвать это нельзя, ибо нет кроватей, и комната не особо отапливалась, а вот зайти ненадолго, посидеть и отдохнуть, или перекусить вполне можно.
По счастью закуток оказался пустым. Аркус вошел в него, прикрыл плотно дверь и, сев за стол, вынул из мешка свежий хлеб, что-то из овощей и свиное сало. За кипятком идти на кухню не хотелось, потому как заметят и напросятся, возможно, посидеть за компанию, а он не хотел, он желал побыть в одиночестве. Но одиночество тут же было нарушено.
– Отец Эприн, а у вас нюх на меня. – Аркус, хитро улыбнувшись, посмотрел на вошедшего человека.
– Найти тебя не сложно. Даже чужой помощи не потребуется. Кстати, почему на «вы»?
– Тебя ведь можно поздравить?
– С чем?
– Со старшим посредником. Проходи же, садись.
Эприн сел напротив.
– А ты, Аркус, не желаешь вернуться в круг Двуликого? Я бы тебя принял без нареканий, раз уж я стал старшим посредником.
– Тесно мне, ваше старейшинство, тесно в Круге. Все устраивает, но тесно.
– Жаль будет потерять такой ум.
– Ум? Ум самый обыкновенный. Я считаю, что больше пользы принесу здесь. – И Аркус бросил взгляд на еду. Обедать при посреднике он постеснялся.
– Ты так говоришь, Аркус, лишь оттого, что князь в силе. Он книгочей, любит мудрствовать, – произнес Эприн и тут же осекся: покоробили слова: «книгочей» и «мудрствовать» – прозвучало казенно и беспомощно, будто дали здоровому человеку костыли, и человек стал передвигаться хуже. – Только из-за этого. Не будь его, не было бы места для преподавания в этом доме, никто бы не пожертвовал собственностью.
– Знаю, знаю, Эприн. Круг Двуликого не так беден, он мог бы мне позволить… – Аркус пристально посмотрел на старшего посредника. – Но ты не для этого пришел сюда?
– Верно.
– Говори.
В ответ новоиспеченный старший посредник круга Двуликого положил на стол грязные тряпки, испачканные кровью.
– И?
– Этим перевязывали раны Барра. В последней битве солдат был тяжело ранен и попал в плен. Покойный Эрх передал через меня хороший выкуп. Золотом.
– Погоди, Барр – тот солдат, о котором ты мне рассказывал при нашей последней встрече, так? На него напало то животное? – Эприн кивнул. Аркус настороженно глянул на перевязь. – А я здесь причем?
– Барр должен был умереть в плену, но этого не случилось.
– Счастливчик.
– Не спеши. Его раны заживали быстро, что странно, но еще я заметил порезы на руках и они не получены в сражении, они появились позже. Кроме того, эти порезы сделаны мастерски, как если б этим занимался лекарь с большим опытом. Они в плену отворяли ему кровь. Можно подумать, что пытали, но зачем? Барр простой солдат, он не знает никаких военных секретов. Не лечили же его?
– Я понял ход твоей мысли. – И Аркус воровато убрал перевязь во внутренний карман. – Желаешь, чтобы я изучил Баррову кровь? Ты считаешь, что в его крови есть то, что ускорило излечение? – Эприн незаметно кивнул. Аркус расплылся в многозначительной улыбке. Были в ней и затаенная тревога, и предвкушение тайны, и торжество, и догадка о сути происходящего. – Все, что тайна – станет явью, да брат?
– Ты к чему это вспомнил?
– Это я о моих опытах. О подвале.
– Слухи уже дошли, но я как старший посредник закрою глаза. Я ничего не слышал. И все ж будь осторожней, на тебя криво смотрят, шепчут, что ты колдун и знаешься с темными силами.
– Народ темен.
– Народ темен, да костер жгуч.
Эприн поднялся.
– Погоди. С чего такая честь простому солдату?
– Кроме традиционного завещания Эрха, был передан лично мне завет старшего посредника. Всего несколько строк. Суть завета проста: опекать Барра, наблюдать за ним.
– И ты сжег завет?
– Да, как и велит ритуал.
– Ты мог бы и не следовать завету. Кто бы узнал, что там написано, – задумчиво произнес Аркус. – Но тебе самому интересен этот крестьянин?
– Доброго обеда. – И отец Эприн покинул камору.
Аркус приступил к еде. Методично жуя, он припомнил последние слова беседы. Почему-то в голове вертелись: «как и велит ритуал». Стало смешно. Аркус благоговел перед крупицами знаний и мудрыми словами, но это не мешало ему скептически относится к ритуалам в круге Двуликого и вообще к любым ритуалам. К чему эти заветы и завещания, нечто детское виделось в них. Да, дети, играющие в войну, в знатных господ, в посредников – это естественно, но взрослея, неужели они не понимают, что есть доля искусственности в ритуалах, доля лицемерия, желание за ширмой обряда спрятать собственное лицо? Обряд можно совершать машинально, отключив ум, отключив критический взгляд, и прослыть благочестивым жителем своего королевства. Конечно, они всё понимали и оттого рьяней стремились следовать традиции, потому что так легче жить.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/evgeniy-pyshkin-6109285/put-v-nikuda-67872003/) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Евгений Пышкин
Тип: электронная книга
Жанр: Современная русская литература
Язык: на русском языке
Издательство: Издательские решения
Дата публикации: 24.09.2024
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: Неизвестное существо нападает на солдата из леса, даруя ему сверхспособности. Планы двух королевств меняются, и они начинают охоту за солдатом, но добыча и охотник меняются местами.Часть текста ранее опубликована в книге «Путь в Никуда. Кровь короля».