Главная страница | Зарубежное фэнтези | Симфония времён

Симфония времён
Жоржия Кальдера


Young Adult. Туманы Пепельной Луны #2Туманы Пепельной Луны #2
Сефиза заняла должность первой скрипки в императорском оркестре. Теперь девушке следует быть еще осторожней, чтобы не пострадать от придворных интриг и коварных заговоров, которые плетут окружившие ее завистники.

Между Верленом и Сефизой всегда была необъяснимая связь. Девушке приходит видение, в котором они не только уже встречались, но и… любили друг друга?

В столице королевства многие мечтают свергнуть безграничную власть богов. Лучший друг Сефизы Хальфдан – один из них. И он ждал возвращения своей подруги, так как, возможно, их связывает нечто большее.

Сефизе придется разобраться: кто на ее стороне, а кому доверять нужно в последнюю очередь. Одна-единственная ошибка может стоить будущего целого королевства.





Жоржия Кальдера

Симфония времён



Georgia Caldera

Les Brumes de Cendrelune:

LA SYMPHONIE DU TEMPS

Book 2: ©Editions J’ai Lu, 2020



© Ефимова Е., перевод на русский язык, 2022

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022




Плейлист


Within Temptation – «Somewhere»

BrunuhVille – «Solitude»

Theodore B. Tringo и Autumn Tears – «Another Day»

The Sweeplings – «Chains»

Delain – «Here Come The Vulture»

Nick Pheonix – «Little Ben»

Nick Pheonix – «The World is Mine»

Malukah – «Sinking Ships»

Yvаn Torrent и Julie Elven – «Icarus»

Yvаn Torrent и Roger Berruezo – «Remember Me»

G?te – «Sj?aren»

Beyond the Black – «Beautiful Lies»

Aquilo – «So Close To Magic»

Alex & Sierra – «Little Do You Know»

Motanka – «Verba»




Глава 1



Олимпия

Еще не рассвело, и в комнате царила тишина: ничто не нарушало покой спящей девушки. Она свернулась калачиком на шелковых простынях, а ее длинные, черные как смоль волосы блестящими волнами раскинулись по мягким подушкам. Вдруг распахнулась дверь, и в комнату влетела Марсия, а за ней следом поспешали две служанки.

– Олимпия! – воскликнула женщина. В ее голосе слышались одновременно нотки паники и восторга. – Олимпия, вставай! Скорее!

Олимпия приоткрыла один глаз и недовольно заворчала: она слишком привыкла к постоянным капризам и сумасбродным причудам своей матери, чтобы тревожиться из-за ее столь внезапного и шумного вторжения. Досадливо поморщившись, девушка повернулась на другой бок, пытаясь спрятаться от света масляных ламп, которые держали в руках служанки. Увы, сон уже ушел, и на Олимпию нахлынули привычные, но от этого не менее мрачные мысли о грядущем дне – несомненно, он станет таким же унылым и скучным, как все предыдущие. Интересно, с чего это мать пребывает в такой эйфории?

– Олимпия, – повторила Марсия. – Ну же, поторапливайся!

– Мама, – протянула девушка, крепче обнимая подушку – украшенную тонкой вышивкой, но немного потертую. – Имейте хотя бы каплю милосердия, дайте поспать. Ночь на дворе…

Очевидно, было наивно полагать, что Марсия откажется от своих грандиозных планов лишь потому, что ее дочь имеет что-то против. И все же попытка не пытка.

Девушку ухватили за плечо с такой силой, что тщательно наманикюренные ноготки впились в тело. Марсия заставила дочь повернуться к яркому свету ламп – если уж мать что-то решила, никакие возражения и жалобы в расчет не принимались.

– Нельзя терять ни секунды, глупая девчонка! – яростно выпалила Марсия. Похоже, ее раздражение взяло верх над энтузиазмом. – Твоя подруга Септима вчера вечером серьезно заболела, и, только представь, верховный прелат Фаустус услышал, как ты в последнее время стараешься, а также узнал о твоем выдающемся благочестии. Тебя назначили в качестве замены Септимы, отныне ты будешь прислуживать за столом бога Эреба и его свиты! Как замечательно, не правда ли? Дитя мое, тебе дана неслыханная возможность! Людям со столь низким положением, как у нас, такая удача выпадает лишь раз в жизни!

Такого порядка придерживались при всех дворах по всей Империи: божества сами выбирали себе слуг из числа знати. Занять одну из таких должностей считалось редкой удачей…

Олимпия резко приподнялась, опершись локтями о матрас, откинула лезущие в глаза темные пряди и живо воскликнула:

– Септима нездорова?

Всю ее сонливость как рукой сняло.

– Ты плохо слышишь? Дитя мое, ты теперь ежедневно будешь находиться рядом с одним из богов! Кроме того, верховный прелат Фаустус, всецело преданный своему служению, уже два месяца как овдовел. В другое время низшие аристократы вроде нас не могли бы и мечтать о подобной партии! Потом будешь оплакивать печальную участь своей подружки, а сейчас есть дела поважнее. На кону стоит будущее нашего дома!

С этими словами Марсия потянула девушку за руку и вытащила из постели, невзирая на сопротивление и слезы.

– У нас есть всего час, чтобы сделать тебя неотразимой, и, поверь мне, работа предстоит большая, – восклицала Марсия, подталкивая дочь к туалетному столику. Она силой заставила Олимпию сесть на табурет лицом к зеркалу. – Твоя черная грива просто отвратительна! Надеюсь, теперь-то ты жалеешь, что не дала мне обесцветить твои лохмы.

Нет, Олимпия ни капли об этом не жалела.

Даже если бы она была единственной придворной дамой при дворе Пепельной Луны, то и тогда не захотела бы ничего менять в своей внешности. У нее не было ни малейшего желания походить на богиню – это просто смешно.

Увы, нынешняя дворцовая мода была нелепа и не оставляла места никакой естественности: придворным дамам надлежало любыми средствами копировать черты, присущие божествам. Отсюда пудра, делающая кожу фарфорово-бледной, осветленные волосы, искусственные костные наросты на лбу, тонкие серебряные украшения или даже татуировки, имитирующие вены на лице, высоченные каблуки, тесные корсеты и пышные платья – вот далеко не полный список того, что брали на вооружение придворные в Соборе.

Тем не менее Олимпия почти не протестовала, когда мать достала из шкафа парик из белокурых, блестящих волос – изначально это были локоны жительниц бедных кварталов, но нужда заставила босячек[1 - Босячка – опустившийся, обнищавший человек из деклассированных слоев общества, оборванец.] отрезать свои лохмы и продать ради пропитания. Парик принадлежал самой Марсии: из-за постоянного многолетнего применения разъедающих осветлителей она почти полностью облысела.

– Сделай одолжение, надень это сегодня, – приказала мать не допускающим возражений тоном. – Никаких споров на сей счет я не потерплю. В будущем мы посмотрим, что можно сделать с этим твоим… досадным физическим недостатком.

– Хорошо, мама, – машинально ответила Олимпия, изо всех сил стараясь не кривиться от омерзения.

Конечно, волосы для парика промыли и обработали специальными средствами, чтобы получить безупречную прическу, но все же Олимпию подташнивало при мысли о том, что у нее на голове вились космы, состриженные с голов неизвестных плебеек.

Она безропотно сидела перед зеркалом, пока служанка стягивала ее собственные волосы в тугой пучок, потом покорно терпела, пока мать надевала ей на голову белоснежный парик. Отражение в зеркале сразу стало чужим, не похожим на Олимпию.

Затем служанки под чутким руководством матери покрыли лицо девушки толстым слоем свинцовых белил; таким же образом они поступили с ее шеей и даже руками. Глаза Олимпии подкрасили серебряным карандашом и наклеили на веки длинные серебристые ресницы, на лбу нарисовали фальшивые вены, губы покрыли карминово-красной помадой. Наконец девушку заставили встать, после чего на нее надели туфли с невероятно толстой подошвой, придающей ей роста. В этой обуви Олимпии казалось, будто она встала на ходули.

Бюст девушки безжалостно затянули в длинный корсет, доходящий до бедер и скрывающий лишние изгибы. Потом Олимпию заставили поднять руки, чтобы натянуть на девушку платье из воздушной ткани кремового цвета. Оно было таким легким, что сквозь него просвечивали очертания фигуры. Лиф с очень глубоким декольте был оформлен элегантными складками и держался лишь благодаря двум тонким бретелям, охватывающим плечи. Многослойная юбка ниспадала до пола, плавно расширяясь от талии книзу, а сзади оканчивалась небольшим шлейфом, зрительно вытягивавшим фигуру.

В подобных обстоятельствах радость матери казалась Олимпии неуместной, ведь здоровье ее подруги важнее возможности получить хорошую должность. Девушке хотелось бежать в квартиру Септимы, посидеть с ней и поддержать в беде, возможно, чем-то помочь. Вместо этого ей придется расшаркиваться перед богом, его свитой и перед верховным прелатом Фаустусом, этим старым дураком…

Что поделаешь, двор есть двор, и никому не позволено обсуждать приказы духовенства, ведь жрецы являются проводниками божественной воли. Олимпия лучше кого бы то ни было усвоила эту истину: десять лет назад простой спор с одним из жрецов стоил жизни ее дяде и всей его семье. Лишь ценой ловких ухищрений и долгих унижений Марсии удалось вместе с дочерью вернуться ко двору, в Собор.

Волевым усилием Олимпия заставила себя отбросить опасные мысли – чего доброго, их можно истолковать как мятежные и крамольные…

«Боги велики, боги чисты и справедливы. Боги велики, боги чисты и справедливы. Боги велики, боги чисты и справедливы…»

Олимпия мысленно повторяла эти слова всякий раз, когда ее начинали одолевать противоречивые идеи – а случалось это довольно часто. Скоро она войдет в ближайшее окружение бога Эреба. Мать права, это редкая удача, вот о чем сейчас нужно думать. Ей выпал шанс приблизиться к верховному прелату, каким бы он ни был, и попытаться его соблазнить, чтобы он на ней женился, она не в том положении, чтобы пренебрегать такой возможностью.

Если этот безумный план сработает, позорное пятно с их фамильной чести будет смыто навеки. Если Олимпия обретет такое положение, то она сама, ее мать, все их близкие, а также ее будущие дети до конца жизни будут защищены от всех опасностей. Они станут почти неприкосновенны, неуязвимы пред лицом заговоров, которые постоянно плетут придворные Пепельной Луны.

– Я рассчитываю на тебя, девочка моя, – заявила Марсия. Она критическим взглядом оглядела дочь, протянула было к ней руки, но тут же отдернула, боясь стереть слой белоснежный пудры с плеч девушки. – Будь достойна нашего дома и примени на деле все уроки, что я тебе давала. Отныне наше будущее целиком и полностью зависит от того, насколько хорошо ты разыграешь свои козыри: красоту и очарование.

Олимпия тяжело сглотнула. Ей совершенно не хотелось играть в эти игры. Однако она ответила:

– Я сделаю все возможное, чтобы раз и навсегда избавить нас от всех напастей, мама.

Марсия кивнула, явно довольная решением дочери. В ее глазах зажегся странный, тревожный огонек, граничащий с безумием – смесь надежды и алчности.

Олимпия неслась со всех ног – насколько позволяли ужасные туфли – в крыло Собора, в котором обитали большинство богов. Несколько раз ступни у нее подворачивались, каждую лестницу она преодолевала с огромным трудом, рискуя упасть. Вся взмыленная, она наконец добралась до покоев Эреба, где ее уже ждали. От потеков пота слой краски на ее лице, приклеившийся к коже, словно фарфоровая маска, потрескался.

Тяжело дыша, девушка осторожно промокнула щеки краем многослойной юбки, стараясь ее не испачкать. Потом дворецкий впустил ее в комнаты, предназначенные для персонала, обслуживающего божество.

Там уже собрались с дюжину юных девушек, происходивших из мелких дворянских родов: все они, как и Олимпия, были наряжены, напудрены, затянуты в корсеты. Все глядели на вновь прибывшую холодно, а некоторые – с нескрываемой враждебностью. Одна из них, самая высокая и сухопарая, проинструктировала Олимпию: ей надлежало забрать из столовой, где проходил завтрак, поднос с грязной посудой, а потом помыть тарелки в кухне. Таким образом, ей предстояло находиться в одном помещении с божеством совсем недолго.

Скрепя сердце Олимпия вошла в маленькую прихожую, смежную со столовой, и стала послушно ждать, когда настанет ее черед заходить внутрь. Она обмирала от страха.

Если Септима быстро поправится, вполне вероятно, Олимпии больше не представится такой возможности. Не важно, каким образом, но сегодня утром ее непременно должны заметить…

– Новенькая, пошевеливайся, твоя очередь! – резко отчеканила старшая дама. – Опусти голову и не смей смотреть на Его Высочество! Ясно?

Олимпия кивнула и быстро вошла в столовую, дрожа всем телом. Никогда еще она не удостаивалась чести приближаться к одному из богов. До сих пор ей удавалось увидеть членов императорской семьи лишь издалека, мельком, во время приемов, на которые их с матерью не приглашали, так что ей приходилось стоять на галереях, предназначенных для публики, вместе с другими аристократами низшего ранга.

Войдя в комнату, Олимпия немедленно выпрямилась и выпятила грудь, как учила мать. Собирая тарелки, она опустила веки, чтобы ресницы грациозно трепетали, а сама сосредоточила все внимание на собравшихся за столом – вопреки наказу старшей дамы, являвшейся, по сути, одной из ее конкуренток.

Все придворные старались любой ценой подняться хотя бы на ступеньку выше во внутренней иерархии дворца, понравиться наиболее высокопоставленным жрецам и приблизиться к их божественным господам. Лишь это имело значение, только эта мысль занимала умы придворных. Это была цель всего их существования.

Единственная цель…

Для Олимпии это тоже стало главным устремлением, и сейчас ей выпал шанс осуществить свои намерения. Возможно, уникальный шанс.

Она старалась не смотреть на Эреба, хотя не заметить его было сложно – сидевший в центре стола бог возвышался над окружающими, словно гора. Светлые, почти белые волосы божества то и дело отливали фиолетовым, если свет падал на них под определенным углом; глаза цвета перламутра казались совершенно прозрачными и неестественно блестящими.

По обеим сторонам от бога разместилась его свита – все придворные выглядели сытыми и сонными, тут и там журчали приглушенные разговоры. Следовало признать, что третий сын Ориона поднимался по утрам довольно рано, так что все члены его свиты тоже вынуждены были соблюдать такой режим. Верховный прелат – его легко можно было узнать по символам, вытатуированным на лице и богато расшитой тунике, – вытирал рот, очевидно, только что закончил набивать брюхо.

Приглядевшись, Олимпия поняла, что жрец не так уж и стар… Просто он был ужасно толстый: круглые щеки и двойной подбородок подрагивали, шея почти скрылась под мягкими складками жира, так что казалось, будто голова сразу переходит в плечи. Еще верховный прелат был краснолицым и рябым, так что даже многочисленные татуировки на лице не могли этого скрыть.

Взгляд маленьких, глубоко посаженных глаз жреца остановился на Олимпии – именно этого она изначально и хотела, – потом скользнул ниже, задержавшись на глубоком декольте; на пухлой физиономии отразилось неприкрытое вожделение. Толстые, испачканные жиром губы священнослужителя скривились в неприятной полуулыбке, а в следующую секунду мир вокруг Олимпии перевернулся.

Высоченная платформа ее туфли зацепилась за край ковра, и девушка споткнулась, неловко взмахнув руками. Нагруженная подносом с посудой, она не смогла удержать равновесие и в итоге упала, растянувшись на полу во весь рост. Ее тело ударилось о пол с глухим стуком, а упавший поднос оглушительно загремел и задребезжал, вдобавок раздался предательский треск рвущейся ткани.

Олимпия запаниковала, кровь застучала у нее в висках. Она лежала, распростершись на полу, и боялась шевельнуться; колено и локти пульсировали от боли.

Может, если она закроет глаза и помолится изо всех сил, то исчезнет из этой комнаты?

Потом над ней грянули раскаты язвительного смеха.

Никто не поспешил ей на помощь, не попытался спасти ее из этой унизительной ситуации, никто даже не спросил, все ли с ней в порядке. Она стала объектом для шуток, посмешищем: развлечение для собравшихся за столом и горький урок для прислуживающих дам, ведь такое могло случиться с каждой придворной…

Олимпия уперлась ладонями в паркет, тут же поранив их об острые края разбитого фарфора, и попыталась подняться, дрожа от боли и стыда. Во время падения ее юбки задрались, обнажив обтянутую панталонами пятую точку, а драпировки на груди порвались. Девушка поспешно прикрыла грудь руками, задыхаясь от унижения. Сидевшие за столом захохотали еще громче, веселее и оскорбительнее.

– Какая у нас тут очаровательная акробатка! – иронически воскликнул Эреб. – Знаете, я люблю принимать подношения с утра пораньше…

Олимпия стояла, ни живая ни мертвая, не понимая, что делать дальше; из ссадин на ее локте и коленях текла кровь. Внезапно глаза бога сверкнули, и в тот же миг раны начало сильно жечь. Красные дорожки, стекавшие по коже Олимпии, вспенились, стали пузыриться, словно их прижигали раскаленным железом, и девушка пронзительно вскрикнула от боли. А еще через секунду кровь полностью испарилась, изошла жирным дымом, поглощенная, благодаря сверхъестественным способностям Эреба.

– Ваша… Ваша Божественность… – пробормотала Олимпия.

По ее лицу текли слезы. Она неловко сделала реверанс, вызвав новую порцию смешков и хохота, потом собрала несколько осколков тарелок и выбежала из столовой так быстро, как только позволяли дрожащие ноги в неудобных туфлях.

Ни одна из собравшихся за дверью девушек не проронила ни слова. Они лишь взирали на Олимпию с отвращением – было видно, что все они упиваются ее непристойным падением и позором, которым она только что себя покрыла.

Олимпия вытерла мокрые щеки и изо всех сил постаралась не обращать внимания на боль: на руке и ногах остались ожоги. Она сумела оторвать кусок юбки, после чего прикрыла им грудь, заправив его под одну из бретелей. Затем девушка отправилась на кухню мыть посуду, предоставив остальным возможность закончить уборку.

От потрясения она плохо соображала, все было как в тумане. Кое-как справившись с посудой, она уже хотела потихоньку уйти, но у двери путь ей преградила старшая дама из группы прислуживавших за завтраком девиц.

– Верховный прелат Фаустус требует, чтобы сегодня после вечерней службы ты явилась в его личные покои, – сообщила она, сощурившись. Потом добавила: – Он имеет обыкновение сурово наказывать за недостойные поступки. Мы все можем подтвердить, насколько он ужасен в гневе. Однако твоя сегодняшняя выходка – это что-то из ряда вон выходящее. До сих пор еще никто не совершал такую серьезную ошибку, какую допустила сегодня ты. Я искренне надеюсь, что к завтрашнему утру ты еще будешь жива…




Глава 2



Сефиза

– Беги… Скорее… – тяжело дыша, прошептал Верлен.

Но почему?!

По какой причине этот молодой человек, которому я только что нанесла смертельный удар ножом, хочет, чтобы я как можно скорее убежала? Почему он желает спасти мою жизнь, в то время как я отнимаю его собственную?

Я так сильно сжимала рукоять ножа, что заболели пальцы. Клинок глубоко вошел в грудь Тени, пронзив его сердце, а я отчаянно цеплялась за рукоятку, от усилий дрожа всем телом.

Я ничего не могла с собой поделать: мои пальцы сами собой разжались, а рука Верлена безвольно упала на подлокотник кресла, его глаза цвета ночи потускнели. Красная, ядовитая кровь толчками вытекала из раны в груди юноши и бежала по моей ладони, такая горячая, что обжигала мне пальцы.

Мысли хаотично кружились у меня в голове.

Вне зависимости от пожеланий Верлена мне не выйти отсюда живой, теперь это ясно.

Впрочем, не важно, умру я или нет. Моя жизнь больше не имеет никакого значения…

В конце концов я исполнила свое предназначение. Теперь я могу спокойно умереть.

Вот только я не чувствовала ни сладкого покоя, ни малейшей капельки удовлетворения и облегчения, которые так жаждала получить.

Все эти размышления промелькнули в моем сознании за долю секунды. Однако мне казалось, будто прошла вечность с того мига, как я решилась действовать, и до мгновения, когда я ощутила раскаяние.

Меня затошнило.

Я стала расчетливой, безжалостной убийцей, а ведь до сих пор мне были ненавистны подобные деяния и все, кто их совершал.

Я только что казнила Тень.

«Нет, я убила Верлена».

Конечно, он один из богов, но лишь наполовину. Да, он мой злейший враг… а если начистоту, он всего лишь инструмент в руках главных злодеев.

Что если я ошиблась в выборе цели? Что если моя жертва – ведь я сейчас погубила свои душу и жизнь – принесена напрасно?

В Пепельной Луне всегда будет Палач. На должность Верлена назначат кого-нибудь. Теперь его место займет кто-то другой, только и всего…

Хуже того, я своими руками убила единственного человека в мире, способного исцелить этот мир от болезнетворного бесплодия, возродить его из пепла. Людям больше не нужно ждать чудесного мессию, который повел бы их в Зеленые Гавани: Верлен носил в себе ростки этого потерянного рая. Он мог все воссоздать, вернуть земле ее плодородную природу, свойственную ей в далеком прошлом.

Движимая жаждой мести, из чистого эгоизма я только что лишила все человечество последней надежды…

Во имя Небес, что же я натворила?!

От тоски и отчаяния я всхлипнула и непроизвольно сделала вдох…

Однако ничего не произошло.

Моя душа не отделилась от тела, никакая божественная сила ее не поглотила, и меня не объяло всепоглощающее желание совершить самоубийство.

Слишком поздно. Убив Верлена, я уничтожила и его мистические способности.

Охваченная смятением, я медленно вытащила клинок из груди юноши. При этом я неотрывно смотрела ему в глаза, отчаянно ища в них последний проблеск жизни. Я уже не понимала, кем стала, совершив подобный поступок: героиней или еще одним чудовищем в этом жестоком мире, где боги постоянно подталкивали людей к копированию собственных ужасных деяний – и им это удавалось!

Внезапно я выпала из времени и пространства, все вокруг закружилось…



Верлен находился на своем берегу реки: склонившись к воде, он опустил руку в поток между двумя льдинками и с серьезным видом ждал, что я повторю его жест. На его лице не было ни следа гнева или горечи: он глядел на меня выжидательно и немного растерянно.

Очевидно, действовать надо было быстро, и мне вдруг показалось очень важным не допустить промедления. Я поспешно опустилась на колени на покрытую снегом землю и погрузила пальцы в обжигающе-холодную волну. Это моя последняя возможность пережить сей странный феномен, мой последний шанс хотя бы что-то узнать о нашей с Верленом сверхъестественной связи. Через мгновение он перестанет существовать.

Мне нужно знать…

Я увидела наши отражения в одной из льдин, быстро плывущих по реке. Эти образы разительно отличались от тех, что я видела прежде…



Окружающий нас ландшафт стремительно изменился.

Я сидела на краю кровати, а рядом растянулся Верлен. От его носа, внутренней стороны локтя и груди тянулись странные прозрачные трубки, другие концы которых соединялись с какими-то диковинными машинами. Молодой человек ужасно похудел и, судя по изможденному лицу, уже долго и мучительно страдал.

В этой жизни его смерть тоже неизбежна. Кончина Верлена – лишь вопрос времени, и я это прекрасно осознавала. У меня было много времени, чтобы свыкнуться с этим, и все равно мысль о том, что он меня покинет, казалась невыносимой. Я никак не могла решиться потерять того, кого любила больше всего на свете.

Мы были вместе так недолго…

Пережили так мало счастливых моментов.

Несмотря ни на что, те несколько месяцев, что я провела рядом с ним, стали самыми счастливыми в моей жизни…

– Ты мог бы связаться с правительством Орбис Ностри и подать прошение о срочной репатриации для неотложной медицинской помощи, – попыталась я убедить его уже в который раз за этот месяц. – Тебя сразу же заберут и отвезут обратно. Тебя вылечат в мгновение ока. Если ты вернешься домой, то выживешь…

Юноша поморщился, явно рассерженный тем, что я снова предлагаю это простое решение.

– Перестань, умоляю тебя… – слабым голосом проговорил он. – Я не хочу иметь ничего общего с этой страной. Я отказался от нее и не желаю туда возвращаться. Если я это сделаю, то не только навсегда утрачу гордость, но и буду разлучен с тобой до конца моих дней. Это немыслимо. Лучше умереть тысячу раз, чем жить вдали от тебя. Я сделал свой выбор, поэтому уважай его, прошу тебя.

Я вздохнула. На сердце у меня лежал тяжелый камень. Доводилось ли мне переживать такое горе в прошлом?

Нет, это чувство, это глубокое уныние ни с чем не сравнится. Трудно подобрать слова, чтобы его описать.

Я знала, что должна сделать. Какой бы невыносимой ни была для меня эта идея, нужно быть сильной – ради него. Вот только где взять смелость?

– Хочешь, чтобы это сделала я? – прошептала я.

Горло сжимали рыдания, и мой голос был едва слышен.

Юноша крепко сжал мою руку: очевидно, он собрал последние силы и вложил их в это движение.

– Я никогда не смогу попросить тебя о таком, Исмахан, – выдавил он, нахмурившись.

На его лице читалось смятение.

Карие глаза молодого человека заблестели, по впалой щеке покатились прозрачные слезы. Я нежно поцеловала его мокрую щеку, отчаянно стараясь не разрыдаться. Сейчас это совершенно ни к чему. Мне хотелось во что бы то ни стало сделать его последние минуты светлыми и безмятежными.

– Нет, об этом не может быть и речи, – возразил он на этот раз более решительно и попытался приподняться. – Не желаю взваливать на тебя такое бремя.

– А я не хочу, чтобы это делал кто-то посторонний, Люк.

Мы так долго использовали псевдонимы, к которым прибегали на собраниях – дабы сохранить наши личности в тайне, – что наши настоящие имена звучали непривычно.

Верлен / Люк стиснул зубы и на миг задумчиво прикрыл глаза. Потом коротко кивнул. Мне удалось его убедить.

– Раз так, хорошо. Из твоих рук мне даже смерть приятна… Я никогда не смогу тебя отблагодарить, любовь моя.

Он откинулся на подушку и с душераздирающим спокойствием наблюдал, как я готовлю шприц, содержимое которого положит конец снедавшей его отвратительной агонии. Я сделала глубокий вдох, постаравшись набрать в легкие как можно больше воздуха. Затем я ввела эту жидкость в капельницу.

Наконец-то его муки закончатся.

Мне было больно. Так больно…

– Я очень тебя люблю, Сефиза, – с трудом выговорил молодой человек. Последние силы его покидали. – Я всегда буду с тобой… Всегда. Я помогу тебе завершить нашу работу. Что бы ни случилось, я так или иначе буду рядом с тобой. Клянусь тебе…

Я наклонилась, поцеловала его и с удивлением ощутила, как он целует меня в ответ.

А потом его губы замерли. Одна из машин, до сих пор издававшая ровные писклявые звуки, запищала на одной высокой ноте. Я прижала руку к животу, пытаясь справиться с охватившим меня отчаянием, но оно давило на меня, причиняя невыносимую физическую боль.

И тогда я пронзительно закричала.

Потом еще раз.

Но никакие мои вопли не могли унять страшный огонь, жгущий меня изнутри и пожирающий мою душу и разум.

Слезы застилали мне взор.

В палату вбежали медсестры, и я поспешила схватить лежащий на прикроватной тумбочке маленький предмет.

Самая дорогая вещь на земле.

Бесценное сокровище, которое оставил мне Люк.




Глава 3



Сефиза

Я открыла глаза и снова оказалась в самом сердце Собора Вечности, в комнате Тени. Я все еще склонялась над ним, сжимая рукоятку кинжала.

Мое путешествие в другую реальность продлилось всего долю секунды.

Во имя всех преисподних, так значит, в том, ином мире я тоже убила Верлена?!

Не из гнева или мести, а из…

Из любви?

Кажется, это самое безумное видение из всех, что я успела увидеть, погружаясь в образы на льдинах реки, что текла по таинственному лабиринту.

Внезапно клинок выскользнул из моих пальцев, металл неприятно звякнул, ударившись о пол. Этот резкий, чистый звук подействовал на меня, как удар тока.

Я бросила быстрый взгляд на лицо Верлена. Казалось, все краски покинули его: кожа посерела, взгляд померк. Над юношей нависла тень смерти. Все кончено.

В этой реальности, в этом мире Верлена больше нет.

Или же…

Быть может, это еще не конец?..

Я ощутила слабый толчок, и по моим пальцам, прижатым к груди Верлена, потекла обжигающе-горячая струйка крови.

В следующие несколько минут мною руководил инстинкт, заслонивший все мои мысли, кроме одной.

Нелогичная, безрассудная мысль…

Меня охватила безумная, непонятная надежда.

Словно со стороны я наблюдала, как впиваюсь зубами себе в большой палец – туда, где плоть самая нежная и через кожу просвечивается тонкая синеватая венка. Тут же закапала кровь, и я поспешно прижала ладонь к ране Верлена.

Из моей груди вырвался глухой, душераздирающий стон, потому что я изо всех сил искала последние искры жизни, вытекающие из Верлена, и одновременно пыталась оттолкнуть темные когти смерти, холодные и беспощадные.

Я не хотела, чтобы Верлен умер.

После всего, что я совершила, дабы попасть сюда, после всего, что я пережила по его вине, я отчаянно, всем сердцем желала, чтобы этот человек жил…

Наверное, я совсем свихнулась!

Все эти странные видения лишили меня способности мыслить здраво и разъели мой разум – это очевидно. Тем не менее я продолжала… Я была полна решимости забрать обратно боль, которую только что причинила.

Нужно любой ценой исправить мою ошибку.

Потому что теперь я понимала: мой поступок – это ошибка.

Ничего не изменилось, однако теперь мне все казалось другим, и я не понимала, почему так вышло.

Меня пронзила острая боль – так было и в тот раз, когда я долго не могла исцелить раненого Хальфдана. Невидимый, всепоглощающий огонь охватил мое тело, пытаясь меня испепелить. Ладонь сильно закололо, чувство покалывания распространилось по всей руке, а потом перешло на грудь, так что мне стало трудно дышать – незримая сила словно вынуждала меня разорвать контакт и отказаться от попыток вернуть Верлена.

Внезапно внутри меня словно что-то взорвалось, нечто невероятно мощное. Под воздействием этой яростной силы я чуть не отдернула руку от груди молодого человека, которого отчаянно пыталась спасти. Затем грудь Верлена под моими руками резко поднялась: его легкие заработали. Юноша сделал глубокий, хриплый вдох, со свистом втягивая в себя воздух, и его веки задрожали.

Я чувствовала, как под моими пальцами его плоть воссоздается заново, впитывает мою энергию, восполняя собственную, потерянную из-за смертельной раны. Еще я чувствовала, как его кровь изменяется, смешиваясь с моей, и превращается в чуть более плотную и чистую материю…

Становится иной.

Верлен лихорадочно стиснул мое запястье, наши взгляды встретились, и в его глазах мало-помалу появилась искра понимания. Вдруг его зрачки вспыхнули, сделавшись из черных золотистыми, а над его раной засветился странный янтарный ореол.

Наши ладони так крепко прижимались друг к другу, что, казалось, слились воедино…

Возможно, это из-за того, что моя и его кровь, такие разные, соединились?

Я опустила голову и осознала, что пятна крови, пропитавшие рубашку Верлена, окрасились в невероятный золотисто-красный цвет – удивительное и пугающее зрелище.

Свет делался с каждой секундой ярче, и вскоре уже освещал всю комнату, так что все вокруг заискрилось миллионом медно-красных оттенков, недоступных обычному человеческому зрению.

Окружающая нас обстановка виделась мне теперь очень ярко и отчетливо, и это явление ошеломило меня до глубины души. Внезапно я оказалась способна в мельчайших деталях разглядеть даже мельчайшую пылинку, парящую в воздухе. Вдобавок я могла видеть некие непостижимые, невещественные сущности: одна витала совсем рядом, вторая, более размытая и нестабильная, находилась в нескольких сотнях метров от нас – она спала или, что более вероятно, пребывала в бессознательном состоянии.

Я не знала, как именно называются эти образы, но предположила, что это ду?хи – души людей, связанные с Верленом.

Я ощутила новую, невероятную силу, пронизывающую все мое существо. Меня переполняла такая мощь, что я не могла в полной мере оценить, насколько она велика.

Потом я заметила в центре комнаты какой-то прозрачный сгусток, нечто вроде облака пара, принявшего форму человеческой фигуры. У меня на глазах этот образ медленно обрел более четкие очертания, стал ярче…

В нескольких метрах от Верлена появилась женщина – она внимательно наблюдала за нами. Незнакомка протягивала ко мне руки в просящем, почти молитвенном жесте, на ее лице отражалось глубокое страдание.

Черты этого лица показались мне знакомыми…

Еще через пару секунд я наконец сообразила, что это мать Верлена. Умершая женщина, погибшая из-за нелепого несчастного случая, трагические подробности которого я видела в воспоминании юноши.




Глава 4



Верлен

Меня охватила боль.

Ужасная, испепеляющая, невыносимая… и в то же время освобождающая и спасительная.

Ибо я принимал ее с радостью.

Я решил никак не реагировать, поэтому позволил Сефизе сделать то, чего она так желала: поднес ей свою жизнь на блюдечке с голубой каемочкой.

Я был готов без колебаний заплатить эту цену в обмен на отпущение грехов. В конце концов, меня уже давно тяготило это бессмысленное существование, состоящее из одних только страданий – тех, что я практически ежедневно испытывал сам, и тех, что причинял другим.

Меня затягивало в глубокую тьму, я уже уплывал в этот омут, как вдруг передо мной появилось некое подобие туннеля, стены которого были нематериальными, – последний путь, ведущий нас обоих прямиком к загадочной реке, полной тайн. Я почти ничего не понял из необычного видения, открывшегося нам в очередном отражении, – разве лишь то, что и в той, иной реальности я покорно ждал, пока Сефиза меня прикончит…

Какая ирония: неужели этот печальный сюжет будет повторяться бесконечно? Очевидно, это окно показало нам с Сефизой другую возможную судьбу, в которой мы вместе проживаем похожие сцены, но с некоторыми изменениями, вроде обстоятельств и побуждений, которыми руководствовалась Сефиза, совершая свой поступок…

Затем меня окончательно поглотила чернота – как в видении, так и в реальном мире. На меня снизошли покой и облегчение – чувства, которые я так страстно желал обрести, но не мог. Не помню, сколько времени я провел в этом темном коридоре забвения, конец которого сулил мне вечную безмятежность.

Внезапно я почувствовал, как меня легонько тянет назад какая-то невидимая связь. Я сопротивлялся, не желая возвращаться с полпути, потому что понимал: если подчинюсь этому зову, на меня вновь обрушатся отчаяние и боль, которые заполнят меня до краев. Я этого не хотел.

Мало-помалу сила, зовущая меня обратно, становилась все настойчивее и ощутимее.

Потом я обернулся и понял, что в конце туннеля стоит Сефиза. Именно она пыталась вытащить меня из сладкого покоя, означавшего окончательную гибель. Несмотря на то что я успел далеко уйти по нематериальному коридору, я все еще находился в своей комнате, по-прежнему сидел в кресле, а Сефиза прижималась к моему неподвижному телу.

Рука девушки покоилась на моей окровавленной груди, и я вдруг испытал непреодолимое желание вернуться к ней. Даже не желание, а насущную необходимость…

Раз Сефиза зовет меня обратно, раз пытается меня оживить, значит, нужно подчиниться ее просьбе, вернуться и лицом к лицу встретиться с неприглядной действительностью. Снова жить в мире, в котором я был мерзостью, чудовищем, казнившим родителей этой девушки. Вдобавок на мне лежит часть ответственности за то отвратительное наказание, лишившее ее части самой себя, – ведь ее рука и нога заменены металлическими протезами.

И все же в моей душе забрезжила безумная надежда. Она дала мне силы еще раз вынести чудовищное жжение зияющей раны, разорвавшей мое сердце, а также более страшной раны, разбередившей мою душу.

Тьма вокруг меня постепенно рассеивалась и в конце концов окончательно отступила. Я снова увидел привычную обстановку своей комнаты и склоняющееся надо мной лицо Сефизы – оно находилось совсем близко от моего лица…

По щекам девушки текли слезы, она вглядывалась в мои глаза, и в ее зрачках я различил боль, страх, непонимание и еще целую гамму противоречивых, не поддающихся описанию чувств. От ее ладони, прижатой к моей груди, исходило покалывание, как будто она посылала в мою плоть тысячи невидимых игл. Но, как ни странно, я нуждался в этой живительной боли.

Боль, пожиравшая мою грудную клетку, медленно, но уверенно отхлынула, осталось только неприятное покалывание. Наконец это ощущение сосредоточилось в одном месте – там, куда незадолго до этого вошло острие ножа.

Чувство покалывания усилилось, и я окончательно уверился в том, что все происходящее сейчас со мной неестественно и ненормально…

Как простое прикосновение могло оказать такое воздействие? Что именно произошло? Почему мне кажется, будто моя рана – несомненно, смертельная – затягивается, словно Сефиза и не вонзала мне нож в грудь?

Кроме того, ядовитые пары моей крови уже давно должны были ее убить. Как ей удалось сопротивляться моей силе и сохранить свою душу нетронутой, ведь мой яд разлился прямо перед ней?

Я непроизвольно схватил девушку за запястье и крепко сжал, не понимая, хочу ли оттолкнуть ее подальше от себя и той опасности, которую для нее представляю, или, наоборот, продлить это мгновение и еще сильнее напитаться исходившей от нее удивительной энергией, в которой я так сильно нуждался…

Над нашими руками загорелся неземной, золотистый свет: он становился все ярче и в конце концов заполнил всю комнату. Сила внутри меня разрасталась, пела, наполняя меня неведомой доселе мощью.

Я понятия не имел, что происходит, но в то же время не сомневался: все случившееся имеет глубокий смысл, прямо сейчас открываются миллионы дверей, вход в которые обычно был для меня невозможен.

Потом я почувствовал, как душа моей матери бьется внутри моего черепа, а потом увидел вторую душу – странная, удивительно скованная и неполная, расплывчатая, она цеплялась за меня, однако до сих пор я не осознавал ее присутствие. Почему я не предал земле эту сущность, ведущую себя так странно и к которой я не имел никакого отношения? Возможно, я не заметил ее, потому что во время последней казни поглотил слишком много душ?

Как бы то ни было, я попытался образумить душу матери и вновь погрузить ее в сон. Однако ее призывал кто-то другой, чьи приказы возобладали над моими.

Приказы Сефизы, внезапно завладевшей моими способностями…

Девушка повернулась к центру комнаты, туда, где витал бесплотный дух, и я понял: она, как и я, видит душу моей матери.

Мне постоянно приходилось прикладывать усилия – и с годами это настолько вошло в привычку, что я перестал отдавать себе в этом отчет, – чтобы держать душу матери рядом с собой, поддерживать в ней это подобие жизни. Сефиза в любую секунду могла погасить слабую искру, поддерживавшую существование этой души, и отправить ее в небытие. Причем в таком случае душа моей матери даже не сможет уйти в землю оранжереи и обрести вторую жизнь, став растением…

– Не причиняй ей вреда, – прохрипел я, с трудом выговаривая слова. Говорить было больно. – Оставь ее в покое, Сефиза, умоляю тебя…

Девушка снова посмотрела на меня и озадаченно нахмурилась.

– Это… это твоя мать? – пролепетала она. По ее голосу можно было понять, что она растеряна. – Ты оставил ее при себе?

Я слабо кивнул, стараясь не делать резких движений, чтобы не спровоцировать Сефизу на необдуманные действия.

– Что происходит, Верлен? – воскликнула мать. На ее лице читалась паника. – Кто эта девушка? Во имя всех богов, неужели это твоя кровь на ноже?

Сефиза понурилась и опустила руку, кровь на ее запястье влажно блеснула. Было видно, что девушка совершенно растеряна.

Удивительное свечение погасло, комнату вновь заволокло предрассветным полумраком, и образ моей матери померк – она снова погрузилась в сон, как я того и хотел. Я снова вернул контроль над своими способностями, а двери в «неведомое» начали закрываться одна за другой.

Оглушенный и оторопевший, я силился понять, что же только что произошло; посмотрел на свою грудь – несколько минут назад в нее воткнули острый нож, оставив глубокую рану, пронзившую сердце. В рубашке зияла дыра, и эта прореха явно свидетельствовала о том, что удар был самым что ни на есть настоящим. Вот только вместо пятен крови на ткани остались следы золотисто-красной жидкости, густой и блестящей, точно расплавленное золото.

На лезвии лежащего на полу ножа поблескивало такое же вещество.

– Я не могу тебя убить… – выговорила Сефиза. Округлившимися от ужаса глазами она смотрела на свои ладони, тоже покрытые странной, поблескивающей жидкостью. – Я так этого хотела. Мне почти удалось. Ты почти умер, но… я не смогла.

Я заметил на большом пальце девушки глубокую ранку неправильной, полукруглой формы, похожую на след от укуса. Меня озарило.

– Так это ты, – пробормотал я. – Это ты меня вернула…

– Ты даже не защищался, – продолжала Сефиза. Очевидно, она еще не пришла в себя от потрясения. – Почему?!

Девушка подняла на меня глаза, и я утонул в расплавленной меди ее глаз.

– Ты меня исцелила… и ты противостояла воздействию моего яда, – прошептал я.

Случившееся просто не укладывалось в голове. У людей нет таких способностей.

Сефиза только что совершила невозможное. Неужели она использовала собственную кровь, чтобы залечить мою рану? Немыслимо, невероятно…

Быть может, все дело в загадочной связи между нами?

– Кто же ты такая? – произнес я, медленно приподнимаясь, так что моя спина отлепилась от обитой бархатом спинки кресла.

Сефиза не шевельнулась, вероятно, даже не подумала отстраниться, все еще находясь под впечатлением от произошедшего. Она стояла совсем близко, ее колено упиралось в сиденье кресла, касаясь моего бедра, а ее грудь находилась всего в паре сантиметров от моего торса.

– Я больше не знаю, кто я, – прошептала она. В ее глазах искрилось неземное сияние – не такое яркое и ослепляющее, как давешний янтарный ореол. Похожий взгляд был у ее двойника из последнего видения. – Я больше не знаю, кто ты такой…

– Я… знал тебя раньше, – невнятно пробормотал я, медленно поднимая руку. Мне ужасно хотелось дотронуться до ее лица, как в ту секунду, когда она вонзила нож мне в сердце.

На гладком лбу девушки пролегла складка, из глаз потекли слезы, и она едва заметно кивнула – я с трудом уловил это движение. Кончики моих пальцев коснулись ее кожи, и в моей памяти вспыхнуло воспоминание из другой жизни: я касаюсь ее лица. Две реальности наложились одна на другую, образ девушки из другого мира и образ стоящей передо мной Сефизы слились в одно целое.

Сефиза часто заморгала и уставилась на меня с непередаваемым изумлением, растерянность в ее взгляде росла с каждой секундой.

Ее ладонь мягко скользнула по моей щеке, с губ сорвался вздох, в котором слышались страдание, печаль, ненависть и… нечто, похожее на желание – если, конечно, мне все это не почудилось с перепугу, ведь я только что заглянул в лицо смерти.

– Мы уже не те, что прежде, – прошептала Сефиза, словно убеждая сама себя. – Здесь мы никогда не сможем быть такими, какими были там…

Для меня же эта нерушимая, вечная связь осталась прежней: и в видениях, и в этом мире. Вот почему мне было так невыносимо видеть, как Сефиза страдает от рук моих легионеров в камере пыток. Вот почему несколько дней назад я так боялся, что она выбросится из окна.

Вот почему я предпочел смерть жизни в мире, где стал палачом ее родителей…

– Знаю, – пробормотал я.

Признание очевидного далось мне невероятно болезненно.

Не отдавая себе в этом отчета, я подался вперед и наклонился к девушке, а моя рука скользнула по ее шее. Мои пальцы двигались словно сами по себе, снова и снова поглаживая бархатистую кожу.

Сефиза вздрогнула, но не стала меня останавливать. Наоборот, запрокинула голову и быстро обняла меня за шею, как будто ею руководил некий необоримый инстинкт, возобладавший над разумом. Очевидно, преодолев неприязнь, которую она, несомненно, до сих пор ко мне питала, Сефиза сократила и без того небольшое расстояние между нами, так что ее приоткрытый рот оказался совсем близко от моего.

Наши дыхания перемешались, и это стало последней каплей.

Не знаю, как, не знаю, почему, но я полностью поддался своей человеческой природе и позволил ей управлять мною. Я впился своими губами в губы девушки с жадностью, которой не должен был испытывать; мне не терпелось ощутить шелк ее языка. От ее свежести у меня кружилась голова, а в душе пылали угли, грозящие спалить меня целиком.

Этот огонь разгорелся во мне из-за Сефизы, и лишь она одна могла его потушить – пугающее и в то же время изумительное чувство.

Ногти девушки впились в мой затылок, она прильнула ко мне всем телом, так что ее грудь оказалась притиснута к моему торсу. Я обхватил ее за талию, чтобы еще крепче сжать в объятиях; овладевшие мною невероятные ощущения сводили меня с ума.

Как тривиальное, примитивное действие может быть настолько головокружительным и прекрасным?

Ничто в мире не сравнится с поцелуем девушки, только что пытавшейся меня заколоть…

Я буду последним дураком, если поверю, что в эту секунду Сефиза испытывает хотя бы четверть того, что чувствую я сам. Глупо думать, что она настолько же искренна, как я, что, целуя меня, она не строит мне новую ловушку.

Вот только мне было все равно. Пусть делает со мной все, что пожелает, только бы продолжала меня целовать…

Внезапно в дверь моих покоев постучали, и Сефиза замерла, словно окаменев.

– Верлен? – раздался из прихожей голос Гефеста. Послышались торопливые шаги. – Верлен, с тобой все в порядке? Я…

В комнату ворвался мой брат и уставился на нас – а ведь мы все еще крепко сжимали друг друга в объятиях…

В мгновение ока все закончилось.

Наслаждение превратилось в пытку…

Лицо Сефизы исказилось от ужаса, она стремительно отпрыгнула от меня, потом скрестила руки на груди и обхватила себя за локти. Было видно, что она до глубины души огорчена. Трясясь словно сухой лист, она медленно подняла руку и коснулась губ кончиками пальцев, словно не в силах поверить, что только что меня поцеловала.

– О нет… Нет, нет, нет… – пролепетала она, качая головой. После чего сделала шаг назад, потом еще один. – Я больше не могу здесь оставаться… Я должна вернуться домой, уйти отсюда как можно дальше… Как можно дальше от тебя!

Не в силах сдвинуться с места, я разрывался между непониманием и замешательством. Сефиза со всех ног бросилась к выходу.

Она прошла мимо Гефеста, даже не удостоив его взглядом – кажется, она едва его не толкнула, – и вылетела за порог. Очевидно, девушка не понимала скорых, неотвратимых последствий столь серьезного решения – или не желала о них думать.

– Проклятие, что еще ты натворил? – удивленно воскликнул мой сводный брат.

Я собрался с силами, чтобы встать: нужно во что бы то ни стало догнать девушку. Увы, на меня мгновенно накатили слабость и сильное головокружение, так что пришлось откинуться на спинку кресла, чтобы не упасть.

– У меня было предчувствие и я… ну… – пробормотал брат. Он выглядел необычайно смущенным – обычно ему это несвойственно – и крайне встревоженным. – Мне нужно было убедиться, что с тобой все в порядке. Но почему ты в таком состоянии? Неужели эта человеческая девчонка… причинила тебе зло, Верлен?

Он подошел ко мне, поднял с пола нож и стал пристально изучать клинок, озадаченно хмуря брови.

– Нет, это пустяки, правда, – солгал я, взбешенный своей внезапной немощью. От слабости я едва мог переставлять ноги. – Мне нужно ее защитить. Покинув мои покои, она рискует угодить в неприятности. Она в опасности…

– Прекрасно, я этим займусь, – заверил меня Гефест и раздраженно вздохнул. Потом повелительно – и слегка пренебрежительно – указал на меня пальцем. – Только предупреждаю, болван ты этакий: бегать за девушками – это нормально, но не вздумай выходить во дворец в таком виде. По странным пятнам на твоей одежде и последний болван догадается, что во дворце происходит нечто весьма странное.




Глава 5



Сефиза

Я во весь дух промчалась по длинной анфиладе залов, чтобы оказаться как можно дальше от Верлена. Нашла дверь, которую молодой человек показал мне накануне, когда мы шли в оранжерею, не колеблясь ни секунды, выбежала из этого проклятого места и очертя голову понеслась по основным помещениям дворца, чувствуя себя загнанной дичью в логове лютых хищников.

Свернув на первую попавшуюся лестницу, я поспешила вниз по ступенькам, почти не думая о том, что в любую минуту могу попасться на глаза стражникам или какому-то придворному, который тут же поднимет тревогу, обнаружив в самом сердце Собора Вечности невесть как проникшую сюда Залатанную.

Меня сейчас вырвет…

Нет, правда, я чувствовала тошноту.

Я не смогла довести до конца дело всей своей жизни, не сумела убить Тень – наоборот, спасла его в тот самый момент, когда он уже испускал дух.

Я знала, почему сделала это, почему поступила именно так и решила вырвать Верлена из лап смерти. Чудо, которое он носил в себе, гораздо важнее и значимее моей жажды мести.

Мне пришлось трезво оценить этот факт, взглянуть в лицо правде и отступить – только и всего.

В каком-то смысле я испытала облегчение, поняв, что, несмотря на боль и сверхъестественное противодействие, сумела вылечить такую серьезную рану.

Однако было бы нечестно утверждать, что я вернула Верлена к жизни из чистого альтруизма, исключительно ради того, чтобы он исполнил свое предназначение (не может быть, чтобы такой дар был ниспослан ему просто так) и исцелил планету от предначертанной ей агонии. Определенные чувства, которые я предпочла бы и дальше не замечать, несомненно, просочились вслед за мной из тех проклятых видений и повлияли на мои поступки.

Именно эти ложные эмоции – совершенно гнусные и грязные – на миг заставили меня потерять голову и толкнули в объятия Тени…

При мысли об этом я принялась ожесточенно вытирать рот тыльной стороной ладони и скривила губы, пытаясь убедить себя в том, что испытываю лишь безмерное омерзение. В итоге я оступилась и чуть не свалилась с лестницы. Как глупо…

К счастью, я сумела устоять на ногах и побежала дальше, почти не сбавив темпа. Нужно как можно скорее убраться отсюда, покинуть этот проклятый дворец! Пусть даже меня заметят, схватят и бросят в самую темную камеру темницы, где мне предстоит ждать скорой казни – или чего-то более страшного. Лучше тысячу раз умереть, чем признаться самой себе в том, что только что произошло…

Спустившись по лестнице, я оказалась на распутье: со всех сторон меня окружали другие лестницы и балконы, украшенные статуями. На секунду я запаниковала и остановилась, не зная, куда бежать дальше.

В какую сторону мне следует идти, чтобы выбраться из этого отвратительного Собора, да еще не попавшись при этом на глаза его многочисленным обитателям?

«Спускайся».

И правда. Нужно спускаться дальше, добраться до самых нижних этажей, а там уж я найду какую-нибудь лазейку и выберусь наружу. После чего я наконец вернусь домой – или по крайней мере в то место, которое до сих пор называла домом…

«Ах, если бы все было так просто! Дурочка, ты совершенно свихнулась, теперь это очевидно…»

С самого начала у меня не было ни единого шанса выбраться отсюда живой, и я всегда это знала. Метрах в двадцати от меня, под огромным балконом, на котором я стояла, протянулась галерея колоссальных размеров. По ней прохаживались какие-то люди с очень бледными лицами, наряженные в разноцветные, богато расшитые одежды.

Я посмотрела в другую сторону и увидела жрецов в белых туниках – очевидно, они шли на утреннюю службу.

Дворец просыпался и оживал, с минуты на минуту он превратится в гигантский, гудящий улей.

Тем не менее, несмотря на риск быть раскрытой, я отказывалась сдаваться. Я верну свою жизнь или умру, третьего не дано. Я должна снова увидеть Хальфдана и попытаться его спасти, а если не получится, я буду пробовать снова и снова, пока не вылечу его или пока не испущу дух. Все что угодно – только бы больше ни на минуту не оставаться рядом с Верленом и не испытывать мерзкие и совершенно бредовые чувства, которые он заставляет меня переживать…

Я быстро отошла от балюстрады и прижалась к стене, чтобы никто из проходивших по галерее придворных меня не заметил, а еще потому, что мне нужно было собраться с духом.

Во имя всех преисподних, какой кошмар: я только что поцеловала Первого Палача!

«Нет, я поцеловала Люка, замечательного человека, в которого была влюблена в том, другом мире…»

И все же именно Верлен сжимал меня в объятиях, именно он заставлял меня дрожать от удовольствия. Именно из-за его обжигающих губ и его хриплого, частого дыхания я вся тряслась. Именно в его шелковистые, мягкие волосы я с таким наслаждением запускала пальцы…

Ведь если я – это та девушка из другой реальности, эта Исмахан, то Верлен – это Люк…

Этот пугающий, сбивающий с толку парадокс настолько меня озадачил, что на несколько секунд я потеряла над собой контроль.

Я вдруг осознала, что невольно подняла руку и вновь коснулась своих губ, ища то удивительное тепло, что исходило от Верлена. Он словно заклеймил меня каленым железом, оставил отпечаток на моей плоти, который теперь останется со мной навсегда. При мысли об этом я содрогнулась, но тревога на миг рассеялась, уступив место безумному томлению, с которым я всеми силами пыталась бороться.

Проклятие, что же я делаю?

«Поторопись! Вместо того чтобы грезить наяву, как последняя дура, надо срочно покинуть этот мерзкий дворец!»

Возможно, я сумею найти какое-то укромное местечко, где можно спрятаться и дождаться ночи, а когда все уснут, попытаюсь отсюда сбежать.

Единственный способ выжить для меня – это оставаться незамеченной. Нужно просто забиться в какой-то угол, куда никто не заходит, скрыться от посторонних глаз. В таком огромном здании наверняка найдется подходящее укрытие, ведь здесь все стены декорированы колоннами, повсюду всевозможные ниши, обрамленные лепниной…

Справа от меня раздались шаги, вырвав меня из задумчивости, так что я подпрыгнула от неожиданности и, не раздумывая, побежала в противоположную сторону. Мне на глаза попалась очередная винтовая лестница, и я помчалась вниз, опустив голову.

Тяжело дыша, я преодолела последние ступеньки и оказалась в центре какого-то зала, полного людей, – это было что-то вроде форума, по которому ходили жрецы, придворные и слуги. Вместо того чтобы спрятаться, я угодила в самое пекло…

Я уже хотела повернуть обратно, как вдруг заметила тунику, украшенную богатой вышивкой. Облаченный в нее человек быстро шел прямо ко мне.

– Девица Валенс! – воскликнул он, чем немедленно привлек внимание всех собравшихся в зале. – Нет, я, наверное, сплю! Что вы тут делаете?

Я медленно подняла голову и узнала одного из преподавателей Академии.

Онемев от ужаса, я постаралась унять дрожь и держаться с достоинством – хотя, по большому счету, оказалась в положении крысы, загнанной в смертельную ловушку. Я совершенно одна, и никто мне не поможет.

– Это священное место, и вы не имеете никакого права сюда входить! – рявкнул жрец, грубо хватая меня за плечо. Кроме того, как вы посмели прогулять занятия в прошлую субботу?! Где вы были? Вы что, пытались выдать себя за аристократку, чтобы тайком пробраться сюда и поглазеть? Вы, жалкая Залатанная, вырядились в платье, украденное у кого-то из благородных, – смех да и только! Это уже переходит всякие границы!

– Я не прогуливала занятия! – непроизвольно вырвалось у меня. – Я…

Это очень глупо, но мне стало ужасно обидно из-за такой несправедливости: меня обвиняют в прогулах, а ведь до сих пор я ни разу не пропустила ни одного урока…

– Стража! – завопил преподаватель, задирая подбородок и ища взглядом солдат. – Стража, в Соборе посторонние! Скорее, схватите эту преступницу!

Я попыталась вырваться из его хватки, но к нам уже спешили трое легионеров в доспехах, очевидно, намереваясь меня скрутить.

Жрец прошептал мне на ухо тонким голосом, так и сочащимся злобным удовлетворением:

– Прогулы занятий в Академии, да еще и незаконное проникновение во дворец, и кража одежды дорого тебе обойдутся, грязная маленькая пария![2 - Пария – иноск.: отверженный, униженный, падший.] Тебе следовало сидеть тихо, молиться и радоваться тому, что тебе оставили жизнь, несмотря на то, кто ты есть…




Глава 6



Сефиза

– Немедленно отпустите ее! – прогремел вдруг грозный голос, такой глубокий и звучный, что, казалось, он разнесся по всему дворцу, порождая эхо. – Вы совершаете страшную ошибку, поднимая руку на эту юную особу, уж поверьте!

Через толпу шел бог Гефест; он двигался со сверхъестественной скоростью, и отовсюду слышались изумленные и испуганные восклицания. Придворные в едином порыве расступились, давая божеству дорогу, и почтительно склонились.

В ту же секунду солдаты, уже протянувшие ко мне руки, вытянулись по стойке «смирно». Легионеры склонили головы в знак уважения и вперили взгляды в пол.

Прелат тоже отступил на шаг, глаза его округлились от ужаса. Потом он упал на колени.

Я вдруг сообразила, что единственная в зале не склонилась перед этим высоченным существом с очень белым, словно высеченным из мрамора лицом. Бог остановился прямо передо мной, разглядывая меня; в его серебристых глазах светилось нескрываемое любопытство.

Было очевидно: он импровизировал, разыгрывая эту сцену божественного гнева, вот только с какой целью и по какой причине… Загадка.

– Ваша… Ваша Божественность, поверьте… э-э-э… я не знал, что девица Валенс находится во дворце по вашему приказу, – пробулькал жрец. От его красноречия не осталось и следа, теперь он отчаянно пытался оправдаться. – Это одна из лучших учениц Академии священных искусств, и мы все очень тревожились из-за ее отсутствия. Я так переживал, и все остальные преподаватели тоже…

У меня непроизвольно дернулось веко. Надо же, какая трогательная забота!

Я никогда не была выдающейся ученицей и ни капли не сомневалась: мое отсутствие никак не повлияло на привычную жизнь Академии. Потом до меня дошло, что эти подробности сейчас не играют абсолютно никакой роли, что я по-прежнему стою на краю гибели и могу рухнуть в бездну от малейшего толчка. А надо мной тем временем завис острый топор, лезвие которого того и гляди опустится мне на голову. В любую минуту меня могут бросить в темницу, а потом приговорят к казни на Дереве пыток вместе с прочими осужденными на этой неделе.

Я вдруг вспомнила, что, как выяснилось, не восприимчива к яду, текущему в жилах Тени. В таком случае Палач не подарит мне легкой смерти, забрав мою душу перед казнью, и мне придется вкусить всю полноту мучений, вися на острых металлических шипах…

– Таковы правила, – продолжал служитель культа. Лицо его побагровело. – Разумеется, я собирался наложить наказание, предусмотренное для нерадивых учеников, только и всего.

– И совершили бы ошибку! – резко возразил Гефест. – Эта юная дама вовсе не прогульщица, она…

Он вдруг замолчал, повернул голову и посмотрел в сторону одной из боковых галерей – оттуда доносился звук поспешных шагов, постепенно заполнявший тишину зала.

Я в полной мере осознавала всю безвыходность ситуации, в которой оказалась.

Умру ли я или же вопреки всему сумею выбраться из этого осиного гнезда, где оказалась из-за своей импульсивности? Если мне удастся выйти отсюда живой, то что со мной будет дальше? Уж точно меня не отпустят домой, как бы отчаянно мне этого ни хотелось.

Это чудовище, ростом более трех метров, первый сын Ориона и высокопоставленный член правительства; неужели он действительно захочет спасти бедную простолюдинку – да к тому же Залатанную, – которую он совершенно не знает? Достаточно ли важны его отношения с Тенью, чтобы Гефест, в свою очередь, предложил мне помощь?

Неужели он не понял, что я только что едва не убила его брата? Что он подумал, увидев нас с Верленом вместе, притом что последний был весь в крови, а на полу лежал нож?

Я наконец проследила за взглядом Гефеста и, посмотрев на один из входов на форум, увидела в дверях высокую фигуру Верлена.

На секунду Тень замер на пороге, быстро окинул меня взглядом, не глядя мне в глаза, затем оглядел собрание; на его лице читались тревога и ошеломление – очевидно, увиденное его потрясло.

Одно лишь его присутствие повергало меня в жуткое смятение, причем гнев, отвращение и ненависть в моей душе боролись с надеждой, а также другими весьма противоречивыми чувствами, которым я не могла подобрать названия.

Очевидно, Верлену пришлось сменить рубашку – теперь на его одежде не было странных пятен и прорехи от ножа – кроме того, он надел темно-синий жилет, застегнутый лишь наполовину. Волосы молодого человека по-прежнему пребывали в беспорядке, лицо осунулось и посерело, под глазами залегли темные круги – последствия испытания, пережитого по моей милости.

– Эта юная дама недавно стала официальной фавориткой Первого Палача императора! – объявил Гефест нравоучительным тоном, указывая на Тень.

Все собравшиеся в зале свидетели этой сцены разразились изумленными восклицаниями, но охи и ахи быстро стихли, сменившись шепотками. Придворные и жрецы недоуменно перешептывались, и это назойливое жужжание стремительно распространялось по залу.

Я едва не задохнулась от удивления и возмущения, а Верлен медленно повернулся и уставился на бога, слегка приоткрыв рот и недовольно нахмурив брови. Несколько секунд они молча сверлили друг друга взглядами.

Затем Гефест слегка склонил голову набок и заявил обвиняющим тоном:

– Представляете, дорогой мой, этот безумец собирался заковать в кандалы вашу протеже.

Верлен быстрым, нервным жестом провел пятерней по волосам, словно пытался использовать эту заминку, чтобы обдумать свои дальнейшие действия. Потом он сделал каменное лицо, одновременно мрачное и равнодушное.

Гефест, явно вознамерившись доиграть свою роль до конца, вновь повернулся к коленопреклоненному жрецу, скорчившемуся у его ног, и добавил:

– Надеюсь, ты осознаешь всю тяжесть своего промаха, прелат.

На скулах Верлена заиграли желваки; он сцепил руки за спиной и зашагал к нам, прожигая жреца убийственным взглядом.

– О, клянусь небесами, я же ничего не знал, господин Палач, уверяю вас! – заскулил жрец. От страха пред лицом внезапно нависшей над ним угрозы его покрытая татуировками физиономия из багровой стала фиолетовой.

Выступить против Тени императора, да еще так явно, на глазах у всего двора – это тяжкий грех.

Я же стояла, не в силах пошевелиться, оглушенная услышанным. Следует ли мне испытывать благодарность за то, что бог вытащил меня из этой передряги, или, напротив, оскорбиться? Теперь все королевство будет считать меня подстилкой Палача Пепельной Луны…

И чего теперь захочет от меня Верлен, после того как узнал все обо мне, о моем прошлом, о моей глубокой ненависти и… о моих способностях?

Теперь между нами все будет по-другому, в этом нет сомнений. Как изменится его отношение после того, что я осмелилась сделать? Планирует ли он заставить меня заплатить за тот удар ножом или не станет мстить в благодарность за чудесное исцеление, последовавшее после покушения?

А еще был тот проклятый поцелуй, о котором я отказывалась даже думать…

Я попыталась перехватить взгляд Верлена, надеясь получить ответы, но, к сожалению, не смогла встретиться с ним глазами. Меня посетило неприятное ощущение, что молодой человек намеренно на меня не глядит, не желая видеть свою убийцу – коей я являлась и в этом мире, и в иной реальности.

Внезапно стражники пришли в движение: подняли головы и вытянулись по струнке перед своим господином, Первым Палачом, готовые выполнить любой его приказ.

По форуму начали распространяться волны страха – возможно, таким образом Тень пытался отвлечь от меня всеобщее внимание. Ужас коснулся моего сердца, но не сжал его ледяными когтями, а полетел дальше, обрушившись на придворных.

Если Гефест очаровывал собравшихся своим выдающимся ростом и божественной аурой, то Верлен наводил на окружающих ужас.




Глава 7



Сефиза

Верлен находился всего в паре метров от меня.

И все же мою грудь словно сжимали тисками, легким недоставало воздуха. Близость молодого человека была для меня мучительна: в голове билась настойчивая мысль – именно он виновен в смерти моих родителей, и при этом в его руках спасение всего человечества, а еще…

Еще это Люк, человек из видений, который предпочел смерть жизни вдали от меня.

Меня так и подмывало бежать, забыть все, что мне пришлось пережить в этом проклятом Соборе и снова стать той, кем я была до появления в моей жизни Верлена. Из-за него поколебались основы всего, во что я верила раньше.

Увы, выхода у меня не было, я загнана в угол. Если я сейчас попытаюсь опровергнуть нелепое и абсолютно клеветническое заявление Гефеста, моя судьба изменится во мгновение ока. Придется отказаться от попыток сбежать: нужно сосредоточиться на выживании, играть в предложенную мне игру, какой бы возмутительной она ни была, и смириться с положением пленницы Тени.

Честно говоря, я была так измучена, что мне надоело ежесекундно ждать смерти; я устала взвешивать каждое свое слово, каждый жест и поступок. Мне ужасно хотелось снова увидеть Хальфдана, Лотара, Залатанных сирот…

Мне просто хотелось жить.

– Ничего страшного не произошло, – через силу проговорила я, справившись наконец с паникой, лишившей меня дара речи. – Все хорошо…

Верлен коротко кивнул, не сводя мрачного взгляда с перепуганного жреца, – он явно понял мой намек.

Я сама угодила в эту смертельно опасную ситуацию, поэтому не хотела, чтобы этот человек – несомненно, не в меру усердный и скорый на расправу – заплатил за мою глупость вместо меня. В конце концов, он ведь просто выполнял свою работу.

Я прекрасно помнила, как Верлен обошелся со стражниками, притащившими меня в камеру пыток. Ни за что на свете мне не хотелось, чтобы та жуткая сцена повторилась.

– На этот раз я не стану строго карать тебя за твой проступок, – холодно процедил Верлен. Я еще никогда не слышала, чтобы он говорил таким неприятным тоном. – Встань, представление слишком затянулось. Вернись к своим обязанностям. И чтобы я больше никогда не видел, что ты неуважительно относишься к этой девушке! Ясно?

– Да, господин Палач! Тысяча извинений! – бессвязно забормотал жрец, тяжело поднимаясь на ноги. – Я так сожалею, что оскорбил вас и вашу фаворитку. Если я могу быть вам чем-то полезен…

– Несомненно, ты можешь предложить какую-то компенсацию в качестве возмещения ущерба, – вклинился Гефест, задумчиво потирая подбородок. Я заметила, как Верлен тихо, раздраженно вздохнул. – Итак, посмотрим. Барышня ведь у нас музицирует, не так ли? Не найдется ли при дворе место, достойное столь выдающейся исполнительницы?

– Кхм… да… да, действительно, у нас в оркестре только что освободилась должность Первой Скрипки! – с вымученным энтузиазмом подхватил жрец. Скорее всего, он только что придумал это «удачное стечение обстоятельств». – Если вам это угодно, комитет и я сам с радостью определим на это место госпожу Валенс. Она блестящая скрипачка и обладает всеми необходимыми для этой роли качествами, в этом нет сомнений.

Что до меня, то я очень в этом сомневалась…

У меня разыгралось воображение или дело принимает все более странный оборот?

Верлен вдруг моргнул и бросил на меня быстрый, потрясенный взгляд, причем в его глазах промелькнули боль и крайнее волнение – он явно понял, что означают последние слова жреца.

Верлен – это мой загадочный музыкант, будь он неладен, теперь я вынуждена это признать.

А я – та самая скрипачка, что подыгрывала ему по ночам на протяжении нескольких лет. Отныне он тоже это знает.

Именно его музыку доносил до нас ветер в видениях, когда мы оказывались в фантасмагорическом, заснеженном мире таинственного лабиринта. Именно музыка свела нас вместе задолго до того злополучного вечера, когда я имела глупость бросить ему вызов в темном переулке, задолго до того, как мы обнаружили эту странную связь между нами…

Гефест кашлянул и снова заговорил, вынудив Верлена повернуться ко мне:

– Полагаю, это меньшее, что вы можете сделать. Думаю, еще следует предложить даме подходящие покои. Удобные комнаты, удачно расположенные. Разве я неправ, прелат?

– О, да… Да, разумеется, – поспешно согласился жрец, пряча трясущиеся руки в широкие рукава своего одеяния.

Верлен явно хотел возразить, но предпочел промолчать.

– Ну вот, все и улажено! – одобрительно воскликнул Гефест, хлопая в ладоши. – Теперь комитет позаботится о госпоже Валенс, дабы достойно разместить ее в соответствии с ее новым положением, а мы с Первым Палачом отправляемся в тронный зал, где нас уже ждут. Дорогие мои, любезные придворные, мне очень жаль, но представление окончено. Всем спасибо, можете возвращаться к своим обязанностям! Позднее все вы сможете насладиться блистательной игрой нашей новой очаровательной Первой Скрипки!

Взоры всех присутствующих обратились ко мне, и лишь теперь я осознала, что Гефест говорил обо мне.

Я только что присоединилась к лучшему оркестру в королевстве, придворному оркестру Пепельной Луны, причем сделала это самым грязным и нечестным способом.

Проклятие, как я до такого докатилась?

Я окинула взглядом толпу – море накрашенных лиц, повсюду выбеленные волосы – и лишь теперь поняла, как странно выглядят все эти люди. Все глядели в мою сторону с любопытством и опасением, словно хотели получше меня запомнить, чтобы потом рассказать остальным о случившемся. Лично я не смогла бы описать словами все произошедшее со мной.

Наконец народ начал расходиться, тихо, боязливо переговариваясь.

– Я позабочусь о вашей протеже, даю вам слово, – пообещал жрец, кланяясь Тени и богу механики.

– Это в твоих же интересах, прелат, – надменно ответил Гефест, глядя на служителя культа сверху вниз.

После чего он тронул Верлена за плечо и жестом предложил ему следовать за собой. Молодой человек плотно сжал губы, на его скулах опять заиграли желваки – очевидно, его не удовлетворило предложенное решение. Тем не менее он повиновался и ушел, оставив меня посреди форума в компании моего преподавателя, всего пару минут назад сулившего мне скорую и страшную кару…

– О, проклятие! – выдохнул жрец, хватаясь за сердце.

Он вытащил из кармана туники кружевной платок и промокнул взмокшие виски; казалось, он того и гляди упадет в обморок. К нему подбежали трое других жрецов и поддержали – правда, сделали это не сразу, дождавшись, пока большая часть придворных покинет зал.

Ни один из них не заговорил со мной и даже не взглянул на меня. Они выглядели настолько перепуганными, словно от меня тоже исходила ужасная опасность.

Я вдруг почувствовала себя до боли одинокой и потерянной, и в душе снова шевельнулась тревога.

Что мне теперь делать? Как выпутаться из сложившейся ситуации, как выживать в этом месте, где я никого не знаю, кроме Верлена? Гефест нарочно нас разделил? Сознательно бросил меня в среду придворных, чтобы дать мне некую свободу действий? Кому именно помогал этот мутный бог: своему брату или мне?

Вдалеке я заметила Верлена: привстав на цыпочки, он что-то шептал на ухо склонившемуся к нему богу. Юноша в последний раз взглянул на меня: в его темных глазах читалась горечь. Потом он ушел по коридору вслед за своим братом и скрылся из виду.

– Нужно немедленно уволить Альвина, – прошептал мой бывший преподаватель, обращаясь к своим товарищам. – И еще прикажите семье Асилиус переехать. Из всех придворных только они принадлежат к мелкому дворянству, однако живут на одном этаже с Первым Палачом…




Глава 8



Гефест

Гефест устало отвел взгляд от бедняги – широкоплечий шахтер едва помещался на слишком узких для него носилках. Бог глубоко, досадливо вздохнул, потом задернул занавеску: пусть человек, которого он только что прооперировал, получит хотя бы видимость уединения в последние часы своей жизни.

Этот человек будет избавлен от всеобщего поношения и унижений, которым он, несомненно, подвергся бы после проведенной операции. По сути, можно сказать, что ему повезло, раз он не переживет эту процедуру.

Во всяком случае, Гефест повторял это про себя снова и снова, вытирая кровь с инструментов, которыми только что манипулировал.

Сегодня он снова предпринял новую попытку и выгравировал совершенно новые руны собственного изобретения на внутренней стороне механической руки – предполагалось, что они наделят ее носителя способностями, не доступными обычным людям. Однако заключенная в металле магия возымела непредвиденные последствия, и тело безвестного шахтера отреагировало очень плохо. Человек не выживет – теперь это уже очевидно.

– Ваша Божественность, вы желаете, чтобы мы передали Залатанного легионерам, как только он придет в себя, дабы его доставили к нему домой? – спросил один из ассистентов Гефеста.

– В этом не будет необходимости, Лагос, нет смысла гонять дежурных солдат туда-сюда. Лучше известите траурный зал: завтра пусть будут готовы забрать еще один труп.

– Слушаюсь, Ваше Высочество. Мне вызвать бригаду уборщиков сейчас или вы сегодня вечером еще поработаете?

– Я останусь в мастерской, – решил Гефест. – Скажите им прийти после полуночи, а до тех пор пусть никто меня не беспокоит.

– Как прикажете, Ваша Божественность, – ответил Лагос.

Помощник удалился, оставив Гефеста одного в этом проклятом, лишенном окон зале, в котором бог проводил бо?льшую часть времени – если, конечно, отец не отправлял его с заданиями в разные уголки Империи. Гефест порылся в шкафу, достал старый образец ножного протеза, положил на стол и принялся разбирать на составляющие, намереваясь в очередной раз внести изменения в механизм.

В настоящее время он бился над неразрешимой проблемой: раз за разом пытался применить чары, наложенные на протезы для юных оперируемых, чьи тела продолжали расти, к базовым моделям, предназначенным для взрослых.

Увы, до сих пор его преследовали неудачи…

Внезапно за дверью мастерской послышался непривычный шум.

– Господин, мне очень жаль, но вы… вы не можете… – запинаясь, бормотал Лагос. – Господин!

Створки двойных дверей распахнулись, словно от удара, и с громким стуком ударились о стены. В дверном проеме появился Верлен, причем выглядел он как никогда злым.

– Выйдите! – приказал он ассистенту Гефеста.

Лагос вопросительно посмотрел на бога, своего непосредственного начальника, и тот коротко кивнул, заранее утомленный сценой, которая вот-вот разразится.

Лагос не заставил себя упрашивать и поспешно удалился, оставив Гефеста и Верлена наедине.

– А теперь ты мне объяснишь, почему сегодня утром устроил этот фарс! – задыхаясь от ярости прошипел молодой человек, наставив на сводного брата указательный палец, тем самым обвиняя его. Можно подумать, он обращался не к божеству, а к простому солдату.

– Для начала сбавь тон, ты, грязный карлик с атрофированным мозгом! – огрызнулся бог и рефлекторно выставил перед собой открытую ладонь, чтобы, если придется, отправить зарвавшегося молокососа в полет через всю комнату и впечатать в противоположную стену. – С кем, по-твоему, ты разговариваешь?

Тут Гефест вспомнил их с Верленом последнюю стычку, а также несколько умерших придворных, погибших из-за его необдуманных действий. Он ведь только что обрек на скорую гибель несчастного пациента, ставшего жертвой неудачного эксперимента. Хватит на сегодня смертей…

Гефест опустил руку, и Верлен язвительно процедил, демонстрируя полное отсутствие страха:

– Я смотрю, ты включил в свой репертуар новое обидное прозвище – давно пора. Правда, когда дело доходит до оскорблений, мы с тобой ходим по кругу, не находишь?

Гефест сдержался и промолчал, хотя ему очень хотелось доказать самовлюбленному идиоту, что он легко может его переплюнуть по части выдумывания оригинальных оскорблений и обидных кличек. Он с сожалением отбросил эту мысль и лишь пожал плечами. По правде говоря, Гефест уже не испытывал прежнего жгучего желания постоянно вредить младшему брату и унижать его – возможно, он изначально составил о Верлене предвзятое, неверное мнение.

В сущности, что он знает об этом юноше?

– Почему ты это сделал? – снова спросил Верлен, на этот раз чуть спокойнее. Он сжал переносицу большим и указательным пальцами и крепко зажмурился. – Моя официальная фаворитка? Да ты просто свихнулся!

У них обоих выдался долгий и трудный день. Гефест с утра работал без передышки, с головой погрузившись в исследования, а Верлену пришлось по приказу Ориона прочесывать город в поисках новых крамольных рисунков. У них еще не было возможности обсудить случившееся несколькими часами ранее и новое положение, в котором оказалась Сефиза с легкой руки Гефеста.

Бог ждал, что Верлен заявится и предъявит претензии, однако надеялся, что сводный брат по крайней мере выкажет хотя бы немного благодарности. Как ни крути, он спас жизнь девушке, ловко избавил от смертельной опасности, к тому же на глазах всего двора и духовенства, этих злобных гадюк.

– Не знаю, что удивило меня сильнее, когда я вошел к тебе в комнату сегодня на рассвете, – протянул Гефест, задумчиво помахивая рукой. – То, что твоя протеже хотела тебя убить или пыталась задушить в объятиях… И все же, я полагаю, что не погрешу против истины, предположив, что эта девица – твоя возлюбленная. Ты хотя бы понимаешь, что именно это значит, Верлен? Знаешь, почему люди вступают в подобные контакты? Я, разумеется, говорю о поцелуе, а не об ударе ножом.

– Я тебя умоляю! – процедил Верлен сквозь зубы и закрыл глаза ладонями. Пальцы у него нервно подрагивали. – Разумеется, я это знаю! Все не так, как ты думаешь… Тут дело совершенно в другом. Это… очень сложно, вот и все.

– Да, похоже на то…

Пока что поведение сводного брата полностью подтверждало все предположения Гефеста, и бога это очень тревожило.

Прошлую ночь Гефест провел с Прозерпиной, пытаясь хотя бы немного успокоить ее после недавнего приступа. Тогда она сказала, что Верлену угрожает страшная опасность. Именно она потребовала, чтобы Гефест как можно скорее нашел сводного брата и убедился, что с ним все хорошо.

В данном случае Гефест не солгал: изначально он действительно не знал наверняка, уверена ли Прозерпина в том, что видела, или нет. Однако на рассвете явно случилось нечто странное: на полу в комнате Верлена лежал окровавленный нож, на рубашке последнего зияла дыра, а сам он был весь покрыт странной золотисто-красной жидкостью – все это определенно выходило за рамки понятия «норма».

Прозерпина дала Гефесту задание: любой ценой защитить Сефизу и его сводного брата – тот факт, что до сего момента Гефест ненавидел его всеми фибрами души, никакой роли не играл. Мало того что придется держать эту парочку как можно дальше от когтей Ориона – а это будет весьма непросто, – так вдобавок придется следить, чтобы эти двое не убили друг друга…

– Я лишь сделал все необходимое, чтобы Сефиза оказалась в безопасности, – произнес наконец Гефест.

Верлен поднял брови, явно с трудом сдерживая гнев, и сдавленно проговорил:

– Ты решил обезопасить ее, сунув прямо под нос императору? С тем же успехом можно было повесить на нее плакат с надписью «мятежница», чтобы привлечь к ней внимание всего двора! Ты сам сразу же догадался, что эта девушка инакомыслящая! Как думаешь, что случится, когда отец пожелает заглянуть в ее мысли?! А он сделает это немедленно, как только узнает о ней, это несомненно. Ты ведь знаешь, как отец ведет себя со мной, насколько пристально взвешивает все мои поступки и слова. Нетрудно догадаться, насколько его заинтересует эта история с фавориткой! Он просеет ее разум через мелкое сито, тщательно проанализирует все ее мысли, изучит все воспоминания…

Похоже, Верлен был на грани нервного срыва. Очевидно, эти страхи грызли его на протяжении всего дня.

Гефест скрестил руки на груди и слегка покачал головой. Кажется, пришло время рассказать о необычных свойствах протезов Сефизы.

– Твоей протеже совершенно нечего бояться, отец не сможет прочитать ни одну ее мысль. Я сделал так, что механические протезы Сефизы защищают ее от ментального воздействия Ориона. Эта малышка стала моей первой подопытной. Все юные представители рода человеческого, которые впоследствии получили подобные протезы, пользуются такой же защитой.

Верлен безвольно уронил руки и уставился на бога, несомненно, глубоко потрясенный этим признанием.

– Ты… ты способен на такое? Это ты-то? Выходит, ты умеешь создавать вещи, блокирующие мощь Ориона?

– Да, братишка, я могу это делать. Вдобавок эти протезы способны пробивать божественную броню – уверяю тебя, я не собирался наделять их еще и таким свойством, это вышло ненамеренно. Побочный эффект. Тем не менее, должен признать, я совершенно не сожалею о содеянном. Напротив…

Верлен отступил на шаг и сдвинул брови.

– Ты надо мной издеваешься…

– Конечно, я всегда имею обыкновение шутить, когда речь идет о моем предательстве и планах свергнуть в один прекрасный день нашего отца…

Верлен мгновенно помрачнел.

И все же бог не сомневался: Верлен ни за что его не выдаст – по крайней мере до тех пор, пока Сефиза остается вне подозрений в глазах императора.

Гефест ждал поток новых обвинений, готовился услышать из уст сводного брата отборные ругательства или, хуже того, нравоучительные наставления, достойные верного лакея Ориона, каковым бог механики всегда считал Верлена.

Удивительно, но ничего подобного не произошло.

Лоб юноши прочертила глубокая складка, словно он напряженно размышлял. Затем Верлен произнес, озабоченно хмурясь:

– Значит, Орион не может проникнуть в ее разум…

Очевидно, из всех ошеломительных откровений Гефеста он вычленил всего одно, наиболее для него важное.

– Не может, гарантирую. И прошу тебя, поверь: теперь, когда Сефиза получила статус официальной фаворитки Первого Палача и Первой Скрипки, она будет в гораздо большей безопасности, чем если бы ты продолжал прятать ее в своих покоях. Отныне она неприкасаема. Ну, почти неприкасаема, за некоторыми исключениями. Ведь теперь ей придется отражать нападки завистников…

Гефесту показалось, что эта девушка обладает довольно непримиримым характером, кроме того, она весьма непостоянна. То, что ей довелось расти с чувством внутренней свободы, не испытывая необходимости постоянно контролировать свои мысли, вероятно, сделало ее импульсивной и дерзкой.

И все же, если у нее есть хотя бы немного здравого смысла, она сумеет за себя постоять и сможет с толком использовать свой счастливый билет, редкую способность, доставшуюся ей вместе с протезами.

– Но… ты отдалил ее от меня… – укорил брата Верлен. Судя по мгновенно ослабшему голосу, негодование молодого человека сменилось другим чувством, очень похожим на уязвимость. – Как мне теперь ее защищать, коль скоро по твоей милости ее поселят в отдельных комнатах, к тому же расположенных в самом сердце этого змеиного гнезда?

– Нельзя же было вечно держать бедняжку под замком в твоей спальне. Ее отчаянный утренний побег доказывает, что девушка больше не могла выносить такой жизни. Если она не дурочка, то сумеет противостоять хитрым уловкам придворных и сама быстро поймет, в чем ее выгода.

Верлен поморщился, потом длинно выдохнул, словно признавая поражение.

– Мне нужно ее найти, – заявил он внезапно и, резко повернувшись, направился к двери. – Мне нужно убедиться, что она жива и здорова. Я и так уже слишком задержался.

– Нет, Верлен, не делай этого! – возразил Гефест, быстро преграждая юноше дорогу. – Конечно, я пока плохо понимаю природу ваших с ней отношений, но в любом случае ты совершаешь ошибку, наседая на нее и проявляя подобную настойчивость. Я слышал, что ты приставил к ней двух солдат, и те весь день следовали за девушкой повсюду, а сейчас дежурят у ее двери. Пока что этого вполне достаточно. Дай ей вздохнуть свободно, братишка, и, вот увидишь, Сефиза сама к тебе придет. После всего, что ты для нее сделал, она обязательно будет тебе благодарна.

Верлен ожесточенно мотнул головой и возразил:

– Этого никогда не произойдет. Никогда… Не пытайся поставить себя на мое место, это бесполезно. Я ведь… Нет, ты все равно не поймешь.

На его лице отразилось глубокое отчаяние.

– В таком случае…

По правде говоря, Верлен ошибался. Гефест улавливал человеческие эмоции куда лучше, чем следовало бы…

Бог отступил в сторону, и Верлен наконец покинул мастерскую. Гефест смотрел вслед сводному брату, и его постепенно охватывала горечь; почему-то он злился не на Верлена, а на себя.




Глава 9



Сефиза

Я оглядывала комнату, одновременно испытывая восторг при виде пышной обстановки (похожей на ту, что я видела в покоях Тени) и не веря, что все это происходит со мной. Наконец я нерешительно подошла к кровати и осторожно присела на краешек. В этой чужой комнате мне было очень неуютно, а ведь предполагалось, что отныне это мои официальные покои.

Я сжала руками колени, пытаясь унять не прекращающуюся дрожь в ногах. Я была до крайности взволнована и совершенно сбита с толку.

Сегодня на рассвете я пыталась убить Тень, но вместо наказания получаю награду: почетное место в императорском оркестре и покои, достойные сказочной принцессы…

Или высокопоставленной придворной дамы.

В конце концов я упала на матрас, развалившись на нем и раскинув руки в стороны. Какая отвратительная ситуация…

Несомненно, я заставлю Верлена дорого заплатить за это оскорбление – так или иначе. Ни за что не спущу ему это с рук!

Я понятия не имела, что этот негодяй думает сделать со мной сегодня вечером, как собирается оправдывать гнусную уловку, к которой прибег вместе со своим братом. Тем не менее я брошу ему в лицо все, что думаю о нем и обо всем этом фарсе, как только он переступит порог, – уж в этом Тень может не сомневаться.

Осталось только обдумать и четко сформулировать свою гневную речь.

Увы, у меня в голове царила полная сумятица, и с каждым часом она все нарастала.

Какая в конце концов разница, даже если меня считают подстилкой Первого Палача Пепельной Луны? Я пережила тюрьму, пыталась убить своего тюремщика, а потом совершила побег – глупый и бессмысленный – через весь дворец.

Верлен сделал все возможное, чтобы меня спасти, только и всего. Разве можно винить его за это? Притом что отношения между нами очень сложные и запутанные…

И совершенно непонятно, к чему они могут привести.

Я с силой хлопнула себя ладонями по щекам и застонала от досады, а в животе словно затягивался тугой узел.

Я по-прежнему испытывала ненависть к Тени, этому заклятому врагу, чей образ я годами ковала в своем сознании. Вот только Первый Палач императора постепенно исчезал, превращаясь в Верлена, странного молодого человека, совершающего безумные поступки, так непохожего на злодея, которого я все время себе воображала.

При мысли о том, чтобы снова остаться с ним наедине, я испытывала одновременно нетерпение и ужас.

Я пыталась его убить.

Я сознательно причинила ему боль, хотя он ни разу не сделал ничего, чтобы мне навредить, лишь выполнял приказы богов, подчинялся их воле, как и все мы…

Верлен знал, что мною движет личная месть, что я заранее все продумала. Еще он знал, что я обладаю силами, которых у меня быть не должно…

Как он станет вести себя теперь? Неужели нелепая забота, которую он проявил ко мне в камере пыток, исчезнет и я наконец увижу его истинное лицо, лицо чудовища? Ведь я так долго этого ждала.

В довершение всего был еще тот невероятный поцелуй…

Ужасно, возмутительно, унизительно. Я испытывала отвращение к самой себе. И все же…

Нет!

Не следует думать об этом, это всего лишь заурядная мелочь, о которой Верлен наверняка уже забыл, учитывая, в каком состоянии он находился в тот момент.

Самое главное – забыть об этом! И больше никогда не вспоминать.

Весь день мне что-то показывали, кому-то представляли; я познакомилась с таким количеством людей, что к вечеру не могла вспомнить ни одного имени. Ко мне приставили одного из жрецов, ответственных за оркестр, которого сопровождали двое громил в металлических доспехах; служитель культа показал мне самые важные места, связанные с моими новыми обязанностями. Жрец познакомил меня с другими придворными музыкантами, при этом ни один из них не выказал особой радости по поводу моего появления в их среде. Кроме того, жрец заставил меня попробовать несколько роскошных скрипок, дабы я выбрала инструмент, подходящий мне лучше всего. Затем он отвел меня к модистке, а та сняла с меня мерки и пообещала в кратчайшие сроки сшить мне полный гардероб, соответствующий моему положению.

После чего жрец, имя которого я тоже не запомнила, показал мне покои, предыдущие обитатели которых, очевидно, только что съехали в большой спешке. По всей видимости, сочтя свои обязанности выполненными, он в конце концов ушел, а вот двое солдат почему-то решили остаться и замерли возле входа в мои новые комнаты – разумеется, их присутствие действовало на меня отнюдь не успокаивающе.

Следует ли мне ожидать, что легионеры ворвутся в мою спальню посреди ночи и насильно отволокут меня к своему хозяину, то есть к Тени? Или же император наконец проникнет в мои самые сокровенные мысли, узнает о моем прошлом, о том, что я развешивала мятежные плакаты, а главное, проведает о покушении на своего верного слугу и пожелает покарать меня лично?

Я пыталась продумать все возможные исходы дела – и все они вели к моей неминуемой смерти, – но в итоге совершенно обессилела и почти потеряла способность мыслить здраво. Мысли то и дело возвращались к моей прошлой жизни в Стальном городе, такой простой, незатейливой и жалкой… и все же теперь я по ней скучала и с горечью корила себя за то, что лишилась былого, пусть и весьма условного, благополучия.

Мне ужасно не хватало Хальфдана; я ведь даже не знала, жив ли он еще, и эта неопределенность превратилась в мучительную пытку, так что в животе будто затягивался тугой узел, горло сжималось от страха, и я не могла свободно дышать.

Я еще успела подумать, что ничего не знаю о своем завтрашнем расписании – а оно у меня наверняка есть, учитывая мое новое положение при дворе. Но затем утомление и нервное напряжение взяли свое, и я провалилась в тяжелое забытье, полное мрачных, неприятных сновидений.



Из оцепенения меня вырвал звук приглушенных шагов. Превозмогая усталость, я заставила себя открыть глаза и увидела рядом с кроватью какую-то девушку: она ставила на прикроватный столик поднос, уставленный всевозможными яствами.

От блюд исходил такой аромат, что на миг я почти забыла о нелепой ситуации, в которой оказалась.

– Дама Валенс, – негромко проговорила девушка. – Пора вставать. Вас ждут на репетиции в храме Тиресия, на сборы остается чуть менее полутора часов.

Я резко села и, обведя взглядом комнату, к своему величайшему удивлению заметила еще двух служанок, раскладывавших на креслах разные платья, в то время как третья девушка поспешно вышла в соседнюю комнату, где, судя по звукам, открыла кран и пустила воду – вероятно, чтобы наполнить ванну.

– Но… проклятие, кто вы такие? – прокаркала я хриплым спросонья голосом, ожесточенно протирая глаза. – Что вы здесь делаете?

– Меня зовут Лисиния, я из дома Квинсиус. Я ваша главная фрейлина, – с достоинством ответила девушка. У нее было неестественно бледное лицо и белокурые волосы, уложенные в сложную прическу. – Все остальные – всего лишь обычные служанки из простонародья. Ваша свита еще не полностью укомплектована, к сожалению.

– Моя… свита? – пролепетала я, с трудом пытаясь переварить новую информацию, которой потчевала меня Лисиния.

Ночь прошла ужасно. Мне опять снились привычные кошмары, терзавшие меня на протяжении нескольких последних лет. Страх и одиночество, пережитые накануне, вылились в весьма ощутимую физическую боль, так что все тело сводило сильной судорогой.

– Желаете, чтобы я пригласила врача, дама Валенс? – предложила Лисиния и потянулась ко мне, явно намереваясь коснуться моей щеки. – Сегодня утром вид у вас довольно болезненный…

Я немедленно отшатнулась: не хватало только, чтобы меня ощупывала совершенно незнакомая особа.

– Нет, – пробормотала я, силясь угадать, кто такой этот «врач». – Нет, ничего страшного. Я чувствую себя просто прекрасно.

Взяв себя в руки, я попыталась скрыть охватившее меня замешательство и притворилась, будто все происходящее в этой комнате абсолютно нормально.

Мне хотелось бы подольше наслаждаться вкусом удивительной коричневой жидкости, налитой в фарфоровую чашку, а также кусочком хлеба, на удивление нежным и белым, на который тонким слоем намазали какую-то сладкую пасту. Увы, мне едва удалось проглотить четверть этого восхитительного угощения.

Я отправилась в ванную, потом безропотно позволила служанкам одеть меня в нежно-голубое платье из воздушной ткани, с длинными, летящими нижними юбками; на этот раз оно пришлось мне в точности по фигуре. Еще я согласилась надеть пару длинных шелковых перчаток, призванных спрятать мою механическую руку – можно подумать, все о ней забудут, если скрыть ее из виду.

Однако, когда служанки попытались покрыть мое лицо слоем белой, ароматной пудры, я решительно воспротивилась, а еще отвергла обувь на высоченных каблуках, попросив принести пару туфель на низкой подошве. В довершение всего Лисиния заплела мне волосы и украсила прическу золотыми шпильками; я опасалась даже думать о том, сколько они могут стоить.

В конце концов я отправилась в указанное место, а легионеры, всю ночь дежурившие у моей двери, следовали за мной по пятам – как будто отдых им вовсе не требовался.

Церкви Стального города часто освящались в честь одного или сразу нескольких богов, что, как правило, отражалось на их посещаемости: разумеется, больше всего народу ходило в святилища Ориона. Зато в Соборе Вечности имелись алтари всех без исключения богов. Оказалось, что концерт, на репетицию которого я сейчас спешила, посвящался Тиресию, одному из десяти сыновей Ориона, причем состояться он должен был уже завтра, дабы порадовать прихожан этого храма.

Я вошла в огромную ротонду, под своды купола, который покоился на каменных колоннах; стены святилища украшала богатая лепнина и причудливое каменное кружево. Внутри уже собрались музыканты, и мне сразу же захотелось сбежать.

Все они взирали на меня с откровенным любопытством и плохо скрываемой враждебностью.

Мне нечего здесь делать, и я прекрасно это осознавала.

Все это знают…

Я вдруг подумала о Верлене. Почему он не пришел сюда в такой трудный для меня момент, почему не попытался в очередной раз меня спасти? Почему не пришел повидаться со мной накануне? Почему он мне даже не приснился?

Неужели я ему надоела и его больше не интересуют ни моя жизнь, ни наша с ним сверхъестественная связь? И, если это так, почему от этой мысли мне так грустно и горько?

Ведь это именно из-за него я вынуждена против своей воли участвовать в этом нелепом фарсе…

– Дама Валенс, – обратился ко мне дирижер, сухопарый старец со всклокоченными волосами и недовольным, усталым лицом. – Мы ждем только вас. Не соблаговолите ли занять ваше место?

Он указал на единственный пустой стул в первом ряду, и я сделала над собой огромное усилие, чтобы не повернуться и не дать деру.

Сделав глубокий вдох, я крепче сжала ручку футляра скрипки, который принесла с собой, и присоединилась к своим новым товарищам. Села и стянула перчатку с правой руки, состоявшей из плоти и крови – все это под аккомпанемент подавляющего гробового молчания, царящего в зале.

Затем дирижер показал мне отрывок, который мы собирались повторять. На мое счастье, я неплохо знала это произведение, потому что мы уже разучивали его на занятиях в Академии. Я постаралась быстро вспомнить партию Первой Скрипки, которую мне еще никогда не доводилось исполнять. Потом мы начали играть.

Как и во время уроков в Академии, я играла механически, точно отыгрывая все ноты, но не впуская музыку в свое сердце. После трагической гибели моей семьи я намеренно отказывалась пропускать музыку через себя и не вкладывала в нее никаких чувств и эмоций.

Тем не менее никто из членов оркестра не смог бы упрекнуть меня в плохой игре или поймать даже на малейшей ошибке – я неукоснительно придерживалась нот.

По окончании репетиции я сделала вид, что не замечаю шушуканий у себя за спиной, и осторожно убрала скрипку в футляр. Я уже хотела притвориться, что меня ждут в другом месте и уйти из святилища, когда ко мне подошел какой-то жрец.

– Дама Валенс, – обратился он ко мне. Это высокопарное обращение уже начинало действовать мне на нервы. – Я хотел бы узнать, не желаете ли вы взять на себя обязанности вашего предшественника, или вам понадобится облегченная программа, дабы не препятствовать вашим основным занятиям.

– Простите? Моим занятиям?

Тут я поняла, на что намекает этот человек в белоснежной тунике.

Очевидно, он говорил о моих обязанностях фаворитки…

– Я хочу взять на себя все обязанности моего предшественника, – рубанула я, не раздумывая. – Нет нужды перекраивать мое расписание, уверяю вас.

Поскольку Верлен явно не жаждет моего общества, у меня нет никаких причин отказываться от дополнительной нагрузки.

– Чудесно, – обрадовался молодой прелат. – В таком случае вы сможете продолжить обучение его единственной ученицы. Девицу зовут Олимпия Туллий, сегодня во второй половине дня она ждет вас в своих покоях.




Глава 10



Сефиза

Вернувшись в свои покои, я плотно пообедала в одиночестве, сполна насладившись незнакомыми мне доселе, но от того не менее восхитительными блюдами, после чего двое охранников (до сих пор не отстававших от меня ни на шаг и не проронивших ни единого слова) сопроводили меня в другое крыло Собора. Мы поднялись на четвертый этаж и довольно быстро пришли к покоям, где меня уже ждали.

В дверях меня встретила служанка в простых одеждах и попросила подождать в тесной, полутемной прихожей, декор которой значительно уступал пышности и роскоши тех дворцовых помещений, что я видела до сих пор. Очевидно, в среде придворных существовала собственная иерархия, позволяющая им занимать более или менее удобные помещения и держать определенное количество прислуги.

Следует ли из этого вывод, что мое собственное место на этой карьерной лестнице чрезвычайно высоко – памятуя о шикарной обстановке моих покоев и элегантных, даже богатых нарядах приставленных ко мне служанок?

– Нет, я вовсе не хочу знакомиться с этой женщиной и уж тем более у меня нет ни малейшего желания заниматься сегодня скрипкой! – услышала я вдруг сердитый женский голос. – Матушка, я же едва на ногах стою!

– Довольно, юная капризница! – прошипел другой женский голос. Он звучал тише, но я все равно прекрасно его слышала, учитывая тонкие стены этой квартиры. – Ты немедленно встанешь с постели и прекратишь вести себя, как избалованный ребенок! Разве я так тебя воспитывала и учила? Твои уроки крайне важны, поэтому вне зависимости от того, плохо тебе или нет, ты ни в коем случае не можешь пропустить ни одного, ясно? Послушай, Олимпия, в последнее время тебе предоставляется одна удачная возможность за другой, так неужели же ты их упустишь? Как ты не понимаешь? Ради всех богов, не глупи…

Дверь распахнулась, и передо мной согнулась в глубоком поклоне женщина лет сорока, с кипенно-белыми волосами и таким напудренным лицом, что не было видно ни единой поры.

– Дама Валенс, какая честь принимать вас в нашем скромном жилище, – воскликнула она, аккуратно прикрывая за собой дверь. – Я Марсия Туллий, мать Олимпии, вашей ученицы. Не соблаговолите ли проследовать за мной в гостиную? Моя дочь скоро к нам присоединится, только припудрит носик и приведет себя в пристойный вид. У нее выдалось довольно непростое утро. Получить назначение на должность служительницы одного из главных божеств – это, конечно, очень почетно, но и весьма выматывает, знаете ли. Моя дочь всегда и во всем стремится проявить себя наилучшим образом, а это не так-то просто…

– Э-э-э… несомненно, вы правы, – пробормотала я, сбитая с толку столь нелепой почтительностью и странными признаниями, в которых я совершенно не нуждалась.

Я вслед за Марсией прошла по длинному темному коридору, ведущему в комнату побольше, в центре которой стояли стол и кресла – элегантные, но носившие явные следы долгого использования. Грациозным жестом хозяйка квартиры предложила мне занять одно из кресел.

– Могу я предложить вам розового чаю? – подобострастно проворковала она, складывая руки на коленях. – Благодаря моим связям в высших кругах мне удалось достать несколько граммов, знаете ли. Разумеется, я предлагаю его только самым высокопоставленным гостям. Вкус непередаваемый, истинное наслаждение, вот увидите.

– Э-э-э… почему бы и нет, – пробормотала я.

Знать бы еще, что такое «чай».

Я уже собиралась попробовать этот странный, обжигающий напиток, который мне подала служанка, когда в комнату вошла хрупкая темноволосая девушка со скрипкой в руке.

– Оставляю вас, не буду мешать уроку, – тут же сказала Марсия и снова отвесила мне глубокий поклон.

Она прошептала что-то на ухо вновь прибывшей, потом вышла.

Девушка поджала губы и тоже поклонилась мне, вперив взгляд в пол.

– Дама Валенс, – процедила она сквозь зубы. – Я счастлива с вами познакомиться и чрезвычайно польщена тем, что столь важная персона, как вы, согласились давать мне уроки.

Однако ее мрачный тон и недовольное лицо говорили об обратном.

Я понятия не имела, что предписывает этикет в подобных обстоятельствах. Следует ли мне встать, поклониться в ответ или сделать еще что-то в этом роде? Я протянула девушке руку и сказала:

– Можешь называть меня Сефизой. А тебя зовут Олимпия, да?

Пусть я играю неприятную мне роль, к тому же навязанную против воли, но я совершенно не обязана при этом дурно себя вести.

Олимпия захлопала глазами, несколько секунд смотрела на мою затянутую в перчатку руку, потом словно бы нехотя сжала мои пальцы. В отличие от своей матери, Олимпия явно не горела желанием выказывать мне знаки почтения, как того требовал мой новый статус.

– Да, верно, – согласилась она, садясь за стол напротив меня. – Только должна вас предупредить: у меня довольно низкий уровень. Альвин почти ничего не смог добиться от столь посредственной скрипачки, как я.

На миг красивые черты девушки исказила гримаса боли, но она быстро взяла себя в руки, и ее лицо вновь стало похоже на каменную маску.

– По-моему, это лишь вопрос времени и труда. Врожденные способности в этом деле не главное, – решилась я высказать свою точку зрения, противоречащую общепринятым среди жрецов постулатам. – Вообще-то, научиться игре на скрипке непросто вне зависимости от того, насколько одарен ученик.

С этими словами я достала из футляра свой инструмент, выбрала одну партитуру и сняла перчатку с правой руки, чтобы удобнее было играть. Олимпия немедленно уставилась на мои руки с плохо скрываемым отвращением.

Очевидно, она в курсе, что я Залатанная. Наверняка она сейчас гадает, как выглядит моя механическая рука. Несомненно, столь привилегированная девушка, как она, ни разу в жизни не видела мне подобных…

Слухи по дворцу распространяются с огромной скоростью, это ясно, как и то, что придворные с большим энтузиазмом обсуждают мою специфическую внешность. Вероятно, за всю историю существования Собора я единственная пария, отмеченная клеймом позора, кому позволили ступить под эти величественные своды и проникнуть в общество этой касты, живущей вдали от сурового реального мира.

Заставив себя не обращать внимания на унизительный, пристальный взгляд Олимпии, я показала ей, как сыграть первую часть. Потом я повторила этот кусок помедленнее, нота за нотой, давая возможность ученице приноровиться.

В конце концов Олимпия сосредоточилась на своей скрипке и попыталась воспроизвести короткий отрывок.

Девушка не солгала: играла она из рук вон плохо. Неуклюжие пальцы, неправильная поза, множество ошибок. Я деликатно указала ей на совершенные промахи, надеясь помочь их исправить, но, похоже, ученица меня совершенно не слушала или просто не хотела стараться. Она даже не попыталась сменить позу или положение пальцев и чуть ли не открыто насмехалась над моими советами и наставлениями.

– Я же говорила, это бесполезно, у меня нет таланта, – заявила в конце концов Олимпия и пренебрежительно фыркнула.

Дрожащими руками она положила свой инструмент на стол, словно скрипка весила никак не меньше наковальни.

– А тебе хотя бы нравится музыка? – поинтересовалась я.

Непонятно, зачем столь высокопоставленной девице изучать искусство игры на музыкальном инструменте, если это занятие не приносит ей даже удовлетворения?

Девушка пожала плечами, отвернулась от меня и стала смотреть в окно – в этой комнате оно было всего одно.

– Мать считает, что нужно приобретать новые навыки, если хочешь получить более высокое место при дворе, а умение играть на скрипке – одно из необходимых условий, – тихо проговорила она. – Кроме того, матушка убеждена, что нелишне будет заручиться расположением женщины, которая делит ложе с Первым Палачом. Впрочем, все вышеперечисленное для нее гораздо важнее судьбы Альвина, моего предыдущего преподавателя…

Я нахмурилась, во-первых, потому что не все поняла из ее слов, а во-вторых, потому что меня шокировало упоминание постели. Конечно, покои семьи Туллий не очень шикарные, но какое это имеет значение, если живешь в самом роскошном и богатом месте на земле?

– Ты ведь и так живешь во дворце, чего еще можно желать? И каким образом игра на скрипке поможет тебе достигнуть высокого положения? К тому же я не понимаю, какой смысл в том, чтобы «заручиться моим расположением».

Вообще-то я толком не понимала, что означает это выражение.

Олимпия потерла лоб и закрыла глаза, всем своим видом демонстрируя крайнюю усталость.

– Вы взобрались на самую вершину в мгновение ока. Не знаю, как именно вам это удалось, но, должна признать, это весьма впечатляюще, учитывая ваше… – Она запнулась и сделала неопределенный, презрительный жест в мою сторону. Что ж, по крайней мере она честна. – Ну, знаете, учитывая ваше состояние. А на меня до сих пор не обратил внимания ни один высокопоставленный аристократ или прелат, несмотря на мою привлекательность, обходительность, талант и безукоризненное поведение. Здесь нельзя долго оставаться невидимкой, если нет высокого покровителя, жизнь невыносима.

Я не понимала, то ли ненавидеть эту девушку за ее откровенно неприятное отношение ко мне, то ли оценить ее искренность.

Олимпия вдруг прижала пальцы к губам и прошептала, словно обращаясь к самой себе:

– Мне не следовало всего этого говорить, теперь мне придется за это заплатить… Ох, во имя всех преисподних…

Из глаз девушки брызнули слезы и покатились по щекам, она все сильнее зажимала рот ладонью, словно пытаясь сдержать крик.

Я вдруг заметила бисеринки пота на висках девушки. Опустив глаза, я увидела красное пятно на рукаве ее платья в районе плеча – оно медленно увеличивалось, расползалось по бежевой ткани.

– Вы ранены? – вырвалось у меня.

Олимпия едва заметно покачала головой, теперь в ее глазах притаился страх.

Я поднялась с места, но тут веки Олимпии затрепетали, и она начала падать со своего кресла. Я бросилась к ней и успела подхватить, прежде чем бедняжка ударилась о пол.

– Прошу вас, госпожа Туллий, вашей дочери нехорошо! – закричала я. – На помощь, скорее!

Кое-как мне удалось усадить девушку обратно и пристроить ее голову на спинку кресла; потом, за неимением лучшего, я похлопала ее по щеке, надеясь привести в чувство.

Веки Олимпии снова задрожали, и она забормотала:

– Я больше не хочу идти к Фаустусу… Пусть это закончится, прошу вас. Я просто хочу снова увидеть Альвина… Мой милый Альвин… что же с ним стало?

– Мне очень жаль, но я этого не знаю, – ответила я, смущенная до крайности.

Я понятия не имела, что случилось с настоящей Первой Скрипкой после того, как его столь внезапно – и очень несправедливо – заменили…

В дверях появилась мать Олимпии. На миг Марсия застыла, открыв рот, потом, увидев, в каком состоянии находится ее дочь, подбежала к нам.

– О, нет, нет, моя дорогая! – запричитала она, гладя лицо дочери. Потом она, в свою очередь, заметила кровь на спине девушки. – Ничего страшного, все наладится. Еще немного мази, и все пройдет, вот увидишь. Нужно держаться, девочка моя, ты должна быть сильной. К вечеру ты должна быть на ногах и пойти на встречу с верховным прелатом, у тебя нет выбора…




Глава 11



Верлен

– Когда должен вернуться Тринадцатый легион? – спросил я у легата, медленно прохаживаясь перед строем солдат.

– Не раньше чем через десять дней, Ваша Светлость, – ответил тот, подстраиваясь под мой шаг. – На дорогах, ведущих к Ашерону, свирепствуют пепельные бури, таких опасных там еще не бывало. Будем надеяться, что потери, которые понесет легион в пути, будут не слишком велики.

Я проходил мимо одного легионера за другим, вглядывался в их одинаковые лица, в глаза со стальными зрачками и пытался угадать возраст каждого – бесполезное занятие. На лицах всех солдат отпечатались признаки преждевременного старения – побочный эффект, систематически возникающий при слиянии божественной брони с человеческими телами.

В последнем воспоминании, которое мы разделили с Сефизой, был мальчик лет десяти, не больше, которого забрал мой отряд. То видение рассказывало о самом трагическом дне в жизни девушки, хотя для меня в то время это было зауряднейшим событием. Если мои расчеты верны, то сейчас брату Сефизы лет пятнадцать, не больше.

Следовательно, несколько месяцев назад он, предположительно, закончил подготовку и уже приступил к службе легионера – если, конечно, пережил мучительный и зачастую опасный для жизни процесс трансформации.

Вот уже почти неделю эта мысль неотступно вертелась на краю моего сознания. И теперь я силился разглядеть черты того мальчика, на краткое мгновение мелькнувшие в видении, вглядываясь в лица своих солдат.

Уже почти неделю я старался держаться подальше от Сефизы.

Возможно, в этом трудно признаться, но Гефест тогда был прав. Он действовал в интересах девушки, да и в моих тоже, подняв ее до столь высокого положения, дававшего ей мою и его защиту, а также покровительство духовенства. В мгновение ока Сефиза стала настолько известной и важной особой при дворе, что теперь мало кто отважился бы причинить ей вред.

Вместе с этим благодаря ее необычным протезам над девушкой постоянно был развернут ментальный щит – не будь его, она вряд ли смогла бы до меня добраться. Если подумать, эксперимент, проведенный моим братом над Сефизой, когда она была еще подростком, который в итоге дал ей защиту от мысленного проникновения Ориона, очень многое объяснял…

Разве она смогла бы оскорблять меня во время нашей первой встречи тем вечером, если бы не пользовалась этой скрытой защитой? Далее, разве она смогла бы остаться незамеченной и избежать мысленного взгляда бога богов, когда продолжила вести себя столь же вызывающе, сидя под замком в моих покоях? Разве она смогла бы вынашивать план моего убийства и осуществить его – а ведь ей почти удалось.

До сих пор я пытался следовать советам брата, поэтому дал девушке время спокойно осмыслить те потрясения и непростые перемены, на которые я ее обрек против воли. Двое легионеров по моему приказу сопровождали Сефизу повсюду, обеспечивая ее безопасность. Кроме того, благодаря этой мере предосторожности отныне никто не смог бы приблизиться к девушке без моего ведома – случись что, мне немедленно сообщили бы. Очевидно, присутствие солдат сыграло свою роль: до сего дня никто из чрезмерно любопытных придворных или членов правящей семьи и близко не подходил к Сефизе.

Кроме того, легионеры несколько раз в день давали мне подробный отчет, и я всегда методично их выслушивал. Таким образом, я всегда знал, где Сефиза находится и что делает.

Вообще-то с того рокового утра, когда девушка пыталась меня убить, жизнь ее текла по крайне узкому и ограниченному руслу. Всю неделю она ежедневно репетировала вместе с оркестром, давала частные уроки одной юной аристократке, а все остальное время проводила в выделенных ей покоях.

Еще Сефиза приняла участие в концерте, который состоялся в святилище Тиресия. Однако после представления она стремительно ускользнула, не перемолвившись ни с кем и парой слов. Казалось, она старательно избегает любых контактов – будь то другие музыканты или обитатели дворца. Вероятно, она наконец смирилась со своей новой судьбой и успокоилась, как и предсказывал Гефест.

Я же, в свою очередь, старался не слушать гулявшие по дворцу сплетни, хотя и понимал, что в последнее время стал главной темой для обсуждения. Еще я изо всех сил пытался уклоняться от любых светских бесед, а главное, не попадаться на глаза членам своей семьи.

Вместо этого я все дни напролет патрулировал Стальной город: вместе с отрядом легионеров проводил один обход за другим, прочесывал столицу от центра к окраинам и обратно. Официально мое присутствие в городе объяснялось просто: Первый Палач задался целью навести на население страх и ужас, дабы окончательно отбить у народа охоту к новому мятежу. На самом деле я выступил с подобной инициативой, чтобы избежать изначально запланированных встреч с императором.

Какое-то время мне удавалось уклоняться от этих обязанностей, но короткая передышка подходила к концу. Сегодня воскресенье, а значит, недалек тот час, когда император передаст мне список приговоренных…



Низко опустив голову, я поднялся по лестнице, ведущей к личному кабинету Ориона, терзаемый миллионом противоречивых мыслей, сомнений и смущающих вопросов. Тем не менее я преисполнился решимости не сдаваться. На минувшей неделе у меня было много времени спокойно все обдумать, и, несмотря на растерянность и скрытое замешательство, я принял определенные решения, от которых не желал отказываться ни при каких обстоятельствах.

Один из центурионов впустил меня в кабинет, и я с некоторой долей растерянности обнаружил там Гефеста: брат стоял перед огромным письменным столом, за которым восседал наш отец.

– Верлен, наконец-то! – начал император на удивление радушным тоном. – Я уже отчаялся вновь тебя увидеть. В последнее время ты часто отсутствуешь во дворце и пропускаешь императорские собрания. Что-то случилось?

– Конечно же нет, отец, – тут же солгал я, удивляясь тому, как легко срывается с языка эта ложь. – Мои обязанности требовали моего присутствия в другом месте. Вы ведь знаете, после всех недавних потрясений и их трагических последствий я всеми силами стремлюсь восстановить и поддерживать порядок среди ваших подданных.

Мгновение Орион смотрел на меня, потом вперил взгляд своих золотых глаз в моего брата. Веки Гефеста едва уловимо дрогнули. Я догадывался, что под его маской равнодушного спокойствия скрывается внутренняя борьба – скорее всего, брат сейчас отражает мысленные атаки отца, но делает это так, чтобы его защита осталась незамеченной.

Я знал, что для Ориона намного сложнее проникнуть в мысли кого-то из членов Пантеона, чем перетряхнуть мысли обычного человека. Однако «трудно» в данном случае не значит «невозможно».

Неужели Гефест на самом деле способен помешать богу богов, Владыке всех разумов проникнуть в свое сознание? Или же с минуты на минуту Орион узнает о том, что мы пытались спрятать инакомыслящую прямо у него под носом, и разоблачит нас?

Нет, очевидно, Гефест уже давно нашел какой-то способ незаметно отражать мысленные атаки Ориона; в противном случае, разве сумел бы он так долго работать над новыми протезами для Залатанных, которые дают своим владельцам ментальную защиту?

В конце концов император отвел взгляд от моего брата и вновь поглядел на меня, его жизнерадостная гримаса улетучилась, сменившись чем-то вроде озадаченности.

– Сын мой, неужели ты действительно думал, что я не проведаю об этой истории с фавориткой? То есть ты доверился своему старшему брату, представил ему эту девушку, а отцу ни словом не обмолвился о такой новости? Мне казалось, я ясно дал тебе понять, что целиком и полностью одобряю эту идею. Разве я настойчиво не советовал тебе потренироваться на человеческих девицах, прежде чем ты вступишь в брак со своей сестрой?

Я немедленно подавил вскипавшие в душе смущение и гнев, чтобы мой ответ звучал правдоподобнее.

– Ничего подобного, отец. Просто я посчитал это происшествие слишком незначительным и не стал беспокоить вас по пустякам.

Орион поджал тонкие, бледные губы и возразил с нескрываемой досадой:

– В таком случае имей в виду: твоя скрытность достойна сожаления. Не заблуждайся, этот вопрос в моих глазах имеет огромное значение. Раз уж ты решил ограничиться всего одной женщиной, да еще и сделал ее своей официальной фавориткой, я был бы тебе признателен, если бы ты обсудил со мной свой выбор заранее. Представь себе, я заглянул в мысли придворных, встречавших ее во дворце, а также несколько раз просмотрел разумы стражников, которых ты к ней приставил. Ты не осмелился со мной поговорить из-за того, что эта девица Залатанная?

Я старался не глядеть на Гефеста, по-прежнему стоящего по стойке «смирно» в центре кабинета.

Брат утверждал, что Орион не сумеет прочесть мысли Сефизы. Вот только какие выводы сделает отец, шпионя за девушкой глазами ее окружения? Что он подумал, когда понял, что не может проникнуть в сознание этой представительницы рода человеческого?

Подобная аномалия наверняка разожгла его любопытство еще сильнее. Если и дальше так пойдет, он примется изучать Сефизу более пристально, начнет анализировать ее малейшие поступки и жесты, а ничего не добившись, вызовет ее к себе, чтобы лично допросить…

У меня перехватило дыхание, воздух кабинета разом сделался удушающим. Идея моего брата внезапно показалась мне вовсе не такой блестящей, как думалось вначале…

Нужно придерживаться плана, сохранять равнодушный вид и ни в коем случае не показывать моего истинного отношения к Сефизе. Поэтому я постарался придать лицу по возможности презрительное выражение, из-за которого свело скулы. После этого я ответил:

– На самом деле не важно, изменена она или нет – по сути это всего лишь презренная человеческая девчонка. В своем выборе я руководствовался исключительно срочностью сложившейся ситуации и необходимостью. Взял первую подвернувшуюся женщину, которая согласилась добровольно, оказалась более-менее здорова и удовлетворяла требованиям гигиены. Официальный статус фаворитки я ей дал, только чтобы оправдать ее присутствие во дворце. Кроме того, опыт, который я решил приобрести, последовав вашим советам, носит интимный характер, поэтому мне показалось неуместным обсуждать это с вами, моим отцом и императором. Надеюсь, вы понимаете, что мне более не хотелось бы обсуждать эту тему.

Орион склонил голову набок, как будто одновременно был уязвлен и растерян. Наконец он глубоко и устало вздохнул.

– Раз ты так считаешь, хорошо, не будем больше об этом. Не сомневаюсь, ты еще вернешься ко мне с вопросами… В любом случае не забывай о конечной цели, Верлен. Вот мой единственный совет касательно этого эксперимента.

С этими словами бог богов облокотился на столешницу из красного дерева и, слегка наклонив голову, помассировал виски – я еще никогда не видел, чтобы отец так открыто демонстрировал слабость.

– В настоящее время у меня и так достаточно поводов для беспокойства, включая беспорядки в Ашероне и недавние волнения, устроенные жителями города. В последние несколько дней я неустанно перемещаюсь из одного разума в другой, пытаясь выявить зачинщиков мятежа, и эти мысленные путешествия начинают меня истощать. Очевидно, не следовало допускать такого роста населения, имевшего место за последние несколько столетий…

– Отец, что-то не так? – вмешался Гефест, делая шаг к столу, очень правдоподобно изображая беспокойство. – Что-то случилось?

Теперь я видел: брат притворяется. Все это время он лишь делал вид, будто подчиняется приказам Ориона, а сам его обманывал.

Выходит, отныне я такой же, как он? Я тоже сознательно предаю своего отца, высшее божественное существо, которое годами обожал, чьи слова впитывал, в чьих суждениях никогда не сомневался?

«Да, в этом нет ни тени сомнения…»

Но почему я не испытываю ни капли чувства вины?

Гефест зашел очень далеко, когда осмелился упомянуть возможную попытку свержения императора. Я не понимал, как отношусь к этой идее, знал только, что она нелепа и совершенно иллюзорна.

Однако раз я не против Гефеста…

Значит, я с ним заодно.




Глава 12



Верлен

– Равновесие до сих пор не установилось, – пробормотал Орион, не открывая глаз. Под весом высокой короны на его лбу собрались складки. – Паутина времени затуманилась, и божественный план уже не видится мне так четко, как прежде. Даже ты, Гефест, не можешь постичь такой замысел. Речь идет о моем деле, о моей работе. Эта обязанность лежит на мне, на мне одном. И только я должен покончить с этими темными волнениями, вас это едва ли касается…

Лицо Ориона исказила жуткая гримаса, и на долю секунды золотистые вены под его полупрозрачной кожей словно потускнели.

– Отец, о чем вы говорите? – спросил Гефест, бросая на меня быстрый, встревоженный взгляд. – Следует ли из ваших слов, что над Империей нависла какая-то угроза?

Я, как и брат, был до крайности взволнован загадочными речами Ориона. Сегодня бог богов впервые упомянул о трудностях, вставших на пути его священной миссии.

Отец выпрямился, потом встал, подошел к окну, выходящему на балкон, и повернулся к нам спиной.

– Разумеется, нет! – ожесточенно проговорил он неожиданно холодным тоном. – Ничто не может поцарапать мощные столпы мира, который я построил. Прошу, не обращайте внимания на эту минутную растерянность. Даже ваш старый отец не защищен от переутомления. Теперь можешь идти, Гефест. Нам с твоим братом нужно поговорить наедине.

Несмотря на то что крайне необычное поведение императора порядком сбило меня с толку, я тем не менее не забыл о главной цели, которую поставил себе перед тем, как прийти сюда.

– В этом нет необходимости, отец, – проговорил я, чувствуя, как глухо стучит в висках кровь. – Заранее прошу у вас прощения, но я не смогу взять у вас сегодняшний список.

Больше никаких казней.

Никогда.

И плевать на последствия. Я переживу мучительное, сосущее ощущение невосполнимой пустоты внутри меня, как и потерю этой псевдоотцовской гордости, которую в таких случаях выказывал мне Орион.

Отец весь напрягся, затем круто повернулся и посмотрел на меня в упор, в его золотых глазах словно заискрилось пламя. Я думал, что не смогу выдержать его яростный взгляд, пылающий божественным гневом…

Однако боль и ощущение дурноты, мучившие меня еще секунду назад, вдруг отступили. Вместо этого на меня медленно снизошло удивительное чувство покоя, и это странное умиротворение постепенно унимало боль от зияющих ран в моем сердце – не таких опасных, но не менее болезненных, чем рана, нанесенная мне клинком Сефизы…

Я слишком хорошо помнил, что пережил неделю назад, после того как император заставил меня поглотить множество душ. Помнил невыносимую боль, а также безмерное отвращение к самому себе за то, что я совершил, за то, что я позволил Ориону сделать со мной. И еще это колоссальное чувство вины, удесятерившееся после того, как я погрузился в воспоминания о чудовищных событиях из прошлого Сефизы.

С самого детства я всеми возможными средствами пытался подавить свою человеческую природу – лишь бы заслужить одобрение отца, и в конце концов стал тем чудовищем, каким он хотел меня видеть. Не знаю, почему я не видел этого раньше, почему не замечал, что Орион открыто использует меня и мои способности, чтобы делать самую грязную работу в Империи.

Отныне я отказываюсь играть эту роль, придуманную отцом специально для столь странного существа, как я. Однако это не снимало с меня ответственности за уже совершенные преступления, и этот тяжкий груз мне предстояло нести вечно. Больше я не буду ни чьим палачом. С этим покончено.

Момент для ухода в отставку я выбрал крайне неудачно. Орион неизбежно свяжет столь радикальную перемену с единственным из ряда вон выходящим событием в моей монотонной жизни – появлением Сефизы. Поэтому я решил поставить крест на тех крупицах гордости, что у меня еще оставались…

– Пережитое на прошлой неделе совершенно лишило меня сил, и, боюсь, какое-то время я не смогу приводить в исполнение смертные приговоры, – пояснил я. Слова оставили на языке горький привкус. – После того как я поглотил столько душ, мой организм крайне ослаблен, я до сих пор страдаю от последствий этого опыта, провести который вы потребовали. Возможно, божественная часть меня укрепилась, как вы и предсказывали, однако моя человеческая половина, напротив, заставляет меня дорого платить за исключительный выброс силы, к которому я тогда прибег. Внутренняя перестройка моего тела до сих пор продолжается, и поглощение новых душ может нарушить этот процесс.

Я буквально чувствовал исходящее от Гефеста возрастающее изумление и краем глаза видел: брат наблюдает за мной, не говоря ни слова. Еще я явственно ощущал стремительно растущее недовольство отца.

– Ты должен сделать все возможное, чтобы выйти за эти мнимые границы, которые ты сам себе придумал, – отрезал он повелительным тоном, вновь обретая свою властную, величественную манеру поведения. – Наоборот, то, что твои приступы становятся сильнее и продолжительнее – это прекрасно. Не сдавайся, как бы тяжело тебе ни было, Верлен. Это того стоит, поверь мне. Пройдя столь долгий путь, достигнув такого прогресса, ты хочешь все испортить?

– Вы забываете, что я не бессмертен? – резко возразил я, впервые обращаясь к своему отцу и богу-императору без должного почтения. – Несомненно, вы создали для меня прекрасные доспехи, но даже они не помогут, если я вдруг впаду в оцепенение, потеряю сознание или, хуже того, начну биться в конвульсиях на глазах жителей Пепельной Луны прямо во время сегодняшней казни. Поверьте, я очень сожалею, что не могу служить вам так, как должен. И все же обстоятельства таковы, что прямо сейчас я не в состоянии приводить приговор в исполнение.

Пламенная ярость в глазах Ориона уступила место сомнению. Отец нахмурился, пристально вглядываясь в мое лицо, словно мои лживые признания очень его взволновали, – на самом деле сейчас я чувствовал себя просто прекрасно, и даже мои привычные приступы не беспокоили меня уже несколько дней.

– Хорошо, – холодно уронил Орион после довольно продолжительного молчания. – Пожалуй, в прошлый раз я действительно потребовал от тебя слишком многого. В самом деле, я возлагаю на тебя огромные надежды, сын мой. Несомненно, я часто считал тебя равным нам. Несомненно, я не принял во внимание прискорбные слабости, проистекающие из твоей получеловеческой природы.

Я догадался, что он пытается сделать.

Орион напоминал о моих недостатках, которые всегда вызывали во мне отвращение, чтобы побудить меня избавиться от них. Но больше этот номер у него не пройдет.

Больше никогда…

– Несомненно, – согласился я, сцепляя руки за спиной.

Император слегка покачал головой, демонстрируя свое разочарование.

Я спрашивал себя, потребует ли Орион выполнения его приказа любой ценой, даже если придется казнить людей, не прибегая к свойствам моей крови, или же просто назначит на мою должность кого-то другого…

Вместо этого император наклонился к столу и схватил свиток, в котором перечислялись имена осужденных. От простого нажатия его пальцев бумага вспыхнула и мгновенно превратилась в золу. Черные хлопья дождем посыпались на полированную столешницу.

– В таком случае сегодня никто не умрет на Дереве пыток, – объявил Орион и недовольно фыркнул. – Люди решат, что чистки, проведенной неделю назад, хватило, чтобы вырвать все корни мятежа из их бедных умишек. Что бы ни случилось в будущем, имена трех человек, которые должны были умереть сегодня, снова появятся в следующем списке. Ничто не сможет спасти их души, они слишком нужны Последнему саду. Жизнь, недавно зародившаяся там, требует постоянной подпитки, так что не забывай о конечной цели, Верлен. Великий План требует от тебя жертв, и так будет всегда.

Я склонил голову в знак покорности, но ни о чем не думал. Какова бы ни была цель божественного замысла, отныне эта работа продолжится без моего участия.

В любом случае, какой смысл возрождать крошечную часть природы, если держишь ее под стеклянным колпаком, спрятав вдали от глаз и сделав недоступной всему остальному миру?

– Если ты больше ничего не хочешь мне сказать и не нуждаешься в беседе с глазу на глаз, вы с Гефестом можете удалиться, – приказал император. – Мне еще нужно посетить множество разумов, разбросанных по девяти королевствам…

– Отец, – пробормотал Гефест, благоговейно склоняя голову.

Я сделал то же самое, потом мы одновременно повернулись и направились к дверям.

– Ах, да, и последнее, Тень! – внезапно окликнул меня Орион. – На этот раз я не потерплю твоего отсутствия на балу в честь весеннего равноденствия. Наша новая Первая Скрипка непременно должна выступить там вместе с оркестром Пепельной Луны. А посему я требую, чтобы по такому случаю она представилась мне, как того требуют правила. Я понятно выразился?

Я тяжело сглотнул: это требование стало для меня полной неожиданностью. За неимением лучшего я произнес, постаравшись вложить в свой ответ уверенность, которой на самом деле не испытывал:

– Разумеется, ваше величество.

– Прекрасно, а пока постарайся лучше контролировать свои ментальные стены. Если ты расширяешь их, прикрывая других, это явно вытягивает из тебя уйму сил. Неудивительно, что ты настолько ослаб…

Я втянул в себя воздух, сообразив, что Орион приписывает мне способности, которых у меня нет.

Кажется, отец предположил, что не может проникнуть в разум Сефизы из-за меня, что я вольно или невольно раскинул свои мысленные щиты и над ней тоже.

Как бы то ни было, я кивнул, не осмеливаясь возразить.

Мы с Гефестом зашагали вниз по лестнице, не смея говорить друг с другом, пока не окажемся как можно дальше от отца.

Лишь когда мы спустились на первый этаж, где нам предстояло разойтись в разные стороны, Гефест наконец посмотрел на меня.

– Ты тоже это видел, не так ли? – прошептал он, наклоняясь ко мне. – Похоже, всемогущество Ориона дает трещину. Его мысленные когти лишь слегка поцарапали оболочку моего разума, а потом отступили. Быть может, у нас все же есть шанс…

Однако мне не верилось, что столь кратковременная слабость свидетельствует об упадке такого могущественного существа, как наш отец. Впрочем, Гефест находился подле Ориона тысячи лет, поэтому я рассудил, что ему виднее.

Как бы то ни было, меня вновь охватила тревога, не давая мыслить здраво. Облегчение, которое я испытал, избавившись от необходимости совершать казнь, длилось недолго, и на его место пришла паника, стоило мне только подумать о проклятом бале – ведь он состоится всего через два дня.

Во-первых, я ужасно нервничал при мысли о том, что вновь увижу Сефизу после удручающих событий того утра, когда мы с ней расстались, – я просто не представлял, как она отреагирует на мое появление. Вот только увидеться с ней необходимо, вдобавок придется на глазах всех придворных и богов вести себя так, будто она – моя любовница, а потом еще вести ее к императору (кто знает, чем закончится эта встреча?) – к такому испытанию я был, мягко говоря, не готов.

– Шанс на что? – спросил я, скрестив руки на груди. Настроение мое ухудшалось тем стремительнее, чем больше я думал о предстоящем бале. – Вряд ли мы когда-нибудь сможем освободиться от его власти, и сбежать мы тоже не сможем. Мы даже не в состоянии влиять на его решения…

В глубине души я питал надежду на иное будущее, совершенно не похожее на то, что предначертано нам Орионом. Жизнь, в которой я не буду сеять вокруг себя смерть, не буду забирать у людей их души, не буду проливать реки крови, потеряв каплю своей собственной. Совершенно другая жизнь, в которой Сефиза любезно согласится познавать этот новый мир вместе со мной…

Мир, где Сефиза уже не будет меня ненавидеть.

В котором она вновь позволит сжать ее в объятиях и, возможно, снова поцеловать…

Всего разочек.

Бессмысленная мечта, и я прекрасно это осознавал.

Мы с Сефизой ходим по краю бездонной пропасти, а теперь и Гефест к нам присоединился. Падение неминуемо – это лишь вопрос времени.

– Именно это ты только что и сделал, – возразил брат и улыбнулся. В этой улыбке читалось едва ли не восхищение. – Ты изменил ход событий. Ты убедил бога богов отменить казнь. Ничего подобного еще никогда не случалось! Верлен, ты имеешь гораздо бо?льшее влияние на Ориона, чем тебе кажется.




Глава 13



Сефиза

Я рассматривала свое отражение в зеркале, и меня не покидало ощущение, что из него на меня глядела незнакомка. А еще, что я позволила испортить себя и изменила себе и всему, во что до сих пор верила…

Гладкая, полированная поверхность демонстрировала мне удивительно красивую девушку – а ведь я никогда не считала себя даже хорошенькой. Разумеется, эта иллюзия возникла из-за платья, в которое нарядила меня Лисиния, – пурпурного, бархатного, расшитого серебряной нитью. Кроме того, она подкрасила мне веки темно-серой краской, а лицо, шею и даже волосы покрыла серебристой пудрой. Вот только под хитро задрапированной тканью, длинными перчатками, подходящими по цвету к платью, под возложенным на голову изящным венком из плюща, под слоем искусно наложенной косметики я видела бедную Залатанную, которой совершенно нечего делать на императорском балу…

– Дама Валенс, пора идти, – окликнула меня Лисиния.

В ее нежном голосе сквозило такое дружелюбие, что сразу становилось ясно: оно неискреннее.

Фрейлина взяла футляр с моей скрипкой и вручила его одному из закованных в металлическую броню цепных псов Тени, неотступно сопровождавших меня повсюду.

Я заставила себя отвести глаза от своего отражения, сверлившего меня суровым взглядом, и сделала то, чего от меня ждали: присоединилась к охранникам и вслед за ними отправилась к месту проведения торжества. В голове царил полный хаос, и я совершенно не глядела по сторонам.

Не знаю, почему я ни разу не попыталась сбежать, после того как меня публично объявили фавориткой Тени. Вместо этого я покорно играла выдуманную для меня роль и ждала…

Я терпеливо, покорно ждала, что Верлен ко мне придет, что между нами вспыхнет новая, ужасная ссора. Мне отчаянно хотелось бросить ему вызов, однако я боялась этого конфликта; меня попеременно охватывали гнев, отчаяние, смятение.

Однако время шло, но ничего не происходило.

Верлен меня игнорировал, как ни в чем не бывало исполнял свои обязанности Первого Палача и даже не пытался со мной увидеться. Очевидно, он меня избегал.

Я не знала, что и думать, постоянно задавалась вопросом, почему молодой человек медлит. Возможно, таким образом он хочет наказать меня за то, что я пыталась его убить? Интересный способ отомстить. Или же он просто выбирает подходящий момент, чтобы появиться и приказать мне вместе с ним отправиться исследовать иной мир, чтобы тем самым преодолеть наши неразрешимые разногласия? А может, он просто выбит из колеи, осознав, что простая человеческая девушка обладает силами, обычно свойственными одним лишь богам?

Или он смущен и озадачен не меньше меня после того головокружительного поцелуя?..

Нет, не думай об этом! Забудь!

На секунду я крепко зажмурилась и потрясла головой, по-прежнему глядя себе под ноги, благо легионеры уверенно шагали вперед, и мне не нужно было думать, куда идти.

Мы вышли в какую-то галерею, заполненную народом.

Вообще-то, мотивы Верлена должны быть мне глубоко безразличны: нужно держаться от него подальше. А главное, мне уже давно следовало бы воспользоваться подходящей возможностью и, улизнув от охраны, сбежать, покинуть этот проклятый дворец и покончить со всей этой дурацкой ситуацией, в которую я угодила.

Ничего подобного я до сих пор не сделала.

Вместо этого я с постыдным любопытством окунулась в сладкую придворную жизнь Собора Вечности. С наслаждением ела аппетитные блюда, подаваемые мне по нескольку раз в день. Невольно оценила роскошь и невероятный комфорт комнат, отданных в полное мое распоряжение. Еще я с огромным удовольствием пыталась читать по складам книги, которые Лисиния приносила из библиотеки по моей просьбе, с каждым днем впитывая все больше новой информации о прошлом человечества…

Я ежедневно посещала репетиции императорского концерта, где делала вид, что полностью отдаюсь игре. Я притворялась, что нахожусь на своем месте, что чувствую себя непринужденно на уроках со своей ученицей. Надо сказать, Олимпия вообще не пыталась чему-то научиться, а еще, похоже, страдала от какой-то странной болезни, при этом никто, даже ее собственная мать, не обращал на состояние девушки никакого внимания.

И вот сегодня мне вместе с другими музыкантами предстояло выступить на балу, где будут присутствовать Орион, десять его детей, боги, прибывшие из других королевств, а также все придворные. Никогда в жизни мне и не снилось, что я окажусь на столь пышном собрании. Однако я могла думать только об одном: что скажу Верлену, когда увижу его…

Время шло, а у меня по-прежнему путались мысли, в голову не пришло ни одной путной идеи.

По правде говоря, сейчас я пребывала в еще большем смятении, чем в тот момент, когда Верлен бросил меня одну в огромном зале, полном незнакомых людей и приставил ко мне своих легионеров.

Когда мы вошли под своды огромного нефа, в котором должен был состояться прием, рот мой сам собой приоткрылся, я потрясенно ахнула, не в силах скрыть изумление. По обе стороны зала протянулись ряды колоссальных, уходящих в немыслимую высь колонн, стены были прорезаны многочисленными нишами, из которых выступали балконы, увитые каменным кружевом. Под потолком сияла вереница огромных люстр, заливавших зал таким ярким светом, что здесь было светло, как днем, вот только в этом дне не было ни тумана, ни пепла. Повсюду были развешаны поблескивающие полотнища цвета граната, а также гирлянды из листьев и живых цветов.

На балконах возле входа толпилось множество людей, вероятно, желавших посетить блистательное мероприятие, но не получивших приглашения. Среди них я заметила Олимпию и ее мать – та, похоже, ругалась с другими придворными за место в первом ряду. Девушка мазнула по мне потухшим взглядом, вздохнула и отвернулась.

В глубине просторного зала возвышался монументальный, невероятно высокий трон бога-императора. Сейчас он пустовал. Престол был высечен из красного мрамора с черными и золотыми прожилками и покоился на множестве статуй: странные, фантасмагорические существа застыли, скорчившись в мольбе и страхе.

В нескольких метрах справа расположился оркестр – мне полагалось пройти туда, занять свое место и в нужную минуту начать играть.

Проклятие, что я делаю в подобном месте?!

– Дама Валенс, сюда, пожалуйста, – обратился ко мне какой-то жрец, поспешно устремляясь мне навстречу.

Я уже начала привыкать к этому высокопарному обращению.




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=67754045) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Босячка – опустившийся, обнищавший человек из деклассированных слоев общества, оборванец.




2


Пария – иноск.: отверженный, униженный, падший.