Цирк чудес
Цирк чудес
Элизабет Макнил
Страсть и искусство. Романы Элизабет Макнил
«Атмосферная викторианская история с отсылками к классическим произведениям. «Франкенштейн» – фаворит манипулятора Джаспера, владеющего цирком. «Русалочка» – пример жуткой судьбы, в отголосках которой видит себя главная героиня Нэлл». – The Guardian
«Чувство тревоги пронизывает роман… Когда Нелл раскачивается в воздухе, ее чувства – это эскстаз, но и мрачные размышления об артистах, которые погибли в результате несчастного случая. Мои персонажи… их жизнь – отголосок историй реальных людей прошлого». – Элизабет Макнил, интервью для Waterstones.com
«Блестяще… Абсолютно завораживающе». – Daily Mail
1866 год.
В приморский английский поселок приезжает цирк – Балаган Чудес Джаспера Джупитера. Для местной девушки Нелл, зарабатывающей на жизнь сбором цветов и имеющей родимые пятна по всему телу, это событие становится настоящим ударом.
Собственный отец продает Нелл Джасперу, чтобы она стала еще одной артисткой цирка, так называемой «леопардовой девушкой». Но с величайшим предательством в ее жизнь приходит и слава, и дружба с братом Джаспера Тоби, который помогает ей раскрыть свои истинные таланты.
Цирк – лучшее, что происходило с Нелл? Но разве участие в шоу «человеческих курьезов» – это достойная судьба? Сколько боли скрывается за яркими афишами?
Элизабет Макнил
Цирк чудес
Elizabeth Macneal
Circus of Wonders
© Савельев К., перевод на русский язык, 2022
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022
* * *
Папе и маме, с любовью
Часть I. Май 1866
Невозможно дважды войти в одну и ту же реку.
Гераклит, «Фрагменты»
Мы незавершенные, наполовину собранные существа.
Мэри Шелли, «Франкенштейн», 1823
Нелл
Все начинается с рекламной афиши, прибитой гвоздем к дубовому стволу.
– Балаган Чудес Джаспера Джупитера!
– Что это такое?
– Лучшее представление на свете!
Все проталкиваются вперед, кричат и цыкают друг на друга. Какая-то женщина вопит: «Поосторожнее с локтями!»
Через просветы между подмышками Нелл видит кусочек афиши. Буйство красок, ярко-красный цвет с золотой каймой. Изображение бородатой женщины в красном камзоле и с золотыми крылышками, прикрепленными к башмакам.
«Стелла Певчая Птичка, бородатая, как медведь!»
Нелл наклоняется ближе, пытаясь увидеть афишу целиком, разобрать слова, украшенные затейливыми завитушками.
«Знаменитая слониха Минни!» – огромное серое существо с длинным хоботом.
«Валлийская великанша Брунетт. Самый маленький в мире музей курьезных предметов», – набросок белого крокодила в стеклянной банке, сброшенная змеиная кожа.
В верхней части афиши – лицо мужчины, в три раза превосходящее по размеру другие иллюстрации. Лихо закрученные усы, трость наискосок, в виде молнии.
«Антрепренер Джаспер Джупитер представляет поразительную труппу живых курьезов», – читает она.
– Что такое «живой курьез»? – спрашивает Нелл у своего брата.
Тот не отвечает.
Стоя там, она забывает о бесконечной срезке и плетении нарциссов и фиалок, о многочисленных пчелиных укусах на распухших руках, о весеннем солнце, которое припекает кожу, пока она не кажется обваренной кипятком. В ней зарождается предчувствие чуда. Сюда, в их маленький поселок, приехал цирк. Он раскинет шатер на выбеленных солью полях за деревней, раскрасит небо сполохами изысканных красок, привезет жонглеров с кинжалами, экзотических животных и девушек, которые будут прогуливаться по улицам с видом надменных собственниц. Она прижимается к брату и слушает вереницу вопросов, аханья и восклицаний.
– Как они заставляют пуделей танцевать?
– Обезьяна, наряженная светским щеголем!
– Это и впрямь бородатая женщина?
– Мышиные шкурки. Это приклеенные мышиные шкурки.
Нелл смотрит на афишу – на завернутые края, яркие цвета, переливающийся шрифт – и пытается навсегда запечатлеть ее в памяти. Ей хочется сохранить эту афишу. Ей хочется тайком вернуться под покровом ночи и сорвать ее с гвоздей – аккуратно, чтобы не порвать бумагу, – и рассматривать ее, когда захочется, изучать этих курьезных людей так же внимательно, как она корпит над библейскими гравюрами.
Шатровые представления часто проходили в соседних городках, но еще никогда в их поселке. Ее отец даже посетил цирк Сэнджера, когда тот устраивал представления в Гастингсе. Он рассказывал истории о мальчиках с накрашенными губами, скачущих на лошадях вверх тормашками и стреляющих в пинтовые горшки. «Ты не поверишь, какие чудеса. А что вытворяют гимнастки – ох, они на голову выше девочек из Брайтона!» В провинции слухи о цирковых катастрофах жадно передавались из уст в уста. Укротители, съеденные львами, эквилибристки, расхаживавшие на цыпочках по натянутой проволоке и разбивавшиеся насмерть, внезапные пожары, целиком пожиравшие цирковые шатры и варившие китов прямо в аквариуме.
Крики ненадолго затихли, и тишину разорвал голос:
– Ты тоже участвуешь в представлении?
Это корзинщик Ленни; рыжие волосы падают ему на глаза. Он ухмыляется, ждет, что прочие к нему присоединятся. Люди вокруг замолкают. Воодушевленный их молчанием, он восклицает:
– Покажи нам стойку на руках, пока не появились другие чудеса!
Брат Нелл кривится, и сначала она думает, что Ленни обратился к нему. Но это невозможно, потому что Чарли обычный, ничем не примечательный парень. Это на нее смотрит Ленни, его взгляд скользит по ее лицу и рукам.
Тишина прерывается возбужденными шепотками.
– Что он сказал?
– Я не расслышала!
Шарканье ног, нервозный ропот.
Нелл ощущает на себе знакомые жгучие взгляды. Когда она вскидывает голову, все слишком быстро отворачиваются и начинают рассматривать свои ногти или окрестные камни. Она понимает, что они хотят быть великодушными, избавить ее от унижения. Два года назад, когда шторм залил фиалки соленой водой и они засохли, отец указал на нее дрожащим пальцем. «Это дурное знамение, как я и сказал в тот день, когда она родилась». Она замечает, как Мэри, возлюбленная его брата, старается не задеть случайно ее руку. Это заразно? Откровенные взгляды путников и лекарей-шарлатанов, которые пытаются продать ей пилюли, порошки и притирания. Ее жизнь одновременно словно бы и скрыта от окружающих, и выставлена на всеобщее обозрение.
– Что ты сказал, Ленни? – грозно спрашивает брат и принимает стойку, словно терьер перед охотой на крыс.
– Оставь его в покое, – шепчет она. – Пожалуйста.
Она не ребенок и не кусок мяса для собачьей драки. Это не их противостояние, а ее борьба. Она ощущает это как удар кулаком в живот. Прикрывается руками, словно обнаженная.
Толпа подается назад и в стороны, когда Чарли бросается в атаку. Его кулак молотит, как машинный поршень по наковальне, пригвожденного к земле Ленни. Кто-то пытается оттащить его, но он превращается в лягающегося, размахивающего руками монстра.
– Пожалуйста, – умоляет она, цепляясь за его рубашку. – Прекрати, Чарли.
Нелл поднимает голову. Люди вокруг нее расступились. Она стоит одна, перебирая оборки своего чепца. В пыли блестят крупные капли крови. Под мышками ее платья серпами выступает пот. Священник заносит руку, как будто хочет похлопать ее по плечу.
Пчелиные укусы болезненно пульсируют, ее руки побагровели от цветочного сока.
Нелл пробивается через толпу. За спиной раздаются кряхтение, удары, звук рвущейся ткани. Она направляется к утесам. Ей как никогда хочется поплавать, ощутить невыносимый напор течения, ту тянущую боль в мышцах от борьбы с ним. Она внушает себе, что не собирается убегать, но ее ноги все быстрее ударяют о землю, а дыхание раскаляет горло.
Тоби
Тоби пора возвращаться в лагерь, на полном карьере преодолеть лабиринты живой изгороди, прежде чем стемнеет. Но он не может противиться искушению человеческого любопытства к нему, когда он развешивает рекламные афиши, зажав гвозди во рту. Он специально опаздывает, как будто это часть представления. Его брат только посмеялся бы над театральным замахом молотка, над тем, как он отступает в сторону, словно отбрасывая плащ. Та-дам! Но эти селяне смотрят на него как на важного господина, словно он был кем-то особенным, и он расправляет плечи и поправляет венок из одуванчиков, сплетенный для его лошади.
Как только он возвращается в лагерь, то отступает на задний план. Он всего лишь посредник, а его физическая сила – единственный способ оплатить долг перед братом. Он сгребает сено, укрепляет стойки и смазывает храповики. Он высокий, но не высоченный. Он плотно сбит, но недостаточно толстый. Его сила полезна, но она ничто по сравнению с тем, кто зарабатывает ею на жизнь, – как Виоланте по прозвищу Испанский Геркулес, который может поднять железную пушку весом четыреста футов, привязанную к его волосам.
Когда он стоит возле гостиницы и люди посматривают на рулон афиш, выглядывающих из седельной сумки, его воротничок мокнет от пота. Этот день слишком ясный, слишком жаркий, почти ненастоящий. Все вокруг неподвижно, безупречно и похоже на стеклянный пузырь, который вот-вот разобьется.
Он смотрит на светловолосую девушку, которая бежит к морю, поднимая пыльный след. Веснушчатый паренек выходит из-за угла, утирая кровь из носа и с губ. Они так разволновались из-за представления, что началась драка. Вот что он скажет вечером своему брату Джасперу. По крайней мере, новость о таком лихорадочном предвкушении как-то смягчит необузданный нрав Джаспера, когда он узнает об этом; даже крестьяне могут быть щедрыми. Деревянные домики теснятся, как престарелые вдовы, как тощие псы с выпирающими ребрами. Он думает о Севастополе и о сгоревших скорлупках жилищ, о липком цветочном запахе. Его пальцы дрожат, поводья звякают. Пронзительные крики чаек похожи на залпы мортир. Вонь немытых тел и сухого навоза. Он потирает щеку.
Тоби садится на коня (Гримальди, названный в честь клоуна), пришпоривает его бока и направляется в сторону нынешнего лагеря, что примерно в часе езды верхом. Сегодня вечером они соберут повозки, запрягут зебр и медленной процессией двинутся к этому поселку. Он договорился насчет поля, где они поставят шатер, и велел зеленщику обеспечить животных капустой и старыми овощами.
Сразу после дорожной заставы Тоби решает направиться в обход по более длинной прибрежной тропе, где бежала девушка. Приближаясь к утесам, он проезжает мимо крошечных огороженных садов с фиалковыми клумбами, и до него доходит, что в деревне есть цветочная ферма. Он слышит первую кукушку в этом году, легким галопом минует каменку[1 - Каменка – птица из семейства мухоловковых. (Здесь и далее прим. пер.)], которая прихорашивается на ветке.
Море прозрачное, как голубой джин, скалы будто острые штыки. Небо смыкается с морем в бледной дымке. Он останавливается и складывает пальцы в грубое подобие квадрата, как будто запечатлевая эту сцену своим громоздким фотографическим аппаратом. Потом опускает руки. Девственные пейзажи утратили привлекательность для него после Крымской войны. Вместо этого он достает сигару и коробок шведских спичек.
В тот момент, когда Тоби чиркает спичкой и вдыхает ее камфарно-серный запах, он видит девушку, стоящую на скале, как будто она собирается выйти на сцену. Отвесный обрыв до воды составляет от шести до десяти футов. Он кричит «Нет!», когда она бросается вперед и прыгает ласточкой: руки раскинуты в стороны, светлые волосы развеваются, как языки пламени. Море с бульканьем поглощает ее. На короткий момент она поднимается на поверхность и вскидывает руки, борясь с приливным течением, потом он теряет ее из виду. У берега грохочут волны.
Тоби совершенно уверен, что она утонула. Она уже слишком долго пробыла под водой. Он спрыгивает с коня и бежит вперед, потом вниз по крутой прибрежной тропинке. Поскальзывается на гальке и подворачивает лодыжку. Боль пронзает как клинок. Гримальди ковыляет позади. Сначала Тоби ничего не видит, потом рука девушки поднимается, как будто вырастая из моря. Он дергает рубашку и заходит на мелководье. Вода холодная, но ему наплевать.
А потом она всплывает и ее руки начинают рассекать воду. Она качается вместе с морем, непринужденно плещется, как тюлень. Взбивает пену ногами, ныряет и выныривает с мокрыми волосами, облепившими лицо. Эта сцена выглядит интимной, и Тоби чувствует, как будто он подглядывает за ней, – но он заворожен тихой радостью и грацией ее движений. Она разрезает воду так же уверенно, как горячий нож сливочное масло. Срезает путь к тому месту, откуда прыгнула, и ждет прибоя, а потом оседлывает волну. Он почти ожидает увидеть чешуйчатый хвост, а не ноги.
Когда она выбирается на берег, то видит его, а он видит себя ее глазами: мокрые штаны, безрукавка из телячьей кожи наполовину снята. Рубашка распахнута, бледный живот торчит наружу. Неуклюжий как медведь. Он вспыхивает, и краснота сползает на шею.
– Я… Я думал, что ты тонешь, – говорит он.
– Нет.
Она обхватывает ладонью подбородок и бросает на Тоби резкий взгляд; ее лицо почти скрыто от него. Но он чувствует за ее гневом что-то большее: скрытое томление, как будто ей слишком тесно в этом месте и она хочет вырваться на простор. Он ощущает схожую тягу.
Она отворачивается и смотрит на горизонт. В ней есть что-то такое, чего он не может объяснить. Он замечает, что тень падает не на ту щеку, и по его спине пробегает холодок. Он шагает вперед, не обращая внимания на волны, бурлящие у коленей.
Со стороны кажется, будто кто-то взял кисть и провел от ее скулы до подбородка, разбросав крошечные коричневые веснушки по остальной части ее лица и шеи. Он хочет отвернуться, но не может. Не может поверить, что в этой крошечной деревушке есть нечто столь необыкновенное. Здесь, среди грязи, крапивы и скособоченных домиков.
– Ну что, насмотрелся? – спрашивает она. В ее глазах горит вызов, как будто она ждет его смятения.
Ее слова больно ранят его. Он снова краснеет.
– Я… – мямлит он. – Я не…
Наступает молчание. Волны плюются гребнями пены и разбиваются на берегу. Море разделяет их и словно защищает ее. Пора уходить. Солнце уже клонится к закату, а ему придется скакать еще час до наступления темноты. Он не знаком с этой местностью. Он прикасается к ножу на бедре, готовый воткнуть сталь в любого разбойника, который прыгнет на него с дерева.
С утесов раздается мужской крик.
– Нелли! Нел-ли!
Она скрывается за валуном.
Должно быть, это ее муж; она выглядит достаточно взрослой, чтобы быть замужней женщиной. Он гадает, не поссорились ли они и не поэтому ли она оказалась здесь.
– Ладно, пока, – говорит он, но она не отвечает.
Тоби бредет по берегу. Морские анемоны выставляют себя напоказ в приливных каменных бассейнах. Он забирается на спину Гримальди и, когда переходит тропу, встречается с мужчиной, выкликавшим ее имя. Он поднимает кепку.
– Ты видел девушку там, внизу? – спрашивает парень.
– Нет, – почти без заминки отвечает Тоби. Ложь дается легко.
Как только он оказывается наверху, то оглядывается, но ее уже нет. Может быть, вернулась в воду или до сих пор прячется за валуном. Он трясет головой и пускает коня в галоп.
Тоби скачет так, словно за ним гонятся. Как будто он пытается обогнать себя и собственные мысли, увеличить расстояние между ней и собой. Мушки залетают ему в горло. Скрипит седло. Он хочет оставить ее там, словно ребенок, который поднимает камень и кладет его обратно, не убивая мокрицу на влажной почве. Он хочет забыть о ней, но воспоминание льнет к нему и не собирается отставать.
Ну что, насмотрелся?
Он моргает и скачет еще быстрее. Внезапно в нем просыпается острая тоска по брату. Тоби хочет быть с ним, вернуться на свое место, быть уверенным в его защите и молчании.
Скутари, Скутари, Скутари.
Те холодные ночи и посвист пуль. Солдаты, дрожащие под рваным брезентом.
Это в прошлом, внушает он себе. Никто не знает, что он сделал, кроме Джаспера. Никто не знает. Но его сердце колотится в грудной клетке, и он льнет к холке своего скакуна, боясь свалиться с седла. Чайка кружит над ним и пронзительно кричит: Я знаю – Я знаю – Я знаю…
Он трус и лжец, погубивший человека. Из-за него могли погибнуть тысячи других людей.
С низких ветвей взлетает стайка ласточек. Он опережает небольшую повозку. Заяц едва не попадает под копыта Гримальди. Тоби, обычно такой осторожный, никогда в жизни не скакал так быстро.
Он расскажет брату о своей встрече с девушкой, и Джаспер расплывется в довольной улыбке. Это хотя бы ненамного сократит его долг, и это первое, что он сделает, когда вернется в лагерь. Иногда ему кажется, будто Джаспер держит его разум в запертой банке. Он – открытая книга, простой механизм, части которого Джаспер легко может собрать и разобрать.
Тоби резко пригибается, уклоняясь от низкой ветви; его бедра горят от напряжения. Он помнит, как Джаспер снимал серебряные кольца с мертвых солдат, держа в руке пучок русских распятий. Я хватаю все, что вижу. Из этого вырастет наш цирк!
Если он расскажет Джасперу о девушке по имени Нелли, что будет тогда?
Другие оценят ее по достоинству. Она заработает гораздо больше, чем могла бы здесь.
Но когда фазан вспархивает прочь с его пути, он представляет себя гончей, которая приносит брату мертвую птицу в своей пасти.
Нелл
– Нелл! Нел-ли!
Брат зовет ее, но Нелл не отвечает. Она смотрит на парня, который галопом мчится вдоль утесов, склонившись к гриве своей лошади. У нее было противоречивое желание окликнуть его, чтобы он вернулся и посмотрел на нее так же, как в прошлый раз. Только посмотрите на него: вода плещется у коленей, из седельной сумки торчат скрученные афиши. Я думал, что ты тонешь. Воспоминание настолько пронзительное, что она удивляется, когда смотрит на пляж, где больше никого нет. Потом она упирается кулаками в бедра и вспоминает, что он видел, как она дурачилась в воде. Должно быть, сейчас он смеется над ней… как и Ленни.
Покажи нам стойку на руках, пока не появились другие чудеса!
Она здесь одна – только она и тысячи морских желудей, усеивающих камни, да крабы, которые возятся в прибрежных лужах. Крики ее брата стихают вдали. От соленой воды ее родимые пятна начинают чесаться. Она поднимает мокрые юбки и осматривает их, втайне желая поскрести ногтями. Некоторые размером с веснушки, другие можно обвести пальцами. Они покрывают ее туловище, руки и спину. Она никогда не называла их пятнами или отметинами, как делал ее отец. Она предпочитает думать о них как о песчинках и гальке – о целом морском побережье, рассыпанном по ее коже.
Она вспоминает ярмарку в соседнем городе, когда она была маленькой девочкой, – повозка, тяжело груженная цветами, их веселое уханье с Чарли, когда они подскакивали на колдобинах, рокот и лязг высоких металлических колес. Ее брату было пять лет, а ей почти четыре года. Лишь когда они приехали на рынок, она стала замечать перешептывания вокруг себя, странные взгляды, внезапные шаги в сторону. Горожан, которых она не знала и которые не знали ее. Шипящие вопросы. Ее отца отвели в сторону. Что с ней? Это кошмар… – она подумала, что умирает, а все умалчивают об этом. Она спросила брата: ее голос дрожал от страха. «Это они, – сказал он и сжал пальцами ее ладони. – Только они, а я почти не замечаю их». Но она все равно не понимала, не считала свои родимые пятна причиной для беспокойства, проблемой, которую нужно решить.
Собралась небольшая толпа, люди указывали пальцами. Кто-то протянул руку и провел по ее щеке. «Не слушай их», – учащенно дыша, прошептал ее брат. Но после этого она стала чаще замечать разные странности, воображать насмешки или смущение своих друзей, пока не начала отстраняться от них и искать одиночества.
Потом, когда они стали немного старше и священник учил их читать, они нашли потрепанный экземпляр «Волшебных сказок и других историй» на полках гостиницы. Они с Чарли внимательно читали книгу со сказками братьев Гримм и Ганса Христиана Андерсена. Они прочитали историю о Гансе, полумальчике-полуеже, о безрукой деве, о чудовище со слоновьим хоботом, покрытым рыбьей чешуей. Окончания сказок всегда заставляли ее умолкать и теребить подол платья. Любовь изменяла всех героев: Ганс стряхивал с себя ежовые иглы, как пиджак, девичьи руки отрастали снова, а чудовище становилось человеком. Нелл завороженно рассматривала гравюры, любуясь исцеленными телами. Исчезнут ли ее родимые пятна, если кто-нибудь полюбит ее? Каждый раз Чарли подвигался ближе и воздевал руки, как будто творил заклинание, избавлявшее ее от скверны, и это вызывало у нее глубокую печаль, которую она не могла ни понять, ни объяснить.
Она соскальзывает в воду. Холод такой резкий, что ощущается как ожог, но чесотка прекращается. Она хватает ртом воздух, быстрее работает руками и ногами. Проталкивается через гребни набегающих волн и выплывает на глубину, где таятся знакомые ей подводные течения. Фокус в том, чтобы переплывать их, а не бороться с ними. Но когда она чувствует их тягу, то наслаждается танцем с водной стихией. Она изгибается и уходит вниз; вокруг вьются крошечные пузырьки, линия горизонта заманчиво мерцает. О, эта неизбывная тоска по дальним далям! Когда она была моложе, то могла плавать целыми днями, пока пальцы на руках и ногах не скукоживались, как старые яблоки. Даже сейчас холод морских глубин напоминает о детских историях, которые она рассказывала самой себе. Что море может увлечь ее в подводное царство, к дворцам из витых раковин и мелкого жемчуга – в тайное место, куда могут отправиться только они с Чарли. Она дает волю воображению, как делала раньше: тарелки с аппетитной макрелью, звонкий смех, прикосновение другой руки к ее руке… Морская вода попадает в рот, она кашляет и всплывает на поверхность. Когда она оглядывается, то видит, что заплыла очень далеко; утесы кажутся маленькими, как букашки.
– Нел-ли! Нел-ли!
В промежутке между волнами она видит своего брата, который стоит на краю утеса и зовет ее. Его страх заразителен; холод забирается ей под кожу. Она вдруг чувствует себя усталой, изнуренной. Ее руки ноют, намокшее платье тянет вниз. Запястья как будто скручены проволокой. Ее посещает ужасная мысль, что она больше не увидит Чарли. Она представляет, как через неделю ее распухшее тело выносит на берег с выклеванными глазами, как брат оплакивает ее. Она яростно работает ногами, рассекает течение согнутыми руками. Море затягивает ее, и каждый гребок – это маленькая победа. Галечный берег приближается. Она ударяется лодыжкой о камень и чувствует, что счесала кожу до крови. До ближайшего валуна уже можно дотянуться; волны с плеском накатывают на гальку.
– Что ты делаешь? – сурово восклицает Чарли и хватает ее за руку. Его штаны промокли до коленей. – Ты напугала меня.
Она отворачивается, чтобы скрыть не только свою усталость, но и радость от его участия к ней.
– Это не смешно, – бурчит он, поглаживая разбитые костяшки пальцев на руке. – Совсем не смешно.
Она забредает обратно в воду, потом хватает его за лодыжку и строит жуткую рожу.
– Сейчас я съем тебя!
– Прекрати!
Он пытается стряхнуть ее, но она замечает, как улыбка кривит его губы, и вскоре она снова заставляет его смеяться. Вскоре она почти забывает обидные слова Ленни и взгляды других селян. Она забывает даже о том, что у Чарли будет ребенок и скоро он женится, а вот она никому не нужна. Сейчас они с братом просто резвятся в воде и бросают камушки. Каждый камушек идеально ложится ей в руку, как будто этот пляж, эта деревня и эта жизнь были предназначены ей. Чарли приносит ее обувь, и она ежится в прохладе раннего вечера.
– Давай попробуем поймать кальмара, – предлагает она.
За валуном хранятся маленькая рыболовная сеть и старый ржавый фонарь. Чарли достает их и зажигает масляный фитиль.
– Я не хочу идти на представление, – очень тихо говорит он.
– Почему?
– Я долго думал, – произносит он. – И я… просто оно мне не нравится.
Его откровение удивляет ее. Она кладет голову ему на плечо.
– И мне тоже.
Какое-то время они смотрят на воду и на заходящее солнце, пока вода впереди не начинает бурлить.
– Там! – кричит она, когда тень кальмара мелькает вдоль отмели. Чарли устремляется вперед и ловко бросает сеть. Существо отчаянно барахтается, щупальца свисают из крупных ячеек.
Нелли хватает студенистое тело, мягкое, как требуха. Кальмар такой скользкий и беспомощный. Она думает об окаменелых плезиозаврах, которых ученые люди выкопали из земли тридцать лет назад, о крылатых и чешуйчатых существах двенадцати футов длиной. Она пытает представить, как такое существо плывет ей в руки и какие деньги ей заплатят, чтобы выставить его напоказ. До нее доходили слухи о русалках, изготовленных из чешуи и обезьяньей кожи и выставленных в музее рядом с карликами, которые срослись туловищами у пояса.
Кто-то назвал это «эпохой чудес», а Чарли добавил: «Эпоха обмана и надувательства».
Балаган Чудес Джаспера Джупитера.
Кальмар содрогается, его щупальца присасываются к ее руке.
– Мы можем пожарить его на углях, – говорит Чарли.
У нее бурчит в животе. Трудно не проглотить кальмара живьем, хоть чем-то наполнить пустой желудок. Неделя была долгой, оплату задерживали, и они питались только овощами да гороховым пудингом.
Но Нелл откидывается назад и бросает кальмара в воду так далеко от сети, как только может.
– Зачем ты это сделала? – возмущенно спрашивает Чарли. Он хмурится, вытягивает сеть и бросает ее на камни.
Джаспер
Рубашка Джаспера Джупитера со всех сторон пропиталась по?том, рукоять кнута скользит в руке. Это напоминает ему жаркие деньки в Балаклаве, когда они ловили дезертиров, щелканье кнута и вскрики, когда животная кожа встречалась с человеческой. Мужчина стонет; каждый удар врезается в кровоточащее мясо у него на спине. Джаспер останавливается и утирает лоб. Ему это не доставляет удовольствия, но труппу нужно держать в ежовых рукавицах. Он набирает работников в трущобах и притонах, из отбросов, выброшенных за ворота Олд-Бэйли; несчастных, благодарных за любую работу и ощущение семьи. Неудивительно, что время от времени приходится кое-кого проучить.
– Больше не будешь убегать, а? – спрашивает Джаспер, похрустывая костяшками пальцев. – По крайней мере, до конца сезона? Вот и молодец.
Хромая, человек плетется к другим работникам и тихо ругается сквозь зубы.
Джаспер смотрит на темный фургон. Его брат опаздывает. Он уже должен был вернуться и помочь с разборкой огромного каркаса, скелета циркового шатра, подготовиться к транспортировке повозок. Все вокруг занимаются делом и начинают работать с удвоенной силой, когда он проходит мимо. Собственное лицо улыбается ему с дюжины афиш, от солнечных зонтиков на продажу до плаката, растоптанного под ногами. Он поднимает плакат и очищает пыль отпечатка со своей щеки. Балаган Чудес Джаспера Джупитера. Обезьяны поднимают визг. Хаффен Блэк, его клоун и однорукий кудесник, разбрасывает хлеб и капусту по полу клетки. Тройняшки ощипывают краденых кур; белые облачка пуха взлетают в воздух, внутренности отправляются в ведро для волка. Без центральной стойки, удерживающей шатер на месте, его огромное брюхо раздувается как парус.
– Опускайте! – кричит он, и люди цепляются за углы ткани, а потом начинают складывать сегменты белого на синем, синего на белом.
Сорок повозок и фургонов, десять исполнителей, растущий зверинец, восемнадцать рабочих и грумов, не считая их детей. И все это принадлежит ему. Настоящая передвижная деревня, целая община под его командованием.
Джаспер замечает Тоби, скачущего в лагерь, и спешит к нему. Волосы его брата совершенно растрепаны, лицо раскраснелось.
– Думал уже, что ты умер, – Джасперу не составляет труда выразить беспокойство. – Нужно остерегаться в такое позднее время. Если бы тебя нашла труппа коробейников, они вырвали бы тебе ногти и зубы и выдали за танцующего медведя.
Тоби не улыбается в ответ. Он мнет свою кепку и стреляет глазами из стороны в сторону. Вместе с длинной вечерней тенью он выглядит настоящим великаном. Их отец любил говорить, что бог изрядно пошутил, когда поместил такую робкую душу в такое здоровенное тело.
– Пошли, – говорит Джаспер, немного смягчившись. – Стакан грога? Чернорабочие управятся с шатром.
Тоби кивает и следует в фургон за Джаспером. Матрас, набитый гусиным пухом, конторка из черного дерева, книжные полки. Все свободные поверхности покрыты афишами, провозглашающими имя владельца.
«Балаган Чудес Джаспера Джупитера!»
«Балаган Чудес Джаспера Джупитера!»
«Балаган Чудес Джаспера Джупитера!»
Он прижимает большой палец там, где уголок одной афиши начинает отлипать от стены, и улыбается. Графин звенит, когда Тоби наполняет стакан.
– Ну как тебе деревня?
– Маленькая, – отвечает Тоби. – Бедная. Мы вряд ли заполним шатер.
Джаспер скребет подбородок. Он думает о том, как однажды возьмет Лондон приступом.
Стакан в руке у Тоби слегка дрожит.
– Что-то случилось? – Вероятно, как это часто бывает, чувство вины у его брата перевесило все остальное. Он тянется и сжимает руку Тоби. – Если это из-за Дэша…
– Нет, – слишком быстро отвечает Тоби. – Просто… Я кое-кого видел.
– И?
Тоби отворачивается от него.
– Кого ты видел? – Джаспер стучит кулаком по драгоценной конторке. – Уинстона? Черт побери, я так и знал. Он снова опередил нас? Мы одолеем его, пошлем работников.
– Нет, – отвечает Тоби и крутит заусенец. – Это был никто. Просто… – Он отмахивается и повышает голос, как бывает всегда, когда он сильно устал: – Никто.
– Совсем никто? – говорит Джаспер. – Ты можешь мне рассказать, правда? Мы же братья. Мы связаны друг с другом.
На шее Тоби проступает пот, нога нервно подергивается вниз-вверх.
Джаспер усмехается:
– Это была девчонка, да?
Тоби смотрит на свою выпивку.
– Ага! Кто же она? Ты уже поимел ее, повалялся с ней в кустах? – Джаспер смеется.
– Все было не так, – отрезает Тоби. – Она не… Я не хочу говорить об этом.
Джаспер хмурится. Его раздражает понимание, что Тоби существует отдельно от него, что у него есть свои мысли и секреты. Он помнит, как мальчиком видел рисунок сиамских близнецов, Чанга и Энга Банкеров, и у него пресеклось дыхание. Он чувствовал то же самое по отношению к Тоби. Там, на странице, было изображено то самое ощущение. Связь – настолько близкая, что она казалась физической. Они могли разделять одну печень, мозг и легкие. Их боль принадлежала друг другу.
– Ладно, – наконец говорит Джаспер. – Храни свой тухлый маленький секрет.
– Я… Мне нужно помочь с шатром.
– Как хочешь, – говорит Джаспер.
Он смотрит, как уходит Тоби, стараясь быть подальше от него. Его брат, его половинка, закрыт, как устрица. Выпивка осталась нетронутой на столе. Что он скрывает? Девушка не может быть особенной для него, поскольку со времени его отъезда прошло не более трех часов. Джаспер разгадает своего брата, как это было всегда.
Он вздыхает и строит мрачную мину. С дуновением бриза доносятся запах гниющего крабового мяса и едкая вонь водорослей. Живодер приехал кормить львицу, и он слышит жужжание мушиной стаи. Он нащупывает кольцо в кармане, проводит пальцем по выгравированным инициалам. E.W.D. Это напоминает ему, на что способен Тоби.
– Стелла! – окликает он, поскольку не может вынести одиночества. Он видит ее через маленькое окно, когда она отвлекается от мойки слонихи. Он назвал своего прославленного левиафана Минни и выводит ее рядом с мышонком по кличке Макс. «Самое большое и самое маленькое существа на свете!» На прошлой неделе, когда ему исполнилось тридцать три года, он купил Минни за триста фунтов, довольный ее освобождением от торговцев, которые порвали ей уши своими крюками. Джаспер думает о том, как любопытно, что он может терпеть страдания людей, но не животных. Во время Крымской войны его больше всего тревожили раненые лошади, хотя он насмехался над криками раненых солдат. «Что пользы в этих причитаниях? – обращался он к своему приятелю Дэшу. – Как будто эти элегические стенания могут вернуть им оторванные конечности».
– Давай-ка выпьем! – кричит он Стелле, и она откладывает свое ведро. Он хочет погрузиться в нее, обладать ею и удовлетворить себя. Когда он имеет ее, то чувствует, что Дэш простил его. Когда он поднимает стакан к ее губам, то с удивлением замечает, как дрожит его рука.
Нелл
Нелл засахаривает фиалки у себя дома. Кошка лениво наблюдает, насторожив уши, как она опускает цветы в яичный белок, а потом посыпает их сахаром. В общем-то, она весь день чувствует себя так, как будто кто-то следит за ней. Когда она возвращалась домой вместе с Чарли, живая изгородь словно осветилась тысячами глаз – крестьян, полевых мышей и паука в центре паутины.
Ее пальцы, блестящие от сахара, ненадолго останавливаются. Она слышит тихий шум, словно воздух, нагнетаемый через кузнечные мехи.
Умпа, умпа.
– Что это? – Ее отец, дремлющий в углу, открывает глаза.
– Должно быть, цирковые рожки, – говорит она и косится в окно, откуда видна только верхушка шатра в бело-синюю полоску. Ей хочется, чтобы Чарли был рядом, чтобы он решил не работать в поле сегодня вечером.
– Я перережу глотку проклятому льву, если он снова будет реветь всю ночь напролет. – Ее отец садится на кровати. – Однажды я поймал лобстера с тремя клешнями. Мог бы замариновать эту тварь и продать за неплохие деньги.
Нелл хмурится. По выражению Чарли, деревня охвачена «цирковой лихорадкой». Все только и говорят, что о великанах, карликах, свиноголовых парнях и женщинах-медведях. Смотритель Пиггот даже показал им маленькие визитные карточки и фарфоровые статуэтки нескольких исполнителей: силача, человека-бабочки и Стеллы Певчей Птички. «По шиллингу за каждую!» – гордо объявил он, постукивая по кармашку с серебряными часами. Но утром он обнаружил пропажу несушек в своем курятнике, и его улыбка поблекла. У кого-то украли выстиранную одежду с бельевой веревки. Ходили слухи о путниках, ограбленных на дороге, и о нападении на девушку. Когда Нелл ложилась в постель, она слышала крики, смех, пиликанье на скрипке. Ее сердце учащенно забилось от страха и предвкушения.
Умпа, умпа.
Ее пальцы перебирают, сортируют, скручивают и уминают цветы в картонной коробке. «Засахаренные фиалки от Бесси». У двери стоит большой ящик с надписью «Лондон, Паддингтон» жирным черным шрифтом. Иногда она проводит пальцем по этим словам и представляет фиалки актрисами в пышных лиловых юбках, мечтающими о путешествиях. Она воображает их ликование, когда они мчатся на поезде через всю страну и просыпаются в совершенно другом месте. Там они рассеиваются по огромному городу. Некоторым суждено украсить лиловыми юбочками высоченные белые торты или оказаться в пальцах у самой королевы. Между тем она – та, кто сеяла, пропалывала, срезала и обрабатывала эти цветы, – всегда будет расхаживать по крошечным каменным каморкам, где они впервые проросли, а ее руки будут пахнуть дешевыми духами, которыми она опрыскивает лепестки для более приятного запаха.
Ее отец начинает храпеть; струйка слюны стекает по его подбородку на воротник. Морские стеклышки, которые он сортирует, рассыпаны на полу. В их доме полно таких бесполезных вещей – разных безделушек, которые он надеется сбыть прохожему коробейнику по пенни за штуку. Ржавые фермерские механизмы, камни с дырками, воробьиный череп, двустворчатые раковины, нанизанные на шнурок.
Умпа, умпа.
Другие селяне скоро увидят такие необыкновенные трюки, каких она и представить не может. Магия, заклинания, фокусы. Такие же поразительные, как библейские чудеса. Она ощущает легкую панику, как будто все изменяется, пока она сидит на месте.
Раньше, сегодня днем, она слышала крики зазывалы через жестяной рупор:
– Подходите, подходите! Здесь все самое прелестное, самое новое! Приходите и посмотрите на самые поразительные чудеса, когда-либо собранные в одном представлении…
Нелл смотрит на отца и вытирает руки тряпкой. Только три шага – и она во дворе.
Сегодня удивительно холодный вечер для позднего мая, и она немного ежится, когда выходит на улицу. Лаванда раскачивается, крапива гнется к земле от внезапного ветра с моря. Она плотнее стягивает завязки чепца.
Там будет тот здоровый парень в кожаном дублете. Она гадает, входит ли он в состав актерской труппы, хотя она не видела его на афише. Может быть, он жонглер или пожиратель огня.
Умпа, умпа.
Ничего страшного, если она посмотрит поближе. Никто не заметит ее. И, прежде чем Нелл успевает передумать, она перелезает через каменную стенку и бежит к полю.
Фургоны разбросаны по полю, как забытые игрушки. Пахнет жженым сахаром, апельсиновой кожурой, животными и немытыми телами. Музыка становится громче. Перед шатром почти пусто; несколько мужчин курят сигару, передавая ее друг другу, да трехногая собака мочится на колесо повозки. На траве раскиданы сковородки и обрезки труб, выжженные места указывают на кострища.
Сердце колотится у нее в ушах. Каждый фургон выкрашен в свой цвет, имена обитателей выведены округлыми буквами с завитушками.
«Брунетт, валлийская великанша»
«Стелла Певчая Птичка»
«Тобиас Браун, крымский фотограф»
«Самый маленький в мире музей курьезных предметов»
Она направляется к этому фургону. Ждет, пока мужчины отворачиваются в другую сторону, и прошмыгивает внутрь.
Стены обставлены рядами полок. Здесь есть стеклянные банки, полированные окаменелости и аквариум с блестящей рыбиной. Голова белого крокодила плавает в мутной жидкости, выпученный глаз следит за ней. Она прикасается к огромным штанам и читает табличку внизу: «Штаны знаменитого Дэниэла Ламберта, самого толстого человека на свете». Рядом с ним крошечный заварной чайник, «принадлежавший Чарльзу Страттону, генералу Том-Таму[2 - Генерал Том-Там (1838–1883) – карлик, выступавший в американском цирке Финеаса Барнума.]». На какой-то момент у нее возникает искушение сунуть чайник в карман.
Она задевает головой скелет какого-то маленького существа – мышь? крыса? – вздрагивает и опирается на полку, чтобы не упасть. Скелетик вертится и раскачивается, как проклятая душа. Она слышит лишь звук своего дыхания и шумно сглатывает слюну. На секунду ей кажется, что крокодил не мертвый, но готов вылезти из банки и вцепиться ей в горло. Она прижимает руки к шее, пятится и едва не падает со ступеней. Мужчины ушли.
Ей нужно вернуться домой и засахарить еще одну порцию фиалок. Она могла бы заработать фартинг за то время, пока была здесь. Но она видит полуоткрытый холщовый клапан в задней части шатра. Никто не заметит, если она заглянет внутрь. Никому нет дела до нее.
Она отводит в сторону тяжелую вощеную ткань.
В ярком круге света она видит высокого мужчину в военном мундире с золотым плащом на плечах и трехфутовым цилиндром на голове. Это хозяин цирка с той самой афиши. Он широко улыбается и сидит на слоне – самом большом существе, которое она когда-либо видела. Слоновья шкура разрисована цветами. Нелл закусывает губу. Циркач поднимает руки, начинает вращать ими, словно помешивая кашу в огромном горшке, и толпа ревет от восторга.
– Сегодня мы покажем доселе невиданное представление, которое заставит вас усомниться во всем, что вы знали, видели или слышали раньше! Вы не поверите собственным глазам…
Ошеломительный размах, поразительный свет, оглушительный звук. Громче, чем гроза или паровозный гудок, ярче, чем солнце на воде. Сотни ламп, расставленных вокруг арены, сияют красным, синим и зеленым светом. Сальные свечи установлены на обручах и в подсвечниках, пучки смолистых веток пылают в железных кронштейнах. Нелл даже не представляла, что такое возможно. Это устрашающее, завораживающее зрелище.
– Самое новое, самое лучшее, самое странное!
Он выделяет каждое слово, и зрители кричат еще громче, требуя большего. Нелл пытается отыскать взглядом рыжие волосы Ленни, но все плывет перед глазами и сливается в разноцветное пятно. Кто-то кидает на арену горшок с подозрительной жидкостью, другой швыряет кочан гнилой капусты, которая разлетается в стороны. Она знает этих людей с самого рождения: Гектор и Мэри, миссис Паули, – но теперь они движутся как одно целое, слитной массой тел.
Звон цимбал, барабанная дробь и громкий хлопок – и женщина летит через шатер, ухватившись за перекладину на канате.
– Стелла Певчая Птичка!
У нее кремовые ноги с ямочками на коленях, а ее крошечный красный камзол ярко блестит. Из-за белого воротника с широкими рюшами кажется, будто ее голова лежит на тарелке. И все это время она щебечет. Она клекочет как чайка и чирикает как черный дрозд. С каждым поворотом она летит все выше и быстрее, пока не превращается в красную вспышку. Ее тело изгибается в разные стороны, словно рыбка в воде. Каково же это: ощущать напор воздуха, балансировать на скользкой перекладине только с помощью рук, как будто ты ничего не весишь? А потом Нелл видит это – густую светлую бороду, высовывающуюся из-за края рюшевого воротника.
Она прикрывает рот ладонью, но продолжает смотреть. Где-то глубоко внутри она испытывает слабое отвращение, как будто увидела что-то неожиданное и отталкивающее, вроде мертвого зимородка в камышах. Потом она понимает, что чувствуют другие люди, когда смотрят на нее.
Покажи нам стойку на руках, пока не появились другие чудеса!
Нелл не может оторвать взгляда, не может отойти. Ей хочется, чтобы рядом был ее брат, кто угодно – даже ее отец. Она смотрит, как крошечная женщина с младенцем на руках выезжает на арену в открытой коляске, запряженной четырьмя пуделями. Мужчина начинает жонглировать; складки кожи свисают с его плеч, как крылья, спина раскрашена в цвета красной бабочки-адмирала. Обезьяна, наряженная солдатиком, скачет на лошади, горбатая женщина готовит устрицы на углях у себя во рту, а великанша намазывает шест говяжьим жиром и вешает наверху кусок мяса.
– Кто сможет забраться наверх и получить приз? – кричит распорядитель со своего насеста на спине слона, и селяне проталкиваются вперед, карабкаются, скользят и падают на землю.
Нелл видит в профиль лицо Мэри: она смеется и подталкивает вперед своего спутника. Но потом они наклоняются друг к другу, и сердце Нелл дает сбой. Это Чарли.
Она пятится и закрывает щель в клапане шатра. Пока она спешит обратно через поле, каменную стенку и домой, где ее засахаренные цветы разложены на плите, то испытывает такой острый стыд, словно кто-то наступил ей на грудь.
Ее брат не хочет быть рядом с ней. Он притворился, будто не хочет идти на представление, но это было жестокое вранье. На самом деле он хотел провести время с Мэри. Он уже начал устраивать свою жизнь таким образом, что его сестре там не оставалось места.
Она видит засахаренные фиалки на столе – сладости, над изготовлением которых она трудилась целый день. Она берет поднос и готовые, туго набитые коробки. Вспышка ярости кинжалом пронзает ее. Она заталкивает все в дровяную плиту и смотрит, как ангельское личико Бесси корчится в пламени и превращается в пепел.
Чарли возвращается через час. Он него несет говяжьим жиром, его глаза блестят от воспоминаний о невиданных чудесах.
Нелл ничего не говорит. Она чистит морковку, нарезает ломтиками и опускает в кипящую воду. Она внушает себе, что ей девятнадцать лет, а ее брату уже двадцать. Он волен отправиться куда угодно без нее. Скоро ей придется привыкнуть к этому.
– Как оно было? – наконец спрашивает она.
– Я один работал на поле. Все остальные пошли на представление.
– А, – только и говорит она.
– Думаю, мы не пропустили ничего особенного. Но я слышал их крики и визги, будто какие-то неумехи резали стадо свиней. – Он оглядывается по сторонам. – А где папа?
– Пытается продать старые стекляшки и сломанное колесо.
– Нелл, что не так?
– Ничего. – Она выдавливает улыбку.
Но за ужином она не может смотреть на него. Их отец так и не вернулся, и она отставляет его порцию в сторонку. Еда быстро остывает, жир белыми кружочками плавает на поверхности. Морковь такая мягкая, что тает во рту. Бульон грязноватый, и от него пахнет землей. Чарли теребит свой рукав и притопывает ногой, словно вспоминая цирковую мелодию.
– Что стряслось? – наконец спрашивает он. – Скажи мне.
Она откладывает ложку.
– Знаешь, я не в обиде.
– Не в обиде за что?
– Если ты хочешь ходить в разные места без меня, – ее голос прерывается на тонкой ноте. – Только, пожалуйста, не лги мне.
Он кладет голову на руки.
– Я собирался поработать в поле, но увидел шатер, а потом Мэри попросила меня пойти с ней… Как я мог отказаться?
– Почему ты не взял меня?
– Я… я думал, что ты только расстроишься из-за этого.
Ей приходит в голову мысль, и она склоняет голову, как будто он ударил ее.
– Ты думаешь, что я такая же, как они. Ты считаешь меня живым курьезом.
Он молчит, и она продолжает говорить, все громче и громче:
– Думаешь, Ленни был прав, да? Поэтому ты ударил его. Потому, что увидел правду в его словах.
– Что? – Он прикрывает рот ладонью. – Как ты можешь так думать? Ты же знаешь, что я считаю тебя такой же, как все остальные.
– Как все остальные, – эхом откликается она.
Чарли поднимает руки.
– Я просто хотел защитить тебя…
– Защитить меня? Сейчас у меня уже могли быть муж и собственные дети.
Невысказанная правда висит между ними. Нелл видит, как она буквально мерцает в воздухе. Но ты никому не нужна.
– Так ты боишься, что другие люди увидят меня так же, как и ты? Как… как… как… – она едва может выговорит это, – как живого уродца?
Ее слова обрушиваются как удары. Она хочет отказаться от них, запихнуть обратно в глотку. Она хочет, чтобы он сказал: Ты неправа. Ты ошибаешься, Нелли. Но она превратила эти мысли в реальность и, когда он тянется к ее руке, отшатывается от него, как от огня.
– Нелли, – начинает он.
Она не может этого вынести. Ей хочется броситься в драку; хочется перевернуть стол и швырять миски об стену. Но она не может этого сделать и никогда не могла. Лишь однажды она вышла из себя, лишь однажды дала волю своей ярости, которую все остальные проявляли без труда. Это была мелочь, просто девчонка украла гладкие камушки, которые собрала Нелл, и заявила, что они принадлежат ей. Она помнит спокойный голос священника, обращенный к ней: Почему она захотела забрать то, что принадлежит тебе? То, как он подчеркнул последнее слово, как будто у нее не могло быть ничего стоящего. Это было уже слишком, реальность слилась с воображением. Она стала собирать камни и швырять их в поле, не обращая внимания на ноющую спину и дрожа от безмолвного рева, нараставшего внутри. Но когда она обернулась, все замерли, объятые ужасом, которого она никогда не видела в этих людях. Заплакал ребенок. Другая девочка побелела от страха, как и священник; они не понимали, что сами довели ее до этого. Она осознала, что напугала их, что ее звериная ярость соответствовала тому чудовищу, которое они видели в ней. С тех пор она изо всех сил старалась быть доброй и ласковой, готовой порадовать их и опровергнуть их ожидания насчет нее.
Когда она встает – так медленно и спокойно, как только может, – Чарли не пытается остановить ее. Она открывает дверь, а он по-прежнему сидит за столом и закрывает руками лицо.
Она одна на улице. Ноги быстро несут ее по главной улице и по прибрежной тропе, слезы размывают вид на живую изгородь. Цветут лютики, и последние лучи заходящего солнца озаряют желтые соцветия. Поблескивает глубокая лужа, где тонет отражение луны. Она поднимает юбки, пинает луну и разбивает ее на тысячу осколков, вода приятно холодит ноги. Потом она ушибает большой палец и тихо шипит от боли.
По мере приближения к утесам ее дыхание становится быстрым и неглубоким. Она видит огни, покачивающиеся на водной глади: колесный пароход, направляющийся по дуге на запад. Там, на борту, находятся сотни людей, которые отправляются навстречу новой жизни, к неведомым горизонтам. Она щиплет порез на лодыжке, оставшийся от камня, и радуется острой боли. Слова бьют рикошетом – все остальные, старался защитить тебя, – и ручеек крови стекает по ноге.
За ее спиной раздаются шаги. Она приседает, старается сделаться незаметной… но это всего лишь ее брат.
– Еще один пароход, – говорит он. – В Бостон или в Нью-Йорк?
Он выглядит таким грустным, что ее гнев рассеивается.
– Думаю, в Нью-Йорк.
Это их способ мириться друг с другом: потворство мечте, которую Нелл якобы разделяет с ним. Америка. Чарли постоянно говорит о ней. О ферме, которую они заведут, о богатых урожаях, ожидающих сбора. Это безобидная фантазия, так как она знает, что этого никогда не будет, что они не смогут накопить достаточно денег для переезда. Ей довольно и этой деревни, где все знают ее.
Он кладет руку ей на плечо.
– Извини.
– Не за что, – говорит она, и он привлекает ее к себе так неожиданно, что она едва не спотыкается. Это так же утешительно, как в детстве, когда они спали, прижавшись друг к другу, словно котята. Теперь у них были собственные матрасы, но иногда она просыпалась ночью и поддавалась искушению прикоснуться к его щеке.
– Старые качели еще там, – говорит он и указывает на дуб немного в стороне от берега. Даже в темноте она видит измочаленную веревку, свисающую с толстой ветки.
– Знаю.
Чарли бежит туда и хватает веревку.
– Я первый, – заявляет он.
Это была их любимая детская игра, но с годами они позабыли о ней.
– Я Стелла Певчая Птичка! – кричит он, но выглядит нелепо, когда с радостным гиканьем раскачивается на канате. Он слишком вырос.
– Моя очередь, – говорит Нелл. Она берет у него канат и улетает гораздо дальше него, взад и вперед, ветер треплет щеки и волосы. Ее сердце прерывисто стучит в груди. Ее наполняет знакомое ощущение, непреодолимое желание стать кем-то еще.
– Я живая! – кричит она. – Живая!
– Не надо так высоко, – предостерегает он, но ей все равно. Она живет ради этой порции страха, которая ударяет в голову не хуже стопки джина. Она представляет, что Ленни видит ее и дивится тому, как она может раскачиваться гораздо дальше и сильнее, чем он.
Она берет Чарли под локоть, когда они направляются домой, а он продолжает болтать об Америке.
– Если мы будем работать каждый вечер, то достаточно сэкономим за пять лет, а потом – только подумай! – мы собираемся на палубе и перед нами вырастают берега Америки…
Ей хочется закупорить этот момент в склянке, как будто он уже миновал. Остались только они вдвоем, смеющиеся и пинающие камешки на тропинке.
Скоро у него будут жена и ребенок, думает она. Скоро все подберут себе пару.
Селяне гурьбой выходят с постоялого двора. Кто-то стоит на стуле и поет балладу.
– Давай присоединимся к ним, – просит Чарли. – Там Мэри.
– Давайте! – кричит Ленни и манит их к себе. – Пиггот говорит, завтра у нас будут танцы.
Нелл останавливается как вкопанная. Он прикасается к руке, за которую недавно хватался Ленни. Потом замечает мужчину, сгорбившегося перед дубом с афишей циркового представления, и узнает его по рахитично вывернутым ступням.
– Что там делает отец? – спрашивает она.
– Смотрит на афишу.
Отец наклонился вперед и гладит рекламную афишу, как комнатную собачку.
– Цирк закончился, дубина, – говорит она и пробует оттащить его в сторону. Она понимает, что он пьян и у него больше нет коробки с безделушками.
– Не трогай меня! – рычит он и выворачивается.
– Он не всерьез, – слишком быстро говорит Чарли.
Но она понимает, что все серьезно.
Ее отец не сводит глаз с ярких картинок. Карлица в коляске. Крокодил в банке. Силач и человек-бабочка, одинаковые тройняшки и Стелла Певчая Птичка.
– У меня был лобстер с тремя клешнями, – бормочет он.
– Пошли, па, – говорит Чарли и протягивает руку.
Отец замахивается на него, потом опускает голову и бежит к цирковому шатру, шатаясь на ходу. Фонари свисают с деревьев, как мертвые кроты с ограды.
– Пусть идет, – говорит Чарли. – Он дурак.
– «Балаган Чудес Джаспера Джупитера», – читает она. Чарли кладет руку ей на плечо и уводит прочь.
Джаспер
Джаспер кормит волка кусочками красного мяса через прутья клетки. Зверь хватает их затупленными желтыми зубами из серебряных щипцов. У ног волка свернулся заяц, чешущий свое ухо. Это его любимые животные; время от времени, как сейчас, он велит работнику принести их клетку в его собственный фургон.
Он перенял хитроумную уловку, которую впервые увидел в исполнении уличного торговца. Самое лучшее, что она не требовала никаких трюков. Он сводил в одной клетке хищника и добычу, пока они находились в младенческом возрасте, едва оторвавшись от материнских сосцов. Его до сих пор изумляет, что таким образом можно подавить врожденные инстинкты и наклонности. Сова лишь иногда показывает свой нрав и съедает мышь. Волк и заяц становятся такими же близкими, как представители одного вида.
Он смотрит на своего брата, сгорбившегося на бархатном стуле. Они всегда были очень разными, но тем не менее сейчас они вместе. Они практически неразлучны.
– Кто волк, а кто заяц? – спрашивает он с лающим смехом.
– Ты о чем?
– О нас с тобой.
– Можешь быть волком. Ты старше.
– Так и думал, что ты это скажешь. – Джаспер скрючивает пальцы, словно когти, и добродушно смеется. – Помнишь, как мы нашли мешок с овечьей шерстью и смастерили себе усы? Пожалуй, мне было лет десять.
Эта тема нравится Джасперу, и он продолжает перебирать детские воспоминания. О том, как он получил микроскоп, а Тоби – фотографический аппарат. О том, как они впервые увидели леопарда. О том, как отец взял их на представление Том-Тама под названием «Мальчик-с-пальчик» в театре «Лицеум».
Он до сих пор ярко помнит эту сцену в жарком и влажном зале, обитом бархатом. Завсегдатаи перешептывались между собой, а отец указывал им на Чарльза Диккенса, художника Ландсира[3 - Эдвин Генри Ландсир (1802–1873) – английский художник и скульптор эпохи романтизма.] и актера Макриди[4 - Уильям Чарльз Макриди (1793–1873) – английский писатель и популярный актер, исполнявший классические и бытовые роли.], сидевших в первых рядах. Занавес разошелся в стороны, свечи были погашены. Сердце Джаспера бешено стучало в груди. Они смотрели, как восьмилетний карлик Чарльз Страттон катается на миниатюрной лошади, как его запекают в пироге и как он прорывается на свободу через запеченную корку с помощью маленького тесака. Но взгляд Джаспера лишь изредка останавливался на сцене. Он наблюдал за толпой зрителей – и что он видел? Ярость, страх, восторг. Весь зал взревел от смеха, когда малыш заявил: «Хотя я крошка, я могучий герой!» Каково это было – безраздельно владеть вниманием тысячи людей?
Потом, в Ламбете, они видели, как пятьдесят лошадей устремились друг за другом на арене амфитеатра Эстли[5 - Лондонский амфитеатр Эстли был открыт Филипом Эстли в 1773 году как концертный зал и считается первой цирковой ареной в Англии.]. Топот копыт был похож на грохот ружейных выстрелов. Когда зверинец Уомбелла зимовал в городе во время ярмарки Св. Варфоломея, они бродили между клеток со львами, оцелотами, кенгуру и носорогами. Они стояли на берегу Темзы, когда синьор Дюваль пересек реку по натянутому канату. В ушах Джаспера трещали фейерверки, его мозг пузырился новыми возможностями. В школе он продавал крапленые карты, хлопушки и волшебные шляпы собственного изготовления и не жалел времени на зарисовку механизмов и сложных финтифлюшек. Его кошелек распухал от денег. Мир был сдобной булочкой с присыпкой из сахарной пудры, только и ждал, когда его купят. Он говорил, что однажды заведет собственную труппу и устроит лучшее представление во всей стране. Тоби серьезно относился к его словам и выражал желание стать совладельцем. Он предложил название: «Великое шоу Тоби и Джаспера Браунов», – но Джаспер недовольно поморщился. Браун? Им нужно придумать новое семейное имя: Зевс, Ахиллес или даже Юпитер. Братья Джупитер.
Отец благосклонно улыбался, прислушиваясь к их мечтаниям. Он пребывал в убеждении, что цирк был мальчишеской прихотью, которую Джаспер обязательно перерастет. По его словам, Джасперу были нужны усидчивость и целеустремленность. Его собственное положение в мире торговли было неустойчивым, и он не хотел, чтобы его ребенок страдал от таких же ограничений. Когда несколько его судов потонуло у побережья Сиама и они были вынуждены переехать в менее просторный дом в Клапэме, он наскреб и занял денег, чтобы купить Джасперу офицерское назначение в далеко не самом популярном провинциальном полку. Джасперу было двадцать лет: более чем достаточно, чтобы отказаться от глупых мечтаний о дрессированных тюленях и танцующих лошадях.
Разочарование Джаспера рассеялось уже через несколько дней. К своему удивлению, он обнаружил, что в армии полно трюков и актеров, даже на злосчастных равнинах Крыма. Он устремлялся в атаку по склону холма в мундире с потрепанными эполетами и блестящими знаками различия, и Дэш бежал рядом с ним. Парады, звуки сигнальных горнов, военные оркестры, взрывы снарядов как смертоносные фейерверки, ощущение принадлежности – это был цирк в чистом виде. Цирк был театральным подобием жизни и человеческого желания. Когда наступила цветущая весна, дамы наблюдали за сражениями с вершин холмов, как могли бы наблюдать за представлением, прижав к глазам театральные бинокли. Однажды утром, в тревожные дни перед штурмом Севастополя, он слышал, как одна женщина невозмутимо сказала: «Они так летали по небу, когда падали мортирные снаряды, что были похожи на умирающих птиц». Туристические пароходы совершали круизы в местных водах ради наблюдения за морскими боями, и зрители аплодировали, когда падавшие снаряды поднимали фонтаны брызг. Говорили, что во время атаки на Эльму стайка русских дам в панике бежала на колясках с места сражения, оставив лорнеты, разделанных цыплят, бутылки шампанского и зонтики от солнца. Убийство было представлением, и иногда, закалывая штыком очередного русского казака, Джаспер ожидал, что убитый вскочит на ноги и поклонится публике под гром аплодисментов.
После сентябрьского падения Севастополя и смерти Дэша Джаспер получил известие, что его отец тоже отправился в мир иной. Он купил дюжину русских лошадей, несколько верблюдов и вышел в отставку. Представление начинается.
Тоби был без всякого обсуждения отстранен от руководства, их мечты о совместном предприятии канули в прошлое. Имя Дэша незримо висело между ними как гнилостный запах, но никогда не упоминалось. Джаспер внушал себе, что Тоби всегда было наплевать на цирк, но причина находилась гораздо глубже, и он знал об этом. Его брат изменился. То, что он видел и сделал, навсегда сломило его. Они никогда не были равными, но теперь баланс сил необратимо сместился. Речь шла о мечте Джаспера и о его жизни, а Тоби находился у него в долгу. Это был Балаган Чудес Джаспера Джупитера.
Джаспер вздрагивает от стука в дверь, застигнутый на середине анекдота о фальшивой лягушке и школьном учителе.
– Заходите! – кричит он.
Джаспер не уверен, кто или что оказывается в комнате первым: человек или его запах. Потасканный, как бродячий пес, в паршивых обносках вместо одежды.
– Я не подаю милостыню, – говорит Джаспер.
– А я не нищий, – отвечает мужчина и вертит кепку в руках. – Я однажды поймал… лобстера с тремя клешнями.
Пьян в стельку. Джаспер обменивается взглядом с Тоби, откидывается назад и улыбается. Он намерен немного позабавиться.
– И у тебя сейчас есть этот лобстер?
– Я съел его.
– Охо-хо, какая незадача. И теперь ты хочешь продать нам твои воспоминания об этом курьезе?
Мужчина яростно трясет головой.
– Не лобстера. Мою дочь.
– Свою дочь? – Джаспер заливается смехом. – Итак, ты хочешь продать мне свою дочь. Что же, приведи ее сюда, и я посмотрю, понравится ли она мне.
– Не так. – Мужчина краснеет, хотя это трудно разобрать из-за выпивки. – Она… она такая же, как ваши чудеса.
– Сомневаюсь.
Он поворачивается к Тоби, приглашая его присоединиться к веселью, но глаза его брата широко распахнуты и наполнены паникой. Здесь что-то не так. Чего-то не хватает, но он не может точно определить, в чем дело. Тоби никогда не прятал свои чувства. Еще ребенком Джаспер мог ощущать расстройство своего брата через стену по ночам и приходил к нему в спальню, чтобы утешить его.
– Давай-ка, заходи, не стой на пороге, – велит он.
Когда мужчина переваливается через порог, Джаспер видит фургон его глазами: яркие афиши, мирный волк рядом с зайцем, графины из граненого стекла, которые он оборачивает салфеткой, когда берет их. Мужчина смиренно наклоняет голову.
– Почему она похожа на моих исполнителей?
– Она… на ней есть отметины.
– Отметины.
– Она родилась с ними. Они занимают у нее пол-лица. Другие – на руках и ногах, как пятна.
– Девушка-леопард? – с интересом спрашивает Джаспер. – Витилиго[6 - Аутоиммунная болезнь, нарушение кожной пигментации.]?
– Нет. Это родимые пятна.
– Любопытно, – говорит Джаспер. Он никогда не видел такую девушку, а новизна – это наркотик для любого антрепренера. В «Панче» нынешняя мода на чудеса получила название «эпоха чудовищ». Мания уродства. Но там, где есть мания, можно делать хорошие деньги. Он улыбается.
– Нужно спросить ее, – говорит Тоби. – Ты сначала спросишь ее, правда?
Джаспер берет гаванскую сигару и срезает плесень на кончиках табачных листьев.
– Ты видел ее вчера вечером – да, Тоби? Вот о чем ты не сказал мне.
Джаспер старается проглотить гнев, подступающий к горлу, как комок желчи. Разве он не делает все возможное ради защиты своего брата? Он разглаживает складку на брюках и вздыхает.
– Сколько ей лет?
– Девятнадцать.
– Она замужем?
Мужчина хохочет.
– Нет.
– Тогда она принадлежит тебе.
Тоби смотрит на него, но Джаспер знает, когда стоит проявить власть и напомнить брату о его долгах. Еще он думает о девушке и о том разнообразии, которое она может внести.
– Сколько ты хочешь за нее?
Тоби дергает заусенцы, не глядя на Джаспера. Заяц съежился в своей клетке и прижал уши к голове. Джаспер чует запах свежего дерьма; как только пришелец уйдет, он распорядится отослать животных в зверинец.
– Двадцать фунтов, – осторожно произносит селянин, словно не в силах поверить в такую неслыханную сумму.
– Хорошо. Когда мы сможем забрать ее?
Тот моргает.
– Ты спросишь ее, не так ли? – повторяет Тоби.
Отец девушки смотрит в пол.
– Она не пойдет добровольно, – глухо гово-рит он.
Тоби качает головой.
– Ты не должен так поступать.
Джаспер машет рукой, отгоняя тревоги; его сердце учащенно бьется.
– Неважно, неважно, – говорит он. – Двойняшек из Каролины перекупали несколько раз. Один антрепренер даже доставил их на пароходе из Америки в Англию. – Он поворачивается к брату. – Ты же знаешь Двухголового Соловья?
– Ты лучше, чем они. – Тоби берет свою шляпу, и Джаспер делает вид, будто не слышал его. Дверь захлопывается за его братом. Но кто такой Тоби, чтобы читать ему проповеди о добродетели? Он отрезает ломтик лимона и бросает в коктейль с джином, делает глоток и вытирает губы.
– Ты будешь добрым к ней? Она будет счастлива у тебя. Здесь ей самое место, – бормочет старый пьяница, словно пытаясь убедить себя.
– Разве родители Том-Тама не продали его Финеасу Барнуму в четырехлетнем возрасте? А теперь посмотри: у него есть собственная яхта и табун породистых лошадей.
При этом он думает о сицилийской карлице Каролине Граччани. Продана в три года, умерла в девять лет от истощения и чахотки. Ее скелет находится в коллекции Джона Хантера. Но куда ни посмотри, всюду сломанные человеческие судьбы. Джаспер срезает кончик сигары.
– Между нами никогда не было любви и радости. Она… – Старик жутко гримасничает. – …ей нет места здесь. Моя жена умерла из-за нее. Испустила последний вздох, когда рожала ее. – Он смотрит на волка, потом на пол. – Люди называли ее подменышем. Говорили, что я должен был оставить ее на морозе, когда она родилась, и тогда нам вернут настоящего ребенка. Так говорят, верно?
– Люди болтают что угодно…
– Но я так не поступил, – настаивает отец. – Я не верил в это. Я не хотел ей зла. Просто скажите, что она будет счастлива.
– Она найдет место среди нас. Мы позаботимся о ней. Ты говоришь, она этого не хочет, но я поговорю с ней и постараюсь убедить ее.
Старик жует губу.
– Она ни за что не расстанется со своим братом.
– С ее братом, – эхом откликается Джаспер. Он думает о Тоби, который ничего не сказал ему об этой девушке.
– Мне нужны деньги прямо сейчас.
– Только после того, как я увижу ее.
Джаспер переходит на утешительный язык торговли. Они совершат сделку завтра вечером, когда в деревне будут танцы. Он выпроваживает мужчину из фургона, желая поскорее избавиться от него. Он не любит вести дела с убогими невеждами. Поспишь с собаками, утром не жалуйся на блох.
Джаспер опускается на стул и выглядывает из окна. Дети смеются, когда Панч душит Джуди связкой сосисок и бьет ее головой об стол. Стелла стоит у маленького костра, одергивая свой камзол, пока селяне глазеют на нее. Он замечает клочок ее лобковых волос, темнее ее бороды; она катает свои груди в руках. Одна из тройняшек гоняет верблюда по кругу. Луна блещет, как новенькая гинея. Чайки кричат, как уличные зазывалы. Да, думает Джаспер, это правильное решение. В новом мире торговли все может быть куплено или продано. Ему нужно расширять свою труппу; это постоянное движение к новизне. Если он объедет достаточное количество провинциальных городков и деревень, то через год накопит денег, чтобы дать большое представление в Лондоне. Возможно, даже сама королева услышит о нем и соизволит посмотреть на него. В конце концов, она известна своей слабостью к образцовым курьезам и приглашала к себе во дворец ацтеков, карликов и уродцев с куриными мозгами. Он представляет себя с раскинутыми руками, дающим представление перед королевой в картинной галерее, как делали уже многие актеры до него, включая Барнума. Балаган Чудес Джаспера Джупитера. Самая большая, самая лучшая цирковая труппа!
Он шумно выдыхает, но что-то гложет его.
Ты лучше, чем они.
Волк тычет носом в голову зайца и начинает вылизывать его.
Нелл
На следующее утро работа в поле замирает, когда процессия цирковых повозок движется по дороге. Верблюды переставляют ноги, тонкие, как палки. Львица протяжно ревет. Нелл видит Стеллу Певчую Птичку в рубашке и штанах, по-мужски сидящую в седле. Она держит во рту курительную трубку.
– Скатертью дорога, – ворчит Пиггот. – Шайка воров.
Вскоре селяне возвращаются на поле: маленькая армия торчащих вверх задниц и согбенных голов. Нелл прикладывает ладонь к груди. Какое облегчение! Больше никаких оглушительных маршей и пестрых красок. Единственными звуками будут стук металлических инструментов, долбящих серую землю, и хруст стеблей, отрезаемых от соцветий. Ее ногти забиты грязью, плечи ноют от усталости. Другие девушки носят свободные хлопковые платья по колено и почти без рукавов, но на ней платье с длинными рукавами и высоким воротником. Пот стекает по спине и внутренней стороне бедер. Пыль липнет к коже, отчего родимые пятна начинают чесаться. Солнце жарит как на ско-вородке.
– Воды? – Ленни протягивает фляжку, но она качает головой. Какое-то время он стоит, словно собираясь сказать что-то еще, но потом возвращается к укладке растительных плетей.
Мэри заводит песню, и вскоре все остальные присоединяются к хору. Нелл бормочет слова себе под нос.
Смелее друг, давай споем,
Ведь рядом дом родной,
Когда мы вместе, нипочем
Нам зло в глуши ночной!
День заканчивается, и Нелл находит утешение в монотонной работе. Ее руки движутся быстро, как поршни. Сорвать цветок, забрать его, сорвать, забрать… Когда она держит в руке пятьдесят цветков, то связывает их бечевкой и кладет в коробку. Пот капает с ее носа.
Когда Пиггот дует в свисток, подавая сигнал об окончании рабочего дня, она едва может распрямиться. Сегодня работа заканчивается раньше обычного, чтобы у людей было время подготовиться к танцам. Мужчины сложат костер, женщины потушат овощи, а потом все наденут свои лучшие воскресные наряды.
По пути домой Нелли следует за Чарли туда, где стоял цирковой шатер. Повсюду вытоптанная трава и разбросанный мусор; рядом с обрывком бархата валяется длинная берцовая кость от говяжьей ноги. Нелл поднимает с земли горбушку черствого хлеба.
– Он будет хорош, если размочить в бульоне, – говорит она.
Угли костра еще теплые, когда она шевелит их пальцами ноги. Поворачиваясь, чтобы уйти, она видит, что остался один фургон, укрытый в тени старого дуба. Охваченная беспричинным страхом, она роняет горбушку и убегает.
Танцоры топают, ухают и хлопают. Восходит луна, горит костер, перед которым греются собаки, а старый Джеймс пиликает на скрипке. У нескольких человек есть тамбурины, и они задают ритм, поднимая руки и покачивая бедрами. Девушки танцуют с развевающимися лентами, вплетенными в волосы.
Нелл сидит на стожке сена у края танцевального круга. Ее брат кружит Мэри, похожую на белоснежный вихрь, она откинула голову так далеко назад, что Нелл видит ее ребристое горло. Ее выступающий живот уже хорошо заметен, и время от времени она похлопывает по нему в знак того, что ей нужно передохнуть. Люси, которой столько же лет, как и Нелл, нянчит новорожденного младенца, чьи поджатые губы похожи на крошечный розовый бутон.
Нелл прикасается к своему пустому животу. Говорят, что она будет хорошей, доброй тетушкой, и этого достаточно. Другие парни и девушки начинают разбиваться на пары. Они поправляют друг другу волосы, громко перешептываются и хихикают над общими шутками. Нелл подтягивает ноги и кладет голову на колени. Она гадает, каково это – находиться на грани большой жизненной перемены от детства к материнству. Иметь собственную маленькую комнату с дровяной плитой, горшками и кроватью. Свою комнату, которую можно содержать в чистоте и жить там. Вместо этого Чарли и Мэри каждое утро будут переступать через ее матрас, а она будет отскребать их сковородки и возиться с их детьми.
Чарли прерывает танец и подходит к ней, разгоряченный после быстрого вращения.
– Потанцуй со мной, – говорит он и тянет ее за руку.
Его глаза ярко блестят в свете костра. Нелл качает головой; ей уже кажется, что все смотрят на нее. Она замечает косой взгляд Ленни и ощущает другие взгляды, которые могут выражать лишь презрение.
– Пошли, – уговаривает Мэри. – Вот, выпей-ка.
Мэри протягивает бутылку джина. Нелл хватает ее и делает глоток, потом другой, пока не выпивает полбутылки. Она чувствует действие спиртного как резкий шлепок по затылку. Деревья размываются по краям, но ей нравится внезапная храбрость, как будто она стала совершенно другим человеком.
– Аккуратнее, – предостерегает Чарли и придерживает ее за плечо.
– Иди потанцуй, – говорит Мэри. – Чего ты боишься?
– Давай, – присоединяется Люси, поглаживая своего малыша. Кто-то еще толкает ее вперед.
Нелл прикасается к лентам в волосах. Тепло от выпивки начинает распространяться наружу из ее живота, и она позволяет брату увлечь ее в круг танцующих.
Чарли берет ее за руку, крутит перед собой раз, другой, и она начинает улыбаться. Сначала она скованна и ее ноги механически переступают по земле. Она уверена, что люди будут смеяться над ней, что она неуклюжая, как неоперившийся птенец. Кто-то передает ей чашку, она залпом выпивает содержимое, морщится и вытирает рот ладонью.
– Быстрее! – говорит Чарли. Они откидываются назад, и мир проносится мимо нее. Ее суставы разогреваются, и, когда Чарли отпускает ее, она начинает работать руками в такт барабанам.
– Да! – кричит Мэри и встает сбоку.
Чарли ловит ее взгляд и пускается в бешеный пляс – так же, как они делали с Нелл, когда оставались дома одни. Она присоединяется к нему: голова запрокинута, руки подняты в воздух, ноги топают по земле. Все ее страхи уносятся прочь. Почему она раньше не могла как следует танцевать под скрипку и барабанный бой? Почему всегда сидела с краю и пряталась? Музыка гудит внутри нее и содрогается, как второе сердце.
Нелл отрывается от остальных, качает бедрами, раскидывает руки и снова начинает кружиться под общее гиканье, прыгая с носка на носок. Боль в плечах прошла. Она знает, что все пялятся на нее, но это не имеет значения. Когда ее косы обвиваются вокруг шеи, она танцует точно так же, как и остальные девушки, захваченные восторгом бездумного кружения, пока они не начинают спотыкаться. Хриплый смех вырывается из ее горла. Свободна, она наконец свободна. Ее рука снова в руке брата, и он ведет ее в центр круга. Кто-то восклицает: «Нелл!» – то ли с восторгом, то ли с удивлением. Ее ладони вспотели, волосы липнут к лицу. Она потеряла ленту, но ей все равно, она ничего не замечает. Пока Нелл кружится, переходя из рук Чарли в руки Мэри, она одна из них.
Джаспер
Когда Джасперу было четырнадцать, а Тоби – двенадцать лет, отец вручил им подарки на Рождество. Он привел их в гостиную и объяснил:
– Это микроскоп и фотографический аппарат. Два разных способа изучения мира.
Джаспер приставил глаз к холодному цилиндру, но увидел только серую мглу. Тогда его отец положил под микроскоп луковую кожицу, покрутил регуляторы настройки и сказал:
– Вот, смотри.
Перед ним распустилась целая вселенная. Там, в десятикратном увеличении, Джаспер увидел идеальную кирпичную стенку, не видимую для невооруженного глаза.
– А как работает мой аппарат? – тихо спросил Тоби. Джаспер заметил его завистливый взгляд в сторону микроскопа.
Когда Джаспер раздавил маленького жука и поместил его на предметное стекло, он подумал, что его отец понимал разницу между своими сыновьями. Тоби был зрителем, который довольствовался внешним наблюдением за жизнью и редко принимал в чем-то активное участие. Джаспер был любознательным и стремился распознать внутреннее устройство вещей, разоблачать иллюзии, чтобы видеть истинное устройство мира.
Для Джаспера микроскоп был порталом в неведомое, средством познания тайн природы и причин ее удивительной точности и согласованности. Он понимал тщательный замысел любого организма. Он выкладывал на предметное стекло мертвых муравьев (чудовищных драконоподобных существ с устрашающими лакированными жвалами), блох, мух и пауков. Иногда он разрешал Тоби заглянуть в холодный окуляр и разделить свой восторг исследователя и организатора. Они изображали Джаспера видным ученым, а Тоби – его фотографом-ассистентом. Они только что вернулись из джунглей Борнео, где выслеживали орангутангов и редких мотыльков.
– Ты фотографируй, а я буду разгадывать загадки, – говорил Джаспер. Ему доставляло удовольствие думать о себе как о властелине этих царств, о человеке, который находит во всем смысл и предназначение. Весь мир можно было разложить на предметном стекле и овладеть им.
Теперь Джаспер испытывает сходное чувство, пока наблюдает за Нелл. Когда он видит ее сидящей на стожке сена, то испытывает острое разочарование. Она выглядит такой обыкновенной, такой незаметной… Просто девушка, испещренная родимыми пятнами и робкая, как котенок. Он сделал себе имя, потому что его «чудеса» сами по себе являются одаренными актерами. Сочетание таланта и умелого руководства возвышает его представление над тысячами человеческих курьезов, выставленных в витринах уличных лавок и в Египетском музее, где уроды неподвижно стоят на подставках. Он научил свою великаншу жонглировать, а ходячий скелет – прыгать через обручи. Стелла чирикает по-птичьи и летает на трапеции. Но эта девчонка выглядит совсем бесталанной.
В глубине души он понимает, что главный смысл имеет не само представление, а история, которую вы рассказываете. Он видел, как антрепренеры вкладывают тысячи фунтов в посредственные шоу. Дженни Линд по прозвищу Шведский Соловей умела проквакать оперную арию не лучше, чем любая нищенка с Друри-Лейн, но Барнум раздул ее славу до таких размеров, что она шествовала по улицам Нью-Йорка с эскортом из трехсот огнеборцев с пылающими факелами. Тем не менее полезно, если в исходном материале есть нечто, с чем можно поработать, крупица исполнительского таланта. Слава Чарльза Страттона отчасти была результатом его умения показать себя с лучшей стороны, даже если все трюки были отрепетированы заранее.
Но потом девушка начинает танцевать.
Сначала она делает это робко и неуверенно, и Джаспер закуривает сигару. Женщины вокруг нее одеты в штопаные платья, в основном вышедшие из моды в столице еще тридцать или сорок лет назад. Девушки выглядят такими же юными, как воспитанницы детского дома. Он зевает и не заботится о том, чтобы прикрыть рот ладонью.
Но когда он снова глядит на нее, то налегает на ручку трости и выпрямляется. Ее волосы взлетают и опадают за спиной. Она неистовая, но грациозная; ее руки гибкие и проворные, как у акробата. Она притягательно живая, как мотылек перед пламенем свечи, она испускает радостные эманации. Он видит, как другие селяне начинают перешептываться, глядя на нее. Если он прищуривается, то может вообразить ряд газовых фонарей вокруг танцевального круга, скрипки и барабаны собственного оркестра. Грязь под ее ногами превращается в цирковые опилки.
Я представляю Лондону дивное зрелище…
Да, думает Джаспер. Вот его пропуск в большую игру. Она будет блестящей, новой и завораживающей. Он тщательно планировал свою атаку на Лондон – это займет не менее года, если ему удастся обеспечить хорошие сборы в более крупных городах, таких как Брайтон и Гастингс, – но с этой девушкой в составе труппы он может накопить достаточный капитал за девять месяцев.
– Ты будешь добрым к ней? – спрашивает ее отец. – Ты обещаешь, что она будет счастливее, чем здесь?
– Разумеется, – отвечает он.
Ты лучше, чем они?
Чушь, думает Джаспер. Это шоу-бизнес. Именно так делают состояния, завоевывают аудитории. Он возвысит ее.
Джаспер провел целый день, занимаясь меблировкой и обустройством для нового члена труппы, – только из-за желания доказать Тоби, что он не такой монстр, каким его представляют некоторые люди. Он распорядился вычистить, вымыть и заново покрасить фургон для зебры и даже велел человеку-бабочке взять турецкие покрывала с его собственной кровати. Воспользовавшись клеевой ванной для этикеток, он приклеил к стене павлиньи перья.
– Даже Командор Натт[7 - Джордж Вашингтон Моррисон Натт (1848–1881), более известный под псевдонимом Командор Натт, – американский карлик и артист. В 1861 году Натт гастролировал по Новой Англии с цирком, когда Барнум нанял его для показа в Американском музее в Нью-Йорке.] с его состоянием в тридцать тысяч долларов был бы доволен таким жильем, – громко сказал Джаспер в надежде, что Тоби услышит его.
Он аккуратно выбрал для нее три книги, памятуя о том, как высоко ценит Тоби их позолоченные переплеты, редко осмеливаясь хотя бы разрезать страницы. Даже если она не умеет читать, ей понравятся гравюры и типографские рисунки. Перевод «Метаморфоз» Овидия, «Франкенштейн» Мэри Шелли и «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте. Он положил книги в верхний ящик ее туалетного комода.
Когда его брат ускакал развешивать афиши в следующем городке, Джаспер проверил металлические задвижки на ее фургоне и потряс их, пока не убедился, что они держатся прочно. Пока он стоял внутри и напирал на стены, то понимал, что сначала она испугается. Честно говоря, у него самого дрожали запястья, а рот словно прополоскали с мылом. Но другие циркачи купили бы ее без всяких церемоний и обращались бы с ней как с собакой. Ей еще повезло, что он первым обнаружил ее.
Теперь этот самый фургон был готов и ожидал немного позади. Лошади мотали головами и звякали поводьями. Один из его грумов сидел на козлах и курил индийскую травку; Джаспер собирался усесться рядом с ним перед отъездом.
– Раньше она никогда не танцевала, – говорит ее отец и подается вперед, упираясь подбородком в клюку. – Обычно она уходила первой. Не знаю… если она ждет своего брата, тогда… – Он наклоняет голову и кашляет. – Уверен, она скоро придет.
Но она продолжает танцевать, все быстрее и быстрее, в хлещущем вихре светлых волос, с широко раскинутыми руками и неутомимыми ногами. Джаспер не может оторвать глаз от нее. Она умеет двигаться. Он мимолетно думает, сознает ли она, что все восхищенно смотрят на нее, что она неотразимо привлекательна. Не стоит удивляться, что Тоби ревниво охранял свой секрет.
Я представляю чудо из чудес, леопардовую девушку…
Он бы заплатил ее отцу в двадцать раз больше того, что у него запросили.
Ее лицо пылает, почти светится от жара. А потом, с последним прыжком, она наконец отделяется от других танцовщиков.
Пульс Джаспера колотится у него в глотке. Скоро она будет принадлежать ему. Скоро он изменит ее жизнь и она станет необыкновенной актрисой.
Нелл
Ленни тянет ее к себе. Его руки хватают ее за талию. Нелл отшатывается так быстро, что у нее в локте что-то щелкает. Она не позволит шутить над собой и лапать себя только потому, что другие подзуживают его к этому.
– Что не так? – спрашивает он. Она замечает, что разговоры вокруг прекратились, кружки замерли на полпути ко рту и остальные смотрят на них.
– Оставь меня в покое, – говорит она.
Она отступает и с размаху садится на сено. Ленни не преследует ее. Сухие травинки впиваются в ноги. Ее конечности как будто отказываются служить ей. Вот что: она слишком много выпила. Нужно было вовремя остановиться.
Она уверена, что слышит сдавленное хихиканье. Люси, которая сидит со своим малышом, быстро умолкает, наблюдая за ней краешком глаза.
– В чем дело? – насмешливо спрашивает Люси.
– Ни в чем, – угрюмо отвечает Нелл.
– Ну и ладно, – девушка привлекает ребенка ближе к себе.
Поднимается ветер, раскачивающий кроны деревьев вокруг них. Барабанный бой становится все быстрее. Музыка изменяется, становится более резкой и пронзительной. Скрипка визжит, трава колется.
Селяне кружатся, сходятся и расходятся, гулко топая по земле. Мужские предплечья похожи на толстые окорока. Девушки, которые танцевали как стайка мотыльков, куда-то пропали. Нелл кашляет и придвигается к огню. Даже пламя поднимается слишком высоко, в его языках мелькают глумливые лица.
– Кого мы принесем в жертву гневным богам? – кричит какой-то рыбак и делает вид, будто толкает свою подружку в костер. – Жертва! Наша жертва!
Она слышит разговор между дочерями миссис Паули.
– Они начинают с цепи, когда он еще маленький, совсем крошка. Так мне говорили.
– А что потом?
– Когда он прекращает сопротивляться, они заменяют цепь на веревку. Но слон уже не знает, как легко он может освободиться.
– Вроде приручения норовистых лошадей?
Нелл видит Чарли, который стоит в углу вместе с Мэри и тискает ее за талию и ягодицы. Скоро они отойдут и улягутся где-нибудь в высокой траве. Других девушек уводят от костра; парни выказывают нежность, бережно обнимая их и целуя в щеку. Она облизывает губы и чувствует, что они холодные, как земля.
Ленни кивает ей и подносит кружку ко рту. Она хочет покачать головой и дать ему понять, что она не нуждается в его обществе, но он уже спешит к ней, по пути спотыкаясь о собаку, пригревшуюся у костра.
Он хохочет от своей неловкости и садится близко, слишком близко к ней.
– Я кое-что тебе принес, – говорит он.
Она хочет отодвинуться, но и так уже сидит на краю. Она беспомощна, как рыбка, которая едва шевелит плавниками, когда ее со всех сторон оплетают щупальца кальмара. Он сует руку в карман и достает сложенный лист бумаги. Потом разворачивает: это цирковая афиша с оторванными уголками на месте прибитых гвоздей.
– Я забрал ее для тебя, – сказал он. – Думал, тебе понравится.
Покажи нам стойку на руках, пока не появились другие чудеса!
Он улыбается во весь рот. Афиша – это подначка, напоминание о том, что она отличается от остальных.
– Оставь меня в покое, Ленни, – повторяет она. Ей хочется найти более весомые и обидные слова, которые способны ранить, но она не смеет или не может. Выпивка туманит ей голову. Ей нужно уйти; она должна быть дома и лежать под теплым одеялом.
– Да что с тобой такое? – спрашивает он и тянется к ее руке. Она отдергивает руку с яростью, которая изумляет ее саму, и резко встает. – Я просто хотел посидеть с тобой…
Она не оглядывается на него. В поле, вдали от музыки, ее глаза начинают приспосабливаться к полумраку. Она спотыкается, но видит свой дом в конце улицы. Он выглядит еще более убого, чем раньше, из-за провалившейся крыши в центральной части.
Деревья шелестят, как юбки. Скрипка заводит веселый мотив.
Один последний танец!
Нелл внезапно передумывает. Ей невыносимо находиться в одиночестве. Она помешает нежностям Чарли и попросит его вернуться домой вместе с ней или еще немного посидит с Люси.
Она готова вернуться к костру, когда кто-то вдруг берет ее за руку.
– Я же сказала, оставь меня…
Ее слова замирают на губах. Это не Ленни, а ее отец, и он улыбается, растягивая губы над почерневшими деснами.
– Мы не причиним тебе никакого вреда, – говорит другой, незнакомый мужчина. – У нас есть замечательная возможность для тебя.
Все теряет смысл. Зачем отец хватает ее за руку? Кто этот мужчина? Ее охватывает страх, и она пытается бежать, но едва успевает сделать шаг, как ее тянут назад и широкая ладонь зажимает ей рот. От руки пахнет древесным дымом и апельсиновой коркой.
– Отпусти меня! – она пытается кричать, но издает лишь невнятный шум. Она сопротивляется, начинает лягаться. Там, едва в двадцати футах, стоит ее брат. Она видит, как он наклонил голову и целует Мэри в шею. Ему нужно лишь увидеть ее, понять ее страх, хотя бы на мгновение.
– Я не хочу, чтобы она боялась. Не буду делать ей больно, – говорит мужчина.
Она замечает перевернутые усы и все понимает; она знает, что происходит, что они собираются сделать. Это Джаспер Джупитер. Она ощущает его присутствие как яд, распространяющийся по ее руке, по ее телу.
– Прости, Нелл, – говорит ее отец. Он начинает всхлипывать, но ей только хуже от этого. Она бы расколошматила его, если бы могла, переломала бы ему все кости. Она убила бы его с такой же легкостью, как заколола свинью. Она наступает ему на ногу, старается зацепить ногтями. Ее отец. Потом в голове остается только звон от удара. Она съеживается и приседает. Весь мир звенит и раскачивается.
Но она не собирается сдаваться. Быстро метнувшись вбок, Нелл высвобождает голову и кричит. Крик выходит сдавленным, но этого должно хватить. Должно хватить для того, чтобы ее брат хотя бы на мгновение поднял голову.
И он поднимает голову; она видит это.
Он смотрит в сторону шума, но он стоит в круге света, а она находится в темноте. Ее сердце пиликает быстрее, чем смычок по струнам.
Заметь меня, умоляет она.
Впервые в жизни ей хочется стать заметной, чтобы десятки глаз были устремлены на нее. Но Мэри хлопает его по ноге, и он отворачивается.
– Прости, прости меня, – снова говорит ее отец, пока ее волокут по улице и ее ноги скребут по земле. – Тебе там будет лучше, чем здесь, Нелли. Здесь для тебя ничего нет.
Молотильная машина, думает она, когда ее поднимают выше, когда руки обхватывают ее пояс, бедра и лодыжки, пока она извивается, лягается и царапается. Ярость приносит облегчение, в котором он может раствориться и стать тем, чего они ожидают от нее. Она представляет металлические молоты, стучащие по наковальням, струйки жгучего пара. Она прикусывает язык, так что чувствует во рту вкус крови.
– Мы не хотим делать тебе больно, – повторяет мужчина, и она рычит на него.
– Ты дашь мне те двадцать фунтов, правда? – шепчет ее отец. Наверное, он думает, что она не слышит его. – Видишь, какая она настоящая?
Двадцать фунтов?
Она успевает оглянуться, прежде чем ее заталкивают в фургон и захлопывают дверь. Она скребет дерево пальцами, ощущает жалящее проникновение заноз. Там был ее брат, весь желтый в свете костра. Он положил голову на плечо Мэри, как когда-то делал с сестрой, и их лица светились таким же неземным светом, как лики волшебного народа фейри.
Часть II
Фотограф становится фотографом не более случайно, чем укротитель львов становится укротителем львов.
Доротея Лэнг, цитата из книги Сьюзен Зонтаг «О фотографии», 1971
Тоби
В фургонах погасили последние свечи, но Тоби до сих пор подкармливает огонь. Сырое дерево трещит и дымится. Пока одна веточка сереет, другая вспыхивает. Животные ворочаются в своих клетках. Львица расхаживает взад-вперед.
Он думает о Нелл, думает о Нелли и старается отмахнуться от этой мысли.
Он прилаживает труп зебры, чтобы копыта не торчали наружу. Это старый самец, павший на дороге. Их зверинец часто прореживается из-за болезней или потому, что животные не могут адаптироваться к чуждому климату. Утром тройняшки освежуют тушу, выскребут и обработают шкуру, чтобы Джаспер смог продать ее в один из фешенебельных лондонских магазинов. Хорошие куски пожарят на вертеле, остальное потушат. Тоби протирает стеклянную пластину яичным белком и вставляет в фотографический аппарат. Пожалуй, свет слишком тусклый, но ему кажется важным запечатлеть это, быть свидетелем правды жизни и ее безобразного окончания. Он ныряет под накидку и отсчитывает одну минуту. Грива зебры откинута в сторону, черные губы разошлись, обнажая плоские зубы. По остекленевшему глазу ползает муха.
В нескольких милях отсюда его брат едет к ним по ухабистому проселку и везет с собой испуганную девушку. Тоби знает, что Джаспер добьется своего, потому что так бывает всегда.
Тоби смотрит на караван своего брата и испытывает внезапное желание покарать Джаспера. Ему хочется разорвать цирковые афиши, отпустить животных на волю. Хочется причинить боль своему брату, как тот причинил боль девушке. Он вспоминает ту ночь, когда разбил микроскоп брата, – погнутые медные лимбы, раскрошенное стекло, постыдное удовольствие от осознания того, что ты причинил душевную боль ближнему.
Они несколько недель сгибались над этим аппаратом, и Тоби чувствовал себя польщенным вниманием брата, как будто на него пролился особенный свет с горных вершин. Так было всегда: сколько он себя помнил, Джаспер был для него укрытием, внешней защитой от мира. Когда они были маленькими детьми, их мать умерла от скарлатины, и после ее смерти Тоби обратился внутрь себя, а Джаспер направил свои чувства наружу. Если Джаспер мог ответить за него на любой вопрос, приказывать слугам готовить нужные пироги и сладости, развлекать гостей и любопытных, то что он мог сделать, кроме как оставаться в стороне и наблюдать за происходящим? Вскоре он почти перестал разговаривать. Когда речь заходила о дружбе, его голос казался ломким и незнакомым, а его жесты были дурной имитацией ловких движений его брата. Джаспер очень много делал для него, и со временем Тоби поверил, что он ничего не может делать для себя. Просто было искусство правильно заказывать еду, говорить нужные вещи и делать многое другое, которым он не мог овладеть. Иногда ему казалось, что воздуха в комнате хватает только на одного брата, но он не обижался: как он мог, если он безраздельно любил Джаспера?
В школе он смотрел, как его брат уверенно расхаживает вокруг и смешит учителей, тогда как он всегда старался пройти мимо с опущенной головой.
– Джаспер Браун – мой брат, – говорил он. – Вот так-то. И однажды у нас будет собственное шоу, лучшее в мире!
Когда он один сидел за столом, один заходил в классную комнату и один ел в столовой, то думал об их цирковой мечте – об одинаковых красных плащах и серебристых цилиндрах, – о том, как они вдвоем выезжают на арену под глас оркестровых труб. Этого было достаточно, чтобы превозмогать ноющую боль одиночества; достаточно для надежды на будущее, которое обещает нечто большее, чем скудное настоящее.
Однажды ранним вечером, когда Джаспер отправился с другом на верховую прогулку, Тоби прокрался в его комнату и снял кожух с микроскопа. Металл был холодным, как трубы миниатюрного органа. Он протер бронзовые циферблаты и перебрал маленькие стеклянные слайды с раздавленными насекомыми, которые приготовил Джаспер. Он представил, что все это принадлежит ему, что жизнь его брата была его собственной жизнью, что это он был остроумным и обаятельным, что отец подарил ему микроскоп, а не фотокамеру, которая делала его обычным наблюдателем событий.
Тоби услышал, как вернулся его брат со своим другом, и спустился к ним в гостиную. Мальчики лущили грецкие орехи, раскалывая их бронзовым молотком.
– Подбери это, – сказал друг Джаспера и указал на ореховую скорлупу, валявшуюся на полу.
Сначала Тоби подумал, что он обращается к дворецкому, но тот находился в вестибюле.
– Подбери это, – повторил он.
Тоби вздрогнул.
– Я? – спросил он.
Мальчишка залился клекочущим смехом. Тоби посмотрел на Джаспера, но его брат внимательно рассматривал каминную полку.
Ореховая скорлупа попала в плечо Тоби. Вторая ударила его в переносицу. Затем полетели засахаренные миндалины, похожие на серебристую гальку.
Тоби смотрел на Джаспера. Тот открыл и закрыл рот, но ничего не сказал.
– Он жирный, как лондонский олдермен[8 - Олдермен – член муниципального совета или собрания в Англии.], – крикнул мальчишка, заливаясь смехом. – Что за дурак! Отменный дурак!
Тоби видел, как его брат посмотрел на ковер и стал возиться с кисточками своего красного бархатного сюртука. Тоби подумал, с какой гордостью он говорил «Джаспер Браун – мой брат, вот так-то», но щеки Джаспера покраснели от стыда.
Через двадцать минут Тоби стоял в комнате своего брата, а куски микроскопа валялись на полу. Длинная бронзовая трубка была погнута от удара об стол, линзы разбились. Он слышал мальчишеский смех в гостиной внизу и не сомневался, что они смеялись над ним. Когда стемнело, он взял сломанный аппарат и выбросил его в ближайшем переулке.
В ту ночь Тоби не спал. Его тревожил не страх перед наказанием, а открытие своей способности к неуправляемому насилию. Утром он ожидал скандала после того, как брат обнаружит пропажу микроскопа. Но дни сменялись ночами, полными раскаяния, и ничего так и не было сказано. В конце концов отец спросил Джаспера, где его микроскоп, и Тоби, сидевший за столом для завтрака, прикусил губу.
– Я одолжил его Хоулетту, – сказал Джаспер. – Он хотел изучить какой-то особенный листок в своем саду.
Тоби опустил голову. Джаспер прикрыл его с такой небрежной легкостью, что это могло быть правдой и стало правдой. Вероятно, Джаспер понял, что одна измена была расплатой за другую, и это был его способ принести извинения. Правда об этой истории отошла в область преданий, пока Тоби не начал гадать, не привиделось ли ему все это. Вся его жизнь была сплошным подводным течением.
Через несколько часов он слышит топот лошадиных копыт и еще какой-то звук вроде детского плача. Тоби не поднимает голову. Он слышит скрип сапог на мокрой траве, лязг упряжи, когда лошадей распрягают и уводят прочь.
– Тоби, – окликает его брат. – Выпьешь со мной?
Тоби делает вид, будто ничего не слышал. Он думает, что Джаспер повторит вопрос, но дверь его фургона со стуком захлопывается.
Вскоре даже животные окончательно затихают. Ничто не движется, кроме амбарной совы, пролетающей низко над полем. Ее фургон неподвижен, черная коробка в темноте. И все-таки он слышит тихий плач.
Звук будоражит его. Он подходит ближе. Плач усиливается и превращается в сдавленные, хриплые рыдания.
Тоби нащупывает длинный засов.
Он может поднять засов и освободить ее. Есть много вещей, которые он может сделать, множество развилок в его жизни, с которыми он столкнется, если поможет ей. Они могут сбежать вместе. Он может оседлать Гримальди и отвезти ее домой. Ее горизонты будут сужаться до тех пор, пока не останется ничего, кроме ветхого деревянного дома и рухнувшей каменной стенки. Ее жизнь сожмется до размеров булавочной головки.
Он помнит этот голод, это неясное томление в ее взгляде. Запах зажженной спички, как будто она сама была огнем.
– Нелли, – шепчет он, прижимаясь лбом к деревянной створке.
– Кто там? Кто это?
Он прикасается к засову и замирает в нерешительности. Если он выпустит ее, Джаспер придет в бешенство. Брат защитил его там, где другой человек мог бы бросить его на растерзание голодным псам за то, что он сделал. И он едва знаком с этой девушкой; возможно, она даже не помнит его.
– Кто там?
Он сдавленно откашливается.
– Кто там? – Пауза, потом удар в дверь, который заставляет его отскочить назад. – Выпусти меня.
Он не может этого сделать, правда не может. Он вспоминает жаркий день в Севастополе, городе руин; вспоминает человека, упавшего с бастиона, и ужас, написанный на лице его брата. Он убегает, прижимая ладони к ушам, по мере того как ее призывы становятся все более отчаянными. Падает у костра и бросает в огонь сосновые иглы, которые трещат и лопаются, как патроны.
Языки пламени обретают форму.
Трус.
Трус.
Сотни, тысячи людей умерли из-за него. Он был профессиональным обманщиком, лжецом, делавшим лживые фотографии. Джаспер велел ему забыть обо всем. Убийство было их занятием, смыслом их существования в тех местах. «Ты просто сделаешь несколько фотографий согласно инструкции, – сказал его брат. – Ты получил приказ от правительства. Что касается Дэша… – Он ненадолго замолчал. – Что сделано, то сделано. Нельзя вернуть человека к жизни».
Тоби жестко протирает глаза. Эта ночь тоже пройдет. Возможно, скоро ему захочется спать. Он так устал; каждую ночь ему приходится спать не более пяти часов. Утром будет новая работа: целый день на возведение шатра, расстановку скамей и уборку за животными. Он будет разбивать яйца и отделять белки для своих фотографий, а селяне будут платить по шиллингу за свои портреты.
Нелл здесь, в их труппе.
Рассвет занимается узкой красной полосой на востоке. Когда начинается утренняя цирковая симфония и рычит львица, он по-прежнему слышит эхо ее рыданий.
Нелл
Нелл просыпается внезапно, с пересохшим ртом. Ее брат распевает во дворе снаружи.
Вот охотник на воров,
Писаный красавец,
Джона Булла захватил.
Пусть поет, мерзавец.
Слова не имеют смысла. Ничто не имеет смысла. Она мигает. Какие-то перья над головой, нет окон, только полоски света. Запах разогретого жира, навоза и конского пота.
Теперь она вспоминает – танец, мужчин и фургон, – а потом мгновенно встает и налегает плечом на дверь. Дерево скрипит, хрустит, но не поддается. Она одна, оторвана от брата. Она начинает расхаживать со сложенными руками и представляет, как ее проводят через деревню. Она ничего не умеет, только собирать цветы, и даже в этом деле она лишь мелкая шестеренка. И она не умеет выступать в цирке; она представляет арену на колесах, запряженную лошадьми. Руки, пихающие и подталкивающие ее. Пыль на коленях. Злобные ухмылки, гнилые яблоки, летящие в нее из толпы, визгливые трели шарманки. Акробаты, выписывающие головокружительные пируэты, крики мартышек, кусок вонючего мяса на засаленном шесте.
Отец продал ее.
Ее купили, как срезанную фиалку.
Ярость закипает в ее груди, и она снова набрасывается на дверь. Все вокруг становится добычей для ее хищных пальцев. Она рвет подушки, и перья разлетаются вокруг, как от схваченного гуся. Она кричит, пока не начинает саднить в горле. Она скребет родимые пятна на руках и расчесывает их, пока они не начинают кровоточить. Она рывком выдвигает ящик, и три книги падают на пол.
Книги.
У нее никогда не было собственных книг. Она держала в руках только две книги: «Волшебные сказки и другие истории» в рваной мягкой обложке и Библию, единственную книгу в их церкви – тяжелую, как каменная плита. Она научилась читать, листая пергаментно-тонкие страницы Библии. Истории о сотворении, о чудесах и волшебных превращениях. Темно-зеленый кожаный переплет, пятнистый от времени, золоченые уголки. Книга, драгоценная, как дыхание.
Но потом она вспоминает, и ее руки снова превращаются в разрушительный механизм, книги становятся мякиной для ее ярости. Она корежит корешки, рвет и комкает страницы, пока они не рассыпаются, словно бумажные пушечные ядра.
Я здесь, внушает она себе, сжимая израненные ладони. Я настоящая.
Женские голоса приближаются к ней.
– Кто там?
– Судя по звукам, небольшое стадо слонов.
– Новое чудо?
Нелл делает паузу в своем неистовстве; волосы прилипли к лицу, руки поцарапаны щепками от разломанного комода. Смех. Они уходят, и она снова остается в одиночестве.
Она приникает глазом к щели между досками. Туман и древесный дым низко стелются по полю. Женщины тихо уселись в кружок, словно отгородившись от мужчин, которые расхаживают вокруг, кричат и тянут веревки, воздвигая шатер. Великанша, которая ныряла через ножи, режет красный шелк и продевает нитку в иголку. Миниатюрная женщина, которая ехала в коляске, чистит цирковой горн. Тройняшки бегают друг за другом между фургонами с вытянутыми руками, играя в салочки. Я тебя осалил!
Не грохочут барабаны, и никакой циркач не рассказывает ей об этих новых и незнакомых женщинах. Нет ликующей толпы. Эти люди похожи на женщин из ее деревни, которые сидят вокруг кухонной кастрюли или складывают нарциссы в коробки. Нелл осторожно пробует пальцем синяк на щеке и садится, подтянув колени под подбородок.
Отец продал ее.
Она думает о море и хочет снова погрузиться в воду, ощутить ее всепоглощающую силу. Она вспоминает мужчину, который смотрел, как она плавала, и гадает, где он может быть, способен ли он помочь ей. В нем была какая-то непривычная учтивость, обходительность и нервозность.
Но она уверена, что его помощь не понадобится; скоро Чарли придет за ней. Он вытрясет правду из их отца и одолжит лошадь у Пиггота. Он пойдет по следу, который они оставили: блестки, разбросанные как хлебные крошки, сухие кучи слоновьего навоза на тропах, по которым они проходили. Если понадобится, он будет драться с ними, сражаться за ее освобождение. Дева, заточенная в башне. Отважный герой, освобождающий ее.
На полу рядом с собой она видит рисунок на вырванной из книги странице. Она подбирает листок со сгорбленным существом, которое состоит из сшитых вместе частей тела. Прищуривается и читает текст внизу.
«Я был добрым и благожелательным, но страдание превратило меня в демона».
Ее отец…
Он продал ее.
Утренние звуки слышны повсюду. Громкие приказы, стук заколачиваемых шестов, огромный шатер, распускающийся в небе. Через щель между досками Нелл наблюдает за миниатюрной женщиной, которая несет палку с крюком, чтобы открывать двери фургонов и опускать поводья до высоты собственного роста. Она огрызается на каждого, кто пробует помочь ей: Ты мне и задницу подтирать будешь, да?
Когда шатер поставлен на место, она чует запах готовящегося мяса, густой и соблазнительный пар. У нее бурчит в животе, и она поглаживает живот ладонью, словно успокаивая его. Если ей принесут еду, она откажется. Ей ничего не нужно от них.
Она вздрагивает от стука в дверь. Это главный циркач, который плечом открывает себе путь и несет тарелку с двумя дрожащими яичными желтками и стейком, порезанным на мелкие кусочки размером с куриное сердце. Стейк. Она видит хрустящий коричневый жир и розовое мясо. Над тарелкой летает муха, садится на край и начинает чистить передние лапки.
Это высокий мужчина с чисто выбритым подбородком и лицом, которое иные могли бы назвать привлекательным. Его фрак расшит красными блестками, вельветовые бриджи такого же серо-голубого оттенка, как и его глаза. Его сапоги блестят, как мокрые камни. Он стоит прочно, как статуя, расставив ноги в стороны.
– Еда, – говорит он.
– Я не голодна, – отвечает она сквозь голодные спазмы. Она отворачивается так, чтобы он не видел родимое пятно на ее щеке. Ей не хочется, чтобы он рассматривал и оценивал ее, словно призовую телку. Она чувствует дуновение ветерка из-за открытой двери. Могу ли я убежать и как быстро?
– Ты можешь стать звездой нашего цирка, если захочешь это сделать, – говорит он.
Она пренебрежительно фыркает, но он не обращает внимания. Муха жужжит и бьется о стенку фургона.
– Когда ты будешь готова к выступлениям, я стану платить тебе десять фунтов в неделю. Я справедливо отношусь к членам моей труппы.
Он небрежно прислоняется к стене, как будто такие громадные деньги ничего не значат для него.
Десять фунтов? Она накручивает на палец прядь волос и дергает. За выступления?
– Мне не нужны ваши деньги.
Он смеется, кончики его усов подергиваются в воздухе.
– Готов поспорить, ты не зарабатывала таких денег и за целый год. А здесь у тебя будут кров, нормальная еда и друзья. А также, надеюсь, успех. Настоящая слава. Может быть, уже скоро.
Он говорит так, словно произносит речь, заученную наизусть. Как будто он считает, что слава – это все, о чем она мечтала. Он не понимает, как упорно она трудилась ради того, чтобы оставаться незаметной.
– Моя карлица даже не могла дотянуться до катушек на ткацкой фабрике, где работали ее братья. От нее избавились, выбросили ее на улицу. А здесь я превратил ее в важную особу. – Он кладет тарелку на стол. – Я могу сделать тебя блестящей циркачкой. Мы оба можем быть полезны друг другу.
У него отстраненный вид, как будто он смотрит мимо нее на кого-то еще. Он говорит с твердой убежденностью, с интонацией человека, который знает, о чем идет речь. Его уверенность почти успокаивает, каждое его движение хорошо рассчитано.
Ей хочется сказать: я просто Нелл, обычная девушка. Вы ошибаетесь насчет меня. Верните меня туда, где я буду на своем месте.
– Мой брат приедет сюда, – говорит она вместо этого. – Он увезет меня домой.
Мужчина смеется, его эполеты переливаются на солнце.
– Буду с нетерпением ожидать его. Если, конечно, он не захотел получить долю от тех денег.
– Нет. – Она встает. – Он придет… вот увидите.
Но ее слова звучат как детские отговорки, и он пожимает плечами, как будто знает о чем-то неведомом для нее.
Америка. Возможно, теперь Чарли может купить билеты на пароход. Фермерское хозяйство, дом с колоннами. Мэри с растущим животом, заполняющая собой то место, которое раньше занимала Нелл.
Нет, не может быть, думает она, но яд этих мыслей уже начинает распространяться и заражать ее воспоминания о нем.
– Я видел, как ты танцуешь, – говорит Джаспер. – Тогда я понял, какой обворожительной ты можешь быть.
Он делает шаг к ней, и она отступает назад. Еще один шаг. Ей некуда идти; стены смыкаются вокруг нее. В фургоне тесно, темно и душно, пол усеян комками вырванных страниц и перьев со сломанными черенками. Он облизывает губы, как бы собираясь поцеловать ее. Внезапная тошнота ощущается как удар под дых. Он без труда сможет одолеть ее. Всю свою жизнь она привыкала к запаху мужского насилия и училась рассеивать его, делать себя маленькой и незаметной. Улыбка мистера Пиггота легко могла обернуться взбучкой. Улыбка путника могла превратиться в жестокое изнасилование. Умение распознавать такие признаки вросло в ее жизнь, сделалось частью ее натуры. Куда бы ты ни ходила, выбирай торные тропы и возвращайся домой до наступления темноты. Лучше всего – вместе с братом.
Он не может хотеть меня, думает она, но страх комом стоит в горле.
Муха пробирается в щель между досками и улетает.
Беги, думает она. Сейчас же.
Нелл устремляется к двери. У него нет ни единого шанса схватить ее. Она перепрыгивает порог и бегом спускается по ступеням, мимо группы женщин – Стеллы Певчей Птички и маленькой женщины с крючковатой палкой. Крики и свист. Слон слегка поворачивается, наполовину свернув хобот ко рту. Туда, к лесу! Жаркое дыхание; ее легкие в огне, воспламененном отвагой. Она не бежит, а летит, уверенно и не оступаясь. Стайка скворцов взлетает с ветвей.
Крик и треск за ее спиной, быстрый топот ног.
– Остановите ее!
Нелл виляет налево и направо. Она уже в лесу и перепрыгивает через упавшие стволы. Спрятаться в кустах или продолжать бег? У них есть лошади, много лошадей. Она рвется вперед: он слишком близко. Воздух обжигает горло, ноги работают как поршни. Свобода. Свобода!
Ветви режут небо на тысячу осколков, и ее рука кровоточит, когда она задевает кусты ежевики. Но она мчится дальше, все быстрее и быстрее. Отрыв увеличивается, его шаги стихают. Она легко перегоняет его.
Нелл начинает улыбаться. Верхушка лета, брызги и пена налетающих волн с океана. По узкой тропе вдоль побережья, туда, где пологий склон и нет утесов. Светло-коричневое, переливчатое море. Скоро она вернется домой, где стоят ящики с адресом «Лондон, Паддингтон» – таким далеким, что он с таким же успехом может оказаться на Луне. Снова вместе с Чарли…
…ее отец…
Нет, думает она. Нет.
Неужели она оступилась намеренно? Она увидела пенек, но не перепрыгнула и не свернула в сторону. Боль мимолетна, трава вырастает ей навстречу. Когда она падает, то вспоминает его слова: Я могу сделать тебя блестящей циркачкой. Новая боль в подвернутой лодыжке и плече, ободранном на спрессованной земле. Он уже здесь, стоит над ней. Она выдергивает побеги крестовника и дикого чеснока, швыряет их в небо.
– Вставай, – говорит он и хватает ее за руку.
В другой руке он держит кнут. Нелл съеживается в ожидании щелчка и быстрого удара. Она ощущает на щеке его жаркое дыхание.
– Только глупец выберет эту деревню. Только глупец выбросит то, что у него есть.
Море снова и снова накатывает на галечный берег.
– Вставай, – повторяет он.
Она поднимает голову. Он не собирается бить ее.
Она снова думает, что споткнулась по ошибке. Но когда она видит первые яркие цвета на поле – раскрашенные фургоны, детей, делающих растяжку и кувыркающихся на поле, – в ней просыпается нечто близкое к облегчению.
Там есть фотографический фургон, стоящий немного в стороне от остальных. Слон со связанными передними ногами. Словно стреноженная лошадь. Запах жареного лука и имбирного хлеба.
Хорошо знакомый горизонт здесь выглядит по-другому. Он почему-то стал шире, разделен незнакомыми холмами, и все вокруг новое.
Джаспер
Джаспер опускает железную задвижку фургона Нелли.
– Я не запер его, – говорит он, но она не отвечает. Он приоткрывает дверь на дюйм-другой и уходит. Она больше не убежит; он знает, что волшебство этого мира уже запустило в нее свои невидимые коготки.
Сегодня выдался очень долгий день. В шатре слишком жарко, и зрители настроены агрессивно. Они готовы испортить любой номер градом оскорблений и гнилых фруктов. В конце концов Виоланте вынужден расквасить нос одному парню, чтобы утихомирить публику. Время от времени взгляд Джаспера обращается к фургону Нелл и он думает: Дело в шляпе. Он отрезает лучшие куски мяса зебры, которую они жарят на ужин, и велит Стелле оставить тарелку на крыльце ее фургона. Минуту спустя рука заносит тарелку внутрь. Пока стрекозы порхают над застойными лужами, он вспоминает, как она танцевала среди толпы этих неотесанных крестьян. Развевающиеся волосы, грациозные движения рук, природный магнетизм.
Он знает, что может испугать ее, если слишком скоро повторит свой визит к ней, поэтому, когда вечернее представление заканчивается и лошадей уводят в стойла, он лежит на траве рядом с Тоби и Стеллой. Работники разожгли костер, цирковые карманники складывают свою добычу в кепку. Брунетт шьет новый головной убор для Минни; когда она замечает его взгляд, ее пальцы начинают сновать еще быстрее.
Он поворачивается к Тоби.
– Положи свою лапу на землю.
Его брат беспрекословно подчиняется, кладет мясистую ладонь на землю и растопыривает пальцы.
Джаспер втыкает нож между пальцами Тоби, все быстрее и быстрее. Крошечный серебристый шрам на большом пальце Тоби напоминает о его единственном промахе. Это игра на доверие. Каждый день он ведет одну и ту же игру со своими зрителями, но они этого не понимают. Актеры летают над их головами, бросают ножи, стреляют из пистолета, выпускают льва. Но они сидят на месте и сосут свои карамельные тянучки, поскольку верят, что это лишь иллюзия.
– Ты мне доверяешь? – спрашивает он, поворачиваясь к Стелле.
Она убирает руку.
– Ни на грош. Я продам тебя за леденец.
– Так было не всегда, когда у тебя был Дэш, – говорит Джаспер и втыкает нож в пучок травы.
Он видит, как вздрагивает Тоби при звуке этого имени. Дэш. Стелла опускает глаза и срывает пригоршню одуванчиков.
– Помнишь, когда мы были мальчиками и отец назвал нас «братьями Гримм»? – спрашивает Джаспер. – За наши идеи, наши истории. – Он игриво подбрасывает локон Стеллы. – Я могу придумать любую историю о ней. Могу превратить ее во что угодно. Скажем, в леопардовую девушку.
– Кого? – спрашивает Стелла.
Он указывает на фургон Нелл.
– Да, но что она такое? Где ты нашел ее?
– Под валуном. Она вылупилась из яйца. Ее принесла птичка. Я еще не решил.
– Где ты на самом деле нашел ее?
– В последней деревне. Одна будет моей звездой. Я куплю специальную шкуру для нее, а Брунетт сделает мне плюмаж для головного убора.
– Не знаю, – говорит Стелла. – Леопардовых девушек хоть пруд пруди. Тебе нужно что-то другое.
– Я могу выдать копченую селедку за кита.
– Только если не все остальные делают то же самое.
– Возможно. – Джаспер снова берет нож и прижимает острие к пальцу. – У нее есть грация, но нет выучки.
Он пробует думать о других пятнистых существах: курах и собаках, жирафах и гиенах.
– Ты можешь… можешь отправить ее в полет, – предлагает Тоби и заливается краской. – Или научить прыгать, как летнюю фею.
– Фея! – фыркает Джаспер. – Любая девчонка хочет стать феей!
Но в тот вечер, когда в весеннем небе восходит луна и на поля нисходит зябкая прохлада, он задумывается над этим и вспоминает причудливые отметины на ее лице. Он сидит на крыльце своего фургона и смотрит на острые иголки звезд над горизонтом, пока серебристые облака дрейфуют перед луной и затмевают ее. Силуэт пролетающей ласточки похож на узкую букву V. Он закусывает губу и щелкает пальцами.
Джаспер уже может представить зрительский ажиотаж и шепотки, хлопок воздуха, когда он стремительно выходит из-за занавеса. Тишина, только хруст опилок под его сапогами с позолоченными шпорами. Я представляю… Что же он представляет?
Тоби предложил фею. Идеи его брата часто оказываются полезными, но он высказывается так неуверенно, что их легко опровергнуть. Летающая фея. Джаспер рассматривает идею как предмет, который он мог бы поднести ближе к свету. Он барабанит пальцами по колену.
Королева Фей – нет, Королева Звезд, потому что ее отметины похожи на созвездия. Она может раскачиваться и летать вокруг арены с крыльями на спине. Воспарять на десять футов с веревкой вокруг талии. Если бы только его шатер не был таким низким, она бы могла летать над целым полем!
Он вскакивает и начинает рисовать на любой подручной бумаге, обертке от масла, куске обоев. Его мысли щелкают, как механизм. Он рисует лебедки, которые им понадобятся, и сами крылья. Сосредоточенно размышляет об углах и траекториях. Его ум всегда с легкостью хватался за инженерное проектирование. Еще мальчиком он рисовал лошадиные повозки и гидравлические насосы, кузницы и подъемные краны. Он знает, при каких температурах металлы сплавляются друг с другом; его радуют такие задачи, как починка парового двигателя. На войне он строил мосты из шестов, канатов и бочек из-под солонины. Его вызывали для устранения поломок на пароходах. По вечерам солдаты приносили ему сломанные винтовки и он разбирал и снова собирал оружие с такой же легкостью, как женщина штопает наволочку.
Пока он рисует полукруги и оси, то думает обо всех людях, имевших великие идеи в прежние времена. Он гадает, что испытывал Виктор Франкенштейн, когда делал наброски своего существа на клочках бумаги и копался в склепах и на кладбищах, собирая фрагменты плоти и кости. Его возбуждает электрический потенциал на кончиках пальцев; он заворожен видениями будущего. Он думает об игле, сшивающей воедино части монстра; он думает о Дедале, заключенном в башне, который ловит жаворонков и ястребов, общипывает перья с розовых тушек в воздухе, насыщенном ароматом оплывших восковых свечей. Синтез двух великих изобретений: крылья Дедала и чудовище Франкенштейна. Гордость Виктора, завершившего свои труды. Дедал, замерший на краю перед головокружительным провалом и готовящийся к прыжку; он не знает, но надеется, что воздух примет его, поднимет в небо и изменит его жизнь. Еще в школе они обсуждали мораль обеих историй. Тоби, которого учитель заставлял сказать хоть что-то, пробубнил, что эти истории были предупреждением: не нужно переоценивать свои силы и летать слишком высоко. Джаспер презрительно посмеивался над братом. Для него эти истории были стимулом к созидательному творчеству. Лучше изобрести удивительное чудовище, чем коротать жизнь в серости и безвестности. Лучше летать и падать, чем оставаться заключенным в башне.
Когда рисунок завершен, Джаспер поспешно идет к кузнецу. Здоровяк с лицом, багровым от жара, откладывает в сторону подкову, по которой только что колотил своим молотом. Джаспер тычет пальцем в бумажки, рисует фигуры в воздухе. Тут нужно спаять сочленения, здесь обрезать каркас, там вывести спицы, которые будут раскрывать и закрывать механические крылья. Они будут огромными, но узорчатыми, как у дрозда.
Джаспер потрясает своими рисунками.
– Я хочу, чтобы ты приступил прямо сейчас, Гэлем.
Кузнец смотрит на него и утирает лоб мясистой рукой.
– Уже поздно, – начинает он. – Совсем темно…
– Сейчас же! – требует Джаспер, поигрывая кнутом у его башмаков, и Гэлем берет рисунок. – Мне это понадобится через два дня. Мне наплевать на недостающие подковы и сломанные хомуты. Сначала нужно сделать это.
В конце концов кузнец кивает и оглядывается на раскаленную добела плавильную кузню. Джаспер тоже будет переплавлен в этой кузне и вознесется еще выше вместе с успехом Нелл. Когда он уходит, то момент вдохновения в его сознании связан уже не с робким предложением Тоби, а с работой его собственного воображения, когда он смотрел на звездное небо. Это его собственная идея! Она обретает форму в виде тщательно сконструированного механизма.
Он мысленно перескакивает в будущее и видит оживленную толпу вокруг рекламных афиш о его представлении в Лондоне. Неважно, пусть даже пройдет целый год, прежде чем он сможет себе это позволить; это время все равно наступит.
Мы представляем Королеву Луны и Звезд – воздушную фею, которая завершает представление и знаменует окончание дня, – и сегодня вечером она будет летать, как ни одно другое чудо на свете…
Он представляет, как стремительно распространяются новости и как сама королева приглашает его на аудиенцию. Блестящее завершение его шоу пробудило в ней прежнюю любовь к цирку и чудесам природы, утраченную, как ему говорили, после смерти принца Альберта. Он почти чует аромат залов Букингемского дворца, куда его обязательно пригласят после представления. Запахи полироля для серебра, свечей из пчелиного воска и старинных книг. «Вы настоящее чудо, – скажет ему королева. – Вы создали великолепное представление».
Его труппа разошлась по жилым фургонам. Кроме него и кузнеца, только тройняшки еще не ушли на покой; их фигурки исчезают в лесу, когда они идут проверять свои ловушки на зайцев и фазанов.
Он подходит к фургону, который теперь принадлежит Нелл. Всматривается через щель между досками и мельком видит волну ее волос на подушке. Он рад, что не сталкивается с обвиняющим взглядом ее зеленых глаз. Во сне ее черты становятся нежными и миловидными, выпяченная нижняя губа выглядит почти по-детски. Он испытывает судорожное желание, но не физическое влечение, а предвкушение того, что она может ему принести.
Он поворачивается и смотрит на все сразу: на собрание отдельных вещей, составляющих его блестящее представление. Деревянные шесты, туго натянутый барабан циркового шатра. Животные, набитые в фургоны как сельди в бочку. Он знает имена всех актеров, грумов и работников, даже имя арендованного младенца, которого они выдают за незаконного отпрыска его карлицы Пегги. Цирковое шоу похоже на хорошо смазанный механизм. Когда Джаспер смотрит на горизонт, он испытывает такой восторг, как будто окрестные деревья и холмы тоже принадлежат ему вместе с береговой полосой океана, усеянной разбитыми ракушками и тысячами мидий, лепящихся к скалам. Он думает об амфитеатре Эстли и о музее Ф. Т. Барнума, сгоревшем дотла, о крушении Пабло Фанка[9 - Пабло Фанк (1810–1871) – конный артист и первый чернокожий британец, ставший владельцем популярного цирка. Руководил им в течение 30 лет с разными партнерами и дважды терпел банкротство, но затем снова поднимался к успеху. Его афиша вдохновила Джона Леннона на создание песни Being for the Benefit of Mr. Kite.] и не понимает, как они могли выжить после таких катастроф. Банкроты. Ничтожества.
Он поднимает руку и проводит пальцем по запястью. Интересно, чувствует ли себя кто-то еще таким же бессмертным, как он? У него слишком много мыслей, слишком много идей и устремлений, чтобы просто взять и умереть. Когда его дядя был похоронен на Хайгетском кладбище, он прошел по Египетской аллее с ее ухоженными дорожками, мавзолеями и темными гробницами и услышал мужской голос, непринужденно сказавший: «Скоро это кладбище наполнится людьми, которые считали себя незаменимыми». Джаспер замер в лучах предвечернего солнца и целую минуту не мог сдвинуться с места.
Он проводит ладонью по подбородку. Сияет луна, и мир неощутимо поворачивается вокруг своей оси. Он неслышно входит в фургон Стеллы.
– Подвинься, моя маленькая избранница, – говорит он. Она зевает и принимает его в свои объятия. Он налезает на нее сверху и спускает бриджи.
Когда он входит в нее, то думает о чернилах, сочащихся с перьев литературных поденщиков на Флит-стрит, о своем имени, кочующем из уст в уста. Балаган Чудес Джаспера Джупитера. Его имя наполняет живое пространство Лондона, распространяется по улицам и переулкам и достигает слуха королевы. Джаспер Джупитер, Джаспер Джупитер. Деньги сыплются в его цилиндр.
Он представляет Нелл, летающую над головой королевы; ее металлические крылья хлопают за спиной, руки раскинуты в стороны. Это я все придумал, – скажет он королеве Виктории в ее дворце. – Я создал ее. Я нашел эту девушку в прибрежной деревушке и наделил ее крыльями. Это мое творение.
– М-м-м, – бормочет Стелла, прикрыв глаза в экстазе, и он смотрит на нее. Он знает это выражение лица; он видел такое же выражение, когда она раздевалась перед клиентами под красным фонарем. Голова запрокинута назад, зубы кусают нижнюю губу.
Он гадает, совокупляется ли она с ним потому, что тоже хочет ощущать след Дэша, – близость, которую они оба потеряли.
Он закрывает глаза, стонет и наваливается на нее.
– Подвинься, – говорит она, зажигает сигару и выпускает клуб дыма. – Я тут думала… – продолжает она, словно подбирая оставленную нить разговора, – я подумала, что могу выманить твою леопардовую девушку.
– Королеву Луны и Звезд.
– Что?
– Так ее будут называть. Я уже решил.
– Хм-м-м, – бормочет Стелла и выпускает дым из уголка рта. Она перекатывается набок. – Ты что-то уронил.
Он думает, что речь идет о деньгах, потому что она вытаскивает купюры из его кошелька каждый раз после того, как он кончает, и говорит: «Жизнь – это сделка, и я буду худшим клоуном, чем Уилл Кемп[10 - Уильям Кемп (1560–1603) – английский актер и танцор. Известен прежде всего исполнением комических ролей в пьесах Шекспира. Был изгнан из труппы под предлогом того, что «прошло время для грубой клоунады».], если не получу вознаграждение за мои труды». Но она подбирает что-то маленькое и блестящее. Кольцо; должно быть, оно выпало у него из кармана. Он сует кольцо обратно.
– Это же от Дэша… – Она подносит ладонь ко рту.
– Оно мое, – слишком поспешно говорит он. – Оно принадлежало моему отцу, просто выглядит так же.
Он натягивает бриджи и выходит из фургона, прежде чем она успевает что-то добавить.
Нелл
Через два дня цирк движется в ночи. Шатер аккуратно разобран, ткань свернута и убрана, деревянные шесты собраны в связки. Нелл видит и слышит, как циркачи расхаживают перед ее фургоном, – Джаспер раздает приказы, маленький мужчина чистит когти у сонного тигра, высокая женщина смеется над шуткой, которую она не уловила, – но она ждет Чарли. Где ее брат? Почему он не нашел ее? Нетрудно оседлать лошадь, а цирковые афиши должны быть прибиты к деревьям и расклеены на мили вокруг.
Может быть…
Она одергивает себя.
Нет, думает Нелл, это не может быть из-за денег. Он не может так поступить с ней.
Она слышит скрип и снова выглядывает в щель между досками. Рядом появляется повозка с клеткой, где расхаживает львица. Большая кошка тихо рычит и ходит взад-вперед. Львица находится на расстоянии вытянутой руки, отделенная от Нелл только деревянной стенкой фургона и прутьями клетки. Ее черные зрачки поблескивают, зубы сверкают в лунном свете. Нелл смотрит на свои родимые пятна и думает о том, где они поймали львицу и как им удалось запихнуть ее в маленькую клетку.
Что-то стучит по ее фургону. Она вздрагивает и подается назад, потом видит, кто это. Это Стелла, и какой-то крестьянин тискает ее, держа ее бороду в кулаке.
– Почему ты ее не отрежешь, сучка? – шипит он и отводит руку, сжатую в кулак.
Везде шум – лязг хомутов, командные выкрики, – и Нелл понимает, что если она закричит, то никто не услышит. Она осматривается по сторонам в поисках импровизированного оружия. Ножка сломанного стула, деревянный ящик? Но потом она слышит звонкий смех. Крестьянин падает, хватаясь руками между ног. Стелла достает сигару из нагрудного кармана.
– Хочешь валяться в навозной куче вместе с этими крысами вместо того, чтобы выступать на сцене?
Пока мужчина хромает прочь, Стелла поворачивается и говорит:
– Знаешь, никто не держит тебя взаперти. У нас есть пунш, если хочешь выпить.
Нелл кусает щеку изнутри.
– Поступай как знаешь.
Она смотрит, как Стелла уходит прочь, демонстрируя непринужденное владение своим телом. Нелл ходила через свою деревню как по натянутому канату, с каждым шагом опасаясь упасть. Но эта женщина свободно размахивает руками и широко шагает. Она наклоняется, чтобы сорвать лютик, и втыкает цветок себе в бороду. Как ей это удается? – дивится Нелл. – Как она может гордиться собственным уродством и смотреть миру в глаза?
Но Стелла права; ее фургон не заперт. Она уверена, что Стелла не стала бы прятаться. Нетрудно выйти на улицу, хотя бы на минутку. Она нажимает на дверь, и створка распахивается настежь. Пульс тяжело стучит в ушах. Она выходит на крыльцо и натягивает рукава пониже. Львица продолжает расхаживать в клетке, ее желтая шкура натянута на узкий костяк. Мимо пробегает девушка с корзиной капусты. Силач и великанша укладывают в фургоны отрезы ткани и кухонную посуду. Никто не глазеет на нее и не указывает пальцем. Она думает о том, что Джаспер сказал о карлице: ее выгнали с фабрики, разрушили ее жизнь потому, что не смогли найти места для нее. Раньше ей не приходила в голову такая мысль. Она могла заработать на жизнь, пока работала в поле, и ее тело все равно считалось способным к деторождению. Она смотрит, как высокая женщина прислоняется к бочке и чешет голову, и ее посещает незнакомое чувство, близкое к стыду.
Вскоре после того, как Нелл возвращается внутрь, ее фургон рывком приходит в движение, скрипят колеса, топают копыта. Она лежит на матрасе и смотрит на высокие темные кусты в щелях между досками. У нее спирает грудь. Она представляет туго натянутую веревку, которая привязывает одну ее руку к дому, а другую – к цирку. С каждым мерным топотом копыт ее тело корчится, как на дыбе, кости вырываются из суставов, плоть рвется, разум разделяется пополам.
Когда они останавливаются на постоялом дворе, чтобы набрать воды, она слышит название незнакомой деревни. Теперь, если она убежит, то не найдет дорогу домой.
Стук в дверь будит Нелл. Она не спала до рассвета, а сейчас, наверное, давно за полдень. Она вскакивает на ноги. Это Джаспер, который держит в руках большой пакет из коричневой бумаги. Он обозревает разрушения, которые она так и не потрудилась прибрать: рваные книги, поломанные перья. Нелл выставляет подбородок.
Джаспер кладет пакет на стол и берется за бечевку.
– Можно показать?
Не дожидаясь ответа, он разматывает бечевку, и пакет раскрывается.
– Это для твоих выступлений, – говорит он. – Ты не можешь вечно носить старые тряпки.
Нелл собиралась сказать что-то обидное, уязвить его, швырнуть подарок обратно. Но когда она видит одеяние из зеленого шелка, которое так аккуратно шила высокая женщина, то замирает в нерешительности.
– Я знал, что тебе понравится, – говорит он. – И это только половина. Я хочу, чтобы ты сейчас надела это платье, а мой брат сфотографирует тебя. У каждого актера должна быть визитная кар-точка.
Только половина? Джаспер ждет снаружи. Нелл разглаживает ткань тыльной стороной ладони. Она такого же цвета, как зимнее море. Спереди нашиты разные фигуры: крошечные звезды, большая белая луна – отголоски черт ее собственного лица. Сначала ей хочется разорвать аккуратные стежки, но потом она видит кучу истерзанных книг и ее окатывает быстрая волна печали. Она встряхивает ткань. Там два предмета одежды: короткие панталоны и дублет-безрукавка такого же фасона, как у Стеллы. Ее руки и ноги будут голыми. Нелл одергивает свое старое платье, подавляя желание заплакать и присесть на корточки, укрыться от невидимых глаз. Она проводит рукой по своим родимым пятнам. Она так тщательно прятала их, а теперь они должны стать частью ее роли.
– Поспеши, пока солнце не зашло за облака, – говорит Джаспер. – Нам нужен свет.
Нелл сглатывает слюну. Она устала сопротивляться; она вообще очень устала. Но за ее покорностью проглядывает любопытство. Как она будет выглядеть в этом наряде? Ее грязное, заштопанное платье падает на пол.
Я могу сделать тебя блестящей актрисой.
Она облачается в шелк, возится с пуговицами и крючками, а потом распахивает дверь, пока не передумала. К счастью, ее родимые пятна чешутся уже не так сильно, как раньше. Она выходит на крыльцо, навстречу желтому свету дня.
– О да, – говорит Джаспер, пожирая ее глазами. – Именно так я себе это представлял. – Он обезглавливает одуванчик взмахом своей трости. – Пошли.
Туман обернулся утренней росой на траве, и она видит других членов труппы, хотя и старается не смотреть на них. Дети вытряхивают на землю мешки опилок и расклеивают афиши с лицом Джаспера. Мальчик, подручный конюха, рубит топором тушу молодого бычка и кидает куски в клетку львицы. Зверюга жадно вцепляется в голову теленка, грызет кости и пожирает требуху.
– Иди сюда, – зовет Джаспер, и она торопится, почти бежит за ним. Он останавливается у черного фургона и стучит в стенку.
– Тоби, двигай сюда! – кричит он.
Нелл читает витиеватый шрифт: «Закрепляй тени, пока материал не выцвел. Тобиас Браун, крымский фотограф».
– Тоби! – с неожиданной теплотой произносит Джаспер, когда открывается дверь. Это парень, похожий на медведя, которого она видела на пляже. Нелл запоздало сознает, что они братья; она начинает видеть сходство в миндалевидном разрезе глаз, слегка выпяченной нижней губе. Он моложе, чем она запомнила, едва ли старше тридцати лет. И он смотрит на нее, как и раньше, долгим, печальным взглядом, заставляющим ее внезапно занервничать и отвернуться.
– Подожди, пока сама не увидишь, Нелл, – говорит Джаспер. – Вот вторая часть твоего костюма!
Он театральным жестом сдергивает ткань с громоздкой конструкции. Сначала Нелл думает, что это какая-то механическая ловушка для животных с челюстями для перемалывания мягкой плоти. Это каркас из тусклого металла со спицами и шестеренками, покрытый белыми перьями. Снаружи свисают три кожаных шнурка. Конструкция такая же большая, как она сама, нечто спаянное из кованого и гнутого металла.
– Ты будешь носить их, – говорит он и поднимает механизм. Тянет за рычажок, и металл скрипит, распадаясь на два сегмента, которые движутся вперед-назад. – Это крылья.
– Для чего они?
– Для чего? – повторяет Джаспер. – Ну, ты будешь владычицей луны и звезд. Королевой, которая перемещает луну по небосводу.
Нелл смотрит на него. С таким же успехом он мог бы сказать ей, что небо зеленое.
– Я? – спрашивает она. – Как?
– Вот так. – Он улыбается, даже смеется, и она замечает его ребячливость, как будто он на мгновение забыл о своем положении. – Подними руки. Вот так, да. Да.
Его пальцы прохаживаются по ее спине, и она старается не отпрянуть в сторону. Он укрепляет застежки на ее животе и под мышками, и она склоняется под весом металла. Крылья выпирают у нее за спиной, прямо как у бабочки: четыре симметричных сегмента с острыми и блестящими кончиками. Ей хочется увидеть свое отражение, хотя бы в луже, но она не уверена, что сможет себя узнать.
– Великолепно, – говорит он и ровно дышит. – Великолепно. Настоящее чудо, как думаешь, Тоби? Просто чудо. Веревки пройдут вот здесь, и она поднимается вверх. Ты будешь летать, Нелл. Мы хотим, чтобы ты летала.
Ей хочется, чтобы он говорил помедленнее, дал ей время понять смысл его слов. Летать. Нелл. Королева. Она выпрямляется, опершись на фургон, вспоминая о том, как стояла на краю утеса и смотрела, как море поглощает прибрежные валуны. Чарли умолял ее не дурачиться и отступить от края. Она пихнула ногой комок земли и посмотрела, как он летит вниз, пока желание упасть не начало превозмогать потребность оставаться на месте.
– Что скажешь, Тоби? – спрашивает Джаспер.
– Очень хорошо, – отвечает Тоби, но не глядит на нее.
– Принеси мне фотографию, когда закончишь. – Джаспер хлопает в ладоши и кричит: – Загоните эту зебру обратно или я размозжу ваши тупые головы!
Он отходит от них и срывается на бег.
Очень просто делать то, что тебе велят. Тоби говорит ей, как нужно встать и как долго нужно стоять, хотя по-прежнему не смотрит на нее. Крылья тяжелые. Голые руки и ноги кажутся беззащитными. Даже Пиггот не позволил бы сделать такой снимок, но вот она: фотографический ящик уставился на нее, фоновый занавес развернут у нее за спиной. Она внезапно представляет, что односельчане видят ее, – видят, как она проходит по улице в этом дерзком наряде, хлопая крыльями за спиной. Были бы они потрясены или пришли в ужас? Наверное, они бы не поверили, что это она.
Она поднимает руки, как просит Тоби, смотрит вверх, пытается сдержать дрожь в руках и ногах. Он возится с дублетом, высвобождая складки шелка из-под ремешков и неуклюже извиняясь, когда задевает ее обнаженное плечо. Ее сердце стучит в уши. Он отступает назад, вставляет стекло в камеру и скрывается под накидкой. Черный глаз объектива смотрит ей в лицо.
Он отсчитывает секунды.
– Самая новая – самая красивая! – кричит какой-то мальчишка.
Нелл не шевелится. Ее переносят на этот кусок стекла, делают визитную карточку, которую люди могут купить. Что скажет ее брат, если она пришлет ему такую карточку? А Ленни? Будет ли он восхищаться ею или посмеется над ней?
– Девять, десять, – говорит Тоби и вынимает стеклянную пластину. Потом он отстегивает ее крылья. Она чувствует его затрудненное дыхание и запах сигарного дыма. Он опускает металл на землю и накрывает одеялом.
– Потом я принесу это Джасперу, – говорит он.
Он начинает подниматься по крыльцу фургона, но она хочет, чтобы он остался, задержался подольше.
– Можно мне посмотреть? – спрашивает она.
Он машет стеклом.
– Сейчас еще ничего…
– Можно посмотреть, как ты это делаешь?
Он дергает ртом.
– Не знаю, – говорит он и смотрит вдаль. – Только если побыстрее, – добавляет он, и она дивится: от кого он хочет это скрыть?
Когда он закрывает дверь у нее за спиной, Нелл понимает, что здесь нет окон и все щели наглухо заделаны. Внутри тесно, тепло и темно. Пахнет пилюлями лекарей-шарлатанов, густой и незнакомой горечью. Она спотыкается обо что-то мягкое, звенит склянка.
– Осторожно! – говорит он. Она слышит его прерывистое дыхание. Он проталкивается мимо нее и снова извиняется.
Постепенно появляются серые формы. Верстак. Какие-то горшки. Бутылки с пробками, крошечные снимки, свисающие с веревки. Масса химикалий. Матрас, сдвинутый в сторону. Должно быть, он спит на полу.
Он рассказывает ей, как протирать стекло яичным белком, и она шепотом повторяет новые слова. Коллоидный способ, нитрат серебра. Потом он берет пузырек и омывает стекло прозрачной жидкостью.
– Что это? – спрашивает она, перебирая флаконы. – А это?
– Почему ты говоришь шепотом?
– А ты?
Темнота кажется такой же необъятной и запретной, как в церкви на Сретение. Она видит книги на полке и щурится, пытаясь прочитать буквы на корешках. Она не знает эти названия, но потом… «Волшебные сказки и другие истории». Она вынимает книгу с ноющей болью в животе.
– Мы с братом читали ее, – объясняет она.
Потом она ставит книгу на место и листает альбом с визитными карточками. Джаспер, упершись руками в бедра, стоит на размытом слоне. Карлик рядом с великаном. Однорукая женщина. Снимки кажутся очень личными; люди позируют перед камерой, но без напряжения. Их взгляды вонзаются в объектив.
– Тебя нет на снимках.
– С какой стати? Во мне нет ничего интересного.
Нелл могла бы возразить, но, очевидно, в этом странном мире существуют свои правила. Она смотрит на воротник его простой кожаной безрукавки, потом на свой шелковый дублет.
Он раскрывает альбом на последних страницах.
– Сюда я вклеиваю мои афиши. Посмотри, как красиво!
«Величайшая живая диковина! Женщина-медведица, каких до сих пор не бывало!» Он переворачивает страницу. Она видит, как он замечает свое отражение в зеркале и досадливо морщится.
«Необыкновенно, – читает она. – Чудесно и невиданно».
Уголки его рта опускаются вниз. Он поворачивается к своим химикалиям и глухо говорит:
– Смотри, вот ты проявляешься на фотографии.
У него дрожат руки, как будто он нервничает из-за нее. Она с трудом подавляет моментальное желание обнять и утешить его. Вместо этого она наблюдает за листом фотобумаги, плавающим в кювете.
Призрачные тени. Сегодня вечером Нелли появится на сцене…
Он вынимает фотографию из маленькой кюветы и держит ее большим и указательным пальцами. С нее капает вода. Он передает фотоснимок Нелл, зажигает спичку, и она моргает от внезапного света.
Сначала изображение проявляется по краям, проступает из ничего. Треугольники крыльев, обнаженные ступни, густые волосы. Темные отметины родимых пятен. У Нелл перехватывает дыхание. Гибкие руки и ноги, носки слегка согнуты внутрь. Подбородок поднят, глаза расширены, уголки рта опущены. Из-за родимого пятна на щеке кажется, будто лицо наполовину в тени.
Она не верит своим глазам. Эта девушка – не она, а какое-то наваждение. Она годами избегала своего отражения в лужах и стеклянных окнах, пребывая в убеждении, что увидит там нечто безобразное. Односельчане рассматривали ее отметины как проблему, которую нужно решить, нездоровое отклонение от нормы или даже дурное знамение. Та девушка, Нелли-цветочница, старалась быть маленькой и незаметной. Она никогда не стояла бы так гордо, не смогла бы выглядеть такой, какой хотела стать.
Тоби закрепляет прищепкой ее фотографию на бельевой веревке между изображением горбатой женщины и заклинателя змей. Сколько Нелл себя помнит, у нее не было почти никаких шансов изменить свою жизнь. Она могла лишь превратиться в старую деву, коротающую свой век на задворках. Но здесь… здесь она могла превратиться в кого угодно. В фею, в сказочную королеву. В существо, летающее по небу. Она могла заработать собственные деньги, много денег и сделать свою жизнь шире и богаче, чем могла бы надеяться любая женщина ее положения.
Ей приходит в голову, что, наверное, она больше не вернется домой. Ее жизнь непоправимо изменилась. Собственный отец продал ее; как она могла снова жить в его доме?
Она пробует на вкус идею дома, но это все равно что нащупать языком гнилой зуб во рту. Протекающая крыша, монотонная работа на ферме, обнесенной низкой каменной стенкой, кислый запах горохового хлеба и вареных овощей – почему это раньше не казалось невыносимым? Не была ли ее жизнь такой же маленькой, как эти огороженные поля?
Уголок фотографии мнется в ее пальцах.
– Осторожнее, – говорит Тоби и накрывает ладонью ее руку, но она не отпускает снимок.
Девушка с механическими крыльями – это она, пойманная во времени, как насекомое в янтаре. Незнакомый человек может купить эту визитную карточку и поставить на своей каминной полке.
Она испытывает прилив глубокой внутренней силы, незнакомой уверенности в себе. Как будто девушка на фотографии может парить под куполом шатра, ощущая на себе взгляды сотен горящих глаз, и даже не думать об этом.
Нелл
Когда Нелл возвращается в свой фургон, то обнаруживает, что ее старое платье исчезло. Она ищет под матрасом, выдвигает ящики, но ничего не находит. Потом до нее доходит, кто мог это сделать. Она одергивает свой дублет, как будто рукава могут волшебным образом удлиниться. Утрата платья – последней ниточки, связывавшей ее со старой жизнью, – расстраивает ее больше, чем нужно.
– Ты можешь носить кое-какие из моих рубашек. – Стелла стоит в дверях, сжимая трубку в зубах. – И у меня есть достаточно маленькие штаны, чтобы тебе были как раз.
Стелла вынимает трубку изо рта и упирается рукой в бедро.
– Бонни жарит свинью. Все представления закончены до следующего вечера.
Доброта, звучащая в ее голосе, почти невыносима; Нелл хочется бросить ей в лицо бранное слово или захлопнуть дверь и свернуться клубком в этом тихом месте. Она цепляется за дверь пальцами ног, чтобы удержаться на месте. Ошеломительное желание упасть и зажмуриться.
– Не стоит так бояться. – Стелла смеется. – Это ты будешь есть жареную свинью, а не наоборот.
– Я лучше останусь здесь, – бормочет Нелл. Она пытается вспомнить, как выглядела на фотографии – металлические крылья, гордо вскинутый подбородок, – но вспоминает лишь неуклюже расставленные ноги носками внутрь.
– В этом есть сила, – говорит Стелла, покручивая на пальце прядь своей бороды.
– В чем?
– В твоей игре. Ты управляешь тем, как другие видят тебя. Ты выбираешь и становишься другой. Вокруг нет никого, кто был бы похож на меня, и я этому рада.
Нелл не может посмотреть ей в глаза.
– Чего ты ждешь? – спрашивает Стелла.
– Моего брата…
Стелла фыркает, но ее голос остается ласковым и доброжелательным.
– Думаешь, он придет за тобой? – она наклоняет голову к плечу. – У тебя есть возможность провести всю жизнь в семье, которая тебя обожает и считает особенной.
– Он не такой, – поспешно, слишком поспешно возражает Нелл.
– Присоединяйся к нам, – говорит Стелла.
Девушка с крыльями на фотографии не стала бы колебаться, и Нелл делает шаг вперед. Это не может быть хуже, чем сидеть в одиночестве.
Стелла улыбается, но Нелл не может ответить на улыбку. Она опускает глаза; деревянные ступеньки холодят ей ступни. Трава сырая, майский вечер суров не по погоде. Она ощущает внезапное тепло дружеского локтя, пожатие руки Стеллы. Что бы подумали односельчане… что бы подумал Ленни, если бы узнал, что этой женщине хочется быть с ней?
Чужие взгляды цепляются за ее кожу, как рыболовные крючки.
– Все смотрят на меня, – шепчет Нелл.
– Им просто интересно.
Интересно. Она процеживает эти взгляды через фильтр жалости и отвращения, но не находит ни того, ни другого.
Несколько циркачей расположились у костра возле колес повозки, натирая вытопленным жиром связки и сухожилия. Силач сует голову в бочку с водой, где плавают яблоки. Потом отступает с мокрыми волосами, держа яблоко в зубах, и торжествующе ревет.
– Дай попробовать, – требует одна из тройняшек, и он удерживает ее голову под водой, пока девушка не начинает колотить его по рукам.
– Козел! – вопит она, хватая ртом воздух и стараясь лягнуть его по голени. – Козел!
Жареный поросенок размером немного больше младенца. Его шкура ломкая и обугленная, во рту дымится печеное яблоко. Жир капает в огонь, и повсюду вспыхивают язычки пламени. Девушка, которая глотала горячие угли, поворачивает вертел. Нелл думала, что это ловкий трюк, но теперь она видит красные пузыри в уголках ее рта, окровавленные губы.
– Глаза по шиллингу, – говорит она, хмурясь на Нелл.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/elizabet-maknil/cirk-chudes/) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Каменка – птица из семейства мухоловковых. (Здесь и далее прим. пер.)
2
Генерал Том-Там (1838–1883) – карлик, выступавший в американском цирке Финеаса Барнума.
3
Эдвин Генри Ландсир (1802–1873) – английский художник и скульптор эпохи романтизма.
4
Уильям Чарльз Макриди (1793–1873) – английский писатель и популярный актер, исполнявший классические и бытовые роли.
5
Лондонский амфитеатр Эстли был открыт Филипом Эстли в 1773 году как концертный зал и считается первой цирковой ареной в Англии.
6
Аутоиммунная болезнь, нарушение кожной пигментации.
7
Джордж Вашингтон Моррисон Натт (1848–1881), более известный под псевдонимом Командор Натт, – американский карлик и артист. В 1861 году Натт гастролировал по Новой Англии с цирком, когда Барнум нанял его для показа в Американском музее в Нью-Йорке.
8
Олдермен – член муниципального совета или собрания в Англии.
9
Пабло Фанк (1810–1871) – конный артист и первый чернокожий британец, ставший владельцем популярного цирка. Руководил им в течение 30 лет с разными партнерами и дважды терпел банкротство, но затем снова поднимался к успеху. Его афиша вдохновила Джона Леннона на создание песни Being for the Benefit of Mr. Kite.
10
Уильям Кемп (1560–1603) – английский актер и танцор. Известен прежде всего исполнением комических ролей в пьесах Шекспира. Был изгнан из труппы под предлогом того, что «прошло время для грубой клоунады».
Элизабет Макнил
Страсть и искусство. Романы Элизабет Макнил
«Атмосферная викторианская история с отсылками к классическим произведениям. «Франкенштейн» – фаворит манипулятора Джаспера, владеющего цирком. «Русалочка» – пример жуткой судьбы, в отголосках которой видит себя главная героиня Нэлл». – The Guardian
«Чувство тревоги пронизывает роман… Когда Нелл раскачивается в воздухе, ее чувства – это эскстаз, но и мрачные размышления об артистах, которые погибли в результате несчастного случая. Мои персонажи… их жизнь – отголосок историй реальных людей прошлого». – Элизабет Макнил, интервью для Waterstones.com
«Блестяще… Абсолютно завораживающе». – Daily Mail
1866 год.
В приморский английский поселок приезжает цирк – Балаган Чудес Джаспера Джупитера. Для местной девушки Нелл, зарабатывающей на жизнь сбором цветов и имеющей родимые пятна по всему телу, это событие становится настоящим ударом.
Собственный отец продает Нелл Джасперу, чтобы она стала еще одной артисткой цирка, так называемой «леопардовой девушкой». Но с величайшим предательством в ее жизнь приходит и слава, и дружба с братом Джаспера Тоби, который помогает ей раскрыть свои истинные таланты.
Цирк – лучшее, что происходило с Нелл? Но разве участие в шоу «человеческих курьезов» – это достойная судьба? Сколько боли скрывается за яркими афишами?
Элизабет Макнил
Цирк чудес
Elizabeth Macneal
Circus of Wonders
© Савельев К., перевод на русский язык, 2022
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022
* * *
Папе и маме, с любовью
Часть I. Май 1866
Невозможно дважды войти в одну и ту же реку.
Гераклит, «Фрагменты»
Мы незавершенные, наполовину собранные существа.
Мэри Шелли, «Франкенштейн», 1823
Нелл
Все начинается с рекламной афиши, прибитой гвоздем к дубовому стволу.
– Балаган Чудес Джаспера Джупитера!
– Что это такое?
– Лучшее представление на свете!
Все проталкиваются вперед, кричат и цыкают друг на друга. Какая-то женщина вопит: «Поосторожнее с локтями!»
Через просветы между подмышками Нелл видит кусочек афиши. Буйство красок, ярко-красный цвет с золотой каймой. Изображение бородатой женщины в красном камзоле и с золотыми крылышками, прикрепленными к башмакам.
«Стелла Певчая Птичка, бородатая, как медведь!»
Нелл наклоняется ближе, пытаясь увидеть афишу целиком, разобрать слова, украшенные затейливыми завитушками.
«Знаменитая слониха Минни!» – огромное серое существо с длинным хоботом.
«Валлийская великанша Брунетт. Самый маленький в мире музей курьезных предметов», – набросок белого крокодила в стеклянной банке, сброшенная змеиная кожа.
В верхней части афиши – лицо мужчины, в три раза превосходящее по размеру другие иллюстрации. Лихо закрученные усы, трость наискосок, в виде молнии.
«Антрепренер Джаспер Джупитер представляет поразительную труппу живых курьезов», – читает она.
– Что такое «живой курьез»? – спрашивает Нелл у своего брата.
Тот не отвечает.
Стоя там, она забывает о бесконечной срезке и плетении нарциссов и фиалок, о многочисленных пчелиных укусах на распухших руках, о весеннем солнце, которое припекает кожу, пока она не кажется обваренной кипятком. В ней зарождается предчувствие чуда. Сюда, в их маленький поселок, приехал цирк. Он раскинет шатер на выбеленных солью полях за деревней, раскрасит небо сполохами изысканных красок, привезет жонглеров с кинжалами, экзотических животных и девушек, которые будут прогуливаться по улицам с видом надменных собственниц. Она прижимается к брату и слушает вереницу вопросов, аханья и восклицаний.
– Как они заставляют пуделей танцевать?
– Обезьяна, наряженная светским щеголем!
– Это и впрямь бородатая женщина?
– Мышиные шкурки. Это приклеенные мышиные шкурки.
Нелл смотрит на афишу – на завернутые края, яркие цвета, переливающийся шрифт – и пытается навсегда запечатлеть ее в памяти. Ей хочется сохранить эту афишу. Ей хочется тайком вернуться под покровом ночи и сорвать ее с гвоздей – аккуратно, чтобы не порвать бумагу, – и рассматривать ее, когда захочется, изучать этих курьезных людей так же внимательно, как она корпит над библейскими гравюрами.
Шатровые представления часто проходили в соседних городках, но еще никогда в их поселке. Ее отец даже посетил цирк Сэнджера, когда тот устраивал представления в Гастингсе. Он рассказывал истории о мальчиках с накрашенными губами, скачущих на лошадях вверх тормашками и стреляющих в пинтовые горшки. «Ты не поверишь, какие чудеса. А что вытворяют гимнастки – ох, они на голову выше девочек из Брайтона!» В провинции слухи о цирковых катастрофах жадно передавались из уст в уста. Укротители, съеденные львами, эквилибристки, расхаживавшие на цыпочках по натянутой проволоке и разбивавшиеся насмерть, внезапные пожары, целиком пожиравшие цирковые шатры и варившие китов прямо в аквариуме.
Крики ненадолго затихли, и тишину разорвал голос:
– Ты тоже участвуешь в представлении?
Это корзинщик Ленни; рыжие волосы падают ему на глаза. Он ухмыляется, ждет, что прочие к нему присоединятся. Люди вокруг замолкают. Воодушевленный их молчанием, он восклицает:
– Покажи нам стойку на руках, пока не появились другие чудеса!
Брат Нелл кривится, и сначала она думает, что Ленни обратился к нему. Но это невозможно, потому что Чарли обычный, ничем не примечательный парень. Это на нее смотрит Ленни, его взгляд скользит по ее лицу и рукам.
Тишина прерывается возбужденными шепотками.
– Что он сказал?
– Я не расслышала!
Шарканье ног, нервозный ропот.
Нелл ощущает на себе знакомые жгучие взгляды. Когда она вскидывает голову, все слишком быстро отворачиваются и начинают рассматривать свои ногти или окрестные камни. Она понимает, что они хотят быть великодушными, избавить ее от унижения. Два года назад, когда шторм залил фиалки соленой водой и они засохли, отец указал на нее дрожащим пальцем. «Это дурное знамение, как я и сказал в тот день, когда она родилась». Она замечает, как Мэри, возлюбленная его брата, старается не задеть случайно ее руку. Это заразно? Откровенные взгляды путников и лекарей-шарлатанов, которые пытаются продать ей пилюли, порошки и притирания. Ее жизнь одновременно словно бы и скрыта от окружающих, и выставлена на всеобщее обозрение.
– Что ты сказал, Ленни? – грозно спрашивает брат и принимает стойку, словно терьер перед охотой на крыс.
– Оставь его в покое, – шепчет она. – Пожалуйста.
Она не ребенок и не кусок мяса для собачьей драки. Это не их противостояние, а ее борьба. Она ощущает это как удар кулаком в живот. Прикрывается руками, словно обнаженная.
Толпа подается назад и в стороны, когда Чарли бросается в атаку. Его кулак молотит, как машинный поршень по наковальне, пригвожденного к земле Ленни. Кто-то пытается оттащить его, но он превращается в лягающегося, размахивающего руками монстра.
– Пожалуйста, – умоляет она, цепляясь за его рубашку. – Прекрати, Чарли.
Нелл поднимает голову. Люди вокруг нее расступились. Она стоит одна, перебирая оборки своего чепца. В пыли блестят крупные капли крови. Под мышками ее платья серпами выступает пот. Священник заносит руку, как будто хочет похлопать ее по плечу.
Пчелиные укусы болезненно пульсируют, ее руки побагровели от цветочного сока.
Нелл пробивается через толпу. За спиной раздаются кряхтение, удары, звук рвущейся ткани. Она направляется к утесам. Ей как никогда хочется поплавать, ощутить невыносимый напор течения, ту тянущую боль в мышцах от борьбы с ним. Она внушает себе, что не собирается убегать, но ее ноги все быстрее ударяют о землю, а дыхание раскаляет горло.
Тоби
Тоби пора возвращаться в лагерь, на полном карьере преодолеть лабиринты живой изгороди, прежде чем стемнеет. Но он не может противиться искушению человеческого любопытства к нему, когда он развешивает рекламные афиши, зажав гвозди во рту. Он специально опаздывает, как будто это часть представления. Его брат только посмеялся бы над театральным замахом молотка, над тем, как он отступает в сторону, словно отбрасывая плащ. Та-дам! Но эти селяне смотрят на него как на важного господина, словно он был кем-то особенным, и он расправляет плечи и поправляет венок из одуванчиков, сплетенный для его лошади.
Как только он возвращается в лагерь, то отступает на задний план. Он всего лишь посредник, а его физическая сила – единственный способ оплатить долг перед братом. Он сгребает сено, укрепляет стойки и смазывает храповики. Он высокий, но не высоченный. Он плотно сбит, но недостаточно толстый. Его сила полезна, но она ничто по сравнению с тем, кто зарабатывает ею на жизнь, – как Виоланте по прозвищу Испанский Геркулес, который может поднять железную пушку весом четыреста футов, привязанную к его волосам.
Когда он стоит возле гостиницы и люди посматривают на рулон афиш, выглядывающих из седельной сумки, его воротничок мокнет от пота. Этот день слишком ясный, слишком жаркий, почти ненастоящий. Все вокруг неподвижно, безупречно и похоже на стеклянный пузырь, который вот-вот разобьется.
Он смотрит на светловолосую девушку, которая бежит к морю, поднимая пыльный след. Веснушчатый паренек выходит из-за угла, утирая кровь из носа и с губ. Они так разволновались из-за представления, что началась драка. Вот что он скажет вечером своему брату Джасперу. По крайней мере, новость о таком лихорадочном предвкушении как-то смягчит необузданный нрав Джаспера, когда он узнает об этом; даже крестьяне могут быть щедрыми. Деревянные домики теснятся, как престарелые вдовы, как тощие псы с выпирающими ребрами. Он думает о Севастополе и о сгоревших скорлупках жилищ, о липком цветочном запахе. Его пальцы дрожат, поводья звякают. Пронзительные крики чаек похожи на залпы мортир. Вонь немытых тел и сухого навоза. Он потирает щеку.
Тоби садится на коня (Гримальди, названный в честь клоуна), пришпоривает его бока и направляется в сторону нынешнего лагеря, что примерно в часе езды верхом. Сегодня вечером они соберут повозки, запрягут зебр и медленной процессией двинутся к этому поселку. Он договорился насчет поля, где они поставят шатер, и велел зеленщику обеспечить животных капустой и старыми овощами.
Сразу после дорожной заставы Тоби решает направиться в обход по более длинной прибрежной тропе, где бежала девушка. Приближаясь к утесам, он проезжает мимо крошечных огороженных садов с фиалковыми клумбами, и до него доходит, что в деревне есть цветочная ферма. Он слышит первую кукушку в этом году, легким галопом минует каменку[1 - Каменка – птица из семейства мухоловковых. (Здесь и далее прим. пер.)], которая прихорашивается на ветке.
Море прозрачное, как голубой джин, скалы будто острые штыки. Небо смыкается с морем в бледной дымке. Он останавливается и складывает пальцы в грубое подобие квадрата, как будто запечатлевая эту сцену своим громоздким фотографическим аппаратом. Потом опускает руки. Девственные пейзажи утратили привлекательность для него после Крымской войны. Вместо этого он достает сигару и коробок шведских спичек.
В тот момент, когда Тоби чиркает спичкой и вдыхает ее камфарно-серный запах, он видит девушку, стоящую на скале, как будто она собирается выйти на сцену. Отвесный обрыв до воды составляет от шести до десяти футов. Он кричит «Нет!», когда она бросается вперед и прыгает ласточкой: руки раскинуты в стороны, светлые волосы развеваются, как языки пламени. Море с бульканьем поглощает ее. На короткий момент она поднимается на поверхность и вскидывает руки, борясь с приливным течением, потом он теряет ее из виду. У берега грохочут волны.
Тоби совершенно уверен, что она утонула. Она уже слишком долго пробыла под водой. Он спрыгивает с коня и бежит вперед, потом вниз по крутой прибрежной тропинке. Поскальзывается на гальке и подворачивает лодыжку. Боль пронзает как клинок. Гримальди ковыляет позади. Сначала Тоби ничего не видит, потом рука девушки поднимается, как будто вырастая из моря. Он дергает рубашку и заходит на мелководье. Вода холодная, но ему наплевать.
А потом она всплывает и ее руки начинают рассекать воду. Она качается вместе с морем, непринужденно плещется, как тюлень. Взбивает пену ногами, ныряет и выныривает с мокрыми волосами, облепившими лицо. Эта сцена выглядит интимной, и Тоби чувствует, как будто он подглядывает за ней, – но он заворожен тихой радостью и грацией ее движений. Она разрезает воду так же уверенно, как горячий нож сливочное масло. Срезает путь к тому месту, откуда прыгнула, и ждет прибоя, а потом оседлывает волну. Он почти ожидает увидеть чешуйчатый хвост, а не ноги.
Когда она выбирается на берег, то видит его, а он видит себя ее глазами: мокрые штаны, безрукавка из телячьей кожи наполовину снята. Рубашка распахнута, бледный живот торчит наружу. Неуклюжий как медведь. Он вспыхивает, и краснота сползает на шею.
– Я… Я думал, что ты тонешь, – говорит он.
– Нет.
Она обхватывает ладонью подбородок и бросает на Тоби резкий взгляд; ее лицо почти скрыто от него. Но он чувствует за ее гневом что-то большее: скрытое томление, как будто ей слишком тесно в этом месте и она хочет вырваться на простор. Он ощущает схожую тягу.
Она отворачивается и смотрит на горизонт. В ней есть что-то такое, чего он не может объяснить. Он замечает, что тень падает не на ту щеку, и по его спине пробегает холодок. Он шагает вперед, не обращая внимания на волны, бурлящие у коленей.
Со стороны кажется, будто кто-то взял кисть и провел от ее скулы до подбородка, разбросав крошечные коричневые веснушки по остальной части ее лица и шеи. Он хочет отвернуться, но не может. Не может поверить, что в этой крошечной деревушке есть нечто столь необыкновенное. Здесь, среди грязи, крапивы и скособоченных домиков.
– Ну что, насмотрелся? – спрашивает она. В ее глазах горит вызов, как будто она ждет его смятения.
Ее слова больно ранят его. Он снова краснеет.
– Я… – мямлит он. – Я не…
Наступает молчание. Волны плюются гребнями пены и разбиваются на берегу. Море разделяет их и словно защищает ее. Пора уходить. Солнце уже клонится к закату, а ему придется скакать еще час до наступления темноты. Он не знаком с этой местностью. Он прикасается к ножу на бедре, готовый воткнуть сталь в любого разбойника, который прыгнет на него с дерева.
С утесов раздается мужской крик.
– Нелли! Нел-ли!
Она скрывается за валуном.
Должно быть, это ее муж; она выглядит достаточно взрослой, чтобы быть замужней женщиной. Он гадает, не поссорились ли они и не поэтому ли она оказалась здесь.
– Ладно, пока, – говорит он, но она не отвечает.
Тоби бредет по берегу. Морские анемоны выставляют себя напоказ в приливных каменных бассейнах. Он забирается на спину Гримальди и, когда переходит тропу, встречается с мужчиной, выкликавшим ее имя. Он поднимает кепку.
– Ты видел девушку там, внизу? – спрашивает парень.
– Нет, – почти без заминки отвечает Тоби. Ложь дается легко.
Как только он оказывается наверху, то оглядывается, но ее уже нет. Может быть, вернулась в воду или до сих пор прячется за валуном. Он трясет головой и пускает коня в галоп.
Тоби скачет так, словно за ним гонятся. Как будто он пытается обогнать себя и собственные мысли, увеличить расстояние между ней и собой. Мушки залетают ему в горло. Скрипит седло. Он хочет оставить ее там, словно ребенок, который поднимает камень и кладет его обратно, не убивая мокрицу на влажной почве. Он хочет забыть о ней, но воспоминание льнет к нему и не собирается отставать.
Ну что, насмотрелся?
Он моргает и скачет еще быстрее. Внезапно в нем просыпается острая тоска по брату. Тоби хочет быть с ним, вернуться на свое место, быть уверенным в его защите и молчании.
Скутари, Скутари, Скутари.
Те холодные ночи и посвист пуль. Солдаты, дрожащие под рваным брезентом.
Это в прошлом, внушает он себе. Никто не знает, что он сделал, кроме Джаспера. Никто не знает. Но его сердце колотится в грудной клетке, и он льнет к холке своего скакуна, боясь свалиться с седла. Чайка кружит над ним и пронзительно кричит: Я знаю – Я знаю – Я знаю…
Он трус и лжец, погубивший человека. Из-за него могли погибнуть тысячи других людей.
С низких ветвей взлетает стайка ласточек. Он опережает небольшую повозку. Заяц едва не попадает под копыта Гримальди. Тоби, обычно такой осторожный, никогда в жизни не скакал так быстро.
Он расскажет брату о своей встрече с девушкой, и Джаспер расплывется в довольной улыбке. Это хотя бы ненамного сократит его долг, и это первое, что он сделает, когда вернется в лагерь. Иногда ему кажется, будто Джаспер держит его разум в запертой банке. Он – открытая книга, простой механизм, части которого Джаспер легко может собрать и разобрать.
Тоби резко пригибается, уклоняясь от низкой ветви; его бедра горят от напряжения. Он помнит, как Джаспер снимал серебряные кольца с мертвых солдат, держа в руке пучок русских распятий. Я хватаю все, что вижу. Из этого вырастет наш цирк!
Если он расскажет Джасперу о девушке по имени Нелли, что будет тогда?
Другие оценят ее по достоинству. Она заработает гораздо больше, чем могла бы здесь.
Но когда фазан вспархивает прочь с его пути, он представляет себя гончей, которая приносит брату мертвую птицу в своей пасти.
Нелл
– Нелл! Нел-ли!
Брат зовет ее, но Нелл не отвечает. Она смотрит на парня, который галопом мчится вдоль утесов, склонившись к гриве своей лошади. У нее было противоречивое желание окликнуть его, чтобы он вернулся и посмотрел на нее так же, как в прошлый раз. Только посмотрите на него: вода плещется у коленей, из седельной сумки торчат скрученные афиши. Я думал, что ты тонешь. Воспоминание настолько пронзительное, что она удивляется, когда смотрит на пляж, где больше никого нет. Потом она упирается кулаками в бедра и вспоминает, что он видел, как она дурачилась в воде. Должно быть, сейчас он смеется над ней… как и Ленни.
Покажи нам стойку на руках, пока не появились другие чудеса!
Она здесь одна – только она и тысячи морских желудей, усеивающих камни, да крабы, которые возятся в прибрежных лужах. Крики ее брата стихают вдали. От соленой воды ее родимые пятна начинают чесаться. Она поднимает мокрые юбки и осматривает их, втайне желая поскрести ногтями. Некоторые размером с веснушки, другие можно обвести пальцами. Они покрывают ее туловище, руки и спину. Она никогда не называла их пятнами или отметинами, как делал ее отец. Она предпочитает думать о них как о песчинках и гальке – о целом морском побережье, рассыпанном по ее коже.
Она вспоминает ярмарку в соседнем городе, когда она была маленькой девочкой, – повозка, тяжело груженная цветами, их веселое уханье с Чарли, когда они подскакивали на колдобинах, рокот и лязг высоких металлических колес. Ее брату было пять лет, а ей почти четыре года. Лишь когда они приехали на рынок, она стала замечать перешептывания вокруг себя, странные взгляды, внезапные шаги в сторону. Горожан, которых она не знала и которые не знали ее. Шипящие вопросы. Ее отца отвели в сторону. Что с ней? Это кошмар… – она подумала, что умирает, а все умалчивают об этом. Она спросила брата: ее голос дрожал от страха. «Это они, – сказал он и сжал пальцами ее ладони. – Только они, а я почти не замечаю их». Но она все равно не понимала, не считала свои родимые пятна причиной для беспокойства, проблемой, которую нужно решить.
Собралась небольшая толпа, люди указывали пальцами. Кто-то протянул руку и провел по ее щеке. «Не слушай их», – учащенно дыша, прошептал ее брат. Но после этого она стала чаще замечать разные странности, воображать насмешки или смущение своих друзей, пока не начала отстраняться от них и искать одиночества.
Потом, когда они стали немного старше и священник учил их читать, они нашли потрепанный экземпляр «Волшебных сказок и других историй» на полках гостиницы. Они с Чарли внимательно читали книгу со сказками братьев Гримм и Ганса Христиана Андерсена. Они прочитали историю о Гансе, полумальчике-полуеже, о безрукой деве, о чудовище со слоновьим хоботом, покрытым рыбьей чешуей. Окончания сказок всегда заставляли ее умолкать и теребить подол платья. Любовь изменяла всех героев: Ганс стряхивал с себя ежовые иглы, как пиджак, девичьи руки отрастали снова, а чудовище становилось человеком. Нелл завороженно рассматривала гравюры, любуясь исцеленными телами. Исчезнут ли ее родимые пятна, если кто-нибудь полюбит ее? Каждый раз Чарли подвигался ближе и воздевал руки, как будто творил заклинание, избавлявшее ее от скверны, и это вызывало у нее глубокую печаль, которую она не могла ни понять, ни объяснить.
Она соскальзывает в воду. Холод такой резкий, что ощущается как ожог, но чесотка прекращается. Она хватает ртом воздух, быстрее работает руками и ногами. Проталкивается через гребни набегающих волн и выплывает на глубину, где таятся знакомые ей подводные течения. Фокус в том, чтобы переплывать их, а не бороться с ними. Но когда она чувствует их тягу, то наслаждается танцем с водной стихией. Она изгибается и уходит вниз; вокруг вьются крошечные пузырьки, линия горизонта заманчиво мерцает. О, эта неизбывная тоска по дальним далям! Когда она была моложе, то могла плавать целыми днями, пока пальцы на руках и ногах не скукоживались, как старые яблоки. Даже сейчас холод морских глубин напоминает о детских историях, которые она рассказывала самой себе. Что море может увлечь ее в подводное царство, к дворцам из витых раковин и мелкого жемчуга – в тайное место, куда могут отправиться только они с Чарли. Она дает волю воображению, как делала раньше: тарелки с аппетитной макрелью, звонкий смех, прикосновение другой руки к ее руке… Морская вода попадает в рот, она кашляет и всплывает на поверхность. Когда она оглядывается, то видит, что заплыла очень далеко; утесы кажутся маленькими, как букашки.
– Нел-ли! Нел-ли!
В промежутке между волнами она видит своего брата, который стоит на краю утеса и зовет ее. Его страх заразителен; холод забирается ей под кожу. Она вдруг чувствует себя усталой, изнуренной. Ее руки ноют, намокшее платье тянет вниз. Запястья как будто скручены проволокой. Ее посещает ужасная мысль, что она больше не увидит Чарли. Она представляет, как через неделю ее распухшее тело выносит на берег с выклеванными глазами, как брат оплакивает ее. Она яростно работает ногами, рассекает течение согнутыми руками. Море затягивает ее, и каждый гребок – это маленькая победа. Галечный берег приближается. Она ударяется лодыжкой о камень и чувствует, что счесала кожу до крови. До ближайшего валуна уже можно дотянуться; волны с плеском накатывают на гальку.
– Что ты делаешь? – сурово восклицает Чарли и хватает ее за руку. Его штаны промокли до коленей. – Ты напугала меня.
Она отворачивается, чтобы скрыть не только свою усталость, но и радость от его участия к ней.
– Это не смешно, – бурчит он, поглаживая разбитые костяшки пальцев на руке. – Совсем не смешно.
Она забредает обратно в воду, потом хватает его за лодыжку и строит жуткую рожу.
– Сейчас я съем тебя!
– Прекрати!
Он пытается стряхнуть ее, но она замечает, как улыбка кривит его губы, и вскоре она снова заставляет его смеяться. Вскоре она почти забывает обидные слова Ленни и взгляды других селян. Она забывает даже о том, что у Чарли будет ребенок и скоро он женится, а вот она никому не нужна. Сейчас они с братом просто резвятся в воде и бросают камушки. Каждый камушек идеально ложится ей в руку, как будто этот пляж, эта деревня и эта жизнь были предназначены ей. Чарли приносит ее обувь, и она ежится в прохладе раннего вечера.
– Давай попробуем поймать кальмара, – предлагает она.
За валуном хранятся маленькая рыболовная сеть и старый ржавый фонарь. Чарли достает их и зажигает масляный фитиль.
– Я не хочу идти на представление, – очень тихо говорит он.
– Почему?
– Я долго думал, – произносит он. – И я… просто оно мне не нравится.
Его откровение удивляет ее. Она кладет голову ему на плечо.
– И мне тоже.
Какое-то время они смотрят на воду и на заходящее солнце, пока вода впереди не начинает бурлить.
– Там! – кричит она, когда тень кальмара мелькает вдоль отмели. Чарли устремляется вперед и ловко бросает сеть. Существо отчаянно барахтается, щупальца свисают из крупных ячеек.
Нелли хватает студенистое тело, мягкое, как требуха. Кальмар такой скользкий и беспомощный. Она думает об окаменелых плезиозаврах, которых ученые люди выкопали из земли тридцать лет назад, о крылатых и чешуйчатых существах двенадцати футов длиной. Она пытает представить, как такое существо плывет ей в руки и какие деньги ей заплатят, чтобы выставить его напоказ. До нее доходили слухи о русалках, изготовленных из чешуи и обезьяньей кожи и выставленных в музее рядом с карликами, которые срослись туловищами у пояса.
Кто-то назвал это «эпохой чудес», а Чарли добавил: «Эпоха обмана и надувательства».
Балаган Чудес Джаспера Джупитера.
Кальмар содрогается, его щупальца присасываются к ее руке.
– Мы можем пожарить его на углях, – говорит Чарли.
У нее бурчит в животе. Трудно не проглотить кальмара живьем, хоть чем-то наполнить пустой желудок. Неделя была долгой, оплату задерживали, и они питались только овощами да гороховым пудингом.
Но Нелл откидывается назад и бросает кальмара в воду так далеко от сети, как только может.
– Зачем ты это сделала? – возмущенно спрашивает Чарли. Он хмурится, вытягивает сеть и бросает ее на камни.
Джаспер
Рубашка Джаспера Джупитера со всех сторон пропиталась по?том, рукоять кнута скользит в руке. Это напоминает ему жаркие деньки в Балаклаве, когда они ловили дезертиров, щелканье кнута и вскрики, когда животная кожа встречалась с человеческой. Мужчина стонет; каждый удар врезается в кровоточащее мясо у него на спине. Джаспер останавливается и утирает лоб. Ему это не доставляет удовольствия, но труппу нужно держать в ежовых рукавицах. Он набирает работников в трущобах и притонах, из отбросов, выброшенных за ворота Олд-Бэйли; несчастных, благодарных за любую работу и ощущение семьи. Неудивительно, что время от времени приходится кое-кого проучить.
– Больше не будешь убегать, а? – спрашивает Джаспер, похрустывая костяшками пальцев. – По крайней мере, до конца сезона? Вот и молодец.
Хромая, человек плетется к другим работникам и тихо ругается сквозь зубы.
Джаспер смотрит на темный фургон. Его брат опаздывает. Он уже должен был вернуться и помочь с разборкой огромного каркаса, скелета циркового шатра, подготовиться к транспортировке повозок. Все вокруг занимаются делом и начинают работать с удвоенной силой, когда он проходит мимо. Собственное лицо улыбается ему с дюжины афиш, от солнечных зонтиков на продажу до плаката, растоптанного под ногами. Он поднимает плакат и очищает пыль отпечатка со своей щеки. Балаган Чудес Джаспера Джупитера. Обезьяны поднимают визг. Хаффен Блэк, его клоун и однорукий кудесник, разбрасывает хлеб и капусту по полу клетки. Тройняшки ощипывают краденых кур; белые облачка пуха взлетают в воздух, внутренности отправляются в ведро для волка. Без центральной стойки, удерживающей шатер на месте, его огромное брюхо раздувается как парус.
– Опускайте! – кричит он, и люди цепляются за углы ткани, а потом начинают складывать сегменты белого на синем, синего на белом.
Сорок повозок и фургонов, десять исполнителей, растущий зверинец, восемнадцать рабочих и грумов, не считая их детей. И все это принадлежит ему. Настоящая передвижная деревня, целая община под его командованием.
Джаспер замечает Тоби, скачущего в лагерь, и спешит к нему. Волосы его брата совершенно растрепаны, лицо раскраснелось.
– Думал уже, что ты умер, – Джасперу не составляет труда выразить беспокойство. – Нужно остерегаться в такое позднее время. Если бы тебя нашла труппа коробейников, они вырвали бы тебе ногти и зубы и выдали за танцующего медведя.
Тоби не улыбается в ответ. Он мнет свою кепку и стреляет глазами из стороны в сторону. Вместе с длинной вечерней тенью он выглядит настоящим великаном. Их отец любил говорить, что бог изрядно пошутил, когда поместил такую робкую душу в такое здоровенное тело.
– Пошли, – говорит Джаспер, немного смягчившись. – Стакан грога? Чернорабочие управятся с шатром.
Тоби кивает и следует в фургон за Джаспером. Матрас, набитый гусиным пухом, конторка из черного дерева, книжные полки. Все свободные поверхности покрыты афишами, провозглашающими имя владельца.
«Балаган Чудес Джаспера Джупитера!»
«Балаган Чудес Джаспера Джупитера!»
«Балаган Чудес Джаспера Джупитера!»
Он прижимает большой палец там, где уголок одной афиши начинает отлипать от стены, и улыбается. Графин звенит, когда Тоби наполняет стакан.
– Ну как тебе деревня?
– Маленькая, – отвечает Тоби. – Бедная. Мы вряд ли заполним шатер.
Джаспер скребет подбородок. Он думает о том, как однажды возьмет Лондон приступом.
Стакан в руке у Тоби слегка дрожит.
– Что-то случилось? – Вероятно, как это часто бывает, чувство вины у его брата перевесило все остальное. Он тянется и сжимает руку Тоби. – Если это из-за Дэша…
– Нет, – слишком быстро отвечает Тоби. – Просто… Я кое-кого видел.
– И?
Тоби отворачивается от него.
– Кого ты видел? – Джаспер стучит кулаком по драгоценной конторке. – Уинстона? Черт побери, я так и знал. Он снова опередил нас? Мы одолеем его, пошлем работников.
– Нет, – отвечает Тоби и крутит заусенец. – Это был никто. Просто… – Он отмахивается и повышает голос, как бывает всегда, когда он сильно устал: – Никто.
– Совсем никто? – говорит Джаспер. – Ты можешь мне рассказать, правда? Мы же братья. Мы связаны друг с другом.
На шее Тоби проступает пот, нога нервно подергивается вниз-вверх.
Джаспер усмехается:
– Это была девчонка, да?
Тоби смотрит на свою выпивку.
– Ага! Кто же она? Ты уже поимел ее, повалялся с ней в кустах? – Джаспер смеется.
– Все было не так, – отрезает Тоби. – Она не… Я не хочу говорить об этом.
Джаспер хмурится. Его раздражает понимание, что Тоби существует отдельно от него, что у него есть свои мысли и секреты. Он помнит, как мальчиком видел рисунок сиамских близнецов, Чанга и Энга Банкеров, и у него пресеклось дыхание. Он чувствовал то же самое по отношению к Тоби. Там, на странице, было изображено то самое ощущение. Связь – настолько близкая, что она казалась физической. Они могли разделять одну печень, мозг и легкие. Их боль принадлежала друг другу.
– Ладно, – наконец говорит Джаспер. – Храни свой тухлый маленький секрет.
– Я… Мне нужно помочь с шатром.
– Как хочешь, – говорит Джаспер.
Он смотрит, как уходит Тоби, стараясь быть подальше от него. Его брат, его половинка, закрыт, как устрица. Выпивка осталась нетронутой на столе. Что он скрывает? Девушка не может быть особенной для него, поскольку со времени его отъезда прошло не более трех часов. Джаспер разгадает своего брата, как это было всегда.
Он вздыхает и строит мрачную мину. С дуновением бриза доносятся запах гниющего крабового мяса и едкая вонь водорослей. Живодер приехал кормить львицу, и он слышит жужжание мушиной стаи. Он нащупывает кольцо в кармане, проводит пальцем по выгравированным инициалам. E.W.D. Это напоминает ему, на что способен Тоби.
– Стелла! – окликает он, поскольку не может вынести одиночества. Он видит ее через маленькое окно, когда она отвлекается от мойки слонихи. Он назвал своего прославленного левиафана Минни и выводит ее рядом с мышонком по кличке Макс. «Самое большое и самое маленькое существа на свете!» На прошлой неделе, когда ему исполнилось тридцать три года, он купил Минни за триста фунтов, довольный ее освобождением от торговцев, которые порвали ей уши своими крюками. Джаспер думает о том, как любопытно, что он может терпеть страдания людей, но не животных. Во время Крымской войны его больше всего тревожили раненые лошади, хотя он насмехался над криками раненых солдат. «Что пользы в этих причитаниях? – обращался он к своему приятелю Дэшу. – Как будто эти элегические стенания могут вернуть им оторванные конечности».
– Давай-ка выпьем! – кричит он Стелле, и она откладывает свое ведро. Он хочет погрузиться в нее, обладать ею и удовлетворить себя. Когда он имеет ее, то чувствует, что Дэш простил его. Когда он поднимает стакан к ее губам, то с удивлением замечает, как дрожит его рука.
Нелл
Нелл засахаривает фиалки у себя дома. Кошка лениво наблюдает, насторожив уши, как она опускает цветы в яичный белок, а потом посыпает их сахаром. В общем-то, она весь день чувствует себя так, как будто кто-то следит за ней. Когда она возвращалась домой вместе с Чарли, живая изгородь словно осветилась тысячами глаз – крестьян, полевых мышей и паука в центре паутины.
Ее пальцы, блестящие от сахара, ненадолго останавливаются. Она слышит тихий шум, словно воздух, нагнетаемый через кузнечные мехи.
Умпа, умпа.
– Что это? – Ее отец, дремлющий в углу, открывает глаза.
– Должно быть, цирковые рожки, – говорит она и косится в окно, откуда видна только верхушка шатра в бело-синюю полоску. Ей хочется, чтобы Чарли был рядом, чтобы он решил не работать в поле сегодня вечером.
– Я перережу глотку проклятому льву, если он снова будет реветь всю ночь напролет. – Ее отец садится на кровати. – Однажды я поймал лобстера с тремя клешнями. Мог бы замариновать эту тварь и продать за неплохие деньги.
Нелл хмурится. По выражению Чарли, деревня охвачена «цирковой лихорадкой». Все только и говорят, что о великанах, карликах, свиноголовых парнях и женщинах-медведях. Смотритель Пиггот даже показал им маленькие визитные карточки и фарфоровые статуэтки нескольких исполнителей: силача, человека-бабочки и Стеллы Певчей Птички. «По шиллингу за каждую!» – гордо объявил он, постукивая по кармашку с серебряными часами. Но утром он обнаружил пропажу несушек в своем курятнике, и его улыбка поблекла. У кого-то украли выстиранную одежду с бельевой веревки. Ходили слухи о путниках, ограбленных на дороге, и о нападении на девушку. Когда Нелл ложилась в постель, она слышала крики, смех, пиликанье на скрипке. Ее сердце учащенно забилось от страха и предвкушения.
Умпа, умпа.
Ее пальцы перебирают, сортируют, скручивают и уминают цветы в картонной коробке. «Засахаренные фиалки от Бесси». У двери стоит большой ящик с надписью «Лондон, Паддингтон» жирным черным шрифтом. Иногда она проводит пальцем по этим словам и представляет фиалки актрисами в пышных лиловых юбках, мечтающими о путешествиях. Она воображает их ликование, когда они мчатся на поезде через всю страну и просыпаются в совершенно другом месте. Там они рассеиваются по огромному городу. Некоторым суждено украсить лиловыми юбочками высоченные белые торты или оказаться в пальцах у самой королевы. Между тем она – та, кто сеяла, пропалывала, срезала и обрабатывала эти цветы, – всегда будет расхаживать по крошечным каменным каморкам, где они впервые проросли, а ее руки будут пахнуть дешевыми духами, которыми она опрыскивает лепестки для более приятного запаха.
Ее отец начинает храпеть; струйка слюны стекает по его подбородку на воротник. Морские стеклышки, которые он сортирует, рассыпаны на полу. В их доме полно таких бесполезных вещей – разных безделушек, которые он надеется сбыть прохожему коробейнику по пенни за штуку. Ржавые фермерские механизмы, камни с дырками, воробьиный череп, двустворчатые раковины, нанизанные на шнурок.
Умпа, умпа.
Другие селяне скоро увидят такие необыкновенные трюки, каких она и представить не может. Магия, заклинания, фокусы. Такие же поразительные, как библейские чудеса. Она ощущает легкую панику, как будто все изменяется, пока она сидит на месте.
Раньше, сегодня днем, она слышала крики зазывалы через жестяной рупор:
– Подходите, подходите! Здесь все самое прелестное, самое новое! Приходите и посмотрите на самые поразительные чудеса, когда-либо собранные в одном представлении…
Нелл смотрит на отца и вытирает руки тряпкой. Только три шага – и она во дворе.
Сегодня удивительно холодный вечер для позднего мая, и она немного ежится, когда выходит на улицу. Лаванда раскачивается, крапива гнется к земле от внезапного ветра с моря. Она плотнее стягивает завязки чепца.
Там будет тот здоровый парень в кожаном дублете. Она гадает, входит ли он в состав актерской труппы, хотя она не видела его на афише. Может быть, он жонглер или пожиратель огня.
Умпа, умпа.
Ничего страшного, если она посмотрит поближе. Никто не заметит ее. И, прежде чем Нелл успевает передумать, она перелезает через каменную стенку и бежит к полю.
Фургоны разбросаны по полю, как забытые игрушки. Пахнет жженым сахаром, апельсиновой кожурой, животными и немытыми телами. Музыка становится громче. Перед шатром почти пусто; несколько мужчин курят сигару, передавая ее друг другу, да трехногая собака мочится на колесо повозки. На траве раскиданы сковородки и обрезки труб, выжженные места указывают на кострища.
Сердце колотится у нее в ушах. Каждый фургон выкрашен в свой цвет, имена обитателей выведены округлыми буквами с завитушками.
«Брунетт, валлийская великанша»
«Стелла Певчая Птичка»
«Тобиас Браун, крымский фотограф»
«Самый маленький в мире музей курьезных предметов»
Она направляется к этому фургону. Ждет, пока мужчины отворачиваются в другую сторону, и прошмыгивает внутрь.
Стены обставлены рядами полок. Здесь есть стеклянные банки, полированные окаменелости и аквариум с блестящей рыбиной. Голова белого крокодила плавает в мутной жидкости, выпученный глаз следит за ней. Она прикасается к огромным штанам и читает табличку внизу: «Штаны знаменитого Дэниэла Ламберта, самого толстого человека на свете». Рядом с ним крошечный заварной чайник, «принадлежавший Чарльзу Страттону, генералу Том-Таму[2 - Генерал Том-Там (1838–1883) – карлик, выступавший в американском цирке Финеаса Барнума.]». На какой-то момент у нее возникает искушение сунуть чайник в карман.
Она задевает головой скелет какого-то маленького существа – мышь? крыса? – вздрагивает и опирается на полку, чтобы не упасть. Скелетик вертится и раскачивается, как проклятая душа. Она слышит лишь звук своего дыхания и шумно сглатывает слюну. На секунду ей кажется, что крокодил не мертвый, но готов вылезти из банки и вцепиться ей в горло. Она прижимает руки к шее, пятится и едва не падает со ступеней. Мужчины ушли.
Ей нужно вернуться домой и засахарить еще одну порцию фиалок. Она могла бы заработать фартинг за то время, пока была здесь. Но она видит полуоткрытый холщовый клапан в задней части шатра. Никто не заметит, если она заглянет внутрь. Никому нет дела до нее.
Она отводит в сторону тяжелую вощеную ткань.
В ярком круге света она видит высокого мужчину в военном мундире с золотым плащом на плечах и трехфутовым цилиндром на голове. Это хозяин цирка с той самой афиши. Он широко улыбается и сидит на слоне – самом большом существе, которое она когда-либо видела. Слоновья шкура разрисована цветами. Нелл закусывает губу. Циркач поднимает руки, начинает вращать ими, словно помешивая кашу в огромном горшке, и толпа ревет от восторга.
– Сегодня мы покажем доселе невиданное представление, которое заставит вас усомниться во всем, что вы знали, видели или слышали раньше! Вы не поверите собственным глазам…
Ошеломительный размах, поразительный свет, оглушительный звук. Громче, чем гроза или паровозный гудок, ярче, чем солнце на воде. Сотни ламп, расставленных вокруг арены, сияют красным, синим и зеленым светом. Сальные свечи установлены на обручах и в подсвечниках, пучки смолистых веток пылают в железных кронштейнах. Нелл даже не представляла, что такое возможно. Это устрашающее, завораживающее зрелище.
– Самое новое, самое лучшее, самое странное!
Он выделяет каждое слово, и зрители кричат еще громче, требуя большего. Нелл пытается отыскать взглядом рыжие волосы Ленни, но все плывет перед глазами и сливается в разноцветное пятно. Кто-то кидает на арену горшок с подозрительной жидкостью, другой швыряет кочан гнилой капусты, которая разлетается в стороны. Она знает этих людей с самого рождения: Гектор и Мэри, миссис Паули, – но теперь они движутся как одно целое, слитной массой тел.
Звон цимбал, барабанная дробь и громкий хлопок – и женщина летит через шатер, ухватившись за перекладину на канате.
– Стелла Певчая Птичка!
У нее кремовые ноги с ямочками на коленях, а ее крошечный красный камзол ярко блестит. Из-за белого воротника с широкими рюшами кажется, будто ее голова лежит на тарелке. И все это время она щебечет. Она клекочет как чайка и чирикает как черный дрозд. С каждым поворотом она летит все выше и быстрее, пока не превращается в красную вспышку. Ее тело изгибается в разные стороны, словно рыбка в воде. Каково же это: ощущать напор воздуха, балансировать на скользкой перекладине только с помощью рук, как будто ты ничего не весишь? А потом Нелл видит это – густую светлую бороду, высовывающуюся из-за края рюшевого воротника.
Она прикрывает рот ладонью, но продолжает смотреть. Где-то глубоко внутри она испытывает слабое отвращение, как будто увидела что-то неожиданное и отталкивающее, вроде мертвого зимородка в камышах. Потом она понимает, что чувствуют другие люди, когда смотрят на нее.
Покажи нам стойку на руках, пока не появились другие чудеса!
Нелл не может оторвать взгляда, не может отойти. Ей хочется, чтобы рядом был ее брат, кто угодно – даже ее отец. Она смотрит, как крошечная женщина с младенцем на руках выезжает на арену в открытой коляске, запряженной четырьмя пуделями. Мужчина начинает жонглировать; складки кожи свисают с его плеч, как крылья, спина раскрашена в цвета красной бабочки-адмирала. Обезьяна, наряженная солдатиком, скачет на лошади, горбатая женщина готовит устрицы на углях у себя во рту, а великанша намазывает шест говяжьим жиром и вешает наверху кусок мяса.
– Кто сможет забраться наверх и получить приз? – кричит распорядитель со своего насеста на спине слона, и селяне проталкиваются вперед, карабкаются, скользят и падают на землю.
Нелл видит в профиль лицо Мэри: она смеется и подталкивает вперед своего спутника. Но потом они наклоняются друг к другу, и сердце Нелл дает сбой. Это Чарли.
Она пятится и закрывает щель в клапане шатра. Пока она спешит обратно через поле, каменную стенку и домой, где ее засахаренные цветы разложены на плите, то испытывает такой острый стыд, словно кто-то наступил ей на грудь.
Ее брат не хочет быть рядом с ней. Он притворился, будто не хочет идти на представление, но это было жестокое вранье. На самом деле он хотел провести время с Мэри. Он уже начал устраивать свою жизнь таким образом, что его сестре там не оставалось места.
Она видит засахаренные фиалки на столе – сладости, над изготовлением которых она трудилась целый день. Она берет поднос и готовые, туго набитые коробки. Вспышка ярости кинжалом пронзает ее. Она заталкивает все в дровяную плиту и смотрит, как ангельское личико Бесси корчится в пламени и превращается в пепел.
Чарли возвращается через час. Он него несет говяжьим жиром, его глаза блестят от воспоминаний о невиданных чудесах.
Нелл ничего не говорит. Она чистит морковку, нарезает ломтиками и опускает в кипящую воду. Она внушает себе, что ей девятнадцать лет, а ее брату уже двадцать. Он волен отправиться куда угодно без нее. Скоро ей придется привыкнуть к этому.
– Как оно было? – наконец спрашивает она.
– Я один работал на поле. Все остальные пошли на представление.
– А, – только и говорит она.
– Думаю, мы не пропустили ничего особенного. Но я слышал их крики и визги, будто какие-то неумехи резали стадо свиней. – Он оглядывается по сторонам. – А где папа?
– Пытается продать старые стекляшки и сломанное колесо.
– Нелл, что не так?
– Ничего. – Она выдавливает улыбку.
Но за ужином она не может смотреть на него. Их отец так и не вернулся, и она отставляет его порцию в сторонку. Еда быстро остывает, жир белыми кружочками плавает на поверхности. Морковь такая мягкая, что тает во рту. Бульон грязноватый, и от него пахнет землей. Чарли теребит свой рукав и притопывает ногой, словно вспоминая цирковую мелодию.
– Что стряслось? – наконец спрашивает он. – Скажи мне.
Она откладывает ложку.
– Знаешь, я не в обиде.
– Не в обиде за что?
– Если ты хочешь ходить в разные места без меня, – ее голос прерывается на тонкой ноте. – Только, пожалуйста, не лги мне.
Он кладет голову на руки.
– Я собирался поработать в поле, но увидел шатер, а потом Мэри попросила меня пойти с ней… Как я мог отказаться?
– Почему ты не взял меня?
– Я… я думал, что ты только расстроишься из-за этого.
Ей приходит в голову мысль, и она склоняет голову, как будто он ударил ее.
– Ты думаешь, что я такая же, как они. Ты считаешь меня живым курьезом.
Он молчит, и она продолжает говорить, все громче и громче:
– Думаешь, Ленни был прав, да? Поэтому ты ударил его. Потому, что увидел правду в его словах.
– Что? – Он прикрывает рот ладонью. – Как ты можешь так думать? Ты же знаешь, что я считаю тебя такой же, как все остальные.
– Как все остальные, – эхом откликается она.
Чарли поднимает руки.
– Я просто хотел защитить тебя…
– Защитить меня? Сейчас у меня уже могли быть муж и собственные дети.
Невысказанная правда висит между ними. Нелл видит, как она буквально мерцает в воздухе. Но ты никому не нужна.
– Так ты боишься, что другие люди увидят меня так же, как и ты? Как… как… как… – она едва может выговорит это, – как живого уродца?
Ее слова обрушиваются как удары. Она хочет отказаться от них, запихнуть обратно в глотку. Она хочет, чтобы он сказал: Ты неправа. Ты ошибаешься, Нелли. Но она превратила эти мысли в реальность и, когда он тянется к ее руке, отшатывается от него, как от огня.
– Нелли, – начинает он.
Она не может этого вынести. Ей хочется броситься в драку; хочется перевернуть стол и швырять миски об стену. Но она не может этого сделать и никогда не могла. Лишь однажды она вышла из себя, лишь однажды дала волю своей ярости, которую все остальные проявляли без труда. Это была мелочь, просто девчонка украла гладкие камушки, которые собрала Нелл, и заявила, что они принадлежат ей. Она помнит спокойный голос священника, обращенный к ней: Почему она захотела забрать то, что принадлежит тебе? То, как он подчеркнул последнее слово, как будто у нее не могло быть ничего стоящего. Это было уже слишком, реальность слилась с воображением. Она стала собирать камни и швырять их в поле, не обращая внимания на ноющую спину и дрожа от безмолвного рева, нараставшего внутри. Но когда она обернулась, все замерли, объятые ужасом, которого она никогда не видела в этих людях. Заплакал ребенок. Другая девочка побелела от страха, как и священник; они не понимали, что сами довели ее до этого. Она осознала, что напугала их, что ее звериная ярость соответствовала тому чудовищу, которое они видели в ней. С тех пор она изо всех сил старалась быть доброй и ласковой, готовой порадовать их и опровергнуть их ожидания насчет нее.
Когда она встает – так медленно и спокойно, как только может, – Чарли не пытается остановить ее. Она открывает дверь, а он по-прежнему сидит за столом и закрывает руками лицо.
Она одна на улице. Ноги быстро несут ее по главной улице и по прибрежной тропе, слезы размывают вид на живую изгородь. Цветут лютики, и последние лучи заходящего солнца озаряют желтые соцветия. Поблескивает глубокая лужа, где тонет отражение луны. Она поднимает юбки, пинает луну и разбивает ее на тысячу осколков, вода приятно холодит ноги. Потом она ушибает большой палец и тихо шипит от боли.
По мере приближения к утесам ее дыхание становится быстрым и неглубоким. Она видит огни, покачивающиеся на водной глади: колесный пароход, направляющийся по дуге на запад. Там, на борту, находятся сотни людей, которые отправляются навстречу новой жизни, к неведомым горизонтам. Она щиплет порез на лодыжке, оставшийся от камня, и радуется острой боли. Слова бьют рикошетом – все остальные, старался защитить тебя, – и ручеек крови стекает по ноге.
За ее спиной раздаются шаги. Она приседает, старается сделаться незаметной… но это всего лишь ее брат.
– Еще один пароход, – говорит он. – В Бостон или в Нью-Йорк?
Он выглядит таким грустным, что ее гнев рассеивается.
– Думаю, в Нью-Йорк.
Это их способ мириться друг с другом: потворство мечте, которую Нелл якобы разделяет с ним. Америка. Чарли постоянно говорит о ней. О ферме, которую они заведут, о богатых урожаях, ожидающих сбора. Это безобидная фантазия, так как она знает, что этого никогда не будет, что они не смогут накопить достаточно денег для переезда. Ей довольно и этой деревни, где все знают ее.
Он кладет руку ей на плечо.
– Извини.
– Не за что, – говорит она, и он привлекает ее к себе так неожиданно, что она едва не спотыкается. Это так же утешительно, как в детстве, когда они спали, прижавшись друг к другу, словно котята. Теперь у них были собственные матрасы, но иногда она просыпалась ночью и поддавалась искушению прикоснуться к его щеке.
– Старые качели еще там, – говорит он и указывает на дуб немного в стороне от берега. Даже в темноте она видит измочаленную веревку, свисающую с толстой ветки.
– Знаю.
Чарли бежит туда и хватает веревку.
– Я первый, – заявляет он.
Это была их любимая детская игра, но с годами они позабыли о ней.
– Я Стелла Певчая Птичка! – кричит он, но выглядит нелепо, когда с радостным гиканьем раскачивается на канате. Он слишком вырос.
– Моя очередь, – говорит Нелл. Она берет у него канат и улетает гораздо дальше него, взад и вперед, ветер треплет щеки и волосы. Ее сердце прерывисто стучит в груди. Ее наполняет знакомое ощущение, непреодолимое желание стать кем-то еще.
– Я живая! – кричит она. – Живая!
– Не надо так высоко, – предостерегает он, но ей все равно. Она живет ради этой порции страха, которая ударяет в голову не хуже стопки джина. Она представляет, что Ленни видит ее и дивится тому, как она может раскачиваться гораздо дальше и сильнее, чем он.
Она берет Чарли под локоть, когда они направляются домой, а он продолжает болтать об Америке.
– Если мы будем работать каждый вечер, то достаточно сэкономим за пять лет, а потом – только подумай! – мы собираемся на палубе и перед нами вырастают берега Америки…
Ей хочется закупорить этот момент в склянке, как будто он уже миновал. Остались только они вдвоем, смеющиеся и пинающие камешки на тропинке.
Скоро у него будут жена и ребенок, думает она. Скоро все подберут себе пару.
Селяне гурьбой выходят с постоялого двора. Кто-то стоит на стуле и поет балладу.
– Давай присоединимся к ним, – просит Чарли. – Там Мэри.
– Давайте! – кричит Ленни и манит их к себе. – Пиггот говорит, завтра у нас будут танцы.
Нелл останавливается как вкопанная. Он прикасается к руке, за которую недавно хватался Ленни. Потом замечает мужчину, сгорбившегося перед дубом с афишей циркового представления, и узнает его по рахитично вывернутым ступням.
– Что там делает отец? – спрашивает она.
– Смотрит на афишу.
Отец наклонился вперед и гладит рекламную афишу, как комнатную собачку.
– Цирк закончился, дубина, – говорит она и пробует оттащить его в сторону. Она понимает, что он пьян и у него больше нет коробки с безделушками.
– Не трогай меня! – рычит он и выворачивается.
– Он не всерьез, – слишком быстро говорит Чарли.
Но она понимает, что все серьезно.
Ее отец не сводит глаз с ярких картинок. Карлица в коляске. Крокодил в банке. Силач и человек-бабочка, одинаковые тройняшки и Стелла Певчая Птичка.
– У меня был лобстер с тремя клешнями, – бормочет он.
– Пошли, па, – говорит Чарли и протягивает руку.
Отец замахивается на него, потом опускает голову и бежит к цирковому шатру, шатаясь на ходу. Фонари свисают с деревьев, как мертвые кроты с ограды.
– Пусть идет, – говорит Чарли. – Он дурак.
– «Балаган Чудес Джаспера Джупитера», – читает она. Чарли кладет руку ей на плечо и уводит прочь.
Джаспер
Джаспер кормит волка кусочками красного мяса через прутья клетки. Зверь хватает их затупленными желтыми зубами из серебряных щипцов. У ног волка свернулся заяц, чешущий свое ухо. Это его любимые животные; время от времени, как сейчас, он велит работнику принести их клетку в его собственный фургон.
Он перенял хитроумную уловку, которую впервые увидел в исполнении уличного торговца. Самое лучшее, что она не требовала никаких трюков. Он сводил в одной клетке хищника и добычу, пока они находились в младенческом возрасте, едва оторвавшись от материнских сосцов. Его до сих пор изумляет, что таким образом можно подавить врожденные инстинкты и наклонности. Сова лишь иногда показывает свой нрав и съедает мышь. Волк и заяц становятся такими же близкими, как представители одного вида.
Он смотрит на своего брата, сгорбившегося на бархатном стуле. Они всегда были очень разными, но тем не менее сейчас они вместе. Они практически неразлучны.
– Кто волк, а кто заяц? – спрашивает он с лающим смехом.
– Ты о чем?
– О нас с тобой.
– Можешь быть волком. Ты старше.
– Так и думал, что ты это скажешь. – Джаспер скрючивает пальцы, словно когти, и добродушно смеется. – Помнишь, как мы нашли мешок с овечьей шерстью и смастерили себе усы? Пожалуй, мне было лет десять.
Эта тема нравится Джасперу, и он продолжает перебирать детские воспоминания. О том, как он получил микроскоп, а Тоби – фотографический аппарат. О том, как они впервые увидели леопарда. О том, как отец взял их на представление Том-Тама под названием «Мальчик-с-пальчик» в театре «Лицеум».
Он до сих пор ярко помнит эту сцену в жарком и влажном зале, обитом бархатом. Завсегдатаи перешептывались между собой, а отец указывал им на Чарльза Диккенса, художника Ландсира[3 - Эдвин Генри Ландсир (1802–1873) – английский художник и скульптор эпохи романтизма.] и актера Макриди[4 - Уильям Чарльз Макриди (1793–1873) – английский писатель и популярный актер, исполнявший классические и бытовые роли.], сидевших в первых рядах. Занавес разошелся в стороны, свечи были погашены. Сердце Джаспера бешено стучало в груди. Они смотрели, как восьмилетний карлик Чарльз Страттон катается на миниатюрной лошади, как его запекают в пироге и как он прорывается на свободу через запеченную корку с помощью маленького тесака. Но взгляд Джаспера лишь изредка останавливался на сцене. Он наблюдал за толпой зрителей – и что он видел? Ярость, страх, восторг. Весь зал взревел от смеха, когда малыш заявил: «Хотя я крошка, я могучий герой!» Каково это было – безраздельно владеть вниманием тысячи людей?
Потом, в Ламбете, они видели, как пятьдесят лошадей устремились друг за другом на арене амфитеатра Эстли[5 - Лондонский амфитеатр Эстли был открыт Филипом Эстли в 1773 году как концертный зал и считается первой цирковой ареной в Англии.]. Топот копыт был похож на грохот ружейных выстрелов. Когда зверинец Уомбелла зимовал в городе во время ярмарки Св. Варфоломея, они бродили между клеток со львами, оцелотами, кенгуру и носорогами. Они стояли на берегу Темзы, когда синьор Дюваль пересек реку по натянутому канату. В ушах Джаспера трещали фейерверки, его мозг пузырился новыми возможностями. В школе он продавал крапленые карты, хлопушки и волшебные шляпы собственного изготовления и не жалел времени на зарисовку механизмов и сложных финтифлюшек. Его кошелек распухал от денег. Мир был сдобной булочкой с присыпкой из сахарной пудры, только и ждал, когда его купят. Он говорил, что однажды заведет собственную труппу и устроит лучшее представление во всей стране. Тоби серьезно относился к его словам и выражал желание стать совладельцем. Он предложил название: «Великое шоу Тоби и Джаспера Браунов», – но Джаспер недовольно поморщился. Браун? Им нужно придумать новое семейное имя: Зевс, Ахиллес или даже Юпитер. Братья Джупитер.
Отец благосклонно улыбался, прислушиваясь к их мечтаниям. Он пребывал в убеждении, что цирк был мальчишеской прихотью, которую Джаспер обязательно перерастет. По его словам, Джасперу были нужны усидчивость и целеустремленность. Его собственное положение в мире торговли было неустойчивым, и он не хотел, чтобы его ребенок страдал от таких же ограничений. Когда несколько его судов потонуло у побережья Сиама и они были вынуждены переехать в менее просторный дом в Клапэме, он наскреб и занял денег, чтобы купить Джасперу офицерское назначение в далеко не самом популярном провинциальном полку. Джасперу было двадцать лет: более чем достаточно, чтобы отказаться от глупых мечтаний о дрессированных тюленях и танцующих лошадях.
Разочарование Джаспера рассеялось уже через несколько дней. К своему удивлению, он обнаружил, что в армии полно трюков и актеров, даже на злосчастных равнинах Крыма. Он устремлялся в атаку по склону холма в мундире с потрепанными эполетами и блестящими знаками различия, и Дэш бежал рядом с ним. Парады, звуки сигнальных горнов, военные оркестры, взрывы снарядов как смертоносные фейерверки, ощущение принадлежности – это был цирк в чистом виде. Цирк был театральным подобием жизни и человеческого желания. Когда наступила цветущая весна, дамы наблюдали за сражениями с вершин холмов, как могли бы наблюдать за представлением, прижав к глазам театральные бинокли. Однажды утром, в тревожные дни перед штурмом Севастополя, он слышал, как одна женщина невозмутимо сказала: «Они так летали по небу, когда падали мортирные снаряды, что были похожи на умирающих птиц». Туристические пароходы совершали круизы в местных водах ради наблюдения за морскими боями, и зрители аплодировали, когда падавшие снаряды поднимали фонтаны брызг. Говорили, что во время атаки на Эльму стайка русских дам в панике бежала на колясках с места сражения, оставив лорнеты, разделанных цыплят, бутылки шампанского и зонтики от солнца. Убийство было представлением, и иногда, закалывая штыком очередного русского казака, Джаспер ожидал, что убитый вскочит на ноги и поклонится публике под гром аплодисментов.
После сентябрьского падения Севастополя и смерти Дэша Джаспер получил известие, что его отец тоже отправился в мир иной. Он купил дюжину русских лошадей, несколько верблюдов и вышел в отставку. Представление начинается.
Тоби был без всякого обсуждения отстранен от руководства, их мечты о совместном предприятии канули в прошлое. Имя Дэша незримо висело между ними как гнилостный запах, но никогда не упоминалось. Джаспер внушал себе, что Тоби всегда было наплевать на цирк, но причина находилась гораздо глубже, и он знал об этом. Его брат изменился. То, что он видел и сделал, навсегда сломило его. Они никогда не были равными, но теперь баланс сил необратимо сместился. Речь шла о мечте Джаспера и о его жизни, а Тоби находился у него в долгу. Это был Балаган Чудес Джаспера Джупитера.
Джаспер вздрагивает от стука в дверь, застигнутый на середине анекдота о фальшивой лягушке и школьном учителе.
– Заходите! – кричит он.
Джаспер не уверен, кто или что оказывается в комнате первым: человек или его запах. Потасканный, как бродячий пес, в паршивых обносках вместо одежды.
– Я не подаю милостыню, – говорит Джаспер.
– А я не нищий, – отвечает мужчина и вертит кепку в руках. – Я однажды поймал… лобстера с тремя клешнями.
Пьян в стельку. Джаспер обменивается взглядом с Тоби, откидывается назад и улыбается. Он намерен немного позабавиться.
– И у тебя сейчас есть этот лобстер?
– Я съел его.
– Охо-хо, какая незадача. И теперь ты хочешь продать нам твои воспоминания об этом курьезе?
Мужчина яростно трясет головой.
– Не лобстера. Мою дочь.
– Свою дочь? – Джаспер заливается смехом. – Итак, ты хочешь продать мне свою дочь. Что же, приведи ее сюда, и я посмотрю, понравится ли она мне.
– Не так. – Мужчина краснеет, хотя это трудно разобрать из-за выпивки. – Она… она такая же, как ваши чудеса.
– Сомневаюсь.
Он поворачивается к Тоби, приглашая его присоединиться к веселью, но глаза его брата широко распахнуты и наполнены паникой. Здесь что-то не так. Чего-то не хватает, но он не может точно определить, в чем дело. Тоби никогда не прятал свои чувства. Еще ребенком Джаспер мог ощущать расстройство своего брата через стену по ночам и приходил к нему в спальню, чтобы утешить его.
– Давай-ка, заходи, не стой на пороге, – велит он.
Когда мужчина переваливается через порог, Джаспер видит фургон его глазами: яркие афиши, мирный волк рядом с зайцем, графины из граненого стекла, которые он оборачивает салфеткой, когда берет их. Мужчина смиренно наклоняет голову.
– Почему она похожа на моих исполнителей?
– Она… на ней есть отметины.
– Отметины.
– Она родилась с ними. Они занимают у нее пол-лица. Другие – на руках и ногах, как пятна.
– Девушка-леопард? – с интересом спрашивает Джаспер. – Витилиго[6 - Аутоиммунная болезнь, нарушение кожной пигментации.]?
– Нет. Это родимые пятна.
– Любопытно, – говорит Джаспер. Он никогда не видел такую девушку, а новизна – это наркотик для любого антрепренера. В «Панче» нынешняя мода на чудеса получила название «эпоха чудовищ». Мания уродства. Но там, где есть мания, можно делать хорошие деньги. Он улыбается.
– Нужно спросить ее, – говорит Тоби. – Ты сначала спросишь ее, правда?
Джаспер берет гаванскую сигару и срезает плесень на кончиках табачных листьев.
– Ты видел ее вчера вечером – да, Тоби? Вот о чем ты не сказал мне.
Джаспер старается проглотить гнев, подступающий к горлу, как комок желчи. Разве он не делает все возможное ради защиты своего брата? Он разглаживает складку на брюках и вздыхает.
– Сколько ей лет?
– Девятнадцать.
– Она замужем?
Мужчина хохочет.
– Нет.
– Тогда она принадлежит тебе.
Тоби смотрит на него, но Джаспер знает, когда стоит проявить власть и напомнить брату о его долгах. Еще он думает о девушке и о том разнообразии, которое она может внести.
– Сколько ты хочешь за нее?
Тоби дергает заусенцы, не глядя на Джаспера. Заяц съежился в своей клетке и прижал уши к голове. Джаспер чует запах свежего дерьма; как только пришелец уйдет, он распорядится отослать животных в зверинец.
– Двадцать фунтов, – осторожно произносит селянин, словно не в силах поверить в такую неслыханную сумму.
– Хорошо. Когда мы сможем забрать ее?
Тот моргает.
– Ты спросишь ее, не так ли? – повторяет Тоби.
Отец девушки смотрит в пол.
– Она не пойдет добровольно, – глухо гово-рит он.
Тоби качает головой.
– Ты не должен так поступать.
Джаспер машет рукой, отгоняя тревоги; его сердце учащенно бьется.
– Неважно, неважно, – говорит он. – Двойняшек из Каролины перекупали несколько раз. Один антрепренер даже доставил их на пароходе из Америки в Англию. – Он поворачивается к брату. – Ты же знаешь Двухголового Соловья?
– Ты лучше, чем они. – Тоби берет свою шляпу, и Джаспер делает вид, будто не слышал его. Дверь захлопывается за его братом. Но кто такой Тоби, чтобы читать ему проповеди о добродетели? Он отрезает ломтик лимона и бросает в коктейль с джином, делает глоток и вытирает губы.
– Ты будешь добрым к ней? Она будет счастлива у тебя. Здесь ей самое место, – бормочет старый пьяница, словно пытаясь убедить себя.
– Разве родители Том-Тама не продали его Финеасу Барнуму в четырехлетнем возрасте? А теперь посмотри: у него есть собственная яхта и табун породистых лошадей.
При этом он думает о сицилийской карлице Каролине Граччани. Продана в три года, умерла в девять лет от истощения и чахотки. Ее скелет находится в коллекции Джона Хантера. Но куда ни посмотри, всюду сломанные человеческие судьбы. Джаспер срезает кончик сигары.
– Между нами никогда не было любви и радости. Она… – Старик жутко гримасничает. – …ей нет места здесь. Моя жена умерла из-за нее. Испустила последний вздох, когда рожала ее. – Он смотрит на волка, потом на пол. – Люди называли ее подменышем. Говорили, что я должен был оставить ее на морозе, когда она родилась, и тогда нам вернут настоящего ребенка. Так говорят, верно?
– Люди болтают что угодно…
– Но я так не поступил, – настаивает отец. – Я не верил в это. Я не хотел ей зла. Просто скажите, что она будет счастлива.
– Она найдет место среди нас. Мы позаботимся о ней. Ты говоришь, она этого не хочет, но я поговорю с ней и постараюсь убедить ее.
Старик жует губу.
– Она ни за что не расстанется со своим братом.
– С ее братом, – эхом откликается Джаспер. Он думает о Тоби, который ничего не сказал ему об этой девушке.
– Мне нужны деньги прямо сейчас.
– Только после того, как я увижу ее.
Джаспер переходит на утешительный язык торговли. Они совершат сделку завтра вечером, когда в деревне будут танцы. Он выпроваживает мужчину из фургона, желая поскорее избавиться от него. Он не любит вести дела с убогими невеждами. Поспишь с собаками, утром не жалуйся на блох.
Джаспер опускается на стул и выглядывает из окна. Дети смеются, когда Панч душит Джуди связкой сосисок и бьет ее головой об стол. Стелла стоит у маленького костра, одергивая свой камзол, пока селяне глазеют на нее. Он замечает клочок ее лобковых волос, темнее ее бороды; она катает свои груди в руках. Одна из тройняшек гоняет верблюда по кругу. Луна блещет, как новенькая гинея. Чайки кричат, как уличные зазывалы. Да, думает Джаспер, это правильное решение. В новом мире торговли все может быть куплено или продано. Ему нужно расширять свою труппу; это постоянное движение к новизне. Если он объедет достаточное количество провинциальных городков и деревень, то через год накопит денег, чтобы дать большое представление в Лондоне. Возможно, даже сама королева услышит о нем и соизволит посмотреть на него. В конце концов, она известна своей слабостью к образцовым курьезам и приглашала к себе во дворец ацтеков, карликов и уродцев с куриными мозгами. Он представляет себя с раскинутыми руками, дающим представление перед королевой в картинной галерее, как делали уже многие актеры до него, включая Барнума. Балаган Чудес Джаспера Джупитера. Самая большая, самая лучшая цирковая труппа!
Он шумно выдыхает, но что-то гложет его.
Ты лучше, чем они.
Волк тычет носом в голову зайца и начинает вылизывать его.
Нелл
На следующее утро работа в поле замирает, когда процессия цирковых повозок движется по дороге. Верблюды переставляют ноги, тонкие, как палки. Львица протяжно ревет. Нелл видит Стеллу Певчую Птичку в рубашке и штанах, по-мужски сидящую в седле. Она держит во рту курительную трубку.
– Скатертью дорога, – ворчит Пиггот. – Шайка воров.
Вскоре селяне возвращаются на поле: маленькая армия торчащих вверх задниц и согбенных голов. Нелл прикладывает ладонь к груди. Какое облегчение! Больше никаких оглушительных маршей и пестрых красок. Единственными звуками будут стук металлических инструментов, долбящих серую землю, и хруст стеблей, отрезаемых от соцветий. Ее ногти забиты грязью, плечи ноют от усталости. Другие девушки носят свободные хлопковые платья по колено и почти без рукавов, но на ней платье с длинными рукавами и высоким воротником. Пот стекает по спине и внутренней стороне бедер. Пыль липнет к коже, отчего родимые пятна начинают чесаться. Солнце жарит как на ско-вородке.
– Воды? – Ленни протягивает фляжку, но она качает головой. Какое-то время он стоит, словно собираясь сказать что-то еще, но потом возвращается к укладке растительных плетей.
Мэри заводит песню, и вскоре все остальные присоединяются к хору. Нелл бормочет слова себе под нос.
Смелее друг, давай споем,
Ведь рядом дом родной,
Когда мы вместе, нипочем
Нам зло в глуши ночной!
День заканчивается, и Нелл находит утешение в монотонной работе. Ее руки движутся быстро, как поршни. Сорвать цветок, забрать его, сорвать, забрать… Когда она держит в руке пятьдесят цветков, то связывает их бечевкой и кладет в коробку. Пот капает с ее носа.
Когда Пиггот дует в свисток, подавая сигнал об окончании рабочего дня, она едва может распрямиться. Сегодня работа заканчивается раньше обычного, чтобы у людей было время подготовиться к танцам. Мужчины сложат костер, женщины потушат овощи, а потом все наденут свои лучшие воскресные наряды.
По пути домой Нелли следует за Чарли туда, где стоял цирковой шатер. Повсюду вытоптанная трава и разбросанный мусор; рядом с обрывком бархата валяется длинная берцовая кость от говяжьей ноги. Нелл поднимает с земли горбушку черствого хлеба.
– Он будет хорош, если размочить в бульоне, – говорит она.
Угли костра еще теплые, когда она шевелит их пальцами ноги. Поворачиваясь, чтобы уйти, она видит, что остался один фургон, укрытый в тени старого дуба. Охваченная беспричинным страхом, она роняет горбушку и убегает.
Танцоры топают, ухают и хлопают. Восходит луна, горит костер, перед которым греются собаки, а старый Джеймс пиликает на скрипке. У нескольких человек есть тамбурины, и они задают ритм, поднимая руки и покачивая бедрами. Девушки танцуют с развевающимися лентами, вплетенными в волосы.
Нелл сидит на стожке сена у края танцевального круга. Ее брат кружит Мэри, похожую на белоснежный вихрь, она откинула голову так далеко назад, что Нелл видит ее ребристое горло. Ее выступающий живот уже хорошо заметен, и время от времени она похлопывает по нему в знак того, что ей нужно передохнуть. Люси, которой столько же лет, как и Нелл, нянчит новорожденного младенца, чьи поджатые губы похожи на крошечный розовый бутон.
Нелл прикасается к своему пустому животу. Говорят, что она будет хорошей, доброй тетушкой, и этого достаточно. Другие парни и девушки начинают разбиваться на пары. Они поправляют друг другу волосы, громко перешептываются и хихикают над общими шутками. Нелл подтягивает ноги и кладет голову на колени. Она гадает, каково это – находиться на грани большой жизненной перемены от детства к материнству. Иметь собственную маленькую комнату с дровяной плитой, горшками и кроватью. Свою комнату, которую можно содержать в чистоте и жить там. Вместо этого Чарли и Мэри каждое утро будут переступать через ее матрас, а она будет отскребать их сковородки и возиться с их детьми.
Чарли прерывает танец и подходит к ней, разгоряченный после быстрого вращения.
– Потанцуй со мной, – говорит он и тянет ее за руку.
Его глаза ярко блестят в свете костра. Нелл качает головой; ей уже кажется, что все смотрят на нее. Она замечает косой взгляд Ленни и ощущает другие взгляды, которые могут выражать лишь презрение.
– Пошли, – уговаривает Мэри. – Вот, выпей-ка.
Мэри протягивает бутылку джина. Нелл хватает ее и делает глоток, потом другой, пока не выпивает полбутылки. Она чувствует действие спиртного как резкий шлепок по затылку. Деревья размываются по краям, но ей нравится внезапная храбрость, как будто она стала совершенно другим человеком.
– Аккуратнее, – предостерегает Чарли и придерживает ее за плечо.
– Иди потанцуй, – говорит Мэри. – Чего ты боишься?
– Давай, – присоединяется Люси, поглаживая своего малыша. Кто-то еще толкает ее вперед.
Нелл прикасается к лентам в волосах. Тепло от выпивки начинает распространяться наружу из ее живота, и она позволяет брату увлечь ее в круг танцующих.
Чарли берет ее за руку, крутит перед собой раз, другой, и она начинает улыбаться. Сначала она скованна и ее ноги механически переступают по земле. Она уверена, что люди будут смеяться над ней, что она неуклюжая, как неоперившийся птенец. Кто-то передает ей чашку, она залпом выпивает содержимое, морщится и вытирает рот ладонью.
– Быстрее! – говорит Чарли. Они откидываются назад, и мир проносится мимо нее. Ее суставы разогреваются, и, когда Чарли отпускает ее, она начинает работать руками в такт барабанам.
– Да! – кричит Мэри и встает сбоку.
Чарли ловит ее взгляд и пускается в бешеный пляс – так же, как они делали с Нелл, когда оставались дома одни. Она присоединяется к нему: голова запрокинута, руки подняты в воздух, ноги топают по земле. Все ее страхи уносятся прочь. Почему она раньше не могла как следует танцевать под скрипку и барабанный бой? Почему всегда сидела с краю и пряталась? Музыка гудит внутри нее и содрогается, как второе сердце.
Нелл отрывается от остальных, качает бедрами, раскидывает руки и снова начинает кружиться под общее гиканье, прыгая с носка на носок. Боль в плечах прошла. Она знает, что все пялятся на нее, но это не имеет значения. Когда ее косы обвиваются вокруг шеи, она танцует точно так же, как и остальные девушки, захваченные восторгом бездумного кружения, пока они не начинают спотыкаться. Хриплый смех вырывается из ее горла. Свободна, она наконец свободна. Ее рука снова в руке брата, и он ведет ее в центр круга. Кто-то восклицает: «Нелл!» – то ли с восторгом, то ли с удивлением. Ее ладони вспотели, волосы липнут к лицу. Она потеряла ленту, но ей все равно, она ничего не замечает. Пока Нелл кружится, переходя из рук Чарли в руки Мэри, она одна из них.
Джаспер
Когда Джасперу было четырнадцать, а Тоби – двенадцать лет, отец вручил им подарки на Рождество. Он привел их в гостиную и объяснил:
– Это микроскоп и фотографический аппарат. Два разных способа изучения мира.
Джаспер приставил глаз к холодному цилиндру, но увидел только серую мглу. Тогда его отец положил под микроскоп луковую кожицу, покрутил регуляторы настройки и сказал:
– Вот, смотри.
Перед ним распустилась целая вселенная. Там, в десятикратном увеличении, Джаспер увидел идеальную кирпичную стенку, не видимую для невооруженного глаза.
– А как работает мой аппарат? – тихо спросил Тоби. Джаспер заметил его завистливый взгляд в сторону микроскопа.
Когда Джаспер раздавил маленького жука и поместил его на предметное стекло, он подумал, что его отец понимал разницу между своими сыновьями. Тоби был зрителем, который довольствовался внешним наблюдением за жизнью и редко принимал в чем-то активное участие. Джаспер был любознательным и стремился распознать внутреннее устройство вещей, разоблачать иллюзии, чтобы видеть истинное устройство мира.
Для Джаспера микроскоп был порталом в неведомое, средством познания тайн природы и причин ее удивительной точности и согласованности. Он понимал тщательный замысел любого организма. Он выкладывал на предметное стекло мертвых муравьев (чудовищных драконоподобных существ с устрашающими лакированными жвалами), блох, мух и пауков. Иногда он разрешал Тоби заглянуть в холодный окуляр и разделить свой восторг исследователя и организатора. Они изображали Джаспера видным ученым, а Тоби – его фотографом-ассистентом. Они только что вернулись из джунглей Борнео, где выслеживали орангутангов и редких мотыльков.
– Ты фотографируй, а я буду разгадывать загадки, – говорил Джаспер. Ему доставляло удовольствие думать о себе как о властелине этих царств, о человеке, который находит во всем смысл и предназначение. Весь мир можно было разложить на предметном стекле и овладеть им.
Теперь Джаспер испытывает сходное чувство, пока наблюдает за Нелл. Когда он видит ее сидящей на стожке сена, то испытывает острое разочарование. Она выглядит такой обыкновенной, такой незаметной… Просто девушка, испещренная родимыми пятнами и робкая, как котенок. Он сделал себе имя, потому что его «чудеса» сами по себе являются одаренными актерами. Сочетание таланта и умелого руководства возвышает его представление над тысячами человеческих курьезов, выставленных в витринах уличных лавок и в Египетском музее, где уроды неподвижно стоят на подставках. Он научил свою великаншу жонглировать, а ходячий скелет – прыгать через обручи. Стелла чирикает по-птичьи и летает на трапеции. Но эта девчонка выглядит совсем бесталанной.
В глубине души он понимает, что главный смысл имеет не само представление, а история, которую вы рассказываете. Он видел, как антрепренеры вкладывают тысячи фунтов в посредственные шоу. Дженни Линд по прозвищу Шведский Соловей умела проквакать оперную арию не лучше, чем любая нищенка с Друри-Лейн, но Барнум раздул ее славу до таких размеров, что она шествовала по улицам Нью-Йорка с эскортом из трехсот огнеборцев с пылающими факелами. Тем не менее полезно, если в исходном материале есть нечто, с чем можно поработать, крупица исполнительского таланта. Слава Чарльза Страттона отчасти была результатом его умения показать себя с лучшей стороны, даже если все трюки были отрепетированы заранее.
Но потом девушка начинает танцевать.
Сначала она делает это робко и неуверенно, и Джаспер закуривает сигару. Женщины вокруг нее одеты в штопаные платья, в основном вышедшие из моды в столице еще тридцать или сорок лет назад. Девушки выглядят такими же юными, как воспитанницы детского дома. Он зевает и не заботится о том, чтобы прикрыть рот ладонью.
Но когда он снова глядит на нее, то налегает на ручку трости и выпрямляется. Ее волосы взлетают и опадают за спиной. Она неистовая, но грациозная; ее руки гибкие и проворные, как у акробата. Она притягательно живая, как мотылек перед пламенем свечи, она испускает радостные эманации. Он видит, как другие селяне начинают перешептываться, глядя на нее. Если он прищуривается, то может вообразить ряд газовых фонарей вокруг танцевального круга, скрипки и барабаны собственного оркестра. Грязь под ее ногами превращается в цирковые опилки.
Я представляю Лондону дивное зрелище…
Да, думает Джаспер. Вот его пропуск в большую игру. Она будет блестящей, новой и завораживающей. Он тщательно планировал свою атаку на Лондон – это займет не менее года, если ему удастся обеспечить хорошие сборы в более крупных городах, таких как Брайтон и Гастингс, – но с этой девушкой в составе труппы он может накопить достаточный капитал за девять месяцев.
– Ты будешь добрым к ней? – спрашивает ее отец. – Ты обещаешь, что она будет счастливее, чем здесь?
– Разумеется, – отвечает он.
Ты лучше, чем они?
Чушь, думает Джаспер. Это шоу-бизнес. Именно так делают состояния, завоевывают аудитории. Он возвысит ее.
Джаспер провел целый день, занимаясь меблировкой и обустройством для нового члена труппы, – только из-за желания доказать Тоби, что он не такой монстр, каким его представляют некоторые люди. Он распорядился вычистить, вымыть и заново покрасить фургон для зебры и даже велел человеку-бабочке взять турецкие покрывала с его собственной кровати. Воспользовавшись клеевой ванной для этикеток, он приклеил к стене павлиньи перья.
– Даже Командор Натт[7 - Джордж Вашингтон Моррисон Натт (1848–1881), более известный под псевдонимом Командор Натт, – американский карлик и артист. В 1861 году Натт гастролировал по Новой Англии с цирком, когда Барнум нанял его для показа в Американском музее в Нью-Йорке.] с его состоянием в тридцать тысяч долларов был бы доволен таким жильем, – громко сказал Джаспер в надежде, что Тоби услышит его.
Он аккуратно выбрал для нее три книги, памятуя о том, как высоко ценит Тоби их позолоченные переплеты, редко осмеливаясь хотя бы разрезать страницы. Даже если она не умеет читать, ей понравятся гравюры и типографские рисунки. Перевод «Метаморфоз» Овидия, «Франкенштейн» Мэри Шелли и «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте. Он положил книги в верхний ящик ее туалетного комода.
Когда его брат ускакал развешивать афиши в следующем городке, Джаспер проверил металлические задвижки на ее фургоне и потряс их, пока не убедился, что они держатся прочно. Пока он стоял внутри и напирал на стены, то понимал, что сначала она испугается. Честно говоря, у него самого дрожали запястья, а рот словно прополоскали с мылом. Но другие циркачи купили бы ее без всяких церемоний и обращались бы с ней как с собакой. Ей еще повезло, что он первым обнаружил ее.
Теперь этот самый фургон был готов и ожидал немного позади. Лошади мотали головами и звякали поводьями. Один из его грумов сидел на козлах и курил индийскую травку; Джаспер собирался усесться рядом с ним перед отъездом.
– Раньше она никогда не танцевала, – говорит ее отец и подается вперед, упираясь подбородком в клюку. – Обычно она уходила первой. Не знаю… если она ждет своего брата, тогда… – Он наклоняет голову и кашляет. – Уверен, она скоро придет.
Но она продолжает танцевать, все быстрее и быстрее, в хлещущем вихре светлых волос, с широко раскинутыми руками и неутомимыми ногами. Джаспер не может оторвать глаз от нее. Она умеет двигаться. Он мимолетно думает, сознает ли она, что все восхищенно смотрят на нее, что она неотразимо привлекательна. Не стоит удивляться, что Тоби ревниво охранял свой секрет.
Я представляю чудо из чудес, леопардовую девушку…
Он бы заплатил ее отцу в двадцать раз больше того, что у него запросили.
Ее лицо пылает, почти светится от жара. А потом, с последним прыжком, она наконец отделяется от других танцовщиков.
Пульс Джаспера колотится у него в глотке. Скоро она будет принадлежать ему. Скоро он изменит ее жизнь и она станет необыкновенной актрисой.
Нелл
Ленни тянет ее к себе. Его руки хватают ее за талию. Нелл отшатывается так быстро, что у нее в локте что-то щелкает. Она не позволит шутить над собой и лапать себя только потому, что другие подзуживают его к этому.
– Что не так? – спрашивает он. Она замечает, что разговоры вокруг прекратились, кружки замерли на полпути ко рту и остальные смотрят на них.
– Оставь меня в покое, – говорит она.
Она отступает и с размаху садится на сено. Ленни не преследует ее. Сухие травинки впиваются в ноги. Ее конечности как будто отказываются служить ей. Вот что: она слишком много выпила. Нужно было вовремя остановиться.
Она уверена, что слышит сдавленное хихиканье. Люси, которая сидит со своим малышом, быстро умолкает, наблюдая за ней краешком глаза.
– В чем дело? – насмешливо спрашивает Люси.
– Ни в чем, – угрюмо отвечает Нелл.
– Ну и ладно, – девушка привлекает ребенка ближе к себе.
Поднимается ветер, раскачивающий кроны деревьев вокруг них. Барабанный бой становится все быстрее. Музыка изменяется, становится более резкой и пронзительной. Скрипка визжит, трава колется.
Селяне кружатся, сходятся и расходятся, гулко топая по земле. Мужские предплечья похожи на толстые окорока. Девушки, которые танцевали как стайка мотыльков, куда-то пропали. Нелл кашляет и придвигается к огню. Даже пламя поднимается слишком высоко, в его языках мелькают глумливые лица.
– Кого мы принесем в жертву гневным богам? – кричит какой-то рыбак и делает вид, будто толкает свою подружку в костер. – Жертва! Наша жертва!
Она слышит разговор между дочерями миссис Паули.
– Они начинают с цепи, когда он еще маленький, совсем крошка. Так мне говорили.
– А что потом?
– Когда он прекращает сопротивляться, они заменяют цепь на веревку. Но слон уже не знает, как легко он может освободиться.
– Вроде приручения норовистых лошадей?
Нелл видит Чарли, который стоит в углу вместе с Мэри и тискает ее за талию и ягодицы. Скоро они отойдут и улягутся где-нибудь в высокой траве. Других девушек уводят от костра; парни выказывают нежность, бережно обнимая их и целуя в щеку. Она облизывает губы и чувствует, что они холодные, как земля.
Ленни кивает ей и подносит кружку ко рту. Она хочет покачать головой и дать ему понять, что она не нуждается в его обществе, но он уже спешит к ней, по пути спотыкаясь о собаку, пригревшуюся у костра.
Он хохочет от своей неловкости и садится близко, слишком близко к ней.
– Я кое-что тебе принес, – говорит он.
Она хочет отодвинуться, но и так уже сидит на краю. Она беспомощна, как рыбка, которая едва шевелит плавниками, когда ее со всех сторон оплетают щупальца кальмара. Он сует руку в карман и достает сложенный лист бумаги. Потом разворачивает: это цирковая афиша с оторванными уголками на месте прибитых гвоздей.
– Я забрал ее для тебя, – сказал он. – Думал, тебе понравится.
Покажи нам стойку на руках, пока не появились другие чудеса!
Он улыбается во весь рот. Афиша – это подначка, напоминание о том, что она отличается от остальных.
– Оставь меня в покое, Ленни, – повторяет она. Ей хочется найти более весомые и обидные слова, которые способны ранить, но она не смеет или не может. Выпивка туманит ей голову. Ей нужно уйти; она должна быть дома и лежать под теплым одеялом.
– Да что с тобой такое? – спрашивает он и тянется к ее руке. Она отдергивает руку с яростью, которая изумляет ее саму, и резко встает. – Я просто хотел посидеть с тобой…
Она не оглядывается на него. В поле, вдали от музыки, ее глаза начинают приспосабливаться к полумраку. Она спотыкается, но видит свой дом в конце улицы. Он выглядит еще более убого, чем раньше, из-за провалившейся крыши в центральной части.
Деревья шелестят, как юбки. Скрипка заводит веселый мотив.
Один последний танец!
Нелл внезапно передумывает. Ей невыносимо находиться в одиночестве. Она помешает нежностям Чарли и попросит его вернуться домой вместе с ней или еще немного посидит с Люси.
Она готова вернуться к костру, когда кто-то вдруг берет ее за руку.
– Я же сказала, оставь меня…
Ее слова замирают на губах. Это не Ленни, а ее отец, и он улыбается, растягивая губы над почерневшими деснами.
– Мы не причиним тебе никакого вреда, – говорит другой, незнакомый мужчина. – У нас есть замечательная возможность для тебя.
Все теряет смысл. Зачем отец хватает ее за руку? Кто этот мужчина? Ее охватывает страх, и она пытается бежать, но едва успевает сделать шаг, как ее тянут назад и широкая ладонь зажимает ей рот. От руки пахнет древесным дымом и апельсиновой коркой.
– Отпусти меня! – она пытается кричать, но издает лишь невнятный шум. Она сопротивляется, начинает лягаться. Там, едва в двадцати футах, стоит ее брат. Она видит, как он наклонил голову и целует Мэри в шею. Ему нужно лишь увидеть ее, понять ее страх, хотя бы на мгновение.
– Я не хочу, чтобы она боялась. Не буду делать ей больно, – говорит мужчина.
Она замечает перевернутые усы и все понимает; она знает, что происходит, что они собираются сделать. Это Джаспер Джупитер. Она ощущает его присутствие как яд, распространяющийся по ее руке, по ее телу.
– Прости, Нелл, – говорит ее отец. Он начинает всхлипывать, но ей только хуже от этого. Она бы расколошматила его, если бы могла, переломала бы ему все кости. Она убила бы его с такой же легкостью, как заколола свинью. Она наступает ему на ногу, старается зацепить ногтями. Ее отец. Потом в голове остается только звон от удара. Она съеживается и приседает. Весь мир звенит и раскачивается.
Но она не собирается сдаваться. Быстро метнувшись вбок, Нелл высвобождает голову и кричит. Крик выходит сдавленным, но этого должно хватить. Должно хватить для того, чтобы ее брат хотя бы на мгновение поднял голову.
И он поднимает голову; она видит это.
Он смотрит в сторону шума, но он стоит в круге света, а она находится в темноте. Ее сердце пиликает быстрее, чем смычок по струнам.
Заметь меня, умоляет она.
Впервые в жизни ей хочется стать заметной, чтобы десятки глаз были устремлены на нее. Но Мэри хлопает его по ноге, и он отворачивается.
– Прости, прости меня, – снова говорит ее отец, пока ее волокут по улице и ее ноги скребут по земле. – Тебе там будет лучше, чем здесь, Нелли. Здесь для тебя ничего нет.
Молотильная машина, думает она, когда ее поднимают выше, когда руки обхватывают ее пояс, бедра и лодыжки, пока она извивается, лягается и царапается. Ярость приносит облегчение, в котором он может раствориться и стать тем, чего они ожидают от нее. Она представляет металлические молоты, стучащие по наковальням, струйки жгучего пара. Она прикусывает язык, так что чувствует во рту вкус крови.
– Мы не хотим делать тебе больно, – повторяет мужчина, и она рычит на него.
– Ты дашь мне те двадцать фунтов, правда? – шепчет ее отец. Наверное, он думает, что она не слышит его. – Видишь, какая она настоящая?
Двадцать фунтов?
Она успевает оглянуться, прежде чем ее заталкивают в фургон и захлопывают дверь. Она скребет дерево пальцами, ощущает жалящее проникновение заноз. Там был ее брат, весь желтый в свете костра. Он положил голову на плечо Мэри, как когда-то делал с сестрой, и их лица светились таким же неземным светом, как лики волшебного народа фейри.
Часть II
Фотограф становится фотографом не более случайно, чем укротитель львов становится укротителем львов.
Доротея Лэнг, цитата из книги Сьюзен Зонтаг «О фотографии», 1971
Тоби
В фургонах погасили последние свечи, но Тоби до сих пор подкармливает огонь. Сырое дерево трещит и дымится. Пока одна веточка сереет, другая вспыхивает. Животные ворочаются в своих клетках. Львица расхаживает взад-вперед.
Он думает о Нелл, думает о Нелли и старается отмахнуться от этой мысли.
Он прилаживает труп зебры, чтобы копыта не торчали наружу. Это старый самец, павший на дороге. Их зверинец часто прореживается из-за болезней или потому, что животные не могут адаптироваться к чуждому климату. Утром тройняшки освежуют тушу, выскребут и обработают шкуру, чтобы Джаспер смог продать ее в один из фешенебельных лондонских магазинов. Хорошие куски пожарят на вертеле, остальное потушат. Тоби протирает стеклянную пластину яичным белком и вставляет в фотографический аппарат. Пожалуй, свет слишком тусклый, но ему кажется важным запечатлеть это, быть свидетелем правды жизни и ее безобразного окончания. Он ныряет под накидку и отсчитывает одну минуту. Грива зебры откинута в сторону, черные губы разошлись, обнажая плоские зубы. По остекленевшему глазу ползает муха.
В нескольких милях отсюда его брат едет к ним по ухабистому проселку и везет с собой испуганную девушку. Тоби знает, что Джаспер добьется своего, потому что так бывает всегда.
Тоби смотрит на караван своего брата и испытывает внезапное желание покарать Джаспера. Ему хочется разорвать цирковые афиши, отпустить животных на волю. Хочется причинить боль своему брату, как тот причинил боль девушке. Он вспоминает ту ночь, когда разбил микроскоп брата, – погнутые медные лимбы, раскрошенное стекло, постыдное удовольствие от осознания того, что ты причинил душевную боль ближнему.
Они несколько недель сгибались над этим аппаратом, и Тоби чувствовал себя польщенным вниманием брата, как будто на него пролился особенный свет с горных вершин. Так было всегда: сколько он себя помнил, Джаспер был для него укрытием, внешней защитой от мира. Когда они были маленькими детьми, их мать умерла от скарлатины, и после ее смерти Тоби обратился внутрь себя, а Джаспер направил свои чувства наружу. Если Джаспер мог ответить за него на любой вопрос, приказывать слугам готовить нужные пироги и сладости, развлекать гостей и любопытных, то что он мог сделать, кроме как оставаться в стороне и наблюдать за происходящим? Вскоре он почти перестал разговаривать. Когда речь заходила о дружбе, его голос казался ломким и незнакомым, а его жесты были дурной имитацией ловких движений его брата. Джаспер очень много делал для него, и со временем Тоби поверил, что он ничего не может делать для себя. Просто было искусство правильно заказывать еду, говорить нужные вещи и делать многое другое, которым он не мог овладеть. Иногда ему казалось, что воздуха в комнате хватает только на одного брата, но он не обижался: как он мог, если он безраздельно любил Джаспера?
В школе он смотрел, как его брат уверенно расхаживает вокруг и смешит учителей, тогда как он всегда старался пройти мимо с опущенной головой.
– Джаспер Браун – мой брат, – говорил он. – Вот так-то. И однажды у нас будет собственное шоу, лучшее в мире!
Когда он один сидел за столом, один заходил в классную комнату и один ел в столовой, то думал об их цирковой мечте – об одинаковых красных плащах и серебристых цилиндрах, – о том, как они вдвоем выезжают на арену под глас оркестровых труб. Этого было достаточно, чтобы превозмогать ноющую боль одиночества; достаточно для надежды на будущее, которое обещает нечто большее, чем скудное настоящее.
Однажды ранним вечером, когда Джаспер отправился с другом на верховую прогулку, Тоби прокрался в его комнату и снял кожух с микроскопа. Металл был холодным, как трубы миниатюрного органа. Он протер бронзовые циферблаты и перебрал маленькие стеклянные слайды с раздавленными насекомыми, которые приготовил Джаспер. Он представил, что все это принадлежит ему, что жизнь его брата была его собственной жизнью, что это он был остроумным и обаятельным, что отец подарил ему микроскоп, а не фотокамеру, которая делала его обычным наблюдателем событий.
Тоби услышал, как вернулся его брат со своим другом, и спустился к ним в гостиную. Мальчики лущили грецкие орехи, раскалывая их бронзовым молотком.
– Подбери это, – сказал друг Джаспера и указал на ореховую скорлупу, валявшуюся на полу.
Сначала Тоби подумал, что он обращается к дворецкому, но тот находился в вестибюле.
– Подбери это, – повторил он.
Тоби вздрогнул.
– Я? – спросил он.
Мальчишка залился клекочущим смехом. Тоби посмотрел на Джаспера, но его брат внимательно рассматривал каминную полку.
Ореховая скорлупа попала в плечо Тоби. Вторая ударила его в переносицу. Затем полетели засахаренные миндалины, похожие на серебристую гальку.
Тоби смотрел на Джаспера. Тот открыл и закрыл рот, но ничего не сказал.
– Он жирный, как лондонский олдермен[8 - Олдермен – член муниципального совета или собрания в Англии.], – крикнул мальчишка, заливаясь смехом. – Что за дурак! Отменный дурак!
Тоби видел, как его брат посмотрел на ковер и стал возиться с кисточками своего красного бархатного сюртука. Тоби подумал, с какой гордостью он говорил «Джаспер Браун – мой брат, вот так-то», но щеки Джаспера покраснели от стыда.
Через двадцать минут Тоби стоял в комнате своего брата, а куски микроскопа валялись на полу. Длинная бронзовая трубка была погнута от удара об стол, линзы разбились. Он слышал мальчишеский смех в гостиной внизу и не сомневался, что они смеялись над ним. Когда стемнело, он взял сломанный аппарат и выбросил его в ближайшем переулке.
В ту ночь Тоби не спал. Его тревожил не страх перед наказанием, а открытие своей способности к неуправляемому насилию. Утром он ожидал скандала после того, как брат обнаружит пропажу микроскопа. Но дни сменялись ночами, полными раскаяния, и ничего так и не было сказано. В конце концов отец спросил Джаспера, где его микроскоп, и Тоби, сидевший за столом для завтрака, прикусил губу.
– Я одолжил его Хоулетту, – сказал Джаспер. – Он хотел изучить какой-то особенный листок в своем саду.
Тоби опустил голову. Джаспер прикрыл его с такой небрежной легкостью, что это могло быть правдой и стало правдой. Вероятно, Джаспер понял, что одна измена была расплатой за другую, и это был его способ принести извинения. Правда об этой истории отошла в область преданий, пока Тоби не начал гадать, не привиделось ли ему все это. Вся его жизнь была сплошным подводным течением.
Через несколько часов он слышит топот лошадиных копыт и еще какой-то звук вроде детского плача. Тоби не поднимает голову. Он слышит скрип сапог на мокрой траве, лязг упряжи, когда лошадей распрягают и уводят прочь.
– Тоби, – окликает его брат. – Выпьешь со мной?
Тоби делает вид, будто ничего не слышал. Он думает, что Джаспер повторит вопрос, но дверь его фургона со стуком захлопывается.
Вскоре даже животные окончательно затихают. Ничто не движется, кроме амбарной совы, пролетающей низко над полем. Ее фургон неподвижен, черная коробка в темноте. И все-таки он слышит тихий плач.
Звук будоражит его. Он подходит ближе. Плач усиливается и превращается в сдавленные, хриплые рыдания.
Тоби нащупывает длинный засов.
Он может поднять засов и освободить ее. Есть много вещей, которые он может сделать, множество развилок в его жизни, с которыми он столкнется, если поможет ей. Они могут сбежать вместе. Он может оседлать Гримальди и отвезти ее домой. Ее горизонты будут сужаться до тех пор, пока не останется ничего, кроме ветхого деревянного дома и рухнувшей каменной стенки. Ее жизнь сожмется до размеров булавочной головки.
Он помнит этот голод, это неясное томление в ее взгляде. Запах зажженной спички, как будто она сама была огнем.
– Нелли, – шепчет он, прижимаясь лбом к деревянной створке.
– Кто там? Кто это?
Он прикасается к засову и замирает в нерешительности. Если он выпустит ее, Джаспер придет в бешенство. Брат защитил его там, где другой человек мог бы бросить его на растерзание голодным псам за то, что он сделал. И он едва знаком с этой девушкой; возможно, она даже не помнит его.
– Кто там?
Он сдавленно откашливается.
– Кто там? – Пауза, потом удар в дверь, который заставляет его отскочить назад. – Выпусти меня.
Он не может этого сделать, правда не может. Он вспоминает жаркий день в Севастополе, городе руин; вспоминает человека, упавшего с бастиона, и ужас, написанный на лице его брата. Он убегает, прижимая ладони к ушам, по мере того как ее призывы становятся все более отчаянными. Падает у костра и бросает в огонь сосновые иглы, которые трещат и лопаются, как патроны.
Языки пламени обретают форму.
Трус.
Трус.
Сотни, тысячи людей умерли из-за него. Он был профессиональным обманщиком, лжецом, делавшим лживые фотографии. Джаспер велел ему забыть обо всем. Убийство было их занятием, смыслом их существования в тех местах. «Ты просто сделаешь несколько фотографий согласно инструкции, – сказал его брат. – Ты получил приказ от правительства. Что касается Дэша… – Он ненадолго замолчал. – Что сделано, то сделано. Нельзя вернуть человека к жизни».
Тоби жестко протирает глаза. Эта ночь тоже пройдет. Возможно, скоро ему захочется спать. Он так устал; каждую ночь ему приходится спать не более пяти часов. Утром будет новая работа: целый день на возведение шатра, расстановку скамей и уборку за животными. Он будет разбивать яйца и отделять белки для своих фотографий, а селяне будут платить по шиллингу за свои портреты.
Нелл здесь, в их труппе.
Рассвет занимается узкой красной полосой на востоке. Когда начинается утренняя цирковая симфония и рычит львица, он по-прежнему слышит эхо ее рыданий.
Нелл
Нелл просыпается внезапно, с пересохшим ртом. Ее брат распевает во дворе снаружи.
Вот охотник на воров,
Писаный красавец,
Джона Булла захватил.
Пусть поет, мерзавец.
Слова не имеют смысла. Ничто не имеет смысла. Она мигает. Какие-то перья над головой, нет окон, только полоски света. Запах разогретого жира, навоза и конского пота.
Теперь она вспоминает – танец, мужчин и фургон, – а потом мгновенно встает и налегает плечом на дверь. Дерево скрипит, хрустит, но не поддается. Она одна, оторвана от брата. Она начинает расхаживать со сложенными руками и представляет, как ее проводят через деревню. Она ничего не умеет, только собирать цветы, и даже в этом деле она лишь мелкая шестеренка. И она не умеет выступать в цирке; она представляет арену на колесах, запряженную лошадьми. Руки, пихающие и подталкивающие ее. Пыль на коленях. Злобные ухмылки, гнилые яблоки, летящие в нее из толпы, визгливые трели шарманки. Акробаты, выписывающие головокружительные пируэты, крики мартышек, кусок вонючего мяса на засаленном шесте.
Отец продал ее.
Ее купили, как срезанную фиалку.
Ярость закипает в ее груди, и она снова набрасывается на дверь. Все вокруг становится добычей для ее хищных пальцев. Она рвет подушки, и перья разлетаются вокруг, как от схваченного гуся. Она кричит, пока не начинает саднить в горле. Она скребет родимые пятна на руках и расчесывает их, пока они не начинают кровоточить. Она рывком выдвигает ящик, и три книги падают на пол.
Книги.
У нее никогда не было собственных книг. Она держала в руках только две книги: «Волшебные сказки и другие истории» в рваной мягкой обложке и Библию, единственную книгу в их церкви – тяжелую, как каменная плита. Она научилась читать, листая пергаментно-тонкие страницы Библии. Истории о сотворении, о чудесах и волшебных превращениях. Темно-зеленый кожаный переплет, пятнистый от времени, золоченые уголки. Книга, драгоценная, как дыхание.
Но потом она вспоминает, и ее руки снова превращаются в разрушительный механизм, книги становятся мякиной для ее ярости. Она корежит корешки, рвет и комкает страницы, пока они не рассыпаются, словно бумажные пушечные ядра.
Я здесь, внушает она себе, сжимая израненные ладони. Я настоящая.
Женские голоса приближаются к ней.
– Кто там?
– Судя по звукам, небольшое стадо слонов.
– Новое чудо?
Нелл делает паузу в своем неистовстве; волосы прилипли к лицу, руки поцарапаны щепками от разломанного комода. Смех. Они уходят, и она снова остается в одиночестве.
Она приникает глазом к щели между досками. Туман и древесный дым низко стелются по полю. Женщины тихо уселись в кружок, словно отгородившись от мужчин, которые расхаживают вокруг, кричат и тянут веревки, воздвигая шатер. Великанша, которая ныряла через ножи, режет красный шелк и продевает нитку в иголку. Миниатюрная женщина, которая ехала в коляске, чистит цирковой горн. Тройняшки бегают друг за другом между фургонами с вытянутыми руками, играя в салочки. Я тебя осалил!
Не грохочут барабаны, и никакой циркач не рассказывает ей об этих новых и незнакомых женщинах. Нет ликующей толпы. Эти люди похожи на женщин из ее деревни, которые сидят вокруг кухонной кастрюли или складывают нарциссы в коробки. Нелл осторожно пробует пальцем синяк на щеке и садится, подтянув колени под подбородок.
Отец продал ее.
Она думает о море и хочет снова погрузиться в воду, ощутить ее всепоглощающую силу. Она вспоминает мужчину, который смотрел, как она плавала, и гадает, где он может быть, способен ли он помочь ей. В нем была какая-то непривычная учтивость, обходительность и нервозность.
Но она уверена, что его помощь не понадобится; скоро Чарли придет за ней. Он вытрясет правду из их отца и одолжит лошадь у Пиггота. Он пойдет по следу, который они оставили: блестки, разбросанные как хлебные крошки, сухие кучи слоновьего навоза на тропах, по которым они проходили. Если понадобится, он будет драться с ними, сражаться за ее освобождение. Дева, заточенная в башне. Отважный герой, освобождающий ее.
На полу рядом с собой она видит рисунок на вырванной из книги странице. Она подбирает листок со сгорбленным существом, которое состоит из сшитых вместе частей тела. Прищуривается и читает текст внизу.
«Я был добрым и благожелательным, но страдание превратило меня в демона».
Ее отец…
Он продал ее.
Утренние звуки слышны повсюду. Громкие приказы, стук заколачиваемых шестов, огромный шатер, распускающийся в небе. Через щель между досками Нелл наблюдает за миниатюрной женщиной, которая несет палку с крюком, чтобы открывать двери фургонов и опускать поводья до высоты собственного роста. Она огрызается на каждого, кто пробует помочь ей: Ты мне и задницу подтирать будешь, да?
Когда шатер поставлен на место, она чует запах готовящегося мяса, густой и соблазнительный пар. У нее бурчит в животе, и она поглаживает живот ладонью, словно успокаивая его. Если ей принесут еду, она откажется. Ей ничего не нужно от них.
Она вздрагивает от стука в дверь. Это главный циркач, который плечом открывает себе путь и несет тарелку с двумя дрожащими яичными желтками и стейком, порезанным на мелкие кусочки размером с куриное сердце. Стейк. Она видит хрустящий коричневый жир и розовое мясо. Над тарелкой летает муха, садится на край и начинает чистить передние лапки.
Это высокий мужчина с чисто выбритым подбородком и лицом, которое иные могли бы назвать привлекательным. Его фрак расшит красными блестками, вельветовые бриджи такого же серо-голубого оттенка, как и его глаза. Его сапоги блестят, как мокрые камни. Он стоит прочно, как статуя, расставив ноги в стороны.
– Еда, – говорит он.
– Я не голодна, – отвечает она сквозь голодные спазмы. Она отворачивается так, чтобы он не видел родимое пятно на ее щеке. Ей не хочется, чтобы он рассматривал и оценивал ее, словно призовую телку. Она чувствует дуновение ветерка из-за открытой двери. Могу ли я убежать и как быстро?
– Ты можешь стать звездой нашего цирка, если захочешь это сделать, – говорит он.
Она пренебрежительно фыркает, но он не обращает внимания. Муха жужжит и бьется о стенку фургона.
– Когда ты будешь готова к выступлениям, я стану платить тебе десять фунтов в неделю. Я справедливо отношусь к членам моей труппы.
Он небрежно прислоняется к стене, как будто такие громадные деньги ничего не значат для него.
Десять фунтов? Она накручивает на палец прядь волос и дергает. За выступления?
– Мне не нужны ваши деньги.
Он смеется, кончики его усов подергиваются в воздухе.
– Готов поспорить, ты не зарабатывала таких денег и за целый год. А здесь у тебя будут кров, нормальная еда и друзья. А также, надеюсь, успех. Настоящая слава. Может быть, уже скоро.
Он говорит так, словно произносит речь, заученную наизусть. Как будто он считает, что слава – это все, о чем она мечтала. Он не понимает, как упорно она трудилась ради того, чтобы оставаться незаметной.
– Моя карлица даже не могла дотянуться до катушек на ткацкой фабрике, где работали ее братья. От нее избавились, выбросили ее на улицу. А здесь я превратил ее в важную особу. – Он кладет тарелку на стол. – Я могу сделать тебя блестящей циркачкой. Мы оба можем быть полезны друг другу.
У него отстраненный вид, как будто он смотрит мимо нее на кого-то еще. Он говорит с твердой убежденностью, с интонацией человека, который знает, о чем идет речь. Его уверенность почти успокаивает, каждое его движение хорошо рассчитано.
Ей хочется сказать: я просто Нелл, обычная девушка. Вы ошибаетесь насчет меня. Верните меня туда, где я буду на своем месте.
– Мой брат приедет сюда, – говорит она вместо этого. – Он увезет меня домой.
Мужчина смеется, его эполеты переливаются на солнце.
– Буду с нетерпением ожидать его. Если, конечно, он не захотел получить долю от тех денег.
– Нет. – Она встает. – Он придет… вот увидите.
Но ее слова звучат как детские отговорки, и он пожимает плечами, как будто знает о чем-то неведомом для нее.
Америка. Возможно, теперь Чарли может купить билеты на пароход. Фермерское хозяйство, дом с колоннами. Мэри с растущим животом, заполняющая собой то место, которое раньше занимала Нелл.
Нет, не может быть, думает она, но яд этих мыслей уже начинает распространяться и заражать ее воспоминания о нем.
– Я видел, как ты танцуешь, – говорит Джаспер. – Тогда я понял, какой обворожительной ты можешь быть.
Он делает шаг к ней, и она отступает назад. Еще один шаг. Ей некуда идти; стены смыкаются вокруг нее. В фургоне тесно, темно и душно, пол усеян комками вырванных страниц и перьев со сломанными черенками. Он облизывает губы, как бы собираясь поцеловать ее. Внезапная тошнота ощущается как удар под дых. Он без труда сможет одолеть ее. Всю свою жизнь она привыкала к запаху мужского насилия и училась рассеивать его, делать себя маленькой и незаметной. Улыбка мистера Пиггота легко могла обернуться взбучкой. Улыбка путника могла превратиться в жестокое изнасилование. Умение распознавать такие признаки вросло в ее жизнь, сделалось частью ее натуры. Куда бы ты ни ходила, выбирай торные тропы и возвращайся домой до наступления темноты. Лучше всего – вместе с братом.
Он не может хотеть меня, думает она, но страх комом стоит в горле.
Муха пробирается в щель между досками и улетает.
Беги, думает она. Сейчас же.
Нелл устремляется к двери. У него нет ни единого шанса схватить ее. Она перепрыгивает порог и бегом спускается по ступеням, мимо группы женщин – Стеллы Певчей Птички и маленькой женщины с крючковатой палкой. Крики и свист. Слон слегка поворачивается, наполовину свернув хобот ко рту. Туда, к лесу! Жаркое дыхание; ее легкие в огне, воспламененном отвагой. Она не бежит, а летит, уверенно и не оступаясь. Стайка скворцов взлетает с ветвей.
Крик и треск за ее спиной, быстрый топот ног.
– Остановите ее!
Нелл виляет налево и направо. Она уже в лесу и перепрыгивает через упавшие стволы. Спрятаться в кустах или продолжать бег? У них есть лошади, много лошадей. Она рвется вперед: он слишком близко. Воздух обжигает горло, ноги работают как поршни. Свобода. Свобода!
Ветви режут небо на тысячу осколков, и ее рука кровоточит, когда она задевает кусты ежевики. Но она мчится дальше, все быстрее и быстрее. Отрыв увеличивается, его шаги стихают. Она легко перегоняет его.
Нелл начинает улыбаться. Верхушка лета, брызги и пена налетающих волн с океана. По узкой тропе вдоль побережья, туда, где пологий склон и нет утесов. Светло-коричневое, переливчатое море. Скоро она вернется домой, где стоят ящики с адресом «Лондон, Паддингтон» – таким далеким, что он с таким же успехом может оказаться на Луне. Снова вместе с Чарли…
…ее отец…
Нет, думает она. Нет.
Неужели она оступилась намеренно? Она увидела пенек, но не перепрыгнула и не свернула в сторону. Боль мимолетна, трава вырастает ей навстречу. Когда она падает, то вспоминает его слова: Я могу сделать тебя блестящей циркачкой. Новая боль в подвернутой лодыжке и плече, ободранном на спрессованной земле. Он уже здесь, стоит над ней. Она выдергивает побеги крестовника и дикого чеснока, швыряет их в небо.
– Вставай, – говорит он и хватает ее за руку.
В другой руке он держит кнут. Нелл съеживается в ожидании щелчка и быстрого удара. Она ощущает на щеке его жаркое дыхание.
– Только глупец выберет эту деревню. Только глупец выбросит то, что у него есть.
Море снова и снова накатывает на галечный берег.
– Вставай, – повторяет он.
Она поднимает голову. Он не собирается бить ее.
Она снова думает, что споткнулась по ошибке. Но когда она видит первые яркие цвета на поле – раскрашенные фургоны, детей, делающих растяжку и кувыркающихся на поле, – в ней просыпается нечто близкое к облегчению.
Там есть фотографический фургон, стоящий немного в стороне от остальных. Слон со связанными передними ногами. Словно стреноженная лошадь. Запах жареного лука и имбирного хлеба.
Хорошо знакомый горизонт здесь выглядит по-другому. Он почему-то стал шире, разделен незнакомыми холмами, и все вокруг новое.
Джаспер
Джаспер опускает железную задвижку фургона Нелли.
– Я не запер его, – говорит он, но она не отвечает. Он приоткрывает дверь на дюйм-другой и уходит. Она больше не убежит; он знает, что волшебство этого мира уже запустило в нее свои невидимые коготки.
Сегодня выдался очень долгий день. В шатре слишком жарко, и зрители настроены агрессивно. Они готовы испортить любой номер градом оскорблений и гнилых фруктов. В конце концов Виоланте вынужден расквасить нос одному парню, чтобы утихомирить публику. Время от времени взгляд Джаспера обращается к фургону Нелл и он думает: Дело в шляпе. Он отрезает лучшие куски мяса зебры, которую они жарят на ужин, и велит Стелле оставить тарелку на крыльце ее фургона. Минуту спустя рука заносит тарелку внутрь. Пока стрекозы порхают над застойными лужами, он вспоминает, как она танцевала среди толпы этих неотесанных крестьян. Развевающиеся волосы, грациозные движения рук, природный магнетизм.
Он знает, что может испугать ее, если слишком скоро повторит свой визит к ней, поэтому, когда вечернее представление заканчивается и лошадей уводят в стойла, он лежит на траве рядом с Тоби и Стеллой. Работники разожгли костер, цирковые карманники складывают свою добычу в кепку. Брунетт шьет новый головной убор для Минни; когда она замечает его взгляд, ее пальцы начинают сновать еще быстрее.
Он поворачивается к Тоби.
– Положи свою лапу на землю.
Его брат беспрекословно подчиняется, кладет мясистую ладонь на землю и растопыривает пальцы.
Джаспер втыкает нож между пальцами Тоби, все быстрее и быстрее. Крошечный серебристый шрам на большом пальце Тоби напоминает о его единственном промахе. Это игра на доверие. Каждый день он ведет одну и ту же игру со своими зрителями, но они этого не понимают. Актеры летают над их головами, бросают ножи, стреляют из пистолета, выпускают льва. Но они сидят на месте и сосут свои карамельные тянучки, поскольку верят, что это лишь иллюзия.
– Ты мне доверяешь? – спрашивает он, поворачиваясь к Стелле.
Она убирает руку.
– Ни на грош. Я продам тебя за леденец.
– Так было не всегда, когда у тебя был Дэш, – говорит Джаспер и втыкает нож в пучок травы.
Он видит, как вздрагивает Тоби при звуке этого имени. Дэш. Стелла опускает глаза и срывает пригоршню одуванчиков.
– Помнишь, когда мы были мальчиками и отец назвал нас «братьями Гримм»? – спрашивает Джаспер. – За наши идеи, наши истории. – Он игриво подбрасывает локон Стеллы. – Я могу придумать любую историю о ней. Могу превратить ее во что угодно. Скажем, в леопардовую девушку.
– Кого? – спрашивает Стелла.
Он указывает на фургон Нелл.
– Да, но что она такое? Где ты нашел ее?
– Под валуном. Она вылупилась из яйца. Ее принесла птичка. Я еще не решил.
– Где ты на самом деле нашел ее?
– В последней деревне. Одна будет моей звездой. Я куплю специальную шкуру для нее, а Брунетт сделает мне плюмаж для головного убора.
– Не знаю, – говорит Стелла. – Леопардовых девушек хоть пруд пруди. Тебе нужно что-то другое.
– Я могу выдать копченую селедку за кита.
– Только если не все остальные делают то же самое.
– Возможно. – Джаспер снова берет нож и прижимает острие к пальцу. – У нее есть грация, но нет выучки.
Он пробует думать о других пятнистых существах: курах и собаках, жирафах и гиенах.
– Ты можешь… можешь отправить ее в полет, – предлагает Тоби и заливается краской. – Или научить прыгать, как летнюю фею.
– Фея! – фыркает Джаспер. – Любая девчонка хочет стать феей!
Но в тот вечер, когда в весеннем небе восходит луна и на поля нисходит зябкая прохлада, он задумывается над этим и вспоминает причудливые отметины на ее лице. Он сидит на крыльце своего фургона и смотрит на острые иголки звезд над горизонтом, пока серебристые облака дрейфуют перед луной и затмевают ее. Силуэт пролетающей ласточки похож на узкую букву V. Он закусывает губу и щелкает пальцами.
Джаспер уже может представить зрительский ажиотаж и шепотки, хлопок воздуха, когда он стремительно выходит из-за занавеса. Тишина, только хруст опилок под его сапогами с позолоченными шпорами. Я представляю… Что же он представляет?
Тоби предложил фею. Идеи его брата часто оказываются полезными, но он высказывается так неуверенно, что их легко опровергнуть. Летающая фея. Джаспер рассматривает идею как предмет, который он мог бы поднести ближе к свету. Он барабанит пальцами по колену.
Королева Фей – нет, Королева Звезд, потому что ее отметины похожи на созвездия. Она может раскачиваться и летать вокруг арены с крыльями на спине. Воспарять на десять футов с веревкой вокруг талии. Если бы только его шатер не был таким низким, она бы могла летать над целым полем!
Он вскакивает и начинает рисовать на любой подручной бумаге, обертке от масла, куске обоев. Его мысли щелкают, как механизм. Он рисует лебедки, которые им понадобятся, и сами крылья. Сосредоточенно размышляет об углах и траекториях. Его ум всегда с легкостью хватался за инженерное проектирование. Еще мальчиком он рисовал лошадиные повозки и гидравлические насосы, кузницы и подъемные краны. Он знает, при каких температурах металлы сплавляются друг с другом; его радуют такие задачи, как починка парового двигателя. На войне он строил мосты из шестов, канатов и бочек из-под солонины. Его вызывали для устранения поломок на пароходах. По вечерам солдаты приносили ему сломанные винтовки и он разбирал и снова собирал оружие с такой же легкостью, как женщина штопает наволочку.
Пока он рисует полукруги и оси, то думает обо всех людях, имевших великие идеи в прежние времена. Он гадает, что испытывал Виктор Франкенштейн, когда делал наброски своего существа на клочках бумаги и копался в склепах и на кладбищах, собирая фрагменты плоти и кости. Его возбуждает электрический потенциал на кончиках пальцев; он заворожен видениями будущего. Он думает об игле, сшивающей воедино части монстра; он думает о Дедале, заключенном в башне, который ловит жаворонков и ястребов, общипывает перья с розовых тушек в воздухе, насыщенном ароматом оплывших восковых свечей. Синтез двух великих изобретений: крылья Дедала и чудовище Франкенштейна. Гордость Виктора, завершившего свои труды. Дедал, замерший на краю перед головокружительным провалом и готовящийся к прыжку; он не знает, но надеется, что воздух примет его, поднимет в небо и изменит его жизнь. Еще в школе они обсуждали мораль обеих историй. Тоби, которого учитель заставлял сказать хоть что-то, пробубнил, что эти истории были предупреждением: не нужно переоценивать свои силы и летать слишком высоко. Джаспер презрительно посмеивался над братом. Для него эти истории были стимулом к созидательному творчеству. Лучше изобрести удивительное чудовище, чем коротать жизнь в серости и безвестности. Лучше летать и падать, чем оставаться заключенным в башне.
Когда рисунок завершен, Джаспер поспешно идет к кузнецу. Здоровяк с лицом, багровым от жара, откладывает в сторону подкову, по которой только что колотил своим молотом. Джаспер тычет пальцем в бумажки, рисует фигуры в воздухе. Тут нужно спаять сочленения, здесь обрезать каркас, там вывести спицы, которые будут раскрывать и закрывать механические крылья. Они будут огромными, но узорчатыми, как у дрозда.
Джаспер потрясает своими рисунками.
– Я хочу, чтобы ты приступил прямо сейчас, Гэлем.
Кузнец смотрит на него и утирает лоб мясистой рукой.
– Уже поздно, – начинает он. – Совсем темно…
– Сейчас же! – требует Джаспер, поигрывая кнутом у его башмаков, и Гэлем берет рисунок. – Мне это понадобится через два дня. Мне наплевать на недостающие подковы и сломанные хомуты. Сначала нужно сделать это.
В конце концов кузнец кивает и оглядывается на раскаленную добела плавильную кузню. Джаспер тоже будет переплавлен в этой кузне и вознесется еще выше вместе с успехом Нелл. Когда он уходит, то момент вдохновения в его сознании связан уже не с робким предложением Тоби, а с работой его собственного воображения, когда он смотрел на звездное небо. Это его собственная идея! Она обретает форму в виде тщательно сконструированного механизма.
Он мысленно перескакивает в будущее и видит оживленную толпу вокруг рекламных афиш о его представлении в Лондоне. Неважно, пусть даже пройдет целый год, прежде чем он сможет себе это позволить; это время все равно наступит.
Мы представляем Королеву Луны и Звезд – воздушную фею, которая завершает представление и знаменует окончание дня, – и сегодня вечером она будет летать, как ни одно другое чудо на свете…
Он представляет, как стремительно распространяются новости и как сама королева приглашает его на аудиенцию. Блестящее завершение его шоу пробудило в ней прежнюю любовь к цирку и чудесам природы, утраченную, как ему говорили, после смерти принца Альберта. Он почти чует аромат залов Букингемского дворца, куда его обязательно пригласят после представления. Запахи полироля для серебра, свечей из пчелиного воска и старинных книг. «Вы настоящее чудо, – скажет ему королева. – Вы создали великолепное представление».
Его труппа разошлась по жилым фургонам. Кроме него и кузнеца, только тройняшки еще не ушли на покой; их фигурки исчезают в лесу, когда они идут проверять свои ловушки на зайцев и фазанов.
Он подходит к фургону, который теперь принадлежит Нелл. Всматривается через щель между досками и мельком видит волну ее волос на подушке. Он рад, что не сталкивается с обвиняющим взглядом ее зеленых глаз. Во сне ее черты становятся нежными и миловидными, выпяченная нижняя губа выглядит почти по-детски. Он испытывает судорожное желание, но не физическое влечение, а предвкушение того, что она может ему принести.
Он поворачивается и смотрит на все сразу: на собрание отдельных вещей, составляющих его блестящее представление. Деревянные шесты, туго натянутый барабан циркового шатра. Животные, набитые в фургоны как сельди в бочку. Он знает имена всех актеров, грумов и работников, даже имя арендованного младенца, которого они выдают за незаконного отпрыска его карлицы Пегги. Цирковое шоу похоже на хорошо смазанный механизм. Когда Джаспер смотрит на горизонт, он испытывает такой восторг, как будто окрестные деревья и холмы тоже принадлежат ему вместе с береговой полосой океана, усеянной разбитыми ракушками и тысячами мидий, лепящихся к скалам. Он думает об амфитеатре Эстли и о музее Ф. Т. Барнума, сгоревшем дотла, о крушении Пабло Фанка[9 - Пабло Фанк (1810–1871) – конный артист и первый чернокожий британец, ставший владельцем популярного цирка. Руководил им в течение 30 лет с разными партнерами и дважды терпел банкротство, но затем снова поднимался к успеху. Его афиша вдохновила Джона Леннона на создание песни Being for the Benefit of Mr. Kite.] и не понимает, как они могли выжить после таких катастроф. Банкроты. Ничтожества.
Он поднимает руку и проводит пальцем по запястью. Интересно, чувствует ли себя кто-то еще таким же бессмертным, как он? У него слишком много мыслей, слишком много идей и устремлений, чтобы просто взять и умереть. Когда его дядя был похоронен на Хайгетском кладбище, он прошел по Египетской аллее с ее ухоженными дорожками, мавзолеями и темными гробницами и услышал мужской голос, непринужденно сказавший: «Скоро это кладбище наполнится людьми, которые считали себя незаменимыми». Джаспер замер в лучах предвечернего солнца и целую минуту не мог сдвинуться с места.
Он проводит ладонью по подбородку. Сияет луна, и мир неощутимо поворачивается вокруг своей оси. Он неслышно входит в фургон Стеллы.
– Подвинься, моя маленькая избранница, – говорит он. Она зевает и принимает его в свои объятия. Он налезает на нее сверху и спускает бриджи.
Когда он входит в нее, то думает о чернилах, сочащихся с перьев литературных поденщиков на Флит-стрит, о своем имени, кочующем из уст в уста. Балаган Чудес Джаспера Джупитера. Его имя наполняет живое пространство Лондона, распространяется по улицам и переулкам и достигает слуха королевы. Джаспер Джупитер, Джаспер Джупитер. Деньги сыплются в его цилиндр.
Он представляет Нелл, летающую над головой королевы; ее металлические крылья хлопают за спиной, руки раскинуты в стороны. Это я все придумал, – скажет он королеве Виктории в ее дворце. – Я создал ее. Я нашел эту девушку в прибрежной деревушке и наделил ее крыльями. Это мое творение.
– М-м-м, – бормочет Стелла, прикрыв глаза в экстазе, и он смотрит на нее. Он знает это выражение лица; он видел такое же выражение, когда она раздевалась перед клиентами под красным фонарем. Голова запрокинута назад, зубы кусают нижнюю губу.
Он гадает, совокупляется ли она с ним потому, что тоже хочет ощущать след Дэша, – близость, которую они оба потеряли.
Он закрывает глаза, стонет и наваливается на нее.
– Подвинься, – говорит она, зажигает сигару и выпускает клуб дыма. – Я тут думала… – продолжает она, словно подбирая оставленную нить разговора, – я подумала, что могу выманить твою леопардовую девушку.
– Королеву Луны и Звезд.
– Что?
– Так ее будут называть. Я уже решил.
– Хм-м-м, – бормочет Стелла и выпускает дым из уголка рта. Она перекатывается набок. – Ты что-то уронил.
Он думает, что речь идет о деньгах, потому что она вытаскивает купюры из его кошелька каждый раз после того, как он кончает, и говорит: «Жизнь – это сделка, и я буду худшим клоуном, чем Уилл Кемп[10 - Уильям Кемп (1560–1603) – английский актер и танцор. Известен прежде всего исполнением комических ролей в пьесах Шекспира. Был изгнан из труппы под предлогом того, что «прошло время для грубой клоунады».], если не получу вознаграждение за мои труды». Но она подбирает что-то маленькое и блестящее. Кольцо; должно быть, оно выпало у него из кармана. Он сует кольцо обратно.
– Это же от Дэша… – Она подносит ладонь ко рту.
– Оно мое, – слишком поспешно говорит он. – Оно принадлежало моему отцу, просто выглядит так же.
Он натягивает бриджи и выходит из фургона, прежде чем она успевает что-то добавить.
Нелл
Через два дня цирк движется в ночи. Шатер аккуратно разобран, ткань свернута и убрана, деревянные шесты собраны в связки. Нелл видит и слышит, как циркачи расхаживают перед ее фургоном, – Джаспер раздает приказы, маленький мужчина чистит когти у сонного тигра, высокая женщина смеется над шуткой, которую она не уловила, – но она ждет Чарли. Где ее брат? Почему он не нашел ее? Нетрудно оседлать лошадь, а цирковые афиши должны быть прибиты к деревьям и расклеены на мили вокруг.
Может быть…
Она одергивает себя.
Нет, думает Нелл, это не может быть из-за денег. Он не может так поступить с ней.
Она слышит скрип и снова выглядывает в щель между досками. Рядом появляется повозка с клеткой, где расхаживает львица. Большая кошка тихо рычит и ходит взад-вперед. Львица находится на расстоянии вытянутой руки, отделенная от Нелл только деревянной стенкой фургона и прутьями клетки. Ее черные зрачки поблескивают, зубы сверкают в лунном свете. Нелл смотрит на свои родимые пятна и думает о том, где они поймали львицу и как им удалось запихнуть ее в маленькую клетку.
Что-то стучит по ее фургону. Она вздрагивает и подается назад, потом видит, кто это. Это Стелла, и какой-то крестьянин тискает ее, держа ее бороду в кулаке.
– Почему ты ее не отрежешь, сучка? – шипит он и отводит руку, сжатую в кулак.
Везде шум – лязг хомутов, командные выкрики, – и Нелл понимает, что если она закричит, то никто не услышит. Она осматривается по сторонам в поисках импровизированного оружия. Ножка сломанного стула, деревянный ящик? Но потом она слышит звонкий смех. Крестьянин падает, хватаясь руками между ног. Стелла достает сигару из нагрудного кармана.
– Хочешь валяться в навозной куче вместе с этими крысами вместо того, чтобы выступать на сцене?
Пока мужчина хромает прочь, Стелла поворачивается и говорит:
– Знаешь, никто не держит тебя взаперти. У нас есть пунш, если хочешь выпить.
Нелл кусает щеку изнутри.
– Поступай как знаешь.
Она смотрит, как Стелла уходит прочь, демонстрируя непринужденное владение своим телом. Нелл ходила через свою деревню как по натянутому канату, с каждым шагом опасаясь упасть. Но эта женщина свободно размахивает руками и широко шагает. Она наклоняется, чтобы сорвать лютик, и втыкает цветок себе в бороду. Как ей это удается? – дивится Нелл. – Как она может гордиться собственным уродством и смотреть миру в глаза?
Но Стелла права; ее фургон не заперт. Она уверена, что Стелла не стала бы прятаться. Нетрудно выйти на улицу, хотя бы на минутку. Она нажимает на дверь, и створка распахивается настежь. Пульс тяжело стучит в ушах. Она выходит на крыльцо и натягивает рукава пониже. Львица продолжает расхаживать в клетке, ее желтая шкура натянута на узкий костяк. Мимо пробегает девушка с корзиной капусты. Силач и великанша укладывают в фургоны отрезы ткани и кухонную посуду. Никто не глазеет на нее и не указывает пальцем. Она думает о том, что Джаспер сказал о карлице: ее выгнали с фабрики, разрушили ее жизнь потому, что не смогли найти места для нее. Раньше ей не приходила в голову такая мысль. Она могла заработать на жизнь, пока работала в поле, и ее тело все равно считалось способным к деторождению. Она смотрит, как высокая женщина прислоняется к бочке и чешет голову, и ее посещает незнакомое чувство, близкое к стыду.
Вскоре после того, как Нелл возвращается внутрь, ее фургон рывком приходит в движение, скрипят колеса, топают копыта. Она лежит на матрасе и смотрит на высокие темные кусты в щелях между досками. У нее спирает грудь. Она представляет туго натянутую веревку, которая привязывает одну ее руку к дому, а другую – к цирку. С каждым мерным топотом копыт ее тело корчится, как на дыбе, кости вырываются из суставов, плоть рвется, разум разделяется пополам.
Когда они останавливаются на постоялом дворе, чтобы набрать воды, она слышит название незнакомой деревни. Теперь, если она убежит, то не найдет дорогу домой.
Стук в дверь будит Нелл. Она не спала до рассвета, а сейчас, наверное, давно за полдень. Она вскакивает на ноги. Это Джаспер, который держит в руках большой пакет из коричневой бумаги. Он обозревает разрушения, которые она так и не потрудилась прибрать: рваные книги, поломанные перья. Нелл выставляет подбородок.
Джаспер кладет пакет на стол и берется за бечевку.
– Можно показать?
Не дожидаясь ответа, он разматывает бечевку, и пакет раскрывается.
– Это для твоих выступлений, – говорит он. – Ты не можешь вечно носить старые тряпки.
Нелл собиралась сказать что-то обидное, уязвить его, швырнуть подарок обратно. Но когда она видит одеяние из зеленого шелка, которое так аккуратно шила высокая женщина, то замирает в нерешительности.
– Я знал, что тебе понравится, – говорит он. – И это только половина. Я хочу, чтобы ты сейчас надела это платье, а мой брат сфотографирует тебя. У каждого актера должна быть визитная кар-точка.
Только половина? Джаспер ждет снаружи. Нелл разглаживает ткань тыльной стороной ладони. Она такого же цвета, как зимнее море. Спереди нашиты разные фигуры: крошечные звезды, большая белая луна – отголоски черт ее собственного лица. Сначала ей хочется разорвать аккуратные стежки, но потом она видит кучу истерзанных книг и ее окатывает быстрая волна печали. Она встряхивает ткань. Там два предмета одежды: короткие панталоны и дублет-безрукавка такого же фасона, как у Стеллы. Ее руки и ноги будут голыми. Нелл одергивает свое старое платье, подавляя желание заплакать и присесть на корточки, укрыться от невидимых глаз. Она проводит рукой по своим родимым пятнам. Она так тщательно прятала их, а теперь они должны стать частью ее роли.
– Поспеши, пока солнце не зашло за облака, – говорит Джаспер. – Нам нужен свет.
Нелл сглатывает слюну. Она устала сопротивляться; она вообще очень устала. Но за ее покорностью проглядывает любопытство. Как она будет выглядеть в этом наряде? Ее грязное, заштопанное платье падает на пол.
Я могу сделать тебя блестящей актрисой.
Она облачается в шелк, возится с пуговицами и крючками, а потом распахивает дверь, пока не передумала. К счастью, ее родимые пятна чешутся уже не так сильно, как раньше. Она выходит на крыльцо, навстречу желтому свету дня.
– О да, – говорит Джаспер, пожирая ее глазами. – Именно так я себе это представлял. – Он обезглавливает одуванчик взмахом своей трости. – Пошли.
Туман обернулся утренней росой на траве, и она видит других членов труппы, хотя и старается не смотреть на них. Дети вытряхивают на землю мешки опилок и расклеивают афиши с лицом Джаспера. Мальчик, подручный конюха, рубит топором тушу молодого бычка и кидает куски в клетку львицы. Зверюга жадно вцепляется в голову теленка, грызет кости и пожирает требуху.
– Иди сюда, – зовет Джаспер, и она торопится, почти бежит за ним. Он останавливается у черного фургона и стучит в стенку.
– Тоби, двигай сюда! – кричит он.
Нелл читает витиеватый шрифт: «Закрепляй тени, пока материал не выцвел. Тобиас Браун, крымский фотограф».
– Тоби! – с неожиданной теплотой произносит Джаспер, когда открывается дверь. Это парень, похожий на медведя, которого она видела на пляже. Нелл запоздало сознает, что они братья; она начинает видеть сходство в миндалевидном разрезе глаз, слегка выпяченной нижней губе. Он моложе, чем она запомнила, едва ли старше тридцати лет. И он смотрит на нее, как и раньше, долгим, печальным взглядом, заставляющим ее внезапно занервничать и отвернуться.
– Подожди, пока сама не увидишь, Нелл, – говорит Джаспер. – Вот вторая часть твоего костюма!
Он театральным жестом сдергивает ткань с громоздкой конструкции. Сначала Нелл думает, что это какая-то механическая ловушка для животных с челюстями для перемалывания мягкой плоти. Это каркас из тусклого металла со спицами и шестеренками, покрытый белыми перьями. Снаружи свисают три кожаных шнурка. Конструкция такая же большая, как она сама, нечто спаянное из кованого и гнутого металла.
– Ты будешь носить их, – говорит он и поднимает механизм. Тянет за рычажок, и металл скрипит, распадаясь на два сегмента, которые движутся вперед-назад. – Это крылья.
– Для чего они?
– Для чего? – повторяет Джаспер. – Ну, ты будешь владычицей луны и звезд. Королевой, которая перемещает луну по небосводу.
Нелл смотрит на него. С таким же успехом он мог бы сказать ей, что небо зеленое.
– Я? – спрашивает она. – Как?
– Вот так. – Он улыбается, даже смеется, и она замечает его ребячливость, как будто он на мгновение забыл о своем положении. – Подними руки. Вот так, да. Да.
Его пальцы прохаживаются по ее спине, и она старается не отпрянуть в сторону. Он укрепляет застежки на ее животе и под мышками, и она склоняется под весом металла. Крылья выпирают у нее за спиной, прямо как у бабочки: четыре симметричных сегмента с острыми и блестящими кончиками. Ей хочется увидеть свое отражение, хотя бы в луже, но она не уверена, что сможет себя узнать.
– Великолепно, – говорит он и ровно дышит. – Великолепно. Настоящее чудо, как думаешь, Тоби? Просто чудо. Веревки пройдут вот здесь, и она поднимается вверх. Ты будешь летать, Нелл. Мы хотим, чтобы ты летала.
Ей хочется, чтобы он говорил помедленнее, дал ей время понять смысл его слов. Летать. Нелл. Королева. Она выпрямляется, опершись на фургон, вспоминая о том, как стояла на краю утеса и смотрела, как море поглощает прибрежные валуны. Чарли умолял ее не дурачиться и отступить от края. Она пихнула ногой комок земли и посмотрела, как он летит вниз, пока желание упасть не начало превозмогать потребность оставаться на месте.
– Что скажешь, Тоби? – спрашивает Джаспер.
– Очень хорошо, – отвечает Тоби, но не глядит на нее.
– Принеси мне фотографию, когда закончишь. – Джаспер хлопает в ладоши и кричит: – Загоните эту зебру обратно или я размозжу ваши тупые головы!
Он отходит от них и срывается на бег.
Очень просто делать то, что тебе велят. Тоби говорит ей, как нужно встать и как долго нужно стоять, хотя по-прежнему не смотрит на нее. Крылья тяжелые. Голые руки и ноги кажутся беззащитными. Даже Пиггот не позволил бы сделать такой снимок, но вот она: фотографический ящик уставился на нее, фоновый занавес развернут у нее за спиной. Она внезапно представляет, что односельчане видят ее, – видят, как она проходит по улице в этом дерзком наряде, хлопая крыльями за спиной. Были бы они потрясены или пришли в ужас? Наверное, они бы не поверили, что это она.
Она поднимает руки, как просит Тоби, смотрит вверх, пытается сдержать дрожь в руках и ногах. Он возится с дублетом, высвобождая складки шелка из-под ремешков и неуклюже извиняясь, когда задевает ее обнаженное плечо. Ее сердце стучит в уши. Он отступает назад, вставляет стекло в камеру и скрывается под накидкой. Черный глаз объектива смотрит ей в лицо.
Он отсчитывает секунды.
– Самая новая – самая красивая! – кричит какой-то мальчишка.
Нелл не шевелится. Ее переносят на этот кусок стекла, делают визитную карточку, которую люди могут купить. Что скажет ее брат, если она пришлет ему такую карточку? А Ленни? Будет ли он восхищаться ею или посмеется над ней?
– Девять, десять, – говорит Тоби и вынимает стеклянную пластину. Потом он отстегивает ее крылья. Она чувствует его затрудненное дыхание и запах сигарного дыма. Он опускает металл на землю и накрывает одеялом.
– Потом я принесу это Джасперу, – говорит он.
Он начинает подниматься по крыльцу фургона, но она хочет, чтобы он остался, задержался подольше.
– Можно мне посмотреть? – спрашивает она.
Он машет стеклом.
– Сейчас еще ничего…
– Можно посмотреть, как ты это делаешь?
Он дергает ртом.
– Не знаю, – говорит он и смотрит вдаль. – Только если побыстрее, – добавляет он, и она дивится: от кого он хочет это скрыть?
Когда он закрывает дверь у нее за спиной, Нелл понимает, что здесь нет окон и все щели наглухо заделаны. Внутри тесно, тепло и темно. Пахнет пилюлями лекарей-шарлатанов, густой и незнакомой горечью. Она спотыкается обо что-то мягкое, звенит склянка.
– Осторожно! – говорит он. Она слышит его прерывистое дыхание. Он проталкивается мимо нее и снова извиняется.
Постепенно появляются серые формы. Верстак. Какие-то горшки. Бутылки с пробками, крошечные снимки, свисающие с веревки. Масса химикалий. Матрас, сдвинутый в сторону. Должно быть, он спит на полу.
Он рассказывает ей, как протирать стекло яичным белком, и она шепотом повторяет новые слова. Коллоидный способ, нитрат серебра. Потом он берет пузырек и омывает стекло прозрачной жидкостью.
– Что это? – спрашивает она, перебирая флаконы. – А это?
– Почему ты говоришь шепотом?
– А ты?
Темнота кажется такой же необъятной и запретной, как в церкви на Сретение. Она видит книги на полке и щурится, пытаясь прочитать буквы на корешках. Она не знает эти названия, но потом… «Волшебные сказки и другие истории». Она вынимает книгу с ноющей болью в животе.
– Мы с братом читали ее, – объясняет она.
Потом она ставит книгу на место и листает альбом с визитными карточками. Джаспер, упершись руками в бедра, стоит на размытом слоне. Карлик рядом с великаном. Однорукая женщина. Снимки кажутся очень личными; люди позируют перед камерой, но без напряжения. Их взгляды вонзаются в объектив.
– Тебя нет на снимках.
– С какой стати? Во мне нет ничего интересного.
Нелл могла бы возразить, но, очевидно, в этом странном мире существуют свои правила. Она смотрит на воротник его простой кожаной безрукавки, потом на свой шелковый дублет.
Он раскрывает альбом на последних страницах.
– Сюда я вклеиваю мои афиши. Посмотри, как красиво!
«Величайшая живая диковина! Женщина-медведица, каких до сих пор не бывало!» Он переворачивает страницу. Она видит, как он замечает свое отражение в зеркале и досадливо морщится.
«Необыкновенно, – читает она. – Чудесно и невиданно».
Уголки его рта опускаются вниз. Он поворачивается к своим химикалиям и глухо говорит:
– Смотри, вот ты проявляешься на фотографии.
У него дрожат руки, как будто он нервничает из-за нее. Она с трудом подавляет моментальное желание обнять и утешить его. Вместо этого она наблюдает за листом фотобумаги, плавающим в кювете.
Призрачные тени. Сегодня вечером Нелли появится на сцене…
Он вынимает фотографию из маленькой кюветы и держит ее большим и указательным пальцами. С нее капает вода. Он передает фотоснимок Нелл, зажигает спичку, и она моргает от внезапного света.
Сначала изображение проявляется по краям, проступает из ничего. Треугольники крыльев, обнаженные ступни, густые волосы. Темные отметины родимых пятен. У Нелл перехватывает дыхание. Гибкие руки и ноги, носки слегка согнуты внутрь. Подбородок поднят, глаза расширены, уголки рта опущены. Из-за родимого пятна на щеке кажется, будто лицо наполовину в тени.
Она не верит своим глазам. Эта девушка – не она, а какое-то наваждение. Она годами избегала своего отражения в лужах и стеклянных окнах, пребывая в убеждении, что увидит там нечто безобразное. Односельчане рассматривали ее отметины как проблему, которую нужно решить, нездоровое отклонение от нормы или даже дурное знамение. Та девушка, Нелли-цветочница, старалась быть маленькой и незаметной. Она никогда не стояла бы так гордо, не смогла бы выглядеть такой, какой хотела стать.
Тоби закрепляет прищепкой ее фотографию на бельевой веревке между изображением горбатой женщины и заклинателя змей. Сколько Нелл себя помнит, у нее не было почти никаких шансов изменить свою жизнь. Она могла лишь превратиться в старую деву, коротающую свой век на задворках. Но здесь… здесь она могла превратиться в кого угодно. В фею, в сказочную королеву. В существо, летающее по небу. Она могла заработать собственные деньги, много денег и сделать свою жизнь шире и богаче, чем могла бы надеяться любая женщина ее положения.
Ей приходит в голову, что, наверное, она больше не вернется домой. Ее жизнь непоправимо изменилась. Собственный отец продал ее; как она могла снова жить в его доме?
Она пробует на вкус идею дома, но это все равно что нащупать языком гнилой зуб во рту. Протекающая крыша, монотонная работа на ферме, обнесенной низкой каменной стенкой, кислый запах горохового хлеба и вареных овощей – почему это раньше не казалось невыносимым? Не была ли ее жизнь такой же маленькой, как эти огороженные поля?
Уголок фотографии мнется в ее пальцах.
– Осторожнее, – говорит Тоби и накрывает ладонью ее руку, но она не отпускает снимок.
Девушка с механическими крыльями – это она, пойманная во времени, как насекомое в янтаре. Незнакомый человек может купить эту визитную карточку и поставить на своей каминной полке.
Она испытывает прилив глубокой внутренней силы, незнакомой уверенности в себе. Как будто девушка на фотографии может парить под куполом шатра, ощущая на себе взгляды сотен горящих глаз, и даже не думать об этом.
Нелл
Когда Нелл возвращается в свой фургон, то обнаруживает, что ее старое платье исчезло. Она ищет под матрасом, выдвигает ящики, но ничего не находит. Потом до нее доходит, кто мог это сделать. Она одергивает свой дублет, как будто рукава могут волшебным образом удлиниться. Утрата платья – последней ниточки, связывавшей ее со старой жизнью, – расстраивает ее больше, чем нужно.
– Ты можешь носить кое-какие из моих рубашек. – Стелла стоит в дверях, сжимая трубку в зубах. – И у меня есть достаточно маленькие штаны, чтобы тебе были как раз.
Стелла вынимает трубку изо рта и упирается рукой в бедро.
– Бонни жарит свинью. Все представления закончены до следующего вечера.
Доброта, звучащая в ее голосе, почти невыносима; Нелл хочется бросить ей в лицо бранное слово или захлопнуть дверь и свернуться клубком в этом тихом месте. Она цепляется за дверь пальцами ног, чтобы удержаться на месте. Ошеломительное желание упасть и зажмуриться.
– Не стоит так бояться. – Стелла смеется. – Это ты будешь есть жареную свинью, а не наоборот.
– Я лучше останусь здесь, – бормочет Нелл. Она пытается вспомнить, как выглядела на фотографии – металлические крылья, гордо вскинутый подбородок, – но вспоминает лишь неуклюже расставленные ноги носками внутрь.
– В этом есть сила, – говорит Стелла, покручивая на пальце прядь своей бороды.
– В чем?
– В твоей игре. Ты управляешь тем, как другие видят тебя. Ты выбираешь и становишься другой. Вокруг нет никого, кто был бы похож на меня, и я этому рада.
Нелл не может посмотреть ей в глаза.
– Чего ты ждешь? – спрашивает Стелла.
– Моего брата…
Стелла фыркает, но ее голос остается ласковым и доброжелательным.
– Думаешь, он придет за тобой? – она наклоняет голову к плечу. – У тебя есть возможность провести всю жизнь в семье, которая тебя обожает и считает особенной.
– Он не такой, – поспешно, слишком поспешно возражает Нелл.
– Присоединяйся к нам, – говорит Стелла.
Девушка с крыльями на фотографии не стала бы колебаться, и Нелл делает шаг вперед. Это не может быть хуже, чем сидеть в одиночестве.
Стелла улыбается, но Нелл не может ответить на улыбку. Она опускает глаза; деревянные ступеньки холодят ей ступни. Трава сырая, майский вечер суров не по погоде. Она ощущает внезапное тепло дружеского локтя, пожатие руки Стеллы. Что бы подумали односельчане… что бы подумал Ленни, если бы узнал, что этой женщине хочется быть с ней?
Чужие взгляды цепляются за ее кожу, как рыболовные крючки.
– Все смотрят на меня, – шепчет Нелл.
– Им просто интересно.
Интересно. Она процеживает эти взгляды через фильтр жалости и отвращения, но не находит ни того, ни другого.
Несколько циркачей расположились у костра возле колес повозки, натирая вытопленным жиром связки и сухожилия. Силач сует голову в бочку с водой, где плавают яблоки. Потом отступает с мокрыми волосами, держа яблоко в зубах, и торжествующе ревет.
– Дай попробовать, – требует одна из тройняшек, и он удерживает ее голову под водой, пока девушка не начинает колотить его по рукам.
– Козел! – вопит она, хватая ртом воздух и стараясь лягнуть его по голени. – Козел!
Жареный поросенок размером немного больше младенца. Его шкура ломкая и обугленная, во рту дымится печеное яблоко. Жир капает в огонь, и повсюду вспыхивают язычки пламени. Девушка, которая глотала горячие угли, поворачивает вертел. Нелл думала, что это ловкий трюк, но теперь она видит красные пузыри в уголках ее рта, окровавленные губы.
– Глаза по шиллингу, – говорит она, хмурясь на Нелл.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/elizabet-maknil/cirk-chudes/) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Каменка – птица из семейства мухоловковых. (Здесь и далее прим. пер.)
2
Генерал Том-Там (1838–1883) – карлик, выступавший в американском цирке Финеаса Барнума.
3
Эдвин Генри Ландсир (1802–1873) – английский художник и скульптор эпохи романтизма.
4
Уильям Чарльз Макриди (1793–1873) – английский писатель и популярный актер, исполнявший классические и бытовые роли.
5
Лондонский амфитеатр Эстли был открыт Филипом Эстли в 1773 году как концертный зал и считается первой цирковой ареной в Англии.
6
Аутоиммунная болезнь, нарушение кожной пигментации.
7
Джордж Вашингтон Моррисон Натт (1848–1881), более известный под псевдонимом Командор Натт, – американский карлик и артист. В 1861 году Натт гастролировал по Новой Англии с цирком, когда Барнум нанял его для показа в Американском музее в Нью-Йорке.
8
Олдермен – член муниципального совета или собрания в Англии.
9
Пабло Фанк (1810–1871) – конный артист и первый чернокожий британец, ставший владельцем популярного цирка. Руководил им в течение 30 лет с разными партнерами и дважды терпел банкротство, но затем снова поднимался к успеху. Его афиша вдохновила Джона Леннона на создание песни Being for the Benefit of Mr. Kite.
10
Уильям Кемп (1560–1603) – английский актер и танцор. Известен прежде всего исполнением комических ролей в пьесах Шекспира. Был изгнан из труппы под предлогом того, что «прошло время для грубой клоунады».
Элизабет Макнил
Тип: электронная книга
Жанр: Современная зарубежная литература
Язык: на русском языке
Издательство: Эксмо
Дата публикации: 09.07.2024
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: «Атмосферная викторианская история с отсылками к классическим произведениям. «Франкенштейн» – фаворит манипулятора Джаспера, владеющего цирком. «Русалочка» – пример жуткой судьбы, в отголосках которой видит себя главная героиня Нэлл». – The Guardian