Главная страница | Современная русская литература | Усё

Усё
Елена Трумина
Усё – небольшая лирическая повесть в жанре современной прозы. Начинающий писатель Сергей Спиридонов сочиняет роман о жизни японского рыбака-усё, но наполненная событиями жизнь друзей отвлекает его.

Елена Трумина
Усё

Пролог
Первую главу я пишу последней. Пролог и на этом все. Я собрал воедино заметки, обрывки воспоминаний, обнаружил, что набралось на небольшую повесть, и теперь думаю, с чего начать.
Думая, с чего начать, я вспомнил, как Марго рисует портреты. Художница-самоучка, она начинает портрет с глаз. Глаза у нее получаются выразительными. Она умеет ухватить что-то особенное. Закончит глаза и примется за волосы. Не закончив портрета, Марго проголодается, отложит лист и пойдет делать бутерброд. От рисования у нее разыгрывается аппетит.
Так вот глаза. Глаза карие. Вроде бы карие, я не уверен. Мне кажется, их цвет способен меняться вслед за выражением. Прозрачность ее взгляда вызывает оторопь.
А волосы темные. Похожи на косяк черных рыбок на мелководье, встревоженных тенью. То замирают в пространстве, то дружно усвистывают в сторону, секунда, миг… и их несет неведомая стихия. Так рисует Марго и заглядывает в холодильник. Я нисколько не хочу умалять ее художественных способностей, но, кажется, у нее нет ни одного законченного портрета.
Она выше, чем ей хотелось бы быть. В собственных глазах она превосходит тополя, многоэтажки, родного отца, в дверные проемы глядит недоверчиво, ей хочется стать менее заметной, но вряд ли это возможно. Она притягивает взгляд, как фантастическая птица. Водоплавающая птица? Возможно. Кристина. Крис.
Это ее второе имя. Первое, данное при рождении, мало кто знает. Имена рассыпаны. Где-то рассыпаны имена, как семена. Из имен растут люди. Другие имена падают с неба. Иногда они плывут, как кондитерские ароматы. Вдыхаешь. И ты обладатель нового имени.
– Скажи, на какую букву? На эс? На ка? На а? Мне надо для первой главы.
Не скажет. Шутливо сложит пальцы в дулю. Но приставать желание пропадает. Дуля крепкая. Мощь и сила чувствуются в этой женщине, никакой скромностью не затмить этот богатырский ген, переданный предками: кузнецом, дояркой и, главное, легендарным прадедом, цирковым силачом, по прозвищу Сил Силыч. Сил-силищу передал он правнучке, оторвавшей рыбе голову на рыбалке.
Это не дает мне покоя – как надо дернуть удочку, чтобы оторвать висящей на крючке рыбе голову? Вряд ли я отважусь на эксперимент. Но я живо могу представить. Вот она болтается, голова на крючке, из стороны в сторону, отражается в серо-бурой речной заводи, распадаясь на тысячу бессмысленных копий. Камыш качается. Крик озерной чайки. Резиновый блеск сапог. Съедобны ли рыбьи головы? Старик поймал голову золотой рыбки. Иисус раздал хлеба и рыбьи головы. Ведро пустое. Меня интересуют виды рыбалки. В ловле рыбы есть что-то притягательное и живодерское одновременно.

Я дам вам другие, какие захотите, имена, слегка привру, немного преувеличу, никто вас не узнает, обещаю я.
– Зачем ты назвал меня самоучкой?! Я училась у лучших уличных портретистов Монмартра!
– Ты читала?
– Да. Написано ужасно. Я прочла по диагонали. Там кто-то кого-то ухватил за волосы и принялся за глаза. Меня хватило на два абзаца. Самоучка и маньячка. Такова твоя героиня?!
Ничто так не расстраивает начинающего писателя, как критика, а Марго… Ритка – безжалостная пожирательница литературных младенцев.
В свое оправдание скажу, я вообще не собирался писать эту повесть, у меня были другие планы, другой сюжет, порожденный исключительно моим писательским воображением и кругозором, но вдруг я увидел, что она готова и все что нужно, это… название и пролог. Итак, пролог…

С чего все началось? Как это нередко бывает у начинающих авторов, с телефонного звонка. Точнее, с двух звонков. Сначала позвонила Марго и битых полчаса жаловалась на своего парня и свою жизнь, это не то, говорила она, что она себе представляла! Потом заявила, что последнее время часто вспоминает наше с ней прошлое, что она много думала и что сейчас соберется и приедет, чтобы обсудить что-то важное для нас обоих. Я оказался к этому морально не готов, что-то в спешке соврал, бросил, как дурак, трубку, начал было искать билет на самолет, чтобы куда-нибудь улететь, вспомнив, что два года не был в отпуске, и тут снова зазвонил телефон.
– С новосельем, Серый, – услышал я голос своего друга Темы. – У меня к тебе деликатное дело. Ты не мог бы приютить на недельку одного очень хорошего человека?


Жуки
Эскалатор везет меня и очень хорошего человека к солнцу. Белобрысый мальчишка откусывает с рукава болтавшуюся на нитке пуговицу и перекатывает из одной щеки в другую, как конфету. Мы с Крис выходим вслед за ним из метро Университет. Зеленый. Пересекаем дорогу. На скамье автобусной остановки, поглядывая по сторонам, натягиваем ролики. Встаем. Равновесие становится одержимостью. С этой минуты смысл моего бытия в балансе. Жизнь упрощается. Мы движемся в университетский парк. Справа летит солнце. Колеса роликов с хрустом роют асфальт. Едем мимо длинного здания третьего корпуса МГУ. Мимо черных столбов второго. Огибаем махину застрявшей во времени высотки. Студенты перемешаны с туристами. Китаец курит и плюет в землю.
Крис неистово машет руками. Она на роликах впервые. Отвага неудержимо несет ее вперед. Черные волосы путает ветер. Отстав на значительное расстояние, я с ужасом наблюдаю, как она выруливает на проезжую часть. Ее не остановить ни одним клаксоном. Она чешет прямиком на автобус.
– Кристина!!!
Когда открываю зажмуренные от ужаса глаза, она уже снова на тротуаре. Вздох облегчения. Но нет, это только антракт, передышка. Что она со мной делает! Это была ошибка поставить ее на ролики. Она наклоняет туловище вперед, почувствовав, наконец, устойчивость, разгоняется, вообразив себя, вероятно, конькобежкой Ангелиной Голиковой. Машины гудят. Прохожие жмутся к бордюрам. Раскинув руки, как крылья, она отчаянно несется навстречу ветрам, и если бы не смотровая площадка, улетела бы к вершинам Воробьевых гор, и поминай как звали. А так она врезается в ограждение, повисает, чуть не перелетев через него, и тут же кричит:
– Мороженое!
Вместе с энергичным поворотом ее корпуса у меня подскакивает давление. Кристина несется к передвижному киоску. Я наперерез. Но в двух метрах от тележки Крис взлетает в воздух, руки прижаты к груди. Затмевает солнце. Аксель. Невеста в фате таращит глаза. Кадр испорчен. Крис виртуозно замирает в третьей позиции.
– А-ле!
Мороженица хмурится.
– Ас!
– А то! – руки в бока. – Моя бабушка была летчик-истребитель.
Невеста метет подолом платья землю, оставляя чистую тропинку счастливого будущего. Мы едем по ней.
На внучке летчицы фиолетовые брюки и зеленая куртка с медными пуговицами. Крис хочет быть ярким пятном в центре мироздания, и если вы найдете противоречие тому, что написано выше о ее желании стать невидимой, так я скажу, человек – сложнейшая комбинация разнонаправленных космических вибраций.
Однако скоро нашему роликовому туру настает конец. И я, признаюсь, этому рад. Мы неторопливо, смешно расставляя ноги, шагаем в довольно крутую горку. На вершине Крис замирает. Смотрит вниз, на дорожку. Протягивает руку. Стой! Я останавливаюсь. Ничего не вижу. Крис куда-то тычет пальцем. Я ничего не вижу.
– Смотри же.
Дорогу переползают две жирные гусеницы. Они ползут, не спеша, выгибая желтые спины, друг за другом. Влюбленная парочка, муж и жена, отец и сын, просто попутчики. Навстречу мамаша толкает коляску. Позади нее приближается мальчик на самокате. Крис преграждает всем путь. Она стоит посреди дороги, как гора, защищая гусениц от невзгод и небытия. Прохожие обходят ее, велосипеды, коляски, самокаты и лошади перетекают вправо и влево. Крис передвигает ноги вслед за перемещением гусениц, а я придерживаю ее за локоть.
– Не торопитесь, – покровительственно повторяет она. – Не торопитесь.
Гусеницы безмятежно доползают до края дороги. Мы едем дальше, но Крис теперь смотрит под ноги. Едва мы свернули к набережной, где полно черных жуков, наш марш-бросок окончательно теряет напор и скорость. И, честно говоря, слава богу. Каждые десять метров, похожая на безумного энтомолога, Крис тормозит, сажает какого-нибудь жука на пластиковую карту и, что-то бормоча, относит в траву подальше от ног, колес и копыт.
С органами моих чувств происходит что-то необыкновенное. Шум города стихает, а вместо него я слышу монотонный гул, поднимающийся от земли. Прислушиваясь, я могу различить жужжание разной октавы и трудолюбивое шуршание, сосредотачиваясь на котором я могу отследить его медленное, плавное движение. В траве, которая теперь кажется несоразмерно высокой, что-то вспыхивает, ослепляя меня. У меня развивается поразительная дальнозоркость. Я с каким-то болезненным любопытством впервые за долгие годы вспоминаю о существовании параллельного мира насекомых. Теперь и я замечаю их всюду. Мир полон целеустремленных гусениц, чудесных бабочек и беспомощных жуков.


Новое
Шестого июня две тысячи четырнадцатого года Крис получила новый паспорт. Два счастливчика, я и она, сидят за столом на расхлябанных табуретках. У Крис новый паспорт, у меня новое, купленное в ипотеку жилье. Мы пьем вино. Крис вместе с новым паспортом после звонка Темы гостит у меня вторую неделю.
Мое новое жилье не очень-то и новое. Здесь только один новый предмет – это паспорт Крис. Дворники вынесли советскую «стенку», продавленный диван, кресло, кухню, трельяж, словом, все. На линолеуме в том месте, где стояли плита и мойка, два липких прямоугольника застарелой грязи. На белой плитке несколько советских переводных картинок: снеговик, женское лицо в овале, омытое временем, золотая рыбка, олимпийский мишка и красная Феррари. Подобно археологу, я пытаюсь увязать этот визуальный ряд в осмысленную историю. Миф развернут на стене, но смыслы послания зашифрованы и пока непостижимы.
Должен сказать, я с радостью согласился приютить Крис. Она в Москве недавно и еще не освоилась. Сделал я это не столько по доброте душевной, сколько из страха, что Рита, узнав, что я теперь при квартире, не дай бог решит у меня перекантоваться или что-нибудь похуже, никогда не знаешь, какие странные идеи могут возникнуть в ее хорошенькой головке. Мне подумалось, что наличие в квартире другой женщины должно немного остудить ее энтузиазм. Как я уже упомянул вскользь, в тот момент с тем парнем, к которому Рита ушла от меня, у нее разладилось, и я испугался. Глупо, конечно. Согласен, глупо. Еще глупее выдавать Крис за свою девушку. Но я ужасно не люблю всех этих выяснений с объяснениями.
В юности и позже у меня всегда была подруга, я прожил с Ритой трудных три года, и только к сорока отчетливо понял, что хочу быть один. Лучше нее мне не найти, но жить с ней невозможно, дружить с ней также невозможно, под гнетом ее темперамента я либо теряю себя, становясь вялым, подавленным, безликим, либо превращаюсь в раздраженного и желчного невротика. Когда она бросила меня, я страдал, воскресая. Хотя «бросила» это громко сказано, эта собственница никогда не отказывается от своих трофеев – с «бывшим» до меня она также сохранила дружеские отношения.
Короче, я рад, что остался один. Мне никто не нужен. По крайней мере сейчас я так чувствую. Мой сексуальный аппетит всегда был умеренным, а с годами, кажется, я сделался еще более сдержан.
К слову сказать, признаться себе и другим в потребности быть одному, почти как совершить каминг-аут. Боюсь, однажды эту повесть запретят за пропаганду одиночества.
Крис с ее гипертрофированной чувствительностью сразу поняла, что я за тип, и мы поладили довольно быстро. В отличие от других женщин, внушающих мне суеверные и противоречивые чувства, к Крис я почувствовал доверие. Я даже подумал, вот женщина, перед которой я стою открыто, перед которой не трепещу.
В свободное от поиска работы время она самоотверженно помогает мне с ремонтом.

Ремонт – это обнажение сути вещей через натиск и боль. Со стен мы сдираем кожу. Освежеванная комната напоминает о том, о чем хочется поскорее забыть. Под ноги то и дело выпрыгивают паркетины. Мы спотыкаемся о них, невольно пинаем эти деревянные костяшки пола. Мы ходим по останкам динозавров.
Первое, что я делаю, это стелю в кухне новый линолеум. Он создаст иллюзию деревянной доски. Линолеум – иллюзионист. От него остается картонная труба. Я дарю ее соседу. Он обернет ее ковролином, прибьет к стене, его полосатый кот будет взбираться по трубе, как по дереву.
Потом я покупаю электрическую плиту, в Икее – белую тумбу с алюминиевой мойкой. Я не могу оторвать взгляд от алюминия. Как богато. Так завещал Чернышевский. Мои руки отражаются в алюминии. Я нарцисс нового века.
Двухкомнатная квартира расположена недалеко от Серебряного бора, на предпоследнем восьмом этаже. Здесь много блаженного света, радужных искр, испускаемых чешским хрусталиком, на леске подвязанном Кристиной к карнизу, сияния и того светлого, щемящего чувства грядущего обновления. Я чувствую, как во мне зреет новое для меня ощущение стабильности, обретения гавани, покоя. И предвкушаю то ближайшее грядущее, когда, закончив ремонт и обустроившись на новом месте, я, может быть, отважусь на что-то более значимое и серьезное, чем короткие рассказы, которые я писал до этого, и, может быть, начну, наконец, повесть или даже роман.

– Зря я тебя бросила, поторопилась.
– Зачем ты так говоришь. Миша – отличный парень.
– Сержи, давай я сделаю тебе дизайн-проект. Сколько ты мне сможешь заплатить? Нельзя делать ремонт вот так и покупать всякое гэ.
Тысячу раз я просил ее не называть меня Сержи, но без толку. Но раз я Сержи, она будет на этих страницах Марго.
– Это не гэ. Это хороший кухонный ансамбль. Я купил его в Икее.
– Тут нужна женская рука. Вкус. Как насчет стиля джапанди?
– Почему бы тебе не направить энтузиазм на собственное гнездо?
Она открывает и закрывает дверцу кухонного шкафа, критически покачивая головой.
– Нет никакого гнезда. С меня довольно.
– О Господи, Рит. Как так?
– Алюминиевая? Ну Сержи, это прошлый век. Хватит с меня его истерик. Когда все хорошо, с ним хорошо. Но стоит хоть чему-нибудь выйти из-под контроля… этот зануда выедает мне мозг. Ты не представляешь, до чего у него противный голос.
– На что же ты будешь жить?
– На что живут художники? Портреты на заказ. Со временем раскручусь как дизайнер интерьеров. Папа кое-что подкидывает.
– Привет ему передавай.
– Ок.
– Где же ты живешь теперь?
– На даче, – она безнадежно махнула рукой, словно «дача» – это летняя развалюха без воды и тепла. На самом деле это добротный двухэтажный дом ее отца со всеми удобствами в коттеджном поселке «Севилья».

Через открытые настежь окна влетает теплый ветер с запахами реки и хвои. Вид потрясающий для города – река, сосновый бор. Я хожу из кухню в одну комнату, в другую и обратно, пытаясь представить интерьер своей мечты. Впервые в жизни мне выпала возможность создать пространство по собственному вкусу. Это будет практичный холостяцкий ландшафт. Только самое необходимое: письменный стол, диван, поле для гольфа, озеро для рыбной ловли, бар. На следующей неделе поставят пластиковые окна. Приезжал замерщик – он вышел на балкон, закурил и забыл, зачем приехал. Я окликнул его.
– Хотите панорамные окна на балкон? – очнулся он. – Такая красота – надо панорамные ставить.
– У меня пока на балкон, тем более панорамный, нет денег, – ответил я. – Обойдусь пока тремя окнами в квартире, а балкон как-нибудь потом.
В следующем месяце я планирую сделать на заказ шкаф-купе в японском стиле. Посажу сакуру и бонсай. Меня тянет на все японское. Я планирую сделать на потолке деревянные балки, как в традиционном японском доме. В ванной предстоит серьезный ремонт. Мне нужны деньги, я хочу денег, а денег нет. Все ушло на первый взнос. Когда-то мы с Ритой снимали двушку недалеко от зоопарка, после нашего расставания я нашел квартиру поскромнее и район подешевле и два года жил почти монашеской жизнью. Но теперь из аскета и романтика я превращаюсь в алчного буржуа, в голодный мятущийся дух, жаждущий золота и зеленых холмов. Отражение черной чашки в алюминиевой раковине успокаивает меня, оно похоже на отражение черной птицы в воде. Все кажется зыбким, призрачным, текучим. Сюжет в моей новой повести будет таким же слабо очерченным, со стертыми гранями, бесплотным, обманчивым, он уже плывет ко мне величаво из мерцающей пустоты.
А пока я засеиваю поля квартиры семенами полезных приборов, из них вырастет новый пейзаж, сажаю тенистый сад вещей и огород необходимой для жизни утвари. Но никаких ваз, не терплю бесполезные вещи, цветы, корзинки, подушки, безделушки не выношу.

Крис отрешенно созерцает свой паспорт. Держит на вытянутой руке, смотрит на него, как художник на созданное полотно. Кладет паспорт на подоконник, насвистывая, делает круг по комнате, потом резко оборачивается к окну – опа! Не сон! Лежит! Паспорт! Она снова его открывает и читает: Кристина Николаевна Баштан. Кристина Николаевна. Баштан. Счастливо вздыхает. На лице блаженство, будто она читает письмо любимого. И пальцем касается строчек. У нее с паспортом роман.
Она кладет паспорт на кухонный линолеум. Нет ничего красивее, констатирует она.
– Этому линолеуму нельзя доверять, – говорю я. – Давай лучше отразим твой паспорт в раковине.
В алюминии паспорт отражается бурым пятном.
– Нет, – говорит она, – лучше всего он смотрится на ладони.
– Да-а-а, – вздыхаю я умиротворенно, – настают хорошие времена.
Она смотрит на меня снисходительно. «Эх, Серега, разве можно сравнить твою квартирную удачу с экзистенциальным счастьем», – читается в ее взгляде.
– Да, теперь заживем, как люди, – кивает. – С новым паспортом я человек. И работу найти – тьфу. Раз плюнуть.
Мы стоим на балконе, вдыхая речную свежесть. Трясогузка зажала в клюве что-то зеленое. Нас переполняет волнующее чувство начала новой, удивительной жизни, и кажется, что и лет нам много меньше, не тридцать, не сорок, а, скажем, двадцать один.
– Лилу Даллас. Мультипаспорт, – повторяет Крис, старательно тараща глаза. – Мультипаспорт.
Мы с трясогузкой смеемся.


Зеленое
В черном костюме с щедрого Риткиного плеча Крис выглядит решительно и опасно. Рукава пиджака и брюки коротки. Я одергиваю и тяну рукава вниз.
– Не слишком строго для дизайнера? – говорю.
– Костюм – шах. Портфолио – мат! Пусть видят, что перед ними не какой-нибудь самовлюбленный лентяй, презирающий рутину, а редкий экземпляр, серьезный графический дизайнер, сочетающий в себе талант и дисциплину. Впрочем, ладно, я надену зеленую блузку, розовые бусы и надушусь бергамотом, а то и правда подумают, что у меня нет воображения.
В зеленой блузке в «Зеленый город» по зеленой ветке. Так называется компания. Крис отвергла предложения микояновского мясокомбината и одной известной косметической фирмы из-за того, что она тестирует продукцию на животных. После несчастного случая на рыбалке Крис вегетарианка и planetfriendly.
– Удочкой можно уничтожить мир. Ты знал? Рыбак-палач.
Не только. Удочкой можно порвать пейзаж пополам. Удочка-гильотина. Тогда опрокинется озеро. Деревья исчезнут, и место неба займет рыбья голова. Тьфу, сгинь!
Удочка – не лучший способ рыбной ловли. Лучший способ рыбной ловли – это японское искусство укай.

– Господи, помоги! Последний раз, Господи! Ты же знаешь, Господи, как нужно мне это место, оно идеально для меня, – бормочет Крис, воздев к потолку глаза. По потолку бежит таракан.

***
Кутиков заглядывает в лежащую перед ним бумажку:
– Ваши положительные черты характера?
– Креативность, ответственность, добросовестность, стрессоустойчивость, – чеканит заученное Крис. – Политкорректность, законопослушность, многофункциональность, вездесущность.
– Я вегетарианка, – рассказывает, переведя дыхание. – Люблю все зеленое. Видите, на мне зеленое.
Она снимает туфлю и тянет Кутикову под нос.
– Мои туфли из экокожи. Видите? Тетради из переработанной бумаги. Видите, мешок? Он диспоузл. Я сдаю макулатуру. Мусор сортирую. Знаете, какая у меня мечта? Я мечтаю, чтобы баки для раздельного мусора стояли в каждом дворе!
– Сортируете, значит?
Взгляд у будущего начальника недоверчивый. Он снимает ногу с ноги, меняет местами. Крис уязвлена. Она с достоинством выворачивает рюкзачок. На стол падают пять стаканчиков из-под кофе, пластиковая бутылка из-под воды, пакетики.
– Вот. Пока не встречу контейнеры сортирующие, ношу с собой.
– Хотел предложить вам кофе, – Кутиков флегматично поймал на краю стола убегающую бутылку, – но вижу, вы уже прилично его выпили.

***
На самом деле Крис – гений графического дизайна. Можно смело сказать, что приняв Крис на работу, на «Зеленый город» свалилась удача, сравнимая с везением Чаеуправления, заключившего контракт с Маяковским.
Каждое утро Крис отправляется на работу в район Динамо. Едет от одной конечной трамвая до другой. Она выходит из трамвая с чувством завершенности и садится на зеленую ветку.
У компании ребрендинг. Крис ищет вдохновение в чем попало, любая деталь и мелочь способны вдохновить ее, даже туфельная пряжка.

У Крис редкая способность растягивать время. Сутки удлиняются, вытягиваются, истончаются. Она приходит с работы все позже. В сутках тридцать часов. Мы может быть, больше не на Земле.
Она возвращается и просит составить ей компанию за поздним ужином. Мы смотрим на Луну и Юпитер в ясную погоду, выпиваем немного бренди, иногда молчим, иногда бросаем малозначительные реплики: я в основном о свете далеких звезд и муках творчества, Крис о том, как ей повезло, не работа, а пионерский хор, крылатые качели, и чем она заслужила, конечно, ничем, о своем Кутикове, он святой, у него нимб, она сама видела боковым зрением небесное свечение.
– Укай, – говорю я.
– Что-что?
– Укай – это не только японское искусство рыбной ловли при помощи бакланов, но и злоупотребление начальника своей властью. Профессиональный и грамотный руководитель, – говорю я с намеком, – чтит трудовой кодекс и не заставляет работать до ночи.
– Он – отличный мужик, чего ты, – обижается. – Просто работы много. Новый проект. Так всегда.
– Каков он из себя? – спрашиваю.
– Внешне?
– Ну да.
– Благородный такой, – отвечает, подумав. – Представительный. Лицо интересное такое, умное.
Я качаю головой.
– Я тебе еще не надоела? – задает свой обычный вопрос.
– Перестань. Живи, сколько хочешь.
Мне самому это удивительно, но она меня нисколько не стесняет, Крис верх тактичности и понимания, пожалуй, даже чересчур печется о моем настроении. Она производит впечатление человека чувствительного и ранимого, больше всего на свете она боится задеть или обидеть, она судит людей по себе, окружающие ей кажутся такими же уязвимыми, как она сама.
Она прикормила мебельных жучков.
Сначала жучков было несколько. Пять или шесть. Пришла Марго и начала давить их, тыча указательным пальцем в подоконник. Крис закричала.
– Але!!! Ты че?!
– А че?
– Как че?!
В живых остался только один.
– Заведи Красную книгу и занеси его туда, – предложил я.
Она кормит его яблоком.

Природа захватывает старое жилище. Как мне сказали, именно в день смерти прежней хозяйки, старушки семидесяти пяти лет, набежали тараканы. Как они узнали? Они радовались, пировали. Улыбались в усы и ели из тарелок. Новый владелец, то есть я, попросил их уйти. Они напряглись. Со всех сторон летели оскорбления. Меня оскорбляли тараканы.
В бутерброде на столе дыра. Аккуратный такой овал. Я смотрю через нее на все новое и на все старое.
– Это мышь, – говорит Крис. – Надо завести кота. Тогда они уйдут.
– Кого надо завести, чтобы ушли тараканы?
Тараканы боятся пауков-хищников, птиц, медведей. Неплохо бы завести паука, птицу, а медведя в квартире держать нельзя.
Крис накрывает таракана стаканом и выбрасывает в окно. Но таракан возвращается. Ему нравится летать. Он кричит «еще! еще!» И сам бежит в стакан.
– Китайцы их едят, – говорит Крис.
– Давай заведем китайца.
В ванной живут лепизмы. Маленькие юркие штучки. Мне есть о чем говорить с коллегами на работе. Они вечно жалуются, что я молчалив. Я рассказываю, сколько лепизм видел утром. Три штуки. Одна побольше и две крошки. На улице мы проходим мимо природы равнодушно. В квартире природа привлекает внимание. Положите на пол кленовый лист, кучку желудей на стол. Все сразу заметят. Поставьте на тропе рюмку, то же самое. Птица в доме, что рояль в кустах.
– А у меня только мухи, – вздохнул кто-то.
– А в шкафу моль!
Моль лавирует между измерениями. После гневного хлопка ладонями исчезает и появляется секундой раньше в другом месте. Мы с молью перемещаемся во времени. Она отбрасывает меня назад, в прошлое. Я молодею на несколько секунд. Секунды складываются в минуты. Минут на пять я стал моложе, гоняясь за молью.
– А клопы есть?
– Нет, клопов нет.
Разочарование. Я теряю очки, как рассказчик.
– Надо завести клопов, – говорю я Крис.
В стене балкона из щели лезет какой-то вьюн.
– Манговое дерево, – констатирует Крис.
– Почему манговое?
– Мне так кажется.
Время летит.
По балкону ходит голубь. Не стесняясь, он заходит в дом. Топает по полу. Кружок, осмотр. Улетел через кухню, запачкав линолеум, выдававший себя за паркет. Голубь раскусил его.
– Это прежняя хозяйка, – сообщает Крис. – Птицы связывают тот мир с этим. Души используют птиц, чтобы заглянуть в наш мир.
– А может не только птиц, но и тараканов.
– Вряд ли удобно смотреть на наш мир через тараканов. Плохой обзор.
У сына Андрея, нашего юриста, обнаружили диабет. Мальчика увезли на скорой прямо с детской площадки. Андрей много читает о диабете и в курилке рассказывает нам. Диагноз сына меняет его. У Андрея прямая спина, уверенная походка, свинцовый взгляд. Он не нуждается в нашем сочувствии, только в наших ушах. На меня он глядит, как на карлика.
– Ну а как там твой мебельный жук? – спрашивает.
– Он пережил потерю близких, но время лечит.

Крис выглядит счастливой. Она любит свою работу, у нее, как я заметил, все получается. Утром она свистит соловьем, ей названивают из типографий, редакций и корпораций, она разговаривает на профессиональном жаргоне, я мало что понимаю из ее объяснений. У нее вдохновенный вид, озаренное идеями лицо, отрешенность творца. Она креативит, верстает, рендерит. Кутиков утверждает дизайн, вносит правки, иногда просит «поиграть шрифтами». Иногда они играют шрифтами вместе. У меня разыгрывается воображение, но скоро я узнаю, что «играть шрифтами» выражение для дизайнера оскорбительное, но Кутикову она прощает, потому что он святой.
– Сколькими шрифтами играют обычно? – мне любопытно.
– Ой…
В субботу Крис возвращается с работы в восемь в особенно приподнятом настроении. Она напевает. «А у тебя спи-ид, и значит мы умре-ем…» Какой-то большой каталог «ушел в печать». А у меня настроение паршивое. Звонила Марго. Я как раз варил нам с Крис борщ.
– Сержи, ты дома? Я везу тебе подарок!
– Какой еще подарок? – напрягся я. – Мне ничего не надо. Нет, я не дома.
– Это обалденный письменный стол. Из граба. Как будто создан для писателя. Я его купила почти даром.
– Могу себе представить это «почти даром».
Я почувствовал, как во мне закипает бессильный гнев. Меньше всего мне хотелось, чтобы она вмешивалась в мои домашние дела.
– Оставь, пожалуйста, его себе. Мне не нужен стол. Мне некуда его ставить!
– Чего ты так испугался? Это подарок к новоселью. Могу я сделать подарок другу?
– Нет!
Она замолчала, зарыдала и отключилась.
Трудно предугадать тот момент, когда она зарыдает. Эта ее склонность ни с того ни с сего отдаться душераздирающему, надрывному плачу первое время после нашего знакомства пугала и смущала меня. Через два года я к этому привык. К счастью, она быстро успокаивается и ведет себя, как ни в чем не бывало.
Но я расстроил ее, настроение у меня сделалось паршивое, и в результате охватившего меня раздражения на нее и себя борщ получился слишком густым, соленым, мрачным, как окрашенная в закат промзона. Я упал духом.
А у Крис есть блендер, она привезла его с собой в Москву.
– Сейчас в моде супы-пюре, – говорит она утешительным тоном. И женственно завязывает волосы в хвост.
Пара минут. Два нажатия кнопки. Вжжжжи-ижь! Вжжжжи-ижь! Крис склоняется над кастрюлей, завороженная процессом изменения плотности борща. Свекольный цвет пюре вызывает у Крис бурный восторг.
– Вау! – говорит она. – Ребрендинг борща.
Мы садимся за стол, пьем водку из рюмок, а борщ-пюре налит в хрустальные советские фужеры прежней хозяйки дома. В фужерах и рюмках радость разной плотности. Крис строит планы на будущее. Щи-пюре. Рассольник-пюре. Щавелевый смузи.

В понедельник она приехала с работы на такси в двенадцать. Во вторник проснувшись среди ночи, я застал ее сидящей за ноутом на кухне.
В среду она возвращается в час. Старается не шуметь. Старые межкомнатные двери сняли, а новые еще не поставили, они стоят прислоненные к стене большой комнаты. Крис не включает свет, чтобы не разбудить меня. В темноте натыкается на все подряд. Сопит. Воздух вибрирует желанием поговорить. Я натягиваю штаны, выхожу из своей спальни.
– Я тебя разбудила? Прости, прости…
Вечно этот ее виноватый вид. Будто она всем мешает.
– Не, норм. Как дела?
– Супер! Новиков похвалил работу нашего отдела!
– Поздравляю.
От нее пахнет куревом. Я встаю у кухонного окна, зажигаю сигарету.
Есть она не хочет. Кутиков покормил ее роллами с авокадо. А интонация! Он! Ее! Роллы!!!
– Какая щедрость, – замечаю я.
Она улавливает в голосе усмешку.
– Да ладно тебе.
За окном ночь. Тишина. Дым подбирается к звездам.
– Устала?
– Не. Выпила пару энергетиков.
Закуривает снова.
Двадцать блоков Голуаза осталось от старушки. И еще рыбные лососевые консервы. Мы курим ее сигареты, но консервы не едим. Они на исходе срока годности. Мы выбросили мебель, но выбросить еду не позволяет ген побывавших в голодоморе предков. Мы ждем, когда рыба стухнет, банки вздуются и взорвутся. Мы живем на минном консервном поле. Приговоренный имеет право на сигарету. Я представляю новостные заголовки:
Рыбные консервы убили двух человек.
В жилом доме на улице Новикова-Прибоя взорвался лосось.
– Выпить есть? – смущенно спрашивает Крис.
– Вино будешь?
Открываю чилийское. В Билле была акция, один плюс один, я купил четыре. Я видел в Билле рыбьи головы. Головы семги лежали на прилавке рыбного отдела на белых подносах упакованные в пленку. Женщина взяла одну голову и положила в красную корзину на банку горошка. Я стоял за ней в кассу. По черной ленте реки плыли бутылки вина и голова семги.
– Я ему все рассказала, – говорит Крис, сделав глоток.
– Кому?
– Ему.
– Зачем?!
– Не знаю. Мы так хорошо общаемся. Мне казалось, он догадывается.
– И что? Догадывался?
– Нет.
Лицо такое виноватое и одновременно лукавое, не сказать – озорное. Такая привлекательная гремучая смесь.
Я качаю головой. На сердце делается неспокойно.
– Он нормально воспринял.
– Нормально?
– Да. Мне теперь легче.
Ох уж эта ее искренность. Сам я не склонен доверять людям. Доверчивость Крис внушает мне опасения, но я молчу. Повезло, наверное, думаю я, стараюсь так думать, нормальный попался. Она теперь зовет его про себя Кутя.
– Ты там не влюбилась часом? – спрашиваю отечески строгим тоном.
– Не-е-е. Просто хороший мужик. Он мне нравится. Столько для меня сделал.
– Столько?! Сколько?! На работу тебя взял?
– Да, – кивает, – и относится хорошо.
Я тоже в некотором смысле начальник, возглавляю отдел продаж. Но с подчиненными, их правда немного, я сдержан и строг. Вести с ними откровенные беседы мне не приходило в голову. Возможно, у нас не слишком дружный коллектив. Однажды сверху на нас спустили тимбилдинг, чтобы мы работали дружнее и лучше. Я превратился в личность непригодную для тимбилдинга еще в автобусе по пути в подмосковный пансионат «Сказка», где нас ждала насыщенная программа с творческими конкурсами и эстафетами. Приговорив бутылку портвейна, я плюнул в глаз каждому, пытаясь произнести слово «эстафета». В первый же вечер, последовав моему примеру, народ наклюкался и разбрелся по лесу. Тем не менее, хоть и ненадолго, но результат тимбилдинга был достигнут. Коллектив сплотился через совместное распитие крепких напитков, блуд и поиски пропавших, которые я в отчете назвал квестами.

Еще во время поиска работы Крис отправила резюме в крупную итальянскую компанию, предварительно выполнив тестовое задание, в котором надо было придумать логотип для новой косметической линии.
– Жулики! – высказался я тогда. – Вы им логотипы, идеи, за просто так, за бесплатно. Хорошо устроились!
А Крис несложно. Она придумала логотип за день, крошечную лаконичную финтифлюшку. Мое удивление безмерно – спустя месяц Крис получает от итальянцев ответ. Белисимо, санта Мария, мама мия, пишут они. Извините, что так долго не отвечали. Ваш логотип принят единогласно. Гранде! Ки фигато! Мы с нетерпением ждем вас в понедельник обсудить детали сотрудничества. Чао, дорогая сеньора!
Я пылко уговариваю ее. Главный дизайнер! Зарплата в два раза выше (на испытательный срок). Бесплатные курсы итальянского. Обеды. Санта Мария, мама мия, дольче габана!
Нет?! Как нет, как нет?! Не может. Не может она вот так. Бросить проект?! Она не может так подвести Кутю. Я вижу, она колеблется, ей безумно хочется к итальянцам. Она поджимает губы и повторяет: вот бы пораньше, вот бы пораньше, ах, как обидно!
Я в отчаянии призываю на помощь Марго. Она является в тюбетейке, похожей на кардинальскую шапочку.
– Вы затем и приехали в Москву, – говорит она, устремляя на Крис мягкий покровительственный взгляд, – чтобы подороже продать свою шпагу, свою верную руку, изворотливый ум.
Крис смеется. Я тоже, потому что вижу, что она не знает, откуда эта знаменитая киноцитата.
– Она мне определенно нравится! – заявляет Марго. – Я нарисую ее портрет!
И отрывает кусок обоев от стоящего в углу рулона. И рисует на нем глаза.


Половники
– Ладно, давай свой стол, – сдаюсь я.
Наверное, всю жизнь я мечтал именно о таком столе, все-таки у Ритки отличный вкус. Это крепкий, из граба, массивный стол, не прямоугольной, как у обычных столов, а свободной, волнистой формы, широкий и гладкий, как река Нагаро, в которой японские рыбаки по древней традиции укай с помощью бакланов ловят айю. На стол хочется поставить перо и чернильницу. Он пахнет лесом. Именно за этим столом я начну повесть. Да, я все придумал. Это будет повесть о жизни усё, о ручных бакланах, о непостижимой природе творчества, одиночестве, может быть даже о любви, если получится.
На балконе от прежней хозяйки остались две новые огромные кастрюли и семь таких же громадных половников. Мы предположили, что старушка когда-то работала в столовой.
– Роскошные половники! Укрась ими кухню! – предлагает Марго. – Это можно обыграть. Присобачим их к потолку!
– Зачем?
– Они будут черпать благодать для твоего дома!
– На черта мне благодать?
– Хорошо, любовь. Пусть черпают любовь.
– Откуда?
– Из мирового океана любви!
Стол столом, но нельзя допустить, чтобы эта женщина начала вмешиваться в мой ремонт. Но и снова расстроить ее я не хочу, она что-то последнее время выглядит потерянной. В прежние времена она бы просто начала делать то, что считает нужным, без спроса. Теперь позвонив, она спрашивает, есть ли у меня минутка. Это что-то удивительное. И даже не просит денег. Нелегка, видимо, жизнь на даче, но она явно идет ей на пользу. Может, наконец повзрослеет и перестанет считать себя центром мироздания. К Крис она относится, как старая домашняя кошка к только что купленному щенку, то есть замечает тогда, когда ее кусают за ухо. Она, конечно, не может не видеть, что между мной и Крис исключительно дружеские отношения, но что она себе думает, я не имею ни малейшего представления. Крис смотрит на нее с нескрываемым восхищением, что вызывает у меня досаду. Марго умеет произвести впечатление. Соседи у нее один к одному, сплошь знаменитости. В прошлое воскресенье она пила чай с одним модным московским писателем, и мне стоило большого труда удержать себя от просьбы познакомить нас. Я надеялся, что Марго как-нибудь догадается об этом сама.
– Если так хочется, повесь парочку, я посмотрю. Если понравится, пусть висят.
Потом сниму, думаю, половники не обои, в конце концов, а у нее что-то и правда понурый вид.
– А что мне за это будет?
– Я подарю тебе кастрюлю.
– Вон ту?
– Да.
– Согласна. Я буду в ней жить!
И исчезла на неделю вместе с половниками. Нарисовала по ее словам сорок два эскиза. Явилась в воскресенье, заставила меня просверлить несколько отверстий под потолком, выгнала нас с Крис из дома, чтобы не мешали. Когда мы вернулись с прогулки, она барственно махнула нам со стула:
– Не сдерживайте эмоций, господа.
Под потолком, на проволоке натянутой крест-накрест, болтались половники. Еще два висели на стене на гвоздях.
– Ну как?
– Они надежно закреплены? – беспокоюсь я.
– В принципе да. Не забывай опрокидывать эти два. Видишь, они висят свободно. Опрокидывай на себя и гостей любовь и удачу. А я готова получить свое скромное вознаграждение.
Я вынес ей кастрюлю. Марго покинула нас счастливой и гордой, пообещав сварить в кастрюле какую-то концепцию.
Но рано я решил, что моя бывшая изменилась. Через два дня она явилась среди ночи. Звонок отключен, так что она барабанила в дверь ногой. Я бы не открыл, но открыла Крис.
– Надо кое-что изменить в моей половничьей концепции! – сообщила Марго и двинула на кухню, не сняв туфель. Неслышно матерясь про себя, я забрался обратно в постель.
Утром, взглянув на потолок, я только пожал плечами – там ничего не изменилось.
– Как?! – возмутилась по телефону королева половников. – Ты не увидел разницу?! А твоя леди Гага?
– Она тоже.
– Стараешься, твою мать, стараешься!
Неделю она не объявлялась. Через неделю она позвонила похвастаться тем, что получила заказ на оформление интерьера.
– Половники будут в тренде. Вот увидишь. Людям нужна удача!
Она оформила загородный особняк своего знаменитого соседа, любителя чая, теперь на писательской кухне половники уложены в форму перевернутой восьмерки. Хозяин такого дома обречен черпать удачу вечно. На Риткино везение один из романов писателя как раз решили экранизировать в Голливуде, сосед связал этот факт с новым дизайном и новость о чудо-дизайнере разлетелась по поселку. Чуть не половина потолков в "Севилье" украшены Марго. Теперь она гребет деньги половниками.


Беглое
Тридцать первого мая Марго пригласила Крис в Третьяковку. Крис там никогда не была. Не знаю, когда они успели сговориться за моей спиной.
Я наблюдаю, как Крис собирается. Диван устлан вещицами, тряпками, на полу пакеты, стол усыпан разной всячиной: блестки, карандаши, коробочки, пластиковые побрякушки, гаджеты. Это космос, вместо звезд в котором сияют тюбики помад, флакончики духов, наушники трех цветов (зачем ей столько?) Я даже не могу понять, чем Крис собственно занята, она сидит на диване, что-то ищет, что-то берет в руки, перекладывает с одного места на другое. Я впадаю в гипнотический транс, пока не обнаруживаю, что один наушник лишился своей резинки. У меня появляется дело.
Крис утюжит яркие брюки и затем футболку. На футболке прямоугольник пейзажа: пшеничное поле и ясное небо. Утюг едет по полю, утюг летит по синему небу.
У нее стильные очки, в голубой оправе. Готовая к выходу, Крис смотрит на себя в зеркало, слегка втягивая худые щеки. Марго появляется как раз вовремя, в джинсах-бойфрендах и серой, безразмерной, шелковой блузе. Крис берет зеркалку, наставляет на вошедшую объектив.
– Вау! – говорит. – Стильная какая.
Мне кажется, что ни надень на эту маленькую самовлюбленную фигурку, все будет выглядеть шикарно. Такая вокруг нее аура аристократизма, что заверни эту женщину в штору и получится богиня.
– Ну ты тоже ничего, – рассеянно отвечает Марго, глядя куда-то в сторону.
Они тащат меня с собой. Я упираюсь, потому что не хочу садиться в Риткину машину. Ритка водит, как ненормальная. Но все мои аргументы они парируют. Вдвоем они невыносимы. Крис легко поддается чужому влиянию.

В Третьяковке, как в аквариуме. Приглушены звуки, замедлены движения. Люди двигаются плавно и беззвучно. Крис и Марго похожи на золотую рыбку и головастика.
На Крис поглядывают с любопытством. Она хвостатая, яркая, блестит, переливается перламутр. Мной овладевает приятное спокойствие от пребывания в камерной и благоговейной музейной тишине.
Мимо меня по направлению к выходу проходит пожилая казахская чета. Провожая их глазами, я вдруг увидел в фигуре мужчины кое-что подходящее для героя моей повести. Именно так должен выглядеть мой усё, думаю я с воодушевлением, – невысокий, худощавый, немного сутулый, скромный. Разве что помоложе. Не замечая вокруг себя живописных полотен, я погружаюсь в созерцание воображаемого загорелого лица пятидесятилетнего японца в соломенной шляпе с широкими полями, в сером застиранном кимоно…
– Все? И здесь.
– Подними руку, как у нее.
– Подержи кофту.
– Блин!
Смех.
– Надо с тыквой еще.
– Пошли к той.
Две девицы фотографируют друг друга.
– Это не тыква.
Хохот и шабаш.
Крис глядит на них в наивной надежде, что ее по-учительски строгий взгляд образумит их. Черта с два. Мы отстали от жизни, люди ходят в галереи фотографироваться. Во мне поднимается раздражение, я ищу спасения в соседнем зале. Пытаюсь вернуться в блаженное состояние отрешенности, но адские голоса летят надо мной, как хохочущие привидения, хлещут по нервам, в галерее хорошая акустика. Я бегу дальше.
Верчу головой и мчусь. Восприятие бегущего человека отвечает современным тенденциям. Мне представляется новый тип экскурсии – бегущая экскурсия. Бежит экскурсовод, бегут слушатели, все мчатся через залы музея. Эра нового восприятия, человек внутри ленты социальной сети.
Привидения настигают меня снова. Я бегу в обратном направлении. Покоя в душе нет. Как легко я теряю его, изнеженная душа. Я сосредоточен на том, чего у меня нет, а не на том, что у меня есть. Появляется еще парочка говорливых селфиманок. Наверное, они приехали из маленького городка. Я прощаю им их нелепую провинциальность и снова бегу, издерганный, исколотый, опаленный. Я мечтаю вернуться домой и сесть за свой стол из граба, гладкий, как река Нагаро. Мой усё уже поджидает меня.
Крис фотографирует скульптуру. У нее с этой скульптурой взаимопонимание. Крис говорит ей «вау, стильная» или что-то в этом роде. Скульптура рассеянно соглашается, да, она такая. Я сажусь на скамью и жду наступления лета. Оно наступит через шесть часов.
Как художник выбирает свою будущую картину? А фотограф – на что именно направить объектив? Для меня это загадка.
Мой герой живет уединенно на берегу реки. У него есть лодка и десяток ручных бакланов. Он ловит айю по древней традиции укай. Он надевает на птичье горло кольцо, чтобы баклан не мог проглотить крупную рыбу. Он достает рыбу из горла птицы. В свободное от рыбалки время, усё пишет роман, любуясь из окна туманным речным пейзажем. Он пишет пером на бумаге. Это все, что я пока знаю о своей будущей повести.
Крис садится рядом. Показывает фотографии. Подставляет фильтры. Видит под каким-то своим особенным углом. Скульптура раздроблена на куски, растащена на элементы, дробность завораживает фотографа. Мир не может стать единым ни на секунду. Но секунда может стать единым миром и склеить отдельные куски, намотав на катушку времени.
В старых портретах Крис находит сходство с современниками. Лопухины напоминают кузин. Всадница – какую-то актрису. Купчиха за чаем – соседку. Кукольник – вылитый я. Христос Иванова похож на нее саму. Демон – копия какой-то Армен. «Богатыри» Васнецова поражают ее воображение. Она стоит вплотную к картине. Илью Муромца не отличить от какого-то стендапера. Крис глядит на него с выразительной нежностью, она встретила свой идеал.
– А красивая фамилия Муромец, – говорит. – Лучше чем Попович. Я бы не хотела стать Попович. А вот Муромец другое дело.
Проходящих мимо мужчин она сравнивает с Муромцем.
Последние залы мне запомнились плохо. Крис пребывает в ажитации. От волнения грассирует больше обычного. Толкает Риту локтем.
– Вон, вон, видишь пар-рня?
– А?
– Вон, по лестнице идет. В р-рваных джинсах
– Вижу.
– Он на меня посмотр-рел.
От мысли о том, что она приглянулась молодому мужчине, Крис делается рассеянной, прыгучей, пружинистой. Ей хочется бежать за парнем, схватить его, поднять на руки, закружить по залу. Но что-то мешает ей сделать это. Поэтому она просто скачет мимо него по лестнице, напевая «у ко-ошки замерзли у-уши».
Потом он куда-то свернул, пропал из виду. Крис расстроенно крутит головой.
– Ах! Ну где же моя любовь?
Мы втроем шагаем через залы, ищем ее любовь. Наконец, находим на первом этаже – счастливец выходит из уборной. Другой парень подходит к нему и они о чем-то совещаются.
– Какая удача! – говорит Крис, обращаясь к Марго. – Нас двое. И их тоже двое! Это судьба!
Сказав это, она напускает на себя безразличный вид, достает телефон, что-то там равнодушно изучает. Ребята уходят, и она направляется в сувенирный отдел. Там она долго перебирает открытки, я думал, что она ищет репродукцию «Богатырей», но оказалось, что портрет Кукольника.
Феминистическое
Вокруг моего дома наматывает круги вечно гуляющая дама. Так я прозвал пожилую женщину, в любую погоду марширующую в чем-то землисто-неказистом. Завидя меня, вечно гуляющая дама ускоряет шаг, чтобы успеть спросить, который час. Она спрашивает время у всех выходящих из дома. Это ее способ коммуникации, смолток. Сперва она казалась мне сумасшедшей. Ее высокая фигура в коричневом, бодро шагающая возле дома, вызывала у меня неконтролируемое беспокойство, стремление избежать контакта, я радовался, когда видел, что успею проскочить, или что ее нет во дворе. Но потом я приметил ее весело, иронически горящий глаз, и подумал, что если она безумна, то ее сумасшествие, если оно имеет место быть, вполне безобидно и что мне несложно доставить ей это крошечное удовольствие, сказав, который час. Может быть, у нее плохое зрение и она не берет телефон, а ей надо знать, сколько времени длится ее прогулка. Я ничего не знаю о вечно гуляющей даме, ни имени, ни на каком она живет этаже. Но как-то я понял, что у нее есть муж. Она тащила на помойку какие-то старые деревяшки, я вызвался помочь ей, и мы вместе донесли их до контейнера. Она сказала:
– Зайди ко мне, я тебе рыбы дам. Муж наловил вчера.
Я вежливо отказался, честно говоря, подумав, что это часть какого-то ее бреда.
Но как-то с балкона я увидел пожилого мужчину в темной панаме. Он вышел неторопливо из подъезда, неся удочку, и направился в сторону реки.

– Он купил мне кофе. С кокосовым сиропом. Как он узнал?
Между Крис и Кутей телепатия.
Я не слишком доверяю ее мнению о Куте, зная ее добрый характер, удивительную способность преувеличивать в людях хорошее, ее несоразмерную благодарность. Наверное, те, кому Крис рассказывает обо мне, думают, что я тоже симпатичный умник с интересным лицом, а я худой верзила с бледной и невзрачной физиономией очкарика, косноязычный и застенчивый. Но трудно сопротивляться этой магии восторженных интонаций. Кутя рисуется мне добродушным здоровяком, с умными глазами и широкими взглядами, молодым руководителем с идеалами.
– Вот только ботинки у него из крокодиловой кожи, – вздыхает Крис. – Разве у хорошего человека могут быть такие ботинки?
– Может, ему жена подарила и он вынужден их носить, – предполагаю я.
– Да, точно, – она с облегчением и благодарностью вздыхает.

Кухня обрела свой уютный вид. Установлен последний плинтус. Выкрашены в светло-серый обои. В том углу я посажу бамбук, а в другом поселю журавля. Куплены два деревянных стула и стального цвета бамбуковые жалюзи. Старый холодильник теперь напоминает застрявший в ветвях баобаба ржавый самолет. Я считаю дни до зарплаты.
Крис горит на работе и продолжает гореть дома.
– Обалдеть! – бормочет она, сидя за ноутом. – Это просто обалдеть.
– Что?
– Смотри!
Она хвастается стильными иконками для сайта.
– Нормально.
– Завтра Куте покажу!

***
Но Кутя простыл, и что-то случилось с его Интернетом, Крис едет к нему домой обсудить иконки.
Кутя в домашнем.
– Коньяк, ром, виски? Коньяк французский, дорогой, сто евро. Пила когда-нибудь такой? Чего испугалась? Мы ж не на работе.
Иконки его сегодня не интересуют. Он кладет ей руку на промежность. Сжимает пальцы.
– Че такая напряженная?
Крис пожимает плечом и бьет. Шарит взглядом – куда еще ударить, в глаз или ногой в пах. Медлит. Засаживает ногой по голени. Кутя скулит, как щенок.
Прежде чем уйти, Крис забирает французский коньяк. В коридоре ей хочется разбить зеркало, но вместо этого она отфутболивает Кутин ботинок из крокодиловой кожи вниз по лестнице. Выпинывает его на улицу. И зло пинает, старательно и надменно, по направлению к метро.

Рядом с ней идет мальчишка лет двенадцати в футболке с надписью «it's style, not truth that is essential». Предчувствуя чудо, он бодро шагает рядом, размахивая руками.
– А зачем вы это делаете?
– Видишь ли, – объясняет Крис, распознав в парнишке личность незаурядную, – это волшебный ботинок.
– А в чем волшебство?
– Тот, кто пнет его сто раз, избавится от любого недостатка в себе. Нужно лишь, пиная, сто раз произнести то, от чего хочешь избавиться.
– А вы от чего избавляетесь?
– Правило два – не говорить никому от чего хочешь избавиться.
– А какой у вас раз?
– Девяносто восемь, девяносто девять. Сто!
Крис останавливается и смотрит на время.
– Можно теперь мне?
– Он твой. Не забудь передать другому.
– Понял.
Мальчишка радостно отфутболивает трофей.

***
С полузакрытыми от удовольствия глазами Марго вдыхает аромат налитого в винный бокал коньяка. Крис смущенно грызет ноготь.
– Не надо было бить его, – вздыхает она. – Не знаю, как это вышло. Вдруг раз и кулак бдыщь. Как будто я всю жизнь только и делала, что била по морде.
– На черта ты поперлась к нему домой? – удивляюсь я.
– Да пошел ты, – отвечает Марго, открывая глаза.
– Как вы, бабы, живете, – смягчаюсь, делая глоток, – это же кошмар. Среди озабоченных самцов, притворяющихся приличными людьми.
– Женщине в принципе неведомо чувство безопасности, – бубнит под нос Рита.
– Не только женщине, – вздыхает Крис. – В России человек вообще не знает, что такое чувство безопасности. Мы даже не знаем, что оно бывает. Вы в толпе узнаете европейца по походке и не поймете, в чем ее секрет.
– Кристи, о чем ты! Какой европеец, какая Россия! – восклицаю я. – Планета перенаселена. У каждого десятого социофобия, паранойя, аутизм и пограничное расстройство. Земля висит в холодном, черном космосе, напичканном кометами, астероидами, метеоритами и черными дырами. Млечный Путь идет на сближение с Андромедой. Походка твоего европейца – это походка блаженного идиота!
Ритка уставилась на меня с неприязнью.
– Млечный путь, твою мать?! – заорала вдруг она. – Зашибись, как мы масштабно мыслим!
– Ладно, ладно. Я понял, только не кричи, – ответил я примирительно, подумав про себя, что у девушки, видимо, пмс.
– Ты верно считаешь себя охрененно понимающим? – взъелась Рита. – Черта с два!
Крис неожиданно для меня энергично закивала. Они вдруг обе ни с того ни с сего ополчились против меня. Никогда не видел их такими сплоченными. Не понимаю, что я сделал не так.
– Феминизм, – сообщила Марго, – не победит никогда, потому что бабы, как наркоманы, вечно под кайфом. Наш главный наркотик – это желание нравится мужику. И пока снимаются фильмы и пишутся книги про долбанного принца, ни черта не изменится. Подумать головой женщины не могут, они заняты поиском партнера. Когда они начинают прозревать – уже слишком поздно, пора умирать. Да, Кристи, ла, мы впитываем всю эту жопу с молоком матери. Мы привыкли бояться и быть униженными и не замечаем, что это так!
– Это ты что ли чувствуешь себя униженной? – усмехнулся я, не сдержавшись.
От моего замечания Марго пришла в ярость.
– Сукин ты сын! Чертовы слепцы! Вы даже ни на секунду не утруждали себя понять, что такое быть птицей среди крокодилов! Сколько сотен лет должно пройти, что вы очнулись?
Она раскраснелась, икнула, и тут я понял, что ей не следует больше пить, убрал со стола бутылку и повернул разговор в более мирное русло.
– Кстати, как поживает твой сосед-писатель? – спросил я.
– А что? – зло спросила она.

Крис сказалась больной и не пошла на работу. Кутя позвонил ей по Скайпу.
– Ну что же вы, Кристина, не отвечаете! Нашли время заболеть, – строго выговаривал он совершенно мирным, искренним голосом. – У нас столько работы. Как же так, Кристина? Мы ведь рассчитываем на вас. Вы можете работать из дома?
– Я увольняюсь.
– Как? Почему?! Вам не понравилось у нас работать?
– Работать понравилось.
Я закатываю глаза, Крис кидает в мою сторону ищущий поддержки взгляд.
– Но все равно, – неуверенно добавляет она.
– Очень странно и неприятно, что вы нас вот так бросаете.
Кутя что-то еще говорит, говорит про Новикова, который так доволен их отделом.
– И кстати…
Но его «кстати» повисает в воздухе и исчезает – Крис в сердцах захлопывает крышку ноута.
– Вот так тебя! – кивает. – Фейсом об тейбл! Мама мия, санта Мария, ну почему, почему я не пошла к итальянцам?!
Я сжимаю губы, стараясь изо всех сил удержать классическое «а я тебе говорил».
– Ну давай, давай. Давай, скажи это, – щадит меня Крис.

Ночью я просыпаюсь от того, что кто-то трясет меня за плечо. Открываю глаза – как привидение, Крис стоит возле кровати босая, растрепанная, в банном халате, изо рта торчит зубная щетка.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/elena-trumina-32059544/use-67630725/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.