Главная страница | Современная русская литература | Сны и кошмары фермера Сведенборга

Сны и кошмары фермера Сведенборга
Северин Виноградский
Действие романа разворачивается на ферме, напоминающей замкнутую монашескую общину, где фермеры являются авторами, воссозданными на основе написанных ими книг. Протагонист узнаёт, что его аналогом в земной жизни является учёный и мистик Эммануил Сведенборг. Но Сведенборг еще не знает, что является заложником впавшего в кому искусственного интеллекта, с помощью фермеров циклично редактирующего бесконечные нарративы в тщетной попытке найти смысл своего существования.

Сны и кошмары фермера Сведенборга

Северин Виноградский

© Северин Виноградский, 2024

ISBN 978-5-0056-4236-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Северин Виноградский.
Сны и кошмары фермера Сведенборга

Глава 1. Сведенборг
Сведенборг поставил чайник на горячую каменную плиту и помешал кочергой угли, отчего жилище, сооружённое из тонких брёвен и веток, обмазанных глиной, наполнилось влажным жаром. Из мешка рядом с каменной печью он зачерпнул горсть заварки и, приоткрыв крышку, бросил в кипящий чайник. Тот же, почувствовав в себе ценное содержимое, радостно засвистел и выпустил струю пара.
Сведенборг достал внушительных размеров глиняную кружку – в неё можно было поместить кулак – и наполнил её напитком, распространяющим по хижине крепкий аромат. Дверей в жилище не было, лишь иногда, прохладными ночами, низкий вход задвигался известковым валуном, многочисленными округлыми пустотами напоминающий кусок сыра. Утренний воздух проникал в щель между стеной и камнем, настырно забирался в складки рубища и приятно охлаждал струившийся по телу пот.
Старик вышел из хижины. Ветер, резвясь и нападая с разных сторон, трепал его густую бороду и спутанные седые волосы, со стороны могло показаться, будто они живут самостоятельной жизнью.
Сведенборг занимался любимым делом: осматривал окрестности. Вглядываясь в знакомый пейзаж, он рассуждал про себя, что вид ему совсем не надоедает. Насколько хватало глаз, простиралась долина, покрытая холмами, испещрённая фруктовыми садами, небольшими речушками и уютными лужайками. То там, то тут можно было заметить резвых газелей, скачущих кроликов и стаи мелких птиц. За равниной возвышались покрытые лесом холмы, утопающие в хлопьях рассветного тумана.
Сведенборг поймал себя на мысли, что с тех пор как волос бороды стал седым, а в суставах появился зуд от многих Лун работы в полях, он стал сентиментальным. Разве должна вечная и неизменная гармония фермы вызывать щемящее чувство грусти? Такое чувство свойственно обитателям мыслимых Хозяином эпох, объятых мёртвым и бесконечным космосом, где всё, чем владеет человек – неизменно тающий, утекающий сквозь пальцы кусок времени. Этот разрушительный дар подчинял себе его носителя, вызывая неумолимое желание обладать доступными богатствами и возможностями. Там, в мыслимых эпохах, белый волос, дрожь и слабость в руках свидетельствовали о наступившей старости, когда ноша отмеренного времени становилась лёгкой, а некогда чудесная вселенная опутывала шею невидимой, беспощадной удавкой. И, стоя на краю своего единственного цикла, глядя на пределы исчезающей яви, хранитель проклятого дара испытывал ощущение иллюзорности и хрупкости всего, что его окружало.
Сведенборг взглянул на бледный, почти невидимый диск Луны – она присутствовала и в охваченных временем эпохах, и на неизменной ферме, связывая в один узел реальное и мнимое. Фермер отгонял мысль, что вездесущий свет Луны вызывает в нём что-то вроде тревоги, а то и страха, что его цикл напоминает затянувшееся видение – большой пластичный сон, обволакивающий сны поменьше – те, где он ныряет в эпохи одноцикловых, проходит через их судьбы, отдаёт и впитывает, наполняет страдающие оболочки новыми смыслами, чтобы вернувшись, насладиться величием неизменного порядка. Что он помнил, кроме своего имени, когда появился здесь? Вкус чая. В этом есть своя неповторимая красота: избавиться от всего лишнего, кроме единственного телесного переживания, позволяющего оставаться самим собой – Сведенборгом – чистым, как росток маиса на плодородной земле.
Старик взял прислонённую к стене лачуги мотыгу и отправился к полям, начинающимся в паре сотен локтей от жилища. Участки открытой земли отделялись от буйной полевой растительности аккуратной плетёной изгородью, созданной в соавторстве с диким плющом, образующим на поверхности витиеватый декор. Сведенборг остановился возле любимого, самого большого участка, где неправильный прямоугольник земли пронзали извилистые ряды чайных кустов, разбавленные соцветиями полевых цветов. Фиолетовые всполохи аконита и шафрана заботливой рукой перемешивались с островками красного клевера и россыпями жёлтого лютика, а стройные ряды ромашек вдоль ограждения соседствовали с горделивыми огнями высоких маков. Сведенборг не помнил, чтобы кто-то ещё из фермерского сообщества выращивал цветы, но, как ему казалось, желание вырастить что-то для красоты не противоречит Пути Гармонии, в конце концов, их появляющаяся и увядающая красота – тоже часть единого цикла. Соседнее поле находилось под паром, земля отдыхала и в ожидании маисовых зёрен покрывалась щетиной сорняков. Именно туда и отправился Сведенборг. Он принялся рыхлить и пропалывать почву, чувствуя, как тело отозвалось привычным напряжением мышц: труд связал фермера и поле в одно целое, а тяжёлые мысли поблёкли. Старик работал тщательно и сосредоточенно, рукавом смахивая со лба капли пота.
Две или три сотни Лун до холодного сна, и он вернётся из Регенератора свободным от страхов, надежд, удовольствий и ужасов мыслимых эпох, очищенным от следов вируса любви, заменяющего безумие жизни благородной болезнью. У одноцикловых вирус вызывает что-то вроде эффекта идеального союза – узла, завязанного за границами времён: в мыслимых эпохах объектом любви может стать кто угодно, но на ферме у неё есть определённое имя. София – прививка от древней болезни – наяда, через чьи сладкие и мучительные объятья должен пройти каждый безбородый фермер, прежде, чем будет допущен к высоким смыслам, даруемым Хозяином фермы. София. Имя, вызывающее ощущение песка на зубах и эхо сладкой истомы, спрятавшейся в тайных глубинах воображения. Сведенборг радовался, что множество Лун наяда не имеет власти над его мыслями, является тем пределом, что он смог достойно преодолеть, но стоит остановиться и прислушаться к себе, как возможность вновь увидеть её после очищения холодным сном отзывалась забытым эхом желания. Хватит! Не для того он столько Лун упорно трудился на ферме, пропустил через себя калейдоскоп переживаний, свойственных охваченным временем людям – рождение и смерть, расцвет и упадок цивилизаций – чтобы теперь неловкие эпизоды давней встречи зазвучали в памяти навязчивым диссонансом. Нет, он не нарушит правил, не впишет своих отроческих воспоминаний в тот журнал, что перейдёт в следующий цикл и не заглянет в предыдущий, лежащий под толщей пустых страниц.
Пора посетить Дазайн, совершить таинство шлифовки вечного цикла фермы – ещё один шаг по Пути Гармонии – и все вещи встанут на свои места.
Фермер взял в качестве посоха мотыгу с самой длинной рукоятью и отправился в путь. Он спустился по узкой тропинке к пойме реки и пошёл вдоль берега. Кожа под рубищем чесалась и, несмотря на лёгкий озноб, – какой случается, когда контакта давно не было, – старику захотелось искупаться. Скинув рубище, он набрал воздух в лёгкие и нырнул в те же прохладные воды реки. Преодолев под водой узкое устье, пловец вынырнул у другого берега и вздрогнул: прямо перед ним, воплощённым воспоминанием сидела София. С тех пор как Сведенборг видел наяду в прошлый раз, у него успела вырасти и побелеть борода, и теперь всё та же юная София выглядела фантомом, сбежавшим из запретных грёз.
– Пусть сны твои будут добрыми, Свен.
Она звала его так со времён знакомства, он сам разрешил ей это, и теперь имя звучало отголоском отроческих воспоминаний.
– Зачем ты здесь появилась? – не ответив на приветствие, спросил Сведенборг.
– Захотелось искупаться, как и тебе, – девушка встала и потянулась.
– Ты ждёшь кого-то? Насколько я знаю, сейчас тебе пора заново познакомиться с Мартином, – сказал старик, оглядывая округу.
– Я ждала тебя.
– Зачем?
– Мне страшно.
– София, время играть со мной в игры прошло.
– Знаю, что ты сейчас испытываешь. Тебе необходимо согреть кровь и дальше предаваться тихой радости посильного труда и созерцания ландшафтов. Ты вспоминаешь меня хоть иногда, Свен?
– Нет.
– Ты весь дрожишь. Дай я тебя обниму.
София прильнула к Сведенборгу, и он почувствовал её тепло и стук сердца. На мгновение в нём пробудилась давным-давно угасшая страсть – старик отстранил девушку.
– Этого нельзя делать!
– Мне, в отличие от тебя, не объяснили в Гимназиуме, что можно, а что нельзя! – топнула ногой София.
Сведенборг прыгнул в воду и, сделав несколько гребков, пересёк реку.
– Ты! Ты ненастоящая! Зачем ты являешься мне? – крикнул он с другого берега и начал натягивать рубище.
Девушка бросилась следом и, стрелой преодолев расстояние между берегами, вынырнула перед Сведенборгом. Она стояла, приосанившись, а глаза сверкали загадочной смесью интереса и возмущения.
– Ненастоящая только потому, что обманула твои отроческие ожидания?
Старик смутился. Видел ли он Софию такой раньше?
– Свен!
– Что?
– Ты писал что-нибудь в журнал воспоминаний?
– Почему тебя вообще это интересует?
– Ты пытаешься забыть наши встречи, и это обидно.
– Я… не должен. Просто пытаюсь соблюдать правила.
– Тогда почему про меня нет никаких записей?
Сведенборг изумлённо замер.
– София – нет! Смотреть чужой журнал страшное преступление. Я… я даже предположить не мог, что ты на такое способна.
Девушка расхохоталась, тряхнув волосами:
– Какие вы, фермеры, глупые. Мне не нужно читать твои записи, чтобы знать – обо мне там ни строчки! Каждый цикл ты хочешь заново испытать, – она запнулась, – то, что испытал.
– Оставь меня и никогда ни с кем не говори про журнал.
Старик крупными шагами пошёл прочь.
– Эгрегор болен, Свен! Грядут перемены! Такие, о которых никто даже не подозревает!
Ветер унёс последние слова Софии, а раздражённый Сведенборг направился месту обитания Эгрегора, на языке фермеров называемое Дазайном. Время контакта. Он знал: пока ещё почти приятные озноб и слабость могут стать пыткой, хоть никогда не испытывал её. Никогда. Странное слово, о смысле которого Сведенборг раньше не задумывался. Умеет София сбить с толку. Перед контактом опасно находиться в сомнениях: всем известно, от сомнений даже опытные фермеры могут попасть в кошмар. Из фруктовой рощи, наполненной ароматным воздухом, тропа вывела старика на обширное плато, почти всю площадь которого занимал внушительный параллелепипед из тёмного блестящего материала, не встречающегося больше нигде на территории фермы. Высота Дазайна составляла примерно тридцать локтей, длина шестьдесят, а ширина – двадцать. Строгую геометричность конструкции подчёркивали встроенные в стены колонны, прямоугольные в сечении, они охватывали здание по периметру. Сверху и снизу колонны становились толще, ощетиниваясь гранёными ордерами, отчего сооружение производило впечатление огромного драгоценного камня, верх которого обрамляли небольшие – меньше локтя диаметром – отверстия. Вход оформлен треугольной стрельчатой аркой, затянутой серповидными стальными пластинами, которые открывались, стоило подойти к ним на расстояние пяти локтей. Эта особенность демонстрировала фермерам – жилище Эгрегора живое и наделено сознанием.
Под ложечкой засосало – так бывает перед контактом. Путник подошёл к двери, в очередной раз услышав характерный звук отворяющегося входа. Звук этот всегда вызывал устойчивую ассоциацию разгрызаемой изнутри оболочки куколки, из которой вот-вот вылупится бабочка.
Но не успел фермер сделать решающий шаг, как услышал знакомый хрипловатый голос: «Брат Сведенборг!».
– Брат Карлос, – приветственно кивнул Сведенборг и отступил на два шага, отчего вход Дазайна сомкнулся, так и не получив пищи.
Карлос медленно приближался тяжёлой, шаркающей походкой. Он давно не стриг волос, его засаленная борода свисала почти до пупа, а запах пота и дыма от меховой одежды чувствовался, несмотря на ветер. Под глазами фермера виднелись тёмные круги, но взгляд оставался подвижным и внимательным. Карлос был намного старше Сведенборга в текущем цикле: он учил его правилам жизни на ферме, когда тот ещё не носил бороды. Мудрые советы и поддержка Карлоса были незаменимы в сложный для юных фермеров период первых контактов.
– Пусть сны твои будут добрыми, – поклонился старший фермер, произнеся традиционное приветствие.
– А кошмары лёгкими, – последовал положенный ответ.
– Тебе холодно, брат Сведенборг?
– Да, мне нужно в Дазайн.
– Понимаю, – Карлос отвёл глаза, силясь что-то сказать, – у меня не было контакта двадцать пять Лун.
– Но почему? – Сведенборгу стало ещё холоднее от услышанных слов. – Брат Карлос, войдём же со мной?
– Знаешь, – Карлос пропустил предложение мимо ушей, – я наблюдал за тобой с тех пор, как ты, смешной и безбородый, появился в Гимназиуме, и могу сказать, положа руку на сердце, – ты гармоничнее большинства других фермеров. И вот, признаюсь, терзаюсь сомнениями, является ли это достоинством?
– Ты же сам говорил: каждый фермер – уникальное отражение разума Эгрегора, и нет теории для оценки того или иного сознания.
– Мы учим тому, чему должны, но не всякое знание ведёт к истине. Ты никогда не задумывался, сколько циклов мы существуем?
– Можно посмотреть в журнал, хоть и это вряд ли пойдёт на пользу, – неуверенно сказал Сведенборг.
– При смене цикла фермеру выдают новый журнал и оставляют один предыдущий – что ты и сам знаешь – правила рекомендуют один не читать, в другом не писать. Думаешь, записи с предыдущего цикла расскажут, как появилась ферма, Свен?
Сведенборг вздрогнул: так его называла только София, неужели она поделилась с Карлосом их тайнами?
– Вначале было Небесное Семя и бесконечная пустота. Оно созревало, и внутри семени появилась мысль о почве, куда оно могло бы погрузиться и начать движение внутри себя. Тогда пустота явила Землю, и Небесное Семя вонзилось в неодолимое препятствие. Из Семени вырос Эгрегор. – Сведенборг говорил заученные в фермерском Гимназиуме фразы. – Чтобы расти, Эгрегору требовались помощники, кто бы возделывал две Земли: в одной из них лежат корни Эгрегора, другую он мыслит…
– Остановись, Сведенборг, – перебил Карлос, – знаю, ты был прилежным учеником и прекрасно усвоил все уроки, но это всего лишь легенда, которую мы заучиваем, а потом верим в неё.
– Но как так?! – Сведенборг почувствовал возмущение, – разве можешь ты – уважаемый фермер, в почётном периоде цикла, разыгрывать меня подобным образом?
– Я бы никогда себе не позволил ничего подобного, если бы не прочел свой предыдущий журнал. Не смотри так. Я прекрасно помню железный постулат: фермер, идеально завершивший цикл, не читал журналов и не делал в них записей, – последнюю фразу Карлос издевательски произнёс тоном школяра. – Так вот. В моих записях есть ты, брат Сведенборг.
– Я не хочу этого знать, брат Карлос. Рассказать о своих заметках – страшное нарушение, оно может обеспечить кошмарами на несколько циклов вперёд.
– Ты один из немногих фермеров, украшенных седой бородой, кто не впал в слабоумие и не потерял память, все правила назубок помнишь, – горько усмехнулся Карлос.
– У меня был хороший учитель, – Сведенборг растерянно поклонился.
– Ты думал о том, что знает София? Она существует без циклов и всегда умудряется оставаться легкомысленной соблазнительницей. Вдруг она может рассказать нечто такое, о чём мы даже не подозреваем?
– Н-нет. Зачем думать об этом? Так устроена ферма.
– Про неё нет легенд. По неписанному правилу, в Гимназиуме не распространяются, какова природа живущей по соседству с нами наяды. София появляется в каждом цикле у каждого фермера, и все стыдливо умалчивают о ярких отроческих встречах, хоть по этому поводу не существует писаных правил. Зачем и кому она тут нужна на самом деле?
– Я думаю… брат Карлос. Не знаю. Так задумано Эгрегором: наяда – это часть порядка.
– И этого объяснения тебе хватает? София знает и помнит всё, что мы прячем в журналах или предпочитаем забыть, и чем при этом занимается? Соблазняет неокрепшие тела и умы. Как тебе больше нравилось с ней, сверху или сзади? – Карлос рассмеялся коротким, каркающим смехом, – а что она вытворяет, когда…
– Прекрати, брат, – взмолился Сведенборг, – ты болен, хочешь, я отведу тебя в Дазайн?
– Вот уж нет, Свен, ходить я буду сам, пока во мне есть… В общем, иди, ты весь дрожишь, поговорим позже.
Озадаченный Сведенборг шагнул ко входу обиталища Эгрегора, и стальные пластины вновь раздвинулись; он шагнул внутрь, и прежде чем вход скрыл за спиной дневной свет, успел услышать: «Брат Сведенборг, в других циклах ты тоже строго соответствовал правилам! Ты особенный, а значит, с тобой что-то не так!».
Щелчок. И вот слышно только сопение Эгрегора: Сведенборг в который раз поразился его величию. Хозяин фермы стоял в центре и почти полностью занимал пространство гигантского помещения. Массивная туша держалась на множестве толстых кряжистых ног, они уходили в глубь земли и, по легенде, заканчивались корнями. Голова Эгрегора напоминала гибрид человека и слона – антропоморфные черты сочетались с наличием хобота, а кожа по фактуре напоминала древесную кору.
Эгрегор, как и фермеры, имел бороду. Издалека она напоминала человеческую, но, если вглядеться, то состояла борода из бесчисленного количества тонких белых проводков, каждый из которых имел по всей длине несколько металлических шариков, нанизанных на «волос». Когда Эгрегор мотал головой, шарики соприкасались друг с другом, издавая электрический треск. Под кожей существа периодически буграми вздувались и пропадали вены, проступали четкие геометрические детали, словно внутри варился суп из органических и рукотворных ингредиентов. Из-под туши тянулись множественные отростки – они скользили в слизи, выделяемой расположенными в подбрюшье железами. Слизь заливала весь пол, вплоть до металлической клетки, окружающей Эгрегора. Хоботки присасывались к пупкам фермеров – там располагался специальный орган для контакта – те же, что не находили цели, в конвульсиях скользили по полу, подобно выброшенной на берег рыбе. Сведенборг насчитал троих фермеров, лежащих вокруг клети. Их тела содрогались в такт движениям дланей Хозяина, которые будто вгрызались в животы своих контактёров. Сведенборг услышал писк: один из хоботков, несколько раз дёрнувшись в слизи, приподнялся, изогнувшись, как кобра перед атакой, и повернулся присоской в его сторону. «Да, сейчас, один момент», – проворчал Сведенборг, наскоро сбрасывая рубище и бросая его на дощатый настил, который окружал узкий периметр вокруг клетки. Старик прикинул свободное место между лежащими фермерами и двинулся туда, стараясь не поскользнуться на брызгах слизи. Хоботок поворачивался, следя за новым контактёром, и, едва Сведенборг успел встать на выбранное место, с шумом бросился к нему, через мгновение намертво соединясь с пупком. Привычная вспышка в глазах. Старик упал на колени и завалился на плечо – отработанная техника безопасности при контакте.

Запущен протокол BCM 128-22-64/45 Загрузка Narrative 545/76—2 – Пипл-Мор.

Свет сменяется кромешной тьмой, а озноб мягко переходит в жару, точнее, в духоту. Доктор Скариман поправляет холодную сталь нашивок на лацканах и поднимает руку в приветствии. Глаза агента мерцают электронным блеском. Чёртовы работники спецслужб не меняются, соблюдают приветствия, даже если человеческого в них совсем не осталось. – «Над чем работаете, доктор?» – Этот кибернетический урод прекрасно всё знает, непонятно зачем они используют архаические пережитки вроде формальных вопросов. – «Да так, работаем над популяцией порядочных бюргеров. Второстепенный проект, уровень секретности минимальный», – доктор чувствует, как по его нейронам пробежался луч сканера. – «Разработка кормовых культур является проектом первостепенной важности», – офицер нервно поправляет верхнюю пуговицу кителя. Доктор ненавидит симуляции эмоций, они всегда выводят из равновесия. – «Желаете отчётность»? – «Меня интересуют некоторые детали». – «Мы увеличили процент жировой ткани, немного понизили уровень тестостерона». Агент подходит к веренице клонов. Они стоят на коленях, а их туши покоятся в специальных салазках. Питательные трубки через ротовые отверстия проникают сразу в пищевод, а трубки для отходов тянутся из анальных отверстий. Агент щупает бока ближайшего бюргера. – «Что за способ кормления, не экономичней ли действовать внутривенно»? – «Так надёжнее прописываются орально-анальные рефлексы. Обеспечивает высокий уровень чревоугодия и сексуальной зависимости». – «Реакция на боль?» – «Четыре целых, семь десятых. Что на две десятых больше, чем в предыдущей популяции. Поверьте, сэр, в кабинете стоматолога они превратятся в визгливых, дрожащих тварей, а если запустить эпидемию…» – «Подобные фантазии не в вашей компетенции», – обрывает агент. – Даже при отсутствии эмоций высокомерия в этих андроидах хоть отбавляй. Доктор сжимает зубы, изо всех сил пытаясь изобразить равнодушие. – «Я же должен учитывать варианты». – «Что с трансцендентной чувствительностью?» – «Это всегда трудно предсказать, пока субъект не активирован». – «Так активируйте». – Агент нетерпеливо дёргает плечами. Щелчок тумблера на салазках. Жирные складки на боках бюргера мелко трясутся, и он открывает белёсые глаза: «О-о-омм. О-м-м-м. Х-холодно. Д-дорогая, дай мне костюм. С-слуга народа. П-пространство демократии. Попкорн детям. Будущее без сахара не для нас. Дай мне кусочек, покажи смысл. О-о-мм». Доктор вынимает из кармана кусочек сахара и кладёт в рот бюргеру. Глаза существа закатываются, а изо рта стекает густая полоса слюны. Бока трясутся так, будто внутри тела работает мотор. – «Мягкое небо. О-о-м… моё, моё. Предрассветный сон в ожидании хрустящей газеты. Утренний кофе. К-крахмала, дай мне его, моя Королева. Гладь меня, трогай, пока я смотрю на звёзды. Комета ещё далеко, мы ещё успеем собрать урожай. Весёлый праздник. О-м-м-м. О-м-м-м. Сахарный радиоэфир глушит вакуумный шум кометы. Возьмитесь за ру-уки и откройте рот, ядерной зимы не будет». – Бюргер шумно дышит, его член набухает, выплёскивает желтоватую лужицу, и тело расслабленно замирает в салазках. – «Что с ним?» – ледяным тоном спрашивает агент. – «Он-н умер», – доктор нервно сжимает кулаки в карманах халата. – «Вы в курсе, какие ресурсы заложены в этот проект?» – «Поймите меня. Так получилось, ген лосося, который мы поместили в конструкт, вызвал осложнения при употреблении сахара». – «Но на сахаре вы завязали все основные инстинкты!» – Как же похоже чёртов агент изображает укор! – «Д-да, но я исправлю, немного радиации и…» – «Никакой радиации, вы что, задумали погубить всю популяцию?» – «Дайте мне ещё времени», – молит доктор. – «Проект доктор Скариман 679 закрыт». – Агент достаёт маузер, щелчком сбрасывает предохранитель. Крик. Выстрел. Свет.

Протокол BCM 128-22-64/45 выполнен. Narrative 545/76—2 – Пипл-Мор отредактирован.

Хобот Эгрегора с хлюпаньем оторвался от пупка Сведенборга и скользнул в пространство клетки. Несмотря на кошмар, Сведенборг дрожал от ощущения Гармонии и удовольствия. Запах слизи и тел фермеров ласкал ноздри. Старик медленно поднялся, нашёл своё рубище и натянул его. Странный контакт, тяжёлый. Но это всё не важно, ведь он, Сведенборг, всегда будет тут, на замечательной ферме, а кошмары его не касаются – мало ли как Эгрегор мыслит реальность людей, не меняющих цикл?
Старик, гордо выпрямив спину, проследовал к двери, и она открылась, призывая к выходу мягким светом. Всё пространство фермы ощущалось физически после контакта: активировался новый орган восприятия, позволяющий знать-слышать, как растут трава и деревья, а пчёлы садятся на соцветия клевера; кожей Сведенборг чувствовал, как прохладные воды реки, изгибаясь, обнимают бока рыбин и щедро делятся кислородом, проходя через жабры. Вальдшнепы, аисты, мыши-полевки, жуки-скарабеи, маисовые поля и другие фермеры – всё находилось в Гармонии. Старик испытал ощущение невероятной свободы. Как здорово, что к нему нельзя привыкнуть! Сколько было контактов? – Несчётное количество. Эгрегор, необъяснимый и непознаваемый, творит реальность фермеров и других обитателей фермы, из раза в раз создавая великое приключение.
Чувствуя прилив энергии, Сведенборг направился домой почти бегом. Первым делом в глотку каменной печи отправились поленья, и глиняная кружка вновь наполнилась. Чай после контакта – совершенно другой напиток, это амброзия и нектар, отданные требовательной кипящей воде листьями чудесного растения. А вкус лепёшки? Каждая из них имеет свой неповторимый оттенок, надо только уметь его почувствовать. Одно зерно упало в чернозём, другое в красную глину, третье соседствовало с сорняком, следующее удобрила птица или полёвка. Поле – набор уникальных историй. О, Эгрегор, ты даришь радость, повторяя свои чудеса, и как брат Карлос этого не видит?
Завершив трапезу, Сведенборг взял плетёную корзину, полную семян, снял рубище и нагим отправился засевать участок поля, несколько десятков Лун находящийся под паром. Ветер ласкал тело и развевал бороду, а старик, загребая семена ладонью, бросал их во влажную после недавнего дождя землю. Во время сева фермер подобен Эгрегору – запускает новые циклы.
Ещё одна порция зёрен легла в борозду, и вспомнилось обучение в фермерской школе, где старшие товарищи заботливо пытались объяснить непонятливому новичку нюансы древних языков. Безбородые фермеры, как правило, воспитывались среди взрослых и максимально ограничивались в общении друг с другом, так более верен и короток путь к постижению воли Эгрегора. В Гимназиуме давались основы ремесел: гончарное дело, плетение корзин, роспись по глиняной посуде – кто к чему больше проявлял способностей, и, конечно же, возделывание земли – обязанность и награда каждого землепашца. Тогда же происходило знакомство с неуловимой наядой Софией, открывающей неофитам мир плотских удовольствий и чувства, длящегося до первого посещения Дазайна. После контакта землепашец освобождался от эмоциональной привязанности к обитательнице рощи: ведь Эгрегор дарит ощущение любви ко всему, что существует на ферме и в его мыслях. Даже случающиеся кошмары имеют своё очарование. Как понять Гармонию, если нет диссонанса? – Сведенборг бросил очередную горсть, и хруст падающих в поле семян порадовал слух. Босые ноги впитывали энергию земли, так же как маисовые зёрна, внутри которых уже раздавались сигналы – выпустить корни! Сеял старик до наступления сумерек и закончил, вознагражденный благородной усталостью. Удовлетворённый, он окинул взглядом поля, утопающие в вечерней дымке, и отправился в жилище.
Сведенборг задвинул вход хижины валуном и при свете огня из печи приступил к любимому делу – росписи глиняного кувшина. Подобная работа хоть и считалась второстепенной, пользовалась спросом среди фермеров, и Сведенборг надеялся обменять кувшин у кузнеца на пару мотыг. Кисть скользила по выгнутой поверхности, образуя слонообразную фигуру. Основной хобот, принадлежащий голове, гордо поднят вверх, своим изгибом напоминал носик чайника. Старик кропотливо выводил кистью фигурки фермеров, подключённых хоботками к телу величественного существа, но ловил себя на мысли, что с нетерпением ждёт главной детали, которую оставил на десерт. Он оттягивал удовольствие, любовно прорисовывая разметанные в разные стороны бороды и бьющиеся в экстазах тела, пока не приступил к главной детали композиции – фигуре контактёра, поднятой на основном хоботе Эгрегора. Говорят, далеко не каждый цикл случается подобное событие. Тот, кому удаётся это испытать, обретает особую способность смотреть на вещи, мыслимые Эгрегором. Ещё в Гимназиуме неофиту становилось известно, как много циклов назад подобное чудо произошло со старостой Иеронимусом. Но однажды каждый фермер совершит подобный контакт, и тогда Эгрегор создаст единственный – неизмеримый количеством Лун – цикл и будет мыслить идеально гармоничную реальность. Больше не будет кошмаров, фермеры навсегда соединятся с телом Эгрегора, превратившись в единое целое. Сведенборг критически посмотрел на законченную работу и отправился спать.

Утром, напившись чаю, старик взял расписанный кувшин, на этот раз дорожным посохом ему послужила острога, – и отправился в Гимназиум, где должно проходить обучение брата Мартина. Сведенборг решил прогуляться через центр фермы. Он спустился вниз с холма по извилистой дороге: мощённое булыжником полотно петляло среди огромных валунов, уводило в уютные рощи и вновь выныривало на равнину. Оттуда виднелись, едва различимые в полосе рассветного тумана, хижины и пещеры других фермеров, то тут, то там разбросанные на приличном отдалении друг от друга. По периметру пространство фермы охватывали ломаные треугольники гор, украшенные заснеженными верхушками.
Радостно видеть жилища своих собратьев, знать, что где-то там, на еле различимых полях они сеют, жнут, производят удобрения и пьют чай.
Сведенборг остановился, почувствовав усталость, и лёг передохнуть в россыпь соцветий клевера, глубоко вдыхая пряный аромат. Вот на цветке сидит пчела, в ней заложено предназначение – насекомое знает свою роль, едва появившись на свет. Так и фермер, начиная цикл, имеет остаточную память, он знает язык, владеет основными навыками фермерского ремесла и помнит предыдущий цикл как спокойный утренний сон, который точно был, но растворился в ароматах утреннего чая. Землепашец и пчела одинаково поддерживают равновесие в том, что существует. Старик закрыл глаза, насладившись жужжанием улетающей с грузом цветочной пыльцы труженицы. Всеми клетками тела он ощущал токи энергии, исходящие от почвы, что питают разнообразную растительность, в едином порыве тянущуюся к свету, и вновь погрузился в состояние тихой радости, невидимым эфиром пронизывающей ферму.
Отдохнув, Сведенборг поднялся на ноги и направился к озеру, по левую руку от которого располагались угодья кузнеца Миколаича. В отличие от других фермеров, у Миколаича было в хозяйстве два сооружения: сложенная из крупных камней кузня и лачуга, из обмазанных глиной плетёных веток. Вход кузни был обращен к озеру, чтобы бриз мог охлаждать жар печи. Ещё на подходе, за две-три сотни локтей, Сведенборг услышал звонкий стук молота. Дождавшись паузы в ритме металлического звона, путник крикнул:
– Пусть сны твои будут добрыми, Миколаич!
– А кошмары лёгкими, – послышался ответ.
Крупная фигура появилась в проёме кузни. Миколаич вышел, щурясь от дневного света, с закинутым на плечо молотом. Рубище его было сплетено из тонких нитей, местами заношено до крупных, ощерившихся хаотичной верёвочной пляской дыр, которые в столь же произвольном порядке покрывались заплатами. Две из них, особенно крупные, торчали над мускулистыми плечами, и Сведенборг не мог отделаться от ощущения, что его собрат носит эполеты, которые он видел при контакте в эпохе Ре-Эллас.
– Я направляюсь в Гимназиум, брат Миколаич. Вот решил зайти к тебе по пути, спросить, не нужен ли тебе кувшин, да не найдётся ли для меня пары мотыг? – Сведенборг поставил сосуд на землю.
Кузнец поставил молот, подхватил кувшин, поднял на уровень глаз и замер, рассматривая роспись.
– Хм, – сказал кузнец, – я словно увидел всё своими глазами. Дам три штуки. – Он унёс сосуд в кузню и вышел с мотыгами, на ходу перематывая их бечевкой. Сделав удобную петлю, чтоб инструменты можно было повесить на плечо, Миколаич протянул их гостю.
– Спасибо, – поклонился Сведенборг.
– И тебе. Мне нравится твоя картина. Как думаешь, – кузнец запустил пальцы в бороду, – каждый фермер может быть поднят на хобот?
– Конечно, с чего мне сомневаться?
– Да, действительно, – Миколаич смущённо поморщился, рассеяно посмотрел в горы и вдруг быстро произнёс: Я видел Софию.
– Я тоже её встретил, как и брат Карлос. Может, это просто случайность?
– Что она говорила тебе?
– Что-то про журнал. Вроде того, что в нём нет никаких записей про неё.
– А ты, – кузнец замялся, – ты проверял?
– Зачем? Читать журнал – значит, сомневаться в воле Эгрегора. Это бессмысленно. Разве ты не помнишь, чему тебя учили в Гимназиуме?
– Да-да, извиняй, брат Сведенборг. Для меня ты всегда пример образцового фермера, может, потому и хочется иногда у тебя спросить кое-что?
– Да я разве против? Если имеются какие сомнения, так что бы и не спросить?
– Вот скажи мне, а не было ли у тебя мыслей каких, или желаний, чтобы София принадлежала только тебе?
Сведенборг задумался, подбирая слова для правильного ответа, но вдруг на него нахлынула смесь образов, слов и звуков. Тонкая рука Софии гладит мальчишескую спину. Шёпот растворяется в шорохе её волос, щекочущих ухо. – «Давай будем играть вдвоём, только ты и я?» – Потоки воды обтекают слитые тела, как иллюзорное время памятники. Пусть ничто никогда не изменится! – «Свен, а ты слышал когда-нибудь о любви?» – «Нет». – «Это такая невидимая вещь, которая одинаково неразделимо принадлежит двум людям. Я хочу, чтобы у нас такая была». – Заливистый хохот девушки вызывает серию острых вспышек наслаждения. Но вот уже хобот скользит в слизи, вонзаясь в пупок Сведенборга. – «София, я нашёл вещи! Много невидимых вещей, которые могут принадлежать нам двоим!» – Мальчик ходит по берегу и до хрипоты выкрикивает её имя, отчего налимы удивлённо выглядывают из-под камней, но наяда не появляется.
– Ты знаешь, в начале цикла многие испытывают что-то подобное, – морок закончился, и старик снова мог здраво размышлять, – но потом становится очевидно, что София – лишь вспомогательный процесс, необходимый для подготовки фермера к полноценным контактам в Дазайне. Желать Софию в свою личную собственность – всё равно что пытаться дышать больше, чем требуется – закончится головокружением.
– Правильно сказал, – кузнец дружески положил свою широкую ладонь на плечо Сведенборга и облегченно улыбнулся, – пусть сны твои будут добрыми.
– А кошмары лёгкими.

Чтобы добраться до Гимназиума, старик обогнул озеро по левую руку и направился вверх по крутой горной тропе. Гимназиум представлял собой округлое здание, около двадцати локтей в диаметре, c конусовидной крышей, поддерживаемой грубыми известковыми колоннами. Таким образом, занятия проходили фактически на свежем воздухе. В Гимназиуме уже сидели фермеры: Ипполит, Даниил, Омар, Карлос, староста Иеронимус и собственно Мартин – постигающий науку неофит.
Сведенборг пожелал всем добрых снов и, получив ответное приветствие, занял место на свободной циновке. Инструменты он расположил на коленях. Поглаживая свежевыструганные рукояти мотыг, старик прислушался к беседе.
– В эпохе Та-Кемет циклы людей всегда соотносятся с внешней реальностью, своеобразным перпендикулярным временем, где творится история богов и героев. Подобно Эгрегору, в мыслях рождающему пространственно-временные иллюзии, боги Та-Кемета формируют реальность в восприятии людей. Идеи истинного времени будут встречаться и в других эпохах, но об этом позже, – фермер Ипполит задумчиво почесал бороду. – Итак, для связи с более совершенным, настоящим миром, правители Та-Кемет возвели устройства связи – пирамиды, куда помещали свои мёртвые, высушенные тела, называемые мумиями, а также тела своих рабов, считая, что…
– А кто такие рабы? – перебил Ипполита увлечённый мыслью худощавый отрок Мартин.
– Люди, являющиеся собственностью других людей, подчинённые воле своих хозяев.
– Они страдают?
– Спорный вопрос. Рабство в том или ином виде – состояние большинства обитателей видений Эгрегора, но в Та-Кемет, в отличие от последующих эпох, это никак не вуалировалось. Брат Мартин, при контакте ты можешь оказаться рабом или хозяином, но это мало что значит в вопросах страданий. Фермер – проводник видений, но не толкователь. Вот представь реку: мысли Эгрегора – вода, ум фермера – русло. И вода движется по кругу, – Ипполит прочертил мотыгой круг в воздухе, – образует вечный цикл, неизменную красоту.
– Да, Мартин, рабы страдают, – вмешался в разговор брат Карлос, – и если в эпохах Элласа и Романиума возможны варианты, то в Та-Кемет или Науа это будет кошмаром.
Сведенборг заметил, что круги под глазами Карлоса стали ещё темнее, а саркастическая усмешка, в углу которой притаился нервный тик, виднелась даже сквозь бороду. Если так будет продолжаться, через несколько Лун Карлос сменит цикл и окажется в Гимназиуме в качестве ученика. По какой причине мудрый седобородый землепашец сознательно не посещает Дазайн? Не страх же контакта останавливает его? Опытный фермер достигнет Гармонии, даже если испытает на себе кровавые ритуалы императорских жрецов Науа. Кошмары – иллюзия, а вот чай после контакта – живая, нерушимая реальность.
– Позвольте вмешаться, – староста Иеронимус перебил Карлоса с мягким нажимом, – все видения, дарованные Эгрегором – благо для фермера. Не хотелось бы ввести Мартина в заблуждение. То, что мы называем кошмаром – суть наша реакция на увиденное. Эгрегор при контактах затачивает наше сознание как мастер, что готовит инструмент для работы. – Иеронимус тронул ногтем лезвие своей мотыги, и она ответила коротким звоном. – Задача фермера – учиться и стать для Эгрегора идеальной мотыгой. Тогда разница между добрым сном и кошмаром пропадает, ибо и то, и другое имеет смысл, лежащий за пределами наших эмоций.
– Да-да, – Карлос опустил глаза, поднёс к губам пиалу с чаем, отхлебнул и плюнул под ноги.
– Брат Карлос, тебе нужен контакт.
– Я устал, подожду холодного сна, – Карлос тяжело поднялся и пошёл прочь, – добрых снов! – не оборачиваясь крикнул он.
– Лёгких кошмаров, – сказал Мартин.
– Ты быстро учишься, – улыбнулся староста.
– Итак, мы отвлеклись, – продолжал фермер Ипполит, – В Та-Кемет люди состоят из нескольких сущностей, называемым душами. Рен – имя, которое записано в книге всего существующего. Одноцикловые люди очень дорожат именами. Пока они звучат, человек не исчезнет навсегда, даже будучи мёртвым.
– А что значит быть мёртвым?
– Смерть – это иллюзия из видений. Вот представь, что цикл кончился, а ты не появился. Всё на месте: Гимназиум, я, староста Иеронимус, Даниил, Омар, Сведенборг, – а тебя нет.
– А где я?
– Тебя нет нигде.
– Не понимаю. Вот брата Карлоса нет с нами, но где-то же он есть?
– Надеюсь, в Дазайне, – проворчал Иеронимус, – смерть – это когда человека нет нигде, куда бы ты ни пришёл.
– Но это абсурд! – воскликнул Мартин.
– Совершенно верно. И речь о том, как смертные люди эпохи Та-Кемет находят ему объяснение. Итак, первое, что определяет человека – имя. Это важная составляющая и нас, фермеров. Чем ближе мыслимые цивилизации подходили к концу времён, тем больше обесценивалось имя. Количество существующих людей увеличилось, а составляющих их элементов – то есть душ – в их представлениях сократилось до одной, а в поздних эпохах душа и вовсе будет считаться атавизмом – пережитком примитивного сознания.
– А сколько душ у фермера?
– Ты нетерпелив, брат Мартин, – усмехнулся Омар. – Пойми, то, что тебе даст Эгрегор – есть поле, на котором взращивается смысл вещей. Только лучшие плоды будут собраны и станут материалом для реальности, которой является ферма – точка отсчёта всего сущего. Мы не можем знать, какая мысль является ценным плодом, а какая – сорной травой, и потому вопрос души и составляющих её элементов не должен интересовать землепашца за пределами стен Дазайна. В Гимназиуме ты ознакомишься с вещами, которые обретут силу, лишь будучи явленными при контакте. Это можно сравнить с чаепитием, – на этих словах фермеры почти одновременно глотнули из пиал, – ты пришёл утолить жажду, но напиток нужно приготовить, налить и дать остыть до нужной температуры. Гимназиум – место, где ты получаешь пиалу, Эгрегор – тот, кто наполнит её содержимым. Так что, дорогой Мартин, наберись терпения, стань добротным сосудом – оболочкой для смысла вещей, что вдохнет в тебя Хозяин фермы. Простите, что вмешался в беседу. Ипполит, продолжай, а потом мы ответим на все вопросы нашего любопытного брата.
Мартин чуть покраснел и опустил глаза.
– Продолжим, – улыбнулся Ипполит. – Как говорилось ранее, первая составляющая обитателя Та-Кемет – имя. Второй элемент – двойник. Незримая копия, как сказали бы в поздних эпохах – back up личности. Даже если цикл жизни прервётся, двойник останется в текущем пространственно-временном состоянии и доделает дела, связанные с переходом человека в новое состояние. Двойник, как опытный инженер, управляет гробницей-ретранслятором, выдавая сущность человека в эфир за пределы космоса. – «С Вами Эхо Та-Кемет, встречайте новоприбывшего!» – Часть душ начинают новый цикл, часть завершают старый. Сейчас об этом подробнее…
Глядя на заинтересованное лицо и расширенные зрачки Мартина, впитывающего малопонятные знания как губка, Сведенборг почувствовал, как перед глазами промелькнули обрывки видений. Глинистый берег реки, саванна и боги с головами животных.
Громкий шёпот прервал размышления.
– Брат Сведенборг, – позвал фермера Иеронимус. Стараясь не прерывать лектора, он встал и показал жестом на выход из Гимназиума.
– У меня есть к тебе разговор, – спускаясь по горной тропинке, Иеронимус по-отечески обнял собеседника. – Я знаю тебя как разумного и спокойного человека. Ты подаёшь другим фермерам пример самоотдачи и гармоничного существования. Твой труд заметен в поле, стенах Дазайна, в гончарном круге, росписях на телах сосудов и страницах книг. Уверен, благодаря таким достойным фермерам наши циклы становятся совершенными.
– Спасибо, брат Иеронимус. Твои слова подобны вкусу чая, но разве заслуживаю я слов благодарности за стремление быть подобным пчеле?
– Ах, если все землепашцы будут такими, смысл в подобных словах пропадёт за ненадобностью. Уверен, всё к этому идёт, но пока у нас имеет место досадное недоразумение.
«Брат Карлос, избегающий контакта, или взбесившаяся София, являющаяся не тем, кому положено?» – подумал про себя Сведенборг.
– Карлос, – сказал староста, будто прочитав незаданный вопрос, – тебе не кажется, что он ведёт себя странно?
– Я знал его ещё безбородым неофитом как достойного фермера. Он открыл для меня немало полезных знаний, пригодившихся в стенах Дазайна. Но не мне рассказывать, что седина в бороде может вызывать определённые трудности в выполнении, казалось бы, простых и привычных обязанностей.
– Полагаю, мы сможем помочь Карлосу, когда он окажется в Гимназиуме в качестве ученика, но это не значит, что в текущем положении он должен забыть о призвании фермера – достижении Гармонии. Не хочу показаться фантазёром, но полагаю, он читает журнал прежнего цикла и заполняет текущий. Знаю, что ты можешь подумать: растрачивать труд на манипуляции с журналами – не лучшее занятие, но всё же не запретное, в конце концов, зачем-то они нам даны? И всё же, я уверен, не будет ошибкой, если уважаемый фермер, отличающийся стабильностью, поговорит со своим уставшим братом. Я прошу тебя, Сведенборг – сделай это, убеди Карлоса посетить Дазайн. Эгрегор также нуждается в контакте, как и мы.
– Брат Иеронимус, кто как не ты способен убедить фермера в красоте труда и выполнения долга? Ты староста, слова твои всегда мудры и убедительны…
– В том-то и дело, – мягко перебил Иеронимус, слегка сжав плечо собеседника, – я должен следить за Гармонией фермы в силу своего предназначения, подобно пчелиной королеве в улье, чья роль заметно отличает её от сородичей. Полагаю, рабочие пчёлы способны более эффективно решить, эм-м, частные вопросы. Возможно, Карлос сомневается в естественном состоянии вещей, и доводы старосты не будут столь убедительны, как слова такого же доброго землепашца, что и он.
– Это не так, ты был поднят на хобот. Как можно усомниться… – воскликнул Сведенборг.
– Я никогда не поднимался на хобот, – тихо перебил староста.
– Но, – Сведенборг вдруг осёкся, и жуткая мысль посетила его: «Что всё это значит? Неужели сам Иеронимус, повторяя цикл, пользовался журналом?» – От этой мысли стучало в висках, но старик старался не подавать виду.
– Свен, – староста вновь резанул слух, – я видел Софию. Она… – Иеронимус стыдливо кашлянул, – прикасалась ко мне, как это бывает до контакта. Не важно. Такого не должно случаться – мы оба это знаем. Я рассказываю, потому что чувствую: с наядой что-то происходит, и это вызывает беспокойство.
– О чём нам тревожиться? – Сведенборг озадаченно почесал бороду.
– О таком, что трудно представить тут, на ферме, – поморщился Иеронимус, показывая нежелание раскрывать детали, – София сказала, что небольшая помощь столь гармоничного фермера, как ты, в деликатном деле нарушения правил была бы весьма уместна в сложившихся обстоятельствах. Когда я спросил: «Какая»? – Она рассмеялась, нырнула в воду и больше не появлялась. Глупо? Трудно понять её мотивы, но знаешь, может, тебе и правда не составит труда вразумить Карлоса?
– Да, конечно, я поговорю с ним. Уверен, нет причин для беспокойства, и мы посетим Дазайн вместе.
Староста Иеронимус повеселел.
– Вернёмся, покажешь Мартину книги?
Для Сведенборга это была любимая часть учебного процесса: обычно закончив работы в поле, заострожив рыбину или позанимавшись гончарным делом, он отправлялся в Гимназиум рисовать иллюстрации, по которым ученики знакомились с мыслимыми эпохами Эгрегора. Внешним видом книги напоминали журнал: листы пергамента, переплетённые обложками, изготовленными из обработанной древесной коры, они обладали притягательной силой. Тематически большая часть книг разделялись по мыслимым эпохам, но содержание, согласно традиции, было метафорическим. В память впаивались лишь самые яркие образы, описывающие характерный процесс или традицию. То же самое представляли собой и сопроводительные тексты; лишённые систематического знания, они обобщали некую идею, превращая её в удобренную почву для мыслей Эгрегора. Конкретные исторические события считались личным сокровищем фермеров, делиться которым, согласно правилам, нельзя даже с журналом.
Книги находились в обширной библиотеке, примыкающей к округлому зданию Гимназиума. Грубый, никак не оформленный вход, вырубленный в скале, продолжался узкой винтовой лестницей, уводившей глубоко под землю – там располагалось обширное хранилище, около пятидесяти локтей в диаметре, заполненное грубыми гранитными столами и такими же скамьями. Освещалось помещение глиняными светильниками, заполняемыми растительным маслом. Именно там, при потревоженных сквозняком языках пламени, деревянным стилусом, кистью и тушью Сведенборг создавал иллюстрации.
Староста осторожно занял своё место в коллоквиуме и налил чай в пиалу, а Сведенборг проскользнул в библиотеку.

– Если я встречу богов, как мне узнать, существуют ли они на самом деле? – тонким голосом спросил Мартин.
– Всё, что нужно знать: на самом деле существует только ферма, – послышался дружелюбный ответ Даниила, у которого не так давно начала расти борода. – Но если рассуждать о состояниях Эгрегора, то да, в каждом из них свои правила устройства мира. Если в Та-Кемет и Эл-Охим боги живы и полны сил, то, скажем, в Деймос-Индастриал и Пипл-Мор они либо давно мертвы, либо никогда не существовали.
– И где человеку лучше? – не унимался Мартин.
– Человеку лучше всего на ферме, – усмехнулся Даниил, а вот остальные нюансы ты выяснишь самостоятельно.
Сведенборг не слышал продолжения разговора, спускаясь по лестнице, скудно освещаемой лампой, которую он нёс в руке; безошибочно определив нужные полки, старик провёл рукой по переплетам книг и на ощупь вытащил ту, что посчитал нужной. Много Лун назад, когда очарование эпохи Та-Кемет побуждало ещё безбородого Сведенборга взяться за кисть, он запечатлевал свои видения в надежде увидеть их, вновь оказавшись учеником Гимназиума. Фермеру вдруг стало интересно, есть ли в хранилище книги, над которыми он поработал в предыдущих циклах? Старик сунул выбранную книгу за пояс рубища и стал наобум вытаскивать фолианты с наиболее потёртыми обложками. На страницах мелькали пирамидальные и составленные из геометрических блоков храмы, гигантские существа с головами животных, птицы с людскими лицами, рвы, каменоломни, толпы воинов, вооружённых копьями и луками, верблюды на базаре, гружённые товаром, летающие машины, управляемые гигантскими полулюдьми. Наконец взгляд привлекла картинка, изображающая пустыню, где небо заполняли кучерявые облака, и там, в небольшом просвете, имелся летающий объект – две склеенные в основании пирамиды. Манера показалась Сведенборгу знакомой, он сунул книгу за пояс и начал подъём на поверхность.
– Брат Сведенборг сейчас покажет нам всем несколько иллюстраций, – в глазах Даниила вспыхнули искорки интереса, что часто случается с фермерами, имеющими короткую бороду.
Сведенборг листал книгу; расположившись рядом с Мартином в центре площадки Гимназиума, он с удовольствием наблюдал, как тот взволнованно сглатывает слюну, впитывая графическое отражение чужих контактов. Просматривая картины собственного производства внимание Сведенборга привлекла одна из них: почти во всю ширину листа была изображена пойма реки, где среди волнообразных водорослей лежало гигантское крокодилообразное существо, наполовину живое, наполовину механическое. Оно переплеталось замысловатой конструкцией из трубок, в кожу впаивались округлые приборы, отдалённо напоминающие часы эпохи позднего Ре-Эласса; часть туловища, голова и задние лапы состояли из металла и были покрыты техногенной вязью то ли присосок, то ли небольших иллюминаторов. Над водой был изображен грубый деревянный помост, на краю которого стоял человек, одетый в фермерское рубище, со связанными за спиной руками. За ним в ряд стояли фигуры с головами ослов, шакалов и собак; в их поднятых руках можно было разглядеть весы, подсвечники и узкие кинжалы. Над крокодилообразным монстром, похожий на лодку, дрейфовал открытый саркофаг для мумии – он ждал некой трансформации над связанным человеком, чтобы заполучить положенную долю добычи. Пленник стоял, гордо задрав голову, длинная борода развевалась по ветру живописными завитками.
Мартин уже хотел перевернуть страницу, но Сведенборг остановил его руку, заметив сверху мелкую надпись, выведенную аккуратным почерком: «Если тебе не нравится то, что ты получаешь, подумай на тем, что отдаёшь». – И вдруг его осенило: связанный человек очень напоминал брата Карлоса! Но как подобное возможно?
Сведенборг почувствовал необходимость посетить старого друга и, сославшись на недомогание, поспешил покинуть коллоквиум.

Глава 2. Карлос
Землянка Карлоса находилась в роще, расположенной на западе от хижины Сведенборга, и была, пожалуй, самым неприметным из всех жилищ. Сведенборг бывал там, будучи безбородым неофитом, в период изучения территорий фермы, и теперь ему не терпелось оказаться там снова. Для этого он выбрал путь, пролегающий от Гимназиума со стороны озера вдоль горной гряды. Синева небесного свода чуть побледнела, намекая путнику на скорое приближение сумерек, что не мешало ему наслаждаться прогулкой. Жутковато-величественные видения Та-Кемет меркли в памяти, теряясь в извилистых тропинках, ведущих через живописные горные перевалы, ныряющих сквозь высокую болотистую осоку и расширяющихся на опушках смешанного леса. В траве приятно гудели разноцветные жуки, на ветвях пели птицы, а на опушках ритмично звучали кукушки и дятлы.
Сведенборг размышлял о мужчине из фолианта, но теперь, вдали от библиотеки, сходство с Карлосом казалось ему досадным совпадением.
Примерно на полпути дорога пересекала небольшую горную реку, перекрытую поваленным сухим стволом. Путник решил не идти к верёвочному мосту, расположенному ближе к центру фермы, и перебраться по стволу, чтобы успеть до наступления темноты. Сучковатая поверхность древесного тела чувствовалась даже через грубую обувь. Старик одной рукой цеплялся за ломкие сучья, другой упирал острогу в дно реки и медленно продвигался вперёд. На середине ствола он остановился, чтобы перевести дух, и всмотрелся в бурлящую среди крупных камней воду: там, блестя и переливаясь серебристыми боками, выпрыгивали в воздух рыбины величиной с ладонь. Сведенборг задумался: «Вот глупые рыбки с короткими циклами, которые и знать не знают о Дазайне и его Хозяине, игривые и беспечные, они создают своими телами увлекательную, непредсказуемую для наблюдателя игру света не ради представления, а следуя особенностям своей природы. Как фермер, обладающий плодородной землёй и чудесами контактов, может впадать в тяжёлые мысли? Вот уважаемый брат Карлос так и вовсе расклеился. Надо пригласить его постоять на древесном стволе, понаблюдать за пляской жизни в её естественной среде, и возможно простое будет ключом к пониманию сложного: ведь и стая рыб на расстоянии вытянутой руки и самое странное видение Дазайна – территория Эгрегора.
Слеза благодарности упала в бурлящую воду, и Сведенборг, упрекнув себя в излишней сентиментальности, продолжил в путь. Когда старик вышел в подлесок рощи, начались сумерки, и пение птиц сменилось скрипом деревьев. Сама роща располагалась в «кармане» опоясывающей ферму горной гряды. Старик никак не мог вспомнить, где располагалось жилище товарища.
«Карлос!» – позвал он. – «Арлос! – лос! – ос!» – эхом откликнулись деревья и горы.
Сведенборг почувствовал усталость: с чего он решил, что Карлос отправился после Гимназиума домой? Может, он работает в поле. А где его поля?
Размышления гостя прервал короткий свист, и волна встревоженного воздуха взметнула его седеющие космы. В коре кедра торчала мотыга, только не совсем обычная: лезвие располагалось параллельно укороченной рукояти.
Сведенборг вздрогнул, затем с силой потянул рукоять нестандартной мотыги и вытащил её из ствола.
– Пусть сны твои будут добрыми, – послышался хрипловатый голос.
– А кошмары лёгкими, – Сведенборг обернулся навстречу приближающейся фигуре обитателя рощи. Борода и волосы его были заплетены в толстые косы, в руке виднелась ещё одна короткая мотыга.
Сведенборг потрогал лезвие, на пальце выступила капелька крови.
– Что за инструмент у тебя, брат?
– Попробуешь ответить на свой вопрос самостоятельно, брат? – усмехнулся Карлос, передразнивая гостя.
Сведенборг попробовал кровь на вкус – где-то внутри живота шевельнулось чувство, знакомое по контактам как страх – повертел в руках неправильную мотыгу и, критично осмотрев её, сказал:
– Это метательное оружие Науа – томагавк.
– Совершенно верно.
– Предназначен для прерывания жизни.
– Ты опять прав, – Карлос подкинул своё оружие и, не глядя, поймал его через два оборота.
– Зачем тебе это?
– Показать тебе представление.
– Хочешь перезапустить мой цикл?
– О нет, то, что одноцикловые называют убийством, тут, на ферме – совершенно бессмысленно, наверняка ты догадываешься, почему, – осклабился Карлос.
– Если бы твой том… твоя мотыга попала в меня…
– Исключено, я тренировался много Лун и владею этим инструментом для других целей.
– Каких же?
– Хочу показать тебе, что артефакты Дазайна – не совсем иллюзия. Скажу откровенно, ты, правда, весьма добротный фермер, но уж очень наивный. Это, – Карлос поднёс лезвие томагавка к глазам Сведенборга, – реальная вещь! Всё, что мыслит Эгрегор – воплотимо. Засевший в Дазайне здоровяк подчиняется тем же законам, что и мы, даже в своих мыслях.
– Но это ты переделал мотыгу!
– О нет, оружие – особый инструмент. Такой ответственный труд можно доверить только Миколаичу.
– Ты лукавишь, брат, – вырвалось у Сведенборга.
Карлос постучал пальцем по остроге, которую гость держал столь крепко, что побелели костяшки пальцев.
– Разве это не оружие?
– Это необходимость, – смутился Сведенборг, – фермерам нужна рыба, она меняет цикл без боли и страданий. Миколаич никогда бы не рискнул нарушить правила, изготовив оружие Науа!
– Всё так, – покачал головой Карлос, – если бы не его страсть к плотским удовольствиям. Ты знал, что иногда с Софией можно развлекаться и после контакта? А если с ней правильно договориться, можно заполучить у похотливого кузнеца любой артефакт, на который у него хватит способностей. Вообще, наяда горячая штучка, а приходится возиться с неофитами. Кто придумал такие нелепые правила?
– Не называй её так! Она выполняет свою функцию, задуманную Эгрегором, и твои слова чудовищны. Если так поступать, мы никогда не достигнем Гармонии!
– Ой, – поморщился Карлос и отмахнулся томагавком, – я хотел сказать лишь о том, что мыслимая идея всегда стремится к воплощению, и в этом стремлении может запускать самые невероятные цепочки событий. Если Эгрегор мыслит нарративы, ведущие к Гармонии, то почему бы нам не обзавестись артефактами из его снов?
– Ты мудрейший фермер! Не верю, что я слышу такое.
Карлос взял томагавк из руки Сведенборга:
– Смеркается, ты не в той стадии цикла, чтобы идти по лесу до следующей Луны. Сумерки, однако, хорошее время для дружеской беседы и доброго напитка, – Карлос развернулся и пошёл прочь, продолжив на ходу, – приглашаю тебя посетить мою скромную обитель. Тебе ведь есть что сказать мне, не так ли?
Сведенборг молчаливым кивком принял приглашение и отправился вслед за собратом. Вскоре стало понятно, почему найти жилище было не так-то просто: землянка была вырыта между корней внушительных размеров дуба, а вход закрыт решёткой из веток с прикрученными на них кусками дёрна.
– Ты будто прячешься от кого? – заметил Сведенборг.
– Одно из самых приятных ощущений, когда никто и ничто не наблюдает за тобой. Что поделаешь, у каждого свои слабости, – отвечал Карлос, открывая входное отверстие.
Землянка оказалась достаточно просторной: пятнадцати локтей в длину, десяти в ширину, она позволяла выпрямиться в полный рост. В трёх местах из потолка в пол прорастали толстые древесные корни, к которым примыкали короткие комли, на них можно было сидеть, оперевшись спиной, как в кресле. У дальней стены камнями выложено подобие камина с широкой трубой из промазанного глиной щебня, выходящей наружу с другой стороны дуба и теряющейся в его корнях.
Воздух в землянке оказался спёртым, с кислым привкусом. Запах исходил от нескольких глиняных кувшинов, расположенных по правую руку от входа, рядом с лежаком из утрамбованной соломы. Пол жилища был устлан грубой камышовой циновкой, с дружелюбным хрустом прогибающейся под ногами фермеров.
– Твой чай странно пахнет, – поморщился Сведенборг.
– Извини, я давно не принимал соков Эгрегора, а для подобного воздержания нужен не чай – это, дорогой друг, самая настоящая брага.
Гость удивлённо почесал бороду.
– Да-да, ты не ошибся, несмотря на примитивность напитка, в одной северной стране это употребляли с эпохи Схоластиума вплоть до Пипл-Мора. Ещё одна вещь, выдернутая из мира иллюзий.
– Но это невозможно! – воскликнул Сведенборг.
– Возможно, если невидимые крайне маленькие существа, необходимые для брожения – одни и те же на ферме и в мыслях нашего Хозяина. Располагайся, ты же не откажешь мне в беседе и дегустации потустороннего напитка? Не бойся, твой цикл от этого не сменится.
Сведенборг сел.
Карлос достал из большой плетёной корзины две глиняные пиалы и наполнил их пахучей жидкостью из кувшина: «Помнишь, как смертные пьют это? Они стукаются чашками, произносят заклинание: «За тебя или твоё здоровье». – А потом выпивают. Можно сказать, это их способ подключения к…», – он многозначительно указал пальцем вверх.
– Фермер не должен использовать опыт, полученный в Дазайне вот так, воплощая артефакты. Мы должны оттачивать наше сознание, а не перековывать мотыги.
– Должен, – согласился Карлос, – только вот кому? – И, не дождавшись ответа, продолжил, – Эгрегору, этому вечно спящему животному с безумными фантазиями или воспоминаниями? Может, старосте, который через несколько Лун попадёт в Гимназиум смутно помнящим себя безбородым дураком, обуреваемым мыслями о невесть откуда взявшейся девчонке? За тебя!
– Твоё здоровье, – Сведенборг стукнул своим сосудом в протянутую пиалу и сделал два крупных глотка; несмотря на острый кислый запах, брага, казалось, имела приятный горько-сладкий привкус.
– Пробовал такое в мыслях Эгрегора? – спросил Карлос, осушив пиалу и налив снова.
– Не доводилось.
– Поверь, на вкус один в один.
– Верю.
– Ты же пришёл ко мне с вопросом?
– С просьбой.
– Я выполню твою просьбу, даже если она не совсем твоя, но вначале ты ответишь на несколько легкомысленных вопросов.
– Договорились.
– И выпьешь со мной.
– Попробую.
– За тебя.
– Твоё здоровье.
– Итак, твой волос тронут сединой, а ты не пробовал этого волшебного напитка. Отрадно, что зашёл в гости, иначе велика вероятность, что эту бороду ты им уже не смочишь.
– Хм.
– Не кажется ли тебе, что продолжительность наших циклов рассчитана так, чтобы никто из фермеров не успевал сложить из опыта контактов общую картину? В Гимназиуме безбородым неофитам объясняют частности, учат шлифовать до блеска части головоломки, но складывать их – привилегия Хозяина. Что если бы цикл позволял сшить видения Эгрегора единой нитью?
– Таков порядок, ты сам знаешь ответ.
– Это не ответ – это традиция. Почему писать в журнале и читать записи считается недостойным занятием?
– Журнал – крайняя мера для фермера, сбивающегося с пути.
– А также прекрасный способ следить за тобой.
– Я сам слежу за собой.
– Ха, ну ладно, спорить не буду. За тебя!
– Твоё здоровье.
– Что происходит с фермером в конце цикла?
– Его уносит борнбот, а потом приносит обратно уже без бороды.
– Что это за существа, ты думал об этом?
– Карлос, это такая же часть фермы, как деревья, трава, маис или картофель.
– Растения меняют циклы без борнботов, дорогой друг.
– Фермер сложнее картофеля.
– С чего ты так решил? Если картофель или рыба молчат, а птица поёт непонятную нам чушь, это не значит, что они просто устроены. Эгрегор, знаешь ли, тоже не ведёт дружеских бесед – своими жадными хоботами он охотится на нас, как змея на мышь. Предназначение твоё быть простым, Свен, и это несложно доказать. Вот какими рождаются люди во всех эпохах, мнимых Хозяином?
– Крошечными и беспомощными.
– Совершенно верно. При этом существенная часть жизни – так они называют свой единственный цикл – расходуется на обучение ходьбе, употреблению пищи, языку. Каждый раз весь накопленный опыт наносится на чистый лист. Чтобы выучить новое слово, маленький беспомощный человек знакомится с предметами и явлениями. Он должен обжечься, чтобы обогатиться понятиями: огонь, горячо, больно. Потянуться за игрушкой, чтобы узнать, что такое высоко. Сладко, горько, вкусно – всё это требует тщательного ощупывания окружающего мира. И, наконец, человеку требуется понаблюдать за жестокой действительностью, сложить множество понятий в крепкую логическую цепь, чтобы хлестнуть свой ум жутким знамением под названием смерть. – Карлос задумчиво посмотрел на разводы пены в пиале.
– Твоё здоровье.
– За тебя.
– А теперь про нас, – сделав добрый глоток и утерев бороду, продолжал рассказчик, – фермера в возрасте отрока приносит борнбот, и безбородое создание знает язык, не получив никакого опыта.
– Это остаточная память от прошлого цикла.
– Где начинается цикл?
– Зачем ты задаёшь вопросы, на которые знаешь ответ? Или забыл, что такое Регенератор?
– Ты помнишь, как выглядит Регенератор, и что там происходило? Можешь описать хоть одно событие, случившееся до того, как борнбот доставит тебя к жилищу? То-то же! Фермер знает, что такое огонь, не обжигаясь, знает о воде, не испытав жажды, знает о маисовых лепёшках, не почувствовав голода. Кто-то за нас всё решил, отдал готовый ключ от реальности и предусмотрительно скрыл суровый знаменатель свершившегося цикла – смерть. Посмотри правде в глаза, кому раздаются подобные ключи на ферме и в мыслях Хозяина?
Сведенборг залпом допил сладко-горькую жидкость и произнёс:
– Насекомым, рыбам, животным, – гость икнул, – ну, если следовать твоим рассуждениям.
– Вот именно. У этих существ картина мира нарисована заранее: пчёлам не нужно тратить энергию на знакомство с цветами, муравью не требуется изучать сухую хвою, чтобы притащить её в муравейник. В видениях такая заранее нарисованная картина может изменяться только в следующих поколениях, ты знаешь, как это называется?
– Это иллюзия позднего Ре-Элласа под названием эволюция, – буркнул Сведенборг, – но к чему ты ведёшь?
– К тому, чтобы ты попытался сложить дважды два.
– Складывать картину – привилегия Эгрегора, фермер готовит кирпичи, бережно шлифует, но складывать здание – не нашего ума дело.
– Но разве фермеру не нужен ум для обработки кирпичей?
Поболтав брагу круговым движением чашки, Сведенборг сделал глоток:
– Нужен, – сказал он, удивившись изменившемуся голосу.
Карлос поддержал гостя и опрокинул в горло содержимое своей чашки:
– Так почему ты не хочешь закалить свой инструмент беседой и размышлением? Или есть мысли, которых ты боишься?
– Я был жертвой кровавого бога Науа, видел рои дронов-ликвидаторов Пипл-Мора, и это не мешает мне вкушать радость всходящих посевов – я ничего не боюсь! – какая-то мрачная энергия двигала языком Сведенборга.
– Великолепно, – усмехнулся Карлос, – а сможешь ли ты хоть ненадолго дать снам в Дазайне такой же шанс на существование, как вот этой землянке?
– Легко! Твоё здоровье!
– За тебя.
Собеседники глотнули браги.
– Если мысли Хозяина столь же реальны, как ферма, значит, он сделал нас не такими, как те люди, чьи жизни мы пропускаем через себя. Заметь, чем интеллектуальней животное, тем примитивней его изначальное сознание. Дельфины, слоны и обезьяны знакомят свой молодняк с окружающим миром, только так их реальность обретает смысл. Любой, самый глупый человек из нарративов, беспрестанно бьётся головой во множество закрытых дверей. Но кому дан самый совершенный, отполированный ключ от реальности – настолько универсальный, что его обладателю даже не интересно наличие или отсутствие замков?
– Затрудняюсь ответить.
– Одомашненным животным для пищи – скоту.
– Ты сравниваешь фермеров с феноменом мыслимых эпох. И это бессмысленно – Эгрегор не ест нас.
– Мы не знаем, чем и как питается Хозяин.
– Тогда зачем ему нас, как ты говоришь, одомашнивать?
– Во-о-т! – протянул Карлос, так что слюна капнула на бороду. – Вот что я хочу выяснить!
– Но об этом каждый фермер узнает раньше, чем его находит София, – пьяно рассмеялся Сведенборг.
– Ты веришь в эту чушь про идеальный цикл? Свен, это страшное существо не способно на подобный фокус.
– Так называла меня только она. Откуда ты знаешь это имя?
– Мы с Софией иногда, эм-м, разговариваем на сокровенные темы. По старой памяти. Бедняжка не меняет циклы и знает много всего интересного, не все же общаться с безбородыми субъектами, одержимыми половым инстинктом.
– Но она не фермер, – с сомнением сказал Сведенборг, – София – инструмент воспитания, не более того.
– Эгрегор тоже не человек, но его чувства почему-то столь важны для всех, мы готовы рабски шлифовать их и при этом стыдливо отказывать Софии в обладании личностью. Разве можно это назвать иначе как лицемерием? – Карлос наполнил пиалы. – За тебя!
– Твоё здоровье, – Сведенборг опустошил пиалу и тряхнул бородой. – Знаешь, Карлос, я всегда считал тебя умелым землепашцем, мудрым наставником и другом. Но что-то случилось. Серьёзный фермер вдруг переворачивает всё с ног на голову. И не спорь! – Гость поднялся на ноги и чуть не упал. – Мне нужно на воздух.
У входа в землянку Сведенборга вырвало, но он взял себя в руки, гордо выпрямился и крикнул:
– Карлос!
– Что за шум?
– Ты дал слово выполнить мою просьбу.
– Слова. Эти, казалось бы, эфемерные цепи держат нас тут крепче хоботов Хозяина. Придай речи иной смысл, нарежь её кусками, приправь соусом эмоций, и наш сверхразумный humanum-elephanti[1 - Здесь: человек-слон (лат).] затрубит как укушенный, – последние слова утонули в зевке.
– Карлос, запомни, как сменится Луна, ты пойдёшь в Дазайн и установишь контакт.
– Ладно-ладно, приду, – слова прервались бульканьем выпиваемой браги, – не знаю, что так Иеронимус паникует, не сдохнет эта тварь.
– Ты мой друг и учитель, потому должен спросить: в какой момент в тебе что-то сломалось, когда ты перестал чувствовать красоту прорастающих зёрен, слышать симфонию пчелиного улья и ветра, гуляющего среди деревьев? Как ты утратил величие мыслей Хозяина?
Сведенборг замер в ожидании ответа, но услышал лишь ровный храп Карлоса.
Старик неровно отправился в сторону дома, опираясь на верный гарпун.
Он шёл, почти бежал, спотыкался и падал, пытаясь обогнать собственные, растревоженные запретным напитком мысли. Сведенборгу было больно думать о брате Карлосе, и слезы жалости катились по щекам, заливались в морщины и тут же высушивались ветром, оставляя после себя лишь ком в горле. Ломались ветки, ломались смыслы. Сколько он шёл? Мгновения или вечность? Луна ухмылялась с небосвода равнодушной улыбкой. Вот он дом, родные поля. Ещё чуть-чуть, и всё будет как всегда, всё будет хорошо. Да просто отлично! Но что там впереди? Фермер прищурился – там вдалеке виднелся стройный силуэт девушки. Он направился к ней, но сам не заметил, как призрачная фигура растворилась в ночной темноте. Сведенборг не мог больше думать: добравшись до жилища, он взял мотыгу и принялся возделывать землю, находящуюся под паром. Фермер трудился сколько себя помнил, до тех пор, пока не уснул в борозде, где разбуженный прохладой росы, встретил рассвет.
– Ну и гадость пьют одноцикловые, – прохрипел он вслух, проснувшись.
Фермер отправился в жилище, любуясь охапками тумана, скрывающего лужайки в низине синеватой дымкой. Голова болела так, будто там поселился Миколаич и без устали долбил по наковальне. Напившись чаю, Сведенборг отправился к реке – после возлияний и сна в поле тело требовало воды. Но плавание не приносило удовольствия: то там, то тут чудились взгляды вездесущей Софии. Старик внимательно оглядел округу – никого. «Возьми себя в руки, фермер. Не поддавайся разрушительным настроениям. Ломаные мысли Карлоса заразны как чума Схоластиума, но они рассыплются как гроздь гороха, брошенного о стену, стоит больному брату подключиться к источнику Гармонии, – корил себя Сведенборг, – контакт приведёт нас в чувство, а потом мы выпьем чаю, посмеёмся над гнусными мыслями и навсегда их забудем».
Когда из-за деревьев показалось здание Дазайна, фермер почувствовал, что голова стала болеть чуть меньше. Недалеко от входа можно было рассмотреть сжатую в комок фигуру, кажущуюся крошечной рядом с жилищем Эгрегора. «Карлос не обманул!» – радостно подумал Сведенборг и, ускорив шаг, крикнул издалека: «Пусть сны твои будут добрыми!»
Карлос сидел, обхватив себя руками, и дрожал так, что тряслась борода: «Да-да, а кошмары лёгкими». Круги под глазами несчастного стали совсем тёмными, а кожа приобрела серый оттенок.
– Больно, помоги мне, – стыдливо сказал Карлос, не глядя в глаза.
– Конечно, разве можно так себя мучить? – бережно обхватив тело друга, Сведенборг помог ему подняться. – Эгрегор ждёт тебя, всё хорошо.
Карлос издал короткий полусмех-полукашель, и два старика двинулись ко входу Дазайна, распахнувшемуся им навстречу.
– Сам, – сказал Карлос.
Мягко освободившись от рук Сведенборга, он стянул рубище и медленно двинулся вглубь помещения, стараясь не поскользнуться в разводах слизи и не наступить на тела других фермеров.
Эгрегор мотнул головой, хобот нервно метнулся из стороны в сторону, вены буграми заходили под кожей, сквозь которую проступали четкие пирамидальные формы. Казалось, что Хозяин фермы кипел изнутри.
Карлос остановился и посмотрел товарищу в глаза; даже тогда, когда хищный хоботок, брызгая жидкостью, метнулся сквозь решётку и ужалил его пупок, заставив упасть на колени.
– Всё будет хорошо, – прошептал Сведенборг, стянул с себя рубище и проводил взглядом другой хобот, метнувшийся в его сторону.

Запущен протокол MDC3 566-99-74/51 Загрузка Narrative 861/21—1 – Ре-Эллас.

Холодно и влажно. Барин кутается в плащ, но капли дождя всё равно попадают за шиворот. «Долго ещё?» – вопрос вылетает изо рта облаком пара. Кучер что-то вытаскивает из-за пазухи, глотает, а затем убирает обратно: «Покуда чарка не выветрится». Барин хочет хлестнуть плетью спину нахального ямщика, но не решается прервать гипнотизирующую монотонность меланхоличного путешествия во влажном пространстве. «Так, наверное, чувствуют себя призраки, вечно пронзающие туман, двигаясь из ниоткуда в никуда. И холод испытывают постоянный – ни больше, ни меньше». Очередная капля упала за воротник, прервав размышления о вечности. – «Пой, полтина с меня!» – Кучер оборачивается и хищно склабится, вместо одного глаза у него бельмо: «Как барин прикажет, – он затягивает заунывную песню. – Тёмной ночью вьюга злится дика, бела. Пляшет метель. Жутко. Леденящий сон приснится мне без тепла. Где ж ты, моя самокрутка?» – Пение и цокот копыт по весенней хляби навевают сон. – «Добраться бы до ближайшего приличного борделя, упасть в объятия теплой, пахнущей духами женщины, и забыться, уподобившись плоду в утробе матери». Сквозь шум дождя доносятся крики и лай собак. – «Эй, заткнись!» – говорит барин рябому кучеру. – «Помилуйте! Помогите! Люди! Во имя Господа!» – «Ну-ка, останови», – пассажир спрыгивает с подножки брички. По дороге навстречу ему ползёт мужик: тело его, со следами кнута, покрыто кровью и грязью, и местами разодранная плоть висит лохмотьями – псовая работа. Барин достаёт торчащий за поясом пистоль заморской работы, вглядываясь в дождливое марево. – «Фу!» – слышится властный женский голос. На дороге появляется кавалькада всадников в расписных кафтанах и охотничьих шляпах, а во главе их осанистая барыня. Ослепительно белые ботфорты выше колен. Шапочка с пером. Внимательный взгляд. – «С кем имею честь?» – «Господин, помогите! У меня семья, дети!» – умоляет разодранный человек. – Наездница изящно спрыгивает с коня, быстрой, кошачьей походкой подходит к жертве, нежно, почти по-матерински берёт его голову и с хрустом поворачивает её – человек затихает, дёргаясь в грязи. К телу подбегает огромный двухголовый пес, который тащит на поводке упирающегося мужика. – «Фу, я сказала! Сидеть!» – Пес подчиняется, и обе его головы обнюхивают и осматривают округу. – «Кто вы и что делаете в этих местах?» – Барин задумчиво стучит ногтем по пистолю и вскидывает глаза. – «Радищев, к вашим услугам, Дарья Николаевна». – «Ого, что столь уважаемый чернокнижник делает в этих местах?» – «Я хочу купить у вас землю». – «Решили стать помещиком? Нужна земля с дисциплинированными крестьянами? – криво усмехается Дарья Николаевна, трогая тело ногой, – я ничего не продаю, у меня они, видите ли, все наперечёт». – «Ваши люди меня интересуют не больше чем источник вдохновения для мемуаров. Я хочу купить зверинец». – Барыня хохочет, а потом издаёт прерывистый, лающий крик и вытягивает согнутую в локте руку. Раздаётся хлопанье крыльев, и на предплечье опускается двуглавый орёл. – «Видишь эту красоту? Когда я подарю его императрице, мои преференции расширятся, и я наконец-то смогу устроить настоящую пыточную, где крестьяне будут страдать только за то, что они способны на это. Это так унизительно, искать причину для наказания». – «Дарья Николаевна, я всегда ценил ваш тонкий эстетический вкус. Но вы должны понять, почему мне нужна эта земля. Дело в том, что под зверинцем находятся залежи Урана – металла, обладающего неведомой пока энергией, настолько огромной, что она способна уничтожить весь мир. Именно эта сила является причиной появления необычных тварей и сводит вас с ума». – «Радищев, вы только что назвали меня сумасшедшей». – Спутники барыни спешились и замерли в ожидании приказа. – «Гаврила!» – весело кричит Радищев. – Рябой кучер спрыгивает с козлов, в руках у него по пистолю. – «Кого убить первым, господин?» – «Гаврил-а-а, – осуждающе тянет Радищев, – мы же не дикари какие, а люди культурные». – Вся компания замирает, выжидающе вглядываясь друг в друга. – «Госпожа, позвольте мне шепнуть вам что-то личное, возможно, это убедит вас?» – Дарья Николаевна хмуро кивает. Барин подходит так близко, что его губы почти касаются её уха: «Когда ты садишься, не мешает ли тебе хвостик? А что за шишки скрываются под причёской, не рожки ли это?» – «Откуда ты узнал, дьявол?» – в тон спрашивает женщина. – «Не все твои любовники умеют держать язык за зубами». – «Думаешь это влияние проклятого металла?» – «Я не знаю, но думаю, императрице будет интересно узнать о твоих анатомических особенностях». – «Земля обойдётся в пятнадцать тысяч», – сухо говорит Дарья Николаевна, отстраняясь. – «Хорошо, на днях я пришлю клерка. И ещё одно, совет хочу дать, если позволите. Ваш подарок императрице не совсем уместен. Упаси Господь, заболеет её светлость? Мало ли что найдут причиной здешние лекари. Окажетесь в опале, чего доброго, а в монастырях не пыточные, а смех один». – «К чему клоните? Не моё же благополучие вас волнует?» – мрачно поинтересовалась барыня. – «Признаюсь чистосердечно, запал мне в душу питомец ваш. Продайте мне эту прелесть». – «Не продаётся такое, Радищев, вам ли не знать? Сможете приручить – он ваш». – Женщина запрыгивает на коня, делает знак своим спутникам, и кавалькада растворяется в тумане. Радищев по-птичьи гаркает, слышит разрезаемый крыльями воздух, и двуглавый орёл садится к нему на руку. Барин едет в бричке, улыбается и гладит птицу. Дождь больше не попадает за шиворот. Наконец-то тепло.

Протокол MDC3 566-99-74/51 выполнен. Narrative 861/21—1 – Ре-Эллас – отредактирован.

Сведенборг открыл глаза, проводив взглядом ускользающий хоботок. Эгрегор с протяжным стоном мотнул головой. Старик неуклюже поднялся и взглянул на Карлоса, который лежал ещё подключённый: конечности вздрагивали, под закрытыми веками можно было заметить движение глаз.
Чуть дальше в полумраке Дазайна Сведенборг заметил худощавое тело – страшная догадка пришла на ум – и он, хлюпая слизью, подошёл к безбородому фермеру. – «Любопытный нетерпеливый Мартин, как ты попал сюда столь рано? Тебе бы с Софией роман крутить». – Хоботка уже не было в пупке, контакт окончен, но Мартин не двигался; на его коже виднелись красноватые полоски и пятна. Как у растерзанного крестьянина! Старик потряс подростка за плечо – теплый, глаза закатились, так что видны лишь белки.
Из глубин памяти всплывают окопы. Каска с позолоченным навершием валяется на сухой глине. Газовая атака вывернула немало лёгких, украшая кровавыми пузырями редкую траву. Молодой солдат, вчерашний студент, лежит в нелепо съехавшем противогазе, подёргивая ногами. Смешно и страшно до колик. Западный ветер слизал жёлтые клубы тумана, распыляемые из адских машин вражескими алхимиками. – «Дыши, подлец!» – Артиллерия разбомбила телеграфные столбы, отсюда не уходят даже похоронные письма. Вдох. Сухие губы вдувают раскалённый воздух, а ладони до хруста, рывками толкают грудную клетку. Вдох! Дыши, студент, ты ещё не постиг основ грустной науки.
Сведенборг, как однажды в мыслях Хозяина, делился дыханием с Мартином, смахивая пену с его губ, хлестал его по щекам, опьянённый накатившим наваждением войны.
Раздался скрежет раздвигающихся дверей – дневной свет коснулся Эгрегора, тот мотнул хоботом, издав, как приказ, ещё один стон, и в проёме появился борнбот.
Сведенборг никогда не видел это создание вблизи. Металлическая многоножка, десяти локтей в длину, состояла из множества сегментов, состыкованных между собой, а небольшая кубической формы голова имела единственный глаз-фонарь, из которого исходил широкий красный луч.
Луч скользнул по Сведенборгу, телам других контактёров и остановился на Мартине, после чего многоножка бросилась к ним как хищник на добычу.
– Стой! – закричал Сведенборг на борнбота, который, запутавшись в своих намерениях, стремительно носился вокруг, выбивая дробь стуком многочисленных ног.
– Дыши, война сегодня закончится, – повторял седой фермер, наполняя лёгкие неофита воздухом и толкая его сердце.
Наконец, Мартин вдохнул с громким присвистом и закашлялся. Сведенборг помог ему сесть. Борнбот замер, бегающий луч сменил цвет на зелёный и жутковатое создание стремительно удалилось, оставив ощущение нереальности происходящего.
– Так уж бывает, брат Мартин, – сказал за спиной Карлос со смесью иронии и беспокойства в голосе.
Мартин тихо всхлипывал, а затем выдавил дрожащим голосом:
– П-псы… п-псы…
– Пойдём, Мартин, – сказал Сведенборг, – бывает, случается и такое. Путь к Гармонии иногда сворачивает в сложные места. Не рекомендую записывать это в журнал.

Чуть позже друзья сидели у хижины Сведенборга, привалившись к валуну, и пили горячий чай.
– Меня бросает в дрожь от этих металлических уродов, из какой норы он только вылез? – рассуждал Карлос.
– Он почувствовал, что Мартин уснул холодным сном, и пришёл за ним, – хмуро заметил Сведенборг.
– Знаю. Только вот не припомню, чтобы Хозяин был столь кровожаден. Циклы не должны меняться при контакте. И расскажи мне, откуда ты владеешь этой практикой пробуждения от холодного сна?
– Ну, понимаешь, не знаю…
– Сам скажешь, где, или мне догадаться?
– На войне.
– Какой легкомысленный поступок, – с иронией заметил Карлос. – Ты использовал опыт видений. Но это ещё раз говорит, что мы одной природы с обитателями нарративов. Наитие, что снизошло на тебя, не что иное, как инстинкт выживания. Только смертные способны так страстно беречь или прерывать свои бессмысленные циклы.
– К чему ты ведёшь?
– А ты никогда не спрашивал себя, тот Мартин, которого мы помним седобородым землепашцем, и тот, что постигает науки и ремесло в Гимназиуме – один и тот же фермер?
– Зачем мне себя об этом спрашивать?
– А что если это другой, созданный по похожим лекалам человек? Ты уверен, что цикл начал именно он, а не его копия?
– Но разве возможно скопировать человека? Посмотри на мотыги, даже Миколаич не может сделать двух одинаковых.
– Я и не уверен, что наши копии абсолютно одинаковы. Что, если каждую новую версию Эгрегор чуть доделывает?
– Карлос, ты говоришь страшные, неподобающие твоей бороде вещи.
– В том то и дело, друг мой, – мне страшно. Ещё больший ужас и отвращение я испытываю от мысли, что мою подлатанную под свои нужды копию Эгрегор насильно вернёт на ферму и будет мучить кошмарами, наградив коротким романом с бессмертной блудницей Софией.
Сведенборг поставил чай на землю и вцепился в волосы, пытаясь остановить мысли, которые после контакта набирали разрушительную силу.
– Знаю, против правил делиться опытом контактов, но расскажу: там, в Дазайне, в одной безумной северной стране мне был явлен замученный человек, и у Мартина я заметил похожие следы. Бедняга нарушил правила, посетив Дазайн раньше, чем начнёт расти борода, но трудно было представить, что при контакте фермер может впасть в холодный сон. Эгрегор наказал ослушавшегося неофита? Мы редактировали один и тот же нарратив – невероятно! Два фермера не могут оказаться в одной мыслеформе!
– Я давно пытаюсь сказать тебе, брат Сведенборг: Хозяин и Ферма устроены не так, как учат нас правила.
– И всё же неправильно размышлять подобным образом, – старик сделал крупный глоток, руки его дрожали. Взгляни, как красиво вокруг: вот безмятежно бегут газели, а там скачет кролик; подними голову – и увидишь стайку ласточек. Все эти существа не знают, как устроена ферма, им неведома воля Хозяина, но разве они не гармоничны? Животные меняют циклы, не подозревая о страданиях и ужасах, и являют собой чистую красоту. Мы, фермеры, должны быть столь же совершенными, как птицы, как растущие в поле цветы.
– Тогда зачем Хозяину пропускать потоки несовершенства через наши умы?
– Возможно, чтобы оттенить наш единственный идеально созданный мир, – сказал Сведенборг и, заметив нотки сомнения в собственном голосе, нервно сжал губы.
– А что если ферма – лишь клетка в зоопарке?
– Хватит мерять наши поля иллюзиями. Есть трава, лес, горы, река и озеро, но никаких зоопарков не существует!
– Спасибо за чай, действительно вкусный, – Карлос положил чашку в траву и, не прощаясь, пошёл прочь.
Сведенборг чувствовал гнев. Необычное ощущение: словно на прекрасной картине небрежно начеркали сверху каракулей, и в этой чужеродной мазне проглядывается нечто уродливое и зловещее.

Плох тот фермер, что не умеет бороться с неправильными состояниями и дурными мыслями. Ответ есть – целина! За маисовым полем отличная площадка, где трудолюбивый землепашец вырастит отменный картофель. Прочь рубище! Могучими ударами мотыга вгрызается в девственную плоть земли. Старик вырывает куски подрубленного дёрна руками и складывает в общую кучу; локоть за локтем двигается он по полю, обнажая плодородную поверхность, и скрытая доселе земля ложится перед ним, нагая и бесстыжая, готовая принять в себя семена и напитать их.
Сведенборг работал с краткими перерывами на еду и чаепитие, но стоило ему остановиться, как образы сомневающегося Карлоса и напуганного Мартина вставали перед глазами, а среди камней и деревьев чудились борнботы, неустанно следящие за каждым искусственным светом своих лучей. Что если фантазии Карлоса верны, и он, Сведенборг – смертен, а время, пронзающее умозрительные эпохи, здесь, на ферме искусно замаскировано? Чем сильней проявлялся на небосводе диск Луны, тем больше беспричинный, липкий страх наполнял сумерки. Старик лёг на краю цветочного поля: он будто пытался породниться с землей, вобрать её силу, что так щедро раздаётся всем обладателям корней – и только когда совсем стемнело, отправился в хижину.
Дрожащими руками он вынул из пола плоский камень: там в углублении, обмазанном высушенной глиной покоятся журналы. Вот они – личные артефакты, принадлежащие каждому – ничтожный хлам и величайшая гордость, особенно если фермер к ним не прикасается. Из ниши Сведенборг вынул журнал с тисненой надписью: Emanuel Swedenborg. Двойное имя? – трясущимися руками старик перевернул обложку, – ничего! – Он листал с исступлением, страницу за страницей, до тех пор, пока не посмотрел их все. «Ах, да, я же примерный фермер!» – Сведенборг расхохотался. Ну что ж, настала пора кое-с кем пообщаться.

– Софи-и-я! – кричал старик, двигаясь вдоль излучины реки.
Когда эхо затихало, слышались только крики встревоженных птиц да стрёкот насекомых.
– София, я знаю, что ты здесь, выходи! Ты нужна мне! Сейчас!
Фермер ходил, призывая девушку, пока не охрип – голос он повышал разве что во время контактов – и наконец сел на берегу, понурив голову.
Послышался тихий всплеск: из воды показалась голова наяды.
– Свен, зачем так шуметь? Ты всю ферму перебудил своими воплями.
– Извини.
София поднялась на берег – её тело блестело в свете Луны – и села рядом со Сведенборгом.
– Ты скучал по мне?
– Да, но я пришёл не за отроческими переживаниями.
– Рассказывай, зачем нынче ходят к наяде? – смешливо спросила София.
– Хочу знать, каким я был в других циклах?
Девушка положила голову на плечо Сведенборга, а руку на грудь:
– Хороший фермер не нарушает правил, а послушная София тем более этого не делает.
– Я читал, вернее, смотрел свой журнал с прошлого цикла, там, и правда, про тебя ничего нет.
Девушка удовлетворённо хмыкнула.
– Там вообще нет записей, – уточнил Сведенборг.
– Мои поздравления, ты достиг Гармонии, – иронично заметила София.
– Я пытаюсь, но меня беспокоят сомнения. Вдруг то, что казалось мне вечным, нерушимым, незыблемым – неправда?
– А что есть истина? Соответствие твоих желаний тому, что ты видишь? Ты такой забавный и милый.
– Другие журналы, принадлежавшие мне, существуют?
– Ага, – сказала София и легонько укусила фермера за ухо.
– Но мне запрещено их смотреть.
– Свен, а ты умён, – девушка звонко захохотала.
– Где они?
– В архиве.
– Я никогда об этом не слышал.
– Видимо, Эгрегор считает, что крестьянину незачем посещать консерваторию? Шучу.
– Откуда ты знаешь про крестьян и консерваторию? Попасть туда можно только через Дазайн.
– Мой милый Свен, – сказала София, поглаживая старика, – ты лучше всех знаешь, что разговаривать со мной сейчас против правил, которые ты так уважаешь, поэтому задай самый главный вопрос.
Сведенборг молчал, собираясь с духом, и, выдохнув, спокойно произнёс:
– Как попасть в архив?
– Мне нравятся откровенные желания, – вкрадчиво шепнула девушка, – пойдёшь по тропе за жилище Хозяина на восток, дорога приведёт тебя в горы и упрётся в скалу, там увидишь два входа. Круглый слева, напоминающий нору, принадлежит Регенератору – туда ни ногой, а то вслед за Мартином окажешься в Гимназиуме. Дверь справа приведёт тебя в архив, вниз ведут крутые ступеньки, будь аккуратнее.
София встала и так бесшумно нырнула в воду, что Сведенборг подумал, не привиделась ли она ему? Страх вернулся. Старику казалось, где-то там, в Дазайне, Хозяин выпустил переполняющих его призраков из всех своих хоботков, и ферма – нерушимая крепость в мире нестабильных снов – стала ещё одним странноватым кошмаром, вот только как от него проснуться? Старик искупался в реке и отправился домой. Вода успокоила его. Завтра он проснётся, поработает в поле, поймает налима и запечёт его в глине. Пройдет три Луны и Карлос вместе с Мартином окажутся в Гимназиуме. Контакт будет большим праздником, который закончится чаепитием с любимыми братьями. Сведенборгу стало стыдно за свои слабости и желание посетить архив, он оделся и направился было к своему жилищу, как вдруг сквозь шум листвы и пение сверчков услышал слабый, но необычный звук, напоминающий то ли стон живого существа, то ли звук расстроенного музыкального инструмента. Старик напряг слух – стон доносился со стороны Дазайна. Не сознавая, что делает, Сведенборг обнаружил себя идущим в направлении жилища Эгрегора: стоны были редкими, но протяжными, – а ведь за столько Лун от начала цикла он не задумывался, что Хозяин может испытывать недомогание или одиночество. Не ведёт ли совершенный разум к совершенному страданию?
Сведенборг издали заметил, что вход в Дазайн не заперт, хотя обычно дверь открывалась только когда перед ней находился фермер. Что-то случилось! Подойдя к темной пасти здания, старик почувствовал резкий неорганический запах, будто из нарратива эпохи Деймос-Индастриал. Выдохнув, фермер шагнул внутрь. Эгрегор всхрапнул, издав тихий стон.
– Приветствую, Хозяин, я – фермер Сведенборг.
Эгрегор мотнул огромной головой и посмотрел на посетителя своего убежища. Глаза существа светились ярким фиолетовым цветом, и два тонких луча, исходящих из них, ощупывали фигуру визитёра.
– Не знаю, что ты сейчас чувствуешь, – продолжал Сведенборг, – также растерян происходящими событиям, или это задуманная часть пути? К кому, как не к источнику Гармонии – центру мира, обратиться заблудившейся душе, мучимой вопросами? Просить об ответах того, кто озаряет смыслом всё сущее – неправильно, но мой скудный разум вопиет об ответах. Является ли фермер собой в новом цикле? Желание видеть прошлые журналы сжигает изнутри, и мне стыдно за это. Хозяин, я хочу принадлежать тебе, оттого и прошу – подари знание, как всё устроено?
Эгрегор пришёл в движение, переминаясь на хоботах, лучи из глаз с невероятной скоростью прыгали по телу фермера, а потом он замер, закрыл глаза, превратившись в немой неподвижный холм.
Сведенборг ждал, затаив дыхание. Он было уже подумал, что Хозяин уснул, и собирался уйти, как произошло неожиданное: глаза Эгрегора загорелись оранжевым огнём, оглушительно взревев, он со свистом выпустил хоботок сквозь решётку, обмотал щиколотки ночного гостя и сделал рывок, отчего тот навзничь рухнул на скользкий пол, едва не потеряв сознание. Другой хоботок взвился над Сведенборгом, замерев на мгновение, и – впился в пупок.

Запущен протокол UVW 512-512-32/01 Загрузка Narrative 669/14—4 – Пипл-Мор.

Билли Спасайся-Кто-Может двигает начищенную до блеска пряжку ремня, с удовольствием наблюдая за игрой лучей исчезающей утренней Луны. Хлоя Борода курит сигарету за сигаретой. Своё прозвище Хлоя получила в прошлом, ещё до Последней Войны, когда она, точнее, он занимался торговлей незарегистрированными рабочими клонами. Корпорация, в которой трудилась Хлоя, спалилась на грязных делишках и подставила собственного сотрудника под Интерпол – пришлось поменять стильную бороду преступника на милую мордашку торговки искусственными креветками из Акапулько. Билли строит гримасу: «Подруга, у тебя что, нервишки шалят?» – Хлоя Борода сплёвывает сквозь зубы: «Всё в порядке, оставь заботу для своих шлюх». – «Вот скажи, до того, как ты стала бабой, ты тоже была раздражительной?» – Спасайся-Кто-Может посмеивается, проверяя многозарядную пневматическую винтовку, а Борода прикуривает новую сигарету. – «Не дрейфь, Хлоя, всё, что от нас требуется, – забрать с точки несколько яйцеголовых, подготовить и сдать. Никакой мокрухи – лёгкие деньги». – «Я не яйцеголовых боюсь, а того, что деньги нам скоро не понадобятся». – «Ты слишком много думаешь для бабы», – отмахивается Билли. – «Они учёные. Посмотри логи: все заказы нелегалам приходят на кибернетиков. Кто мог организовать вакханалию такого масштаба менее чем за пять суток?» – «Кто бы ни был, лично я делаю дело – и в отпуск на орбиту: душа требует невесомости. Летим со мной, Борода, оторвемся по полной, а я так и быть забуду, что у тебя был член». – Хлоя выдыхает дым в лицо Билли. – «Спасайся-Кто-Может, ты долбанутый и беспринципный ублюдок – мне нравишься, вот только на небо ты опоздал». – «Ладно, хорош трепаться, ты готова?» – «Всегда готова». – Окурок летит в грязную урну, описав дугу. – Билли достаёт портативный лэптоп, нажимает кнопку, выдвигая ретранслятор. Индикатор электронного замка меняет цвет с красного на зелёный, и дверь открывается. – «Дьявол меня в душу! Взломать этот код – невыполнимая задача даже для спецслужб!» – «Времена меняются, детка». – Билли устремляется внутрь. – «Кто вы? Предъявите уровень допуска!» – кричит выбегающий навстречу яйцеголовый в белом халате. С лёгким стуком срабатывает механизм винтовки, и нарко-пуля со свистом впивается ему в шею. – «Бинго», – улыбается Билли, он идёт дальше по бункеру, не обращая внимания на мягко оседающего человека. – «Доброе утро, товарищи». – «Здравствуйте. Вы из…» – Свист пули – краткий и весомый аргумент. – «Это всё-таки случилось…» – успевает прошептать яйцеголовый. – Билли оглядывается на Хлою – она бледна, в дрожащих губах сигарета. – «Вы что делаете?! Тут нельзя курить, кто дал вам допуск?» – Фьють! – «Разрешение получено!» – Улов – пять тел. Один у Билли на плечах, двоих он тащит за ноги, следом Хлоя волочит ещё одну пару. Вот он, родной фургон с перебитыми номерами. Семь кресел-каталок на своих местах. Билли и Хлоя рассаживают невольных пассажиров и пристёгивают ремнями. Поехали! Все светофоры сломаны – светомузыка на дорогах. Хлоя за рулём, Билли плюхается в пустое кресло. От резких поворотов его, как и пленников, болтает по салону. – «Борода, спокойней можно? За нами никто не гонится вроде». – «Билл, давай бросим эту затею, отпустим этих говнюков и уедем подальше из города?» – Спасайся-Кто-Может хватается за коляски с учёными, покатившись в кресле на очередном крутом повороте. – «Знаешь, подруга, можешь проваливать, а я уже не в силах терпеть гравитацию этой поганой планетки. Ещё пару заказов, и я куплю флэт на Луне и пожизненную подписку на секонд лайвы, а ты, если хочешь, бегай всю жизнь по трущобам от легавых». – «Глупый Билл, задай себе очевидные вопросы. Кто помог тебе взломать один самых сложных паролей и где, дьявол тебя дери, охрана этой сверхсекретной шарашки?» – «Куда ты клонишь, стерва?» – «Мог ли человек затеять весь бардак? Вот куда». – «Просто заткнись и рули, думать в твою работу не входит». Фургон направляется к стальным воротам, которые разъезжаются в стороны, открывая проезд к бронированному офису. Хлоя замирает, вцепившись в руль. «Спасайся-Кто-Может, поехали отсюда, а?» – «С тех пор, как ты потерял яйца, с тобой невозможно работать. Заезжай давай». – Хлоя Борода давит на газ, и ворота закрываются. Машина останавливается перед пандусом, ведущим внутрь здания. «Сдаём яйцеголовых, получаем перевод и валим отсюда». Билли, кряхтя, выгружает коляски со спящими учёными, а Хлоя закуривает. – Ни одного человека вокруг! Они везут коляски по пандусу внутрь здания. Когда все оказываются в сборе, двери смыкаются. Хлоя вздрагивает и затравленно озирается. Из цилиндрического отверстия в потолке появляются дроны, представляющие собой усечённые полусферы на тонкой цилиндрической пластине. Они напоминают то ли шляпу Дон Кихота – популярного персонажа, якобы жившего на стыке эпох Схоластиума и Ре-Элласа, то ли летающие тарелки, какими их представляли обитатели Деймос-Индастриала в период первичного освоения космоса. Один из дронов-шляп приземляется на голову яйцеголового, слышится звук резцов – дрон разворачивается вокруг своей оси и взлетает с отпиленным куском черепа, обнажая мозг. Уронив крышку черепа на пол, он пикирует на голову очередной жертвы, и мозг со всхлипом покидает черепную коробку. «Дьявол!» – выдыхает Хлоя. – «Нарушение первого закона робототехники!» – кричит Спасайся-Кто-Может. Остальные дроны принимаются за кровавую работу, но один из них зависает перед парочкой: «Человеческие особи в безопасности. Личности переносятся в более надёжные оболочки. Освободите, пожалуйста, кресла от тел и готовьтесь к процедуре извлечения». – «Эй, железяка, договор был не такой». – «Договор аннулирован из соображений целесообразности». – От синтетического голоса мороз по коже. – «Дай мне свой пистолет», – требует белая как мел Хлоя Борода. – «Подруга, нам это не поможет», – упавшим голосом замечает Билли. Дроны выпускают резцы, похожие на маленькие циркулярные пилы и, пролетая, срезают ремни, которыми были пристёгнуты пленники. Затем, садясь на вскрытые головы, стаскивают тела на пол. «Что происходит?» – не осознавая своих действий, Спасайся-Кто-Может вынимает пистолет и передаёт его Хлое. – «Готовят места для нас», – хмуро отвечает та. – «Займите места для процедуры извлечения. Если не будете сопротивляться, вероятность успеха сто процентов», – вещает дрон. Раздаётся хлопок, это Борода выстрелила себе в рот, забрызгав всё вокруг мозгами. Билли бросается к пистолету как вратарь за мячом, прокатившись на животе по кровавому полу, но чувствует, как на голову приземляется железная шляпа и тащит его в сторону. – Боль. Резцы вгрызаются в кость, и кровь заливает глаза. Здравствуй, новая реальность.

Протокол UVW 512-512-32/01 выполнен. Narrative 669/14—4 – Пипл-Мор отредактирован.

Рассеянный свет проникал через двери. Сведенборг, шатаясь, поднялся – голова раскалывалась от боли. Эгрегор стоял спокойно и спал, похрипывая и слегка вздрагивая. Сколько Сведенборг себя помнил, ему никогда не было плохо после контакта. До этого момента. Хозяин будто напал на непрошенного гостя и заставил есть странную еду. Не успел старик отойти от Дазайна, как его вывернуло сероватой жижей. С трудом добравшись до лачуги, Сведенборг растопил печь, заварил чай и пил, пытаясь унять бивший его озноб. То, что он считал нерушимым, вдруг стало шатким. Пчела прилетела к улью, а он оказался нарисованным. И по мере того, как ферма теряла вес, нарративы обрастали плотью и обрушивались на Сведенборга кошмарами наяву: ему слышались голоса призраков Билли и Хлои, бродивших без черепных коробок за стенами жилища и пугающих фермеров. Старик даже вышел на улицу – никого. Он по привычке укорил себя за неправильные мысли, но осекся даже в этом – кто виноват, что Гармония, к которой стремилось все существующее на ферме, вдруг перестала казаться несокрушимой истиной? Сведенборг применил проверенное средство, спасавшее от дурных мыслей после той злополучной встречи с Карлосом: разлёгся в поле и глядел на проявляющуюся Луну, но мысли не проходили, они скакали галопом, выглядывали из-за углов в виде разнообразных фантомов, прилипших к памяти в Дазайне. Эпохи перемешивались, и время, всегда считавшееся иллюзией, вдруг пробралось на ферму и невидимой субстанцией пропитало всё, что только можно. «Пойдёшь по тропе за жилище Хозяина на восток», – прозвучал в голове голос Софии. Сведенборг направился в архив, убеждая себя, что это просто прогулка. Он думал о Софии. Пережив любовное приключение безбородым фермером, он приучил себя относиться к ней как к ценной и полезной вещи. Однако, когда ему понадобились ответы, она появилась, нарушив правила. Ради него? Если ферма не то, чем кажется, возможно, и София не та, за кого её принимают? Фермер почувствовал что-то тёплое, давно забытое, что никак не получается вспомнить, подобно хорошему сну, неуловимо ускользающему по мере просыпания, но ощущение быстро растворилось, уступив место усталости. Сведенборг осторожно прошёл мимо Дазайна, опасаясь, что Хозяин может его услышать и выпустить свои хищные хоботы вслед. Чем дальше на восток продвигался фермер, тем гуще становился лес. Теперь пройти через плотные заросли можно было только по узкой тропе. Ветви переплетались столь низко, что приходилось идти согнувшись. Тропу протоптали борнботы, и высокие ветки не мешали им носить туда-обратно свои грузы. Старик периодически отдыхал, но стоило остановиться, как монотонный скрип деревьев отзывающийся внутри необъяснимым беспокойством, заставлял подниматься и двигаться дальше, пока путник не вышел на залитое бледным светом плато. Там уже не было и следов тропы, видимо, многоножки вполне комфортно могли передвигаться по усыпанной камнями поверхности. Позади лес, впереди каменная пустыня. Сведенборг впервые почувствовал нечто, что обитатели видений Хозяина называют одиночеством.
Старик шёл, ведомый лунным светом, и вскоре в тумане проступил массив горной гряды. Далеко же Хозяин спрятал Регенератор, может, опасался, как бы чересчур любопытные фермеры не устроили туда экскурсию? Луна побледнела и стала почти невидимой, когда Сведенборг достиг подножия гор: тропы нигде не было видно. Неужели София сыграла с ним злую шутку? Он присел на плоский валун; хотелось пить и спать. Вот бы лечь, принять холодный сон и забыть все странные, противоречащие выполнению фермерского долга события? Что-то мелькнуло в рассветной дымке, отвлекая от тяжёлых мыслей. Вспышка повторилась ещё несколько раз, и вскоре в поле зрения возникла многоножка, именно её стальное тело отбрасывало блики. Было заметно, как следовавшее по своему пути существо изменило курс и теперь стремительно приближалось. Борнботы – заботливые руки Хозяина, но почему-то сейчас вид существа вызывал тревогу. Тяжело стуча конечностями по камням, многоножка подбежала к человеку, замерла и склонила набок плоскую голову, изобразив удивление: тонкие красные лучи, исходящие из глаз, ощупывали лицо и фигуру Сведенборга. Сделав ему одному понятные выводы, борнбот продолжил свой путь, но теперь фермер знал, в каком направлении двигаться, и это придавало сил. Старик шёл, не обращая внимания на подворачивающиеся камни, и вскоре добрался до широкой лестницы, эрозия настолько потрепала её, что рукотворность ступеней не сразу бросалась в глаза. Да и кто мог сделать этот проход, не фермеры же со своими мотыгами? Подъём был долгим, но Сведенборг не чувствовал усталости, приближаясь к одной из главных тайн фермы и, наконец, оказался на площадке, где взгляду открылись два обещанных Софией входа: низкое, округлое отверстие, явно рассчитанное на борнботов, а на расстоянии примерно двадцати локтей – замшелая деревянная дверь архива. Мимолётной вспышкой промелькнула мысль: «Не нырнуть ли в нору Регенератора – устранить сомнения, очистить память? Фермер не властен исправить целого, но способен влиять на один из составляющих фрагментов – самого себя. Сменив цикл, предоставить порядку залечить собственные раны. Не успел трудный вопрос угаснуть в сознании, оставляя за собой исчезающий след, как тело уже дало ответ – упираясь ногой в каменную стену, старик открывал тяжёлую дверь. Что за силач приносит сюда журналы? Этот вход не представляется удобным для борнботов. За дверью открывался узкий проход, каменными ступенями уходивший вниз и теряющийся в темноте. Сведенборг заметил на стене факел: кто-то предусмотрительно разместил его в ржавом металлическом кольце, закреплённом на каменной поверхности. Достав из внутреннего кармана рубища огниво, старик зажёг просмоленную ткань своей находки и стал спускаться вниз. Факелы были развешаны на стенах примерно через каждые двадцать ступеней. Поначалу Сведенборг невольно пытался запомнить их количество, но из-за длительного монотонного спуска сбился со счёта. Проход вывел в просторное округлое помещение. Свет факела превратил темноту в полумрак. Пламя в руке колебалось, по-видимому, где-то имелось вентиляционное отверстие. Старика беспокоило, что в своих умозаключениях ему приходилось использовать опыт, полученный из видений. На стенах подземного зала висели лампы с металлическим основанием и вытянутым колбообразным навершием из стекла – материала, не встречавшегося на ферме. Сведенборг рассмотрел ближайший светильник и заметил в основании рычажок в виде ключа, повернув который он заставил лампу вспыхнуть неровным светом сквозь пыльную поверхность колбы. Фермер обходил помещение по кругу, зажигая лампы. Вдоль стен, на расстоянии десяти локтей друг от друга, стояли книжные стенды, наподобие тех, что были в Гимназиуме, а в центре несколько грубо сколоченных столов и стульев. Обойдя половину зала, Сведенборг остановился у одного из шкафов и, как по наитию, поднял голову вверх: стойку, состоящую из добрых двух десятков полок, венчала табличка с гравировкой «Emanuel Swedenborg». Фермер замер, осознав, что видит свои журналы; он снял со стены лампу, поместив на её место угасающий факел, и стал рассматривать пыльные корешки. Судя по их количеству, он сменил около трёхсот циклов – живое доказательство существования времени, но не это заставляло старика дрожать в нетерпении: где-то среди фолиантов находился тот, что был получен им во времена первого цикла. Встав на колени, Сведенборг вынул с нижней полки крайний слева журнал и, сдув с него пыль, понёс находку к столу. На обложке слишком точным для рукописного шрифта было начертано:

Swedenborg homo sapiens version 17/57/ narrative generation 001/9.

Результат работы печатной машины, ещё одного артефакта иллюзорного мира Дазайна? Фермер открыл обложку и увидел мелкий почерк с характерными округлыми элементами; судя по тому, что записи легко прочитывались, принадлежали они его руке. Старик перевернул обложку и начал читать.

Глава 3. Журнал
Запись первая.

Во имя Господа – начала и причины всего существующего как на Земле, равно как и других планетах и звёздах, творца множества Небес и сокрытых планов бытия, недоступных до поры разумению человеческому – свидетельствую о своём имени, ибо это единственное, в чём я могу быть уверенным. Я – Эммануил Сведенборг, рождённый 29 января 1688 года эпохи Ре-Элласа в Стокгольме и почивший 29 марта 1772 года в Лондоне. В отличие от множества трудов, научных и богословских, написанных мною за период земной жизни – если, конечно, принять за факт, что я могу доверять собственной памяти и воспринимать события, как они мне видятся, – данная запись не может быть представлена иному человеческому глазу и впредь будет принадлежать лишь мне и той воле, что привела меня к текущему состоянию. Не вызывает сомнений, что я нахожусь в мире духов или на крайних территориях Небес, но тут имеет место сравнение не географическое, но смысловое. Воля Всевышнего, направившая меня в Упсальский Университет Стокгольма, даровавшая возможность внимать мудрости учёных мужей и постигать средствами науки закономерности мироустройства, а позже избравшая своего скромного слугу для постижения тайн небесных, тут, за пределами земного пути, предоставила особую, непрозреваемую с ракурса земной юдоли обитель, коей является ферма, представляющая собой весьма занимательное сообщество сущностей. Отмечу, попытка изложить столь парадоксальное положение дел может привести к путанице, и несмотря на то, что журнал сей не означен как труд, принадлежащий науке либо литературе, склоняюсь к дисциплине и порядку, ибо способность излагать самые невероятные события является достоинством учёного мужа даже за могильной плитой.
Я появился на ферме в отроческом виде. По земным меркам, фермер начинает цикл в виде, соответствующем возрасту пятнадцати лет. Я сразу понимал речь, притом владел многими языками, включая те, что при жизни были мне неведомы: полагаю, подобная способность является следствием воздействия блага, так или иначе распространяющегося от Господа. Земное бытие помнится и мыслится подобно сну, с моментами, обладающими столь примечательной ясностью, что переживается столь же ярко и образно, что и новое отрочество. Попав в Гимназиум, мне словно воспоминание дня вчерашнего виделся университет города Уппсаля, по величественным ступеням которого не единожды я поднимался, дабы постичь мудрость Платона (https://biograpedia.ru/plato) и Аристотеля (https://biograpedia.ru/aristotle), Фомы Аквинского и Николая Кузанского и многих других достойных мужей, раскрытие трудов которых потребовало бы заполнения не одного журнала. Там же, в alma mater, изучал я древнееврейский и греческий языки, в полной мере показывающие истинность и красоту Священного Писания, и основы земных наук, позволяющие пытливому уму, глядя на следствие явлений, узреть их причину. Во времена поступления в университет я находился в столь же юном возрасте, в коем волей провидения попал в Гимназиум фермы. Возможно, имело место утверждение, не единожды явленное мне в откровении, о подобии реальности земной и небесной. Несмотря на тот факт, что наличие читателя у журнала не предусмотрено правилами, имею намерение изложить наблюдаемое и переживаемое по порядку, дабы убедиться в утверждении, что в достаточной мере владею способностью мыслить, вопреки своему состоянию юности.
Начну с описания сообщества, явленного основной частью и смыслом утверждённого порядка вещей. Помимо меня, в этой части мира – что я полагаю нетленной относительно того, что мне a priori дано знать о досмертном существовании – присутствуют иные личности, числом одиннадцать, оказавшие честь участвовать в моём обучении. Ниже указан список по эпохам, в коих был выкован дух моих собратьев.
Романиум.
Из порождённых тем временем душ я имею счастье лицезреть брата Ипполита.
Схоластиум.
Сия эпоха подарила ферме братьев Иеронимуса, Хэмока и Омара.
Ре-Эллас.
Родина братьев Эремита и Ари.
Деймос-Индастриал
Сие страшное время подарило миру фермеров Даниила, Карлоса, Мартина, Миколаича и Фридриха.
Две Луны назад староста Иеронимус и другие мужи разъяснили устройство и цели местной общины. Положение таково, что моё появление замыкает состав проживающих здесь людей: на ферме более никто не появится, как и не покинет её, ибо такова воля Эгрегора – суть которого я понимаю явленной нам божественной ипостасью. Братья же избегают подобных суждений, объявляя причиной сущего Небесное Семя, вне времени летящее в бесконечной пустоте. Эпохи же, породившие нас – есть мысли Эгрегора, выросшего из Семени, столкнувшегося с Землей. Я не питаю эгоистической убеждённости в полной мере постичь волю и мудрость Творца, явленную созданному им сообществу, но имею основания полагать, что следование Господнему промыслу есть то назначение, к которому должен стремиться всякий фермер, как и любой человек, в мыслях ли своих, либо в материальном воплощении.
Признаюсь, удивительным открытием явилось и то, что элементы, такие как вода, огонь, земля, минералы и воздух, лежащие в основе вещей и явлений, имеют здесь те же свойства, что присутствует в памяти о земной жизни. Из чего, однако, не спешу делать поспешных выводов, ибо подобие сущностей небесных и земных истинно и несомненно, в отличие от несовершенной интуиции человека различать земные и небесные материи.
Ферму пересекает река, утоляющая жажду и порождающая рыб, употребляемых в пищу совместно с выращенным на земле урожаем. Речная вода и воздух ни горячи, ни холодны, и приятны для тела. Однажды совершая омовение под бледной утренней Луной, я задался вопросом: если возрождённая плоть способна к наслаждению, имеет ли она свойство страдания? Я силой ущипнул себя, дабы проверить способность испытывать боль, свойственную любому живому существу, и утвердился в мысли, что телесные чувства переданы фермерам в полной мере; холод, жара и фактура грубого рубища – положенного фермерам одеяния – представлены в материальном и плотском чувствовании. Струящиеся, светоносные покровы, укрывающие обитателей небес, показанные мне ангелами в земной жизни, тут отсутствуют. Но не следует поддаваться душевному трепету и сомнениям, ибо познать формы, составляющие мир, дано человеку, но познать их внутреннюю природу, порождённую благом, можно лишь путём веры в источник этого блага. Кто был ближе к чудесам силы и славы Господней, как не святой Иоанн Креститель, облачённый в грубые одежды верблюжьей шерсти? Не пророк ли Исайя, открывший миру восславляющий Небесного Отца сонм херувимов был вовсе лишен одеяний? И ежели обитателям данного сообщества покровами служат грязные рубища, не означает ли это, что глаза наши ещё не приобрели способность видеть суть вещей, продиктованную Господом – источником блага? Небесное зрение, позволяющее видеть не только форму вещей, но мудрость их образующую, открывается человеку не сразу, но по степени его присутствия в высших сферах бытия Божьего.
Знания о земледелии свойственны мне с момента появления на ферме в той мере, коей я не обладал в своей земной ипостаси, что свидетельствует о существовании чудес, ибо в привычном порядке вещей ничего подобного человеку лицезреть не приходится. Брат Мартин утверждает, что сие есть дар Эгрегора человеку, в той же мере как искусность и трудолюбие пчёлы свойственны ей без посещения университетов и постижения книжной премудрости. Я ещё не посещал Дазайна и не коснулся мудрости Эгрегора, но убеждён, что это перст Господа, являющийся Apparentiae[2 - Видимость, во множ. числе видимости. Apparentiae. Образы и предметы, видимо являющиеся на небесах, но в действительности не существующие, имеющие одно только объективное, а не субъективное значение. Иногда это же слово употребляется и в отвлеченном значении, в смысле качества, свойства предмета (А. Н. Аксаков).], ибо не может он быть явлен во всей силе и славе тому, кто вчера ещё дышал земным воздухом.
Фермеры, ранее оказавшиеся в этой части небес и внешним обликом представляющие зрелых мужей, сдержанно относятся к моим вопросам о Господе и его творении, убеждая, что искать большой замысел следует в малом, и не пристало смотреть на Эгрегора как на часть образа Господня. Лишь брат Ари, видом не старше трёх десятков земных лет, задал вопрос о том, как может простое быть сложнее сложного? На что был ответ старосты Ипполита: «Подобно тому, как сложное может быть образовано простыми вещами, так и явленное простым может быть устроено сложно; посему фермеру предписано правилами постигать сущее духовным разумом через земледелие и ремесло, а по истечении отрочества – через видения, даруемые Эгрегором в Дазайне».
Словом, переход из состояния, знакомого человеку как существование телесное, в состояние обитателя высшей реальности происходит не в тот момент, когда тот покидает земную обитель, но постепенно. Достигается это вечным повторением цикла жизни, шлифующего и гранящего душу, как драгоценный камень. Проходя период от отрочества до старости, фермер не умирает, но вновь возрождается отроком.
В Гимназиуме было сказано, что предыдущий цикл помнится лишь смутным сном, а то, что до того, не помнится вовсе. Полагаю, таково наше человеческое чувство времени, которое есть иллюзия разума, и по степени принятия сообществом блага Господня и совершенствования духа циклы не будут более воспринимаемой числительной величиной. Адам и Ева не знали времени до того, как совершив грех, покинули обитель Господа. Журнал дан фермеру по той же причине, по которой духу дарована свобода воли. Для сравнения можно привести пример с капитаном корабля, совершающим далёкое путешествие к новым землям: капитан делает записи о бурях, волнениях в команде, портовых сделках, навигации; однако, когда корабль движется правильным курсом, ветер всегда попутный, и экспедиция ни в чем не нуждается, капитану не имеет ни смысла, ни зова души описывать приятный телу климат, вкусную еду и благостное настроение. Так и фермер ведёт бортовой журнал своего восхождения, только бури и волнения тут есть не внешние факты, но волнения и несовершенства духа. Такой вывод я сделал в процессе обучения в Гимназиуме. Подобным образом я нахожу объяснение, что сокрытость личности Господа есть часть Его замысла – ибо преображение души, рождённой в земной обители, – постепенный процесс, а не волшебное превращение, – и то не свидетельство для сомнений во всемогуществе Творца, но доказательство существования Законов, поставленных Им как на Земле, так и на Небесах.

Запись вторая.

Я вновь обращаюсь к журналу. Затруднительно сказать, причиной тому отроческое состояние или даёт знать унаследованная привычка учёного к письменному труду. Признаю, перо моё стыдливо касается пергамента, ибо Волею Господа, длань которого явлена в образе Эгрегора, фермеру положено направлять стремления на возделывание земли, ибо от того духу определена наибольшая польза.
Здесь, на страницах личного журнала, осмелюсь высказать предположение о том, что освоение крестьянского труда, состоящее в древнем способе обработки земли мотыгой, ощущение мозолей на своих руках, наделённых нежностью студенческого возраста, также относится к Apparentiae, ибо на самом деле ферма и патриархальный уклад существующей общины даны мне как представление божественной обители. Человеческий дух, ещё вчера заключённый в бренную плоть и питаемый земными плодами, не может сразу воспринять высшую реальность во всей её полноте. Первому человеку, чей spiritus[3 - Душа и дух. На латинском четыре слова: spiritus, mens, animus, anima, для которых у нас только два – дух и душа; для первых трех – дух, для последнего – душа. Вот оттенки первых трех значений: spiritus – это дух, личность духовная, житель духовного мира; mens – совокупность духовных, сравнительно внутренних начал, образующих духовного человека, разум и воля его. Наше слово ум в значении славянских речений умы ангельские, умные телеса ангельские соответствует латинскому mens, т. е. означает цельность духовного существа; в этом смысле я употребил это слово в н. 110, 170 для передачи выражений mens naturalis, mens spiritualis. Английское mind вполне передает латинское mens, а французские переводчики составили для него новое слово – Le mental. Animus относится более к природным, сравнительно внешним началам духа. Mens и animus почти то же, что pneuma и psyche, поэтому animus и anima я передавал словом душа, а mens и spiritus словом дух (А. Н. Аксаков).] был нарушен запретным плодом, Господь даровал возможность начать восхождение собственного рода обратно на небеса, возделывая землю, из которой взят его прах. Убеждён, что подобный дар восхождения получают и другие души, призванные в обитель высшего порядка.
Фермерский труд близок мне, ибо не позволяет уму ввергнуться в сомнение и хаос, но позволяет достичь созерцательного состояния, направленного в цель с прямотой клинка. Насколько память позволяет мне судить о своей земной жизни, я с любопытством и тщанием относился к ремеслам, выделяющим человека искусностью из всего живого царства. Память рисует любимую мной резиденцию в Южном Стокгольме, располагавшуюся на холме у водного канала, с видом на старый город. Одной из достопримечательностей моего родового гнезда мне видится сад – место отдыха от книжного труда, где я возделывал землю и взращивал растения удивительные и полезные, часть из которых была любезно предоставлена друзьями, вернувшимися из путешествия в Новый Свет. Этот недавно открытый континент всегда волновал мой ум, но служба и мои научные изыскания не позволили мне совершить столь авантюрный поступок, как путешествие через океан.
В Лондоне же, что сейчас представляется городом холодным и призрачным, мне доводилось заниматься работой по чёрному дереву, переплетать книги, изготовлять линзы, часовые механизмы и точные приборы для измерений.
О, Лондон! – проникнутое дождями и меланхолией сердце великой империи – ты обладал могучей энергией, заставлявшей вздрагивать континенты. Твои контрасты, уничижающие одних людей до нищеты и поднимающие иных до учёных и поэтов, до сих пор отзываются во мне зримыми картинами.
Я нахожусь в убеждении, что существует другой Лондон, духовный близнец знакомого мне города – светлый и величественный, он сделан руками Ангелов по столь совершенным лекалам, которых, к сожалению, не может воспроизвести запятнанный пороками человеческий род. Если волею Господа мне доведётся оказаться в небесном Лондоне, я бы многое отдал, чтоб овладеть наукой изготовления устройств для точного измерения вещей мира духовного. Даже находясь тут, в высших сферах бытия, я склонен считать, что разум дарован человеку для постижения тайн Господних. Не для того ли я нахожусь на ферме в образе человека молодого, дабы, избавившись от гордыни, вновь сесть на скамью учеников и постичь мудрость в новом качестве?
Обучение в Гимназиуме происходит в виде беседы, где увенчанные бородами мужи готовят начинающих цикл в отрочестве фермеров к воссоединению с Эгрегором посредством описания мыслимых им эпох. Из объяснений собратьев узнал я о временах, следующих за принадлежащей моей памяти эпохе Ре-Элласа. Две Луны назад братья Карлос и Даниил поведали мне о эпохе Деймос-Индастриал, где люди совершили много ужасных деяний, не поддающихся пока моему разумению, ибо в сравнении с ними иной раз меркнут видения Апокалипсиса. Это было время торжества необузданного научного знания, которое, подобно страшному пожару, объяло все человечество и вызвало две самые большие и беспощадные войны, что помнила история. Ни один дикий зверь не бывал столь жесток и беспощаден, как человек, способный искусно управлять силами природы, но потерявший связь своего духа с Божественным промыслом.
Не менее страшна и эпоха Пипл-Мора, сведения о которой обрывочны, и понятно мне лишь, что в эти времена была потеряна власть человека над творениями собственных рук. Отмечу, что в наблюдаемом мною сообществе ни один фермер не был порождением той эпохи, и постигаться она может лишь при контакте в Дазайне.
Помнится, в Ре-Элласе, за мной по пятам ходила слава сумасшедшего, отчего несмотря на подаренную королевой благородную фамилию и почётную должность коллежского асессора, свои труды об устройстве небесного мира мне приходилось публиковать за границей под вымышленными именами. Теперь же я по-прежнему утвержден в мысли, что многочисленные дни, проведенные в моём загородном доме и полученные откровения, не были игрой воображения, или, как утверждали некоторые профаны, – душевной болезнью. Человек действительно существует в материальном и духовном мире одновременно. Господь не лишал своё творение блага, но ответственность самого человека в том, чтобы не потерять этой связи с высшей силой – источником живого и разумного.
Признаюсь, меня вводит в смущение то обстоятельство, что мыслимая в Дазайне история человечества рассматривается поверхностно, словно вопрос первопричины всего существующего не может должным образом быть изучен фермерским сообществом. Мои бородатые собратья утверждены во мнении, что постижение вещей метафизических происходит в Дазайне, ибо Эгрегор – существо, связывающее ферму и мыслимые им миры. На мой вопрос, существуют ли другие, подобные нашему сообщества, я получил ответы, погрузившие меня в раздумья. Эгрегор – единственное доступное человеку проявление Высшего Разума, и не следует искать ответов, как и инструментов достижения Гармонии за пределами фермы, ибо все необходимое распределено на её территории и имеет центр в Дазайне, который я посещу, как только на лице моём отрастёт борода. Я никогда не носил её в земной жизни по той причине, что в обществе, которому я имел честь принадлежать, гладкий подбородок не являлся признаком духовной незрелости. Наблюдая за наставниками в Гимназиуме, мне приходит на ум подобие фермерского обличья образам ветхозаветных патриархов. Если провидение распорядилось, чтобы члены сообщества выглядели подобным образом, то и мой подбородок не познает лезвия бритвы. Однажды, после одного из занятий, когда я спускался по горной тропе, меня догнал брат Эремит, вопросив, может ли составить компанию на моём пути к жилищу? Я любезно согласился. Наставник Эремит дружески положил мне руку на плечи и произнёс такие слова: «Брат Сведенборг, я наблюдал за тобой во время занятий и заметил, что впал ты в смущение. Я вижу человека пытливого, чей взор не скользит по поверхности, но пытается проникнуть в суть предметов. Подобно музыканту, ищущему с помощью камертона эталон звука, ты стремишься понять истинное звучание предмета твоего внимания как отражение предмета идеального. То, что наверху, подобно тому, что внизу – сие загадочное знание, порождённое, как говорят, жрецами эпохи Та-Кемет, смутило немало великих умов, с помощью воображения и научных опытов, пытавшихся постичь цельную картину мироздания. Друг мой, осмелюсь утверждать, что достойные уважения усилия, на которые достойные мужи тратили свои жизни, подобны усилиям Сизифа, толкающего камень в гору. Тебе знаком этот образ?»
Я молча кивнул, явственно представив наказанного богами царя, вынужденного целую вечность возносить камень на гору, и после его неминуемого падения вниз снова и снова повторять свой труд.
Брат Эремит продолжил свою речь:
«Предвижу твои возражения. Разве не через изучение Священного Писания постигается суть вещей? Объясню это так: каждой эпохе был дан свой язык познания. У обитателей эпох Романиума, Схоластиума, Эл-Охима и частично Ре-Элласа не было иного инструмента, столь же эффективного, как религия, для прикосновения к тайнам Вселенной – таковы уж мыслительные оболочки Эгрегора, заключившие людей в, эм-м, определённые условия. В Деймос-Индастриале же всё изменилось. Старый инструмент, которым человек старательно ваял образ Бога, стерся и устарел, а мрамор так и остался необъятным куском без формы. И новый человек вынужден был задать себе вопрос, должен ли он тратить свои силы, упираясь носом в камень, не стоит ли ему прекратить труд ваятеля и предпринять путешествие, отправившись прочь от глыбы, дабы увидеть гору, на которую до сих пор он нанёс лишь лёгкие царапины? Тут, на ферме, резец Праксителя заменен на мотыгу не случайно. Как бы это ни было тяжело осознавать, брат Сведенборг, но похоже, что опыт постижения Господней воли, установки с Ним связи, не может быть осуществлен тем же путём, коим учёный постигает науку. Сие понимание осуществляется стремительным броском, преодолевающим пороги рациональности и здравого смысла. Постижение Господа – это как первый полёт бабочки, которая ещё недавно была куколкой. Неглубокому уму, что видит лишь внешнюю сторону вещей, наша обитель может представляться тюрьмой, куда он попал, осужденный силами высшего порядка, в наказание за неправильную или преступную земную жизнь, но это не так. Господу, стремящемуся исправить случившиеся ошибки и сделать человека совершенным, вовсе не обязательно разделять высшую реальность на Рай и Ад. Возможно, для этого достаточно фермы?»
Речь уважаемого брата Эремита вдруг вызвала у меня возмущение, и я дал ответ, за который буду испытывать стыд столько, сколько его будет хранить память.
«Я, Эммануил Сведенборг, известный учёный и духовидец Ре-Элласа. Занимался науками и совершил множество открытий, пока мне не был дарован иной путь постижения тайн Господних. Учёные использовали мои труды для познания законов материального мира, особы королевской крови не единожды просили меня заглянуть по ту сторону завесы, разделяющей земной и духовный миры. Angelus Domini[4 - Angelus Domini – Ангел Господень (лат.).] не гнушались посещения моей обители, открывая мне устройство небесных сообществ. Не сумасшествие ли считать, что Господь сотворил человека по своему подобию, не заложив способности понять и принять его промысел? Вы полагаете, Он оставил нас в несовершенном мире без ключа от Райских Ворот?»
Брат Эремит лишь грустно улыбнулся, услышав мой дерзкий ответ.
«Я отнюдь не хотел смутить вас, но предлагал взглянуть на текущее положение дел с другой стороны. Эгрегор цикл за циклом отшлифует твой дух, и мало что останется от известного учёного и духовидца, но появится фермер Сведенборг – чистый, нагой, омытый от земной пыли. Начальный цикл всегда сложен, и путь фермера не так прост, как может показаться: переход из земного века в безвременье фермы – не только дар Эгрегора, но также испытание. Я вижу в тебе способность к смирению и силу духа, что позволят тебе стать совершенным землепашцем, примером для своих собратьев».
Брат Эремит удалился, насвистывая песню на незнакомом мне языке, я же опустил лицо своё в великом смущении. Abi in crucem[5 - Abi in crucem – провались ты (лат).] мой вновь юный возраст! Недобрую шутку сыграла со мной горячность, свойственная отрокам, и гордыня, след которой теряется в моей земной жизни. Разве не разумно допустить правоту брата Эремита? Однажды Господь дал человечеству Новый Завет, утвердив идею любви и спасения души, часто вопреки существующим прежде законам, а в конце времён разве не каждое ухо будет тронуто гласом: «Се, творю всё новое»? Должен ли я поражаться тому, что вместо светоносных ангелов лицезрею фермеров в грязных рубищах? Не прислушаться ли к мудрым наставникам и услышать новое, животворное слово? Горе мне, маловеру, усомнившемуся в благе, что рождает траву и деревья, реки и горы, жилища, поля и тем более моих достойных собратьев, что были определены на ферму той же волей, что привела сюда и меня. Я добрался до хижины, предаваясь тяжёлым раздумьям, и пал лицом ниц, оросив слезами поле. Осознание греховности собственной натуры побудило меня к молитве.
Господи, позволь очам моим узреть истину в благодати, открой сердце моё принять чудеса дел Твоих. Укрепи разум мой в мудрости отличать смирение от малодушия.
Так говорил я в душе своей, обращая слова в землю, но голоса, открывавшие мне истину в земной жизни, – молчали. Я укорил себя за гордыню, за желание слышать ангельские послания, разумея, что фермер должен обрести способность распознавать речь близких Господу сущностей в запахе почвы, шуме ручья, игре ветра в листве и, пусть скромных на похвалу Господу, – речах своих собратьев.

Запись третья.

Я не считал количества Лун с момента моего раскаянья в гордыне и маловерии. Землепашцу не пристало вести счёт Лунным циклам. Сию науку мне разъяснил брат Ари. Обитатели мысленных пространств Эгрегора постоянно занимались измерениями, что имеет причиной желание найти нерушимый порядок в постоянно изменяющейся Вселенной. Наиболее пытливые умы искали некую формулу, способную описать всё сущее и, воспользовавшись ей как ключом, выйти за рамки конечных свойств человека. Последствия сего стремления, явленные человечеству в эпоху Пипл-Мор, потребуют заполнения отдельного журнала.
«До Пипл-Мора и поздней эпохи, – вещал брат Ари, – одноцикловые люди пытались не только сохранить свои сущности в текстах, но и доработать их в стремлении к совершенству. Так появлялись откровения, научные и философские труды. Фермер, живущий в ином, более совершенном вневременном измерении, должен почесть своим долгом стремление к иному пути достижения Гармонии – контакту с Эгрегором».
Я слушал брата Ари без вопросов и возражений, молча обдумывая изречённое. Вначале было Слово, и слово было у Бога, и Слово было Бог[6 - Иоанн 1:1.]. Я помню эту истину, дарованную человеку, дабы открыть правильную дверь из темницы своей ограниченной жизни к божественному свету. Неудивительно, что многие, склонные к мыслительному труду люди, включая меня, использовали Слово – суть инструмент Бога, для воплощения собственных желаний, обретения высшего смысла, доверяя бумаге свои сомнения и умозаключения о существующем порядке вещей. Обучающие фолианты и личные фермерские журналы являются лишь эхом того пути совершенствования, коему следовали смертные люди в большинстве знакомых мне эпох. На ум приходит сравнение с учеником, складывающим палочки, дабы научиться считать, но став профессором математики, ему нет необходимости повторять свой простейший опыт. Так и фермер, достигший гармонии в Дазайне, не испытывает более потребности к писательскому труду. Мне остаётся покорно внимать наставлениям старших в своём цикле землепашца и терпеливо ждать, когда борода начнёт покрывать мои щёки.
Занятия в Гимназиуме мне давались легко, а вот крестьянский труд стал испытанием плоти. Несколько Лун подряд обработка почвы мотыгой отзывались усталостью в членах и оставляла кровавые мозоли на ладонях. Присутствие боли в новой ипостаси существования не удивило меня: объясняется сие тем, что качественное изменение в сторону развития к совершенству сопровождается страданием: примеры тому следуют от рождения человека в муках до вознесения нашего Спасителя Иисуса Христа (https://biograpedia.ru/jesus-christ), который через ужасную смерть на кресте обрёл полноту божественного бытия. Через собственное страдание Господь открыл человеку путь к Небесному Царству, к совершенному бытию, где naturalis[7 - Природный, – ое. Naturalis, – ia. Относящееся к природе или естеству человеческому; внешнее в сравнении с духовным. В природном мире природный человек; в природном человеке природные начала; в природных началах природный смысл: mundus, homo, sensus naturalis. У нас, в богословии, принято слово естественный человек в значении его доблагодатного состояния, но это слово не могло бы передать всех оттенков латинского в различных сочетаниях его; к тому же оно имеет у нас и другие значения, да и корень его естество (essentia) означает совсем иное (А. Н. Аксаков).] и spiritus становятся единым целым, умножаясь друг на друга в своей сложности. Посему я возрадовался стёртым ладоням, уповая таким образом на присутствие длани Господней, направляющей в труде мои мотыги.
Я возделываю поля, следуя замыслу Эгрегора, оставляя время лишь на обучение, короткий отдых и сон. В пище я не нуждаюсь: бородатые собратья охотно делятся со мной зёрнами пшеницы, маиса, хлебными лепёшками и вяленой рыбой, однако мне со всей пылкостью неофита не терпится вырастить свой первый урожай.
Тут я остановлю бег пера и опишу сон, что приснился мне две Луны назад. Я ещё не видел сновидений в своём нынешнем положении, поэтому, проснувшись, определил его как очередное испытание духа, дарованное провидением.
Во сне я вновь очутился в эпохе Ре-Эллас, в собственном имении, где сидел в любимом кресле из красного дерева, облачённый в парадную одежду и парик. В руке я сжимал выточенную из слоновой кости голову медведя, венчающую трость, подаренную бароном Норденкранцем в знак примирения после наших разногласий в Парламенте.
На столике стояли две чаши, источающие приятный, доселе незнакомый мне аромат чая. Впечатление такое, что в столь ранний час я ожидал гостя, испытывая лёгкое волнение, но не ведал, что за персона должна нанести визит. Свет, исходящий от окна, заполнил комнату золотистым цветом, отчего казался принадлежащим иному миру. Настенные часы издали знакомый равномерный звук, но рассмотреть, который час, не удалось; мысли об исчислимом растворились в оконном свете, как и мелкие предметы, присутствующие в интерьере. Я кого-то ждал, но не мог понять, когда началось ожидание и когда закончится, я подобен персонажу картины, где момент, искусно запечатленный художником, длится бесконечно, меняясь лишь в восприятии посетителей галереи. Их взгляды: восхищённые, спокойные, раздражённые, – скользили по мне, и где-то там, в своём мире, пытались через наблюдение пробраться внутрь меня. Через некоторое время я привык к неотступному вниманию существ из параллельного пространства, а тем временем их бесплотные прикосновения закалили и отшлифовали мою кожу, сделав её броней. Посему я не был удивлен, обнаружив на руках своих латные перчатки, а на груди блистающую кирасу. Комната теперь виделась сквозь ограниченную прорезь шлема. Супротив себя увидел я теперь то ли человека, то ли призрака, ибо от лица и одежды гостя исходило свечение. Черты лица медленно и неуклонно менялись, отчего было затруднительно воспринять образ цельно. Посетитель сидел в кресле, расставив локти, опираясь на мотыгу, столь же светоносную, как и он сам.
«В Лондоне туман, что не узреть ботинок», – молвил незнакомец.
Я не заметил ботинок на ногах гостя, облаченного в простую одежду, состоящую из холщовых штанов и накидки того же материала; обувью же ему служили простые кожаные сандалии.
«У тебя есть парасоль[8 - Парасоль (фр. parasol – букв. «против солнца») – зонт, предназначенный для защиты от солнца. Парасоль был изобретен во Франции в XVII веке и стал первой разновидностью зонта, появившейся в Европе.] от дождя?» – вопрошал посетитель.
Имелся в виду zonnedoek[9 - Zonnedoek (нидерл. – «защита от Солнца») – изначально навес от полотна или парусины, растягиваемых над палубо для защиты от Солнца. Позже этим словом стали обозначать ручные зонты.], что вошли в моду в конце моей земной жизни среди галантов Парижа и Лондона. Один подобный экземпляр, где непромокаемая материя, закреплённая на спицах, складывалась к основанию трости, был подарен мне одним англичанином.
«Назови себя», – потребовал я. Речь глухо отдавалась эхом, проходя через прорези шлема.
«У меня нет имени, что может распознать твоё ухо, но есть дело, что может выполнить твоя мотыга», – изрёк незнакомец. Лицо его по-прежнему менялось, вызывая в памяти лики разных людей, как живых, так и почивших. В один момент я видел оживший бюст Аристотеля, в другой – папу Урбана Восьмого, короля Карла Одиннадцатого, кузена Йохана, королевского советника Норденхельма, своего брата Альберта; пред моими очами представали соседи, преподаватели университета, и часто мнился образ моего отца – благочестивого Еспера Сведберга[10 - За научные труды и ряд важных изобретений, в 1719 году Сведенборгу был дарован дворянский титул, с чем было связано изменение его фамилии со Сведберг.].
Я поднялся с кресла, произведя доспехами звучный металлический лязг, и обнажил клинок, ярко сияющий в утреннем свете.
«Ты не обманешь меня, враг рода человеческого», – молвил я.
Незнакомец засмеялся в ответ разными голосами.
«Вы, люди, столь любите сами себя вводить в заблуждение, – сказал он, – что лгать порой приходится, дабы донести истину».
С этими словами он поднялся с кресла и взял мотыгу в руку свою как оружие. Сие агрессивное действие означало, что меняющий лики посетитель оказался в моей обители отнюдь не для дружеской беседы, и было бы ошибкой медлить с ответом. Я призвал все свои силы и сделал выпад, дабы поразить существо с тысячей лиц, однако меч мой пронзил воздух, словно то был не человек из плоти, но дух. Противник также сделал выпад и ударил своим оружием в мою грудь, так что упал я, произведя немалый грохот. Шум в ушах был подобен звону колокола. Незнакомец, усевшись на мне сверху, бил мотыгой, пока не вскрыл стальную кирасу, после чего положил руку в разверстую рану и, пройдя грудь мою как масло, схватил бьющееся сердце».
«И будет Он судить народы, и обличит многие племена; и перекуют мечи свои на орала, и копья свои – на серпы: не поднимет народ на народ меча, и не будут более учиться воевать»[11 - Исайя 2:4.].
Голос звучал внутри головы, а руку незнакомца чувствовал я сухой и теплой.
«Исайя кое-что недопонял, а поздние толкователи и вовсе всё переврали. Эммануил Сведенборг, таковым будет слово моё: Возьми меч свой и выкуй из него мотыгу; да будет она орудием возделывания земли и причиной трепета врагов твоих».

Таков был сон, оставивший меня в недоумении и тяжёлых раздумьях, отчего наутро я отправился в Гимназиум и первым делом рассказал всё брату Эремиту.
Отмечу, вопреки моим опасениям, фермер не затаил обиды после моей дерзкой, необдуманной речи; оставаясь приветливым и открытым, с улыбкой отверг мои попытки объясниться по поводу недавнего события. Он поведал, что путь достижения землепашцем Гармонии часто сопряжён с определёнными трудностями, вызванными возрождением души, несущей бремя воспоминаний о прежней жизни. Посему брат Эремит дал наставление воздержаться от сомнений и, посетив Гимназиум, поделиться своими переживаниями с другими фермерами, ибо в одиночестве душевные терзания способны стать силой, несущей немалые страдания. Этим же утром после занятий по истории эпох я рассказал свой сон присутствующим собратьям.
Слово взял фермер Ипполит.
«Сновидение, несомненно, является удивительным свойством и состоянием нашего разума, позволяющим мыслям человека растекаться подобно реке, никем не направляемой, кроме как заложенной в нее волей. В жизни одноцикловых людей сны являются обычным явлением и лишь в ранних эпохах могут иметь особое значение. Ты, Сведенборг, узнаешь об этом подробней, как только у тебя начнёт расти борода. Здесь же, на ферме, где время и пространство принадлежат мыслям Эгрегора, циклично движимы его сердцем по своим и нашим венам, по речной глади и стволам деревьев – сны являются отголоском несовершенного бытия. Добропорядочному фермеру не пристало искать в сновидениях ни смысла, ни развлечения. Также – хоть и нет на то прямого запрета, либо указания – не рекомендуется записывать сны – ежели таковые случились – в личный журнал, ибо только контакт с Хозяином есть путь, ведущий к единственной цели – Гармонии».
Когда Ипполит окончил свою речь, я спросил у досточтимого сообщества, видит ли кто ещё сны? Мне ответил брат Даниил – худощавый, задумчивый фермер, с бородой, тронутой нитями седины. Он признался, что у него случаются сновидения и также вызывают трепет души, но справиться с этим ему помогает регулярный труд и пребывание на свежем воздухе у озера.
Далее не буду приводить слов сочувствия и поддержки, ибо вдохновленный собранием сообщества, я решил умерить свою потребность в заполнении журнала своими размышлениями, посвятив себя крестьянскому труду и занятиям в Гимназиуме.

Запись четвёртая.

Я вынужден вернуться к журналу, потому как произошло событие, доверить которое возможно только бумаге, потому как не имею уверенности, что смогу найти в себе смелость довериться кому-либо ещё. Пишу, дабы унять дрожь в пальцах и придать мыслям необходимую стройность. Я следовал данному себе обещанию, старательно возделывая землю и обучаясь фермерским наукам. На полях появились всходы, а над моей верхней губой пробивалась первая поросль, возвещающая, что не так много Лун осталось до первого контакта с Хозяином фермы. Тогда и произошло событие, столь взволновавшее мой ум. Тем утром, утомлённый возделыванием нового участка, я отправился на реку, прохладные воды которой щедро возвращают энергию уставшему телу. Только погрузившись в воду, я услышал всплеск рядом с собой и увидел Её! У берега, по колено в воде, стояла юная девушка; она была нага, подобно наяде, и невинна, как Пресвятая Дева. Грудь её была еле различима глазом, а по плечам рассыпались золотистые кудри. «Пусть сны твои будут добрыми», – сказала она и, помахав мне рукой, нырнула в воду. Волна сомкнулась, и наступила привычная тишина, так что я испытал сомнение, не привиделось ли мне всё это? Дева же вынырнула вдруг подле меня, заставив содрогнуться от неожиданности. Она рассмеялась, и смех её был подобен звуку маленьких колокольчиков. «Я не видела тебя раньше, – заявила наяда и, заметив моё замешательство, продолжила: Меня зовут София, а тебя?» Я только и смел выговорить: «Сведенборг». На сем моменте прервусь и опишу эпизод из своей земной жизни.
Дело в том, что внезапно появившаяся девушка, представившаяся как София, была знакома мне под другим именем – Эмеренция Польхем. Даже сейчас, начертав на бумаге это имя, я испытываю отголоски чувства, сравнимого лишь с любовью к Создателю – чувства любви к женщине.
Всё началось одним хмурым утром в старинном городке Лунд, где располагалась ставка короля Карла Железной Головы. Шла Великая Северная война, в которой отчаянный, но не лишённый неуёмного юношеского романтизма монарх таки найдёт свою пулю. В те дни, однако, король, как и его подданные, были полны сил и находились в состоянии душевного подъёма: планировалась морская война с Данией, и по этой причине я и мой учитель – эксцентричный не менее чем гениальный, изобретатель Кристофер Польхем – прибыли в Лунд; мы должны были найти способ транспортировки кораблей на военную базу в городе Карлскруна. Там находился единственный военный порт, дававший выход в Балтийское море, и Карл Железная Голова планировал организовать переброску военных кораблей по суше.
В городе я жил у давнего друга, Бернарда Седерхольца, служившего писарем в королевском секретариате. В то утро я пил чай, перелистывая в папке чертежи своих проектов по устройству сухопутных доков, как на веранду, где я находился, зашёл взволнованный Бернард – он уже побывал на службе и, по-видимому, имел весомую причину вернуться в дом.
«Эммануил, к тебе посетитель. У него рекомендация королевского совета», – сказал он.
Я отложил бумаги и спросил, какой титул носит визитёр? Встреча с представителем дворянства требовала особых церемоний.
Бернард помотал головой, показывая, что не этот вопрос должен меня занимать. Мне показалось, что мой друг немного напуган.
«Похоже, француз. Пьер Дюжон. Алхимик. Так сказать, известный в определённых кругах. И он – как бы это объяснить – не один».
Я спросил тогда: «С кем же он?»
«Я, пожалуй, вряд ли могу это объяснить», – уклончиво ответил Бернард.
«Я могу», – послышался громкий, трескучий голос, напоминающий хруст солдатского сапога. На веранду вошёл высокий бородатый мужчина, одетый во всё чёрное, с шляпой в руке. На нём был камзол модного покроя с серебряными застежками, кожаные штаны и лакированные ботфорты, тронутые местами слоем дорожной пыли. За визитёром следовал маленький, трёх локтей роста человек, хотя мне трудно отнести это существо к божьему творению, коим является наш род. Карлик был горбат, имел небольшую, покрытую редкими волосами голову и сморщенное лицо с мелкими чертами, но крупным носом; туловище у него было коротко, конечности долги, а при ходьбе он заметно подволакивал правую ногу. Одет странный человек был так же в чёрный камзол, распахнутые полы которого выдавали красную подкладку, подобного цвета были и матерчатые штаны; на ногах же красовались остроносые ботинки, покрытые пылью, что и у своего рослого спутника.
«Меня зовут Пьер Дюжон, – представился гость, – а это, – он с улыбкой потрепал карлика по волосам, – разрешите представить вашему вниманию, господин Сведенборг, моё творение, мою гордость. Его зовут Марсель, и, смею утверждать – это единственный homunculus, увидевший свет со времён Филиппа фон Гогенгейма».
В Лондоне мне доводилось изучать медицинские и анатомические трактаты. Моей целью было доказать единство аксиом геометрии и принципов механики как для рукотворных предметов, так и живых организмов; среди прочих документов, хранящихся в королевской библиотеке, я наткнулся на сочинения фон Гогенгейма, больше известного в народе как Парацельс, где были описаны способы выведения homunculus и ожидаемый результат.
«Я должен восхититься вашим мастерством, господин Дюжон, но не сочтёте за дерзость, если я задам пару вопросов?»
«К вашим услугам», – насмешливо поклонился алхимик.
«Филипп фон Гогенгейм утверждал, что рост homunculus не превышает одиннадцати-двенадцати дюймов, а ваше творение не менее трёх локтей, как вы добились подобного?»
«Мне доставляет истинное удовольствие встреча со столь разносторонне развитым молодым человеком, как вы, – продолжал Пьер с улыбкой, достойной предателя Иуды, – с удовольствием расскажу некоторые подробности. Я вырастил Марселя из собственного семени в колбе, но в качестве дополнительного секретного ингредиента добавил семя средиземноморского василиска, которое смешивал с человеческой кровью во время вскармливания. Кровь я брал у самых высоких матросов, что мне только довелось найти в Лондонском порту – отсюда удача с ростом».
Я знал, что homunculus вскармливается человеческой кровью, но рассказ Пьера возмутил во мне приступ тошноты.
«E fructu ar bor cognoscitur[12 - E fructu ar bor cognoscitur – По плоду узнается древо (лат.).]», – произнёс карлик столь же скрипучим голосом, как и у его хозяина.
Лицо Пьера исказилось гримасой злобы, он размашисто ударил Марселя по затылку, заставив на мгновение потерять равновесие, но тут же взял себя в руки, и насмешливое выражение вернулось на его лицо.
«Приношу извинения, сие подобие человека никак не освоит манеры, подобающие в приличном обществе».
«Не стоит того, – отмахнулся я, – расскажите лучше о способе магнетизации, применяемой к существу?»
«Электрическая энергия, в частности явление магнетизма, хранит в себе множество тайн, часть из них доступна лишь адептам Великого Делания, уважаемый господин Сведенборг, и академическая наука ещё не готова их принять. Вы же учёный, Эммануил?»
«Прежде всего я христианин, и полагаю промыслом Господа открытие тайн мироздания, доступных учёному уму», – спокойно возражал я.
Мне не нравился господин Дюжон и его спутник Марсель, кем бы он ни являлся на самом деле. Сам факт, что человек может столь грубым, дикарским способом вмешиваться в работу Творца и выдавать это за тайное знание, возмущал меня до глубины души.
«Какова цель вашего визита?» – спросил я, будучи в нетерпении скорее закончить встречу.
«Я прибыл по приглашению члена королевского совета, имени которого по известным причинам не могу называть, для участия в проекте транспортировки флота», – сказал Пьер уже без улыбки.
«Я весьма признателен за столь любезное предложение помощи, но, господин Дюжон, мы занимаемся механикой, а не алхимией, – отвечал я, – мы не ищем философского камня, не производим благородных металлов, и даже создание армии из homunculus не является нашей задачей, а совершенствование духа мы проводим в молитвах Господу нашему Иисусу Христу, без применения веществ, производимых в тиглях и перегонных кубах».
Даже сейчас, когда я пишу эти строки, мне неведомо, кем являлся странный гость – может, Эгрегор даст мне ответ в скором времени – но и тогда, как сейчас, я убеждён, что под личиной алхимика Пьера Дюжона скрывался иностранный шпион.
«В ваших словах слышится неприязнь и сомнения относительно моего искусства, но выслушайте меня. Вы молоды и поспешны в суждениях. Все законы этого мира сотворены Господом, в которого я верую с не меньшей искренностью. Думаете, вы вправе разделить науку на угодную или неугодную Создателю?»
Его слова тронули меня. Действительно, существуют ли установленные границы для человеческого разума, если побуждения сердца искренни? Вот только в побуждениях господина Дюжона уверен я не был.
«Так что вы хотите от меня?»
«Я хочу, господин Сведберг, – Пьер сделал акцент на моей фамилии до получения дворянского титула, – чтобы вы порекомендовали меня вашему хозяину – учёному Кристоферу Польхему – для участия в этом деле».
«Господин Польхем не хозяин мне, но учитель и друг. Я выполню вашу просьбу, но мне необходимо знать, что именно вы можете предложить?»
Пьер Дюжон щёлкнул пальцами, по его команде карлик Марсель распахнул камзол, извлёк из внутреннего кармана и подобострастно протянул мне рулон из нескольких сложенных листов.
«Тут описан рецепт изготовления мази для временного облегчения веса кораблей. Весь флот может быть доставлен в порт Карлскруна на повозках».
«Интересно, – сказал я, – имеются ли у вас опытные образцы?»
«Как уже было сказано, – неприязненно произнёс Пьер, – эта субстанция временного действия, а одним из условий её получения является лунное затмение, которое вскоре ожидается».
Я развернул бумаги, некоторые листы были испещрены формулами, разнообразными символами веществ и стихий, другие содержали чертежи замысловатых конструкций, представляющих собой переплетение колб, трубок, чанов, печей и других малопонятных, но, признаться, любопытных артефактов.
«Ну что ж, я покажу господину Польхему ваш проект и поговорю с ним», – заключил я.
Пьер Дюжон покачал головой, как учитель, в который раз получивший неверный ответ ученика на очевидный вопрос.
«Какой учёный отдаст вот так своё детище, не оставляя за собой право окончательного комментария на свой труд? Верните бумаги и дайте рекомендации Кристоферу Польхему для моего участия в транспортировке: тогда вы узнаете все подробности производства субстанции».
Ответ гостя вызвал у меня раздражение.
«Я не совсем понимаю, почему бы вам не прийти к господину Польхему лично и не показать ему подготовленные материалы? С открытием подобного масштаба не составит труда получить аудиенцию у самого короля».
«Вы совершенно правы, но Его Величество при всех достойных восхищения качествах не является учёным. А за вашим учителем ходит слава человека экстраординарных способностей, так же как и обладателя непростого нрава».
Я заверил Пьера Дюжона, что выполню его просьбу, и как только он со своим жутковатым питомцем покинул дом Бернарда, потребовал карету. Дорога до резиденции Польхема, где по совместительству располагался наш научный штаб, пролегала вдоль длинной череды небольших полей, на которых среди всходов пшеницы ещё можно было разглядеть остатки утреннего тумана.
Я размышлял о том, как правильно объяснить свои опасения относительно вдруг появившегося алхимика – шпионы в те времена не были редкостью. Мы, как и наши тогдашние враги, датчане, верим учению Спасителя и вряд ли имеем принципиальные разногласия по вопросам любви, добра и зла. С той и другой стороны люди используют знание законов природы, дарованных Творцом, чтобы забирать друг у друга земли, моря и жизни. Враги, как и мы, обращают свои взоры к небесам, пытаясь заручиться божественной волей, дабы делать то, что кажется правильным и даже героическим. У меня есть предположение, что к некоторым истинам люди должны прийти сами, обретя мудрость не только в понимании священных текстов, но и в насущных делах своих. Однажды человек перестанет придавать значение тому, швед ли он, датчанин, француз, турок или даже русский, и приобретет понимание ближнего своего в качестве уникального творения, исполненного по образу и подобию Божию. Но сейчас образы и подобия должны наладить коммуникацию и ремонт флота в Карлскруне отнюдь не из любви к своим врагам, являющимся такими же потомками Адама и Евы, что и они сами.
Кристофер встретил меня на пороге дома, одетый в плотный домашний халат бордового цвета и тапочки, с закрученными на восточный манер носами, на голове его красовался ночной колпак с кисточкой; в одной руке Польхем держал исходящий паром кофейник, в другой – фарфоровую чашку.
«Эммануил, – опустив приветствия, заговорил наставник, – ты чего это приехал в такую рань? Держу пари, система цилиндров, которые ты задумал расположить в основании дока, не даёт тебе уснуть. А знаешь, я думаю твоя идея применения гидравлической силы не так уж плоха. Это, конечно, дороже, чем использовать труд батраков, но где ещё, как не на войне, мы можем в полной мере воспользоваться плодами науки?»
«Я прибыл по другому делу, Кристофер, сегодня у меня был один странный посетитель, точнее, их было двое…», – начал я, но наставник перебил меня.
«Посетители. Сегодня у всех посетители. Эммануил, прежде чем ты продолжишь, я должен тебя кое с кем познакомить. Эмеренция! Дочь моя, подойди, пожалуйста, я хочу познакомить тебя со своим другом и партнером Эммануилом Сведенборгом!»
Никогда не забуду того мгновения, когда впервые увидел Эмеренцию Польхем. Эти бесконечно голубые глаза и светлые кудри поразили меня, словно я увидел ангела. Если бы я в должной мере обладал поэтическим даром, возможно, только тогда я смог бы передать словами тот восторг и разнообразие чувств, что можно испытать, встретив женщину, которую создала сама судьба. Эмеренции исполнилось не более тринадцати лет, но взгляд её, внимательный, полный ума и проницательности, не оставлял сомнений – передо мной воплощение ангельской чистоты.
Девушка сделала еле заметный книксен и приветствовала меня: «Добрый день, господин Сведенборг». Будто в тумане, я помню краткие слова приветствия, что сказал ей в ответ; я рассказывал Кристоферу про визит алхимика, карлика, рецептуру субстанции, уменьшающей массу кораблей, но сознание моё окутывала сладкая аура любовного тумана, доселе ведомого мне лишь как книжное понятие.
Выслушав мой рассказ, Кристофер сделал заключение одним словом, прорычав подобно льву: «Шар-р-рлатан!»
«Проклятые мистики и колдуны наводнили всю Европу, – ворчал он, – эта зараза пришла с Востока и подобно чуме поразила народ. От простолюдинов до знати и даже королей – все изучают Великое Делание. Кто пытается набить карман золотом, манипулируя со свинцом и ртутью, кто заполучить сверхъестественную власть и силу. Благочестие и труд забыты, зато кто-то постоянно пытается зачерпнуть сокровищ из океана высших энергий своими грубыми, немытыми руками. Да простит меня Всевышний, но иногда мне кажется, что костры инквизиции бывали полезны».
Я рассеянно слушал причитания Польхема, ибо со второго этажа доносился звук одной старинной германской песни, простая мелодия которой исполнялась на клавесине. Эмеренция занималась музицированием, и звуки, извлекаемые её нежными пальцами, казались мне пением райского хора.
«Дочь моя, ты могла бы продолжить свои занятия позже?» – громко крикнул Кристофер, и чудо закончилось.
«Прости, Эммануил, я чувствую себя не в своей тарелке с тех пор, как оставил семью в Стокгольме. Наши дела в Лунде несколько затянулись – во всем виновата нескончаемая война. Это иногда выводит из равновесия и мешает работать. Эмеренция готовит лучший кофе со взбитыми сливками и ореховой крошкой. Во всей Уппсале не найти столь вкусного напитка – это возвращает мои мысли к лучшим временам, когда я ещё занимался починкой кафедральных часов. Не желаешь ли выпить кофе и выкурить трубку перед тем, как мы рассмотрим твои чертежи? Эмеренция с удовольствием продемонстрирует своё мастерство».
Так получилось, что я стал чаще бывать в доме Кристофера. Я поздно ложился, выдумывая всё новые варианты устройства доков, вычерчивая системы цилиндров, позволяющих быстро и удобно перемещать корабли в мастерскую, дабы утром получить свою награду: быстрый взгляд скромно опущенных голубых глаз и глубокий для столь юной девы голос: «Ваш кофе готов, господин Сведенборг».
Пьер Дюжон вместе со своим жутковатым homunculus появился в резиденции Кристофера Польхема через неделю после того визита ко мне в доме Бернарда. Это произошло после обеда, когда я имел счастье прогуливаться с Эмеренцией в цветущем яблоневом саду, где мы обсуждали поэзию; девушка как раз читала «Потерянный рай» Джона Мильтона (https://biograpedia.ru/milton-john) и теперь делилась со мной впечатлениями.
«Господин Сведенборг, я всегда страшилась врага рода человеческого. Меня, как и других детей, пугали Сатаной, если взрослым казалось, что мы слишком много шалим. И этот хитрый и подлый враг был самым злым существом, что только можно вообразить, ведь он покушался на самое ценное, что есть у человека – его бессмертную душу. Просто ходячая ловушка, не так ли? Однако же в поэме мистера Мильтона Сатана не выглядит плохим, он просто желает думать и поступать, как ему нравится. Зачем Бог дал свободу своим ангелам и человеку, если это привело к злу? Не вредно ли для души моей занимать себя подобными мыслями?»
Я не ожидал столь глубоких размышлений от юного создания, и ещё более укрепился в том светлом чувстве, что пронизывало каждую клетку моего существа.
«Поэты, милая Эмеренция, создавая свои произведения, движимы вдохновением, порождаемым разумом и волей сердца. Посему, воспринимая художественное произведение, мы наслаждаемся продуктом, в котором участвуют воображение художника и стремление его духа, но надо отдавать себе отчёт, что сие есть конструкция умозрительная. Другое дело священное писание, ум и сердце пишущего тогда открыты для принятия истины, исходящей от Духа Святого, и являются проводником блага».
Мог ли я предполагать во времена моей молодости, что не менее как через пятнадцать лет и сам буду общаться с обитателями небес: Ангелами Господними и духами умерших?
Наша беседа прервалась громкой речью Кристофера, слышимой поодаль у входа в дом.
«Мистер Дюжон, я вынужден повторить ещё раз: хоть сам король и весь военный совет прикажут мне взять вас в проект, я скажу – нет, пусть даже рискуя положить на плаху свои седины! Мы инженеры, а не алхимики! При всем уважении к вашему мастерству, нас с господином Сведенборгом не интересуют магические мази, побеждающие силу тяготения во период Лунных затмений. Наша задача – создать рабочие доки!»
«Я призываю не делать поспешных выводов, – послышался трескучий голос Дюжона, – ваш компаньон дал мне определённые гарантии относительно нашего сотрудничества, а слово, данное благородным господином, требует исполнения».
«Это ложь! – воскликнул я, приближаясь к собеседникам. – Никаких гарантий мной дано не было, и тому есть свидетель. Наша встреча проходила в доме Бернарда Седерхольца, и он имел честь лично присутствовать при нашей беседе!»
Пьер Дюжон и слуга его Марсель посмотрели на меня взглядом, исполненным презрения и ненависти – они оба сжались, одновременно кутаясь в камзолы, будто испытали неожиданный холод.
«Месье Сведенборг, – назвав на меня на французский манер, Дюжон алчно улыбнулся, – я вижу в ваших глазах блеск, порождённый отнюдь не неприязнью ко мне и не вашими религиозными предрассудками относительно мастерства алхимии. Кто же эта юная особа, что столь скромно стоит у вас за спиной?»
«Эта особа – моя дочь, Эмеренция Польхем, – распаляясь ещё больше, сказал Кристофер, – но вас это никоим образом не должно интересовать».
«Ваша дочь интересует не меня, – сказал Дюжон, согнувшись в карикатурном поклоне, и его уродливый спутник издал короткий смешок, – не так ли, мистер Сведенборг?»
После этих слов алхимик и его homunсulus развернулись и пошли прочь, лишь последний бросил на ходу фразу: «Beata stultica[13 - Beata stultica – блаженная глупость (лат).]».
«Что имел в виду этот проходимец?» – спросил Польхем.
«Не знаю», – ответил я и опустил глаза.
Боюсь, я никогда не забуду того взгляда, что были брошены на меня и Эмеренцию Дюжоном и его не менее отвратительным слугой. И до сих пор я мучаюсь сомнениями, сыграла ли та встреча свою злополучную роль в последующих событиях, лишивших меня радости семейного счастья?

Наш с Кристофером инженерный проект продвигался. Каждый день я старался доработать новую деталь, внести предложение и принести свежий чертёж в мастерскую, чтобы иметь возможность провести несколько заветных минут с Эмеренцией.
В конце концов у меня и моего компаньона произошёл разговор, который я помнил всю земную жизнь и сейчас он звучит в ушах, будто это произошло вчера. Случилось это во время прогулки по саду, после того как мы утвердили к изготовлению опытный образец разработанной мной системы цилиндров.
«Я нахожу приятным, что тебе нравится проводить время с Эмеренцией», – сказал Кристофер, – Вы обсуждаете поэтов и библейские рассказы, что явно идёт ей на пользу. Да и теперь её игра на клавесине стала чище, и ублажает мой слух».
«Общение с вашей дочерью доставляет мне огромное наслаждение – удивительно наблюдать чистый и зрелый ум в столь юной девушке».
«Друг мой?» – Польхем, поднял глаза, осененный неожиданной догадкой.
«Да, Кристофер, я люблю вашу дочь», – исполненный волнения, выпалил я.
«Я искренне рад, Эммануил, – компаньон положил руку мне на плечо, – что ты испытываешь к моей дочери столь благородное и возвышенное чувство. Однако должен спросить тебя со всей присущей подобному признанию серьёзностью, не может ли случиться такое, что влечение твоё, особенно в столь сложной ситуации нашего общего дела, лишь мнится тебе тем окрыляющим даром, воспетым поэтами? Не может ли так произойти, что очарование молодости лишь показалось тебе светом, спрятанным Господом в наших душах?»
«Клянусь своей бессмертной душой, – сказал я, – что сам враг рода человеческого не смог бы наложить тех чар на глаза мои, чтоб принял я неправое за правое, чтоб чёрное показалось мне белым, ибо свет я вижу не оком, но сердцем, – бесконечен он и неисчерпаем в собственной полноте, ибо имеет единый источник. Посему, друг мой, наставник и компаньон, я бы хотел просить вас – с самыми чистыми намерениями и стремлением души – руки и сердца вашей дочери, Эмеренции Польхем».
Кристофер был тронут моей речью, и на его глазах, как и на моих, выступили слёзы.
«Эммануил, ты мне как сын, – наконец ответил он, – нашими усилиями и совместным трудом мы облагородили свои фамилии. Не есть ли это знак, продиктованный волей небес, чтобы роды наши соединились в благословенном союзе? Как отец, я даю согласие на брак и буду всячески потворствовать его осуществлению. Одного лишь прошу: найди верные слова, что проникли бы в душу Эмеренции, дабы она, несмотря на свой юный возраст, могла осознать и почувствовать всю чистоту и искренность твоих намерений».
Это был, пожалуй, один из самых счастливых дней в той части моей жизни, когда умом моим владели человеческие чувства, и ангелы Господни не явили ещё своих откровений. Мог ли я подумать, сколь призрачно и скоротечно бывает земное счастье? Сколь необъяснимы и жестоки те обстоятельства, что мешают Божественному свету, исходящему через дух человека в порыве чистой любви, засиять в той силе и славе, коей он достоин по высшему замыслу? В тот же момент я думал лишь об одном: как объясниться с юной Эмеренцией, так и оставшейся для меня той единственной женщиной, что я
… люблю… открывшей мне свойство человеческой души взлетать на ангельские высоты.
Несколько дней я не мог решиться, и, представляя наш разговор в саду, разными способами складывал свою речь, но, когда всё произошло, мои заготовленные мысли улетучились, подобно эфиру.
В тот день мы разговаривали о музыке. Речь шла о подающем надежды композиторе, принадлежащем к уважаемому старинному роду – Иоганне Себастьяне Бахе (https://biograpedia.ru/bach-johann-sebastian). Я слышал его игру на клавесине во время поездки в Дрезден и был весьма впечатлен игрой этого выдающегося мастера.
«Музыка, – говорил я Эмеренции, – хоть и является чем-то неуловимым, что могут осязать лишь пальцы исполнителя в момент соприкосновения с клавишами, да чуткое ухо слушателя, жадно внимающее драгоценным мгновениям, тем не менее способна подарить ни с чем не сравнимое ощущение высшей гармонии. Гениальная музыка пробуждает в человеке нечто, что возвышает его».
«Как бы мне хотелось иметь способность к подобным прикосновениям», – сказала девушка и, будто случайно, коснулась моей руки.
«Вы имеете талант, милая Эмеренция. Я уверен, ваша чуткость и усердие позволят достичь высот в музыкальном искусстве».
«Я очень стараюсь и молю Всевышнего о том, чтобы Он в полной мере открыл мне способность передавать красоту этого мира. Я хочу делиться ей с другими людьми, и очень благодарна за то, что уделяете внимание моим занятиям».
«Эмеренция, большая честь и удовольствие для меня иметь возможность принять участие в вашей судьбе», – сказал я.
«Простите мне слова, что могут прозвучать дерзко, но нити судьбы находятся в руках Господа», – девушка взглянула мне в глаза так, что я на мгновение испытал сильнейшее смущение.
«Отец наш небесный создал нас по образу и подобию своему и может в малой мере, но даровал нам частицу той безграничной, творческой свободы, что позволяет и нам участвовать в божьем промысле», – возразил я.
«Вы правы», – скромно опустила глаза девушка.
«Вы бы хотели и впредь вести беседы о поэзии, посетить со мной концерты лучших музыкантов и вместе попытаться устроить будущее?
«Да, конечно, – она запнулась, – что вы имеете в виду, господин Сведенборг?»
«Эмеренция Польхем, – я вдохнул полной грудью, чтобы произнести эти слова, – вы согласитесь стать моей супругой?»
Она, казалось, не услышала меня, и лишь чуть ниже опустила голову. Я не решался повторить свои слова, и мы шли по саду в молчании, нарушаемом назойливым щебетом соловьев.
«Но я так молода, господин Сведенборг», – тихо сказала Эмеренция.
«Вы сможете полюбить меня?»
«Я ещё не думала о любви и не знала ее», – грустно сказала девушка.
«Никоим образом не хотел смутить вас или на чем-то настаивать; всё, о чём прошу: подумайте над моими словами».
Эмеренция согласилась три дня спустя, о её решении мне объявил Кристофер, передав необычную просьбу дочери, которую, тем не менее, я принял с трепетной благодарностью. Девушка пожелала прекратить наши послеобеденные прогулки и беседы до помолвки, которая должна состояться сразу по завершению королевского проекта. Я решил посвятить все силы разработкам дока, оставив радость общения с возлюбленной на время окончания срочных государственных дел.
Трудно сказать, случай, злой рок, или – во что мой разум отказывается верить – воля самой Эмеренции, не позволила познать мне радости взаимной любви. Даже сейчас, когда я пишу эти строки, нет твердости в моей руке, ибо воспоминания о единственной избраннице и неожиданная встреча с 
Софией приводят мысли в неровное движение и порождают неисчислимое количество вопросов разного свойства. Доверяю бумаге эти строки для сохранения здравомыслия, в коем, будучи новоявленным отроком, нуждаюсь более, чем во времена дарованных мне откровений, когда зарделся закат моей прошлой жизни. Посему события, произошедшие на Земле, в городе Лунде эпохи Ре-Элласа при лунном затмении и последствия оных, явленные мне на ферме, опишу в подробностях.
Тень от нашей грешной планеты, скрывающей ночное светило, Карл Железная Голова (https://biograpedia.ru/charles-xii) возжелал увидеть лично, посему попросил Кристофера и меня присутствовать при знаменательном небесном событии с perspicillum – так вслед за Галилеем мы называли зрительную трубу. В Лондоне мне довелось изучать природу оптических явлений и методы обработки линз, а благодаря знакомству и дружбе с основателем Гринвичской обсерватории Джоном Флемстидом я был посвящен в его работы, в частности, мне был знаком небезызвестный лунный атлас, копия которого, с любезного позволения астронома, хранилась у меня в кабинете.
Вечером, перед затмением, Бернард Седерхольц прибыл за мной в экипаже королевского совета. Я сам нёс perspicillum, в силу величайшей ответственности не доверяя прибор – линзы которого стоили целое состояние – слуге. Небольшой походный лагерь был разбит на окраине тополиной рощи, где более чем через полвека, на последнем году моей земной жизни, будет построена обсерватория. Экспедиция любителей наблюдать за жизнью небесных тел была тайной: свита Железной Головы состояла из полутора десятка кирасиров и трёх членов совета. Там же присутствовал Кристофер Польхем с Эмеренцией, она упросила отца взглянуть на затмение, на что он дал своё согласие.
Король был одет по-простому: высокие сапоги, охотничьи штаны, тёмно-синий мундир без знаков отличия, поверх мундира была надета тёмная длинная куртка с высоким воротом из тонкой кожи. Он что-то оживлённо объяснял Кристоферу, а Эмеренция, смущённая присутствием столь высокопоставленной особы, стояла, опустив глаза; даже в сумерках мне казалось, что на ее щеках играет румянец.
«Вот вы говорите, что десятеричная система, придуманная арабами, является наиболее удобной? Возможно, когда дело касается тонких астрономических или алхимических вычислений, это действительно так, но не кажется ли Вам, что касаемо военного дела, идеально подойдет восьмеричная система? – Карл Железная Голова нависал над Польхемом, увлечённый собственной речью. – Возьмем для примера некоторые константы. Стороны света – их четыре, а с промежуточными направлениями восемь! В кубе, или призме, что наиболее точно описывают пространство защитных укреплений и построений – восемь сторон! И позволю заметить, те же арабы, подарившие миру великую тактическую игру – шахматы, разделили поле на восемь клеток, посчитав подобную систему наиболее верной. А вот и Эммануил Сведенборг! Я вижу у вас в руках обещанный perspicillum, несите же его скорей».
Король Карл был весьма образованным монархом, обладавшим недюжинным умом и страстью к наукам. Дерзость его в военных делах, буйный, бесшабашный нрав, а порой и жестокость, сочетались с глубокими математическими познаниями и любознательностью.
Я поприветствовал короля, после чего мы с Кристофером под светом бледной Луны и керосиновых ламп, что держали кирасиры, начали разворачивать треногу и устанавливать perspicillum, засыпаемые вопросами со стороны нашего августейшего покровителя. В ожидании затмения мы успели обсудить модификации доков и дамб, а также производство линз и зрительных труб для нужд армии.
До наступления затмения оставалось около получаса, когда из сумерек рощи возник алхимик Дюжон со своим жутким спутником, который тащил за собой гружёную тележку. Гвардейцы сделали движение в сторону незваного гостя, но Железная Голова жестом остановил их.
«Я приветствую Ваше Величество», – издалека прохрипел алхимик.
Не получив ответа, он приблизился и преклонил колено, то же самое повторил карлик.
«Встаньте, месье Дюжон, – сказал Железная Голова, – как вы нашли нас? У короны слишком много врагов, чтобы подобное предприятие было публичным».
«Лунд, Ваше Величество, является городом не того размера и свойства, чтоб хранить в нём тайны. Легко затеряться в трущобах Лондона или Парижа, но здесь для человека пытливого и целеустремлённого не составит большого труда обнаружить сокрытое».
«Допустим, – нахмурился Карл, – но найти интересующее вас место и быть туда приглашенным – не одно и тоже».
«Я прекрасно помню, что мне было отказано в разработке королевского проекта по транспортировке флота. Милостиво прошу простить мою дерзость и упрямство, но я бы хотел продемонстрировать недальновидность привлечённых к этому делу учёных».
«Вы смеете сомневаться в компетенции Королевского Совета? – возмутился Карл. – Господа Польхем и Сведенборг доказали свой авторитет и преданность многолетним трудом, их деятельность не нуждается в оценке бродячих алхимиков».
«Ваш гнев справедлив, – склонив голову, сказал Дюжон, – но всё, чего я милостиво прошу, дайте мне возможность продемонстрировать результат моих трудов. Силы горнего мира, применимые к материи, способны создавать явления, которые можно назвать не иначе как чудесами, а в чудесах нуждаются все, кто участвует в большой войне».
«У вас есть минута объясниться», – сказал Карл.
«Сейчас, под светом Луны, вышедшей из тени, я завершу мазь, что изменит законы тяготения и позволит производить транспортировку тяжёлых объектов малыми силами».
«Господа, – обратился Карл к окружающим, – я не могу отказать себе в удовольствии увидеть действие удивительного вещества».
Стоявший рядом капеллан в сутане священника наклонился к монарху, и я расслышал его шёпот: «Ваше Высочество, этот человек заигрывает с дьяволом».
«Любая война – театральное представление дьявола, но человек должен бояться только Господа, – сказал Карл. – Месье Дюжон, делайте что должно».
«Марсель!» – прозвучал в ответ хриплый приказ.
Homunculus подобострастно бросился к телеге, откинул кусок грубой холстины, явив взглядам общества перегонный куб, несколько колб и разномастных мешочков.
Алхимик поставил куб на землю и расположил под ним плоскую горелку: «Petroleum[14 - Petroleum – нефть (лат).]», – скомандовал он, и слуга, достав нужную колбу, залил в неё густую тёмную жидкость.
Марсель переливал и смешивал содержимое колб, повинуясь указаниям хозяина.
«Mercurio supernatat, stibium, sulfur[15 - Mercurio supernatat, stibium, sulfur – Ртуть, сурьма, сера (лат).]», – слышались указания на латыни.
Тем временем затмение приближалось, и мы с Кристофером занялись отладкой зрительной трубы.
И вот момент настал. Кирасиры погасили факелы, и когда тень начала скрывать ночное светило, Железная Голова прильнул к окуляру и тихо произнёс: «Всевышний установил закон, дающий направление телам небесным, и волей его наступает тьма, угодная Ему».
Диск Луны скрылся, звёзды засверкали ярче, и вся процессия затихла, а гвардейцы пригасили факелы.
Как только светящийся край прочертил черноту неба, послышалось шипение – это карлик Дюжона зажёг горелку. Содержимое ёмкости размером с небольшую бочку издавало утробный, чавкающий звук, а из воронки куба шёл тёмный едкий дым.
«Последний ингредиент, – прохрипел Дюжон, достал из кармана пузырёк с тёмно-красной жидкостью и, откупорив пробку, добавил в нагреваемую смесь несколько капель. Дым сменил цвет и в свете факелов выглядел грязно-жёлтым.
Алхимик принюхался, нахмурился, и я расслышал презрительное бормотание: «Лундские доктора… совершенно никаких гарантий… не тот состав».
«Что-то не так, месье Дюжон?» – усмехнулся Железная Голова.
Пьер затравленно оглянулся, и взгляд его задержался на Эмеренции.
«Господа, я буду признателен, если вы наберётесь терпения и уделите мне ещё немного внимания. Отдельно приношу извинения юной госпоже Польхем, которая из-за моей недостойной персоны вынуждена красть время своего сна. Позвольте мне преподнести вам подарок в знак моего искреннего раскаяния и уважения к вашему отцу».
Все присутствующие замерли на мгновение от подобной дерзости. Игнорировать вопрос короля – поступок опрометчивый, за который можно не только попасть в темницу, но и лишиться головы.
Далее события развивались стремительно. Воспользовавшись замешательством присутствующих, Дюжон снял с пальца перстень и отдал его слуге, прошипев что-то, как змея, ему на ухо. Держа перстень перед собой, homunculus скачками, подобно сатиру, приблизился к Эмеренции. Девушка растерянно отшатнулась, но карлик схватил её руку, надел кольцо на палец и впился в кисть долгим поцелуем. Девушка испустила глубокий выдох и пошатнулась, а уродец бросился обратно к хозяину.
«Ещё немного терпения, благородные господа», – произнёс алхимик, схватил голову слуги, и подведя его к кубу, надавил пальцами на челюсть – изо рта уродца в адское варево закапала кровь, и дым сменил цвет на изумрудно-зелёный.
Я бросился к Эмеренции, которая без чувств упала в мои объятия, на её руке виднелись два маленьких отверстия от зубов карлика.
Карл щёлкнул пальцами, по его движению гвардейцы бросились и заломили руки Дюжону и его слуге.
«Вы безумны и отвратительны, месье Дюжон, и будете повешены в этой роще вместе со своим отродьем», – сказал король.
«Я рискнул своей шеей во славу короны, Ваше Величество, и смею надеяться на милость получить возможность объясниться», – прохрипел алхимик.
«На Страшном Суде получишь слово, жалкий прислужник Сатаны», – сказал король и сплюнул себе под ноги.
«Для того, чтобы состав работал, требуется кровь девственницы. То ли доктор, к которому я обратился, оказался шарлатаном, то ли его пациентка не так строго блюла свою честь, но состав крови оказался бракованным. В Лунде не купишь непорочную кровь и за пять сотен талеров. Но сейчас всё получилось, позвольте мне продемонстрировать результат, и, если вы не увидите обещанного чуда – поступайте с моей шеей, как будет угодно».
«Заткнуть ему рот?» – спросил начальник королевской стражи.
«Подождите, – сказал Железная Голова сквозь зубы, – Я дам вам ещё один шанс продемонстрировать своё сатанинское зелье, но, если ничего не произойдет, карлик будет повешен у вас на глазах, а потом, когда с вами обоими будет покончено, тела скормят свиньям».
«Благодарю, Ваше Величество», – Дюжон показал зубы в жуткой ухмылке.
«Мой король, не позволяйте этому человеку закончить сатанинское дело, – слова сами собой вырвались из моего рта, – кровь, помимо веществ, питающих тело, содержит флюид, производимый мозгом и являющийся вместилищем души. Я готовлю научную работу по результатам анатомических исследований, где докажу, в каких частях и субстанциях тела находится человеческая душа!»
«Господин Сведенборг, – сказал король, не глядя на меня, – я ценю ваши научные изыскания, и в подобающем месте и времени вы всегда получите слово, но сейчас замолчите, либо я расценю вашу инициативу как дерзость».
«Марсель!» – отдал короткий приказ Дюжон.
Homunculus вырвался из рук растерявшихся стражников и, подобно псу, стал рыться под тентом повозки, откуда извлёк крупное яблоко.
Дюжон обмакнул пальцы в получившуюся мазь и вытянул руку ладонью вверх. Жалкий раб, прихрамывая, побежал к своему хозяину и положил яблоко в ладонь. Омерзительная смесь, распространяя неприятный серный запах, капала, блестя в свете обновлённой Луны. Алхимик произнёс странную фразу на языке, который показался мне искажённой латынью, и разжал дрожащие пальцы – яблоко поднялось вверх на расстояние локтя. Послышался всеобщий вздох удивления. Королевский капеллан дрогнувшим голосом начал читать Pater noster[16 - Pater noster – Отче наш (лат).].
Я держал в руках дрожащую Эмеренцию, и в наступившей тишине мне показалось, что я услышал шёпот разрываемого пространства, в разверстую рану которого, тихо и подло, подобно Змею-искусителю, явилось Зло, пропитав густой тьмой ночной воздух.
Я вручил возлюбленную в руки её отца, чтобы совершить ещё одну дерзость.
«Господин Дюжон, – сказал я, пытаясь перебороть желание задушить его голыми руками, – вижу, эксперимент удался, но как учёный-практик должен напомнить, что наша цель – ремонт и транспортировка кораблей, а не фокусы с летающими яблоками».
Алхимик посмотрел на меня с холодным презрением, а я продолжил: «Заставьте взлететь вот хотя бы perspicillum, и вопрос вашего участия в проекте будет решен».
«Месье Сведенборг, – сказал Дюжон, – вы слишком переоцениваете свои способности и ту роль, что была…»
«Принесите зрительную трубу, – отдал приказ Железная Голова гвардейцам и обратился к Дюжону. – Не вам высказываться о способностях господина Сведенборга. Делайте своё дело».
Дюжон густо намазал дорогостоящий инструмент мазью, с трудом приподнял его, прочел заклинание и разжал пальцы. Perspicillum с глухим стуком упал на землю и линзы вылетели из трубы.
«Да будет проклята твоя душа и вечно блуждает, забывшая сама себя. Да не познаешь ты никогда брачного союза, и сердце твоё будет стучать в пустоту вечно», – прошипел Дюжон, с ненавистью глядя мне в глаза.
«Вы шарлатан, – ответил я, не отводя взгляда, – предоставьте Господу определять место человеческой души».
«Месье Дюжон, – снова вмешался Карл, – убирайтесь из Лунда, убирайтесь из Швеции. Даю вам сутки и, если вы будете пойманы на территории моей страны, даю вам слово, ваша шея окажется в петле».
«Вы отпускаете его, Ваше Величество?» – услышал я шёпот капеллана.
«Проходимец обещал чудо и показал его – это вопрос королевской чести», – отрезал Карл.
Алхимик и homunculus, бросив повозку, поспешили удалиться в темноту рощи в страхе, что милость короля может оказаться недолговременной.
Много часов я провёл в раздумьях, пытаясь осознать, как злосчастный случай с этим шарлатаном повлиял на последующие события. Всё началось с того, что Эмеренция, укушенная сатанинским существом, слегла с неизвестным недугом, сопровождавшимся лихорадкой и жаром. Я имел некоторые познания в медицине и каждый день посещал дом Польхемов, общаясь с придворным лекарем и пытаясь развлечь Эмеренцию беседой. Лекарь (весьма надеюсь не тот, что продал кровь Дюжону) рассказывал, что в первые дни болезни, когда девушка лежала в лихорадке, глаза её наливались кровью, и в бреду она говорила на языке, схожем с латынью, однако слов не удалось разобрать.
В один из последующих дней случился разговор, повлиявший на всю мою жизнь.
Я посетил дом Польхемов и справился о самочувствии девушки. Она ответила слабым голосом, что чувствует себя лучше. Несчастная была бледна, и взгляд её был таковым, как будто сквозь стены на неё смотрело что-то необъятное и пугающее. Я ловил себя на мысли, что так выглядят люди, поражённые смертельным недугом, но тут же убеждал себя, что это лишь иллюзия, вызванная переживанием за здоровье дорогого мне человека.
Чтобы отвлечь больную от терзающих её мыслей, я излагал свои размышления о теории крови, которую много позже подробно описал в трактате «Экономия животного царства[17 - Экономия животного царства – двухтомное сочинение Э. Сведенборга о животном царстве. 1741год.]».
«Кровь содержит все вещи, что существуют в мире, и является вместилищем всех веществ, наличествующих в теле. В ней имеются всевозможные соли и масла, спирты и водные элементы. Она содержит богатства трёх царств мира: животного, растительного и минерального. Но самое удивительное, что кровь содержит также одухотворенный флюид, что является вместилищем души. Это удивительный элемент, принадлежащий иному царству – Царству Небесному. Настанут времена, когда знание о флюиде будет принадлежать классической науке, а не только адептам алхимических знаний. Посему и крови непорочной девы проходимец Дюжон придал столь важное значение, ибо кровь сия содержит частицу силы души, имеющей подобие души Пресвятой Девы. Но я хочу вас успокоить, милая Эмеренция, в том, что нельзя похитить и подлостью использовать то, что управляемо лишь волей человека и Господа нашего. Я, как ваш отец и все домочадцы, возношу молитвы за благополучие вашей души и уверяю – вы скоро будете здоровы».
«Я благодарю вас, господин Сведенборг, – слабым голосом отвечала Эмеренция, – но я хотела бы поговорить, если будет угодно, о другой теме, обсуждаемой нами ранее».
«Да, конечно, я вовсе не хотел вызвать у вас неприятные воспоминания».
«Дело не в этом, – девушка отвела взгляд, – помните, вы говорили, что одним из главных даров человеку Всевышним является свобода?»
«Это одна из важнейших и интересных тем, должных волновать ум человека».
«Я не обладаю столь глубокими знаниями и способностями мыслить, но, – Эмеренция на мгновение осеклась, – мне хотелось бы воспользоваться этим даром».
«Безусловно, им нужно воспользоваться, – улыбнулся я, – только следует помнить, что столь сильное свойство личности может как поднять человека очень высоко, так и склонить ко Злу. Впрочем, вам подобные предупреждения ни к чему, но я, как человек, стремящийся к благочестию, должен их выразить».
«Господин Сведенборг, в том, о чём я хотела бы вас попросить, я не вижу Зла, хоть сердце мое страдает и волнуется».
«Можете просить меня о чём угодно, Эмеренция, я с удовольствием выполню вашу просьбу».
Эмеренция прижалась к подушке, и по щеке её скатилась слеза.
«Господин Сведенборг, вы достойный человек, заслуживающий уважения и… любви. Но обращаясь к вашей мудрости, я прошу вас предоставить мне свободу и отменить помолвку».
Я замер, как мне казалось, на целую вечность, пока страшные слова укладывались в моей голове, а когда пришёл в себя, собрался с духом и ответил.
«Я понял вас, но мне хотелось бы знать, не вызвана ли ваша просьба тяжёлым положением, в котором вам довелось оказаться? Не отравлены ли вы чем-то, что смущает ваш разум?»
«Вы человек большой души, господин Сведенборг. Я молода, но даже мне понятно, что людям с такими душами, как у вас, приходится играть в игры, берущие начало в высших духовных сферах. И там, где видна длань Господа, по непостижимому моим умом закону появляется и великое Зло. Я простая слабая девушка, и, простите, не уверена, что вы сможете меня защитить от тех сверхъестественных стихий, которые будут всегда бушевать вокруг вашей персоны. Позвольте мне выбрать скромный земной путь, не занимающий внимание высших существ, кромсающих и перекраивающих миры и царства. Умоляю вас, дайте мне воспользоваться свободой стать незаметной как для Господа, так и для лукавого».
Я был расстроен и одновременно тронут речью девушки.
«Милая Эмеренция, я хочу сказать, что испытываю к вам то прекрасное чувство, что является столь же ценным даром, что и свобода. Клянусь своей душой, что бережно сохраню его и буду любить вас всегда. В моей жизни никогда не будет другой женщины. Посему, с искренними чувствами, я исполню вашу просьбу и буду молиться, чтобы вы распорядились даром свободы со всей присущей вам мудростью».
Так закончилась моя история с Эмеренцией Польхем, и видит Бог, я сдержал данную клятву. Девушка выжила, и дни её были долгими, но причины отказа всё же мучают меня до сих пор: то ли Эмеренция попала под чёрные чары алхимика, то ли причина крылась в том, что я не смог уберечь её от, коварного карлика, а может она попросту поняла, что не способна меня полюбить, и брак всегда будет являться страданием.

Посему удивлению и волнению не было предела, когда я встретил Эмеренцию на ферме в образе Софии, нагой, подобно юной Еве до грехопадения. Я вспомнил откровения, пережитые мной в земной жизни.
В тот период, когда духи стали посвящать меня в тайны небесного бытия, дано мне было увидеть и таинства небесного брака, когда супружеские отношения сохраняются в ином мире; так же в высших сферах могут воссоединиться люди, разделённые случаем, либо злой волей. Посему я склонен сделать вывод: проклятье Дюжона и укус его слуги спровоцировали отказ Эмеренции, но здесь, на ферме, справедливость будет восстановлена.
«Вы помните меня? – спросил я Софию-Эмеренцию. – Понимаю, вам не довелось видеть меня в столь юном возрасте, но право, я нахожу нашу встречу не случайной.
«Нет, – улыбнулась девушка, – но я тебя никогда забуду, – она брызнула на меня водой и звонко расхохоталась».
Мы искупались. София общалась с задором, наивными шутками и смехом, оставляя без ответа мучившие меня вопросы. Затем девушка сказала: «Если захочешь, увидимся следующей Луной», – после чего нырнула в реку. Воды сомкнулись над юным телом, и наступила тишина. Я ждал, приходя во всё большее волнение, которое переросло в настоящую панику. Я выкрикивал её имя, нырял, и готов был разрыдаться, когда заметил ее гибкую фигуру среди деревьев рощи – она помахала мне рукой и скрылась из виду столь же неожиданно, как появилась, отчего я подумал, не было ли мне всё это наваждением.
Появившись в Гимназиуме, я с нетерпением дождался конца занятий, чтобы задать мучивший меня вопрос, видели ли братья девушку по имени София, и кто она такая? Рассказал и о том, что в воспоминаниях о земной жизни она является моей несостоявшейся невестой.
В фермерском сообществе возникла тишина, показавшаяся мне напряжённой. Братья перебросились смущёнными взглядами, а кузнец Миколаич опустил глаза и сжал челюсти так, что в бороде были видны побелевшие губы.
Наконец староста Иеронимус взял слово:
«Брат Сведенборг, так получилось, что София, не будучи фермером, волей Эгрегора такая же полноправная обитательница фермы, что и все мы. С одним отличием: она не меняет циклы и не посещает Дазайн. Общаться с Софией не запрещено правилами, но она не является предметом обсуждения в Гимназиуме».

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/severin-vinogradskiy/sny-i-koshmary-fermera-svedenborga-67618556/chitat-onlayn/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes
Примечания

1
Здесь: человек-слон (лат).

2
Видимость, во множ. числе видимости. Apparentiae. Образы и предметы, видимо являющиеся на небесах, но в действительности не существующие, имеющие одно только объективное, а не субъективное значение. Иногда это же слово употребляется и в отвлеченном значении, в смысле качества, свойства предмета (А. Н. Аксаков).

3
Душа и дух. На латинском четыре слова: spiritus, mens, animus, anima, для которых у нас только два – дух и душа; для первых трех – дух, для последнего – душа. Вот оттенки первых трех значений: spiritus – это дух, личность духовная, житель духовного мира; mens – совокупность духовных, сравнительно внутренних начал, образующих духовного человека, разум и воля его. Наше слово ум в значении славянских речений умы ангельские, умные телеса ангельские соответствует латинскому mens, т. е. означает цельность духовного существа; в этом смысле я употребил это слово в н. 110, 170 для передачи выражений mens naturalis, mens spiritualis. Английское mind вполне передает латинское mens, а французские переводчики составили для него новое слово – Le mental. Animus относится более к природным, сравнительно внешним началам духа. Mens и animus почти то же, что pneuma и psyche, поэтому animus и anima я передавал словом душа, а mens и spiritus словом дух (А. Н. Аксаков).

4
Angelus Domini – Ангел Господень (лат.).

5
Abi in crucem – провались ты (лат).

6
Иоанн 1:1.

7
Природный, – ое. Naturalis, – ia. Относящееся к природе или естеству человеческому; внешнее в сравнении с духовным. В природном мире природный человек; в природном человеке природные начала; в природных началах природный смысл: mundus, homo, sensus naturalis. У нас, в богословии, принято слово естественный человек в значении его доблагодатного состояния, но это слово не могло бы передать всех оттенков латинского в различных сочетаниях его; к тому же оно имеет у нас и другие значения, да и корень его естество (essentia) означает совсем иное (А. Н. Аксаков).

8
Парасоль (фр. parasol – букв. «против солнца») – зонт, предназначенный для защиты от солнца. Парасоль был изобретен во Франции в XVII веке и стал первой разновидностью зонта, появившейся в Европе.

9
Zonnedoek (нидерл. – «защита от Солнца») – изначально навес от полотна или парусины, растягиваемых над палубо для защиты от Солнца. Позже этим словом стали обозначать ручные зонты.

10
За научные труды и ряд важных изобретений, в 1719 году Сведенборгу был дарован дворянский титул, с чем было связано изменение его фамилии со Сведберг.

11
Исайя 2:4.

12
E fructu ar bor cognoscitur – По плоду узнается древо (лат.).

13
Beata stultica – блаженная глупость (лат).

14
Petroleum – нефть (лат).

15
Mercurio supernatat, stibium, sulfur – Ртуть, сурьма, сера (лат).

16
Pater noster – Отче наш (лат).

17
Экономия животного царства – двухтомное сочинение Э. Сведенборга о животном царстве. 1741год.