Главная страница | Современная русская литература | Не все птицы вьют гнезда

Не все птицы вьют гнезда
Елена Карплюк


История начинается в поселке Языково (90-е годы). Главная героиня Саша, родители которой уехали на заработки, остается в поселке оканчивать 11 класс. Затем происходит ситуация, повлиявшая на всю ее жизнь. Спустя 20 лет Саша мистическим образом попадает за пределы реального мира, откуда она отчаянно начнет искать выход. И ей не избежать встречи с прошлым.





Не все птицы вьют гнезда



Елена Карплюк


В конечном счете, можно достичь такого равновесия между светом и тьмой, которое человек в состоянии выдержать. Природа состоит из противоположностей: света и тьмы, создания и разрушения, верха и низа, маскулинности и феминности.

    (Роберт Джонсон,
    «Как овладеть своей тенью»).


Редактор Дарья Ломакина

Корректор Дарья Ломакина

Иллюстратор Анастасия Суховеркова

Дизайнер обложки Анастасия Суховеркова



© Елена Карплюк, 2024

© Анастасия Суховеркова, иллюстрации, 2024

© Анастасия Суховеркова, дизайн обложки, 2024



ISBN 978-5-0056-3988-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero




Глава 1


В полночь в коридоре женского монастыря неожиданно появилась тень.

– Нередко судьба заводит человека в самую гущу событий, – произнес ее женский шепот, – а там сам черт не разберется. Отпускает происходящее на волю Божью.

Она прошла до входных дверей, задевая пол своей широкой юбкой. Дверь заскрипела.

В округе раздалось сладостное божественное звучание. Тень взмахнула крыльями и медленно скрылась за пределами монастыря.



***

Эта история берет начало в небольшом поселке Языково, где в маленькой церкви, что стояла на окраине, начиналась воскресная служба. Несмотря на то, что на дворе был июль, дул прохладный ветер. Местный худенький звонарь по имени Антон изо всех сил раскачивал веревку, и от этого колокольный звон был слышен до самого кладбища. Так как церковь была действительно маленькая, то в праздничные дни в ней убирались лавки, и прихожане набивались туда, словно в рукавичку. Сегодня воскресенье, народу пришло много. Правда, не все пришли молиться или слушать молитвы, кое-кто заглянул поболтать.

Шестнадцатилетняя невысокая Саша, зевая, забыв перекреститься на входе, забежала в церковный притвор. За ней следовала Фая, ее мать, женщина сорока пяти лет. Она перемахнула рукой крест и так же быстро зашла за дочерью. В церкви они встали в самом углу. Женщина с прерывистым дыханием достала из сумки кошелек. Саша протянула руку, на ее ладонь посыпалась мелочь. Взяв деньги, девушка уже направилась к церковной лавке, чтобы купить свечи, но замедлила шаг. Она заметно покраснела, завидев местных парней, расхаживающих рядом. Саша подумала, что выглядит как монахиня, и смущенно отвернулась от них, прикоснувшись к худенькому плечу. Но ужу через пару минут девушка среди других фигур не выделялась, встала в очередь за свечами. Она словно затерялась в этом пространстве, где ничего ей не было понятно, где люди чего-то хотели, чего-то просили и выглядели так, словно они точно понимали, что здесь происходит. Девушка как будто была одна, но ее никто не замечал, даже мальчишки куда-то пропали или так же слились между икон, свечей, толкающихся людей.

Очередь двигалась, и к продавцу обратилась женщина лет шестидесяти в черном шарфе на голове. Еще десять человек, и будет Сашина очередь.

– Вы знаете, – тихо произнесла она женщина, – я мужа год назад схоронила. Скажите, какую записку мне сейчас написать или нужно молебен заказывать?

Видно, что старушка, стоящая за прилавком и именуемая свечницей, худощавая, с острым взглядом, лет восьмидесяти, отвечать на вопрос была не готова. Она посмотрела на вопрошающую женщину через очки, немного приспущенные на нос, и несколько секунд помолчала.

– Чего надо-то? – выдохнув, произнесла она. – Какую записку? Поминальную, сорокоуст, годовую? Только в четверг будут за здравие читать и упокой. Сейчас не читают.

Женщина растерялась, ничего не ответила и, купив свечи, отошла от лавки.

Следующая в очереди стояла невысокая женщина лет тридцати, в цветном платочке, подвязанным под подбородком. Теребя небольшую сумку, она пристальным взглядом оглядела церковный прилавок.

– Бабушка, – начала она.

– Что значит бабушка? – сразу возмутилась свечница. – Ты где вообще находишься?

– Простите. Подскажите, пожалуйста, – попросила женщина. – Какую свечку можно купить, чтобы поставить перед фотографией новопреставленного? Может быть, есть особенные свечи, ну, так сказать, для этого повода?

– Вы видите здесь цветные свечи? – с негодованием продолжила свечница. – Они вроде все одинаковые. Зачем вам свеча? Молитву будете читать? За упокой? Если что, не на фото надо молиться, а на икону. Молебен заказывайте лучше.

– Да что вы? Я знаю, что на икону, – отмахнулась женщина. – Мне просто поставить перед фотографией.

– А кто умер-то? – прошептала свечница, чуть подавшись к женщине.

Та, ничего не ответив, поджала нижнюю губу.

– Никакой особенной свечи не надо, – не дождавшись ответа, буркнула старушка, повернувшись к прихожанке спиной и что-то высматривая среди стоящих на полке икон. – Берите любую, можно ту, что подороже, она поболее, дольше гореть будет.

Людей внутри церкви становилось все больше. Кое-где слышался шепот. Неожиданно в негромкое церковное пение вмешался женский голос.

– Ты че, Василий, – произнес женский голос, — пил, что ли?

– Да что ж ты орешь так? – ответил басом, по всей видимости, Василий. – Щас зайка моя прибежит. Не пил, а выпил. Имею право в свой единственный выходной душу порадовать? Иль вам только положено?

– Так че в церковь-то приперся, идиот? – зашипел женский голос. – Тута душу молитвой лечат, а он водку… эх, бесстыжие твои глаза.

– Не начинай, мать, – ответил Василий, – никто же не видит и не нюхает меня. Ты только носом водишь. Все пасет она меня, как дите какое. Из-за вас же я здеся, попробуй-ка не приди, вы мне потом житья всю неделю не дадите.

– А крестик-то у тебя где?

– Повесился крестик ваш. На гвоздике висит.

– Да Боже же мой, Вася, грех какой говоришь. Не богохульствуй. Зачем ты его снял-то или повесил? Тьфу, Господи, помилуй. Выйди отсель, чтобы глаза на тебя мои не смотрели.

– Аха, – иронично ответил Василий. – Щас, прям так и подчинился. Не малой подикась я. Не сам я его снял, веревка порвалась, пока я мылся в бане. Истерлась, видно, вот и порвалась.

– Че новую-то не завязал? – не унимался женский голос. – Не малой он. Ну, так и веди себя как большой. Коли пришел в церковь, так крест на груди должен висеть, и не лопай перед тем.

– Не лопай, – передразнил Василий. – Я говорю, что выпил. Глухая? Рюмку, две может. Орет почем зря. Нет, не куды не пойду. Тут и буду стоять. А если кому не нравится, то пусть отойдет от меня, раз стыдно ему со мной таким грешным. Святоши все, гляньте, причащаются. Не замолите вы век грехи свои. Показушки все это ваши. А я выпил или не выпил, все равно ведь к Богу иду, не отмажесся. И Бог меня простит, раз вас прощает. А ты не осуждай, мать, сыночка своего. Че в библии сказано? Не суди, да не судим будешь.

Разговор прекратился. Протяжно пело псалмы и молитвы женское трехголосие. Вскоре началось чтение Евангелия. Недалеко от дверей, рядом с угрюмой женщиной, мялся с ноги на ногу парень лет тринадцати.

– Мам, скоро уже? – обратился к ней парень. – Устал я стоять. Можно хотя бы сесть?

– Че скоро? – нервно переспросила мать. – Стой давай. Только начало еще, а тебе лишь бы сбежать. Ты че старуха, чтобы сидеть? Или больной какой? Все стоят, и ты постоишь. Глянь, бабки кривые, косые стоят. И ничего, ноги не отсохли. Щас вот закончится служба, так они поскачут на выход, сталкивая и детей и нас, наперегонки, как здоровые.

Она недовольно скривила лицо и даже с презрением посмотрела на стоящих рядом двух старушек, склонивших головы. Парень грузно вздохнул.

– Ну, мам, – произнес он шепотом.

– Помамкай мне еще. Вона по сколько гуляете на улице с друзьями, поди-ка не устаете, а? Орете весенними котами под окнами-то. Нет, не тяжко вам?

Женщина поджала нижнюю губу и сузила глаза, пристально посмотрев на сына. Парень снова вздохнул, отвернулся в сторону и что-то зло прошептал, похожее на ругательство, но остался на месте. Конечно, в церковной службе было все отлажено, раньше времени ничего не происходило. Через какое – то время запел отец Матвей, служащий в церкви священник. Пел он православный гимн – Символ Веры. Его подхватил рядом стоящий с ним дьякон с густой рыжей бородой. Тут же запели в разных тональностях прихожане.

– И во единого Иисуса Христа, сына Божия… – тянула, немного запаздывая словами, сгорбленная старушка тоненьким скрипучим голоском.

Рядом низким тембром громко и протяжно пел высокий мужчина. Кто-то просто читал, и получалось как-то по-особенному живо. После гимна вновь запело женское трехголосие. Началось приготовление к Причастию. Все ждали главного в литургии. Через какое-то время священник вышел из алтаря с чашей Крови Христовой. Неожиданно в церкви хлопнули входные двери, да так сильно, что стоящие люди обернулись. На пару секунд воцарилась тишина, но никто не увидел, что кто-то вышел или зашел. Через час служба и причастие стали подходить к завершению. Люди совсем свободно ходили по церкви.

– Господи, помилуй, Господи, помилуй, – произнесла тучная женщина преклонных лет, обратившись к большой иконе Христа Спасителя. Кланялась, касаясь пальцами самого пола. Медленно крестясь, она смотрела на икону блаженными глазами. Да так громко благодарила Бога, что люди стали обращать на нее внимание. Раскачиваясь, она повернулась, вздохнула и пошла прочь от иконы. Саша украдкой взглянула на мать. Та, в свою очередь, поглядывала на шедших мимо нее людей. Женщина прошла по коридору, сделанному людьми, которые также стояли на причастие. Приблизилась к стаканчикам с чаем, стоявшим на столе у выхода. Следом за ней к столу стали подходить другие люди, подводя детей. Церковь в это время словно разделилась на две части. В одной части еще продолжалось причастие, а в другой народ суетился и шумел, словно пришел на базар. Женщины сновали туда-сюда от скамеек до икон, переглядывались, искали своих, обходили чужих.

Пожилая служительница церкви задула еще не до конца догоревшие свечи. Рядом с ней заговорили две женщины.

– Видала ты? – спросила первая. – Свечки она задула. Зла не хватает на этих бабок. Не ей поставлено, не ей и задувать. Народ деньги платит, а ей че? Задула и все. Вот и все поминки. Деньги заплатили, а даже вона до половины не прогорела свеча-то.

– Я не видела, – присматриваясь к старушке, ответила вторая, – сколь она свечек задула? Подойти, может, сказать?

– Да ну, позориться еще. Задула уж.

Старушка, что задула свечи, принялась чистить позолоченные подсвечники. Низкий рост и уже сгорбленная спина не позволяли ей быстро собирать сгоревшие свечи. Она медленно двигалась кругом возле подсвечника, вставая на носочки. Смахивала широкой кисточкой остатки воска. Рядом с ней капризничал ребенок двух лет. Старушка, улыбнувшись, протянула ему горящую свечу. Малыш обрадовался и с удовольствием дунул на огонек.

Саша подняла глаза на потолок, где на нее как будто смотрели Апостолы и пророки. Ей вдруг стало не по себе. Шум и суета в церкви не стихали. Дети жаловались, что устали. Женщины, не прекращая, разговаривали. Напротив креста с Распятием парень лет тридцати быстро крестился и кланялся, вставая на колени, затем соскакивал и опять кланялся. Рядом стоящие пожилые женщины, недоумевая, смотрели на него.

– Господи, помилуй, – перекрестилась одна. – Глянь-ко, сектант какой-то.

– Вижу, – шепотом ответила вторая. – Ну, поди-ка ему священник за грех дело такое назначил. А кто это?

Она пристально всмотрелась в лицо парня.

– Нет, сектант, – подытожила первая. – Ой, пойдем-ка отойдем отсель, а то вдруг он порчу наводит. Слыхала я про них. Тьфу! Они по вечерам собираются. Ну, как их? А, «адвентисты седьмого дня». Та опять, чего он здеся делает?

Они отошли, но еще не раз косились в сторону парня. Через какое-то время все пришедшие стали подходить поближе к отцу Матвею, среди них в самой середине оказались Саша с матерью. Священник держал в руках крест и говорил, говорил, а потом почти выкрикнул первые слова, что даже дети обратили на него внимание.

– Опять Иродиада беснуется, опять неистовствует, пляшет, требует у Ирода главы Иоанна Крестителя! Есть люди, которые живут почти по-евангельски: «не хлебом единым». Вот только вторая половина этой заповеди у них исковеркана: не всяким словом, исходящим из уст Божиих, они питаются, а пожирают всякое слово, исходящее из смрадных уст клеветников и сплетников. Эти люди берут на себя адский труд в прямом и переносном смысле!

Он замолчал и покашлял в кулак. Несколько секунд священник смотрел в пол. Люди стояли в ожидании.

– Грязная клевета, – выдохнув, продолжил отец Матвей. – Сплетни и осуждение не только обеспечивают путевку в геенну, но и отнимают значительные силы и время. Подумать только, сколько времени теряют сплетники, вливая в уши друг друга свою вонючую жижу! И неважно, измышляет ли человек слухи, распространяет ли их или «просто» слушает, и те, и другие, и третьи болеют одной и той же заразой. Но если бы болели и гнили только они одни! Как дьявол не хочет оказаться в одиночестве в своей выгребной яме и увлекает за собой несчастных, так и слуги дьявола не довольны своей только погибелью и стремятся заразить других людей.

Неожиданно заплакал двухлетний ребенок. Отец Матвей на несколько секунд снова приостановил проповедь. Молодая женщина, державшая малыша на руках, закачала его из стороны в сторону. Нахмурившись, священник жестом приказал ей остановиться. В это время Саша обернулась, она не могла освободиться от мысли: «Кто же хлопнул дверями в церкви? Не ветер же».

– Сплетни и клевета, – продолжил священник, – распространенные за спиной человека, о которых он часто даже не догадывается, ранят его.

Голос его стал приглушенным, и кажется, что далеко стоящие от него люди еле разбирали слова. Кто-то из присутствующих часто кивал в знак согласия. Отец Матвей сделал паузу, затем повел плечами, будто что-то стряхнул, и продолжил:

– Не лжесвидетельствуйте и носите тяготы друг друга, да исполните закон Христов. Слава тебе, Боже! Слава тебе, Боже! Слава тебе, Боже.

Перекрестился и перекрестил всех пришедших. Люди начали подходить к нему вереницей и целовать в его руках крест. У Саши возникло ощущение, что они идут на плаху. Люди выглядели хмурыми, лица их были безэмоциональными. Или что все они большая единая гусеница, медленно передвигающаяся к выходу.

На выходе мужчина в полосатой футболке, старых штанах и разношенных ботинках, с нечесаными светлыми волосами, зевнул.

– Хозяин нашего склада, – негромко произнес он, – тоже в церкву ходит, только он в город ездит, там просторнее. Стоит, верно, в белой церкви-то и тоже попа слушает.

Рядом недовольно вздохнула сухонькая женщина, потерла свой острый нос, удерживая на плече сумку с длинной лямкой.

– Тише ты! – резко оборвала она, – нашел, кого вспомнить. Чего ты мне про своего хозяина говоришь? Ты мне лучше расскажи про себя. Куда вчерась вечером шлялся?

От неожиданности мужчина только широко раскрыл глаза.

– Расскажи вона людям, – не унималась женщина, – как ты собственную мать в последний путь отправлял, сын блудливый? Про тебя, видно, в писаниях писано, а ты и не знаешь. Че тебе хозяин твой? Как вы при жизни с ей, на моих глазах, злющие друг на друга зыркали. В итоге так и не договорилися? На том свете тебе прощения не будет.

Она съежилась и почти бросилась на озадаченного мужчину, но тот успел отскочить.

– Ух, дам я тебе, тварь рыжая, промеж глаз, – прошипел мужчина, – не сразу оклемаисся. Мать она вспомнила. Ты б еще про черта с рогами вспомнила, мать моя с им в дружбе была, и ты, видно, с ей заодно. Так кто ты, а? Чертяга и есть! Крути педали, пока не надавали.

Он сел на стоящую возле него лавку, закинув ногу на ногу. Фая тихо шепнула Саше на ухо: «Муж и жена – одна сатана. Прости, Господи». Девушка хихикнула.

Постепенно весь народ из церкви вышел на улицу. Там Саша быстро развязала платок и убрала его в карман. Ее темные волосы сразу же рассыпались по плечам.

Прощально звонили колокола. «Завтра понедельник – рабочий день, начало следующей недели», – подумала Фая, взявшись за руку дочери.




Глава 2


Утро в поселке выдалось теплым. Моросил дождь. Дома грустно смотрели своими окнами на покидающих их жильцов. Из второго подъезда пятиэтажного дома, завязывая на ходу пояс на кофте и отряхивая юбку чуть ниже колена, выбежала Фая. Негустые волосы она собрала в пучок, так как считала, что их стоит убирать, когда от былой косы остались только воспоминания. Вокруг, словно муравьи, шли друг за другом люди из соседних домов. Фая, помахивая закрытым зонтом, высматривала знакомые лица. Женщина увидела, как к остановке подъезжает автобус. Она вышла на тропинку и побежала по траве, улыбнувшись во весь рот.

– Катюха, привет! – громко и радостно закричала Фая. – Как жива, здорова? Выходные пролетели, как корова языком слизала. Опять вот едем пахать забесплатно.

Работал на заводе народ действительно бесплатно. Год назад сменился директор, поэтому на производстве и в бухгалтерии шла перестройка: людям не выплачивали зарплату уже несколько месяцев. Денег хватало только на начальство.

Статная Катерина немного покраснела, тряхнула головой, напустив на лицо темные волосы, стриженные под каре.

– Ты чего так кричишь, Файка? – с укором ответила она подходившей к ней женщине. – С утра народ пугаешь. Как ведь прокаженная орешь. Нормальная ты, нет?

Фая, не ответив ей, с довольным видом встала рядом. «Ох, что у людей с настроением? Что в голове?» – подумала она.

– И все-таки, – повернувшись к Катерине, продолжила Фая, – хорошо, что есть работа. Работать надо, чего же у мужика на шее висеть?

Катерина пожала плечами. К остановке подъехала машина. Оранжевый «Москвич» проскрежетал колесами по асфальту и остановился. Водительская дверь распахнулась, и оттуда высунул голову Витек, он работал в транспортном цехе. Несмотря на то, что на пальце он носил обручальное кольцо, его машину видели темными вечерами то возле лесочка, то за гаражами.

– Девки, поехалите! – крикнул Витек. – Подвезу до цеху. Че на остановке зря ноги мозолить?

Фая и Катерина торопливо уселись в машину на заднее сидение. Парочка стоящих на остановке людей переглянулись, ухмыльнувшись в след уезжающему «Москвичу». По окончании пути Витек высадил пассажирок у центрального входа на завод и, шаркнув дном машины о выступ на дороге, развернулся в неположенном месте. Женщины, пройдя через проходную, зашли в цех, где изготавливался раствор для внутривенных инъекций. Переодевшись в костюмы синего цвета, они вышли в большое светлое помещение и расположились по разные стороны конвейера. Утро было ранее. Приходящие друг за другом работницы здоровались чуть слышно или кивком. Фая подошла к окошечку, откуда тянулась конвейерная лента, приблизившись к нему лицом, выкрикнула:

– Дев, включайте! Мы готовы.

Зажужжал конвейер, и бутылки с физиологическим раствором ровным строем поехали прямо в руки женщинам. Сегодня на конце ленты проверяющими стояли Рита и Зойка. Пышногрудая и кокетливая Рита лет пятидесяти бойко взглянула на Галю, сидевшую ближе к ней. Рита запустила пальцы в густые волосы, сквозь них блеснули золотые кольца.

– Ох, Галюся! – игриво произнесла Рита. – И где это ты, Гала, такую прическу сделала? В каком таком журнале высмотрела?

Сидящие за конвейером женщины рассматривали Галину прическу. Волосы ее, плотно сжатые в завитки, оказались тщательно залакированы. Кто-то прыснул от смеха. От общего внимания Галя заметно засуетилась и, потерев курносый нос, залилась на лице красной краской. Она потянулась за бутылкой с раствором, приклеила на нее этикетку, протерла мокрой тряпкой и стукнула дном об конвейер. Затем взглянула на Риту.

Вообще, женщины в этом месте часто позволяли подтрунивать друг над другом. Рита, не отводя глаз от Гали, взяла приехавшую бутылку и еще раз протерла ее тряпкой, звякнула ей об стол.

– Рит, – ответила Галя, наклеивая этикетку на очередную бутылку, – молчала бы ты в тряпочку, да паковала лудше. Смотри, не успеть тебе за нами. Мы все обедать пойдем, а ты будешь на обеде возиться с посудою. Похудеешь еще. Кх-ха.

Галя подкашлянула, захихикала, прикрыв рот. Снова послышался смех. Рядом с поддоном припарковался на тележке грузчик Дмитрич, ожидая набитые бутылками коробки. Выцветший костюм, который явно был ему велик, и растянутые «колени на штанах» придавали Дмитричу нелепости. Он оперся на ручку тележки и почесал лоб, отодвинув кепку на затылок. Глядя на Галю, мужчина растянулся в приятной улыбке.

– Давайте уж, бабенки, закругляйтесь с первым набором коробок-то, – неожиданно попросил Дмитрич. – А то ржете, как лошади, а делу мало. У меня-то дел невпроворот. Надо еще картону нарезать на прокладки. Мишаня ждет меня там.

Он махнул рукой в сторону запакованных коробок.

– Ой, – ответила Рита, выхаживая у стола, – смотри-ка, не умайся, Дмитрич. Только начали. Не подгоняй, а то сам не догонишь. Выходные то, поди, прошли весело. Так не угомонишься никак, вот и робить хочется? А, Дмитрич?

Рита подмигнула Зойке, стоящей напротив нее, будто ища в ней поддержку. Мужчина сощурил глаз, но промолчал. Он любил выпить в свой законный выходной и не скрывал этого. Женщины, конечно, об этом знали и не упускали момента, чтобы не пошутить над ним.

– Я вам расскажу про себя, девочки, уникальную историю – многообещающе произнесла Рита. – Я сама не знаю, как это со мной могло случиться. Вы давайте, клейте пока бутылки-то. Я успею уложить. Приходит вчера сосед мой снизу. Стучит и говорит: «Дай, Рит, мне рублей десять на похмелиться». А сам бледный, трясет всего. Я говорю: «Ты чего это, Стасик? А жена где?» Он просит и все. Я его запускаю в дом-то и за ним дверь закрываю. Пошла взять деньги в шкафу. Слышу, еще кто-то стучит. Ну, думаю, кто это может быть?

На полигоне раздался телефонный трезвон. Рита обернулась. Трубку сняла невысокая женщина в медицинском колпаке и таком же халате, стянула с рук резиновые перчатки.

– Фая! – крикнула женщина. – Подойди, Сашка звонит.

Фая, почти спрыгнув со стула, накинула тряпку на ведро и быстрым шагом направилась к телефону. Проходя между коробок, она задела одну рукой, та сдвинулась.

– Вот корова! – выдохнула Полинка, провожая женщину взглядом. – Куда бы ни шла Файка, везде на что-нибудь наткнется.

– И сломает, – присоединилась Райка. – Сашка ее такая же. Димка наш с ней в одном классе. Учится то она хорошо, а прыгать через планку не умеет, да и на лыжах черепахой ползет. Тут, рассказывает, вазу с цветами с учительского стола смахнула, прям на учительские тетради.

Галя и Таня с осуждением покачали головой. Дмитрич, поняв, что не дождется быстрого наполнения коробок, вздохнул и сел на стоящий рядом стул. Потом поднялся и снова оперся на тележку.

– Ну так вот, – продолжила Рита, – подошла к дверям, смотрю в глазок, а там стоит жена Стасика. Я на его смотрю и говорю: «Твоя стучит». А он мне машет рукам и шепчет, мол, не открывай, не сдавай меня ей. А я и растерялась, словно полюбовник он мне. Сама сначала забоялась двери открыть.

Пару женщин за конвейером перестали работать и уставились на Риту.

– А она стучит, – продолжает Рита, – и кричит что-то про опойцу и кобеля, а меня называет сукой. Ну нет, думаю, я этого терпеть не буду. Открыла ей. Как вцепились мы друг в дружку и пыхтим перед дверью, а Стасик не дышит, стоит в прихожке. Я ему кричу, мол, Стасик, забери свою истеричку. В общем, ушли они, и до самых дверей их ругань по всему подъезду слышалась.

– Хорошо хоть, Рит, он денег попросил, – продолжила Полинка, ловко наклеивая этикетку на бутылку, – а не чего-то другого. Кх-ха.

Послышался смех, Зойка даже закашлялась. Вернувшаяся Фая уселась на свой стул. Прикусив заусеницу, снова взялась за тряпку.

– Говорю Сашке, – произнесла она с иронией, – отец все уже решил. Я ничего не буду ему говорить. А она трындит одно и то же.

Фая махнула тряпкой в сторону телефона.

– А че случилось-то? – спросила Рита.

– Да не знает, куда поступать ей. Отец придерживается того, что есть четко понятные профессии, которые были и будут, и это важно знать. Но Сашка противится. Я думаю, что она, хоть и учится хорошо, не больно умна, чтобы на институт нацелиться. Вот Толя и сказал, мол, либо на нормальную профессию поступать, либо сидеть дома, раз мозгов не хватает.

– Так нормальных много. Чего это она? Выбрать, что ль, не может?

– Да ну ее. Вчера Толя кричал, что она и не выбирает нормальную, потому что не поступит все равно.

Фая опустила ресницы и быстро шлепнула по бутылке, выдавливая из-под этикетки клей.

– Рит, так ты чего так расхорохорилась? – не поднимая глаз, продолжила прежний разговор Галя. – Вышла бы и сказала спокойно, так, мол, и так. Пришел Стасик твой десять рублей попросить. Не ко мне же пришел, а за деньгами. И все. Я бы не стала нервничать, я выдержанная. У меня, конечно, не было такого в жизни. Но я бы спокойно решила дело. Чего скандалить?

– Галочка, ты-то? Спокойно? Да ты трусиха такая. Все поэтому. От комара подикась побежишь.

Снова послышался хохот. Райка опустила грязную тряпку от клея в рядом стоящее ведро с водой, шумно прополоскала ее, отжала в руке.

– Девки, – сказала она, немного наклоняя голову и отведя взгляд в сторону, – а кто-то знает, сколько дали Вадьки Забровина сыну-то? Все же убийство как-никак. Пьяный, что ли, был? Светка, конечно, красавица была, но, говорят, злющая.

– Да уж, – нервно ответила сероглазая Лариска, – лиха беда. Надо хорошенько обдумывать поступки и наказания. Надо дружить с дитем-то своим, знать все о нем. Тогда, может, и не ошибешься. Обо всем надо думать. Я вот своего и приглажу и приголублю, он около моей юбки вертится все время, иной раз и надоест.

Лариска, положила тряпку на ведро, и взяла из кармана тюбик с кремом, намазала покрасневшие руки.

– Я слыхала, что в психушке он. Как его? Ну это, судмедэкспертизу проходит, – поддержала разговор Полинка, быстрым движением облизывая нижнюю губу.

Она наклонилась и тоже прополоскала в ведре тряпку.

– Ну, не знаю, красивая ли была Светка, – произнесла Полинка, – но вот злющая – это да. Идет, бывало, по улице, вся такая надушенная, накрашенная, юбка в прилипочку, аж белье отпечатывается. Мужики все глаза свернут. Может, подгуливала даже, не удивилась бы я. А на кого там смотреть-то? Каблуки сыми, краску смой, и все, приехала красота-то.

– Вот это да, Полин! – возмутилась Фая. – Ну и свистушка ты! Если мужики на нас глаза сворачивают, так, стало быть, мы гуляшие. И нас можно бить сыновьям да мужьям? Все подряд пускай нас колошматят. Ох, здорово получается, Полин, у тебя.

Настя с солидарностью кивнула Фае и строго посмотрела на Полинку черными глазами, потом встала и торопливо подошла к ведру за дополнительным клеем.

– А ты че, Полинка, завидовала Светке? – спросила Райка. – Сама-то ты разведенная. Мужика, что ли, не хватает? А че развелась? Сына-то теперь одна растишь. Твой-то бывший уж подженился. И вообще, про покойников либо хорошо, либо никак.

Полинка от негодования приоткрыла рот.

– Ты че, убогая! – выкрикнула она. – Вообще, что ли, обнаглела? Че ты лезешь не в свое дело?

Она резко встала, скрипнув ножками стула. Громко поставила тарелку с клеем и тряпкой на пол и пошла прочь от конвейера. Дмитрич ухмыльнулся, затем, посмотрев на поддон, который оказался полон коробок, умело завел под него тележку и стал нажимать на педаль. Поддон поднялся. Мужчина с усилием дернул груженую тележку и повез ее туда, где стояли со вчерашнего дня такие же коробки. За конвейером воцарилась редкостная тишина. Через минут пятнадцать вернулась раскрасневшаяся Полинка. Тут же тишину прервала Зойка.

– Да уж, – начала она, – вот говорят, в бабском коллективе сложно работать. Говорят, посередь мужиков легче. А че? Я бы работала. Представьте: я одна, и все мужики вокруг меня бегают. Я в детском доме всегда с пацанами крутилась. Воспитка наша в чулан меня запирала, а они открывали. Не оставляли в беде, не то что девки наши. Ищет потом воспитка-то мою сбежавшую макушку среди других, а меня как ветром сдуло.

Она улыбнулась, покосившись на Полинку.

– Молодая ты еще, Зойка, – ответила Райка. – Сказки все это, что легче. Проходу не дадут мужики-то потом. Не отвяжесся от них. Так и взамуж не выйдешь. Кто тебя возьмет-то такую потом? То были дети, а то сейчас.

– Какую? – удивилась Зойка, потерев бровь. – Ну и ну, Райка. А я им так и дала, аха. Я же тебе про Фому, а ты мне про Емелю.

– А где Фома, – вмешалась Рита, – там и Емеля, поверь мне. Все одно, оба за юбку цепляются.

Снова послышался смех. Полинка продолжала молчать, хватала одну бутылку за другой и небрежно наклеивала этикетки. После этого Рита с недовольным выражением лица, поправляя этикетки, ставила в коробку.

– Не, а че? – не унималась Зойка. – Хорошая идея. Я бы этим воспользовалась. Трудно, конечно, не влюбиться, но я бы все равно воспользовалась. С мужиками весело. Не то что с вами.

Зойка сдержанно прыснула от смеха, покосившись на хмурое лицо Полинки. Галя хихикнула.

– Начальство идет, – громко шепнула Райка. – Зазноба Валерьевна. Покамест далеко она, то расскажу. Вчера захожу к ней в кабинет, а она спиной стоит и меня не видит. Щебечет, словно соловей. Ой, ну прям мяукает в трубку. Звонил ухажер ее, точно. По нашей Зазнобе сразу видно, как только она с ним разругается, так ведьмой по полигону летает. Метлу не видно, пыль столбом стоит. Идет орать, бежит даже. Девки, тихо, работаем.

Снова прикатил тележку грузчик Дмитрич. За конвейером прошел смешок. Подошла Валентина Валерьевна, начальница цеха с давних времен. Посмотрела, поскребла ногтем по бутылке, сняв этикетку, и с видом победителя поставила ее на стол.

– Еще раз без перерыва кто-то выйдет с полигона, – строго сказала она, держа руку в кармане медицинского халата, – лишу премии. Ясно? У меня план горит, а они бегают. Вот план сделаем, тогда свободны. Что не понятно вам? Что за народ? С ними по-хорошему, а они? Все слышали? Лишу премии! Клейте этикетки! Базар устроили.

Все сидящие и стоящие скривили лицо.

– Чего она нас лишит? – тихо спросила Фая, наклонившись к Полинке. – Я не глухая, часом? Премии? Зарплату бы дали, хоть частями. Лишит она. Больно уж много о себе думает.

Валентина Валерьевна уже отошла от конвейера и почти побежала к своему кабинету. Поправляя по пути седые волосы в заколку, крутила головой в разные стороны, сновала глазами вдоль полос с коробками, словно волк, ища добычу. Таня, зевая, поднялась со стула и потянулась, невольно погладив себя с груди до живота. Дмитрич приподнял со лба кепку и присвистнул.

– Я, конечно, вообще не здесь, – сказала она, – витаю в облаках где-то. Ох, скучно у нас. В выходные дома просидела, Верунька моя приболела, температура поднялась, даже скорую пришлось вызывать. В садик не повели, свекровь осталась сидеть с ней. Так, можно сказать, и не было выходных. Вот сижу и мечтаю, даже не могу сказать о чем. Мечтаю и все.

– А я своего-то зову уехать отсюда, – перебила Таню Фая. – Чего тут делать? Никакого раздолья. Работы толком нету. Денег не платят. Мы не рабы забесплатно работать. Это, видно, не про меня: где родился, там и пригодился. Жить хочется по-людски.

– Вот те раз, – удивилась Катерина и отклонилась на спинку стула. – Ты же первая говорила, как хорошо, что есть у нас работа. Фай, ты быстро меняешь мнение.

– Скучно ей, – вмешалась полногрудая Олька. – Люди, конечно, разные есть. Вона у меня знакомая уехала после школы в деревню и живет там, не жалуется. Замуж за тамошнего парня вышла и все. У них в деревне вообще ничего толком нету, кроме продуктового магазинчика. Автобус ходит до них и обратно три раза в день. Они все в городе накупят: продукты, мыльно-рыльное, да едут домой. Не жалуются, звезд с небес не хватают и живут себе спокойно.

Фая громко подтащила по полу ведро с водой ближе к себе. Олька замолчала и сморщилась от скрипучего звука.

– Двое ребят у них, – продолжила она. – Школа там маломальская есть. Они недавно приезжали к матери всем семейством. Я ее и спрашивала: подикась обратно хочет? А она, мол, не, не дай Бог. Говорит, у них все есть: и хозяйство свое, и огород. А чего тут? Одни бухарики. А сама, конечно, раскоровела после школы. Ну, правильно, на своем-то.

Олька поправила на полном теле рабочую сорочку. Она растянулась в веселой улыбке, на щеках мелькнули ямочки.

– Вот вы, бабенки, молодцы, – похвалил женщин Дмитрич. – Лясы точите, а руки работают. Я и не приметил, что вы уж наворотили мне столько коробок. Не успеешь с вами отдохнуть.

Он как- то невпопад вмешался со своими коробками. Так с ним было часто. Подойдет к людям, перебьет диалог, скажет что-то бессмысленное, лишь бы сказать, и стоит рядом молчит.

– Не поймешь тебя, Дмитрич, – подтрунивала над грузчиком Рита, – ты работать хочешь иль отдыхать? Видала я тебя вчера в церкви. Ходит такой важный гусь, свечки ставит, прям барин вылитый. И когда ты все успеваешь? И гульнуть, и в Бога верить?

Дмитрич снова поправил кепку и улыбнулся.

– Ох, дурачок, – прошептала себе под нос, глядя на него, Райка.

– Не говори, – согласилась Полинка.

Ей, видимо, уже стало легче, и она снова была готова обсуждать других. Наступило время обеда, и конвейер выключили. Одна за другой, охая и потягиваясь, женщины спустились в комнату отдыха. Валентина Валерьевна смотрела на них в окно из своего кабинета и сверяла часы на руке с часами на полигоне. Затем задернула шторку. Снова раздался телефонный звонок.

– Фая!

– Ау? Кто?

– Сашка звонит. Плачет вроде. Беги скорее.

Спустившись в комнату отдыха, Зойка и Олька стали разливать чай, накладывать по тарелкам еду, которую принесли из дома. Запахло вперемешку картошкой, борщом, печеньем и котлетами. Ровно через пятьдесят пять минут в комнату заглянула Валентина Валерьевна и постучала указательным пальцем по запястью, где были надеты всем ненавистные часы. «Ай, надоело все», – с каким-то остервенением поглядев на начальницу, подумала Фая.

Время не заставило долго ждать. Они с мужем все же собрались на север, так как там им предложили работу. В семье наступил очередной кризис. Сашин отец не работал в поселке и от этого начал чаще выпивать. Поездка намечалась на апрель. К тому времени Саше исполнилось семнадцать лет. С родителями она ехать отказалась, так как надо было оканчивать школу и поступать в институт. Наступил день отъезда. Фая перед выходом в подъезд попросила всех присесть.

– Сегодня же праздник, – вздохнула она, – Благовещение Пресвятой Богородицы.

Женщина улыбнулась и нежно посмотрела на мужа. Тот, сидя на табуретке, чистил щеткой обувь. Фая повернулась к Саше и продолжила:

– Знаешь, Сашка, этот праздник? Я тебе в прошлом году рассказывала о нем.

Саша отрицательно мотнула головой.

– Ох, сегодня, по приданию, девица косы не плетет, а птица гнезда не вьет.

– Да, вспомнила, – встрепенулась девушка. – Вообще, в природе и так не все птицы гнезда вьют.

– Сегодня же седьмое апреля, – продолжила Фая. – В этот день деве Марии явился ангел и сообщил, что она станет матерью сына божьего.

– Вот прям так и явился, – язвительно сказал Толька, – И сообщил.

– Ну да ладно, – прервала его Фая, – поехалите.

Толька грузно поднялся. Хлопнул по худым коленям, потрепал дочь по волосам.

– Шапку надень, – строго сказал он, – не май месяц.

Саша сморщилась, быстро нацепив вязаную шапку почти на глаза. Фая засмеялась и, обняв мужа, прижалась щекой к его груди. Таких счастливых родителей девушка видела редко. Выйдя на улицу, Фая обернулась на окно и помахала, словно оттуда кто-то на нее смотрел. Толька, закурив, покатил по растаявшей от снега дорожке большой серый чемодан на колесиках. В воздухе стояла сырость. Небо затянуло серой пеленой. Почти все дорожки уже подтаяли, но местами колеса чемодана застревали в рыхлом грязном снегу. Дойдя до остановки, девушка увидела подъехавший транспорт, и ее сердце замерло. Фая остановилась и прикоснулась к плечам дочери, обняла ее. Толя занес чемодан через задние двери автобуса, потом вышел и снова закурил. На прощание он погладил руками Сашу по щекам, затем крепко сжал ее ладони. Через минуту автобус медленно тронулся и оставил девушку позади себя. Она сняла шапку и засунула ее в карман дутой куртки.




Глава 3


Прошел год после уезда Сашиных родителей. Ранним утром в летнем лесу слышалось щебетание проснувшихся птиц, в воздухе роились еще сонные мухи. Первые солнечные лучи игриво прокрадывались между крон осин и елей, затрагивая строгие ветки, начинали будить нежную зелень. Неожиданно лесную идиллию нарушили стоны. Вскоре появилась женская фигура. Ей оказалась Саша. Она остановилась и, придерживая выпирающий живот, прижала от боли друг к другу колени. По ногам потекла вода. Девушка поставила рюкзак на землю и, наклонившись, попыталась удержать равновесие, ладонью провела по мокрым ногам. Потом смахнула взмокшие волосы с лица и шумно выдохнула. Мошки роились у глаз, навязчиво садились на вспотевший лоб, уши и шею.

– Все, – негромко произнесла она. – Все, не могу больше идти.

Она развязала туго обмотанную вокруг пояса пеленку и с шумным вздохом облегчения выпустила ненавистный ей живот. «Будь он не ладен», – раздалось у нее в голове. Она думала о том злосчастном вечере, когда приехал Иван, статный и умный сын соседки Прасковьи. Парень учился в престижном институте на третьем курсе, далеко от родины. Он мечтал стать военным летчиком. После поступления сына через пару лет Прасковья неожиданно овдовела. Ее муж Веня долго болел и, оставив жене большой дом, гараж и двор с курами, ушел в мир иной. Сын Иван на похороны не приехал. Билетов на поезд, как оказалось, не было, а покупать билет на самолет в целях экономии Прасковья ему запретила.

К середине лета пришла жара. Начали приезжать дети и внуки односельчан. Поселок оживился, стал еще шумнее. Небольшой пляж у озера оказался сплошь усыпан загорающими взрослыми и детьми. Иван приехал на сороковой день после смерти отца со своим другом Пашкой, с которым он познакомился при увольнении. В отличие от Ивана, Пашка нигде не учился, иногда подрабатывал грузчиком или мойщиком машин на заправке. Мать его умерла, когда парню исполнилось четыре года, поэтому отец долгое время воспитывал сына один. Когда у Ивана было увольнение, то друзьям нравилось вместе ходить на дискотеки или в кино с какими-нибудь симпатичными девушками.

Вот и в поселке, уже через неделю после приезда Иван с Пашкой отправились в поселковый клуб развеять душу, где они и познакомились с Сашей. Девушка в кругу своих подружек всегда заливисто смеялась, чем привлекла внимание Ивана и Пашки. Милое лицо Саши выделялось на фоне других девичьих лиц. В клубе громко играла музыка, и молодежь, танцуя, выстраивалась небольшими кругами. На сцене выступала местная инструментальная рок-группа. Иван подошел к Саше и пригласил ее на медленный танец. Так прошел вечер, парни не отходили от Саши, подтрунивали друг над другом, шутили, смешили девушку. Уже после дискотеки Иван вызвался проводить ее домой, она согласилась, так как широкоплечий брюнет ей тоже приглянулся. С ними пошел и Пашка. Иван перед дорогой к частному сектору завернул на тропу, ведущую к лесу. Саша и Пашка пошли за ним. Ребята шли медленно, увлеченно разговаривая, Иван с гордостью рассказывал про то, как первый раз летал на настоящем самолете.

Саша развернувшись к Пашке, спросила:

– Пашка, а ты учишься с Ваней? Ты ни чего не рассказываешь про себя. Мне интересно, чем ты занимаешься?

Худощавый парень, ссутулившись, держал руки в карманах спортивных штанов с выцветшими лампасами.

– Нет, – ответил Пашка, – я не учусь с Ваней.

Пашка как-то язвительно произнес имя «Ваня».

– Все не до учебы, – добавил он, – дел и без нее много.

– Неученье – тьма, Паш, – поддел Иван друга, – учиться надо, чтобы чего-то достичь в этой сумасшедшей жизни. Я тебе часто об этом говорю. Вот поступил бы к нам, а?

Саша негромко засмеялась, и в уголках ее глаз появились мелкие морщинки.

– А нет у меня желания учиться, Иван, – раздраженно ответил Пашка. – Не для меня эта вся ваша учеба.

– Почему же? – спросила Саша. – Мне кажется, что учиться интересно.

– Я так хочу, – ответил безразличным тоном парень. – Не хочу жить и учиться по правилам, особенно с людьми, которые мне противны.

Порой в разговоре с людьми у Саши взлетали брови, выражая неестественное удивление. Вот и в этот раз было так.

– Разве может быть противно с людьми? – игриво спросила Саша. – Мы же люди, а люди социальны и должны дружить.

– А ты поживи, как я, так узнаешь, – огрызнулся Пашка, – какие люди социальные и дружные. Хорошо рассуждать о дружбе, когда карман полон. Чего ты меня все расспрашиваешь?

Саша замолчала. Иван неожиданно рассмеялся и хлопнул в ладоши, как будто что-то выиграл. Пашка, казалось, немного смутился от этого смеха и резко сплюнул в сторону.

– А моя семья долго жила в деревне, что стоит рядом с поселком, – переключила разговор Саша, показав рукой в сторону леса. – Вон тама.

– Тама? – переспросил Иван и ухмыльнулся. – Нет такого слова: «тама».

Саша смутилась и застенчиво убрала вьющиеся волосы за ухо. Пашка продолжал идти, часто оборачиваясь, потом нагибался и бросал в кроны рядом стоящих деревьев шишки, что попадались под ногами.

Послышалось кукование. Пашка поднял глаза и, не увидев кукушку, снова бросил наверх шишку.

– А я, знаете, пробовала поступить в педагогический, – продолжила девушка, не дождавшись вопросов новых друзей. – Там, в городе. Но не поступила, поэтому пока устроилась работать в нашу школу вахтером.

– А что там, в педагогическом? – спросил Иван. – Какой факультет ты выбрала?

Иван шел и тоже озирался по сторонам. Саше показалось странным, что он все время дергал ворот у голубой рубашки, будто ему не хватало воздуха, или он никак не мог расстегнуть верхнюю пуговицу.

– Да я и не выбрала, – ответила девушка. – Куда смогла, туда и поступила бы. Может, на дошкольное отделение. Я детей люблю. Сама-то я росла одна в семье, грустно одной. У других вона, братья и сестры, а у меня никого, только Надя.

Полгода назад Саша подружилась с Надей, молодой замужней женщиной двадцати одного года, которая работала поваром в школе. Светловолосая, с горбинкой на носу и раскосыми голубыми глазами, Надя напоминала заморскую принцессу из сказок. А Валерка – рыжий деревенский парень, ее муж, любивший охоту и рыбалку, имея большие руки, скорее походил на кувалду, чем на заморского принца. Но общего у них было много. Например: Надя любила семечки, а Валерка любил их покупать.

– Надя? – недоверчиво переспросил Иван, посмотрев на Пашку. – Кто это?

Он осторожно обнял Сашу за талию. Девушка немного напряглась, но противиться не стала, лишь втянула живот. Пашка искоса посмотрел на парочку.

– Ладно, ребят, я пошел, – неожиданно прервал он беседу. – Мне еще в место одно надо зайти. Я смотрю, у вас здесь и без меня дела пойдут в гору.

Он исказил рот, словно съел лимон, снова сплюнул и, спрятав шею в плечи, пошел прочь от Саши с Иваном.

– Погоди, – почти крикнул Иван, спуская руку с талии девушки. – В какое место? Мы же договорились, Пашка. Ты же сам…

Иван прервался и выглядел немного растерянным.

– Ни о чем мы не договаривались, – с раздражением выкрикнул Пашка. – Имею право сам выбирать, куда хочу идти, а куда не хочу.

Он быстро удалялся в сторону поселка.

– Я в такие игры не играю, – пробурчал он еле слышно, но уже не оборачиваясь. – Не хочу и тебе не советую.

Саша тревожно посмотрела на Ивана. В воздухе зависло напряжение. Иван пожал плечами и, развернувшись к смущенной девушке, кивнул ей, направляя вперед.

– Ну, так о чем ты говорила? – продолжил он беседу. – Видно, нам придется одним погулять.

Успокоившись, Саша улыбнулась, и глаза ее приятно сузились.

– А, ну да, – неуверенно продолжила девушка, перебирая пальцами ниточку, которую выдернула из пояса юбки. – Большая часть деревенских жителей к тому времени разъехалась, и мы тоже уехали оттудова. Ну, из деревни-то.

Иван ухмыльнулся.

– Пашка, до свидания, – вдруг обернувшись, произнесла девушка. – До встречи.

Пашка уже исчез из виду, и Саша снова растерянно посмотрела на Ивана. Тот вальяжно шел, насвистывая какую-то мелодию, держа в карманах руки.

– Когда мне исполнилось семнадцать лет, – снова заговорила Саша, – родители оставили меня под присмотр соседей, и Прасковея ко мне иногда заходила. Мои родители уехали покорять новое место для жизни на север. Туда в свое время по распределению попали их школьные друзья. Вот они и решили поехать к ним, да заодно спасать свое семейное счастье.

– А что со счастьем? – переспросил парень. – Плохо жили?

Иван вдруг остановил Сашу и поцеловал ее в губы, но она отпрянула, слегка оттолкнув его рукой.

– Не стоит так делать, – испуганно сказала девушка, оборачиваясь, – Вдруг еще кто увидит. Вань, пойдем обратно, а то поздно уже, да и ушли мы далеко, боязно как-то.

Иван нежно улыбнулся и снова потянул Сашу к себе.

– Голос у тебя такой необычный, – произнес парень, – словно ручеек журчишь. Смотрела сказку «Русалочка»?

Саша оставила его вопрос без ответа. Ей показалось, что за ними кто-то идет. Она снова обернулась, но никого не увидела. Сонные птицы, сидевшие на дереве, неожиданно разлетелись в разные стороны. Девушка почему-то засмеялась. Ее смех, длинные волосы вызвали у Ивана еще большее возбуждение, и он снова привлек ее к себе, погладив по голове. На этот раз Саша не отстранилась и дрожащими ладонями обняла парня. Он был почти на две головы выше девушки. Иван подтянул ее к себе так, что она встала на носочки. Луна осветила их лица. Саша прониклась глубокими серыми глазами парня. Он смотрел на нее с вожделением и настойчиво гладил ей руки. Через минуту он начал целовать ее плечи и шею.

– Нет, подожди, ты чего? – взволнованно спросила Саша. – Не надо этого, слышишь? Хватит.

Саша крепко уперлась в грудь парня ладонями и стала выбираться из объятий ухвативших ее рук. Он не отпускал ее.

– Что ты делаешь? – почти закричала она. – Пусти меня!

Иван небрежно зажал ей рот своей ладонью, потом отнял руку и снова поцеловал. Девушка сморщилась, пытаясь убрать вцепившегося в нее парня. Но он, шумно дыша, настойчиво поднял подол ее юбки…

Через полчаса Иван с опущенной головой уже сидел на траве. Он молчал и не смотрел на лежащую рядом бледную Сашу.

– Пойдем уже? – вдруг холодным тоном произнес он. – Поздно. Мать меня потеряла, наверное. Я обещал пораньше прийти. Слышишь?

Он мельком взглянул на девушку, которая, закрыв глаза, продолжала лежать с неприкрытой грудью и поднятой юбкой.

– Я же уезжаю завтра, – продолжил с раздражением Иван. – Слышишь? Мне собираться надо.

Саша протерла ладонями лицо и поднялась. Она неловкими движениями расправила одежду, натянув подол на колени. Когда девушка запахнула порванную на груди блузку, то уткнулась в плечо Ивана и тихо заплакала, но он резко отодвинул ее.

– Ты чего? – спросил Иван. – Разве тебе было плохо?

Девушка почему-то замотала головой и наспех стала вытирать слезы. Ее темные глаза недоуменно смотрели на парня.

– Я не знаю, – всхлипнула она. – Что же после этого будет с нами, со мной?

Иван наигранно засмеялся.

– Ну что вы все преувеличиваете это? – иронично произнес он. – Вот вам всем девушкам нравится строить из этого драму. Не я, так кто-нибудь другой. Что случилось? Сама же хотела. Иначе, зачем пошла со мной к лесу?

Он сгорбил спину и повесил голову.

– Как же меня раздражают такие девушки, – удрученно произнес Иван. – Сами же идут, а потом ноют. Дура ты, все только испортила.

– Я же просто гулять, – ответила Саша, хлопая ресницами. – Чтобы наши не видели и не обсуждали. Я же не за этим…

Она встала перед сидевшим Иваном. Все движения ее выглядели неловкими.

– Ну, идем, что ли? – не глядя на девушку, спросил парень. – Я, может, напишу тебе.

Он с легкостью поднялся, опершись на сильную руку, сжатую в кулак. Широким шагом зашагал в сторону поселка.

Саша заторопилась за ним. Когда они шли, то было по-особенному тихо, от этого девушка испытала боль в ушах. Вдруг неподалеку от них в лесу раздался треск, словно кто-то сломил ветку на дереве. Иван не обратил на это внимание. Девушка с тревогой прислушалась. Затем среди деревьев рассмотрела мужскую фигуру, которая, как ей показалось, поднялась с земли.




Глава 4


Прошло два месяца. Иван не прислал Саше ни одного письма. В это же время у нее резко ухудшилось самочувствие. Сначала она подумала, что случилось несварение желудка, но позже ей стало понятно, что она беременна. Замужние подружки часто рассказывали подобные истории. Девушка рыдала ночами и совершенно не знала, что делать. В поселковую больницу к женскому врачу не пошла, боялась огласки и сплетен. Со временем Саша начала туго обвязывать подрастающий живот. А однажды зимой Прасковье пришла весточка, что Иван женится на девушке Оксане. Новость дошла и до Саши. Прасковья, довольная выбором сына, собралась ехать на его свадьбу.

Однажды тихим вечером Саша постучала в двери Надиного с Валеркой дома и, зайдя в комнату, куда ее пригласила подруга, плотно закрыла за собой дверь.

– Надь, расскажу тебе секрет, но ты перво-наперво поклянись, что никому не скажешь. Ладно?

– Конечно, об чем разговор? Что случилось?

– Я, Надь, рожать скоро буду, но ребенка не оставлю живым, – выпалила Саша, потом вздохнула, опустив ресницы, положила руку на живот.

Надя широко раскрыла глаза, неестественно заморгала и закрыла рот ладонью.

– Это как это так? Ты беременная? Господи, помилуй. Да от кого? Как это живого не оставишь? Чего убьешь ребенка своего?

– Ой, – нервно передернув плечами, ответила Саша. – Надь, сколько вопросов сразу. Не знаю еще. Может, не убью, а оставлю где-нибудь или в детдом снесу.

Раскрасневшаяся Саша, словно отмахнулась от чего-то невидимого. Надя подошла к окну и задернула занавеску. Она обеими руками взяла Сашу за плечи и проникновенно заглянула ей в глаза.

– Покажь живот-то, – оборачиваясь на дверь, попросила Надя. – Не верю. Ты же говорила, что грыжа у тебя. Вот те грыжа. Так ты что с Ванькой, что ли, тогда? Да когда успела-то?

– Не хочу об этом говорить, – пробормотала Саша. – Это и неважно сейчас. Смотри сюда, если не веришь, вона как толкается.

Вдруг она заплакала, небрежно вытирая слезы. Надя пристально смотрела на живот.

– Куда я с ним? – всхлипывала Саша. – Чего мне делать? В больницу не пойду.

– И вправду, пинается, – с умилением сказала Надя. – Интересно, кто там?

Она протянула руку к животу, но Саша ее оттолкнула. Надя нахмурилась и прислушалась к уличному шуму. Мимо дома проехала машина.

– Ох, Сашка! – тревожно произнесла она, обняв подругу. – Угораздило же тебя. Что же делать? Может, Нине Васильевне сказать, все же акушерка она. Чего-нибудь подскажет. А может до Прасковеи дойти? Саш, а лучше все-таки в больницу пойти. Ой, не знаю, что делать. Сашка, Сашка, может к отцу Матвею сходить? Он поможет.

Надя отняла руки от подруги и села в кресло, держась за подбородок двумя пальцами.

– Нет, нет, – ответила Саша, – никуда я не пойду. Я сама чего-нибудь буду думать. К отцу Матвею? Придумала тоже. Чем он поможет-то? Себе ребеночка заберет из жалости?

Саша гневно передернула плечами и присела на диван.

– Ты обещала молчать, Надь, слышь?

– Ну, не знаю, – совсем растеряно ответила Надя. – Смогу ли? Попробую. Ой, как страшно! Саш, ты чего, убьешь ребенка? Не верю, Саш. Как во сне все, голова плывет.

Какое-то время подруги еще сидели за круглым столом, закинутым плотной скатертью, и пили чай с печением. В двери комнаты раздался тихий стук, тут же заглянул Валерка. Затем он, опершись на позолоченную дверную ручку, снова постучал.

– Надь, скоро вы? – спросил Валерка. – Я уже спать пошел. Не засну без тебя, а мне рано же на работу. Виктор Петрович попросил завтра прийти на час пораньше.

Саша сразу поставила кружку на стол и поспешила на выход. Ей вдруг стало очень неудобно перед Надей и Валеркой за свое присутствие, за выпирающий живот и свою нескладную жизнь. В прихожей она торопливо воткнула ноги в валенки, накинула теплую куртку и капюшон. Надя обняла Сашу и что-то шепнула ей на ухо. Валерка в знак прощания поднял свою широкую ладонь.

– Саш, – виновато произнес он, – ты, это, не обижайся на меня, что я вот так влетел к вам. Просто я без своей жены не могу заснуть.

Он растянулся в улыбке, как потягивающийся на скамейке жирный кот.

– Ей Богу, – ответила Саша. – Ты иногда, Валерка, как маленький. Ладно, побегу.

– Вот обниму ее и сразу засыпаю.

Валерка заключил Надю в нежные объятия. Саша попыталась улыбнуться. Попрощавшись с хозяевами, девушка прикрыла за собой дверь. Ветер забрался под куртку, Саша мгновенно ощутила холод. Яркий месяц проводил ее к дому. Шумно наступая на скрипучий снег, девушка добежала до подъезда, поднялась по запорошенным лестницам и, как только зашла в квартиру, остановилась перед зеркалом, развязала пеленку и выпустила ненавистный живот, заплакала.

Спустя несколько месяцев, поздно вечером Саша почувствовала тянущую боль в пояснице. Ближе к утру боль стала сильнее и навязчивее. Она поняла, что начинаются роды. Одевшись, Саша взяла приготовленные вещи: пару простыней, полотенце, нитки, нож и веревку. Она вышла из подъезда, и теплый воздух коснулся ее кожи. Несмотря на усилившуюся боль в животе, Саша шла довольно быстрым шагом. «А если не разрожусь, да помру в лесу? Ну и пусть. Знать, судьба мне такая выдалась», – подумала Саша и почувствовала, как по ногам тонкой струйкой потекла теплая вода. Где-то вдалеке послышалось кукование.

Дрожащими руками она обтерла пеленкой ноги и расстелила простынь. Стало совсем невыносимо. Присев на корточки, Саша попыталась напрячься. С первого раза ничего не получилось. Держась за толстую низкую ветку дерева обеими руками, она старалась не кричать, только мычала. Наконец, после очередной потуги, ребенок плавно, как будто выкатился слезой, оказался на простыни. Саша придержала его рукой. Кружилась голова, она встала рядом с лежащим младенцем на колени, а затем от бессилия почти легла на него. Ребенок негромко крикнул. В округе шумно взлетели птицы. Саша приподнялась и задержала взгляд на малыше. Увидела, что это мальчик. Его белое личико, словно в тальке, и темнеющая на виске родинка вызвали у нее отвращение. Она потянулась к рюкзаку и подтащила его к себе. Затем накрыла ребенка половиной простыни, стала напрягать мышцы живота снова. Как вести себя в родах, она узнала от соседки бабки Насти, которая в молодости работала помощницей медсестры-акушерки в медпункте и помогала принимать роды. Саша много у нее расспрашивала, а бабка Настя, ничего не подозревая, рассказывала подробности своей бывшей работы. Наконец, после еще одной попытки, вышел послед. Саша зарыдала, но тут же оборвала плач. На минуту ей показалось, что именно в чаще леса она могла скрыть всю боль и страх от того, что происходит с ней сейчас. Саша достала катушку с нитками и перевязала пуповину младенцу. Потом взяла нож, потянув пуповину, перерезала со второй попытки. Ребенок тихо плакал. Саша начала отползать назад, упираясь локтями в землю. Какое-то время она ползла, пока совсем не обессилила. Отпустив рюкзак, легла на бок. Тело ее дрожало. Неожиданно она услышала необычное приятное звучание. В лесу как будто кто-то плакал, но не ребенок, или пел заунывную песню без слов. Из последних сил она приподняла голову и осмотрелась вокруг. Перед глазами все плыло, но Саше удалось разглядеть рядом лежащую тень, крылья которой плавно двигались. Сначала она подумала, что это тень дерева, а крылья – это ветви, но через несколько секунд Саше удалось рассмотреть в тени женское лицо. Тень двигалась, и когда поворачивалась в профиль, то у нее явно были нос и губы, иногда на лицо ниспадали длинные волосы.

Саша продолжала слышать божественное пение. Слезы текли по щекам, и она уронила голову на землю, не в силах выдержать поглотившую ее боль.

Очнувшись, девушка поднялась с земли, придерживая низ живота, направилась к выходу из леса. Мысли в голове путались. Иногда она замирала и прислушивалась к шуму дороги. Уже поздно вечером, открыв дверь в подъезд дома, Саша медленно поднялась по ступеням в квартиру. Только сейчас она подумала: «Зачем я обрезала пуповину ребенку? Ведь он все равно навсегда останется в лесу».




Глава 5


Через пару часов Саша проснулась от громких ударов. Она приподняла голову, встала и вышла в прихожую. Потом поняла, что стучат в окно. Тот, кто это делал, забежал в подъезд и начал колотить уже в дверь. Саша, держась одной рукой об косяк, другой толкнула дверь, та резко распахнулась. Чуть не сбив ее, в комнату забежала Надя и тревожно уставилась на бледную подругу.

– Стучу тебе, стучу, – заговорила она возбужденно. – Сашка, представляешь, а? Вернулись из леса Валерка с евонным отцом, притащили медвежонка. Мертвого, конечно. Ох, душегубы. Я их спрашиваю, мол, зачем он вам? Ни шкуры, ни мяса с него нету. Да еще и медведицу без ребенка оставили. А они мне говорят, что их там было двое, медвежат-то, ей хватит. Если бы не мы его, то он бы нас сдал своей мамаше, говорят. И щас, говорят, ты нас бы искала уже.

Надя взволнованно смотрела на подругу, обратив внимание на живот, спустившийся, словно шар. Она размахивала в стороны рукой, а Саша безучастно молчала.

– Спрашивают у меня, виноваты ли они, – быстро продолжила Надя, – что он вышел к ним. Мать-то неслышно было, вот они его и торкнули. Вышел к ним и второй, но они уже этого погрузили на машину и поехали. Наверно, за ним и медведица вышла, но им это уже не известно. Славьте тебе Господи, не догнала нас, говорят.

Она перекрестилась и наигранно засмеялась.

– И еще смеются, душегубы, – не останавливалась Надя. – Представляешь? Саш, Саш, ты чего родила, что ли? Я как чуяла, прибежала. Думаю, почему тебя целый день нет дома. Я ведь приходила уже. Господи, куда же ты его дела? Саш, убила, что ль, его-о?

Надя зажала рот рукой и протяжно произнесла последнее слово, покосившись по сторонам. Затем она, почти не моргая, около минуты разглядывала Сашу своими раскосыми глазами. У Саши покатились слезы, и она молча развернулась, держась за низ живота, подошла к кровати. Села на нее, оперлась на локоть и, тяжело дыша, закинула ноги на матрац.

– Они говорят, что шкурку оставят нашему будущему ребенку – продолжила Надя. – На пол, сказали, бросят. Зачем мне дома мертвечина такая на полу? Саша, как быть? Надо позвать врача. Саш, слышишь?

Саша продолжала смотреть не на Надю, не произносила ни слова. Надя быстро прошла из комнаты в комнату. Не увидела никаких напоминаний о родах. Только бледная и измученная Саша, у которой больше не было ненавистного живота. Надя постояла еще минут пятнадцать и вышла из дома, плотно закрыв за собой дверь.

Все вокруг поглотила тьма. В лесу слышался шум взлетающих птиц, уханье совы и глухое ворчание. На простыне шевелился ребенок и беспрестанно плакал. Недалеко от него послышался треск веток. Показалась медведица. Она целенаправленно двигалась на привлекающий ее звук. Медведица остановилась в двух метрах от плачущего комка, который явно был голоден. Рядом утыкался носом в мать медвежонок. Медведица обнюхала младенца и тихонько тронула его лапой. Затем она прильнула теплой мордой к его головке. Вскоре по лесу эхом раздался медвежий рык. Следом за рыком послышался взмах крыльев большой птицы.

Утром Саша не смогла встать с кровати. Лежала и смотрела в потолок, вспоминая о ребенке. Она подумала о том, что ее отец вместо нее хотел сына, а потом мечтал о внуке. «Мальчик. Что же с ним? Как же теперь жить?» – с болью подумала Саша и снова проваливалась в сон.

В незапертую дверь зашла Надя, за ней неторопливо следовала бабка Настя, приятная женщина семидесяти пяти лет, с седой головой и мудрым взглядом на жизнь. Та самая бабка, с которой Саша говорила о родах. Надя открыла окно в комнате, так как было душно. Настя подошла к Саше, отодвинув одеяло, затем поджала синюшные губы и вскинула брови.

– Девка, – строго сказала бабка. – Ты че это удумала? Нукась, вставай-ко. Ходить надо, а она лежит. Живая? Живая. Поди, на дворе утро, надо подниматься. Лежанка тебе не поможет, а угробит запросто.

Саша открыла глаза и застонала. Бабка Настя начала ее придерживать за плечи, а Надя потянула за руки. Саша, застонав громче, смогла спустить ноги с кровати и поднялась. Пол залило кровью.

– Надька, – скомандовала бабка, – таши тряпки какие-то, да поболее. Вытирай. Ох, девка, девка. Налупить бы тебя, да поздно.

Надя отняла руки от сидящей подруги, торопливым шагом подошла к шкафу, открыла дверцу и начала брать с полки полотенца и простыни. Бросив полотенце, придавила его ногой к испачканному полу. Потом женщины помогли Саше переодеться и снова уложили ее на постель. Бабка Настя пошла топить баню, а Надя осталась сидеть рядом с подругой. Саша еще поспала. Вернувшись к женщинам, бабка оперлась на дверной косяк, сняла один сапог и посмотрела на Надю.

– Баню затопила, – сказала она. – Надь, через часа два приходь снова. Поведем Сашку туда, ладить ее буду неладную. А пока иди отсель да отдыхай. Не дело тебе тут сидеть, глаза насматривать. Вот родишь, тоды будешь и ты все знать.

– Ладно вам, баб Насть, – отмахнулась Надя. – Вы думаете, я глупая? Не древний век же, без слов все понятно. Ну да ладно. Если что, зовите, я дома.

– Надь, – неожиданно окликнула Саша.

Надя обернулась.

– Слышь, грех какой на мне. Убила же я ребенка своего, родное дитя на съедение волкам отдала.

– Куда дела-то? – с тревогой в голосе спросила Надя.

Саша закрыла глаза и ничего не ответила.

– Понятно ей, – пробурчала бабка. – Вижу уж, как вам понятно.

Перед тем как уйти, Надя подвинула ногой испачканное кровью полотенце к выходу.

– Потом в бане замочу, – сказала она, – постираю, покамест тута полежит.

Бабка Настя заварила крапиву и поставила кружку с настоем остужаться. Туго связала Сашу простыней, словно младенца, и накрыла одеялом. Когда баня была затоплена, Саша уже могла передвигаться. Она надела цветной халат, который подарила ей мать.

Открыв тугую дверь, снова появилась Надя.

– Ох, Валерка, – недовольно произнесла она. – Обещанного три года ждут. Сегодня же скажу ему. Саш, ты не переживай, сегодня же сделает твою дверь, как миленький.

Женщина увидела ослабленную Сашу, которая стояла, держась за спинку стула.

– О, – подбадривающим голосом произнесла Надя. – А ты уже сама стоишь. Ну, пойдем в баньку, полегчает может. Вишь, как тело твое ослабло.

– Тело ослабло, – словно эхом повторила Саша, – а душа померла.

Саша крепко схватилась за Надю и прильнула к ее уху. Надя испуганно вцепилась в локти подруги.

– Надя, – прошептала с волнением Саша, – слышала я, как Сирин поет. Точно, Сирин. Слышала и не могу забыть. Так и стоит в ушах пение. Я тоже хочу свободной быть, но не могу. Будто крыльев у меня нет. Нет у меня ни цели, ни воли, словно меня лишили жизни. Кто это сделал? Плачет душа моя. А у души нет рассудка. Уходи, Надя, скоро смерть придет на землю. Птицей взлечу на небеса. Птицей…

Саша уронила голову на Надино плечо. Надя переглянулись с бабкой Настей.

– Саша, Саша.

– Не дрейфь, Надя, – произнесла бабка Настя, – бредит она. Температура, что ль, поднялась? Градусник есть?

Она подошла и прикоснулась губами ко лбу Саши.

– Нет, вроде нету. Айда в баню. Сашка, можешь идти?

Саша кивнула. Надя взяла под руку подругу и помогла выйти из квартиры. По тропинке, выложенной досками, они дошли до бани. Женщины помогли Саше раздеться. Бабка Настя, плеснув на полку кипяток, опустила веник в таз с горячей водой, что стоял на полу. Она привычно вылила на каменку кипящей воды из ковша. Раздалось ворчливое шипение, и тело женщин обожгло паром. Бабка помогла Саше лечь на полку. Надя к тому времени вышла и направилась в Сашину квартиру, чтобы забрать испачканное белье, что оставила в комнате.

– Эй, Надька! – неожиданно окрикнул ее женский голос.

Вздрогнув, Надя остановилась и обернулась. Недалеко стояла Райка в затянутом халате и тапках, крепко держала на поводке пятнистую маленькую собаку, которая начала лаять и рваться с поводка. Собака тянула то к одному рядом стоящему дереву, то к другому.

– Ау? – ответила Надя.

– Привет.

Райка махнула рукой.

– Здрасьте, тетя Рая.

– Че вы сегодня за беготню устроили? Туда-сюда бегают. Бабка Настя с ними. Только хлоп дверью. Я к окну. Чего случилось-то?

– Все нормально, теть Рай, – ответила Надя. – В баньке моемся. Сейчас Сашку парят, потом я зайду.

– О, у бабки Насти банька? Может, и мы сходим? Жарко топила-то?

– Да, нет, жару на пару человек.

Надя забеспокоилась. Мимо проезжающая машина отвлекла внимание Райки. Она улыбнулась водителю, тот кивнул ей в знак приветствия.

– Ладно, теть Рай, побегу.

Надя стремительно зашагала. Райка дернула поводок и подтащила собаку на траву.

– Ты слышала, Надь, как стекла ночью на первом этаже у Машки кто-то выбил?

Надя, вздохнув, снова остановилась. Пошевелив стопой, обнаружила, что в тапке что-то мешается. Опершись на дерево и сняв тапок, она потрясла им.

– Нет, а кто?

– Не знаю. Треск стоял и крик. Думаю, кто-то своего у Машки обнаружил. Пьяные, что ли, были? Мат стоял. Я глядела в окно, не поняла, кто орет. Но бегала под окнами точно баба в юбке такой короткой, каблуки стучали.

Райка провела выше колена. Надя, улыбнувшись, пожала плечами, снова пошла вперед. Женщина подтянула к себе собачку, та зарычала.

– Да, чего ты тянешь все? Чего тебе не имеется, а? Моська, блин.

Вернувшись в баню, Надя прислонилась к дверям, прислушалась. Оттуда раздавался хлесткий звук удара веником, слышалось дыхание бабки, которая вскоре высунула голову из дверей.

– Надь! – крикнула она. – Принести пояс, что в дому у меня. Он там брошен на спинку кресла. Вот голова, два уха. Совсем старая стала, памяти никакой.

Надя, отдав пакет с бельем, побежала за поясом. Уже после бани все трое зашли в дом бабки Насти. Она из старой бутылки налила Саше полный стакан красного вина.

– Пей, девка, – попросила бабка, – поможет силы восстановить. Пей, свое оно, без дрожжей.

Саша взяла стакан с вином и, отхлебнув глоток, поставила его на стол. Она все время сидела, прислонившись к стене. Ее черные распущенные волосы висели сосульками и придавали ей еще большую трагичность.

– Ты, девка, завтра перевяжись, – вдруг строже произнесла бабка. – Я тебе вона положила полотенце на тумбу. Оно чистое, шептанное. Заберешь.

Она направила указательный палец на расшитое петухами полотенце и пошлепала себя по груди морщинистой рукой.

– Бери его, – продолжила бабка. – И опоясывай титьки-то, словно поясом вяжешь. А то к утру, может, и молоко придет, а оно тебе ни к чему.

Саша опустила голову, кивнула.

– Да, – ответила она. – Спасибо вам большое, завяжусь. Спасибо вам, баб Насть. Устала я, пойду домой да лягу.

Надя проводила подругу. Уходя от нее, выключила свет и закрыла за собой дверь на ключ.

Ночь, казалось, тянулась целую вечность, Саше не спалось. Она прокручивала свою жизнь за последний год, в голове повторялась картина родов. Иногда за окном ей слышался плач ребенка. Спустя время, Саша все же провалилась в сон. Ей снилось, что она стоит в болоте и ее затягивает трясина. Рядом появляется большая жаба. По болоту разбросаны куклы, одна из них беспрестанно зовет маму. Сашу засасывает трясина по самые плечи, грудь сильно ноет, становится трудно дышать. Она отчаянно пытается высвободиться, но все попытки только тянут ее вниз. Вдруг Саша ухватилась за ветку, которая больно хлестала ее по лицу. «Мамочка!» – простонала она и заплакала. Ей снова послышалось, что где-то плачет ребенок. Она резко подняла голову и увидела лишь утренний свет, который пробивался в комнату сквозь закрытые шторы. Грудь болела и тянула камнем. Саша встала с кровати, по груди каплями стекало молоко. Она потянулась за полотенцем, нашептанным бабкой Настей.

Через пару месяцев после случившегося Саша переехала в небольшой город. Там она по добору поступила в медицинский институт на лечебный факультет, затем продолжила учиться в ординатуре по специальности «Психотерапия». Затем она поступила в университет на факультет общей и клинической психологии.

В поселок больше не возвращалась. С подружкой Надей связь оборвалась сама собой. Саша тщательно избегала всех разговоров с новыми друзьями о своем прошлом. Через какое-то время ей и самой показалось, что она ничего оттуда не помнит.




Глава 6


Восемнадцать лет спустя.

Месяц назад Саше исполнилось тридцать шесть лет. Она жила в городе Ветров и работала в одном из психологических центров. Они с коллегами часто размышляли о том, что современный человек желает перемен и пытается найти истинные причины проблем, хоть как-то изменить и облегчить свою жизнь. Все коллеги были примерно одного возраста. Эти темы в силу профессии витали в воздухе, как само собой разумеющееся. Но для Саши с каждым годом становилось главнее ее одиночество. Она как будто находилась среди тех, кто поднимает глобальные вопросы изменений, но пропускала что-то свое, явно важнее всего этого. Она это чувствовала. Мысли об этом напоминали ей о размышлениях про религиозную веру, смыслы которых она так и не познала, не довела до своего логического завершения.

Близких людей у женщины почти не осталось. Ее родители умерли один за другим от менингококковой инфекции. Подруги были, но близкой оказалась только одна. Когда хоронили мать, Саша не поехала, а вот на похороны отца выбраться получилось. Приехав в город «вечной мерзлоты», сразу пришлось направиться на кладбище, где уже проходило отпевание. Статный священник с ровными пальцами, как у пианиста, приложил на лоб умершего венчик, трижды перекрестился и начал читать молитву. Кто-то из пришедших тихо всхлипывал. Людей пришло немного, только друзья и несколько человек с работы отца. Он долго работал на пилораме. Поставив венок с надписью на ленте: «С любовью от друзей Матвеевых», женщина с припухшим лицом, в черном платке, раскрыла сумку и выложила на полотенце, постеленное прямо на земле, печеные пироги. Присутствующие произносили про Сашиных родителей теплые слова. У Саши создалось впечатление, что слова – это просто атрибут похорон. Что чувствовали люди к умершим на самом деле, скорее было скрыто. Так она подумала. Все прошло стремительно, не успели похоронить тело, как народ стал быстро расходиться. Саша же, со всеми попрощавшись, на какое-то время задержалась возле могил. Вскоре она обняла деревянные кресты и повернула к выходу, навсегда попрощавшись с родителями.

С кладбища она шла торопливым шагом, под каблуками ритмично хрустел снег. Неожиданно раздался колокольный звон, женщина вздрогнула и замерла. Она увидела людей, медленно выходивших из недалеко стоящей церкви. В башне под самым небом пара звонарей со знанием дела били в колокола. Саша вспомнила, как они с матерью мчались на воскресную службу, а отец, лежа на постели, ворчал и скрывался с головой под одеялом, оставаясь дома. Мать часто повторяла, что опаздывать в церковь не хорошо, и что к Богу надо приходить вовремя. Саша не понимала смысл этих слов, да и сомневалась, что их понимала мать. Раньше они бежали заодно со всеми туда, где ничего кроме свечей и икон им не было изведано.

На выходе с кладбища женщина стянула с головы черный ажурный шарф. Уткнувшись в него, она еле слышно застонала. Холодный северный ветер раздувал ее волосы в разные стороны и обжигал уши. Плечи вздрагивали, а руки все сильнее и сильнее сжимали траурную ткань. Никогда при жизни родителей Саша не скучала по ним так, как сейчас.

К вечеру после похорон она, несмотря на уговоры друзей родителей остаться погостить, все же уехала. Саша приехала на вокзал и одиноко стояла, выглядывая поезд. Острые снежинки колко летели ей в лицо, женщина куталась в широкий шарф и переминалась с ноги на ногу от холода.

Показав сонной проводнице билет, она вошла в третий вагон, разложила свои вещи, развернулась к окну и погрузилась в раздумья. Желания с кем-то познакомиться до конца поездки у Саши так и не появилось. Хотя на соседних местах люди переговаривались и иногда громко смеялись. Саша, обняв себя руками, через окно смотрела вслед уходящей чужой природе, вспоминая детство, проведенное в деревне. Там встретились ее родители, и родилась она. Это был один из редких случаев воспоминаний о прошлом.

Ночь в поезде сменилась на день. Наконец, поездка близилась к завершению. Будто очнувшись от размышлений, Саша огляделась по сторонам. У бокового окна на нижней полке сидела молодая женщина двадцати пяти лет, с высокой лакированной прической и ярко накрашенными губами. «По всей видимости, это от нее пахло сладкими духами», – подумала Саша. Напротив Саши копошился старик и никак не мог расстегнуть рюкзак, видимо, сломалась молния. Рядом стоял мужчина средних лет, крепко держал длинную ручку чемодана, всматриваясь в окно, за которым мелькали столбы, тянущие провода, затем появились небольшие деревянные домики. Показался трехэтажный жилой дом из кирпича. Машинист немного сбросил скорость, раздался гудок. На переезде виднелись машины, выстроившиеся в ряд, в ожидании, пока поезд проедет. Кто-то из водителей вышел, кто-то просто приоткрыл дверь.

Неожиданно зазвучало: «Пошлю его на небо за звездочкой». Саша вздрогнула, мужчина с чемоданом оглянулся. Молодая женщина, которая сидела на боковой полке, безучастно посмотрела на экран телефона, зевнула. Телефон продолжал вибрировать и громко петь: «И захочется, жить захочется». Спустя еще десять секунд, она все же ответила.

– Але. Привет, зая, – почти детским голосом произнесла женщина. – Еду, еду. Такой жаркий вагон. И именно мне, как обычно, посчастливилось в нем ехать. Это сущий ад!

Наклонившись, она поправила ботинок, каблук которого был покрыт серебряными блестками.

– Днем в вагоне были все сорок градусов жары. Топят и топят, представляешь, как мы сейчас едем?! Это сплошной ужас! Как я спаслась? Поливала себя водой несколько раз за ночь.

Она скривила рот и сдвинула брови к переносице. Старик пристально посмотрел на нее, уже расстегнув молнию на рюкзаке.

– Спаслась? – решил вмешаться он. – Рано еще об этом говорить. Спасение нам только снилось. Что же ты будешь делать, девка, когда изнутри от болезни гнить будешь?

Молодая женщина ему не ответила, только быстро замахала искусственными ресницами, промычав что-то в трубку, и отвернулась к окну. Зачем об этом сказал старик, Саше было не понятно. Это прозвучало нелепо. Она суетливо достала из сумочки зеркало и блеск для губ, повернула крышку и прикоснулась мягкой щеточкой к пухлым губам. Затем она мельком посмотрела в свои глаза, отразившиеся в зеркале и, хлопнув крышкой, вернула его в сумку.

Поезд снова издал гудок, вскоре остановился. Саша, завернувшись в легкую норковую шубку, взялась рукой за свой небольшой черный чемодан, вышла из вагона вслед за уходящими соседями, размышляя о словах старика. «И вправду, – думала она, – что мы будем делать, если будем гнить изнутри?» Неприятная история, далеко еще это будущее. Саша была уверена. Кажется, что она точно знала, что смерть застанет ее в кресле-качалке у камина в большом доме, среди близких ей людей. Кто-то нечаянно толкнул ее в спину, и женщина прервала свои мысли. Саша подошла к стеклянным дверям. На лестнице, что вела на второй этаж вокзала, уже собралась очередь. Рядом с Сашей остановился невысокий коренастый мужчина, он прижал плечом к уху сотовый телефон.

– Так, – строго произнес он. – Приветствую. Так она в камере сейчас?

Он сдвинул брови, и лицо его как будто потемнело.

– И что? – сдержанно ответил мужчина. – Ничего не удалось сделать? Так, полковник не стер с видеокамер запись? Не стер. Ясно. Порешаем.

– Так запретили этим нюхачам снимать? – шумно вздохнув, продолжил мужчина. – Уже не плохо. Под ИВЛ? Дай денег врачам, главному врачу больше, чтобы выходили. Да, дела. Будем думать Санек, будем думать. Да и мне это ни к чему. Не дрейфь.

Он отключил телефон и положил его во внутренний карман пальто. Почесал переносицу и широким шагом, пробиваясь вне очереди, попытался подняться по лестнице. Его остановила невысокая полная женщина с большой дорожной сумкой. Она схватила его за локоть.

– Куда прешь? – возмутилась женщина. – Не видишь, народ в очереди? Все туда же, куда и ты!

Мужчина покраснел и оглянулся. Понял, что обратно уже не пройти.

– Простите, – тихо произнес он, – задумался, видно.

Он, опустив голову, встал за строгой женщиной, словно ребенок. Остальные возмущаться не стали. Очередь двигалась, и Саше удалось зайти в здание вокзала. Она поставила чемодан и, наконец, выдохнула. Дойдя до пустующего стола в вокзальном кафе, женщина придвинула чемодан к стулу, на край которого присела. Саша ощутила тянущую боль в пояснице, поэтому придвинулась к спинке. Расстегнув шубку и размотав шарф, она на несколько секунд прикрыла глаза.

– Ну, так слушай дальше, – возбужденно произнес женский голос. – Так ты помнишь ее, Лариску Беляеву? Она же на этих, как его, на перилах прыгала.

Саша увидела двух молодых женщин, сидевших за соседним столиком. Они держали по большому бокалу, на котором было написано: «Балтика».

– Ей же двадцать пять лет еще, – воскликнула одна из них. – Он тренером ее был. Старик же, лет семидесяти, уже песок сыпется, а туда же. Она даже замуж за него вышла, представляешь? Говорят, везде об этом пишут. Говорят, что она беременная даже. Прикинь. Беременная!

Она растянула последнее слово. Саша снова прикрыла глаза. Собеседница оперлась на ладонь лбом, прикрывая часть лица, и захихикала.

– Как это возможно? Он же старик. Ее Вовка, бывший-то, офигел вообще. Я, говорит он, еще замуж хотел ее взять. А она со стариком спит. Че там у него? А помнишь, что она гордостью школы была, вроде? На доске почета висела же, да?

– Ага, – послышался уже другой женский голос, – мы еще ходили к ней на выступление. Женщины заговорили тише, потом громко засмеялись.

Саша вздохнула, поднялась и, намотав шарф на шею, застегнула на пуговицы шубу, взялась за ручку чемодана и поспешила на улицу. А там уже завывала начинающаяся метель. Женщине как никогда захотелось забежать на второй этаж своего панельного дома и открыть дверь своей маленькой двухкомнатной, теплой квартиры. Она жила недалеко от вокзала, поэтому добралась до подъезда пешком. Саша шла и, словно в драгоценной коробочке, несла в голове свои воспоминания о родителях. Она не понимала, о чем говорят все эти люди. Зачем они вообще говорят, не видя главного в жизни – ее завершения. «Какая разница, кто беременный и какая температура в вагоне? Может быть, тот, кого взяли под стражу, действительно опасен и тогда зачем ему помогать? Преступник должен сидеть в тюрьме. А то, как же жить? Так Бог весть до чего можно дойти» – размышляла она. Затем она подумала, что все эти мысли, которые не касались ее самой, мешают ей. Уже у подъезда она обратила внимание на заледеневшие деревья. «Совсем как там», – решила Саша и судорожно вздохнула. Поднялась по ступеням.




Глава 7


В городе Ветров Саша подружилась с педиатром Аней, которая воспитывала двоих детей и была в разводе с их отцом. Саше казалось, что Аня, высокая женщина сорока лет с прямыми длинными русыми волосами, почти всегда собранными в хвост, чем-то походила на нее саму. Небольшие глаза с добрым нежным взглядом определенно отражали Анино отношение к людям и ее профессии. Подруги часто беседовали и проводили время вместе. Однажды на одном из таких вечеров зашел разговор о детях.

– Рожать, Сашка, надо в хороших отношениях, – подытожила тогда Аня, – и лучше замужем. Так моя бабушка, покойная, утверждала, что дети вне брака – слабые дети, несчастные. Думать надо, за кого замуж выходить.

Женщина забавно постучала себя по лбу указательным пальцем, а Саша засмеялась.

– Нет того мужчины, Анечка, – ответила Саша, – или для меня нет. Хотя был один, от кого я хотела ребенка.

Саша рассказала подруге, что однажды она встретила его, как ей тогда показалось, того самого.

– Это случилось в начале осени, – выдохнула она.

Мужчина увидел Сашу, стоящую недалеко от входа в продуктовый магазин. Женщина мечтательно смотрела в сторону уходящих машин. Ее вьющиеся волосы, окрашенные в темно-каштановый цвет, эффектно развевались на ветру. Она вздрогнула от ворвавшегося в ее пространство мужского голоса с низким тембром.

– Девушка, это вы обронили ручку? – спросил голос.

Кто-то рядом наклонился и неожиданно поднялся, прикоснувшись к ее запястью. Прищурившись от солнечного света, Саша немного смутилась. Перед ней стоял крепкий красивый мужчина лет тридцати.

– Вот эту, видите? – ласково спросил он. – Олег.

Он снова прикоснулся к ее руке, обратив внимание на ровные пальцы и отсутствие кольца на безымянном. Мужчина для Саши выглядел скорее наглым, чем романтичным. Она натянуто улыбнулась и сунула руки в карманы удлиненной теплой кофты.

– Понятно, – безразлично ответила Саша. – Олег. Какая банальность.

– Что понятно? – переспросил мужчина. – Имя Олег? А почему таким тоном? Вам не нравится?

– Вы уже задали много вопросов, я не успеваю ответить, – Саша даже немного разозлилась. – Почему не нравится?

Женщина отвернулась от неожиданного собеседника и выдохнула, сложив губы в трубочку.

– Мое внимание, – с некоторым возмущением ответил мужчина, но затем смягчился в улыбке.

Саша повернулась. Ветер еще больше растрепал ее волосы. Она пыталась придержать их, но он настойчиво приводил их в беспорядок, они прилипали к губам, накрашенным розоватым блеском.

– Вы зачем в магазин? – уточнил Олег.

– За продуктами, конечно.

– Бросьте эти ваши бытовые вопросы. Поедем. Пообедаем в ближайшем кафе.

Он прикоснулся к своему мягкому носу, как будто хотел стереть еле заметные веснушки. Мужчина оказался выше Саши, что ей понравилось, и одет в фирменный спортивный костюм.

– Быстрый вы.

– Как вас зовут? – спросил он

Саша оценивающе взглянула на Олега.

– Вы последние?

Женщина вздрогнула и увидела совсем рядом остановившуюся седовласую даму преклонных лет.

– Вы, говорю, последние?

– Нет, мы уже уходим, – быстро среагировал Олег.

Саша с наигранным удивлением посмотрела на него, подумав: «Не много ли он себе позволяет?» Женщина оглядела его и Сашу, затем покачала головой. Через пару минут дверь в магазин скрипнула, и стоящие рядом люди начали один за другим проходить мимо пары.

– Ну, так как вас зовут?

Олег немного отошел от Саши, давая пройти между ними мужчине, потом женщине, торопившейся в магазин.

– Александра, – ответила женщина, даже немного вызывающе. – Саша, если не так официально.

Она потянула руками карманы кофты, словно что-то искала в них. С плеча сползла лямка от сумки, но Саша быстро ее подхватила и вернула обратно. Олег на минуту наигранно задумался, глядя Саше в глаза.

– Ого. Александра, – произнес он возвышено. – Красиво. Не как у всех. Так поехали, Александра?

Он протянул девушке свою руку и соблазнительно посмотрел ей в глаза. Саше же показалось, что его соблазнение было больше похоже на вид виноватого мальчика. «Вот много же думает о себе мужчина, строит из себя какого-то европейского мачо», – промелькнула у нее мысль. Но все же она согласилась, подумав, что не каждый день мужчина зовет ее пообедать. Они направились к его машине. Когда они вошли во двор десятиэтажного дома, то оба обратили внимание на молодого мужчину в черной кофте с капюшоном, который разговаривал по телефону на повышенных тонах. Он часто стучал кулаком по тонкому стволу дерева, стоящему вблизи придомовой дороги.

– Да, – сквозь зубы произнес мужчина. – Она, тварь, Гошку ударила. Я ее боюсь? Да я ее выкинул из квартиры, приблуду. Мне ее отец не помеха. Пригрел змеищу на груди. Детей, видите ли, она не любит чужих! Как можно не любить детей?

Каждые две секунды он сплевывал.

– Слышь, Кать? – заискивающе спросил он. – Ты возьми Гошку моего на выходные? Мне дела кое-какие надо сделать. Да ты что? Я засужу ее, падлу. Мать его шлында, и эта попалась такая же. От баб одни беды, правду люди говорят.




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/elena-karpluk/ne-vse-pticy-vut-gnezda-67598310/?lfrom=390579938) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.