Главная страница | Книги для подростков | Горящая тень

Горящая тень
Мишель Пейвер
Боги и воины #2
Пророчество Оракула гласит, что жестокий клан Короносов будет повержен, если ценная реликвия, кинжал, окажется в руках Чужака. Но Гиласу нет дела до предсказаний: его единственная цель – разыскать пропавшую сестру. Пирра, его подруга, снова оказавшаяся взаперти в Доме Богини, жаждет вырваться на свободу. Однако планам обоих не суждено осуществиться: на пути в родную Акию Гилас попадает в рабство, а женщина, которая помогла Пирре сбежать, преследует собственные цели…
Впервые на русском!

Мишель Пейвер
Горящая тень

© А. Д. Осипова, перевод, 2022
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2022
Издательство АЗБУКА®
* * *




Глава 1


– Пошла прочь! – рявкнул Гилас.
Валявшаяся в грязи кабаниха бросила на него сердитый взгляд, но даже не подумала встать. Вместе со своими детенышами она наслаждалась отдыхом на берегу ручья и не собиралась уходить из-за какого-то тощего мальчишки, которого, видите ли, одолела жажда.
Холодный восточный ветер пронесся по горному склону, раскачивая чертополох и задувая в прорехи на тунике Гиласа. Мальчик едва не падал от усталости; ноги стерты в кровь, а бурдюк с водой опустел еще вчера вечером. Надо как-то подобраться к источнику.
Гилас прицелился из рогатки. Камешек звонко шлепнулся о кабаний огузок. Зверюга даже не вздрогнула. Гилас протяжно вздохнул. И что теперь?
Вдруг кабаниха торопливо поднялась, дернула хвостом и кинулась наутек. Поросята следом. Паренек присел на корточки и укрылся за терновым кустом. Чего испугалась кабаниха?
В этот момент ветер стих, будто его и не было. От зловещей, напряженной тишины у Гиласа волоски на загривке встали дыбом. Вдруг откуда ни возьмись появился лев. Сбежав по склону, замер в двух шагах от того места, где прятался Гилас. Мальчик затаил дыхание. Зверь так близко, что до Гиласа доносится теплый терпкий запах его шкуры. Слышно даже, как оседает пыль, поднятая могучими лапами. Рыжевато-коричневая грива едва заметно колышется.
Гилас молча молился. Только бы лев его пощадил!
Между тем хищник повернул массивную голову и уставился на мальчика. Золотистые глаза ярче Солнца. Заглядывает в душу Гиласа и видит его насквозь: так же пловец видит камешек на дне сквозь прозрачную воду. Гилас понял: животное чего-то от него хочет. Мальчик должен что-то сделать, но что? Загадка.
Лев вскинул голову, принюхался – и снова устремился вниз. Одним прыжком перемахнул через валуны, беззвучно приземлился и исчез среди зарослей. Остался только терпкий запах и следы огромных лап.
Ветер задул с новой силой, швыряя пыль в глаза. Гилас встал. У него до сих пор дрожали колени.
Львиные следы у ручья наполнились водой. Гилас опустился на берег возле отпечатка размером с его голову. Всем известно: попьешь из следа льва – сил прибавится. Гилас наклонился, отхлебнул. Вдруг получил мощный удар в спину и растянулся на земле. Чей-то голос произнес:
– Сила – это хорошо, но удача лучше.


– Куда нас везут? – ныл мальчишка рядом с Гиласом.
Все молчали. Да и что говорить, если не знаешь ответа?
На палубе корабля яблоку негде упасть. По обоим бортам к веслам привязаны рабы, с одной стороны десять и с другой столько же. Они сидят съежившись, а мимо прохаживаются восемь жирных надсмотрщиков, и у каждого хлыст с медным наконечником.
Волны подбрасывают корабль так, что доски скрипят. Пленники жмутся друг к другу. В тесноте не развернуться. Запястья саднит, ошейник из сыромятной кожи натирает шею, голову напекло. Два дня назад один из работорговцев остриг Гиласа коротко – волос почти не оставил.


– Откуда? – рявкнул работорговец, отобрал у мальчика все добро и умело, недрогнувшей рукой связал Гиласа.
– Сдается мне, мальчишка в бегах, – заметил второй работорговец и полез Гиласу в рот, проверяя зубы. – Эту породу сразу видно.
– Значит, ты у нас беглый? А с ухом что? В ваших краях так воров метят?
Тот ответил мрачным молчанием.
Мальчик попросил одного пастуха отрезать ему мочку уха. За это Гилас отдал последний кусочек золотого браслета, подаренного Пиррой. По разрезу на мочке узнают Чужаков. Ходить с этой приметой опасно.
– По глазам вижу – вопрос понял, – сказал тот, что пониже ростом. – Стало быть, акиец. Откуда родом? Из Аркадии? Из Мессении? Из Ликонии?
– Какая разница? – проворчал второй. – Главное, что парень крепкий. В пауки сгодится.
«Как это – в пауки?» – пронеслось в голове у Гиласа.
Кто эти люди? Одеты в туники из грубой шерсти и плащи из промасленной овчины. На Воронов не похожи – скорее на крестьян. Но что, если они служат Воронам? Тогда работорговцы ни в коем случае не должны узнать, кто он.


Волна швырнула брызги мальчику в лицо, выводя из раздумий. Паренек рядом застонал, а потом его вырвало Гиласу на колени.
– Вот спасибо, – буркнул тот.
Мальчишка вяло огрызнулся в ответ.
Стараясь не обращать внимания на запах рвоты, Гилас снова уставился на Море. Судно с низкой осадкой. Если мимо поплывут дельфины, он их сразу заметит. Но пока не видел ни одного. Гилас вспомнил Духа: дельфина, с которым подружился прошлым летом. Но Духу лучше в стае. С родными он счастлив и свободен. Остается утешаться этими мыслями.
А что делается на далеком острове Кефтиу? Может, Пирре удалось-таки сбежать? Девчонка – дочь Верховной жрицы. Живет в роскоши, но как-то заявила, что не задумываясь отдала бы все богатства в обмен на свободу. Тогда Гилас решил, что у Пирры с головой не в порядке. Но теперь понял, о чем она говорила.
В опасной близости от низкого борта воду разрезал плавник. Акула взглянула на мальчика неподвижными черными глазами и ушла на глубину.
«Так вот почему тут нет дельфинов!» – понял Гилас. Море кишмя кишит хищниками.
– Уже седьмая. А ведь недавно отплыли, – произнес мужчина, сидевший по другую сторону от мальчика, которого укачало.
Нос у говорившего сломанный, вправлен криво. Карие глаза смотрят настороженно. Должно быть, много бед повидали.
– Почему акулы к нам привязались? – проныл мальчишка.
Мужчина пожал плечами:
– Если раб умирает, тело бросают за борт. Легкая добыча.
Щелкнул хлыст. Жирный надсмотрщик ударил мужчину по щеке.
– Не разговаривать! – рявкнул толстяк.
Кровь стекает рабу на бороду. Выражение лица осталось прежним, но что-то в его взгляде говорит: с удовольствием выпустил бы кишки из этого волосатого брюха.
Судя по Солнцу, корабль с рассвета держит курс на юго-восток – а значит, уплывает все дальше от Акии. У Гиласа зла на себя не хватает. Один раз зазевался – и все труды насмарку!
«Прости, Исси», – мысленно обратился он к сестре.
Знакомое чувство вины давит на совесть тяжелым камнем. У Гиласа сохранилось всего одно воспоминание о матери, и в нем она просит сына позаботиться о сестренке. Единственная просьба, и ту не выполнил!
Когда на Гиласа и Исси напали Вороны, мальчик увел их от сестры. Но потом Исси пропала. Гилас даже не знал, поняла ли она, что брат нарочно отвлекал черных воинов. Или думает, он спасал свою шкуру, а ее бросил?
С тех пор прошел год. Узнать удалось только одно: возможно, Исси в Мессении, западной части Акии. Прошлым летом Гилас сел на корабль, но судно сначала плавало с острова на остров, потом встало на якорь на севере, в Македонии. Слишком далеко…
Восемь месяцев Гилас брел через эту чужую, незнакомую землю. Крестьяне глядели на него как на врага, собаки злющие… Всю дорогу прятался и от тех и от других. Не с кем было даже словом перемолвиться. А с Исси не соскучишься: характер – огонь, с утра до вечера рот не закрывается… Но образ сестренки со временем поблек. Теперь даже лицо припомнить трудно. Это пугает Гиласа больше всего.
Должно быть, мальчик задремал. Разбудил его обеспокоенный ропот пленников – впереди земля.
В алом сиянии заката Гилас разглядел громадную черную гору, высоко вздымавшуюся над Морем и окутанную облаками. Верхушка почему-то плоская, будто какое-то божество снесло пик в припадке ярости. Внизу раскинулась гавань. Песок угольно-черный, по сторонам – изогнутые горные отроги. Бухта похожа на хищную пасть. Вот корабль проплыл между двух «челюстей». Кричат морские птицы, откуда-то доносится стук молотов. Даже пахнет здесь странно – как будто тухлыми яйцами.
Выгнув шею и уставившись на западный отрог, Гилас заметил на гребне дымящиеся костры. С противоположной стороны на крутом горном склоне возвышается массивная каменная стена, сплошь утыканная факелами – ни дать ни взять всевидящие очи. Наверное, крепость здешнего вождя. Из такого орлиного гнезда весь остров видно как на ладони. Здесь не спрячешься.
– Что это за место? – прохныкал все тот же мальчишка.
Лицо у мужчины с перебитым носом загорелое, но при виде берега он побелел как полотно.
– Талакрея. Нас отправят в шахты.
– Что такое шахты? – спросил Гилас.
Мужчина повернулся к нему, но тут надсмотрщик схватил мальчика за ворот и рывком поставил на ноги.
– Еще узнаешь. Тебе там до конца своих дней вкалывать.

Глава 2


– Что такое шахты? – снова спросил Гилас у мужчины с перебитым носом.
На этот раз он старался говорить потише.
Надсмотрщики беспощадно гнали пленников вперед. Вот они оказались на перекрестке. Две тропы ведут к горным отрогам-«челюстям», третья – вглубь острова, а четвертая обрывается у красно-рыжего холма, похожего на муравейник. Только вместо муравьев по склонам снуют полуголые рабы. Мужчины дробят ярко-зеленую руду, женщины и девочки промывают породу в стоках, маленькие мальчики перебирают камни. И все это под бдительным оком надсмотрщиков. А сверху рабы то входят, то выходят через зияющие в склоне дыры. Ни дать ни взять мухи, кружащие над раной.
– В шахтах добывают медь для бронзы, – пояснил мужчина с перебитым носом. – Сначала роют, пока не натыкаются на зеленую руду. Вырубают ее, дробят и жгут, чтобы медь вытекла наружу. А потом ее соединяют с оловом.
Мужчина кивнул на дымовую завесу над горным кряжем:
– Вот. Видишь печи? Кузнецы делают бронзу из меди и олова.
Гиласу стало не по себе. Он вырос в Ликонии. Тамошние крестьяне даже ячменное поле не вспахивают, пока не попросят прощения у Земли. А ведь от пахоты Ей никакого вреда: шрамы-борозды сходят быстро. А этот несчастный истерзанный холм изрубили сверху донизу. Такие раны не заживают.
Наконец пленников развязали. Надсмотрщик прошелся вдоль строя, разглядывая и оценивая каждого раба.
– Молотобоец, – буркнул он, и мужчину с перебитым носом увели. – Носильщик. Забойщик.
А когда дошел до Гиласа, даже раздумывать не стал.
– Паук.
Мальчишка постарше мотнул головой, давая понять, чтобы Гилас шел за ним. Вдвоем они полезли по красному щебню, усеянному осколками блестящего черного камня. Гилас сразу узнал обсидиан. Из него Вороны мастерят наконечники для стрел: прошлым летом Гилас вытаскивал такой из раны на плече. Мальчик сделал вид, будто споткнулся, схватил осколок обсидиана и спрятал в кулаке.
Когда спустились к пологой впадине в нижней части склона, провожатый велел Гиласу ждать других пауков и исчез из виду. Похоже, в этой вырубленной в горной породе мелкой пещере кто-то ночует. На плотно утрамбованной земле лежат четыре горки тряпья. Гилас бессильно опустился на одну из них. Он так вымотался, что даже не посмотрел, куда садится. Гилас не помнил, когда в последний раз ел или пил. От бесконечного стука молотов разболелась голова. Вдобавок только что сделанную татуировку щипало и дергало. Когда дошли по мелководью до берега, какой-то мужчина схватил Гиласа за предплечье и стал тыкать кожу костяной иглой. Потом натер места уколов какой-то пастой с запахом сажи. Получился грязно-черный зигзаг, похожий на гору с двумя пиками. Знак хозяина.
Солнце село; под сводом впадины пролегли длинные тени. Молоты больше не стучали. Только один никак не сдавался. Звук доносился от печей.
Тут подошли четверо мальчишек и уставились на Гиласа с таким презрением, будто ему самое место в навозной куче, а не среди них. Все с ног до головы в красной пыли, тощие руки и ноги сплошь покрыты странными зеленоватыми шрамами. Из одежды на них только пропитавшиеся потом повязки: одна на голове, одна на бедрах и по одной на коленях.
Самый высокий на вид года на два старше Гиласа. Нос крючком, густые черные брови срослись на переносице. С ремешка на шее свисает что-то похожее на засохший палец. Видно, этот мальчишка тут главный: на Гиласа смотрит с вызовом.
Младшему лет семь, не больше. Ноги кривые, глаза косят. Он то и дело поглядывает на старшего, будто ищет одобрения.
У третьего волосы черные. На лице застыла высокомерная гримаса. Чем-то смахивает на египтянина, которого Гилас видел прошлым летом. Видно, тоже из тех краев.
Четвертый – тощий как скелет. Кажется, ключицы вот-вот проткнут кожу. Взгляд у парня затравленный. То и дело вздрагивает и опасливо косится через плечо.
Египтянин шагнул к Гиласу.
– А ну вали отсюда, – прорычал он. – Это мое место.
Но Гилас понимал: уступит сейчас – о него и дальше будут вытирать ноги.
– Было твое, стало мое, – произнес Гилас и разжал кулак, показывая египтянину осколок обсидиана.
Тот замер в нерешительности. Остальные ждали, что будет дальше. Наконец мальчишка сердито фыркнул, сгреб в охапку свое тряпье и перенес на другое место.
Семилетний малыш и пугливый паренек повернулись к вожаку. Тот харкнул. Слюна была красной. Потом уселся на корточки и стал снимать с головы повязку.
Гилас даже зажмурился от облегчения. Сейчас к нему цепляться не станут, но рано или поздно опять прицепятся.
– Сколько лет? – отрывисто поинтересовался главный.
Гилас приоткрыл один глаз:
– Тринадцать.
– Откуда?
– Издалека.
– Как звать?
Гилас на секунду задумался:
– Блоха.
Так его прозвал один моряк с затонувшего корабля. А настоящее имя этим ребятам знать ни к чему.
– А тебя?
– Зан.
Кивнул на младшего мальчика:
– Мышь.
Потом на египтянина:
– Жук.
И наконец на тощего:
– Слюнявый.
Тот нервно рассмеялся. Рот у мальчишки и впрямь слюнявый. Видно, оттого, что все зубы переломаны.
– Чего он такой пугливый? – спросил Гилас у Зана.
Вожак пожал плечами:
– Будешь пугливым. Позавчера бедолагу чуть ловец не сцапал.
– Какой еще ловец?
Другие мальчишки уставились на Гиласа во все глаза. Зан ухмыльнулся:
– Ты чего, с луны свалился?
– Так что за ловец? – невозмутимо уточнил Гилас.
– Ловцами называют злых духов, – сказал Мышь и вцепился в амулет. Гилас пригляделся: судя по шерсти, какой-то мелкий зверек. Должно быть, раздавленный мышонок.
– Ловцы прячутся на дне шурфа и подкрадываются к жертве в кромешной темноте. Да еще могут прикинуться любым из нас. Прямо сейчас тут может быть ловец, а мы ни сном ни духом.
– Как же его узнать, если он может прикинуться кем угодно? – спросил Гилас.
– Э-э…
Мышь растерянно нахмурился.
Египтянин Жук указал пальцем на впадинку под носом.
– У ловцов тут бугорок. Верная примета. Но так они тебе и позволят себя разглядывать.
– Ловцы – каменные духи, – испуганно прошептал Слюнявый. – Они бесплотные, как тени, и просачиваются через стены туннелей.
Гилас задумчиво помолчал. Потом спросил:
– А почему вас называют пауками?
Зан фыркнул:
– Скоро сам узнаешь.
После этого никто из мальчишек внимания на Гиласа не обращал. Все четверо стали разматывать повязки вокруг голов и колен, а потом разложили сушиться.
На Гиласа напала такая тоска по дому, что хоть волком вой. Как же он скучает по сестренке и Брыcю – так звали его пса. Брыся убили Вороны. А еще Гиласу не хватает дельфина, которому мальчик дал кличку Дух, и Пирры. Сейчас Гилас бы даже Теламону обрадовался. Они с сыном вождя были добрыми друзьями, пока не оказалось, что Теламон – один из Воронов. Гилас теряет всех, кто ему дорог. Вечно он остается один. Надоело – ну сколько можно?
«Плевать», – сердито подумал Гилас. Дело прежде всего: надо отсюда выбираться.
– Про побег даже не думай, – буркнул Зан, будто прочитав мысли Гиласа.
– Я у тебя совета не спрашивал, – огрызнулся тот.
– Все равно поймают. А потом накажут всех. Если нам из-за тебя влетит – пожалеешь.
Гилас окинул Зана оценивающим взглядом:
– А сам-то не пытался убежать?
– Куда? – снова пожал плечами Зан. – Местные беглых не укрывают – боятся. В Море полным-полно акул. А в глуби острова пропадешь: кипящие ключи, львы-людоеды… Даже если каким-то чудом уцелеешь, люди Креона все равно схватят.
– Кто такой Креон?
Зан кивнул в сторону грозно возвышавшейся над ними крепости.
– Хозяин. Креону тут принадлежит все – остров, шахты, мы.
– У меня хозяев нет, – огрызнулся Гилас.
Мальчишки захохотали так, что едва не лопнули.
В этот момент раздался пронзительный звук свистка. Все четверо вылезли из пещерки, Гилас следом. Что и говорить, сигнал к ужину сейчас очень кстати.
Целые толпы рабов дрались за еду. Пауки схватили корзину и ведро из сыромятной кожи, а Гиласу пришлось хорошенько поработать локтями, чтобы отхлебнуть пару глотков воды с уксусным привкусом и зачерпнуть пригоршню какой-то серой горькой кашицы. Похоже, приготовили из толченых желудей и зерна.
Не успел Гилас облизать с пальцев остатки, как послышался топот ног и грохот колес.
– Становись в строй! – окликнул его Зан.
Над западной дорогой вздымалась красная пыль. Страх пронесся по склону, будто порыв ветра по ячменному полю. Тут и там рабы склоняли головы и плотно прижимали руки к бокам. Надсмотрщики будто невзначай поигрывали рукояткой хлыста на поясе и утирали с лица пот.
Первыми из-за поворота вынеслись охотничьи собаки. Рыжие, лохматые, ошейники утыканы бронзовыми шипами. Глаза у псов красные, взгляд застывший. Сразу видно – их бьют и морят голодом, чтобы превратить в зверей-убийц.
Следом за собаками показался отряд воинов. Все как один смотрятся устрашающе: одеты в нагрудники и юбки из черной сыромятной кожи, вооружены тяжелыми копьями и остро наточенными бронзовыми кинжалами. Несмотря на жару, за плечами, будто паруса, развеваются черные плащи. Лица серы от сажи. У Гиласа чуть ноги не подкосились. Ему ли не знать, что это за воины? Между ними на колеснице, запряженной двумя вороными конями, едет вождь.
Пока отряд с грохотом поднимался в крепость, Гилас успел разглядеть глаза с тяжелыми веками и торчавшую вперед жесткую черную бороду. Что-то в лице этого человека показалось знакомым. У Гиласа по коже побежали мурашки.
– Опусти голову, – прошипел Зан и ткнул Гиласа локтем в ребра.
Тот в ужасе перевел взгляд с вождя на татуировку у себя на предплечье.
– Нет, это не Гора, – прошептал он. – Это ворон.
– Ясное дело! Что же еще? – вполголоса ответил Зан. – Креон – сын Короноса. Ворон – это он.
Гилас будто в пропасть рухнул.
Теперь он раб в шахтах Воронов.
Узнают, что мальчик здесь, – вмиг прикончат.

Глава 3


Гилас вздрогнул и проснулся. Солнце еще не встало, но остальные уже готовились выходить. Его будить не стали. Если новенького побьют, какое им дело?
Торопливо отрезав несколько полосок ткани от туники, Гилас обвязал их вокруг головы и колен, как другие мальчишки. Потом смастерил набедренную повязку и убрал осколок обсидиана в складку на поясе.
Тут Жук сказал, что надо взять еще одну тряпку.
– Спустимся в яму – помочись на нее и обвяжи вокруг носа и рта, а то пыли наглотаешься.
– Спасибо, – кивнул Гилас.
Оказалось, «яма» – это две шахты, прорытые в склоне холма. Одна пошире – есть где вытянуть руку. Сверху перекинуто бревно, к которому привязана веревка. Должно быть, это что-то вроде шкива. Вторая шахта ?же. Перед ней выстроилась очередь из мужчин. Один за другим рабы спускаются на глубину. Многие в зеленоватых шрамах, а кое у кого не хватает пальцев на руках и ногах. Глаза у всех красные, на лицах застыло тупое отчаяние.
– Кто такие? – спросил Гилас у Жука.
– Молотобойцы, – вполголоса ответил египтянин. – От этих лучше держаться подальше.
Пока стояли в очереди, Гилас разглядывал воинов, охранявших шахты. Над головой угрожающе возвышалась крепость Креона. Гилас попытался себя ободрить. Вороны ведь думают, его в живых нет: утонул в Море еще прошлым летом. Но бодрости что-то не прибавилось. Тут Гилас заметил, что рабов вокруг намного больше, чем надсмотрщиков и стражников, и спросил Зана, почему невольники не поднимут бунт.
Зан только глаза закатил.
– В яме девять уровней, понял? Строптивых отправляют на самый нижний.
– И что с того?
Зан не ответил. Бросил щепотку песка через плечо и плюнул три раза.
– Это чтобы ловцов отпугнуть, – прошептал Мышь, сжимая свой амулет. Слюнявый нервно теребил костлявые ключицы и обливался потом. Жук бормотал египетское заклинание.
Гилас спросил Мышь про амулет, и младший мальчик объяснил:
– Подземные полевки умные. Заранее чуют, когда будет обвал, и убегают. У Зана тоже есть амулет – палец молотобойца.
– Заткнись, Мышь! – рявкнул Зан.
Тут стоявший впереди молотобоец обернулся и заметил Гиласа. Да это же мужчина с перебитым носом!
– Ты ликонианец, – понизив голос, произнес он.
У Гиласа сердце ухнуло в пятки.
– Даже не спорь. У тебя выговор тамошний. Говорят, прошлой весной у Воронов в Ликонии были какие-то неприятности. Убивали Чужаков, но одного так и не поймали.
– Мало ли что люди врут, – буркнул Гилас и отвернулся от других пауков: те сверлили его пристальными, любопытными взглядами.
– А на этот раз правду говорят, – прошептал мужчина. – Я из Мессении. Там тоже на Чужаков охотились, но несколько человек улизнули. Не знаешь, с чего вдруг Вороны ополчились на Чужаков?
Мессения… Туда пошла Исси.
– Значит, кто-то спасся? – понизил голос мальчик. – А девочка лет десяти среди них была?
Надсмотрщик прикрикнул на мужчину, чтобы не задерживал очередь. Тот странно посмотрел на Гиласа и скрылся в шахте.
– Кто такие Чужаки? – небрежно спросил Зан.
– Те, кто родился не в деревне, – ответил Гилас.
– Так ты у нас, стало быть, особенный? – фыркнул Зан.
– Я не Чужак, – соврал Гилас.
Остальные подходили к горе мешков из сыромятной кожи и брали себе по одному. Зан кинул мешок Гиласу. Повторяя за старшим мальчиком, Гилас закинул ношу на спину и продел руки в лямки. Потом перебросил через плечо щепотку пыли, поплевал три раза, попросил Повелительницу Зверей защитить и уберечь. Но здесь, в Акии, казалось, что Богиня где-то далеко-далеко. Наверное, не услышала.
Мышь полез первым, за ним Зан, Слюнявый и Жук. Лицо у египтянина почти такое же испуганное, как у Слюнявого.
– Смотри береги голову, – посоветовал Жук Гиласу, – и дыши ртом.
– Почему?
– Сам поймешь.


Гилас с трудом лезет вниз по склизкой веревочной лестнице. Руки и ноги то и дело соскальзывают. В шахте воняет, как от навозной кучи. Так вот зачем Жук велел дышать ртом!
Пятьдесят ступенек… Сто… Гиласу еще лезть и лезть, а он уже сбился со счета.
Вот мальчик очутился в туннеле с таким низким сводом, что не выпрямиться. Кругом темно, от стен эхом отражается его хриплое дыхание. Бревно, подпирающее свод, поскрипывает. Опора совсем хлипкая, а сверху давит Гора. Тут и там на вырубленных в камне карнизах светят и чадят глиняные лампы. Тени подпрыгивают и дергаются. Гилас вспомнил про ловцов. Надо догонять остальных.
Гилас пробирался на ощупь по запутанному лабиринту коридоров. Земля под ногами все круче шла под уклон. От вони слезились глаза. Гилас понюхал ладонь и едва сдержал тошноту. Тут повсюду нечистоты сотен человек, не меньше.
Через стены до Гиласа доносилась приглушенная речь. Вот он узнал голос Зана. Видно, туннель на полпути поворачивает в обратную сторону.
– Помогать ему не надо, – внушал остальным Зан. – В шахте каждый сам за себя.
Чем ниже спускались, тем жарче становилось. Скоро Гилас весь взмок. Издалека донесся стук молотов. Зан сказал, что в шахте девять уровней. Должно быть, вся Гора изрыта такими вот норами. Гилас постарался не думать, как к этому безобразию относится Сотрясатель Земли: бог, топотом ног сокрушающий горы.
Вдруг шум стал оглушительным, невыносимым. Гилас оказался в просторной сумрачной пещере. Из-за клубов пыли нечем дышать, но тут и там в темноте светятся лампы. В стенах вырезано что-то вроде полок, на которых лежат на спине обнаженные мужчины и молотят по прожилкам зеленой руды отбойными молотками и кирками. Мальчики и девочки лет пяти, не старше, бегают между ними, стараясь не попадаться под руку, и складывают куски руды горкой. Гиласа от этой картины замутило. Молотобойцы вырубают из плоти Земли зеленую кровь. Он внутри огромной раны.
Пауки обмотали рты и носы мокрыми тряпками и принялись набивать мешки зеленой рудой. Гилас не отставал. Когда все заполнили рюкзаки до отказа, Зан повел мальчишек в другой туннель. Лямки врезались Гиласу в плечи. Тащить на себе камень – все равно что волочь труп.
После бесконечного подъема наконец очутились в главной шахте. Двое мужчин забрали у Гиласа ношу, перевязали горловину веревкой и подняли груз. Мешок вдруг дернулся, как живой, и через несколько секунд содержимое посыпалось вниз, едва не задев Гиласа.
– Чей мешок? – рявкнул разъяренный носильщик.
И заметил Гиласа.
– Вот балбес! Прохудившийся мешок схватил!
– Смотри, что берешь, – ухмыльнулся Зан.
Гилас стиснул зубы. Зан нарочно подсунул ему плохой мешок. «Понятно, – подумал Гилас. – Этот так просто не успокоится. Надо что-то делать».
Когда вернулись в пещеру и снова стали набивать камнем рюкзаки, Гилас старался держаться к Зану поближе. И в главную шахту тоже шел рядом с ним. На полпути Зан вдруг начал ощупывать грудь, потом принялся лихорадочно озираться, глядя себе под ноги. Когда дошли до шахты, бедолага трясся с головы до ног.
– Случайно, не это потерял? – тихо спросил Гилас и протянул Зану сморщенный палец. Потом приблизился вплотную к вожаку.
– Я никому не скажу, и ты не говори, – прошипел Гилас. – Я на твое место не покушаюсь, верховодить не хочу, но больше со мной не связывайся, понял?
Зан медленно кивнул.
После еще двух изматывающих ходок надсмотрщик наконец объявил перерыв. Должно быть, Зан предупредил остальных, что с Гиласом ссориться не надо. Мальчишки подвинулись, освобождая ему место, угостили уксусом и подгорелой лепешкой. Зан и Жук ели с мрачной отрешенностью, ни на что не отвлекаясь, а Мышь бросал в щели крошки для полевок. Слюнявый к еде не притронулся – только глядел в темноту и вздрагивал.
Гилас тихонько спросил у Зана, какая опасность от ловцов.
– Бывает, шепчут тебе на ухо и ходят следом как тень, пока с ума не сведут. А могут залезть тебе в глотку и остановить сердце.
Гилас нервно сглотнул:
– Где они живут? Прямо в камне?
– В камне, в туннелях… Духи везде проходят.
– Тихо! – шикнул рассерженный Жук.
На поверхности он был почти приветлив, здесь же стал молчаливым и подавленным.
Зан внимательно поглядел на Гиласа:
– Раньше под землей бывал?
– Один раз, – ответил Гилас. – Во время землетрясения.
Вожак присвистнул:
– Как же ты выбрался?
– Шел, шел и вышел.
Зан рассмеялся.
Гилас спросил, бывают ли землетрясения на Талакрее. Зан покачал головой:
– Обвалы случаются. Иногда дым из Горы идет, но больше ничего.
– Дым?! Из Горы?!
– В недрах живет Богиня. Дым – это Ее дыхание, а в трещинах прячутся духи огня. Почуешь жар, увидишь острые кристаллы – знай, наткнулся на их жилище.
Гилас задумался.
– Эта Богиня часто гневается?
– Не знаю. Она, вообще-то, не злая – только дым из Горы пускает, и все.
Тут подошел надсмотрщик и велел притащить руду с восьмого уровня. Всех пауков пробила дрожь.
– Только не на глубину, – простонал Слюнявый.
Жук зажмурился и застонал. Даже Зан оробел.
– Ладно, пошли, – буркнул он. – Всем держаться вместе.
С Заном во главе они спустились по лабиринту туннелей на пятый уровень… на шестой… на седьмой.
Жара усиливалась, дышать становилось все труднее. Гилас обогнул кучку листьев, на которой лежала пушистая тушка какого-то зверька. Должно быть, подношение для ловцов.
Тут снизу повеяло зловонием. Под ногами что-то скрипнуло. Гилас стоял на бревенчатом мосту, перекинутом над огромной пещерой. Далеко внизу разглядел огни ламп и трудившихся рабов. Вдруг один из них поднял голову. Мужчина с перебитым носом!
– Блоха, не отставай! – прикрикнул Зан.
Гилас почти бегом пересек мост.
– Это…
– Да, девятый уровень, – подтвердил Зан.
– Там нет лестницы. Как же они вылезают?
– А никак. На девятый отправляют насовсем – раз уж попал на самое дно, будешь там вкалывать, пока не сдохнешь.
Зан свернул за угол, и его голос стих.
Гиласа передернуло. На всю жизнь оказаться погребенным в этой каменной тюрьме… Никогда больше не увидеть дневного света…
Внезапно пустой мешок зацепился за камень. Гилас стал его отцеплять, ударился головой, наконец справился и бросился догонять остальных.
– Зан! Подождите меня!
Нет ответа. Видно, свернул не туда.
Вернувшись обратно, Гилас услышал стук. Молоты! Мальчик пошел на звуки и едва не полетел вниз: туннель резко шел под уклон. Нет, здесь они не проходили. Потом зашел в подземный коридор с вогнутыми стенами. Опять незнакомое место. Но стук молотов приближается, а где молоты – там и люди. Гилас протиснулся в узкий проем и очутился в пещере с низким сводом. Теперь он слышит только один молот: тук, тук, тук. Помещение освещает лишь подрагивающий огонек каменной лампы, стоящей на карнизе. Людей не видно, но звук все ближе и ближе. Тук, тук.
Гилас шагнул вперед. Звук прекратился.
– Кто здесь? – спросил мальчик.
Лампа погасла. В пещере стояла звенящая тишина, и все же Гилас ощущал в темноте чье-то присутствие.
Потом почувствовал холодное влажное дыхание. Казалось, оно облепило лицо, как мокрая глина. Гилас кинулся наутек. Мешок за что-то зацепился. Гилас рванул его. Кто-то потянул ношу к себе. Высвободив ее, мальчик снова побежал, но налетел на стену. Казалось, камень под его ладонью двигался, будто живая плоть. Пальцы нащупали что-то похожее на рот, а над ним – бугорок. Гилас вскрикнул и отпрянул.
Темнота такая густая, что кажется, ее можно потрогать руками. Гилас понятия не имел, куда шел. Вдруг его дыхание зазвучало по-другому: он вышел обратно в туннель. Каким-то чудом добрался до проема с вогнутыми стенами и боком протиснулся внутрь. В щиколотку вцепилась рука. Вырываясь, Гилас стал лягаться и попал по холодной землистой плоти. В панике удвоил усилия. Пальцы сползли со щиколотки. Гилас ужом ввинтился в проем. За спиной раздавалось хриплое пыхтение. Похоже, преследователь был раздосадован, что упустил добычу.
Всхлипывая от страха, Гилас бросился прочь. В темноте эхом разнесся холодный смех.
Ловцы живут в каменных туннелях… Подкрадываются в кромешной темноте.
– Блоха! – раздался далеко впереди голос Зана.
Кто-то врезался в Гиласа.
– Пусти! – взвизгнул Слюнявый.
– Ты не в ту сторону идешь, – пропыхтел Гилас.
Слюнявый вцепился ему в глотку.
– Пусти!
Парень оказался на удивление силен. Гилас попытался разжать пальцы Слюнявого, потом нащупал глаза и надавил на них большими пальцами. Слюнявый взвыл и скрылся в темноте.
– Блоха! – позвал Зан.
Его голос прозвучал совсем близко.
– Ну и где тебя носило?


К тому времени, как Гилас и Зан присоединились к остальным, Слюнявый тоже вернулся. Гилас ухватил его за плечи и припер к стене.
– Ты чего на меня накинулся? – рявкнул Гилас. – Я тебе ничего не сделал!
– Д-думал, на ловца н-нарвался, – с трудом выговорил Слюнявый.
– Эй, Блоха, отвяжись от него! – велел Зан.
Гилас повернулся к нему:
– Это что за фокусы? Мы ведь перемирие заключили!
– Ну ошибся парень, с кем не бывает. Пошли, работа ждать не будет.
В мрачном молчании пауки отыскали горы зеленой руды и стали наполнять мешки. Гилас на всякий случай не спускал глаз со Слюнявого. То ли мальчишка очень хитер, то ли и впрямь обезумел после встречи с ловцами. «Поди разбери, что хуже», – подумал Гилас.


Наконец протрубили в бараний рог. Шахты постепенно опустели. Гилас едва не падал от усталости. Но не успел вылезти наверх, как надсмотрщик швырнул ему три бурдюка и приказал сходить за водой к «лужам». Мышь вызвался показать Гиласу дорогу. Жук тоже увязался за ними. Стоило египтянину выбраться из шахты, как он снова превратился в себя прежнего. Будто подменили парня.
Смеркалось. Из шахт не доносилось ни звука, только от печей долетал стук одинокого молота. Гилас спросил, кто там трудится.
– Кузнец, – ответил Жук. – Иногда всю ночь напролет работает. К кузнице близко никого не подпускают. Ее охраняют немые рабы. Если заметят кого-нибудь, бьют в барабан – предупреждают кузнеца, что кто-то идет.
– Зачем? – удивился Гилас.
Жук пожал плечами:
– Кузнецы народ особый. Владеют тайным искусством изготовления бронзы. С кузнецом даже Вороны ссориться не станут – побоятся.
Мальчики обогнули подножие холма. Гилас обратил внимание, что остров сначала сужается до перешейка, а потом как будто раздувается и становится похож на огромного горбатого зверя. Возле перешейка разбит лагерь Воронов. Нет, этим путем не убежать – сразу заметят.
– Тут держат лошадей, – мечтательным тоном произнес Мышь и вздохнул.
Гилас не ответил.
Дальше тянется бесплодная черная равнина, а над ней возвышается Гора. Крутые склоны заслоняют весь горизонт, а из причудливой, будто обрубленной верхушки непрерывно струится дым.
Пирра как-то сказала, что существует только одна Богиня, но Гилас подумал – нет, не может быть. И верно – бессмертная Богиня, властвующая над этим суровым краем, совсем не похожа на Повелительницу Зверей или сияющую голубую Богиню Моря, с которой Гилас повстречался в прошлом году.
Оказалось, «лужи» – это мелкие пруды, больше похожие на стоячие болота. В воде плавает ивовый пух, тут и там квакают лягушки.
Мышь заметил ласточек, пикировавших к воде, чтобы напиться, и очень обрадовался.
– Но больше всех мне нравятся лягушки, – поделился малыш. – Они красивые.
При упоминании о лягушках сердце Гиласа болезненно сжалось. Он вспомнил Исси. Сестренка тоже их любит.
– Нашел красавиц! – рявкнул Гилас. – Лягушки, они и есть лягушки.
Мышь чуть не присел от неожиданности.
Гилас устало потер лицо ладонью.
– Извини, – пробормотал он. – Вы с Жуком идите обратно. Я и один управлюсь.
Когда мальчики ушли, Гилас погрузил в один из прудов бурдюки. Их тут же раздуло от воды. Все тело болело, в голову лезли мрачные мысли. Стоило вспомнить встречу с ловцами, и мороз пробегал по коже. Эта осязаемая злоба, холодное дыхание, не похожее на человеческое…
Где-то далеко на Горе взревел лев.
Ласточки в испуге разлетелись. Гилас застыл. Даже кузнец перестал стучать молотом. Он тоже прислушивался.
В Горах, где прошло детство Гиласа, львы тоже водятся. Но ни его, ни коз хищники ни разу не тревожили: Брысь исполнял обязанности сторожевой собаки на совесть. Иногда по ночам, когда Гилас и Исси лежали у костра, издалека доносился рев.
Нетрудно понять, что означает грозный звук. Так львы объявляют другим зверям, кому принадлежит эта земля. «Моя! Моя! Моя!» – ревет он.
Вот и на Талакрее он тоже возвещает: «Моя! Моя».
Гилас стоял и слушал. Вдруг в сердце разгорелся бунтарский огонек. Львиный клич – голос самих Гор: необузданный, мощный, свободный. Могучий зверь будто обещал: когда-нибудь Гилас тоже будет свободен.
Вскоре рев сменился хриплым рычанием, а потом лев и вовсе затих. Но звук остался с Гиласом, даже когда умолкло последнее слабое эхо.
Гилас вспомнил зверя, которого встретил у воды. Мальчик попил из его следа. Может, Гиласу передалась хоть малая часть львиной силы?
Взвалив на плечи бурдюки, Гилас зашагал обратно к остальным.

Глава 4


Маленькая львица любит, когда папа ревет. Он такой сильный, что от его голоса дрожит земля. Рядом с ним ничего не страшно.
Сейчас малышка особенно нуждается в ободрении: ей приснился плохой сон. За ней гнались разъяренные собаки, а еще какие-то непонятные жуткие существа. Чудовища бежали на двух ногах, как птицы, но вместо крыльев за плечами вздувались пузырями звериные шкуры. Привидится же такой кошмар! Вот почему она обрадовалась, когда ее разбудил папин рев. Теперь до нее никакие двуногие чудовища не доберутся.
Львица с наслаждением потянулась. Ей нравится Темнота. Вдруг малышка заметила, что рядом никого нет. Папин рев доносится издалека, а мама с бабушкой на охоте. Ушли, а ее оставили! Маленькая львица рассердилась. Иногда взрослые львы берут ее с собой, чтобы она тоже научилась охотиться. Но почему ей нельзя ходить на охоту каждый день, как им? Малышка терпеть не может, когда ее бросают одну.
Мимо пролетел жук, врезался в стебель чертополоха и упал. Малышка взяла жука в рот, пожевала. Фу, гадость! Пришлось выплюнуть.
Дошла до пруда. Полакала водички. Поплескалась, резво наскакивая на ветви ивы. Стала подкрадываться к ящерице, но та сбежала. Прыгнула на лягушку. Почти поймала, но и той удалось улизнуть. Поточила когти о любимое дерево, чувствуя, как они становятся крепче и наливаются силой. Стала карабкаться по стволу, но застряла на полпути и свалилась.
Малышка зевнула. Раньше у нее был братик, и они играли вместе. Но потом налетел канюк, вонзил в львенка когти и унес его. Малышка ясно помнит, как хлопали огромные крылья и как отчаянно визжал братик. Львице его не хватает. Одной скучно.
Темнота понемногу рассеивалась, и тут она разглядела среди травы знакомые серые фигуры. Наконец-то! Бабушка приветливо фыркает, мама сжимает зубами шею оленя, а туша волочится по земле между ее передних лап.
Малышка радостно кинулась к взрослым. Потерлась мордочкой об их носы, замяукала: «Пожалуйста, дайте скорее покушать, я голодная!» Но мама тоже проголодалась. Мимоходом потершись о дочку щекой, шлепнула ее лапой. Малышка убежала в любимый куст и стала ждать своей очереди.
Пришел папа, и львицы расступились. Самец должен есть первым. Дочка с уважением смотрит, как он рвет тушу и заглатывает огромные сочные куски филейной части. Вскоре его живот раздулся, а шерсть на груди и подбородке потемнела от крови. Тогда лев тряхнул длинной гривой, отошел в сторону и снова издал победный рев.
Теперь мамина очередь. Малышка с восхищением глядит, как взрослая львица рвет зубами ляжку. А у бабушки челюсти слабые, поэтому она жует мягкие кишки. После бабушки может поесть и малышка. Наконец-то! Она с жадностью лакает густую вкусную кровь. Потом бабушка выдернула зубами клочок оленьей шерсти, и малышка набросилась на бок добычи. Но мясо для нее слишком жесткое. Скоро она устала и прижалась к маме. Теперь можно и молочка пососать. Маминым молоком кормиться проще всего, а еще его всегда много. К тому же слетелись канюки, а когда эти страшные птицы кружат над головой, лучше держаться поближе к взрослым: так спокойнее. Малышка играет с кисточкой бабушкиного хвоста. Старая львица дремлет, но время от времени вяло взмахивает хвостом, чтобы позабавить внучку. Потом мама подзывает ее тихим «мрр», «мрр». Малышка спешит на зов: сейчас мама будет ее вылизывать.
Для малышки это самая приятная часть дня. Ей нравится тепло маминого дыхания. Приятно ощущать, как большой сильный язык собирает с шерсти и приставшую грязь, и противных мелких паразитов, от которых все чешется. Но особенно малышку радует, что в такие моменты мама принадлежит только ей, и больше никому.
Ее мама – самая сильная львица на свете. Охотится лучше всех: может одна принести столько добычи, что с лихвой хватит накормить целый прайд. Когда Светло, большие внимательные глаза сияют золотистым блеском, а когда Темно – серебристым. Ее сильная лапа может и повалить на землю оленя, и приласкать сосущего молоко детеныша.
Когда мама закончила вылизывать малышку, та свернулась между ее передними лапами. В животе приятное чувство сытости, шерсть гладкая и чистая.
Все на свете существует для того, чтобы малышка была счастлива и довольна. Кроме разве что канюков. Пруд нужен, чтобы она там плескалась, лягушки и ящерицы – чтобы она за ними охотилась, кусты – чтобы она среди них пряталась. А мама с бабушкой нужны, чтобы кормить ее молоком и мясом, вылизывать, зубами выкусывать колючки, воткнувшиеся в лапки. А папа нужен, чтобы защищать ее от бед и опасностей. Поэтому двуногих чудовищ со шкурами на плечах можно не бояться: папа их к ней ни за что не подпустит.


Темнота уступила место Свету, и Великий Небесный Лев поменял окраску. Как и подобает всем львам, в Темноте он серебристый, а на Свету его мех играет золотом. Грива Небесного Льва сверкает так ярко, что больно смотреть.
Малышка любит Свет. В это время все в прайде дремлют, прижавшись друг к другу. Но сегодня она почему-то не может уснуть. Малышке не лежится на месте. Кажется, будто внутри что-то ползает – словно муравьев наелась.
Вдруг мама вскочила и обеспокоенно фыркнула: «Юфф». Бабушка тоже встала. Обе напряженно принюхиваются к ветру. Малышка испуганно потерлась об их лапы. Но взрослые не обращают на нее внимания. Вдалеке взревел папа, но быстро затих. Странно – обычно он ревет гораздо дольше.
«Юфф», – снова фыркнула мама.
Они с бабушкой развернулись и бросились бежать; малышка за ними. Взрослые не охотятся и не играют. От мамы пахнет страхом.
Малышка старается не отстать. Главное – в высокой траве не упустить из вида черные кисточки хвостов.
Вот львицы пробираются сквозь колючие заросли на горном склоне.
Далеко позади послышался лай. Злобные собаки из страшного сна! Только теперь это не сон. Они пришли за маленькой львицей.
Вскоре до малышки донеслись причудливые завывания. О нет! Двуногие чудовища тоже пришли! Малышка наконец припомнила, как называются эти жуткие существа: люди. До этого дня она их не боялась. Да и чего бояться – слабенькие, боязливые… Иногда заходят на львиную территорию и оставляют козу, чтобы задобрить могучих зверей.
Но эти сильные и опасные. Иначе мама не стала бы их бояться.


Мама и бабушка бегут не останавливаясь, и малышка старается не отставать. Сейчас они в самом сердце горного кряжа. Маленькая львица знает эти места, как свои пятнышки на лапках. Ей знакомы черные склоны, где земля становится горячей и глухо ворчит. Знакомы круглые лужицы: жидкая грязь в них булькает так, будто хочет что-то сказать. Знакомы шипящие трещины наверху: в них живут духи огня. Уж где-где, а здесь им точно ничего не грозит.
Мама, бабушка и малышка карабкаются вверх. Маленькая львица оглянулась. Далеко внизу разглядела огромных свирепых собак и людей с длинными черными гривами и шкурами на плечах. Люди размахивают передними лапами, длинные когти сверкают серебром. Эти чудовища нападают на папу!
Вот на него кинулась собака. Папа оскалил клыки и ударил пса когтистой лапой. Тот отлетел и врезался в каменную стену. Но все больше собак хватают могучего льва за лапы, а люди окружают его со всех сторон. Да что же это такое? Львы хищники, а не добыча! Почему все перевернулось с ног на голову?
Мамино «уфф!» прозвучало строго, предостерегающе: «Жди здесь!» Они с бабушкой бросились вниз по склону. Львицы спешат на помощь папе. Малышка послушно укрылась среди зарослей чертополоха, сжалась в крошечный комочек и застыла неподвижно. Так ее учили.


Наконец мама вернулась и фыркнула: «Пойдем». Малышка с ужасом заметила, что мама тяжело дышит и волочит заднюю ногу, а живот потемнел. Но сегодня шерсть измазана не кровью оленя. Это львиная кровь – ее собственная.
Они бежали долго, пока не добрались до части леса, где малышка ни разу не бывала.
Куда подевалась бабушка?
И главное – что случилось с папой?


Когда малышка проснулась, опять стемнело. Подушечки лап болят, маленькую львицу мучает голод. Над ней возвышается сосна. Сверху на малышку уставилась сова, потом расправила крылья и улетела.
Это место ей не знакомо. Дерево пахнет папой, но запах совсем старый: он давно сюда не заглядывал. Ни его, ни бабушки не видно. Только на расстоянии двух прыжков от малышки в кустах спит мама. Радостно мяукнув, малышка похромала к ней. Теперь можно и молочка пососать.
Но малышка тут же отпрянула в испуге. Мамин сосок холодный, и молока в нем нет. Она осторожно подобралась к маминой морде и потрогала лапкой ее нос. Мама не просыпалась. Глаза широко распахнуты, взгляд застывший. Почему они не светятся серебром? Сейчас же Темно. Глаза тусклые, и… они не видят малышку.
Испуганно мяукая, маленькая львица ввинтилась под мамину тяжелую лапу и попыталась расшевелить большую львицу. Вдруг получится? Нет, не получилось. Большие застывшие глаза продолжают глядеть в никуда.
Малышка запаниковала и стала бить маму по морде передними лапками. Боднула носом в бок, облизала большой мягкий нос. Пожалуйста, пожалуйста, только проснись!
Но нет – львица, раскинувшаяся среди кустов, выглядит в точности как ее мама. Да и пахнет тоже мамой. Но все ее тепло и дыхание с мясистым привкусом – все признаки, по которым она узнавала маму, – куда-то ушли.
Малышка вскинула голову и взвыла. «Вернись, вернись!» В тишине вой прозвучал особенно громко и одиноко. Дрожа, малышка заползла под терновый куст.
Может, если она будет сидеть очень-очень тихо и ждать, как подобает послушной дочке, мама проснется?

Глава 5


Иногда Пирре кажется, будто мать никогда не спит. Если Верховная жрица не приносит жертвы и не отдает распоряжения рядовым жрецам, она слушает голос Богини. Лампа в покоях Яссассары сияет и днем и ночью, будто всевидящее око.
Чтобы сбежать, надо действовать быстро и не упустить подвернувшийся шанс. Пирра это понимает, как никто другой. Но дело с самого начала не заладилось.
Со стены должна свисать веревочная лестница. Вчера она была на месте. Пирра своими глазами видела, как по ней лез раб: пришло время приводить в надлежащий вид фасад Дома Богини. Но сегодня Пирру встречают только сидящая на стене ворона и отвесный спуск высотой локтей в тридцать.
С Главного двора слабо доносятся запахи можжевелового дыма и жарящейся меч-рыбы. Толпа издала нетерпеливый рев. Скоро будут прыгать через быков. Ворона взлетела с испуганным карканьем. Пирра присела за огромным известняковым бычьим рогом. Их ряд тянется поверху и придает стене устрашающий, грозный вид.
Ночью шел дождь. Мокрый рог холодный и скользкий. Пирра мрачно размышляла, как быть дальше. Похоже, ничего из ее затеи не выйдет.
А ведь все так хорошо начиналось! Гостей на праздник собралось много. Пирра протискивалась к Главному двору и в толпе потеряла своих рабов. Воспользовалась шансом и повернула в другую сторону.
В темной кладовой никого не оказалось. Да и кому туда заходить, когда все на пиру? От винных кувшинов высотой в человеческий рост исходят пары, кружащие голову. Но Пирра сумела взобраться на один из кувшинов и вылезти через люк на крышу. Плотно утрамбованная глина покрыта ослепительно-белым слоем известки. Куда ни глянь, весь склон холма усеян сверкающими белизной крышами: святилища, поварни, роскошные жилища, кузницы, мастерские. Но для Пирры все это великолепие не более чем огромная каменная тюрьма.


Пригнувшись, Пирра перескакивала с одной крыши на другую, пока не добралась до крайней. Между крышей и внешней стеной просвет: там проходит открытая галерея. Пирра разбежалась, прыгнула, приземлилась на внешнюю стену и ухватилась за бычий рог.
Только тогда девочка заметила, что лестница пропала. И что теперь делать? Пирра оглянулась. Пол открытой галереи далеко внизу. А о том, чтобы спрыгнуть с другой стороны, и речи быть не может: сверзившись с высоты в тридцать локтей, Пирра расшибется в лепешку. Внизу тянется нагромождение валунов, а за ними виднеется поселение. Лачуги из глиняных кирпичей лепятся к гигантскому Дому Богини, точно телята, льнущие к корове. А за забором – свобода!
Сегодня пир, а значит, все жилища опустели. Только сорока скачет по камням. То, что девочке нужно! Но как спуститься без лестницы?
Обхватив одной рукой бычий рог, Пирра перегнулась через край стены и глянула вниз. Заметила прямо под собой окно. Если выгнуться вот так, может быть, получится…


Знакомый голос позвал ее по имени. Пирра обернулась. В открытой галерее стоял Усерреф. Раб прирос к месту от ужаса.
– Пирра, ты что вытворяешь?
Девочка сердито прижала палец к губам: еще не хватало, чтобы Усерреф поднял шум! Отвернулась и стала дальше размышлять над планом побега.
Cорока, скакавшая среди камней, исчезла. На ее месте стоит женщина с копной нечесаных темных волос. На виске сверкает одна-единственная белоснежная прядь. Туника у незнакомки рваная и вся в пыли. Но взгляд у бродяжки повелительный и суровый, и смотрит она прямо на Пирру.
Девочка невольно отпрянула, поскользнулась и повисла, отчаянно вцепившись в рог. Ноги болтались в воздухе над открытой галереей. Пирра попробовала упереться в стену, но подошвы сандалий только соскальзывали с гладко отполированного гипса.
– Держись! – крикнул Усерреф. – Я бегу! Все, можешь отпускать! Я прямо под тобой! Не бойся, поймаю!
Пирра еще раз попыталась вскарабкаться обратно на стену. Бесполезно.
– Пирра! Отпускай!
Девочка стиснула зубы и разжала пальцы.


– Хватит дурака валять, – сердито шептал Усерреф, ведя Пирру обратно в ее покои. – Попадешься – Великая в порошок сотрет!
– Напугал! – огрызнулась Пирра. – Хуже, чем есть, не будет! Меня и так через три дня на край света сошлют! А там выдадут замуж за человека, которого я в глаза не видела!
– Это твой долг…
– «Долг», – свирепо передразнила Усеррефа Пирра.
Они вошли в ее покои. Пирра ничком рухнула на кровать и принялась яростно теребить тонкую шерстяную ткань покрывала. На красном фоне вышиты синие ласточки. Покрывало пропахло дымом от лампы. Запах неволи.
– Вот именно – долг! – не сдавался Усерреф. – Твоя мать – Верховная жрица. Все, что делает Яссассара…
– Знаю – ради блага Кефтиу. В прошлом году хотела обменять меня на груз меди, а в этом ей олово понадобилось. И все ради блага Кефтиу.
Пирре почти тринадцать, но всю жизнь она провела взаперти, в Доме Богини. Через три дня ее отправят далеко, за Море, и снова запрут – на этот раз в чужой, незнакомой крепости. Там Пирра останется до конца своих дней.
Усерреф сердито мерил шагами комнату.
– От твоих планов побега рехнуться можно! Один глупее другого! Сначала подкупила водоноса. Потом спряталась в пустом кувшине для оливок. Это еще куда ни шло, но к днищу колесницы прицепиться!..
Пирра яростно набросилась на очередную вышитую ласточку. Когда Усерреф перечислял вслух ее «подвиги», все они и впрямь звучали как детские игры. А ведь он даже не упоминал о том, как Пирра училась выживать в дикой природе. Целыми днями крутилась в поварне и наблюдала, как рабы потрошили рыбу. Кряхтя, поднимала массивную алебастровую лампу – так Пирра укрепляла мускулы. Разбрасывала по полу раковины и топталась по ним босиком, чтобы ноги огрубели. Даже подкупила стражника, чтобы научил обращаться с лошадьми.
А толку никакого.
Единственное, чего Пирре удалось добиться, – сорвать помолвку с македонским вождем, которого мать прочила ей в женихи. К встрече с его посланником Пирра подготовилась основательно. Вывалялась в ослином навозе, подкрасила шрам на щеке хной, а как притворялась безумной – одна дикая улыбка чего стоила! В наказание мать всю зиму запрещала топить в покоях Пирры. Но это пустяки: гораздо хуже то, что из-за нее Усерреф получил двадцать плетей.
– Неужели так трудно смириться со своей судьбой? – вскричал Усерреф. – Довольствоваться тем, что имеешь?
Пирра огляделась по сторонам – и, как всегда, грудь сжалась так, что стало нечем дышать. Потолочные балки из кедра давят тяжким грузом, стены без окон напирают со всех сторон. От пола из зеленого камня веет могильным холодом, а массивные колонны, обрамляющие дверь, напоминают суровых тюремщиков.
– Здесь нет ничего настоящего, – пробормотала Пирра.
Усерреф в отчаянии всплеснул руками:
– Ну и как тебя понимать?
– У меня в волосах золотая лилия, но это ведь не живой цветок. Осьминог на кувшине вылеплен из глины. Дельфины на стене нарисованные. Художник понятия не имеет, как они выглядят. Носы совсем не похожи. Не дельфины, а утки! Наверное, ни разу живого дельфина не встречал. И не…
Пирра осеклась и продолжила про себя – ни разу не гладил дельфиний бок, не держался за плавник и не летел по Морю, пока Гилас ждет на мелководье…
Стоило подумать о Гиласе, и стало еще тяжелее. Прошлым летом Пирра на несколько дней сбежала. Тогда и познакомилась с Гиласом. Не сказать чтобы Гилас и Пирра хорошо ладили – ссорились, конечно, частенько. Но Гилас все равно ее друг. Пирра и голодала, и страху натерпелась, зато наслаждалась свободой.
– Опять своего дикаря вспоминаешь? – укоризненно покачал головой Усерреф.
– У него имя есть, – проворчала Пирра.
– Угораздило связаться с козопасом!
Усеррефа передернуло. Как и все египтяне, он считает коз нечистыми.
– А львиный коготь, который я тебе принес? Признайся – для него хранишь?
– Гилас подарил мне соколиное перо. Будет честно, если взамен я отдам ему коготь.
– Ты с этим парнем больше не встретишься.
– Откуда ты знаешь?
– Между прочим, коготь я добыл для тебя, чтобы с тобой ничего не случилось!
– А может, я хочу, чтобы со мной что-нибудь случилось! – не выдержала Пирра.
– Ладно! В следующий раз с крыши свалишься – ловить не стану! Ломай ноги, мне плевать!
Пирра отвернулась к стене и прижала к груди подушку.
Повисло напряженное молчание.
Усерреф уселся на пол возле курильницы для благовоний, скрестил ноги, натянул юбку на колени. Нахмурившись, расправил складки на ткани. Проверил, ровно ли висит амулет в форме всевидящего ока, провел ладонью по гладковыбритой коричневой голове. Пальцы Усеррефа подрагивают. Он всегда переживает, если вдруг не сдержится и выйдет из себя. Говорит, злоба нарушает маат – священный миропорядок, установленный египетскими звероголовыми божествами.
Пирра сунула руку под подушку и нащупала деревянную фигурку кошки. Усерреф вырезал, когда Пирре было восемь лет. Кошка желтая с черными пятнышками. Усерреф сказал, называется «леопард». На животе у игрушки приделан ремешок. Потянешь – леопард открывает и закрывает пасть. Пирра давно выросла из игрушек, но к этой у нее особое отношение. Три лета назад мать приказала убрать из покоев дочери все игрушки, но Пирра спрятала леопарда в углублении в полу под сундуком для одежды.
– Покорись матери. Такая уж твоя судьба, – тихо произнес Усерреф. – Самой же проще будет.
– Покориться? Как ты? Помнишь, ты сказал, что вдали от Египта живешь только наполовину?
Усерреф вздохнул:
– Лучше жить наполовину, чем не жить вовсе. Сама понимаешь – во второй раз мать тебя не простит.
Красивое лицо Усеррефа сурово. Пальцы поглаживают курильницу. По опочивальне Пирры распространяется аромат особой смеси: ириса, смолы терпентинного дерева и змеиной кожи. Усерреф говорит, эти запахи помогают сбросить груз печалей: так же змея сбрасывает старую кожу.
На глаза навернулись слезы. Усерреф для Пирры не просто раб, а старший брат. И все же они такие разные, что никогда до конца не поймут друг друга. Он так сильно скучает по Египту, что в знак скорби каждое утро бреет голову. Главный страх Усеррефа – умереть на чужбине, потому что тогда он не встретится с родителями и братом в загробном мире. Но несмотря на все это, Усерреф ни разу не пытался сбежать. Судьба Усеррефа – жить в рабстве на Кефтиу. Так пожелали его боги, а идти против их воли нельзя.
Скоро запах благовоний заполнил всю комнату. У Пирры даже голова закружилась.
Усерреф встретился с ней взглядом и улыбнулся.
– В Арзаву поплывем вместе, – ободряюще произнес он. – Я буду рядом. Всегда о тебе заботился и сейчас не брошу.
Усерреф сжал в кулаке амулет – всевидящее око. Значит, он не просто обещает, а клянется.
– Знаю, – кивнула Пирра.
Не могла же она сказать, что тоже дала клятву: ноги ее не будет в Арзаве. Пирра сделает все, что в ее силах, решится на любой отчаянный шаг, но найдет способ сбежать.

Глава 6


Пирра проснулась рано – еще не рассвело. Тускло светящаяся лампа чадит у кровати, распространяя аромат жасмина. По чердаку бегают мыши. Вдалеке постукивают грузила ткацких станков.
Свернувшись калачиком, Пирра зажала в кулаке мешочек из кожи ящерицы. Внутри соколиное перо и львиный коготь. Узнать бы, как поживает Гилас. Друг сейчас далеко – на севере, за Морем. Наверное, отыскал сестренку. А если нет… что ж, зато он свободен.
– Госпожа…
Служанка по имени Силея отодвинула дверную занавеску и заглянула в покои.
– Я сплю, – пробормотала Пирра. – Уйди.
– И не подумаю!
Силея бесцеремонно ворвалась в комнату со стопкой одежды в руках.
– Вставай, госпожа! Нужно привести тебя в порядок. На пиру ты должна выглядеть безупречно!
Пирра устремила на старшую рабыню взгляд, исполненный неприязни. Силея повинуется только Верховной жрице и не брезгует шпионить для своей хозяйки. Еще одна девушка принесла на подносе завтрак: пирожки с грецкими орехами и ячменный отвар. Рядом лежит шарик ладана. Его жуют после еды, чтобы почистить зубы. Третья девушка расчесала темные волосы Пирры и уложила кольцами. Силея тем временем одевала Пирру, причем делала это без всякой осторожности, почти грубо. Сорочка из тонкой красновато-желтой шерсти, синяя верхняя юбка с разрезом, расшитая узором из летучих рыб, узкий алый кафтан, пояс из позолоченной кожи ягненка, украшенный бахромой. На ступнях со вчерашнего дня сохранились узоры из хны. Силея только подкрасила точки на ладонях и лбу – Пирра вечно их стирает.
Силея орудовала палочкой из слоновой кости, утыканной острыми зубчиками. Пирра невольно подумала: интересно, рабыня донесла Верховной жрице о неудавшемся побеге своей подопечной? Наверное, скрывает. Иначе сама же окажется виноватой. Как бы там ни было, настроение у Силеи отвратительное.
Тут Пирре пришла в голову идея. Выхватив у Силеи палочку, нанесла хну на шрам. Так-то лучше. В бронзовом зеркале отразился ярко-красный полумесяц на щеке. Теперь старый шрам выглядит как свежая открытая рана.
Полное лицо Силеи перекосилось от возмущения.
– Великая будет очень недовольна.
– То, что надо, – сухо парировала Пирра. – И не делай вид, будто расстроена. Ты ведь обожаешь, когда мне попадает.
– Эх, госпожа! – укоризненно покачала головой Силея.
– Эх, Силея! – передразнила служанку Пирра.
Идет седьмой день празднеств в честь улова меч-рыбы, а значит, Яссассара будет проводить ритуалы на Главном дворе. Пирра велела рабыням выходить без нее. Сказала, подойдет позже с Усеррефом. Силея осталась недовольна, но Пирра так на нее посмотрела, что даже эта нахальная особа не решилась возражать.
Вскоре после ухода рабынь в дверях показался Усерреф. Скрестил руки на груди и окинул Пирру подозрительным взглядом.
– Только сегодня без диких выходок, договорились?
– Будь спокоен, – ответила Пирра.
Но мысли мечутся в голове, будто птицы в силке. До отплытия в Арзаву всего два дня – и ни одной дельной идеи.
Вместо того чтобы пройти на Главный двор, Пирра свернула в сторону Двора ласточек. Там собираются простолюдины.
– Зачем тебя сюда понесло? – проворчал Усерреф.
– Не знаю.
На самом деле Пирра просто не хочет попадаться матери на глаза. Рассказала Силея о попытке побега или нет, Яссассара уже в курсе дела. От внимания Верховной жрицы не ускользает ничего.
Утреннее жертвоприношение уже состоялось, и Двор ласточек заполнил гул голосов. Крестьяне продают и обменивают свои товары, обращаются за советом к дешевым провидцам. Пахнет потом, кунжутным маслом, пылью, медом, кровью.
Женщина предлагает прохожим утолить жажду из бурдюка с вином. Сгибом локтя она прижимает к себе глиняные стаканы грубой работы, вставленные один в другой. Рыбак жарит осьминога над костром из оливковых косточек и одновременно косится на ведро с уловом, где шевелятся остальные осьминоги – их черед еще не пришел. Старик отгоняет от глиняных фигурок быков стайку детей, с раскрытыми ртами глазеющих на его товар.
– Это вам не игрушки, а подношения для богов! – рявкнул торговец. – Сначала заплатите, потом трогайте! Принимаю только миндаль и сыр.
Девочки-крестьянки остановились поболтать. Все три в честь праздника разодеты в лучшие наряды. При виде Пирры подружки смущенно затеребили бусы из раскрашенных ракушек и с завистью уставились на дочь Верховной жрицы. Еще бы: шею обхватывает золотое ожерелье, над ушами зеленые лилии из яшмы. Знали бы эти девчонки, как Пирра им завидует! Наверное, удивились бы. Они могут выйти за ворота, когда захотят, и даже не задумываются, какое это счастье.
Вдруг Пирра ощутила на себе чей-то взгляд.
В углу площади под кособоким тростниковым навесом, скрестив ноги, сидела женщина. Она не сводила глаз с Пирры. Девочка вздрогнула: она узнала белую прядь в волосах незнакомки. Точь-в-точь сорочьи перья!
Пирру будто притягивала невидимая сила. Девочка направилась к тростниковому навесу. Усерреф укоризненно поцокал языком, но нехотя побрел следом.
Вблизи женщина ничем не отличается от обыкновенных странствующих провидиц. Кожа потемнела на Солнце, приобретя тот же коричневый оттенок, что и туника. Подошвы сандалий сморщились по краям, как копыта у неухоженного осла. На плетеной циновке разложены жухлые пучки трав, но покупателей на этот незавидный товар не находится. Впрочем, женщину отсутствие спроса не смущает. Ее лицо пересекают полоски тени и света. Трудно сказать, молода незнакомка или стара. На предплечьях мелкие круглые шрамы – видимо, ожоги.
Женщина уставилась на отметину на щеке Пирры.
– Откуда? – без всяких церемоний спросила она.
– Как ты смеешь! – возмутился Усерреф. – Перед тобой дочь…
– Ничего страшного, – перебила раба Пирра. Обратилась к женщине: – Как тебя зовут?
– Хекаби, – ответила та на кефтийском.
Такого выговора Пирра раньше не слышала.
– Откуда у тебя шрам? – повторила вопрос провидица.
Пирра помолчала в нерешительности.
– Прошлым летом обожгла щеку. Нарочно, чтобы мать не выдала за сына ликонианского вождя.
– Как обожгла?
– Не важно.
– Нет, госпожа, огонь – это очень важно. Надо только понять, что он говорит.
Пирре стало не по себе. Впрочем, рыночные гадалки – большие мастерицы напускать туману: говорят загадками, чтобы любая фраза звучала, будто мудрое откровение. Просто незнакомка заговаривает зубы ловчее, чем другие, вот и все.
Пирра повелительным тоном спросила женщину, откуда она родом.
– С Белых гор, – ответила та.
Что ж, с выговором теперь все понятно. А вот с поведением – нет. Белые горы далеко, на противоположном берегу Кефтиу. Людей там живет мало. Горцы, которым посчастливилось увидеть Дом Богини, робко озираются вокруг с восторженным благоговением. Но эта женщина не выказывает ни восторга, ни робости.
– Что привело тебя в наши края? – спросила Пирра.
– Гощу у родственника.
– Кто твой родственник?
– Печатник.
Пирра оживилась, но постаралась не подавать вида. Печатная мастерская встроена в западную стену. Пирра давно ее приметила. Вот он, ход на волю! Но печатники, как известно, народ замкнутый. Пирре так и не удалось завоевать их доверие. Возможно, эта женщина ей поможет.
– И чего же богатая юная госпожа хочет от Хекаби? – спросила женщина. – Погадать тебе по дыму? Прочесть волю духов по вещему камню?
– Ничего мне от тебя не надо, – буркнула Пирра.
– А по-моему, надо. Вчера я видела тебя на крыше.
Карие глаза Хекаби сверкали так ярко, что Пирра невольно отвела взгляд.
– Хорошо, спрошу у вещего камня, – кивнула провидица, хотя Пирра ничего ей не ответила.
Усерреф дотронулся до плеча девочки.
– Пойдем отсюда, – сказал он на акийском, чтобы Хекаби не поняла. – Великой не понравится, что ее дочь разговаривает с простой гадалкой…
– Вот и отлично, – бросила Пирра.
Возле них успели собраться зрители. Крестьяне нетерпеливо переминались с ноги на ногу. Хекаби поставила перед собой круглое неглубокое блюдо из гладко отполированного черного камня. Пирра удивилась. Да это же обсидиан! На Кефтиу этот материал очень редок. Откуда у странствующей провидицы такая ценная вещь?
Сначала Хекаби наполнила блюдо водой из засаленного бурдюка. Потом взяла мешочек из козьей шкуры и достала ярко-желтый шарик размером с орех. Раскрошила в порошок и натерла ладони.
– Львиный камень, – тихо произнесла Хекаби.
«Сера», – подумала Пирра.
Как-то раз она видела такие шарики у жреца в мешочке со снадобьями. Сера отгоняет и злых духов, и блох.
Раскачиваясь и что-то напевая себе под нос, женщина выудила из мешочка три бугристых серых камешка и бросила в воду. Но камешки не пошли ко дну, а остались плавать на поверхности.
Крестьяне заахали и заохали:
– Глядите, у нее даже камни плавают! Вот это дар!
Пирра и бровью не повела. Ее простенькими фокусами не удивишь.
Хекаби выудила из мешка круглый плоский кусок белого мрамора с отверстием посередине.
– Мой вещий камень, – с хитрой улыбкой объявила провидица. – Мне его дали духи.
Поднеся мрамор к глазу, Хекаби поглядела через отверстие на плававшие камешки.
– Сейчас они откроют волю духов, – пробормотала Хекаби.
– Пирра, – снова вмешался Усерреф. – Тебе нельзя…
– Нет, можно, – огрызнулась девочка.
Потом повернулась к крестьянам:
– А ну-ка разойдитесь! Мне нужно поговорить с провидицей наедине. Ты тоже отойди, Усерреф. И не вздумай подслушивать!
Крестьяне недовольно заворчали, но подчинились. Только Усерреф не двинулся с места.
– Усерреф, я приказываю.
Взгляды хозяйки и раба скрестились. Египтянин развел руками, покачал головой, вздохнул и отошел в сторону.
Убедившись, что все отошли достаточно далеко, провидица снова посмотрела через отверстие на плавучие камешки.
– Трое соберутся вместе, – пробормотала Хекаби. – Да, трое. Вот что говорит вещий камень.
– Кто – трое? – холодно поинтересовалась Пирра. – Когда? Где?
– Этого духи не говорят.
Пирра опустилась на колени и подалась вперед. От волос женщины пахло пылью и придорожным тимьяном. Пирра прошептала Хекаби на ухо:
– Помоги мне бежать. В награду получишь столько золота, что на всю жизнь хватит.
Женщина поглядела Пирре в глаза и покачала головой.
Пирра нервно облизнула губы.
– Тогда помоги просто так. Больше мне обратиться не к кому.
Хекаби снова покачала головой.
– Тебе даже делать ничего не придется! – взмолилась Пирра. – Ты же родственница печатника! Ему тоже дам золота. Он меня пустит в мастерскую, а оттуда спущусь по стене…
– Нет, – произнесла Хекаби.
Пирра сжала кулаки в бессильной ярости.
В двадцати шагах от навеса Усерреф с тревогой наблюдал за девочкой.
Придвинувшись еще ближе к Хекаби, Пирра зашипела:
– Не хочешь по-хорошему? Ладно. Шарлатанка ты, вот кто. Камни плавают, потому что это пемза. Крестьян ты провела, а меня не обманешь. И «вещий камень» ты сама смастерила – вот следы резца.
Пирра помолчала, давая провидице время подумать. Затем продолжила:
– Моя мать, Верховная жрица Яссассара, жестоко наказывает шарлатанов.
Хекаби вздрогнула. Взгляд женщины посуровел.
– Врешь, – выпалила провидица. – Что же, твоя мать сразу полрынка накажет?
Но даже под темным загаром видно, как побледнела Хекаби.
Пирра холодно улыбнулась:
– Хочешь – проверь.

Глава 7


«В полночь приходи в печатную мастерскую», – велела Хекаби.
Уже почти двенадцать, но Усерреф только сейчас заснул у порога опочивальни Пирры. Вдобавок нужно достать вещи из тайника. Пирра влезла на подставку для светильника и, покачиваясь, дотянулась до укромного места за потолочной сваей. Наконец ухватила мешок из телячьей кожи. Тут подставка опасно накренилась. Пирра быстро спрыгнула на постель и поймала лампу, прежде чем та рухнула на пол. Решетка кровати скрипнула. Из-за дверной занавески донеслось сонное бормотание Усеррефа. Пирра затаила дыхание. Обошлось: раб не проснулся.
В сумке лежали вещи, собранные еще зимой. Девочка тщательно выбирала место для тайника, чтобы его не нашли ни Усерреф, ни тем более любопытные девушки-рабыни. Дрожащими руками вытряхнула из сумки вещи и стала переодеваться. В таком виде ее никто не признает. Крестьянская туника из грубой ткани, пояс и ножны из замызганной козьей шкуры. Внутри – простой бронзовый нож. Потом Пирра завернулась в мохнатый плащ. От него до сих пор исходит запах прежней хозяйки – ткачихи, продавшей Пирре плащ за две бусины сердолика. А сандалии придется оставить в сумке. Подошвы из потрескавшейся бычьей кожи будут слишком громко шлепать по отполированным полам Дома Богини.
Пирра достала горсть земли: потихоньку стащила из горшка со священной оливой на Главном дворе. Обмазала землей все участки кожи, которые нельзя скрыть под одеждой, – и особенно шрам. Аметистовую личную печать Пирра уже залепила слоем глины. Ну а соколиное перо и львиный коготь благополучно висят на шее в простом мешочке.
Недавно Усерреф предупредил Пирру: она достигла того возраста, когда на девушку начинают обращать внимание мужчины. «Даже если сбежишь, – пугал раб, – без защитников быстро попадешь в беду». «А раз так, стану мальчиком», – подумала Пирра, безжалостно остригая волосы на уровне плеч. Только надо обязательно забрать отрезанные волосы с собой, иначе мать использует их для заклинания и быстро отыщет беглую дочь.
С бешено бьющимся сердцем Пирра засунула в мешок провизию: прессованный инжир, завернутый в виноградные листья, сушеные овечьи языки, восемь засоленных и слегка обгрызенных мышами кефалей. Потом Пирра положила обратно два узелка с золотыми браслетами. Нарочно завернула украшения в отрезы льна, чтобы не звенели. Один из них Пирра отдаст провидице, другой оставит себе.
Ну вот все и готово. Гилас бы ее, наверное, похвалил. А может, и нет. Уж кто-кто, а этот мальчишка привык полагаться только на себя.
Усерреф снова заворочался на циновке. У Пирры болезненно сжалось сердце. Больше она его не увидит. А тяжелее всего то, что даже попрощаться нельзя.
Тут Пирре пришла в голову идея. Она взяла деревянную фигурку леопарда и положила на подушку. Поймет ли Усерреф, как сильно Пирра будет по нему скучать?
Девочка тихонько отодвинула дверную занавеску. Усерреф, как всегда, лежит у порога. Раб перед сном растер по векам чуть-чуть драгоценного нефритового порошка – ваджу. Усерреф так делает, чтобы ему приснился родной Египет. Интересно, помогает или нет? Пирра надеется, что да.
Дальше по коридору посапывают спящие рабыни. За вечерней трапезой Пирра выпила всего пару глоточков вина, а в остальное подмешала маковый сок. Рабыни всегда доедают и допивают остатки за хозяйкой. Пирра очень надеется, что не перестаралась, – вдруг плеснула слишком много?
Весна началась совсем недавно, и по Дому Богини вовсю гуляет холодный ветер. Пирра слышит его стоны. В коридорах темно. Только время от времени попадается едва теплящаяся лампа. Держась за стену, Пирра пробирается мимо многочисленных комнат и испуганно замирает, когда их обитатели бормочут во сне. Потом едва не наступила на раскинувшегося на полу раба. Чуть погодя к Пирре скользнула маленькая темная тень. О лодыжку потерся теплый пушистый кошачий бок.
Лунный свет посеребрил Главный двор и растущую в его центре оливу. Прижавшись к стене, Пирра скользнула в дальний угол. Кажется, будто дерево следит за беглянкой. Пирра молча взмолилась, чтобы оно ее не выдало.
Тут по Главному двору эхом разнеслись шаги. Пирра застыла как статуя. Жрец! Пройдя в опасной близости от нее, служитель Богини направился в сторону Зала Двойного Топора. Бусинки дверной занавески стукнули друг о друга. Жрец скрылся внутри.
Когда Пирра добралась до мастерских, встроенных в западную стену, было уже за полночь. Вдруг гадалка не дождалась девочку и ушла?
В темноте Пирра наткнулась на гору медных слитков, потом едва не сшибла с полки глиняные горшки. Вдруг у Пирры замерло сердце. Из угла за ней кто-то наблюдал. Но, приглядевшись, беглянка облегченно вздохнула. Глаза, которые на нее смотрят, изготовлены из блестящего горного хрусталя и принадлежат божеству из слоновой кости. Пирра поспешила к печатной мастерской.
Внутри никого. Неужели опоздала?
Вдруг из черноты выскользнула тень. Даже в ночной тьме Пирра сразу разглядела знакомую белую прядь.
– Обещала, ровно в полночь придешь! – укоризненно прошептала Хекаби.
– Раньше не могла. Я принесла золото…
– С золотом потом разберемся. В дальней комнате стоит пресс для оливок. Мой родич оставил веревку. Привяжем ее к прессу и слезем вниз. Родич уберет веревку до рассвета. Никаких следов не останется.
При тусклом свете от маленького оконца они отыскали пресс – два массивных камня с канавками. Рядом лежала свернутая толстыми кольцами веревка.
Пирра выглянула в окно. Ночной ветер холодит лицо. Камней внизу не разглядеть.
– Веревка точно достанет до земли? – шепотом спросила Пирра.
– Будем надеяться, – пробормотала Хекаби.


Снасти скрипят, паруса трещат под порывами ветра. Черный корабль мчится по волнам. Съежившись на носу, Пирра поплотнее запахнула колючий плащ. Лицо покалывает от соленых брызг. Наконец-то свобода!
Но что с ней теперь будет? Сумеет ли Пирра выжить в Белых горах, вдали от всего, что знакомо и привычно? Пирра одновременно испытывала и страх, и восторг. Даже в голове не укладывается, что побег удался!
Пирра не зря беспокоилась: веревка и впрямь оказалась коротковата. Спрыгнув на камни, девочка чуть не повредила ногу. Поселковые собаки подозрительно ее обнюхали, но Хекаби прихватила ошметки мяса, чтобы задобрить псов.
Девочка и провидица шли всю ночь, но наконец добрались до серого Моря. На мелководье покачивался корабль. Капитан их ждал, и судно сразу пустилось в путь вдоль побережья.
Хекаби сказала: если ветер не стихнет, к вечеру следующего дня они будут в Белых горах. Чтобы сбить с толку преследователей, гадалка оставила ложный след. Но даже если уловку раскусят, Хекаби знает много потайных убежищ в Горах. Там их с Пиррой никто не найдет.
Между тем звезды поблекли, и на восточном горизонте небо пересекла алая полоса. Это Богиня идет по морской глади будить Солнце. Пирра отрезала кусочек сушеной кефали и бросила за борт в качестве подношения. Потом отрезала второй кусочек для себя. Сунула в рот, но так и застыла, не прожевав.
Солнце не с той стороны! Они же плывут на запад, а значит, рассвет должен быть за спиной!
Пирра обернулась. Лицо девочки исказила гримаса ужаса. Остров Кефтиу превратился в тонкую черную полоску на горизонте.
Девочка вскочила и кинулась к Хекаби. Та стояла, невозмутимо глядя на волны.
– Мы плывем на север! – воскликнула Пирра.
– Тонко подмечено, – съязвила Хекаби.
– Ты сказала, мы держим путь в Белые горы!
– Ну, соврала…
– Я же тебе заплатила! – вскричала Пирра.
Карие глаза глядели на девочку с насмешкой.
– Мне срочно нужно было золото, чтобы сесть на этот корабль. А теперь ты превратилась в надоедливую обузу. Что ж, придется терпеть.
Гнев Пирры сменился тревогой. Угораздило же променять один плен на другой!
– Куда плывет корабль? – спросила девочка.
Хекаби снова отвернулась к горизонту. Алое сияние рассвета озарило волевое лицо. Ветер трепал темные волосы с белой прядью.
– Есть в Море кольцо островов, и у каждого огненное сердце, – произнесла она, будто бы обращаясь к волнам. – Когда-то давным-давно Повелительница Огня сорвала с шеи пылающее ожерелье и бросила в необъятные зеленые воды…
– Что?! – опешила Пирра. – Ты про Обсидиановые острова? Это же на полпути к Акии!
– Обсидиановыми островами их зовут только кефтийцы, – резко возразила Хекаби. – А для нас, тамошних жителей, они просто Острова.
Провидица помолчала.
– Десять лет назад из Акии приплыли воины. Продвигались от острова к острову, пока не нашли то, что искали.
У Пирры сжалось сердце.
– Какие воины? Вороны, да?
– Верно. Воины Короноса.
Теперь на горизонт уставилась Пирра. Прошлым летом она едва избежала свадьбы с сыном вождя Воронов. А потом другой вождь Воронов напал на нее и чуть не убил Гиласа.
– Вороны нашли то, в чем нуждались, на моем родном острове, – произнесла Хекаби.
Руки женщины вцепились в борт корабля.
– Они разрыли землю, вырвали зеленую руду из ее недр и назвали остров своим.
Пирра нервно сглотнула:
– Да, слышала про медные шахты. Мы туда плывем?
Хекаби кивнула:
– На мою бедную разоренную родину. На остров Талакрея.

Глава 8


Гилас понятия не имел, давно ли он на Талакрее: потерял счет дням.
Два раза пытался сбежать, под покровом темноты прокравшись мимо воинов на перешейке. Оба раза Зан ловил беглеца и задавал ему хорошую трепку.
– Опять туда сунешься, – предупредил вожак пауков, – охране донесу.
А потом произошло сразу несколько несчастных случаев подряд, и Гилас думать забыл о побеге. Сначала треснула веревка. Мешок рухнул в шахту и сломал одному работнику ногу. Упавший камень едва не вышиб мозги другому. А потом опрокинулась лампа. Из нее вытекло масло, и загорелись веревки. Три молотобойца сильно пострадали от огня.
Под землей трудно отделаться от страха. Скоро Гилас уже вздрагивал от каждой тени. Камень упал или померещилось? А что двигается вон там? Просто тень или ловец?
Однажды Гиласу приснилось, будто он снова на пике Ликас. Плещется в кристально чистом ручье среди прохладных зеленых зарослей папоротника-орляка. Рядом с Гиласом Исси. Как всегда, забрасывает брата вопросами. Например, интересуется, где лягушки. Но стоило Гиласу проснуться, и мальчик не мог отделаться от ощущения, будто по ошибке увидел сон, предназначенный для другого человека: Чужака Гиласа, а не раба Блохи.
Несмотря на страхи, Гилас почти привык к шахтам. Запомнил, что надсмотрщиков зовут «кишками», девочек, поддерживающих огонь в лампах, – «искрами», а маленьких детей, сортирующих руду, – «кротами».
С другими пауками Гилас ладит неплохо – если, конечно, не считать Слюнявого. Мышь – парень веселый и всегда готов помочь. Жук под землей испуганно помалкивает, но на поверхности вполне дружелюбен. Правда, в последнее время стал каким-то задумчивым. Зан умен, находчив и не сует нос в чужие дела. «У всех свои секреты», – говорит он и пожимает плечами.


Однажды вечером Гилас вытащил из канавы кость с остатками мяса копченого кабана. Мальчики сидели в темноте, жевали находку и рассказывали друг другу о себе. Оказалось, Зан – сын объездчика лошадей и родом он из местности под названием Арзава, далеко к востоку от Талакреи. Гилас про такую даже не слыхал. Мышь родился прямо здесь, в шахтах. Думает, мать у него рабыня, а отец – «кишка», но наверняка не знает. А отец Жука был зажиточным египетским торговцем.
– Так мы и поверили, – выразительно закатил глаза Зан. – Этот парень здоров сочинять: болтает, будто в Египте лошади живут в реках, а огромные ящерицы едят людей!
– Это правда, – обиделся Жук. – Хищные ящерицы называются «крокодилы», и они…
Зан только усмехнулся и швырнул в Жука пригоршню камешков. Жук вскочил и отошел ко входу в пещеру.
– Что на него нашло? – спросил Гилас.
Зан пожал плечами.
– А теперь ты о себе расскажи, Блоха. Есть у тебя родные?
Гилас молчал. Отвечать или нет?
– Мать оставила меня на Горе. Больше ничего про свою семью не знаю.
Тут Гилас покривил душой. Он знает: мать любила и его, и Исси. Ласково завернула детей в медвежью шкуру, погладила Гиласа по лицу… Но не хотелось изливать душу Зану. А о сестре говорить – тем более.


Прошло два дня. Пауки спускались на седьмой уровень, чтобы забрать очередной груз. Тут мешок Гиласа зацепился за камень. Пока отцеплял, остальные ушли вперед.
Гилас забежал за поворот. Мельком глянул на пару рудничных стоек впереди. Между ними скорчилась маленькая темная фигурка, обеими руками сжимающая отбойник. Приглядевшись, Гилас заметил, что некто долбит одну из опор, пытаясь ее обрушить.
– Эй, ты! – крикнул Гилас.
Неизвестный бросил камень и кинулся бежать. Гилас следом. Преодолев несколько запутанных коридоров и крутых поворотов, Гилас врезался в Слюнявого. Схватил парня за волосы, заломил ему руку за спину.
– С ума сошел? Зачем опору долбил? Хочешь, чтобы нас всех завалило?
Слюнявый принялся вырываться и пронзительно вскрикнул. Гилас еще сильнее вывернул ему руку.
Тут прибежали Зан и Жук и оттащили Гиласа от Слюнявого.
– Он хотел обвал устроить! – пропыхтел Гилас.
– Клянусь, это был не я! – заныл Слюнявый. – Пусть меня Повелительница Огня сразит, если вру!
– Не трогай его, Блоха, – велел Зан. – Говорит, не он, значит не он.
– Я своими глазами видел!
– Сказано тебе – оставь Слюнявого в покое!


Прошло еще несколько дней.
Гилас вздрогнул и проснулся. Он видел дурной сон. Еще не рассвело. Не слышно даже кузнечного молота. Некоторое время Гилас просто лежал и слушал, как над крепостью с громким карканьем кружат вороны. Когда Креон узнал, что люди зовут его клан Воронами, то почему-то пришел от этого прозвища в восторг. Потому и приказал развесить на стенах туши, чтобы сюда слетались вороны со всей округи.
Гилас встал и принялся медленно наматывать повязки. Мальчик чувствовал: остров окутан вязким туманом страха. На Талакрее происходит что-то зловещее. Чем дальше, тем хуже.
Рабы шепотом делятся слухами. Говорят, на ловцов теперь можно наткнуться не только под землей. Кто-то видел, как из шахты выплыла тень и заскользила вниз по склону. Один мальчик проснулся от ночного кошмара, а на груди у него кто-то сидел. А вчера вечером молотобоец с бешеным криком взбежал на вершину склона и кинулся прямо на дно шахты. Животные тоже чувствуют – что-то здесь не так. Даже на прудах стало тихо: все лягушки исчезли.
Некоторые считают, что Гора гневается: люди проникли на глубины, где им делать нечего. Другие винят Креона. Говорят, зря он убил льва. Рабы видели, как воины несли в крепость тушу, чтобы снять с добычи шкуру. Вскоре после этого и начались несчастные случаи.
Вот наверху загрохотал кузнечный молот. «Скорей бы проснулись остальные», – подумал Гилас.
Зан и Жук то и дело подергивают руками и ногами: будто даже во сне мешки тащат. Мышь лежит, крепко зажав в кулаке облезший амулет. Костлявые коленки Слюнявого прижаты к груди, открытый рот похож на черный ров, окруженный зазубренными обломками зубов.
Гилас замер с наколенной повязкой в руках и уставился на этот разинутый рот. Мальчику пришла в голову страшная мысль.
Он разбудил Зана и отвел вожака в сторонку.
– Чего тебе? – проворчал Зан, потирая заспанные глаза.
– Если ловец кого-нибудь поймает, он ведь может пробраться жертве в глотку?
– Говорят, может. Ну и что?
– Значит, ловец может вселиться в человека.
– Духи все могут. И что с того?
– О чем это он? – зябко поеживаясь, спросил подошедший Жук.
Гилас поманил его, чтобы подошел ближе.
– Когда меня привели сюда в первый раз, я спросил, что со Слюнявым. Зан ответил, что его чуть не поймал ловец.
Гилас нервно сглотнул.
– Похоже, ты ошибся, Зан. Ловец не просто поймал Слюнявого. Он его захватил.
Лицо Жука застыло, будто маска. Зан нахмурился еще сильнее.
– Что ты несешь?
Гилас указал на спавшего мальчика и прошептал:
– В Слюнявого вселился дух. Ловец внутри его.


Но никто Гиласу не поверил. Зан разозлился, а Жук только молча глядел на него широко распахнутыми, будто остекленевшими глазами. Когда Гилас стал доказывать свою правоту, Зан вышел из себя.
– Вот привязался к парню! – возмутился он. – Не надоело?
– А тебе не надоело вечно его выгораживать?
– Мы, пауки, должны держаться вместе. Поодиночке пропадем.
– А если он нас всех прикончит?
– Не прикончит. Слюнявый один из нас. Так что сделай милость, заткнись!
Мальчишки собирались на работу в мрачном молчании. Вот Слюнявый проснулся и вяло потянулся за повязками. Мальчишка тощий как скелет, а лицо высушенное и морщинистое, будто у старика.
Гилас представил, как злой дух свернулся кольцом в пульсирующей красной тьме у Слюнявого под сердцем. Кто знает, что ловец заставит его сделать в следующий раз?

Глава 9


Теламон опустился на колени, погрузил руки в горный поток и задумался, что делать дальше. Вернуться в крепость к отцу? Нет, сейчас он этого не вынесет. Главное – не разреветься. Теламону четырнадцать – почти мужчина. А слезами Гиласа все равно не вернешь.
– Я исполнил свой обет, Гилас, – произнес Теламон, глядя, как вода смывает с пальцев кровь. – В память о тебе обещал принести в жертву барана и сдержал слово. Покойся с миром, друг.
Руки давно уже чистые, но Теламон все стоит на коленях на берегу, а холодный ветер с пика Ликас сушит слезы на его щеках.
Теламон в тысячный раз повторил себе, что смерть Гиласа – не его вина. Разве Теламон мог предвидеть, что его близкий родственник – дядя, брат отца – будет охотиться на Гиласа как на дичь? Теламон тут ни при чем. Такова воля богов.
Но почему тогда чувство вины все время возвращается? Надо было предупредить Гиласа раньше, хоть на один день! Тогда он и Исси спаслись бы, и оба сейчас были бы живы и здоровы.
Когда Теламон шел к дому, боги вознаградили его за принесенную в честь друга жертву: собаки учуяли кабана. Теламон даже испугаться не успел. Вот псы кинулись за огромным зверем. Секунда – и кабан понесся через папоротники прямо на Теламона. Действуя по наитию, Теламон рухнул на одно колено, уперся копьем в землю, нацелил наконечник на зверя и покрепче вцепился в древко.
Кабан уже совсем близко. От топота копыт звенит в ушах. Маленькие глазки устремлены на Теламона. Вот мальчик почувствовал тепло, исходящее от зверя, учуял резкий запах, увидел вблизи острые желтые клыки.
Вдруг кабан вильнул в сторону и атаковал Теламона сбоку. Тот едва успел развернуть копье. Кабан с разбега напоролся грудью на наконечник, древко треснуло. Теламона тряхнуло так, что мальчик чуть копье не выпустил. Кабан рухнул на землю мертвый всего в шаге от Теламона.
Сын вождя издал нервный смешок. Вот он и добыл четвертого кабана. Осталось восемь. Тогда у Теламона наберется достаточно клыков, чтобы смастерить из них шлем. Но с такой огромной зверюгой Теламону раньше иметь дело не приходилось. Даже не верится, что он завалил этого великана сам.
Теламон попытался встать, но выругался от досады. Ноги не слушаются! Трясутся, как у девчонки. Слава духам, поблизости никого нет. Позор, да и только.
Тут на тропинке показались два пастуха. Идут, лениво хлещут папоротники прутами. Теламон торопливо вскочил. Пастухи узнали его и поспешно бросили пруты на землю.
Теламон резким тоном приказал отнести кабанью тушу в крепость.
– А как же наши козы, господин? – спросил один пастух.
– Делайте что велю, – рявкнул Теламон.
Повернулся и зашагал к Лапитосу. За спиной послышалось хихиканье. У Теламона кровь прилила к лицу. Значит, видели, как его трясло!
«Слабак!» – ругал себя Теламон. С завистью подумал о Гиласе. Вот уж кто даже после схватки один на один с кабаном не дрожал бы как заяц. Отваги и хладнокровия Гиласу было не занимать. Над таким потешаться себе дороже…
«Не думай про Гиласа», – мысленно велел себе Теламон.
Пока шли до крепости, мальчик немного успокоился. Тестор при виде добычи сына пришел в восторг: вот достойный повод для отцовской гордости! Вождь настоял, чтобы на пиру Теламон сидел рядом с ним, на его скамье. Тепло огня, жареная оленина, крепкое вино, смешанное с медом и ячменной мукой, – и тягостные мысли развеялись без следа. Теламон сидел, грелся у большого круглого очага, горевшего уже много поколений, наслаждался уважением отцовских воинов и одобрением во взгляде Тестора.
Новый друг Теламона, Селинос, подлил ему еще вина.
– Самого большого кабана во всей Ликонии завалил! – со льстивой улыбкой восхитился Селинос.
Теламон пожал плечами. В голову закралась непрошеная мысль – а вот Гилас не стал бы к нему подлизываться. Друг усмехнулся бы и спросил: «И много тебе еще надо кабанов добыть, чтобы мужчиной себя почувствовать?» А потом пошли бы в лес, зажарили ежа в речной глине, а запивали бы ячменным пивом; конечно, мех с напитком Гилас стащил бы в деревне…
– Твой отец очень тобой гордится, – понизил голос Селинос. – И Верховный вождь Коронос тоже будет доволен.
Селинос прокашлялся.
– Ты ведь не бывал в Микенах? И с дедом не встречался? Ну ничего, скоро он обязательно с тобой познакомится.
Теламон выдавил улыбку. Селинос приплыл из Микен. Теламон подозревает, что Коронос отправил его в Ликонию не случайно. Наверняка велел парню разузнать побольше про внука и доложить о результатах.
Теламона это одновременно и радует, и беспокоит. Коронос – самый могущественный вождь в Акии. Ну и конечно, самый грозный.


Шумный пир в самом разгаре, но Теламон мысленно перенесся в прошлое лето, когда стоял в этом самом зале с кинжалом Короносов в руках.
Теламон с гордостью рассказал отцу, как вытащил кинжал из окоченевшей руки погибшего дяди Кратоса. Теламон вернул самое ценное наследие своего клана, а значит, заслужил великие почести. Но Тестор ограничился сдержанной похвалой. Впрочем, ничего удивительного – ведь рядом с ним сидели родичи: два брата, Креон и Фаракс, и сестра по имени Алекто. Взгляд у нее ледяной, да и от вида братьев в дрожь бросает.
Больше в зале никого не было. Домочадцы Тестора уже приходили поглядеть на необыкновенный кинжал, в котором содержится сила Дома Короносов. Но Тестор приказал всем разойтись. Никто, кроме ближайшей родни, не должен знать об опасности, грозящей клану. Предсказание Оракула должно оставаться в тайне. Пророчество гласит, что Дом Короносов погубит Чужак.


– Ну, давай хвастайся, – отвлек Теламона от размышлений Селинос. – Как же ты справился со здоровенным кабаном один?
– Вот именно – как? – подхватил Тестор. Потом обратился к воинам: – Слушайте и учитесь, парни!
Теламон послушно начал рассказ. Но почему-то слова звучали фальшиво, неискренне. Наверное, потому, что теперь жизнь Теламона состоит из одних тайн.
Про предсказание Оракула известно только Короносу и другим членам клана. Да и Тестор, как оказалось, многое не рассказывал сыну. Годами скрывал, что они принадлежат к Дому Короносов. Клан совершил много ужасных деяний, и Тестор в них участвовать не желал. Но недавно ему пришлось переступить через совесть.
Даже у Теламона есть своя тайна. Гилас – тот самый Чужак, о котором говорила Оракул, – был его лучшим другом. Об этом знает только отец.
Поди разбери, где под слоями обмана скрывается истина.
– Ну, что я говорил? – воскликнул Тестор и хлопнул сына по плечу. – Попомните мои слова: к пятнадцати годам парень станет настоящим воином!


Скоро полночь. Собаки обнюхивают камышовые циновки в поисках объедков. Почти все пирующие стащили со скамей овечьи шкуры, постелили на полу и уснули. Селинос тоже видит десятый сон.
Тестор сидит у огня и сжимает в руках золотую чашу. В последнее время он пьет много и часто. Родичи далеко, в Микенах, но разве от них укроешься?
Поймав на себе взгляд сына, вождь печально улыбнулся.
– Ну что ж, Теламон, – произнес Тестор, расправив плечи. – Пока ты боролся с дикими зверями, приплыли купцы. Разложили товары в западных покоях. Хочешь взглянуть? Выбирай все, что понравится.
Теламон и удивился, и обрадовался:
– Спасибо, отец.
Тестор по-дружески хлопнул сына по плечу и снова отвернулся к огню.
Купцы оказались иноземцами. Глядят пристально и настороженно: от таких ни одна мелочь не ускользнет. Только Теламон вошел, сразу проснулись и вскочили. В голове у мальчика приятный туман. Вино на время заглушило тревоги.
На одеяле разложены настоящие сокровища. Глаза разбегаются! Может, взять серебряную застежку для плаща? На ней спиной к спине изображены два орла. Или выбрать медный доспех на запястье? Или бронзовый нож с рукояткой, украшенной инкрустированным зеленым львом?
Вдруг Теламон заметил ремень из тисненой кожи. По обе стороны от застежки – квадратные золотые пластины. В голове сразу прояснилось. Пластины очень тонкой работы. Крошечными золотыми бусинками на них искусно выложены две переплетающиеся спирали. Теламон их уже видел.
Один из купцов почувствовал интерес мальчика.
– У молодого господина отменный глаз, – вкрадчиво произнес он. – Великолепная работа. Кефтийская, разумеется.
Теламон и сам знает, что золотые пластины с Кефтиу. Когда-то они красовались на браслете у девчонки, на которой Теламона хотели женить. Ее звали Пирра. Живо вспомнилось, как она стояла рядом с ним возле погребального костра дяди и смотрела, как жадные языки пламени взлетали к небу. Вспомнил Теламон и запах горелой плоти. Тогда он притворялся, будто горюет по Кратосу, но на самом деле оплакивал Гиласа.
А потом браслет исчез. Теламон спросил, куда подевалось украшение. Пирра ответила, что потеряла. Но Теламон сразу понял – врет. Тогда он не придал значения такому пустяку. А сейчас…
– Откуда у тебя эта вещь? – спросил Теламон у купца.
– Господин, это товар моего друга, – ответил тот и указал на второго купца.
Тот говорил только по-македонски, и первому пришлось переводить.
– Господин, мой друг говорит, что золотые пластины ему дал мальчик. Заплатил ими, чтобы его взяли на борт корабля.
Теламон покачнулся, будто от удара.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=67322757) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.