Главная страница | Современная зарубежная литература | 160 шагов до тебя

160 шагов до тебя
Соль Решетникоф
Из Ташкента в Италию, 15 лет прошло, а в душе Ассоль так и осталась чужачкой. Всё наперекосяк. Любимый бросил без причины. С бабушкой поссорилась и не успела помириться перед её смертью. Выкидыш. Нелюбимый муж что-то мутит и затягивает в долги. Родная кондитерская, с запахом ванили и шоколада, больше не дольче вита. Но судьбе всё мало, она подсовывает воровку, сумасшедшего, полицию и мафию. Ассоль больше не знает: за что держаться? Лишь чудо может вернуть веру…Основано на реальных событиях.

Соль Решетникоф
160 шагов до тебя

Звуковое сопровождение
Во время написания романа меня вдохновляли песни той самой эпохи, когда Ассоль только приехала в Италию. Попробуйте и вы читать эту историю любви под одну из композиций, указанных в списке. Уверена, так вы лучше прочувствуете атмосферу тех времен.
“Champagne” Peppino Di Capri
“Bella da morire” Homo Sapiens
“Anima mia” Cugini di Campagna
“Maledetta Primavera” Loretta Goggi
“E le rondini sfioravano il grano” Giampiero Artegiani
“Gelato al cioccolato” Pupo
“Su, di noi” Pupo
"Una rotonda sul mare" Fred Bongusto
“Sar? perchе ti amo” Ricchi e Poveri
"Storie di tutti giorni" Riccardo Fogli
“Ti amo” Umberto Tozzi
"Felicit?" Al Bano e Romina Power
"Caruso" Lucio Dalla & Luciano Pavarotti
“Piccolo amore” Ricchi e Poveri
"Perdere l’amore" Massimo Ranieri
“Suona chitarra” Franco Bastelli
“Il cuore e uno zingaro” Nicola di Bari
“Noi, ragazzi di oggi” Luis Miguel
“Ancora ancora ancora” Mina
“Parole, parole” Mina
“Tre settimane da raccontare” Fred Bongusto
“Me ‘nnammoro de te” Franco Califano
“Io non piango” Franco Califano
“Signora mia” Sandro Giacobbe
“Mare dei papaveri” Riccardo Cocciante
“Quando si vuole bene” Riccardo Cocciante
“Due come noi” Ornella Vanoni & Franco Califano
“Bimba mia” Franco Califano
“Amore, amore, amore” Franco Califano
“Io vorrei… non vorrei… ma se vuoi” Lucio Battisti
“Amore bello” Claudio Baglioni e Mango
“La rondine” Mango
“Con tutto l’amore che posso” Claudio Baglioni
“Il tempo se ne va” Adriano Celentano
“Pensieri e parole” Lucio Battisti
“Con un nastro rosa” Lucio Battisti
“E penso a te” Lucio Battisti
“24000 baci” Adriano Celentano
“Soli” Adriano Celentano
“Cercami” Renato Zero
“Magari” Renato Zero
“Vivo per lei” Andrea Bocelli & Giorgia
“La mia storia tra le dita” Gianluca Grignani

Пролог

Январь, 2000 год, Тоскана, Италия
– Добро пожаловать в Италию! – любезный женский голос в динамиках, ароматы кофе и пиццы в воздухе напомнили, что я вернулась домой.
Вот только это возвращение не сулило мне ничего доброго. Сделка сорвалась вместе с надеждой реализоваться в качестве успешной владелицы семейной кондитерской. Что мне теперь говорить своим кредиторам?
Я полезла в косметичку, проверить, на месте ли ключи от дома. О моей рассеянности уже ходили легенды… К примеру, однажды вместо Рима оказалась среди пассажиров, улетающих в Париж. Или собиралась к могиле Нерона, а очутилась с группой туристов в Колизее.
Вместо ключа нащупала медальон, в котором хранила засушенный василек. Напоминание о нем. О любимом, который пятнадцать лет назад стал воплощением моей мечты, а потом неожиданно исчез. После я вышла замуж за его лучшего друга, Энцо, ведь мне тогда показалось, что я смогу его полюбить.
Но почему тогда я все еще мечтаю, чтобы появился на горизонте фрегат под алыми парусами, а на нем тот самый, из Сан-Ремо, так неожиданно ворвавшийся в мою жизнь. Но ведь были же у судьбы иные планы на нас! Иначе бы мы с ним так и не встретились. Пока муж хотел видеть меня успешной бизнес-леди, я продолжала мечтать о своей первой, несбыточной любви.

Глава 1. Незавершенная сделка

Октябрь, 1984 год, Ташкент, Узбекистан
Легкий октябрьский ветерок колышет занавески нашей ташкентской квартиры, где в мамино отсутствие мы смотрели по телевизору итальянский песенный фестиваль “Сан-Ремо”. Будь она с нами в тот вечер, никакой Италии нам бы не видать. Тогда я еще не понимала, с чего возник этот мораторий на все итальянское, и почему мама запрещала произносить вслух имя «Сандра». Хотя иногда до меня доносились обрывки фраз о какой-то госпоже, которыми тихо обменивались мама с дедом. Но какое она могла иметь отношение к нашей среднестатистической советской семье, я тогда не догадывалась.
Где-то на небесах было написано, чтобы маму в тот вечер задержали на работе. На сцену фестиваля тем временем вышел ведущий интеллигентного вида в красном галстуке, чем-то похожий на Евгения Кочергина[1 - Советский и российский диктор и телеведущий.]. Он объявил выступление совсем юных ребят, двое из которых держали в руках гитары. Когда крупным планом показали вокалиста, я чуть не проглотила ложку вместе с клубничным вареньем!
Как там говорится: “мой ангел, мой бог” – и мои бессонные ночи на долгое время! Прошло уже столько лет, но я до сих пор не могу подобрать слов, чтобы описать, что в тот момент происходило со мной на самом деле. Из его чувственного рта потекла музыка, нежно-страдающее бархатное пение. О чем он пел? Уверена, что о любви! Я прибавила звук, прикрыла глаза, закачалась в такт, не обращая внимания ни на отца, ни на деда. Мелодия понесла меня к молодому итальянскому певцу. Я почти почувствовала возбуждающий запах его каштановых волос, спадающих на широкие плечи под тонкой белой рубашкой. Даже провела в воздухе кистями по этим изгибам. Внезапный полет чувств длился до тех пор, пока сзади не раздался голос мамы, отчего я вздрогнула:
– Что это вы за концертный зал устроили? Ассоль, ты помнишь, что завтра у тебя репетитор по математике?
Я открыла глаза и раздраженно кивнула. Ну зачем она так?! Как же ей объяснить, что сейчас со мной происходит? Хотя нет. Вряд ли меня поймет женщина, для которой сапоги и цветы с конфетами важнее, чем стихи, посвященные ей папой. Я снова уткнулась в телевизор, но мой герой закончил свое выступление и ему на смену выбежала тоненькая, загорелая блондинка, сексуальным «Дай! Дай[2 - Итальянский. “Dai, dai!” – “Давай! Давай!”]!» призывающая публику аплодировать.
Я разочарованно посмотрела на нее. Нет, артистка была хороша, даже слишком: блестящее чешуйчатое платье сидело на ней как влитое и открывало длинные загорелые ноги на высоких каблуках. Всем своим видом она напоминала о том, что по сравнению с ней выгляжу непрезентабельно: очкарик с толстыми ногами и небольшой грудью.
Дед переключил на новости, и красочный итальянский мир снова исчез из нашей квартиры. Но только не из моих фантазий!
Отец ушел на кухню подогревать маме вчерашний, сваренный бабой Нюрой, борщ.
Вся моя жизнь укладывалась в коробки с пирожными, что я делала и дарила близким и знакомым. Ведь это приносило мне удовольствие намного бо?льшее, чем занятия по математике и физике, за которые всегда так переживала мать. А ведь ей даже дед как-то сказал: “Смотри-ка, а гены у нашей Ассольки той госпожи-кондитерши, мать ее!”
Утешало лишь одно: в фантазиях я была свободна от комплексов и могла мечтать сколько угодно и о ком хочу.
А я взялась наверстывать математику, из-за которой провалилась на вступительных экзаменах в университет, хотя в школу меня отправили уже в шесть лет. Не то, чтобы я грезила стать экономистом, но, во-первых, мать хотела более богатой жизни для единственной дочери, а во-вторых, меня совесть подъедала: ей пришлось брать подработки, чтобы я могла ходить к репетитору три раза в неделю. Зато я была счастлива, когда пекла торты и пирожные да разрисовывала для них коробки незамысловатыми узорами собственного сочинения. Отец продавал их коллегам по конструкторскому бюро при авиационном заводе.
Не в состоянии сдерживать чувства от просмотра концерта, взяла телефон на длинном шнуре из прихожей и потащила к себе, наглухо закрывая дверь комнаты. Набрала номер подруги, Аньки.
– Фасолина, нет в тебе никакой интриги… – Скорее всего это было ее «чисто теоретическое предположение» в ответ на мой вчерашний вопрос, почему у меня, семнадцатилетней барышни, до сих пор нет парня. – Что, если тебе напустить немного дыму? У тебя же бабушка за бугром. Теоретически в твоих светлых волосах и серых глазах нет ничего итальянского, но ведь твоя бабуля там, а, значит, ты – заграничная штучка.
– Анька! Это все не важно. Я его встретила! Он уже существует! – сдавленно пропищала я в трубку.
Но Анька молчала.
– Ты уже видела фестиваль Сан-Ремо? А группу «А’нжели»? – не унималась я.
– Давай теперь без эмоций. Кто «он»? Какие Анжелы? – что-то жуя, ответила она.
Моя одноклассница и подруга всегда была мозгом в нашей двойке, а я – ее розовыми очками. Поэтому Аньке легко удавалось бросать ледяные кубики рассудка в мои горячие коктейли чувств.
– Леонардо! Ле-о-нар-до. Ну, послушай, Леонардо – это ведь так красиво. А какой у него голос!
Не дослушав моих ванильно-карамельных откровений, она, причмокивая, прокомментировала:
– Фасолька, напоминаю: он – итальянец, а ты живешь в Средней Азии. Нет, теоретически, может, тебе повезет больше, чем моему отцу. Ему уже, между прочим, пятый раз в американском посольстве в визе отказали. Это раз. И потом этот твой Леонардо – звезда телеэкрана. А ты?
– Несостоявшийся экономист, – сникла я.
– Вот! Чисто теоретически, шансов у тебя никаких. Если только бабушка не свалится на голову, а маманя твоя не решит с ней вдруг помирится.
– Какой там! – испугалась я так, что решила сменить тему разговора. – О своей матери и слышать ничего не хочет. Кстати, у родичей осенью розовая свадьба.
– Бабка, небось, посылочку пришлет по случаю?
– Она может, но мать снова ее на помойку выбросит. Даже ключи от почтового ящика у деда забрала.
– Не открыла ни разу?! Ужас! Категоричная. А я так хочу за границу! Отец снова документы в посольство подал. Так что держи за нас кулаки.
Я пожала плечами, ибо не представляла, как можно уехать в неизвестную страну, где говорят на непонятном тебе языке, и жить какой-то чуждой жизнью.
– Ну, вот скажи, какой толк от мерседеса в этом кишлаке? – У подруги проблем с самооценкой никогда не было. – Чисто теоретически, в Штатах у меня больше шансов устроить свою судьбу.
– Ну, не знаю. Может, Леонардо мне никогда и не встретить…
Но я буду о нем мечтать! Конечно, Анька права. Кто посмотрит на провалившегося на экзаменах очкарика?
Папа вскоре подарил мне плакат с фрагментом фестиваля, и с тех пор Леонардо жил вместе со мной в одной комнате и даже пел из кассетного проигрывателя, а я нежно гладила холодное изображение на двери, целовала. И мечтала.

Глава 2. Явление госпожи

Октябрь, 1984 год, Ташкент, Узбекистан
Васильки… Не помню, кто в тот день принес васильки, но среди важных, пышных и пёстрых букетов других цветов, украшенных яркими лентами, этот маленький букет был почти незаметен.
В тот вечер мы ждали возвращения мамы и папы. Они уехали в Самарканд отмечать семнадцать лет совместной жизни. Как и полагается на розовую свадьбу, я и дед готовили для них сюрприз: букет из семнадцати роз и торт «Прага». На это я потратила два часа труда и годовой запас нервных клеток, потому что дед все это время крутился рядом и не переставал задавать вопросы:
– Ты точно знаешь, что сахару ровно стакан? – Он то садился на красный диван-уголок, то заходил с другой стороны квадратного белого стола и садился на табуретку. – А сгущенку положила? Ты уверена, что им понравится?
– Как по-твоему, дед? – пробовала я отшучиваться, ибо меня смешила его излишняя озабоченность. – Ты же сам говорил, что я в бабушку Сашу и что у меня ее гены, – напомнила, поправив очки, скользящие по вспотевшему носу.
– Бабушку! Променяла меня на тосканские сигары! Теперь госпожой стала, мать ее! – выругался он, отошел к окну и отодвинул занавеску. Именно таким я запомню его: стоит, согнувшись, выглядывает кого-то, а сквозь редкие волосы светятся капельки пота на лысине.
Уже стемнело, а родителей все не было. Я начала нервничать. Около девяти часов вечера раздался телефонный звонок. Ответил дед. Он говорил отрывисто, потом положил трубку на рычаг и на мгновение затих. Затем медленно пошел мне навстречу, словно его хватил инсульт, и ноги превратились в деревянные ходули. Рот деда скривился, задергался, он забормотал что-то бессвязное:
– Ассолька… Там… сейчас баба Нюра… Беда-то какая! – Он схватился за сердце и сполз на стул около стола, где я еще возилась с тортом.
– Что дед? Что?? – закричала я.
– Авария. Скорая… Но поздно, – еле слышно ответил он и также тихо заплакал.
На большой скорости в «Жигули» родителей врезался внедорожник, за рулем которого был наркоман под кайфом. Виновник аварии остался жив, хотя ему и ампутировали пальцы правой руки, а вот родители погибли на месте. Деда вызвали на опознание, меня же брать с собой он наотрез отказался: «Оставайся дома. Вдруг госпожа позвонит».
Дед уехал с соседом, папиным другом, а в нашу квартиру черным айсбергом тут же вплыла баба Нюра, подруга деда и наша соседка по лестничной клетке:
– Бледная какая. Поплачь, поплачь. Лучше будет.
Что она говорит? Я посмотрела на нее отрешенно. Что происходит? В голове какой-то вакуум. Мозг еще не понимает новой реальности, из-за этого я словно стала механической куклой, не способной испытывать какие-либо эмоции.
– Нормально я, баб Нюр. Все хорошо, – нелепо улыбнулась, а сама не к месту подумала: «Наверняка точно так же она утешала деда, когда того бросила бабушка».
Следующие три дня прошли, как в тумане. Приходили соседи, знакомые и просто чужие люди. Выражали соболезнования, приносили цветы. Кто-то оставлял конверты, дед засовывал их во внутренний карман пиджака. Я молча кивала, принимала их объятия, но не чувствовала при этом совершенно ничего. Старалась лишь привыкнуть к мысли, что родителей у меня больше нет. Потом снова пришла баба Нюра, приготовила поесть. Достала из холодильника бутылку водки и мамины любимые рюмки. Меня это задело: почему она вдруг распоряжается на нашей кухне? Но тут зазвонил телефон. Трубку взял запыхавшийся дед. Он только что вернулся. Говорили, вроде, обо мне. Ко мне подошла баба Нюра и протянула чашку с чем-то темным:
– Не ешь ничего так хоть попей. Со смородиной.
Я обвела взглядом квартиру. Незнакомый парень сдвигал бордовые кресла к стене. Чужие женщины принесли две деревянные скамьи и теперь расставляли стулья. Баба Нюра закрывала белыми простынями зеркала на стенке из мореной березы, потом взяла подушку, будто собиралась укладывать меня спать, взбивала ее:
– Ишь, сама позвонила. Как чувствовала! Завтра к похоронам обещала быть.
Глядя на ее мясистую родинку над верхней губой я безучастно переспросила:
– Она?
– Любительница легкой жизни. Бабка твоя, кто же ешчё?
– Понятия не имею.
– А я имею!
Баба Нюра снова рассказывала, что я слышала от нее уже множество раз:
– Раскулаченных с Оренбуржья в Ташкент тогда отправляли. Отец ее еще тот бунтарь был. Сказал: ни хозяйства, ни дома своего не отдаст. Так и сделал. Во-от. Дак его сразу и расстреляли. А жену с четырьмя детишками сюда-то и сослали. Бабка твоя была маленькой самой. Двое-то ребятишек померли в дороге. Во-от, – Баба Нюра пожевала губами, мясистая родинка так и запрыгала у меня перед глазами. – Мать её больше замуж так и не вышла, а потом и вовсе выпивать стала. Мы-то с бабкой твоей на одной улице росли, знаешь? Они вечно голодные да сопливые бегали. Ну, соседи кто хлеба даст, кто накормит, ешчё чего. Потом Санька-то в школу пошла. Во-от. Смышленая такая, особливо в математике, языках там. Вечерами-то училась, днём работала вовсю. Ну, в институте с дедом твоим познакомились. Во-от. Там же и поженились. Дочку ему родила. А потом ее как подменили. И что у ней только в голове-то было? Никому не известно. Улетела в командировку, да так оттуда и не вернулась.
– Баб Нюр, зачем сейчас-то?
– Чтоб ты запомнила.
– Знаю, баб Нюр, – устало сказала я. – Когда родителей привезут?
– Уж скоро. Ты только деда-то одного не оставляй. Не езжай с ней.
– Куда?
– Она тебя с собой звать будет. А ты не езжай.
– Не, не поеду, – вяло ответила я, а ее огромная родинка вводила меня в транс.
Утро следующего дня разбудило меня смесью перегара, хризантем и подпорченного мяса. Два гроба посреди темного зала шесть на пять, которым так гордилась мама, утопали в цветах, оставляя лица родителей непокрытыми.
Я смотрю на них украдкой. Не-ет, это не они. Те, настоящие, уехали в Самарканд, да так и не вернулись. Медленно подхожу к гробу мамы. В глазах белые мушки, в ушах звон. Прикасаюсь губами к холодному, твердому лбу. Долго смотрю на нее. На глаза наворачиваются слёзы. Незнакомое мне выражение лица: чистое, умиротворенное и приветливое. Я ее совсем не помню такой. Она вечно суетилась, куда-то бежала. Даже во сне шевелила ногами.
Затем подхожу к отцу. Снова прикасаюсь губами. Замечаю короткую седую щетину и темное пятно на левой щеке. Все это делало его лицо угрюмым. Мама уже больше не скажет: «Когда смеешься, ты копия своего отца!». Хотя я как две капли похожа на нее.
По обе стороны от гробов в ряд стоят две скамьи. Слева папины сослуживцы и близкие друзья. Напротив – наши соседи и мамины подруги. Я подхожу к ним и сажусь посередине на пустое место. Все женщины в черных косынках. Кто-то тихо плачет, кто-то читает молитвы.
Дед стоит у окна и выглядывает кого-то. Потом поворачивается к двери и смотрит на входящих. На бледном лице краснеет нос сарделькой – то ли от принятого «за упокой», то ли от невыплаканных слез. Кто-то незнакомый ставит стул с той стороны, куда обращены ноги родителей.
Баба Нюра брызжет слюной мне в ухо и шипит ядовитым голосом:
– Ишь! Всё её ждет… – соседка с подозрением смотрит на деда.
Наступает тишина и в дверях появляется она.
– Явилась, не запылилась! – продолжает шипеть баба Нюра, переводя взгляд на вошедшую.
Женщина одета в черное строгое платье, сшитое по фигуре, которое подчеркивает ее прямую осанку, в руках – маленький букет васильков. Бордовые, начищенные до блеска, туфли, перекинутая через плечо сумочка на тон светлее. Под черной шляпой с маленькой вуалью, которая едва прикрывает лицо, я замечаю материнские правильные черты и «наши, михайловские» большие серые глаза. Надо же! Как нелепо смотрится здесь ее заграничный стиль.
Она подошла к гробу матери, обитому красной материей, из которой торчали кривые, погнутые шляпки гвоздей. Приложила губы к ее лбу и застыла. Потом разложила равномерно скученные в одном месте цветы, добавила к ним свой букет. Я заметила, как дрожит ее рука в черной перчатке, когда она оперлась о гроб, чтобы снова поцеловать маму.
– Бросила дочь, теперь плачет! – не унимается баба Нюра. – И тебя бросит! Попомни мои слова! Не поедешь с ней?
– Не-е-е, не поеду, – на автомате глухим голосом отвечаю я.
– Ш-ш-ш! – пригрозила незнакомая женщина слева.
В тишине я услышала, как та, кого все называли моей бабушкой, всхлипывает. Потом она подошла к гробу отца, поправила цветы у него в ногах, отошла к стулу и села на краешек. Достала из сумочки белый платок и вытерла нос. Опустила голову, сложила руки в замок и затихла. Я не отрывала от нее глаз, пока не приехал автобус.
На кладбище подошла Анька. Положила цветы на скамейку, приблизилась ко мне и обняла за плечи:
– Слышь, Фасолина, ты держись.
Потом помолчала и добавила:
– Знаешь, мы через неделю в Штаты уезжаем. Жаль, конечно. Обещаю писать тебе, как устроимся.
Я устало кивнула, и в ступоре смотрела, как четверо незнакомых мужчин орудовали лопатами, выкапывая могилы, потом глухо ответила:
– Бабка тоже с собой позовет, наверное. Но я не поеду. Деда одного не оставлю.
– Ну да. Лучше составь конкуренцию бабе Нюре в борьбе за его сердце. Зато стряпню ее будешь лопать со всеми вытекающими.
Я застыла, наблюдая, как опускали гробы в ямы, как засыпали их землей. И мне стало так тошно от того, что уходит часть меня, и я ничего не могу с этим сделать. Хотелось броситься туда, скрести землю ногтями и истошно орать, освободиться от боли, которая разъедала внутри. Но подруга молча обняла меня за плечи и, глубоко вздохнув, сказала на ухо:
– Фасолина, а вдруг там ты встретишь своего Леонардо?
Я покачала головой:
– Она бросит меня, как бросила мою мать.
– Так она же вам посылки присылала!
Я ухмыльнулась:
– Да пошла она! Чужая она мне. Мать с дедом оставила.
После поминок, которые бабушка решила устроить в кафе наперекор деду и бабы-Нюриному борщу с пампушками, мы шли по набережной Анхор. Мамины подруги вспоминали школьные годы и рассказывали бабушке о маме. Под их говор ветер гонял по пыльной дороге ярко-желтые, точно бабочки, листья, и приносил с бегущей рядом реки прохладу и запах шашлыков. Вдруг за спиной я услышала бабушкин голос, и холодок прошел по спине, ибо он был очень похож на мамин:
– Ассоль, зайдем ко мне в гостиницу? Я потом тебя на такси посажу.
«Вот, будет уговаривать меня с ней уехать», шептало мое утраченное в момент похорон родителей чувство безопасности. “А там?”
Мы поднимались в ее номер в зеркальном лифте. На одиннадцатом этаже он издал мягкий звон, и дверь открылась. Прошли по длинному коридору до конца ковровой дорожки. Бабушка открыла дверь и пропустила меня в комнату. Из огромного окна были видны дорога с развилками, цирк, старинные здания и зелено-желтые верхушки деревьев. Надо же! Я никогда раньше не поднималась выше девятого этажа, да и в гостинице не бывала!
Перед зеркалом стоял столик, на котором были расставлены баночки с надписями на незнакомом языке, три косметички разных размеров, но все одного темно-бордового цвета. В самой большой из них за расстегнутой молнией я увидела жемчужные бусы, браслеты, серьги. Как бы я хотела здесь похозяйничать, что-то намазать на себя и примерить. Но это принадлежало тому миру, на который мама наложила запрет в нашей семье.
Бабушка устроилась на кресле, вытащила из сумочки металлическую коробочку с картинкой какого-то заграничного собора.
– Покурим? – В её глазах загорелся огонек.
“Проверяет меня!” – промелькнуло в голове.
– Я не курю! – испугалась я, устраиваясь на втором кресле у столика.
– Даже не пробовала?
– Неа! – я замотала головой, словно бабушка предлагала заключить сделку с дьяволом. – Мать бы меня прибила!
– Знаешь, я тоже рано отца потеряла, а потом и мать ушла, поэтому прекрасно тебя понимаю. Никому не хотела показывать, как мне было плохо.
Она достала из коробочки толстую коричневую трубочку, похожую на шоколадную. Неожиданно для меня она зажгла ее, сделала затяжку и выдохнула ужасно пахнущий жженой кислой травой дым. Я сморщила нос.
Бабушка встала, открыла окно и подвинула кресло к нему так, чтобы не дымить, и сложила ногу на ногу:
– Горе не посадишь под замок. Оно должно быть выплакано. Можешь бить при этом посуду или даже куда-то сбежать… Да, куда-то сбежать…
Бабуля снова сделала затяжку. Чудно?! Раньше мама искала в моей сумке сигареты и легко могла бы выпороть меня, если бы учуяла их запах, а здесь бабушка сама предлагает мне закурить!
– Ассоль, я не хочу тебя уговаривать. Табак его знает, что на самом деле будет правильным для тебя. Но любое решение, которое ты примешь, повлияет на твою дальнейшую жизнь. Так что решай.
– Ага, я поеду с тобой, а ты меня там бросишь, как мою мать, – в который раз повторила я слова бабы Нюры.
– У тебя будет шанс начать все сначала!
Мама говорила, что курение наносит женщине большой вред. У нее больше шансов заболеть раком и получить морщинистую кожу. На удивление бабушка выглядела лет на пятнадцать моложе бабы Нюры, хотя они и были ровесницами.
– Что касается моего исчезновения, табак его знает, – она снова сделала затяжку, выдохнула и сказала: – жизнь мне предоставила шанс, и я не хотела его терять.
“Вот и мне сейчас тоже выпал шанс”, – меня будто оса в голову ужалила.
– А на свободу мою не будешь претендовать, как мама? – немного сердито буркнула я.
Она прищурилась и заулыбалась:
– Если только ты на мою не будешь!
Бабушка ещё раз смачно затянулась и с наслаждением выдохнула. Я смотрела на нее как Эллиот на инопланетянина Эй Ти. У меня теперь есть бабуля и она курит!
– Какие странные сигары! – слетело с моих губ.
– Хочешь попробовать? – Она протянула мне портсигар. – Тосканские. Славятся во всем мире своим ароматом.
– Ой, а по-моему, они просто воняют! – Я покрутила носом. – Причем невыносимо! Уж лучше дедовский «Мерит»! Нет, я никогда не буду курить!
– Дело твое, – с этими словами она убрала портсигар на тумбу у кровати.
Положила сигару в пепельницу на столике, снова передвинула свое кресло поближе и взяла меня за руки своими, чуть прохладными и ухоженными на вид, мозолистыми ладонями:
– Послушай. Может быть, однажды ты решишь сделать татуировку или выкрасишь волосы в синий цвет. Возможно, ты поступишь учиться, а два года спустя решишь сменить факультет или вовсе бросишь это дело. Напишешь книгу, научишься играть на скрипке. Прошлое, настоящее и будущее только твои. Никогда и никому не разрешай украсть у тебя это!
“Даже не знаю, что говорить в таких случаях. Но точно не хочу быть конкуренткой бабе Нюре”, – подумала я, но вслух сказала:
– Обещаешь, что не бросишь меня?
– Вернешься к деду и бабы-Нюриной стряпне? – она ущипнула меня за щеку.
– Пойдем? – взяла свою бордовую сумочку.
– Погоди! – Мне уже столько времени хотелось знать, почему она бросила маму с дедом, но я лишь сказала: – Ты мне расскажешь про шанс, на который ты променяла маму и деда?
Она потискала сумочку, задержала на мне взгляд, но так ничего не ответила.

Глава 3. Via Crucis – путь молитвы

Январь, 2000 год, Тоскана, Италия
Несмотря на яркое полуденное солнце, выходя из аэропорта, я почувствовала разочарование. Все снова пошло не так! А ведь была уверена, что вернусь с подписанными документами на продажу магазина. Прости, бабуля, но назвать твою кондитерскую доходной я больше не могу. Наоборот, в последнее время я умудрилась влезть в новый кредит на покупку холодильных камер. Старые не поддавались уже никакому ремонту, мастер снова их чинить отказался. Да, бизнесмен из меня никудышный. Благо, швейцарский риэлтор заинтересовался объектом, стоило мне поместить на сайте информацию о продаже бизнеса. Он даже пообещал помочь с открытием счета в швейцарском банке и получать с него чуть меньше двух процентов в год. Но по прилете в Цюрих выяснилось, что покупатель куда-то неожиданно слился. Риелтором, к слову, оказался маленький южный итальянец со звучной фамилией Делла Сета. Он долго извинялся за то, что клиент заставлял ждать, хотя от самой сделки не отказывался.
Пора уже привыкнуть, что все в моей жизни складывается не так, как хотелось бы. Снова не смогу погасить долги, и мне придется продолжать усердно работать. Сколько бы я ни искала способы набраться смелости и пересечь океан, я все больше удалялась от берега, не понимая, куда дальше плыть.
Таксист остановился напротив дома. Рассчитавшись и выйдя из автомобиля, я обратила внимание на соседний с бабушкиным забор. В космах некогда ухоженной травы пестрели редкие цветки шиповника. Большая пальма у входа во двор наполовину пожухла. Растения умирают, когда лишаются заботы хозяев. Эбеновая дверь, белая лестница к ней, статуя нимфы, гипсовых бедер которой нежно касался любимый, заставляя меня краснеть. Где ты сейчас? Я ничего о тебе не знаю, Леонардо.
Порывшись в сумочке, я достала ключи и отворила дверь. Из дома пахнуло табаком и цветами апельсина, как и пятнадцать с небольшим лет назад, когда я впервые вошла сюда семнадцатилетней девушкой с маленьким чемоданчиком. Он содержал больше мечтаний и иллюзий, чем вещей.
У меня вдруг сжалось сердце: что же натворила! Предала тех, кого любила. Бабушка-то сдержала свое обещание, а я – нет! Променяла ее на Энцо! Из-за этого и Беата, верная бабушкина помощница, видеть меня больше не захотела. Ведь она любила Сандру и считала себя перед ней в долгу за то та, когда-то спасла ее.
Побросав вещи на диван, я побежала наверх. Набрала ванну, добавила в воду ароматическую соль. Где-то прочла, что она помогает очиститься от негатива, расслабиться и отпустить навязчивые мысли. Чего-то не хватает, но чего? Точно! “Истина в вине!” Я спустилась в холл, достала из шкафа бутылку красного «Брунелло ди Монтальчино», налила и вместе с фужером вернулась в ванную. Так поставила напиток на мраморный бортик и зажгла свечи.
Раздеваясь, любовалась отблесками света в вине и, погрузившись в ванну по самую шею, жадно вдыхала запах лаванды. Поможет ли он вернуть душевное спокойствие? Я закрыла глаза.
Этой ночью мне снова снился Леонардо. Он улыбался, оборачивая вокруг моего пальца стебель василька. Но вскоре цветок превратился в кольцо, подаренное бабушкой, и это разозлило его. Я испугалась и проснулась. Как бы он отреагировал, если бы увидел обручальное кольцо, надетое на безымянный палец его другом? Хотя что это меняет, если Леонардо так и не появлялся в моей жизни с того самого вечера. И ни разу мне не написал!
Я черпала воду и тоненькой струйкой лила ее на лицо, шею, плечи, испытывая наслаждение от того, что у меня, наконец, появилось время на себя. В плеске воды послышались слова бабушки, которые она как-то сказала, нанося ночной крем на лицо:
“Слышишь, никому и никогда не давай себя в обиду! Золушка в наши времена не возвращается мести пол и мыть посуду. Она ищет то, что делает ее счастливой”.
Плакала я долго и горько. Осталась совершенно одна! А я ведь так этого боялась! И если отца с матерью и Леонардо унес злой рок, то бабушку и ребенка я потеряла по своей вине.
Вылезла из ванны и взяла большое махровое полотенце с полки. Оно еще пахло марсельским мылом и амброй, которые так любила бабушка Сандра. Неожиданно с полотенца мне на грудь упал сухой лепесток василька. Может, это знак? И тут в мыслях промелькнуло: я знаю, где искать прощение! Быстро высушив волосы и одевшись, взяла сумочку, щелкнула замком и побежала по дождливому тротуару к центру.
Впереди показался ажурный фасад церкви из белого мрамора. Одинокий колокольный звон с длинными паузами навевал печаль. Как и в тот день, когда Сандру везли на отпевание, траурный кортеж – серебристый катафалк и толпа в черном – следовал в сторону кладбища. Муж так и не передал мне, что звонила Беата. Это случилось впервые с того момента, как я от нее ушла, до поздней ночи работая официанткой, зарабатывая на выплаты по кредиту. “Я забыл…” Будто мне часто звонили с тем, чтобы узнать, как у меня дела. Когда я, наконец, к ней пришла, было уже слишком поздно.
Мы с ней ни разу не говорили об отношении к богу. Да и когда мне было? Я ведь заняла сторону мужа. Я видела несколько раз, как она выходила из храма. Хотела ли она, чтобы ее отпевали в католической церкви? А быть похороненной в этой стране? Что испытывала, когда отходила ее душа? Урна с прахом до сих пор хранилась в ячейке на кладбище – я так и не нашла, где его развеять, хотя уверена, что найди я идеальное место, бабушка бы меня простила. Ведь она любила лучшие рестораны, самую вкусную еду, самое благородное вино. Осталось найти такой же красивый уголок.
Свернув за угол, увидела перед собором статую какого-то святого, который большой каменной рукой указывал на свои обнаженные стопы. Я пожала плечами и шмыгнула в темноту дверного проема.
Внутри было пусто и пахло сыростью, смешанной с ладаном. Горели лампадки. Три романских нефа соединялись большими арками с колоннами из зеленого серпентина[3 - Натуральный камень зеленого цвета.] Слева возвышалась элегантная кафедра из белого мрамора тонкой чашеобразной формы, украшенной сфинксами. В центре собора я увидела алтарь в таком же стиле, над которым на фоне витражных икон с изображением жития все того же, неизвестного мне, святого распластался внушительных размеров деревянный крест с распятием. Преобладание василькового, белого и пурпурных тонов в витраже придавало собору особо торжественный вид, будто в кино.
В глубине, сбоку от алтаря, я заметила темный силуэт. Он поправлял цветы в вазе, потом протирал иконы и статуи, то и дело замирая, будто любовался ими.
Я вздохнула и села на свежевыкрашенную скамью. Запах прополиса и лака щекотал ноздри, а неспешные шаги отдавались эхом, когда фигура перемещалась от иконы к иконе.
«Священник!” – промелькнуло у меня в голове.
Я вспоминала слова “Отче наш”, которым учил меня дед, но путалась и запиналась, пока моим вниманием не овладели, наконец, размеренные, словно дирижерские, взмахи кистей мужчины. Он протирал икону, затихал перед ней и, склонив голову, что-то шептал, потом переходил к следующей. Выходит, священники тоже просят о своем.
Когда он подошел ближе, я смогла разглядеть его седую бороду, темный костюм и белый шарф вокруг шеи.
Я очень редко заходила сюда, и то лишь для того, чтобы остаться наедине со своими мыслями и отдохнуть от суеты. Богу уже давно не было до меня дела.
Вдруг из моей груди вырвалось:
– Отец наш небесный, прости меня за бабушку! – Хотя голос дрожал, слова прозвучали достаточно громко. Мужчина остановился и посмотрел в мою сторону.
Но мне уже было все равно. Поискав глазами икону Мадонны с младенцем, я подошла и приложила к ней ладонь. Пятнадцать лет пронеслись, как несколько мгновений. Боль множества потерь сдавила грудь, и я всхлипнула. Больше не осталось сил сдерживаться, слезы потекли по щекам. Я порылась в сумочке, но салфеток так и не нашла. Тогда вытерла слезы кулаками, как в детстве. Когда немного успокоилась, за спиной послышался вздох. Обернулась.
Тот, кого я приняла за священника, уже обтирал иконы совсем рядом. Заметила у его ног корзину, а в ней – моющие средства и рулон бумажных полотенец. Сейчас они пришлись бы кстати, чтобы осушить слезы. Старик будто прочитал мои мысли, оторвал лист от рулона и молча протянул мне. Его взгляд! Даже в темноте казалось, что он светился состраданием и любовью, вселяющими надежду. Ту самую надежду, которую я испытывала в детстве при виде Деда Мороза. Даже не надо было ему писать никаких писем, он и так исполнял мои желания. Жаль, что с годами такое случалось все реже и реже.
Мужчина подождал, пока я высморкаюсь и вытру слезы, добродушно улыбнулся и вернулся к своей корзинке. Достал из нее флакон, подлил жидкость в лампаду у иконы Мадонны, потом подошел к картине с табличкой Вия Кручис[4 - Итальянский. “ Via Crucis” – “Крестный ход”.] и, не оборачиваясь, громко сказал:
– Мы всегда в его объятиях, – у старика оказался теплый баритон, который я будто где-то слышала. Конечно! Это ведь его приход. Здесь и слышала этого священника.
– Наши с ним отношения так и не сложились, – вздохнула я, шмыгнув носом. – Он всегда бросает меня, – и вытерла запоздалую слезу.
– Он никого не бросает! Всевышний и сейчас рядом с нами, – священник похожий на Деда Мороза обернулся и приложил руку к груди, сделав паузу. Потом принялся протирать икону.
– В моей жизни были одни потери, – мой голос дрогнул, плечи опустились.
– Самые большие испытания он бережет для избранных.
– Я их не хочу!
– Нас и не спрашивают. Но с очищенной душой даже отпетый негодяй становится человеком…
Потом он отставил корзину в сторону, присел рядом, скрестил руки на груди и продолжил:
– Тоже люблю бывать наедине с Господом, так, чтобы без посредников. – Он неожиданно улыбнулся, но потом стал серьезнее – У меня есть молитвы для любого случая. Собственно, каждый раз, когда я сюда прихожу, сочиняю хотя бы одну новую.
– Тогда дайте мне ту, которая избавит меня от вины!
– У тебя нет вины. Это опыт. И нет ничего плохого в том, чтобы повторять ошибки.
– А жить с тем, которого не любишь – это опыт? А не искать того, кого не можешь забыть?
– Ты слишком рано жаждешь получить ответы. Я вот так и не нашел их…
Мы встретились взглядами, и я обратила внимание, что его глаза мне знакомы. Но откуда? Дед Мороз! У всех Дедов Морозов они такие! Вызывающие доверие.
– Тебе кажется, это именно то, что сейчас нужно, а потом появляется человек, без которого не можешь дышать, и ты ведешь себя глупо! – Он снова достал из корзины полотенце. Недовольный результатом своего труда, еще раз протер “Вия Кручис” и добавил, – Счастье приходит и уходит. Но именно трудности дают нам понять, что является по-настоящему важным в жизни.
– Нет, в моем случае как раз все наоборот!
Он снова засмеялся, но глаза при этом остались печальными:
– Все равно качели! То вверх, то вниз. На то она и жизнь. Все, что ты можешь сделать, это просто продолжать жить.
Священник ушел вглубь алтаря, свернул налево и исчез в двери с табличкой “служебное помещение”.
Да уж. Что есть моя жизнь? Взлеты и падения. “То вверх, то вниз”. Но я столько раз падала, что пора бы и начать подниматься.
Выйдя из церкви, я пошла в сторону, где у дороги стояла светловолосая девушка лет пятнадцати. Я заметила ее землисто-фиолетовые стопы в сланцах и закуталась посильнее в шарф. Руками с пальцами такого же цвета она сжимала жестянку для подаяний. Холодный январский ветер трепал спутанные пшеничные волосы до плеч и длинную пеструю юбку. Когда мы с ней поравнялись, она замычала и протянула жестянку, позвенела мелочью.
Я порылась в сумочке и бросила туда три монеты. Девушка не сводила глаз с кулона в виде капли из жемчуга на золотой цепочке, доставшегося мне в наследство от мамы. Я дотронулась до него, вспоминая, как отвоевывала его у цыганки.
Мои воспоминания прервал вибрирующий в сумке телефон. Раздосадованный голос Леи, моей работницы, взывал к спасению:
– Ассоль! Нужно, чтобы ты вернулась! Срочно! Это катастрофа!

Глава 4. Дневник Алекса. Александра и “Девушка с васильками”

Италия, Тоскана, начало 60-х годов
Я родился на Сицилии в 1925 году. Там растут самые большие и душистые лимоны. Там самое прекрасное море и щедрое солнце. Но совсем нет работы. Молодым людям редко удается дождаться своего счастливого случая. И тогда они покидают родимый дом и уезжают на север.
Мое падение началось с того, что я пошел против воли отца. А ведь он прекрасно знал, что мафия способна на все – она найдет тебя повсюду, куда бы ты ни уезжал. Как же я ошибался!
Из-за меня родители и брат поплатились жизнью. Тогда я вернулся в Турин. Потихоньку жизнь стала налаживаться. Даже если мысли найти убийцу не покидали меня никогда, внутри крепла мечта о своем деле. Я работал по вечерам и выходным, зарабатывая опыт в механике точных приборов.
Казалось, прежняя жизнь умерла вместе с родителями и братом. Я рос профессионально, не чураясь и более скромной работы.
Как-то шеф сообщил мне, что хочет отправить в составе партийной делегации в Узбекистан. Это было отличным шансом представить там мое новое изобретение – прибор для взвешивания хлопковых волокон.
А там я встретил ее. Это было похоже на удар под дых. Нет, в самое сердце! Александра, Сандра. Она была моим переводчиком. Такая неприступная и надменная! С улыбкой королевы. Я робел в ее присутствии, испытывал странное, совершенно новое для меня чувство. Будто уже наперед знал, как она посмотрит, как поправит волосы, кивнет, возьмет короткую паузу, прежде чем переведет слова шефа мне, улыбнется уголками рта.
В день отъезда начальник предложил посетить достопримечательности Ташкента, но отозвался лишь я один. Меня сопровождала Сандра. После экскурсии мы зашли поужинать в одно милое местечко, долго и много говорили. Она поведала мне, что хотела бы открыть свою кондитерскую в Тоскане.
“Почему именно в Тоскане?” – поинтересовался я.
Она засмеялась: “Потому что это то место, где рай спустился на землю”. А ведь я прежде думал, что рай мог быть лишь на Сицилии! Я даже не мечтал, что когда-нибудь ее план станет явью. Ведь она была уже замужем, растила маленькую дочку. Да и я уже женился на тот момент на Рите, воспитывал сына. Покидая этот солнечный город, я оставил в нем свое сердце по имени Александра.
Может быть, поэтому по приезде моя жизнь круто изменилась, будто Турин уличил меня в измене. После небольшой стычки с начальством меня уволили. Нужно было подойти к шефу, покаяться, но я не считал себя виновным и просто предпочел сменить работу. На самом деле поставил крест на своей карьере.
Надеюсь, что вскоре работу в Италии можно будет найти не только по рекомендациям. Пока же я ходил от одного завода к другому, повторяя: “Я умею чертить, планировать, выполнять любую техническую работу в срок, легко иду на контакт, умею договориться. Я не боюсь никакой работы и легко обучаюсь”. Начальство меня выслушивало, но отвечало отказом: “Сожалеем. Это место больше не вакантно”.
Чем дольше я натыкался на закрытые двери, тем больше креп в решении открыть собственное дело, свою мастерскую. Продолжал работать, учиться, пока однажды удача не улыбнулась мне вновь. Вернее, я сам к себе ее привлек. Днем вкалывал на заводе, ночью чертил, составлял бизнес-план, собирал свою базу клиентов. Напечатал визитные карточки, снял помещение на скопленные четыреста тысяч лир. Отнес одному знакомому специалисту свой новый проект “Лаборатория по созданию инструментов высокой точности”.
В тот ненастный день пришел ко мне мой земляк Дуччо. Я встретил его как брата, все еще не догадываясь, что пригревал змею на груди. Он был опечален: “Монтанье закрывал заводы по стране, рабочим нечем было кормить детей. Странное совпадение, не правда ли?“
Винченцо и Марина были погодками и ровесниками моего Лоренцо. Он попросил взять его к себе, заверил, что не боится никакой работы, соглашался даже на охранника лаборатории! Я знал, что деньги портят человека, но и их отсутствие способно сломать жизнь.
А у меня было столько энтузиазма! Его хватило бы на целую команду, не только на нас двоих.
Какое-то время спустя я предложил ему оформить часть фирмы на себя. Так он тоже сможет платить за себя налоги и зарабатывать пенсию. Мы часто отдыхали семьями, ведь его жена Марта была подругой детства моей Риты, они пели вместе в церковном хоре.
Одним вечером, возвращаясь с Лигурии, мы остановились на ночевку в Прато. Отдохнувшие и веселые, праздновали нашу маленькую победу – начало совместного проекта. В ресторане, который нам очень любезно порекомендовал портье отеля, собирались сливки текстильного общества этого города. За ужином Дуччо решил произнести речь в мою честь. Нужно сказать, он обладал таким скрипучим голосом, что не обратить на него внимание было невозможно. Как только он закончил свой тост, к нам подошел один представительный мужчина средних лет. Он представился как Бруно Фрати, владелец фабрики по производству текстильных станков. Фрати угостил нас лимончелло и за беседой рассказал, как отчаянно искал специалистов для создания приборов особой точности. Я рассказал ему о себе, о том, что умею. Показал кое-какие выдержки из газет со своими достижениями. Он подробно описал, в чем нуждается и сколько готов платить. Я сделал свое предложение.
Дуччо был на все согласен. В конце концов, фамилия Массакра – это не про долгие размышления![5 - Происходит от итальянского глагола “massacrare” – “резать”.]
Все началось с того самого момента, что Фрати пригласил меня на встречу.
Я ждал Бруно Фрати за столиком в баре “И фрари делле лодже[6 - Итальянский. “I frari delle logge” – “Место встречи монахов”.]” и раздумывал о том, что же будет темой нашего секретного разговора. Неужели Дуччо снова ошибся с заказом? Мне не единожды приходилось покрывать его, когда недовольные клиенты приносили заказ обратно. Я обнаруживал погрешность в целый миллиметр. А ведь мы делали сверхточные измерительные приборы!
Но на самом деле я тогда я даже не догадывался, что речь пойдет о “Девушке с васильками”, способной разрушить не только жизнь. Ведь ее тоже звали Александра! А того, кто за ней охотился – Поль Монтанье.

Глава 5. Соединять сердца

Январь, 2000 год, Тоскана, Италия
Когда я вошла, Лея, одетая в просторный джинсовый комбинезон и желто-черную клетчатую рубашку, летала по кондитерской, как майская пчела, то выставляя на витрину свежеиспеченные Антонио торты, то пыхтя и свистя кофемашиной, то раскладывая по блюдцам круассаны. Увидев меня, она бросила “чао!” и продолжила пробивать чек, переговариваясь с пожилыми посетительницами. Дождавшись, пока женщины выйдут, я поинтересовалась, надевая халат и бандану:
– Ну и где эта катастрофа?
Лея кивнула на газету на столике. С тех самых пор, как я впервые вошла в кондитерскую, на зубок запомнила одну важную вещь: ни одно утро в Италии не начинается без свежих новостей политики, местных хроник и футбола.
На газете крупным шрифтом красовалось: «“Магнолия” обещает местным жителям показать Святого Валентина».
– А мы? Что мы будем делать на День Влюбленных? Облизываться, когда к ним убегут наши лучшие клиенты? Ассоль, к нам уже никто не ездит из Флоренции за шоколадными круассанами. В “Магнолии” ты видела, что там творится? Только бисквитных шариков «Кисс» там сортов пятнадцать, – Лея закатила глаза и принялась загибать тонкие пальчики, – С глазированной клубникой, засахаренной вишней, фундуком, кокосом, фисташками, апельсиновыми цукатами, миндалем, ромовой начинкой, кленовым сиропом…
– Ну, разошлась! – перебил ее с кухни Антонио.
В ответ Лея нарочно повысила голос:
– А мой муж все также помешан на классике пятидесятилетней давности: зепполи[7 - Итальянский. “Zeppole” – “Пончики с кремом”.] с кремом да вортичи д’аморе[8 - Итальянский. “Votrici d’amore” – “Водовороты любви”, бисквитное тесто, закрученное в рулет с кремом и вишневым сиропом.]! – От волнения лицо Леи покрылось румянцем. Она всплеснула руками, – Где-то сейчас мой Ремо?
Если я правильно помню, Ремо был соперником Антонио за сердце Леи, но она предпочла ему Антонио, и теперь фантом Ремо появлялся в моей кондитерской при любой размолвке супругов. Я покачала головой и опустила взгляд. И это вовсе не робость признаться, что я летала в Швейцарию не на курсы шоколадного мастерства. Просто ее слова показались мне жестокими по отношению к мужу, который тут же явился из двери кухни. Он схватил со стойки лимон и запустил в Лею:
– Ремо? Он вряд ли смог бы ужиться с той, кто преклоняется перед всем американским! Ред велвет, капкейк, пламкейк… Тьфу! Даже знать не хочу, что это такое!
Тут Лея встала посреди зала руки в боки и с вызовом произнесла:
– Ты консерватор и брюзга, и не хочешь признаться, что в наше время рынком движет обертка, а не то, что в нее завернуто! Мне все равно, американский десерт или нет, главное получить результат, за который мне не будет стыдно!
Антонио с обиженной и злой гримасой махнул рукой и исчез на кухне.
Лея с досадой спросила:
– Ты тоже не согласна со мной?
Слово “стыдно” повисло у меня в голове. Как же хочется, чтобы все скорее закончилось, и ничего мне больше не напоминало об ошибках прошлого. Я сделала вид, что спокойна, хотя сердце ушло в пятки. Наводя порядок за барной стойкой и собирая кофейные пары в посудомойку, я сказала:
– Выкладывай, что за идея.
– Итак, слушай! Мы сделаем фотосессию, а лучший снимок повесим здесь! – она указала на стену напротив входа и прошлась по кондитерской, словно менеджер, представляющий свой проект инвестору. Вот только проблема: у этого инвестора не было средств для новых вложений!
– Замечательно! Только сюда мы поместим фото бабушки. Я поищу то, что сделала ей, когда только приехала в Италию. Подретушируем, увеличим, – торопливо подыграла я. Кондитерскую пока еще моя, а единственный покупатель слился пару дней назад. – А напротив поместим ваше с Антонио.
– Ассоль, причем тут бабушка? Причём здесь мы? Городу нужна новая история любви. Так дай им ее! – активно жестикулировала Лея.
Я затихла, разглядывая витрину. Сейчас мне меньше всего хотелось украшать магазин своей разочарованной физиономией, хотя идея Леи меня привлекала. Она не сдавалась:
– Я даже знаю, какой снимок пришёлся бы кстати: ты на мосту Влюбленных.
Мы будем воссоединять влюбленных! И ты поможешь им в этом!
– Ну, знаешь!
– Мы с Антонио приготовим ключи из шоколада, чтобы открывать сердца! А тебе предстоит сделать фото, где ты бросаешь ключ в воду. Понимаешь, это будет ритуалом, чтобы найти своего любимого, – Лея захлопала в ладоши, как маленькая девочка, которая увидела мешок шоколадных конфет.
– Даже не думай! Много лет назад я поставила на актерской карьере большой крест. Никаких фотосессий!
– У кондитерской не может быть другого лица. Аншлаг гарантирован!
– Нет, это исключено. Не думаю, что Энцо будет приятно.
– Да твоему мужу уже давно все равно! – вспылила Лея, но потом закрыла себе рот ладонью – Ой! Прости, я не хотела. Как всегда, болтаю лишнее.
– Да что уж там! Выкладывай!
– Ассоль, я все знаю! Знаю, зачем ты летала в Швейцарию и что ты уже не один месяц живешь в доме бабушки… – Лея посмотрела на меня с укором.
– Ты за мной шпионила? – насторожилась я.
– Да нет же! Наш город не такой уж и большой, чтобы скрыть то, что ты хочешь продать кондитерскую, – Лея взяла меня за локоть и добавила, – Сейчас было бы проще найти новое место, получить расчет и распрощаться с тобой, но мы очень благодарны за все. Пообещай, что мы сделаем это на прощание. Устроим праздник в ее честь. Ты помнишь, как она любила день Святого Валентина?
– Конечно, любила. Кто не любит свой день рождения?
– Я! – вспылила Лея. – Терпеть не могу, когда за несколько дней до него все шепчутся за моей спиной, будто я смертельно больная! А они всего лишь обсуждают, какой подарок мне сделать.
Эти слова о смерти вернули меня к воспоминаниям о бабушке. Зачем я с ней так поступила? И с Беатой! Но тогда я изо всех сил старалась быть хорошей женой Энцо Массакры.
– Ты тоже думаешь, что я волей случая получила то, что она создавала с таким трудом? И теперь способна продать кондитерскую, оставив вас на улице.
Лея опустила взгляд. Будто по щелчку пальцев она переключилась на другую тему и затараторила:
– Прости, я забыла внести в список продуктов какао и молоко. – Лея рывком взяла карандаш с маленьким блокнотом, лежавшие у кассового аппарата, и принялась писать. Я же вспомнила, как одиннадцатилетней девочкой мою помощницу привела сюда тетя Беата и как я расстроилась, когда бабушка угостила ее моим любимым миндальным печеньем и назвала красавицей, чего я никогда так и не услышала.
Закончив список, Лея сунула карандаш за ухо, как делала бабушка. Почему же мне ни разу не пришло на ум повторить этот жест?
– Я знаю, что тебе тоже приходилось здесь работать. Ты делаешь, что можешь. Разве я настолько глупа, чтобы этого не понимать? А знаешь что? Мы найдём ее рецептарий, тогда многое изменится. Я верю в магию вещей.
Бабушкин рецептарий представлял собой записную книжку, страницы которой, как и сама бурная жизнь бабушки, пожелтели, кое-где засалились, а где-то и вовсе надорвались. В нем хранилось нечто более важное, чем просто записи подходящих сочетаний продуктов, инструкции по порядку и времени их кулинарной обработки. Каждый раз после того, как она на какое-то время уединялась на кухне с Беатой, выходила оттуда с лицом победительницы и что-то быстро записывала круглым почерком.
Я не сразу заметила, как улыбалась, вспоминая это, пока Лея не прокомментировала:
– Нужно, чтобы к нам снова приезжали из самой Флоренции, как к твоей бабушке за ее фирменными шоколадными круассанами. Даже Беата…
Я нахмурилась, но Лея затараторила:
– Всего лишь хотела сказать, что она вовсе не сердится, пусть и утверждает обратное. Да у нее глаза светятся, как только я произношу твое имя! Увидишь, она будет рада.
Для этого мне надо было набраться смелости. Передо мной снова и снова возникало полное ненависти лицо матери. Она будто говорила: «Тебе никогда не получить прощения у тех, кого однажды ты предала».
– Когда-нибудь я об этом подумаю. – Я сделала вид, что сейчас это меня не беспокоит, от чего загорелись щеки.
Я взяла у Леи карандаш и положила себе за ухо, но он тут же упал на пол.
Она залилась смехом:
– У тебя уши не такие мясистые!
Я подняла карандаш и с досадой бросила на барную стойку. Лея загадочно посмотрела на меня и произнесла:
– Помню, как она закрывала кухню на ключ, и кондитерская превращалась в логово алхимика. Потом что-то записывала странными символами, давая нам пробовать крем или сырое тесто.
Я рассмеялась:
– Лея, это был русский язык! Она ведь моя бабушка. Ну, а на каком же еще языке ей писать?
– Правда? Тем более! Этими рецептами мы снова покорим наш город. Клиенты “Магнолии” перейдут к нам! – пританцовывая, сказала девушка.
Я взяла тряпку и принялась вытирать столики, задумавшись над тем, что только сейчас испытала. Первый раз фраза “моя бабушка” вызывала во мне странное ощущение. Я действительно чувствовала, что она моя бабушка, а не пожилая женщина, удочерившая меня.
Лея не отступала:
– Вот увидишь, получится замечательный праздник! Посетители снова потекут рекой. О нас тоже напишут в газете. Нужно лишь поискать.
Я закачала головой:
– Это бессмысленная трата времени. Если мы не пользуемся вещами, они отправляются на помойку. Вот и бабушкин рецептарий, скорее всего, уже там.
– Она бы так не поступила, – не успокаивалась Лея.
– Нужно найти другие цветы для столиков к ее дню рождения, – поменяла я тему, собирая вазочки на столах. – Например, васильки. Только где их сейчас найдешь?
– Рецептарий найди, Ассоль, – задумчиво произнесла Лея и направилась к кухне.
Ее энтузиазм и настойчивость вряд ли могли изменить мое решение, и я, чтобы отвязаться, бросила ей вслед:
– Хорошо, я поищу его.
В чем-то Лея была права. Может, бабушка замолвит там, наверху, за меня словечко и я смогу, наконец, продать кондитерскую… А, может, и вовсе налажу свою жизнь. Да и Лею осчастливлю.
Вряд ли в тот момент я осознавала, что запустила колесо судьбы. Так уже однажды случалось, когда Сандра только появилась в моей жизни, чтобы круто ее изменить. Но что ожидало меня сейчас?

Глава 6. Возвращение Аньки, или Энн
Я уже поставила ногу на лестницу, чтобы подняться на чердак, как вдруг раздался телефонный звонок. Постояв и подумав, я решила проигнорировать его и продолжила взбираться. Но телефон не сдавался. Может, это Делла Сета по поручению пропавшего клиента желает возобновить сделку?
Я живо спустилась и с нетерпением ответила. Энн набросилась на меня взволнованно-сердитым контральто:
– Фасолина, совсем обалдела? Где ты? Уже гости начинают собираться. Мой супруг, именинник, вот-вот с друзьями нагрянет. Костюм ему карнавальный все выходные искала. Или передумала помогать с коктейлями?
– Аччиденти![9 - Итальянский. “Accidenti!” – “Черт!”, “Тьфу ты!”] Энн, прости. Появились неотложные дела. И потом у меня даже нет маски. Уверена, что ты легко найдешь мне замену. – Сегодня я была настроена копаться в старых вещах и ностальгировать.
– Нисколько не сомневалась в плохом влиянии твоего муженька, даже теперь, когда ты с ним в разводе, – выпалила подруга.
– Мы не в разводе. Я просто взяла паузу… – Мне не хотелось ссориться с ней из-за пустяка, поэтому я удержала свои эмоции в узде.
– Теперь, когда судьба свела нас снова, ты так просто от меня не отделаешься. Надень что-нибудь поприличней и дуй сюда. Черт с ним, с карнавальным прикидом! – приказала Энн.
Иногда мне кажется, что в одной из прошлых жизней она была моей мамой или старшей сестрой. Может, это оттого, что Анька переходила со мной из одного важного этапа жизни в другой, несмотря на временные расставания. А, может, я все еще не привыкла, что после своего американского периода жизни она превратилась в сноба, не упуская любой возможности покомандовать мною.
1995 год, Рим, Италия
Я протискивалась сквозь поток спешащих горожан, которые фыркали и толкались всякий раз, когда я тупила, вспоминая, как мне пройти к железнодорожному вокзалу. А ведь он находился всего в пятнадцати минутах ходьбы от посольства, где я оформляла документы на отказ от прежнего гражданства. Данный факт еще раз подтверждал, что ориентация на местности была одной из моих слабых сторон.
У светофора кто-то коснулся моего плеча и изумленно спросил:
– Фасолина?
Я обернулась. Анька! Первая красавица и модница класса, моя лучшая школьная подруга. Сразу узнала ее по глазам олененка Бэмби, которые здорово маскировали искушенный взгляд, и улыбке а-ля Кейт Мосс со знакомой щербинкой между передними зубами.
– Анька! Сколько лет, сколько зим!
Мы застыли в объятиях посреди улицы, на проходе, и не обращали внимания на то, что люди вокруг наперебой отправляли нас по одному неприличному адресу.
– Ну надо же! Что ты тут делаешь?
Она уверенно откинула волосы назад, поправила лямку сумки Фенди через плечо и важно сказала:
– Вот, еду к мужу. Во Флоренцию. Кстати, с легкой руки Умберто меня все зовут теперь Энн. А то Анька да Анька.
Я с восхищением взглянула на нее и удивилась:
– Энн? Необычно! А Умберто – это кто?
– Мой муж. Он родом из Рима, но работает во Флоренции. Врач-кардиолог.
– Да ну?! Ты ведь в Америку уезжала?
– Да, было дело. Даже марафон в Нью-Йорке пробежала.
– Узнаю мою Аньку. Что в голову взбредет, то и сделает! – Я дотронулась до ее руки, не веря, что передо мной в самом центре Рима стоит моя школьная подруга.
– Короче, стартовала одна, а финишировала рука об руку с темноволосым красавцем по имени Умберто. – Она снова поправила волосы, будто невзначай демонстрируя обручальное кольцо на безымянном пальце ее левой руки, а на указательном – еще одно с большим бриллиантом.
– Могу понять этого итальянца! – я любовалась Аней, будто моделью сошедшей со страниц журнала Вог.
Она ухмыльнулась:
– Представляешь, задумалась, какой у меня каденс[10 - Каденс – это частота, с которой бегун касается ногами поверхности земли во время бега. Величина измеряется в количестве шагов в минуту.], сто шестьдесят или сто семьдесят? А он сзади так неожиданно бросил мне: “Сто шестьдесят, ваш каденс сто шестьдесят”.
– Даже если я понятия не имею, что такое каденс, но звучит все равно сказочно! – Я взволновалась так, будто это случилось со мной.
– Ну, он-то на ста восьмидесяти бегает, хотя и роста немаленького, – новая для меня Анька показала уровень сантиметров на десять выше своей макушки. После небольшой паузы она спросила:
– А что ты? Замужем?
– Да, тоже итальяно веро[11 - Итальянский. “Italiano vero” – “Настоящий итальянец”.], – смутилась я, ибо предчувствовала ее вопрос.
– Так ты нашла своего Леонардо?! – брови Энн сложились домиком.
Мне хотелось провалиться сквозь землю, спрятать подальше все неудачи, которые я встретила на своем пути, но язык был моим тайным врагом и не оставил времени на размышление:
– Нет. Вернее, да. Но он пропал.
– Это уже интересно. Слушай, а давай доберемся до Флоренции и засядем в каком-нибудь милом местечке, – предложила она. – Расскажешь свою жизнь с того момента, как ты уехала к бабке.
И мы зашли в бар “И фрари делла Лоджа”, который в последствии станет нашим неизменным местом встреч по пятницам, и принялись листать в памяти страницы школьных лет. Я напомнила ей одно наше нелепое детское приключение. Мы решили забраться на черешневое дерево нашего соседа и так увлеклись, что не заметили дядю Степу, который поджидал нас внизу в широких семейных трусах, резиновых сапогах, бандане пирата и с винтовкой наготове. В ответ на наш громкий, заливистый смех посетители бара бросали заинтересованные взгляды, и мы смолкли. Но в какой-то момент подруга стала серьезной и, помешав коктейль трубочкой, спросила:
– А помнишь ту цыганку-бродяжку?
– Воровку, что назвала меня бандюгой? Как же забыть!
– До сих пор не пойму, как тебя угораздило? – Она утопила трубочкой ломтик апельсина в спритце и бросила на меня многозначительный взгляд.
Когда я забывала об этом случае в своей биографии, она ни раз освежала мне память.
Это случилось осенью, когда нам с Анькой было где-то по одиннадцать. Мы возвращались с ней со школы домой по центральной улице города, которую в народе называли ташкентским Бродвеем. За спиной болтались рюкзаки, мы шуршали первыми желтыми листьями и ели мороженое. Я крутила в руках зонт в руках и громко смеялась над жестами подруги, которая пародировала математичку, пока не обратила внимание на двух цыганок, шедших прямо на нас, впереди которых вприпрыжку бежал чумазый мальчишка.
Подруга скомандовала мне:
– Тихо!
Не знаю, что ее насторожило, ибо она мало чего боялась. В отличие от меня.
– Подумаешь! – нарочито громко сказала я, все еще пребывая в дурашливом настроении. – Что они нам сделают?
Цыганки не сводили с нас глаз. Анька отвечала им дерзким взглядом, я же всерьез испугалась, ибо не далее как этим утром баба Нюра рассказала, что в нашем районе пропала десятилетняя девочка. Ушла в школу, да так и не вернулась.
Мальчишка не отрывал взгляд от тающего в моей руке мороженого и, неожиданно выхватив его у меня, убежал. Анька бросилась за ним. Женщины перекинулись между собой словами на непонятном языке и оцепили меня. Я схватила зонт, зажмурилась, и принялась размахивать им.
В какой-то момент мой удар пришелся по чему-то жесткому, и, когда я открыла глаза, заметила, как на правой брови пожилой женщины выступили капли крови. Анька привела за шкирку плачущего цыганенька с запачканным мороженным ртом.
– Бандюга! Да мы сейчас в милицию заявим! – крикнула с акцентом та, что помоложе, и схватила меня за руку.
Как раз в этот момент откуда-то появились люди и окружили нас. Вот только, где они были раньше и почему осуждающе смотрят на нас, вместо того, чтобы помочь?
Анька отпустила ребенка, молодая женщина ослабила хватку и крикнула:
– Вы – свидетели! Она первая на моего сыночка руку подняла!
Я вырвалась из плена, открыла рот, чтобы возразить, но Анька сделала знак тикать, мы припустили через дорогу, чтобы успеть на троллейбус, который только что подъехал к остановке. Расталкивая людей, заскочили внутрь, и уже через несколько секунд водитель закрыл двери, не дождавшись бегущих цыган.
Со словами “благодарю тебя, Господи!”, я зареклась впредь появляться на Бродвее. В городе-миллионнике десятки других дорог, на которых мы вряд ли с ними когда-либо пересеклись бы.
Спустя пару-тройку дней мы все же встретились. Анька в тот день не пришла в школу, и я после занятий направилась к ней, чтобы передать домашнее задание. Я заметила, как пожилая цыганка шла по другой стороне дороги.
«Прибавлю шагу и спрячусь где-нибудь поблизости! Но где?» – пробормотала я, соображая, в каком магазине надежнее скрыться. Холод опустился из живота в ноги, коленки дрожали, а голова вообще отказывалась работать.
Уже через несколько мгновений я почувствовала, как кто-то схватил меня сзади за капюшон ветровки и голос с акцентом велел:
– Постой, бандюга! Я не сделаю тебе больно.
Я замерла, ожидая худшего. Женщина изловчилась, вцепилась в мое запястье так, чтобы видеть мою ладонь и нараспев произнесла:
– Лет через шесть ты уедешь за границу и встретишь его, сына попрошайки. Но не сразу выйдешь за него. Нет. Будете любить друг друга. А вот мама твоя…
– Оставьте меня! – я заорала, что есть мочи.
Я вопила, но цыганка удерживала меня:
– Не ори! А вот твоей маме, ей кто-то заговор на смерть сделал. Но я могу помочь. Детьми клянусь!
– Тетя, нет у нас денег! – я попробовала вырваться, по щекам покатились слезы, но та крепко держала меня за руку и не сводила с меня глаз:
– Не нужны мне твои деньги! У мамы ведь есть кое-что. Ее здоровье стоит намного больше, чем те побрякушки. Понимаешь? Тогда она будет жить.
«Мама будет жить».
Откуда ей было знать, что пару месяцев назад у моего друга и одноклассника от страшной болезни умерла мама? Он так отчаянно плакал на похоронах, что я вцепилась в хрупкую руку своей мамы, а ночью не спала до самого рассвета, часто подходила к открытой двери родительской спальни, чтобы послушать, дышит ли она.
Следующим утром я залезла под матрас, где мать хранила семейные ценности. Сережки, кольцо и цепочка с жемчужным кулоном должны были потом отойти мне, но я ими пожертвовала в тот день.
Когда я рассказала все Аньке, та накинулась на меня:
– Блин, дурында! Что сразу ко мне не зашла? Придумали бы что-то.
– А что бы ты придумала? Там целая шайка. Они гипнозом людей обворовывают. Нет, люди им сами все приносят.
– Ты сомневаешься, что я их найду? – с вызовом бросила подруга.
Я махнула на все это рукой. “Откупились!” – повторила слова отца на свой безутешный плач.
Через несколько дней к нам в дверь позвонила Анька с какими-то двумя парнями из старших классов и протянула мне эту цепочку с жемчугом. Сережек и кольца уже не было:
– Напела, что продала! А ты, Фасолина, держи этот кулон с жемчугом. Знаешь, это ведь камень семейного счастья. Береги его!
Родители прожили еще шесть лет. Не думаю, что цыганка имеет к этому какое-либо отношение. А тот кулон я до сих пор ношу, хотя моя семейная жизнь сейчас проходит очередной неблагоприятный период.
Я замолкла, а Энн, подозвав официанта, заказала нам еще по коктейлю.
Это помогло мне встрепенуться и даже иронизировать:
– Здесь коктейлем не отделаешься. Чтобы поведать тебе о том, что произошло, надо что-то посолиднее.
– Солька, ты же меня знаешь!
Она подняла руку, и официант со жгучими черными глазами, улыбаясь, приблизился к нам.
– Что я могу для вас сделать?
– Посоветуйте какое-нибудь деликатное вино, подходящее для длительной беседы.
– Тем, кто не любит торопиться и предпочитает раскрывать вкус вина медленно, я советую благородный и многогранный Гевюрцтраминер.
Энн загадочно улыбнулась и кивнула:
– Отлично! И что-нибудь в качестве сопровождения.
– Хорошо, сделаю сырную нарезку и тарталетки с паштетом из гусиной печени, самый лучший в нашем регионе! – официант не сводил с Энн глаз. Будто чувствовал, кто здесь кого угощает.
Когда он удалился, подруга, потирая руки, нетерпеливо произнесла:
– Ну? И как бабушка убедила тебя уехать с ней?

Глава 7. Он сошел со сцены!

Февраль, 1985 год, Тоскана, Италия
Солнце просачивается между деревянных полосок венецианских ставен, рисуя длинные тени на шахматной доске полов. Чувствую запах свежесваренного кофе и нотки новой для меня едко-травяной смеси табака и цитрусовых. Пора бы уже и привыкнуть, что именно так пахнет моя бабушка!
Встала и пропрыгала по черно-белой плитке к окну: если бы я здесь росла, вот было бы развлечение – с утра до ночи играть в классики!
Серо-белая мебель, оранжевые стены и психоделические картины выглядели необычно после югославской мебели и обоев в цветочек нашей советской квартиры, но мне все здесь нравилось. Особенно сбегать из спальной зоны вниз по невысокой лестнице на кухню, чтобы полюбоваться новым бабушкиным шедевром кулинарного искусства.
С улицы послышался громкий и чуть грубый голос Сандры:
– Соня! Уж кофе остыл, а все круассаны съедены давно!
Я открыла окно и зафиксировала ставни, посмотрела вниз.
Красная герань и фиолетовые цикламены пестрели в белых деревянных ящиках на отросшей щетине вечно-зеленой травы. Мимоза бесстыдно развесила плюшевые желтые ветви над соседскими гортензиями.
Бабуля в розовом пеньюаре с сигарой во рту выпалывала сорняки. Ее окликнул низкий женский голос из соседнего окна и они перекинулись несколькими фразами, перевод которых не заставил себя ждать, как только бабушка вошла в дом и принялась громким голосом переводить, ибо итальянский я пока понимала еще исключительно медленными и короткими предложениями:
– Синьора Рита очень обрадовалась, что ко мне внучка приехала. Говорит, что ты такая же хорошенькая, как и я, еще и сигареты не куришь. А я ей сказала, что зато ты спишь долго. А ее внук, Леонардо уже куда-то улизнул с Энцо.
Она загремела внизу чем-то металлическим. Я сердито подумала, что мне нет дела ни до Леонардо, ни до Энцо. Главное, чтобы она дала мне поспать. Хотя бы сегодня.
– Эх, в мои почти восемнадцать тоже никто не знал, где меня носит… – Я уловила в ее голосе разочарование. Мне бы очень хотелось узнать, как она провела свою молодость, помня из рассказов бабы Нюры, что ей не единожды приходилось заново пускать корни и осваиваться.
– Эй, соня! Табак тебя знает, как можно столько спать!
– Ну, ба! Сегодня суббота!
Но бабушка не сдавалась:
– Вот именно! Стало быть, дел больше, чем обычно. Заграница не любит лентяев.
Не думаю, что она нервничает из-за того, что должна работать в выходные. Бабуля снова загремела посудой на нижнем этаже, где находилась кухня.
Я нырнула в ее комнату. Кровать идеально заправлена – ни единой складочки! Рядом с зеркальным плательным шкафом в открытой обувнице выстроились около двадцати пар обуви всех мастей. На прикроватной тумбе – недокуренная сигара в хрустальной пепельнице и черная шляпа с маленькой вуалью. Та самая, в которой она впервые появилась в моей жизни восемь месяцев назад. Я подошла к зеркалу, примерила ее и произнесла:
– Сан-д-ра! Я – Сандра, а никакая вам не Ассоль!
От голоса бабушки за спиной я подпрыгнула:
– Это еще зачем? У тебя красивое, многообещающее имя. Уверена, что его придумала твоя мать. Хотя это и не в ее стиле.
Я удивилась:
– Так ты даже не знала ее! И того, что отец писал ей стихи. Завтрак в постель приносил. С цветами.
Я загрустила по своей прежней жизни и по родителям. Помощь бабушке в кондитерской и новый быт помогали мне от этого отвлекаться.
Сандра не придала значения моим словам, сняла с меня шляпу и стряхнула пыль:
– Пришла пора ее убрать. Я больше не хочу повода ее надевать. Ну же, давай, поторопись!
Я вернулась в свою комнату. Буржуйка! У меня теперь личные покои с полутораспальной кроватью, платяным шкафом, лампа с винтажным абажуром и туалетным столиком с пуфиком! Покружившись по комнате, я натянула джинсы, белый свитер, кроссовки и куртку – бабушка по приезде сразу же занялась моим гардеробом и оборудовала мне гостевую комнату. Я побежала по коридору до лестницы, ведущей вниз. Но чего-то не хватало. А, конечно: очки! После смерти родителей у меня резко ухудшилось зрение. Как сказал психолог, я с трудом видела свое будущее, тем более, за границей. Вернулась за ними в комнату и заметалась, как юла, но нигде их не находила. Бабушка коршуном наблюдала за мной из дверного проема. На ней были джинсы, туфли на каблуке, бежевая блузка и пиджак чуть темнее из плотного джерси. Какая же она у меня красавица!
– Бабушка, куда подевались мои очки? Я их вечно теряю, – рассердилась я.
– Глаза по ложке, а не видишь ни крошки! Главное, чтобы сердце всегда оставалось с тобой. Ну же, поторопись! – жестко сказала она, спустилась вниз и зазвенела ключами за дверью.
Через мгновение я уже бежала по кедровой лестнице в кухню. Здесь облицовка из кремовой плитки освежала темное дерево гарнитура, а белые с вышивкой занавески вместо дверок делали ее уютной и даже романтичной. В таком же стиле была и скатерть, покрывающая большой круглый стол посредине кухни, а на нем фарфоровая ваза, благодаря которой я приобрела новую привычку: на ходу утащить две миндальные печеньки и спрятать в карман. Это слишком вкусно, чтобы оставлять их здесь в одиночестве!
Наконец, через сад мы выходим на улицу. Идем мимо желтых двухэтажных домов, с белыми балконами и пестрой геранью на них, затем сворачиваем направо и примерно через сто пятьдесят метров подходим к площади. Где-то здесь должен находиться парикмахерский салон “Альдо”, куда мы направляемся.
– Пьяцца Сан-фран-че-ско[12 - Итальянский. “Piazza San Francesco” – “Площадь Святого Франциска”.], – читаю я указатель, как только мы выходим оттуда. Итальянская речь напоминала мне маленький, элегантный велосипед, а сама я была на нем большим, неуклюжим медведем, но мне предстояло как-то на нем ездить.
Большое облако сахарной ватой повисло над остроконечной колокольней из красного кирпича, такого же, как и остальная часть собора. Весенний ветер теребил мою новую укладку, разбирая ее по волоску – мы только что вышли с бабушкой из парикмахерской, и я чувствовала себя какой-то обновленной. Теперь каждую субботу Альдо обещает делать из меня красотку.
Когда мы поравнялись на площади с высоким жгучим брюнетом в белом плаще, они с бабушкой любезно поздоровались. Он даже поцеловал ей руку. Затем раскрыл плащ и достал из внутреннего кармана черного пиджака визитку, протянул ее бабушке. Кажется, на поясе блеснула кожаная кобура. Или мне показалось? Я поправила скользящие по вспотевшему носу очки.
По шершавой, пористой брусчатке суетливо ходили голуби и ворковали. Вдалеке сидела влюбленная парочка и бесстыдно целовалась. Я закрыла глаза от слепящего солнечного света и представила себя и Леонардо из Сан-Ремо на их месте под певучую речь бабушки с усачом в плаще. Сколько времени мне понадобится, чтобы научиться бегло лепетать, как они?
Тут Сандра горячо попрощалась со своим собеседником и, покачав головой, сказала:
– Табак его знает, где его носило все это время! А как он любит круассаны с фисташками из Бронте!
Я достала из кармана печенье и откусила, роняя песочные крошки к великому птичьему удовольствию. Пернатые тут же налетели, а самые наглые сели на плечи и руки, претендуя на свою долю лакомства. Я засмеялась, бросила им печенье, и, отряхнув ладони, догнала бабушку.
– Ты так легко отдаешь то, что любишь? – возмутилась она.
Я пожала плечами: к чему этот ее странный вопрос? И тут же поинтересовалась:
– Бабушка, ты ведь из-за любви сюда сбежала?
– Табак с тобой! – уклонилась она от ответа, но я заметила на ее лице тень беспокойства.
Мы свернули за угол и, пройдя еще несколько метров, оказались перед вывеской.
– А вот и “Фа-соль”[13 - В итальянском звучит так же, как и в русском.], – обрадовалась я.
– Она самая. Я влюбилась в это романтическое место, представив, во что могла бы его превратить.
Мы вошли, и от запахов ванили, корицы и гвоздики у меня потекли слюнки. Внутри было еще светлее из-за бежевых стен, чисто-белой мебели, огромных подносов с шуршащим безе и зефиром, воздушными бантами на фиолетовых коробках. Стену напротив украшали красно-желтые и розовые цепи из карамели в прозрачных фантиках. Холодильную витрину занимали торты с белоснежной глазурью, между которыми пестрели пирожные с разноцветными фруктами, печенья с шоколадом всех мастей.
– Ну, как тебе?
Сандра уже переоделась и на ней были белые чепец и фартук. Меня переполняли эмоции так, что я обняла ее:
– Обалдеть, ба! Это просто кондитерский рай! А ты… словно зефирная королева!
Бабушка очень хорошо вписывалась в кондитерскую, и тут до меня дошло: это было именно то место, в которое она очень органично инкрустирована, словно драгоценный камень в золотое кольцо.
Сандра вынесла из кухни подносы и принялась их аккуратно раскладывать на витрине:
– Моя Беата взяла выходной. Будем как-то сами справляться. У меня ведь теперь новая молоденькая помощница. Могу я на нее рассчитывать?
Я заулыбалась, подумав о том, что жизнь довольно странно устроена: иногда мечтаешь, мечтаешь, оно не исполняется, а порой приходит то, о чем даже не думал – не гадал.
Когда мы закончили раскладывать пирожные, в магазин начали заходить люди. Я мало что понимала, говорила еще меньше, но бабушка первое время вполголоса синхронно переводила:
– Это синьор Марио. Поздоровайся с ним.
– Буонджорно! Добрый день! – это слово я репетировала раз по пятьдесят в день и, похоже, итальянцы меня понимали, благодушно улыбались и отвечали тем же.
– Это синьора Роза.
– Буонджорно!
– Сальве[14 - Итальянский. “Salve!” – “Привет!”], Сандра. Коме ва? Белла суа филья![15 - Итальянский. “Come va? Bella sua figlia!” – “Как дела? Хорошенькая дочка у вас!”]
Я шевелила губами, повторяя вслед за сухоньким старичком с видом академика эти слова. Похоже, он назвал меня бабушкиной дочкой. Смешной!
– Миа нипоте.[16 - Итальянский. “Mia nipote” – “Моя внучка”.]
– Карина! Тутта лей.[17 - Итальянский. “Carina. Tutta lei!” – “Хорошенькая! Вся в вас”.]
Как мне рассказывала бабушка, я в точности повторяла то, с чего начался и ее новый этап жизни. Днем я помогала ей в кондитерской, который в тайне ото всех называла “зефирный рай”, а вечерами учила итальянский и слушала рассказы Сандры о том, как она училась жить по-итальянски.
– Бабушка, я никогда не научусь говорить на их языке!
– Потому, что ты слишком комплексуешь! Это ведь нормально. Дети тоже не сразу начинают разговаривать, делают много ошибок, падают, снова поднимаются. Это не должно тормозить твое желание общаться.
– Это ужасно! Я никогда не смогу говорить как ты! Ты будешь меня стыдиться!
– Глупенькая! Многие из них и на своем-то языке не умеют хорошо разговаривать! Ты знаешь, сколько трудностей вызывает у самих итальянцев пасса’то ремо’то[18 - Итальянский. “Passato remoto” – “Давно прошедшее время”.]? Впрочем, в обыденной жизни многие вещи выражаются в более простых глагольных временах. Изучение теории оставь для учебы в университете.
Я сижу и размышляю о том, что совсем не прочь провести остаток своей жизни среди пирожных и тортов. Но бабушка другого мнения:
– Нет, университет тебе нужен. Там ты сможешь найти себе друзей. Еще и культурней станешь. Разве можно в наши дни прожить без высшего образования? – В этом вопросе она очень напомнила мне маму, отчего стало грустно и досадно.
В восемь вечера бабушка закрывала кондитерскую, снова меняла кроссовки на каблуки, надевала шубу, даже когда на улице было плюс пятнадцать (вот такой итальянский выкидон!), красила губы ярко-красной помадой, и мы шли делать круг почета по площади святого Франциска. Потом садились за столик в баре «У Витторио» с видом на кафедральный собор все того же святого Франциска и заказывали два кофе маккиато, обязательно со стаканом воды. А после того, как официант приносил нам заказ, бабушка оплачивала, всегда накидывая двести лир чаевых. Потом она медленно и элегантно доставала свою «Тоскану» из портсигара, и я замечала, как оживали мужчины вокруг, замолкали, оборачивались на нее, ожидая, как она обнимет своими губами шоколадного цвета шершавый торс сигареты, чтобы наперегонки помочь ей ее прикурить.
Я все еще с трудом переносила этот едкий, кислый травяной запах, но соревнование «зажигателей» бабушкиных сигар меня порядком веселили. Победитель даже премию свою получал, которую я называла “улыбкиссима” – улыбка в превосходной степени, за которую ей вполне могли присудить приз самой красивой женщины во всей вселенной.
Полагаю, что именно так у бабушки завелся поклонник, который дарил ей по пятницам большую корзину роз. Эти дары имели самые высокие шансы на выживание. Все остальные букеты, которые доставлял флорист, заканчивали свою жизнь в мусорке.
В это воскресенье мы, как обычно, варили мясное рагу для уже готовой яичной лапши – длинные, широкие полоски теста, замешанного из шести желтков: белки же бабуля смывала холодной водой в раковине. Дед бы удавился, если бы я решила повторить это на нашей ташкентской кухне. Шесть яиц для лапши в той реальности были непростительным расточительством, а смывать белки могла позволить себе только дочь кулака, типа бабушки, о чем не забывал припоминать дед: “Госпожа, мать её!”.
– Рагу получается особо деликатным, если варишь его не менее трех часов на маленьком огне, постоянно помешивая. И смотри, булькать оно должно едва-едва, – она делает дирижерский жест руками, потом протягивает мне деревянную лопатку и ставит таймер на три часа.
– Что-о-о? Три долбаных часа мне надо стоять над ним?! Это никогда не закончится! – возмущаюсь я.
– Нетерпеливость – плохая черта для девушки. Так ты никогда не встретишь своего принца.
– Не очень-то он мне и нужен, – бормочу себе под нос.
Но потом беру лопатку и смиренно мешаю, все три часа мечтая о том, что мой принц будет очень похож на Леонардо, но профессию я бы ему заменила на нечто более земное. Пусть будет кондитер или, на крайний случай, врач.
Запахи лаврушки, розмарина, жареного лука с сельдереем и красного вина вводили в измененное состояние сознания, и я видела, как за моей спиной вместе с бабушкой за столом сидели родители и рассказывали, что баба Нюра ни за что и никогда не отпустит сюда деда. Особенно на эту кухню из темного дерева с вышитыми белыми занавесками, где за столом в розовом пеньюаре с сигарой во рту сидит Сандра и режет лапшу, замешанную на шести желтках.
В дверь позвонили. Бабуля отряхнула руки, вытерла их о фартук и приказала:
– Пойди открой. Я сейчас.
Баба Саша исчезла в ванной, а я впустила в дом высокого, привлекательного мужчину с коробкой пирожных в одной руке и букетом роз в другой. Его некогда темные волосы уже почти побелели, будто их кто-то пересолил, а в сине-бирюзовых глазах, словно зелёные ящерицы, скакали отблески от коридорных ламп.
– Ке пьячере! Сей Ассоль, веро? Ке белла[19 - Итальянский. “Che piacere! Sei Assol, vero? Che bella!” – “Как я рад! Ты Ассоль, правда? Какая красавица!”]! – кажется, он сказал, что рад видеть меня и что я красавица.
Я засмущалась и крикнула:
– Бабушка, это к тебе!
Мужчина вручил мне коробку с пирожными и корзину с пахучими бордовыми розами. Похоже, он хорошо разбирался в предпочтениях бабушки.
– Уже иду, – отозвалась она из ванной. Я обратила внимание, как он несколько раз поправил полы пиджака, когда услышал ее голос.
В дверях появилась бабушка, уже переодевшись в темно-красное бархатное платье, такого же оттенка помадой на губах, поцеловалась с ним по-дружески поочередно в обе щеки.
Ее глаза светились и, чтобы не показывать это мне, она несколько театрально приказала:
– Ассоль, накрой же скорее для моего друга! – она сделала акцент на последнем слове, будто я не понимала, что ради друзей не меняют наряд и не красят губы красной помадой.
Я передала Сандре принесенные подарки и она, ставя их на столик перед диваном, с раздражением произнесла:
– Алекс, я тебе благодарна, конечно, но не понимаю, зачем нам пирожные, если я сама их делаю? И потом, разве ты не знаешь, кто на самом деле лучший друг женщин?
– Сандра, ты просто чудо! – снова засмеялся Алекс.
Нет, это я не придумала. Это продублировала бабушка, как и его последующие расспросы, хорошо ли мне живется в этой стране, появились ли у меня друзья и прочее.
Затем Алекс стал рассказывать что-то про своего сына, который жил в Швеции или Швейцарии, я толком так и не поняла. Затем он подсел к бабушке на диван, и они принялись между собой о чем-то ворковать.
“Ха! Друзья! Так могут разговаривать только влюбленные! – подумала я. – Кажется, я догадываюсь о причине ее побега сюда”.
А когда после еды бабуля достала сигару все из той же металлической коробочки с изображением, которое оказалось на самом деле флорентийским куполом Брунеллески, Алекс поднялся, достал зажигалку, щелкнул ею и поднес к бабушкиному рту огонь, нежно положив другую руку ей на плечо.
В его жестах было столько чувств, что будь я на месте бабушки, я бы в тот вечер его никуда не отпустила, отправив внучку к соседке Рите. Тем более, что там есть красавчик-внук, с которым мы все еще никак не встретимся, но которого тоже зовут Леонардо, как и того парня на сцене Сан-Ремо.
Потом мы пили чай с пирожными, но бабушка к ним даже не притронулась. Когда я услышала в их разговоре слово “политика”, бабуля неожиданно вспылила:
– Пока нашим регионом будут управлять левые, в жизни мало что изменится.
– Сандра, давай не будем о политике, иначе мы снова с тобой поссоримся.
Но бабуля ему что-то буркнула. Алекс встал и засобирался, протянув мне на прощание руку:
– Чао, Ассоль.
– Чао, Алекс, – ответила ему я рукопожатием, а сама подумала: «Даже если я очень скучаю по деду, а он мне еще ни разу не позвонил, этот Алекс очень приятный персонаж ее романа. И костюмчик щегольской такой, и шелковый белый шарфик, и очень приятный парфюм».
Вечером раздался телефонный звонок. Я подняла трубку, но из всего потока слов, знакомыми оказались только два: «чао» и «Ассоль».
– Моме-нто, – собираясь с духом, скандировала я и позвала бабушку:
– Ба, это тебя!
Она что-то весело с космической скоростью лепетала в трубку, похожую на пульт от телевизора. Из всего произнесенного я разобрала лишь три имени: “Алекс”, “Лео” и “Энцо”.
Закончив разговор, она постояла несколько секунд, что-то обдумала и сказала:
– Значит, так. Ах, надо еще им позвонить, – пробубнила озабоченно Сандра.
Снова сняла трубку, набрала номер, с кем-то что-то долго обсуждала. Я смотрела на нее, но, не разобрав ни слова, направилась к дивану заучивать диалог “В кафе” из самоучителя по итальянскому. Слышала, как бабушка клацала маникюром по кнопкам телефона, а потом снова с кем-то говорила. Когда веселая беседа подошла к концу, она отложила трубку и обратилась ко мне, хотя на самом деле разговаривала сама с собой:
– Срочный заказ за о-о-очень достойные деньги! Они лишними не бывают. Так-так. – Она приложила пальцы ко рту, над чем-то поразмыслила, потом добавила – А что если мы закажем его у конкурентов? Оставлю тебя в кондитерской, на случай, если за тортом зайдут раньше, а сама мигом смотаюсь на другой конец города и обратно. Если игра стоит свеч, можно и попой подвигать.
«Лео? Энцо? И причем тут Алекс? Ничего не понимаю! То она его выпроваживает, то мчится на другой конец города!»
Я прихватила самоучитель итальянского и вышла вслед за бабушкой.
Мы сели в ее розовый пятисотый фиат и направились в сторону центра. Когда добрались до площади, она высадила меня и вручила ключи от кондитерской. Захлопнув дверцу, я услышала, как Сандра нажала на газ – фуу-фии! – и умчалась в неизвестном направлении. Когда получу права, то тоже смогу лихачить на ее розовом фиате. И назову его Фуфи.
Я вошла в “зефирный рай”, положила самоучитель около кассового аппарата и осмотрелась. Мой взгляд привлек бабушкин чепец на вешалке рядом с зеркалом. Я сняла очки, надела его, расправила волосы и посмотрела на свое отражение. Мы действительно очень похожи с бабулей. Вот только, пожалуй, надо перестать есть столько сладкого и выше поднять голову. Как бабушка! Я выпрямилась, подняла подбородок и…
В этот момент я услышала, как дверь кондитерской брякнула колокольчиком, и в нее вошли двое молодых людей. Они напевали что-то знакомое до приятной дрожи в теле. Я спряталась за прилавок, наблюдая за вошедшими.
Первый был не очень высоким, с черными пружинами волос, одуванчиком обрамляющих узкое лицо. Когда он подошел ближе, я обратила внимание, что у него орлиный нос и белая ниточка шрама над верхней губой.
Второй был на полголовы выше товарища, с тёмно-каштановыми густыми волосами до широких плеч, обтянутых белой рубашкой, в темно-синих джинсах. О Боже! Этого не может быть! Кажется, он сошел прямо со сцены Сан-Ремо! И это его песня!
Они что-то говорили, но я мало чего понимала. В замешательстве искала очки, словно они могли мне как-то сейчас помочь! Вместо того, чтобы поискать в самоучителе подходящую фразу, в голове предательски крутилась песня, которую они напевали:
“Че’рти амо’ри нон фини’сконо
Фа’нно дей жири’ имме’нси
Э’ пой рито’рнано…”[20 - Итальянский. “Certi amori non finiscono, fanno dei giri immensi, e poi ritornano…” (цитата из песни репертуара Антонелло Вендитти) – “Некоторые истории любви не заканчиваются, они идут огромными кругами по спирали, чтобы вновь вернуться”.]
Черный одуванчик снова что-то проскрипел другу. Я подумала, что это могло быть нечто типа: «Похоже, наша Сандра сбросила лет сорок. Интересно, что она скурила?».
– Энцо, – слетело с тонких губ сгоревшего одуванчика, и он скривил рот в улыбке.
– Леонардо, – дружелюбно улыбнулся второй и протянул мне руку. Такая теплая, большая ладонь, а свет из сине-бирюзовых глаз зелеными амурами ныряет прямо в мое сердце, рассыпаясь щекоткой в животе. Похоже, они перестарались со стрелами, потому что в этот момент на кухне послышались грохот и женское оханье.
1995 год, кафе “И фрари делле лодже[21 - Итальянский. “I frari delle logge” – “Место встречи монахов”.]”, Тоскана, Италия
– Фасолина, я сейчас расплачусь! – Глаза Энн стали влажными. – Нельзя в моем возрасте становиться сентиментальной! Дьявол побери! Кажется, линзу потеряла.
– Ты тоже носишь очки? – удивилась я. Выходит, все-таки какой-то изъян у Аньки все же есть!
– Люди, которые хотят все контролировать, часто не замечают, что происходит у них под носом. – Она что-то поискала в сумочке, повесила ее на плечо и встала. – Когда я вернусь, хочу продолжения истории. Всегда завидовала твоему умению безбашенно влюбляться.
По возвращении из туалетной комнаты, Энн села на место, по-хозяйски разлила вино по фужерам, взяла свой в руки и, развалившись на диванчике, лениво попивая, промолвила:
– Не томи! Случилась ли между вами история?

Глава 8. Первые шаги с Лео

Май, 1985 год, Тоскана, Италия
Когда подхожу к площади Святого Франциска, сердце стучит барабаном. Еще бы! В послеобеденное время там встречаются влюбленные парочки. В спешке бросают шлемы от скутеров, садятся лицом друг к другу посреди площади и целуются долго и нежно. Бесстыдно упиваются друг другом. Я представляю себя среди них. С тем, кто несколько месяцев назад вошел в кондитерскую. Но меня там нет. И не будет, потому что расстояние между нами еще так велико! Не знаю, встретимся ли мы когда-нибудь и случится ли наш первый поцелуй. Надо бы посекретничать с Беатой, спросить у неё, есть ли у Леонардо девушка. Только мне стыдно делиться с ней своими чувствами.
Беата родом откуда-то из Сицилии, но уже много лет живет в нашем городе, Прато, и помогает Сандре с тех самых пор, когда кондитерская еще только родилась в бабушкиной голове. Я поначалу обращалась к ней на “вы”, но она разъяснила мне, что для Италии это плохой тон и некоторые люди, особенно пожилые, могут даже обидеться.
– Тогда почему сама ко мне на “вы” обращаешься?
– Потому, что я уже слишком стара, чтобы переучиваться. И потом, я очень вас с бабушкой люблю! Вы мне больше, чем родные, – твердо, но с нежностью ответила она.
– И я тебя!
У меня больше не было родителей, но зато появились сразу две бабушки, причем такие разные.
Беата замечательная! Когда она передвигается, очень похожа на пончик, плавающий в кипящем масле. На темных, всегда собранных в объемный пучок волосах, по белой пряди с обеих сторон, а лучистые оливковые глаза проникают в самое твое нутро.
– Так что ты там делала в то воскресенье? Шпионила? – испытываю ее я, в надежде получить ответ.
– Нет, ей Богу, синьорина, – Беата продолжает помешивать деревянной лопаткой почти готовый заварной крем. – Когда ваша бабушка мне позвонила, у меня не было сил даже с кровати подняться! – Она ловко добавляла продукты маленькими, полными руками в тестомесилку и морщила лицо, словно ей лимон в рот положили. – Но как я могу ей отказать? Ну-ка, бросайте сюда апельсиновую цедру, – указала она на оранжевую массу в прозрачной миске.
– Как ты оказалась внутри при закрытых дверях? – недоумевала я, выполняя ее просьбу.
– Ну, есть у меня свой секретный ход, – и чуть тише добавила: – Нелегальный.
– Ничего себе! Я об этом даже не знала. Это где?
Беата не обратила внимания на мой вопрос, продолжив монолог:
– Присела отдохнуть, да так и уснула. Вот за этим самым столом, – указала она на металлический стол у стены, где стояли комбайн, электросито, над ним на полке расположились кастрюли, плошки, миски и другой инвентарь. – Пока молодой Массакра не напугал меня. Ну и мерзкий же у него голосок!
– И что же такого он сказал Леонардо?
– А это я уже бабушке вашей доложила. Все до последнего слова.
– Не скажешь, значит?
– Вот научилась говорить на мою голову! – по ее выражению лица я поняла, что она мне ничего не собирается рассказывать.
Тем не менее, за эти пять месяцев случилось не только это. Я похудела на четыре килограмма, что легко объяснить моим плотным графиком. Сытные обеды пришлось заменить перекусами на ногах: в “зефирном рае” торговля шла бойко, и бабушке не хватало рабочих рук. Она даже взяла в помощники Пабло, эмигранта из Бразилии, правда, приходил он к нам лишь по выходным. А после работы я бежала на вечерние курсы по итальянскому языку.
Бабуля использовала испытанную веками стратегию: она бросила меня, как котенка в пучину непонятных слов и жестов и хладнокровно смотрела, как я плачу от того, что ничегошеньки не понимаю! Тем не менее, с каждым разом я все увереннее и увереннее выплывала на берег: отрывки слов все чаще стали складываться в певучие фразы и выражения. Я даже научилась дополнять их пословицами. Моим достижением стало поступление на факультет иностранных языков после успешно сданного теста для иностранцев.
Еще у меня отросли волосы до талии, а лицо загорело так, что даже круглая оправа очков с толстыми линзами стали не в состоянии “затмить мой васильковый взгляд”, как цитировала Беата Марко, моего воздыхателя. Но я-то мечтала о Лео. А с ним мы прошли всего два шага.
Зато каких шага! Ибо Лео – наш сосед, и синьора Рита, которая ведет утренние беседы из окна с Сандрой, это его бабушка. Она типичная итальянка с темными волнистыми волосами, бордово-коричневыми, как две спелые черешни, глазами и большим прямым носом. Лео такой красавчик явно не в нее, а в деда Алекса, бабушкиного друга, который все еще продолжает дарить ей букеты шикарных роз по пятницам. Вот только по воскресеньям он перестал к нам приходить. А вдруг их встречи теперь стали тайными? Могу себе представить! Интересно, какая бабушка с ним наедине: нежная или все также над ним подтрунивает и ругается, когда речь заходит о политике?
Второй шаг навстречу друг другу мы с Леонардо сделали месяц назад. Тогда я осмелилась остановиться и посмотреть на него. Ах, эти малахитовые глаза! Они снова и снова заставляли меня млеть. Как бы хотелось узнать, что означает этот его долгий взгляд? Он действительно снова рад меня видеть или всего лишь по-соседски дружелюбен? Жалко, что со мной рядом нет Аньки. Она бы мигом придумала какую-нибудь теорию о том, как он ко мне относится.
Сегодня мы снова с ним встретились. Лео улыбался, как торжествующий Амур. Как-то пару месяцев назад мы ходили с бабушкой в галерею Уфицци, где при виде портрета Караваджо, она заявила: “Это единственный мужчина, который в те века умел улыбаться. А все редкие вещи становятся жемчужинами”. Ни один мужчина в мире не обладал такой исключительной улыбкой!
Кажется, зеленые амуры вовсе не собирались пронзать меня стрелами, и я даже подозревала, что Лео рад, что дистанция между нами сократилась на два шага. По тому, как он бережно обнимал сборник нот, я поняла, что он возвращался с репетиции.
– Привет, Ассоль. Как дела?
Какой же он хорошенький! Хотела бы я смотреть на него вечно!
– Хорошо. Как ты? – Я уже открыла рот, чтобы продолжить, но смущение блокировало языковой навык, освоенный за этот год. Ну как такое возможно!
“Что-то там про соседей было?”:
– Сья’мо вичи’ни[22 - Итальянский. “Siamo vicini” – “Мы – соседи”.], – замялась я, ибо дальше не помнила ни слова! Зато на ум приходили бабушкины слова, сказанные этим утром: «Теряет тот, кто признается первым», но при этом внутри меня до чертиков будоражил его взгляд!
Лео пришел мне на помощь и доброжелательно закончил фразу:
– …но так редко видимся, – мы засмеялись.
Мне так хотелось сказать, как я безумно рада каждый раз его видеть! Он будто прочитал мои мысли:
– Я тоже рад видеть тебя, – его глаза искрились теплым светом. – Прости за тот случай в кондитерской. Кажется, мы тебя порядком напугали.
– Забудь! Это дало мне стимул учить итальянский. – “Ого! Кажется, начинаю оттаивать! Выходит, мне просто не нужно бояться, когда я говорю!”
– Я хочу познакомить тебя с местным изобразительным искусством. Ты любишь картины?
– Рисовать не умею, а вот смотреть на то, как это делают другие, мне нравится.
– Как мой дед! – засмеялся он открытой улыбкой.
Потом добавил:
– Просто в преторианском дворце выставка художников Возрождения. Женские образы. Можем сходить, – Лео так смотрел на меня, будто уже прочел, как я стараюсь скрыть свою к нему симпатию. И что от его слов мне хочется прыгать солнечным зайцем и орать на всю улицу «Да!».
Я сделала паузу, справляясь с избытком чувств, чтобы казаться как можно равнодушнее:
– Не знаю. У меня совсем мало времени…
Я была в восторге не столько от неожиданно льющейся с моих губ речи, сколько от его приглашения. Счастье разливалось в животе приятной щекоткой: “У-ху! Ты только позови! И зачем я тут выделываюсь?”
– Может, завтра во второй половине дня?
– Встретимся у дворца или зайдешь в кондитерскую?
– Завтра снова репетиция… – Он сделал паузу. – Я сам зайду. Около пяти?
И снова задержал на мне взгляд. Я улыбнулась, вкладывая в улыбку весь женский шарм, что мне удалось накопить до сих пор, и легкой походкой направилась к дому.
* * *
Уже не первую ночь мне снится он – старик, похожий на чучело, в грязной, поношенной одежде, пахнущей смесью мокрого козла и перегара. Я слышу шарканье его ботинок по раскаленному асфальту. Вижу, как из дырявых носков торчат грязные пальцы, а под ногами разливается коричнево-зеленая жижа. Его истеричный, глухой смех, обнажает отвратительный беззубый рот, в котором пузырится белая слюна:
– Ну не могу! Умора! Какая же ты умора! Одна… Ты снова одна.
Он делает еще шаг навстречу мне. Потом еще… и еще…
Я просыпаюсь. Вот и в это утро. Что он от меня хочет? Я села на кровати и оглянулась. Уф! Сон, слава богу, что это всего лишь сон. Срочно смыть его водой! Может, наконец, освобожусь от этого кошмара навсегда?
Я нырнула в душ. Закончив с туалетом, я задержалась перед шкафом, размышляя, чтобы мне сегодня надеть. Сандра уже гремела на кухне. Запах кофе вместе с дымом бабушкиной «Тосканы» облетал дом.
Достала из шкафа свое любимое бирюзовое платье, в тон к его глазам! Провела по шелку рукой. Все говорят, что это мой цвет. Я приложила платье к груди и посмотрелась в зеркало: да, ему точно понравится.
Подвела глаза, накрасила губы красным блеском. Впервые в жизни! Снова посмотрелась в зеркало, укладывая проборы то налево, то направо. Собрала волосы в пучок, завернула на макушке. Не-а! Просто расчесала волосы и слизала блеск с губ языком, достала маленький пузырек с надписью “Слезы розы” только вчера приобретенный на заработанные в кондитерской деньги парфюм. Он напоминал мне запах жасмина после весенней грозы. Вот только сегодня с утра мне кажется, что слезы ангела это не к добру. Бабушка стукнула дверью. Она часто уходила раньше меня.
Я выпила кофе, нетерпеливо откусывая круассан и набивая им рот. Ну-у-у! Опаздываю! А бабушка этого очень не любит.

Глава 9. Что означает “поставить бидон”?
Колокола Святого Франциска пробили восьмой удар, когда я вошла в кондитерскую. Сандра уже стояла за прилавком, Беата гремела на кухне чем-то металлическим.
– Куда это ты так вырядилась? – бабушка оглядела меня с головы до ног.
Смутившись, я направилась в раздевалку:
– Ты же сама говорила, что нужно быть всегда в порядке.
– Хм. И кто же он? Уж не Энцо ли?
– Вот уж! – вспылила я. – Разве моим парнем может быть Энцо? Леонардо в музей позвал.
– Леонардо? – она делает вид, что не знает, кого я имею в виду. Наверное, шутит.
– Ну, сосед наш, Де Анджелис.
Беата выплыла из кухни с подносами в руках:
– Бедный парень! Пока его родители разберутся, что делать с их непутевым браком, так он и будет мотаться: то Африка, то Швейцария, то дед с бабкой. – Она поставила поднос в холодильник и ухмыльнулась, – Не то, что Энцо, всегда с Алексом, как нитка с иголкой.
– Беата болеет за Энцо! – ехидно воскликнула я.
– Ничего подобного! – огрызнулась Беата.
Но бабушка нервно захлопнула крышку холодильника и резко ответила:
– Почему вы, итальянцы с юга, так любите навешивать ярлыки? Ты ведь сама из тех мест! Знаешь, каково тут молодым парням с юга?
Бабушкина помощница вздохнула и уже спокойно произнесла:
– Я знаю Риту. Она хорошая женщина. Я знаю Алекса. А вот кто такой Дуччо, дед этого Энцо…
Но, прочитав негодование на бабушкином лице, тут же замолчала.
Когда Сандра исчезла на кухне, Беата торопливо прошептала:
– Пусть бабушка сама об этом расскажет. Это, в конце концов, не моя тайна. Смотрите только, синьорина, берегите свое сердце. Вижу, как девки вокруг него вьются. Лучше бы дали шанс Марко. Он не меньше Энцо за вами ухлестывает. Я бы за него вышла…
– Могу поспорить, что он похож на твоего Джованни! – дерзко ответила я, но потом спасовала, ибо слышала, что она вдова с самой молодости. Чмокнула Беату, чтобы польстить – Ты мне так и не рассказала, где вы встретились.
Но вместо ответа она отвернулась, сгорбилась и принялась громко скрести лопаткой по дну кастрюли.
Я посмотрела на часы – восемь тридцать. Сколько еще ждать до четырех!
Беата мешала крем так усердно, словно хотела растопить в нем ледяные кубики мыслей. Потом встрепенулась, подняла голову и, посмотрев через белое деревянное окошко на улицу, весело кивнула. На другой стороне дороги, подперев столб, стоял молоденький полицейский и листал блокнот.
– А вот и он, легок на помине. Только не забудьте знак ему дать, как работу закончите.
Я посмотрела туда, куда кивнула Беата. У Марко была внешность, при виде которой мамы обычно говорят своим дочкам: “Сразу видно, какой он хороший. Выходи за него”. Подойдя к двери, я помахала Марко рукой. Он оживился, поправил мундир, заулыбался, показывая на часы. Покачала головой. Нет, на это у меня сегодня не найдется времени, ибо теперь я девушка Леонардо, и с сегодняшнего дня все мое свободное время будет только для него.
Около двенадцати Беата собиралась уходить, ибо выпечка была уже готова, рабочее место убрано, инвентарь накрыт белым полотенцем с кружевом. Она сняла резиновые пантофли[23 - В переводе с итальянского означает домашние тапочки.], надела поношенные, серой кожи лодочки и, стягивая чепец, сказала:
– Ну, я пошла. Конечно, синьорина, какая мне разница, кто это будет – Энцо, Лео или Марко. У Данте, между прочим, в девять уже Беатриче была. А в ваши-то годы жениха уже положено иметь, – с этими словами она поцеловала меня в лоб, обдав запахом кислого теста, ванили и лаванды.
– Не переживай, я его уже нашла! – приблизилась я к ней, поправляя свернувшийся улиткой воротничок блузки.
Беата тревожно помотала головой, махнула рукой и поплыла к выходу.
В одиннадцать зашли работники банка. В костюмах, с галстуками. У женщин были аккуратные прически – волосок к волоску. Бабушка сама сделала им кофе, я же раскладывала заказанные круассаны и булочки на блюдца, подносила их к столикам и принимала новые заказы.
К этому моменту я усвоила, что кофе надо уметь пить. Мое внимание привлек темноволосый мужчина с красным галстуком вокруг бычьей шеи. Он отпил кофе, затем вальяжно пригубил воды, видимо, чтобы во рту не вязало, и обратился к бабушке:
– Жизнь – всего лишь молния, а кофе – это момент безвременья, в котором и есть смысл нашего бытия.
Мне показалось ужасной скукотой выслушивать нравоучения этих дядек с толстыми шеями. Как бабушка только выносит их рассказы о том, кто сколько зарабатывает и как ест или пьет? Лучше бы он поведал, как итальянцы умеют любить!
Колокол башни собора Святого Франциска пробил двенадцать. Еще четыре часа и в этой двери, куда только что вошел комиссар, появится Лео. Улыбнется. Смутится, увидев Сандру. Снова улыбнется. Она спросит, как его дела, как поживают бабушка и дедушка, передаст им привет. Пишет ли отец из Америки и как его медицинская карьера.
Комиссар все в том же светлом плаще с шикарными усами и иссиня-черными, будто бархатными, волосами, приблизился к бабушке и поцеловал ей руку:
– Сандра, дорогая, очень рад!
– Комиссар, что-то вы давненько у нас не бывали. Двойной эспрессо и круассан с горьким шоколадом для самого брутального мужчины Тосканы?
Он уставился на бабулю, будто не услышал ее вопроса и сказал, словно спел:
– Сандра, твоя красота неподвластна годам! – он снова поцеловал ей руку.
Видел бы Алекс эту сцену – приревновал бы бабулю по-черному! Вот кто настоящий Дон Жуан! Жаль, что Беата его не застала. Был бы еще один повод похихикать над ее комментариями.
– Ба, я отлучусь перекусить, – бросила я, складывая чашки и блюдца в посудомойку.
– Это ваша внучка? Ничего себе! Воздух Италии пошел ей на пользу! – Он поклонился мне. – Бабушка, держи ее на коротком поводке, пока ее не украл какой-нибудь знойный итальянец!
Десять минут второго. Пора готовиться к полднику. В это время наша кондитерская из зефирного рая превращается в птичий базар, где голоса школьников перебивает чириканье мамочек, торопящихся рассказать подругам о самых горячих новостях.
Мы с бабушкой фаршируем пончики заварным и рисовым кремом. Запах апельсиновой цедры и ванили щекочет нос и разжигает аппетит. Не волнуйся я так о долгожданном свидании, уже бы отвлеклась на кофе со сладким пирожком. Но мне надо успеть все сделать до прихода Леонардо: выдраить полы на кухне, убрать в холодильнике, помыть подносы, сложить посуду в посудомойку. Собрать мусор. Вытереть столики. Уф! Кажется, ничего не забыла.
Я посмотрела на часы: четыре пятнадцать. Меньше часа до встречи. Взяла жидкость для стекол. Мельком бросила взгляд в зеркало и поправила волосы. Я слышала, как колотится мое сердце. Тук-тук. Перевела взгляд на улицу. Мимо снова прошел Марко, пристально всматриваясь в наши окна. Но вместо того, чтобы помахать ему, я сделала вид, что не замечаю, усердно протирая столики.
Четыре тридцать. В кондитерскую подтягиваются шумные мамы с детишками. Даже лучше. Полный аврал поможет мне отвлечься до его прихода. Пятьдесят съеденных пончиков, двадцать пять чашек кофе, двадцать бутылочек сока и пять стаканов воды, выпитых за полчаса.
В пять десять начинаю нервничать. Мне не нравятся парни, которые опаздывают на свидание. В прострации смотрю, как бабушка прикрепляет бирки на торты, проверяет температуру в холодильниках, что-то записывает. Потом кладет за ухо карандаш, задерживает на нем руку. Вряд ли бабушка узнает, что точно также делала и мама, если я когда-нибудь ей об этом не расскажу.
– Будем потихоньку сворачиваться. Без десяти шесть. Эти два подноса можно убрать в холодильник. Посчитай упаковку, – бросает она мне, тоже периодически поглядывая на входную дверь.
Потом бурчит себе под нос:
– Табак его знает, почему он не пришел.
Шесть. Этого не может быть! В этот час моя последняя надежда находилась за дверью, которую так никто и не открыл. Я снова посмотрела на улицу. Мимо прошла парочка пенсионеров, держась за руки, а за ними – галдящие школьники.
Пока я убирала подносы в холодильник, бабушка пыталась оправдать Леонардо:
– Это, конечно, называется “поставить тебе бидон”, но ведь могло произойти что угодно.
Ага! Хотела выучить итальянский – вот и лови! Фраза “поставить бидон”, что означает не прийти на свидание. Заруби себе на носу, Ассоль. Но ведь можно же учить итальянский не таким жестоким способом!
Обида обожгла нутро и вот-вот собиралась вылиться наружу крокодильими слезами. Я глубоко задышала, чтобы справиться с ними. Вспомнила похожий случай с мамой: когда она пообещала сходить со мной в театр, а потом, нарядившись в праздничное платье, уехала с папой куда-то на такси. Уже столько лет прошло, мамы больше нет, а обида осталась. Надо учиться с легкостью принимать любые жизненные ситуации. Но как?
Я наклонилась, чтобы разложить упаковку для выпечки под прилавком, сглатывая слезы.
Брякнула входная дверь. Сейчас я поднимусь и увижу его виноватую улыбку. И мои страдания как рукой снимет!
– Динь-динь! – голос сверху заставил меня поднять голову.
Я замерла под прилавком с бумажной тарой в руках.
Увы! Это оказался не он. Энцо, закадычный друг Леонардо. Его кудрявые волосы, обычно обрамляющие лицо одуванчиком, на этот раз были тщательно уложены гелем, а белая майка освежала темную кожу, из-за которой мальчишки дали ему прозвище Мавр.
– Энцо, ты не жениться собрался? – Я не смогла разобрать в тоне бабушки, подтрунивала она над ним или восторгалась. – Табак знает, что в тебе сегодня изменилось! – приоткрыла рот бабушка.
Он какое-то время не сводил с меня глаз, наблюдая за каждым моим движением:
– Соль, а почему бы тебе не пойти со мной в кино?
– Я не хочу в кино, – холодно ответила я, продолжая перекладывать бумажную тару. – Мы с Леонардо в музей собирались.
– Так почему он за тобой не зашел? Давай я тебя туда отведу!
Я поправила очки, чтобы он не заметил застывшую слезу. Поднялась и растерянно оглянулась по сторонам, думая, какую выдумать причину, чтобы не идти.
Сандра закрыла кассу на ключ, и, окинув взглядом смущенную меня, сощурилась:
– Иди! Жизнь – это не только работа и учеба.
– Ну, бабушка! Ты же знаешь!
– О, да! Именно поэтому: иди. Только не забудь, что любая карета в двенадцать превращается в тыкву! – пошутила она.
– Мы не заставим тебя волноваться! – Энцо радостно заторопился к двери, открыл ее и пропустил меня вперед.
Я еще раз посмотрела, не приближается ли Леонардо. Что ж, любимый, сегодня ты потерял первое очко. Мама оказалась права: за настоящего мужчину всегда говорят его поступки. Ну, и где же они?

Глава 10. Обручение васильком
Место, где проходила выставка, располагалось в нескольких минутах ходьбы от кондитерской. Вначале я думала, что здесь находится лишь муниципалитет. Бабушка часто носила сюда бумаги и непременно прихватывала коробку своих фирменных фисташковых пирожных, а выходила оттуда уже с печатями на каких-то лицензиях. Это здание не только соединяло между собой самые разные исторические эпохи и архитектурные стили, но еще и семейные истории на протяжении целых семи веков – Фрескобальди, Арриги, Фрати[24 - Представители старинных тосканских родов, до сих пор проживающих в Италии, в частности, в Тоскане. Их средневековые резиденции до сих пор можно встретить в центральной Италии.].
Энцо купил билеты, и мы поднялись на второй этаж. В зале мы оказались вместе с небольшой группой туристов-пенсионеров, которой гид что-то вдохновенно рассказывала.
Я рассматривала имена под картинами: “Фра Беато Анджелико”, “Андреа дель Верроккьо”, “Фра Паолино с Пистойи”[25 - Имена тосканских художников Средневековья.] и их угрюмые женские лица. Из тестовых заданий по итальянскому я с помощью бабушки узнала, что людям той эпохи запрещали улыбаться во время позирования. Какая тоска! Наверное, Энцо прав. Надо было пойти в кино.
Вместо того чтобы восхищаться мастерством художников, я думала о том, что могло случиться с Леонардо. Он не был похож на болтунов, которые не исполняют обещаний. Может, Беата права: я хочу взять слишком высокую планку, а судьба мне намекает, что лучше довольствоваться ухаживаниями Марко, например? И как мне теперь поступить с Леонардо: обидеться или сделать вид, будто ничего не случилось?
– Посмотри, вот эта похожа на синьору Риту! – Энцо указал на портрет дамы в профиль с большим прямым носом, нервно захихикал и задержал на мне взгляд.
Я изобразила упрек, а сама подумала, что никогда бы не согласилась стать его девушкой. Принялась рассматривать детали на портрете женщины с ребенком, потом вернулась к предыдущему, затем перешла к следующему:
– Видишь, на всех картинах васильки. Посмотри! Ты знаешь, что хотел этим передать художник?
Энцо непонимающе посмотрел на меня, приподнимая брови, почитал вслух название выставки на билетах: “женские образы эпохи Возрождения”, пожал плечами, и продолжил рассматривать другие картины в поисках васильков.
Группа пенсионеров переместилась ближе к нам.
Женщина-гид с темным каре и большими, глубоко посаженными глазами продолжила:
– Вот, как раз здесь должна была располагаться “Девушка с васильками”. Знатоки живописи и историки снова и снова ищут в текстах его современников, теряются в догадках, где мог затеряться этот шедевр. Почему картины нет ни в одном музее? А ведь маэстро рисовал её всего в ста шестидесяти шагах отсюда. Их история любви до сих пор будоражит умы людей. Ходят слухи разного толка.
– Ваш город – настоящая колыбель любви! – захихикала кокетливо миниатюрная старушка.
– Да. В те века это казалось чем-то из ряда вон выходящим. Любовная история монаха-художника и молоденькой послушницы, самой красивой девушки в городе, с роскошными, как золотой шелк, волосами. Ну, монахом он был, конечно, не простым, имел протекцию одного знатного рода. Так вот, для своих картин он видел лишь одно лицо, а именно лик Святой Маргариты. Настоятельница, зная о слабости маэстро к хорошеньким женщинам, вначале отказала в просьбе предоставить ему девушку в качестве модели. Но она недооценила дар художника убеждать и получать желаемое. Он не только нарисовал портрет. Под праздничную шумиху они вместе с красавицей-послушницей уехали из монастыря. Разумеется, с полного согласия последней.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/sol-reshetnikof/160-shagov-do-tebya-67190189/chitat-onlayn/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes
Примечания

1
Советский и российский диктор и телеведущий.

2
Итальянский. “Dai, dai!” – “Давай! Давай!”

3
Натуральный камень зеленого цвета.

4
Итальянский. “ Via Crucis” – “Крестный ход”.

5
Происходит от итальянского глагола “massacrare” – “резать”.

6
Итальянский. “I frari delle logge” – “Место встречи монахов”.

7
Итальянский. “Zeppole” – “Пончики с кремом”.

8
Итальянский. “Votrici d’amore” – “Водовороты любви”, бисквитное тесто, закрученное в рулет с кремом и вишневым сиропом.

9
Итальянский. “Accidenti!” – “Черт!”, “Тьфу ты!”

10
Каденс – это частота, с которой бегун касается ногами поверхности земли во время бега. Величина измеряется в количестве шагов в минуту.

11
Итальянский. “Italiano vero” – “Настоящий итальянец”.

12
Итальянский. “Piazza San Francesco” – “Площадь Святого Франциска”.

13
В итальянском звучит так же, как и в русском.

14
Итальянский. “Salve!” – “Привет!”

15
Итальянский. “Come va? Bella sua figlia!” – “Как дела? Хорошенькая дочка у вас!”

16
Итальянский. “Mia nipote” – “Моя внучка”.

17
Итальянский. “Carina. Tutta lei!” – “Хорошенькая! Вся в вас”.

18
Итальянский. “Passato remoto” – “Давно прошедшее время”.

19
Итальянский. “Che piacere! Sei Assol, vero? Che bella!” – “Как я рад! Ты Ассоль, правда? Какая красавица!”

20
Итальянский. “Certi amori non finiscono, fanno dei giri immensi, e poi ritornano…” (цитата из песни репертуара Антонелло Вендитти) – “Некоторые истории любви не заканчиваются, они идут огромными кругами по спирали, чтобы вновь вернуться”.

21
Итальянский. “I frari delle logge” – “Место встречи монахов”.

22
Итальянский. “Siamo vicini” – “Мы – соседи”.

23
В переводе с итальянского означает домашние тапочки.

24
Представители старинных тосканских родов, до сих пор проживающих в Италии, в частности, в Тоскане. Их средневековые резиденции до сих пор можно встретить в центральной Италии.

25
Имена тосканских художников Средневековья.