Главная страница | Полицейские детективы | Ищу пропажу с нежным сердцем!

Ищу пропажу с нежным сердцем!
Олег Владимирович Фурашов
Свои формации имеет не только экономика. Каждой эпохе соответствует свой типаж женщины. Прочитав данную книгу, вы, возможно, не только чуть лучше их станете понимать, но и найдете свою "половинку".
Содержит нецензурную брань.

Олег Фурашов
Ищу пропажу с нежным сердцем!

Часть первая (Пессимистическая комедия)
Глава первая
1

Можно смело ставить сто против одного на то, что подавляющее большинство провинциалов страдают комплексом неполноценности. Они пребывают в том твёрдом предубеждении, что проживают в заштатных городишках и весях, не представляющих особой исторической или эстетической ценности. То ли дело – Москва, Рим, Афины, Токио, Нью-Йорк…
В корне противоположного мнения придерживался молодой чусовлянин Гордей Полунин относительно той местности, где имел честь родиться и проживать. И когда он услышал от одной знакомой, что Чусовой – «типичная ямка», его передёрнуло от несогласия с головы до ног. Гордей принадлежал к воинствующим провинциалам. Хотя формально его землячка не исказила истины: Чусовой действительно расположен в котловине. Но в какой котловине?!
Чусовское урочище представляет собой чашеобразную долину, которая, подобно концентрической линзе, буквально впитывает в себя космические лучи. Добавьте сюда три крупные реки-сестрицы: красавицу Чусовую, бурную Вильву и непокорную Усьву, сливающихся воедино в небольшом распадке и образующих мощнейший энергетический треугольник. Да приплюсуйте к тому неисчерпаемую сказочную энергетику недр Уральских гор, про которую писал ещё Бажов. Вот в итоге и получается уникальная природная реторта, выдающая «на гора» эксклюзивные исторические события и «штучный» человеческий материал.
Здесь зачинали российскую эпоху на Урале промышленники Строгановы. Из этих мест выступил в поход против хана Кучума и «воевал Сибирь» с ватагой пришлых казаков и местными витязями великий атаман Ермак Тимофеевич. Тут приступил к журналистскому и литературному творчеству известный писатель Виктор Астафьев. Отсюда родом олимпийский чемпион лыжник Михаил Девятьяров и чемпион мира по фристайлу Сергей Щуплецов.
А если к данному перечню присовокупить Чусовской металлургический завод? А знаменитую горнолыжную базу «Огонёк»? А единственный в мире музей реки Чусовой? И перечень местных по принадлежности, но мировых по значению чудес Гордей мог бы продолжать и продолжать.
Теперь поделите количество навскидку упомянутых и бегло перечисленных достопримечательностей на 80-тысячное население одного из малых городов России, и вы получите тот великий коэффициент, что столичным мегаполисам и не снился.
Однако пуще прочего убедил Гордея в исключительности родных мест конкретный случай. Да к тому же такой, что приключился не с кем-нибудь, а с ним лично. И произошёл он ещё в те годы, когда малец Гордейка Полунин пошёл в первый класс.

Надобно пояснить, что семья Полуниных проживала и благополучно живёт по сию пору в посёлке Шибаново, расположенного на левом берегу реки Чусовой и составляющего западную окраину города Чусового. Из посёлка путь в новую трёхэтажную городскую школу № 7 лежал через железную дорогу, один конец которой связывал Чусовой с Пермью, а второй – с Екатеринбургом (тогда ещё Свердловском). Высоченную железнодорожную насыпь с полотном проложили через Шибаново ещё в 19 веке, но болото, образовавшееся при этом у подножия откоса, отчасти сохранилось и в наши дни.
В то раннее осеннее утро, тогда ещё первоклассник Гордейка вышел из дома, от крыльца которого его проводила заботливая бабушка, и самостоятельно и бодро отправился в школу – уже далеко не впервые. Преодолев с разбегу крутой железнодорожный вал подобно суворовским чудо-богатырям, бравшим Измаил, малец осмелился сократить дорогу. Через болото он двинулся не по дощатому настилу на колышках, а напрямки – по козьей партизанской тропочке.
Утро выдалось сырое, мглистое. И хоть над горизонтом замаячило солнце, от него влажная воздушная взвесь наоборот спустилась вниз, накрыв лощину густым туманом. Гордейка вприпрыжку петлял вслед за тропинкой, напевая песенку про то, что трус не играет в хоккей. Он удачно «срезал» треть болота, пока путь ему не перегородили две здоровенные жабы, нагло усевшиеся непосредственно на притоптанной травке. Они уставились на пацанёнка дерзкими глазами навыкате, шевелили брыластыми щеками, как Гордейкин сосед по парте Колька Пехтин ушами, и нисколечки его не боялись. Должно быть, они впервые видели цивилизованного человека и воспитанного школьника.
– Кыш-шы! – шумнул Гордейка, подражая бабушке, прогонявшей кур. И замахнулся на них портфелем. – Кыш-шы!
– Ква-а-а-а! – раздула главная жаба щёки, точно борец-тяжеловес мышцы шеи. И как будто разом увеличилась в размерах до небольшой собачонки.
Вообще-то Полунин мог запросто отбросить жаб пинком на обочину или даже раздавить их. Однако он своевременно вспомнил, что это к дождю. Да и связываться не хотелось – руки ещё марать. Потому он решил обойти хамоватую чету. Школяр попятился, не сводя глаз с опасной парочки, оступился в ямку, запнулся о кочку и упал в лужицу. Лужица была так себе – малюсенькая, но грязная. От неё на брюках сзади осталось мокрое чёрное пятно.
– Ква-а-а-а! Ква-а-а! – с насмешливой ехидцей перебивая друг дружку, наперебой загалдели жабы. – Сла-ба-ак! Сдре-ей-фил!
Гордейка сообразил, что таким же образом над ним, перепачканным, засмеются ребята в классе. Особенно Колька Пехтин. И он стал искать, чем бы стереть грязь. Чистую и сухую траву маленький путник нашел невдалеке. Он привёл одежду в порядок и едва собрался продолжить путешествие, как обнаружил, что потерял тропинку из виду.
Напрасно Полунин метался в её поисках, всё более и более плутая. Туман сгущался сильнее и сильнее. Трава на болоте с каждым шагом становилась выше и выше, а почва под ногами – всё более коварной и зыбкой. И когда Гордейка, провалившись по щиколотки, свалился в вязкую жижу, то по-щенячьи тоскливо и безнадёжно заскулил, смекнув, что заблудился.
Беспомощный потеряшка вовсю размазывал слёзы по щекам и впустую озирался, когда из белёсого марева неожиданно появилась зеленоглазая красивая молодая женщина с распущенными по пояс тёмно-каштановыми волосами с изумрудным отливом, заплетёнными в мелкие косички. Она передвигалась над бездонной трясиной свободно, словно плыла над ней.
Незнакомка протянула Гордейке руку. Прикосновение её было эфемерным и практически неощутимым. Лишь тёплая волна окатила кисть мальчонки. И Полунин послушно последовал за неизвестной. Его не оставляло ощущение, что он взмыл кверху и бестолково перебирает ногами в безвоздушном пространстве. Женщина вывела заплутавшего к железной дороге – аккурат напротив полунинского дома, а сама безмолвно растворилась в тумане. Лишь ласково прикрыла чуть раскосые зелёные очи на прощанье.

Будь дома отец или мама, ох и попало бы перепачканному и мокрому недотёпе, опоздавшему в школу! Но родители были на работе, а добрая-предобрая бабушка и не помышляла ругать Гордейку, безоговорочно поверив его рассказу взахлёб.
– Вогулка, – коротко сказала она про красивую женщину на болоте. – Вогулка Марийка.
– Какая вогулка?! – переспросил её внук, широко округляя рот.
– Вогулка Марийка, – важно и таинственно пояснила бабушка, понижая голос до шёпота. – Невенчанная жена атамана Ермака Тимофеевича…Давным-давно хозяйствовали на Чусовой Строгановы. И в работном люде у них в Нижних Чусовских Городках обреталась прекрасная вогулка. Сказывали, что убёгла она издалёка от батюшки свово – колдуна Холуя, – сделала бабушка ударение на первом слоге имени неизвестного чародея. – Невзлюбил колдун её за что-то. Зато полюбил вогулку барин. Строганов Григорий Аникиевич. Приблизил он её к себе, ан женой не сделал. Прижили они дочку и нарекли Марийкой. Долго ли, коротко ли, выросла она и затмила красотой мать. К тому времени пригласили Строгановы на службу казацкого атамана Ермака Тимофеевича. Едва увидел тот Марийку, так и влюбился в неё без памяти. Недолго они жили да поживали, а сынишку прижили. Окрестили его Ерёмкой, а промеж себя люди кликали его Ермачонком.
– В честь атамана? – предположил Гордей.
– Знамо дело…А скоро пришёл черёд лихому атаману торить дорогу в Сибирь, – печально вздохнула бабушка. – О-хо-хо…Остались Марийка с Ерёмкой одни. И часто выбегал Ермачонок к Чусовой, игрался там и глядел свово батьку: не возвращается ли тот с победой. А матушка Ерёмку не пущала туда и за то бранила. Ровно предчувствовала что…
– Как со мной сегодня? – перебил её внук.
– И надо тебе сказать, Гордейка, – оставив вопрос без ответа, погладила его по голове бабушка, – что Марийка ведала заговорным словом. Шепталися, что была она доброй шаманкой, что ли…Людишек от лихоманки правила. А по воде ходила аки посуху. Однажды Ермачонок заигрался у реки, подхватила его вода да и понесла. Сорвался он. Начал тонуть. Неблизко была Марийка, а задрожало у неё материнское сердце, почуяла она беду неминуючую. Бросилась к Чусовой. И вызволила таки из стремнины сыночка, но сама захлебнулась. Городковский люд опосля судил да рядил: дескать, ходила по воде аки посуху, а тут – утащил её Водяной. Много позже разъяснилась оказия: донеслась из Сибири горестная весть, что в тот же августовский день канул в Иртыше и Ермак Тимофеевич. Оба разом утопли. Оба ушли из нашего мира в другой. Обоим друг без дружки на земле пусто стало. На том свете и встренулись.
– А говорят, что того света нет, – усомнился маленький слушатель.
– О-хо-хо…Вот, с той поры Марийка и спасает детей малых, как ноне тебя, – притиснула к своей груди бабушка Гордейку. – А сынок ейный да Ермака благополучно вырос в настоящего богатыря. Основал он починок подле Чусового. Превратился тот починок постепенно в деревню, кою назвали Ермаковкой.
– Ничё се! – поразился Гордей.
– Экая вот могущественная покровительница у тебя появилась, внучек, – завершила бабушка повествование. – Берегиня! Отныне она никому тебя в обиду не даст и станет о тебе заботиться. Коль в том нужда возникнет.

2

С первого нечаянного свидания Гордейки с вогулкой Марией много воды утекло. Более они не встречались. Да в том и не возникало необходимости. Полунин счастливо избежал в дальнейшем передряг, подобных детскому приключению. Из сопливого мальчугана и восторженного фантазёра, испугавшегося квакуш, он превратился в Гордея Михайловича. Теперь уже от него кое у кого сердце могло «задать стрекача в пятки», ибо он получил высшее юридическое образование, год «оттрубил» в милиции, а в настоящее время трудился следователем в Чусовской городской прокуратуре, куда и направлялся под утренними лучами июньского солнышка.
Старое-престарое, знакомое-презнакомое болото, значительно усохшее с тех лет, когда для Гордея не только «деревья были большими», но и болотные камыши и осока, Полунин пересёк уже по широкой и надёжной асфальтированной аллее, проложенной с десятилетие тому назад. За болотцем нога его переступила границы так называемого Нового города. «Новым городом», в противовес «Старому», чусовляне прозвали жилые микрорайоны, расположенные на высоком левом берегу реки Чусовой и состоявшие из современных многоэтажек.
Ещё пятнадцать минут энергичной и размашистой ходьбы, и Полунин поднялся на пятый этаж Дома правосудия, в котором размещались суд и прокуратура. Он отпер кабинет и шагнул внутрь, в маленькую цитадель законности. Именно здесь вздымался над убийцами, насильниками, мздоимцами и прочими лихоимцами разных мастей карающий полунинский меч возмездия, завершающий разящее движение в суде.
Интерьер его рабочего места являлся образчиком спартанской обстановки: большой канцелярский стол с компьютером, телефоном и графином, сейф в углу, несколько стульев по периметру комнаты, шкаф для верхней одежды и вещественных доказательств возле входа, – та скудная палитра мебели и оргтехники, что мог оценить удручённый глаз дизайнера, привыкшего к излишествам и изыскам. Цветочками и слониками, чайниками и кофеварками, портретами политических деятелей и бульварными календариками с астрологическими прогнозами здесь и в помине «не пахло». В этом плане следователь брал пример со своего непосредственного начальника – прокурора Ивана Ивановича: независимость от влияния извне и подчинение исключительно закону – превыше всего.
Как правило, аскетизм внутреннего убранства взбадривал Гордея и поднимал на бескомпромиссную борьбу с правонарушителями. Однако сегодня боевой дух следователя подтачивал и червячок сомнения и соглашательства, а быть может – отступничества и измены. Загвоздка, худо-бедно трактуемая в качестве невинной слабости для среднестатистического гражданина, входила в противоречие со статусом сотрудника прокуратуры. Беда коренилась в том, что Полунин был влюбчив. Ладно бы только это. Так нет же, он вспыхивал страстью не к прелестницам, что питали к нему взаимность, но, наоборот – к тем, кто неосознанно причинял ему страдания. Это были пассии его вкуса.
Судите сами, нормально ли для семиклассника «втюриться» в учительницу математики, которая ему «штампует» двойки, как тюремный надзиратель клеймо каторжанину? Наверное, нет. Между прочим, тем олухом и недотёпой в своё время был Гордей.
Или же, вы в состоянии представить несчастного, «запавшего» на женщину-стоматолога? Да не просто на стоматолога, а на того самого зубного врача и в ту самую минуту, когда она, сотрясаясь и пыхтя от натуги и поднятой пыли, зубодробильным инструментом выдалбливает канал в зубе мудрости пациента. При этом последний с переполненным слюной, кровью и эмоциями ртом мычит: «Боно!…Боно!…». А дантист его увещевает: «Да номано! Номано!»
Не в состоянии представить? Между прочим, тем в одночасье влюбившимся горемыкой тоже был Гордей. И платонические чувства его бесследно улетучились вместе с окончанием лечебного процесса.
Когда он в порыве откровенности обмолвился об умершей в нём страсти к эскулапу старшему помощнику прокурора Лобановой Алле Витальевне, та хохотала, как сумасшедшая. Будто её пощекотали в гинекологическом кресле. «Ну, Гордей!…– «умирала» она от смеха. – Ты меня уморил!…Оргазм на плахе палача!… Экстаз между двумя вырванными зубами…Садомазохизм обыкновенный…Тебе клещами-то то, что следовало, удалили?»
Нынче же Полунин запал крепко и опасно: на девушку по имени Лена и по фамилии Поспелова. То была запретная связь. Связь, порождавшая в Гордее противоречивое ощущение сладостного страдания. За то можно было круто поплатиться. Да только и отступать было нельзя – во имя сохранения чести джентльмена.
Фамилия Лены на редкость соответствовала её внешности. Она буквально сочилась юным женским началом. Избыточные флюиды феноменальной самки создавали вокруг неё эрогенную зону гарантированного поражения в пределах любого замкнутого помещения. При тактильном контакте с ней магнетизм обретал ощущение густой приторной патоки, растекающейся по телу и концентрирующейся в нижней части живота. А уж возможное погружение внутрь…Уф-ф-ф!…Про то Гордей пока только додумывал, воображая, как он захлебнётся в сладком потоке наслаждения – натуральный «апофигейный крантец»…Зато это будет самая лакомая в мире смерть настоящего мужчины!
Наряду с природной аурой многоопытной кокетки у Леночки было кукольное наивное личико «а-ля Барби», в минуты флирта бессловесно и недоумённо выражавшее: «Что я делаю?!…А что вы делаете?!…Боже правый, неужели это делаю я?!…Неужели это делаете вы!?…». Но при всём при том она продолжала скользить по наклонной грехопадения.
Да и сам Гордей, оставаясь в одиночестве и давая в кабинетной тиши трезвую оценку тому, что с ним происходит, не находил силы противиться крепнущим порочным отношениям.
Вчера при расставании Лена сама обвила его за шею гибкими руками и поцеловала в губы. Она обещала позвонить сегодня, и они должны были условиться о месте и времени конспиративного свидания.
Полунин, во избежание недоразумений, проверил, исправен ли телефон. Нет, всё в порядке, индукция в аппарате имелась. Да вот желанный корреспондент не выходил на связь. Немоте телефона позавидовал бы сфинкс, охраняющий загадки пирамиды фараона Хеопса. Следователь протяжно и нервно зевнул, открыл сейф и принялся выгружать из его «стального чрева» шесть уголовных дел, находившихся у него в производстве. С девяти до одиннадцати часов ему предстояло допросить трёх свидетелей.
Прежде Полунин расследовал дела в милиции. Там его самостоятельность и независимость суждений, всесторонний и основательный подход, с обязательным раскрытием психологической подоплёки мало-мальски значимого криминального эпизода вызывал раздражение руководства. Тому нужен был «вал» – максимальное количество дел законченных направлением в суд за минимальный период. Господство количественных критериев объективно обуславливалось «цунами преступности», захлестнувшим и Чусовой, и Пермскую область, и Коми-Пермяцким автономным округом, и Россию.
После выборов Ельцина на второй президентский срок олигархи и «блатная братва» окончательно распоясались. Потому Гордея с его психологическими изысками в отделе внутренних дел иронически и обозвали доктором Фрейдом. Зато прокурор не мог не заметить вдумчивого следователя-психоаналитика. И хоть существовала негласная договорённость между двумя могущественными ведомствами о «кадровом статус-кво», едва в прокуратуре появилась вакансия, Иван Иванович перетащил к себе Полунина. Так тот очутился во властном органе, осуществляющем тотальный надзор за соблюдением законов. И вот уже около года он добросовестно отрабатывал «аванс» и доверие прокурора.
Будоражащий мужскую душу телефонный звонок раздался ближе к обеду. Полунин схватил трубку, покраснев от возбуждения. Увы, следователя постигло разочарование – на него «вышел» шеф, а не Лена.
– Здравствуйте, Гордей Михайлович! Свободны? – спросил прокурор.
– Здравствуйте, Иван Иванович! – отрывисто отвечал ему следователь. – Допрашиваю главного инженера по несчастному случаю со смертельным исходом.
– Как освободитесь, пожалуйста, незамедлительно зайдите ко мне, – распорядился начальник и положил трубку.

3

Спустя полчаса Полунин сидел в кабинете у Ивана Ивановича и тот вводил его в курс «свежеиспечённой» проблемы, рождённой беспокойным человеческим бытом.
– Казус приключился в первомайские праздники, – неспешно просвещал его прокурор, указывая глазами на документальные материалы, лежавшие перед ним на столе, отчего создавалось впечатление, что меж бумаг и затаился пресловутый «казус». – Факты в нём не лежат на поверхности. Для того, чтобы вспороть, вскрыть покров изощрённой лжи, думается мне, массив собранных данных нуждается в глубоком аналитическом исследовании. В том, так сказать, психологическом препарировании, каковым мастерски владеете вы, Гордей Михайлович, – заговорщицки подмигнул ему Иван Иванович, обычно не охочий до фамильярности.
– Да-да, – польщённо и с готовностью распрямил спину Гордей.
– Ну, обо всём по порядку, – поёрзал в кресле прокурор, усаживаясь поудобнее. – История, значит, приключилась ещё в майские праздники. В посёлке Чунжино стоят рядышком три дачи. Четверть века назад, то были жилые домишки. Проживали в них семьи…Алякиных, Тарановых и Поморцевых, – сделал паузу рассказчик, заглянув в протоколы. – Постепенно главы семейств получили благоустроенные квартиры в Новом городе и переехали сюда на постоянное место жительство. Прежние жилища переоборудовали под дачи. Так как их сыновья сдружились меж собой, то товарищеские связи у них с переездом не ослабли. На дачах они регулярно устраивали вечеринки. Двое обзавелись молоденькими жёнами, третий – близкой подругой. И под вечер первого мая молодёжная компания по заведённой традиции собралась на травке у Тарановых. Выпивали, жарили шашлыки, болтали о пустяках…
Гордей мысленно представил посёлок Чунжино, раскинувшийся на восточной окраине города, ряды деревянных домов, выстроившихся вдоль реки Чусовой, щедрую, мягкую и прохладную зелень огородов, дымку костра, аромат искусно поджаренного мясца, и украдкой проглотил завистливую слюну.
– …К ночи похолодало, и неразлучная шестёрка перебралась под крышу, – раскручивал меж тем цепочку событий недавнего прошлого Иван Иванович. -Ближе к полуночи меж супругами…, – вновь зашелестел шеф бумагами, – меж супругами Алякиными происходит размолвка. Надежда Алякина, до того заявлявшая, что уедет к некоему поклоннику издалёка, хлопает дверью, бросает сотрапезников и исчезает в ночи. Причём исчезает так, что найти её не в состоянии и поныне, спустя полтора месяца. В общем, мелодрама из серии: «Ушла и не вернулась».
– Лихо, – напрягая извилины и мускулы, сдвинулся Гордей на краешек стула.
– На следующий день она нигде не объявляется, и брошенный муженёк идёт в милицию. Там ему по заведённому порядку, – умудрённо качнул головой прокурор, – ставят вопросы «в лоб»: «Когда, говоришь, пропала-то? Вчера? В больнице нет? В морге – тоже? Труп не обнаружен? Ну, парень, не паникуй! Женщина она молодая, горячая…Погуляет – и вернётся».
– Они могут, – согласно кивнул Полунин.
– Минула декада, ничего не прояснившая, – развёл руками Иван Иванович. – Таранов опять является в отдел и от него вынужденно и со скрипом принимают официальное заявление. Проводят для отвода глаз доследственную проверку в порядке статьи сто девятой Уголовно-процессуального кодекса и преспокойно, с дремлющей совестью отказывают в возбуждении уголовного дела. Нет трупа – нет поводов и оснований для принятия иного решения.
– Да уж…, – вздохнул Гордей.
– С данным отказным материалом ко мне и подошла Валентина Николаевна. Ну, вы же знаете Гурышеву – она лучше породистой ищейки или трупоискателя криминал чует, – характерно сморщил нос шеф, неосознанно демонстрируя то, как его старший помощник по надзору за милицией вынюхала кое-что сомнительное.
– Гурышева – она такая!
– Мало того, что человек пропал, – поднял указательный палец прокурор к потолку, – так ещё и при весьма любопытных обстоятельствах. Со слов двух очевидцев – участников вечеринки – меж Тарановыми произошла размолвка. Она и предшествовала уходу пропавшей Надежды, извиняюсь за двусмысленность выражения. Тогда почему трое других настаивают, что вечеринка протекала нормально? И с чего бы Алякиной столь демонстративно, с вызовом удаляться в ночь? И сорок дней, как-никак, уже истекло. Для шуточек великоват период. Вопросов больше, чем ответов.
– Да-а-а-а, у-у-уж…, – неопределённо и затянуто выразил эмоции Полунин, точно выдерживал мхатовскую паузу.
– Короче говоря, – хлопнул прокурор обеими ладонями по столу, давая понять, что вводная беседа закончена, – милицейское постановление я отменил и возбудил уголовное дело по статье сто третьей Уголовного кодекса, то бишь по убийству. Так что, Гордей Михайлович, принимайте его – и вперёд, за поиски объективной истины. И попрошу подойти к следствию, при всех изначально нарождающихся сомнениях, творчески.
– Понял, – с готовностью поднялся со стула Полунин.
– Может что-то неясно? Есть какие-то соображения? – остановил его прокурор.
– Да какие могут быть соображения, – скептически выпятил нижнюю губу Гордей. – Фабулы, толком не зная…
3

До обеда Полунин занимался по намеченному накануне плану. Лишь к полудню он удосужился обзвонить мало-мальски осведомлённых лиц по факту исчезновения Алякиной. С помощью лучшего друга следователя – телефона – он застал дома Инну Таранову, а на рабочем месте мужа Алякиной – Игоря. Ныне уж, не исключено, бывшего мужа.
Хотя, вряд ли: Гордей склонялся к тому, что шеф поспешил с возбуждением дела, ибо вертихвосток, которые в эпоху дикой российской приватизации и разврата горазды были в одночасье упорхнуть аж в Америку – пруд пруди. Как бы там ни было, «на прицел» ему попались именно те, кто обмолвился про ссору молодожёнов – добрая примета. Остальные участники злополучного майского пиршества на местах отсутствовали: кто-то умчался в командировку, кто-то – в отпуск с выездом из Чусового, а кто-то, возможно, элементарно загорал и купался на реке, пользуясь славными погожими деньками – на Урале они не столь часты.
Поскольку у Гордея не то что рабочее, но и часть формально свободного времени были «расписаны» по следственным мероприятиям вплоть до девятнадцати часов, он вынужденно вызвал Алякина и Таранову на ещё более поздний срок.
Затем, уже пообедав, Полунин выкроил минутку и позвонил начальнику отдела кадров медицинского учреждения, в котором Надежда Алякина трудилась медсестрой. На телефонный вызов тот откликнулся немедленно: после первого же зуммера – будто в нетерпении «танцевал на цырлах» у аппарата связи, предвкушая удовольствие от беседы и уже начиная разочаровываться от чрезмерно долгого ожидания.
– Извините, я разговариваю с начальником отдела кадров? – осведомился инициатор разговора.
– Да, – неожиданно последовал довольно таки раздражённый отзыв.
– Здравствуйте. Вас побеспокоил следователь прокуратуры Полунин.
– Здравствуйте, – несколько смягчился дребезжащий старческий тон голоса собеседника. – Федин Андрей Андреевич. Слушаю вас.
– Андрей Андреевич, у вас числится работающей медсестра Алякина Надежда Зиновьевна. Мне бы хотелось перетолковать по интересующим следствие деталям с её прямым…м-м-м…начальником и с теми, кто с ней непосредственно контактировал по службе.
– Простите…, господин следователь, – вновь набрал недовольства жидкий тенорок кадровика. – Вас как звать-величать?
– Гордей Михайлович.
– Что же, Гордей Михайлович, такая уважаемая контора как прокуратура, коли уж она проявляет интерес к Алякиной, и вдруг не знает, что Надежда Зиновьевна у нас уже более полутора месяцев не работает…
– Я в курсе, Андрей Андреевич, – спокойно и авторитетно перебил кадровика следователь. – Я в курсе, что она, так сказать, без вести пропала. Мы её и разыскиваем. И, само собой разумеется, что она давно не появлялась в больнице. Но числится-то, так сказать, Алякина за вами.
– Ошибаетесь, господин следователь, – самодовольно возразил кадровик. – Я даю отчёт каждому своему слову. Вы – юрист, и я – юрист. Алякина «за нами», как вы изволили выразиться, не числится. Ибо она уволилась по собственному желанию. И получила окончательный расчёт. Щас, гляну в карточку. Обождите минутку.
До Полунина через трубку донеслось, как невидимый Андрей Андреевич стал кого-то отчитывать, возобновив прерванный разнос, зашелестел бумажками, а вскоре продолжил диалог:
– Нуте-с, Гордей Михайлович, она уволилась от нас 30 апреля сего года. И получила на руки трудовую книжку, о чём имеется её собственноручная роспись.
– Ничего себе! – растерялся Полунин, про себя автоматически оценив то, что разыскиваемая «вчистую» убыла из больницы в канун приснопамятных первомайских праздников. – А-а-а…А вы не ошибаетесь?
– Абсолютно! – неизвестно почему торжествовал кадровик. – Каждый «кадр» у меня, как под электронным микроскопом.
– Это кое-что меняет, – признал Гордей. – Но не отменяет необходимости допроса некоторых ваших сотрудников. Напротив, усиливает.
– Записывайте, – важно закряхтел Андрей Андреевич, перебирая невидимые документы. – Главная медсестра Будина Лидия Степановна. Ответственный товарищ. Наденьке она, пожалуй, по отзывчивости не главной медсестрой, а названной старшей сестрой приходилась, – внезапно прорезались теплые человеческие интонации в сухом юридическом лексиконе кадровика. – Да и Наденька того заслуживала. Мы с вами заладили: Алякина да Алякина, Алякина да Алякина. А она же по годам для меня – девчушка, во внучки годится – ей в конце августа двадцать должно стукнуть. Приветливая. В ней и больные души не чаяли, и медперсонал…
Полунин условился с Андреем Андреевичем о предоставлении характеристики и заверенной копии карточки из личного дела Алякиной, а также о направлении для допроса Будиной по официальному запросу. Итоги беседы с кадровиком привнесли дополнительную интригу. Гордей уже с некоторым нетерпением поджидал прибытия Инны Тарановой и Игоря Алякина.
В самом деле, почему эти двое и остальная компания не то утаили, не то не придали значения вскрывшемуся любопытному обстоятельству? Интересный нюанс косвенно склонял к тому, что экстравагантная молодая женщина в действительности получила денежки и…– ту-ту в манящую голубую даль. Майами…Канары…Остров Борнео…
Между тем, опустившийся на Чусовой летний вечер спутал следователю все карты и выверенные намерения. В седьмом часу, когда здание суда и прокуратуры практически опустело, Гордею вновь позвонил шеф.
– На месте? – в своей обычной напористой манере спросил он.
– Да вроде бы, – не без скрытого ехидства отозвался Гордей: дескать, к чему неуместная детализация с элементами кретинизма со стороны звонящего, если я отвечаю?
– Происшествие, Гордей Михайлович, – пропустил иронию мимо ушей Иван Иванович. – Убийство. Я спускаюсь и жду вас в «Волге». Подробности – там же.
Полунин чертыхнулся, сожалея главным образом о том, что «летело» интимное рандеву с Леной Поспеловой. Достав из нижнего отдела сейфа объёмистый следственный чемодан, он поспешил к выходу. Спустившись на первый этаж, Гордей предупредил дежурного вахтёра, чтобы тот «отпустил» Инну Таранову и Игоря Алякина при их явке. И Поспелову, если та покажется…
4

«Волга» городской прокуратуры отбыла к месту происшествия в темпе «аллюр три креста». Иван Иванович, разместившись на переднем пассажирском сиденье вполоборота к Гордею, излагал оперативную вводную:
– Убийство на даче в посёлке Чунжино…
– Опять в Чунжино! Опять на даче!– аж подпрыгнул на заднем сиденье следователь.
– Да. Напасть какая-то, – поддакнул начальник, уловив ход мыслей подчинённого. – За той разницей, что Алякина исчезла с дачи, расположенной на восточной окраине посёлка, а труп, который мы едем осматривать, кажется «сбегать» не собирается. Да и находится близ центра города.
– Радость-то какая, – сыронизировал вполголоса следователь.
– Ну, так вот, – вернулся к основной теме Иван Иванович, – как сообщил начальник милиции, убит некто Острянский Евгений Борисович, 39 лет от роду, собственник мастерской в Старом городе. С полчаса тому назад его в дачном домике обнаружила мёртвым жена – Острянская Жанна Николаевна. И сразу же от соседей позвонила по «ноль-два».
– Острянская?…Жанна? – вступил в разговор пожилой водитель служебной автомашины Лукьянов Анатолий Васильевич, до сих пор молча крутивший «баранку». – Известная личность!
– А что такое? – встрепенулся шеф.
– Хм! – многозначительно хмыкнул шофёр. – Некогда она слыла самой смазливой бабёнкой в городе. Мне как-то старший сын сказывал. Её, знаете, как звали?…Первая секс-бомба в истории Чусового! И ещё – маленько запамятовал: то ли потрясная штучка, то ли потрясная сучка.
– Ничего себе разница! – всё более оживлялся прокурор, вникая в «криминальную диспозицию». Вместе с тем в его голосе прорезался и неподдельный мужской интерес. – С чего же это её так окрестили?
Водитель не успел доложить свои резоны, так как, отвлекшись от управления, прозевал колдобину на трассе, и «Волгу» выбросило на встречную полосу движения. В самый последний миг Лукьянов успел вывернуть руль от грузного самосвала, и тот с грозным рёвом и «бибиканьем» пролетел мимо. Побледневший Анатолий Васильевич смачно выругался, резко сбросил скорость и поочерёдно обтёр дрожащие руки о брюки. Троица замолчала, пропуская через себя критический момент.
– Н-да!…– первым «ожил» шеф. – Опасная женщина! Эту Жанну и поминать-то всуе – себе приключений на мягкое место искать. Ладно, волков бояться – в лес не ходить. Так что она там, Анатолий Васильевич?
– Да по молодости бывалоча и такое: наманит мужиков и вытворяет «собачьи свадьбы», – словоохотливо, но, не теряя бдительности, докладывал Лукьянов, преисполненный важности от того, что и он приносит пользу в чрезвычайной ситуации. – Кобели за ней хороводы водили. Лихие махаловки чинили. Пластались за неё до крови. Конечно, это было давно. Лет уж десять тому. Погодя, она вроде образумилась. Щас-то ей под «тридцатник». Перебесилась, должно?
– Вот и поглядим, – заключил Иван Иванович.
За предварительным обменом мнениями доехали до места происшествия. Возле дачи Острянских, представлявшей собой типичный небольшой рубленый домишко пятидесятых годов с пристроенной к нему крытой оградой и примыкавшим огородом, уже стояли два автомобиля отдела внутренних дел. Поодаль от усадьбы стояли два сотрудника милиции, а непосредственно у ворот – судебно-медицинский эксперт Старосельцев и начальник милиции Нагорных. Последний накоротке выпытывал у высокой, с монументальным бюстом, эффектной и моложавой блондинки обстоятельства, предшествовавшие обнаружению убитого:
– Значит ты, Жанна, после пяти, как закончилась смена, сразу поехала сюда?
– Нет, – отрицательно мотнула головой блондинка. – Я из фирмы зашла домой переодеться – квартира рядышком. Да к соседке по лестничной площадке Гайсиной заскочила – спички взять для газовой плиты. Дома-то мы пьезозажигалкой пользуемся, а на дачку забываем купить. И уж оттуда – сюда. Мне от улицы Юности до дачи – два шага шагнуть. Семь минуты ходьбы. Подхожу. Баба Нюра Кожина – соседка напротив – на лавочке сидит. Я ещё с ней поздоровалась и ойкнула: «Ой, а ворота-то наши чего это приоткрыты…И замка на них нету…Странно. Неужели Женя так рано пожаловал?»
Приблизившись к ним, прокурор и Полунин без пояснений догадались, что Нагорных разговаривает с новоиспечённой вдовой. В поведении той сквозило нечто от потрясения, но держалась она в пределах нормы. Не плакала и толковала внятно. Вновь прибывшие жестами поприветствовали начальника милиции и продолжили внимать монологу Острянской.
– …Двери в дом тоже открыты, – рассказывала Жанна. – Вхожу внутрь, а там он на полу лежит. И из-под него – подтёк. Кровь. Я аж заледенела вся, стронуться не могу. Спустя какое-то время опомнилась и побежала к соседям…к Кожиным.
Женщина прервалась, прикрыв лицо ладонями. Шеф указал Гордею глазами на проход, и они направились в глубь ограды.
– Убийство, совершённое в условиях неочевидности, наверное, первое в вашей практике? – на ходу поинтересовался Иван Иванович у Гордея.
– Угу, – лаконично буркнул тот, поскольку так оно и было.
Полунин до сегодняшнего выезда закончил пару-тройку дел об убийствах, но то были в смысле доказывания банальные несложные бытовые эпизоды, в которых вина преступника была явной. Потому сейчас следователь был предельно сосредоточен, дабы не пропустить малейшую зацепку, выводящую на неизвестного пока преступника. Любая мелочь могла сыграть определяющую роль.
Минуя сени, прокурор увидел нескольких милиционеров, хаотично сновавших всюду, и моментально вскипел:
– Кто разрешил топтаться? – на грани вежливости и грубости столь резко осведомился он, что сотрудники отдела «присохли» к полу. – Сколько вас учить, что ваша обязанность – охранять место происшествия и следы преступления, а не комаринскую выплясывать! Так нет, они тут…Попрошу лишних удалиться. Понадобитесь – пригласим. Остаются: я, Полунин, судмедэксперт Старосельцев. Эксперт-криминалист Байдин и старший оперуполномоченный Розанов – пока наготове стоят у дверей. Участкового прошу срочно подыскать понятых.
Изба являла собой небольшое прямоугольное жилище размером четыре на пять метров, разделённое надвое русской печью и дощатой перегородкой. Из сеней открывался вход в кухонку, а через неё – в горницу. В доме было чисто, прибрано, внешний порядок не нарушен. Погромом, что называется, и не отдавало. Если бы удалось отвлечься от трупа, то создавалась полная иллюзия того, что нога убийцы сюда не ступала. Если бы удалось отвлечься…
Ещё тёплое и громадное тело Острянского лежало ничком на полу, прямо за порогом, в узком проходе между печью и обеденным столом, обращённое головой в сторону горницы. Напрашивался вывод, что он направлялся туда, да не добрался. Из-под него на крашеные доски пола натекла лужица крови. Кстати, с первого взгляда слабо приметная.
Приступили к осмотру. Полунин в присутствии понятых описал в протоколе незатейливый интерьер, позу мертвеца, состояние одежды на нём и дал знак судебно-медицинскому эксперту для дальнейших действий. Тот перевернул труп на спину.
Участникам осмотра тотчас резанули глаза две немаловажные и броские детали. Первая – огроменный «хлеборез» в правой руке Острянского. На хозяйственном ноже имелись помарки, по-видимому, крови. И вторая – маленькое багровое мокрое пятно на левом нагрудном кармане рубашки с разрезом в центре. Под рубашкой в области сердца обнаружилась зияющая резаная рана. «Свеженький, – констатировал Старосельцев, делая экспресс-освидетельствование убитого. – Тело очень тёплое. Ну, очень тёплое! Трупное окоченение не выражено даже в жевательных мышцах лица. Трупные пятна практически отсутствуют по всей передней поверхности тела. Зарезан с час тому назад». Чуть позже он посредством медицинского термометра произвёл измерение температуры тела потерпевшего через задний проход и раздумчиво произнёс: «Так и есть. Ректальная температура тридцать шесть и две десятых…Свежачок».
Чтобы загрузить неотложной работой эксперта-криминалиста старшего лейтенанта милиции Виктора Байдина, Полунин срочно описал нож. На том явно имелась кровь. Однако Гордей, будучи грамотным следователем, в протоколе осмотра записал так, как его учили в университете: «Пятна бурого цвета, похожие на кровь».
Байдин, уже вступивший в свои права, в тесной координации с прокурором и следователем фотографировал обстановку в жилище, позы трупа в различных ракурсах, а также нож. Выполнив первоочередные манипуляции, он аккуратно взял двумя руками «хлеборез» за остриё лезвия и торец рукоятки, переложив его на чистый лист бумаги. Там он осторожно обработал рукоять вещественного доказательства при помощи кисточки специальным порошком, прогнозируемо выявив на нём отпечатки чьих-то папиллярных узоров. Криминалист тут же «откатал» пальцы рук пострадавшего, пообещав через пару часов выдать предварительные результаты сравнительного анализа.
Больше в доме и описывать-то было нечего (из относящегося к убийству). Даже кухонный стол, в аналогичных кровавых развязках, как правило, уставленный гранёными стаканами и опустошёнными бутылками, усеянный окурками и хлебными крошками, был девственно чист.
– Несчастный случай? Сам себя зарезал? – с ходу предположил из сеней старший оперуполномоченный уголовного розыска Павел Розанов, обведя взглядом присутствующих. – А чего? Пьяный или эпилептик. Ковылял, запнулся, упал…
–…Очнулся – труп, – ёрнически «подпустил шпильку» прокурор. – Вечно вы упрощаете, Розанов. Дай волю вашей фантазии, так у вас и мертвец с тремя кинжалами в спине превратится в самоубийцу. Давайте не станем спешить с выводами, а рабочие версии отложим, как минимум, до конца осмотра.
– Судя по локализации раны и глубине раневого канала, неосторожность исключена, – поддержал Ивана Ивановича Старосельцев. – Вскрытие покажет. Пока же, навскидку, предположу то, что подсказывает мне четвертьвековой стаж. Удар ножом по телу, скорее всего, был нанесён практически под углом 90 градусов. Ну, разве что чуть сбоку и, быть может, несколько сверху вниз. Если предположить, что лихоимец держал нож обычным нижним хватом, то он должен быть прилично выше хозяина дачи. А вы измерьте его…
– И? – озадачил его прокурор.
– Сто девяносто – сто девяносто пять сантиметров, – тут же опытным взглядом «снял мерку» с бездыханного тела Старосельцев. – Да сто-сто десять килограммов веса. Мало-маловероятно, чтобы такого монстра неизвестный столь круто превзошёл по параметрам. Чтоб ростом был под два с полтиной. Во всяком разе, в городе я таких не встречал. Мало-маловероятно. Второй вариант предпочтительнее. Неизвестный держал нож нетипичным хватом. Хватом сверху. К примеру, так нож попал ему под руку со стола. И ему удобнее было наносить удар сверху вниз. Тогда картина сходится. Тогда это мог быть человек среднего роста.
– А версия Розанова про натыкание? – полюбопытствовал Полунин.
– Натыкание? Неприемлемо, – со скепсисом фыркнув, продолжил эксперт ликбез для любителей очевидного-невероятного. – Судя по ране и лезвию ножа, раневой канал сантиметров пятнадцать-двадцать. Чтобы так самому напороться?…Вы меня извините! К тому ж ударом, скорее всего, было повреждено сердце и открылось внутреннее кровотечение…Наружу-то крови излилось – совсем ничего…Да чтоб в окончаловку, с таким ранением и в состоянии болевого шока, самому извлечь клинок? И аккуратненько прилечь с ним на пол? Я вас умоляю…
– Ну чего столпились?! – окрысился на столпившихся в сенях подчинённых Нагорных, подошедший позже остальных. – Шагом марш на осмотр прилегающей территории, огорода, ограды. Да под ноги глядеть. Опросить соседей по периметру. На всё про всё – полчаса!
– Иван Иванович, Витольд Алексеевич, – обратился к прокурору и начальнику милиции Розанов. – Я же про…натыкание сдуру вякнул. Для блезиру. Мы же тут кой-чего надыбали. Пойдёмте, покажу.
И они вчетвером, с присоединившимся к ним Полуниным, спустились в ограду. Оперуполномоченный подвёл их к задним воротам, ведущим в огород.
– Глядите, – заострил внимание руководства Розанов. – Дверцы закрыты на щеколду изнутри. И были закрыты. Зато когда мы рыскали…Это…когда обследовали огород, – поправился он, кинув опасливый взгляд на прокурора, – то обнаружили тропинку, ведущую через огород к соседнему дому. Вот сейчас я отодвину задвижку и…
– Погоди, погоди! – остановил его Полунин. – Я сперва понятых приведу.
В присутствии понятых Розанов открыл задние ворота, и участникам осмотра представилась свеженатоптанная тропинка, тянувшаяся через посадки картофеля к невзрачной хибарке с покосившейся крышей, расположенной на соседнем участке. Или же, наоборот: от хибарки к даче Острянских – не разберёшь. В отдельных местах нечётко, но отпечаталась босая ступня, соответствовавшая 39-40 размеру обуви.
– Э-эх, щас бы собачку! – простонал Нагорных. – Так нету же. Сокращаем всё, что можно и нельзя.
– Да мы и сами могём. Заместо собачки, – хищно потянул ноздрями воздух Розанов. – Разрешите действовать?

Покуда Полунин дооформлял протокол осмотра и выносил постановления о возбуждении уголовного дела и о производстве судебно-медицинской экспертизы трупа, сотрудники уголовного розыска облазили окрестности, опросили жителей близлежащих домов, и «выловили» таки возле поселкового магазина хозяина хибарки по фамилии Ваньков, который был изрядно навеселе.
Ваньков Зотей Кондратьевич был ярким примером деклассированного, маргинального элемента. Пятый года кряду он медленно, но неуклонно спивался. Жена его бросила. Дети выросли и жили самостоятельно. В прошлом году он продал за полцены две комнаты в коммунальной квартире в Новом городе и приобрёл вышеупомянутую «хижину» в Чунжино. Оставшихся денег ему хватило на восемь месяцев полускотского кутежа. Тем пятидесятилетний пропойца, в молодости слывший классным шлифовальщиком, «ловившим микроны», и коротал свой век. Наедине с «горькой» и солёным огурцом. К сожалению, деньги имеют единственный недостаток: они не неисчерпаемы. И у Зотея они иссякли. Зотей «сел на жуткую мель».
Доставленный пред грозные очи руководителей правоохранительных органов, Ваньков ошалело таращил окосевшие глазёнки на тропинку в огороде и бесконечно долго не мог вникнуть в суть дела. Не прибавило ему ясности мышления и то, что его заскорузлые и в цыпках «лапы» совпадали по очертаниям и размерам «один в один» с отпечатками следов меж картофельных рядов. «Чё вы мене пятки щекотите? Чё вы их у мене фотографируете? Чё вы мене пальцы краской мажете?» – пьяно куражился он над сыщиками и капризно сучил ногами, будучи не в состоянии понять того, что над ним вытворяют.
Розанова не раз и не два так и подмывало врезать Зотею затрещину, но того спасал светлый образ ангела-хранителя в виде Ивана Ивановича.
Наконец Ванькова проняло, и он признался, что тропинка – его «ног дело».
– Я приходил…ик…к хозяйке…К Жаннушке…ик…денег займовать, – преодолевая икоту, с трудом выдавил он из себя мало-мальски осмысленную речь вкупе с тягучими слюнями и соплями.
– А когда ты у неё деньги занимал? – коршуном склонился Нагорных с высоты своего роста к маленькому и тщедушному Ванькову.
– Вчерася…Позавчерася…Ещё тадысь.., – пускал тот «младенческие пузыри».
– А сегодня, сегодня? – наступал на него начальник милиции.
– Сегодня, – тупо морщил лоб Ваньков. – Сегодня – нет. Жаннушка же приходит ввечеру.
– Ввечеру-у, – передразнил его Нагорных. – А сейчас, по твоему, что?
– Дык ить…ик…обед ишшо, – икал пьяненький мужичонка. – Сёдни же Жаннушка ишшо не приходила.
– Гордей Михайлович, задержите его на основании статьи сто двадцать второй Уголовно-процессуального кодекса, – безнадёжно махнул рукой на Ванькова прокурор. – А там разберёмся. Освидетельствуйте на предмет опьянения. Протрезвеет – допросите. Теперь, давайте-ка, осмотрим его халупу.
Дальнейший осмотр новых находок не принёс и картину происшествия не прояснил. Правда, около девяти часов вечера эксперт-криминалист Байдин «порадовал», сообщив созданной оперативно-следственной группе, что фрагменты отпечатков пальцев с рукоятки «хлебореза» принадлежат именно Евгению Острянскому.
До наступления темноты Полунин допросил бабулю Кожину Анну Никифоровну, подтвердившую, что Жанна Острянская пришла на дачу при ней около шести часов и обнаружила вход в дом отпёртым.
– Меня зять выводит на лавочку посидеть, – бойко тараторила старушка. – Возвернётся с заводу и выводит на лавочку. Сижу я этто и вижу: Жанночка идёт. Поздоровалася и заойкала, что ворота настежь. Мол, мужик её опередил.
– Вам ворота Острянских с лавочки видно? И Жанну Николаевну вы узнали? Ни с кем не перепутали? – для протокольного закрепления юридически значимого тезиса, спросил её Полунин, уже отработавший данный факт экспериментально.
– Видно, милок, видно, – прошамкала Кожина. – Узнала, милок, узнала. Не перепутала. Ковыляю я через пень-колоду, а на зрение не жалуюсь.
Допрос зятя Кожиной, словесно заверившего, что он усадил тёщу на лавку в указанное той время, Гордей отложил до утра. По приезде в отдел внутренних дел, он оформил задержание Ванькова, сомневаясь в причастности того к душегубству, как говаривали в старину. Так ведь и выбирать было не из чего и не из кого. Разве что заподозрить вдовушку?…Смятенную, но не безутешную.
К проверке алиби Острянской Полунин и приступил в кабинете старшего оперуполномоченного уголовного розыска Розанова. Там ему и представилась возможность познакомиться с «первым секс-символом в истории Чусового» пообстоятельнее.
5

Чусовская земля фантастически богата и плодовита. И на ней «вызревают» не одни лишь плавильщики и рессорщики. Наперёд всего она – та естественная среда, что вынашивает в материнском лоне своём тех милых очаровашек, что, в свою очередь, призваны рождать знатных металлургов. Однако, даже среди чусовлянок, своеобразных самих по себе, Жанна Острянская стояла особняком. Если сжато, в трёх словах, то «потрясная штучка» – это удар ниже пояса. Удар ниже мужского пояса. Могучий стимулирующий импульс для предстательной железы.
Впечатление нисходящей лавины у мужчины зарождалось по мере того, как он натыкался на хулиганистые и зазывающие громадные жгуче-чёрные очи, контрастирующие с белизной лица и копной светлых волос. Далее следовали аккуратненький носик и крупные пунцовые чувственные губы, со значением облизываемые остреньким, словно жало, алым язычком. Затем в «разведку боем» вступала фигура Жанны – телесное воплощение математического знака бесконечности, означающего сексуальную ненасытность и функционирование преимущественно в горизонтальной плоскости. Впрочем, иногда допускающая и отклонение «от классики».
С неизбежностью наступления весны взгляд самца добирался до груди Жанны. Её бюст – тема особого разговора. Самый разящий и хлёсткий разряд в эротическое восприятие мужчины наносился оттуда. Нет, из-под лифчика и расстёгнутого до уровня третьей пуговицы разреза кофточки у неё выпирали отнюдь не пудовые пушечные ядра естества. То – дела давно минувших дней… То было уделом русских матрон, вскормивших молоком Илью Муромца, Микулу Селяниновича и Никиту Кожемяку. Жанна же была «эмансипэ» новейшей формации, которая, ради сохранения форм, и двух раз не подносила к соскам сына Женьку. Благодаря неустанной холе и мужскому тренингу у неё, едва не разрывая блузку, упруго торчала пара туго налитых трёхлитровых вулканов-конусов, источавших магнетизм круче Курской магнитной аномалии. И стрелки «компасов» джентльменов всех мастей неизменно реагировали отклонениями на притяжение этого чуда природы.
В богемных кругах широко известен тест, применяемый при кастинге супермоделей. Заключается он в том, что претендентке под грудь (размером не ниже евро-американского люкс-класса) подкладывают карандашик. Если дразнящая сексапильная биомасса классно оформлена и высока, падает карандашик, если нет – с подиума низвергается конкурсантка. Шанс – один на миллион.
И теперь, исключительно для того, чтобы оттенить достоинства «потрясной штучки», позволим себе отвлечься и снизойти до недостойных её шарма бушменов. Бушмены – одно из африканских племён. Бушмены-мужчины примечательны по двум параметрам: рост их редко достигает полутора метров (после данного примечания автору строк вдруг захотелось горделиво расправить согбённые плечи перед всеми российскими женщинами), а их ягодицы выполняют ту же функцию, что горбы у верблюда. Потому, когда бушмен в тонусе, на его ягодицы преспокойненько ставят по кувшину с водой, и он с ними шествует к дому.
Так вот, груди Жанны дополнительно изумляли тем, что на каждую из них можно было поставить по бушмену, а на довесок – подложить по карандашику. И Жанна осталась бы на подиуме, а карандашики пали бы к её стройным, но залапанным ножкам.
Итак, мы мимоходом описали лицо, фигуру, грудь Жанны…И на данной стадии повествования автор предвидит, что похотливое и неодухотворённое мужское племя начинает облизываться, перемигиваться, потирать руки и интенсивно ёрзать на диване, чересчур смело экстраполируя процесс описания её прелестей. А самые нетерпеливые и невыдержанные из них уже заголосили: «Ну, а то самое?…Которое…Как её…Пикантное вместилище…Да сам же понимаешь!…Чай не мальчик уже?!». Отвечаю: не мальчик, но…Не видел. Не знаю. На зуб не пробовал. На кончик…языка – тоже.
Правда, я имел откровенный обмен мнениями на сей счёт с рекомендованным мне известным местным сердцеедом и донжуаном. Да его многие чусовляне знают. Уж про отдельных чусовлянок и не говорю! Такой…Тридцати четырёх лет. Невысокий. Упитанный. С небольшими животиком и лысиной. И спросонок про него не подумал бы, что он супермен и мачо, а поди ж ты!
Вот его исповедь, за которую автор никакой ответственности перед Жанной Острянской не несёт:
«Завышенные ожидания и посулы сопровождаются разочарованиями. Чем круче у бабёнки завлекалочка с фронтона, тем сокрушительней облом внутри. Чем больше понту, тем меньше толку. Если по твоему примеру тоже охарактеризовать вкратце, с минимумом слов, ту…штукенцию, то это видавшая виды большая рыжая мочалка. Тёртый калач. Жёваный-пережёванный. Со сверхнормативным пробегом. Неумеренно эксплуатировавшийся в условиях повышенных температур, давления, трения и…прочих вредных нагрузок и излишеств. Восстановлению подлежит ограниченно».
Компенсируя причинённый Острянской моральный вред, и отчасти реабилитируя её, объективно констатируем, что нормальная женщина, как правило, стыдливо маскирует свои интимные желания. Чтобы её «раскочегарить», требуется мощнейшая «артподготовка» из всех видов орудий – как при праздничном салюте. Лишь тогда можно уповать на русскую народную частушку про то, что «под хорошим мужиком и бревно шевелится».
Зато с Жанной положение обстояло противоположным образом: она сама кого хочешь могла завести «с пол-оборота» с её нескрываемым эпатажным желанием. С её неприкрытым искусом. С её провоцирующим вожделением. С её экивоками вознаграждения по-королевски.
Девяносто девять процентов следователей выронили бы карандашик, оставшись с Жанной наедине. Но выведенная закономерность не распространялась на Гордея: Острянская была не в его вкусе. Она не причиняла ему чувства медоточивого страдания. Она внушала ему состояние опасности. Полунину импонировали иные натуры.
Кстати, невыразительная внешность Гордея тоже не произвела впечатления на допрашиваемую. Да и мужа, даже у Жанны Острянской, не каждый день убивают. Потому меж ними не проскочила, да и не могла проскочить «искра Эроса». Оттого и следственное действие протекало в сугубо официальном русле. Вдовушка повторила следователю уже общеизвестные факты, а тот не обнаружил в её алиби изъянов.
Оправдательная версия Жанны на интуитивном уровне почему-то не убедила Полунина, но и опровергнуть её было нечем. Впрочем, убедительность и неопровержимость – разные вещи.

Глава вторая
1

Старосельцев расстарался и по ходатайству Полунина уже к обеду следующего дня выдал официальный акт вскрытия тела Острянского. Оно принесло неутешительные результаты. В том смысле, что ожидаемо подтвердило насильственный характер смерти пострадавшего. Помимо прочего выводы эксперта гласили, что причинение смертельного ранения Острянскому не исключается обнаруженным на месте происшествия хозяйственным ножом посредством нанесения акцентированного фронтального удара в сердце (под углом близким к девяноста градусам) и несколько сверху вниз. Старосельцев по-прежнему категорически исключал так называемое «натыкание» на нож. «Данное телесное повреждение причинено посторонней рукой, – говорилось в заключении. – Последующее извлечение ножа из раневого канала и помещение его под тело потерпевшего с вложением в руку, не исключено, связано в инсценировкой, и противоречит объективным данным, обнаруженным на месте происшествия. После получения телесного повреждения Острянский не в состоянии был самостоятельно передвигаться и совершать оборонительные действия. Клиническая смерть потерпевшего наступила практически мгновенно, смерть головного мозга и биологическая смерть организма – в течение нескольких минут. Более мотивированные выводы будут сделаны по получении результатов гистологических исследований и заключения физико-технической экспертизы».
Справедливости ради надо подчеркнуть, что оперативно-следственная группа и не уповала на «милостивые» умозаключения Старосельцева в виде несчастного случая и тому подобных глупостей. Трое суток она «пахала», не покладая рук. Были опрошены, допрошены или отработаны оперативным путём на причастность к преступлению: Ваньков и иные соседи Острянских по посёлку Чунжино, сама жена убитого, сослуживцы и знакомые, родные и близкие пострадавшего; а равно лица, ранее судимые за тяжкие деяния против личности. Усилия оказались тщетны. Как пишут в подобных ситуациях работники милиции в рапортах по розыскным делам: «Проведёнными мероприятиями положительных результатов достичь не удалось».
Более того, и Ванькова по истечении трёх суток пришлось выпустить из-под стражи. Его реабилитировала Жанна Острянская, хотя столь пафосное выражение по отношению к беспробудному пьянице звучит неуместно и напыщенно. Она пояснила, что и накануне убийства, и ранее Зотей приходил в их дачный домик огородом и просил взаймы денег. В первый раз она дала ему «на бутылку», впоследствии же неизменно отказывала, так как он не вернул долг.
Да и сам по себе мелконький и сухопарый Ваньков, разменявший шестой десяток лет, «не тянул» на убийцу здоровяка Острянского. Так, или приблизительно так, рассуждал Полунин, запутавшись в поисках подлинной гипотезы. Менее замысловатой была точка зрения у старшего оперуполномоченного Розанова.
– Ты меня заколебал, чёртов доктор Фрейд! – возмущался он, сидя у Гордея в кабинете перед обеденным перерывом. – На фига выпустил Зотея? И со мной не посоветовался. А я бы сделал ему непрямой массаж малого таза, он бы враз вразнос пошёл!
Розанов был авторитетным сыщиком. При его прямом участии был раскрыт ряд тяжких деяний, совершённых в условиях неочевидности. И сыщицкий стаж у него втрое превосходил полунинский. Из-за того и игнорировать или резко отвергать его надуманные претензии было не просто.
– Хоть советуйся, не советуйся, хоть массируй, не массируй, доказательств от того не прибудет, – устало отбивался Полунин. – Да я, честно говоря, и в чёрных кошмарных снах не представляю, чтобы этот мямля, этот рохля Ваньков совладал с таким титаном.
– Много трудов – режиком в пузо садануть, – ершился Павел. – Вжик – и оттаскивай.
– Если так рассуждать: вжик – и отваливай, то и Жанна элементарно могла мужа пришить, – аналитически прищурился Гордей. – Уж к отпору от неё Острянский верняк не был готов. И я приметил, что она – женщина с двойным дном. К тому же интересно держалась при докладе Нагорных об обнаружении мужа: того полчаса назад ухайдакали, а она и про бабку Нюру не упустила, и про спички у соседки, и даже про пьезозажигалку. У другой вдовушки в такой ситуации слова в три раза проще повылетали бы из башки, а она – пьезозажигалка! Не упускай, Паш, и то, что она даже не потормошила мужа. Не перевернула, не попыталась оказать первую помощь или поставить, пускай и примитивный, но первичный диагноз. Махом определилась – мёртвенький. И учти, что потёк же из-под трупа был малозаметен. Не-е-ет, любящая жена так не поступит.
– Заумь! Психологические эмпиреи! – покрутил пальцем Розанов у своего виска. – Ты, Гордей, заскоки-то свои прекращай. Тоже мне, доктор Фрейд…Да где это видано, чтобы баба пырнула мужика и тут же побежала про убийство доносить? А показания той же бабки Нюры ты куда подеваешь? А той же соседки Жанны, у которой она спички брала, ты куда засунешь? Себе в интимную улитку?
– На счёт Панькова у меня тоже сто контраргументов…, – попытался пассивно обороняться следователь.
– Паньков, Паньков! – взъерепенился экспансивный «опер». – Да пош-шёл он в Катманду, твой Паньков! Я бы ему непрямой массаж…, – принялся он забрасывать Гордея излюбленными идиоматическими оборотами.
Дверь кабинета неожиданно распахнулась, и на пороге возникла фигура прокурора.
– Чего ругаемся? – деловито осведомился Иван Иванович, традиционно следовавший в предобеденное время мимо кабинета Полунина к туалету. Он не переносил «сильных» выражений. И его, несомненно, насторожили прозвучавшие бранные интонации. – Что за шум, а драки нет?
– …Да мы не ругаемся, – после непродолжительной оторопи первым опомнился Розанов. – Катманду – не матюг, Иван Иванович. Катманду это…остров в Индонезии.
– Столица Непала, – поправил его высокий начальник. – Ну-ну…Готовьтесь. Не забыли, завтра у меня заслушивание о ходе расследования нераскрытых преступлений? Не хотелось бы посылать вас дальше этого самого Катманду.
– Не забыли!…Не забыли!…, – дружно заверила его в обратном дружная парочка.
– Ну-ну, – неопределённо повторил прокурор и двинулся дальше по коридору.
– Давай-ка, в натуре, подготовимся к заслушиванию, – остывая, проговорил Павел.
– Давай, – примирительно улыбнулся Гордей, прикрывая за шефом дверь.
– В чём там у нас ясности нет?
– Первое, – заглядывая в совместный план оперативно-следственных мероприятий, огласил проблемный пункт Полунин. – Связку с ключами от квартиры, дачи и машины при осмотре мы нашли у Острянского в кармане джинсов. Логичнее, если бы они торчали в замке, вынутом из петли. Обычно люди так поступают. Да ещё в спешке.
– Чепуха! – не согласился сыщик, проявляя свойственную ему заносчивость самоуверенного человека. – Ты так делаешь, я – эдак. Прижимистый мужик ключи от авто ни в жисть не выложит. Не принципиально. Поехали дальше.
– Второе. Убитый лежал на кухне головой в сторону горницы, а ногами – к порогу. То есть, получается, что убийца стоял лицом к выходу. Вроде бы как Острянский застал его, а не злоумышленник нагрянул незваным гостем…
– Это твои мудрствования, доктор Фрейд, – прервал Гордея Розанов. – Психологизм…Ты плотнее к сути давай. Какая разница, кто куда лицом стоял? Нам убийца нужен, или чё?
Если дотошный и отчасти флегматичный Полунин в пустяковой мелочи видел знак, то импульсивный Розанов, со свойственным для него зудом нетерпения, прежде всего хватался за «грандиозные проекты».
– Не скажи, – заспорил, было, следователь. – Разрешив чепуховую неясность, мы, не исключено, разрешим и главный вопрос.
– Давай, давай, Гордей, не томи, – пренебрежительно подгонял его разыскник.
– Ладно. Третье, – проглотив обиду, снова заглянул в план неопытный оппонент. – Острянский был хозяином мастерской. Его работники показали, что в районе семнадцати-тридцати вечера он точно с цепи сорвался: бросил всё, побежал к гаражу – тот расположен на отшибе, сел в свой «Фольксваген» и куда-то угнал. В процессе эксперимента установлено: чтобы добраться от мастерской до гаража и до дачи требуется десять-двенадцать минут. Так как Жанна обнаружила его в районе шести уже бездыханным, то он мог ехать только на дачу. При другом раскладе, у него полный цейтнот. Заковыка в том, что возле дачи в тот день его машины никто не видел. В гараже её тоже нет. И до сих пор мы авто не нашли.
– Это – номер, – почесал затылок Павел. – За него нам на заслушивании могут вдуть по самую сурепку. Гаишники чего-то плохо шевелятся. Может, прямо сейчас, без раскачки, на пару их встряхнём?
– Не-е-е, – отказался Полунин. – Ко мне скоро Таранова и Алякин пожалуют. Помнишь, я тебе рассказывал про пикник на огороде да с шашлычками? Ещё отдельное поручение для исполнения в милицию отправлял?
– А-а-а…Ушла – и не вернулась, – насмешливо протянул оперуполномоченный. – Да она где-нибудь в Сочах ошивается с хахальком, а ты – рыщешь серым волком. Тут твой шеф отчудил, ей-бо, возбудив дело на пустом месте. Отчуди-ил…Более чем…Ладно, бывай, я сам про авто провентилирую.
Розанов удалился весьма кстати, так как Полунину почти сразу же позвонила Лена Поспелова. Наконец-то! После четырёх томительных суток молчания.
– Гордик, привет! – беспечной пташкой «прочирикала» она в трубку.
– Здравствуйте, Лена! – внешне более сдержанно реагировал Полунин.
– Я тебе звонила в тот вечер, в пятницу, но ты не брал трубку.
– Выезжал на убийство. Потом ночи напролёт раскрывали преступление.
– А-а-а…Ясненько. Гордик, у меня сейчас у самой заморочки в институте. Меня несколько дней не будет в Чусовом. А как я появлюсь, мы созвонимся и встретимся. Я тебе сама позвоню. О`кей?
– …О`кей, – разочарованно выдохнул Полунин, не вполне понимая, какая может быть учёба летом.
– Ну не сердись, мой Гордик, – прощебетала Поспелова. – Чем дольше разлука, тем радостней встреча. Я тебя нежно-нежно целую. Гуд ба-ай, мой бэби!
– Гуд бай, – тупо повторил вслед за Леной Полунин фразу прощания в уже издающую короткие отрывистые гудки телефонную трубку. – …Гуд бай.

2

Инна Таранова оказалась худосочной молодой особой с сердитыми колючими глазами и узким волевым личиком с выступающими скулами. «Полумужик-полубаба, – заполняя в протоколе допроса строки с автобиографическими данными, подумал про неё Полунин, склонный придумывать лаконичные характеристики. – Недаром у неё девичья фамилия была Железнова. Типичная вобла. Такая либо имеет мужа-подкаблучника, либо остаётся старой девой. Как их называли в старину? Девка-вековуха? Вот-вот, девка-вековуха».
Таранова держалось дерзко, и пояснения давала с неприкрытой неприязнью. «Ну чего привязался?! Чего пристал?!» – непроизвольно излучала она отторжение в несдержанном передёргивании плечами, в бесконечном фырканье, в неровном покачивании левой ноги, закинутой на правое колено. В кабинете свидетельница, естественно, не курила, а Гордея, меж тем, не покидало ощущение, что Инна держит сигарету в зубах. Его то и дело обдавало воображаемым табачным чадом.
Информация Тарановой ничего не прибавили к тому сюжету, что вытекал из ранее собранных материалов. Она также подтвердила, что между Алякиными на вечеринке ссора имела место. Пустяковая. И причину семейного разлада девица явно укрывала, отделываясь общими фразами и ссылкой на то, что Надежда отличалась взбалмошностью и неуравновешенностью.
– Да, Надежда нам во всеуслышание объявила, что уходит от Игоря, – зло кривила тонкие губы Инна. – Ну туда ей и…Сама сделала выбор. А куда, к кому – это вы у неё спросите. Чего не знаю, того не знаю.
– Но мотивы-то, мотивы? Ревность? Ненависть? Месть? – с глуповатой миной на лице вопрошал следователь.
– Мотивы? – неприятно кривилась Алякина. – Невоспитанная девчонка – единственный мотив. Лично я ей не поверила: так и я могу закинуть, что уезжаю к Микки Рурку. Или вообще – к Элвису Пресли.
Разочарованно отдуваясь, Полунин взглянул на часы, чтобы проставить в протоколе время окончания допроса. Женщина его поведение истолковала по-своему.
– Алякина ждёте? – дала она собственную интерпретацию жесту следователя. – Зря. Игорь не придёт.
– Это ещё почему? – наконец-то озлился и Гордей.
– Плохое самочувствие. Он взял краткосрочный отпуск по семейным обстоятельствам, – уклончиво ответила Инна. – Просил передать, чтоб его не беспокоили. Поправится – позвонит.
Таранова подписала протокол и ушла, не прощаясь, но от её беспредметного многословия в кабинете ещё долго висело ощущение фальши. Правота Ивана Ивановича подспудно начала выкристаллизовываться в той части, что безмотивно, так запросто ни одна женщина не отважится кануть во мраке неизвестности.
3

Утром следующего дня, в порядке подготовки к заслушиванию вопроса о
нераскрытых тяжких деяниях, прокурор затребовал соответствующие материалы к себе. Шеф был чрезвычайно «заводным» мужиком. «Впрягшись в телегу», он тянул «воз» до конца – не взирая на лица и звания. Пусть морда в крови, но вперёд и только вперёд. Соответственно и ход поисков Алякиной Иван Иванович держал под пристальным контролем. Должно быть, он испытывал известное неудобство от того, что возбудил дело с крайне туманными перспективами.
Прочитав увёртливые разглагольствования Тарановой, шеф досадливо закряхтел:
– Юлит, пройдоха! Ладно, коли они крутят, то и мы их раскрутим. Ну-ка, Гордей Михайлович, доставьте ко мне третьего парня из их компании. Я сам его потягаю. Неженатого. Как его…
– Петра Поморцева? – подсказал ему Полунин.
– Во-во. Его самого.
– Он, Иван Иванович, шофёр-дальнобойщик. Пока в рейсе.
– Чёрт с ним, тогда давай срочно мужа этой…Инны…
– Таранова?
– Да. Одна нога – здесь, другая – там!
– Так говорят, Иван Иванович, про бестолкового сапёра, – сострил Гордей, выходя из кабинета.

Час спустя 26-летний слесарь-ремонтник Константин Таранов уже сидел в прокурорском кабинете перед Иваном Ивановичем и Гордеем. Свидетель напряжённо и часто моргал белесоватыми ресницами и периодически приглаживал пшеничного цвета чубчик. От острого душевного дискомфорта, распиравшего его изнутри, – не каждый день тебя лицезреет прокурор, – он беспрерывно шмыгал носом и покашливал: «Кгм-кгм…Кгм-кгм…». Спохватываясь, свидетель дёргал себя за мочку уха. Тогда сопения и покашливания прекращались.
От психотерапевтов Гордей был наслышан о приёме переключения, к которому прибег Таранов. Таким образом избавляются от одной вредной и видимой привычки, но приобретают новую – менее заметную для окружающих. Приблизительно так же, специально напугав из-за угла, несчастного избавляют от икоты, но «вознаграждают» заиканием. «Переживаешь, Костян? – с несвойственным для себя злорадством, констатировал в уме Полунин. – Ничего, попереживай, попереживай – полезно».
Шеф, умышленно устроивший вызванному основательную временную выдержку, оторвался, наконец, от груды бумаг и представился ему. Он устно установил личность Таранова и дотошно изучил его паспорт, демонстративно оставив документ на столе перед собой. Произведя столь недвусмысленное конклюдентное внушение, Иван Иванович измерил Константина тяжёлым взором и объявил тому, что допрос производится с участием следователя прокуратуры Полунина и с записью показаний на магнитофонную ленту.
Таранов не возражал относительно аудиозаписи, однако оробел выраженно – до мурашек на шее. Он опять засопел носом, забывая подёргивать ухо.
Шеф напористо и многозначительно предупредил визави об уголовной ответственности за отказ от дачи показаний и за дачу заведомо ложных показаний; дал тому расписаться в соответствующей строке протокола и предложил поведать в форме так называемого свободного рассказа о перипетиях знаковой майской ночи.
Запинаясь, Константин изложил старую канву событий, что значилась в его первоначальном объяснении ещё от 11 мая. Изложению прокурор внимал со скептической миной на физиономии. В узловых моментах повествования он усиливал эффект психологического прессинга, кривясь в ехидной безмолвной усмешке.
– Всё? – с сардонической ухмылкой осведомился прокурор, едва свидетель затих.
– В-всё, – неуверенно поддакнул тот.
– Ну, ежели всё, – лениво зевнул Иван Иванович, подавая жестом сигнал Гордею, заносившему объяснения на бумагу, – то ознакомьтесь с текстом и, если мы не исказили ваше, с позволения сказать, свидетельство, распишитесь.
И без того взволнованный Константин, от последней тирады с подковыркой напрягся подобно штангисту перед непосильным весом и прочитал рукописный текст под участившееся пошмыгивание и покашливание.
– Записано верно? – с нахрапом поинтересовался шеф, увидев, что Таранов отодвинул протокол от себя.
– В-верно, – предательски дрогнувшим голосом произнёс парень.
– Ну, коли верно, – радушно и гостеприимно развёл руки в стороны большой начальник подобно тому, как крокодил разводит нижнюю и верхнюю челюсти, разверзая пасть, – то напишите: «С моих слов записано правильно. Прочитано мной лично. Замечаний и дополнений нет». И распишитесь вот здесь…, здесь…и здесь.
Таранов исправно выполнил предписанное. Иван Иванович забрал у него документ и резюмировал:
– Ну, так вот, многоуважаемый, пока! Константин Борисович, про то, что вы нам наплели, начхать и забыть, как говаривал легендарный комдив Василий Иванович Чапаев! Поняли?
– Ка-как нач-начхать? – ошеломлённо пролепетал Таранов. И его и без того далеко не розовые щёки курильщика приобрели цвет зерна восковой спелости.
– Да так, начхать! – с нажимом пригвоздил шеф его к стулу. – На лгунов чихают с пожарной каланчи. И разговор у нас с ними короткий!
Прокурор как-то посвятил Гордея в небезынтересную психофизиологическую тонкость человеческого организма. «Имейте в виду, Гордей Михайлович, – наставлял он подчинённого, – что большинство людей от стыда краснеют. У них подскакивает давление, учащается сердцебиение, ускоряется кровообращение и так далее. Подобная конституционная особенность нам досталась от предков. В ту эру люди были почти зверьми и на опасность реагировали моментальной агрессией либо, напротив, реактивным бегством. Наряду с большинством имеется и некое меньшинство, у коих от срама жизненный тонус, наоборот, стремится к нисходящей: падает давление, замедляется пульс…И в древности на радикальную угрозу они реагировали тем, что притворялись мёртвыми, маскировались неподвижностью…Лежачих, как известно, не бьют. В современную эпоху их потомки в минуту позора бледнеют и бледнеют. В свете сказанного совершенно напрасно отдельные не слишком компетентные учителя ругают учеников: «Его воспитываешь, а ему хоть бы хны. Хоть бы покраснел, бессовестный!” Глупее несуразицу не придумаешь: безымянный бедолага и так от стыда едва не в обмороке, у него от слабости и бессилия сфинктер прямой кишки распустился, а его того азартнее носом в дерьмо тычут».
И сейчас прокурорское наставление находило реальное воплощение в образе Константина Таранова. Лицо свидетеля приобрело меловый оттенок. Состояние сфинктера, естественно, не подлежало проверке на ощупь, но, судя по тому, как он с одышкой астматика вдруг принялся всхлипывать своей «носопыркой» на противоположном конце тела, оно было близким к критическому. Впрочем, слесарь-ремонтник попробовал «потрепыхаться» под прокурорским прессом, неуверенно и жалко заявив:
– В-вы…Вы…Вы не име-имеете права…Я буду жаловаться…
– Кому и как?! – желчно хохотнул Иван Иванович. – Дальше приёмной не выпустит сержант, что привёл вас сюда. Вышестоящему прокурору? Да бога ради! Я ему, как и вам, предъявлю Уголовный кодекс. А со лжесвидетелями в наших инстанциях расправа одинаково коротка и неумолима. Читайте часть вторую статьи 182…За заведомо ложные показания с искусственным созданием доказательств – от двух до семи лет лишения свободы.
И Иван Иванович с апломбом сунул под нос Таранову свод уголовных законов. Теперь Костантин шмыгал и откашливался синхронно и беспрерывно. Пулемётной очередью. А мочку уха оттягивал чуть не до пупка.
Прокурор был назначен на должность три года тому назад и приехал в Чусовой из отдалённой местности. Откуда-то с Севера. О нём в городе росла и ширилась молва как о злом и беспощадном борце с нарушителями. Невысокого роста, подтянутый, мобилизованный до предела, нацеленный на избранный объект подобно акуле, он кумулятивной торпедой пронзал препятствия. От него шарахались, словно от опасной бритвы, даже и непричастные к нарушениям закона люди: вдруг и им ненароком ни за что ни про что голову оттяпают. Рубака-прокурор, вкупе со «щетиной беззакония», запросто мог сбрить и «зазевавшуюся бородавку».
Вот и Таранова не могли миновать людские досужие пересуды про нравы сурового надзирателя за исполнением законов. И слесарь-ремонтник Костя сник.
– Прочитали? – забирая кодекс, пронзил Иван Иванович противника стального цвета глазами, словно лучами лазера.
– П-прочитал.
– Оценили?
– О-оценил.
– А теперь скажите: что вам известно о ссоре между Алякиными в ту ночь?
– Про какую ссору? – всё же попытался прикинуться дурачком Таранов.
– Да вот про какую! – гневно грохнул по столу кулаком прокурор так, что из графина вылетела стеклянная пробка-рюмочка и, пролетев по замысловатой параболе, плюхнулась точнёхонько свидетелю на колени.
Тот аж подпрыгнул! Иван Иванович забрал у него летающую принадлежность и с остервенением буквально втёр в руки мелкопакостного лгунишки протокол допроса его жены:
– Читайте, читайте…, – шипел он. – Здесь…И здесь…А почерк её знаете?… А роспись ещё не забыли?
– Ах это!…– натянуто разыграл просветление Константин, воровато шныряя по кабинету глазёнками, подобно крысе в поисках норы-лазейки в плинтусе. – Ах это…Дык…Об этом же мне Инна опосля рассказала. Сам я свару промежду Алякиными не слыхал. Я ж к той поре…того…начирикался до отрубона.
– Хорошо, поутру, – напирал и напирал прокурор. – Но знали же, знали!
– Знал, – скуксился Таранов, и отпущенное им ухо «прыгнуло» на место.
– Подведём промежуточный итог, – почти весело проговорил шеф, обращаясь не то к свидетелю, не то к Гордею. – Что мы имеем? Мы имеем сегодняшний протокол допроса и объяснение за май текущего года, в которых многоуважаемый господин Таранов скрыл факт ссоры. Но сейчас у нас появилось его свежее признание в утаивании информации о склоке. А магнитофончик-то пишет, пишет…
И Иван Иванович, точно вождь мирового пролетариата с броневика, протянул руку к кассете аудиоаппарата. Гордей разинул рот. Костантин в очередной раз оттянул мочку бедного уха модельной резинкой чуть ли не до промежности. А диктатор следственного действия с умыслом продлил гнетущую паузу, по-сталински пройдясь по кабинету. Жаль, что знаменитой курительной трубки, попыхивающей табаком “Герцеговина Флор”, не хватало.
– Был у меня один лжесвидетель, – уставившись в потолок, повёл «диктатор» диалог «сам с собой». – Преданья старины глубокой. Вывели его от меня под белы рученьки два конвоира. И доставили по назначению – в тюрьму. Н-да… Ну да не пристало нам байки травить. Хватит! – вдруг резво подскочил прокурор к Таранову, вонзив безжалостный холодный взгляд светлых глаз в того. – Отвечайте мне: был у вас вчера разговор с женой о том, как она сходила в прокуратуру?
Гордей видел, что шеф капитально “завёлся”. Лет десять назад тот работал следователем, и сейчас “следственная жилка” в нём пробудилась и раскачивала маховик оборотов. Иван Иванович уже сполна вошёл в образ. Полунин накануне ночью читал книгу о Германии времён третьего рейха, и прокурор невольно напомнил ему разведчика гитлеровского абвера, зацепившего «на крючок» диверсанта.
– Бы-был, – пропыхтел капитулирующий врунишка.
– Поучала она вас, что нужно говорить так-то и так-то? – хищно почти впился Иван Иванович в Константина и тут же, не давая тому опомниться, ещё наддал «жару». – Я покамест не спрашиваю «что» она велела говорить. Я покамест спрашиваю отвлечённо: была проработка?
– Бы-была, – отдувался Таранов, откидываясь и сползая по спинке стула.
– О чём же?
– Чтобы не болтал лишнего.
– Какого лишнего?
– Про ссору и…и про одного парня.
– Про какого парня?
– Забыл, как его зовут. Он не чусовской. Нездешний. Его из наших мало кто видел. Его, как бы, Надя видела…ну Алякина. И Петруха…, то есть Пётр Поморцев. Поморцев про него точно знает. А Надюха нездешнего как-то чудно называла. Это…Нет, на языке вертится, а ухватить не могу.
– И это всё?
– Теперь, зуб даю, всё! – клятвенно едва не перекрестился Константин.
И он облегчённо вдохнул и выдохнул воздух. Так выдыхают грешники, отходящие в мир иной. Однако рано он собрался в рай. Прокурор придерживался противоположного мнения.
– Нет не всё! – отрубил он. – Для меня ясно, как дважды два, – пуще прежнего возвысившись над полуоткинувшимся раскаявшимся грешником, негромко, но гипнотизирующе вещал шеф, – что интрига замешана на отношениях между мужчиной и женщиной. Не обошлось без эротического фактора, так сказать. Вот вы, Константин Борисович, лично как относились к Надежде Алякиной?
Гордей, сидя за приставным столиком, поодаль от Таранова, тотчас заметил, что Иван Иванович, ведомый наитием, попал «в точку». В ту или не в ту – вопрос. Но в слабую точку. Потому что извечно бледную физиономию курильщика наконец-то залила изнутри кровь чрезмерной натуги. Создалось впечатление, что слесарь-ремонтник в одиночку и без домкрата поднимает «Камаз» для замены продырявленного колеса.
– Чё мне до неё? – прохрипел Константин, глядя в пол. – У меня есть жена. Инна. Красивая. Она же была у вас.
Прокурор, не встречавшийся с Тарановой, мимолётно, взглядом и поднятием бровей, спросил у Полунина: «Ну и как она?». Следователь столь же неприметно скривился: «Так себе, серединка на половинку».
– Хорошо, – проявил гибкость Иван Иванович, пробираясь вслепую по своеобразному лабиринту хитросплетений. – Зададим задачку иначе: Надежда была интересной женщиной?
– П-почему была? – вскинулся Таранов. – М-может она…есть?
– Увы, была, была, – умело сыграла скорбную роль допрашивающая сторона. – Уж поверьте, нам виднее. Просто так уголовные дела не возбуждаются!
– Да-а…Была-а…, – поверив прокурору, обречённо проговорил Костя, превращаясь из затурканного очевидца в убитого горем простоватого парня. – Надюха была очень интересной девушкой
– Чем же? – вцепился в него шеф, подобно оголодавшему клещу в расслабленную подмышечную мякоть грибника.
И Иван Иванович, объявив в микрофон перерыв в допросе, манерно выключил магнитофон, что нельзя было расценить иначе, нежели как жест громадного доверия.
– По такому случаю попустимся взаимным недоверием, – примирительно положил прокурор руку на плечо допрашиваемого.
– Ну, она была такой…необычной, – собирался с мыслями Таранов, не готовый к замысловатому виражу психологического противостояния. Порывая с запирательством, он нащупывал ту меру откровенности, с которой ещё и сам не определился. – Она на праздники могла нарядиться в старинные одежды. Или пела такие…дикарские…ли чо ли…песни и плясала под бубен. А то волосы чудно заплетала. Они у неё были длинные, красивые. Она их заплетала в тоненькие косички. С ленточками. Много узеньких ленточек.
– Зачем? – не стерпел и впервые с прорвавшимся любопытством влез в диалог Гордей.
– Она считала себя этой…вогулкой, – подыскивая замысловатое для него слово, забывшись, поковырял Костя в носу. – Ну, как бы не сама вогулка…У неё, бутька бы, дальние-предальние родичи вогулы были. А этот…как его…родоначальник был шаманом. И когда мы собирались на даче, Надя то в шапочку чудную с длинными шнурками и меховыми помпошками обрядится…То нацепит старинные бусы из настоящих зубов и когтей зверей…Ещё у неё была такая…, – засопел от нетерпения свидетель, – древняя фигурка…Соболь? Да, соболь! Железячка такая. Игорь, муж её, говорил, что это, как его…, – озабоченно и с шумом втянул свидетель слюни. – А-а-а! «Пермский звериный стиль». Надюха и сама иногда дикой становилась. По повадкам – натуральная колдунья! Рысь! Красивая рысь!
– Ну да! – не столько недоверчиво, сколько восхищённо, точно слушал сказку, проронил Полунин. Он задвинул протокол на край столика и сидел, подперев подбородок руками.
– Кха…Кха…, – назидательно прокашлялся прокурор, перекладывая руку с плеча рассказчика на шею. – Давайте-ка поближе к делу. Или к телу. Ведь что-то интимное меж вами было?
– Было?…Было! – с прорвавшейся элегической грустью вздохнул туповатого вида парень, будто прощаясь с чем-то чистым. – Надя была такая…Заманчивая и неприступная. Она даже смотреть на себя нахально не позволяла, а не то ли чё ещё. А разбалуется – не остановишь. Игривая. Неуловимый рысёнок. И бесёнок. Игорь про неё говорил, что у неё…это…как его…от обаяния застенчивости до обаяния озорства – один шаг…
– Так-так, – подтолкнул его Иван Иванович.
– А история была такая…, – отключаясь от внешней обстановки и уходя в себя, проговорил очевидец. – Мы на прошлогодний Первомай тоже сабантуй сбацали. И моя Инка с Игорем…чё-то весь вечер друг к другу липли. А Надюха тогда давай танцевать как…ну, ещё такая знаменитая испанская цыганка…
– Кармен? – подгадал Гордей.
– Угу. И меня потянула. А в танце вдруг взяла мою руку и при всех провела по себе вот так. – И Константин запястьем обозначил жест от груди до лобка. – У Надюхи…эти…заповедные места до того хваткие…У меня ажник внутри всё оборвалось! И что характерно, никто, как бы, ничего не заметил. Не иначе, чары насланные…
– Конечно-конечно, – в тон ему вкрадчиво проговорил прокурор.
– И чо обиднее всего, – закатил глаза Таранов, приобретая вид наркомана, впадающего в транс, – я решил, раз она на людях такое откалывает, то уж в тёмном-то уголке мне кайф по полной программе отковырнётся. Я ж об ней издавна мечтал втихомолку…
– Понимаем-понимаем, – ласково поддакивал Иван Иванович, не давая застаиваться «заржавшему жеребцу».
– Но после того танца Надюхе до меня и дела не было, – всё глубже погружался в воспоминания опечаленный Таранов. – А я ночами не сплю. В гараже болт с головкой «на девятнадцать» закручивал ключом «на двадцать семь». Минут пятнадцать. Об ней замечтался. Мужики надо мной ржали до усикания. А то маслёнку заместо заливного отверстия чуть завгару в штаны не вставил. Ровно чоморной. В репу мысли про неё одну лезут. Раньше ж я почти что и не квасил, а с того танца как увижу её – в обязаловку налакаюсь до поросячьего визга. И Инна со мной ничего поделать не может. Полный абзац! Сдрейфил я: как бы мне ващще не шизануться. Допетрил, что надо решать. Хоть и подлянка, не по-товарищески. А к какому-то концу приплывать надо.
– Так оно, так оно, – по-отечески возложил прокурор свою руку на голову Кости.
– Эх-ма…, – блеснула одинокая слеза в глазу почти бредившего парня. – Подловил Надю на даче. Она картошку окучивала. Игорь-то у неё ленивый. Себя бережёт. Недаром он по знаку зодиака – Дева, а родился в год Петуха, – неуместно и сально вдруг хихикнул Таранов. – …И вот Надёха заместо него окучивает. В купальничке. Я и сиганул к ней через изгородь. И как на духу открылся: мол, так и так, что хошь делай, а я тебя люблю и хочу. Скажешь – Инну бросить, пережениться – брошу, переженюсь. А она вроде застеснялась, ан долгонько так на меня поглядела и засмеялась: «Тебе одного танца хватило? Какие же вы…Ладно. Будь по-твоему. Ан не здесь же…Ступай за мной. Догонишь – я твоя. А нет – не взыщи». И пошла с участка к болоту. Там слева и справа огороды. Чунжинцы картошку окучивают. Только мы им невпрогляд. Ровно пеленой от них укрыты. Чудно…
– Так бывает, бывает…, – подтвердил Иван Иванович, пребывая «на одной волне» со слесарем.
– Хлюп…Хлюп…Чапаю за ней, – зашмыгал Таранов, и взгляд его продолжал мутнеть и советь, как у сомнамбулы в гипнотическом сне. – Наде-то хорошо. Она ж девка-лесавка. Болото что свои пять пальцев чует. А мне каково? Сдрейфил: щас затянет нафиг. Нет! Шагается легко-легко. Лечу, ровно на крыльях. И что ни шаг, то к Наденьке ближе. «Куда ж ты денешься, Дырочка моя любимая и окаянная! – весь задрожал я внутрях. – Щас свернём за первые камыши, и там я так дорвусь до тебя, так отымею! У-у-ух!…»
В этом месте повествования поражённый Гордей перевёл взгляд на Ивана Ивановича. Тот, уловив это, прижал указательный палец к губам.
– Вот и первые заросли нас спрятали, – смиренно смежил веки Константин. – До Нади – рукой подать. Да ни с того ни с сего ноги у меня затяжелели, ровно отнимаются. Скребу я ими, вроде, что есть мочи, шустрей, чем граблями на покосе, а догнать не могу. Ровно в страшенном сне, в детстве, когда от Бабя-яги убежать хочешь, а ноги ватные. Только тут наоборот: перебираю, а настигнуть невомчь. Хоть плачь. И в голове замутилось и поплыло. Ведёт она меня, ровно бычка на привязи. Петляю зайцем туда-сюда, а сам ни черта не соображаю.
– Так-так-так, – погладил его по светлой шевелюре прокурор.
– И что характерно, – оживлённо принялся двигать яблоками глаз рассказчик, не поднимая век. – Ведь по тому болоту пройти можно лишь по бережку. Лишний шаг влево, вправо – капец ослу! А мы с Надей исколесили его ровно посуху. Вот как оно было.
Прокурор убрал руку со лба Константина, легонько похлопал его по плечу и внятно проговорил ему в ухо: «И чем дело кончилось?»
– Короче, очухался я у себя на огороде, – повёл шалые глаза очевидец на прокурора и следователя, точно видя их впервые, и взор его мало-помалу обретал прежнюю осмысленность – Ноги сухущие. Надюшка, как ни в чём ни бывало, тяпает на своей меже. Распрямилась, повернулась в мою сторону и хохочет: «Как дела? Отпустило?» А у меня и впрямь запал исчез. От приворота осталась одна печаль по ней. Кручина. Я прежде и словом-то таким не выражался, а отныне знаю – кручина.
Таранов умолк. Прокурор и следователь переглянулись. Полунин сделал большие и значительные глаза, а шеф снисходительно и критически ухмыльнулся.
– Ладно, – встряхнулся и сам Иван Иванович, словно отгоняя видение. – Мы, Константин Борисович, за лесом, как говорится, не увидели деревьев, а за болотом – здравого смысла. Какова связь между вашим увлечением и исчезновением Алякиной?
– Такова, – с несомненной искренностью ответил тот, – что если бы я не нагваздался в ту ночь, то ни за что не отпустил бы Надю одну. Пусть бы мне опосля Инка рожу всмятку изнахрачила, а не отпустил бы. Я виноват.
– И таки ругались Алякины, хоть и не в вашем присутствии?
– При моём отрубоне, – спокойно и с горьким достоинством уточнил Таранов. – Без вранья. Вот вы, небось, считаете, гражданин прокурор, что наехали, набуровили на меня, так я и спёкся? Не-а. То половина правды. Главное же то, что я перед Надюшкой свою вину чую. С того и каюсь. Дальше можете меня пластать на зельц и окорочка.
– Быть посему, – как бы поверил ему Иван Иванович, включая магнитофон. – Одиннадцать часов тридцать две минуты. После перерыва допрос продолжен. Скажите, свидетель, какие вещи были при Алякиной, когда она уходила?
– Я ж не видал. Спал пьяный. А пришла с сумочкой. Вроде, при документах и деньгах. Она как бы невзначай их выказала, когда про парня издалёка помянула.
– Имя нездешнего парня вспомнили?
– Не-а. Вспомню – скажу. Издалёка он откуда-то. Петруха…Пётр Поморцев чего-то про него говорил. Он знает.
– Могла Алякина с тем парнем уехать?
– Надюшка на всё была способна. Но не на плохое. С первым встречным-поперечным не стала бы…
– Говорят, взбалмошная она была? Ветреная?
– Не-а. Не ветреная. Она – милый порыв весеннего ветерка, – с несвойственной поэтичностью вдруг отозвался слесарь-ремонтник. – Была!…

Оформление допроса в письменном виде затянулось. Возникла необходимость прерваться. И пока милиционер водил неординарного свидетеля в туалет, Иван Иванович, обмахиваясь из-за жары как веером папкой для бумаг, распорядился:
– Милый порыв весеннего ветерка…Ишь, как разнесло слесаря-ремонтника на лирику. Вы, Гордей Михайлович, не вздумайте в протокол заносить его ахинею про болото. А то нас заодно с ним на судебно-психиатрическую экспертизу отправят – гайки ключом «на двадцать семь» вкрутят…Наколются, травки накурятся, «колёс» наглотаются – и давай «глюков» ловить. – И помедлив, шеф самокритично дополнил: – Раскрутили, называется…
Они обменялись понимающими взглядами и сдержанно захохотали, оглядываясь на приёмную. Гордей смеялся, но скорее из подражания шефу. Болотная легенда не представлялась ему столь уж невероятной. А к Надежде Алякиной у него впервые проснулся чисто человеческий интерес. Безотносительно к расследованию дела.
4

Чусовой в архитектурном плане – компактный населённый пункт. И для доблестной милиции «телепортировать» Инну Таранову с правого берега реки Чусовой на левый, из Старого города – в Новый, из железнодорожного предприятия – в прокуратуру, было проблемой получаса.
Когда её вели по длинному и узкому коридору в кабинет следователя Полунина, навстречу попался муж. Константин, внутри которого произошёл перелом, поравнявшись с женой, по собственному почину негромко, но твёрдо выговорил: «Инна! Я – за правду».

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=67026936) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.